Игра по-крупному

1

Мне приснилось, будто Костя Меркулов по­звонил мне по телефону, но оказалось, что это он звонит в дверь.

Время половина десятого, а это ни свет ни заря для человека, пребывающего в заслуженном отпуске.

Ирина встала, открыла дверь, и я сквозь ухо­дящий сон прислушался к голосам в передней, а рука непроизвольно продолжала искать телефон­ную трубку. Но когда окончательно проснулся — сразу обрадовался.

Дома! И эти, что пришли, теперь спать все равно не дадут. Слава Грязнов, поди, уже откупо­ривает бутылку армянского, а Костя снимает фольгу с букета роз для жены, вышедшей к ним в халате...

— Вот он, космополит безродный! — сказал Грязнов, заглядывая в приоткрытую дверь. — Только посмотрите на этого гражданина мира. Притворяется, будто спит, а сам вчера прилетел инкогнито — ни слуху ни духу, думал, никто не узнает... Думал, спрячется от меня и будет весь месяц лежать на диване и пле­вать в потолок.

Пришлось встать, сунуть ноги в шлепанцы и обняться с ранними визитерами. И только после этого увидеть, что Слава явился без коньяка, а Костя чем-то озабоченный — без цветов.

— Есть срочное дело, — сказал Костя в ответ на мой вопрошающий взгляд.

— Сэр! — поднял вверх указательный палец Слава. — У них там на «Пятом уровне», чтоб ты знал, принято обращаться к начальству только так.

— Вообще-то я в отпуске, сэр! — сказал я, приняв правила игры. — И не высуну нос из дома, пока не получу на то санкцию генсека Со­вета Безопасности ООН. У меня билеты на три лица на Гавайи. Я свою семью давно не видел, если это вам интересно.

— Интересней некуда, — сказал Слава. — Би­леты отдашь мне и Косте, а сам полетишь в Баку.

И посмотрел на Ирину. Туда же, куда и я. Мы ждали, что она скажет. Впрочем, ничего нового она не скажет, все ее слова уже известны. Осо­бенно по такому поводу, когда мне надо куда-ни­будь срочно отбывать. Новенькое в ее расска­зах — это телефонные звонки, которые ее пугают в последнее время. Звонят какие-то люди, не зна­ющие о моем новом поприще. Эти новые хозяева жизни — «новые русские» — полагают, что после работы я буду подрабатывать частным образом, разыскивая их сбежавших подружек или невер­ных жен. Они не верят, что меня нет дома, пред­лагают большие деньги, иногда даже рыдают для убедительности в телефонную трубку. Я с ними сталкивался иногда у подъезда, что совсем мне не нравилось. Еще похитят дочку, потребовав, чтобы я занялся делами.

Эти двое на «новых русских» не тянули. Ти­пично старые мои друзья, несколько растерян­ные от свалившихся на всех нас неразрешимых противоречий. Заявились с мороза и даже не сняли в передней ботинок, отчего за ними в спальню потянулись грязные следы.

— А в чем дело? — спросил я, нарочито позе­вывая и потягиваясь.

— Есть срочное дело, — добреньким голосом сказал Костя. — Вернее, просьба. А если еще вер­ней — поручение.

— А он тут при чем? — кивнул я в сторону Грязнова. — Или теперь он у нас работает?

— А я за компанию, — подмигнул мне Слава. — Костя один идти боялся. Еще чем-ни­будь тяжелым запустишь. А перед моим личным обаянием ты, как всегда, не устоишь...

И неуловимым движением достал откуда-то из-под мышки бутылку армянского. Костя удив­ленно на него посмотрел. Я тоже прежде не заме­чал за Славой таких вот эстрадно-цирковых но­меров. Наверное, освоил в мое отсутствие. Что с ним будешь делать — не самый последний чело­век в своем МУРе, с некоторых пор даже первый, а до сих пор такой несерьезный... Нет, не быть ему министром внутренних дел, как и мне, впро­чем, генеральным прокурором.

— О деле потом, — ворковал Слава, откупо­ривая коньяк, — Ириша, не стой, неси куда на­лить... Костя с утра не пьет, значит, нам больше достанется. Или налить? Или тебе на доклад?

И уже через минуту разливал коньяк в рюмки.

— С возвращеньицем, Александр Борисыч, в родные пенаты! А то не успел человек продрать глаза — и ему сразу о работе... — Он укоризненно посмотрел на Костю. — Разбегутся от такого тво­его отношения кадры. Кто в ООН, кто еще даль­ше.

Пришлось выпить. Приятное тепло побежало по жилам. Замечательное, почти забытое ощуще­ние.

— Вот теперь бы кофейку! — потирал руки Грязнов, который в роли змея-искусителя был не менее талантлив, чем в своей сыскной роли. — И потом можно поговорить... .

— Есть неофициальная просьба Президента Азербайджана к нашему Президенту, — сказал Костя, когда мы выпили по чашечке и Слава наконец угомонился. — В Баку среди белого дня похитили председателя нефтяного консорциума. Он же — сын президента.

— А я туг при чем? — спросил я.

— Ты в этом не замешан, — ответил Слава. — У тебя самое железное алиби среди всех прочих «важняков». И потому тебе решили доверить это дело. Вернее, есть такая просьба.

Я знал, что бывают просьбы куда более обяза­тельные, чем приказ. Судя по суровому виду Кости Меркулова, именно так обстояло дело и на этот раз.

— Если не веришь, можешь связаться с Реддвеем, — сказал Костя, кивнув на мой спутнико­вый телефон. — С ним согласовано.

— Я тебе верю, — пожал я плечами. — Но кое-что я бы у него расспросил.

— Вы бы присели, ребята, — сказала Ирина, пока я набирал номер. — Знаете, сколько он на­берет цифр? Успеете позавтракать.

— И все — на память? — восхитился Слава, следя за моими манипуляциями. — Вот это да!

В Вашингтоне, куда я звонил, Питер имел обыкновение быть в это время дома. Но мог и не быть. И я обрадовался, услышав его голос:

— Хелло, Александр, я знал, что ты позво­нишь. Меня тут без тебя взяли в оборот. Мол, только ты сможешь раскрутить эту историю. Я говорю про похищение в Баку. Кстати, это вхо­дит в рамки наших интересов. Поэтому я им ска­зал: валяйте, ребята! Но только если он согласит­ся. Я не потерплю, если моим сотрудникам на­чнут выкручивать руки. Так ты согласен?

Я мельком взглянул на своих посетителей. Слава напряженно прислушивался, Костя интел­лигентно смотрел в сторону.

— Попробуй тут не согласись, — вздохнул я.

Мне нравилось быть гражданином мира.

Какое-то время. Потом надоело. Не пришей ко­быле хвост. Болтаешься по странам и континен­там, отлавливая тамошних урок-террористов, а сам ловишь себя на мысли: как там дома? Как их там ловят в моей стране без меня? Сейчас приня­то валить все на русскую мафию, и многие, по­хоже, этому рады, всех это устраивает...

Наших, в малиновых пиджаках — для реноме, для паблисити, для раскрутки или для чего-то там еще... А всяких «якудзу» и «коза ностра» — для прикрытия, есть на кого валить.

Вот такой путь прошла матушка Россия в ны­нешнем столетии — от малинового звона колоко­лов до малиновых пиджаков...

— Ну что? — отвлек меня от патриотических мыслей Питер. — Берешься, нет? Ты же на Га­вайи собирался, если мне не изменяет память.

— Да, собирался, — вздохнул я, мельком взглянув на Ирину, которая хранила ледяное спо­койствие. На Гавайи или на Колыму... На Гавайи надо приготовить супругу шорты, солнечные очки, а на Колыму — телогрейку, ушанку, теплые кальсоны.

А так — без разницы. На Гавайи, кстати гово­ря, она со мной собиралась, поехала бы на Колы­му — это еще вопрос.

А я бы ее на Колыму и не взял. Она жена «важняка», а не декабриста. И нечего ей там де­лать.

— Питер, только без обиды, — сказал я. — Бе­русь, никуда не денусь. Но отпуск — за мной!

— Договорились... — В его голосе мелькнуло разочарование. — Валяй. В Гонолулу махнешь после Нового года. Могу взять тебя с собой. Я знаю там такие местечки... — Он хохотнул.

— Вот с ним и поедешь, — сказала Ирина. — А мне после Нового года отпуск никто не даст. С ним и будешь шляться по местечкам.

Я всегда подозревал, что у нее превосходный слух, но не до такой же степени. Краем глаза я заметил, как переглянулись Костя и Слава. Они ничего не слышали и были в недоумении от слов Ирины.

— Кто тебе нужен? — спросил Питер. — С кем бы ты хотел работать в паре?

Я заметил, как напряглась Ирина. Должно быть, поняла по игривому тону Реддвея, что тут не все чисто. Что кое с кем я охотнее поработал бы вдвоем, чем с прочими. Все-таки много меся­цев меня не было дома. Не может быть, чтобы, напряженно работая в команде Питера, я не об­ратил внимания на какую-нибудь красивую де­вушку.

— Мне нужен Витя Солонин, — сказал я не­сколько поспешно, пока Питер не ударился в предположения, кто мне нужен.

Питер смолк, соображая.

— Но он тоже — блондин, — заметил Пи­тер. — Пара блондинов среди миллионов жгучих брюнетов — это уже перебор. Я давно говорил, что нам не помешало бы иметь парочку арабов в нашей команде.

— Весь вопрос в легенде, — сказал я. — Пусть Солонин будет полномочным представителем международного нефтяного картеля, а я, так и быть, буду при нем советником или телохраните­лем.

— Это мне нравится, — загрохотал смехом Питер. — Представляю тебя в роли телохраните­ля при Викторе! Я-то полагал, что наоборот...

— Куда мне до него, — сказал я. — С его уме­нием ориентироваться, находить варианты реше­ний, плюс ко всему его обаяние. Кто устоит?

— О'кей, — согласился Питер. — Для Викто­ра я приберег кое-что другое, но так и быть... Что скажешь насчет Джека Фрэнки?

Я не знал, что ответить. Питер отдавал мне лучших из лучших. Наверняка он был осведомлен о важности предстоящего дела. И потому был столь щедр. И потому ждал моего звонка, пони­мая, что он непременно будет. А я еще ничего толком не знаю и не решил.

— Три блондина — уже перебор, — сказал я. — Вот если бы Гарджулло...

— У него неотложное задание.

— Представляю... — хмыкнул я. — На пару с Кати?

— У них это здорово получается. Пожалуй, это будет первая свадьба в нашей команде... О, черт, твоя жена понимает по-английски? Еще по­думает Бог знает что.

— Боюсь, что Джеку в Баку нечего делать. Компьютерная связь там на уровне эпохи дино­завров. А ноутбук у него попросту сопрут, не представляя, для чего он предназначен. Но мы должны с ним связываться, когда потребуется какая-либо информация. Пусть сидит где-нибудь поближе к информационным центрам. Хотя бы в Лэнгли.

— Кажется, все, — выдохнул Питер. — Соло­нин вылетает завтра. Тоже, как ты, будет рад возвращению в Россию, как бы там ни было плохо. Что вы за люди, русские! Чем у вас хуже обстоят дела, тем сильнее вас тянет домой. Чем больше для вас создаешь комфорта, тем больше вы страдаете по своей помойке... Удачи тебе, Александр!

Старина Питер наверняка пустил сентимен­тальную слезу. Он очень привязывался ко всем, на кого во время работы имел обыкновение орать. Я тоже привязался к нему и его команде. Но что я могу поделать, если привязанность к картофелине в мундире для меня сильнее, чем к гвардейцам в мундирах времен королевы Викто­рии.

— Вот когда ты пожалел, что заставил меня учить английский, — не удержалась Ирина. — Уж говорили бы по-русски, что ли.

— Сэр! — поднял палец вверх Слава, стараясь ее дополнить.

— Это для тебя он — сэр! — огрызнулась Ирина. — А для меня муж, который таскается невесть где и с кем в обстановке полной секрет­ности...

Она не выдержала и прыснула в кулак.

— Да ну вас! — И выбежала на кухню.

— Так что это за человек, о котором хлопочет Президент Азербайджана, и почему о нем надо хлопотать на таком уровне? — спросил я.

— Сын Президента Азербайджана, сэр, — произнес Слава. — Говорили уже.

— Слушай... прекрати, — поморщился я. — Еще раз обзовешь «сэром», обижусь.

— Ты должен вылететь в Баку уже завтра, — сказал Костя. — А сейчас мы должны поехать в их посольство, где тебя детально ознакомят с тем, что произошло. Насчет легенды для тебя и Соло­нина надо подумать. Что-то тут есть.

— А почему все-таки я, — спросил я Костю, — что у них, своих следователей нет?

— Во-первых, кланы, — ответил Костя. — Любой прокурор, любой следователь — чей-то человек. А в связи с тем что нефтяной пирог оказался донельзя жирным, борьба между клана­ми обострилась. Делиться никто не желает. Впро­чем, тебе это объяснят сегодня лучше меня.

— А во-вторых? — спросил я.

— Во-вторых, фамилия тебя подвела, — встрял Слава. — У них там усилилось турецкое влияние. Возможно, прослышав про тебя, реши­ли, что ты потомок янычаров. А что? Было дело?

— Как раз наоборот. Один мой прапрадед всю жизнь воевал с турками и любил рассказывать односельчанам об этом. Прозвище стало фами­лией. Что теперь делать?

— Это бывает, — кивнул Слава. — Но только не вздумай их там разочаровывать. Пусть дума­ют — потомок янычаров. Как Остап Бендер. Тебе же лучше. У меня, кстати, тоже история с фами­лией. Мой прапрапра... ну, словом, еще при кре­постном праве носил фамилию Князев. С такой фамилией его и продали помещику, который был всего коллежским асессором. И тот по пьянке как-то возроптал: это почему ты Князев, а я всего лишь Пристаншцев? Из грязи да в князи? Нет уж, если из грязи, то и будешь Грязнов!

Мы с Костей вежливо посмеялись, погляды­вая на часы. Времени, судя по озабоченному виду Кости, оставалось в обрез. А я еще не завтракал. Ирина же без этого меня из дома не выпустит. Поэтому я быстренько натянул на себя джинсы, свитер, дубленку... И мы крадучись добрались до входной двери. Но тут мне в спину ударил окрик, похожий на лязг автоматного затвора:

— Турецкий! Марш завтракать!

Пришлось вернуться.

2

На улице мы разошлись: Грязнов — в свою контору, мы с Костей — в посольство Азербай­джана.

— Договоримся так, — сказал Слава, крутя мою пуговицу на дубленке, чего я терпеть не могу. Ведь будет крутить, пока не открутит. — Я прикрою твой тыл здесь, в Москве. Сейчас у нас в столице, считай, половина населения солнеч­ной республики. И буду поддерживать с тобой связь, если подаришь мне свой спутниковый.

— Чего захотел! — сказал я, оторвав его руку от своей пуговицы. — Пусть тебе Президент Азербайджана подарит... А кто будет координи­ровать?

— Если ты не возражаешь, то я, — улыбнулся Костя, открывая дверцу ожидавшей нас машины.

Вот теперь я почувствовал по-настоящему, что я дома. Дома — это когда вокруг твои друзья.

— Тогда все будет путем, — сказал я и ткнул Славу кулаком в плечо.

— Э-эй... — Он замахал руками, едва усто­яв. — Наблатыкался там со своими рэмбо... В общем, звони, не пропадай. Мне там в посоль­стве, как ты понимаешь, делать нечего, а ты мне потом доложишь... сэр! — закончил он, отходя на безопасное расстояние.

Уже из салона машины я погрозил ему кула­ком, чувствуя, что теплое чувство, как недавно от коньяка, заполняет меня изнутри.

Дома! Даже Баку — мой дом, как для многих азербайджанцев — Москва.

В посольстве, после непродолжительных фор­мальностей, нас провели в небольшую комнату с портретом Президента на стене, с большим теле­визором «Сони» и огромным телефаксом, не го­воря уже о компьютере с черным экраном, по которому блуждали, переливаясь, какие-то раз­ноцветные морские звезды, хотя это могли быть и виртуальные пауки.

За столом сидел юный улыбающийся госпо­дин, почти мальчик, в черном костюме, при галс­туке, с четками в руках, которые он постоянно перебирал. Мне это было до фонаря. Ну косит этот холеный, домашний мальчик под правовер­ного, так это к делу не относится.

— Самед, — представился он.

Присаживаясь, я еще раз невольно взглянул на его блестящие темно-вишневые четки. Игруш­ку нашел. Значит, сняли мы комсомольские значки и прочие советские отличия и нацепили православные крестики? А они — четки в руки? Наверняка был комсомольским активистом. Я таких узнаю по выражению губ — что-то в них циничное, капризное и нетерпеливое. Им все сразу вынь да положь.

Впрочем, полноват для молодежного лидера. Те всегда в бегах, всюду им надо поспеть. Оттого поджарые и немного потные. Этот благодушный улыбался, поглядывая на меня. На Костю — ноль внимания.

— Я таким вас себе и представлял, Александр Борисович, — вежливо улыбнулся Самед и, спо­хватившись, снова принялся перебирать эти свои четки, которые начали меня доставать.

Я переглянулся с Костей. Все-таки я сейчас инкогнито. Засекречен, как разработчик лазерно­го оружия. А оказывается, пользуюсь широкой популярностью в узких кругах азербайджанского дипломатического корпуса. Пожалуй, Питер от меня откажется, как только узнает. Зачем ему рассекреченные сотрудники?

— Я читал о вас, — продолжал Самед, улыба­ясь. — Ведь о вашей деятельности пишут книги. Правда, вы там под другой фамилией, но разве трудно понять, кто есть кто? Но можете не бес­покоиться. Это не выйдет за эти стены.

Ну да, зато будете держать меня на крючке, подумал я. Впрочем, этого следовало ожидать. Было немало громких дел, писали в газетах, какие-то борзописцы успели накатать романы... Я предупреждал. Что толку секретить тех, кто уже стал известным? Я не ученый, чтобы запирать меня в кабинете или в лаборатории типа Лос- Аламос. Я должен мотаться по миру, бывать в разных городах, столицах, где меня вполне могут опознать те, кто про меня читал.

Я, конечно, не поп-звезда, чтобы за мной бе­гали толпы поклонников, требуя автографа, но рано или поздно меня могли узнать. И вот пожа­луйста.

— Вы здорово говорите по-русски, — сказал Костя Меркулов, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Будто всю жизнь прожили в Мос­кве.

— Спасибо за комплимент, но я его не заслу­жил, — произнес Самед, вежливо склонив набри­олиненную голову с косым пробором.

Прямо реклама патентованного средства от перхоти.

— Я родился и вырос в Москве, — продолжал Самед несколько высоким для мужчины голо­сом. — После того как наша страна провозгласи­ла независимость, я вернулся в Баку, но там на меня были совершены два покушения, и мой Дядя отправил меня сюда обратно, полагая, что со временем я займу здесь пост посла.

Мы с Костей, как по команде, посмотрели на портрет Президента.

— Нет-нет, — покачал головой будущий пол­номочный посол. — Мой дядя Мешади всего лишь двоюродный брат Президента.

— Простите, а за что? — спросил я. — Что вы такого сумели натворить, чтобы на вас покуша­лись?

— За то, что я племянник своего дяди, — вздохнул Самед, но, спохватившись, быстро на­тянул на свое округлое личико сладкую улыбоч­ку, которую наверняка считал дипломатичес­кой. — Вернее сказать, меня хотели похитить. Как похитили сына Президента, моего троюрод­ного брата. — Тут он сделал небольшую паузу и сообщил его возраст: — Ему уже за сорок.

— Это политика или криминал? — спросил Костя. — Я хотел сказать: за него просят выкуп или хотят оказать давление?

— Где сейчас кончается политика, где начина­ется криминал, вы можете сказать? — Самед под­нял глаза к потолку. — У вас в России еще можно это разделить, у нас, — он снова вздохнул, — уже никак... Сначала похищают, потом думают, что из этого можно извлечь.

В целом он вел себя как на дипломатическом рауте. В этом отношении посол из него мог по­лучиться. Глядя на него, мне стало неловко за свой затрапезный свитер. Ведь говорила жена: костюм надень, все-таки в посольство едешь. Вон Костя всегда при галстуке, а ты как босяк...

Но галстуки меня всегда душат, лишают сво­боды. А я полагаю себя в какой-то степени твор­ческой натурой, ставлю на воображение и интуи­цию и не люблю себя сковывать. Особенно в чем-либо отказывать. Вот захочется, к примеру, ночью поесть — встаю, сажусь на табурет напро­тив раскрытой дверцы холодильника и наворачи­ваю. И плевать хотел на все диеты Ирины Генриховны. Лишний километр лучше потом пробегу...

— Как это выглядело, — спросил я, — ваше похищение?

— Как в кино, — улыбнулся он, показав не совсем здоровые зубы.

Наверняка не затащишь в зубоврачебный ка­бинет этого маменькиного сынка.

— Знаете, нам только-только стали показы­вать по телевидению эти голливудские боевики с киднеппингом, то есть с похищением детей... — Он пытливо посмотрел на нас, как бы выясняя нашу реакцию на его познания в криминальных терминах. — Словом, вот только вчера вечером посмотрел этот фильм... забыл его название... и потом утром все увидел по-новому, будто записал его по видео, представляете? Будто испьггал дежа вю...

Он снова внимательно посмотрел на нас. Мол, понимаем ли? А меня уже начинал раздра­жать этот начитанный ребенок.

— Состояние, как если бы вы уже нечто по­добное видели, либо испытывали? — сказал я не­терпеливо. — Вы нас извините, но мы не хотели бы отнимать у вас, столь занятого человека, много времени. Итак, эти бандиты посмотрели фильм, а наутро решили воспользоваться изло­женной в нем методикой похищения детей бога­теньких родителей. Я правильно вас понял?

Он растерянно посмотрел на меня. Никуда он особенно не спешил. Всего и делов-то — переби­рать до обеда четки в одну сторону, а после обеда — в другую. Ну еще поговорить с русскими сыскарями насчет того, как у них там похищают средь бела дня. А вечером уткнуться в видак. Хорошая работа.

— Ну да... — Он посмотрел теперь в сторону Кости, как бы желая заручиться его поддержкой. Мол, только хотел рассказать со всей обстоятель­ностью... А меня перебили самым хамским обра­зом. А я так не привык.

И Костя посмотрел на меня осуждающе.

— Итак, как это происходило? — спросил я уже помягче.

— Нас обогнали две машины, стали развора­чиваться, чтобы перекрыть дорогу. Но одну зане­сло, она ударилась о столб и сразу заглохла. Из нее выскочили двое в черных масках с автомата­ми, но один зацепился маской за дверцу, и она у него соскочила. А вторая машина не смогла пере­крыть нам дорогу, поскольку стала юзить и едва не перевернулась.

— И тоже заглохла? — спросил я.

— Ну да, а откуда вы знаете?

— Нетрудно догадаться, — усмехнулся я. — Ведь с тех пор прошло лет пять, не так ли? Тогда вы ходили в школу. Похитители, стало быть, на заре независимости еще гоняли на отечественных «Жигулях».

— Это были «Москвичи»! — сказал он с неко­торым вызовом.

— Еще лучше, — кивнул я. — А эти колымаги для подобных гонок непригодны. Вас-то везли на «Волге»?

— А откуда вы знаете? — повторил он свой вопрос.

— Ну не на «Запорожце» же, — ответил я. —

Но вашего троюродного братца похищали уже на «БМВ», не так ли?

— «Вольво», белая, и две «девятки» цвета мок­рого асфальта, — поправил он, довольный тем, что я ошибся.

— «Девятки» да еще мокрого асфальта — вполне бандитские машины, — согласился я. — И наверняка ни одна из них в столб не врезалась?

— Верно, — сказал он. — И не заглохла.

— И никакого кино до этого по телевизору уже не показывали, — продолжал я. — Все уже по уши загрузились информацией про то, как это делается... Я-то думал, все ваши бандиты здесь, в Москве, а оказывается, кое-что вы оставили себе.

Он обиделся. Надул губы. Что было равно­значно ноте протеста.

— Продолжайте, Самед Асланович, — вежли­во сказал доселе молчавший Костя.

Если бы мы сидели с ним за столом, он обя­зательно пнул бы меня ногой: зачем обижаешь маленького, пусть даже временно поверенного?

— Поймите меня правильно, — сказал я. — Хочу одно понять — по зубам ли мне это? Пра­вильно ли будет с моей стороны ввязываться во внутренние дела суверенного государства?

— Дружественного государства! — Самед под­нял указательный пальчик.

— Члена СНГ, — добавил Костя.

— Ну пусть дружественного, пусть СНГ... — согласился я. — Если я за это берусь, я должен знать свой статус, понимаете? Кто я? Старший следователь по особо важным делам при Гене­ральном прокуроре Российской Федерации или еще кто? Каковы рамки моих обязанностей и прав? Пользуюсь ли я неприкосновенностью, должен ли взаимодействовать с вашими органа­ми — и если да, то в каких рамках? И нужен ли я там вообще? Разве у вас своих следователей нет? Есть.

Он слушал меня, кивая и порываясь что-то сказать.

— Вопросов будет много, — сказал Костя. — И боюсь, все именно сегодня мы с вами не раз­решим. Все можно оговорить без спешки. Пра­вильно?

Самед согласно кивнул.

— Вам нечего бояться, — сказал он мне. — Это дело под контролем нашего Президента. Не то чтобы он не доверяет нашим правоохранитель­ным органам... — Он пожевал пухлыми губами, выбирая выражение, — просто надо понимать специфику того, что у нас происходит... Трудно найти людей нейтральных, преданных только за­кону. Наше общество слишком еще политизиро­вано. А тут еще неудачная война в Карабахе... А вы, если верить имеющейся у нас информации, сегодня нейтральны и объективны, Александр Борисович. Я имею в виду ваш новый статус и положение. _«

Он пытливо посмотрел на меня, я — на Костю. Тот отвел глаза. Ему бы поскорее продать меня дружественному государству.

Что уж тут говорить, раз Президенты между собой договорились. Но откуда этот мальчуган все-таки знает про мой теперешний статус без­родного космополита, как недавно выразился Слава Грязнов?

Впрочем, пусть об этом болит голова у Реддвея или у генсека ООН. Я предупреждал. Рано или поздно это должно было произойти.

— Мы вам хорошо заплатим, — продолжал Самед. — У вас будет дипломатическая непри­косновенность.

Мол, что вам еще надо? Будто не понимают, что их бандюгам, как, впрочем, и нашим, плевать на эту неприкосновенность. И еще я собираюсь втянуть в эту историю Витю Солонина! Пусть и его раскроют, так, что ли? Раз он со мной.

— Что-нибудь не так? — спросил Самед, склонив голову к плечу.

— Пока все так, — ответил я. — И не так.

— Наполеон в таких случаях предлагал ввя­заться в сражение, а там, мол, посмотрим! — улыбнулся Самед.

Опять демонстрирует эрудицию. Наверняка входил в команду КВН своего института, посы­лал вопросы на конкурсы всезнаек-бездельни­ков, коих расплодилось видимо-невидимо.

— Наполеону было полегче! — сказал я. — Он ввязывался, а под пули шли другие. Словом, я хотел бы посмотреть материалы дела. И тогда поговорим обо всем остальном.

И поднялся из кресла. Самед бросил жалоб­ный взгляд на Костю Меркулова.

— Сядь! — негромко сказал Костя. — Разго­вор не окончен. Что ты как красна девица? Про­сьба Президента, что тут непонятно?

Я сел. Хотя кто такой для меня нынче Костя Меркулов, чтобы мне приказывать? Друг — да. Но уже не мой непосредственный начальник. Хотя и мой непосредственный сегодня утром дал добро. Словом, обложили меня начальники со всех сторон. Как волка красными флажками. Мол, можете отказаться, но не рекомендуем. Еще утром, дома, я был почти согласен. Но здесь понял, что меня запихивают в банку с пауками, которые непременно захотят меня использовать друг против друга. И мне стало не по себе. У них там подковерная борьба, а я, значит, должен во всем разобраться. Было бы у них нефти помень­ше, никто бы у нас не проявил к этой истории интереса. Но тут идет дележ пирога, да какого — миллиардов на сто, не меньше.

А мне надо браться за дело, которого я даже в глаза не видел.

— Там есть хоть свидетели? — спросил я. — Или они тоже чьи-то люди?

Самед прикрыл глаза и покачал головой, что означало: свидетелей нет.

Ладно, дело знакомое, обойдемся без свидете­лей.

— А хоть какие-то вещдоки, отпечатки пальцев, хоть что-то там есть?

Он пожал плечами.

— Поймите меня правильно, Александр Бори­сович, — сказал он. — Я могу показать вам дело лишь после того, как вы дадите согласие. А не до того. Мне следовало сказать вам об этом сразу, но, по-моему, это было уже оговорено с господи­ном Меркуловым... — Он посмотрел на Костю, тот согласно кивнул. — Вы вправе взять с собой сотрудников каких пожелаете, у них будет тот же статус, что и у вас.

Я почему-то тут же подумал о Ларе Колесни­ковой. Вот бы снять с ней на пару номер люкс в каком-нибудь «Интуристе». В том, что в Баку наверняка имеется гостиница «Интурист», я не сомневался.

Но тут же отбросил эту мысль. Я же собирался втянуть в эту историю Витю Солонина. А Лара, поди, забыла про меня за время моего долгого отсутствия. Я бы на ее месте забыл. Не тот я рыцарь на белом коне, по которому сохнут до гробовой доски.

— Мы обсуждали с вами, Самед Асланович, и другой вопрос, — сказал Костя. — Я говорю о легенде для господина Турецкого. Исключено, что он поедет к вам под своим именем.

Лицо хозяина кабинета сразу стало кислым. Явный лодырь, подумал я неприязненно, навер­ное, сразу представил себе, как заскрипит от не­удовольствия проржавевшая чиновничья маши­на, которую надо постоянно подмазывать. Охота им заниматься моим новым паспортом, моей ле­гендой... Но Костя прав. Только под чужим име­нем. Питер усек это сразу. Для профессионалов здесь нет вопросов. Только под чужим именем. Именно так. Я просто не с того начал.

— Собираетесь ли вы менять внешность? — спросил Самед.

— Еще чего! — воскликнул я.

— Подумаем... — сказал Костя, погасив мое возмущение. — Мы обсудим в своем кругу, как именно это сделать.

— Думаю, этот вопрос будет решен положи­тельно, — важно сказал Самед. — Хотя непонят­но, чего вы так этого боитесь.

— Есть чего опасаться, — сказал я. — Речь идет не о моей шкуре. Речь идет о тех, кого я сейчас представляю. И не будем больше это об­суждать... Итак, я хотел бы посмотреть это дело.

— Можно ли вас понимать так, что вы соглас­ны? — спросил Самед, облегченно вздохнув.

— Да, — сказал за меня Костя Меркулов.

— Но хотя бы своими словами немного об этом деле, — попросил я, испытывая вместе с хозяином кабинета какое-то облегчение. Кости- но «да» как бы освободило меня от сомнений.

— Произошло это на площади Ахундова, почти в центре, возле памятника поэту. Три ма­шины, как я уже сказал, обогнали машину моего троюродного брата, Алекпера. Притормозили, взяли в клещи.

— Ну да, две «девятки» цвета мокрого асфаль­та, — вспомнил я. — Вы уже говорили. И «воль­во» белого цвета. На какой же машине следовал ваш родственник?

— Прежде всего — это родственник нашего Президента. — Впервые за всю беседу в глазах моего собеседника появилась жесткость. Он даже свои пухлые губы каким-то образом вытянул в ниточку.

— Мне это, чтоб вы знали, абсолютно все равно, — сказал я. — Если я берусь за дело, то сразу отметаю в сторону, кто кому дядя или свояк. Придет время — поинтересуюсь. Итак, по­вторяю вопрос: на какой машине следовал к месту события ваш родственник? Ваш. Когда буду обсуждать это с вашим Президентом, спро­шу у него то же самое.

— Он был в шестисотом «мерседесе», — отве­тил Самед Асланович. Мол, еще спрашивает! В какой другой машине мог находиться столь важ­ный человек?

— Бронированный? С охраной? А испугался каких-то «Жигулей» цвета мокрых куриц?

Костя громко хмыкнул и покачал головой.

— Я вас предупреждал, — ответил он на жа­лобный взгляд хозяина кабинета. — У Александ­ра Борисовича необычная форма разговора. При­дется к ней привыкать. И лучше отвечать как есть, если желаете помочь делу. Если вам, Самед Асланович, подобная форма разговора кажется неуместной, тогда лучше сразу прервемся до по­лучения документов...

Самед задумался. Он очень хотел стать чрез­вычайным и полномочным послом именно здесь, в Москве. Это было видно по его глазам.

В Париже он бы чувствовал себя неуютно. В Париже не перед кем красоваться, не перед кем надуваться от важности, что Президент — трою­родный дядя. В Москве на это пока клюют. И тот факт, что он провел здесь свое детство, конечно, имеет значение.

— «Мерседес» был бронированный, — сказал он. — Но водитель не хотел лишних жертв. Сбе­жались зеваки, собралась толпа...

