Игры на раздевание

Глава 7. Глупые шутки

What a Day London Grammar

В двадцать два у меня ещё не было мобильного телефона. Ну вот так, у всех уже был, а у меня ещё нет. Вещь дорогая, а звонить мне особо некому, матери только или Адити. В общем, в планах телефон был, но до дела они не доходили.

– Вик, это консьерж… там в холле кто-то тебя хочет! – голос Адити вынимает меня из глубинной депрессии, сожалений и жалости к себе.

Я лежу на своей кровати у окна, свернувшись калачиком и укрывшись с головой большим одеялом, рядом стоит Адити и протягивает мне свой сотовый. Внезапно в её глазах проявляется понимание:

– Ааа… это твоё воскресное недоразумение… наверное. Ну, ясно.

И в трубку:

– Её нет, она уехала и вернётся не скоро. Что значит, видел утром?! Утром ещё была, потом уехала. Куда-куда, к тётке в Калгари!

От неожиданности я отрываю тяжёлую голову от подушки, сажусь на кровати и отмечаю, что мир ничуть не изменился: пока я рефлексирую по поводу своего фиаско, Адити всё так же прекрасна, активна и изобретательна. Ночные приключения чуть подпортили её макияж и укладку, но в целом она выглядит вполне жизнерадостной и довольной судьбой. В отличие от меня.

– Что он сделал? – первый же вопрос.

– Ничего. Он тут ни при чём.

– Нет уж, извини! Если я участвую в этой мелодраме, то, по крайней мере, имею право знать состав преступления!

– Он ничего не сделал…

– Совсем ничего? – и тут нужно отметить её искреннее удивление: Адити ожидала от британца чего угодно, но только не бездействия.

– Сделал, что должен был, и я ушла. Тема закрыта, Адити.

Подруга мягко приземляется на край моей кровати:

– Ты знаешь, в первый раз редко кто получает удовольствие…

– Да не в этом дело!

– А в чём?

Адити не глупая девушка, и это – одна из причин её эксклюзивного билета в зону моего поражения:

– Боже… только не говори, что ждала от него предложения руки и сердца!

Я пытаюсь ответить, но… не могу – в горле ком, и все силы уходят на то, чтобы проглотить его без осложнений.

– Ну ясно… – констатирует бывалый, не скрывая разочарования. – Я думала, ты умнее. Признаться, я удивлена, что он вообще сюда прискакал. Чего хочет?

– Мне откуда знать?!

– Ну-ну… – кивает и подходит к окну. – Да, это он, твой двухметровый британец. Стоит, подпирает свой Бьюик, тоже мне… принц на хромом коне!

Затем с чувством добавляет:

– Красавчик! Причём во всех смыслах: и девку самую упёртую уложил и лицо не теряет. Ну а внешне так и вообще: реально КРАСАВЧИК! Ну ладно, пойду узнаю, чего он хочет.

– Не смей!

И тут же выкручиваюсь:

– Я же уехала! Он поймёт, что ты соврала!

– Ох, детка… тебе точно двадцать два? Он и так знает, что никуда ты не уезжала, и стоит на самом видном месте как раз потому, что уверен – ты его видишь.

– Не вижу.

– Я сейчас выйду, и ставлю триста баксов, что ты подскочишь к окну!

Баксы свои она не заработала, потому что к окну я не подскочила… а тихо и незаметно подкралась: ОН, действительно, стоял, подпирая поясницей машину, ту же самую, на которой подвозил нас пару недель назад.

Адити подошла к нему, взглянула на наше окно, но, не обнаружив в нём меня, сосредоточилась на Кае. Говорили они недолго, и выяснить ей удалось только очевидное:

– Он сказал, что обидел, но не уточнил, как. Так ты расскажешь или нет?

И я рассказала. Как будущий медик будущему медику. Как женщина женщине.

– Ты предложила ему секс?!

– Да. А разве не ты говорила, что…

– Чёрт, Викки! Я шутила! Нет, ну… чёрт, чёрт, чёрт! – она вскакивает с моей кровати, прижимая свои красивые пальцы к глазам, и качает головой.

Я тоже поднимаюсь и держу себя руками, чтобы не распадаться на атомы. Отдышавшись, Адити кладёт руку на мою поясницу:

– Не переживай, всё образуется. Смотри вон, под окнами же стоит… ждёт тебя. Значит, всё так и должно было быть.

– Что я сделала не так?

