ПРИЛОЖЕНИЯ
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ В РУССКОМ ЭПОСЕ
В богатом и многообразном содержании русского героического эпоса в особенности привлекают внимание сами образы русских богатырей. Сложившиеся в основном в эпоху борьбы русского народа за свою независимость в XI—XIV веках русские былины явились выражением народного героизма. В образах могучих богатырей дано художественное обобщение силы народных масс, ведущих борьбу с иноземными нашествиями, и высоких качеств народа, проявленных в этой борьбе. В образах богатырей, самоотверженно защищающих родную землю, воплощены представления о подлинной доблести, дан идеал народного героя.
Лучшие черты этого героя, беззаветно преданного родине, всегда готового встать на ее защиту, совершающего подвиги в интересах народа, объединены в образе Ильи Муромца.
Илья Муромец — центральный герой русского эпоса. О нем сложено наибольшее количество песен, в целом образующих как бы его поэтическую биографию. Иногда несколько былин объединяются в сводные былины для более полного изображения подвигов любимого народного героя. В записях советского времени имеется несколько случаев объединения в одну былину-поэму всего или почти всего цикла сюжетов об Илье Муромце. Объединение многих сюжетов встречаем также в ранних и позднейших записях прозаических пересказов былин об Илье Муромце. Свидетельством широкой популярности имени и образа Ильи Муромца является постоянное упоминание о нем в былинах, посвященных другим богатырям. Илья Муромец часто включается в эти былины и в качестве действующего лица. Это случается порой и в таких былинах, где, судя по старейшим редакциям, имя Ильи Муромца вначале даже не упоминалось (например, в былинах о Дюке Степановиче, о Дунае и др.). Иногда и акцент с главного героя переносится в таких былинах на Илью Муромца. Так, в некоторых вариантах «Дуная» Илья Муромец не только оказывается «в товарищах» вместе с Добрыней, но ему принадлежит и главная роль.[12]
Широко известно имя Ильи Муромца и в русском сказочном эпосе. Отдельные сюжеты и эпизоды былин об Илье Муромце получили сказочное оформление, объединились и переплелись с эпизодами волшебно-героических и героико-авантюрных сказок, таких, как сказки о победителе Змея, «Бова», «Еруслан Лазаревич» и т. п.
В казачьих поселениях на юге России на основе былинных сюжетов и отдельных эпизодов былин сложен особый цикл песен об Илье Муромце. Там же, а также в других районах России наблюдаются случаи приурочения к имени Ильи Муромца некоторых исторических и безыменных балладных песен.
Все это говорит о неувядаемой любви русского народа вплоть до нашего времени к образу Ильи Муромца. Содержание былинного эпоса об Илье Муромце широко известно и за пределами русской народности. В сказочных обработках некоторые сюжеты былин о могучем русском богатыре Илье Муромце встречаются в устной традиции и у других народов Советского Союза — белорусов, украинцев, коми, вотяков, чувашей, якутов, латышей, карел, финнов и др. От некоторых, например карел, коми и ненцев, записаны былины и их отрывки и в стихотворной форме.
Исключительная популярность образа Ильи Муромца среди других эпических созданий русского народа обусловлена его идейной значительностью и высоким художественным совершенством.
Илья Муромец — это образ огромной, осознающей себя, разумно, целесообразно направленной силы. Многочисленные подвиги Ильи Муромца, описанные в былинах, всегда связаны исключительно с задачей служения народу, он изображен в русском эпосе прежде всего как оберегатель родины. Илья Муромец борется с иноземными захватчиками, спасает родную землю от вражеских полчищ, побеждает чужеземных богатырей, приезжающих на Русь с враждебными намерениями. Ему также приписываются подвиги в борьбе с насильниками внутри страны, с разбойниками, от которых он очищает прямоезжие дороги, охраняя мирный труд и благосостояние народа.
Многообразны вариации обработок этих тем. Некоторые из своеобразных композиций дошли до нашего времени из глубокой старины, другие, несомненно, принадлежат уже позднейшему времени. Отдельные эпизоды передаются в разных вариантах одного и того же сюжета различно. Но неизменной всюду является идея общенародного значения богатырской деятельности Ильи Муромца. Он приезжает в Киев «граду стольнему на и́зберечь».[13] Он идет на врага
«А и ради матушки поедем свято-Русь земли», — говорит Илья Муромец, уговаривая обиженных князем Владимиром богатырей, когда те отказываются ехать на битву с Калином-царем.[15]
Я иду служить за веру христианскую
И за землю российскую,
Да и за стольние Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей.[16]
Так формулирует сам Илья Муромец свою жизненную задачу.
Значение Ильи Муромца как защитника русской земли и народа искусно выделяется особым построением былин, повествующих о борьбе Ильи с врагами родины. Былины о татарском нашествии, о борьбе Ильи Муромца против несметных полчищ татар, предводительствуемых Калином, Скурлой, Кудреванкой, Батыгой, Идолищем (имена эти чередуются в зависимости от местных традиций), обычно начинаются с изображения самого нашествия. В ярких красках, гиперболическими чертами рисуется страшная опасность, нависшая над родиной. «Собирается сила, — повествует былина, — счету нет», «на сто верст во все те четыре стороны». От «пару кониного» солнце и месяц меркнут, не видать «луча свету белого». Огромные пространства, занятые этой несметной силой, соколу в самые долгие «меженные» (т. е. летние) дни «будё не облететь», а серому волку в самые долгие осенние ночи «будё не о́брыскать». От груза войск земля изгибается «полотном», и вода из рек и озер заливает луга.[17] Предводитель татар, осадив Киев, посылает к князю Владимиру требование сдать город без бою, угрожая в противном случае учинить полный разгром Киева. Опасность усугубляется тем, что в Киеве в этот момент по тем или иным причинам не оказывается богатырей. Былины выразительно рисуют панику, охватившую князя Владимира и его придворное окружение — «князей-бояр». И вот в самую критическую минуту и появляется Илья Муромец, который один или при участии других богатырей бьется с татарскими полчищами и уничтожает их. Следует сказать, что примерно так построены все вообще былины о татарском нашествии, и те из них, в которых в качестве героев спасителей осажденного Киева изображены другие богатыри — Василий Игнатьев или Михаил Данилович. Но огромное большинство былин на эту тему посвящено Илье Муромцу, и самыми яркими красками в изображении героического подвига освобождения Киева от татар отмечены именно те былины, где героем является Илья Муромец.
Былины всегда выделяют первенствующую роль Ильи Муромца как защитника родины среди других богатырей. При нападении врага на Киев Илья Муромец быстро принимает решительные меры, чтобы собрать богатырей и направить их против врага. Пока богатыри отдыхают, набираясь силы перед боем, Илья Муромец едет в разведку. При выезде всех богатырей против вражеских полчищ Илья занимает всегда наиболее ответственное место в строю, он едет «в середину-матицу», чтобы встретиться лицом к лицу с самим предводителем татарской рати. Последний решающий удар принадлежит Илье. Он или уничтожает противника в бею, или, что значительно реже, захватывает его в плен или обращает в бегство.
Схватал он Калина во белы руки,
...............
Воздымал выше буйны головы своей,
Ударил его о горюч камень,
Расшиб его в крохи.[18]
А махнул-то он да саблёй вострою
А как са́му-то Идолишшу да в буйну голову
А во всю-то свою силу богатырьскую,
А россек он буйну голову вплоть до самого седелышка,
Розвалилсе тут Идолишшо всё на́двоё.[19]
Этот удар и решает исход битвы. Остаток войска дорубают и дотаптывают конями остальные богатыри.
На заставе богатырской Илья Муромец тоже занимает первое место. Он на ней всегда старший, атаман, разумно распределяющий силы богатырей. Он знает, кого из них нельзя послать за иноземным «нахвальщиком» в силу присущих им черт, которые в единоборстве с врагом могут погубить их «по-напрасному». Интересна деталь, которую встречаем в одной из записей нашего времени былины о заставе богатырской: когда богатыри в шатре спят, Илья Муромец один бодрствует, встревоженный замеченными им признаками близости врага.
Илья Муромец всегда побеждает, хотя и может потерпеть временное поражение. Но это бывает, как показывает былина, только в результате несчастной случайности:
Иногда рассказывается, что богатырь попадает в вырытые коварным врагом ямы-«подкопы». Но тем сильнее выделена непобедимость Ильи: уже будучи под навалившимся на него врагом, он набирается, как Антей, силы от земли («лежучи у него силы прибыло») и сбрасывает с себя врага; захваченный в плен, Илья разрывает путы и, схватив одного из татар, побивает им всю рать.
Былины часто изображают, что Илья Муромец одолевает врага после того, как тот обратил в бегство других богатырей. Поэтому уже одно имя Ильи Муромца удерживает врага. Когда же разносится весть, «что не стало во Киеве во городе славного бога́тыря Ильи Муромца», на Русь подымается вражеская «сила-армия».
Богатырская мощь Ильи Муромца приводит в ужас врага. Спасающиеся бегством татары в панике «заклинаются»:
— Не дай бог нам видать русских людей!
Неужто в Киеве все таковы,
Один человек всех татар прибил?[21]
Илья Муромец выделен в эпосе не только своей силой, но храбростью и особым характером ее. Храбрость Ильи Муромца велика, но в ней нет ненужного и вредного задора, бахвальства, она спокойна и разумна. Это в особенности оттеняется в былинах сопоставлением Ильи Муромца с некоторыми другими богатырями, например с Алешей Поповичем, в образе которого как раз подчеркивается иной характер храбрости: «он напу́ском смел», т. е. натиском, задором. Про него говорится также, что он «загре́зливый» или «загре́зовой», т. е. склонен к необдуманным, озорным поступкам. Оттеняет Илью Муромца и Ермак (в особой версии былин о Калине-царе, где изображен этот богатырь), горячий, нетерпеливый молодой богатырь, безрассудно бросающийся в бой, не дожидаясь других богатырей. В результате Ермака приходится выручать другим богатырям, так как он выбивается из сил и ему грозит гибель. Имеются варианты, в которых даже изображено, что он гибнет — «пресекается».
Сам Добрыня Никитич, пользующийся неизменной любовью народа как победитель страшного Змея, будучи поставлен рядом с Ильей Муромцем, уступает ему не только в силе, но и в храбрости. В былинах о заставе богатырской Добрыня, посланный за иноземным богатырем-нахвальщиком, пугается его чудовищного вида и зычного окрика и возвращается на заставу. Смысл этого эпизода, конечно, не в снижении образа Добрыни, а в особом возвеличении Ильи Муромца: даже доблестный Добрыня не смог устоять перед врагом, настолько тот страшен и грозен. Со словами «больше некем заменитися: видно ехать атаману самому!» едет Илья Муромец, вступает с иноземным богатырем-врагом в бой и побеждает его.
Чтобы особенно выделить Илью Муромца среди других богатырей, народ ввел в его поэтическую биографию легендарный рассказ о чудесном получении силы от неведомых странников, исцеливших Илью-сидня. Странники, наделив Илью Муромца богатырской силой, предсказывают, что ему «смерть на бою не писана». В. Я. Пропп правильно толкует эти слова странников не как волшебное заклятие, а как художественную форму для выражения сознания самого Ильи: «Они означают, что Илья навсегда исключил для себя вопрос о своей смерти... Это полное отсутствие страха смерти, полное ее исключение из своего сознания и делает его бессмертным в глазах народа».[22] В некоторых былинах рассказывается еще, что Илье часть своей сверхъестественной силы передал, умирая, богатырь Святогор, сильнейший из всех богатырей, которому было «грузно от силушки, как от тяжелого бремени», и которого земля на себе через силу носила. Этот рассказ одновременно подчеркивает и мудрость Ильи Муромца: он отказывается от вторичного принятия в себя «духа» Святогора, избегая тем грозящей ему гибели.
Народ наделил своего любимого богатыря и высокими моральными качествами. Былины показывают полное отсутствие в Илье Муромце каких-либо корыстных побуждений. Его нельзя подкупить или соблазнить более высоким положением. Тщетны попытки семьи Соловья-разбойника выкупить Соловья «золотой казной», предложение Калина-царя перейти к нему на службу — есть его «ествушку сахарную», пить его «питьица медвяные», носить «одёжу драгоценную», держать золотую казну «по надобью».[23] Найденный клад и отнятые у разбойников награбленные ими богатства Илья отдает князю Владимиру или раздает монастырям и «по миру» — вдовам и сиротам. В Илье Муромце нет тщеславия, личного честолюбия, стремления к власти. Он отказывается от предлагаемых ему по пути в Киев княжества или воеводства и других высоких почестей, так как стремится в Киев для выполнения основной задачи богатырства — служения родине, народу. Его деятельность, вся его жизнь изображены в былинах, как исключительно целеустремленные. Когда, например, князь Владимир, убедившись в том, что Илья Муромец действительно совершил подвиг победы над Соловьем-разбойником, приказывает вести богатыря в горницу и угостить его там должным образом, Илья Муромец говорит:
— Я не гость приехал да не угощатися,
А приехал с вами побрататися,
Послужить вам верой-правдою
А за тую Русь да православную.[24]
Образ Ильи Муромца отмечен чертами подлинного гуманизма. Илья беспощаден к врагу и уничтожает его, когда тот продолжает быть опасным для русского народа. Но он готов пощадить врага сдавшегося, если уверен, что он обезврежен: отпускает захваченных в плен под Черниговом (или другим городом) царевичей, дарит жизнь напавшим на него разбойникам, если те обещают бросить занятие грабежом, но убивает собственного сына, убедившись в неискоренимости в нем злых намерений, в опасности его для родины.
Одним из приемов раскрытия героического облика русских богатырей в эпосе, их мужества, отваги, физической мощи является такое изображение врага, которое создает впечатление непреоборимой, казалось бы, силы. Выше было указано построенное на поэтической гиперболе изображение надвигающейся на Киев вражеской рати. Гиперболически обрисованы и образы ее предводителей и отдельных захватчиков и насильников. Враг изображается огромных, чудовищных размеров, также и его конь. Из «хайлища» коня пышет пламя, из ушей столбом подымается дым. Таков образ Тугарина Змеевича в былине об Алеше Поповиче. Этот прием фантастически преувеличенной обрисовки врага, чтобы подчеркнуть грандиозность подвига героя, последовательно проходит через все былины об Илье Муромце.
Чудовищными чертами отмечен образ Соловья-разбойника. Свист его несет гибель всему окружающему:
И от него ли-то от посвисту соловьяго,
И от него ли-то от покрику звериного,
То все травушки-мура́вы уплетаются,
Все лазуревы цветочки отсыпаются,
Темны лесушки к земли вси приклоняются.
А что есть людей, то вси мертвы лежат.[25]
Илью Муромца предупреждают о чудовище и его губительном свисте, он все же едет по прямоезжей дороге, которую «залег» Соловей, и побеждает его. Чужеземный богатырь-враг, нагло проезжающий мимо заставы, и с которым Илья Муромец вступает в единоборство, огромен «будто сенна́ копна», конь же под ним «как сильня гора».[26] «Ископоть», т. е. яма, образовавшаяся от удара копытом, величиною «с полпечи». От грузной поступи коня колеблется земля, вода в реках и озерах выступает из берегов и т. д.[27] Былины об Идолище Поганом, возникшие, вероятно, на основе более ранних — об Алеше Поповиче и Тугарине, используют в новых вариациях чудовищные черты Тугарина для обрисовки Идолища. Чудовищной величиной и силой наделяются и послы царя Калина, Кудреванки и других татарских предводителей. Когда посол, отдав ярлык князю Владимиру, выходит на улицу и задевает своим плечом княжеские палаты, они шатаются, а от удара запираемой послом двери они перекашиваются и в них ломаются околенки.[28]
Все это служит цели еще большего возвеличения победителя столь страшных врагов — Ильи Муромца, который рядом с ними вначале кажется менее сильным.
В самом характере обрисовки врага выделено физическое и моральное превосходство над ним Ильи Муромца. Чудовищный облик врага в русском эпосе насыщен гротескными чертами, которые делают его не только страшным, но и отвратительно безобразным и в своем безобразии смешным. Уже внешний вид врага («голова с пивной котел», «глазища как пивные чашища», «нос-от на роже с локоть был» и т. п.) создает подобное впечатление. В былинах об Илье Муромце и Идолище (так же как и в былинах об Алеше Поповиче и Тугарине) отвращение к врагу в особенности вызывается сценой чудовищного его обжорства в палатах князя Владимира:
Ишшо то Идолищо великоё
По целой ковриге на нож тычет,
На нож тычет да за щеку бросат;
По целому лебедю на нож тычет,
Он на нож тычет да за другу бросат.[29]
Или:
Принесли ему лебедочку не кушену,
И не кушену лебедочку, не рушену,
Он на нож ей воткнул, совсем целком пихнул,
[С] щоки на щоку лебедку переметыват,
Уж енной щекой косьё ище вываливат.[30]
Эта отвратительная прожорливость, символически раскрывающая ненасытную алчность врага, расценивается самим Идолищем как физическое преимущество над Ильей Муромцем, как показатель мощи. Узнав от мнимого калики, под видом которого скрывался сам Илья, что богатырь Илья Муромец так же велик и по стольку же ест и пьет, как он, калика, Идолище начинает издеваться над Ильей и бахвалиться своими «богатырскими» качествами:
Бахвальство врага вызывает остроумную насмешку Ильи Муромца, уподобляющего Идолище «обжористой коровище» или «собачище», которые тоже много пили и ели и «растреснули», «окопылились» (т. е. издохли). Это ироническое уподобление снижает показные признаки силы и мощи врага, которыми тот кичится, и разоблачает его пустое бахвальство. В развязке, изображающей расправу Ильи Муромца над Идолищем, враг окончательно развенчан. Рядом с этим сатирическим образом врага выделяется подлинно героический облик Ильи Муромца, его спокойная храбрость, физическая мощь и моральное величие.
Контрастное сопоставление Ильи Муромца с противником служит и в других случаях для выделения тех или иных положительных качеств русского богатыря. Так, например, он противопоставлен в моральном отношении врагу, который, получив временное преимущество над Ильей, глумится над его старостью.[33] Когда же Илье удается сбросить с себя «нахвальщину» и сесть ему на грудь, он не издевается над поверженным врагом, а сразу же творит над ним справедливую расправу:
Илья Муромец — образ большого социального значения. Деятельность Ильи неразрывно связана с интересами народа, он — представитель народа. Не случайно поэтому он изображен в эпосе крестьянином по происхождению. Крестьянские его черты особо и любовно обрисованы былинами. Первое применение своей богатырской силы после исцеления Илья Муромец находит в трудной крестьянской работе, расчищая лесные угодья под пашню.
Пошел Илья ко родителю ко батюшку
На тую работу на крестьянскую,
Очистить надо пал от дубья-колодья:
Он дубье-колодье всё повырубил,
В глубоку реку повыгрузил.[35]
Чистили тут поженку родители
О эту ли о Сафат-реку,
И после обеда родители отдо́х держа́т.
Начал Ильюшенька работати,
Пенья-дубья все повыломал,
Во Сафат-реку повыбросал.[36]
Былины особенно подчеркивают, что это крайне тяжелый труд и вместе с тем такой необходимый для крестьян. Родители Ильи Муромца говорят:
— Работали мы три дня и три ночи,
Не могли бы мы сделать половиночки.[37]
И с глубоким удовлетворением они замечают:
— Тут поля да будут чистыи,
Для хлебушка будут очень удобные.[38]
Картина очистки пашни наиболее традиционна в былинах об исцелении. Но рядом с ней встречаются и другие, рисующие крестьянские заботы и хлопоты Ильи Муромца:
Он завидел-ле в поли ноньци скот ходит,
Он как из поля скота ноньце выганивал,
Как полё-то сырым дубьем огораживал,
Он ведь рвал тут как дубьицо с кореньицом,
Он оклал, огородил людям на удивленьицо.[39]
В этих эпизодах происходит сближение Ильи Муромца с другим богатырем-крестьянином Микулой Селяниновичем.
Мотивы героического труда встречаются помимо былин об исцелении и в некоторых других былинах об Илье Муромце. Проезжая по непроходимым Брынским лесам, Илья вырывает деревья, преграждающие путь, и «намащивает мост», т. е. закидывает болота и топи вырванными деревьями и сучьями для прохода:
А как он приехал к лесу те́мному,
Соходил-то он да со добра́ коня,
А лево́й рукой-то он коня ведет,
А право́й рукой дубье рвет да ведь с ко́ринём,
С ко́ринём рвет да ведь мост мостит.[40]
В позднейших вариантах этот образ развертывается в картину постройки дорог и мостов через реки:
Верьсто́вые столбики он повыставил,
Калиновы мостики повымостил.[41]
В соответствии с общим крестьянским обликом Ильи Муромца былины подчеркивают его простоту, иногда в таких мелких и тонких деталях, как «кулак молодецкий», в который Илья высматривает врага рядом с Добрыней Никитичем, пользующимся «трубочкой подзорной».[42]
Закономерно постоянное противопоставление в былинах именно Ильи Муромца князю Владимиру и его придворным, «князьям-боярам». Последние ненавидят Илью Муромца, которого презрительно называют «мужичищем-деревенщиной», «сельщиной-деревенщиной». Уже в первый же приезд Ильи Муромца в Киев происходит столкновение. Князья-бояре, иногда и сам князь Владимир не верят тому, что Илья Муромец проехал дорогой прямоезжей, которая «залегла» от Соловья-разбойника, укоряют его во лжи, осыпают яростными насмешками:
Следующая за этим сцена смертельного перепуга князя и бояр от свиста Соловья, представляя их в самом жалком и постыдном состоянии («На корачках по двору наполза́лися», «По крылечушку в терем ползком ползут», князь падает со стула, «А три-то часу он, князь, без души лежал» и т. п.), заключает апофеоз «деревенщины», который один спокоен и только усмехается слабости и трусости чванливых бояр. Противопоставление здесь, таким образом, носит социальный характер.
Во многих былинах показано, что князь и бояре всячески оскорбляют и унижают Илью Муромца. Князь Владимир «забывает» позвать его на пир, а когда Илья приходит незваным, не оказывает должного почета. Во время общего одаривания за службу Илья Муромец оказывается обойденным. Бояре всеми средствами добиваются опалы Ильи, клевещут на него, опорочивают его в глазах князя. Князь слушает их клеветнические наветы, «отказывает» богатырю в Киеве и даже обрекает его на голодную смерть в заключении.
Воскричал князь Владимир стольне-киевской
Своим громким голосом:
— Посадить его в погреб глубокие,
В глубок погреб да сорока сажен,
Не дать ему не пить не есть да ровно сорок дней,
Да пусть он помрет собака и с голоду.[45]
Это и создает обычно изображаемую в былинах тревожную и опасную для Киева ситуацию при наступлении врага: Киев оказывается без главного его защитника, другие же богатыри, оскорбленные поступками князя Владимира, тоже покидают его двор.
В свою очередь Илья Муромец относится к боярам с презрением, называет их «толстобрюхими» и «кособрюхими», укоряет князя, что он «думу думает» с ними, а не с богатырями. Былины показывают, что это презрение оправдано. Бояре изображены не только трусливыми, но и жадными, злобными, завистливыми. Им приписывается и прямая измена. В некоторых былинах говорится, что как только Илью Муромца заключают в погреб и богатыри разъезжаются, бояре сообщают врагам Русской земли, что Киев-град «пустой стоит».[46]
Конфликт Ильи Муромца с князем Владимиром и боярами ярко очерчивает нравственное превосходство богатыря, его благородство, верность патриотическому долгу. Несмотря на все оскорбления, Илья подавляет в себе законное возмущение и обиду и по зову князя Владимира выступает на защиту Киева. Не случайно тема «ссоры» в большинстве былин объединяется с разными обработками сюжета о татарском нашествии, включаясь в них органически. Это большая творческая удача создателей былинного эпоса. Во многих из этих былин величавый образ Ильи Муромца достигает высокой степени совершенства. С другой стороны, в некоторых былинах изображен бунт Ильи Муромца против князя, особенно подчеркивающий классовый характер конфликта. Илья, не позванный на пир к князю, отстреливает маковки золоченые с теремов и церквей и на эти маковки открывает свой пир против самих палат князя Владимира. На этот пир он созывает своих друзей — «голей кабацких», т. е. киевскую голытьбу. Так былина противопоставляет два антагонистических лагеря: князь Владимир с боярами и Илья Муромец с беднейшей частью киевских жителей, с народом. Тема дружбы Ильи с голытьбой проходит через многие былины. Естественно поэтому возникает особая редакция былины о Калине-царе, где Илья Муромец действует вместе с богатырем Василием Игнатьевым, являющимся в былинах представителем городской голытьбы. В былине изображена их близость и дружба.[47]
Таков, в общих очертаниях, образ Ильи Муромца, каким он сложился в итоге своего развития на протяжении столетий и каким мы знаем его по записям былин XVIII—XX веков. Указанные черты этого образа, коллективно созданного русским народом, рассыпаны по многочисленным и разнообразным вариантам, вырисовываются в различных эпизодах. Эти черты в совокупности образуют тот целостный монументальный образ безупречного воина — слуги народа, который выступает в русском эпосе как гениальное обобщение жизненного опыта народа, как выражение его идеальных представлений о народном герое и который живет в сознании народа-творца до сих пор.
Характерно, что при включении Ильи Муромца как эпизодического персонажа в былины, посвященные другим богатырям, Илья Муромец сохраняет выработанный поэтической традицией облик. В былинах о Добрыне и Дунае он мудро мирит обоих богатырей, то укоряя их в запальчивости и неправильных поступках, то, наоборот, оправдывая с точки зрения богатырской чести поведение каждого из них.[48] В качестве мирного посредника Илья Муромец выступает в некоторых былинах об Алеше Поповиче и сестре братьев Петровичей-Сбродовичей, улаживая конфликт и устраивая свадьбу Алеши с девушкой,[49] и в былинах о Дюке Степановиче. В них он, хотя и признает неправоту Чурилы и при каждом новом закладе поручается за Дюка против князей и бояр, поддерживающих Чурилу, но просит простить последнего, когда тот проигрывает заклад. Также и в некоторых былинах о Добрыне и Алеше Илья в последней сцене-развязке вступается за Алешу Поповича. Алеша, конечно, виноват, но он — богатырь и потому надо сохранить ему жизнь.[50]
Илья Муромец всегда на стороне правды и справедливости. В былинах о Сухмане и Даниле Ловчанине он предостерегает князя от опрометчивых и недостойных поступков, вызывая тем раздражение князя, который велит заключить Илью в погреб.[51] По настоянию Ильи Муромца князь Владимир посылает в поле проверить рассказ Сохматия (Сухмана) о битве с татарами.[52] В этих былинах Илья Муромец — носитель обличительных тенденций эпоса. Интересно используется образ Ильи Муромца — помощника-заступника в одной из былин о Добрыне и Алеше. Когда Алеша Попович привозит ложную весть о смерти Добрыни и угрозами пытается склонить его жену на брак с собой, к Илье обращается мать Добрыни, прося съездить в поле и проверить сообщение Алеши. Илья едет в поле, находит спящего Добрыню, будит его, рассказывает о готовящейся свадьбе и тем предотвращает насильственный брак «от живого мужа».[53] Неоднократно включают Илью Муромца и в былины о Дунае. Он едет в Литву в числе других сватов. К нему прежде всего обращается Дунай за помощью. Иногда его, вместо Добрыни, Дунай просит отвезти Апраксию в Киев[54] и т. д.
Чрезвычайно редки случаи некоторого затемнения образа Ильи Муромца, что каждый раз объясняется записью от плохого исполнителя, принадлежащего к тем «безобразным пачкунам», о которых упоминал А. Ф. Гильфердинг.[55] В былинах же, записанных от истинных мастеров, вплоть до нашего времени, образ Ильи Муромца сохраняется в неизменном своем величии.
Народ, воспевая своего любимого богатыря, любовно подбирает уменьшительные имена с ласкательным оттенком: Ильюшка, Илейко, Ильюшенька, часто просто называет его «старо́й», вкладывая в это слово все свое уважение к умудренному опытом богатырю. Образ Ильи Муромца увенчан в эпосе великолепным внешним портретом — одним из превосходнейших образцов живописи словом:
Ехал стар по чисту полю,
По тому роздолью широкому,
Голова бела, борода седа,
По белы́м грудя́м росстилаетси,
Как скаче́н жемчуг россыпаетси,
Да под старым конь наюбел-бело́й,
Да ведь хвост и грив’ научер-черна.[56]
Историческая и социальная обусловленность богато разработанного образа Ильи Муромца ясна. Вполне определенно выступают воплощенные в этом образе народные идеалы. Но целый ряд вопросов конкретного порядка, связанных с возникновением и развитием образа, до сих пор не разрешен.
Неизвестно, когда именно и в какой части старой Руси стали складываться первые былины об Илье Муромце. Неизвестно также, являлось ли какое-либо определенное лицо историческим прототипом этого эпического образа. С этой стороны былинный образ Ильи Муромца является наиболее загадочным среди других главнейших богатырей русского эпоса.
Не дают никаких нитей для освещения вопроса о месте и времени возникновения образа Ильи Муромца и древнерусские летописи: имя Ильи Муромца в них нигде не упоминается, в то время как летописные заметки донесли до нас имена Добрыни Никитича и Алеши Поповича.
И хотя эти летописные заметки (в особенности об Алеше Поповиче) не имеют исторической достоверности и отразили уже сложившиеся эпические сказания об этих героях, все же некоторые из них дают возможность предположить в их основе какие-то местные исторические воспоминания, представить, как мог развиваться образ.[57] Отсутствие летописных упоминаний об Илье Муромце побудило даже искать его в летописях под другим именем. Так, Н. Д. Квашнин-Самарин пытался отождествить Илью Муромца с упомянутым под 1000 годом в Никоновской летописи богатырем Рогдаем, который «наезжал» на триста врагов и смерть которого оплакивал князь Владимир.[58] Однако гипотеза эта была совершенно шаткой, и сам Квашнин-Самарин впоследствии от нее отказался.[59]
Древнейшее упоминание в письменном документе об Илье Муромце как богатыре относится к 1574 году. Оршанский староста Филон Кмита Чернобыльский пишет в этом году к троцкому кастеляну Остафию Воловичу, жалуясь на свое бедственное положение, на голод и холод, которые ему приходится терпеть. Говоря об отсутствии помощи и заботы, Кмита вспоминает о богатырях Илье Муравленине и Соловье Будимировиче, намекая на сходство своего положения с положением богатырей. По смыслу этого упоминания эти богатыри так же, как и он, находились в пренебрежении, пока не наставал час, когда без них нельзя было обойтись.[60]
Это письмо ясно свидетельствует о том, что в XVI веке в Западной Руси былины об Илье Муромце были настолько хорошо известны, что вполне могли быть понятны глухие намеки на них и проводимая аналогия.