— Ну да, думали, что снимается кино, — кив­нул я. — Толпу часто одолевает просто любопыт­ство, пока не прольется первая кровь.

— А разве нельзя было прибавить газу? «Де­вятка» от «мерседеса» отлетела бы, как биллиардный шар от кия, — сказал Костя.

Вопрос был праздный. Ни водитель, ни трою­родный братец никакой решающей роли в том столкновении не играли. Дело было в другом. В «черном золоте», мать его так!

У меня давно была мечта посмотреть в глаза нашим академикам-атомщикам. Ну где ваша уп­равляемая термоядерная реакция, которую вы все время обещаете? Благодаря которой нефть пере­станет смешиваться с кровью. Откройте ее нако­нец!

А то ведь Аллах распорядился так, что наделил этим нефтяным богатством своих правоверных, которые и не знали бы, что с ней делать, если бы неверные не изобрели свои двигатели внутренне­го сгорания и прочие ракеты. И вот сталкиваемся лбами... Неверные им — ракеты и самолеты, «мерседесы» и «кадиллаки», а они им — свою нефть...

Замечательно все продумал Аллах. Наш Иего­ва, или Саваоф, спохватился поздно. Сунул, что осталось — нефть в труднодоступных местах: в тундре, в ледяных морях... И вот неверные идут на поклон к иноверцам. А те пользуются этим обстоятельством, надрываются, пересчитывая пачки долларов. И посмеиваются над белыми спесивцами, полагающими, будто этот мир со­здан для них.

3

Виктор Солонин спал в своем кресле возле иллюминатора, когда его кто-то грубо толкнул в плечо.

Он мгновенно проснулся, схватился за ствол автомата и туг же резко убрал руку. Сказал себе: спокойно. А то еще, чего доброго, этот черно­усый красавец нажмет на гашетку. С него станет­ся. Вон как покраснели белки глаз...

— Мани... Слушай, мани, валюту давай, да? — сказал ему нападавший и приставил ствол к его виску.

Похоже на захват самолета, подумал Солонин и увидел краем глаза, как несколько черноборо­дых мужиков потрошат бумажники пассажиров.

Это бывает. Сначала велят командиру лайнера лететь куда им хочется, а между делом собирают дань с богатеньких пассажиров.

— Ты бы убрал ствол, — сказал Виктор, делая вид, что хочет залезть во внутренний карман пид­жака.

Положение было безвыходное. Справа — ил­люминатор, за которым далеко внизу плыли об­лака, слева — испуганно сопящий толстяк, чье брюхо полностью загораживало проход. Тут ни­какие навыки, приобретенные в школе мистера Реддвея, не помогут.

— Русский, да? — кровожадно ощерился джи­гит и щелкнул для убедительности затвором.

— Я эмигрант, — сказал Виктор, — если вам это интересно. Мои предки до революции имели в России кое-какую недвижимость. Новые власти обещали разобраться и даже что-то вернуть.

— А почему в Тегеран летишь, а? — не отста­вал тот.

Наверное, чеченец, подумал Солонин. Не хотят лететь с пересадками, и тут я их понимаю. А как они пронесли на борт оружие, даже думать не хочу. Поскорее хотят домой.

— Эй, Сайд! — крикнул, обернувшись, высо­кий длиннобородый чеченец, пересчитывавший деньги из чужого бумажника. — Что за разгово­ры, слушай? Не дает, так пристрели и возьми сам!

Его борода была самой длинной, поэтому, возможно, он был у них старшим, хотя и выгля­дел моложе других. А по-русски говорит, чтобы их не поняли пассажиры, все как один смуглые брюнеты. Солонин чувствовал себя среди них альбиносом.

— Тут русский летит! — сообщил Сайд на­чальнику. — Что с ним делать?

Вот в чем проблема, подумал Солонин: раз русский, то вопрос лишь в том, какой казнью его казнить. Мучительной, медленной, или прикон­чить сразу.

Толстый сосед, обливавшийся потом от стра­ха, с любопытством посмотрел на Солонина. До этого, видно, держал его за англичанина. И вот надо же, какое неприятное соседство... Он даже попытался подняться, чтобы не запачкаться кро­вью неверного.

— А ничего вы мне не сделаете! — вдруг весе­ло произнес Солонин.

— Это почему — не сделаем? — полюбопыт­ствовал подошедший длиннобородый.

— Пуля от «Калашникова» пробивает шейку рельса, — ответил Солонин. — Прострелив мне голову, она вышибет иллюминатор. Произойдет разгерметизация салона. Со всеми вытекающими последствиями. Загремим за милую душу. И живые и мертвые. И правоверные и гяуры.

Подошли другие бандиты, перестав пересчи­тывать купюры. Переглянулись. В тренировоч­ных лагерях им ничего такого не рассказывали.

А в объятия райских фурий они явно не спе­шили. До полного освобождения родины, по крайней мере. И хоть дома их наверняка ждали фурии, давно уже немолодые, окруженные многочисленными чадами, к Аллаху они все-таки не хотели.

— А ну дай ему пройти! — сказал длиннобо­родый толстяку, и тот, кряхтя, с готовностью поднялся, чтобы пропустить разговорчивого пас­сажира.

Вот это другой разговор, думал Солонин, вы­лезая в проход. Чему вас там в лагерях только учат? Хоть бы руки сначала связали или надели наручники. Хоть какой-то шанс. Хоть время бы протянули.

Теснота прохода была Солонину на руку. Бан­диты только мешали друг другу, а стволы их авто­матов тыкались в их же животы. Но на гашетку никто из них так и не нажал. Он их уложил без особого труда. И потом даже немного потоптался на них в проходе, хотя ему никогда не доставляло удовольствия бить лежачих. Потом собрал их автоматы.

Пассажиры смотрели, помертвев, во все глаза. Это лицо европейской национальности не спеша доставало документы из карманов оглушенных его молниеносными ударами террористов.

Солонин внимательно знакомился с докумен­тами. Чеченцы, кто ж еще. Наверняка нам было по пути. И при хорошем их поведении он, Соло­нин, не возражал бы сесть где-нибудь поближе к месту назначения — Баку.

Он старался запомнить их лица, имена. На­верняка еще придется встретиться, и не раз. В Баку, он это знал, чеченцы как у себя дома. От­дыхают на пляжах Апшерона, в духанах и курят анашу в притонах старого города.

Сайд — ладно, мелкая сошка, а вот этот длин­нобородый — Ибрагим Кадуев — другое дело. И повозиться с ним пришлось больше всех...

Солонин поднял глаза на пассажиров и сказал им пару ласковых слов сначала на английском, потом на фарси. Мол, надо бы связать этих не­терпеливых, и все такое. Потом к нему вышел командир корабля в феске с кисточкой и покло­нился, приложив кончики пальцев к губам. Тоже можно понять: мол, наше вам с кисточкой, раз такое дело.

Следом вышел второй пилот, темно-русый, наверное, англичанин.

— Мой командир просил передать вам благо­дарность. И признательность от имени всех пас­сажиров.

— Я так и понял, — кивнул ему Солонин, на­блюдая, как стюардессы заботливо и умело свя­зывают оглушенным террористам руки и ноги. — А что же ваша служба безопасности?

Второй пилот переглянулся с первым. Потом кивнул на задние сиденья, где возились, отвязы­ваясь, пара здоровенных, сонного вида мужиков, опасливо поглядывающих на начальство.

Что-то с ними теперь будет. Мало того что дали себя разоружить, так еще сидели и не тре­пыхались, пока налетчики чистили карманы пас­сажиров.

— Куда они требовали лететь? — спросил Со­лонин у командира на фарси, чтобы войти в до­верие.

— В Баку, — ответил тот, не переставая удив­ляться столь многообразным дарованиям этого необычного пассажира.

— И мне туда надо, — вздохнул Солонин. — Наверняка у вас пару суток проторчишь, пока дождешься оказии.

Он знал, что говорил. Самолет в Баку летал три раза в неделю, а Турецкий там его уже ждал.

И жестом пригласил Виктора в кабину пило­тов.

Там было довольно просторно. Можно было отвлечься и расслабиться.

— Что будет с террористами? — спросил Со­лонин, принимая из рук очаровательной стюар­дессы чашку ароматного кофе.

Этой черноглазой не мешало бы надеть пара­нджу. Уж очень симпатичная. А это отвлекает от серьезного разговора.

Члены экипажа ничего не ответили на его вопрос, наверное, не в первый раз их вот так захватывают.

Ну ясно. Эти террористы — борцы за ислам и независимость, народ нервный, горячий... мод­жахеды, одно слово. Прилетят, а их сразу на ку­рорт — отдохнуть от напрасных волнений. И ни­чего более грозного, чем «Аллах акбар», они в Тегеране не услышат. Угнал бы европеец, отру­били бы кое-чего. Или засадили бы на полную катушку.

Ну вот и засветился ты, Витек. В принципе можно лететь обратно. Или сотворить грим и пластическую операцию одновременно.

Впрочем, есть еще легенда. Питер Реддвей на­мекал: мол, Александр Борисыч будет при вашей особе телохранителем, визирем, советником и чуть ли не евнухом одновременно. А вы, стало быть, персона грата, и даже очень. Речь пойдет о нефти, которую Аллах благополучно прятал от большевиков, пока не пришло время торжества его идей, популярно изложенных в Коране.

Словом, там, в Баку, должны его беречь как зеницу ока. За ним — миллиарды мифических долларов. А это самая лучшая гарантия по нынешним временам на Востоке. Интересно, какой паспорт вручит ему Турецкий по прибытии?

Все эти мысли Солонин прокручивал, потяги­вая кофе и поглядывая на хихикающих стюар­десс, впервые увидевших Джеймса Бонда наяву и в действии. Долговязого, угловатого, с детским улыбчивым лицом.

Ту, что справа, он раздел бы до купальника, не больше. Из-за нехватки времени. У той, что слева, он взял бы телефон. А той, что в середине, он поручил бы приглядывать за предыдущими. Уж больно злые у нее глаза и длинный нос. На­верняка знает, что европейцам не нравятся длин­ные носы, и потому смотрит зло, в прищурочку. А может, из-за идеологических предубеждений...

В Тегеране пришлось ждать недолго. Оты­скался чартер на Баку, и давешний командир корабля устроил там ему местечко.

Лететь пришлось опять же с восточными людьми, косо на него, белого человека, погляды­вающими. Кроме людей здесь были ящики с зам­ками. Ящики, окрашенные в защитные цвета. Оружие, не иначе. Либо против армян в Караба­хе, либо против русских в Чечне. А он, стало быть, тот самый русский при сем присутствует.

Александру Борисовичу хорошо, он в отпуске, может отвлечься от миссии, возложенной на него Объединенными Нациями. Но как быть ему, Вите Солонину, который еще ничего толком не знает о своем будущем. Тот же Турецкий сообщит ему, кто он такой, какой у него характер и даже имеет ли он право поглядывать на восточных женщин. Не так уж круто, конечно, но тем не менее...

Восточные люди подремывали, втянув головы в плечи, чтобы не слышать рева самолетных тур­бин. И в то же время косо поглядывали на него.

Опять не слава Богу. Говорил же Питер Реддвей, что надо бы подобрать в команду парочку арабов, и Турецкий его поддержал.

Но где их возьмешь? Они Аллаху более пре­данны, чем своим детям. Что уж говорить обо всем ином... И теперь косятся, соображая, как этот неверный в коричневых ботинках сюда попал.

Лучше прикрыть глаза и притвориться спя­щим. Мол, наплевать мне на то, что вы там везе­те. И кто вы такие вообще. На чеченцев не похо­жи. И то хорошо... И все равно ведь не отстанут. Вон переглядываются, перешептываются, про­должая поглядывать. Любой европеец для них, кроме доморощенных защитников прав человека, потенциальный противник, который не угоден Аллаху. И рано или поздно с ним следует разде­латься. Лучше рано. Никогда не откладывай убийство неверного на завтра, если это можно сделать сегодня. Что-нибудь в этом роде. О Гос­поди. Опять придется махать руками и ногами. Хуже нет заниматься этим в самолете. Всего не­сколько часов назад вразумил одних. Но там был узкий проход между кресел — равновесие не по­терять. А тут — сплошные воздушные ямы. Как устоишь в случае чего?

Один уже пополз, цепляясь за шпангоуты. Хочет проверить, спит блондин или нет.

Ну почему так не везет сегодня в этих самоле­тах? А что ждет его в Баку? Там ему дадут охрану? Там он, Витя Солонин, будет стоить миллиард баксов? Здесь его жизнь не стоит и копейки.

Сунут перо в бок, откроют люк, когда самолет пойдет на снижение, и дело с концом. А найден­ные у покойного бабки разделят по справедли­вости. Столько-то руководителю группы, столь­ко-то исполнителю, столько-то стоявшему на стреме...

— У вас закурить найдется? — вежливо спро­сил подобравшийся на ломаном английском.

Солонин приоткрыл один глаз. Вроде не шутит. Грабитель? Но что с него, в конце концов, путешествующего чиновника, взять? Три тысчон­ки долларов? Спутниковый телефон? Плюс носо­вые платки. Ну и кое-что из спецснаряжения, назначение которого они все равно не поймут.

Виктор щелкнул зажигалкой, внимательно посмотрел при ее свете в глаза незнакомцу, толь­ко потом полез за своим именным портсигаром, о котором забыл, мысленно перечисляя свои ак­тивы. Был портсигар когда-то именным. Посвя­щение пришлось стереть. Но расставаться с ним не хотелось. Где такой сейчас найдешь? И к тому же память о родине, о которой предложено на время забыть.

Или это отвлекающий маневр грабителя, чтобы занять его руки? Нет, не похоже. Смотрит прямо в глаза, в позе ничего угрожающего, под курткой угадывается вполне бюргерский живо­тик. За ним подползали еще трое.

Виктор дал ему несколько сигарет, кивнув на остальных, чтобы поделился. Те в ответ тоже за­кивали, подползли поближе, держась за все те же шпангоуты.

Просто сопровождающие лица?

Там посмотрим. Виктор подмигнул им, когда они закурили.

— А что везете? — спросил он на своем фарси, которым вполне обоснованно гордился.

Они переглянулись, пожали плечами, причем достаточно искренне: а кто его знает...

Впрочем, их старший, опять же самый боро­датый, насторожился. Он-то наверняка был в курсе. И ему не нравились подобные вопросы.

И Виктор не стал настаивать. Решил изобра­зить равнодушие. Длинные ящики со стертыми надписями — не «стингеры» же или какие-ни­будь противотанковые управляемые снаряды против русских танков? Какое ему, гражданину, утратившему свое имя и место прописки, до всего этого дело?

И он прикрыл глаза, предлагая тем самым считать тему исчерпанной.

Тем более что из-за шума двигателей все равно ничего не расслышишь, а из-за темноты и вибрации — не прочитаешь.

4

Мы с Солониным сидели в роскошных апар­таментах бакинского «Интуриста» и откровенно позевывали. И ждали сами не знали чего.

Солонин хотел с дороги принять ванну, но эти цивилизованные замашки пришлось отста­вить. В огромной ванной, скорее, в бассейне с позолоченными кранами, не было горячей воды. А вместо холодной текла ржавая жижа. И горнич­ная, усталая, пожилая русская баба, предложив­шая звать ее просто тетей Верой, сказала, что если пару часов подождать, то вода пойдет впол­не сносная. И что слесарь-сантехник дядя Петя чуть ли не один остался на все здешние заведе­ния, подобные нашему. Остальные разбежались. Как начали армян убивать, все русские стали раз­бегаться.

А дядя Петя тогда просто был мертвецки пьян. У него был самый пик запоя, когда приехали за ним на роскошном «кадиллаке» молодые борода­тые парни, увешанные оружием, и повезли его в одну огромную квартиру, некогда принадлежав­шую известному всему Баку врачу-армянину. Там нерасчетливый выстрел из автомата разворотил водопроводную трубу, и всю квартиру залило...

Дядя Петя рассказывал ей, что в ванной было полно крови, смешанной с водой, и он поначалу отказывался работать, но его заставили...

От всего увиденного в ту ночь он быстро про­трезвел, все им починил, все наладил, и они ему даже дали какие-то блестящие цацки из сейфа богатого врача. Дядя Петя их не сохранил — по­терял или пропил.

Она рассказывала нам про все пережитое сидя в кресле, махнув рукой на уборку и выключив пылесос, который еле-еле работал, а единствен­ный на всю гостиницу электрик дядя Сережа был там же, где и дядя Петя, — у кого-то что-то ре­монтировал...

Тетя Вера говорила, что этим Сереже и Пете, единственным в ту пору на весь Баку умельцам, новые власти предлагали отдельные квартиры, оставшиеся от армян, и дядя Сережа польстился, а дядя Петя сказал, что это не по-христиански, и его за эти слова чуть не убили. Что в новой квар­тире дядя Сережа запил еще больше, что его жена, тоже русская, не смогла там жить, посколь­ку замучила бессонница, и они сбежали оттуда в свой старый домик в Сабунчахе.

Сейчас — другое дело. Везде ставят импорт­ную сантехнику, обслуживают турецкие специа­листы (при этих словах Солонин усмехнулся, подмигнув мне, а я исподтишка показал ему кулак), но работы для немногих оставшихся здесь русских — невпроворот. Вот как с этой ванной, от которой эти турки отказались, не сумели ис­править.

Здесь в голосе тети Веры послышались патри­отические нотки, нечто вроде чувства законной гордости за дядю Петю.

Она еще сказала, что рада нас видеть, что сама бы давно все бросила и уехала, да не к кому, никто на ее письма не отвечает. Старшая сестра в Коломне живет в коммуналке, муж, поди, за­претил отвечать, самим жить тесно...

И, вздохнув, снова принялась за уборку.

— Да ладно, не надо, — сказал Витя. — У нас и так чисто.

— А вы знаете, как мне попадет, если старшая по этажу соринку найдет? — спросила тетя Вера, выпрямившись.

— А мы повесим соответствующую табличку, что в уборке не нуждаемся, — сказал я. — Не беспокойтесь, в обиду не дадим.

— Просто так заходите, — сказал Витя, прово­жая ее до двери с пылесосом в руках, который не катился, поскольку у него недоставало двух коле­сиков.

— Что скажешь? — спросил я, когда мы оста­лись вдвоем.

— Жуть берет, — ответил он, стоя возле окна и глядя на улицу. — Сплошные черные головы.

Хоть бы несколько лысых, не говоря уже о рыжих. О каких тайных операциях может идти речь? Ну перекрасимся, вставим соответствую­щие линзы... И что? Скулы-то татарские, морды рязанские.

— Мои слова, — сказал я. — Прежние при­емы и заморочки сейчас не сработают. И наши компьютерные игры здесь бессильны. Здесь про­сто не существует компьютерных сетей. Мне об этом кое-что рассказывали. То есть компьютеры есть, но пока бездействуют. И это хорошо, что мы одинаково оцениваем проблему. Отсюда и возникает предложенный вариант нашей со­вместной легенды. Тебе придется как представи­телю международной корпорации войти в здеш­ний истеблишмент, подписать парочку протоко­лов о намерениях... И не больше того.

— Я должен тебя прикрывать? — спросил Со­лонин. — Как своего секретаря?

— У таких, как ты, водятся не кривоногие секретари, а длинноногие секретарши, — вздох­нул я, вспомнив о Ларе Колесниковой. — Я буду твоим телохранителем, говорил об этом уже. Или тебя что-то не устраивает?

— Да все устраивает... Кроме одного. Перего­воры придется вести на полном серьезе. Чьи ин­тересы я должен защищать? Свои мифические, или чьи-то еще?

— В том-то и дело... — сказал я. — Сам об этом постоянно думаю. Я русский или не рус­ский? Вон уборщица таким вопросом не задается. А перед нами эта проблема будет стоять всегда. Пока мы ловим террористов, мы граждане мира. Террористы — везде сволочи. Но здесь иной раз­говор.

— Для меня здесь нет проблемы, — сказал Витя. — Я буду работать только на Россию. Питер Реддвей, при всем моем к нему уважении, не дождется, что я буду работать на кого-то дру­гого.

— Не спеши зарекаться... — сказал я. — Ты уверен, что здесь, где варятся гигантские деньги, не объявится наша доморощенная мафия? Вспомни историю с алюминием. А здесь куш пожирнее. И потому ухо следует держать востро.

За окном послышалась автомобильная сире­на, мы выглянули на улицу.

— Что за гусь? — спросил Витя, указывая на кортеж автомобилей, остановившийся возле нашей гостиницы. — Уж не сам ли Президент пожаловал?

— Пока нет, — сказал я, увидев знакомую фи­гурку, спешно передвигавшуюся под прикрытием здоровенных молодцов в распахнутых черных пальто. Они прикрывали своего хозяина, озира­ясь на окна и крыши близлежащих зданий.

Конечно, сверху Самед Асланович был уязвим для любого снайпера с хорошей винтовкой. Ему бы надеть широкополую шляпу и точно так же облачить свою охрану. Хоть какая-то была бы маскировка...

— Наконец-то, — сказал я. — Сейчас все про­яснится. Будут нам паспорта, соответствующие бумаги и все такое. Итак, ты, Витя, больше не чиновник ООН, а кто именно — скоро узнаем.

— А кто это? — спросил Солонин, глядя вниз.

— Только не раскрывай окно, — сказал я. — Могут неправильно понять. А от пуль, даже снизу, уворачиваться ты еще не научился... Они берегут этого человека как зеницу ока. Видят в нем светлое будущее правящего клана. Умнень­кий мальчик, здешний вундеркинд, хотя ему уже за двадцать. Его предпочитают держать в Москве, пока здесь не затихнет вся эта межродовая борь­ба. Он и родился в Москве, и прожил там все свое золотое детство. Его пару раз собирались похи­тить, как похитили его родственника, из-за кото­рого мы здесь, собственно, и торчим. Подвели «Москвичи», эта гордость советского автомоби­лестроения, которые в самый решающий момент попросту заглохли... Впрочем, сейчас сам уви­дишь и услышишь.

В дверь постучали довольно скоро, так что я даже удивился. Обычно здешним лифтом прихо­дится подниматься довольно долго. Он скрипит и останавливается на каждом этаже, возможно, что так его приучил дядя Сережа. Но, видимо, здесь существует и секретный лифт — не для всех, скоростной и без скрипа.

— Войдите! — сказал я, а Виктор встал возле окна, скрестив руки на груди, ни дать ни взять лорд Байрон, путешествующий по экзотическим городам и весям. Только золотой цепочки и жи­летки не хватает вместо кобуры с пистолетом под мышкой...

Первыми в номер вошли, вернее, ворвались несколько молодых, экзальтированных юношей в упомянутых выше расстегнутых пальто.

Один из них толкнул кресло, и оно грохнулось на пол, отчего остальные выхватили свои «магнумы» и присели, побледнев от страха.

Театр, да и только. Похоже, свою науку они проходили все по тому же видаку. Витя Солонин при желании мог бы их перестрелять, не сходя с места.

Убедившись, что опасность миновала, ворвав­шиеся поставили кресло на место и встали, скон­фуженные, возле дверей, пропуская в номер ува­жаемого и долгожданного Самеда Аслановича.

Он что-то пробормотал им недовольным го­лосом, быстро вошел и протянул мне свою вялую ручонку, оказавшуюся к тому же потной.

— Как вы устроились, Александр Борисо­вич? — спросил он после того, как я представил ему Солонина.

— Клопов пока не видели, но воды горячей нет, — сказал Витя. — И телевизор, кстати, — он кивнул в сторону гигантского «Панасоника», — только одну программу берет, и то религиозную...

— Это поправимо, — сказал Самед Асланович, коротко взглянув на одного из своих аске­ров, хотя это, возможно, были его кунаки. — С горячей водой труднее. Я мог бы предложить вам загородную резиденцию МИДа, но боюсь, что вам следует лучше быть на виду.

— Это разумно, — кивнул Витя, с интересом разглядывая гостя. — Если не хочешь, чтобы тебя искали, старайся примелькаться.

— Вот ваши паспорта и рекомендации, а также водительские права, — устало произнес Самед Асланович.

По его знаку нам подали папку, в которой находились перечисленные документы.

Мы с удивлением увидели там свои фото, на которых мы красовались в смокингах и бабочках, хотя, по моим наблюдениям, Витя к указанным нарядам отношения пока не имел.

— Компьютеры сегодня творят чудеса, — ска­зал Витя в ответ на мой взгляд. — Могу облачить тебя хоть в королевскую мантию, хоть в шапку

Мономаха. А ты, помнится, говорил, будто здесь не в ходу кибернетика.

— Гак и есть, — сказал Самед Асланович, — это сделано в Москве.

Он говорил с таким ностальгическим чувст­вом, что даже Солонин, видевший его впервые, почувствовал, как ему здесь неуютно. Как ему хочется назад, с родины исторической на родину малую.

Возможно, он тащится от русских девушек, но ему запрещают на них жениться. Он себе не при­надлежит. Он должен беречь чистоту своего древ­него рода, хотя древность эта весьма сомнитель­на, положил ей начало бывший генерал КГБ.

Думаю, московские красавицы с их шейпин­гом и бодибилдингом не очень-то зарились на него, рыхлого и женоподобного, пусть даже у него и была перспектива сесть на азербайджан­ский трон.

— Итак, я — Майкл Кэрриган, полномочный представитель и член совета директоров концер­на «Галф»? — спросил Солонин. — А если прове­рят?

— Кто тут станет проверять? — грустно усмех­нулся Самед, который вызывал у меня все боль­шую симпатию, отчего не хотелось называть его по отчеству. — Пока что вам, представителям ми­рового бизнеса, здесь смотрят в рот. Отчего, я полагаю, сюда скоро устремятся, если уже не уст­ремились, многочисленные проходимцы. Ну ра­зоблачат, но только как самозванца, авантюрис­та, но не как секретного агента... А за это время, полагаю, вы успеете сделать наши дела.

— Освободить вашего родственника? — спро­сил Солонин. — Или что-то еще? Есть ведь что- то и более важное, я прав?

Самед помедлил. Потом покачал головой и занялся своими четками. По-моему, Витя тоже заметил пристрастие нашего гостя к этому куль­товому предмету, и это начало его забавлять.

— Хорошо. Скажу как есть, — произнес Самед со вздохом. — Есть приз в сто миллиардов долларов. И даже больше. К нему рванулись едва не все великие державы. Россия немного задер­жалась на старте. То ли развязался шнурок, то ли полагала, будто во имя нашей прежней дружбы мой троюродный дядя сам преподнесет Баку «а блюдечке с голубой каемочкой вашему Прези­денту. Увы, все обстоит не так. У России очень много врагов. И могущественных. И прежде всего — Рагим Мансуров...

— А вы, наблюдая за этой гонкой, за кого болеете? — спросил Солонин.

— За Россию, — сказал Самед. — Иначе меня бы здесь не было. Иначе я бы с вами об этом не разговаривал.

Мы с Витей задумались.

— Значит, похищение вашего родственни­ка — только повод? — спросил я. — Мой друг прав?

— Еще скажите, что я это похищение сам ор­ганизовал, — иронично улыбнулся Самед, — чтобы силком втянуть вашу страну в эту гонку. Россия слишком долго запрягала, пока другие не зевали, — жестко закончил он, и его глаза блес­нули.

А он не такой уж теленок, отнюдь не мамень­кин сынок, подумал я. С ним надо держать ухо востро. Поди знай, какую интригу этот мальчуган затеял. И лучше исходить из того, что им на самом деле движет.

Солонин медленно и элегантно, будто танцуя, расхаживал по комнате. Самед наблюдал за ним, возможно любуясь.

Я, чтобы не терять времени, раскрыл свою ксиву. Итак, Фернан Косецки. Просим любить и жаловать — гражданин Германии. У меня всегда были пятерки по немецкому. Те, кто готовил эти бумаги, наверняка все учли. Еще один вопрос: откуда они это знают? Этот малыш вызывал у меня все большее уважение и интерес.

— Я должен быть при господине Кэрригане неотлучно или могу время от времени заниматься своими делами? — спросил я.

Мне начинало казаться, что проблема поиска троюродного братца интересует Самеда уже не так, как раньше.

— Безусловно, поиск тех, кто похитил Алекпера никто не отменял, — сказал Самед. — Это дело у Президента на контроле. Благополучно проведя розыск, вы окажете услугу не только Азербайджану, но и своей стране.

— Одно другому не мешает, — согласился Со­лонин, глядя на меня.

— Я буду работать под твоим прикрытием, ты — под моим, — кивнул я. — Интересно, кто все это придумал.

И мы оба посмотрели на Самеда, меланхолич­но перебирающего четки. Он, казалось, вопроса не слышал, думал о чем-то своем.

— Можете не беспокоиться. Повторяю еще раз: это согласовано на самом верху. В том числе поиск архива Грозненского нефтяного института, что очень важно и можно доверить только таким, как вы, — сказал после довольно продолжитель­ной паузы Самед.

— Вы остаетесь здесь или уезжаете? — спро­сил я.

— Я возвращаюсь в Москву, — ответил он.

— Простите, а с кем из правоохранительных органов мы здесь сможем контачить? — спро­сил я.

— Только не с теми, кто сейчас ведет следст­вие, чтобы побыстрее его угробить, — грустно усмехнулся Самед.

— Тогда спрошу по-другому: на кого мы могли бы здесь опираться в своей работе? — спросил Солонин.

— Вам позвонят. Завтра, — сказал Самед. — Позвонит человек, который представится Курбаном Мамедовым. Настоящее его имя Новруз Али-заде. Поймите, здесь все осложнилось... После путча бывшего министра обороны Сулейманова, когда, казалось, все противоборствую­щие кланы были повержены, началось брожение в семействе Президента. Иначе говоря — склока. Все полагали, что им чего-то недодали за прояв­ленную преданность. Все стали интриговать друг против друга. Опасность оказалась позади, но это привело лишь к печальным последствиям. Осо­бенно когда началась эта нефтяная эпопея, кото­рая может стать счастьем или несчастьем для моего народа. Увы, предают только свои. Эту истину мы только начали постигать. И Прези­дент, как и вы, тоже ищет, на кого бы опереться.

— Почему вы не доверяете тем, кто проводит расследование? — спросил я.

— Это нам предстоит выяснить, — ответил Самед. — У нас только подозрения. В частности, что кое-кто в прокуратуре, так или иначе, связан с полковником Сулеймановым, который в насто­ящее время находится в бегах.

— Почему же вы их не прогоните? Почему не постараетесь освободиться под благовидным предлогом?

— Зачем? — Самед пожал плечами и оставил наконец в покое свои четки. — Раньше мы так и поступали, но тем самым рубили связи подозре­ваемых с нашими врагами. Пусть работают. Пусть думают, что им доверяют.

— Надо бы решить одну проблему, — сказал Солонин. — Уже кое-кто здесь знает, что мы рус­ские, например уборщица. Как, впрочем, знают и ваши охранники...

Витя показал на телохранителей Самеда.

Те и ухом не повели, будто ничего не слыша­ли.

— И что вы предлагаете? — спросил Самед.

— Мы должны быть в них уверены, — сказал Солонин.

— Мои ребята уже не раз могли бы предать меня, — ответил Самед. — Они проверены в деле. Я ведь не рассказал вам о второй попытке похищения? — спросил он у меня.

— Нет, — подтвердил я. — Но ваша уверен­ность — это еще не наша уверенность. Мы долж­ны быть уверены наверняка.

— Так вот, двое из них, два брата, погибли. Понимаете?

— Их братья? — Солонин посмотрел на ох­ранников.

— Да, это их братья, — подтвердил Самед. — Их мать — моя кормилица. Это что-то значит, не правда ли? Мы вскормлены одним молоком. Они воевали в Карабахе под руководством полковни­ка Сулейманова, воевали храбро, он их наградил, а потом предал. И они выбросили его ордена! — Его голос зазвенел от обиды за своих людей.

— Я верю вам, — сказал Витя, не меняясь в лице, хотя я видел, что тирада Самеда произвела на него впечатление. — Я тоже полагаю, что уборщица, которая здесь работает, нас не выдаст. Но проговориться может.

— Хотите, чтобы мы ее убрали? — спросил Самед.

— Безусловно, — кивнул Витя.

— Ты в своем уме? — спросил я его.

— Я неточно выразился, — сказал он. — Уб­рали туда, куда она сама хотела бы убраться. Я говорю о городе Коломне, что под Москвой. Там вы купите ей однокомнатную квартиру. И чем быстрее, тем лучше. Это одно из наших условий.

Самед помедлил, испытующе глядя на Витю, потом мотнул головой.

— Ну вы даете! — сказал он вполне по-мос­ковски. — Считайте, что она уже там. — Все ус­ловия или будут еще?

— Конечно, все, — поспешил я.

— Посмотрим, — уклончиво ответил Витя. — Хорошо бы нам машину.

— Она уже стоит возле гостиницы, — сказал Самед. — Вот ключи.

Солонин входил в роль моего начальника, и было видно, что ему это нравилось. Просто та­щился от сознания, что может покомандовать. А я-то полагал, что скромнее курсанта у меня в свое время не было.

— Теперь хотелось бы взглянуть на дело, если это возможно, — сказал я.

