Игра по системе

ВТОРНИК, 11 ИЮЛЯ

После нелицеприятного разговора с начальником управления Кондрашов возвращался к себе в мрачноватом настроении. И первым, кого он встретил в коридоре, оказался Олег Гончаренко. Майора Андрей не видел несколько дней, но догадывался, что тот с повышенным интересом следит за ходом расследования. Коротко поздоровавшись, Кондрашов приостановился возле дверей своего кабинета.

— Опального боярина уже и в гости не приглашают, — притворно вздохнул майор.

— Заходи, — не приняв предложенного тона, сухо сказал Андрей, распахивая дверь.

Гончаренко не заставил себя упрашивать. Войдя в кабинет, он по-хозяйски расположился на стуле возле приоткрытого окна и принялся вполголоса напевать: «Не сыпь мне соль на рану», безбожно перевирая мотив.

— У нас что, намечается конкурс «Песня-89»? — не выдержал капитан.

— Ловко ты вчера заманил в машину эту парочку! — проигнорировав реплику, с наигранным энтузиазмом произнес начальник следственного отдела. И привычно почесал за ухом мизинцем.

— А толку-то? — пожал плечами Андрей, отметив про себя осведомленность коллеги. — У Салахова — стопроцентное алиби, а доказательств соучастия в преступлении Щербаковой у меня пока нет.

— И все же я бы на твоем месте подержал их трое суток. По крайней мере — официантку.

— Но для этого сперва нужно предъявить обвинение, — возразил Кондрашов. — А что прикажешь инкриминировать Щербаковой? Свидетельские показания дружинника она с легкостью необыкновенной свела к нулю.

— А результаты экспертизы?! — искренне возмутился майор.

— Да, от тебя ничего не утаишь, — усмехнулся Андреи. — Во-первых, почерковеды закончили работу только сегодня. Во-вторых, их выводы подтверждают версию, что официантка — подставное лицо. И не нужно обладать сверхпроницательностью, чтобы догадаться, кто истинный обладатель выигрыша.

— Кто? — невольно понизил голос Гончаренко.

— Преступник. И поэтому Дина Кондратьевна нужна мне на свободе. Надеюсь, она приведет нас к тому, кто так тщательно скрывает свое имя.

— Значит, причастность к делу Глеба Опарина ты отверг окончательно? — с деланным безразличием спросил майор. — А разве нельзя допустить такой вариант: некто использует Опарина в качестве слепого орудия преступления, а сам находится неподалеку, чтобы в случае чего вмешаться в ход событий?

Андрей молча уставился на собеседника, словно пытаясь отыскать скрытый дефект на полотне маститого художника.

Допустить можно все, что угодно, — наконец произнес он, — но в данном случае имеется одно обстоятельство, исключающее такую возможность.

— Какое обстоятельство?

— Самоубийство Опарина. Не проще ли ему было «прозреть» и сдать с потрохами своего работодателя?

— Ну, знаешь ли!.. — Гончаренко нервно простучал пальцами по подоконнику. — Я тебе уже высказывал свое мнение по поводу этого… самоубийства.

— Олег, ты заблуждаешься.

— Хорошо. Пусть я не прав. Но ты, надеюсь, понимаешь, что обсуждать мотивацию поступков морально опустившегося типа с нарушенной психикой — все равно что… — не найдя подходящего сравнения, майор обиженно махнул рукой.

Короткий стук в дверь положил конец затянувшемуся молчанию.

— Разрешите, шеф? — веснушчатое лицо Николая Лукьянченко показалось в дверном проеме. Завидя начальника следственного отдела, лейтенант смущенно поздоровался и остановился на пороге.

— Извините, вы заняты?

— Заходи, Николай, — приветливо кивнул Кондрашов, радуясь возможности прекратить тягостный разговор.

Гончаренко уловил перемену в настроении капитана. Поднявшись со стула, он церемонно преклонил голову,

— Не смею праздной болтовней отнимать драгоценное время нашего угрозыска. — Майор выдавил суррогат улыбки. — Вы все же обдумайте на досуге мою версию, Андрей Владимирович.

— Досуг нам только снится, — отшутился Андрей.

Когда за майором захлопнулась дверь, Лукьянченко недоуменно взглянул на Кондрашова:

— Что с ним, товарищ капитан?