Прямое указание на установившуюся к этому времени популярность былин об Илье Муромце находим в путевых записках немецкого путешественника Эриха Лассоты от 1594 года, в которых среди описаний киевских достопримечательностей имеется упоминание о гробнице Ильи Моровлина (Eliae Morowlin), «знаменитого героя или богатыря, о котором рассказывают много басен».[61]
В дальнейшем имеется уже целый ряд свидетельств об Илье Муромце как угоднике, погребенном в Киево-Печерской лавре.[62] В этом предании о мощах Ильи Муромца можно видеть опоэтизирование народом своего любимого богатыря путем отождествления былинного Ильи Муромца с каким-то святым лавры, случайно носившим то же имя. Но все это не дает еще никаких данных об историческом Илье.
Интересный материал, связанный с вопросом о возникновении былин об Илье Муромце, дают германские средневековые саги.
В поэме Ломбардского цикла «Ортнит» (начало XIII века) выводится дядя и помощник короля Ортнита Ilias von Riuzen (Илья из Руси), могучий герой, помогающий Ортниту в военном походе добыть себе невесту. Этот эпизод поэмы напоминает летописное предание о дяде князя Владимира Святославича Добрыне, добывающем для князя в жены полоцкую княжну Рогнеду, а также напоминает былину о Добрыне-свате («Дунай»), основанную на этом предании.
В норвежской саге о Дитрихе Бернском (Тидрек-сага) упоминается Ilias, ярл Греции (Jarl af Greka), побочный брат Владимира, короля Руси и Польши (Ruzciland, Pulinaland). Происхождение Ильи от наложницы своего отца тоже заставляет вспомнить предания о князе Владимире как сыне наложницы князя Святослава Малуши и о Добрыне — брате Малуши. В дальнейшем повествовании саги, в эпизоде сражения, которое король Владимир дает Аттиле под Полоцком, ярл Греции (следовательно, тот же Ilias) в единоборстве с Гильдибрандом вышибает его из седла. В последующем эпизоде — осады Аттилой Смоленска — снова появляется брат короля Владимира, но уже именуемый ярлом Ироном (Jarl Iron). Он идет в стан Аттилы, и тот ставит его главой русского царства. Имя Ильи упоминается и в других сагах XII—XIII веков, так, например, в саге Битерольфа половины XIII века встречается Elias von Reussen. Все упомянутые герои саг — дядя Ортнита Ilias, Ilias af Greka, Elias в саге Битерольфа, ярл Iron — явно отождествляются.[63]
Выдержанность имени Ильи, постоянное указание в сагах на его русскую национальность и на близость к «королю Руси» Владимиру, упоминание при этом русских городов — Смоленска, Киева, Полоцка — не оставляет сомнения в том, что Илиас саг и Илья Муромец былин — одно лицо. Однако материал саг не дает никаких оснований предполагать, что Илья вошел в западный эпос непосредственно из исторической действительности. Слишком очевиден эпический характер всех упоминаний об Илье в сагах, при этом явно смешение преданий об Илье Муромце и о Добрыне. В образе Илиаса саг, могучего богатыря, совершающего ряд подвигов, чувствуются отголоски русских былин. Если же Илья саг вошел в западный эпос из русских былин, следует признать, что какой-то круг былин или преданий об Илье Муромце, приуроченный к князю Владимиру как к эпическому центру, сложился уже в XII веке.
Следует отметить, что такое решение вопроса об Илиасе саг в свое время оспаривалось, однако весьма неубедительно. Отмечалось, что совпадения в именах и в некоторых мотивах западных саг и русских былин могли якобы быть случайными.[64] С другой стороны, были попытки истолковать имя Ilias как видоизмененное Eligas и предположить, что с этим именем вошли в саги южнорусские предания об Олеге Вещем, которые, «пройдя сквозь призму германского народного творчества», дали будто бы «соответствующее отражение на русской почве в героическом образе русского Ильи Муромца».[65] Мысль эта неубедительна не только вследствие чрезвычайной сложности предполагаемого происхождения былинного Ильи Муромца, но и потому, что ей противоречит весь яркий национальный колорит изображения народного героя.
Таким образом, положение о том, что в западных сагах есть отзвуки эпических сказаний об Илье Муромце и что, следовательно, в XII веке эти сказания уже существовали, остается в силе. Однако данные саг вопроса об историческом прототипе Ильи Муромца тоже никаким образом не решают.
Для решения вопроса о месте и времени возникновения первых сказаний о народном герое было использовано прозвище Ильи — Муромец. То обстоятельство, что в ряде древнейших упоминаний об Илье это прозвище дается в форме Муровец, Моровец, Муравленин, Моровлин (письмо Кмиты Чернобыльского, «Путевые записки» Эриха Лассоты, некоторые пересказы былины о первой поездке Ильи в записях XVIII века) дало повод Вс. Миллеру связать Илью с городом Моровийском или Моровском Черниговского княжества, недалеко от которого находился и древний город Карачев, упоминаемый летописью начиная с XII века. Согласно этой гипотезе Муром явился лишь позднейшей заменой Моровийска, так же как село Карачарово или Карачаево — заменой Карачева.[66] Главным основанием для предположения о Черниговщине как родине первоначальных сказаний об Илье Муромце явилась мысль о том, что при первой поездке именно из Моровска Илье естественно было бы ехать через свой стольный город к Киеву и освобождать его от силы басурманской (сначала, быть может, половцев, затем татар).[67]
Однако нельзя не согласиться с Д. С. Лихачевым, что гораздо более естественным является тот путь Ильи, который рисуется в былинах — через Чернигов из Мурома. «Чернигов находился как раз на обычном пути из Мурома в Киев: так обычно ездили в XI и XII веках», — пишет Д. С. Лихачев. Путь через стольный город Черниговского княжества был естественен для Ильи тем более, что Муромо-Рязанская земля «в древнейшую пору входила в состав Черниговского княжества». Моровийск же находился к югу от Чернигова, поэтому ехать через последний в Киев было невозможно.[68]
К этому следует добавить, что рядом с указанной формой Муравленин, Муровец и т. п. в древнейших записях имеется и форма Муромец. Так, если в упоминаниях второй половины XVI века из западной и южной России наличествует первая форма, то в известном «Сказании о киевских богатырях, как ходили во Царьград...» в списке начала XVII века, а также в ряде пересказов XVIII века былины о первой поездке употреблена форма Муромец.
Таким образом, нет никаких оснований прикреплять Илью Муромца к Черниговскому княжеству и относить сюда возникновение первых эпических сказаний о нем. Очевидно, мы здесь имеем дело с местными муромо-рязанскими преданиями, которые уже довольно рано стали включаться в киевский цикл. Былинный рассказ о поездке муромо-рязанского богатыря в Киев, в эпический центр богатырства, аналогичен рассказу о поездке в Киев ростовского богатыря Алеши Поповича.[69]
Д. С. Лихачев очерчивает, примерно, и время, когда могли начать складываться былины об Илье Муромце: не ранее второй половины XI века, когда «стала усиленно развиваться и сама областная местная культура», и не позднее XII века, «когда еще помнили о тесной связи между родиной Ильи — Муромом — и Черниговом.[70]
Итак, в основу первых героических песен об Илье Муромце легли, по-видимому, какие-то местные муромо-рязанские предания. Но с какими конкретными фактами мог быть связан первоначально образ Ильи Муромца, так и остается невыясненным. Возможно, что он, как и ряд других образов героического эпоса, не имел определенного исторического прототипа, а явился плодом художественной фантазии народа. Но, очевидна, уже с самого начала этот образ наделен был чертами, ставшими его основой, — чертами могучего богатыря, защитника Русской земли и народа.
Наметить примерный круг сюжетов, которые уже в XII веке были связаны с именем Ильи Муромца, можно только предположительно. Если в XII веке Илья Муромец уже вошел в киевский цикл русского эпоса, то к его имени, конечно, приурочивались былины, возникавшие на основе событий борьбы русских с кочевниками в дотатарский период этой борьбы. Очевидно, к этому кругу произведений относятся многочисленные былины о встречах Ильи Муромца в поле с вражескими богатырями — Збутом, Жидовином, Сокольником и другими. По-видимому, одной из самых ранних былин в цикле былин об Илье Муромце явилась былина о Соловье-разбойнике, отразившая сюжет, характерный еще для доклассового эпоса (борьба героя с чудищем, в образе которого обобщенно представлены враждебные людям силы). Некоторые из ранних былин о единоборстве с вражеским богатырем тоже сохранили и более древние мотивы, например былина о Сокольнике — мотив встречи с незнаемым сыном. Возможно, что и былина об Идолище Поганом, возникшая на основе более ранней былины об Алеше Поповиче и Тугарине, сложилась еще в дотатарское время, поскольку обрисовка Идолища как предводителя татарской рати встречается далеко не во всех текстах былины и не органична для данного сюжета.[71]
Во всех этих былинах Илья Муромец уже наделен чертами могучего богатыря, одолевающего страшных, кажущихся непобедимыми врагов, превосходящего силой и храбростью других богатырей. Намечен в основном и нравственный облик Ильи Муромца: его патриотические устремления, неподкупность, беспощадное отношение к врагам родины и народа. Эти черты, например, органически входят в сюжет о Соловье-разбойнике, что и доказывает их исконность.
В дальнейшем, под воздействием новых исторических переживаний, эти ранние героические былины переоформились в повествования о встречах, столкновениях и битвах с татарами. Процесс этот в свое время четко обосновал Н. А. Добролюбов, указавший, почему именно в эпоху татаро-монгольских нашествий народ обратился к преданиям минувшего времени. Князья не оправдали народных ожиданий, надежд. Они «истощили свои силы в удельных междоусобиях и вовсе не умели оказать энергического противодействия страшным неприятелям». Народ «невольно сравнивал нынешние события с преданиями о временах давно минувших и грустно запел про славных могучих богатырей, окружавших князя Владимира. Песня эта была сначала горьким упреком настоящему, а потом, доставляя народу забвение и даже утешение, стала увлекать его и заставляла применять прежние события к современному течению дел. Таким образом, богатырей Владимировых заставили сражаться с татарами и самого Владимира сделали данником „грозного короля Золотой орды, Этмануйла Этмануйловича“».[72]
Даже такая бесспорно ранняя былина, как «Илья Муромец и Соловей-разбойник», получает некоторые, правда чисто внешние детали, связывающие ее с впечатлениями позднейшего времени — борьбы с татарами (прозвища Соловья — Одихмантьев, Рахматович и т. п.). В былинах о встречах Ильи Муромца с чужеземными богатырями последние начинают именоваться татарами, а в былины об Идолище входит тема татарского нашествия: Идолище приводит татарское войско, осадившее Киев; Илья, расправившись с насильником Идолищем в палатах князя Владимира, истребляет затем татарскую рать.
В это время возникают и новые былины как непосредственный отклик на события татаро-монгольских нашествий, как обобщенное отражение впечатлений от этих событий. К этому периоду относятся самые замечательные былины героического цикла на тему борьбы русских богатырей с иноземными захватчиками — былины об Илье Муромце и Калине-царе, известные в нескольких версиях (Илья Муромец, Самсон и Калин-царь; Илья, Ермак и Калин-царь; Камское побоище и др.) и в большом числе разных редакций. В этот период окончательно складывается эпическая характеристика Ильи Муромца как неподкупного и самоотверженного защитника родной земли. Образ, наметившийся уже в ранних былинах, получает дальнейшее развитие и обогащается новыми чертами, но в том же направлении. В данный период определяется также и главенствующая роль Ильи Муромца среди других богатырей киевского цикла.
В эпоху борьбы с татарами возникает в эпосе и тема антагонистических взаимоотношений Ильи Муромца с князем и боярами. В былинах о татарских нашествиях постоянно говорится о том, что Илья Муромец незаслуженно посажен князем, часто по наущению бояр, в погреб или изгнан из Киева, а остальные богатыри отказываются служить князю.
Появление в эпосе этой темы обусловлено было растущим социальным неравенством, осознаваемым народными массами. Тема органически связана с основным содержанием былин о героических подвигах Ильи Муромца в борьбе с иноземными захватчиками и с образом самого героя: именно отсутствие богатырей, а главное Ильи Муромца, создает страшную опасность для Киева, когда его осаждает враг; согласие Ильи Муромца выступить в защиту Киева, несмотря на нанесенное оскорбление, в особенности выделяет высокий моральный облик богатыря-патриота. Органичность темы антагонизма для былин о татарских нашествиях, которую наблюдаем в записях XVIII—XX веков, не оставляет сомнений в наличии этой темы уже в эпосе XIII—XIV веков.
Тема антагонистических отношений в былинах об Илье Муромце звучит особенно остро вследствие постоянных указаний на крестьянское происхождение Ильи Муромца. Последнее придает особую окраску и всем подвигам Ильи, противопоставляя его не только князю и его «князьям-боярам», но и богатырям из других сословий. Торжество именно «крестьянского сына» в былинах получает такое же звучание, как победы и удачи крестьянского сына Ивана в сказках. Крестьянские черты Ильи Муромца всегда выделяются в былинах. Как было уже указано, первый подвиг после получения силы — это помощь родителям в их трудной крестьянской работе. В некоторых былинах на крестьянское происхождение Ильи Муромца делается особый акцент, чтоб усилить эффект конечного торжества Ильи и резче противопоставить богатыря князю и боярам. Таковы, например, многие варианты былины о Соловье-разбойнике, заключительная сцена которых содержит, как было уже указано, социальное противопоставление, насмешку над князем и боярами. Вероятно, вначале, когда возникла былина, данная сцена еще не имела такого характера, была без элементов социальной сатиры. В ней просто изображались последствия губительного свиста Соловья, чтобы подчеркнуть огромное значение подвига Ильи Муромца, как это мы видим в некоторых записях, например:
И лишь позже, с развитием в эпосе темы антагонистических противоречий сцена, рисующая последствия страшного свиста Соловья-разбойника, была использована в целях социальной сатиры.
Когда же именно установился в эпической биографии Ильи Муромца мотив его крестьянского происхождения? Является ли эта черта исконной, или она вошла в эпос в более позднее время как естественный момент в развитии образа, вызванный стремлением сделать любимого народного богатыря, носителя глубоко демократических черт, и по происхождению крестьянином?
Вопрос этот и до сих пор не получил своего окончательного разрешения. В досоветской науке твердо установилось положение о позднем, не ранее конца XVII — начала XVIII века, возникновении этого мотива. Это положение связано было главным образом с концепцией происхождения эпоса в княжеско-дружинной среде. По данной концепции былины стали достоянием крестьянства только в сравнительно поздний период развития эпоса, будучи занесены в крестьянскую среду скоморохами в период гонений на них. Тогда якобы закономерно было и превращение Ильи Муромца, первоначально воина-дружинника, в крестьянского сына.
Вместе с тем обоснованием более позднего возникновения мотива крестьянского происхождения Ильи Муромца явилась также органическая связь этого мотива с былиной об исцелении Ильи Муромца, признаваемой одной из более поздних в цикле, посвященном любимому народному богатырю.[74]
В свете современных представлений о народных корнях русского эпоса вполне возможно представить выделение крестьянства Ильи Муромца и в более раннее время. Однако, была ли эта черта в эпосе об Илье Муромце исконной, остается невыясненным. Все-таки остается в силе тот факт, что возникновение данного мотива связано с былиной об исцелении. В пересказах XVIII века былины о первой поездке Ильи Муромца, о крестьянстве богатыря говорится только тогда, когда рассказ начинается с эпизода исцеления. В других Илья называется «урожденцем города Мурома» (или Мурова). В XVIII веке вообще этот мотив встречается не часто. В былине сборника Кирши Данилова его нет. Нет и в списках «Сказания о киевских богатырях», один из которых относится к началу XVII века; это первая из известных записей произведения, сложенного на основе былин, в котором упоминается Илья Муромец.
Остается неопровергнутым и положение о том, что сюжет «Исцеления» сложился вначале в виде устного прозаического рассказа легендарного характера на основе сказок о богатырях-сиднях и только впоследствии (по В. Ф. Миллеру, не ранее конца XVIII века) исполнители стали переоформлять этот рассказ в былину. М. О. Скрипиль высказал предположение, что былина «сложилась в связи с развитием духовного стиха в его ранних формах».[75] Это предположение передвигает возникновение былины об исцелении к более раннему времени, чем это делал В. Ф. Миллер, а именно к XIV—XV векам.[76]
Таким образом, более вероятным остается все же предположение о том, что мотив крестьянского происхождения Ильи Муромца возникает в эпосе не сразу, а в процессе развития образа. Быть может, это действительно произошло уже в XIV—XV веках (возможно и позднее), когда усиливаются социальные противоречия, так как благодаря данному мотиву конфликт между Ильей Муромцем и князем с боярами получал особую остроту.
Вместе с былиной об исцелении и мотивом крестьянского происхождения Ильи Муромца в эпос входит указанный выше эпизод помощи родителям в их работе, изображение трудового подвига Ильи.
Еще более поздним является наименование Ильи Муромца «старым казаком». Следует полагать, что оно вошло в былины в XVII веке, когда казачество стало играть видную роль в народных восстаниях, и слово «казак» могло приобрести смысл эпитета, указывающего на независимость, свободолюбие, воинственность. Существует предположение, что определение «старый» могло указывать вначале не на возраст, а на принадлежность к исконному казачеству, к «кадровым» казакам, которые носили такое наименование.[77] И лишь в дальнейшем этот эпитет был уже осмыслен как указание на возраст, что нашло соответствие с такой чертой поэтической биографии Ильи Муромца, как начало его богатырских дел в зрелые годы (сидел сиднем «тридцать лет и три года»). Каково бы ни было происхождение эпитета «старый казак», он придал образу Ильи Муромца особую окраску, подчеркивая боевой дух богатыря, его независимый, непокорный характер.
В XVII веке в обстановке народных антиправительственных движений получила дальнейшую разработку и была оформлена в самостоятельную былину тема ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром и боярами, присутствовавшая, как мы видим, уже в былинах о татарских нашествиях. В образ Ильи Муромца включаются теперь новые черты — открытое бунтарство против князя, дружба с киевской голытьбой. Создается былина о собственном пире Ильи Муромца с голями кабацкими на отстреленные с церквей и теремов золоченые маковки и кресты. Перепуганный князь спешит «помириться» с разбушевавшимся богатырем. Он посылает Добрыню Никитича уговорить Илью Муромца сменить гнев на милость и прийти на «княженецкий» пир. Социальная тема эпоса, конфликт между правящей верхушкой и Ильей Муромцем, представителем народа, достигает в этой былине особенно большой остроты.
Тогда же, очевидно, складывается и другая былина об Илье Муромце, где богатырь тоже обрисован как друг «голей кабацких». Когда целовальники «царева кабака» отказываются дать Илье Муромцу вина ни в долг, ни за его золотой нательный крест, богатыря угощают голи кабацкие на свои гроши. Тогда Илья Муромец, чтобы в свою очередь угостить голей, разбивает погреба и выкатывает бочки с вином.
С исторической действительностью XVII века связано и возникновение былины «Илья Муромец на Соколе-корабле»: плывущий на этом корабле по морю Хвалынскому вместе с другими богатырями, а иногда и со Степаном Разиным, Илья Муромец отражает нападение крымских татар или турок, в чем несомненны отголоски казачьих походов в Каспийское море и на низовья Волги и Дона. Так, Илья Муромец становится предводителем казаков в их исторической борьбе с турками и ногайскими татарами. Как отзвук Разинского движения может рассматриваться не только включение Разина в состав плывущих вместе с Ильей Муромцем на Соколе-корабле, но и создание особой версии сюжета — о поражении Ильей Муромцем орла, пытающегося потопить корабль. Не лишено вероятия предположение, что в этом столкновении богатыря с орлом аллегорически изображено столкновение разинских стругов с царскими «орлёными» судами или с тем правительственным кораблем, который носил наименование «Орла». Таким образом, Илья Муромец здесь уже непосредственно включается в фольклор о народных движениях XVII века.
Цикл былин об Илье Муромце обогащается и другими путями. Стремление пополнить поэтическую биографию Ильи Муромца новыми славными его делами вызвало сложение сюжета о трех поездках Ильи с использованием более ранней былины об Илье Муромце и разбойниках и ряда сказочных мотивов. Таковы проходящий через всю былину мотив испытания судьбы на трех дорогах, раскрытие злых умыслов злодейки-чаровницы, нахождение клада. Черты Ильи Муромца, создающие его идеальный облик и ставшие уже к этому времени традиционными — огромная сила и храбрость, проницательный ум и смекалка, бескорыстие — находят в былине «Три поездки» выражение и подтверждение в новых поступках героя: в том, как он легко расправляется с сорокатысячной ватагой разбойников, в том, как он проникает в тайну подложной кровати, в том, что он не пользуется для себя найденными сокровищами.
По замыслу создателей былины, она, очевидно, должна была завершить эпическую биографию Ильи Муромца, так как в ряде записанных вариантов богатырь, после того как находит клад и отдает его (князю Владимиру, монастырям и церквам, сиротам), едет в киевские пещеры и там «ока́меневает». В данной былине подчеркивается старость Ильи Муромца. Обычный зачин былины в ее наиболее целостных вариантах —
А ездил-то стар по чисту полю,
Ото младости ездил до старости,
Ото старости ездил до гробной доски.[78]
Иногда даже ему приписывается лирическое раздумье над своей старостью:
Ах ты старость, ты старость ты старая,
А старая старость глубокая,
................
Застала ты старого в чистом поле...[79]
Превращение богатырей в камни, скрытие их в каменных горах — один из распространенных мотивов мирового фольклора. По смыслу легенды богатыри временно уходят из жизни людей, превращаясь в камни, в скалы, горы, чтобы вернуться к подвигам, когда придет в них нужда.[80]
В русском героическом эпосе также встречается мотив окаменения. Но он в большинстве случаев получает морально-религиозную трактовку. В известной сибирской былине, записанной поэтом Л. Меем и опубликованной под заглавием «С каких пор перевелись витязи на святой Руси»,[81] все богатыри превращаются в камни после того, как они дерзнули поднять мечи на «силу нездешнюю». Совершенно правильно было уже отмечено в литературе, что такая трактовка «окаменения» не соответствует общей направленности народного эпоса и, очевидно, привнесена извне.[82]
Морально-религиозный характер имеет концовка с окаменением Ильи Муромца и в ряде вариантов «Трех поездок»: он уходит в киевские пещеры «спасаться» и там окаменевает после того, как раздает найденное богатство на построение церквей и монастырей. Влияние церковно-религиозной идеологии и историческая ограниченность сознания народа здесь явны. Очевидно, именно вследствие такого характера концовки, который не соответствовал общему духу былин об Илье Муромце, третья часть былины не получила особенно широкого распространения и часто отбрасывалась.[83] Сложилась же былина с ее последней частью, конечно, под воздействием легенды о наличии в Киево-Печерской лавре мощей Ильи Муромца, следовательно, не ранее XVII века.[84] Так, смерть Ильи, как и начальный момент его богатырской деятельности — чудесное получение силы, одинаково оказались овеянными легендой.
Подобно былине о трех поездках, уже в процессе дальнейшего расширения поэтических биографий и Ильи Муромца и Добрыни Никитича складывается самая поздняя былина цикла — о встрече в поле и столкновении этих двух богатырей. Братание, которое последовало за схваткой богатырей в единоборстве, объясняет то положение Добрыни возле Ильи, которое установилось в эпосе: как «младшего брата» Ильи и его правой руки. Стремление раскрыть начальный момент в сближении друг с другом самых популярных богатырей русского народа и вызвало сложение данной былины. Образ Ильи Муромца пополняется новой чертой: он ищет встречи с молодым богатырем, чтобы ввести его в общий богатырский круг. Когда до него доходит слава о новом сильном богатыре Добрыне Никитиче из Рязани, Илья Муромец едет в Рязань. После встречи, единоборства и братания, Илья предлагает Добрыне ехать с ним в Киев. Этим и оканчиваются обычно лучшие обработки сюжета.
Былина возникла, вероятно, уже в XVIII веке в северовосточных районах распространения эпоса, так как известна только в записях из этих районов и не ранее конца XIX века. Но к этому времени былина уже прочно вошла в традицию Пинежья, района р. Кулоя и Зимнего берега Белого моря.
Былина «Илья Муромец и Добрыня» — последняя по времени возникновения в цикле былин об Илье Муромце, принадлежащих коллективному творчеству русского народа. Но сложилась она, как и «Три поездки Ильи Муромца», уже не под непосредственным воздействием самой исторической действительности, а на основе некоторых устоявшихся в эпосе героических мотивов.
Такого рода новообразования внутри самого эпоса встречаются и позже, вплоть до нашего времени. Таковы былина о женитьбе Ильи Муромца, записанная в конце 1930-х годов в Пудожье,[85] и ряд былин М. С. Крюковой (тоже в записи тех же лет) о разных подвигах, а также семейных делах Ильи Муромца.[86]
Но все эти былины — плод размышлений и художественного вымысла тех сказителей, от которых они записаны. В эпическую традицию они не вошли, общим народным достоянием не стали и интересны лишь постольку, поскольку в самом факте их сложения своеобразно проявился огромный, не затухающий интерес народных сказителей к героическому образу Ильи Муромца.
Об этом свидетельствует и та непрекращавшаяся в течение многих столетий творческая разработка образа Ильи Муромца в традиционных былинах о нем, которую находим в многочисленных записях этих былин в XVIII—XX веках.
Цикл былин об Илье Муромце складывался в течение нескольких веков. С каждым новым былинным сюжетом, прикрепленным к имени Ильи Муромца, образ богатыря обогащался новыми проявлениями характеризующих его черт. Одновременно возникали и различные редакции одного и того же сюжета, в которых выделялись то одни, то другие стороны образа, но всегда в духе той традиции, которая наметилась уже в ранних произведениях об Илье. Внимательно вчитываясь в былины об Илье Муромце, поражаешься многочисленности, богатству индивидуальных оттенков, художественных деталей в разработке одних и тех же эпизодов. Отдельные варианты не охватывают образ во всей его полноте. Он представляется в них то с одной, то с другой стороны. И только весь эпос об Илье Муромце в целом дает нам полное представление о том образе, который жил и живет в сознании народа, его творца. В этом и выразился коллективный характер многовековой творческой работы народа над созданием образа Ильи Муромца. Несмотря на развитие в веках, на постепенное его расширение, на прибавление ряда новых черт, образ богатыря остается целостным, монолитным. Новые детали не противоречат тому, что было создано ранее, а лишь обогащают образ, делают его многограннее.
Такой же характер получила дальнейшая судьба образа Ильи Муромца в устной поэтической традиции уже после того, как весь цикл былин о нем был сложен. Коллективная шлифовка, чеканка образа в определенном направлении продолжались.
Художественной разработке на протяжении веков подвергались более всего те эпизоды былин об Илье Муромце, в которых особенно выделялись самые характерные стороны образа. Таковы все эпизоды, рисующие героический облик Ильи Муромца, его подвиги в защиту родины и народа, его первенствующее положение среди других богатырей. Расширялся круг сюжетов, посвященных другим героям, в которые включалось участие в действии Ильи Муромца. Под воздействием растущего классового сознания, крестьянских войн и восстаний XVIII—XIX веков продолжала разрабатываться и усиливаться социальная тема. Еще большее усиление получила она в начале XX века и у советских сказителей. Для последних особенно характерно подчеркивание происхождения Ильи Муромца из беднейших слоев крестьянства и открытых выступлений Ильи Муромца против князя и бояр. Показательна в этом отношении, например, новая разработка бунта Ильи Муромца в былине «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром», записанной от пудожской сказительницы А. М. Пашковой.[87] Если в текстах конца XIX века еще изображается, что Илья Муромец идет на пир, специально для него устраиваемый перепуганным князем, то у Пашковой он не только не идет и не оставляет «голей», но уговаривает и Добрыню Никитича примкнуть к пиру народному. Оба они «ко князю идти да не торопятся». Также продолжают творчески разрабатываться эпизоды, выделяющие высокие моральные черты Ильи Муромца.[88]
Образ Ильи Муромца — выдающееся создание русской эпической поэзии, одно из «гигантских обобщений жизненного опыта народа» (Горький) — явился великим вкладом коллективной творческой мысли русского народа в общую сокровищницу мирового искусства.
НАПЕВЫ БЫЛИН ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ
Прилагаемые напевы былин об Илье Муромце взяты из различных источников и отражают две основных народных традиции музыкального воплощения русского былинного эпоса.
По виду исполнения былин эти традиции различаются как «одноголосная», или «сольная», и «многоголосная», или «хоровая».
В связи с местами преимущественного распространения первая из этих традиций получила наименование «северной», вторая — «южной», или «донской», так как наиболее яркое свое воплощение она нашла среди донского казачества.
История собирания былинного эпоса складывалась так, что поначалу только северная эпическая песня явилась предметом изучения и публикации, именно ей в литературе было присвоено наименование былины и только она считалась подлинным образцом русского народного эпоса, уходящего своими корнями в глубину веков.
Хоровые многоголосные былины впервые нашли свое достоверное отражение в фонографических записях А. М. Листопадова, начавшего свою деятельность в девяностых годах и посвятившего затем весь труд своей жизни изучению и собиранию донской казачьей песни.