Самед поморщился, переглянулся со своими ребятами. Те ему кивнули: сделаем.

— Вы же понимаете, что поскольку вам при­дется вести негласное расследование, то и ника­ких контактов с официальным следствием быть не должно. Ночью мы постараемся... — Самед посмотрел на юношу, стоявшего к нему ближе других, — я правильно понял тебя, Маггерам? Ночью мы постараемся снять ксерокопию с того, что они в прокуратуре успели накопать. Хотя я уверен, что они только заметают следы.

— Хоть бы немного информации, — попро­сил я. — Куда и в какое время направлялся похи­щенный? Кто мог знать его маршрут следования? И сколько вообще прошло с тех пор дней?

— Не знаю, — пожал Самед своими круглыми плечами. — Я в это время был в Москве.

— Но вы рассказывали мне о некоторых по­дробностях... — напомнил я.

— Да, да. Две «девятки» и белая «вольво», — вспомнил он. — Но это мне самому рассказали. И, вы правы, создалось впечатление, что моего троюродного брата на площади Ахундова ждали.

— Еще вопрос, — сказал я. — Могу я пользо­ваться услугами вашей криминалистической ла­боратории? Хотя бы через вашего человека, кото­рый мне должен позвонить. Новруз Али-заде, если не ошибаюсь...

Самед задумался.

— Не думаю. Вернее сказать, не знаю, на кого там можно будет положиться... Единственное, что могу обещать, — ваши материалы будут до­ставляться для экспертизы в Москву и обрабаты­ваться в ваших лабораториях в первую очередь. По коммерческой цене. Об этом еще нет догово­ренности, но считайте, что она уже есть. Что еще?

— Чеченцы, — сказал Солонин. — Я слышал, они у вас вольготно себя чувствуют?

— Мне тоже это не нравится, — вздохнул Самед. — Но такова реальность. Президент не может не считаться с общественным мнением. После того как в Баку погибли десятки мирных граждан при вводе советских войск, после той помощи, что Россия оказала сепаратистам в Ка­рабахе...

Его голос звенел от волнения. Теперь перед нами был не милый азербайджанский мальчик, всю жизнь проживший в уютной арбатской квар­тире, а воин Аллаха, чьи глаза сверкали от пра­ведного гнева.

— Только не надо заводиться, — спокойно сказал Витя. — Я хотел спросить о другом. Не так давно мне пришлось предотвратить захват само­лета группой чеченцев. Они четко идентифици­ровали меня как русского. Полагаю, они уже на свободе. Не сомневаюсь, они уже здесь, в Баку, куда и собирались. Что, если они меня узнают? Один из них — некто Ибрагим Кадуев, с длинной бородой. При встрече я обязательно укорочу ему бороду, если он начнет выступать. Но как это скажется на нашей легенде?

— Словом, мы успели наследить, — сказал я. — И хотим знать, существует ли вариант наше­го отхода на случай, если будем разоблачены.

— Не хотел бы об этом даже думать, — вздох­нул Самед, снова занявшись своими четками. — Но вопрос правомерный. Что я могу для вас сде­лать? Разве что оставить своих телохранителей?..

Мы с Витей переглянулись.

— Зачем они нам? — спросил я.

— Человек моего ранга, не нуждающийся в охране, внушает подозрения, — откликнулся Витя. — Поэтому господин Косецки будет меня сопровождать на рауты и деловые встречи. Хотя есть ситуации, когда я хотел бы обойтись без него. Вы понимаете меня — как мужчина?

— Понимаю, — вздохнул Самед, и четки стали быстрее передвигаться под его пальца­ми. — Соблазнов тут хватает. Русских девушек почти не осталось, но есть очаровательные полу­кровки. И все они, насколько я знаю... — он переглянулся со своими нукерами, — на учете в госбезопасности.

— Я бы предпочел, чтобы они были на учете в венерологическом диспансере, — буркнул Витя.

— В этой гостинице презервативы — ходовой товар, — опять вздохнул Самед.

Мы на минуту замолчали, обдумывая откры­вающиеся перспективы. Только не хватало в ре­зультате оперативно-розыскных мероприятий подхватить триппер. И привезти в Москву в ка­честве подарка из солнечного Азербайджана.

Я опасливо посмотрел на Витю. Гот, освоив­шись с ролью человека из высшего общества, продолжал фланировать по комнате. Ему явно не хватало тросточки.

5

— Это на станции Ховрино, — сказал Мерку­лов Грязнову по телефону. — Гам уже работают следователи. Состав отогнали в тупик. Посмотри сам. Это моя просьба к тебе.

— Костя, при всем моем уважении... — вски­нулся Грязнов. — Ну какое это имеет ко мне отношение? Какое-то жулье загрузило в цистер­ны песок вместо бензина. Это не мой вопрос, пойми наконец!

— Это имеет отношение к командировке Ту­рецкого в Баку, — сухо ответил Меркулов. — Уверен, что это так.

— Чьи хоть вагоны? — вздохнул Грязнов. — Наши? Какое это имеет отношение к Баку, не понимаю...

— Такое, что сегодня утром был убит гене­ральный директор одной тюменской компа­нии, — сказал Меркулов.

— Слышал, телевизор смотрю иногда. Но это в Тюмени. А я, чтоб ты не забыл, работаю в московском розыске.

— Послушай, — Меркулов уже начал терять терпение, — что за манера отпихиваться, не вы­яснив всех обстоятельств дела? Там нефть — и здесь нефть. Там убивают — и здесь убивают. Там похищают людей — здесь похищают составы с бензином. И убили этого «генерала» именно после истории с этим составом. Хочешь, чтобы это дело передали вам официально? За этим дело не станет. Считай, уже передано.

— Ну так бы сразу и сказал, — протянул Грязнов. — Значит, состав этот обнаружен не сегод­ня? Не пять минут назад?

— Три дня тому назад, — сказал Меркулов. — Сначала работала районная прокуратура. После убийства «генерала» ввязались мы.

— Хочешь сказать, что там заметают следы? — спросил Грязнов. — Похоже, это уже не первое дело, которое вы на себя повесили.

— Не первое, — согласился Меркулов. — И боюсь, что останется нераскрытым, как и предыдущие. А от убитого идет цепочка туда, к Каспийскому морю. Эти связи проявились не сразу. Но когда что-то обрисовалось, я подумал...

— Правильно подумал! — перебил его Грязнов. — И забудь, что я тебе наговорил. Борисыч там один, или почти один, а нас здесь целая орава. Можем хотя бы созвониться, встретиться после службы на нейтральной территории, чтобы совместными усилиями снять стресс...

— Со мной это не проходит, — сухо сказал Меркулов. — И ты это знаешь. По части снятия стрессов я пас.

— Конечно, знаю! — воскликнул Грязнов. — И я это к слову. Если нашему другу угрожает опасность, я готов всегда, везде и в любое время...

Меркулов положил трубку.

Не любит он таких разговоров, подумал Грязнов. Меня Борисыч еще терпит по старой дружбе. А с Костей так нельзя. Неправильно воспринима­ет...

Но должен же кто-то в нашей компании иг­рать роль трезвой головы. Хотя когда не с кем выпить, тоже нехорошо. Ну какой из меня на­чальник? Селекторные совещания провожу, как воз в гору тащу. Поскорей бы из кабинета сбе­жать, хоть в Ховрино, хоть куда.

...До станции Ховрино Грязнов добрался уже в темноте. Машина с трудом выбиралась из снеж­ных заносов и пробок, петляя по полутемным улицам.

Потом с помощью дежурного диспетчера он вышел на некий восьмой путь, упиравшийся в тупик. Здесь солдатики в бушлатах расчищали пути, а их прапорщик, полупьяный и расхристан­ный, сидел в теплой будке со стрелочницами в оранжевых жилетах и пил с ними чай.

— Следственная бригада вон там, — показал рукой прапорщик, ничуть не смущаясь своего вида перед полковником милиции. Там, куда он показал, темнело в отдалении старое кирпичное здание с несколькими горящими окнами. — Про­водят следственный эксперимент, товарищ пол­ковник.

Женщины захихикали. Грязнову показалось, что над ним.

Если на все обращать внимание, сказал он себе, выходя из будки, на самое важное не оста­нется ни сил, ни времени.

Следователи и эксперты — всего их было чет­веро — допивали жидкий чай, согреваясь возле батареи.

Старший группы устало взглянул на Грязнова.

— Что тут определишь? — пожал он плеча­ми. — Пока светло было, кое-что узнали. Ничего особенного на первый взгляд. Местные жители решили слить себе канистру бензина. Их задер­жала милиция. Так обнаружилось, что их кани­стра пуста, поскольку пусты цистерны. Песок там есть, это верно. Для веса положили, не иначе. Причем во все до единой цистерны.

— Откуда они прибыли? — спросил Грязнов, стараясь согреть руки у батареи.

— Из Белоруссии, с нефтеперегонного завода. Если точнее — из Мозыря. А почему это заинте­ресовало МУР?

— Прежде всего этим заинтересовалась Ген­прокуратура, — сказал Грязнов, следя за тем, как ему наливают чай в эмалированную кружку.

— Ну да, там было убийство генерального ди­ректора, — кивнул следователь. — Думаете, здесь есть какая-то связь?

— Вопрос не ко мне, — пожал плечами Гряз­нов. — Если ваше начальство полагает, будто ге­неральный директор остался бы жив, если бы не обнаружился этот состав с песком, то им виднее. Что вы-то, Геннадий, забыл как вас по батюшке, думаете?

— Алексеевич, — напомнил следователь мест­ной прокуратуры. — Обыкновенный криминал. Причем обнаглевший от безнаказанности. Кто-то заметает следы.

— Убивая «генерала»? — спросил Грязнов. — Что-то сомнительно. Хотя, возможно, это было той последней каплей... Ведь убивают тех, кто кого-то прикрывает, если говорить о подобных историях.

Местные криминалисты молчали. Одни смот­рели в окно, другие — в маленький черно-белый телевизор, в котором что-то мелькало.

— Во всяком случае здесь мы ничего не най­дем, — сказал Геннадий Алексеевич после паузы. — Искать надо в бухгалтерских книгах. В деловой переписке. На таможне. Только не здесь.

— В Белоруссии, — кивнул Грязнов. — Толь­ко один вопрос. У этой фирмы есть какие-нибудь связи с Азербайджаном? Может, слышали?

— Сейчас везде ищут чеченский след, — ска­зал Геннадий Алексеевич. — И если надо — на­ходят. Если бы Чечни не было, ее стоило бы придумать. Вам не кажется? Очень удобная рес­публика. Все можно на нее свалить.

— Вы что-то не то говорите, — нахмурился Грязнов. — Я вас про нефтяные фирмы спраши­ваю. В Тюмени, в Баку. Может, слышали, какая там связь?

— Мы третий день чего-то ищем, — пожал плечами следователь. — И все время ждем, когда кто-нибудь у нас это дело заберет. Может, вы? Отдали бы с удовольствием.

— Почему при слове «Азербайджан» вы вспомнили про чеченцев? — не отвечая на его вопрос, спросил Грязнов.

— Ивлева, гендиректора фирмы, кому пред­назначался бензин, зарезали среди белого дня в подъезде его дома. Весь подъезд был в крови. Голова чуть не отвалилась, когда его поднимали. Горло перерезано от уха до уха. Теперь там рабо­тает Тюменская прокуратура, здесь мы. Но кому- то надо связать эти оба дела воедино. Иначе ни черта не поймешь.

— Когда это произошло? — спросил Грязнов. — И есть ли улики?

— В том-то и дело, что убийство произошло через два дня после того, как мы возбудили уго­ловное дело и дали телеграмму в Тюмень в эту фирму. С уликами негусто. Говорят, есть там от­печаток подошвы кроссовок большого размера...

— И перерезанное горло — тоже доказатель­ство, почерк своего рода, мусульманский след... — сказал Грязнов. — И подсказка, где ко­пать. Как вы думаете?

— Вы меня спрашиваете? — хмыкнул следова­тель. — Все вопросы к Генпрокуратуре. Обещали прислать своих «важняков», а прислали вас.

— Идите домой, — сказал Грязнов. — Я се­рьезно. Вы совершенно правы. Тут не отпечатки пальцев надо искать. Хороший аудит даст боль­ше, чем осмотр вагонов. Идите отдыхайте. Раз дело взяла к себе Генпрокуратура и поручила оперативную работу нам, можете отдыхать с чис­той совестью. Оформите кое-какие бумаги — и финиш. Что смотрите? Можете сослаться на меня. Мол, полковник Грязнов из МУРа приехал и всех разогнал по указанию Генпрокуратуры.

— Так вы и есть полковник Грязнов? — спро­сил доселе молчавший молодой парень, сидев­ший ближе всех к телевизору. — Тот самый?

— Какая разница, тот или другой... — помор­щился Грязнов. — Ну я. Что это меняет?

Оставшись один, Грязнов выключил телеви­зор, сел на освободившийся табурет, прикрыл глаза и постарался расслабиться.

Значит, так: подобное убийство — редкость. Киллеры предпочитают пистолеты с глушителя­ми. Киллеры не любят, когда зарезанные визжат на всю округу, истекая кровью. Наглость убийц — это само собой, но еще и плюс желание навести следствие на определенный, наиболее популярный тип нынешних убийц. В обществе словно живет какая-то потребность в глобальном враге. Раньше все валили на евреев. Но не убий­ства же в подъездах, не захват рынков, не изна­силования малолетних, не угон автомобилей...

То ли дело чеченцы. Бандиты первоклассные, тут надо отдать им должное. К тому же истори­ческая родина у них под боком. Чувствуют за спиной тылы, где можно всегда укрыться, зали­зать раны, передохнуть. И по новой взяться за старое.

Так о чем это я? Ну да, кто-то демонстративно решил все свалить на кровожадных чеченцев. Но это всего лишь предположение...

Александр Борисыч попробовал бы на зуб по­добную гипотезу. И озадачился бы со своей хва­леной интуицией. Зачем, в самом деле, при ны­нешней технической обеспеченности рядовых киллеров пользоваться ножами либо кинжалами?

Поэтому следует слетать туда, на место убий­ства, в Тюмень.

Слишком наглядное совпадение — этот эше­лон, будто бы с бензином, и убийство «генерала», из нефти которого этот «бензин» был произведен. К тому же Константин Дмитриевич Меркулов прозрачно намекал на некую связь убитого с кол­легами из некогда братской, но по-прежнему со­лнечной республики... Может, Володю Фрязина туда послать?

Хороший малый этот Володя, будет толк. Александр Борисович отдавал его, как отрывал от себя. Вот пусть Фрязин и слетает. Ему полезно проветриться. Засиделся в столице.

Грязнов встал, прошелся по комнате. Пожи­лая женщина, сидевшая тихо в углу, испуганно смотрела на него. Наверное, ждала, когда он за­кончит здесь ошиваться, чтоб запереть двери и уйти домой.

Пора уходить, нечего тут больше делать. Но очень уж не хочется снова погружаться в эту сырую метель. Но почему она так смотрит?

— Я вас задерживаю? — спросил Грязнов. — Извините, если так. Просто неохота снова в холод и сырость.

Она посмотрела на его потертое кожаное пальто и кивнула. Холод, да еще какой. Самой пришлось надеть две кофты под свое старое паль­тецо.

— Я спросить хотела. — Она поднялась с та­буретки. — Мой сын шестой месяц в Бутырке сидит... — Ее голос дрогнул, она заплакала.

И снова села.

— Успокойтесь, — сказал Грязнов, посмотрев на часы. — За что сидит?

Его приняли за большого начальника, кото­рый может казнить или миловать. Придется ей объяснить, что это не так.

— Да ни за что, — всхлипнула женщина. — Единственный сын... Привлекли сами не знают за что. К нему пьяный пристал, а он его оттолк­нул. Тот в лужу упал и потом захлебнулся. Ко­ленька-то мой не видел ничего, вечером было, домой после техникума спешил... А утром его взяли. Убил ты его, сказали. На суде свидетели показали: сам, мол, пристал и Коля оттолкнул только. А в луже не топил. И Колю отпустили. После в армию забрали. Мне командир части благодарности присылал. А у этого, утопшего, родственники богатые — давай пересуд, кричат. Вернули на доследование. И свидетели эти уже другое стали твердить: мол, Коля ногой его, тот память и потерял. Я не выдержала: что ж вы, говорю, делаете? Тот сам утонул, а моего теперь топите? Что он вам сделал? Иль родичи хорошо заплатили, а мне предложить вам нечего? А они носы в сторону, молчат, не отвечают. И судья меня усадила. Не по делу, мол, говорю.

Она рассказывала быстро, захлебываясь, боясь, что он ее прервет.

— Успокойтесь, — сказал Грязнов. — А что ж адвокат ваш?

— А где я деньги такие возьму на адвоката? Ведь три мильона требуют! Мне и продать нече­го... В тот раз, самый первый, все на адвоката отдала, а теперь — снова-здорово, еще больше выкладывай! Цены, мол, подскочили, представ­ляете? А он у меня один! Без отца, без дедок- бабок я его растила. Все детство проболел, те­перь, как ни приду на свидание, все время каш­ляет. Исхудал весь, посинел, бьют его там, гово­рит, какие-то чурки, что с ним сидят в одной камере. Азербайджанцы, что ли, они над всеми, говорит, измываются...

— Просто не знаю, что и сказать вам, — раз­вел руками Грязнов. — Не адвокат я. Милицио­нер всего лишь. Хоть и полковник. Понимаете?

— Ну да, — покорно кивнула она и вздохну­ла. — Не по вашей, значит, части, я понимаю...

Грязнов расстроился. Беззащитная женщина обратилась к нему за помощью. Кому он прися­гал помогать? Кому вообще нынче помогаем? У кого есть деньги на адвоката? А она, а ее сын? Надо же, прямо из армии пригнали, снова дело возобновили, и ведь не лень было... Очень цен­ный кадр, видно, был этот, утонувший в луже на городском асфальте, не иначе... Казалось бы, кому нужен этот пропойца после смерти? Другие бы вздохнули с облегчением. Нет, что-то здесь не так.

— Хорошо, — сказал он, поднимаясь. — Я скоро буду в Бутырке. Скажите-ка фамилию ва­шего сына и, если вспомните, статью.

— Ага, сейчас, — сказала она, растерянно ог­лядываясь по сторонам. Даже стала хлопать ящи­ками скособоченного стола, разыскивая бумагу и ручку.

— Возьмите у меня, — Грязнов протянул ей ручку и листок, вырванный из записной книжки.

— Бога молить буду... — всхлипнула она. — За кого хоть свечку поставить, не знаю... Фамилию слышала, а имя-отчество не знаю.

— Это всегда успеется, — отмахнулся Грязнов. — Вы записывайте. И ваш телефон не за­будьте. Я там буду, посмотрю, что делается. И обязательно позвоню... Вас как зовут?

— Ольга Кондратьевна.

— Ну вот, а меня Вячеслав Иванович, — он протянул ей руку. — Сделаю все, что в моих силах, не беспокойтесь.

Поздно вечером он позвонил Меркулову:

— Костя, ты мне говорил про убийство в Тюмени, но не сказал, как именно...

— Это ты про какое? — поинтересовался Меркулов.

— А было еще какое-то? — поинтересовался Грязнов.

— Да вот буквально несколько часов назад... Замгендиректора той же фирмы. И тем же спосо­бом. Убит в подъезде своей квартиры в Москве.

— Тоже перерезали горло? — спросил Грязнов.

— Вот именно, — вздохнул Меркулов. — И когда только успевают... Просто не знаю, за что хвататься. То в Тюмени, то в Москве...

— Прямо какие-то ритуальные убийства, — сказал Грязнов. — Ну и что ты про это думаешь?

— Го ли чеченский след, то ли нас стараются на него навести, — ответил Меркулов.

— Вот именно, — согласился Грязнов. — Пока Чечня вне досягаемости, на нее можно ва­лить что угодно.

— Ты мне объясни, чего им в гостиницах не живется? — спросил Меркулов. — В гостинич­ном вестибюле никто не тронет. И милиция, и администрация, и света полно. Нет, обязательно им надо лезть в отдельные квартиры, в эти глухие темные подъезды.

— Вот и проведи семинар среди банкиров и бизнесменов на эту тему, — предложил Грязнов. — Ведь все под прицелом. И убивают пре­имущественно здесь, в Москве, где легче всего спрятать концы в воду. Тут затеряться — самое милое дело.

— Убийство в Тюмени, пожалуй, исключе­ние, — сказал Меркулов.

— Хочешь сказать, что очень спешили?

— Это уже не телефонный разговор, — заме­тил Меркулов.

— А ты обзаведись сотовым, цифровым, — посоветовал Грязнов. — И друзей не забудь. Для оперативной связи, так и скажи. А то нашу кли­ентуру попробуй подслушай, а они нас — пожа­луйста... Кстати, у тебя нет хорошего адвоката на примете? Ну из старых, бессребреников, готовых выступить в защиту человека?

— Что-нибудь натворил? — удивился Мерку­лов. — Принял на грудь, будучи за рулем? На тебя это не похоже.

— Да если бы... — И тут же вернулся к преж­ней теме. — Тебе не кажется, что кто-то решает подобным образом кадровые вопросы? Надо по­садить в кресло нужного человечка. А для этого надо сначала убрать «генерала» и его зама.

— Слишком на поверхности, — сказал Мер­кулов. — Хотя...

— Вот именно, — подхватил Грязнов. — А чего им стесняться? Кого бояться? Генпрокурату­ру? Уж сколько сходило с рук.

— Это ты мне говоришь?

— А кому? Только тебе и могу сказать. Твой генеральный и слушать не захочет. А ты не поле­нись, подними старые дела, те, что до ума не довели. Может, найдешь чего похожее. Кстати, как фамилия зама? Не Бригаднов случайно?

— Верно, — встрепенулся Меркулов. — Что- то о нем знаешь?

— Да было дело. Понимаешь, у этих «генера­лов», мать их так, в привычку вошло — решать служебные вопросы подобным образом. Не при­вык наш человек к большим деньгам, вот голова кругом и идет. А руки за пистолет хватаются. Или за нож. Не свои руки, конечно, оплаченные... Так как насчет адвоката?

6

Я чертыхался, листая ксерокс дела по поводу похищения сына Президента. Детский сад. Этого Алекпера везли на бронированном, как я и думал, «мерседесе», с тремя телохранителями, один из которых был за рулем.

Что, простите, для такой махины, как упомя­нутый «мерседес», наша «девятка»? Пусть даже цвета мокрого асфальта. Отлетит, как шар от кия. А они безропотно остановились. И свидетелей, конечно, как ветром сдуло. Мол, вовсе их не было. И это средь бела дня? Значит, проблема та же, что и у нас: быть свидетелем опаснее, чем преуспевающим банкиром. Что же делать? От­лавливать свидетелей, как бандитов? Силой до­ставлять в участок в наручниках? Чтобы молча­ние для них было опаснее дачи показаний...

Но это я так, к слову. Конечно, свидетелей надо холить и беречь. Как Витя Солонин в дан­ную минуту холит свои ногти, входя в роль арис­тократа. Трудно нам пока что тягаться с мафией, ох как трудно. У нее руки не то чтобы длиннее, чем у нас, незаметнее — вот в чем дело. И нравственных запретов никаких.

Скажем, мы никогда не позволим себе взять в заложники детей бандитов. У них же — не заржа­веет. Мы не можем себе позволить играть по их правилам. И потому они нас опережают.

И потому даже часто обыгрывают...

В номере нас было трое. Кроме меня и Вити, облаченного в роскошный халат с кистями, сидел малоприметный человек, тот самый Новруз Али- заде, которого, уходя от нас, Самед представил как своего в доску человека. Невысокий крепыш с глубоко посаженными глазами неопределенно­го возраста. То ли за двадцать, то ли под пятьде­сят. Но это хорошо, что неприметный. Плохо, что пришел средь бела дня к нам в номер. Или полагает, что в это время суток не бывает свиде­телей?

— Куда он хоть ехал в этот день? — спросил я, продолжая перелистывать следственные доку­менты и не скрывая раздражения. — Здесь ниче­го об этом не сказано.

Новруз пожал плечами и чуть прикрыл глаза. Честные глаза, надо сказать.

— Значит, никто не знает. А похищавшие были осведомлены о его маршруте и времени следования? — спросил я.

— Получается, что так, — кивнул Новруз. — Впрочем, это является секретом полишинеля, я бы так сказал. Я говорю о его поездках.

Краем глаза я заметил, как Витя удивленно уставился на нашего гостя.

— И вы нас посвятите в эти секреты? — спро­сил я.

— Алекпер часто ездил к красавице Деларе Амировой, в то время когда ее муж был на рабо­те, — сказал Новруз. — И весь Баку про это знал. Все у нас сочувствовали влюбленным, а ее муж, почтенный господин Амиров, пресс-секретарь Министерства иностранных дел, смотрел на это сквозь пальцы, делая вид, что ничего не знает. Отец Алекпера запретил сыну разводиться с женой из-за Делары. Это можно было сделать при советской власти, сказал он ему, теперь позд­но. Теперь придется подождать, пока я перестану быть Президентом.

— А что, многие у вас в такой ситуации жале­ют о падении ненавистного режима? — спросил Солонин, оставив в покое свои ногти.

— Многие... — ответил наш гость. — Особен­но те, кто в силу служебного положения вынуж­ден придерживаться законов шариата. Многие полагают, что Алекпер не сопротивлялся, думая, что на него напали родственники и друзья обма­нутого мужа. Он хотел с ними поладить и дого­вориться, чтобы не поднимать скандала. Но дело приняло серьезный оборот. Алекпер исчез. И больше всех об этом сожалеет безутешная Делара, а также ее муж.

— А ему-то какая печаль? — спросил Соло­нин.

Наш гость с легкой, дружественной усмешкой перевел взгляд с Вити на меня.

— Его уже затаскали по допросам, — сказал он. — Разве в деле этого нет?

— Ну да, Амиров, — вспомнил я и полистал дело. — Вот, например... «Уважаемый ..., не мо­жете ли вы сообщить нам, в котором часу вчера прибыли вы к месту службы?..» Или это плохой перевод, или это не допрос, — сказал я, отодви­нув дело.

— Второе, — уточнил Новруз. — Я с вами полностью согласен. Я сам работал в советское время в уголовном розыске, поэтому полагаю, что спросить следует по-другому: что вы, уважае­мый, делали с половины третьего дня до четырех? Хотя и так ясно, что его при захвате сына Прези­дента не было. Что у него очевидное алиби.

Мы с Витей переглянулись. Самед нас не под­вел. Слава Богу, хоть один здесь что-то понимает в нашей профессии. И при этом — верный чело­век, на которого можно положиться. А то хоть волком вой. Или беги отсюда, не оглядываясь.

— После «ухода» из Азербайджана советской власти, здесь сменилось уже два Президента, — сказал Новруз. — И при каждом следственный аппарат перетряхивался до основания. И теперь имеем то, что имеем. Совершенно некомпетент­ные и в силу этого продажные следователи берут­ся за такое щекотливое дело, ожидая, кто больше заплатит.

— А почему вы остались верны Президен­ту? — спросил я. — Все-таки он — бывший гене­рал КГБ. А вы, как я понял, советскую власть недолюбливаете.

— Его выбрал народ, — серьезно сказал Новруз. — Он хоть что-то понимает в управлении государством. К тому же для него быть Президен­том — вершина его карьеры. Поэтому он поста­рается сохранить за собой этот пост, работая на благо страны, чтобы остаться в людской памяти. Словом, здесь совпадают его личные интересы с общественными. И потому мой выбор именно такой. Хотя вы правы, советский режим я нена­видел.

Я обратил внимание, что наш гость сидит, прижимаясь спиной к батарее, как бы пытаясь согреться. Ну да, куртка его неподходящая для такой зимы.

— Может, нам перейти в гостиную? — спро­сил я. — Там можно растопить камин. Вы, я вижу, никак не согреетесь. А выпить с нами от­казываетесь... Хотите, я закажу вам кофе?

— Камин — это хорошо, — сказал он. — Про­сто замечательно. Я никогда прежде не бывал в подобных апартаментах. А кофе... лучше не надо. Войдет официант и увидит меня. Лучше не надо. Здесь все шпионят друг за другом.

— Однако вы вошли сюда при всех админи­страторах и горничных гостиницы, — сказал Витя.

— Как дежурный слесарь, — объяснил Новруз и поднял с пола свою сумку, в которой что-то звякнуло. Извлек газовый ключ и большую от­вертку. — Тут все время что-нибудь ломается, хотя отопление, надо сказать, работает у вас ис­правно. Не представляете, какая холодина в ста­ром городе, где я живу. Не хватает мазута для отопления, и потому отапливают далеко не все здания. Правительство и гостиницы с иностран­цами — в первую очередь.

— Если нефть — трон, то Баку — царица, си­дящая на этом троне! — изрек Витя, и я с удив­лением посмотрел на него.

-Да, именно так сказал Черчилль лет семь­десят назад, — согласился Новруз. — Или даже больше того... Слишком многие вожделели эту царицу, и в результате она замерзает, сидя на нефти... А если я скажу, что мазут мы ввозим из России? Поверите?

— Почему бы нет? — пожал я плечами. — Если мы до сих пор ввозим хлеб из других стран, что тут удивительного. Мы с этой вашей красави­цей, как ее, Деларой, сможем как-нибудь уви­деться? Хотелось бы, во-первых, посмотреть, так ли уж она хороша, а во-вторых, кое о чем ее спросить.

— Вы увидите ее завтра вечером, — сказал Новруз. — Если не ошибаюсь, вы приглашены на прием во французское посольство. Она с мужем будет там обязательно.

Его слова меня озадачили. Ни о каком при­глашении в посольство я не слыхал. Хотя, будучи всего лишь телохранителем важной персоны, я мог этого и не знать.

— Не слишком ли ты вошел в роль? — спро­сил я Виктора.

— Еще нет, — сухо ответил он. — Искусство перевоплощения, чтоб вы знали, одно из слож­нейших. Если я буду делиться всей информацией со своим обслуживающим персоналом, я никогда не стану его хозяином.

Новруз между тем растапливал камин, с улыб­кой прислушиваясь к нашей пикировке.

— Но теперь-то вы знаете о визите в посоль­ство, — сказал Витя, поглядывая на меня свысока.

— Но не от вас, сэр, — ответил я, вспомнив обращение ко мне Грязнова.

Вите это понравилось.

— Всегда так ко мне обращайтесь, — сказал он. — Для пользы дела. Тогда я почувствую себя членом совета директоров международного кон­церна «Галф». А ты сможешь вжиться в роль моего доверенного лица и телохранителя.

— Поди на конюшню и скажи, чтобы тебе дали плетей, сэр! — не выдержал я. — Или свари нам кофе, если уж такой нежный.

Витя что-то проворчал, но безропотно взял кофемолку и насыпал туда коричневых зерен.

— Кто нам ее представит? — спросил я Новруза.

— Это сначала там все церемонно, — ответил Новруз. — Потом, когда выпьют, все войдет в нужную колею. Делара — полукровка, ее мать — русская. Она охотно поговорила бы с вами по- русски, но, увы, вам придется общаться на анг­лийском...

— Но ведь там будет российский посол, — ска­зал Витя. — Он и представит меня. А после я пред­ставлю тебя, если она проявит к тебе интерес.

— А вдруг там найдется человек, который всех членов директорского совета знает в лицо? — спросил я.

— Самед этот вопрос тщательно изучил, — от­ветил Новруз. — Он постарался все учесть. Во- первых, там будут в основном дипломаты и дея­тели искусств. Банкиры будут, но им откуда про вас что-то знать?

— Он нам это говорил, — сказал я. — Мол, у вас до сих пор все смотрят иностранцам в рот, не спрашивая документов, не шаря по компьютер­ным файлам, не осведомляясь в штаб-квартирах и отделах кадров.

— Вы еще не сказали, по какому случаю этот прием, — прервал мою тираду Витя. — До Дня падения Бастилии как будто далековато.

— День рождения посла, — пояснил Новруз. — Светская жизнь здесь однообразная, и по­тому элита постоянно ищет случая, чтобы раз­влечься.

— Потусоваться, — добавил Солонин. — Зна­чит, будут красивые женщины.

— Вы перестанете их замечать, когда увидите Делару, — сказал Новруз.

— Кому что, — вздохнул я. — Ты пойми одно, сэр, мы не должны ждать, пока нас разоблачат и разделаются с нами по закону шариата. Нам надо успеть сделать свои дела и вовремя унести из этой гостеприимной республики ноги.

— В любом случае вам нечего пока опасать­ся, — успокоил меня Новруз. — Вы здесь по при­глашению Президента.

— И потому вынуждены скрывать свои под­линные имена и намерения, — сказал Витя. — Недалеко же простирается его влияние. Не даль­ше этой гостиницы...

— Как только все враги будут разоблаче­ны... — начал было Новруз.

— Тут же найдутся новые, — подсказал Витя. — Все ясно! Мы рискуем, причем знаем, чем именно, вы помогаете нам чем можете. Еще бы парочку союзников таких, как вы, — и дело будет сделано. Не сомневайтесь. Найдем сыноч­ка. Если за это время не похитят самого папочку или не устроят ему импичмент.

