Игра саламандры

5

Все происходит очень быстро.

Даже глаза не успел открыть, а уже с пакетом на голове.

Сопротивляться в этой ситуации – только делать себе хуже. В общем, пока Оливо стаскивают с кровати и волокут к двери, он пытается сосредоточиться на происходящем, понять, что может сыграть ему на руку: звуки, запахи, количество вцепившихся в него ладоней, с какой силой они удерживают его и с каким напором толкают.

Первое, что удается оценить: нападавших трое, и на выходе из его комнаты они сразу свернули направо по коридору.

– И не вздумай открывать рот! – приказывает один из похитителей.

Избитая киношная фраза, сказанная с легким колумбийским акцентом, плюс кольцо с черепом, который, он чувствует, впивается ему в ребро, не оставляют сомнений, что один из трех – Пабло. Только он, впрочем, и может отдавать такие нелепые приказы. Во-первых, потому, что Оливо и так все время молчит, а во-вторых, потому, что у него осталось всего семьдесят пять слов и он воспользуется ими, когда сочтет нужным, – подсчет обнуляется в пять утра, а сейчас, должно быть, три. Почему в пять? Мои капризы, мои правила. Не знаю, понятно ли объясняю.

Конечно, можно было бы несколько слов и потратить, чтобы прокричать: «Гектор, Даниела, спасите, меня убивают!» Это было бы благоразумно, ведь несут его вверх по лестнице, ведущей на террасу третьего этажа, – видимо, намереваются сбросить оттуда вниз. Но порой прихоти доводят до смерти чаще, чем неизлечимые хронические болезни.

– Пошевеливайся, дебил! – командует Пабло. Он тащит самую тяжелую часть тела – туловище, в то время как двое других волокут ноги. – «Пошевеливайся» – в каком смысле? Несете меня на руках, словно диван весом в пятьдесят шесть килограммов, с мешком на голове! Ты хоть раз слышал, чтобы мебельные грузчики, когда прут диван на третий этаж, требовали от него: «Пошевеливайся, дебил!»?

В этот момент обоняние Оливо четко улавливает смешанный запах сигарет «Кэмел» и дешевого геля для волос. Галуа! Ведь это он держит его за правую ногу, в то время как третий… Мунджу?

Нет, руки слишком маленькие, нерешительные и слабые. Точно не он.

И потом Мунджу вырубил бы его еще в кровати и сам понес бы на плече, как подбитого кролика. Уж не говоря о том, что от Мунджу пахнет сырой дичью, скотобойней, ливанским гашишем и подземельями Бухареста, где он вырос. В то время как долетающий до Оливо аромат, если исключить душок сырого лука изо рта Пабло и вонь «Кэмела», смешанную с гелем Галуа, – это… это… ацетон – лак для ногтей.

Ацетон, маленькие и слабые ручки, коротенькие пальцы и неуверенные движения – скорее всего, из опасения сломать ноготь… Конечно же, третий – это третья. Но кто? Джессика – нет, слишком королевская особа, а Федерика не удержала бы так долго рот на замке. Тогда остается только Гага. Точно – она. Ритуал посвящения перед принятием в свиту. Крещение на крови.

Оливо негромко хихикает. Он ведь решил уравнение.

– Ах ты, дебил, еще смеешься, зараза такая, – шипит Пабло вонючим луковым ртом прямо у самого его уха.

Один из троих открывает скрипучую дверь, ведущую на террасу. Холодный ночной воздух охватывает Оливо. Он одет в легкую тесную пижаму, которую носит с восьми лет.

Оливо знает: теперь, когда они добрались до террасы, мешок с него снимут. Во-первых, потому, что никто не поверит в самоубийство, если его сбросят с мешком на голове. Во-вторых, потому, что стягивать его, когда в нем уже будет раздробленный череп, – работа мерзкая и кропотливая, которую даже Пабло не согласился бы выполнять. Более того, он узнал специфический кожаный запах мешка – это один из тех пакетов от новехонькой обуви, которую Мунджу покупает себе каждый месяц на деньги от продажи наркотиков. Так что нетрудно представить, кто окажется перед ним, когда мешок с головы будет стянут, – молодец, Оливо, на самом деле ты многое знаешь для человека, чей мозг вот-вот разлетится по всему двору.