Следует оговорить то, что девятисотые годы явились годами завершения длительной полемики о многоголосной природе русской народной песни. Именно в эти годы благодаря трудам известной собирательницы Е. Э. Линевой, впервые применившей для записей песен фонограф, богатство и своеобразие русского народного многоголосия было доказано как неопровержимый факт. В свете этого доказательства, равного по своему значению большому научному открытию, критически пересматривались и переоценивались выпущенные ранее сборники одноголосных записей народных песен. Одноголосная форма этих записей объяснялась как случайная, явившаяся следствием невозможности точной записи на слух сложной многоголосной песенной ткани, что приводило собирателей к вынужденной необходимости записывать песню от одного исполнителя.
Будучи горячим поборником признания многоголосной природы русской народной песни и наблюдая хоровое исполнение донских былин, А. М. Листопадов взял под сомнение и одноголосную природу северных былинных напевов, склоняясь объяснить их одноголосие теми же причинами, которые лежали в основе одноголосной формы песенных записей, т. е. отказом собирателей от записей хорового исполнения на слух и вынужденным их обращением к одному исполнителю. Свои взгляды А. М. Листопадов изложил в критической статье, которая под названием «О складе былин северных и донских» помещена в первой части I тома его капитального труда «Песни донских казаков».[89]
Не касаясь спора о многоголосной природе русской народной песни, который давно и безоговорочно решен, а рассматривая лишь былинные напевы, мы можем сказать, что, с нашей точки зрения, спор об одноголосной или многоголосной природе былин попросту неправомерен, так как одна и другая былинные традиции являются различными формами выявления художественного содержания и каждая из них имеет свою природу.
В чем же заключаются характерные особенности напевов северных былин и какова природа их музыкального языка?
Одноголосное исполнение северных былин не случайно. Оно вытекает из существа эпического жанра и доносит до наших дней изначальные древнейшие формы его художественного выявления, так как в основе эпоса лежит повествование о событиях.
Воплощение повествования в поэтические образы и стройную форму стиха появляется как следствие стремления запечатлеть наиболее значительные события и сохранить память о них для будущих поколений.
Важность и общественная значимость содержания, равно как и поэтическая форма повествования, требует особых средств произнесения текста, особой организации его интонирования, а именно — приподнятой, размеренной декламации.
Всякой декламации свойственен распевный характер; один шаг отделяет ее от музыки, которая закрепила бы звуковысотный контур речи в точно интонируемой мелодии. Творческая инициатива народа преодолевает этот шаг, прокладывая «музыкальное русло», по которому идет и развивается такое важнейшее жанровое ответвление эпоса, как «поющееся» сказание, впечатляющее и содержанием поэтического текста и выразительностью его музыкальной декламации. Северные былины представляют собой именно такие «поющиеся» сказания, использующие выразительные средства музыки, но основными корнями своими уходящие в слово, в повествование, в рассказ.
Содержание северных былин, определяющее их ценность и назначение, лежит в развернутом поэтическом тексте. Их напевы служат лишь формой декламации, способствующей донесению слова, создающей настроение, располагающее к сосредоточенному, углубленному слушанию.
Типичным и ярким образцом напева северных былин может служить напев, записанный от Петра Ивановича Рябинина-Андреева, представителя четвертого поколения прославленной семьи заонежских сказителей (напев № 1). На этот напев исполнялось большинство былин и старшими Рябиниными — Трофимом Григорьевичем, Иваном Трофимовичем и отцом Петра Ивановича — Иваном Герасимовичем Рябининым-Андреевым, в частности былины, включенные в настоящий сборник — №№ 6, 13, 26, 31 (вероятно, и № 18).[90]
В мелодическом рисунке этого напева отчетливо видны истоки речевой интонации. Если мы прочтем поэтический текст данной былины, вслушиваясь в колебания нашей интонации, обусловленные смыслом и строем речи, а затем обратимся к указанному напеву, мы увидим, что его звуковысотные отклонения полностью совпадут с контуром нашей речи. Но как прекрасно, как выразительно воплотится речь в мелодии! Лаконичный и простой напев, являясь удобной и естественной формой произнесения слов, дополнит их содержание ощущением величавого спокойствия и глубокой задумчивости, заложенным в музыкальном образе.[91]
Этот музыкальный образ не связан с конкретным сюжетом былины. Он раскрывает лишь общий характер повествования, развертывающего перед слушателями картины далекого и славного прошлого.
Отсутствие связи музыкального образа с конкретным сюжетом повествования дает возможность использовать один напев для исполнения былин различного содержания, сходных лишь по общему характеру и структуре стиха. Вследствие этого каждый сказитель для исполнения даже разнообразного и богатого эпического репертуара применяет только два-три напева. Музыкально одаренные исполнители создают свои, оригинальные напевы, менее одаренные используют напевы, ставшие наиболее распространенными в их округе и характеризующие местный традиционный стиль.
В основе мелодического рисунка былинных напевов, как уже говорилось, лежит речевая интонация. В ряде напевов эта основа чувствуется и сейчас. Однако в процессе многовековой жизни былин, тем более в связи с переходом былинного жанра в традицию, передающую былины из поколения в поколение, но не создающую их заново, живая связь речи и напева у некоторых сказителей нарушалась, и для исполнения былин они пользуются не живой формой «омузыкаленной» речи, а условно применяемыми попевками, взятыми из различных жанров народной песни.
Напевы северных былин лаконичны. Их протяженность определяется обычно формальными моментами связи со стихотворным текстом. Наиболее часто встречаются напевы, протяженность которых равна одному стиху, т. е. одной строке поэтического текста (напевы №№ 3, 5, 6 и др.).
Реже встречаются напевы, равные двум стихам и как бы состоящие из двух «однострочных» фраз (№№ 1, 8). Иногда исполнители повторяют вторую фразу напева несколько раз до логического завершения основной мысли излагаемого поэтического текста. Еще реже встречаются развитые «трехстрочные» напевы.[92]
Многие сказители имеют свой, только им присущий стиль музыкального воплощения былинного эпоса. Свои местные традиции исполнения имеют отдельные области, особенно такие, как Заонежье, Печора, Мезень. Однако все эти различия, проявляясь в деталях, не изменяют тех основных черт северной былины, о которых говорилось выше.
Музыкальная природа хоровой былины иная. Хоровая былина — это прежде всего песня, в которой развернутый, многогранный в своем эмоциональном выражении музыкальный образ имеет не меньшее значение, чем текст.
Напев хоровой былины уже не является формой декламации, и его содержание вытекает непосредственно из поэтических образов текста. Именно поэтому напевы хоровых былин оказываются неразрывно связанными с определенными текстами, именно поэтому в хоровых былинах каждый былинный сюжет имеет свое музыкальное воплощение.
Структура стиха в хоровых былинах не подчиняет себе ритмо-метрическое строение напева, а сама во многом уступает интересам мелодии. В интересах широкого мелодического развития хоровая былина сокращает и протяженность своего поэтического текста.
Таковы основные черты одноголосной и хоровой былинных традиций, представляющих собой две различные по природе, но равнозначные по значению и ценности формы проявления народного гения в области создания музыкального эпоса.
Приведенные в музыкальном приложении напевы былин не являются иллюстративным материалом к поэтическим текстам, представленным в антологии. Музыкальное приложение ставит своей задачей ознакомить читателей с лучшими и разнообразными напевами былин об Илье Муромце для того, чтобы углубить их представление о народном эпосе, осветив, хотя бы вкратце, его музыкальные формы.
1. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК
2. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОВИЧА
3. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА
4. ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА
5. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ ОСВОБОЖДАЕТ КИЕВ ОТ КАЛИНА-ЦАРЯ
6. ПРО ТАТАРСКОЕ НАШЕСТВИЕ
7. КАМСКОЕ ПОБОИЩЕ (ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ)
8. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ЧУДИЩЕ ПРОКЛЯТОЕ В ЦАРЕГРАДЕ
9. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ИЗДОЛИЩЕ В КИЕВЕ
10. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ГОЛИ КАБАЦКИЕ, ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ИЗДОЛИЩЕ В КИЕВЕ
11. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН
12. НАЕЗД НА БОГАТЫРСКУЮ ЗАСТАВУ И БОЙ ПОДСОКОЛЬНИКА С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ
13. НАЕЗД НА БОГАТЫРСКУЮ ЗАСТАВУ И БОЙ СОКОЛЬНИКА С ИЛЬЕЙ МУРОМЦЕМ
14. ПРО СТАРОГО
15. БОЙ ИЛЬИ МУРОМЦА С СЫНОМ
16. ПРО ИЛЬЮ И ГОЛИ КАБАЦКИЕ
17. ПОЕЗДКИ ИЛЬИ МУРОМЦА
18. КАК ЕЗДИЛ СТАР
19. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИШНИКИ
20. ОХ, НЕ БЕЛЫЕ СНЕЖКИ ЗАБЕЛИЛИСЯ (ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СТАНИЧНИКИ)
21. ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ И ТУГАРОВЫХ ЗВЕРЯХ
22. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И САМСОН-БОГАТЫРЬ
23. ИЛЬЯ МУРОВИЧ
24. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ ВЫЕЗЖАЕТ В ПОЛЕ
25. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ-КУЗЮТУШКА СОБИРАЕТСЯ ВО ДИКИ СТЕПЯ
26. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ НА РЕЧКЕ СМОРОДИНКЕ
27. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ У ВОРОТ КИЕВА
28. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И ЦЕЛОВАЛЬНИКИ
КОММЕНТАРИЙ
БЫЛИНЫ ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ В ОБЩЕРУССКОЙ УСТНОЙ ТРАДИЦИИ XVIII—XX ВЕКОВ
В раздел I, являющийся основной частью сборника, вошли тексты, записанные от народных исполнителей былин в том виде, в каком эти былины жили среди народа в устной передаче.
В разделе представлены сюжеты всех былин, в которых героем, единственным или главным, является Илья Муромец. В сборнике отобрано по нескольку образцов различных обработок каждого сюжета с тем, чтобы показать богатство и многообразие русского эпического творчества, посвященного Илье Муромцу.
При отборе составитель руководствовался задачей представить все основные типы былин каждого сюжетно-тематического цикла и, таким образом, познакомить с местными, областными эпическими традициями. При этом составитель стремился дать наилучшие в идейно-художественном отношении и ставшие классическими тексты. Поэтому в сборнике возможно шире представлены записи, произведенные от крупнейших мастеров былинного сказительства.
Вместе с традиционными, широко известными сюжетами в сборник включены и редкие сюжеты, существующие часто в единичных записях, представляющие более поздние новообразования, иногда — приурочение других песенных сюжетов к популярному имени Ильи Муромца.
Былины на традиционные, широко распространенные сюжеты группируются по сюжетно-тематическим циклам, внутри каждого из которых они располагаются в основном по времени записи. Хотя дата записи не всегда свидетельствует о времени возникновения данной редакции (порой тексты поздних сборников воссоздают как раз более древний вид сюжета, чем запись старшего сборника), но некоторое движение сюжета все же иногда можно проследить. Кроме того, записанные в определенную эпоху произведения всегда помогают уяснить направленность социальных интересов народа в данное время, показывают, что́ именно в образе Ильи Муромца, в его богатырской деятельности привлекает внимание носителей эпоса.
Тексты былин взяты из разных сборников, составители которых имели каждый свою методику записи и публикации текста. Одни из них отмечали лишь некоторые диалектные особенности (как например П. Н. Рыбников, А. Ф. Гильфердинг), другие (как А. В. Марков) стремились передать средствами обычной транскрипции все основные, улавливаемые слухом особенности звучания, отличающие речь исполнителя от литературной, третьи (как А. Д. Григорьев) обозначали соответствующими буквами фонетику речи исполнителей даже в тех случаях, когда она совпадала с литературной (например, ассимиляцию согласных и т. п.).
Точное воспроизведение орфографии сборников может внести неверное представление о резких различиях в произношении в тех районах, в которых таких различий по существу не наблюдается. Кроме того, педантичное воспроизведение всех особенностей звучания делает тексты трудно воспринимаемыми.
Поэтому в орфографию текстов вносится ряд упрощений и единообразие в передаче явно одинаковых фонетических явлений в текстах из сборников Маркова, Григорьева, Ончукова, Астаховой, Париловой — Соймонова и Соколова — Чичерова. Сняты всюду: особое обозначение фрикативного г, гипертрофированное обозначение мягких согласных (как например у Маркова — русьських, песьни, печька, шьчобы, сьлезных и т. п.), передачу ассимилированных звонких согласных с глухими и специальное обозначение глухого в конце слов через глухие согласные (как например у Григорьева — фторой, пугофка, веть, уш и т. п.) и некоторые другие, затрудняющие чтение текста, приемы транскрипции.
Тексты из сборников Киреевского, Рыбникова и Гильфердинга, в которых фонетические особенности отмечены умеренно, печатаются с сохранением этих особенностей. Окончания прилагательных в родительном падеже аго, яго, ово, ево, если ими не передано отклонение от обычного в данной местности произношения, заменены современными ого, его.
Тексты из сборника Кирши Данилова даны по изданию 1938 года.
Буквы в круглых скобках означают вставные звуки при пении. В квадратных скобках помещены слова и буквы, добавленные в источниках для правильного понимания текста, в ломаных < > — добавленные составителем данного сборника.
Знаки ударения перенесены из источников и добавлены составителем там, где ударения необычны в литературном языке. Знаком ударения обозначается произношение е вместо обычного в данном случае ё (например, по-уче́ному).
Курсивом в текстах выделены ремарки сказителей, сделанные ими во время исполнения.
Заглавия былин без скобок принадлежат источникам, в квадратных скобках — составителю.
В библиографии сюжетов при номерах в скобках ставятся условные сокращения: (к.) означает контаминацию с другим сюжетом, (пр.) — прозаический рассказ, (отр.) — отрывок.
1—3. Получение силы
(Исцеление Ильи-сидня, Илья Муромец и Святогор)
Тема получения Ильей Муромцем богатырской силы разработана в двух сюжетах: 1) в былине о чудесном исцелении крестьянского сына Ильи, который тридцать лет был сиднем, не владел руками и ногами, и 2) в былине о встрече Ильи Муромца с Святогором, о том, как последний перед смертью передал Илье часть своей чудовищной силы.
Сюжетом об исцелении открывается поэтическая биография Ильи Муромца. Это как бы пролог к повествованиям о богатырских подвигах Ильи. Поэтому в качестве отдельной былины данный сюжет почти не встречается, а, как правило, в соединении с другими былинами, предшествуя рассказу о каком-либо подвиге. Чаще всего сюжет об исцелении соединяется с былиной о Соловье-разбойнике, которая обычно передается исполнителями как рассказ о первой поездке богатыря. Сюжет об исцелении постоянно также входит в сводные былины об Илье Муромце, соединяющие несколько сюжетов цикла.
Сюжет широко распространен, но преимущественно в прозаических пересказах и сказочных обработках. В форме былины он известен почти исключительно Северу, но и здесь записано мало текстов, отличающихся хорошо отработанным былинным стихом, большинство же текстов отмечены прозаическим складом.
Все это заставляет предполагать первоначальное возникновение сюжета в форме легендарно-сказочной на основе широко распространенных народных сказок о сидне (см.: Вс. Миллер, Очерки, I, стр. 362—391). Былинные же обработки явились, очевидно, позднейшими попытками переоформить уже распространившуюся сказку в былину. Это в какой-то степени подтверждается и отличием стиля рассказа об исцелении в записях XVIII века, вполне прозаического, от стиля дальнейшего повествования о самих подвигах Ильи, где имеются явные следы былинного склада (см. тексты №№ 61—63 и комментарий к ним).
Варианты: Киреевский, I, стр. 1 (к.), Прилож., стр. I, IV, XVII (все три — пр., к.); IV, стр. 1 (к.); Рыбников, I, №№ 51 (к.), 139 (к.), 190 (пр.); Гильфердинг, № 120 (к.); Григорьев, I, № 8 (пр., к.); III, №№ 50 (к.), 89 (к.); Марков, №№ 42, 46 (к.), 67 (пр.), 91 (пр.); Ончуков, №№ 19 (к.), 53 (к.); Соколовы, стр. 306 (пр., к.); Савельев, стр. 79 (пр., к.); журн. «Культура», Научн. прилож., № 1, 1922, стр. 2—17; Астахова, I, №№ 28 (пр., к.), 80 (пр., к.), 92, 93, (пр., к.), 95 (к.); II, №№ 157 (к.), 165 (к.), 194, 201; Леонтьев, № 1 (к.); Парилова — Соймонов, №№ 3 (к.), 31 (к.); Конашков, № 1 (к.); Крюкова, I, № 11; Соколов — Чичеров, №№ 44 (пр., к.), 57 (пр., к.); 70 (к.), 77 (к.), 130 (к.), 170 (к.), 178 (к.), 195, 261 (к.), 269 (пр., к.), Реминисценции сюжета в других былинах см.: Марков, №№ 61, 71; Тихонравов — Миллер, № 7, стр. 20.
О сказочных обработках см. в комментарии к сказкам, стр. 503 (большинство указанных сказок включают сюжет об исцелении). Тексты из рукописных сборников XVIII — начала XIX века: Миллер, стр. 285; Б. Соколов. Былины старинной записи. «Этнография», 1927, № 1—2; Труды ОДРЛ, IV, стр. 242; Славянский фольклор. М., 1951, стр. 246.
Приурочение к Илье Муромцу сказочного мотива о чудесном исцелении сидня явилось в результате естественного желания дать начало биографии любимейшего народного богатыря и вместе с тем окружить легендой происхождение его необычайной, неодолимой силы. Таким образом, сюжет этот — один из позднейших в цикле былин об Илье Муромце.
Самый эпизод исцеления довольно устойчив. Постоянными целителями являются неведомые странники, которые даруют силу через питье. При этом вначале полученная сила является чрезмерной, и ее затем уменьшают вполовину путем вторичного поднесения Илье питья.
См., например, обработку этого мотива у Киреевского (I, стр. 1):
Нища братия у Ильи спрашивали:
— Много ли, Илья, чуешь в себе силушки?
— От земли столб был да до не́бушки,
Ко столбу было золото́ кольцё,
За кольцё бы взял — Святорусску поворотил!
— Ты поди, Илья, принеси другу́ чашу!
Илья стал им поднашивать,
Они Илье отворачивают,
Выпивал Илья без отдыха
Большу чашу в полтора ведра,
Они у Ильи стали спрашивать:
— Много ли, Илья, чуешь в себе силушки?
— Во мне силушки половинушка.
См. также в настоящем сборнике текст № 10.
В некоторых вариантах (но сравнительно нечасто) эпизод исцеления приобретает известную религиозную окрашенность: чудесные странники отождествляются с Христом, апостолами (см., например: Киреевский, I, стр. 1), чудотворцем Николаем и т. п., что явилось, вероятно, вследствие бытования сюжета в среде калик — исполнителей духовных стихов; от них эти мотивы были усвоены и некоторыми носителями богатырского эпоса.
В былинах, побывальщинах и сказках об исцелении почти неизменно отмечается крестьянское происхождение Ильи Муромца и рассказывается о выполнении им тяжелой крестьянской работы как первом подвиге после получения силы.
Былина о встрече Ильи Муромца со Святогором принадлежит к числу редких. Она известна лишь в немногих вариантах из северных районов, причем довольно часто соединяется с другими сюжетами об Илье Муромце. Встречалась и в виде побывальщин, и в сказочных обработках.
Варианты: Рыбников, I, №№ 2, 51 (пр., к.); II, № 138 (пр.); Гильфердинг, №№ 1, 119 (к.), 265, 273; Марков, №№ 61, 66 (пр.); Григорьев, I, № 166 (пр.); II, № 61 (пр.); III, №№ 46 (к.), 50 (к.), 114 (к.); Ончуков, № 61; ср.: Киреевский, I, Прилож., стр. XXXIV; см. также: Гильфердинг, № 270; Астахова, I, №№ 5, 25, Прилож., № 2; II, №№ 157 (к.), 165 (к.); Леонтьев, № 5; Парилова — Соймонов, №№ 4 (к.), 40 (к.); Крюкова, I, № 8; Соколов — Чичеров, №№ 1, 44 (пр., к.), 57 (пр., к.), 75, 178 (к.), 269 (пр., к.). Ср. в якутском фольклоре: Русский фольклор. Материалы и исследования, I. М. — Л., 1956, стр. 235.
О Святогоре существует еще другая былина, где изображена его огромная, чудовищная сила, которая тяготит самого богатыря. Святогор погибает, «угрязая» в землю, когда пытается поднять сумочку с «тягой земной». Былина «Илья Муромец и Святогор» развивает другую версию о гибели Святогора — в найденном по дороге гробу, который оказывается ему «по мерке».
Происхождение самого образа Святогора в русском эпосе неясно; по-видимому, он восходит к доклассовому обществу: аналогичные образы встречаются и в древних эпосах других народов. О древности образа см.: Пропп. Русск. героич. эпос, стр. 72 и след. Древним является и мотив гибели в гробу. Мотив этот использован в цикле былин об Илье Муромце для объяснения происхождения силы последнего, которой он превосходит всех остальных богатырей: Святогор, умирая, передает Илье сквозь щель в гробу часть своей силы через дыхание (или, по некоторым вариантам, через смертную пену).
Хотя оба рассмотренных сюжета разрабатывают тему о получении Ильей Муромцем силы, они не стоят в противоречии друг с другом, как может это показаться на первый взгляд и как это отмечалось некоторыми исследователями (см.: Н. П. Андреев. Былины. Русский героический эпос. Изд. «Советский писатель», 1938, стр. 561). В восприятии носителей эпоса былина о встрече Ильи Муромца со Святогором показывает не приобретение Ильей Муромцем силы вообще, а лишь еще большее увеличение ее. Поэтому оба сюжета не только существуют в эпической традиции параллельно, разобщенно, но иногда и объединяются в одной былине, как это произошло в тексте № 1 настоящего сборника.
1. [Получение силы]. Печатается по записи П. Н. Рыбникова: первая часть, стихотворная, — по тексту первого издания (часть I, М., 1861, стр. 33—36), вторая, прозой, — по тексту второго издания (т. I, М., 1909, стр. 320—323). Былина записана в 1860 году в селе Кижи Петрозаводского уезда от Леонтия Богданова, 70 с лишним лет.
Текст был исполнителем не спет, а сказан и записан в виде побывальщины. Однако редактор первого издания П. А. Бессонов счел возможным разделить рассказ на стихи, указывая на близость его к стихотворной форме. Только самый конец — смерть Святогора в гробу — был опубликован в сплошном рассказе (см. первое издание, часть I, стр. 41—42), а также переданы прозой заключительные слова эпизода встречи (там же, стр. 39). Редактор второго издания А. Е. Грузинский напечатал весь текст прозой.
Известно, что в XIX веке некоторые исполнители уже не пели былины, а сказывали, далеко не всегда, однако, превращая их в прозаический рассказ. Это была своеобразная декламация. Первая часть былины Л. Богданова обнаруживает явный стихотворный склад, и Бессонов был бесспорно прав, передавая ее стихами. Из ритма выпадает лишь рассказ о возвращении родителей домой (после 75-го стиха), который мы и передаем прозой. Чередование стихотворной интонации с прозаической — довольно частое явление при исполнении былин в XIX—XX веках (см., например, Астахова, I). В стихотворном виде первая часть былины Л. Богданова публиковалась неоднократно в разных изданиях с конца XIX века.
Что касается всей второй части, передающей встречу Ильи Муромца со Святогором и смерть последнего, то здесь мы видим обратное явление: вся эта часть несомненно сплошной рассказ, и лишь немногие отдельные фразы даны в складе эпического стиха. Разделение Бессоновым первой половины этой части на стихи характером материала не оправдано и воспринимается как искусственное деление.
Вариант Л. Богданова среди других былин об исцелении — один из лучших по простоте, ясности и выразительности разработки темы, а, главное, по своему крестьянскому колориту. Просто и вместе с тем убедительно, именно как выражение крестьянских интересов Ильи Муромца, передано первое применение им силы на работе по выкорчевке леса, расчистке лесной площади под пашню. Недаром вся начальная часть текста Богданова использовалась в хрестоматиях и массовых изданиях цикла былин об Илье Муромце.
Текст включает замечательный, вошедший в былинную классику мотив — предсказание калик о том, что Илье «смерть на бою не писана», а также характеристику четырех богатырей, с которыми Илье Муромцу нельзя вступать в бой по причине их особых, только им присущих свойств.
Вторая часть былины, включающая сюжет «Илья Муромец и Святогор», также отличается ясной, четкой композицией. Эпизод встречи осложнен мотивом неверной жены Святогора, что нередко встречается в обработках сюжета (например: Рыбников, II, № 138; Марков, № 61, и др.), но, однако, не является обязательным их компонентом (см. кенозерские варианты из сборников: Гильфердинг, №№ 265, 270, 273; Григорьев, I, № 166 — с Пинеги; III, № 114 — с Мезени; Ончуков, № 61 — с Печоры).
Объединение в одной былине обоих сюжетов о получении Ильей силы свидетельствует о том, что исполнители не воспринимали их как былины противоречивые. Напротив, в данном тексте оба сюжета связаны логически. Попросив у родителей благословения, Илья Муромец едет «в раздольице чисто поле». Там он встречается и затем братается со Святогором, который называет Илью меньшим братом. Илья проходит под руководством Святогора воинскую выучку — «выучил Святогор Илью всем похваткам, поездкам богатырским», а затем Святогор, погибая в гробу, передает Илье часть своей силы и дарит ему свой меч-кладенец. Хорошо выделена рассудительность Ильи Муромца, разумность его поступков: не предполагая коварства Святогора, задумавшего его погубить «мертвым духом», Илья Муромец тем не менее отказывается от вторичной передачи Святогором силы, боясь излишка ее и, как бы вспоминая слова калик о Святогоре, говорит: «Будет с меня силы, бо́льший братец; не то земля на себе носить не станет».
2. [Исцеление Ильи Муромца]. Печатается по тексту № 53 сборника Ончукова. Записано Н. Е. Ончуковым в 1902 году в Усть-Цильме от Игнатия Михайловича Дуркина, свыше 75 лет.
Былина И. М. Дуркина — сводная, соединяющая сюжет об исцелении с сюжетами о станичниках и о Соловье-разбойнике. Так как обработка двух последних сюжетов ничего особо интересного и своеобразного не представляет, то мы печатаем здесь лишь первую часть былины — о получении силы, которая отличается завершенностью и отчетливо отделяется от последующего повествования.
Публикуемая часть представляет исключительный интерес своеобразной разработкой эпизода помощи родителям в их крестьянских нуждах. Вместо традиционной картины очистки пашни, здесь рисуются другие, но также типично крестьянские заботы и хлопоты Ильи Муромца: он выгоняет скот с поля и заботливо огораживает поле от возможной потравы скотом «людям на удивленьицо».
Обращает на себя внимание изображение коня Ильи Муромца, характерное для северо-восточной эпической традиции. См. печатаемый ниже мезенский текст о поездках Ильи Муромца (№ 41).
3. [Илья Муромец и Святогор]. Печатается по тексту сборника Гильфердинга (III, № 273). Записано на Кенозере 14 августа 1871 года от Петра Яковлевича Меншикова, 52 лет
Принадлежит к той группе обработок, в которых встреча двух богатырей не осложнена мотивом неверной жены Святогора.
Это лучший по композиции и эпическому складу вариант из всех известных стихотворных текстов, хотя он и не дает полного завершения эпизода передачи силы (ср. с текстом № 1). Другие тексты отмечены нечеткостью стихотворного ритма, прозаическим складом и включают излишние детали, загромождающие и затемняющие основную линию повествования.
4—10. Илья Муромец и Соловей-разбойник
Принадлежит к древнейшему слою былин об Илье Муромце. Соловей-разбойник — обобщенный образ врага-насильника. В своей основе (борьба героя с чудовищем) сюжет принадлежит доклассовому периоду, но как рассказ о подвиге Ильи Муромца он оформился в обстановке древней Руси дотатарского времени, много страдавшей от разбойничества. Впоследствии на образе Соловья-разбойника отразились и впечатления эпохи татарских нашествий. Соловей получает в некоторых вариантах отчество Рахматович — возможно отзвук воспоминаний о хане Ахмате, совершившем в XIV веке набег на Москву, или именуется Одихмантьев сын. Имя «Соловей» встречалось в древней Руси.
Пафос былины — в воспевании могучего русского богатыря, защитника народа и мирного народного труда. Почти постоянным компонентом былины, кроме изображения главного подвига — победы над Соловьем-разбойником, от которого «проходу-проезду нет», является освобождение по пути города (обычно Чернигова, иногда Смолягина, Бекешева или Бекетовца, Кидоша и др., в рукописных пересказах XVIII века — Себежа) от осадившей его несметной вражеской рати. Этот эпизод дает возможность подчеркнуть в образе Ильи Муромца его целеустремленность, стремление выполнить задачу богатыря — служить народу как оберегатель Русской земли: Илья Муромец отвергает предложенное ему властями и жителями освобожденного города высокое положение и почести, не остается в городе и спешит в Киев, чтобы занять свое место среди других богатырей — защитников родины.
Органично всему содержанию былины противопоставление Ильи Муромца князю Владимиру и его приближенным — «князьям-боярам», которые вначале не верят рассказу приехавшего богатыря о «замирении» им прямоезжей дороги и обвиняют его во лжи, а затем, при свисте Соловья, обнаруживают свою слабость и трусость. Этот эпизод мастерски разрабатывается в вариантах XIX—XX века, в острых сатирических образах рисует испуг князя и бояр или придворных богатырей.
Особенную социальную остроту придает сюжету указание на крестьянское происхождение Ильи Муромца: конфликт между приехавшим богатырем и князем с его придворным окружением становится классовым конфликтом. Этот мотив обычно выделен в тех вариантах, в которых поездке Ильи в Киев предпосылается рассказ о чудесном исцелении Ильи Муромца и получении им богатырской силы.
Все эти идейно-художественные особенности былины, четко выделяющие образ Ильи Муромца как народного героя, определили широкую популярность сюжета в течение столетий. Былина об Илье Муромце и Соловье-разбойнике — одна из самых распространенных и известна в многочисленных записях из разных мест, начиная с XVIII века. Нередко эта былина контаминируется с другими героическими былинами об Илье Муромце. Особенно часто наблюдается включение рассказа о встрече Ильи Муромца (еще до освобождения им города) с ватагой разбойников, которые нападают на богатыря и хотят его ограбить. Илья Муромец или убивает всех разбойников или устрашает их стрельбой из лука и берет с них обещание бросить разбойничество. Сюжет этот известен в качестве самостоятельной былины. Включение его в былину о Соловье-разбойнике усиливает героические черты в образе Ильи Муромца.