– Понимаешь, Вик… Секс на один раз – это самая крутая вещь на свете, но он – не всегда то, что нужно в данную минуту, и не то, что приемлемо с каждым. Вот Олсон, он на один раз, понимаешь? А Кай… нет, ну и он тоже вполне пригоден для одного раза, но… он другой и ищет другого, это же видно!

– Как?

– В его глазах.

Я сжимаю голову руками. Сдавливаю её изо всех сил и ненавижу. Ненавижу за тысячи или миллионы грёбаных лишних нейронных связей, мешающих мне видеть то, что видят другие, не дающих полноценно жить среди них.

– Этот парень… интересный. Даже мне он интересен не на один раз, жаль только нищий. Смотри на его Бьюик, смех один. Чем на таком корыте, лучше уж пешком!

– Или на автобусе…

Адити смеётся, и я невольно улыбаюсь, потому что машина у него, действительно, страшненькая. Внезапно обнаруживаю, как всё-таки важны в жизни другие люди. Одиночество – не самая правильная форма существования.

Кай ещё долго не уезжал и теперь он точно знал, где наше окно, поэтому смотреть в него могла только Адити, я же – лишь осторожно поглядывать.

В груди громыхало, душа рыдала, а он всё стоял. И пока стоял, я не спала – уснёшь тут, как же. Уехал в четверть первого ночи, и Адити, способная держать руку на пульсе даже сквозь сон, поинтересовалась:

– Уехал?

– Да.

– Ему на работу к пяти утра. Он на стройке вкалывает.

– Ты откуда знаешь?

– Он живёт в одной квартире с другими ребятами: Олсоном, Лейфом, Мариной и Дженной. Я у Олсона спросила.

– Надо же, прямо как в сериале «Друзья».

– Так и есть, все они – его друзья.

Вечером, около семи, Кай приехал опять. И я снова не вышла. Не из вредности: просто… мне ещё слишком тяжело. На этот раз он не стоял, подперев машину, а был в ней.

– Он спит, – констатировала Адити, внимательно изучившая Бьюик через свой мини-бинокль. – Наверное, на стройке работать не то, что девок невинности лишать…

– Ладно тебе, не язви.

– Уже защищаешь? Ну-ну…

На следующий день он придумал кое-что получше: заявился в приёмную клиники своей матери. Думаю, мне сразу понравился его взгляд – слишком серьёзный.

– У Вас снова симптомы? – не менее серьёзно вопрошаю я, не отрывая глаз от своего компьютера.

Он не отвечает. Просто стоит и ждёт, пока не посмотрю ему в глаза. Долго. И это напрочь выбивает из колеи, настолько, что я теряю уверенность в правильности выбранной стратегии.

Я не вредничаю, просто всё это вместе – озеро, его руки на мне, ночь, боль, унижение и его упорное нежелание оставить меня в покое, особенно последнее – это слишком для меня. Это слишком много для человека, который с рождения варился сам в себе и своём мире, где других людей кроме него почти не было.

Неожиданно на помощь приходит его мать:

– Кай?! – её удивлению нет предела. – Что ты здесь делаешь, сынок?

– Я на минуту, – бросает мне и направляется к матери, берёт её за локоть, приняв перед этим традиционный, по-видимому, поцелуй в щёку, и уводит. Как только они скрываются в её кабинете, я бегу к напарнице Сонате, раскладывающей лекарства для сегодняшних пациентов:

– Соната! Передай, пожалуйста, миссис Керрфут, что у меня внезапно начались критические дни, я ужасно себя чувствую и ухожу домой!

– Ладно… – выпучивает глаза Соната. – Таблетку Адвила дать?

– Я уже приняла, спасибо.

Терять эту работу пришлось бы в любом случае, так что, какая разница, когда? Отец хоть и давно умер, но в средствах мы с матерью никогда не нуждались – он позаботился обо всём заранее. И, выбирая профессию, финансовый аспект обучения я не принимала во внимание – и это тоже было улажено отцом заранее – у меня имеется массивный Образовательный План по государственной программе. Поэтому работаю я по большей части из принципа. В кампусе живу тоже из принципа, но только не моего – мать так решила. Собственно, именно благодаря этому её решению у меня и появился первый в жизни и единственный друг – Адити.

На остановку не бегу, знаю уже: парень по имени Кай достаточно прыток, чтобы просчитать, где именно меня искать. А учитывая частоту, с которой ходят наши автобусы, шансы быть пойманной на остановке внушительны.