— Ничего. Естественная реакция человека, попавшего в чертовски неприятное положение, — неохотно ответил Андрей. — У тебя вопрос?

— Нет. Хотел отчитаться о проделанной работе.

— По квартирным кражам?

— По кооперативу «Портретист», — ничем не выдал удивления лейтенант.

— А-а, — протянул Андрей, вспомнив, что на прошлой неделе поручал Лукьянченко исподволь заняться кооперативом.—Так что там у нас?

— У них, — озорно блеснув чуть раскосыми карими глазами, поправил начальника Николай. — В «Портретисте» все покрыто мраком секретности. Можно подумать, что они опасаются посягательств со стороны конкурирующих фирм на технологию изготовления черно-белых и цветных фотопортретов форматом восемнадцать на двадцать четыре. — Лейтенант саркастически улыбнулся. — Но я вышел на одного мужичка, который посвятил-таки меня в тайны Бургундского двора.

— Что за мужичок? — в голосе Кондрашова прозвучало едва заметное любопытство и в то же время некоторая отчужденность.

— О, это яркая индивидуальность, — живо откликнулся Лукьянченко. — Тощий, как вешалка, неопределенного возраста, с длинными отвислыми усами, орлиным носом, горящими черными глазами и трехдневной щетиной на бледном лице. Любитель поговорить за парой кружек пива о духовной нищете общества и полном забвении культурного наследия. Отец трех детей от двух жен. В недалеком прошлом — оперный певец, тенор, а ныне — безработный фотограф, уволенный из «Портретиста». Зовут его — Александр Маркович Старобинский. — Прервав поток красноречия, лейтенант взглянул на Кондрашова, но тот продолжал хранить молчание. — В кооператив он устроился в апреле этого года и продержался там ровно месяц — до первой реализации, после чего Геннадий Арнольдович указал ему на дверь.

— И где ты выудил эти сведения? — не выдержал Андрей.

— В пивбаре, — хмыкнул Лукьянченко. — У нас сложились на редкость доверительные отношения. Через пятнадцать минут знакомства Старобинский обращался ко мне не иначе как «мой кум Никуша», а я называл его «Шурик».

— Чем же этот Шурик не угодил требовательному начальству?

— Тут целая одиссея, — потер руки лейтенант. — Во-первых, попасть в кооператив не так-то просто. На все существует определенная такса. Ксива договорника стоит триста рублей, липовая запись в трудовой — двести, хочешь уйти на «вольные хлеба» — работать с кооперативным удостоверением на себя — пятьсот плюс ежемесячно сто пятьдесят. Во-вторых — план. В зависимости от мзды он может быть большой, средний и ничтожно малый. И, наконец, взаиморасчеты. Платежная ведомость — чистая фикция. В ней договорник только расписывается, а деньги из рук на руки выдает хозяин. Со Старобинским было заключено следующее «джентльменское» соглашение, которое, естественно, ни в каких документах не фигурирует: на план — сто заказов в месяц, из которых «Портретист» перечисляет алименты и прикарманивает разницу, а за весь сверхплановый набор Лекарь платит по три рубля плюс по два рубля за реализацию и «командировочные» на дорожно-транспортные расходы. Графские условия.

— Куманек Никуша, по-моему, в тебе заговорила зависть среднестатистического обывателя, — улыбнулся капитан.

— Ничего подобного, — энергично замотал головой Лукьянченко. — Но слушайте дальше. Старобинский как дурак прокантовался две недели в Тюменской области, благодаря природным способностям и коммуникабельности взял около трехсот заказов, или, как говорят фотонаборщики, «луриков», и на крыльях надежды полетел к своему благодетелю. А там происходит небольшая заминочка. Оказывается, все расчеты только после «кидки». Делать нечего, Александр Маркович терпеливо ждет, пока лаборанты и ретушеры выполнят работу, как вдруг случайно узнает, что свежеиспеченные портреты уже находятся в пути. Он — к Лекарю. В чем, дескать, дело? А тот ему] преспокойно объясняет: так, мол, и так, твой первый набор — пробный, если не будет большого процента «лома», значит, ты в расчете за трудоустройство и со следующего месяца будешь получать «как договаривались». Когда до Старобинского наконец дошло, что его облапошили, он с кулаками набросился на Геннадия Арнольдовича. В результате— оба очутились в Краснозаводском райотделе. Там после отеческой беседы, дежурный следователь Грицина составил протокол, а затем отпустил кооператоров улаживать взаимоотношения на общем собрании «Портретиста». Как вы сами понимаете, никакого собрания не было и в помине. Лекарь выдал строптивому работнику сто рублей «на погашение дорожных расходов» и расторг с ним договор. Такая вот история.