Сюжет о Соловье-разбойнике известен также в прозаических пересказах и в многочисленных сказочных обработках. Он проник в лубок, отражен и в народных лубочных картинках. В виде сказки сюжет известен многим другим народам Советского Союза.
Варианты: Кирша Данилов, № 49 (Киреевский, I, стр. 41); Киреевский, I, стр. 25, 30, 31, 34, 40, 77; IV, стр. 1 (к.); Рыбников, I, №№ 4, 61, 82; II, №№ 103, 110 (к.), 116, 127 (к.), 139 (к.), 170, 191; Гильфердинг, №№ 3, 56, 74, 104, 112, 120 (к.), 171 (к.), 210 (к.), 212, 274, I, стр. 685; Марков, №№ 1 (к.), 68, 107; Григорьев, I, №№ 38, 180 (к.); II, №№ 12, 36, 52, 73, 85; III, №№ 8, 56 (к.), 89 (к.); Ончуков, №№ 19 (к.), 53 (к.); Марков, Маслов, Богословский, I, стр. 47; Тихонравов — Миллер, №№ 1, 2, 5; Миллер, №№ 1, 2, 3 (к.), Прилож., № 2; Соколовы, стр. 306 (к., пр.); Савельев, стр. 80 (к., пр.); Живая старина, 1915, вып. III; Астахова, I, №№ 1, 28, 32, 39, 47 (пр., к.), 48, 80, 93 (пр., к.), 95, Прилож., № 1; II, №№ 122, 131, 141, 157 (к.), 165 (к.), 192, Прилож., I, № 2, III, № 1; Леонтьев, № 1 (к.); Иван Рябинин-Андреев, стр. 116 (отр.); Парилова — Соймонов, №№ 3 (к.), 17, 31 (к.), 53, 62; Петр Рябинин-Андреев, № 2; Конашков, № 1 (к.); Крюкова, I, № 1; Соколов — Чичеров, №№ 3, 44 (пр., к.), 53 (к.), 55 (к.), 57 (пр., к.), 61, 70 (к.), 77 (к.), 96, 104, 107, 130 (к.), 169, 170 (к.), 184, 193, 196, 199, 255 (к.).
О сказочных обработках см. в комментарии к сказкам, стр. 503. Тексты из рукописных сборников XVIII — начала XIX века: Тихонравов — Миллер, стр. 1, 4, 7, 10, 11 (к.); Миллер, стр. 285; «Этнография», 1927, № 1—2; Труды ОДРЛ, IV и VI; Славянский фольклор. М., 1951, стр. 246.
4. Первая поездка Ильи Муромца в Киев. Печатается по тексту № 49 сборника Кирши Данилова. Самая ранняя запись былины в стихах, отличающаяся крайне сжатой композицией. Сближаясь рядом своих черт с краткой редакцией «себежских» рукописных пересказов XVIII века (см. стр. 509), запись эта отклоняется от них полным выключением эпизода освобождения города.
Своеобразной чертой текста является перечисление богатырей, идущих вместе с князем смотреть Соловья-разбойника. В уста богатырей вкладывается и выражение недоверия к рассказу Ильи Муромца. Изображение в конце былины испуга этих богатырей особенно выделяет подлинное богатырство Ильи Муромца: смертельно испуганными оказываются не только князь и бояре, но и все «сильные богатыри могучие». Сатирически рисуются «князи и бояра», которые так перепугались, что «на корачках по двору наполза́лися», При всей краткости изложения событий в былине четко выделяется могучий облик Ильи Муромца.
Отмечена также и неподкупность Ильи (неудачная попытка жены Соловья выкупить мужа «золотой казной»).
Крестьянское происхождение Ильи Муромца не указано, но упоминается село Корочаево как родина богатыря.
5. [Первая поездка Ильи Муромца]. Печатается по сборнику Киреевского (I, стр. 34). Записано Е. Фаворским в селе Павлово Нижегородской губ. Впервые напечатано в «Прибавлениях» к «Известиям II Отделения Академии наук» (т. I, М., 1852).
Вариант замечателен включением гуманистического завета отца Ильи Муромца — старого крестьянина Ивана Тимофеевича: «Я на добрые дела тебе благословенье дам, А на худые дела благословенья нет». Завет этот как бы бросает свет на характер всей последующей деятельности Ильи Муромца — защитника народа и борца против угнетения и насилия. Наличие аналогичного мотива в некоторых рукописных пересказах XVIII века (см., например, в № 64 нашего сборника: «Не делай обиды и не проливай крови христианския напрасно») показывает, что этот мотив не был индивидуальной особенностью именно данного текста, а входил в традицию.
Очень важен также в былине патриотический мотив: наказ Ильи Муромца освобожденным царевичам, чтобы они разглашали всюду о силе Руси, в которой «есть сильны́, могу́чи бога́тыри». Хорошо передано в варианте стремление Ильи Муромца поскорей попасть в Киев (отказ идти к воеводе «хлеба-соли кушать»).
Своеобразной чертой варианта, больше нигде не встречающейся, является мотивировка убийства Ильей Муромцем детей Соловья-разбойника необходимостью искоренить весь зловредный род Соловья, «чистоту» которого поддерживал Соловей кровосмесительными браками сыновей с дочерьми.
Необычным для конца былин на данный сюжет является также поступок Алеши Поповича, бросающего в Илью Муромца нож в обиде на то, что Илья «пожал» всех князей, бояр и богатырей, чтобы сесть против князя Владимира.
В художественном отношении в варианте выделяется самое начало — образ склоняющегося перед отцом богатыря — и замечательная картина скачки Ильи Муромца. Вся эта начальная часть (кончая словами «В третий скочил — под Чернигов-град»), в которую входил и отмеченный нами завет отца, постоянно печаталась в хрестоматиях, антологиях и массовых изданиях, как одно из лучших былинных изображений отъезда Ильи Муромца из дому. Именно в этой обработке описание первого выезда Ильи Муромца и вошло в сознание многих русских людей.
6. Илья и Соловей-разбойник. Печатается по сборнику Гильфердинга (II, № 74). Записано А. Ф. Гильфердингом 8 июля 1871 года в Кижах (Заонежье) от Трофима Григорьевича Рябинина, 78 лет.
Впервые эта былина была записана от Т. Г. Рябинина в 1860 году П. Н. Рыбниковым в несколько более сжатом варианте (233 стиха) и с некоторыми, незначительными отличиями от записи А. Ф. Гильфердинга (Рыбников, I, № 5).
Былину от Т. Г. Рябинина усвоил его сын Иван Трофимович Рябинин («Этнографическое обозрение», 1894, кн. XXIII, статья «И. Т. Рябинин и его былины»), который в свою очередь передал ее пасынку Ивану Герасимовичу Рябинину-Андрееву. От последнего сохранилась лишь запись начала былины на фонограф (Иван Рябинин-Андреев, стр. 116). От сына И. Г. Рябинина-Андреева, Петра Ивановича Рябинина-Андреева, былина в редакции Трофима Рябинина была донесена с некоторыми уже изменениями до наших дней. От четвертого Рябинина произведено несколько записей ее в разное время: Соколов — Чичеров, № 96 (запись 1926 года); Астахова, II, № 131 (запись 1932 года); Петр Рябинин-Андреев, № 2 (запись 1939 года).
От Т. Г. и И. Т. Рябининых былина была усвоена некоторыми другими сказителями Заонежья.
Рябининская редакция былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник» отличается большими идейно-художественными достоинствами. Запись А. Ф. Гильфердинга от Т. Г. Рябинина, публикуемая здесь, принадлежит к числу самых лучших обработок данного сюжета. Недаром этот текст вошел в былинную классику и неизменно включался во все хрестоматии и антологии как ценнейший образец эпического творчества.
Композиция былины отличается простотой, стройностью и четко выделяет героическую тему. Путем последовательного включения эпизодов, раскрывающих силу, храбрость, целеустремленность, отсутствие своекорыстных стремлений, заботу о народном благе, обрисован высокий нравственный и физический облик Ильи Муромца. Выражение недоверия к словам приехавшего богатыря вложено в уста самого князя Владимира, который оскорбляет богатыря, обвиняя его во лжи. Тем сильнее противопоставление князю и его придворным богатыря-крестьянина, «мужика-деревенщины», как называет его князь, тем эффектнее конечное торжество Ильи Муромца. Иронически представлен в конце былины князь, который от свиста Соловья «куньей шубонькой укрывается».
Большим художественным мастерством отмечены описательные образы — передача многочисленности вражеской «силы» под Черниговом (использование приема аллитерации и повторения смысловых частей слова), изображение губительной силы свиста Соловья-разбойника (картины потрясенной природы и произведенных в городе разрушений) и др. Выразительна речь Ильи Муромца, мотивирующая казнь Соловья-разбойника правильно понятыми народными интересами.
Исполнялась былина на напев № 1, на который пелись почти все былины Т. Г. Рябинина.
7. Илья Муромец (первая поездка его в Киев). Печатается по тексту № 1 сборника Гуляева, 1952. Записано С. И. Гуляевым в Барнауле от крестьянина деревни Ересной Барнаульской волости Леонтия Гавриловича Тупицына в начале 1870-х годов. Впервые напечатано у Тихонравова — Миллера (№ 1). Перепечатано М. К. Азадовским (Гуляев, 1939). Указание, помещенное перед текстом, сделано С. И. Гуляевым.
Своеобразной особенностью текста Леонтия Тупицына является необычная разработка традиционного эпизода обвинения Ильи Муромца на пиру у князя Владимира во лжи и хвастовстве. Тупицын включает мотив открытого столкновения Ильи Муромца с князем: оскорбленный боярами богатырь покидает пир. Этот мотив усиливает противопоставление могучего богатыря-крестьянина князю и боярам. Жалкую фигуру представляет князь Владимир, когда, испуганный уходом Ильи, он с чарой вина бежит за богатырем, уговаривая его: «хоть выпей», но получает заслуженную отповедь: «На приходе ты гостя не употчивал, На походе ты гостя не учествуешь». Трое суток гуляет Илья в царевом кабаке и возвращается только после особого приглашения. Резкую характеристику получают в варианте бояре — «злые бояре подмолчивые». Заключительная сцена, данная в обычном традиционном плане (Илья Муромец берет князя, чтобы оберечь его от свиста Соловья, «под пазуху», бояре, оглушенные свистом, «падают на кирпищат пол»), кладет последний штрих на противопоставление Ильи Муромца князю и его придворным.
Включение эпизода ссоры в былину о Соловье-разбойнике мы встречаем еще в одном шенкурском варианте (Киреевский, I, стр. 77), записанном в 1843 году. Но в нем ссора изображена уже после сцены со свистом Соловья-разбойника и не связана с мотивом недоверия к приехавшему богатырю. Князь Владимир укоряет Илью Муромца в том, что он, потеснив гостей на пиру, погнул все сваи железные, которые разделяли места гостей. Разгневанный Илья Муромец отказывается от угощения и начинает размахивать плеткой, приговаривая:
На приезде гостя не употчивали,
А на поездинах да не уче́ствовали!
Перепуганный князь прячется за печку и укрывается «собольей шубкой».
Таким образом, эпизод бунта Ильи присоединяется здесь к уже законченной былине о Соловье-разбойнике, развивая новую тему, в то время как у Тупицына он органически и очень искусно включается в композицию самого сюжета о Соловье.
Необычны и некоторые другие подробности в былине Тупицына: попытка дочери Соловья убить Илью Муромца не тяжелой подворотней, а сабелькой острой, положенной на ворота; троекратная встреча в поле с сыновьями Соловья; повторный свист Соловья, которым он хочет оглушить самого Илью Муромца; вымышленное имя, которым Илья называет себя жителям освобожденного города; наименование этого города — Кидош. Впрочем, это название встречается еще в нескольких былинах, например в том же указанном нами варианте из Шенкурска (в форме «Кидиш»).
В. Ф. Миллер предполагает, хотя и не с полной уверенностью, что Кидош — это легендарный Китеж, который подставлен в былину на место Себежа по некоторому звуковому сходству (Вс. Миллер. Очерки, III, стр. 113).
8. Первая поездка Ильи Муромца. Печатается по тексту сборника Маркова (№ 68). Записано А. В. Марковым в 1899 году в деревне Нижняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря от Гаврилы Леонтьевича Крюкова, 77 лет.
Как все былины этого сказителя, и данный вариант отличается стройной композицией, четким развитием действия, хорошим эпическим стилем. Представляет беломорский тип обработки сюжета. В варианте мы находим все основные компоненты данного сюжета в его классической форме, сближающие беломорские тексты с прионежскими. Своеобразными чертами является использование некоторых «общих мест», которые обычно в былинах на данный сюжет не встречаются: развернутое описание сборов богатыря в поездку и мотив похвальбы гостей на пиру. Обращает внимание художественное изображение того, как Илья Муромец прокладывает дорогу в непроходимых лесах и болотах.
Те же особенности находим и в другом беломорском варианте, записанном тогда же в соседней деревне — Верхняя Золотица (Марков, № 107). Некоторое отличие имеется в сцене на пиру: в тексте Г. Л. Крюкова Илью Муромца оскорбляют «бояра кособрюхие», в верхне-золотицком варианте — сам князь Владимир. В соответствии с этим у Крюкова сатирический акцент в конце делается больше на изображении бояр: сказав, что бояре от свиста Соловья «испопадали да вси ведь замертво», он презрительно добавляет: «А как тут бояришка поверили, забое́лися». Сказитель же Верхней Золотицы Ф. П. Седунов развертывает изображение испуга князя и рисует признание им своей вины перед Ильей Муромцем:
Задрожали у Владимёра ножки резвые,
Буйна голова с плеч да покатиласе;
Он падал Владимёр на сыру́ землю́,
Да подхватывал Добрынюшка за праву́ руку,
А Олешенька подхватывал за леву́ руку,
Повели-то во гридню да княженецькую.
Говорил-то Владимёр-князь таковы речи:
— Ты прости меня, осударь Илья Муромець,
Да прости меня да в таковой вины.
9. Илья Муромец и Соловей-разбойник. Печатается по тексту сборника Астаховой (I, № 1). Записано А. М. Астаховой в 1928 году на Мезени в деревне Лебская Лешуконского района от Якова Евдокимовича Гольчикова, 61 года.
В тексте видим характерное для Мезени объединение сюжета о Соловье-разбойнике с сюжетом о нападении на Илью Муромца разбойников (Григорьев, III, №№ 8, 56, 89; см. также публикуемый в настоящем сборнике под № 64 старинный пересказ былины). В рассказе о встрече с разбойниками четко выделено в образе Ильи Муромца его пренебрежение богатством, неподкупность богатыря.
К мезенской эпической традиции принадлежит также отсутствие эпизода освобождения города (ср.: Григорьев, III, №№ 8 и 89). Впрочем, некоторые мезенские варианты знают и этот мотив (Григорьев, III, № 56).
Превосходный текст Я. Е. Гольчикова несколько обеднен в художественном отношении в самом конце, поскольку стихи заключительной сцены (154—181) были досказаны, а не спеты. Но социальное содержание этой сцены сохранено — сатирически изображены «бояре кособрюхие», которые заносчиво обвиняли богатыря-героя в пустой похвальбе, а сами обнаружили свою слабость и трусость.
10. Илья Муромец. Печатается по тексту № 70 сборника Соколова — Чичерова. Записано Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым и В. И. Яковлевой 9 июля 1928 года в деревне Семеново на реке Шале Пудожского района от Павла Егоровича Миронова, 58 лет.
Текст былины сводный, соединяет сюжет об исцелении с былиной о Соловье-разбойнике. Обработка первого сюжета (126 стихов) отличается большой полнотой: включены все основные эпизоды и мотивы былины — чудесное исцеление Ильи-сидня неведомыми странниками-стариками, получение Ильей силы через питье, уменьшение первоначально полученной силы через вторичное испитие чары воды, предсказание странников, что Илье в бою смерть не писана, выкорчевывание леса в помощь родителям, прощание с родителями и их завет не убивать без нужды и не творить насилия, выхаживание коня. При этом все эпизоды хорошо разработаны. Эта часть текста принадлежит, несомненно, к лучшим былинным обработкам сюжета об исцелении.
Начальный стих «А во славноём во ри́мыскоём царьсви» — явная оговорка сказителя (возможно, вместо «русскоём царьсви»), появившаяся под воздействием хорошо известного в Прионежье духовного стиха об Алексее, человеке божием, который (стих) обычно так начинается.
Во второй части своеобразно передан эпизод освобождения города с привлечением некоторых мотивов былины об Идолище поганом (внешний образ Удо́лища, насмешки последнего над Ильей как якобы никудышным поединщиком) и былин о единоборстве (см. комментарий к былинам «Илья Муромец и Идолище» и «Илья Муромец и Сокольник»).
Упоминания о мужичках черниговцах (стих 129) и мужичках карачаевцах (стихи 144, 205 и 206) явно исполнителем переставлены: выезжая, Илья Муромец о прямоезжей дороге должен был спрашивать у карачаевцев, после освобождения города — у черниговцев.
Рассказ о столкновении с Соловьем-разбойником и его семьей передан в наиболее распространенной версии. Сцены в палатах князя Владимира тоже в основном традиционны, но эпизод недоверия передан без той социальной остроты, которая столь характерна для многих других вариантов былины.
Но в целом текст отличается большими достоинствами — хорошим эпическим складом, ясным построением, выделением героических черт Ильи Муромца.
11—17. Илья Муромец и татарское нашествие
(Илья и Калин-царь, или Батый, Кудреванко, Скурла и т. п.; Илья Муромец, Ермак и Калин-царь; Камское побоище)
Былины о татарском нашествии, с Ильей Муромцем в качестве главного или одного из главных героев, занимают центральное место в русском героическом эпосе. Возникновение этого тематического цикла связано с реальными историческими событиями, которые отражены эпосом в широких художественных обобщениях. Начало формирования цикла относится к XIII веку, ко времени первых татарских нашествий, в дальнейшем под воздействием исторической действительности последующего времени цикл этот продолжал развиваться путем создания новых сюжетных ситуаций и путем включения в сложившиеся композиции новых эпизодов.
Былины об Илье Муромце и татарском нашествии отличаются многообразием и сложностью сюжетных разработок темы. Эти разработки можно распределить по трем основным группам, но и внутри каждой из них имеются разные версии и редакции, а также переклички с вариантами других групп.
Наиболее многочисленны и разнообразны по содержанию былины об Илье Муромце как неожиданном спасителе Киева от вторгнувшихся на Русь татарских орд (группа А). Обычная сюжетная ситуация этих былин такова: Калин-царь с несметной силой подступает к Киеву, требуя сдать его без боя. В Киеве между тем по разным причинам богатыри отсутствуют. Князь Владимир в полной растерянности. В этот момент и появляется неожиданный спаситель в лице Ильи Муромца. Он или один едет против Калина, или отыскивает других богатырей во главе с Самсоном Колывановичем, и те помогают Илье. Именно к этим былинам собственно и применяется наименование «Илья-Муромец и Калин-царь» (иногда с заменой Калина Кудреванкой, Баданом, Ковшеем и пр.).
Другой сюжетной разработкой (группа Б) являются былины, в которых рядом с Ильей Муромцем стоит богатырь-малолетка Ермак, в некоторых вариантах даже заслоняющий собой Илью Муромца («Илья Муромец, Ермак и Калин-царь»).
Третья группа (В) — это былины о том, как все богатыри сообща, предводительствуемые Ильей Муромцем, одолевают татарские полчища, причем выдерживают бой дважды: второй раз — с ожившей мертвой, ими уже порубленной силой («Камское побоище»).
Некоторые варианты представляют тип переходный от первой группы к былинам о Камском побоище.
В предлагаемом списке мы распределяем варианты по указанным группам. Промежуточные относим к той или иной группе по преобладанию характерных черт и отмечаем звездочкой.
А: Кирша Данилов, № 25 (Киреевский, I, стр. 70); Киреевский, IV, стр. 38; Рыбников, II, №№ 141, 205; Гильфердинг, №№ 57, 75, 170, 257 (к.), 296, 304, 320 (отр.); Марков, № 2; Григорьев, I, № 111*; II, № 55; III, № 111; Ончуков, № 2; Тихонравов — Миллер, №№ 11, 12, Приложение, стр. 274; Миллер, № 5; Гуляев, 1952, №№ 2, 3; Кривополенова, № 2* (Озаровская, стр. 28); Астахова, II, № 123, 132, см. также стр. 352; Леонтьев, № 6; Иван Рябинин-Андреев, № 1; Петр Рябинин-Андреев, № 3 (к.); Крюкова, I, №№ 2 (к.), 3; Конашков, № 3; см. также Миллер, № 6; Путилов, № 212 (отр.).
Б: Киреевский, I, стр. 58; Рыбников, I, №№ 7, 39, 74 (отр.); II, № 120; Гильфердинг, №№ 69, 92, 105, 121, 138; Тихонравов — Миллер, № 10; Астахова, II, № 100; Парилова — Соймонов, №№ 20, 32; Соколов — Чичеров, №№ 5, 38, 62, 131, 143.
В: Киреевский, IV, стр. 108; Марков, №№ 81, 94 (к.), 104 (отр.); Григорьев, II, №№ 64, 91; III, №№ 90*, 98*; Ончуков, № 26; Тихонравов — Миллер, № 8; Астахова, I, №№ 12, 33, 44, 86; Крюкова, I, № 34.
Как видно из списка, былины первой группы получили повсеместное распространение. Былины с участием Ермака являются специфической принадлежностью прионежской традиции, былины третьей группы характерны для северовосточных районов.
Наибольшей устойчивостью отличается построение былин об Илье Муромце, Ермаке и Калине, но они менее интересны по обрисовке образа Ильи Муромца: его активная роль сводится, главным образом, к тому, что он вовремя удерживает увлекшегося боем молодого богатыря и направляет на врага других богатырей. Былины двух других групп чрезвычайно разнообразны, особенно былины первой группы. Разнообразие это обусловлено, главным образом, включением в содержание эпизода ссоры, который то дается совершенно кратко, в плане экспозиции (см., например: Гильфердинг, №№ 57, 75; наш сборник, № 13), то развертывается в подробный рассказ, что приводит к сжатию описания самого столкновения с Калином (Гильфердинг, № 257). Эпизод ссоры дается во всевозможных его версиях (см. примечания к №№ 30—34). Включение эпизодов ссоры и бунта, заточения Ильи Муромца, отъезда разгневанных богатырей и т. п. придает былинам большую социальную остроту и выделяют образ Ильи Муромца как подлинного патриота.
В былинах о Камском побоище используются иногда мотивы былин об Идолище поганом — его внешний портрет (Марков, № 94), традиционный диалог Ильи Муромца и Идолища (Марков, №№ 81, 94). Но главной особенностью этих былин является введение похвальбы двух или всех богатырей в том, что они, победив татар, справятся и с «силой нездешней». Похвальба вызывает оживание мертвых врагов, и богатыри вступают с ними во вторичный бой. В некоторых былинах изображается в результате боя гибель всех богатырей — они ока́меневают (Киреевский, IV, стр. 108; Григорьев, II, № 64), в других — гибель двух похваставших богатырей.
Мотив окаменевания, заключения богатырей в горы — очень древний и, как показывают аналогичные предания других народов, содержит в себе идею возможности возвращения таких окаменевших богатырей. Моральная же трактовка гибели как наказания за похвальбу «присечь силу небесную» — показатель ограниченности народного сознания. В соответствии с этим похвальба обычно вкладывается в уста лишь нескольких заносчивых и хвастливых богатырей, другие богатыри их осуждают за «похвальные речи». В конечном счете погибают только эти похваставшиеся богатыри. Остальные же во главе с Ильей Муромцем одолевают и страшную силу оживших мертвецов; в этом выразилась вера народа в свои силы, персонифицированные в образах богатырей.
В разнообразии сюжетов и вариантов видна большая творческая работа на протяжении столетий над одной из самых значительных тем исторического эпоса — темой борьбы с иноземными вторжениями.
11. Калин-царь. Печатается по тексту № 25 сборника Кирши Данилова. Самая ранняя запись былины на тему татарского нашествия. Текст принадлежит к первой из указанных в общей заметке групп, но включает своеобразные черты, возникшие под воздействием более поздних былин о Василии Игнатьеве (Пьянице) и о голях кабацких: стрельбу Василия в стан врага и убийство им одного из родственников татарского царя, требование последнего «выдать виноватого» — обычная ситуация былин о Василии Пьянице; братание Ильи Муромца с «голью кабацкою» Василием и совместное угощение в кабаке — мотив былин «Илья Муромец и голи кабацкие». Воздействие былин о Василии Пьянице находим и в одной прионежской обработке сюжета о Калине — в тексте Ф. Никитина из Выгозера (Гильфердинг, № 170): когда Калин-царь осаждает Киев, «голь кабацкая», «Васильюшка упьянсливый», отыскивает в поле Илью Муромца, будит его и сообщает о случившемся; Илья Муромец едет против Калина-царя и побеждает его. Такие перенесения мотивов из былин о Василии Пьянице в былины о Калине-царе еще раз подтверждают устойчивость и популярность образа Ильи Муромца как друга голытьбы.
Текст Кирши Данилова отличается большой экспрессивностью. Картина нашествия по художественной силе — одна из лучших в эпосе. Ярко дано столкновение Ильи Муромца с Калином в его стане и бой с врагом. Выразительно «заклинание» татар, которое передает сознание русским народом своей силы, обобщенной в образе Ильи Муромца:
Не дай бог нам видать русских людей!
Неужто в Киеве все таковы,
Один человек всех татар прибил?
В тексте попадаются анахронизмы: «трубки немецкие», т. е. подзорные трубки, «кружало петровское». Упомянутая в начале былины «Могозея» — искаженная «Мангазея» — город на правом берегу Тазовской губы в Сибири. Мангазея была хорошо известна русскому Северу, так как еще в XVII веке туда ходили промышленники с Поморья. В 1601 году был построен Мангазейский острог, служивший торговым пунктом, через который шла енисейская и ленская пушнина, вследствие чего Мангазея в первой половине XVII века именовалась «златокипящей государевой вотчиной». Отсюда вполне понятен эпитет «богатая» Могозея. Позднейшее включение в былины названий мест и народов, оставивших след в историческом развитии района, где данные былины перерабатывались, — частое явление. Добрыня Никитич борется, например, с «чукчами-алюторами», покоряет «чудь». Дюк приезжает из Карелы, из Карельской земли «подымается» иногда Калин-царь и т. д.
12. [Илья Муромец и Батый Батыевич]. Печатается по тексту сборника Киреевского (IV, стр. 38). Записано 5 января 1849 года в Архангельском уезде.
Текст представляет традиционную композицию тех былин о Калине-царе, в которых изображено участие богатыря Самсона с дружиной (ср. в нашем сборнике текст № 13). Замена Калина Батыем произошла, очевидно, под воздействием былин о Василии Игнатьевиче и Батыге, из которых заимствовано самое начало с именами родственников Батыги (ср., например: Рыбников, II, № 174), повторяющееся затем в содержании присланного врагом ярлыка и в сообщении князем Владимиром о случившемся пришедшему под видом калики Илье Муромцу. В дальнейшем сюжет развивается по обычной схеме былин о Калине-царе. В былине нет самого эпизода столкновения Ильи с князем, но о том, что оно было, говорят слова Ильи Муромца в ответ на мольбы князя Владимира постоять за Киев:
Уж давно нам от Киева отказано,
Отказано от Киева двенадцать лет.
Обычные слова Ильи Муромца, что он пойдет на бой с врагами «не для князя Владимира, не для ради княгини Апраксии, не для церквей и мона́стырей, а для бедных вдов и малых детей» вложены в данном тексте в уста самого князя Владимира, чувствующего свою вину перед Ильей и потому старающегося сделать свою просьбу наиболее убедительной. Таким образом, социальный конфликт налицо и в данной былине, хотя он и не развернут.
Выразительно переданы двукратно повторенные угрозы Батыя, интересна деталь, подчеркивающая угнетенное состояние князя Владимира — «черное платье, печальное», ярко изображено в заключительных словах посрамление наглого врага, который принужден «убраться» «с большими убытками», «со срамотою вечною».
Текст Киреевского был перенят через книгу (хрестоматию А. В. Оксенова «Народная поэзия», распространенную в начальных школах в конце XIX — начале XX века) и переработан А. М. Крюковой (Марков, № 3 — «Илья Муромец и Бадан»), а от нее усвоен дочерью Марфой Крюковой (Крюкова, I, № 2 — «Илья Муромец и Батай»). См. об этом в книге А. М. Астаховой «Русский былинный эпос на Севере» (Петрозаводск, 1948, стр. 321—324).
13. [Илья Муромец и Калин-царь]. Печатается по тексту № 1 сборника Ивана Рябинина-Андреева. Записано 3—4 марта 1921 года В. Н. Всеволодским-Гернгроссом в Петрограде.
Представляет классический образец разработки темы татарского нашествия в плане былин первой группы с включением эпизода ссоры и участия богатыря Самсона. Публикуемый текст восходит к былине Трофима Рябинина в записи А. Ф. Гильфердинга 1871 года (Гильфердинг, II, № 75). Все замечательные качества редакции первого Рябинина текст Рябинина-Андреева сохранил полностью. Опущена только в конце мотивировка отпуска Калина в Орду: в тексте Т. Г. Рябинина Калин обещает князю Владимиру «платить дани век и по́ веку».
В былине выпукло и ярко обрисован героический образ Ильи Муромца — защитника родной земли. Изображая несметные вражеские полчища, которым нельзя «насмотреть конца-краю», страшные угрозы врага, растерянность и беспомощность князя и бояр, былина подчеркивает, что только Илья Муромец может спасти родину от нависшей над ней опасности. Остро дан социальный конфликт: богатыри, оскорбленные заключением Ильи Муромца в погреб, уезжают из Киева, отказываясь служить князю, от которого они «ничего не предвидели» и который жалует только господ — князей-бояр. На фоне данной ситуации особенно четко выделяется благородство и великодушие Ильи Муромца, его подлинный патриотизм, а также его главенствующее положение среди других богатырей. Включение эпизода захвата Ильи Муромца в плен и попытки Калина-царя переманить могучего богатыря к себе на службу подчеркивают высокие моральные качества народного героя.