Капюшон-пакет сдернут одним рывком.

Темно, но с парковки немного подсвечивают фонари.

Их света хватает ровно настолько, чтобы Оливо мог разглядеть всех семерых, окруживших его. Пабло, Гагу и Галуа, которые притащили пленника сюда, Октавиана, разумеется придумавшего все это постановщика спектакля, Мунджу, Джессику и Федерику, терпеливо ожидающих на террасе.

– Почему рот не заклеили? – спрашивает Мунджу.

– Прости, я забыл.

Пабло достает из кармана рулон скотча и пытается оторвать кусок зубами. Полоска у него получается слишком короткая и повисает на пальцах. Пробует еще раз, пока остальные наблюдают за ним, включая Оливо, которому Галуа держит скрученные за спиной руки.

Ничего не получается. Пабло раз за разом откусывает полоску скотча, но все время слишком короткую. Минуты бегут, и ситуация становится гротескной: Оливо в пижаме терпеливо ждет, когда ему заклеят рот, допросят, не поверят и сбросят вниз. Пабло потеет и плюется кусками скотча на террасу, хотя подразумевается, что терраса должна быть незаметным и тихим местом преступления.

– Давай сюда, я сделаю! – не выдерживает Октавиан. Он единственный из всех, кто, как полагает Оливо, обладает хоть каким-то чувством юмора.

Его челюсти за один раз отхватывают кусок скотча нужного размера, и вот уже рот у пленника заклеен. Покончив с этим, Октавиан мастерски заматывает ему запястья за спиной, освобождая Галуа от обязанности держать их.

Теперь Оливо в беспомощном состоянии: рот заклеен, руки связаны, – всего-то и требовалось (!); да, похитители нынче уже не те. Не знаю, понятно ли объясняю!

– Хочу знать, как ты обнаружил. – Вот наконец-то Мунджу может спросить.

Оливо смотрит на него в упор. Слабый луч света от фонаря, казалось, ломается об огромную бычью голову и шею Мунджо, очерчивая его массивный силуэт. По сути, в тусклом свете только он и выделялся черным пятном.

– Как ты узнал, где я прячу травку? – по-новому сформулировал свой вопрос Мунджу, думая, что Оливо не расслышал.

Он, конечно, слышал, но скотч…

– Может, сейчас-то как раз и не стоило заклеивать ему рот, – замечает Гага.

Остальные переглядываются. Нехорошо, когда самые недоразвитые указывают тебе на недостатки.

Мунджу протягивает свою огромнейшую лапу и срывает клейкую ленту. К счастью, у Оливо нет усов и бороды, если только не считать небольшой подростковый пушок над губой, – во всяком случае, он-то у меня есть; охренеть как больно!

– Про мои дела, – повторяет Мунджу в третий раз. – Как ты узнал?

– Я ничего не знал, – произносит Оливо. – Не я им рассказал. – И вот теперь у него остаются только шестьдесят восемь слов.

Мунджу берет его за плечо своей ручищей весом и размером с питона и толкает к краю террасы.

Остальные молча, змейкой тянутся следом, как дружеская компания, направляющаяся в Колизей[37], чтобы посмотреть на трагедию очередного несчастного – задранного львами, заколотого гладиатором или распоротого быком, – время идет, но какие были забавы, такие и остались. Не знаю, понятно ли объясняю.

Остановились.

Перед Оливо теперь распахнулось пространство высотой в два нижних этажа – полные девять метров, ведь речь идет о старом заводе. Внизу блестит мокрый цементный двор, готовый принять внушительный кряк его черепной коробки. Он сожалеет, что Гектор и Даниела найдут его завтра утром в этой пижаме, которую никто, кроме Азы, раньше на нем не видел, – кто знает, куда провалилась эта болтливая зараза именно сейчас, когда она так сильно нужна…

– Последнее предупреждение, – говорит Мунджу.

Все, что Оливо мог сказать, он сказал и теперь молчит.

Мунджу нагибается, словно хочет связать его ботинки. У Оливо, однако, ботинок нет, так что Мунджу хватает его за голые лодыжки и опрокидывает вниз в пустоту, словно вытряхивая за окно крошки со скатерти.

Оливо падает вниз головой метра на два и зависает.

