Игра по системе

ВТОРНИК, 4 ИЮЛЯ

Полученное задание на первый взгляд показалось Кондрашову бесперспективным. В самом деле, Опарина задержали на месте преступления, что называется, с поличным. Сопротивление, оказанное им дружинникам, также свидетельствует, мягко говоря, не в его пользу. Листок с записями? Так потерпевший по роду своей деятельности всю жизнь был связан с цифрами; мало ли что могут означать какие-то вычисления. Да и как на них построишь альтернативную версию вопреки очевидным фактам?

Помимо всего прочего, предстоящий разговор с начальником следственного отдела Гончаренко (а Олег Сергеевич должен был подойти с минуты на минуту) ставил капитана в затруднительное положение. Давнишнее соперничество между следствием и розыском в данном случае приобретало особую эмоциональную окраску. В негативной реакции майора Андрей не сомневался: перепроверяют — значит допускают возможность брака в работе, а это больно бьет по самолюбию. Тут и начинающий сотрудник будет из кожи лезть, только бы доказать свою правоту. Чего же ждать от начальника следственного отдела с его отнюдь не ангельским характером?

Расхожее утверждение, что приказы не обсуждают, а выполняют, служило Андрею слабым утешением…

Майор Гончаренко появился в кабинете ровно в девять часов. Завидя Кондрашова, он вместо приветствия недовольно буркнул:

— Ну и парилка! С утра печет.

— Лучше плавиться под солнцем, чем греться на костре, — усмехнулся капитан.

Гончаренко подозрительно прищурился, ища в остроте «второе дно».

— Все шутишь, инквизитор? Получил у шефа индульгенцию и потираешь руки?

Андрей положил руки на стол ладонями вверх, — дескать, ошибаетесь, товарищ майор, и безмятежно спросил:

— А что, пора отпускать грехи?

Гончаренко передернул плечами и желчно процедил сквозь зубы:

— Слушай, острослов, если вам тут делать нечего, кроме разбора дурацких жалоб, то у меня работы — во!

Он провел ребром ладони по горлу, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и удобно устроился в кресле, вытянув вперед длинные ноги в импортных кроссовках, что не очень-то согласовывалось с прозрачным намеком па жуткую занятость.

— Опарина привезут к половине десятого, — примирительно сказал Андрей, доставая из сейфа папку. — В нашем распоряжении — около тридцати минут, а у меня накопились вопросы.

— Ну, это же надо! — не унимался Гончаренко. — Грамотный правонарушитель пошел, с литературным уклоном. На содержание они жалуются! Чего доброго, скоро будем писать объяснительные, почему в камерах нет кондиционеров, цветных телевизоров и видеомагнитофонов.

— Олег, дело вовсе не в жалобах.

— А в чем?

Кондрашов помедлил с ответом и после короткого раздумья произнес:

— В установлении истины.

Гончаренко пытливо посмотрел на капитана. В течение нескольких секунд никто не проронил ни слова. Наконец майор настороженно спросил:

— Вскрылись новые обстоятельства?

— Пока, к сожалению, нет, — покачал головой Андрей.

— Почему «к сожалению»? — встрепенулся Гончаренко, со злостью рубанув ладонью воздух. — Как прикажешь тебя понимать?

— Олег, от ошибки ведь никто не застрахован, — сдержанно заметил Кондрашов. — Даже Госстрах не дает на этот счет никаких гарантий. Разве тебе никогда не случалось совершить ошибку?

— Свои философствования попридержи для дам или нашего уважаемого шефа, — съязвил Гончаренко. — А что касается ошибок… В отделе кадров — мой послужной список. Можешь полюбопытствовать.

— Помнишь дело Савченко? — Андрей придал лицу невинное выражение.

Майор нахмурил брови.

— Смутно. Столько лет прошло…

— Не так и много. Ты его вел в восемьдесят первом году. Вспоминай: подпоив несовершеннолетнюю Оксану Бавыкину, племянник первого секретаря райкома Виктор Лозовской вывез ее на машине за город, изнасиловал и бросил в лесу.

— Бывшего первого, — вставил Гончаренко.

— Значит, помнишь?

— А к чему ты это, капитан?

— Девушка попала в психиатрическую больницу, ни в чем не повинный Анатолий Савченко, против которого нашлось множество «улик» и «свидетельских показаний», получил восемь лет, а Лозовской по-прежнему ежевечерне сиживал в «Интуристе», «Центральном» и прочих местах культуры и отдыха в окружении молоденьких фей и сынков оч-чень уважаемых родителей. Такая вот ошибочка вышла.

— Так время какое было! — развел руками Гончаренко. — На меня жали со всех сторон! Кроме того, я действительно не знал некоторых обстоятельств дела. Меня поставили перед фактом. Забыл, как это делалось?