Исполнялась былина на напев № 1.
14. Илья Мурович и Калин-царь. Печатается по тексту сборника Озаровской (стр. 28). Записано в 1915 году О. Э. Озаровской от пинежской сказительницы Марии Дмитриевны Кривополеновой, 82 лет.
Текст представляет промежуточный тип между обработками первой и третьей группами. С последней сближает эпизод похвальбы двух «брателков» и вторичный бой богатырей с чудесно ожившей вражеской ратью. Как в большинстве вариантов с этим мотивом, богатыри справляются и с ожившей силой, прибивая «всех до единого», погибают только сами расхваставшиеся богатыри.
Своеобразной чертой варианта является введение в былину в качестве участников битвы донских казаков, что, возможно, обусловлено известной исполнителям эпоса ролью казаков в борьбе с татарами в XVI—XVII веках.
Имя Борис-королевич нередко встречается в былинах как имя татарского посла (Григорьев, I, № 75; III, № 111), иногда как имя сына Ильи Муромца (Кирша Данилов, № 50; Марков, № 94).
При исполнении былины М. Д. Кривополенова ассоциировала изображенное в былине нашествие татар с событиями первой мировой войны. После передачи содержания вражеской грамоты, изложенного в ней требования сдать Киев «без бою, без драки, без сеченья» (стих 62), сказительница прибавила от себя: «Как нынешний ерманец» — интересный штрих, свидетельствующий о живом восприятии содержания героического эпоса.
В записи О. Э. Озаровской не отражено явление последовательного цоканья, сильно выраженное в языке М. Д. Кривополеновой (см. записи ее былин: Григорьев, I, стр. 336—391).
Исполнялась былина на напев № 5.
15. Илья Муромец и Калин. Печатается по тексту № 2 сборника Маркова. Записано А. В. Марковым 19 июня 1899 года на Зимнем берегу Белого моря в деревне Нижняя Золотица от Аграфены Матвеевны Крюковой, 45 лет.
Своеобразная обработка сюжета группы А. Одна из особенностей варианта — использование мотива ссоры в той его версии, когда столкновение происходит из-за шубы, подаренной Илье Муромцу князем. Бояре, завидуя Илье, клевещут на него [ср. с текстом № 257 у Гильфердинга (III), где клевещут чумаки-целовальники в отместку за захваченное Ильей вино]. Далее сюжет развертывается по традиционной композиционной схеме былин с эпизодом ссоры и с участием богатыря Самсона (ср. с текстом № 13 нашего сборника), отличаясь, однако, в подробностях разработки. Так, победу, над Калином Илья Муромец одерживает один, без участия других богатырей, которые спят в это время в шатрах, ничего «не ведают» (стихи 304—309). Нет и рассказа о подкопах и плене Ильи Муромца. Бой с ратью Калина и расправа с ним самим даются более кратко. Но значительно подробнее рассказано о возвращении Ильи Муромца в Киев. В конце дан необычный эпизод большого социального звучания: князь Владимир предлагает Илье высокое положение при своем дворе («я могу сделать тебя князём, боярином»), богатырь отказывается от него, не желая «слушать-то бояр всё кособрюхиих» и предпочитая нести воинскую, богатырскую службу («Лучше буду я ездить по цисту́ полю»).
Вообще вся былина направлена против бояр. Именно из-за них произошла ссора. Когда князь Владимир просит Илью Муромца простить его «виноватого», богатырь подчеркивает, что несправедливое дело князь сделал «не своим умом», а по наущению бояр (стихи 217—218). Каждое упоминание о боярах сопровождается эпитетом «кособрюхие» бояре.
В тексте много оригинальных деталей: сетование Добрыни, когда Илью Муромца заключают в погреб (стихи 81—82), укор богатыря князю, что тот разлучил его с конем, возвращение Воронеюшка, наименование Калина — Каином. Необычен и оригинален образ смертельной усталости Ильи Муромца после битвы (стихи 313—319). Развернуто и ярко изображено само нашествие татар (стихи 93—122).
16. Про татарское нашествие. Печатается по тексту сборника Астаховой (I, № 12). Записано А. М. Астаховой на Мезени в деревне Усть-Низема Лешуконского района 1 июля 1928 года от Максима Григорьевича Антонова, 59 лет.
Текст относится к типу былин о Камском побоище (группа В) — собирание по всем концам земли русских богатырей, изображение общего их участия в бою, в котором главную роль играет Илья Муромец, вторичный бой с ожившей ратью. Но, совпадая с другими былинами данного типа по основным особенностям построения, вариант Антонова представляет оригинальную композицию. В былине творчески использованы мотивы, включаемые обычно в обработки других сюжетов, в соединении с оригинальными деталями, очевидно, плодом собственной фантазии сказителя.
Из былин об Идолище в данный текст перенесено гротескное изображение внешнего облика Идолища (ср.: Григорьев, III, № 51, стихи 29—31; Ончуков, № 20, стихи 19—29; настоящий сборник, №№ 19 и 20). Использование этого образа в самом начале былины сразу создает впечатление страшной угрозы для Руси готовящегося наступления. Это впечатление усилено далее изображением «набора», который производит Идолище перед наступлением, — подробность, не встречающаяся в известных нам вариантах. Далее следует традиционный образ несметной силы врага («По право́й его руки́ да сорок тысячей, По лево́й руки́ да сорок тысячей, Да позади его да чи́слу-сме́ты нет»).
В текст, как и во многие другие былины о татарском нашествии, включен эпизод ссоры, но он не развернут, нет и мотивировки заключения богатыря в погреб. Подробно здесь разработан мотив беспомощности и растерянности князя, причем эпизод упрашивания Ильи близок к разработке его в некоторых былинах о Василии Игнатьеве — троекратное забегание князя перед Ильей, униженная мольба: «Пособи-тко мне думу думати», ответ богатыря: «Ты уж думу думай не со мною, а с боярами, Со боярами да с толстобрюхими» (ср., например: Ончуков, №№ 4 и 18). Образ князя Владимира еще более снижен попыткой загладить свою вину, нанесенное богатырю оскорбление, «бочками зелена́ вина».
Картина пробуждения Ильи и высматривания им силы врага находит параллель в мезенских и печорских вариантах былины о заставе и Сокольнике (см. также: Киреевский, IV, стр. 110, былина о гибели богатырей, стихи 148—156).
Наименование предводителя татарских полчищ Идолищем довольно обычно для былин типа «Камского побоища» (см., например: Марков, №№ 81, 94). Это и способствовало перенесению в них отдельных мотивов былины об Илье Муромце и Идолище (см. указанные тексты у Маркова, а также: Григорьев, II, № 64).
Свободное творческое комбинирование различных эпических мотивов помогло создать талантливому сказителю М. Г. Антонову произведение большой впечатляющей силы. В исполнении чувствовалась глубокая заинтересованность сказителя темой, его взволнованность, о чем свидетельствуют отчасти его реплики и ремарки. В варианте четко выделен образ Ильи Муромца, оставшегося победителем и во вторичном бою, несмотря на утроение вражеской силы. Грандиозность и трудность борьбы подчеркнута фантастическим образом Идолища о трех головах и длительностью битвы («двенадцать дён не пиваючи и не едаючи»).
Былина исполнялась на напев № 6.
17. Илья Муромец и Кудреванко. Печатается по сборнику Астаховой (I, № 44). Записано И. М. Левиной на Мезени, в деревне Большие Нисогоры Лешуконского района 18 июля 1928 года от Александра Ивановича Палкина, 75 лет.
Текст представляет собой обработку сюжета «Камское побоище». В основном характерен для мезенской традиции (ср. с вариантом № 111 у Григорьева — т. III, из Малых Нисогор), но имеет ряд своеобразных черт. Отличается большими художественными достоинствами. Ярко переданы само нашествие и приезд посла с грамотой к князю Владимиру. Особо подчеркнута растерянность князя: он готов «отступиться» от Киева и бежать в горы. Уговоры княгини Апраксии («пошто же нам с тобой бежать до делышка») и встреча на улице князя с Ильей, возвращающимися с поля, где он разведывал силу врага, необычны. Последний эпизод хорошо оттеняет заботу богатыря о родной земле: сообщение князя о нашествии не является для Ильи неожиданностью — он уже «высмотрел» «силу» Кудреванкову.
Образ Ильи Муромца как героя-спасителя родины дан очень четко и выпукло. Показана его активная и первенствующая роль в обороне (распоряжения Ильи Муромца богатырям), его беспокойство за исход сражения (см. мотивировку традиционного раннего пробуждения Ильи — «зазнобушка была на́ сердци́»). Героические черты Ильи Муромца своеобразно выделяются проходящим через всю былину подчеркиванием старости богатыря: «старый старенькой», «да в то время было ему, старенькому, лет ста семидесяти».
Подобно тексту № 16, и данный текст оканчивается изображением полной победы богатырей во вторичном бою с ратью оживших мертвецов. Мотив поглощения вражеской крови расступившейся землей встречается в прионежских былинах о бое Добрыни Никитича со Змеем (см., например: Гильфердинг, I, № 5; II, № 148).
Имя предводителя татар — Кудреванко обычно в северо-восточной традиции рядом с Калином и Идолищем, оно могло быть перенесено из духовного стиха о Егории храбром, где мучитель Егория иногда называется Кудрианищем.
18—21. Илья Муромец и Идолище
Былины на данный сюжет принадлежат к основному ядру героического цикла о борьбе с иноземными насильниками. Пафос их — в изображении освободительной миссии Ильи Муромца.
В происхождении этих былин много неясного, главным образом в их генетическом соотношении с почти тождественными по сюжету былинами об Алеше Поповиче и Тугарине, а также со «Сказанием о киевских богатырях, как ходили во Царьград...», известным в списках XVII—XVIII веков и отмеченным одновременно как былинными чертами, так и следами книжной обработки. См. различные, порой совершенно противоположные решения этих вопросов у А. Н. Веселовского (Южнорусские былины. СПб., 1881, X, стр 341—380), Вс. Миллера (Очерки, II, стр. 87—168), Б. М. Соколова (Былины об Идолище Поганом, «Журн. Министерства народного просвещения», 1916, № 5), А. В. Позднеева (Сказание о хождении киевских богатырей в Царьград. В кн.: Старинная русская повесть. М. — Л., 1941). Наиболее вероятной нам представляется гипотеза Вс. Миллера о том, что более ранним сюжетом явился сюжет «Алеша Попович и Тугарин», который сложился на основе преданий о борьбе с кочевниками дотатарского периода (конкретно с половецким ханом конца XI века Тугор-ханом) и был приурочен затем, когда образовывался эпический цикл об Илье Муромце, к имени этого богатыря, ставшего самым популярным.
Но если вопросы генезиса сюжета еще окончательно не разрешены, то идейно-художественный смысл былин, их общая направленность совершенно ясны. В Идолище (как и в Тугарине) дан обобщенный образ врага-насильника, бесчинствующего в захваченном им городе. Сюжет известен в двух версиях: в одних былинах изображается, что Идолище насильничает в Киеве, в других место действия — Царьград, и унижение терпит не князь Владимир, как в былинах первой версии, а царь Константин Боголюбов. В первом случае Илья Муромец является в обычной своей роли защитника и спасителя родины от иноземных захватчиков, во втором — он совершает свой подвиг как враг всякого зла и насилия в защиту соседнего и дружественного народа, попавшего в беду (в былинах этой версии могли сказаться отзвуки борьбы Византии и южных славян против турок). В этом отношении характерен укор Ильи Муромца калике — сильному, могучему Иванищу, от которого он и узнает, что Царьград «одолели есть поганыи татарева»: «Силы о тебя есте с два меня... Зачем же ты не выручил царя-то Костянтина Боголюбова?» (см. в настоящем сборнике текст № 19). Ясен смысл этого укора: если у тебя есть возможность защитить подвергшихся насилию, твой долг сделать это.
Основная сюжетная схема всех былин об Илье Муромце и Идолище, независимо от характера версии, в основном устойчива: встреча с каликой, который и сообщает о бесчинствах Идолища в Киеве или Царьграде; мена с каликой платьями и приход Ильи в палаты князя или царя в обличье калики; гротескное изображение чудовищного вида врага («голова, как котел, глаза, как пивные чаши», и т. д.); расспросы Идолища о том, каков богатырь Илья Муромец; насмешки Ильи над прожорливостью Идолища, бросание в Илью кинжалом или ножом и расправа богатыря с врагом. Разные варианты отличаются друг от друга большей или меньшей степенью разработанности этих основных компонентов и некоторыми отдельными деталями. Сюжет встречается в виде самостоятельной былины (главным образом в Прионежье) и в соединении с другими сюжетами, чаще всего со следующими: о голях, о ссоре с князем Владимиром и о встрече со Святогором. Такие соединения обычны в северо-восточной традиции — в пинежских, мезенских, печорских и золотицких вариантах. Следует обратить внимание также на соединение сюжета с былиной о Соловье-разбойнике в рукописных вариантах XVIII века. Чудовищный образ Идолища и эпизод столкновения с ним Ильи Муромца находим (но в менее разработанном виде, чем в устных вариантах) в текстах «Сказания о киевских богатырях...» (см.: Тихонравов — Миллер, стр. 49—50; Миллер, стр. 281).
Варианты: Киреевский, I, стр. XXI (пр.), XXXIV (пр.); IV, стр. 18, 22; Рыбников, I, №№ 6, 24, 62, 87 (пр.); II, №№ 118, 140; Гильфердинг, №№ 4, 22, 48, 63 (к.), 120 (к.), 144, 178, 186, 196, 218 (к.), 232 (к.), 245; Марков, №№ 43, 44 (к.), 69 (к.), 92 (пр.); Григорьев, I, №№ 90, 112, 138 (к.); III, №№ 19, 45 (к.), 51 (к.), 114 (к.); Ончуков, № 20 (к.); Тихонравов — Миллер, стр. 22; №№ 7 (к.), 13; Миллер, №№ 3 (к.), 4, Прилож., № 9; Кривополенова, № 3 (Озаровская, стр. 36); «Этнография», 1927, 2, стр. 313 (пр.); Астахова, I, №№ 5 (пр.), 47 (пр.), 78, Прилож. № 2; II, № 124, стр. 350—351; Леонтьев, № 2; Парилова — Соймонов, №№ 18, 32; Конашков, № 2; Крюкова, I, № 7; Соколов — Чичеров, №№ 6, 44 (пр., к.), 53 (к.), 77 (к.), 238, 248 (к.), 255 (к.), 269 (пр., к.).
18. Илья Муромец и Идолище. Печатается по сборнику Рыбникова (I, № 6). Текст записан в 1860 году в селе Кижи Петрозаводского уезда от Трофима Григорьевича Рябинина, 67 лет. А. Ф. Гильфердингом эта былина от Т. Г. Рябинина записана не была.
Принадлежит к той группе былин на данный сюжет, в которых действие происходит в Киеве. Несмотря на свою краткость, текст содержит все основные традиционные эпизоды, но они не развернуты. В частности, отсутствует гротескное изображение Идолища. Столкновение с ним Ильи происходит не на пиру у князя Владимира, а в палатах на княженецком дворе, куда вселилось Идолище. Достоинства варианта в его простоте и выразительности.
19. Илья Муромец и Идолище. Печатается по сборнику Гильфердинга (I, № 48). Записано 26 июля 1871 года от крестьянина деревни Бураковой Пудожского уезда, Никифора Прохорова, 51 года.
Представляет иную, чем текст № 18, версию сюжета — действие отнесено в Царьград. В противоположность рябининскому тексту все эпизоды обстоятельно разработаны. Три раза повторяется гротескное изображение Идолища, два раза говорится о разгроме, произведенном им в Царьграде, ярко выделены прожорливость Идолища и его сила: брошенный им нож с такой силой выбивает дверь, что та перебивает находящихся в сенях татар. Все это создает образ страшного и отвратительного врага и тем самым еще более выделяет подвиг Ильи Муромца.
В былину искусно включен мотив обличения князя Владимира, который не ценит и не бережет своих богатырей, верно ему служащих. Это сильнее подчеркивает патриотизм Ильи: несмотря на свою обиду, Илья Муромец не остается в Царьграде и возвращается в Киев. Поэтому упоминание «Русии» в наказе Ильи Муромца Иванищу («Впредь ты так да больше не делай-ко, А выручай-ко ты Русию от поганых») возможно рассматривать не как случайную подстановку слова Руси в памяти певца по смешению двух версий сюжета (как это предполагал А. Н. Веселовский; см.: Южнорусские былины. СПб., 1881, I, стр. 58), а как заключительный штрих в обрисовке патриотического образа Ильи Муромца: возвращаясь в Киев, он думает об опасности татарского вторжения и на Русь и о богатырском долге защищать ее.
В советское время былина в редакции Н. Прохорова была записана от одного из учеников его, хорошего сказителя Пудожского района И. Т. Фофанова (см. сборник Париловой — Соймонова, № 18), который, помимо значительных сокращений (на 90 стихов), произвел еще характерное изменение: перенес действие в Киев, к князю Владимиру.
20. Илья Мурович и чудище. Печатается по тексту сборника Озаровской (стр. 36). Записано О. Э. Озаровской в 1915 году от пинежской сказительницы Марии Дмитриевны Кривополеновой.
Как и текст Н. Прохорова (см. № 19), относится к версии с Царьградом, но имеет свои характерные особенности: о беде, которая случилась в Царьграде, Илья Муромец узнает еще в Киеве («Перепахнула вестка... во тот же как ведь Киёв-град») и спешит на выручку князя «Костянтина Атаульевича», захваченного в плен и скованного «железами немецкима»; от калики о чудище в Царьграде Илья, таким образом, узнает по дороге уже вторично; чудище не только смеется над предполагаемым бессилием Ильи Муромца, но и угрожает вторжением в Киев и расправой с Ильей Муромцем; после убийства чудища Илью схватывают враги и заковывают в «жалеза», но богатырь ломает их и рвет путы, перебивает всю «силу» и освобождает царя с княгиней.
Таким образом, текст очень своеобразен, он значительно отступает от традиционной схемы, представленной прионежскими вариантами. Он очень выразителен: ярко даны героический образ Ильи Муромца и отвратительный, страшный и вместе с тем смешной образ самонадеянного чудища.
Как и в тексте № 14, в данном тексте не отражено последовательное цоканье — характерная черта речи М. Д. Кривополеновой (см. записи ее былин 1899 года: Григорьев, I, стр. 336—391).
Былина исполнялась на напев № 8.
21. Илья Муромец в изгнании и Идолище. Печатается по тексту № 43 сборника Маркова. Записано в июле 1899 года в деревне Нижняя Зимняя Золотица от Аграфены Матвеевны Крюковой, 45 лет.
Вариант объединяет тему о борьбе с Идолищем с темой ссоры, причем очень своеобразно: по доносу «бояр кособрюхих» князь Владимир изгоняет Илью Муромца из Киева, и богатырь уезжает на родину, в село Качарово к родителям; именно этим изгнанием, вестью о том, что нет в живых Ильи Муромца, и вызвано нашествие Идолища.
Рассказ о нашествии развернут в плане былин о Калине-царе: Идолище шлет к князю Владимиру посла с требованием сдать Киев и самому «выбираться» из палат. Далее опять введены оригинальные мотивы: князь Владимир беспрекословно выполняет требование, выбирается из палат на кухню и стряпает на Идолище; Илью Муромца же в это время терзают недобрые предчувствия, он покидает родителей и едет в Киев. В дальнейшем повествовании очень ярко выделен мотив унижения князя: когда в пришедшем калике князь Владимир узнает Илью Муромца, он падает ему в ноги и просит прощения; Илья Муромец обещает выручить его из неволи.
В традиционный диалог Ильи Муромца с Идолищем тоже внесена своеобразная деталь: мнимый калика сообщает Идолищу «весть нерадосьню» — о том, что Илья Муромец «живёхонёк» и «здорове́шенёк», он «полякует» в чистом поле, назавтра собирается приехать в Киев-град. Это сообщение и вызывает вопрос Идолища, каков Илья Муромец.
Заканчивается былина традиционно: Илья убивает Идолища шляпой калики, а затем рубит «силу татарскую». И опять новая деталь: князь Владимир собирает «почестен пир» специально для Ильи Муромца.
Таким образом, текст отличается стройной композицией, логически развивающей действие, и оригинальными деталями. А. М. Крюкова, по ее словам, усвоила эту былину от своего свекра Василия Леонтьевича Крюкова, который, как и его брат Гаврила, был одним из лучших сказителей Зимней Золотицы в конце XIX века и в 1900-е годы. В аналогичной редакции былина больше собирателю не встретилась. Вариант, записанный от Гаврилы Леонтьевича (Марков, № 69), дает пример другой контаминации: соединяет сюжет об Идолище с былиной о нападении на Илью Муромца разбойников, столкновение же с Идолищем переносит в город Любов к Любову-царю (от испорченного «Боголюбова»). Так, в одной семье сказителей были известны обе версии былины.
22—28. Илья Муромец и чужеземный богатырь-нахвальщик
Данные тексты представляют разработку темы о бое Ильи Муромца с иноземным богатырем, похваляющимся захватить и разорить Киев. Эти былины входят в основное ядро героического эпоса. Они получили широкое распространение во всех районах бытования былин.
Кирша Данилов, № 50 (к.), (Киреевский, I, стр. 11); Киреевский, I, стр. 7, 46, 52; IV, стр. 6, 12; Рыбников, I, 80; II, №№ 117, 177; Гильфердинг, №№ 46, 77, 114, 219, 226, 246, 265 (к.); «Саратовский сборник», т. I, 1881, стр. 120 (отр.); Марков, №№ 4, 70, 94 (к.), 98; Григорьев, I, №№ 2, 5, 8, 26, 129 (к.); II, №№ 76, 87; III, №№ 4, 16, 32, 42, 60, 64, 85, 88, 92, 113; Ончуков, №№ 1, 6; Марков, Маслов, Богословский, II, стр. 45; Тихонравов — Миллер, №№ 14, 31 (к.); «Живая старина», 1906, I, отд. II, № 5; Миллер, Прилож., № 10; Панкратов, стр. 6; «Этнографическое обозрение», 1915, № 1—2, стр. 102; Гуляев, 1952, № 7, 8; Астахова, I, №№ 2, 11, 20, 40, 57, 70, 79, 87; II, стр. 357, 399, 674; Соколов — Чичеров, №№ 4, 175, 247; Иван Рябинин-Андреев, № 3; Леонтьев, № 3; Парилова — Соймонов, № 19; Крюкова, I, №№ 10, 14; II, № 63.
Былины сложились на основе исторического военного быта древней Руси. Они сохранили воспоминания о борьбе со «степью», о встречах с чужеземными богатырями-врагами «в поле», о фактах единоборства, о русских сторожевых постах.
Большинство вариантов тему единоборства с богатырем-нахвальщиком разрабатывает как повествование о бое отца с неузнанным сыном — древний сюжет, известный эпосам многих других народов (иранским — «Шах-намэ», германским — «Песни о Гильдебранте», эстонским — «Кивви-аль» и др.). Приурочение сюжета к Илье Муромцу дало возможность показать глубокий патриотизм народного героя еще с одной стороны: Илья беспощаден к врагам родины и убивает своего сына, когда убеждается в неискоренимости в нем злого начала, в том, что он опасен для родной земли. Эту идею эпоса хорошо выразила в наше время Марфа Крюкова, передавая размышления Ильи Муромца над мертвым Подсокольником. Илье жаль сына, но он считает, что должен был его уничтожить —
Нет бы сам ты многих убил бы всё,
Ты разрушил [бы], знаю, славный Киев-град.
Некоторые былины эпизоду встречи Ильи Муромца с сыном предпосылают рассказ о матери чужеземного богатыря, о его рождении и детстве (см. кулойские и мезенские варианты). Варианты, в которых отсутствуют покушение на жизнь отца и убийство сына, очень редки (см.: Гуляев, 1952, №№ 7, 8; Григорьев, III, № 88; в последнем говорится, что Илья Муромец после узнавания сына везет его в Киев к князю Владимиру).
Значительно меньше записано былин на тему о бое Ильи Муромца с иноземным богатырем-нахвальщиком, в которых отсутствует мотив узнавания сына (см. образцы таких обработок в нашем сборнике, № 22, и у Маркова, № 98). Вероятнее всего, что эти былины — не позднейшая переработка сюжета о бое Ильи Муромца и сына, с выпадением мотива узнавания, а параллельно складывавшиеся былины на основе той же исторической обстановки.
Вследствие широкого распространения былин о встрече с чужеземцем во многих районах, сложились различные композиционные типы обработок, разнообразные вариации отдельных эпизодов. По особенностям построения можно отметить две основные группы: 1) с развернутым описанием заставы и особой композицией выезда Ильи Муромца (предварительный отвод одних богатырей и безрезультатный выезд других) и 2) без описания заставы, с изображением действий одного Ильи Муромца, просто встречающегося с врагом в поле. Первый тип преобладает в северо-восточной традиции (мезенские, беломорские, печорские варианты), к которой отчасти примыкают и кенозерские обработки, второй — в Прионежье. В северо-восточных былинах подробнее изображены и охотничьи атрибуты чужеземного богатыря (ловчие звери и птицы), в соответствии с чем его постоянное имя — Сокольник или Подсокольник. В прионежских, западносибирских и в былинах из других районов имена разнообразны (Збут, Бориско, Михайло, Василий, Кузьма Семерцянинов, рядом с Сокольником и Соло́вником — измененное Сокольник). Выделяется уникальная былина в репертуаре сказителей Рябининых, в которой изображена встреча Ильи Муромца не с сыном, а с дочерью.
В былинах с описанием заставы даются обычно характеристики охраняющих Киев богатырей, иногда по их личным свойствам (Самсон Колыбанов — «роду-то сонливого», Мишка Торопанишка — «роду торопливого» и т. п.; см., например: Ончуков, стр. 8), иногда с определенным социальным содержанием (см. наш сборник, №№ 22 и 24). Неприступная застава богатырская, от которой «ни конному, ни пешому проходу нет», «ни ясному-ту соколу проле́ту нет» (Марков, стр. 502) — один из самых замечательных образов героического эпоса, ярко выделяющий идею богатырского долга, обороны родной земли. Некоторые сказители особенно любовно развивают этот патриотический образ. Таково, например, замечательное, живописное и величавое начало былины о Подсокольнике М. Г. Антонова (Астахова, I, № 11), в котором идея «заставы» искусно выделена эпическим повторением:
На гора́х ли гора́х ли да на укатистых,
На крутых горах да на желты́х песка́х,
Да там стоял шатер нов белополо́тняной,
Да как во том шатре новом белополо́тняном
Тут стояли могуции богатыри́,
Да берегли-стерегли стольне Киев-град,
Да стольне Киев-град,
Да славной Киев-град,
Да стольнё-киевской.
22. [Илья Муромец на заставе богатырской]. Печатается по сборнику Киреевского (I, стр. 46). Записано Кузмищевым в Шенкурском уезде Архангельской губ. и доставлено П. В. Киреевскому от М. П. Погодина.
Данный текст может рассматриваться как образец разработки темы единоборства Ильи Муромца с богатырем-нахвальщиком без привнесения в него мотива встречи с незнаемым сыном. Былина замечательна острой социальной характеристикой богатырей на заставе как представителей различных общественных слоев и сословий. На фоне сатирической характеристики бояр, попов и «долгополых» (подразумеваются подьячие) четко выделяется образ Ильи Муромца, единственно безупречного из всех богатырей. Ему уступает в силе и храбрости даже Добрыня Никитич. Испуг Добрыни дан здесь не для снижения образа самого Добрыни, а именно для выделения особо высоких богатырских качеств Ильи Муромца: в таком чрезвычайно трудном и опасном деле, как предстоящий бой с нахвальщиком, может успеть только Илья. «Больше некем заменитися, Видно ехать атаману самому!» — говорит сам Илья после возвращения Добрыни. Трудность совершенного подвига подчеркивается и последними словами Ильи Муромца:
Ездил во́ поле тридцать лет, —
Экого чуда не нае́зживал!
Характерна и такая деталь, отмечающая отличие Добрыни от Ильи: Добрыня высматривает чужеземца «из трубочки серебряной», Илья Муромец — «из кулака молодецкого».
Интересен мотив получения силы от земли: «Лежучи́ у Ильи втрое силы при́было» (тема Антея).
Былина замечательна также картиной самого боя, сохранившей типические черты воинских схваток эпохи феодализма.
23. Рождение Сокольника, отъезд и бой его с Ильей Муромцем. Печатается по тексту сборника Григорьева [III, № 64 (368)]. Записано А. Д. Григорьевым в 1901 году на Мезени, в деревне Кильца от Ивана Алексеевича Чупова, в возрасте около 30 лет.
Текст принадлежит к той группе северо-восточных вариантов, которые начинаются с рассказа о рождении Сокольника (Подсокольника). Некоторые варианты включают еще насмешки детей над происхождением Сокольника (см., например: Григорьев, III, № 88), что и мотивирует его отъезд (хочет разыскать отца), а также вводят изображение богатырской силы молодого Сокольника, которое дается в традиционном эпическом плане («кого возьмет за руку — руку выдернет, кого ухватит за ногу — ногу выставит»; например: Григорьев, III, № 42). Таким образом, эти варианты переносят до известной степени внимание с Ильи Муромца на Сокольника. В нашем варианте нет этих подробностей, предыстория дана кратко, и внимание сосредоточено на основной части произведения — на встрече Сокольника с Ильей Муромцем.
Более сокращенно, чем в некоторых других вариантах (см. предыдущий текст), дается и эпизод выбора богатыря для поездки вдогонку за чужеземцем. Богатыри на заставе характеризуются по их личным качествам. Разработка встречи, боя и развязки — традиционна. Вариант — хороший образец мезенской традиции.