Но всё это было лишь глупым оттягиванием неизбежного. Вечером его машина не появилась на нашей парковке, и я решила заглушить раздрай в душе бегом. Он поймал меня сразу же, как выскочила из парадного: легко схватил в охапку и поволок за угол – подальше от глаз консьержа. Я не кричала – знала, чьи это руки. Даже слишком хорошо знала их.

Он поставил меня на скамейку, чтобы наши лица находились на одном уровне, и он мог бы беспрепятственно смотреть мне в глаза.

И снова этот взгляд, от которого я чувствую себя кроликом. Я не знаю, как он это делает, но отвернуться не могу, смотрю в его изумрудную зелень и позволяю копаться в себе, а он, кажется, уже всю меня изрыл, что ищет только, не ясно.

– Почему ты выбрала для этого меня? – наконец спрашивает.

Глаза в глаза, и в голосе нет ни злости, ни злорадства, ни жестокости, которых я так страшусь. Нет враждебности. Есть мягкость и желание… быть понятым?

– Есть более подходящие кандидаты? – отвечаю.

Он выдыхает. И только теперь отводит глаза. А я вдруг понимаю, что дрожу.

Он молчит, а я говорю сама себе за него: «Я рассчитывал на нечто большее между нами, а ты своей выходкой всё испортила». И сама же ему отвечаю «Я не пригодна для чего-то большего. Мой текущий терапевт считает, что мне нельзя заводить отношений. Я просто хотела узнать, что чувствуют люди во время секса». И он спрашивает дальше: «Узнала?».

– Если бы ты предупредила… всё это было бы по-другому. Совершенно иначе, понимаешь?

Я молчу, потому что теперь в горле ком и после разговора с Адити понимание, что виноват не он, а я… И отреагировал он так и только так, как мог нормальный парень – разочарованием, потому что понравившаяся девушка оказалась даже не легко доступной, а безнравственной. Потому что не ждёт и не ценит его желания прежде завоевать её. Что она – как все те, кого он выгнал.

Внезапно Кай поднимает голову, и я вслед за ним тоже. Снова глаза в глаза:

– Прости меня за слова, которые я тебе сказал.

Я киваю. Он некоторое время молчит, затем выпаливает:

– Переезжай ко мне?

Я тоже беру время на «помолчать». Затем делаю предположение:

– Ты ненормальный?

– Моя мать – венеролог, я в принципе не могу быть нормальным! – смеется. – Переезжай!

– Зачем мне это?

– Говорят у меня красивые глаза – изумрудные!

– Ну, с оттенком я бы поспорила. Как медик могу отметить, что цвет твоих глаз идентичен цвету застоя желчи в соответствующем пузыре.

– Мне говорили, что девочки с медицинского не понимают романтику, но я подумать не мог, что настолько…

Он всё ещё улыбается, а я думаю: не глаза твои пленяют, Кай, и даже не твой божественный голос, а что-то спрятанное глубоко внутри тебя. Что-то первобытно мужское, мощное, и чему я пока не нашла определения. Но обязательно когда-нибудь найду.

Его взгляд как будто становится мягче, и в это мгновение я испытываю настолько мощное облегчение, состояние невесомости, почти эйфорию, что мне хочется обернуться в него, как в шаль, укутаться, и не отдавать никому. Кай, очевидно, всё это видит в моих глазах, на моём лице, чувствует или считывает – не важно, поэтому говорит фразу, решившую всё за меня:

– Я очень долго искал тебя.

Мне требуется время, чтобы сформулировать и произнести свой вопрос:

– Меня?

– Тебя.

Пытаюсь дышать, а он, облизав губы, продолжает:

– Я знаю, что с тобой нужно как-то по-другому, но пока ещё не понимаю, как… Приеду завтра, заберу тебя с работы и поедем ко мне – на одну ночь. Я не прикоснусь, обещаю. Слово даю. Мы просто проживём ночь вместе, и ты решишь, захочешь ли остаться ещё на одну. Идёт?

Теперь мой мозг включился, работа кипит: жить с незнакомцем я не хочу, он совершенно чужой мне человек; квартира, где я пережила самое большое потрясение в своей жизни, вызывает отвращение и отторжение; ребята Лейф, Олсон и Марина – это новые чужие люди, и уже одно это для меня пытка; но есть Дженна и её фраза «Он и эту выгнал. Которую уже по счету?».

– Идёт, – киваю.

Кай кладёт руки на мою талию и мягко снимает со скамейки:

– Уже поздно бегать. Иди домой, – мягко подталкивает в спину к крыльцу парадного. И я, как загипнотизированный кролик, послушно двигаюсь в заданном направлении.