...Вечером Солонина было не узнать. Фрак сидел как влитой. Хотя, возможно, это был смо­кинг. Я всегда путаю. Если лацканы обшиты шелком — это что? Но не спрашивать же Витю. Спесиво усмехнется, и только. Сам, поди, не знает, хотя на курсах мистера Реддвея этот пред­мет изучался довольно подробно.

Мое одеяние было поскромнее. Без шелка и белой бабочки. Хотя я тоже выглядел неплохо. Словом, Новруз постарался. А его патрон Самед, укативший в Москву, постарался все предусмот­реть.

Мы уже собрались на выход, как раздался те­лефонный звонок. Витя с сомнением посмотрел на свой спутниковый. Похоже, междугородный. Кто бы это мог быть?

Я взял у него аппарат. И с радостью услышал голос Кости Меркулова.

— Вы собираетесь на прием в посольство? — спросил он.

Мы переглянулись. Откуда это ему известно? Впрочем, наверняка поддерживает связь с Самедом...

— Верно, — ответил я.

Витя деликатно отошел в сторону. Дела про­курорские его не касались. Хотя кто это знает, где они кончались и где его, Витины, дела начина­лись.

— Только что звонил мистер Реддвей, — ска­зал Костя. — До вас почему-то он не мог дозво­ниться. Ему интересно, будет ли на этом приеме шейх Джамиль ибн Фатали из Арабских Эмира­тов. И если будет, с кем он станет вести беседы и на какой предмет. Ты понял?

Вопрос как раз был не ко мне. Вопрос был к Солонину. С его запредельной техникой подслу­шивания чужих разговоров.

— ...Тут еще Слава рвет у меня трубку, тоже хочет что-то передать, — сказал Костя.

Я подозвал Витю.

— Нас не могут прослушать? — спросил я.

— Только через стены. Но пока «жуков» я не обнаружил. Думаю, нас это еще ждет.

— Борисыч! — радостно закричал Слава. — Здравствуй, родной! Ты там без меня пей осто­рожно! Ихний мартель — коварная штука. У меня к тебе задание есть. Присмотрись там к нашим землякам — братьям Русым, ты понял меня? Го­ворят, они там в Баку, у вас. И то же самое — с кем пьют, с кем уединяются. Ну ты слышал, на­верное, нефтяные короли. А прежде занимались редкоземельными металлами. Ты понял?

Он орал, не давая мне вставить слово, причем, наверное, ощущал себя великим конспиратором.

— А как я их, по-твоему, определю? — спро­сил я.

— Ну как можно вычислить русского человека на междусобойчике далеко от родины? — спро­сил он. — Не мне тебя учить, Борисыч... Думаю, это наши с тобой клиенты, проще говоря. Пока не знаю, но что-то подсказывает.

Мне сейчас подсказывало, что Слава элемен­тарно пьян. Но я знал эту его особенность — изрекать что-нибудь дельное именно в подпитии, когда на него словно нисходит озарение.

— Они везде ходят вдвоем, телохранителей за собой не водят... — продолжал Слава. — Да, один, старший, Костя, лысоватый, а те волосы, что есть, сзади стягивает пучком. И наверняка они будут в мятых пиджаках. Очень хорошо пос­леди за ними, понял? Ну, целую!

— Целую, — ответил я и вложил трубку в ла­донь Вити. — Ты что-нибудь понимаешь?

— А что тут понимать? — пожал он плеча­ми. — Сюда со всего мира съехалась всякая шу­шера. Самед был прав. Житья они тут никому не дадут. Но так даже интересней. Вам не кажется?

7

Алекпер, сын Президента Азербайджана, лежал на теплом песке пляжа в Акапулько и смотрел сквозь солнечные очки на восходящее солнце. Он до сих пор не мог поверить в случив­шееся. Так быстро его схватили, увезли, загрузи­ли в самолет, вкололи какой-то наркотик, по­сильней того, к которому он привык со студен­ческой скамьи.

И вот он здесь. В Акапулько. В далекой Мек­сике, о которой когда-то мог только мечтать. Такое впечатление, что похитители знали о его заветном желании отдохнуть и поразвлечься по другую сторону Атлантического океана. И учли это, разрабатывая свой план.

Кому он говорил о своем желании? Разве что Деларе. Но она не могла его предать. Кому еще? Отцу после откровенного разговора...

Отец говорил, что пора бы заняться каким-то делом. Что ему нельзя так дальше жить. Все в городе только и говорят о похождениях его сыно­вей. Что Делару придется забыть...

Как ее забудешь. Если и сейчас она буквально стоит перед глазами: он видит ее смеющийся рот, ощущает прикосновение ее груди... Плевать на карьеру, плевать на красоты Акапулько, если ее нет рядом.

Его похитители говорят то же самое, что и отец: плюнь и забудь! Ты посмотри, какие здесь девушки! И они правы: девушки здесь необычай­но хороши и податливы. Даже слишком податли­вы. Им не хватает гордости и нежности Делары, ее обаяния... Не получится из меня государствен­ный деятель, как о том мечтает отец. Из Рахима, младшего брата, тоже не получится.

Другая среда, другое воспитание... Только Самед, троюродный брат по линии отца, еще ин­тересуется политикой. И кажется, имеет на то основания... Его надо было похищать. С ним вести разговоры, его шантажировать. На меня где сядешь, там и слезешь... Но как бы им не пришло в голову точно так же похитить Делару. Это бы подействовало сильнее и сделало бы его куда сго­ворчивее. И они, кажется, начинают что-то по­нимать. А то каждый вечер допоздна, сменяя друг друга, уговаривают, угрожают, стращают... Какие-то дебилы. Им не понятно, что можно кого-то безоглядно любить, пусть даже чужую жену.

Мечтать о ней. Слышать ее голос, делая при этом вид, что слушаешь их. А эти, простые рус­ские парни, закончившие в свое время ПТУ, ни­чего не понимают. Усвоили только, что все на свете лабуда и твое только то, что смог взять силой. Пусть банк, пусть строптивую девицу, пусть сына Президента суверенной страны. Один из них, Андрей, от которого вечно пахнет мест­ной водкой, текилой, говорит мало, больше смот­рит и совсем не доверяет... Хотя куда тут убе­жишь от них?

Как и в России, на Урале, по их словам, у них здесь все схвачено, все куплено... И похоже, не хвастают. В этом заливчике со всеми здешними коттеджами, ресторанчиками и массажными ка­бинетами, не говоря уже о спасательной станции с моторными лодками, дельтапланами и парапла­нами, все смотрят им в рот. Скорее испуганно, чем подобострастно. Наверное, их не столько ку­пили, сколько запутали эти бывшие пацаны от­куда-то из-под Свердловска, прожившие детство в коммуналках рабочей окраины, и вдруг в один прекрасный момент увидевшие мир во всем его красочном многообразии. Не такой ли стимул сработал в свое время для бедных сицилийских парней, высадившихся в свое время на Брайтон- Бич? Все на свете можно взять, если постараться. Если приложить силу тех, кому нечего терять, к тем, кому терять есть что.

— Послушай, Алик, — лениво сказал лежа­щий рядом второй охранник по имени Серега. — А если мы привезем к тебе сюда твою мадам? Говорят, она старше тебя, это правда?

Алекпер промолчал. Ведь привезут! Похитят нагло, грубо, схватят, изломают, засунут в багаж­ник... А у нее больное сердце, она не выдержит...

— Тогда и разговора не будет, — ответил Алекпер.

— А его и сейчас нет, — приподнялся на локте другой охранник — Андрей. — А это ты, Серега, придумал самое то. Привезем ее сюда, раз такая любовь... Ты хоть ее видел?

— Видел, — зевнул Серега. — Актриса. На афишах видел. Фигура что надо. Как она в деле, а? — ткнул он в бок Алекпера. — Груди-то, сись­ки, прямо колышутся, а? Тот старичок се, ну из министерства, не тянет, поди? Знаешь, как у нас говорят: на такой батон твой ножичек маловат будет. Я не про тебя, твой в самый раз, я про ее мужа.

— Перестань, — сказал ему Андрей. — Зна­чит, Алик, не желаешь? Ну как желаешь. Только счетчик-то стучит. Сколько нам еще на уговоры осталось?

— Четыре дня, — ответил Серега, переворачи­ваясь на спину.

Местные уже перестали удивляться этим зага­дочным русским, загорающим втроем с утра до вечера. Если бы не требовали себе каждый вечер по новой девушке, можно было бы подумать, что это трое голубых, в своем роде любовный тре­угольник, в котором двое светловолосых спорят из-за третьего, черноголового, которому здешние втайне сочувствовали. Но даже самые любопыт­ные не старались к ним приблизиться, зная их свирепый нрав, и только гадали, о чем они по­стоянно говорят, в чем убеждают симпатичного и такого грустного парня с темными курчавыми волосами.

— Четыре... — повторил Андрей. — Слушай, Алик, расскажи-ка про своего отца. Я про него много слышал, мол, порядок вместе с Андропо­вым наведет. Не навел. Не дали. А теперь и в своем Азербайджане навести не может. Эти армяшки гоняли вас по Карабаху как хотели... Сам там бывал?

— Нет, — покачал головой Алекпер.

— Ну да, сын Президента, — вздохнул Сере- га. — Был бы у меня папаша Президент...

— Тогда бы вы поменялись местами, — засме­ялся Андрей.— Он бы твои жилы на палец нама­тывал.

— А ведь придется, — отозвался Серега. — Отведем тебя в горы, там у нас домина стоит. Как раз для таких дел. Там тебя никто не услышит, ори не ори... Там испанский сапог у нас. Слыхал про такой? Самое то для таких, как ты. Вот через пару дней и займемся тобой. Посидим с тобой напоследок в ресторанчике, выпьем текилы, споем, спляшем, а наутро отвезем тебя на «чероки» в эту хижину. Там воздух знаешь какой? Ти­шина.

— Вы мне еще не сказали, на кого работае­те, — глухо произнес Алекпер.

— Да тебе какая разница? — хмыкнул Сере- га. — На кого надо, на того и работаем.

— Если честно, мы сами не знаем... — сказал Андрей. — Иной раз голова кругом, как предста­вишь. Думаешь, ну все, это и есть твой хозяин, а он — нет, сам перед кем-то спину гнет, окурки убирает. Так что лучше не задумываться. Ну чем тебе здесь плохо, не понимаю. Съездил за счет фирмы туда, куда мечтал. Отдохнул, понимаешь, набрался сил, как в пионерском лагере. Но ведь за это платить надо.

— Я могу вам соврать, — сказал Алекпер. — Совру, мы вернемся, и отец обеспечит мне такую охрану, что никто близко не подойдет. Так что вам мое слово? Что вам мое согласие?

— Опять ты об этом, — сокрушался Серега. — Ну сколько тебе объяснять? Папаша тебе — охра­ну, а мы ему — народное возмущение, переходя­щее в дворцовый переворот. Не знаешь, как это делается?

— А что, вы уже это делали? — спросил Алекпер.

Охранники усмехнулись.

— Да не мы, конечно... Думаешь, трудно найти майора или полковника, которого награда­ми обошли? Не мы, мы — тьфу! Никто! Но есть другие, которых мы никогда в глаза не видели, хотя их приказы исполняем. — Серега подмигнул Андрею. — Вот и дадут они приказ наступление в Карабахе возобновить. Армяшки так и просят подбросить им танков. Кто имеет деньги, тот и делает политику. Неужели папочка не объяснял?

К ним приближалась девушка лет четырнадцати-пятнадцати, восторженно глядя на Сергея.

— Сырожа... — сказала она негромко. — Ты вчера обещал...

— Ну раз обещал, стало быть, сделаю. Зна­комьтесь, Кончита.

Серега поднялся. Невысокий, кривоногий, в цветастых шортах, на полголовы ниже девушки, смотревшей на него с робким обожанием.

— Вишь, как по-нашему говорит? — сказал Серега Алекперу. — Ну я отойду, тут недалеко. Потом продолжим разговор. До обеда время еще есть.

— А что ты ей пообещал? — спросил Андрей, не сводя глаз с девушки.

— Ребеночка, — ответила она, на мгновение оторвав взгляд от своего божества.

— Так у меня лучше получится! — оживился Андрей. — Видела двойню у Ракел? Один — мой, другой — его. Первый как раз мой!

Кончита засмеялась, по-прежнему немного конфузясь, переступая с ноги на ногу.

— Видал какая! — сказал Серега Алекперу. —

Разве сравнить с твоей старухой? Она ж, говори­ли, на десять лет старше тебя.

Алекпер не мог оторвать взгляда от Кончиты. Дикая грация, стыдливый румянец на смуглом личике, опущенные подрагивающие ресницы и великолепная, почти как у взрослой девушки, грудь.

— А вот он — еще лучше, — сказал Андрей, показывая на Алекпера. — Он сын Президента, понимаешь? Он сделает тебе мучачо...

Кончита медленно перевела взгляд на Алекпера и покачала головой.

— Я от Сырожи хочу. Чтобы глаза у моего сына были, как небо, — сказала она.

У Сереги действительно были небесно-голу­бые глаза.

— Она тебя не хочет, но это поправимо, — сказал Андрей Алекперу. — Захочет, еще как, если попросим. Ты, я вижу, свою актрису уже забыл. И правильно. Куда твоей старухе до здеш­них телок... Ну так что? Условие сам знаешь какое.

Алекпер отвел взгляд от девушки. Эти ребята уже всех здесь обучили русскому языку. Они по- русски щедры и даже по-своему справедливы. Но они жестоки, с чем этой девочке, этим барменам и уборщикам еще предстоит столкнуться. Алекпер вспомнил глаза Дел ары. Он не предаст ее. Он ее не забудет.

И он, отвергая слова Андрея, покачал голо­вой. Нет, он не предаст ни отца, навязавшего ему пост нефтяного босса республики, ни своих бра­тьев, не предаст и возлюбленную.

Серега и Андрей переглянулись. Они понима­ли друг друга без слов.

— Кончать надо эту волынку, — негромко сказал Серега, по-хозяйски положив руку на плечо девушке. — После обеда отвезем его... — И показал рукой в сторону зеленых гор.

Кончита жалостливо посмотрела на Алекпера, что-то такое она поняла. Ее жалость была сродни жалости к курице, которую собираются зарезать.

Русских здесь любили. Они были великодуш­ны к местным жителям, не такие жадные, как французы и американцы. Последние, впрочем, почти перестали наведываться в этот район «рус­ских национальных интересов». Русские были добры к местному населению, но в отношении к своим бывали иногда свирепы и жестоки. Уже не раз труп очередного русского, что-то не поделив­шего со своими соплеменниками, всплывал в одной из бухточек этого райского уголка Нового Света. Говорили, что это не совсем русские, а какие-то «новые русские». Но никто здесь в этом не разбирался — новые, старые... Главное, чтобы местных жителей не обижали.

Алекпер поднялся с песка. Он был выше, стройнее, несмотря на свои сорок лет, этих пар­ней. У него было красивое, одухотворенное лицо, черные глаза и девичьи губы. Кончита, разглядев его, даже неприметно вздохнула. Но нет, ее дети все-таки должны быть от «Сырожи», чтобы глаза, как небо...

Алекпер и Андрей смотрели, как парочка ухо­дит в сторону бунгало, прикрытого широкими листьями разросшихся бананов.

— Завидуешь? — спросил Андрей. — Только я бы на твоем месте о другом сейчас думал... Дурак ты, дурак, потому что себя не жалеешь.

И опять лег спиной на песок, прикрыв лицо широким сомбреро.

Он был слишком уверен в себе. Сверх всякой меры. Этот азер — куда он денется? Чуть при­жмешь яйца плоскогубцами — и весь моральный долг перед отечеством испарится.

— Пойду искупаюсь, — сказал Алекпер, глядя на загорелый кадык Андрея, под которым был заметен белый шрамик.

— Иди, только далеко не заплывай, — не от­крывая глаз, лениво произнес Андрей. — Хотя какой из тебя пловец...

Алекпер внимательно присмотрелся к его шее — такой сейчас беззащитной, с чуть пульси­рующей жилкой. Перевел взгляд на отдыхающих. Половина русских. И почти все дремлют под со­лнцем. Никто ни на кого не обращает внимания. Ушла Кончита, на которую они все только что пялились, и опять над пляжем нависла скука.

Песок крахмально поскрипывал под босыми ногами Алекпера. Андрей спал, приоткрыв рот и раскинув руки. Алекпер подошел к нему и голой пяткой наступил на его кадык. Быстро и реши­тельно перенес на пятку всю тяжесть своего тела. Послышался короткий хруст, невнятное мыча­ние. Алекпер увидел вытаращенные глаза, затем послышалось тихое хрипенье. Несколько голов отдыхающих приподнялись и посмотрели в их сторону, но ничего не увидели, поскольку Алекпер уже убрал ногу с горла мертвого парня с Урала. Окружающие увидели лишь то, как он заботливо оправил на лежавшем свалившееся сомбреро и не спеша побрел к воде купаться.

Задача была одна: не привлекать к себе вни­мания. Хотя так и подмывало взять напрокат мо­торную лодку и — быстрее отсюда... Но наверня­ка здешнему лодочнику было велено не давать моторку этому азеру, а здешние мексиканцы бес­прекословны во всем, что требуют от них богатые клиенты. К тому же надо взять деньги в раздевал­ке. А потом, шум мотора привлечет внимание пляжников: кто это раскатывает в такую жару?

Алекпер плохой пловец, но он постарается. Если плыть вдоль берега бухты, то можно вы­плыть за тот мыс. А там, говорят, другая бухта, там кончается сфера интересов «новых русских». Там отдыхают немцы и американцы.

Сколько он сможет плыть? Вернее, сколько будут отсутствовать Серега и Кончита? Они мо­лодые, жара их только распаляет.

Алекпер плыл вдоль берега, хотя так плыть было дольше. Он боялся потерять сознание от теплового удара и утонуть. В голове шумело, время от времени он опускал ее в воду, стараясь охладить, но вода была теплой, как в ванне, и он плыл почти в забытьи, ничего не видя, ничего не слыша, стараясь экономить силы.

Он не видел, как на берегу поднялась сумато­ха. Кто-то обнаружил труп Андрея, и теперь все бегали, искали его товарища, только что ушедше­го купаться. Уже запускали моторку, уже вырвал­ся из жарких объятий Кончиты Серега, заслышав шум на берегу.

Когда Алекпер услышал шум моторки, он по­думал, что лучше всего сейчас утонуть. Но потом желание жить пересилило в нем страх перед рас­правой.

Он выбрался на берег и спрятался в колючих кустах. Солнце сжигало затылок, колючки не­стерпимо впивались в кожу, он плакал от боли, кусая губы и стараясь не смотреть на море, где его искали.

Там ныряли аквалангисты, блестя своими темными подводными костюмами, там орал, но­сясь по берегу, Серега...

Алекпер дождался ночи. И потом снова по­плыл. Теперь море слегка пощипывало его полу­сожженную кожу и приятно охлаждало.

Он завернул наконец за мыс и увидел огни на берегу. Этот залив был совсем небольшой, вроде бухточки, в которой вода во время прилива под­нималась одновременно везде и точно так же опускалась. Люди на берегу заметили его.

— Я сын Президента... — говорил, теряя со­знание, Алекпер. — Позвоните отцу... — Он по­вторял это по-русски, по-английски, по-азер­байджански. — Меня похитили, я бежал...

Вскоре он начал бредить. Утром пришел в себя и потребовал, чтобы его доставили в посоль­ство. Вертолетом его отправили в российское консульство, представлявшее также интересы республики Азербайджан. Алекпера по-прежнему лихорадило, его ожоги мучительно болели, но он требовал только одного': чтобы его поскорей от­правили к отцу, в Баку.

8

— ...«Мерседес-500», синий, номер... — моно­тонно выговаривал начальник службы охраны, который вел наблюдение из дома напротив. — Три человека вышли.

— Солоха прикатил, — с удовлетворением от­метил хозяин. — Пусть заберут у них оружие, а потом пропустите.

— «Мерседес-600», черного цвета, номер...

— Неужто Бучило свой «кадиллак» поме­нял? — удивился хозяин, глядя в подзорную трубу на выходящих из машины. — Еще спорил...

— Ты где такую отхватил? — спросил хозяина приехавший ранее Томилин, гендиректор «Регионнефтегаза», указав на подзорную трубу — ста­ринную, украшенную инкрустацией из слоновой кости.

— Взял по случаю, — уклончиво ответил хозя­ин. — А что?

— Где-то я ее раньше видел, — сказал Томилин, отправляя в рот маслину, начиненную анчо­усом. — Только не могу вспомнить где.

— Могу уступить, — сказал хозяин, оторвав­шись от окуляра.

— Да мне она ни к чему.

— А то бери. Много не возьму. Подпишешь бумагу в «Транснефти» на двести тысяч тонн — и труба твоя.

— «Мерседес-500», красный, номер... — снова донесся из динамика тот же голос. — Два челове­ка — одна женщина.

— Скуратов со своей новой, — перевел трубу во двор хозяин. — Давно обещал показать. Гово­рил, будто в «Золотом паласе» отхватил. Прямо с помоста, когда трусики скидывала... Слушай, То­мила, а где твоя Елена? Почему в Москву не привез? Мы ведь как договаривались, когда я ее тебе сватал? Что не будешь прятать. Верно?

— Не любит она ездить в Москву, — сказал Томилин, потемнев лицом.

— А не боишься, а? Молодая, красивая, все время одна... Небось приставил кого? Мне Артем, который теперь на хозяйстве, рассказы­вал...

— Я такими делами не занимаюсь, — мрачно ответил Томилин. — Так все, что ли, приехали? Гоша, надо бы нам с тобой потолковать.

— А ты не спеши, — ответил хозяин, он же Гоша. — Поговорим, успеем. И про то, что Елену свою от нас прячешь, тоже поговорим... Вон, ви­дишь, Коноплев приехал, Олег. Сейчас позна­комлю. Новый гендиректор «Сургутнефтегаза». Прошу любить и жаловать.

— Тот, что на место Ивлева? — спросил Томилин.

— И на место Бригаднова... столь же невинно убиенного... — Гоша истово перекрестился. — Вот как только не боится занять их место! Ты бы, к примеру, смог? Кстати, он твой тезка. И не морщи лоб. Среди членов директорского совета его нет. Как и у тебя памяти... А еще про трубу мою что-то хочешь вспомнить...

— Но я действительно у кого-то раньше ее видел, — пожал плечами Томилин.

— Не мог ты ее, Томила, видеть! — повысил голос Гоша. Гости обернулись. — Вот пристал! Да в нее, если хочешь знать, сам адмирал Нельсон смотрел одним глазом. А другой ему французы выбили.

Томилин обратил внимание, что собравшиеся гости притихли, женщины перестали хихикать, официанты — разливать шампанское.

— А что ты раскипятился? — спросил Томилин. — Возможно, я видел подделку. В одном доме.

— Да нет, Олежек, — вдруг ласково заулыбал­ся хозяин, обняв его за плечи. — Ты подделку не видел. Ты — ошибся. Тебе померещилось.

— Ошибся так ошибся, — согласился Томилин, попытавшись одним движением снять его руку со своего плеча. Но Гоша вдруг привлек его к себе.

— Ох, люблю же я тебя, правдоискателя! Ну блажь у меня такая, пойми ты! Моя Зойка начала собирать этот антиквариат, и я за ней увлекся. Все только штучное, все в единственном экзем­пляре! Правильно я говорю, Зоя?

Жена хозяина снисходительно кивнула и слегка улыбнулась. Она беседовала с дамами возле стола, уже уставленного закусками.

Томилин снова отправил в рот маслину и тут встретился с ней взглядом. Она укоризненно по­качала головой.

Да сам знаю, подумал Томилин, лучше не свя­зываться. Но, похоже, эту штуковину я в самом деле как-то видел в одном доме. В схожих обсто­ятельствах... Только чего из-за этого нервничать, не понимаю. Странно ведет себя Гоша.

— Кого-то еще ждем? — спросил приехавший после всех Коноплев, с озабоченным видом тряся Гошину руку и заглядывая ему в глаза.

По переглядыванию гостей Томилин понял: Коноплева никто здесь не знает. Впервые видят. Обычно «генералы» знали друг друга давно. Почти все выросли и переженились у себя в Си­бири. Там следили за карьерой друг друга, то помогая, то ставя подножки. Чужих в свой спло­ченный круг не допускали. Их сторонились.

В Москве поддерживали только своих, доби­лись того, что в профильном министерстве сиде­ли почти все свои, московских чиновников игно­рировали. И никто не смел им перечить. Россия смотрела в рот своим благодетелям, обеспечива­ющим ее основную статью экспорта.

Поэтому некий Коноплев был встречен на­стороженно. Убитые Ивлев и Бригаднов были свои, тюменские. Этот — еще посмотрим, кто таков. Ясно, что он человек хозяина, но это еще не значит, что он станет своим для всех присут­ствующих. Выскочек здесь не любили.

Хозяин это почувствовал. Он уже был пьян, но его взгляд из-под нависшего лба зорко следил за гостями. Пусть только попробуют перечить.

— Зоя, отведи баб в другую комнату, я муж­ской разговор иметь буду с присутствующими, — сказал он, стукнув кулаком по столу, так что из ближней серебряной соусницы пролился корич­невый соус на узорчатую скатерть.

Женщины, поспешно оглядываясь на своих мужей, вышли вслед за хозяйкой из гостиной.

— Познакомить хочу! — Хозяин взмахнул ко­роткопалой рукой с наколкой. — Олежка Коноплев! Мой кореш. Прошу любить и жаловать! И по-хорошему прошу. Вы поняли меня?

Гости молчали. Отводя глаза от свирепого взгляда хозяина.

— Мы так не договаривались, — громко ска­зал Томилин. — Ты, Гоша, опять взялся за ста­рое. Меняешь кадры, никого не спрашивая. Ты хоть с кем-то посоветовался?

— А с кем тут теперь советоваться? — сощу­рился хозяин. — Если все вы у меня вот здесь! — Он сжал кулак, вытянув его в направлении Томи­лина.

— Ивлев тоже был мой кореш, — заметил Томилин, оглядывая присутствующих в поисках со­юзников. Но таковых пока не наблюдалось.

Куда что подевалось... Прежде палец в рот не клади, каждый мог постоять за себя, каждый лез на рожон на одном голом самолюбии.

— Видишь, молчат! — торжествующе сказал Гоша. — Смотрят, чья возьмет. К тому и присо­единятся. А так, думаешь, он, — палец хозяина уперся в ближайшего из гостей, — тебя поддер­жит? У него в Тюмени квартира за семьсот тысяч долларов да в Москве за пятьсот! А он всего-то чиновник в министерстве. С окладом полтора миллиона.

— Гоша, кончай, — поморщился «чинов­ник». — Сколько можно? Как выпьешь, сразу на­чинаешь перечислять свои благодеяния. Да по­мним мы все! И понимаем, что должны держать­ся вместе... Зачем напоминать, не знаю...

— Он тоже не понимает. — Гоша прижал руки к груди. — Объясните вы, раз у меня не получа­ется. Чего Томилин ко мне сегодня пристал? Я, что ли, своих корешей, Ивлева с Бригадновым, угрохал?

— Не важно, кто их угрохал, важнее — кто их заказал, — сказал Томилин в наступившей ти­шине.

— Это ты мне говоришь? — резко повернулся к нему Гоша.

— У тебя алиби, — усмехнулся Томилин. — Железное. Нержавеющее. Только зачем нужно столь непробиваемое алиби порядочному челове­ку, не понимаю...

— Я на Багамах был... — Голос Гоши дрогнул, в углу глаза проступила слеза. — Ты это понима­ешь? Я как узнал, все бросил, сюда примчался! Я Колю Ивлева и Степу Бригаднова как братьев любил!

— Это Ивлева звали Степой, — сказал Томилин. — Только ты не на допросе, а я не прокурор. И кончай это представление... Сколько можно? Каждый раз одно и то же. Лучше скажи, зачем собрал? И почему нет твоего шефа Кондратьева?

— Леха не смог, — сказал, не сводя бешеного взгляда со строптивого гостя, Гоша. — У него совещание в Совете Министров. Велено было присутствовать... Нет, ты лучше скажи, откуда ты такой выискался? Или тебя вниманием обошли? Квартиру в Москве не помогли купить?

— Как покойным Степе и Коле? — усмехнул­ся Томилин. — Мне и в «Метрополе» хорошо. Не дует. Дверь швейцар открывает. В лифт со мной гарсон заходит, а не урка какой-нибудь отморо­женный...

— Разговорился! — всплеснул руками Гоша. — А кто тебе выбил льготу на поставку по товарному кредиту для уборочной? Бензин ты колхозникам дал, а где солярка, где масла? Куда ты их пустил, а? От налогов ты освободился, заказ выполнил, а вот доходы — утаил? И я молчу. И Леха Кондратьев молчит. И прокурату­ра будет молчать. А знаешь, чего мне это стоило?

— Прекрасно знаешь, что не я тогда всем этим командовал, — ответил Томилин. — Если уж на­чистоту. Прибоев был гендиректором. Ты его всем этим и прижал к стене. Только чтоб ушел. Только чтоб меня, бывшего одноклассника, на его место посадить... Так что не надо, Гошенька, «Муму» здесь разыгрывать. Все мы знаем, все мы с тобой повязаны.

— Кончай этот театр! Опять то же самое... — заговорили осмелевшие гости. — Ну было и было. Надо дальше жить. Что припоминать все время...

Гоша растерянно смотрел на них. Потом хва­танул прямо из бутылки французского коньяка, обвел всех глазами и опять стал пить, пока не опорожнил полбутылки.

— Это по-нашему! — облегченно потирали руки гости, восприняв это как сигнал к началу пиршества.

— Только скажи, зачем нас собрал? — спро­сил Томилин, положив руку на плечо Гоше. — Ретивое взыграло? Давно бунт на корабле не по­давлял? Так вот, чтоб ты знал, большинство бун­тов возникает, когда их начинают подавлять на пустом месте. Ты наш благодетель, мы не забы­ваем. Так чего же ты мечешься?

— Есть разговор, — наконец утихомирился хо­зяин. — Прошу всех сесть. Сначала поговорим на трезвую голову, потом выпьем и продолжим. И посмотрим, что из этого в результате получится.

— Ну ты уже и так хорош, — негромко сказал Томилин.

— Опять ты! — стукнул кулаком по столу хо­зяин.

— Ладно, Олег, заканчивай действительно... — заговорили гости. — Гоша без этого не может, ему нужен допинг для серьезного разговора...

— Что случилось? — спросил «чиновник», когда наступила тишина. — Ведь по глазам вижу. Очень они у тебя переживательные, Гоша, когда опять кого-то теряем... Кого на этот раз?

— Андрюху, — вздохнул Гоша. — Прямо на пляже. Заснул, когда загорал. И ему шею сверну­ли. Даже не проснулся, бедный...

— На каком пляже? — робко спросил кто-то из непонятливых. — Зима вроде.

На него даже не обратили внимания. Здесь зима, через несколько часов полета — лето, зной и пляж с пальмами и полуголыми девочками.

— Кто? — спросил «чиновник».

— Не важно... — вздохнул Гоша. — Кто бы ни был. От меня он не уйдет.

— Я о другом спрашиваю, — настаивал «чи­новник». — Андрюха этот, он кто? Опять твой кореш?

— Ты можешь помолчать? — заорал Гоша. — Что ты со своими дурацкими приколами в душу лезешь? Олежка, ты ему объясни, кто был для нас мой лучший друг Андрюха, а я больше не могу! — И Гоша вытер слезу.

— А я тоже не знаю, кем он тебе приходил­ся, — пожал плечами Томилин. — Это из этих, твоих новых с Урала?

— Ну а говоришь не знаешь, — махнул рукой Гоша и снова завздыхал, переживая.

— Толком ты можешь объяснить? — спросил Томилин. — Что и как? Какой еще пляж? И ты ради этого нас собрал?

— Нет. Посоветоваться хотел... — Гоша гром­ко высморкался. — Ну тут вроде все свои... — Он оглянулся на сидевших позади «референтов».

— А вы, ребята, почему еще здесь? Для вас в соседней комнате накрыто. — И посмотрел им вслед, когда они, плечистые, с бычьими затылка­ми, настоящие «славянские шкафы», молча под­нялись и вышли из гостиной.

— Прямо новую породу вывели, — сказал Гоша. — Московские сторожевые. Теперь ближе к делу, как верно заметил мой последний остав­шийся в живых кореш Олежка, которого я пока терплю...

Гости нервно засмеялись. Все они ходили у хозяина в корешах, по крайней мере, считали себя таковыми, и терпение своего босса стара­лись не испытывать. Другое дело — Томилин. Этот постоянно старается быть в центре внима­ния. Постоянно задирает бедного Гошу.

И ведь доиграется когда-нибудь...

— Слыхали про похищение сына Президента Азербайджана? — спросил Гоша, положив руку на плечо «последнего кореша» Томилина.

— Это тоже ты? — с восхищением спросил кто-то из гостей.