24. Бой Ильи Муромца с сыном. Печатается по тексту № 4 сборника Маркова. Записано А. В. Марковым на Зимнем берегу Белого моря в деревне Нижняя Зимняя Золотица в июне 1899 года от Аграфены Матвеевны Крюковой, 45 лет.
По словам сказительницы, она усвоила эту былину от своего дяди Ефима еще в ранней молодости на своей родине, в деревне Чаваньга на Терском берегу Белого моря. Действительно, текст отмечен некоторыми своеобразными чертами, которые отличают его от беломорских обработок.
Начальная часть былины традиционна: изображение богатырской заставы, обсуждение вопроса, кого послать за проехавшим богатырем, социальная характеристика богатырей (вводится еще богатырь Ванька, «енеральской сын», «енеральцкого роду, нежного»), поездка Добрыни, его испуг и возвращение. Но встреча Ильи с богатырем, бой и развязка разработаны по-иному. В эпизоде встречи использованы мотивы, встречающиеся в обработках других сюжетов о встрече с неизвестным богатырем или богатыркой (Ильи Муромца со Святогором, Добрыни с поленицей Настасьей Микуличной; см., например: Гильфердинг, II, № 148, конечная часть былины); отсутствует временное поражение Ильи Муромца из-за несчастной случайности — бой сразу кончается победой Ильи. Но особенно важны изменения, внесенные в конец былины: после покушения сына на убийство Ильи Муромца, последний не убивает его, а лишь хватает за кудри и подбрасывает вверх, а затем привязывает к коню и отпускает «во свое место» с наказом: «Щёбы не ездил к нам больше во чисто́ полё». И только после того как Подсокольник снова нападает на Русь и захватывает русские корабли, Илья убивает его. Такой конец былины ярко рисует образ Ильи Муромца и раскрывает идею произведения: Илья щадит молодого богатыря, прощая покушение на лично его, Ильи, жизнь; он уверен, что Подсокольник получил хороший урок. Но когда Илья Муромец узнает о враждебных действиях Подсокольника против родины, он уничтожает его.
25. Недалеко от Киева. Печатается по тексту сборника Астаховой (I, № 87). Записано А. М. Астаховой на Печоре в деревне Климовка Усть-Цилемского района 21 июля 1899 г. от Николая Самсоновича Торопова, 79 лет, и Михаила Алексеевича Поздеева, 33 лет.
Текст представляет типичную печорскую редакцию сюжета (Ончуков, №№ 1, 6; Астахова, I, №№ 57, 70, 79), которая отмечена и записями с верховьев Мезени (см. мезенские варианты этой былины в сборнике Астаховой, I). Былина начинается с картины заставы и перечисления богатырей, обороняющих Киев; подробно рассказывается о том, как встает ото сна, умывается и одевается Илья Муромец; дается образ Сокольника с его охотничьими атрибутами, он пишет «скорограмотку» с угрозами; в догонку посылается Добрыня после отвода некоторых других богатырей. Своеобразный эпизод представляет сцена унизительного избиения Добрыни, аналогичная расправе с Алешей Поповичем калик в былине о сорока каликах (см., например: Гильфердинг, II, № 96; Астахова, I, № 4, и др.), где обращение калик с Алешей мотивируется грубостью самого богатыря. Вероятно, указанная сцена и перенесена из данной былины в связи с тем, что и «вежливый» Добрыня вынужден был «ругаться», так как приезжий богатырь не хотел останавливаться.
Вариант Н. С. Торопова отличается полнотой и стройностью при сравнительной своей краткости; ср. с тоже очень хорошим текстом Ф. Е. Чуркиной (Ончуков, № 1), к которому он очень близок.
26. Илья Муромец и дочь его. Печатается по сборнику Гильфердинга (II, № 77). Записано А. Ф. Гильфердингом 6 июля 1871 года в селе Кижи Петрозаводского уезда от Трофима Григорьевича Рябинина.
Уникальная былина Рябининых, являющаяся вариантом героической былины о единоборстве Ильи Муромца с неузнанным сыном. Вместо сына здесь фигурирует дочь-богатырка, но композиция сюжета обычная; примыкает к той прионежской редакции, где вводится мотив заставы, но не развернута характеристика богатырей. Отдельные эпизоды в варианте Рябинина разработаны подробно, стройно, ярко, отмечены большим художественным мастерством. Великолепно развернута картина единоборства, что в особенности характерно для Трофима Рябинина с его преимущественным интересом к героическим мотивам эпоса.
Былина о встрече Ильи Муромца с дочерью от Трофима Рябинина была записана дважды: кроме Гильфердинга, в 60-х годах — П. Н. Рыбниковым (I, № 5). От сына Т. Г. Рябинина — Ивана Трофимовича — записи былины нет, но в списке Евг. Ляцкого былин, известных И. Т. Рябинину, эта былина указана («Этнографическое обозрение», кн. XXIII, М., 1894, стр. 135). В 1921 году былина была вновь записана от пасынка Ивана Трофимовича — Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева — В. Н. Всеволодским-Гернгроссом. К сожалению, сохранилась лишь вторая часть записи, которая и опубликована в сборнике «Былины Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева» (Петрозаводск, 1948, № 3). Сохранившаяся часть показывает близость к тексту первого Рябинина в записи П. Н. Рыбникова (Иван Трофимович большинство былин отца перенял в их более ранних редакциях). Четвертый Рябинин — Петр Иванович — этой былины не знал.
Сюжет о встрече Ильи Муромца в поле с дочерью имеется и в записи от Марфы Крюковой (т. II, № 63), которая усвоила его из публикаций былин Т. Г. Рябинина и развернула в обширное повествование (1088 стихов), усложнив многими добавочными, лично ею придуманными эпизодами.
Былина исполнялась на напев № 1.
27. [Илья Муромец и тата́рченок]. Печатается по тексту сборника Киреевского (I, стр. 3). Записано в селе Языково Симбирского уезда.
Очевидно, былина представляет собой позднее и местное образование самостоятельной песни на основе мотивов былин о единоборстве Ильи Муромца с чужеземным богатырем-врагом. Былина известна только в трех вариантах из села Языкова (кроме публикуемого, см.: Киреевский, I, стр. 1 и 4).
Сюжет о тата́рченке во всех вариантах передан почти одинаково, отличие их друг от друга — в разном присоединении к основной части других эпизодов. В первом из дополнительно указанных вариантов столкновению с тата́рченком предшествует рассказ об исцелении Ильи Муромца, а в конце былины упоминаются три дороги, по которым Илье придется ехать. В нашем варианте рассказ об исцелении заменен кратким указанием на пребывание Ильи Муромца в сиднях в течение тридцати трех лет. В третьем варианте (Киреевский, I, стр. 4) сюжет о тата́рченке предваряется эпизодом встречи Ильи Муромца в поле с «разъездной походной» красной девицей, бежавшей от преследований «насмешника-пересмешника» Олеши Поповича — эпизод, больше нигде не встречающийся.
Во всех трех вариантах ясны реминисценции былин о столкновении Ильи с сыном: попытка тата́рченка убить Илью Муромца во время сна в шатре, причем он попадает стрелой в коня или в золотой крест на груди, от чего Илья и просыпается; в тексте у Киреевского на стр. 1 есть и упоминание о матери тата́рченка как о «куме» Ильи Муромца.
Публикуемый вариант, наиболее целостный и завершенный из всех, выделяется еще гиперболизированным образом подло напавшего на Илью Муромца врага, что усиливает героический пафос произведения.
Обращает внимание запев, назначение которого — направить внимание слушателя на основную тему и на героя предстоящего повествования.
28. Илья Муромец и богатырь турок. Печатается по сборнику Гуляева, 1952 (№ 4). Записано от барнаульского мещанина И. М. Калистратова в селе Калистратиха Барнаульского округа. Впервые былина опубликована С. И. Гуляевым в «Библиотеке для чтения» (1848, т. 20, отд. III, стр. 107—108) и вторично — в «Известиях Академии наук» (II, 1853, Прибавления, стр. 153); перепечатана у Киреевского (I, стр. 93). Публикация по рукописи Архива Академии наук СССР в Ленинграде: Гуляев, 1939, № 11.
Былина известна в единичной записи с Алтая. Время и место возникновения не установлены. Вопрос заключается в том, произошла ли в былине позднейшая замена обычных врагов-татар турками вследствие бытования былин в казачьей среде, как об этом думал М. К. Азадовский (Гуляев, 1939, стр. 167), или былина возникла уже в более позднее время, когда впечатления от событий борьбы с турками на южных окраинах государства дали материал для ряда новых песенных сюжетов, которые порой приурочивались к популярным героям старого эпоса (см., например, песни о Соколе-корабле). Упоминание о Царь-граде в связи с турками делает вероятным это второе предположение.
29. Бой Добрыни с Ильей Муромцем
Одна из поздних былин, возникшая в результате стремления показать, как произошло начальное сближение двух самых популярных в русском эпосе богатырей, постоянно изображаемых крестовыми братьями. По былине Илья Муромец и Добрыня Никитич встречаются в поле, борются друг с другом, Илья одолевает Добрыню и затем они братаются. Некоторые варианты кончаются совместной поездкой богатырей в Киев, к князю Владимиру.
Сюжет известен в записях конца XIX — начала XX века всего из нескольких северных районов, близко связанных друг с другом — с Пинеги, Кулоя, Мезени и Зимнего берега: Марков, №№ 46, 71, 108; Григорьев, I, №№ 113, 129 (к.), 186; II, №№ 1 (к.), 23, 42, 54; III, №№ 47 (к.), 87; Марков, Маслов, Богословский, I, стр. 53; Тихонравов — Миллер, № 15; Кривополенова, № 4; Астахова, I, № 26; Крюкова, I, № 17.
Один краткий вариант, записанный в Московской области (Миллер, № 20), занесен был в нее с Севера.
Такое узко ограниченное распространение былины заставляет предполагать позднее ее возникновение (вероятнее всего — в XVIII веке) в пределах какого-либо из означенных районов.
Былина сложилась на основе героических мотивов старших песен о единоборстве. Это привело в некоторых вариантах к реминисценциям былины о бое Ильи Муромца с сыном (см., например: Григорьев, I, № 113, II, №№ 1, 54) вплоть до повторения конечного эпизода покушения Добрыни на убийство Ильи (вариант М. Д. Кривополеновой: Григорьев, I, № 113; Озаровская, стр. 42; Кривополенова, № 4).
Публикуемый текст взят из сборника: Марков, Маслов, Богословский, I, № 11. Записано А. В. Марковым летом 1901 года в деревне Верхняя Зимняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря от Федора Тимофеевича Пономарева, 72—73 лет.
Зимнезолотицкие варианты являются лучшими обработками данного сюжета. В них старый эпический материал, на основе которого возник сюжет, использован довольно искусно; образы старого и молодого богатырей выдержаны; смешения с былиной о бое Ильи Муромца с сыном, как это мы видим в пинежских и кулойских вариантах (см. общую заметку о сюжете), не наблюдается. Публикуемый вариант — типичный образец такой обработки.
Характерной чертой золотицких вариантов, в том числе и данного, является создание образа матери, обеспокоенной исходом встречи молодого и «зашибчивого» в речах богатыря с опытным старым воином, — тенденция к психологизации образов вообще типична для золотицкой былинной традиции.
Вариант заканчивается тем, что Илья Муромец просит мать Добрыни отпустить его к князю Владимиру, и оба богатыря уезжают в Киев. А. М. Крюкова, от которой тоже была записана эта былина (Марков, № 46), развивает этот мотив, развертывая эпизод приезда. Перечисляются богатыри, с которыми знакомятся Илья и Добрыня, и былина завершается характерным для героического эпоса патриотическим мотивом: все богатыри «записались... в заповедь великую» — стоять «що за землю-ту нам щобы Святоруськую».
30—34. Бунт Ильи Муромца против князя Владимира
Тема ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром и бунта богатыря против князя проходит, в различных вариациях, через целый ряд былин героического цикла. Она сообщает этим былинам большую социальную остроту и еще более выпукло обрисовывает благородный облик богатыря-патриота. Обойденный и оскорбленный князем, несправедливо заточенный им в погреб, Илья Муромец в минуту грозной опасности, нависшей над родиной, забывает свои обиды и идет спасать Киев — такова обычная ситуация, разрабатываемая в былине о татарском нашествии и в некоторых вариантах былины «Илья Муромец и Идолище».
Отдельных самостоятельных былин на тему ссоры немного. Они группируются вокруг двух различных разработок темы: 1) о неузнанном на пиру Илье Муромце, которого оскорбляют князь и бояре, и 2) о собственном пире, который обиженный князем богатырь задает городской голытьбе — «голям кабацким».
Время возникновения первого из названных сюжетов трудно определить: мотив столкновения богатыря с князем и его придворными мог включаться в разных видах и в былины киевского цикла еще в период феодальной раздробленности, развиваясь и усиливаясь вместе с ростом классовых противоречий, в особенности, когда окончательно определяется облик Ильи Муромца как богатыря-крестьянина. В это же время могла оформиться и самостоятельная былина о Никите Залешанине (или Шалталовиче), под именем которого Илья Муромец приходит на пир к князю Владимиру, где его «не учествуют» и оскорбляют присутствующие на пиру.
Второй сюжет, рисующий открытый бунт Ильи Муромца против князя и его дружбу с «голями», оформлен был, очевидно, под влиянием социальных настроений XVII века — эпохи массовых народных движений против московского правительства и господствующих классов.
Имеется в эпосе еще третья версия темы ссоры, тоже получившая довольно широкое распространение, — это рассказ о заточении Ильи Муромца по клеветническому доносу бояр или целовальников. Они сообщают, что Илья, обливая шубу, подарок князя, вином и волоча ее по полу, будто бы угрожает так волочить самого князя — извращение угроз Ильи Муромца в адрес Калина-царя. В некоторых вариантах сохраняется четкое объяснение того, чем так ненавистен Илье Муромцу подарок князя: шуба эта досталась князю в дар от татар. См., например, у Киреевского (I, стр. 67) слова князя:
Подарю я удала добра молодца
Теми дарами, которы мне пришли
От татарина, от бусурманова.
Поэтому Илья Муромец и бьет шубу о пол, угрожая так «бивать татарина». Сюжет этот обычно подробно разрабатывается, однако в самостоятельном виде не встречается, а соединяется с рассказом о каком-либо подвиге богатыря. Былины на тему ссоры и бунта показывают внутреннее развитие эпоса в сторону насыщения его, под воздействием растущего классового антагонизма, острым социальным содержанием.
Варианты обработки темы ссоры и бунта в отдельную былину см.: Киреевский, IV, стр. 46, 49; Рыбников, II, № 119; Гильфердинг, II, №№ 47, 76; Миллер, № 8; Конашков, № 4; Соколов — Чичеров, № 78; Песни донского казачества. Сталинград, 1937, № 23; Парилова — Соймонов, № 2.
30. Никита Заолешанин. Печатается по тексту сборника Киреевского (IV, стр. 46). Записано в конце 1840-х годов в Архангельском уезде А. Харитоновым и доставлено П. В. Киреевскому В. И. Далем.
Представляет одну из разработок темы ссоры Ильи Муромца с князем Владимиром. В качестве самостоятельного произведения сюжет о буйном поведении на пиру разгневанного богатыря, кроме данного варианта, известен еще в нескольких записях, но со значительными отклонениями от основного типа: в двух записях — середины XIX века из Онежского уезда Архангельской губ. (Киреевский, IV, стр. 49) и 1890-х годов из Пермской губ. (Миллер, № 10; перепечатано из «Этнографического обозрения», 1899, № 4, стр. 90) — выпал основной мотив ссоры, самый смысл конфликта — «неучествование» пришедшего незнатного с виду и по имени гостя. В онежском варианте, носящем отпечаток песенно-скоморошьего склада, сохраняется еще имя гостя — Никита, но не указывается, кто скрывается под этим именем. Во второй записи отзвуки сюжета еще слабее: не упоминаются ни Киев, ни князь Владимир, действие происходит на пиру у каких-то «хозяев», и пришедший богатырь именуется Буян-богатырь свет Буянович. В третьей известной записи со следами данного сюжета («Саратовский сборник», т. I, 1881; перепечатано у Миллера, № 8, от певицы-мордовки 80-ти лет) приехавший гость называется своим именем «Илья Муромец, сын Иванович», но в то же время он «незнамой, незнакомой» и явно противопоставлен присутствующим на пиру князя Владимира, где «гости сидят все дорогие, князья, попы, бояры, архиреи». Социальный характер конфликта усилен здесь заключительной сценой. Когда князь Владимир дает приказ схватить приехавшего богатыря и на Илью набрасываются с каждой стороны по пятнадцати человек, Илья говорит, обращаясь к князю: «Уймешь аль не уймешь своих злых собак? Коли не уймешь своих злых собак, Я сам их уйму». И он отбрасывает от себя всех схвативших его «верных слуг» князя Владимира.
Но если в оформлении отдельной самостоятельной былины сюжет был мало распространен, то он неоднократно включался в качестве эпизода ссоры в былины о спасении Ильей Муромцем Киева от разгрома его татарами. Таковы былины из Беломорья и Прионежья — А. М. Крюковой (Марков, № 44), В. В. Амосова и П. И. Рябинина-Андреева (Астахова, II, №№ 123, 132). Во всех этих записях сюжет разработан во всех подробностях и получил острое социальное звучание. В варианте В. В. Амосова подчеркнуто пренебрежение князя Владимира к лицам низкого звания и положения. Услышав в ответ на свой вопрос: «Ты какого роду-племени, Ты откуда, гость непосланой?», что гость — «Микитушка Шалталович», князь Владимир говорит: «А коли Микитушка Шалталович, То садись-ко на задню, гось, на скамеечку». В варианте А. М. Крюковой неблаговидность поведения князя выделена словами: «Ай ведь не́ дал князь места всё по уму ему, По уму-ту не дал места, всё по разуму... Посадил-то ёго в место не в почотноё». В. В. Амосов рисует яркую картину общего перепуга, когда приехавший богатырь разбрасывает всех вступивших с ним в драку богатырей:
Вси бога́тыри разбежалися,
А Владимир-князь взял шубу соболиную,
Обирался под печку под кирпичную.
Но не спа́сенье под печкой под кирпичноей.
Тут Илья Муромец столичник отдёргивал,
Снял золоты́ ключи:
«Завтра сам буду править княжеством!»
Оба прионежских варианта заканчивают эпизод захватом Ильей Муромцем бочек вина из погреба князя и угощением этим вином «голей кабацких», за что князь садит Илью «в погреба глубокие». В беломорском варианте князь за укор гостя: «Ты сидишь-то как всё с ворона́ми ты, Ай миня всё посадил ты с воронятами» — изгоняет гостя из Киева. Когда же узнает, что гость-«залешанин» — Илья Муромец, он умоляет его остаться, но Илья не соглашается и предсказывает, что князь попадет в трудное положение, когда подойдет «сила неверная», — «тогда у тя бояре кособрюхи с ей управятце», — иронически замечает богатырь.
В советское время сюжет был снова записан как отдельная былина от М. С. Крюковой. Со свойственным ей острым восприятием социальных мотивов эпоса М. С. Крюкова еще более усиливает и выделяет классовую основу конфликта. Она подробно останавливается на внешнем «мужицком» облике Ильи Муромца:
Одевал-то он ведь платьё деревеньскоё,
Деревеньское-от платьё-то са́мо про́стое,
А и одевал-то он кафтан-то деревеньской-от,
А и опоясался-то он кушаком-то да всё просты́м же он,
А и вот просты́м кушаком-то он деревеньским-то,
А он на ноги одел-то, да скажом, лапотки,
А и вот чулки-то надел-те да про́сты деревеньские.
А и вот оделся он Никитушкой Залешанин.
Далее она отделяет отношение к гостю богатырей от отношения бояр. Именно «бояра-дворяна» пытаются вытолкать Залешанина с пиру. Богатыри же «сидят да усмехаются», переглядываясь между собой, очевидно, узнав Илью Муромца и ожидая посрамления бояр.
Таким образом, сюжет «Никита Залешанин» получил в ряде вариантов очень острую разработку темы столкновения Ильи Муромца с князем Владимиром на пиру.
Прозвище «Залешанин» не раз встречается в былинах в применении к богатырям-крестьянам. См., например, «мужики Залешана» у Кирши Данилова (стр. 53, 245).
31. Илья Муромец в ссоре со Владимиром. Печатается по тексту сборника Гильфердинга (II, № 76). Записано 8 июля 1871 года в деревне Кижи Петрозаводского уезда от Трофима Григорьевича Рябинина.
Представляет иную, чем № 30, версию ссоры — буйство в Киеве оскорбленного князем Владимиром богатыря. Одна из наиболее острых в социальном отношении былин.
Публикуемый вариант отличается мастерским изображением действующих лиц: взбунтовавшегося богатыря, отстреливающего золоченые кресты и маковки с церквей и угощающего «голей кабацких», и перепуганного князя. Тонкими штрихами рисуется состояние князя: надо обязательно примириться с Ильей, позвать его на пир, но самому идти «не хочется», послать же княгиню Апраксию — «то не к лицу идет». Поручив это дело Добрыне, князь Владимир в беспокойстве ходит по горнице и посматривает в окошко, идет или не идет Илья Муромец. Выразительно также изображено, как «обхаживают» князь и княгиня приведенного Добрыней Илью Муромца.
Былина Т. Г. Рябинина была усвоена его потомками — Иваном Трофимовичем Рябининым, в записи от которого, к сожалению, она до нас не дошла, и пасынком Ивана Трофимовича — И. Г. Рябининым-Андреевым, сохранившим редакцию деда без изменений (Былины Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева. Петрозаводск, 1948, № 2).
Былина исполнялась на напев № 1.
32. Илья в ссоре с Владимиром. Печатается по тексту сборника Гильфердинга (I, № 47). Записано 26 июля 1871 года от Никифора Прохорова из деревни Бураковой Пудожского уезда.
Обработка того же сюжета, что и предыдущий текст № 18, близка к его редакции, но заключает и некоторые своеобразные детали. Ярко дан образ взбунтовавшегося богатыря. Еще больше, чем в тексте Т. Г. Рябинина, подчеркнута дружба Ильи Муромца с голями. Илья не просто предлагает голям собрать отстреленные им золоченые маковки и пропить их в кабаке, но зовет голытьбу угощаться вместе с ним («Да станем-то пить да заодно́ со мной»); благодарные голи называют Илью своим батюшкой, своим отцом. Более подробно разработан образ «дипломата» Добрыни. Острее дан конец: хотя Илья Муромец и приходит к князю Владимиру на пир, но подчеркивает «вину великую» князя перед ним, Ильей, который мог бы в гневе даже убить князя с княгиней.
Былина Никифора Прохорова была впервые записана от него в 1860-е годы П. Н. Рыбниковым (Рыбников, II, № 113). Общее построение и все основные эпизоды те же, что и в записи А. Ф. Гильфердинга, но содержание передано более сжато (короче на 67 стихов).
33. Про Илью и голи кабацкие. Печатается по тексту № 4 сборника былин Ф. А. Конашкова, 78 лет. Записано Е. П. Родиной в 1938 году. Впервые эта былина была записана от Ф. А. Конашкова 12 июля 1928 года в деревне Семеново Пудожского района Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым, В. И. Яковлевой (Соколов — Чичеров, № 78).
Текст Ф. А. Конашкова, примыкая по сюжетной схеме к вариантам Т. Г. Рябинина и Н. Прохорова, иначе разрабатывает эпизод угощения голей: Илья Муромец не идет с ними в кабак, а устраивает свой «почесной» пир, выбрав для него «что не лучшее место, самолучшее», возле самых теремов князя Владимира. Колоритно развернута картина этого пира голытьбы, с песнями, от которых «не днем-то, не ночью да ути́ха нет». Как и предыдущие тексты №№ 31, 32, былина заканчивается примирением Ильи Муромца с князем: Добрыне удается уговорить его идти на пир к князю.
В варианте 1928 года конец имеет несколько иной оттенок: Илья, уходя с Добрыней, говорит голям, что он больше не будет прибавлять им маковок, и голи тогда собирают и делят все сбитые маковки, «что лежало-то по городу».
Былина о пире Ильи Муромца с голытьбой была одной из любимых в эпическом репертуаре Ф. А. Конашкова, с ней он неоднократно выступал. По художественным образам она очень своеобразна: маковки теремов не только золоченые, но и «шелко́вые», они «подвешены» на теремах; отстреленные Ильей Муромцем, эти маковки скатываются на землю, «как ведь мелкии воробушки»; голи носят их «в лавоцьки торговыи» и оттуда «таскали напитоцьки спиртовыи».
В книге «Песни донского казачества» (Сталинград, 1937) помещена под № 23 былина на тот же сюжет, записанная на Дону, по словам составителя И. И. Кравченко, в 1935 году Е. Захаровым от колхозника Е. Т. Архипова, 56 лет, хутора Тополева В.-Курмоярского района. Это единственный текст на сюжет ссоры, записанный в казачьем районе. Сличение данного текста с былиной Ф. А. Конашкова показало полное тождество обоих текстов с некоторым лишь сокращением — выпуском отдельных стихов — в южном варианте. Дословное повторение одних и тех же стихов, своеобразных выражений и образов, которых, кроме как у Конашкова, нет в устной традиции этой былины, не оставляет сомнения в том, что текст, напечатанный в сборнике «Песни донского казачества», — это былина Конашкова, усвоенная при выступлениях Конашкова в Москве или по радио исполнителем из хутора Тополева.
Былина исполнялась на напев № 16.
34. Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром. Печатается по тексту № 2 сборника Париловой — Соймонова. Записано Е. С. Шоймером в Петрозаводске в феврале 1939 года от Анны Михайловны Пашковой, 73 лет, из деревни Семеново Пудожского района.
Публикуемый текст развивает тот же сюжет, что и тексты №№ 31—33, примыкая ближе всего к варианту Ф. А. Конашкова. Как и в последнем, Илья Муромец не просто угощает голей в кабаке, а устраивает свой пир на площади против теремов князя Владимира. Еще более остро, чем в других вариантах на тот же сюжет, дано противопоставление Ильи Муромца князю Владимиру с его окружением, подчеркнута связь Ильи с народными массами. Илья Муромец созывает на свой пир, кроме голей кабацких, «бедноту деревенскую», «лапотников», «балахонников». Этот состав гостей на «почестном пиру» Ильи Муромца упоминается и подчеркивается в былине неоднократно: и когда князь Владимир смотрит на пирующих в трубочку подзорную, и в презрительном отзыве Алеши Поповича о пире, и когда Илья Муромец отказывается идти к князю Владимиру. Таким образом, мотив связи Ильи Муромца с бедняцкими слоями становится лейтмотивом, проходящим через всю былину.
В противоположность другим вариантам данный не заканчивается примирением. Илья Муромец приглашает Добрыню принять участие в его народном пире, и Добрыня остается. В былине говорится, что они оба «ко Владимиру идти да не торопятся». Строфой из стихотворения А. К. Толстого «Илья Муромец», которая заканчивает былину, завершается это противопоставление богатыря, близкого к народу, княжескому двору.
Обращает на себя внимание также детальная и необычная разработка эпизода «зазывания» Ильи Муромца на княжеский пир. Кроме Добрыни, обычно выступающего в качестве «зазывальщика», А. М. Пашкова вводит еще следующих богатырей: Ваську Долгополого (иногда упоминается как эпизодическое лицо в некоторых других былинах), с той характеристикой, которая дана ему в известном шенкурском варианте о богатырях на заставе (Киреевский, I, стр. 46; см. в настоящем сборнике текст № 22), Алешу Поповича и Чурилу Плёнковича, изображая их сатирически в соответствии с традиционной их обрисовкой в эпосе.
Вся обработка А. М. Пашковой былины свидетельствует о большой поэтической одаренности сказительницы и о творческом восприятии и развитии эпических образов сказителями советского времени.
35, 36. Илья Муромец и голи кабацкие
Сюжет «Илья Муромец и голи кабацкие» близко примыкает к тем былинам о бунте богатыря против князя Владимира, в которых рассказывается, как не позванный на княжеский пир Илья устраивает свой пир для голей. Как и былины о бунте Ильи, данный сюжет сложился, очевидно, в атмосфере антагонистических социальных настроений XVII века.
Былины о голях обычно строятся в таком порядке: Илья под видом калики возвращается в Киев, заходит в кабак и просит целовальников отпустить ему вина, предлагая в заклад свой нательный золотой крест. Но целовальники отказывают ему в вине. Илья обращается тогда к голям, и те, сложившись по копеечке, угощают Илью. Тогда Илья в свою очередь, разбив винные погреба, выкатывает бочки с вином и угощает голей.
Сюжет встречается и как самостоятельная былина и в соединении с другими сюжетами героического цикла о подвигах Ильи Муромца. В последнем случае связующим звеном является жалоба целовальников князю Владимиру на самоуправство Ильи (см., например: Ончуков, № 20), иногда сопровождаемая еще клеветническим доносом об изменнических будто бы намерениях Ильи Муромца, за что князь Владимир и заключает богатыря в погреб (Гильфердинг, III, № 257).
Варианты обработок сюжета в самостоятельную былину: Гильфердинг, III, №№ 239, 249, 281; Григорьев, II, № 28; III, № 51 (к.); Ончуков, № 62; Миллер, № 9; Соколов — Чичеров, №№ 203, 232; Крюкова, I, № 6. В соединении с другими сюжетами: Гильфердинг, III, №№ 210, 257; Ончуков, № 20; Соколов — Чичеров, №№ 248, 255; Листопадов, 1949, № 7.
35. Илья Муромец и голи кабацкие. Печатается по тексту сборника Гильфердинга (III, № 281). Записано А. Ф. Гильфердингом 16 августа 1871 года на Кенозере от Матрены Григорьевны Меньшиковой, 40 лет.
Хороший вариант былины, оформленный как отдельное, самостоятельное произведение. Для образа Ильи-бунтаря здесь характерна деталь: он разбивает не торговые, кабацкие погреба (Гильфердинг, III, №№ 249 и 257; Ончуков, № 20), а погреб «княженецкий».