— А Ломазов знал все обстоятельства и не соглашался с тем, что его ставят перед фактом, — с вызовом бросил Андрей. — Поэтому вместо очередного звания он тогда заработал очередной выговор с занесением. В отделе кадров имеется его личное дело, можешь полюбопытствовать.

— Конечно, куда мне до Кима Игнатьича! — не без ехидства протянул майор, хотя чувствовалось, что последние слова задели его за живое. — Я — маленький винтик! Могу и не отличить, где порочный круг, а где — круг почета. Другое дело, Ломазов — «человек перестройки».

— Ломазов, в первую очередь, — человек. Независимо от года на календаре, — спокойно и твердо произнес Андрей. Вспышка раздражительности улетучилась, и капитан корил себя за несдержанность.

«Вечно меня заносит не в ту сторону!», — в сердцах выругался он.

Гончаренко, казалось, тоже готов был «сменить пластинку». На его гладко выбритых щеках, в особенности возле висков и над верхней губой проступили мелкие капельки пота. Достав из кармана рубашки тонкий носовой платок, майор принялся осторожно вытирать лицо, словно боясь размазать грим.

— Олег Сергеевич, мы несколько отвлеклись от темы, — сказал Кондрашов, пытаясь придать голосу непринужденность.

— Это точно, — мрачно отозвался Гончаренко. — Много шума и… ничего.

— Не подозревал, что начальник следственного отдела еще и мастер каламбура!

Майор принял комплимент и изобразил покровительственную улыбку.

— Ладно, хитрец, выкладывай свои вопросы.

С ловкостью фокусника Андрей извлек из папки помятый тетрадный листок и протянул майору.

— Что ты думаешь по поводу этой криптограммы?

Выпрямившись в кресле, Гончаренко с изумлением уставился на капитана.

— Так вот из-за чего сыр-бор загорелся! Взрослые дяди ударились в детство? Андрюшенька, про пляшущих человечков я тоже читал в юные годы!

— И все же?

— Смею тебя заверить, — майор насмешливо-назидательно склонил голову, — Давыдов — не резидент вражеской разведки, а Опарин — не связник. Более того, насколько нам удалось установить, их пути-дорожки никогда не пересекались, вплоть до небезызвестного июньского вечера.

— Ну, хорошо, — согласился Кондрашов, по привычке поправляя непослушную прядь волос. — Я и не собираюсь оспаривать твое мнение. Но мне бы хотелось побольше выяснить о них обоих.

Гончаренко выразительно взглянул на часы и неохотно осведомился:

— С кого начнем?

— Если не возражаешь, с потерпевшего.

Майор вновь удобно откинулся в кресле, скривив при этом лицо, отчего на его покатом лбу обозначились глубокие складки.

— Я думал, что тебя больше интересует личность преступника.

— Ты хотел сказать — подследственного? — уточнил Андрей, вкладывая в вопрос особую смысловую интонацию. Впрочем, войдя в роль скептически настроенного учителя, Гончаренко этого не заметил. Пригладив коротко подстриженные светлые волосы, он менторским тоном произнес:

— Давыдов Илья Семенович, шестидесяти четырех лет, по профессии бухгалтер. До ухода на пенсию более тридцати лет проработал на ватной фабрике. Зимой этого года был принят на должность бухгалтера в кооператив «Портретист», но через два месяца уволился и перешел работать распространителем билетов в зональное управление «Спортлото». Женат не был. Проживал в комнате площадью семнадцать квадратных метров в коммунальной квартире по адресу.

— Все это известно из материалов дела, — с чуть заметным нетерпением перебил майора Кондрашов. — Скажи другое: в ходе следствия у тебя не возникали какие-нибудь субъективные ощущения?

— Ощущения? — с сарказмом переспросил Гончаренко. — У меня такое ощущение, что зря ты на эту канитель гробишь время.

Не желая углубляться в полемику, Андрей сокрушенно закивал головой, как бы соглашаясь со своей незавидной участью, но тут же задал новый вопрос:

— Ну, а Опарин?

Вопреки ожиданию, майор недовольно буркнул:

— Погоди! Что за манера перескакивать с одного на другое! — Задумчиво почесав за ухом мизинцем, он более ровным тоном продолжил: — Так вот, мое, как ты выразился, субъективное мнение: ни у кого не было объективных причин убивать Давыдова. Да и кому мог помешать одинокий чудной старикан, для которого единственной радостью в жизни был футбол, который не пропустил ни одного матча и каждый день как на работу ходил на «брехаловку», чтобы в обществе фанатов перемывать кости известным футболистам и тренерам! Жаль, что ты не побывал у него дома. Повсюду — таблицы, афиши, календари, вырезки из журналов с фотографиями команд и отдельных игроков, какие-то выписки, вычисления. Знаешь, как про таких говорят? Ходячая энциклопедия.

— А как его характеризуют окружающие? — скорее ради проформы поинтересовался капитан.