Мунджу встряхивает его еще разок, давая понять, что может отпустить в любой момент. Все будет зависеть от того, что Оливо намерен рассказать. Хотя, вероятно, при любом раскладе он окажется внизу, но только после признания.

Оливо раскачивается, как маятник, повернутый лицом к окну второго этажа. А развернули бы его в другую сторону, Оливо увидел бы лес, отделяющий их от остального мира, и дорогу, которая пересекает лес, и каждый день по ней сюда приходят воспитатели, директриса, поставщики, ремонтники отопления, малочисленные родственники, навещающие и…

– И что теперь, взбалмошная голова? – слышит он шепот.

Моргнув, он вдруг видит совсем рядом со своим носом лицо Азы.

Она открыла окно и опирается на подоконник. Оливо не представляет, как она забралась в комнату Федерики и Гаги, но сейчас это кажется ему наименьшей проблемой.

– Скажешь или нет? – свысока поторапливает его низкий голос Мунджу. – У меня уже руки устали. Скоро придется тебя отпустить.

– Помоги мне! – тихо и коротко шепчет Оливо, чтобы не разбрасываться словами, которые, скорее всего, ему еще понадобятся.

– Что говоришь? – спрашивает Аза и, как всегда, нагло улыбается.

– Помоги мне, черт возьми! – немного громче шепчет Оливо, и у него остается шестьдесят пять слов.

– А-а-а! «Помоги мне»! Думаю, теперь идея про чуму и холеру тебе не кажется такой ужасной. Потому что, говоря по правде, не знаю, имеет ли смысл вообще спасать того, кто не слушает добрых советов. С точки зрения эволюции может быть нанесен урон прямо всему роду человеческому. Что скажешь?

Оливо качает головой. Утвердительный ответ занял бы слишком много слов, а те, что у него имелись, он уже почти все потратил днем с той… ладно, промолчу…

– Эй, смотри, я тебя слышу, любитель пармидзана! Итак, чего добиваемся? Мунджу сильный, но рано или поздно…

– Останови его!

Осталось шестьдесят восемь…

– Я? Останови сам! Достаточно сказать, как обстоят дела. Если все-таки предпочитаешь оказаться внизу, обещаю, что похороним тебя с твоими шестьюдесятью восемью словами в вентиляции, в душевой, в тесной пижаме и с шерстяной шапочкой на голове… Кстати, теперь понимаю, почему ты не снимаешь ее даже ночью. Всегда может случиться, что тебя похитят зимой и отнесут на террасу…

– О’кей, – кричит Оливо, – подними меня!

Мунджу отзывается, подтягивает его и швыряет, словно гусеницу, на щебенчатый пол террасы. Теперь, когда полет не состоялся, остальные отступают от края. Бесполезно высовываться, когда есть риск упасть.

– Говори, сволочь! – решает закрыть вопрос Мунджу.

Оливо садится, опираясь спиной о бордюр террасы. Важно не только принять достойное положение, но и разогнать кровь, прилившую к голове.

– Это Джессика, – произносит он.

Мунджу поднимает уголок рта. Это он так смеется. Потом оборачивается к остальным, они тоже смеются, включая Джессику, которая по этому случаю надела любимую пижамку и беретку с кошачьими ушками, украденную в каком-то торговом центре.

– Понимаю, что ты в отчаянии, – говорит Мунджу. Когда хочет, он умеет правильно говорить. – Но тебе не кажется, что обвинять мою девушку – хреновая затея?

Оливо не может не согласиться, и все же…

– Хотела послать тебя, – произносит.

– Послать меня? – усмехается Мунджу, обнажив широкие и редкие зубы, как у бегемота Hippopotamus amphibius. – Зачем ей хотеть, чтобы я ушел? – Фраза, конечно, сформулирована не очень грамотно, но чего ждать от того, кто до тринадцати лет жил, кое-как перебиваясь подачками вперемешку с жестокостью в подземельях Бухареста?

– Вчера, – говорит Оливо, – в зале.

– Что в зале?

– Ты спросил, новые ли у нее духи.

– Ну?!

– Это «Деним»[38], которые Октавиан купил ей два дня назад. Они только что встречались в трансформаторной будке. – И Оливо указывает на небольшую кирпичную будку на террасе. – Они занимаются этим там уже два месяца. Как раз над моей комнатой. Ключи прячут под первой деревянной ступенькой лестницы. Проверь.