36. Илья Муромец и голи кабацкие. Печатается по тексту сборника Крюковой (I, № 6). Записано Э. Г. Бородиной и Р. С. Липец 30 августа 1937 года в деревне Нижняя Зимняя Золотица Приморского района Архангельской области от Марфы Семеновны Крюковой, 62 лет.
Как все былины М. С. Крюковой на традиционные сюжеты, и данная развивает и распространяет усвоенный сказительницей сюжет целым рядом новых эпизодов и отдельных деталей. В центре былины — традиционный мотив дружбы Ильи Муромца с голями кабацкими. Он водится с ними, угощает их. Но Крюкова развивает и дальше этот мотив дружбы, вводя новые эпизоды: Илья Муромец снабжает голей деньгами, платьем и оружием, и голи оказывают ему помощь в борьбе с иноземными захватчиками. В конце былины говорится, что голи образуют дружину Ильи Муромца. Так, Илья оказывается еще в новой роли — организатора народных масс.
М. С. Крюкова вводит также в былину «бояр-дворян». Они насмехаются над дружбой Ильи с голытьбой, а затем и клевещут на него, говоря князю Владимиру о намерении якобы Ильи Муромца отобрать с помощью голей у князя Киев.
Былина М. С. Крюковой показывает, как в свете современного сознания могут «восприниматься и переосмысляться традиционные образы и сюжеты.
37—39. Илья Муромец и разбойники
Сюжет сложился на почве историко-бытовой действительности древней Руси. Разбойничество было большим общественным злом, от которого сильно страдало трудовое население и борьба с которым была длительной и упорной. Поэтому она отразилась в эпосе как одно из характерных выражений оборонительной и освободительной деятельности любимого народного богатыря. Приурочение сюжета к какому-либо определенному периоду древней Руси не представляется возможным.
Сюжет известен и в качестве самостоятельной былины, и в соединении с другими сюжетами. Чаще всего он входит в былину о Соловье-разбойнике для еще большего усиления героического образа Ильи Муромца как повествование о первом подвиге Ильи по дороге в Киев (см. в настоящем сборнике текст № 9, а также лубочный текст № 64). Кроме того, сюжет использован в былине о трех поездках Ильи Муромца, где он составляет содержание происшествия на первой дороге (см. в нашем сборнике №№ 40 и 41). Как часть былин о Соловье-разбойнике и о трех поездках сюжет известен в Беломорье, Онежском крае и в Сибири; во всех этих районах он редко встречается в отдельном оформлении. Наоборот, в средней России и южноказачьих районах, а также на Пинеге он распространен именно как отдельная, вполне законченная песня.
В библиографии сюжета звездочками отмечены варианты, в которые он входит как составная часть былин на другие сюжеты.
Кирша Данилов, № 60 (Киреевский, I, стр. 23); Киреевский, I, стр. 15—20, 22, 25*, 31*, 40, 36*; VII, Прилож., стр. 7; Тихонравов. Летописи русской литературы и древностей, т. IV, М., 1862, стр. 11; Рыбников, II, №№ 103*, 110*, 128*, 142*, 154*, 165*, 176*; Гильфердинг, I, №№ 58*, 120*, 171*, 190*, 197, 216, 221*, 240*, 266*, 271*, 274*, 287*, 291*, 305*; Марков, №№ 1*, 45, 69*, 97; Григорьев, I, №№ 21*, 32*, 141, 153, 155, 158, 161, 162, 206, 208; II, №№ 20, 66, 92*; III, №№ 8*, 56*, 89*; Ончуков, №№ 19*, 53*; Пермский сборн., II, отд. II, № 166; Тихонравов — Миллер, №№ 3, 4, 6*, 7*, Прилож., а, б, в; Миллер, №№ 11*, 12—16; Листопадов, 1949, № 5; Астахова, I, №№ 1*, 53, 59; II, №№ 208, 216, 227, 232; Крюкова, I, № 4*; Путилов, № 213; Соколов — Чичеров, №№ 7*, 209*, 211*, 231*, 237*, 261*, 269* (пр.), 272, 278.
Построение сюжета в общем устойчиво. Главное различие вариантов — в развязке. В одних — Илья Муромец уничтожает всех напавших на него 40 тысяч разбойников, в других — он их только устрашает стрельбой в дуб или землю и берет затем с них обещание бросить разбой. Подобной развязкой подчеркивается в Илье Муромце человеколюбие и великодушие (см. мотивировку такого поступка Ильи Муромца в записи 1833 года из Московского уезда у Киреевского, I, стр. 17: «Ему жалко их до смерти убить»). Эта развязка чаще встречается в былинах, имеющих самостоятельное значение.
В былинах же о трех поездках развязка обычно иная: Илья Муромец убивает разбойников. Это находится в соответствии с той задачей, которая стоит перед ним как борцом за мирный труд и благосостояние народа: он должен «очистить», «замирить» дорогу, на которой всякий «пеший-конный» бывает убит. Не случайно в некоторых вариантах разбойники именуются «татарами» (см., например: Григорьев, III, № 89; Марков, № 45, и др.). Иногда говорится о тщетной попытке разбойников спасти свою жизнь ценою «золотой казны» и другого награбленного богатства, — этот эпизод рисует бескорыстие и неподкупность Ильи Муромца (см. настоящий сборник, текст № 9).
В отдельных былинах варьируется диалог Ильи Муромца с разбойниками.
37. Встреча Ильи Муромца со станичниками. Печатается по сборнику Григорьева [I, № 105 (141)]. Записано А. Д. Григорьевым в 1899 году на Пинеге, в деревне Красное, от Моисея Амосова, 75 лет.
Былина в данной редакции была широко известна на Пинеге. В 1899 году по среднему течению реки Пинеги в Карпогорском районе Григорьев записал 8 вариантов [см., кроме публикуемого, №№ 117 (153), 119 (155), 122 (158), 125 (161), 126 (162), 170 (206), 172 (208)]. В 1927 году А. М. Астаховой записано там же 3 варианта, 2 из которых опубликованы в «Былинах Севера» (I, №№ 208, 209). Все варианты принадлежат к одной редакции, отличаясь друг от друга лишь характером развязки и незначительными деталями в описании Ильей Муромцем своего коня и имущества. В половине вариантов развязка мирная, но представлена по-разному. В одном [№ 117 (153)], например, Илья Муромец ударяет своей железной палицей в землю, от чего сотрясается «мать сыра земля», в другом [№ 170 (206)] он просто уезжает, не причинив разбойникам вреда. Публикуемый текст заключает наиболее распространенный тип мирной развязки, известный и другим районам (см.: Тихонравов — Миллер, № 4; Миллер, №№ 12, 14, 15, и др.).
Пинежские тексты отличаются от других северных вариантов художественным описанием дороги, по которой едет Илья Муромец, и изображением самого богатыря. Это всегда «стар матёр человек» —
И голова-то у его была се́дая,
А борода-та у его была бе́лая.
Эти черты роднят пинежские варианты с южными казачьими (см., например, описание дороги у Листопадова, 1949, № 5; настоящий сборник, №№ 47, 48, и образ Ильи Муромца в текстах №№ 15 и 16 у Миллера). Публикуемый текст включает также эти типичные для пинежской традиции черты.
Начало варианта возникло, очевидно, под влиянием распространенной на Пинеге исторической песни о торжественном выезде Петра I [Григорьев, I, № 118 (154)]. Обычно пинежские былины о встрече Ильи Муромца со станичниками начинаются так:
Из славного города Мурова
И до славного города Киева
Пролегала дорога широкая...
Но параллельно ему вошло в традицию и отмеченное вступление: «Середи было царства Московского» [Григорьев, I, № 125 (161); Астахова, II, № 216].
Былина, по словам собирателей, пелась на напев, отличный от былинного и приближающийся к песенному, но называлась исполнителями, как и другие былины, «стариной».
38. Как ездил стар. Печатается по тексту сборника Астаховой (II, № 227). Былина записана А. М. Астаховой в Сумском посаде Беломорского района 5 июля 1932 года от Натальи Алексеевны Ростовцевой, 69 лет.
Текст представляет образец современной поморской обработки сюжета, очевидно, на основе былины о трех поездках Ильи Муромца, так как в начале сохраняется мотив трех дорог и традиционного раздумья богатыря у камня на распутье. Былина «Три поездки» прошла в Поморье путь постепенного сокращения: в 1900-е годы А. Д. Григорьевым были записаны варианты былины «Две поездки», в которую сюжет о разбойниках входил в качестве первого эпизода (Григорьев, I, №№ 21, 32). К нашему времени отпала и «вторая дорога», и начальная часть превратилась в самостоятельную былину.
В ней хорошо выделено значение совершенного Ильей Муромцем подвига «замирения» дороги надписью, которую богатырь делает на камне. Аналогичные концовки находим и в других поморских вариантах, например:
Поезжайте, православные без о́паси
В пути торные эти дороженьки:
Нет больше воров-разбойников,
Не станут они губить буйны головы.
Или:
Замирил дороженьку старо́й казак Илья Муромец,
И протори́л дороженьку старо́й казак Илья Муромец.
Обращает внимание в публикуемом варианте образ коня Ильи Муромца — «тучи-падушка» и его скачки.
Сюжет известен на Поморском побережье под тем заглавием, под которым он публикуется. Оно тоже указывает на происхождение нынешней поморской обработки сюжета от былины «Три поездки».
Былина исполнялась на напев № 18.
39. Илья Муромец и казна монастырская. Печатается по тексту сборника Астаховой (I, № 22). Былина записана А. М. Астаховой на Мезени в деревне Засулье Лешуконского района 29 июля 1928 года от Карпа Ивановича Михеева, 77 лет.
В тексте явно обнаруживается приурочение к имени Ильи Муромца песенного сюжета XVI века о молодце, отнявшем у разбойников казну ограбленного ими монастыря и поставленном, будучи заподозренным в грабеже, на правеж (см., например: Киреевский, VI, стр. 194—199; Гуляев, 1952, №№ 33, 34; Астахова, II, № 191).
В Беломорье и на Урале данный сюжет был найден в виде былины с наименованием героя — Оксёнко [Миллер, № 98; Марков, № 86 (пр.); «Пермский сборник», II, отд. II, стр. 166, № 6 (пр.); Сказки М. М. Коргуева, кн. 2-я. Записи и комментарий А. Н. Нечаева, Петрозаводск, 1939, стр. 473; Крюкова, II, № 105].
В публикуемом тексте использованы только эпизоды встречи молодца с разбойниками и отобрания от них награбленной казны. Приурочение сюжета к Илье Муромцу произошло под воздействием былин об Илье Муромце и разбойниках и известно только в данном единичном случае. В соответствии с общим обликом любимого народного героя как друга обездоленных изменен конец: молодец обычно пропивает казну в кабаке, что и дает повод заподозрить его в грабеже. Илья Муромец раздает ее «по миру». Аналогичный мотив, но в безыменном варианте песни о правеже встречаем в записи из Сызрани (Киреевский, VI, стр. 194): молодец на вопрос, куда он девал золотую казну и цветное платье, отбитые от разбойников, отвечает:
А поил я всё голь кабацкую,
А цветное платье — одевал всё наших бо́сыих.
Возможно, что данный мотив был известен и на Севере, и это и привело, вместе с реминисценциями былин о разбойниках и голях кабацких, к возникновению песни с Ильей Муромцем в качестве действующего лица.
40, 41. Три поездки Ильи Муромца
По-видимому, данный сюжет — один из самых поздних в цикле былин об Илье Муромце, сложившийся в результате стремления шире развернуть поэтическую биографию любимого богатыря, наделить его добавочными подвигами. Предположение о позднем сложении сюжета особенно поддерживается тем, что ряд вариантов оканчивается смертью Ильи Муромца, причем необычайною: найдя в последнюю поездку клад, Илья строит в Киеве монастыри или церкви или раздает золото нищим и сиротам, затем уходит в киевские пещеры и там ока́меневает (см. варианты: Киреевский, I, стр. 86; Рыбников, II, № 176; Гильфердинг, I, № 58; III, №№ 221, 266).
Некоторые сказители и сообщали эту былину как повествование о последней поездке Ильи Муромца (Гильфердинг, I, № 58).
Такое завершение поэтической биографии любимого народного героя связано с известной легендой о том, что мощи Ильи из Мурома в киевских пещерах принадлежат Илье Муромцу.
Возникновение былины Вс. Миллер относил, по ряду соображений, ко времени не ранее первой четверти XVII века и приурочивал к Олонецкому краю, поскольку именно здесь (главным образом, в северных и восточных частях края) и была былина распространена, притом в лучших, наиболее полных и целостных вариантах (Вс. Миллер. Очерки, III, стр. 142—146). На Севере за пределами Олонецкого края сюжет встречался редко, на Пинеге и Печоре, например, он совершенно неизвестен; в средней и южной России былина тоже записана не была; ни в старинных пересказах былин, ни в сборнике Кирши Данилова следов этой былины нет. В нескольких случаях сюжет объединяется с былиной о Соловье-разбойнике.
Варианты: Киреевский, I, стр. 86; Рыбников, II, № 110, 128, 142 (к.), 154, 165 (к.), 176; Гильфердинг, I, № 58; II, №№ 171 (к.), 190; III, №№ 221, 240, 266, 271, 287, 291, 305; Марков, № 1 (к.); Григорьев, I, №№ 21, 32; II, № 92; III, № 56 (к.); Тихонравов — Миллер, № 6; Миллер, №№ 6, 11; Астахова, I, № 13; Соколов — Чичеров, №№ 7, 209, 211, 231, 237, 261 (к.), 269 (пр., к.); Крюкова, I, № 4; Парилова — Соймонов, № 31 (к.).
В былине о трех поездках использована более ранняя былина о столкновении Ильи Муромца с разбойниками, а также ряд сказочных мотивов: испытание судьбы, разоблачение злого замысла коварной соблазнительницы проезжих молодцов, нахождение клада под камнем или в подземелье. Былина раскрывает образ любимого народного героя с разных сторон: 1) как могучего богатыря, обладающего огромной силой и храбростью, 2) рисует его ум и проницательность, 3) показывает отсутствие в нем корыстолюбия: найденные богатства Илья не оставляет себе, а отдает церквам и монастырям, нищим и сиротам или везет в Киев к князю Владимиру. В одном из текстов (Гильфердинг, II, № 190) говорится, что Илья вообще решает не ехать в третью дорогу, где «богату быть», так как ему достаточно того, что он имеет.
Многие варианты еще в XIX веке утеряли последнюю часть и превратились в рассказ о «двух поездках» (например: Григорьев, I, №№ 21, 32). Такое сокращение происходит и в последующее время (Соколов — Чичеров, №№ 209, 211). Наконец, в некоторых случаях отпадает и второй эпизод, и остается лишь повествование о нападении разбойников, сохраняя все же в начальной своей части мотив трех дорог (см. в нашем сборнике текст № 38).
40. [Три поездки Ильи Муромца]. Печатается по тексту сборника Гильфердинга (II, 171). Записано на Выгозере 16 июля 1871 года от Федора Никитина, около 45 лет.
В варианте Ф. Никитина за рассказом о трех дорогах следует повествование о четвертой, на которой Илья Муромец побеждает Соловья-разбойника. Эту часть мы опускаем, так как она ничего не вносит нового и своеобразного в обработку сюжета о Соловье-разбойнике. Представляя традиционный прионежский тип, обработка Ф. Никитина уступает в идейно-художественных особенностях классическому варианту Т. Г. Рябинина (см. текст № 6).
В первой же своей части вариант Ф. Никитина — один из лучших на сюжет трех дорог, он отличается стройной композицией и выразительными образами (развернутые в реалистическом плане размышления Ильи Муромца у камня на распутье, скачка богатыря, описание Ильей своего имущества и др.). Но в особенности вариант выделяется своим концом, рисующим Илью Муромца как друга народа: Илья отдает найденные богатства не на церкви и монастыри, а «по нищей по братии», «по сиротам да бесприютным».
41. Поездки Ильи Муромца. Печатается по сборнику Астаховой (I, № 13). Записано на Мезени в деревне Усть-Низема Лешуконского района от Максима Григорьевича Антонова, 59 лет.
Вариант М. Г. Антонова — один из замечательнейших образцов высокого художественного мастерства, несмотря на некоторые композиционные недостатки: в тексте утеряна последняя часть сюжета о трех поездках, сам мотив трех дорог перенесен в начало второй части, что несколько нарушило стройность композиции. Былина о трех поездках вообще не имела на Мезени распространения. А. Д. Григорьевым была сделана только одна запись сюжета, и тоже без третьего эпизода, в соединении с другим сюжетом — о Соловье-разбойнике (Григорьев, III, № 56). Мало был известен и сюжет о столкновении Ильи Муромца с разбойниками (всего две записи у Григорьева — №№ 8 и 89, тоже в контаминации с былиной о Соловье-разбойнике). Таким образом, М. Г. Антонов, очевидно, не имел возможности услышать былину о трех поездках в полноценной художественной обработке. От этого проистекают и отмеченные недостатки варианта. Но из того, что Антонов мог услышать и усвоить, он сделал подлинное произведение искусства.
Прежде всего обращает на себя внимание великолепный внешний портрет Ильи Муромца, которым открывается былина. Аналогичный образ мы находим еще только в одной записи Григорьева (III, № 8, стихи 36—41), но там он встречается всего один раз и, будучи помещен в средней части былины, теряется среди других описаний. У Антонова же, именно потому, что он открывает все повествование, а затем дважды повторяется, начиная каждый раз новую часть, он становится лейтмотивом, окрашивает собой всю былину.
Хороши также описание Ильей Муромцем своего снаряжения и одежды, изображение стрельбы из лука, — все это полно живописных деталей. В былине использован мотив драгоценных стрел, перённых перьями чудесного орла; в прионежских вариантах этот мотив связан с былиной о Дюке Степановиче (например: Гильфердинг, II, №№ 115, 152, 159 и др.) или применяется в описаниях седла или шапки в былинах о нападении разбойников.
Очень своеобразен конец: Илья Муромец наказывает обманутых коварной красавицей молодцев за их слабохарактерность (ср. у Гильфердинга, III, № 271, укор Ильи Муромца освобожденным богатырям: «Вы сдаваетесь на прелесть-ту на женскую»).
Как все былины, записанные от М. Г. Антонова, и эта пленяет четкостью и звучностью ритмики.
Концовка была передана исполнителем не пением, а говорком. Она перенесена из былин, изображающих захват «полона» (см., например: Гильфердинг, I, № 71; Астахова, I, № 88). Исполнитель назвал ее «присказкою».
Былина исполнялась на напев № 17.
42, 43. Илья Муромец на Соколе-корабле
Возникновение сюжета относится, очевидно, к XVII веку и связано с казачьими походами в Каспийское (Хвалынское) море и столкновениями казаков с турками, ногайскими татарами и персами.
Сюжет известен в записях из разных районов: из казачьих поселений, Поволжья, Сибири (например, из б. Енисейского округа и Якутии), Вологодской и Вятской губерний. В основных местах бытования былин на русском Севере сюжет не записан.
Известно несколько типов обработки.
1. Соколу-кораблю угрожают турки; Илья Муромец натягивает лук, чтобы пустить стрелу в турецкий град, в зелен сад, в бел шатер, самому Салтану в грудь; Салтан пугается и «заказывает» туркам когда-либо вступать в столкновение с Ильей Муромцем. — Тихонравов — Миллер, № 16; Миллер, № 17 (Енисей); «Русская старина», т. XI, 1874, стр. 185.
2. На Сокол-корабль нападают крымские или горские татары с калмыками или персианами. Илья Муромец (иногда Алеша Попович) проводит рукой или тростью по пуговкам своего кафтана, изображенные на пуговках звери начинают страшно реветь, нападающие бросаются в море или бегут прочь от корабля. — М. Д. Чулков. Собрание разных песен, ч. II. СПб., 1913, № 199; И. И. Дмитриев. Карманный песенник, М., 1796, № 1; Киреевский, I, стр. 22; Миллер, №№ 18 (запись В. Г. Богораза-Тана в Якутии), 19 (запись М. Карпинского на Тереке); Панкратов, стр. 21; Н. И. Костомаров и А. Н. Мордовцева. Русские народные песни, собранные в Саратовской губернии, М., 1862, стр. 9.
3) На деревцо, украшающее корабль, спускается орел и хочет потопить корабль. Илья Муромец стрелой убивает орла. — Тихонравов — Миллер, № 17, Прилож., стр. 276 (уральские варианты).
4) Нападения или угрозы нет. В центре — описание корабля. Песня заканчивается уговариванием красной девицы взойти на корабль и осмотреть его. — Путилов, №№ 136, 137.
Последний тип близок к безыменным песням о заманивании девушки на корабль с целью увоза и представляет, очевидно, позднейшее переоформление былины под воздействием этих песен.
Относительно 3-й группы песен было высказано предположение, что в них аллегорически изображено столкновение Разина на его «Соколе-корабле» (по народному преданию так именовался корабль Разина) с правительственным кораблем, носившим имя «Орла» (см.: Вс. Миллер. Очерки, III, стр. 260).
Из всех известных только несколько записей имеют развернутый сюжет, обработанный в былинном стиле. Большинство же представляет краткие тексты, бытующие, по-видимому, как песни. Да и развернутые тексты, по сообщениям собирателей, иногда воспринимались уже как песни и исполнялись в качестве величальных колядок (см.: Миллер, № 17 и примечание к данному тексту; Вс. Миллер. Очерки, III, стр. 344—349).
Состав богатырей на корабле в вариантах меняется. Почти во всех атаман, «хозяин» корабля, — Илья Муромец (есть отдельные случаи, когда он — есаул), а атаман — Степан Разин (см. настоящий сборник, текст № 43 и примечание к нему). Рядом с Ильей Муромцем упоминаются Добрыня, Алеша Попович, иногда Святогор, Полкан, Еруслан.
Возникновение данной былины свидетельствует о широкой популярности образа Ильи Муромца, о котором на основе позднейших исторических событий продолжают складываться новые героические сюжеты.
42. Илья Муромец с Добрыней на Соколе-корабле. Печатается по тексту № 16 сборника Тихонравова — Миллера. Место записи неизвестно. Текст взят из рукописного сборника, доставленного из б. Вологодской губ.; на первом листе сборника имеется помета 1803 года; впервые текст опубликован Л. Майковым в «Живой старине» (1890, I).
Представляет образец былинной обработки, относящейся к первому из указанных в общей заметке типов. Как все песни о Соколе-корабле, начинается с описания внешнего вида корабля, которое восходит к образу корабля в былинах о Соловье Будимировиче (ср., например: Кирша Данилов, № 1). Последние стихи — традиционное в былинах «заклинание» побежденным врагом никогда больше не иметь дела с русскими богатырями.
43. О Соколе-корабле. Печатается по тексту № 18 сборника Миллера. Записано В. Г. Богоразом-Таном летом 1896 года в дер. Походской б. Якутской обл. от Митрофана Кривогорницына, 60 лет. Первая публикация — в статье В. Ф. Миллера «Новые записи былин в Якутской области» (Известия Отделения русского языка и словесности, т. V, кн. 1, стр. 75).
Текст представляет иную, чем предыдущий вариант, редакцию сюжета о нападении врагов на Сокол-корабль. Обращает на себя внимание подчеркнутое выделение, как и в варианте № 42, главенствующей роли Ильи Муромца («всем он ко́раблем владат»; ср. № 42: — «хозяин-от был Илья Муромец»). Характерно припоминание в последних стихах о связи русских богатырей с Киевом и Черниговом.
Мотив оживления на пуговках зверей попал в данную редакцию сюжета из былины о Дюке Степановиче (см., например: Гильфердинг, II, № 85).
Собирателем указано, что после каждого стиха былины исполнялся припев: «Сдудина́ ты, сдудина́! Сдудина́ ты, сдудина́!» Сдудина́ — искаженное Здудинай, встречающееся в припевах величальных песен и возникшее из Дунай через Здунай. Припоминания реки Дунай в припевах или концовках отмечены и в эпической традиции русского Севера, например у Гильфердинга:
Ай Дунай, Дунай,
Боле век не знай!
Дунай, Дунай, боле вперед не знай!
44. [Илья Муромец на Волге]
Печатается по тексту сборника Киреевского (I, стр. 90, № 2). Указано место записи: Калужская губ., Боровский уезд. Текст сопровожден пометой: «Записано от старухи».
Изображение речных просторов, плывущих по реке «красных лодочек» с гребцами и на одной из них есаула восходит к песням разинского цикла, где эти образы составляют очень часто начальную часть песни; в дальнейшем же развертывается уже самый сюжет, различный в каждой из песен (см., например: Кирша Данилов, № 43; Киреевский, VII, стр. 149; Догадин, № 20; Листопадов, 1946, №№ 69, 76, 79).
Позднее эта начальная картина была использована в обличительных песнях XVIII века, направленных против вельмож, грабящих народ и казну: гребцы поют песни, в которых хвалят Петра I и бранят того или иного вельможу — Голицына, Меншикова, Гагарина (см.: Русские народные песни, записанные в Ленинградской области 1931—1949 гг. Составили В. А. Кравчинская и П. Г. Ширяева. Л. — М., 1950, №№ 125 и 126). Аналогичную композицию, только без последней обличительной части имеем и в публикуемом варианте. Как и в песне № 56 нашего сборника, Илья Муромец воспет как предводитель вольных казаков.
КАЗАЦКИЕ БЫЛИННЫЕ ПЕСНИ ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ
Образ Ильи Муромца отражен не только в былинах классического типа, развернутых эпических повествованиях, дошедших до нас в устной традиции средней России, Севера и Сибири, но и во многих песнях, сложившихся на основе былинного эпоса. Эти песни, которые А. М. Листопадов удачно назвал «былинными песнями» (Листопадов, 1949, стр. 31), распространены преимущественно в казацких поселениях южной России — на Дону, Северном Кавказе, Южном Урале и в Оренбургском крае. Они отражают наряду с отголосками былинного эпоса черты жизни и быта, характерные для истории казачества. Это именно песни, которые исполняются чаще всего хором, иногда и соло, но всегда в песенном распеве, отличающем их от классической былины, исполняющейся на особый, речитативный, сказовый напев.
Только немногие из этих песен сохранили традиционные сюжеты цикла былин об Илье Муромце в их целостном виде, хотя и в сокращенной форме. Таковы песни об Илье Муромце и разбойниках и об Илье и целовальниках. Большинство же песен представляют лишь фрагменты былин на определенные сюжеты или приурочение к имени Ильи Муромца сюжетов и эпизодов из других песенных циклов. Иногда это совершенно новые сюжеты, в которых использованы отдельные былинные и песенные мотивы. Наибольшее количество записей былинных песен мы имеем с Дона благодаря многолетней собирательской работе известного энтузиаста и знатока донского фольклора А. М. Листопадова.
В тех случаях, когда тексты приводятся в песенном распеве, цифрами слева отмечаются не стихи, а строфы.
45. Илья Муромец выезжает в поле. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1949, № 1 (в песенном распеве). Записано А. М. Листопадовым на Дону в станице Клетской в 1903 году.
Донская песня о выезде Ильи Муромца на подвиги. Со среднерусскими и северными былинами о первой поездке Ильи соприкасается только в мотиве прощания с родителями, но и он дается по-иному: нет никаких упоминаний о Киеве и князе Владимире, Илье хочется в поле «богатырскую силушку испробовать». Песня интересна отражением казацкого быта: заботливое обращение с оружием, любовное упоминание о коне буланом, черногривом, сетования стариков родителей, что их покидает единственный сын. Образ Ильи Муромца принял в данной песне характерные черты казака, собирающегося в поход.
Былина исполнялась на напев № 24.
46. Илья Муромец-Кузютушка собирается во дики степя. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1949, № 2 (в песенном распеве). Записано А. М. Листопадовым на Дону, в станице Пятиизбянской, в 1903 году от группы певцов. Строфы 10 и 11 добавлены из вторичной записи этой песни в 1936 году, в том же пункте, от М. М. Кубанцева, 60 лет, единственного оставшегося в живых из певших песню в 1903 году (Листопадов, 1949, стр. 234). Он же дал следующий вариант двух последних стихов:
Вот Кузьма-то казак, што ясьмён сокол,
На коне лятит.
В песне нет имени Ильи Муромца. По словам А. М. Листопадова, песенники одной из донских станиц говорили, что «песня эта про Добрыню». Однако М. М. Кубанцев, исполнявший песню в хоре 1903 года и помнивший ее в 1936 году, относил ее к «старому казаку Кузьме Муровцу» (Листопадов, 1949, стр. 234).
А. М. Листопадов отмечает близость данного варианта и по тексту, и по напеву к песне о выезде в поле Ильи Муромца (см. настоящий сборник, текст № 45), записанной в станице Клетской, в 80 км. от Пятиизбянской. Действительно, в центре песни та же тема — просьба богатыря к родителям отпустить его «показаковать». Поэтическое изображение прощания даже ближе к былинам о первой поездке, чем в тексте № 45 (ср. начало песни с образом склоняющегося перед родителями богатыря в тексте № 5 нашего сборника). Просьбу к родителям о коне и мотив выхаживания коня находим в некоторых былинах об исцелении и первой поездке (см., например, тексты №№ 1, 10, 57, 62, 63 в настоящем сборнике).
Изображение седлания коня — традиционное «общее место» былин, в особенности об Илье Муромце и о Добрыне Никитиче.
Публикуемый текст интересен передачей характерной и красочной обстановки древнерусского юга: дикие степи, табуны диких пасущихся коней, среди которых Кузютушка ловит себе коня по вкусу — «буйного, золотистого».
Характерно для южнорусской песни упоминание о «донских казачёчках», с которыми хочет казаковать Кузютушка.
Былина исполнялась на напев № 25.
47. Разбойники нападают на Илью Муромца. Печатается по тексту № 13 сборника Миллера (из сборника А. Пивоварова «Донские казачьи песни», Новочеркасск, 1895).
Песня отражает донской вариант былины, известной во всех районах бытования былинного эпоса (см. примечание к сюжету на стр. 488). В южнорусской казачьей традиции — одна из немногих былинных песен, сохранивших сюжет в его завершенном виде.