— Ну, — скромно кивнул Гоша. — Отвезли его, как человека, на лучший климатический ку­рорт мира Акапулько, причем за наш счет. Этот сынок с детства, проведенного в Москве, только и мечтал об этом... Представляете? И с ним были мои братки — Серега и Андрюха, уральцы, как тут правильно заметили. Они и проводили с ним воспитательную работу. Поили его, как человека, за счет фирмы текилой. Если кто не пил, реко­мендую.

— Как называется? — спросил один из гостей, подобострастно изготовившийся записать в блокнот название напитка.

— Никаких записей! — приказал Гоша. — Так запоминай. Текила. Из кактуса вроде гонят. Мо­жете попробовать. Толян Перегудов, если кто знает, только что мексиканский ресторан открыл. Я там еще не был, но Толян приглашал, приходи, говорит, пока текила настоящая. После Нового года, говорит, уже не отвечаю, из чего ее будут гнать. Во сволочь, а?

Гости вежливо посмеялись.

— А попросил его пару бутылок прислать мне на седьмое ноября в честь Великой революции — не прислал. Так о чем я?

— О воспитательной работе с сыном Прези­дента, — вздохнул Томилин. — Только скажи, как вы его из Баку в Мексику перевезли.

— Секрет фирмы, — засмеялся Гоша. — Мы его просили как человека, как руководителя неф­тяной компании повлиять на папочку, чтобы нефть погнать через Россию по нашей системе «Транснефть»...

— По твоей системе, — уточнил Томилин.

— Да что ты мне все личный интерес вя­жешь? — снова взъярился Гоша. — Я что, о себе думаю? За Россию обидно! Опять ее во всем обо­шли. И кто? Да те, кто ей обязан! Хохлы Крым оттяпали, чурки нос воротят, когда речь о нефти заходит... Так что не о себе надо думать. Мы себе коммунизм уже построили, а теперь пора погля­деть, как простые люди живут, как их все кому не лень обворовывают и обижают.

Гоша всхлипнул и размазал по лицу слезы. Гости насмешливо переглянулись. Здесь уже привыкли к подобным экзальтациям хозяина.

— ...Вот и хотели объяснить этому тупому чурке, хоть он и сын Президента, что у нас неви­данные возможности. Таможню, налоги на одном коньке объезжаем. Пользуйся, дуралей, пока я добрый! Верно говорю?

— Для кого как, — сказал Томилин. — Я тебе поверил, прогнал через Твои трубы пятнадцать миллионов, а ты мне записал шестнадцать с по­ловиной...

— Это временная мера, говорил уже, — при­жал руки к груди хозяин. — Мне трубы обновлять надо? Надо. А ты — свой, всегда договоримся. У меня другая идея. Я этих братьев по СНГ на этот же крючок подвешу. Загоню их в долги, потом включу счетчик. И куда денутся? Весь их Баку с потрохами заберу в счет уплаты. Только это глу­боко между нами.

— Но мне ты можешь скостить должок? — се­рьезно спросил Томилин.

— Слыхали? — кивнул на него Гоша, обраща­ясь к гостям. — Пользуется моей слабостью... Должок ему скостить! А сам иск мне предъявил, и не в суд, а в Генпрокуратуру!

— Но ведь это приписка! — возмутился Томилин. — Не было шестнадцати с половиной! По­чему я за воздух должен платить?

— Так все платят, — искренне удивился Го­ша. — Один ты, что ли?

— Наперсточник фигов... — не мог успоко­иться Томилин, порываясь встать. — Хочешь, чтобы я в твою трубу вылетел? Я тебя на рынке подобрал, где ты свои наперстки расставлял. А теперь и здесь ты тем же занимаешься?

— Это про какую трубу ты все время гово­ришь? — сощурился Гоша. — Про эту, подзор­ную? Завидки берут, что у самого такой нет?

Томилин порывисто вскочил со стула.

— Сидеть! — рявкнул Гоша, надавив ему на плечо, так что щуплый Томилин снова сел.

— Вот так, вот теперь объясни мне, твоему корешу, про какую трубу ты сейчас говорил? И про какие наперстки мне намекал?

— А что? — спросил Томилин, успокаива­ясь. — Коля и Степа тоже начали выступать?

Тоже должок на них повесил? И теперь проблемы нет?

Гости не смели шелохнуться, глядя на Гошу. Ну сейчас такое будет...

— А, понял! — хлопнул Томилина по плечу хозяин после томительного молчания. — Ты со­всем про другую трубу говоришь. Про ту, через которую нефть гоню... Боишься через нее выле­теть, верно?

— Это он про долг, — встрял «чиновник». — Боится, что долг не потянет.

— Ну так бы и сказал, — примирительно про­изнес, наливая в рюмки коньяк, хозяин. — Так и быть, прощаю тебе твой должок. Готов расписку дать. Где подмахнуть?

— Прямо сейчас? — спросил Томилин. — Вот так и распишешься?

— Ну, — мрачно глядя ему в глаза, произнес хозяин, продолжая держать руку на его плече. — Прямо при свидетелях. Очень ты меня этой тру­бой впечатлил.

Томилину стало не по себе. Он попытался снять с себя Гошину руку.

— И про Колю и Степу ты зря, — покачал головой Гоша. — Говорил уже. Меня здесь и близко не было... Так о чем я?

— Сначала об Андрюхе, потом о сыне Прези­дента, — напомнил кто-то в наступившей тиши­не. — Только какая между ними связь?

И погрозил ему пальцем.

— Теперь вот проблема, — продолжал он после паузы. — Сами понимаете какая. Этот Президентский сынок сбежал, пока второй, Серега, там с девками в тени кувыркался. За это он мне еще ответит. Меня другое сейчас волнует, пока сбежавший в сторону Тегерана летит. Что он знает? Что ему мои ребята успели рассказать, когда уговаривали со мной дружбу водить? И кто его в Тегеране из наших может встретить? Есть такие люди?

Он повернулся к «чиновнику».

— Это надо подумать... — промямлил тот. — Сразу не скажешь.

— И вот ты со своим заявлением... — Гоша снова обернулся к Томилину. — Не вовремя, по­нимаешь? Если он с этим выступит и получит подтверждение, что я с вас за лишние тонны беру? У меня в прокуратуре есть свои люди, поэ­тому прямо сейчас, пока этот Президентский сучонок еще к папочке не вернулся, пресс-конфе­ренцию не собрал, позвони туда и скажи, что забираешь дело.

И протянул ему свой сотовый, предваритель­но набрав номер прокуратуры.

— Давай, давай, что смотришь? — ткнул он телефон в руки Томилина. — А с тобой, Аркаша, мы, пока гости пьют и закусывают, отдельно по­беседуем.

И встал, отведя в сторону «чиновника». Гово­рил с ним, поглядывая в сторону нахмуренного Томилина, который ждал ответа абонента.

Томилин видел краем глаза, как к нему при­слушивается его тезка Коноплев.

— ...Да, я хотел бы забрать свое дело. Да, материал против «Транснефти». Изменились обсто­ятельства... Оформите, завтра с утра я к вам заеду.

Между тем Гоша теребил за пуговицу «чинов­ника».

— Ну, кто-нибудь там у тебя есть? В Баку или ближе... Подумай! Нельзя ему возвращаться, по­нимаешь! Чеченцы те же... В их же интересах, между прочим, если уговорим... Ты подумай. И только не тяни...

И оглянулся на Коноплева. Тот кивнул, при­крыв глаза: порядок, мол, сказал все, что надо.

9

Я смотрел, как Витя Солонин экипируется к предстоящему рауту, и не мог оторваться. Все- таки ничего нет замечательнее человека, который на своем месте занимается своим делом.

Витя все делал артистично, каждое движение было точным и законченным, ничего лишнего. Вот он надевает под фрак бронежилет со встро­енными микрофонами, подведенными к миниа­тюрному магнитофону. С помощью такого уст­ройства он сможет записывать разговоры гостей, находясь в другом конце зала. Важно только на­строиться на кого-то в отдельности на заданном расстоянии — и все прочие звуки будут просто отсечены.

Питер Реддвей снабдил его такими штукови­нами, понимая, что лучше Вити с ними не спра­вится никто. И все это сооружение сидело на нем как влитое.

А как на нем замечательно гляделись остроно­сые туфли из крокодиловой кожи, в которые были вмонтированы однозарядные пистолеты, из тех, что обычно вставляют в авторучки.

Я видел, как он это делал на тренировке. По­ступала команда: руки вверх! И Витя послушно исполнял приказ, а пули тем временем летели из носков его туфель, поражая мишени точно в яб­лочко на расстоянии двадцати метров.

Мне с одеждой было проще. Телохранитель, что с него возьмешь?

Тот же фрак, но без шелка на лацканах. Все прочее из снаряжения мне было тоже не положе­но. И без того все на мне топорщилось и выпи­рало.

У меня не было природной грации и подтяну­тости моего «патрона».

— Что дарят французскому послу в день его рождения? — спросил я Новруза. — Не француз­ские ведь духи? Хотя бы даже и мужские...

На лице Новруза отразилось замешательство. Об этом он не подумал. А через полчаса надо быть у посла.

— Причем заметь, — сказал Витя, приглажи­вая перед зеркалом свою прическу, — подарок французскому послу должен сделать американо- английский миллионер, а не «новый русский». Подарок должен быть неожиданным, символич­ным и со вкусом. И не слишком дорогим.

Новруз сосредоточенно набирал номер на своем сотовом телефоне. С кем-то поговорил по- азербайджански и озабоченно уставился на нас.

— У нас мало времени, — сказал он. — Нам нельзя опаздывать. А соответствующий подарок подвезут минут через сорок, не раньше. Если найдут.

У Новруза здесь, в Баку, были свои люди, которых мы пока не видели. Наверное, очень уж законспирированные. Неприятно, должно быть, людям действующего Президента прятаться от его противников.

— Что-нибудь придумаем... — беспечно от­махнулся Солонин, по-прежнему всецело заня­тый своей внешностью.

На прием мы так и приехали — без подарка. Правда, Витя что-то нес в руке, тщательно завер­нутое. Я не мог понять — что именно. Он перед нашим выходом вдруг исчез в ванной комнате, а потом вышел оттуда с этим сооружением из бе­лого картона. Сказал мне, что все в порядке. Я и не понял, о чем он говорит.

Зимний вечер в Баку был теплым, сладкова­тым и влажным. Пахло неведомо чем. Возможно, той самой нефтью, из-за которой сюда слетелось, сбежалось и съехалось столько народа со всего мира.

Кажется, у посла собралось «все Баку». Лоще­ные мужчины и полуголые женщины в мехах, как правило, хорошо упитанные.

Мы с Витей, любезно улыбаясь направо и на­лево, внимательно присматривались к происхо­дящему. Я нес его сверток, все еще не зная, что там внутри. Но что-то чрезмерно легкое, почти воздушное.

Я обратил внимание, как оживлены гости, как они переговариваются, то и дело восклицая и удивленно качая головами.

Витя, как полиглот, с ходу врубился в этот поток светской информации, для чего ему не тре­бовались его микрофоны.

— Сын Президента сбежал от похитителей, — сказал он мне вполголоса. — Только что стало известно из достоверных источников. И будто бы летит сюда почему-то из Америки. И будто бы он уже в Тегеране, где я недавно был. Президент сам не свой от радости, поэтому слегка задерживает­ся. Кажется, комплектуют отряд спецназа для встречи президентского сына в аэропорту Мехрабад.

— Слава Богу, — сказал я. — Значит, мы здесь больше не нужны? Я могу возвращаться и догу­ливать свой отпуск?

Витя с недоумением посмотрел на меня. Он слишком свыкся с ролью моего патрона, забыв, что это он на самом деле был при мне.

— Об этом не может быть и речи, Александр Борисович, — сказал он довольно холодно. — Мы подрядились на другое: пособить матушке России при дележе нефтяного пирога. Сын Пре­зидента, если память вам изменяет, был лишь поводом для нашего вмешательства в здешние дела. Поэтому продолжайте улыбаться, будто вы не понимаете, что здесь происходит. И продол­жайте выполнять свои функции по моей охране в свободное от следствия время...

И тут же забыл про меня, озадаченного, уви­дев красивую, статную женщину, окруженную толпой чернобородых мужиков.

— Это она? — поинтересовался я.

— Только не по-русски, мы же договарива­лись... — по-английски произнес Витя. — Она самая. Кто скажет, что ей за сорок? Кстати, об­ращаясь ко мне, не забывайте говорить мне «сэр»!

Вне всякого сомнения, это была Дел ара Амирова, здешняя театральная и кинозвезда, в сопро­вождении своего малозаметного и малопривлека­тельного супруга.

Она шла, сияя от радости в направлении посла, которого я сам только что разглядел в толпе окружавших его дам.

Дамы перестали щебетать и нехотя пропусти­ли ту, к которой, протянув руки, почти бежал сам посол.

— Чудо-женщина,. — бормотал Витя по-фран­цузски, должно быть от волнения. — Подтягива­ла кожу в клинике Вернье... Только там это вы­глядит не чрезмерным, как у наших доморощен­ных див. Нет, вы посмотрите, какая походка! А как держится, как подает себя... И кстати, взгля­ните, что она собирается ему подарить.

— Как я это сделаю? — удивился я.

— Подойдите поближе, вам это позволитель­но, ведь от обслуживающего персонала подарков здесь не ждут.

Я пожал плечами.

— Вон там, похоже, братья Русые, — показал я подбородком в направлении двух крепко сби­тых мужиков в мятых, но дорогих пиджаках. У одного из них волосы сзади были собраны в пучок. Они оба что-то жевали.

— Сэр, — добавил к моей фразе Витя. — Вижу. Но меня сейчас больше интересует эта женщина, воистину звезда, несмотря на почти пенсионный возраст.

После этих слов он бросил меня и последовал за ней в толпе мужчин, на ходу поправляя свой и без того безупречный смокинг или фрак.

Я-то знал, что в это время он наводит свои микрофоны на нужных людей, настраивает на нужные голоса.

За Витей всегда интересно следить. Даже из­дали. Чем-то он выделяется в толпе, несмотря на то что вроде бы должен не выделяться.

Я знал чем — точностью и красотой движе­ний. И потому, я полагал, красавица Делара не сможет его не заметить.

Посол поцеловал госпоже Амировой руку, и она в ответ с неожиданной для ее возраста непри­нужденностью и легкостью присела в книксене и вручила послу свой подарок.

Это была красивая розовая коробка, перевя­занная голубыми и салатовыми лентами, на­столько оригинально исполненная, что я неволь­но спрятал наш подарок за спину, чтоб его никто не увидел.

Глядя на такую коробку, невольно начинаешь гадать, что же в ней находится. Даже братья Русые перестали жевать и отошли от столов, возле которых отирались с самого начала вечера.

Посол передал подарок госпожи Амировой кому-то из стоящих за его спиной, и этим кем-то, к моему изумлению, оказался Витя Солонин соб­ственной персоной.

Витя тут же отошел с подарком куда-то в сто­рону. Никто этого не заметил, все гости смотрели только на беседующих — посла, Делару Амирову и ее супруга.

С минуты на минуту все ждали появления Президента, который задерживался, возможно, организовывал встречу своего сына.

Прислушиваясь к разговорам, я все высмат­ривал куда-то сгинувшего Витю с чужим подар­ком. Потом приблизился к столам, от которых только что отвалили вышеупомянутые братья, мои соотечественники. Впрочем, они появились здесь вновь. Столы их явно притягивали.

Я подошел к ним поближе.

— Ну чего зря приперлись, не понимаю, — бурчал тот, что с пучком на затылке, он стоял ко мне спиной. — Гоше там делать нечего, все какие-то кризисные ситуации создает, в натуре... Ты видел этого, своего?

— Говорил с ним по сотовому.

— Ну и что он тебе сказал?

— Постарается, мол. Два миллиона хочет. Отряд большой. Со всеми делиться надо.

Они говорили негромко, не оглядываясь, ви­димо полагая, что ни для кого здесь они интереса не представляют.

— Ничего себе! Два «лимона»... — заволно­вался тот, с пучком. — За два «лимона» я сам все проверну. Пусть теперь Гоша с ним говорит, понял, нет? Два «лимона»... Да стоит ли этот сучонок таких бабок?

— Потише, — сказал его братец и обернулся.

Я сделал вид, что восторженно разглядываю

именинника. Они стали говорить потише. Сюда бы микрофоны Солонина вместе с ним самим!

Слава Грязное врать не станет, эти ребята зате­вали что-то нехорошее и масштабное, судя по на­званной цене. Но вот они перестали шептаться.

— Все равно, Костюха, надо что-то делать, — сказал тот, что без пучка. — Видал, как все забе­гали? Обрадовались.

— Сюда его допускать нельзя, — отозвался Костюха. — Ни в коем разе. Соберут пресс-кон­ференцию, и он все выложит, что есть и чего не было. Мочить как можно скорей.

— Не кажи гоп, — покачал головой братец и во второй раз глянул на меня, обернувшись.

Я по-прежнему стоял недалеко от них, глядя в сторону. Неужели что-то заподозрил? Навер­ное, у меня вид такой — напряженный. Не меша­ло бы расслабиться, а не стоять памятником на площади.

И я вдруг улыбнулся и, приподнявшись на цыпочки, сделал вид, будто увидел наконец того, кого высматривал. И даже для убедительности помахал рукой.

И сразу от них отошел. Тем более что у меня было задание от Питера: присмотреть какого-то шейха Джамиля ибн Фатали.

Только шейхов мне не хватало.

И тут я увидел Витю. Он подходил к послу, улыбаясь, как его лучший друг, и протягивал ему подарок — ту самую коробку госпожи Амировой или очень похожую... Правда, ленточки были другие — бордовая и фиолетовая.

Я не верил своим глазам, а Витя продолжал нахально улыбаться.

Госпожа Амирова приоткрыла свой пунцовый ротик, засмотревшись на нашего наглеца, по­смевшего преподнести их превосходительству точно такой же подарок...

Дамское окружение посла ахнуло и нервно заработало веерами. Конфуз, да и только!

Я почти ничего не мог расслышать, что там происходило, тем более что туда было не протол­каться. Я только понял, что их превосходительст­во умело все перевело в шутку. Бывает, мол. И представил госпожу Делару Амирову господину Майклу Кэрригану, члену совета директоров международного концерна «Галф».

Витя изящно склонил свой хорошо трениро­ванный торс и поцеловал прекрасной даме ручку. Все вокруг невольно замерли, залюбовавшись на эту пару. Даже братья Русые что-то такое почув­ствовали и на минуту оторвались от закусок, ог­лядываясь и стараясь понять, что там происхо­дит.

И вот Витя отвел прекрасную госпожу в сто­рону, дабы объясниться по поводу случившегося, взволнованно поправил бабочку со всем, что туда было встроено, и, обворожительно улыбаясь, рассыпался в комплиментах.

Сама госпожа Амирова, казалось, уже забыла о чудесном освобождении своего возлюбленного, а тем более о своем муже.

Я поискал глазами господина Амирова. Он спокойно разговаривал с кем-то в чалме, похоже, с каким-то индусом, хотя, возможно, это был и пакистанец.

Где же этот чертов Джамиль ибн Фатали, о котором мне непривычно взволнованным голо­сом говорил Питер? Еще один международный террорист? Тогда зачем ему светиться на приеме во французском посольстве? А дальше террориз­ма интересы Питера вроде бы не должны прости­раться.

За Витю я был спокоен. Из госпожи Делары он вытянет все, что ему надо. И даже больше того. Только как бы это «больше того» не повре­дило делу.

Я почти был уверен, что он исчезнет с ней в самый разгар приема, не поставив меня, своего телохранителя, в известность, и она не сообщит об этом супругу. На ее месте я бы так и сделал.

Между тем следовало бы снова приблизиться к братьям Русым, которые на дипломатическом приеме вели себя так, словно были в каком-ни­будь второразрядном баре. Громко говорили, бес­церемонно разглядывали дам и, отталкивая офи­циантов в белых перчатках, сами себе наливали что хотели.

Обращать на себя лишний раз внимание мне не стоило. Нужен был повод. Например, засту­питься за даму, которую братья вот-вот начнут лапать. Дело шло к тому. Особенно после того, как младший из братьев демонстративно выбро­сил соломинку из коктейля и залпом опрокинул в себя содержимое фужера вместе со льдом, ко­торый он выплюнул на скатерть.

Их сторонились, но не одергивали.

И тут произошло то, что я называю везением.

— Джамиль! — вдруг заорал младший брат и простер руки к кому-то из присутствующих.

— Ибн Фатали! — поддержал его старший брат Костя и, отталкивая пьющих, бросился на шею к одному из чернобородых гостей.

Гость от объятий не стал уворачиваться. На­против, ответил тем же. Все говорило о том, что у встретившихся друзей до сих пор существовали общие интересы. Они хлопали друг друга по спине, не обращая внимания на окружающих, как если бы никого, кроме них, на этом приеме не было.

Что у них общего? И почему просьбы Славы Грязнова и Питера Реддвея сошлись на этом Джамиле ибн Фатали?

Это предстояло выяснить... Но как?

Я стал пробираться через толпу к мило бесе­дующей парочке, ставшей главной сенсацией этого вечера, — Вите Солонину и госпоже Амировой, довольно бесцеремонно расталкивая гос­тей, поскольку нельзя было терять времени.

Мало ли что Витя успеет наговорить ей, пока поймет, что к чему.

Солонин холодно посмотрел на меня. Кажет­ся, я ему помешал. А судя по отсутствующему взгляду прекрасной госпожи, который она отвела в сторону, они уже о чем-то договорились.

— Одну минуту, — сказал он ей по-англий­ски, — мой секретарь и здесь не дает мне покоя. В чем дело, Фернан?

— Я вам не помешаю? — спросила она с ча­рующей улыбкой почему-то Витю, хотя мешала мне.

— Вы очень не вовремя, — сказал Витя с до­садой, когда мы отошли в сторону.

Причем сказал достаточно громко, так что кое-кто из гостей удивленно на нас посмотрел.

— Витя, дело прежде всего, — напомнил я.

— Вы понимаете, что я с ней почти обо всем договорился? — спросил он.

— О чем? — хмыкнул я. — И это в то самое время...

— Что случилось? — спросил он. — Только короче.

Я смотрел на него .во все глаза. И это мой лучший ученик покрикивает на меня? Делает при всех замечания? А я не могу поставить его на место...

— Они здесь, — сказал я.

— Кто — они? — спросил он. — И что зна­чит — здесь? И почему таким тоном?

Теперь он говорил по-английски, и на нас перестали озираться.

— Братья Русые и Джамиль, о котором гово­рил Питер Реддвей.

— Ну и что? — пожал он плечами.

— Они встретились, они вместе, — сказал я. — У них общие дела. Они сейчас ведут перего­воры.

— Ничего не пойму. — Он снова пожал пле­чами. — Вы считаете это достаточным поводом, чтобы разлучить меня с прекраснейшей из жен­щин, с которой я почти обо всем договорился?

— Откуда мне знать, о чем вы там договори­лись? — огрызнулся я.

— А о чем, по-вашему, можно договариваться с такой женщиной, как госпожа Амирова? — спросил он, сощурившись. — Вы, который столь тонко и профессионально давали нам уроки пси­хологии?

— Например, об адюльтере?

Он с минуту смотрел на меня, слегка покачи­ваясь с пяток на носки, как если бы имел дело с недоумком.

— И об этом — тоже, — сказал он наконец. — Но в последнюю очередь. Госпожа Делара! — об­ратился он к своей даме, ведущей между тем светскую беседу с каким-то господином. — По­звольте вам представить моего друга и компаньо­на господина Косецки.

— Вы только что называли его своим секрета­рем, — сказала она, протянув мне для поцелуя свою холеную узкую руку.

Я не без удовольствия приложился к ней. Ни­когда бы не сказал, что это рука женщины, кото­рой за сорок.

— С тех пор я повысил его в звании, — до­вольно холодно сказал Солонин, глядя на меня своими посветлевшими от удовольствия глазами. Очень ему нравилось дразнить свое руководство, чего прежде за ним не наблюдалось.

И я подумал, что за мной должок. Уж я найду случай отыграться. Он меня повысил!

— Делара, дорогая. — Он небрежно положил руку на ее восхитительное плечо. — Вон там стоит такой господин — Джамиль ибн... забыл, как его...

— Фатали, — подсказали мы с Деларой одно­временно и улыбнулись друг другу.

— Вы, я вижу, уже нашли общий язык, — за­метил Витя. — Может, это и к лучшему, не знаю. Но во всяком случае, поскольку этот шейх Джамиль время от времени не без удовольствия по­глядывает в вашу сторону, я могу, преодолев свою ревность, позволить вам с ним потанцевать. И при этом подарить ему этот цветок. — Он вы­тащил белую гвоздику из петлицы. Я знал, что там находится миниатюрный передатчик с высо­кочастотной антенной. — Надеюсь, что, танцуя с ним, вы украсите его грудь этой гвоздикой. Он будет этому безмерно рад. — И погрозил ей паль­цем.

— Меня давно никто не ревновал, — сказала Делара на своем скверном английском, от которого Витя слегка поморщился. — Муж давно понял, что это бесполезно. А бедный Алекпер просто не имел повода. Мужчины, зная могущество его отца, про­сто боялись ко мне приблизиться.

— Почему бедный? — приподнял свои муже­ственные брови Солонин. — Разве он не был счастливейшим из смертных?

— Он больше всего на свете хотел, чтобы мы поженились, — пожала она своими безупречны­ми плечами, на которых возлежало меховое боа. — И невозможность этого делала его не­счастным.

— Госпожа Делара, — сказал я, довольно бес­церемонно взяв ее под локоть и отводя в сторо­ну. — Поскольку меня только что возвели в ранг друга и компаньона, я хотел бы, пока не начались танцы, задать вам несколько вопросов.

— С удовольствием, — сказала она, нюхая гвоздику, каковую должна была воткнуть в пет­лицу бедного шейха, хотя то, что туда было вмон­тировано, вряд ли могло хорошо пахнуть. Делара лукаво посмотрела в сторону Солонина, который довольно хмуро поглядывал на нас.

— Кто мог знать о времени и маршруте поезд­ки вашего знакомого и сына Президента в тот несчастливый день? — спросил я.

Она слегка пожала плечами.

— Не знаю... Мы с ним встречались в разное время.

— Как вы об этом договаривались?

— Обычно при встрече, заранее. — Она смор­щила свой ясный мраморный лоб. — Иногда по телефону.

— Как вы договаривались с ним в тот вечер? — не отставал я.

— Думаете, я помню? — Она засмеялась.

И под глазами у нее обозначились морщинки, как трещинки на стекле. От улыбки, как от удара.

— Постарайтесь... — попросил я.

Впрочем, почему она должна это помнить? И

почему должна что-то рассказывать почти незна­комому мужчине? По-видимому, она подумала то же самое и с сомнением посмотрела на меня.

— Вы ведь русский, — спросили она, — из России?

Я мельком глянул на Солонина. Тот стоял, прислонившись спиной к стене, скрестив на груди руки. Лорд Байрон.

Он встретился со мной взглядом и тут же все понял по моему виду. И сразу подошел к нам.

— Есть проблемы? — спросил. — Мой друг сказал вам нечто непристойное?

— Вы русские? — Ее занимало сейчас только это. Она вопросительно смотрела на Витю.

— Это у вас мама русская, — холодно сказал ей Витя, по-московски акая.

— Откуда?.. — Она изумленно смотрела на него, потом перевела взгляд на меня. — Откуда вы знаете?

— Нам об этом сказал Самед, — ответил Витя. — А что тут особенного? Ну русские. Ко­сим под иностранцев, сейчас вся Россия этим занимается.

— Вы знаете Самеда, троюродного брата Алекпера?

— Он попросил нас найти Алекпера, — уже по-английски сказал Солонин, заметив прибли­жающегося супруга нашей собеседницы.

Супруг приближался с профессиональной лю­безной улыбкой на уст^ах. С такой улыбкой — только в пресс-секретари. С такой улыбкой рога не так заметны. Витя улыбнулся ему в ответ не менее чарующе.

— Делара, дорогая, ты не желаешь предста­вить мне своих новых друзей? — спросил он на великолепном английском, какой можно полу­чить только в Оксфорде, либо на курсах Питера Реддвея.

— Мистер Майкл Кэрриган, мистер Фернан Косецки, — пропела она, взяв супруга под руку. — Они интересуются нашим нефтяным бизнесом. Специально приехали в нашу столь не отвечающую европейским стандартам столицу, чтобы помочь поставить на ноги нашу нефтедо­бывающую отрасль... Мой муж — Тофик Амиров, пресс-секретарь МИДа.

— Ну почему? В Баку и без того столько ин­тересного, -^Л сказал Тофик, муж очаровательной Делары, пожимая нам руки. — Вы были во двор­це ширваншахов? Это замечательный архитек­турный ансамбль. В древности создавали шедев­ры, которые нынешним архитекторам не под силу.

— Еще расскажи про Девичью башню, — под­сказала Делара, положив мужу голову на плечо и кокетливо поглядывая при этом на Солонина. — Всем моим потенциальным поклонникам мой «упруг обязательно рассказывает легенду, связан­ную с этой башней.

— С нее сбрасывали неверных жен? — спро­сил Солонин.

Я подумал, что наша светская болтовня при­нимает рискованный характер. Но муж госпожи Амировой лишь великодушно улыбнулся. Ни жену, ни ее любовников он сбрасывать с башни не собирался. И вообще подобные намеки ему были непонятны. Похоже, он был выше этого.

— Нет, все не так, — сказал он. — В то время любовные страсти носили кровосмесительный характер. После смерти жены некий хан пожелал взять себе в жены собственную дочь, напоминав­шую ему безвозвратно утерянную супругу. Но дочка, влюбленная в своего секьюрити, заперлась в этой башне, ожидая, что отец откажется от своих намерений. Но поскольку этого не произо­шло, ей пришлось броситься вниз головой с ее вершины.

— Хотите сказать, что влюбленный папаша не мог до нее добраться? — спросил Солонин.

— Это крепость-башня, — улыбнулся госпо­дин Амиров. — Тоже настоящее чудо древней ар­хитектуры. — Чтобы взять ее приступом, следо­вало ее разрушить. А это повлекло бы к гибели ее обитателей.

— В наше время, благодарение Богу, такое не­возможно, — сказал Витя, и муж прекрасной Де- лары с сомнением посмотрел на него.

Похоже, ему, как и его жене, показалось, что мы не те, за кого себя выдаем.

И еще он внимательно посмотрел на гвоздику в ее руках. Но ничего не сказал. А только отошел, вежливо качнув головой.

— Вам следует быть осторожнее, — сказала она, глядя ему вслед. — Говорите вы по-англий­ски безупречно, но ход ваших мыслей россий­ский. Такие вещи он, а благодаря ему и я, улав­ливаем сразу. Он слишком долго работал в свое время в советском посольстве в Лондоне.

— Благодарю за науку. — Витя поцеловал ей руку. И в это время раздались звуки музыки. Оркестр, все больше струнные, расположенный где-то в глубине зала, заиграл вальс.

Солонин придержал меня за локоть, когда я сделал поползновение пригласить Делару.

Как всегда, он все видел и на все адекватно реагировал.

К Деларе через весь зал спешил тот самый Джамиль ибн Фатали, про существование кото­рого мы с Витей на несколько минут забыли, поддавшись чарам этой замечательной женщины.

Делара вздохнула. Она-то предпочла бы валь­сировать в объятиях красавца Солонина.

Этот ибн Фатали просто таял на глазах, глядя на прекрасную женщину.

— Благодарю вас, — сказала она ему. — Вы первый, кто осмелился меня пригласить, по­скольку все иные не решаются из-за моего гроз­ного супруга. За это я вам дарю вот этот цветок!

Джамиль выслушал сию тираду, приоткрыв рот, веря всему, что она ему говорит, и протянул руку за гвоздикой.

— Нет, — она отвела руку с цветком за спину. — Позвольте я сама вам его приколю.

Теперь эта пара была в центре внимания. А осиротевшие братья Русые снова занялись вы­пивкой. По-моему, от здешних вин они только трезвели. Что отражалось на их мрачных лицах. Они, по моим наблюдениям, почти не разговари­вали, должно быть, ждали, когда любитель пре­красного пола вернется к ним после окончания вальса.

Солонин между тем склонил голову к плечу, слушая, о чем там беседуют Делара и ее кавалер в вихре вальса.

— Дай послушать, — сказал я.

— Да ничего особенного, я только хотел про­верить, — ответил Витя и, приобняв меня, при­близил мое ухо к своему плечу.

Конечно, слышимость была неважная. Если от высоких частот еще можно было отгородиться, то от прочих звуков, совпадавших по частотам с голосами, освободиться было почти невозможно.

— Вы замечательно танцуете, — сказала свое­му кавалеру Делара.

— Вы самая красивая женщина в мусульман­ском мире! — расслышал я голос Джамиля. Он сказал это по-английски, потом перешел на фарси.

— Это уже по твоей части, — сказал я Вите, отстраняясь от него

Он стал слушать, изредка сообщая мне, о чем у них там разговор.