— В зональном управлении Илью Семеновича уважали. Честный, принципиальный, пунктуальный. И при этом — тихий и скромный. Достаточно эпитетов? На ватной фабрике и в кооперативе я справок не наводил. Да и к чему? — не то спросил, не то констатировал Гончаренко. — Понимаешь, у него просто не было врагов или хотя бы явных недоброжелателей. Хищений и растрат не совершал, богатого наследства не оставил, жил себе тихо-мирно.

— И тем не менее…

— И тем не менее, — ворчливо прервал Кондрашова майор, — произошло преступление. А поскольку вопрос «кому это выгодно?» с повестки дня снимается, посмотрим, что представляет собой Глеб Викторович Опарин. Две судимости — мелкое хулиганство и кража. Состоит на учете в наркологическом диспансере. Летун. С женой давно разведен, детей, к счастью, нет. Внешний облик под стать моральному: худое лицо землистого цвета, кривая челка, как у послевоенной шпаны, шрам на подбородке, водянистые злые глаза. В общем, согласно пресловутой теории Ломброзо, клиент на все сто наш.

«Интересно, где это майор видел подследственного с добрыми глазами?», — усмехнулся про себя Андрей.

Не дождавшись ответной реакции, Гончаренко продолжил:

— Хочешь, расскажу как обстояло дело? Двадцать шестого вечером, наглотавшись для куражу какой-то дряни, Опарин в поисках приключений направил свои стопы в городской парк. Благо общежитие, в котором он на птичьих правах проживал последнее время, находится от парка в двух шагах. В тот день прошел сильный дождь, поэтому даже на заасфальтированной центральной аллее было довольно малолюдно, а на боковых — вообще ни души.

— И судьбе было угодно свести на узкой дорожке преступника со своей будущей жертвой! — с ироническим пафосом ввернул Андрей.

— Да, представь себе! — хладнокровно парировал выпад Гончаренко. — Повстречав одиноко прогуливающегося старика, Опарин решил пойти на элементарный гоп-стоп. Скорее всего, действовал он спонтанно. В результате завязавшейся борьбы, прохожий, которым по чистой случайности оказался Давыдов, упал, ударился затылком об ограждающий цветочную клумбу бордюр и скончался от кровоизлияния в мозг. Опарин принялся лихорадочно обыскивать его карманы. При этом, — майор многозначительно повысил голос, — на землю могла выпасть смятая бумажка, квитанция, расческа или еще какая-нибудь мелочевка.

— Так-то оно так, — меланхолично произнес Кондрашов. — Но если все же предположить, что Опарин появился на месте преступления постфактум. Аналогичные случаи описаны в учебниках по криминалистике.

— Фантазии Веснухина, — Гончаренко растянул в усмешке гонкие губы. — У поляков на этот счет есть подходящее изречение: что занадто, то не здраво. — Выдержан короткую паузу, майор вкрадчиво добавил — В конце концов, Опарин признал свою вину.

— Я прослушал запись первого допроса. На мой взгляд, то, что ты называешь «признанием» — блатная истерика, — возразил Андрей. — Готов держать пари: на суде Опарин откажется от своих показаний.

— Несущественно, — небрежно махнул рукой Гончаренко.

— Для кого? — взметнул брови Кондрашов. — Извини, Олег Сергеевич, сейчас не тридцать седьмой.

Начальник следственного отдела исподлобья посмотрел на капитана.

— Спусти пар! Учишь политграмоте?.. Лучше выясни, почему до сих пор не доставлен наш красавец. — Последнее слово майор произнес, подражая Шукшину в «Калине красной».

С удивлением взглянув на часы, Кондрашов потянулся к телефонной трубке. Пока на коммутаторе его соединяли с дежурной частью следственного изолятора, капитан прокручивал в голове узловые моменты предстоящего допроса. Несмотря на показной оптимизм следователя, у Андрея отчего-то возникло предчувствие, что в деле должны-таки отыскаться «белые пятна».

Наконец в трубке раздался рокочущий бас старшины Васильченко.

— Михалыч, ты что там, спишь? — опустив приветствие, недовольно бросил Кондрашов. — Четверть одиннадцатого. Долго нам ждать Опарина?

— Товарищ капитан, тут у нас с оцым Опариным така халэпа выйшла, — понизив голос, промямлил старшина, мешая в кучу русские и украинские слова. — Ночью в камере вин поризав соби вены.

— Как?! — не веря своим ушам, выдохнул Андрей.

В буквальном смысле истолковав вопрос, Васильченко уныло пояснил:

— Вин знайшов дэсь кусок скла с острой кромкой, як бритва…

Гончаренко, побледнев, обескураженно прислушивался к разговору. Внезапно вскочив с места, он выхватил у капитана трубку.

— Он жив?!

— Никак нет, — по уставному отрапортовал старшина и сбивчиво добавил — Под койкой хлопци записку знайшлы.

— Какую еще записку?

— Зараз. «Будьте вы прокляты, гады!»