Улыбка еще не сошла с лица Мунджу, но выражение глаз поменялось.

Он поворачивается и смотрит на остальных, не решивших еще, что делать: продолжать смеяться, убегать или сгребать не спеша щебенку с пола террасы и бросать в Оливо, – нужно время, но ведь за пару минут хорошую работу не сделать! Не знаю, понятно ли объясняю!

– Любимый! – произносит Джессика. – Ты ведь не станешь всерьез воспринимать слова этого таракана! – Но по ее экранной улыбке пошли помехи. Октавиан между тем закурил – возможно, чтобы заглушить аромат лосьона после бритья.

– Первая ступенька, – повторяет Оливо, зная, что больше слов для аргументации у него нет.

Мунджу стремительно бросается к лестнице. Компания расступается. Он пролетает мимо, ни на кого не глядя.

Когда скрывается за дверью, на террасе повисает напряженная тишина.

Ему хватило бы нескольких секунд, чтобы пробежать двенадцать ступеней вниз, поднять последнюю доску и удостовериться, что ключей нет, – так, вероятно, думают все: после чего наконец-то сбросим вниз этого чертового Оливо, который и так слишком много времени отнял у нас с этой своей историей, и, вообще-то, уже довольно холодно, черт возьми!

Однако минуты идут, а Мунджу не возвращается.

Две. Три. Четыре.

Гага, Федерика и Пабло начинают переглядываться. Октавиан с каменным лицом курит. Джессика время от времени поглядывает на Оливо, при этом контролируя свои ногти со скрупулезностью мясника, который точит ножи.

– Я ухожу, – вдруг произносит Галуа.

Пабло и Гага другого и не ожидали, поэтому тоже разворачиваются и идут за ним. Остаются Октавиан, Джессика и Федерика.

– Мне шестнадцать, – говорит Джессика. – Знаешь, что это значит?

Оливо знает.

– Это значит, – тем не менее поясняет она, – что я остаюсь здесь как минимум еще на два года. Точно так же, как и ты. Это значит, что если раньше ты был в дерьме, то теперь в дерьме в двойном объеме! Удачи, лузер!

Она поворачивается в своей любимой пижамке и уходит в сопровождении Федерики – ведь настоящая подруга никогда не бросает в трудные минуты.

Последний, кто покидает сцену, – это Октавиан. Но прежде чем уйти, он с миллиметровой точностью щелчком пальцев запускает сигарету в Оливо, она приземляется тому прямо на живот. Гиена злобно смеется и исчезает.

Оливо, оставшись один, изучает образовавшуюся на пижаме дырочку от зажженной сигареты, которую ему не сразу удается сбросить с себя из-за испуга. Да это было и нелегко, если принять в расчет, что его руки связаны за спиной.

– Знаешь разницу между цианидом и мышьяком?

Оливо поворачивает голову. Аза, сидя на бордюре, напряженно вглядывается в сумрак ночи и раскачивает ногами в бездонной темноте.

– Цианида достаточно одной капли – и человек умирает, ничего не почувствовав, – говорит она. – Поэтому Гитлер, Геббельс и другие нацисты держали его всегда при себе в капсуле, готовой к употреблению. Они и приняли его, чтобы их не схватили живыми, – предусмотрительные сукины дети. Мышьяк же наоборот – совсем другая история. Принимая его каждый день в небольших дозах, можно спровоцировать пигментацию, кожные травмы, рак легких или желчного пузыря, диабет и сердечно-сосудистые заболевания. В результате от него тоже умирают, но очень медленно и болезненно.

Оливо не спускает глаз с пакета, который ему надевали на голову и который так и остался лежать на полу.

– Тебе как хотелось бы умереть: медленно от рук Джессики или лучше одним махом от рук Мунджу… – Умиротворенная, Аза разводит руками. – De gustibus![39]

Оливо мог бы прокричать ей в лицо, что именно она убедила его рассказать Мунджу про Джессику и Октавиана, об их плане выгнать Мунджу из приюта, потому что, пока он там находится, Джессике не хватило бы смелости бросить его. Но Оливо слишком обессилел, чтобы кричать.

И потом, у него оставалось всего три слова, которые он решил израсходовать так:

– Аза!

– А!

– Иди в жопу!