— Этот козел рассказывает ей, какой у него замечательный гарем. Уверяет, что она стала бы там жемчужиной... Она сказала ему, сколько ей на самом деле лет. Он отказывается ей верить... В общем, ничего серьезного, если не считать, что ресурс батареек тает.

— На сколько они рассчитаны? — спросил я.

— Еще на несколько часов... — Вид у Вити был озабоченный, видимо, он размышлял над тем, как бы изловчиться и сменить источники питания в гвоздике, когда это понадобится. Ведь ибн Фатали предстоят еще долгие разговоры с братьями Русыми после приема.

— Придумаешь что-нибудь, — сказал я Ви­те. — Не зря же я с тобой столько мучился, пока научил кое-чему.

Витя, кажется, обиделся, но ничего не сказал.

10

Грязнов пришел в следственный корпус Бу­тырки вместе с адвокатом Сабуровым.

— Что вы можете сказать о моем будущем клиенте? — спросил Сабуров, когда они вошли в кабинет, где обычно адвокаты встречаются с кли­ентами.

— Единственный сын у матери, — сказал Грязное. — Сидит шесть месяцев. Этого мало?

— Сказал бы кто другой, Вячеслав Ивано­вич... — усмехнулся адвокат, поправляя очки на носу. — Уж вы-то профессионал. Для вас такой человек всегда начинается с номера статьи...

— Панкратов Николай, — сказал Грязнов, — обвиняется ни много ни мало — в умышленном убийстве...

Но тут в дверях появился надзиратель и шепо­том произнес: — ЧП.

Грязнов отправился вместе с ним в корпус, где содержался заключенный Панкратов. Они подошли к камере номер триста четырнадцать. Загремели ключи. Грязнов приник к глазку. Не­сколько фигур в камере бросились в разные сто­роны. Кто-то сдавленно крикнул: атас!

Дверь распахнулась. В тяжелый воздух кори­дора хлынули новые смрадные запахи немытых тел и чего-то прокисшего.

— Панкратов! — крикнул надзиратель. — Панкратов здесь?

Камера молчала. Грязнов всмотрелся при тус­клом свете лампочки в лица ребят. Большинство из них были лица так называемой кавказской национальности.

— Панкратов! — снова выкрикнул надзира­тель. — Спишь, что ли?

Грязнов вошел в камеру, прошел мимо двухъ­ярусных коек и остановился. Дальше была стена тел осужденных. Они, казалось, и при желании не могли его пропустить, поскольку не было воз­можности раздвинуться.

Грязнов знал о перенаселенности тюрем, но чтобы до такой степени...

— Коля! — позвал он. — Коля Панкратов, ты здесь?

— Да здесь он! — раздался чей-то робкий голос. — Вон лежит.

— Ну-ка пропустите! — приказал Грязнов. — Кому говорю?

И пошел на них, глядя исподлобья.

Стоявшие развернулись боком, угрожающе хмурясь.

Коля Панкратов лежал на цементном полу, раскинув руки. Его голова была неестественно вывернута.

Грязнов склонился над ним, и тут же вокруг него сомкнулись обитатели камеры.

Им нельзя показывать, что я вынужден счи­таться с их численным превосходством, подумал Грязнов, ощупывая пульс у лежащего без созна­ния паренька. Коля Панкратов был избит так жестоко, что новые синяки и ссадины легли на старые.

Грязнов присел возле него на корточки, при­поднял его голову.

— А ну не застите мне свет! — сказал он, взглянув на оставшегося в дверях, побелевшего от страха надзирателя. Проку от него было мало. В случае чего полагаться можно лишь на себя. Эти, ухмыляющиеся, только и ждут, когда ты проявишь слабость. Дрогнешь голосом или в не­решительности помедлишь.

Два-три лица славянской национальности — не в счет. Они здесь — сявки, их ждет то же самое, что и этого Панкратова, едва закроются двери камеры.

Преступники не имеют национальности, вспомнил он слова новоявленных либералов.

Сюда бы их. В эту камеру. Запереть на полчасика, а потом открыть. И спросить потом: так имеет или не имеет?

Грязнов остановил взгляд на самом молодом заключенном в новеньком тренировочном кос­тюме «Пума». Он с вызовом смотрел на появив­шегося начальника. Явно ждал, как и его братья по крови, вопроса: кто? И уже знал, что ответить. У него здесь, как он считает, все схвачено и куп­лено. В том числе и надзиратель, переминаю­щийся с ноги на ногу в дверях. Купим и тебя, казалось, говорили его глаза — наглые, без зрач­ков, как глаза инопланетянина.

— Статья? — спросил его Грязнов. — За что сидишь?

— Не знаю, — ухмыльнулся тот. — Вот брат купит прокурора, тот скажет.

Остальные заржали. Грязнов поднялся, держа Панкратова на руках.

— За что вы его? — спросил он, глядя на того, кто вступил с ним в разговор.

— А чего вы меня спрашиваете? — удивился тот. — Я что, кому на хвост наступил? Я спал, понятно? Проснулся, когда он с верхней койки свалился.

— И все тоже спали? — спросил Грязнов.

Он стоял в их окружении с Николаем на руках. Понимал, паренька нужно немедленно нести в санчасть. Но для этого надо было еще отсюда выбраться. Могут ведь вытолкнуть надзи­рателя, погасить свет и устроить темную, похле­ще той, что устроили Панкратову. И потом ска­жут на следствии: спали, ничего не видели, ниче­го не слышали. Гражданин полковник хотел под­нять упавшего Панкратова и сам упал.

— Вы понимаете, что вас всех ждет, если вам пришьют групповуху? — спросил Грязнов, в упор глядя на все того же малого в дорогом спортив­ном костюме.

— А что я сделал? — опять ухмыльнулся тот. — И вообще, буду отвечать только в присут­ствии своего прокурора.

Все заржали. Даже надзиратель в дверях ух­мыльнулся. Ему явно надоело ждать. Или това­рищ полковник хочет установить здесь, в отдель­но взятой камере Бутырки, свои законы? Раньше надо было чесаться...

— Будет тебе прокурор, — негромко, глядя на него в упор, пообещал Грязнов и двинулся прямо на него, по-прежнему держа избитого паренька на руках. — И за изнасилование будет, и за из­биение...

— Не-а, — мотнул головой «спортсмен», тем не менее уступая дорогу. — Ничего не будет. Меня брат скоро обменяет. На двух пленных. Он их в Чечне купил. Специально у себя держит. Что со мной будет, то и с ними.

И нагло посмотрел на Грязнова. Он был уве­рен в себе. У него были какие-то свои правила игры.

— Там посмотрим... — кивнул Грязнов, выхо­дя вслед за надзирателем из камеры. Его трясло. Никогда он не подвергался подобному унижению со стороны преступников.

— В санчасть! — сказал он надзирателю, пере­давая ему Панкратова. А что он мог еще сказать этому толстомордому полусонному малому, явно потворствующему заключенным?

Начальника тюрьмы на месте не было.

— Еще не пришел? — спросил он у секретар­ши-

— Пока нет. Обещал после обеда... — проле­петала она, глядя на сердитого милицейского полковника.

— Тогда вызовите заместителя, — распоря­дился Грязнов. — И свяжитесь с канцелярией, мне нужно дело Николая Панкратова.

Появился Туреев, заместитель начальника тюрьмы.

— Это вы, Вячеслав Иванович? Чем вы недо­вольны? Опять что-то нашли?

— У вас и искать не надо, все на виду, только начальства не видно, — сказал Грязнов. — Поче­му это вы от меня прячетесь?

— Тогда прошу ко мне в кабинет, — пригла­сил Туреев, — а то здесь, в приемной, я уже как бы и не начальство.

Грязнов вошел вслед за ним в кабинет и, не желая того, звучно хлопнул дверью.

Хозяин кабинета поморщился.

— Да что вы так хлопаете, Вячеслав Ивано­вич? Скоро двери придется менять от ваших хло­паний. А у нас на это денег нет. Нам бы заклю­ченных, дай Бог, вовремя накормить... Надзира­телям зарплату выдать, пока последние не разбе­жались.

— Да что ты из меня слезу давишь? — махнул рукой Грязнов, садясь в кресло. — Вот ты тут сидишь, а что у вас в камерах творится, не зна­ешь.

— Знаю я, все знаю... — вздохнул Туреев и поднял глаза к потолку. — А что мы можем? Ну что? Преступность растет. Ловили бы вы помень­ше, мы бы дыхание перевели... Но это я так, в шутку. Что конкретно взволновало тебя на этот раз, дорогой Вячеслав Иванович?

Они давно знали друг друга, но дружеское «ты» так и не закрепилось. Разговаривали, как ляжет — то «ты», то «вы».

— Что у вас творится в триста четырнадцатой камере, вы знаете? — спросил Грязнов.

— А что творится?.. — Близоруко щурясь, Ту- реев полистал лежащие перед ним бумаги. — В рапортах ничего не отмечено. Все там нормально, со стороны заключенных жалоб Нет.

— Значит, нет? — дернулся Грязнов, снова за­кипая. — Вот я только что там был, и там парня чуть не убили! Избили и, судя по всему, изнаси­ловали. Панкратова Николая. Я сам отправил его на руках надзирателя в вашу медсанчасть. Ты хоть знаешь, что вообще там творится?

— Я знаю, что все камеры перенаселены, — ответил, повышая голос, Туреев. — Я знаю, что чем больше нам присылают заключенных, ожи­дающих окончания следствия и начала суда, тем меньше у нас остается надзирателей, которые просто бегут отсюда, и тем больше нас донимают адвокаты. Они жалуются на нарушения условий содержания заключенных. И вас, Вячеслав Ива­нович, в роли такого самозваного адвоката, при всем моем уважении, мне странно видеть.

И швырнул в сердцах карандаш на стол.

— Гена, — негромко, сдерживая себя, сказал Грязнов. — Ты мне еще и про другое скажи. Про то, что следователи тянут резину, а суды не успе­вают рассматривать дела. Бог с ними. Это все известно. А вот почему в камере, которую я на­звал, содержатся сплошь кавказцы, которые тво­рят там расправу — это ты мне объясни. Их что, нельзя было равномерно распределить по разным камерам?

— Удивляешь ты меня, Вячеслав Иванович, — вздохнул Туреев. — Ты что, газет не читаешь? Попробуй скажи такое нашим журналистам! Они вас по своей газетной полосе так размажут... Твои кавказцы — не кавказцы, а россияне.

— Там, похоже, азербайджанцы, — сказал Грязнов. — Они терроризируют остальных.

— Лиц славянской национальности? — на­смешливо спросил Туреев. — Так, что ли? Если я начну рассортировывать всех по этническому признаку, завтра же наши либеральные издания поднимут такой вой... Хотя никакой, казалось бы, дискриминации мы не допустим. Но им по­дозрительно! С чего вдруг мы разделяем таким образом заключенных... — Он потер лысеющую голову. — Ладно. Давай конкретно. Что, кто, как и почему. Я запишу ваши замечания и пожела­ния. И в ближайшее время, что сможем — испра­вим! А кто он вам, Вячеслав Иванович, этот Пан­кратов? Я это говорю не потому, что мы не про­ведем внутреннего расследования, которое, ска­жем прямо, неизвестно чем закончится, но все же, учитывая...

— Да не надо ничего учитывать! — взорвался Грязнов. — Кто он мне — не столь важно! Вот тебе он — никто. Это важно... Пойми, Гена, вы здесь разводите безнаказанность, от которой пре­ступность плодится в геометрической прогрес­сии. Вот видел я там одного, в тренировочном костюме...

— Рустам Мансуров, — подсказал Туреев. — Наглый малый, так? Выступал больше других, грозился братом... Слыхали. За него тут уже хода­тайствовали, защищали, политический смысл во все вкладывали. А что делать, если его брат важ­ная шишка в нефтяном бизнесе? Если этот брат выкупил в Чечне русских пленных и шантажиру­ет, что убьет их, если будут обижать младшего братишку? И все говорят: не связывайтесь с этим Рустамом. Последствия будут и все такое — не­адекватное...

Оба помолчали.

— Ну не убьет же он пленных? — спросил Грязнов.

— Надеюсь. Все мы надеемся. — Туреев что- то записал на листке, взяв его из стопки, лежав­шей рядом с телефоном. — Вот что я готов сде­лать, Вячеслав Иванович. И только ради вас. Я переведу под разными предлогами всех русских из этой камеры. Пусть потом орут, что я что-то нарушаю. Хотя какое тут нарушение?

— Как — какое? — усмехнулся Грязнов. — Напишут, что создал гетто для лиц кавказской национальности в отдельно взятой камере.

— Вот-вот, теперь и вы поняли... — сказал Ту- реев, снял телефонную трубку и набрал номер. — Хуже того, заговорят О геноциде... Марина? К вам там поступил этот парнишка...

— Николай Панкратов, — подсказал Грязнов.

— Панкратов. Да. Он пришел в сознание? — Туреев прикрыл рукой микрофон и сказал Грязнову: — Состояние тяжелое. Вы поможете нам с биологами — группа крови, спермы, то, се?..

— Нет проблем, — ответил Грязнов, — сейчас позвоню в бюро судмедэкспертизы...

— Пусть подъезжают в медсанчасть, я распо­ряжусь, чтобы пропустили, — сказал Туреев. — В конце концов, надо ставить на место этих молод­чиков.

Какое-то время он молча смотрел на Грязнова, вытирая выступивший на лбу пот. Потом спросил:

— Ну допустим, экспертизу мы сделаем... А дальше?

— Пиши рапорт, возбуждай дело, я свяжусь с Генпрокуратурой, они выделят следователя, — сказал Грязнов, вставая. — Следователь разберет­ся. Я понимаю, о чем ты. О пленных... Посмот­рим, что можно сделать. Но так это оставлять нельзя. Там, в камере, еще полтора десятка таких, как Панкратов. А эти, с Кавказа, пока выжидают, чем все кончится для их Рустама. Это нельзя так оставить. Поэтому, Гена, договоримся сразу. На­чальству — ни гуту. Понял? Начальство ваше дер­жит нос по ветру. Начальство будет говорить о целесообразности — политической и мораль­ной...

— Вы сами — начальство, Вячеслав Ивано­вич, хотя и не наше, — усмехнулся Туреев. — Ох, чувствую, полечу я с вами кувырком со своего места.

— Невысок твой олимп, — сказал Грязнов, берясь за дверную ручку. — Пойдешь ко мне в МУР?

— Кем? — махнул рукой Туреев. — Оператив­ником?

— Начальником канцелярии. Будешь скрепки перебирать, — сказал Грязнов. — Извини, конеч­но, но такая работа тебе была бы больше по характеру...

Из Бутырки он возвращался недовольный собой. Все-таки нельзя вот так — напролом — в чужой монастырь со своим уставом.

Как-то он ездил в Индию по туристической путевке. Гид сразу предупредил: нищим милос­тыню не подавать.

Он пропустил этот совет мимо ушей и подал самому жалкому мальчонке лет пяти. И туг же на него обрушилась толпа — все в лохмотьях, с куль­тями вместо рук или ног, — откуда только взялись. Они хватали его за руки, за одежду, умоляли, от их зловонного дыхания кружилась голова.

Местная полиция вызволила его, сам бы он не вырвался из этого плена...

Сколько людей в Бутырке, столько же и боли, страданий, разрушенных жизней, не говоря уже о здоровье...

Одно то, что их там держат до суда годами, — проблема из проблем. Потому что многим из этих мучеников светит незначительное наказание...

К себе в кабинет Грязнов вошел мрачнее тучи. Пьггливо посмотрел на подвернувшегося Володю Фрязина.

— Ты еще здесь?

— Аэропорт в Тюмени закрыт на сутки из-за пурги, — ответил тот.

— Черт с ней, с Тюменью... Разберемся здесь. Что известно по замгендиректору Бригаднову?

Володя молча передал ему снимки трупа из морга.

Перерезанное горло, от уха до уха. На лице отпечаток предсмертной муки, голова вжата в плечи.

— Такое ощущение, что он его узнал, тебе не кажется? — спросил Грязнов, усаживаясь за свой стол. — И испугался... Ну-ка покажи мне такие же фотографии его шефа Ивлева.

— А вот я об этом даже не подумал, — покру­тил головой Володя, передавая снимки шефу. — А вы сразу решили сравнить...

— Поработай с мое, — сказал Грязнов, раз­глядывая снимки, — потом будешь начальству дифирамбы петь. — Вот смотри: Ивлев и Бригад­ное в чем-то стали похожи. Одно и то же выра­жение лиц.

— Страх смерти, наверное, у всех одинаков.

— Это верно. Но Бригаднов уже знал о слу­чившемся с Ивлевым, а тот не знал, что его ждет. И явно испугался заранее. Тут как бы разный страх, понимаешь? Бригаднов, как только увидел убийцу, сразу вспомнил, что случилось с его предшественником. Его испуг мог быть роковым. Вскрытие было? Не скончался ли он от разрыва сердца раньше, чем от руки убийцы?

— Так оно и было! — с восхищением подтвер­дил Володя.

— Ты осмотрел место убийства Бригаднова?

— Кровь по всей лестнице. И на ней следы обуви убийцы,— ответил Володя. — Соседи даже не высунулись. Побоялись. Только позвонили в милицию. Говорят, что не было шума и пьяной ругани. Хотя алкоголь у Бригаднова в крови об­наружен. Жена говорит, будто он пил накануне.

— А что ты сам об этом думаешь? — глядя на фотографии, спросил Грязнов.

— А что тут думать? Тот же почерк, что и при убийстве Ивлева.

— Картотеку смотрел? Компьютерные файлы проверял? — спросил Грязнов. — Есть что-ни­будь похожее?

— Ничего.

— Где же убийца? Не воспарил же он на небе­са вслед за покойником? — устало сказал Грязнов. — Не тяни, говори все, что знаешь... Куда он делся?

— Только то, что с соседнего двора через пару минут отъехала машина. Говорят, «шестерка».

— Говорят... — проворчал Грязнов. — Кто го­ворит-то? Бабуси, что на лавочке сидели? Да еще в темноте...

Володя молчал. Грязнов старался не смотреть на него, чтобы скрьггь раздражение.

— Я говорю это потому, — пояснил Воло­дя, — что через пару кварталов в Дегунине была обнаружена брошенная «шестерка», прежде уг­нанная. Гаишники поспешили вернуть ее вла­дельцу.

— Да? — Грязнов поднял на него глаза. — Что ж ты сразу не сказал?

— Ждал ваших наводящих вопросов, — попы­тался улыбнуться Володя.

Тяжело ему у нас будет, подумал Грязнов. Жесткости не хватает, хватки. Хоть умный па­рень, работящий, честный.

— Владелец наверняка машину уже помыл, — вздохнул Грязнов.

— Машина была угнана за четыре часа до со­вершения убийства, — сказал Володя. — Об этом свидетельствует заявление владельца. Решили, что это подростки угнали. Покатались и бросили...

— Конечно, ее нашли на самом видном месте? — спросил Грязнов. — Там, где уже все затоптано?

— Возможно, на этом и строился расчет пре­ступника, как вы думаете? — спросил он.

— Или преступников, — мрачно сказал Грязнов. — Обрати внимание, здесь одно с другим плохо согласуется. Настоящий киллер резать ножом не станет. Велик риск. А вот фокус с машиной проделали нормальный, кося под под­ростков. Понимаешь, почерки разные у тех, кто был в машине, и у того, кто убивал Бригаднова. Давай попробуем восстановить событие. Значит, они его ждали. Потом отъехали и бросили маши­ну, как ты говоришь, на видном месте. Стало быть, там их ждала другая машина. Им «шестер­ка» для начала была нужна, чтобы на нее мало кто обратил внимание. Кто-нибудь видел там другую машину, в которую они пересели?

— Да кто обратит внимание? — махнул рукой Володя. — Убивали-то в другом месте.

— На то они и рассчитывали, — согласился с ним Грязнов. — Ну ничего, на каждую хитрую задницу найдется кое-чего с винтом. Сейчас мы с тобой сделаем вот что... — Он посмотрел на часы. — Съездим к тому владельцу «шестерки». Мало ли. Он-то помыл свою машину, а что-ни­будь внутри вдруг да осталось...

11

Самед смотрел на Рагима Мансурова и нервно перебирал четки, пока тот кричал на него, изла­гая свои требования.

— Не понимаю, чего вы от меня хотите? — сказал он как можно спокойнее. — Ваш брат об­виняется в изнасиловании и нанесении побоев несовершеннолетней. Уже в тюрьме он совершил насилие — акт мужеложства — и также избил вместе с другими сокамерниками этого русского мальчика, если не ошибаюсь, Панкратова. И вы хотите, чтобы его выпустили под залог? Хотите, чтобы мы гарантировали его законопослушное поведение?

— Почему ты, азербайджанский юноша, род­ственник Президента, говоришь со мной на чужом языке? — воздел руки к потолку Рагим Мансуров. — На языке убийц нашего народа! Тебя здесь подкупили, чтобы ты так со мной разговаривал, да? Аллах видит и слышит, как ты лижешь жопу неверным!

Последние слова он произнес на русском.

Самед усмехнулся.

— Ну вот, кажется, вы сами объяснили, ува­жаемый, почему с вами приходится разговари­вать на языке страны моего пребывания. Просто мы так лучше друг друга поймем... Вы понимаете, какое возмущение мы вызываем, когда покрыва­ем преступления таких, как ваш брат?

— Рустам — не преступник! — Рагим Мансу­ров повертел пальцем перед носом Самеда.— Пусть наш суд скажет мне это. А русскому суду я никогда не поверю!

— Об этом вас не спросят, уважаемый госпо­дин Мансуров, — поморщился Самед. — Сейчас вы опять призовете в свидетели Аллаха, хотя еще недавно возглавляли идеологический отдел рай­кома партии и были проповедником атеизма... Не при вашем ли участии, уважаемый, древняя мечеть в Наурском районе была превращена в склад угля и мазута? Поэтому не надо обвинять меня в отрыве от корней. Вы лучше мне другое объясните... Где архивы из Грозного с картой нефтяных месторождений в Каспии? У вас?

— А ты неплохо, щенок, подготовился к на­шему разговору, — ощерился посетитель. — Вот так ты, значит, осуществляешь защиту интересов правоверных? Разве не сказано в Коране: идешь с иноверцем, держи нож за пазухой? Или ты сам стал иноверцем?

— Я вынужден прервать наш разговор, — ска­зал Самед. — Покиньте сейчас же этот кабинет, или я буду вынужден вызвать охрану.

— Сам уйду! — выкрикнул Мансуров. — Но сначала вот что объясни: почему ты вероотступ­ник? И четки эти только для виду щупаешь? Зна­ешь, что бывает с вероотступниками по закону шариата? Им отрубают головы. А про архивы забудь! И ты и весь твой клан. Не получите вы их!

Самед побледнел, однако постарался скрыть свою растерянность. Даже усмехнулся.

— Как в Чечне, уважаемый, собираетесь по­рядки устанавливать? Хотите всех, весь мир от нас оттолкнуть? Сделать наш народ еще более несчастным, чем он был при вас, когда вы были коммунистом?

Мансуров приподнялся со стула, склонился к нему через стол.

— А ты — чистенький, да? — Это он тоже произнес на русском. — Думаешь, если всю жизнь здесь за папочкиной спиной прожил, так с тобой ничего плохого не случится?

— Угрожаете? — Самед нажал на кнопку звонка. — Сейчас вас задержат и привлекут за оскорбление...

— Меня привлекут? — засмеялся ему в лицо Мансуров. И опять по-русски: — Сопляк! Ты знаешь, кто я? Я к твоему троюродному дяде дверь ногой открываю! Да если с моей головы или головы брата упадет хоть один волосок...

Дверь распахнулась, в комнату вошли не­сколько охранников.

— Выведите его отсюда... — глухо сказал Самед, не глядя на Мансурова. — Он мне угро­жал.

— Может, вызвать милицию? — спросил один из охранников, тот самый верный телохранитель, которого Самед предлагал в помощь Турецкому.

— Нет, Аслан, не стоит, — покачал головой Самед. — Будет скандал, неприятности.

— Боишься скандала? — злорадно спросил Мансуров. — Держишься за тепленькое местеч­ко, да? — И он разразился грязной бранью.

— Вот теперь он созрел для милиции, — ска­зал Самед. — Оскорбил меня при исполнении служебных обязанностей и при вас, свидетелях... Вы слышали?

Охранники переглянулись, потом кивнули.

— Выведите его, — сказал Самед. — Придет милицейский наряд, составим протокол. И от­правим к младшему братцу.

Теперь побледнел Мансуров.

— Ты что, молокосос? Ты понимаешь?..

— А почему по-русски? — поднял брови Самед. — Почему на языке колонизаторов, не­верных и убийц твоего народа?

— Ладно, идите... — подтолкнул Мансурова Аслан.

Когда охранники вывели упирающегося Ман­сурова, Аслан вернулся, закрыв за спиной дверь.

— Самед! Я уважаю тебя и твою родню. Но понимаешь ли ты, что делаешь? Когда он шел сюда, я видел, как женщины в очереди целовали ему руки. Только он помогает сейчас беженцам.

— Он прошел, минуя очередь, — устало от­махнулся Самед. — Я не мог ему позволить уни­жать и оскорблять меня. Он большой человек, при больших деньгах, но он не выше Президента и закона.

— Для многих выше его только Аллах, — от­ветил Аслан. И вышел из комнаты.

Самед встал, походил по комнате, нервно перебирая четки. Конечно, в его положении лучше не портить отношения с этим могущест­венным человеком. Тот слишком много себе по­зволяет, но это не значит, что ему следует мстить. Он, Самед, уязвим перед такими, как Мансуров. Даже здесь, в Москве. Сейчас время наемных убийц и заложников. Торжествуют большие деньги. Их власть надолго. Пока не образуется средний класс, который нельзя будет купить за долларовую подачку. А пока этого нет, надо сми­риться.

Он не имел права портить отношения с этим человеком, с кланом, который за ним стоит. Эти люди напрямую связаны с чеченцами, восторже­ствовавшими над русскими, как доллар над руб­лем. Поэтому Мансуровы вдвойне опасны. Но прежде следует разобраться в себе. Почему, со­вершив нормальный для мужчины и дипломата поступок, он смущен, взволнован, начал тру­сить... И перед кем?

Бывший коммунист стал правоверным, во­зомнил себя пророком. А его брат Рустам устра­ивал дебоши и попойки в ресторанах «Интурист» и «Гулистан», осквернил со своими шлюхами Аллею свидетелей, где похоронены жертвы рус­ской бронеколонны, ворвавшейся несколько лет назад в Баку...

Чеченцы сумели за себя постоять, а наши на­ционалисты поджали хвосты в Карабахе... Теперь обнаглели.

Брат Мансурова не воевал. Но об этом не принято говорить. Об этом шепчутся, оглядыва­ясь. Ведь на таких, как Мансуров, держится эко­номика нынешнего Азербайджана. Пусть разва­лившаяся, пусть устаревшая, но такая обещаю­щая...

Его мысли прервал телефонный звонок. Самед посмотрел на часы и поднял трубку:

— Алекпер, ты? Откуда звонишь?

— Я из Тегерана.

— Как ты там оказался?

— Я в нашем посольстве... Чудом вырвался. Я никак не могу связаться с Баку. Что там случи­лось? Посол говорит, будто за мной высланы люди, которые должны сопровождать меня. Но все время прерывается связь. Я подумал, ты что- то знаешь...

— Так ты свободен? — взволнованно спросил Самед. — Аллах свидетель, как я рад... Но я могу позвонить отсюда в Баку и все узнать. Ты мо­жешь потом перезвонить сюда, по спутниковому?

— Да, да, конечно... — растерянно ответил Алекпер. — Просто не понимаю. Москва так да­леко отсюда, а тебя так хорошо слышно... Может, там что-то случилось? Например, с отцом?

— Не думай о плохом, — сказал Самед. — Ты правильно сделал, что позвонил сюда. Мы бы первыми узнали, если бы случилось какое-то не­счастье. Нам сейчас лучше прервать разговор, я позвоню в Баку, а через какое-то время ты мне перезвонишь... Или лучше пусть это сделает посол, как ты думаешь?

— Брат, будет лучше, если это сделаешь ты, — сказал Алекпер дрогнувшим голосом. — Я сейчас никому не верю. Только отцу и тебе. Все преда­ют. Все готовы всадить нож в спину.

— Ну-ну, — успокаивая его, сказал Самед. — Ты слишком переволновался. Уверяю тебя, про­сто какая-нибудь техническая неисправность. Перезвони мне через десять минут. Хорошо?

— Хорошо, — согласился Алекпер. — Только напрасно ты меня успокаиваешь, брат. Ты не представляешь, что я перенес. — И положил трубку.

Самед задумчиво смотрел на аппарат. Просто так Алекпер, сильный, мужественный, жаловать­ся не будет... Да что — Алекпер. Самед и сам только сегодня почувствовал, что надвигается нечто ужасное. Поведение Мансурова словно подсказало ему это.

Баку стало притягательной добычей для мно­гих авантюристов мира. Точно так же было и в начале века. Тогда тоже к его родине потянулись руки тогдашних проходимцев. Но куда им до се­годняшних, вооруженных еще большей бесприн­ципностью и современной техникой.

Увы, разрыв между техническими возможнос­тями и моральными нормами все увеличивается. Техника не стоит на месте, а мораль падает. Страшно подумать, что в недалеком будущем какой-нибудь террорист сможет поместить атом­ный завод в обычном «дипломате» и спокойно «забудет» его где-нибудь...

Он думал об этом, набирая бесчисленные но­мера и коды, чтобы связаться с Баку. Везде заня­то. Что за черт?

Уже отчаявшись, он набрал номер Новруза. Связь сработала сразу же.

— Новруз, ты не спишь? Я не разбудил тебя?

— Что ты, Самед, как ты мог подумать...

— Что у вас там происходит?

— Наши друзья сделали кое-какие записи раз­говоров, сам знаешь где...

— Новруз, наш разговор невозможно прослу­шать, говори, как есть.

— Я в это плохо верю.

— Так что у вас происходит? Мне только что звонил Алекпер из Тегерана. Он не может никому дозвониться.

— Знаю только то, что посланы люди в Мехрабад, чтобы там его встретить.

— Узнай подробней, Новруз. Боюсь, слишком многим освобождение Алекпера как кость в горле. Возможно, он там, в плену, кое-что узнал.

— Наши друзья тоже так думают. Но пока рас­шифровывают разговоры, записанные на приеме.

— Не говори лишнее, Новруз. Я все понял. Вдруг записывают нас?

— Значит, ты тоже боишься?

— Только что у меня был Рагим Мансуров.

— Он разве в Москве?

— В тюрьме его брат. Он хочет его выкупить. Вел себя вызывающе. Как будто власть уже у него в кармане. Мы не может допустить, чтобы такие, как он, добились своего.

— Давно хотел тебе сказать то же самое. Что- то такое носится в воздухе...

— Предательство, Новруз. Хотя считается, что оно не имеет запаха, вкуса и цвета.

— Думаешь, возможна новая попытка перево­рота?

— Заканчиваем разговор, Новруз. Мне дол­жен позвонить Алекпер.

— Скажи ему, пусть не выходит из посоль­ства, пока не убедится, что за ним приехали вер­ные люди.

Телефон умолк.

Новруз молча смотрел на зеленоватый огонек индикатора.

Пожалуй, стоит поделиться услышанным с мистером Кэрриганом и его телохранителем мис­тером Косецки. Прямо сейчас. Возможно, через пару часов будет поздно. Возможно, люди Ман­сурова успеют перехватить Алекпера, если сумели подслушать... Ведь кто-то же смог заглушить те­лефоны посольства в Тегеране. Если Алекпер смог свободно связаться с Москвой, но не может связаться с Баку — это наводит на тревожные предположения... Ну да, перехват идет в Баку, а заглушить Москву они не могут.

Новруз осторожно выглянул в окно. Отсюда был виден на фоне темнеющего неба минарет Сынык-Кала, с которого при новой власти по­спешили снять предупредительный красный фо­нарь для ночных самолетов. Мол, в Коране про это ничего не сказано. Потом снова повесили. Но кто-то забрался на самый верх и разбил... Снова повесили, уже оградив металлической сеткой. Тогда просто сбили его выстрелом снизу.

Новруз осторожно, поскольку жена уже усну­ла, прошел в коридор. Из приоткрытой двери другой комнаты доносилось сопение сына. Парню всего одиннадцать, поздний ребенок, часто болеет, особенно зимой... Подумав, достал из куртки на вешалке свой револьвер, крутанул машинально барабан.

Если идти к русским в «Интурист», то лучше прямо сейчас.

Он осторожно открыл входную дверь, также осторожно закрыл ее за собой. Прислушался. Дом спал, только внизу хлопала от ветра дверь подъезда.

Спустился вниз, вышел во двор. Осталось только его пересечь, лавируя между автомобиля­ми, почти невидимыми в темноте. Потом выйти на освещенный проспект Нефтяников, где много людей, несмотря на позднее время...