— Знаешь что, — развеселился Андрей, — напиши фельетон в газету. Что-нибудь типа «Портретист» в профиль и анфас». Получишь гонорар. А еще лучше — составь рапорт и передай его Айвазову в ОБХСС. Это хлеб их отдела.

— Я бы так и поступил, если бы не одно «но», — загадочно произнес Лукьянченко.

— Ты это о чем? — мгновенно посерьезнев, отрывисто бросил капитан.

— Дело в том, что Геннадий Арнольдович Лекарь… исчез!

Ответ поверг Андрея в замешательство.

— Как — исчез? Я ведь на прошлой неделе с ним разговаривал!

— Вот после этого он и исчез, — невозмутимо заключил лейтенант.

— Да что ты заладил: «исчез, исчез»! — завелся Кондрашов. — То невозможно прервать твои разглагольствования, то каждое слово — хоть клещами вытягивай! Откуда информация?

— От его жены, — с затаенной обидой в голосе лаконично ответил Николай.

— Ты можешь объяснить толком? — едва сдерживая нетерпение, Андрей до хруста в суставах сцепил пальцы.

— Вот я и говорю, — сдержанно откашлялся Лукьянченко, — придумал я простенькую солдатскую причину и пошел с участковым Иваном Бурко на Алуштинскую. Звоним. Открывает молоденькая женщина. Прическа в беспорядке, под глазами — темные круги, а в глазах — вопрос. Не успели мы представиться, как она вдруг спрашивает: «Что с Геной?» Я, признаться, немного опешил. Тут, говорю, недоразумение. Мы с товарищем Бурко зашли к вам по поводу проверки паспортного режима. А она: «Нет, вы мне лучше всю правду скажите!..»

— Погоди, — перебил лейтенанта Андрей. — Когда это было?

— Сегодня утром.

— Продолжай.

— Так вот, — Николай сделал волнообразное движение рукой, — в результате наводящих вопросов ситуация приняла следующие очертания: в воскресенье днем супруга Лекаря прибыла с курорта и, естественно, сразу поехала домой. Дома никого не было, во дворе заунывно выл пес, на кухонном столике горкой возвышалась неприбранная посуда с остатками пищи. Людмила Сергеевна решила, что Геннадий находится у матери и позвонила Софье Яновне, но та сообщила, что в этом месяце сына в глаза не видела, а заодно выразила свое «фэ» по поводу «полного отсутствия элементарной заботы о престарелых родителях». Никто из соседей, знакомых и работников кооператива с четверга Лекаря не видел. И за все это время — ни звонка, ни записочки.

— Очень интересно. Выходит, мой визит побудил Геннадия Арнольдовича уйти в бега. — Делая вид, что он размышляет вслух, Кондрашов пытался хоть как-то увязать странный факт исчезновения председателя правления кооператива с убийством Давыдова, выигрышем в «Спортпрогноз», официанткой, Салаховым…

— Вам видней, шеф, — словно издалека донесся до капитана голос Лукьянченко. — Я посоветовал Костиной подать заявле…

— Кому?! — подскочил на стуле Андрей.

— Людмиле Сергеевне Костиной — жене Лекаря. Подать заявление, — обескураженно повторил лейтенант.

Обхватив голову руками, Кондрашов отрешенно уставился в потолок. Разрозненные нити расследования в одно мгновенье сплелись в тугой узел вокруг предприимчивого хозяина «Портретиста». К казалось бы бесперспективной связке Давыдов — Лекарь добавилось решающее звено — вратарь футбольной команды. Теперь оставалось обнаружить связь с Щербаковой.

— Ну, конечно! — напрочь позабыв о присутствии в кабинете подчиненного, внезапно воскликнул капитан, с глаз которого словно спали шоры. — Геннадий Арнольдович Лекарь — он же Герольд!..