Он быстро шел, втянув голову в плечи, и уже почти дошел до ворот, как кто-то резко обхватил его сзади вокруг пояса одной рукой, другой схва­тил за подбородок и откинул голову назад, так что хрустнули шейные позвонки, а потом резкая, смертельная боль опоясала тонкой петлей его горло. Последнее, что он почувствовал, было ощущение тепла, залившего его горло ниже ка­дыка и проникающее дальше, за ворот.

12

Витя Солонин сидел, развалясь в кресле, и лениво листал местные журналы, пока я перема­тывал его записи. Я не мог не признать: курсы тайной записи у Питера Реддвея не прошли для него бесследно. Как мог, он отстранялся от помех, всех этих шарканий, сопений, вздохов и хлопаний пробок от шампанского. Там большей частью несли всякую чушь — обычная светская и полусветская болтовня. Дамы безбожно флирто­вали, мужья тем временем вели деловые перего­воры. Но эти переговоры не представляли особо­го интереса... Где тут братья Русые и Джамиль ибн Фатали? Их бы послушать. Или закончился ресурс батареек, потраченный на предыдущую чушь?

— Вам не приходило в голову, что кое-кого мы могли бы шантажировать, имея на руках эти записи? — спросил Солонин. — Вот, скажем, мадам Фирюза Мансурова, жена, юная причем, известного нефтепромышленника и бывшего члена райкома по идеологии Рагима Мансурова? Она там отплясывает с атташе бельгийского посла по экономическим вопросам, помните? Отмотайте чуть назад. Они говорят по-француз­ски, причем она довольно бегло.

— Фу, — поморщился я, — вот не ожидал от тебя. Это такая смазливая, сероглазая... полу­кровка?

— Похоже, что да, — кивнул он. — Он очень домогался свидания.

— А она поглядывала в твою сторону, когда ты танцевал с Деларой, — напомнил я. — Или я что-то путаю?

— Так и есть, — склонил он свой безукориз­ненный пробор в мою сторону. — Я даже поду­мал, не пригласить ли ее, пока госпожу Делару захватил этот ибн Фатали... Но меня интересова­ло, что еще ей предложит этот бельгиец. И что она ему ответит. Дело прежде всего. Не так ли? То есть если бы она не была женой своего мужа, я так бы и поступил.

— Не сомневаюсь, — вздохнул я. — Но ты хоть понимаешь, что здесь, на Востоке, донжуа­ны не в чести? Их находят на свалках с перере­занным горлом.

— Типун тебе на язык, — лениво сказал Витя, отложив журналы. — Дайте я помогу вам найти это место... А то еще накаркаете...

— Ну, с твоей подготовкой бояться нечего, — ответил я.

— Мне — да, — согласился он. И положил магнитофон к себе на колени. — Госпожа Делара — замечательная женщина, — говорил он, пока шла перемотка ленты в обратную сторо­ну. — Я понимаю сбежавшего сына Президента. Желание снова увидеть ее удесятеряет силы.

Он включил воспроизведение, потом нажал на «стоп».

— Все-таки я проверил бы еще раз, нет ли подслушивающих устройств в номере.

— Пожалуй, — согласился я. — С тех пор как уехала в Россию тетя Вера, эта новая горничная не внушает доверия.

— Об этом мы не подумали, — сказал Соло­нин. — А наш друг в Москве слишком рьяно исполнил то, что обещал. Хотя ничего плохого в этом, казалось бы, нет.

— Неужели ей так быстро купили квартиру в Коломне? — спросил я.

— Долго ли умеючи... — Солонин надел на­ушники и стал прощупывать искателем стены и мебель. — Черт его знает... Но устройство может находиться и с другой стороны стены, в соседнем номере. Поэтому будет лучше воспользоваться наушниками...

— А кто там живет, за стеной? — спросил я.

— Пока не знаю. Кто-то срочно выехал, потом кто-то так же срочно въехал.

Мы надели наушники.

— Где-то здесь, — сказал я. — Вот сейчас он пригласит Делару на танец.

Мы внимательно вслушивались, переглядыва­ясь и кивая друг другу... Вот сейчас он скажет: «Вы самая прекрасная женщина в мусульман­ском мире». И начнет ей хвастаться своим гаре­мом... Это можно вполне прокрутить... Вот он отошел к братьям Русым.

«...Я не говорю по-английски, а мой братель­ник сечет. И будет нашим переводчиком, если вы согласны. Скажи ему, Леха».

(Теперь понятно: старший из братьев — Костюха, младший, знаток английского, — Леха.)

«Я привык иметь дело со своими переводчи­ками, но среди них нет никого, кто знал бы рус­ский». (Это, стало быть, Джамиль ибн Фатали.)

«Значит, ничего другого вам не остается, как воспользоваться моими услугами», — на сквер­ном английском ответил Леха.

«У нас, скажи ему, совпадают в каком-то на­правлении интересы, — сказал Костюха. — Ему бы хотелось, чтобы Баку вообще не было, чтобы без всякой там конкуренции, я правильно пони­маю?»

«Ваш брат немного преувеличивает, — сказал ибн Фатали, выслушав перевод. — Совпадение в том, что мы не хотели бы менять наших импор­теров — страны Запада».

«Ну а я о чем? — хмыкнул Русый. — Пусть нефть пойдет через Россию, я правильно понял? А не напрямую через Иран или Турцию. Тогда мы ее сделаем подороже. Понимаете? Нефтепро­вод длиннее, уж мы там накрутим цену. И ника­кой конкуренции... »

«Здесь, как я понимаю, ваш интерес уже со­впадает с интересом государственным? — спро­сил ибн Фатали. — А не только с моим?»

«И только так! — воскликнул Костюха. — Мы ж патриоты, правильно? Вы у себя, мы у себя. И пока все совпадает, вот как ты только что сказал, будем дружить за милую душу. А как распались интересы — жопа об жопу, и кто дальше отско­чит! Так и переведи ему».

«Еще не так поймет...» — засомневался Леха.

«Поймет, поймет... Пока мы ему нужны, все поймет как надо! И забудет, что он с турками одной веры».

«Ваш брат своеобразно понимает сущность мировой политики, — засмеялся ибн Фатали. — Но в целом — верно. Если бакинская нефть, про­пущенная через российский нефтепровод, станет хотя бы на два-три процента дороже, это укрепит наши позиции».

«Вот именно, — сказал Костюха, выслушав перевод. — Можем еще больше приподнять, скажи ему. Дадим армянам танки, подбросим боеприпасы, купим для них добровольцев... А как в Карабахе все возобновится, сразу бакинские акции полетят вниз».

«Тут нужно чувство меры, — остановил его ибн Фатали. — Когда я говорю о двух процентах, я говорю об оптимальной для нас цене. Но если бакинские власти поведут не ту политику, либо Турция или Иран уговорят их на свой вариант... »

«Какая Турция, какой Иран! — воскликнул Костюха, что-то жуя. — Да объясни ты ему! Те же братья чеченцы рванут пару раз нефтепровод где надо! А потянут через Сухуми, возобновим по­ставки оружия абхазам! Долго ли умеючи? Тут другая проблема, объясни ему. Что делать с этим наследником здешнего престола? Чеченцы у него пасутся, из рук его кормятся, может, как-то их использовать, чтобы закрыть проблему?»

«Боюсь, этот разговор здесь неуместен», — от­ветил ибн Фатали, понизив голос.

«Понял! — заявил Костюха. — Все понял. Потом, значит, после. Потанцевать, значит, снова захотелось? Ух и баба! Сам бы с ней про­шелся туда-сюда. Но нельзя, дипломатический этикет. Значит, скажи ему... Пусть идет потанцу­ет, а мы подождем его здесь. А после вместе уедем. К нам поедем или к нему, разницы ника­кой. И там продолжим».

Солонин остановил запись.

— Прокрутить? Дальше опять его разговоры с Деларой. Будет уламывать, хотя Аллах не разре­шает. Все-таки мусульманская женщина, хотя и без паранджи. И муж где-то рядом...

— Послушаем, послушаем, — сказал я. — Хоть и нехорошо. Но исключительно чтобы рас­слабиться. Светские сплетни вокруг красивой женщины, тем более достоверные, неплохо от­влекают... А тут есть над чем задуматься, тебе не кажется? Этот наш мафиози представляет, и до­вольно успешно, Министерство иностранных дел России заодно с экономическими ведомствами.

— Черт знает что творится в России в наше отсутствие, — согласился со мной Солонин. — Так и хочется эту наглую рожу поставить на место. Они уже вершат мировую политику!

— А что делать? Они могут сказать больше, чем самый искусный дипломат. Какой с них спрос, какая ответственность? Но ты мне зубы не заговаривай, включай, послушаем... Или у тебя перед этой женщиной возникли какие-то мо­ральные обязательства?

— Только те, что мне внушили в детстве, — сухо ответил Солонин. — Что подслушивать не­хорошо.

— Однако мы этим занимаемся уже битых полтора часа, — сказал я. — Одно из двух: или ты знаешь содержание их разговора, но желаешь, чтобы не узнал я, или...

— Первое, — прервал меня Солонин.

— Разговор шел о тебе? — спросил я. — Он ревновал к тебе?

— Вот что значит следователь по особо важ­ным делам, — вздохнул Витя. — Черт с вами, слушайте... Тут, кстати говоря, произнесены не­безынтересные предложения, о которых я соби­рался рассказать своими словами.

— Давай так, — сказал я. — Тот разговор ибн Фатали с Деларой по делу или не по делу? Скажи сам. Без обиняков. Нужно или не нужно мне его слушать?

Он промолчал. Просто включил кнопку вос­произведения и снова расслабился.

«...Я заметил, дорогая Делара, вы очень заин­тересовались этим молодым бизнесменом из Англии... Или он из Америки?»

— Стоп! — сказал я Вите. — Останови.

Он молча уставился на меня.

— А не станет ли он копать под тебя? — спро­сил я. — Из законного чувства ревности? Станет узнавать, кто ты и что ты. И нет ли на тебя компромата. Что ему стоит позвонить в штаб- квартиру концерна «Галф»? И потом вывести тебя на чистую воду?

— Я об этом как-то не подумал, — признался он. — Если горячему южному человеку кровь ударила в голову, он, пожалуй, забудет про все, включая свой гарем... Настучит ее мужу, что я не тот, за кого себя выдаю.

— Это еще куда ни шло, — сказал я. — Это семечки, как ты понимаешь. Давай включай дальше... Не дай Бог, спросит: а вы уверены, что он себя выдает за того, кем вам представился?

Витя встревожился.

— Действительно, эти ревнивцы обладают обостренным зрением и нюхом...

И снова включил запись. Послышались странные шорохи, заглушающие голоса.

— Поправляет гвоздику в петлице, — объяс­нил Витя.

«...Уделяете непомерно много внимания, вам не кажется?» — говорил Деларе этот старый пень.

«О чем вы?» — спросила она.

«Я наблюдал за вами издали. И мне показа­лось, что он влюблен в вас... Но я не собираюсь докладывать об этом вашему мужу».

«Зато собираетесь меня шантажировать свои­ми наблюдениями?» — спросила она.

«Вовсе нет, я ведь тоже влюбился в вас. Но не смею ревновать... Но этот молодой американец... Все-таки он иноверец, мадам».

«На территории нашей республики пока не действуют законы шариата, — холодно сказала Делара. — И надеюсь, будут действовать не скоро. Я могу не бояться, что меня забросают камнями».

«Ах, мадам, об этом ли нам говорить? О том ли я на самом деле думаю, танцуя с такой жен­щиной, как вы?»

«Вот именно, нам лучше переменить тему раз­говора. А то скоро закончится музыка, а следую­щий танец я обещала другому».

«Этому иноверцу?» — робко спросил он.

«Именно ему. А где-нибудь в ваших Эмиратах разве вы смогли бы называть меня так, как може­те называть здесь, — мадам? Разве вы могли бы видеть мое лицо, прижиматься к моей груди, как вы это сейчас делаете?»

«Вы правы... Я должен просить у вас проще­ния. Но только одна встреча, мадам. Всего одна встреча! Вы не представляете, как я буду вам признателен!»

«Возьмете меня в свой гарем? — усмехнулась она. — Умыкнете среди ночи, завернув в ковер?»

«Я не так глуп, мадам, хотя и схожу сейчас с ума...»

«Или подпишете соглашение с нашим прави­тельством, хотя до последнего момента упорство­вали? Ради меня?»

«Вы смеетесь надо мной, мадам! Я не могу вам обещать то, что мне не принадлежит».

«Тогда оставим этот разговор, — сказала она. — Здесь становится душно, вам не кажется?»

«О нет, при вас я, забываю обо всем и не чувствую ничего, кроме вашей близости. Хотя кондиционер здесь явно не справляется».

«Бросьте... Я далеко не молода, вы прекрасно это знаете. Но если я вас о чем-то попрошу... Вы можете для меня это сделать?»

Солонин посмотрел на меня и выключил за­пись.

— Наверное, я что-то пропустил, — сказал он. — Вы ни о чем таком ее не просили?

— Упаси Боже... Да и когда? Это ты постоян­но терся возле нее, за исключением тех случаев, когда она танцевала с этим козлом... Я думал, что пошляки бывают лишь у нас, в Европе. Думал, что суровый шариат не оставляет пошлости ни­каких шансов. А про кондиционер она права... Французы вполне могли привезти свой из Фран­ции, чем пользоваться этой рухлядью, из-за ко­торой не все можно расслышать.

— Наверное, высокие пошлины, — ответил Солонин. — Итак, продолжим. Значит, она о чем-то его просит. Интересно, о чем?

И снова включил запись.

«—...Все, что в моих силах, мадам!» — просто­нал ибн Фатали.

«Но не сейчас, — сказала она. — Я сама по­звоню, когда соберусь с духом, если не возражае­те... Вы ведь у нас еще какое-то время пробуде­те?»

Солонин снова выключил запись.

— Похоже, она ждет наших инструкций, вам не кажется?

Мне тоже показалось, что она увлечена идеей нам помочь. Особенно после того, как я стал расспрашивать ее про тот день, когда она должна была встретиться с похищенным сыном Прези­дента... Не она же, в конце концов, его выдала! Моя интуиция подсказывала, что госпоже Амировой вполне можно доверять. Правда, пока она взяла инициативу в свои руки. Ну и что? Ведь она поняла, что их разговор мы будем прослушивать. То есть этот вопрос адресован не только ему, но и нам... Хочет отомстить за возлюбленного?

Не похоже, чтобы она уж очень переживала за него. Хотя тревогу за любимого могла пересилить радость, что он вырвался из неволи.

— Посмотрим, — сказал я. — Во всяком слу­чае, она прекрасно знала и не забывала, что мы услышим весь разговор.

Солонин снова включил воспроизведение.

«...Полагаю, что пробуду у вас еще около ме­сяца, пока не заключу соглашение, которое раз­рабатывается с большим трудом... Но только не это! Не просите меня, чтобы я ради вас шел на бесчисленные уступки. Вы первая же перестанете меня уважать за это».

«А что у вас общего с этими русскими?» — спросила она.

«О, чисто деловые контакты. Они занимаются транспортировкой нефти. Хотя на вид люди малоприятные, но вполне профессионально об­суждают проблемы... »

— Останови на минутку! — сказал я. — Одна вещь не идет у меня из головы. Дело в том, что эти малоприятные, но профессиональные братья Русые говорили с почтением о каком-то Гоше, которому делать там нечего и он создает что-то вроде кризисных ситуаций. И только он может решить вопрос о финансировании некой акции, за которую просят два «лимона». Надо понимать «зеленых»... Что смотришь? На твоем магнитофо­не этого нет, но, стоя^- недалеко от братьев, я об этом слышал... Поэтому, если ты услышишь про этого Гошу, дай мне знать.

Солонин посмотрел на меня так, будто увидел впервые.

— Вот что значит целиком полагаться на хва­леную технику, — сказал он. — А вы, значит, старым дедовским способом просто стали ря­дышком, приложили руку к уху и все узнали? И вам после этого не набили баки?

— Фу, как ты стал выражаться, — поморщил­ся я. — Они меня в какой-то момент заподозри­ли, но я в это время привстал на цыпочки — вот так... — Я изобразил, как это сделал. — Помахал кое-кому ручкой, радостно улыбнулся и побежал здороваться, расталкивая дам и временно пове­ренных...

Витя недоверчиво смотрел на меня. Я рассме­ялся.

— Все так и было. Не думай, что тебе, учени­ку, удалось во всем переплюнуть своего учителя.

Витя верил и не верил, во всяком случае, вид у него был озадаченный.

— Будем слушать дальше, — сказал я. - И опусти брови, а то они у тебя взлетели выше крыши.

Он дернул плечом и нажал на кнопку.

«...Итак, мистер Джамиль, я с вами не расста­юсь, — сказала Делара. — А вы мне сейчас пода­рите свою визитную карточку. Да?»

Ее скверный английский сейчас придавал очарование ее словам. Что значит хорошая актри­са — даже собственные недостатки становятся обаятельными.

Потом пошли шорохи и неразличимые голо­са. Джамиль ибн Фатали возвращался к своим русским друзьям. Вот он к ним приблизился. Это можно было понять по хрусту и чавканью — бра­тья опять что-то жевали.

«Хорошая баба, — сказал по-русски Костю- ха. — Я бы ей вломил».

«А я бы ей отдался, — засмеялся Леха. — За пару сотен».

«Не старовата будет для тебя?»

«Вы что-то хотите обсудить?» — вежливо спросил мистер Джамиль ибн Фатали.

Похоже, его мучила одышка.

«Скажи ему, пусть сначала отдышится, — ска­зал Костюха брату. — А то совсем запыхался».

«Мы можем продолжить наш разговор», — сказал Леха.

«Но мы, кажется, собирались вместе уехать и продолжить наш разговор в другом месте?» — на­помнил ибн Фатали.

«Если собирались, — хмыкнул Костюха, — значит, едем».

Снова пошли шумы и словесная невнятица.

— Они оделись, — сказал Витя, — наш рес­пондент, назовем его так, надел шубу на фрак, и гвоздика слегка прижалась. Мех не мешает, но настройка могла сбиться...

— Надо ждать, когда они куда-нибудь при­едут? — спросил я.

— Если поедут к ибн Фатали, он может дома переодеться.

Оставалось ждать, когда снова можно будет различать голоса. Ждать и уповать на то, что мощности передатчика хватит одолеть расстоя­ние, которое нас будет разделять.

— Давайте сделаем так, — предложил Соло­нин. — Вы слушайте, тут нужна ваша компетен­ция, а я, пожалуй, пока темно и холодно, съезжу в особняк на площади Ахундова, где остановился наш друг из Эмиратов. Как бы он не поставил гвоздику в воду, вот что не дает мне покоя. И не понял таким образом, что ему подсунули. Если все о'кей, я просто сменю батарейки, и пусть он себе млеет, глядя на цветок любви. Как вы думаете?

— Второй час ночи, — сказал я.

— Вот-вот, — кивнул Витя. — Самое оно.

— Но у него же охрана.

— Догадываюсь. Так отпускаете меня?

Я помедлил с ответом. Дело опасное. Соло­нин, конечно, бывал и не в таких переделках. Но все же...

Я с сомнением покачал головой. Потом пожал плечами. Потом развел руками. Словно исполнил ритуальный танец под названием — да делай, что хочешь, все равно вся ответственность лежит на мне.

Витя засмеялся. Потом легко выпрыгнул из кресла и стал собираться.

— Я мигом, — сказал он, шурша своим трени­ровочным костюмом, на который сверху надел куртку. — Машина у подъезда?

— Минутку, — остановил его я. — Я хочу, чтобы тебя подстраховал Новруз.

— Пусть спит, — отказался Солонин. — Справлюсь сам.

— Поаккуратней, пожалуйста, — сказал я ему, а сам стал набирать телефонный номер.

Трубку подняли после первого гудка, будто среди ночи ждали моего звонка, жалобный жен­ский голос прокричал что-то непонятное через плач детей. Потом трубку так же неожиданно бросили...

13

— Ну, вспомнил, где мог видеть мою трубу? — Гоша тяжело оторвал голову от стола и мутными глазами посмотрел на Олега Томилина.

— Какую трубу? — похолодел Томилин, огля­дывая собравшихся.

— Подзорную, — подсказал Коноплев, кото­рому весьма подходила роль «шестерки».

— Нет... — Гоша повертел указательным паль­цем перед носом Томилина. — Ту, через которую ты у меня вылетишь...

— Кончай, Гоша, — скривился Костя Ру­сый. — Время, время... Проблема неотложная. А ты опять про какую-то трубу. Далась она тебе.

— Это ему она далась, — обиженно сказал Гоша. — Пристал ко мне: откуда у тебя эта труба да откуда? Где-то он ее видел. А я говорю: нигде ты ее, Олежка, видеть не мог! Потому что она в единственном экземпляре. Адмирал Нельсон через нее единственным глазом смотрел. При Трафальгаре... Его убили, и она ко мне попала самым непредсказуемым путем. Верно я гово­рю? — спросил он окружающих. — Вот ты, Костюха, или ты, Леха... Или ты, Коноплев... Изви­ни, по имени не называю, поскольку моему ко­решу ты — тезка. И как бы вас не перепутать. Так что ты там говорил про «лимоны»? — обернулся он к Русому-старшему. Тебе мало их, что ли? Вон их сколько на вазе! С коньяком самое то!

Гоша куражился, валял дурака, как всегда.

— Не придуривайся! — зло сказал ему Русый- старший. — Не настолько ты пьян. Прекрасно знаешь, о чем речь. И о ком... Сидим здесь — время только зря теряем. Ответить им надо, по­нимаешь? Да — да, нет — нет!

Они сидели в Гошином доме впятером при зашторенных окнах и слабом свете ночников. Стол, как всегда, был заставлен яствами.

Томилин чувствовал, как холодная испарина покрывает его лоб. Он-то зачем сюда вызван?

Чтобы напомнить ему про эту злосчастную под­зорную трубу?

Где-то он трубу эту все-таки видел. Но после того спора и думать о ней забыл. А вот Гоша не забыл. Братья Русые смотрят зло, не понимают, что здесь делают он и Коноплев. Ну Коноплев — ясно. Смотрит в рот хозяину. Уж не для него ли расчищалась лестница к креслу гендиректора «Сургутнефтегаза»?

Об этом не хотелось думать. А думать надо. Строптивые «генералы» один за другим сходят в гроб, строптивые — по отношению к государст­венной компании «Транснефть», в которой но­минальным правителем является хозяин этого дома...

Когда-то Гоша обитал в полуподвальной ком­муналке на окраине Красноярска. Не отсюда ли произросло его стремление построить для себя этот огромный холодный дом, чтобы компенси­ровать свое детство в тесноте и в обиде?

Сам формальный директор «Транснефти» — далеко, в заоблачной выси кабинетов «Белого дома» и кремлевских покоев. Часто звонит Гоше, указывает, предлагает. Гоша вежливо слушает, соглашается, но все делает по-своему.

Он — фактический хозяин огромного концер­на, будучи всего лишь управляющим одного из отделений в Сибири. Но торчит безвылазно здесь, в Москве. От высоких должностей отказы­вается, от реальной власти — никогда. Ему нет необходимости носиться по высоким кабинетам. Там есть кому его представлять. У Гоши для этого не та анкета. Могут не понравиться властям пре­держащим его отсидки по разным статьям.

Придет время и такая анкета, быть может, послужит катапультой к вершинам власти. Толь­ко такие, как он, проверенные в жизни, с цепкой хваткой, с глубоким зековским пониманием че­ловечьей сути, с умением взять быка за рога вы­ведут Россию из прорыва. Гоша в этом убежден. Но это потом. Сейчас надо разобраться с тем, что есть. С тем, что будет, что должно быть. Вот тот же Баку. Отвалились от России и думают, что они теперь сами по себе. Придется поправить зарвав­шихся товарищей. И направить их нефтяные и долларовые потоки в нужном для Гоши, значит и для России, направлении.

Гоша умеет схватить проблему, увидеть ее в целостности и нераздельности в отличие от тех, кто может разглядеть лишь небольшой фрагмент. Этого у него не отнимешь. Но бедная Россия, неужели ей не обойтись без таких, как Гоша?

Томилин поерзал на своем стуле. Какое не­счастье, что когда-то я учился с ним в одном классе. Вот не повезло, хотя поначалу казалось иначе.

Теперь Гоше нужны такие, как Коноплев. Своих корешей Ивлева и Бригаднова он за строп­тивость замочил. Не сам, конечно, по его прика­зу. Какая разница? А теперь его, Томилина, воз­можно, ждет то же самое... Не за трубу эту тре­клятую, нет. Труба — предлог. Просто не знает, к чему придраться. Гоша совершит то, что задумал. В «Метрополе», где остановился он, Томилин, это не пройдет. Всякий раз, прежде чем открыть дверцу «вольво», шофер заглядывает с помощью зеркала под днище, потом проверяет мотор. Люди смотрят и смеются. Пусть смеются. Бере­женого Бог бережет.

А может, поговорить с Гошей по-хорошему?

И не здесь, не в Москве, где все дышит продаж­ностью и предательством, а там, в родной Сиби­ри, где-нибудь у костра, после рыбалки, которую Гоша так обожает...

Думая об этом, Томилин даже проникся теп­лым чувством к своему однокашнику, с которым не раз ездил на Енисей рыбачить. И тут же вздрогнул — Гоша ткнул его локтем.

— Уснул? Сейчас говорить с ними буду, понял? Два «лимона» им! Ни хрена себе...

Русый-старший набирал коды и номера теле­фонов. Все терпеливо ждали.

— Как его, напомни, — сказал Гоша, беря трубку.

— Ибрагим Кадуев, — подсказал Леха Русый.

— Ибрагим? — строго сказал Гоша в трубку. (Ну будто совсем не пил!) — Я говорю, я... Узнал? Так вот слушай сюда, Ибрагуша... Не дам я тебе двух миллионов. Понял меня? Все ты делал до сих пор на благо чеченского и русского народов. А вот цену завысил. А это нехорошо, дорогой. Ты дослушай сначала, потом будешь перебивать. Ты мне одно объясни — вот не дам я тебе ни копья, что делать будешь? Отпустишь охрану этого пре­зидентского сынка? И что дальше? Пусть скандал будет, да? Пусть нефть через Турцию погонят, да? Нет, ты мне скажи, если такой умный! Кто я? А тот, кто твоего самого главного замочил! Ну да, бомба с самолета... А кто направил его? Да не бомбу — самолет этот. Вот также направлю на тебя, хочешь? А очень просто. Сейчас отзвоню в полицию Тегерана и скажу, что ты со своей бан­дой захватил сопровождающих лиц сына Прези­дента дружественного Азербайджана. И насильно их удерживаешь, полагая в ближайшие часы за­хватить самого сыночка... Хочешь, прямо сейчас сделаю? Ты учти, мой хороший, ты — крутой, а я — еще круче. Со мной и такими, как я, ты еще дела не имел! Все понял? Понял. Значит, сдела­ешь это все бесплатно. На общественных нача­лах. А то я заставлю тебя самого заплатить, чтоб я молчал. И чтоб я не слышал больше с твоей стороны неприличные угрозы в мой адрес!

Гоша положил трубку. Коноплев первый, за ним братья Русые восторженно зааплодировали.

— Вот так надо, — сказал Гоша. — Только такой разговор понимают... А ты, Олежек, чего не аплодировал? Опять выделиться хочешь? Опять хочешь идти своим путем? Не как все?

Он обратился к присутствующим:

— А что вы хотите — из интеллигентной семьи. Все не как у людей. Машину свою с неко­торых пор посылает водилу проверять, тот под днищем на пузе ползает.

Снова первым засмеялся Коноплев, но братья его на этот раз не поддержали.

— Боится, что бомбу под него подложат, — продолжал Гоша. — И вообще боится. А это зна­чит — рыльце в пушку. Значит, есть чего бояться.

— А что ты всех на пушку берешь? — нахму­рился Русый-старший. — Мы кто тебе? Члены Политбюро при товарище Сталине?

— А иначе нельзя, — замотал головой Гоша. — Пойми, мой хороший, у нас иначе нель­зя! Я с умными людьми там, за проволокой, раз­говаривал, они мне все как есть разъяснили. А что твой товарищ Сталин? Банки грабил за милую душу, срок мотал не хуже других, — он повернулся к Томилину: — Вот ты высшее обра­зование получил, а у меня пять классов. Ну и что? Ведь я тебе, а не ты мне — и должность и жену-красавицу.

— Колет тебе глаза его диплом, колет... — за­смеялся Русый-старший. — Ну давай еще по одной. За тебя, Гоша!

— Давай, — мотнул головой хозяин, снова становясь пьяным.

Удивительной была эта его особенность. Трезвый может притвориться напившимся, но как пьяному притвориться трезвым? А Гоша это мог.

— Так чего ты от меня хочешь? — Он смотрел пьяными глазами на Томилина. — Говори, чего пришел? И почему опять без Елены?

— Так ты же меня одного позвал, — затрав­ленно глядя на Гошу, ответил Томилин.

— Я? Так оно и есть. Хотел сам посмотреть, как твой водила на брюхе под «вольво» ползает.

Коноплев, как заведенный, снова стал давить­ся от смеха.

— Да купи себе шестисотый! — продолжал Гоша. — Денег нет? Так я дам! Я ж тебе задолжал. За то, что ты меня из наперсточников вытащил.

— Ты мне ничего не должен... — Томилин растерянно смотрел на Гошу.

Хуже нет потерять лицо. Показать, что испу­гался. Раздавит, как червяка. Да не нужны Гоше друзья детства. Никакая рыбалка его, Томилина, уже не спасет.

— Это я тебе должен, — сказал Томилин. — За полтора миллиона тонн нефти, которые ты будто бы прогнал через свои трубы. За долж­ность, за жену.

— А на самом деле? — сощурился Гоша, при­держивая рукой Русого-старшего. — Погоди, Костя, пусть скажет.

— Ничего я тебе не должен! — выпалил Томилин. — Ни копейки! Можешь меня ободрать как липку, ты уже кинул меня на пятьдесят тысяч тонн. Кому ты их продал?

— Пока, Олежка, не подпишешь годовой ба­ланс, я отчитываться перед тобой не буду, — спо­койно и снова став трезвым, ответил Гоша. — Кому загнал, кому продал — не твоего ума дело.

— Твой баланс, твой, — сказал Томилин. — А все-таки так с друзьями не поступают.

— Детский сад... — ухмыльнулся Русый-стар­ший, толкнув локтем задремавшего младшего брата. — Слыхал? Вот ты мне тоже говорил: так с родными братьями нельзя... А отделяться от стар­шего брата можно?

— Вот-вот, — закивал Гоша. — Учись, Олеж­ка, пока мы живы... Ну давай еще по одной, потом разберемся.

Выпили. Томилин не допил, и Гоша неодо­брительно посмотрел на него.

— Значит, сейчас все дружно — в сауну! — скомандовал Гоша. — С обслуживающим персо­налом. Тайский массаж. Не пробовали еще? Ре­комендую... Но сначала вы мне, братики, отчи­тайтесь по Баку. Насчет того, что случилось в Акапулько, я все понял. Прокольчик. Но дело поправимое. Я вот думаю: этот Ибрагим не под­ведет? По-моему, он меня правильно понял. И с сынком этим все будет как надо.

— Будут штурмовать посольство? — спросил Русый-младший.

— Зачем? — сказал его брат. — Просто забе­рут его оттуда. Документы у них есть — взяли у этих, которых захватили. Переоденутся, побре­ются...

— Надо спешить, — сказал Гоша. — А то вос­становят связь, узнают, кто есть кто... Придется сынка мочить. А не хотелось бы.

— Ибрагим свое дело знает, — уверил его Русый-старший.

— Ты, Костюха, мне такие же слова и про Серегу с Андреем говорил, — перебил его Гоша. — Мол, комар носа не подточит.

— Нажрались, сукины дети, — проворчал Костя, — расслабились. Думали, оттуда убежать невозможно. Есть еще вариант. Запасной. Мы с Лехой, — он опять потормошил засыпающего братца, — его хотели предложить. Там у этого сынка баба в Баку. Мы видели ее на приеме, хороша, сука, хотя уже за сорок. Артистка тамош­няя. Так этот Алекпер, ну этот, сынок президент­ский, от нее без ума. Совсем крыша поехала. Серега рассказывал: здоровый мужик, а слезы по ней лил и стихи тайком писал. На русском языке, представляешь? Утопиться из-за нее хотел.

— Нехорошо, — сурово сказал Гоша. — Ну взяли в заложники и взяли, а зачем измываться теперь?

— Так мы подумали, может, ее взять? Отпус­тить этого малахольного к папе, а ее взять и предупредить: мол, слово скажешь...

— А зачем он нам? — скривился Леха, про­драв глаза. — Мочить — и все дела!

Гоша налил себе коньяка и выпил, уже никого не приглашая.

— Просто-то как, — сказал он. — Замочить президентского сынка! А последствия за тебя дядя будет считать? Если уж знают, кто похитил, будут знать и кто замочил. И что папаша сделает, представляешь? России — полный поворот кру­гом. А мы о ней должны думать, о матушке. И о себе немного. К тому же он — председатель меж­дународного консорциума! Кого на его место по­ставят, не догадываешься? Другого сынка. Или племянника. Их там до черта. И наверняка закля­того врага России. Нужно нам это на переживае­мом этапе? Я тебя спрашиваю?

Леха что-то пробубнил в ответ. Вроде согла­сился, но как-то без энтузиазма.

— Мне нужно, чтобы свою паршивую нефть они через мои трубы погнали, — склонился через стол к братьям Гоша. — Вот Олежка ноет, будто я приписал ему какие-то тонны, извелся весь, будто я его уже по миру пустил, а того не пони­мает, что я решаю стратегическую задачу. Как обустроить Россию, ставшую мне вместо матери, когда я вышел на свободу. Так вот этому щелкун­чику, что из Акапулько сбежал, надо дать понять: бабу его в порошок сотрем, если соглашения не подпишет, или армяшкам танки дадим, как того они просят. Мы ведь общими усилиями их при­держали, когда они на Баку поперли, а сейчас никого держать не будем. Поэтому мне ваш вари­ант с этой актрисочкой нравится. Всецело одоб­ряю и поддерживаю. И более того — готов раско­шелиться. Но! — Он поднял вверх указательный палец. — Нравится ваш вариант, но как запас­ной.

— Неужели снова сможешь затеять войну в Карабахе? — с сомнением спросил Костя Русый.

— Да хоть сейчас! У меня в Сибири целый завод танковый, девать их некуда, все окрестные леса забиты. Армяшки, чечены, абхазы да грузи­ны так и вьются вокруг. А люди там пятый месяц без зарплаты сидят. Я им говорю: спокойно, квоту вам всегда выбью, если по моей команде забастовку начнете. Продам пару сотен Карабаху, полсотни в кредит абхазам... И куда они после этого нефть погонят?

— Силен! — восхитился Костя. — Прямо вы­дающийся государственный деятель и видный военачальник. Откуда что берется.

— Но я крови не хочу. — Гоша прижал руки к груди. — Пусть наши мальчики больше не гибнут за чуждые им интересы. Так вот мне ваш вариант, говорил уже, нравится. Сказали бы раньше, как он сопли распускает по этой бабе, давно бы дело сделали... А где, кстати, Серега? Почему его не вижу? Хочу полюбоваться на его загар мексикан­ский. Что он прячется от меня? Скажи ему, Костя, пусть придет ко мне, не трону. Только в глаза его бесстыжие посмотрю. И на загар. Может, сам на все плюну и в Акапулько махну... Я чего не так сказал?

Братья переглянулись, показали ему глазами на Томилина.

— Забыл, что ли? — негромко спросил Костя.

Томилин похолодел. Он здесь уже посторон­ний. Как, наверное, посторонним стал и Серега, прежде сиживавший с ними за этим столом, как и погибший на мексиканском пляже Андрей.

— А, ну да, да, — мучительно поморщился Гоша. — Ну хоть венок, я ведь специально зака­зывал, ему на могилку положили? Не забыли?

— Положили, — кивнул Костя. — И на па­мятник деньги собрали, все честь по чести.

— Представляешь, а убийцу до сих пор не нашли, — повернулся к Томилину Гоша. — Все ищут. Как думаешь, найдут?

14

— Перерезают глотку глубоко, вместе с тра­хеей, так что человек захлебывается кровью и не может даже ничего выкрикнуть... — сказал я Со­лонину. — Типично бандитское убийство, некий ритуал, схожий с жертвоприношением. Похоже на месть.

— Косят под чеченцев? — спросил Солонин.

Мы снова сидели у нас в номере, уже брезжи­ло за окном утро, пили кофе.

— Хоть бы ванну принять, — вздохнул Соло­нин. — Так опять горячей воды нет.

— Зато Новрузу больше не на что жаловать­ся, — сказал я. — Жаль парня. Это была наша единственная связь, если помнишь... А что наш общий друг Джамиль ибн Фатали?

— Даже не проснулся. Как и его охрана. Но уважаемого ибн Фатали хотя бы утомила женщи­на, с которой он спал.

— Ты разглядел ее? — спросил я.

— Только после того, как поменял батарейки в его гвоздике.

— И кто же она? — спросил я, чувствуя бес­пардонность своего вопроса. Неужели Делара? Это было бы величайшим разочарованием в моей жизни — такая женщина...

Витя ответил не сразу. Выдержка — стопро­центная, притом что та женщина ему явно нра­вилась.

— Все-таки было темно, — ответил он. — Свет я не зажигал. Но это не та, о ком ты поду­мал. Не наша общая знакомая. Какая-то дамочка из гостиницы. Такие тут не переводятся.

— Так что будем делать? — спросил я.

— Что будем делать? — зевнул Солонин. — Пожалуй, надо поспать.

— Ничего другого не остается, — согласился я. — Но следует хотя бы дослушать, о чем они говорили в машине.

Витя с сомнением посмотрел на меня.

— Передатчик там маломощный. Иначе его не удалось бы спрятать среди лепестков, — сказал он. — Если вы заметили, с удалением машины звук ослабевал. Послушать, конечно, можно, но не больше пяти минут.

— А что делать? Пять — значит пять... Но может, далеко они не уедут?

— Попытка — не пытка, — сказал Витя и включил магнитофон.

Опять пошли шумы, потом прорезались голо­са наших соотечественников.

«Два миллиона долларов! — убеждал, похоже, старший брат. — Скажи ему, жмоту уголовному, всего-то два миллиона на общее дело! Меньше эти чечены не возьмут. Я их знаю. Не даст — нефть потечет по усам мимо рта».

Леха как мог перевел. Так, мол, и так. Подай­те на бедность. Надо заплатить этим бандитам, чтобы придержали наследного принца Алекпера.

«Он там у себя миллиарды гребет! — добавил с пролетарской ненавистью старший брат. — А тут двух «лимонов» ему жалко».

Я представил себе состояние ибн Фатали. Сидят рядом две уголовные рожи из этой ужас­ной русской мафии и требуют два миллиона, будто бы на общее дело... А что может быть об­щего у него, кровного племянника султана, с этими урками? Только одно — как бы нефть не потекла через Турцию.

«Я дам вам ответ через неделю», — сказал ибн Фатали».

«У него при себе нет, — перевел Леха Костюхе. — Но через неделю обещал дать, если будем себя вести достойно».

«Неделя — много, — сказал Костюха. — Не­делю они не продержатся. Или сынок этот сбе­жит, или они его замочат. Было уже такое, про­ходили... Пусть чек выпишет через свой банк в Швейцарии, и черт с ним. Сами справимся».

Солонин выключил запись.

— Ну и ну, — сказал я. — Чеченцы теперь нарасхват. За два миллиона готовы снова захва­тить этого Алекпера. И продержать его сколько потребуется, пока его папа не подпишет, что им нужно. Ты понимаешь, что происходит?

— Понимаю, что зря теряю время, — пожал плечами Солонин. — Мне уже пора возвращаться в Тегеран.

— Быть может, стоит попросить мистера Реддвея о подкреплении? — спросил я.

— Обойдемся, — ответил Солонин и начал знакомую процедуру по облачению себя в амуни­цию весом не менее сорока килограммов.

— Скоро утро, — сказал он. — Первый само­лет в аэропорт Мехрабад, если не ошибаюсь, около восьми утра по местному. Завтра самолетов не будет. А на чартерный рейс меня уже никто не подсадит. А вам бы, Александр Борисыч, чем смотреть на меня с тоскливым выражением, по­звонить бы его превосходительству временному поверенному господину Самеду Аслановичу и до­ложить о случившемся. Только советую без по­дробностей. Ему плохо станет, когда начнете жи­вописать. Мол, остались здесь одни без всякой опоры на местное население.

— Ну почему, а Делара? — лукаво спросил я. к — Я на красивых дам не опираюсь, — сказал Витя серьезно. — Они в моем понимании выпол­няют иные задачи.

Он не стал уточнять, какие именно, а я не стал расспрашивать. Вместо этого я набрал код и номер нашего общего знакомого.

— Господин Самед? — спросил я. — Это гос­подин Косецки из Баку.

— А что случилось? — пробормотал он спро­сонья. — Что-нибудь срочное?

— Убили Новруза...

— Что? — закричал он, и что-то там грохнуло, должно быть, он вскочил и опрокинул стул.

— Сегодня ночью, — сказал я. — Мы успели туда до прихода вашей следственной бригады. Ему перерезали горло.

Самед молчал. Мне было слышно, как он всхлипывает.

— Простите, — сказал он через минуту. — Он был моим лучшим другом и наставником. Это я способствовал тому, что его обнаружили. Он предупреждал меня...

— Вы ему позвонили? — спросил я.

— Да, около часа ночи. Он тревожился, что наш разговор могут засечь. Я уверял его, будто современные телефоны, цифровая кодовая связь и прочая чушь недосягаемы. Они запеленговали и... Не исключено, что засекли и наш с вами разговор, господин Косецки.

— Но у него-то телефон обычный, — вполго­лоса сказал Солонин, остановив свои сборы. — Потому и засекли через местную телефонную станцию. А сейчас мы разговариваем по спутни­ковой связи. И там и здесь — код. Не должны засечь.

— Вот господин Кэрриган, он понимает в этом больше меня, уверяет, что этого не может быть, — сказал я. — Поверим ему и продолжим наш разговор. Теперь у нас нет связников. Ко­нечно, господин Новруз Али-заде был незаме­ним. Но все-таки мы хотели бы еще с кем-то контактировать.

— Я подумаю, — вздохнул он. — Моя вина, что я натворил... Незачем было ему звонить в такое время.

— А действительно, какая была в этом надоб­ность? Если не секрет?

— Секрет, но только не для вас, — снова вздохнул он. — Мне звонил из посольства в Те­геране Алекпер. Он ждет, что за ним прибудут его охранники, понимаете? Он не мог дозвониться в Баку, все было заглушено, и он позвонил мне.

— В это время спутник мог вполне уйти за горизонт, — сказал, глядя на часы, Солонин.

— Вот наш общий друг мистер Кэрриган опять уверяет, что ничего подобного быть не могло, — сказал я. — Спутник просто ушел в тень от Земли. Так бывает. Лучше поговорим о несчастном Новрузе, господин Самед. Итак, его телефон быстро засекли. Значит, его подслуши­вали, за ним следили.

— Возможно, это из-за его контактов со мной, — сказал Самед.

— Ну да, вы человек Президента, — поддак­нул я. — Но точно так же могли засечь его кон­такты с нами. Как вы думаете?

— Не исключено, — сказал он. — Бедный

Новруз... Он же всегда был осторожен. Очень осторожен. И хорошо знал наших врагов.

— Давайте, пока я здесь, еще раз попробуем определить — прослушивают нас или нет, — шепнул мне на ухо Солонин. — Я имею в виду здешний телефон, а не ваш спутниковый. Замерю нагрузку и сравню ее с нагрузкой на остальные телефоны. Отключитесь на пару минут.

— Давайте прервемся, — сказал я Самеду, — проверим наши аппараты здесь, в гостинице. Хо­рошо бы выяснить, прослушивают ли их. Мистер Кэрриган, будучи крупным специалистом в этой области, полагает, что это надо сделать.

— Телефоны в «Интуристе» прослушиваются еще с советских времен, — сказал Самед. — Мо­жете мне поверить как троюродному племяннику бывшего генерала КГБ. Следует также опасаться микрофонов в ресторане «Полистан».

Солонин невозмутимо продолжал собираться.

— Итак, если я правильно понял, сын Прези­дента третий день сидит в посольстве Азербай­джана в Тегеране, ждет тех, кто должен его со­провождать, и не может связаться с Баку, — кон­статировал я. — И боится из этого посольства выйти.

— И правильно делает. — Витя остановился в дверях, прислушиваясь. — Можно по телефаксу переслать фотографию членов охраны. На всякий случай. И мою тоже. Пусть Алекпер сравнит их с теми, кто явится его сопровождать.

После короткого перерыва наш разговор с Самедом возобновился.

— Мой коллега только что опять подал здра­вую идею, — сказал я. — Позвоните сюда, в Баку, в ведомство охраны Президента. Пусть передадут

Алекперу фото его избавителей. Без этого не стоит даже открывать им дверь.

— О чем вы говорите! — заволновался Са­мед. — Кто, как и когда это сделает? И есть ли соответствующая аппаратура? А что, господин Кэрриган тоже направляется туда? Это вселяет надежду.

— Тогда не будем терять времени, — сказал я. — Счет идет на часы. Или даже на минуты. Возможно, похитители вашего родственника уже где-то там рядом. Боюсь, они вывезут его уже не в Акапулько. Нужен пароль для мистера Кэрригана, понимаете? Хорошо, если бы вы передали в посольство Тегерана какие-нибудь опознаватель­ные слова для него.

— Откуда вы все-таки взяли, что Алекпера со­бираются выкрасть? — спросил Самед.

— Я бы так поступил на их месте, — сказал я, не скрывая своего нетерпения. — Это во-первых. Во-вторых, они пока не столковались в цене с похитителями. Возможно, они еще торгуются. А может быть, уже и столковались. Во всяком слу­чае, намерения у них такие были — мы прослу­шали запись их разговора. Но что с тех пор про­изошло между ними — неизвестно.

— Вы меня убедили, — подумав, сказал осто­рожный Самед. — Я дам вам пароль. Спросите у моего дяди, какую книгу я больше всего люблю. Алекпер ее тоже знает. На триста седьмой стра­нице этого издания, которое есть у него и у меня, восьмая строчка сверху. Пятое слово, если счи­тать справа. Об этом будете знать вы и Алекпер. Больше никто. Это и будет пароль. Можете прямо сейчас позвонить моему дяде Мешади. Он передаст по спутниковой связи в наше посоль­ство для Алекпера.

Солонин, все еще стоявший в дверях, недо­вольно поморщился: еще одна головная боль — какой-то пароль...

— Не хотелось бы больше тратить время, — сказал я Самеду. — Мы прямо сейчас позвоним вашему дяде.

— И последнее, — сказал Самед. — Я отниму у вас еще минуту, не больше. Речь пойдет о неф­тепромышленнике Мансурове. Он сейчас здесь, в Москве. Что-то затевал, безобразно себя вел, как если бы власть уже была у него в кармане. При­шлось сдать его в милицию. У вас есть связи. Нельзя ли его подержать там как можно дольше?

Эта просьба мне не очень понравилась, и я ничего не пообещал Самеду. А вот дядюшке по­звонил сразу.

— Всеблагостный, — назвал он слово паро­ля. — Только не удивляйтесь. Самед тщательно штудирует мировые религии. Новый завет явля­ется его любимой книгой. Я позвоню в Тегеран.

— Всеблагостный, — повторил за мной Соло­нин. — Ладно, посмотрим, как там все обернется с вашими таинственными словечками.

Он ушел, а я снова включил магнитофон. Спать уже не хотелось. Столько событий за одну ночь. Какой тут сон? Следовало бы еще послу­шать наших братцев...

« ...Скажи ему, что мы тоже люди подневоль­ные, — произнес Русый-старший, чей голос я уже свободно различал, несмотря на сильные по­мехи. — За нами тоже кое-кто стоит. — И набро­сился на брата: — Переводи! Сколько бабок я вложил, чтобы ты английский выучил. Перево­дишь через пень колоду... »

«Я знаю, кого вы представляете, — вежливо ответил ибн Фатали, выслушав перевод. — С этим человеком я беседовал прошлой осенью на сессии ОПЕК в Вене. Там он был в скромной должности советника председателя вашей делега­ции. Кстати, очень сведущий, волевой и с широ­ким кругозором, несмотря на относительную мо­лодость... Помню, к нему председатель обращал­ся по-семейному — Гоша».

«Ну раз знаете, — сказал Леха, — то вы долж­ны и нас понять».

«Что ты ему сказал?» — спросил Костюха.

«Насчет хозяина, — ответил Леха. — А что, нельзя?»

«Я веду разговор, — заявил старший брат, — твое дело только переводить, а не лезть поперек батьки в пекло».

«Думаю, этот Гоша далеко пойдет», — сказал, переждав их распри, ибн Фатали.

«Если не остановят? — снова не удержался Леха. И брату: — Он говорит, мол, Гоша пойдет далеко. А я говорю: пока не остановят».

Переводчик был явно пьян, лез не в свое дело, путал английские слова с русскими.

Я выключил магнитофон. Машина удалялась, звук слабел. К тому же Леха своими пьяными комментариями затмевал смысл сказанного.

Итак, снова всплыл этот Гоша. И неспроста его упомянул заморский гость Джамиль ибн Фа- тали. Почему же он знает этого Гошу, а я не знаю? Своего соотечественника, которого навер­няка ищут органы?

Этот пробел следовало устранить. Можно было бы позвонить в Москву и расспросить Мер­кулова. Может, у них в прокуратуре есть что-ни­будь об этой популярной в определенных кругах личности?

Я взглянул на часы. Куда сейчас звонить... В Москве только семь утра. За окнами там сплош­ная темень. Метель и мороз одновременно, если верить сводкам погоды.

Все-таки надо поспать. Это не я себе сказал, а мой организм заявил об этом. В школе Реддвея были специальные тренировки для быстрого за­сыпания. В то утро они мне не понадобились: уснул мгновенно, как камнем ушел в воду.

15

Хозяин «шестерки» сначала не хотел откры­вать дверь, все глядел в глазок, и тогда Грязнов выталкивал на передний план Володю Фрязина, как более благообразного, более внушающего до­верие. Потом хозяин расхрабрился и решил про­верить Володины документы через дверную це­почку.

Вот запугали человека, подумал Грязнов, входя вслед за Володей в квартиру. Хозяин вздрогнул, увидев его, перевел взгляд на Володю, но ничего не сказал.

Грязнов мрачно оглядывал прихожую — тес­ную и заставленную всяким хламом.

Наконец вышла и хозяйка — она что-то жева­ла, поправляя халат, расходящийся на ее обшир­ном бюсте.

— Вы только не обижайтесь, но вот у наших соседей тоже так пришли поздно в форме, доку­ментами перед носом помахали, а после все цен­ное вынесли. И еще хозяина заставили помо­гать...

— Мы не обижаемся, — сказал Грязнов. — Я сам, когда дома торчу, если позвонит кто, требую документы показать, потом в отделение звоню, проверяю, служат ли там такие и посылали ли их ко мне с обыском без санкции прокурора...

Володя не выдержал и фыркнул.

— Вам смешно, — поджала губы хозяйка, перестав жевать, — а вот у меня на работе...

— Потом, — прервал ее Грязнов. — Потом расскажете. А сейчас другое мне скажите: вы ма­шину, когда ее вам вернули, помыли?

— А как же! — воскликнула хозяйка, не давая мужу вставить слова. — Я сама всю ее перемыла, только коврики не вытрясла.

Коврики не вытрясла — спасибо и за это.

— Мы хотели бы осмотреть вашу машину еще раз, — сказал Володя.

Хозяин с важным видом стал надевать свою теплую куртку прямо на пижаму.

— Ты хоть штаны Надень! — сказала жена. — Подождут тебя.

— Подождем, — подтвердил Володя.

Машина стояла рядом с подъездом. Володя пропустил Вячеслава Ивановича вперед. Стал светить ему фонариком.

Грязнов начал, кряхтя, осматривать коврики и педали машины.

Вот он — след. Не очень заметный и очень уж большой. Кровь засохла и совсем незаметна на буром резиновом коврике для ног.

Если убийцу ждали, то он сел либо рядом с водителем, либо на заднее сиденье. Не на место же водителя.

Володя напомнил ему про отпечатки кроссо­вок на лестнице. Странно немного: в такой холод — и кроссовки...

— А ты не стой, — наконец сказал он Воло­де. — Мы как договорились? Снимай отпечатки пальцев. С ручек, стекол... Конечно, это надо делать с понятыми, да уж столько времени про­шло... Много потом на ней ездили? — спросил он хозяина.

— Еще ни разу, — ответил тот. — Все недосуг. К теще бы надо. Приболела теща.

— Теща подождет, — сказал Грязнов. — Пой­мет, если сможете ей объяснить. Скажете, что вашей машиной воспользовались преступники...

Хозяин присвистнул и понимающе кивнул. Нельзя — стало быть, нельзя. Он понимает. Хо­зяин машины даже сделал шаг назад и чуть в сторону, выражая таким образом почтение к за­нятию Грязнова и Фрязина.

— А вы нам в общем-то и не нужны, — сказал ему Володя. — Сами справимся. Не беспокой­тесь. Машину запрем и ключи занесем.

Хозяин послушно двинулся к подъезду.

— Дисциплина, — сказал Володя, глядя ему вслед. — Что-то такое было в его биографии, как вы думаете?

— Ты руль пудри, ручки, а не мне мозги, — проворчал Грязнов. — И вот что: посвети-ка на педаль. На всякий случай... Мало ли.

— Думаете, он сам сел за руль? — удивился Володя.

— Ничего я не думаю. Но исключить такую возможность не могу. Тем более что эта мадам, похоже, педали тоже не протирала...

Грязнов кряхтел, снимая засохшую грязь с пе­далей. Вряд ли это что-нибудь даст. Но вдруг пригодится. В их деле никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Через полчаса они закончили.

— Как думаешь, пальчики у тебя проявятся хоть чьи-то? — спросил Грязнов, вылезая из ма­шины.

— Хозяев наверняка, — ответил Володя. — А коврик, значит, берем? На нем следы?

— Гаишники могли наследить... — вздохнул Грязнов. — Это называется отсутствием взаимо­действия разных родов войск.

Он взглянул вверх. На балконе стояли бди­тельные хозяева и смотрели на них.

— Замерзнете! — крикнул им Грязнов. — Мы сейчас поднимаемся.

Те промолчали. И в этот момент во двор въе­хала милицейская машина, поблескивая сине- красными огоньками.

— Уже вызвать успели, — хмурясь, сказал Грязнов. — Позвонили в местное отделение, а там сказали: знать ничего не знаем! И выслали наряд.

— Вы сами подали хозяевам эту мысль, — от­ветил Володя. — Помните? «Я сам в отделение звоню, проверяю... »

Грязнов лишь рукой махнул и зашагал на­встречу вылезшим из щегольского «форда» мили­ционерам. Протянул им свое удостоверение, потом обменялся рукопожатием.

— Все в порядке, Вячеслав Иванович? — спросил старший. — Помощи не надо?

— Помоги, если можешь, материально, — по­шутил Грязнов.

Молодые милиционеры заулыбались и по­смотрели наверх, откуда их окликали хозяева.

— Все в порядке! — крикнули они снизу.

Когда Грязнов и Фрязин поднялись наверх,

дверь им открыли сразу.

— Ну наконец-то! — расплылась в улыбке хо­зяйка. — Устали, поди, голодные. А я чай поста­вила, жду вас.

— Чай — это всегда хорошо, — сказал Грязнов, — и, пожалуй, мы не откажемся.

Но Володя отказался, заспешил, и Вячеславу Ивановичу пришлось одному выпить чашку чая, потому что хозяева засмущались, отказались: вы пейте, пейте, а мы дома, мы всегда успеем.

К себе в управление он вернулся около вось­ми вечера. И сразу раздался звонок.

— Весь вечер не могу дозвониться! — бушевал Турецкий. — Где тебя носит?

— А еще интеллигентный человек, — упрек­нул его Грязнов. — И такие выражения — где носит... Вот тебя где носило все это время? Тут такие дела разворачиваются. Да тебе, поди, неин­тересно уже, что происходит в родном отечестве. Вы там все больше международным терроризмом пробавляетесь, вам наши дела да случаи неинте­ресны.

— Мне звонил этот господин из посольства — Самед Асланович, — сказал Турецкий. — Гово­рит, будто у вас там есть гражданин Азербайджа­на некто Мансуров. Мол, человек известный, а сидит в СИЗО.

— Отпустить, что ли? — нахмурился Грязнов.

— Наоборот, просит подержать подольше.

— Вот так да! — удивился Грязнов. — Обычно из этого посольства другое требуют. Вас там, в Баку, еще не задерживают на улицах как лиц славянской национальности? Документов не тре­буют?

— Сюда эта мода еще не дошла, — ответил Турецкий.

— Мансуров... — стал припоминать Грязнов. — Наглый такой, в Бутырке... Да я этого негодяя вообще никуда не выпущу.

— Ты уверен, что мы говорим об одном и том же лице? — спросил Турецкий.

— Я уверен только в том, что разговариваю сейчас с тобой.

— И то хорошо, — не желая раздражать друга, примирительно сказал Турецкий.

— Вряд ли этот подонок известная фигура в солнечном Азербайджане, как тебе кажется, — сказал Грязнов, остывая. — Вот только брат его... Будто бы тот подкупает должностных лиц. Есть сведения, что купил двоих наших пленных, чтобы обменять их на своего братца. Если не вмешаемся, то обменяет.

— Вот-вот, — сказал Турецкий, — значит, не зря я тебе позвонил.

— Не зря. Значит, этот мерзавец, для которого скупают в Чечне наших пацанов, теперь сидит здесь... Постой, никак не укладывается... Ты по­нимаешь, что происходит?

Турецкий молчал.

— Да он у меня отсюда вообще теперь не вый­дет! — заорал Грязнов.

— Ну ты там полегче, — сказал Турецкий. — Он гражданин иностранного государства. Не вздумай устраивать там бучу, а то знаю я тебя.

— Да ничего ты, Сашка, не знаешь! — в серд­цах воскликнул Грязнов. — Тебя не было со мной в камере, где только что они изнасиловали паца­на и нагло смеялись мне в лицо! Мой брат, гово­рит, купит мне прокурора, и я отвечу только в его присутствии... Ты представляешь?

— До этого, значит, дошло? — серьезно спро­сил Турецкий.

— Поэтому, Александр Борисыч, ты мне ни­чего не говорил, а я ничего от тебя не слыхал. Тут дело моей чести. Что еще?

— Да вот... — неуверенно произнес Турец­кий. — Не знаю, право. Так все совпало. У нас есть запись разговора жены этого Мансурова с одним бельгийским дипломатом, если тебе это интересно... Совсем молодая особа, игривая, смазливая, словом, время не теряла.

— Ну? — поторопил его Грязнов.

— Что — ну? — передразнил Турецкий. — Тебе только скажи... Не нравится мне это, о чем ты сейчас подумал. Понимаешь?

— А откуда ты, Борисыч, знаешь, о чем я по­думал? Может, я подумал о наших пацанах, кото­рых этот упырь скупает в Чечне? О том, как их освободить...

— Однако хватка у тебя...

— Как у волкодава, — сказал Грязнов. — За­канчивай, не томи.

— Будешь его шантажировать? — спросил Ту­рецкий после паузы.

— Ее как звать? — спросил Грязнов.

— Фирюза.

— Фирюза так Фирюза, мне без разницы. Зна­чит, если я вас, Александр Борисыч, правильно понял, фотографии постельных сцен эротическо­го содержания из бельгийского посольства вы вышлете мне в ближайшее время по телефаксу?

— Что ты собираешься с ними делать? — спросил Турецкий.

— Пока не знаю. Но что буду делать с братца­ми Мансуровыми — уже знаю. Про каждого в отдельности.

— Сам-то как? — Турецкий решил переме­нить тему.

— Устал как собака, — признался Грязнов. — Не знаю, как во всем остальном, но по концентра­ции идиотов на душу населения мы рискуем выйти на первое место в мире. Просто обвал, Борисыч! Ты там имеешь дело с интеллектуалами, я тебя понимаю, но вот кто мне посочувствует?

— Что предлагаешь? — спросил Турецкий.

— Давай, Сашок, отлавливай последних своих террористов и возвращайся. Без тебя — невмоготу!

— У тебя в управе столько стоящих ребят, — сказал Турецкий. — Сам говорил...

— Я и сейчас говорю. И Володя Фрязин — малый что надо. Но мы здесь как последний очаг сопротивления. Ясно тебе? Нас пока не задавили и не купили.

— Да кто тебя купит? — подначил Турецкий.

— Хочешь сказать: кому я нужен, старый хрен? — хрипло рассмеялся Грязнов. — Выпить не с кем, вот еще незадача, Борисыч. Костя Мер­кулов твой смотрит на меня как на врага народа, когда предлагаю... Не с кем душу отвести. А ты говоришь...

— Заканчиваем, — сказал Турецкий. — Я не для того трачу финансы ООН, чтобы выслуши­вать твои питейные претензии.

— Боишься, вычтут из зарплаты? Или спутник за горизонт заходит?

— Все когда-нибудь уходит за горизонт, — се­рьезно сказал Турецкий. — Солнце, луна, друзья, родители, ты сам...

И отключил связь.

Грязнов закурил и подошел к открытой фор­точке. Несмотря на позднее время, большинство окон в управлении горело, что называется, синим пламенем. Где-то там, в лабораториях экспертно- криминалистического управления, сейчас брали на анализ пробы крови и спермы, пота и прочего, что оставляла после себя преступность в своих грязных делах.

Володя Фрязин понес туда то, что удалось взять в машине. Грязнов не верил, что удастся найти какие-нибудь зацепки в этой чертовой «шестерке», в которой удирал преступник, умело наводя на версию о подгулявших подростках. И потому запутал сотрудников милиции.

Но — посмотрим. Хотя уже пора. Пока бы уже знать, почему Бригаднова, предпринимателя- нефтяника, зарезали здесь, в Москве, таким ар­хаичным способом, оставляющим, как правило, множество следов? Тем же способом лишили жизни и его предшественника на посту руково­дителя той же компании в Тюмени?

А мы еще ничего не знаем о погибших, думал Грязнов. Кто они? Может, это всего лишь раз­борка? Месть за что-то среди своих?

У горских народов это запросто. Он про это читал и слышал. А если это не чеченцы? А если кто-то под них косит? Тогда — зачем?

В дверь постучали. Володя, кто же еще... Пора бы уже открывать дверь ногой, когда тебя началь­ство ждет не дождется.

Володя вошел, робко глядя на начальника.

— Ну что там? — спросил Вячеслав Иванович нетерпеливо.

— Вы были правы... — сказал Володя. — Вот бы никогда не подумал...

И сел в кресло, придерживая бланки с резуль­татами анализов.

Грязнов резко выхватил из его рук акты био­логической и криминалистической экспертизы. Так и есть, обнаружены капли крови на коврике и на педали газа угнанной машины, совпадаю­щие по группе и прочим составляющим с образ­цами крови, изъятыми на лестнице дома, где был убит Бригаднов. Таким образом, заключали экс­перты, в обоих случаях обнаружена кровь потер­певшего Бригаднова.

— Ну и что это дает? — спросил Грязнов. — Это же кровь убитого. А где следы убийцы?

— На коврике след, — сокрушенно, будто был в этом виноват, сказал Володя.

-Чей?

— Убийцы, — сказал Володя. — Там, Вяче­слав Иванович, есть дополнения к акту эксперти­зы. Они наводят на мысль, что убийца, выходит, был один. Сам убил, сам сел в машину, которую оставил в соседнем дворе...

— И что это значит?

— Возможно, это опытный, если судить по его действиям после убийства, преступник. Он по­старался самим способом убийства навести нас на след убийцы неопытного...

— Ну да, взял у погибшего кошелек... — на­хмурился Грязнов. — Мол, бомж какой-нибудь с вокзала притащился, зарезал богатенького с виду клиента, так?

— Вы нарочно так говорите, Вячеслав Ива­ныч, — сказал Володя. — Конечно же не так. Не бомж. Наводка на злого чечена, который умеет таким образом — от уха до уха — мстить врагам.

— Какой-то смысл в твоем предположении есть, — сказал Грязнов. — Но я вспоминаю одну байку. Так вот, один малый работал на стройке и все время что-то возил на тачке. Его заподозри­ли, что он ворует стройматериалы. А уличить никак не могли. Даже однажды тачку разобрали на части, но ничего не нашли. Прошли годы, малый уже не работал на стройке. И вот встречает его полицейский: ладно, мол, дело прошлое. Скажи мне, что ты воровал? Ничего тебе не будет, никакого наказания. Только скажи. И что ты думаешь? Воровал, сознается. Что? Тачки, го­ворит. Их и воровал. Вот я всегда эту байку вспо­минаю, когда очень красивые и сложные загадки возникают. Проще иногда надо на дело смотреть. Преступник чаще всего не дурак. Старается лиш­них движений не делать. Лишние движения — лишние следы. А чем проще сделает, тем более сложным путем следователи за ним пойдут. Мы считаем, будто его на какую-нибудь «ауди» пере­садили из «шестерки», а он просто бросил ее и до ближайшего метро пехом. А «шестерку» эту угна­ло наше подрастающее поколение. Преступник это увидел и сел в свою тачку, когда им надоело кататься. А мы тут головы ломаем...

— С этим можно соглашаться или не согла­шаться, Вячеслав Иваныч, — пожал плечами Во­лодя. — Общие это рассуждения, хотя и небезын­тересные. Меня другое смущает. Точно такое же убийство до этого было в Тюмени. Совсем недав­но. Как будто нам кто-то загадку постарался за­гадать. Вот, мол, вам — и почерк один и тот же.

— Думаешь, разные люди это сделали? — спросил Грязнов.

— Думать можно что угодно. Если бы знать! Хоть что-нибудь в этом деле знать бы наверня­ка, — ответил Володя.

— Тут я с тобой целиком согласен, — вздох­нул Грязнов.