Казачьи варианты: Листопадов, 1945, № 5 (донской; тот же, но в песенном распеве у Листопадова, 1949, № 5); Тихонравов — Миллер, № 4 (уральский), Прилож., а, б, (терские), в (уральский); Миллер, №№ 14 (терский), 15, 16 (оренбургские).
Все казачьи варианты очень близки друг к другу. Одинаково начало — образ непрохожей, непроезжей дороги. За ним следует описание «излатанной шубеночки» Ильи Муромца (в северных вариантах это описание дается от лица самого Ильи Муромца в перекорах его с разбойниками). Одинакова и развязка: Илья стрельбой из лука устрашает разбойников, и они разбегаются. В подробностях разработки отдельных эпизодов есть черты местной традиции. В донских вариантах разбойники нападают на Илью Муромца ночью, когда он спит на кургане (тот же мотив встречаем и в одном оренбургском варианте — Миллер, № 15). В них не говорится, как во всех других казачьих текстах, что Илья Муромец расщепляет стрелой дуб, а разбойники пугаются самого рева лука и свиста стрел. В оренбургских вариантах имеется внешний портрет Ильи Муромца — «головушка седым-седа», «бородушка, ровно лунь, бела», причем Илья изображен на коне (в донских и терских он изображен пешим). В уральских вариантах включен в начало песни мотив трех дорог.
Устойчивость местных черт говорит о длительном бытовании сюжета в каждой из групп южного казачества, широкое же распространение былины в ее завершенном виде среди казачества свидетельствует о том, что содержание ее, очевидно, соответствовало исторической бытовой обстановке южных районов, пограничных с немирными народностями.
В публикуемом варианте выделяются черты местной природы и быта: Илья Муромец на ночь располагается на кургане, упоминается сагайдак — южное наименование (с татарского яз.) налучника, иногда лука.
48. На Илью Муромца нападают разбойники. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1949, № 5 (в песенном распеве). Записано А. М. Листопадовым на Дону в 1905 году в станице Есауловской (ныне Разинской).
Сопоставление с предыдущим вариантом говорит о единой редакции, лежащей в основе обоих. Текст дает представление о том, как художественно развертываются основные мотивы песни в музыкальном ее исполнении.
49. Илья Муромец на речке Смородинке. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1949, № 4 (в песенном распеве). Записано А. М. Листопадовым на Дону в 1903 году в станице Распопинской.
Вариант песни записан А. М. Листопадовым в станице Мариинской в 1911 году (Листопадов, 1949, № 3). Те же тексты у Листопадова см.: Листопадов, 1945, №№ 3, 4.
В песне использована начальная часть (разговор с рекой) известной народной баллады о бессчастном молодце, утонувшем в реке Смородинке, над которой он насмеялся, сравнив с дождевой лужей.
Варианты этой баллады: Кирша Данилов, № 33; Киреевский, VIII, стр. 3 и 5 (оба из Симбирской губ.); Рыбников, II, № 186; Гильфердинг, III, № 262. Перепечатаны у Соболевского (I, №№ 280—283).
Сюжет баллады устойчив. Молодец спрашивает у реки Смородинки о переправе. «За слова ласковые», «за поклоны низкие» река дает благополучно переехать. Но, переправившись, молодец начинает смеяться над рекой. Переезжая обратно за позабытыми ножами, молодец погибает. В одном из вариантов (Киреевский, VIII, стр. 5; Соболевский, I, № 282) сюжет прикреплен к богатырю Добрыне Никитьевичу.
Содержание казацких былин об Илье Муромце у реки Смородинки иное. Первая часть обоих донских текстов представляет поэтическое описание дороги, характерное для южных песен об Илье Муромце (см. наши тексты №№ 47, 48, 50, 51) и для северных былин о встрече Ильи Муромца с разбойниками (см., например, пинежские: Григорьев, I, №№ 141, 153, 155, 161, 162, 206, 208). Во второй части переданы расспросы Ильи Муромца о переправе и ответ реки, что в ней есть и «броды песчаные» и места опасные, «пропащие». На этом варианты заканчиваются. Таким образом, они примыкают к типичному для донской эпической традиции кругу песен о степных поездках и пеших странствиях Ильи Муромца, в которых ему приходится преодолевать различные препятствия. Как и все эти песни, указанная песня отличается яркой образностью, степным колоритом.
В варианте № 3 у Листопадова упоминается село Карачарово, втянутое в песню именем Ильи Муромца, и дается необычный образ Ильи — «светлорусенький», «кучерявенький», перенесенный из безыменных песен о добром молодце.
Былина исполнялась на напев № 26.
50. Илья Муромец у ворот Киева. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1949, № 6 (в песенном распеве). Записано А. М. Листопадовым на Дону, в станице Усть-Быстрянской, в 1902 году. Тот же текст, но не в песенном распеве, см.: Листопадов, 1945, № 6.
В основе песни — эпический мотив перескакивания богатырем городовой стены (см., например: Миллер, стр. 74; Астахова, II, стр. 71). Мотив развернут в картину приезда в Киев Ильи Муромца, богатую изобразительными деталями и создающую яркий образ могучего богатыря. Начальная часть — любимый казачьим фольклором образ шлях-дороженьки (см. в нашем сборнике тексты №№ 47, 48, 51).
Былина исполнялась на напев № 27.
51. Илья Муромец и целовальнички. Печатается по тексту сборника: Листопадов, 1945, № 7. Записано А. М. Листопадовым на Дону, в станице Кочетовской, в 1902 году. В песенном распеве тот же текст см.: Листопадов, 1949, № 7.
В варианте соединены мотивы разных былин: о первой поездке Ильи Муромца — мотив непроезжей дороги (один из наиболее распространенных в казачьем фольклоре; см. наши тексты №№ 47—50); «Илья Муромец и голи» — отказ целовальников дать вина; «Илья Муромец и разбойники» — описание драгоценной шубы (см. № 47); «Илья Муромец у речки Смородинки» — обращение к реке. Ни один из этих мотивов не развернут в законченный эпизод. В центральной сцене (в кабаке) сохранен традиционный мотив перепуга целовальников, но развязки нет. В северных былинах Илья Муромец, не получив от целовальников вина ни в долг, ни за свой «золотой крест», или просит голей сложиться «по копеечке» и угостить его, или разбивает погреба и угощает голей Здесь за сценой перепуга целовальников следует их размышление о незнакомом «ярыге кабацком» (сюда и включено описание шубы), Илья же показан уже возле реки.
Эпизод требования Ильей вина в «царском кабаке» и перепуга целовальников находим, в близкой редакции, в одном терском варианте об Илье Муромце и разбойниках (Тихонравов — Миллер, Прилож., б), где данный эпизод присоединен к концу песни.
Былина исполнялась на напев № 28.
52. Илья Муромец. Печатается по тексту № 16 сборника Миллера (из сборника А. И. Мякутина «Песни оренбургских казаков», т. II. Оренбург, 1905).
Основа песни — сюжет «Илья Муромец и разбойники». Но вследствие того, что выпало изображение самого нападения разбойников и изменена традиционная развязка (см. примечания к тексту № 47 в нашем сборнике), а также упоминается «рать поганая», песня воспринимается как рассказ о столкновении богатыря с каким-то вражеским войском, тем более что образ расправы Ильи Муромца с ним традиционен для былин о бое с татарами.
53. Илья Муромец и татары. Печатается по тексту № 6 сборника Миллера (из «Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. XXVII, Тифлис, 1900, отд. IV, стр. 83). Записано М. Карпинским в станице Щедринской б. Терской области в 1899 году от казаков Федора Пономарева и Василия Шамина.
Песня известна только в записях на Тереке от гребенских казаков. Варианты: Панкратов, стр. 12; «Вестник Харьковского историко-филологического общества», вып. 2, 1912, стр. 41; Путилов, № 1.
Запись представляет собой песенную обработку известного в северных былинах о Калине-царе эпизода падения Ильи Муромца в вырытые татарами ямы (см., например, в нашем сборнике текст № 13). Указание черным вороном на врага также встречается в ряде северных былин (например, в былинах «Королевичи из Крякова», см.: Гильфердинг, II, № 87). В песне сохранен героический образ Ильи Муромца, разрывающего путы и побивающего несметную силу врага.
Во всех гребенских вариантах Илья Муромец именуется, вопреки традиции, «малюткою». В. Ф. Миллер высказал предположение, что это произошло «по смешению с сыном, молодым нахвальщиком Сокольником» (Очерки, III, стр. 265, см. также сравнение в стихе 3).
54. Богатыри на заставе. Печатается по тексту сборника Миллера (Прилож. № 10; из «Сборника материалов для описания местностей и племен Кавказа», т. XXIV, Тифлис, 1898, отд. I, стр. 108). Записано М. Карпинским в станице Щедринской Терской области в 1897 году от Л. Меденика.
Вариант: Панкратов, стр. 6.
Текст представляет оформление в песню начальных мотивов былины о бое Ильи Муромца с сыном или каким-либо другим чужеземным богатырем-нахвальщиком. Песня сохранила изображение заставы, эпизод проезда нахвальщика и смутные реминисценции последовательного отвода богатырей от погони за ним (присоединяется еще вопрос, кому на часах стоять). Обращает внимание мотивировка отвода двух богатырей-бояршичков, в которой заключена их социальная характеристика, совпадающая с традиционным изображением бояр в русском эпосе.
55. [Илья Мурович со Степаном Разиным на Соколе-корабле]. Печатается по тексту сборника Панкратова (стр. 21).
Представляет редакцию сюжета о нападении врагов на Сокол-корабль и о расправе с ними Ильи Муромца, наиболее характерную для казацкой эпической традиции. См. общий комментарий в нашем сборнике к сюжету, стр. 494.
Вариант интересен включением имени Разина и объединением, через такое включение, Ильи Муромца с предводителем народного движения.
56. [Илья Муромец на Дону]. Печатается по тексту сборника Киреевского (I, стр. 90, № 1). Никаких сведений о том, когда и где записано, нет.
Первая часть публикуемого текста представляет использование мотивов известной песни о гибели Степана Разина (Киреевский, VII, стр. 41; перепечатано из сборника Н. И. Новикова «Новое и полное собрание российских песен», М., 1780—1781). Ср. со следующими стихами разинской песни:
Нездорово на Дону у нас,
Помутился славной тихой Дон
Со вершины до черна мо́ря,
До черна моря Азовскова,
Помешался весь козачей круг:
Атамана больше нет у нас,
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина.
Далее говорится о казни Разина в Москве на Красной площади.
Приурочение к имени Ильи Муромца песенных мотивов разинского цикла встречается нередко (см. комментарий к былине о Соколе-корабле и песне «Илья Муромец на Волге»). Данная песня показывает, что в казачьей среде Илья Муромец превращается в атамана казаков, предводителя их в борьбе с татарами.
СКАЗКИ ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ
Сказки об Илье Муромце очень разнообразны по содержанию, характеру и происхождению.
Одни из них основаны только на былинах об Илье Муромце и представляют их пересказ в прозаической форме при разной степени близости к содержанию и речевому строю былин; некоторые так близки к былинам, что скорее их можно назвать побывальщинами, чем сказками. Другие утеряли былинный колорит и приобрели специфику сказочного повествования. В сказках объединяется различное число былинных сюжетов от двух-трех до полного или почти полного состава всего цикла былин об Илье Муромце. Иногда в виде сказки передается и один сюжет. Сказки, более полные по составу отраженных в них былинных сюжетов обычно помещают эти сюжеты в предполагаемой последовательности событий, образуя, таким образом, поэтическую биографию богатыря.
Но есть сказки, в которых былинные сюжеты и мотивы объединяются со сказочными сюжетами и мотивами, чаще всего принадлежащими сказкам типа «Бовы-королевича» и «Еруслана Лазаревича» или сказкам волшебно-героическим. Степень подчинения былинного материала сказочному тоже различна.
Некоторые сказки складывались в среде самого народа и имеют более или менее длительную устную традицию, другие возникали на основе искусственно сделанных былинных сводов или сказок, издававшихся в XIX веке в дешевых изданиях для распространения в народе. См., например: «Илья Муромец, крестьянский сын. По народным былинам рассказано В. Острогорским» (СПб., 1869) — в стихах, в конце XIX века книжка выдержала несколько изданий; «Сказ об Илье Муромце», изданный тоже в стихах, под редакцией О. Ф. Миллера, и также выдержавший ряд повторных изданий (3-е изд., СПб., 1899); «Илья Муромец, крестьянский сын. По сборникам Кирши Данилова, Киреевского, Рыбникова и Гильфердинга» (составлено В. и Л. Р—н. М., 1894) и др. В таких книжках былины иногда точно передавались по определенным классическим источникам, но иногда отдельные былины произвольно объединялись в один текст и подвергались переработкам, сокращениям и дополнениям. Издавались также сводные сказки на сюжеты былин об Илье Муромце. Так, широкое распространение получила книжка «Илья Муромец, набольший богатырь земли русской» в дешевом многотиражном издании Товарищества И. Д. Сытина в Москве, многократно переиздававшаяся без каких-либо изменений в 1890-х, 1900-х и 1910-х годах (первое известное мне издание — М., 1892). Книжка сохранила демократические тенденции русского эпоса.
Сказки об Илье Муромце, несмотря на их большое значение в народном творчестве русского и других народов Советского Союза, еще слабо исследованы. Библиографию и обзор сказок, известных до середины 1890-х годов, см.: Вс. Миллер. Очерки, I, стр. 362—391; Андреев, № 650, I. Более поздние записи указаны у Астаховой (II, стр. 746—747), но без исчерпывающего охвата всех записей. Дополнительно: А. В. Гуревич. Русские сказки Восточной Сибири. Иркутск, 1939, №№ 4, 33; Сказки М. М. Коргуева, II. Петрозаводск, 1938, № 39; Сказки Магая, Л., 1940, № 9; Сказы и сказки Беломорья и Пинежья. Архангельск, 1941, №№ 35—37; Тамбовский фольклор. Тамбов, 1941, № I; Сказки М. А. Сказкина. Горький, 1952, № 24.
В настоящем сборнике даются три образца сказок разного типа по происхождению, составу и характеру.
57. Сказка-былина про Илью Муромца. Печатается по тексту № 24 сборника «Сказки М. А. Сказкина» (Вступительная статья, запись и редакция текстов, примечания Н. Д. Комовской. Горький, 1952). Записано в июле 1939 года Н. Д. Комовской от Михаила Ананьевича Сказкина, 56 лет, из колхоза им. Кирова Уренского района Горьковской области.
Сказка построена на пересказе 8 былинных сюжетов: 1) Исцеление Ильи Муромца; 2) Илья Муромец и Соловей-разбойник; 3) Илья и Святогор (смерть Святогора в гробу); 4) Бой Ильи с богатырем из неверной страны; 5) Бунт Ильи Муромца против князя Владимира; 6) Илья и Идолище; 7) Дюк Степанович; 8) Три поездки. Но это объединение принадлежит не самому исполнителю. Источником его сказки является названное выше издание Товарищества И. Д. Сытина «Илья Муромец, набольший богатырь земли русской». О восхождении «Сказки-былины про Илью Муромца» к сытинскому изданию убедительно свидетельствуют, во-первых, одинаковая композиция, во-вторых, текстуальные совпадения, при этом часто в формулировках, не встречающихся в изустных записях былин.
По композиции сказка-былина М. А. Сказкина сохраняет почти полностью расположение материала в сытинском издании. Отклонения заключаются только 1) в выпуске одного сюжета — о нашествии Калина-царя, который в лубочной книжке помещен между рассказом о бунте Ильи Муромца и сюжетом «Илья и Идолище», и 2) в перенесении рассказа о состязании Дюка Степановича с Чурилой в конец сказки перед заключительным сюжетом о трех поездках (в сытинской книжке пересказ былины о Дюке включен после рассказа о единоборстве Ильи с чужеземным богатырем и предшествует рассказу о бунте Ильи Муромца).
В генетической зависимости текста М. А. Сказкина от сытинской книжки в особенности убеждает нас наличие в обеих сказках сюжета о Дюке Степановиче, что в сводных былинах об Илье Муромце, идущих от устной традиции, не встречается.
Сближают обе сказки и особенности построения отдельных частей. Так, в часть, посвященную смерти Святогора в гробу, одинаково в обеих сказках и очень своеобразно вставлен эпизод с сумочкой переметной, которую Святогор не мог поднять: сам Святогор рассказывает об этом случае Илье Муромцу, чтобы объяснить, почему он, Святогор, перестал ездить по русской земле. В обеих сказках в рассказе о бунте Ильи Муромца объединены две версии «ссоры» Ильи с князем Владимиром: Илья, обойденный приглашением на пир, устраивает пир киевской голытьбе; Илья рвет подаренную ему князем шубу. Одинаково построены эпизод с выбором коня (былина об исцелении) и рассказ о том, как были раскрыты подвалы с сокровищами («Три поездки» — Илья Муромец звонит в повешенные у подвалов колокола, и неожиданно появившийся мужичок с золотой клюшкой, а в сытинской сказке «старый-престарый старичок» с ключами, отпирает подземелье) и ряд других эпизодов. Рассказы в обеих сказках близки и фразеологически.
Илья Муромец, набольший богатырь земли русской.
Сказка-былина про Илью Муромца.
Будет тебе, Илья, обманывать-то нас! Говорил — попробуй! — кричат странники.
Брось ты, Илья, нас обманывать! Сперва попробуй, а после и говори!
Нечего делать, начал Илья пробовать свои ноги. Пошевелил одной, пошевелил другой и встал, как встрепанный.
Пошевелил Илья одной ногой — шевелится. Другой пошевелил — шевелится.
Услыхали эти слова могучие богатыри и говорят князю Владимиру:
— Не верь детине, князь Красное Солнышко; больно он завирается! Не мог он проехать по этой дороге: вот уже более тридцати лет, как залег на ней Соловей-разбойник, и не только человеку невозможно пройти по ней — зверь не пробежит, птица не пролетит.
Как только услыхали это богатыри, говорят они князю Владимиру:
— Не верь ты, князь, этому детине; уж больно он завирается. Разве можно ехать этой дорогой? Ведь тут уже тридцать лет залег Соловей-разбойник, не пропускает ни конного, ни пешего. Тут ни зверь не пробегает, ни птица не пролетает.
— А не хочешь ли, князь, покажу я тебе этого самого Соловья-разбойника. Привез я его с собой на княжеский двор, висит он у меня у стремени привязанный!
— А не хочешь ли ты посмотреть сейчас на Соловья-разбойника Я привез его на наш двор, и висит он сейчас привязан у моего стремени.
— А ну-ка, удалый богатырь, прикажи засвистать Соловью по-соловьиному, закричать по-звериному, потешь меня и гостей моих.
— А ну-ка, удалой богатырь, заставь этого разбойника засвистеть по-соловьиному, потешить меня с моей княгинюшкой, моих богатырей могучиих.
Нельзя, говорит, послать нам в чистое поле Алешу Поповича. Сами знаете, из какого он роду; глаза у него, у поповского сына, завидущие, а руки загребущие. Как увидит он богатырского коня, всего золотом да серебром убранного, позавидует он золоту, а богатырь тем временем и воспользуется и вышибит из него поповскую душеньку.
Нельзя нам посылать Алешу Поповича: позавидует он на золотую сбрую, на тот момент и вышибут из седла его душеньку поповскую.
Услышал эти слова Идолище, разгневался на странника, схватил свой острый меч и бросил со всей силы в Илью. Илья посторонился немного, и меч пролетел мимо него, пробил насквозь стену и вылетел на двор.
Озлился тут Идолище Поганое, схватил свой булатный меч и пустил с силой в Илью Муромца. Илья Муромец отворотился, а меч пробил стену и насквозь вылетел.
Берет он свою сорокапудовую палицу, да как хватит ею татарина по маковке...
Тут Илья Муромец, в свою очередь, схватил клюку сорокапудовую, да как хватит Идолище по маковке...
Сам М. А. Сказкин в беседе с собирателем упомянул о книжном источнике своей сказки-былины: «Читал ее, жаль вот книги такой у меня нынче нет, а то бы проверить можно было» (Сказки М. А. Сказкина. Горький, 1952, стр. 9).
Вместе с тем при всей композиционной и порой фразеологической близости сказки-былины к сытинской сказке — это не затверженный сказочником текст, а свободный пересказ когда-то полюбившегося исполнителю и освоенного им книжного произведения. Многие эпизоды М. А. Сказкин передает иначе, чем в книге, по-своему, развертывая или, наоборот, сокращая, вносит новые детали (таков, например, эпизод с топорами, воткнутыми Ильей в пни) или выпускает некоторые подробности (выпущен, например, эпизод бросания Алешей Поповичем в Илью Муромца ножа, эпизод, который в книжной сказке передан по нижегородскому тексту из сборника Киреевского (т. I, стр. 39); выпущена несвойственная устной традиции встреча Ильи с каким-то стариком, который и указывает Илье путь к Святогору; отсутствует эпизод передачи Святогором силы Илье; нет описания снаряжения Дюка и встречи Дюка с Ильей в шатре; выпущен рассказ о пребывании Ильи Муромца у родителей перед описанием трех последних поездок богатыря). Рассказ М. А. Сказкина вообще проще и по построению и по языку, ближе по стилю к былинам. Характерно, что исполнитель в ряде случаев употребляет удлиненные формы имен прилагательных (три царевича басурманскиих, в одежах переменныих, по лесам дремучиим, богатоей и т. п.), которые увеличивают число дактилических окончаний отдельных фраз и служат усилению ритмичности.
Нет сомнения, что М. А. Сказкину случалось читать, а может быть, и слышать былины об Илье Муромце и в других обработках, кроме указанной (которая является главным источником), и это сказалось в его сказке.
Героическое и патриотическое звучание былин об Илье Муромце хорошо сохранено у Сказкина (см., например, лейтмотив первой части в заветах странников и родителей: «...заступайся за слабых, не обижай беззащитных, бей вора-разбойника» — смысл всех подвигов Ильи). Хорошо дан весь высокий моральный облик богатыря, а также социальное противопоставление крестьянского богатыря князю и придворным богатырям-бражникам. Эти качества достаточно ощутимо представлены и в указанном источнике — книжке, изданной Сытиным, но идейная направленность сказки особенно выиграла в свободном художественном изложении исполнителя.
В сказке-былине про Илью Муромца отразились многие характерные черты М. А. Сказкина как исполнителя: тяготение к монументальным формам, логичность построения и изложения, искусная разработка диалога, понимание жанровой специфики, интерес к героическим и социальным темам.
58. Илья Муромец. Печатается по тексту сборника Астаховой (II, Прилож. III, № 1). Записано А. М. Астаховой в селе Нижняя Кандалакша 11 июля 1933 г. от Ивана Корниловича Лопинцева, 44 лет.
Текст является соединением нескольких сюжетов об Илье Муромце с мотивами сказок о Бове-королевиче и Еруслане Лазаревиче. Все былинные эпизоды — исцеление, выбор коня, победа над Соловьем-разбойником, бой с сыном — сильно переработаны. Мотив «тяги земной» из былины о Святогоре своеобразно использован в качестве «урока» богатырю. Через всю сказку проходит патриотическая тема былин об Илье Муромце, четко сформулированная в напутствии старика-прохожего и в завете сыну.
Источник сказки исполнитель сам указал — «книги в школе»: «Там про разных богатырей было — про Бову, Еруслана, Святогора». Вероятно, данный текст — объединение самим И. К. Лопинцевым когда-то усвоенных из книг и из устной традиции былинных и сказочных мотивов. В примечании сказочника отточием указан пропуск в рукописи.
59. Илья Муромец и змей. Печатается по тексту сборника «Народные русские сказки» А. Н. Афанасьева (III, Гослитиздат, 1940, № 310). По указанию Афанасьева, текст сообщен ему П. В. Киреевским; записан, вероятно, П. И. Якушкиным (см. примечание к тексту у А. Н. Афанасьева, III, стр. 414).
Текст представляет собой образец прикрепления к имени Ильи Муромца сказочного сюжета о победителе змея с характерными атрибутами волшебной сказки: три дороги на выбор, избушка на курьих ножках, баба-яга, доброжелательно относящаяся к герою, освобождение девушки от двенадцатиглавого змея, женитьба на царской дочери. Из былинных сюжетов в сказке использованы: исцеление и чудесное получение силы (с эпизодом помощи родителям) и победа над Соловьем-разбойником, но они подчинены общему сказочному строю. Эпизод выбора коня путем накладывания руки традиционен для сказок о Еруслане Лазаровиче, но в них герой обычно испытывает силу коня в пасущемся конском табуне (см. предыдущий текст).
БЫЛИНЫ ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ В РУКОПИСНЫХ ПЕРЕСКАЗАХ И ЛУБКЕ XVIII ВЕКА
Публикуемые в последнем разделе тексты принадлежат к старинным записям былинных сюжетов, дошедших до нас в различных рукописных сборниках XVII — начала XIX века, а также в старинном лубке. Записи в большинстве своем — не дословная передача былин в том виде, как они жили в устной традиции, а прозаический пересказ, сохраняющий в ряде мест, то в большей, то в меньшей степени, явные следы ритмического строя былины и подлинно былинные выражения. Большое значение этих старинных записей для изучения истории развития русского эпоса тем более бесспорно, что некоторые из них являются списками с более древних оригиналов или копий.
Таких текстов, носящих наименование «Сказание», «Повесть» или «Гистория» («История»), иногда «Сказка», к настоящему времени насчитывается более 30, среди опубликованных имеется 20, в которых главным героем является Илья Муромец.
Все 20 записей, из которых самая ранняя относится к первой четверти XVIII века, представляют пересказ былины о первой поездке Ильи Муромца — освобождении им по дороге в Киев города Себежа или Чернигова (в одном списке — Кинешмы) от осадившей город несметной иноземной рати, о победе над Соловьем-разбойником и приезде в Киев ко князю Владимиру (обычная композиция былин «Илья Муромец и Соловей-разбойник»). Несколько текстов включают еще эпизод чудесного исцеления Ильи-сидня. Семь текстов контаминируют былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике с другими былинами: четыре — с былиной об Идолище Поганом и три присоединяют к сюжету о Соловье-разбойнике еще рассказ о победе Ильи Муромца над царем Тухманом — сюжет, неизвестный в живой устной традиции.
Имя Ильи Муромца упоминается и в некоторых других старинных текстах с былинными сюжетами, но уже не как имя главного героя, а среди других действующих в данных произведениях богатырей.
Таким образом, старинные записи былинных сюжетов убедительно говорят об исключительной популярности образа Ильи Муромца. Обилие же старинных списков пересказа былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике свидетельствует о наиболее широком распространении еще до XIX века именно этой былины.
Для настоящего сборника отобраны шесть текстов, имеющих каждый свои особенные черты. Они знакомят с различными типами пересказов былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, представленными в старинных записях.
Тексты публикуются по печатным изданиям с внесением поправок, взятых из подготовленного Институтом русской литературы АН СССР I тома сводного издания «Русские былины».
В орфографию текстов, взятых из разных источников, введены единообразные упрощения: титлы раскрыты без соответствующей оговорки; выносные надстрочные буквы внесены в строку, при этом л и т (в окончании инфинитива) с ь; в случаях слитного написания предлогов с существительными и местоимениями и отрицательной частицы не с глаголами они отделены; i передается через и, омега — через о, ук — через у, ять — через е; ер на конце слов опущен; в соответствии с произношением и передается через й (разбоиник — разбойник); вносится ь (велми — вельми); пунктуация дана современная; упорядочено написание имен собственных с прописных букв. В квадратных скобках помещены слова и буквы, добавленные публикаторами для правильного понимания текста, в ломаных < > — добавленные составителем данного сборника.
Тексты разделены на абзацы соответственно содержанию.
60. Повесть о Илье Муромце и о Соловье-разбойнике. Печатается по тексту (стр. 7—9) сборника Тихонравова — Миллера (из рукописного сборника Ф. И. Буслаева, № 92, первая четверть XVIII века. ГПБ, 0. XVII, 57). Впервые напечатана Н. С. Тихонравовым в его статье «Пять былин по рукописям XVIII века» («Этнографическое обозрение», кн. VIII, 1891; оттиск, М., 1891).
Данный текст — самый ранний из известных нам списков былин об Илье Муромце и Соловье-разбойнике в старинной записи; принадлежит к той группе списков, которая характеризуется эпизодом освобождения Ильей Муромцем по дороге в Киев города Себежа. Эту группу В. Ф. Миллер относил к единой редакции, которую он назвал «краткой», в отличие от другой, более пространной, с упоминанием не Себежа, а Чернигова (В. С. Миллер. Очерки, I, стр. 391—401; III, стр. 91—96). Еще раньше Л. Н. Майковым (Материалы и исследования по старинной русской литературе. СПб., 1891, стр. 3—8) тоже было отмечено единство сюжетной схемы былин «себежской» группы. Но Л. Н. Майков, как и В. Ф. Миллер, знал только 4 варианта, действительно объединенных единой композицией. Из найденных же позднее списков, в которых подвиг Ильи Муромца отнесен к Себежу, а не к Чернигову, в нескольких оказались существенные отклонения от исследованного Л. Н. Майковым и В. Ф. Миллером типа (см. в нашем сборнике №№ 61, 63). Таким образом, «себежские» варианты представляют не одну редакцию, а несколько, что свидетельствует о широкой популярности сюжета не только в устной, но и в рукописной традиции.
Публикуемый текст принадлежит к основной «себежской» редакции, представленной наибольшим количеством списков. Ее главные отличительные черты: повествование начинается сразу с выезда богатыря; далее непосредственно следует бой под городом; упоминаются села Кутузовы, где живут сыновья Соловья-разбойника и хранится его казна; в сцене свиста Соловья не указан злой умысел Соловья погубить окружающих путем нарушения приказа свистеть только в полсвиста; нет и казни Соловья.
Текст характеризуется четкой композицией. Несмотря на большую лаконичность пересказа, хорошо выделен образ могучего богатыря с его устремлением к единой цели — защите родины от врагов. Пересказ заключает все наиболее характерные особенности сюжета, которыми рисуется образ Ильи Муромца и которые неизменно присутствуют во всех вариантах, записанных из уст народа в последующие века: эпизод отказа богатыря от почестей, которые предлагают ему управитель и жители освобожденного города, отвага Ильи (выбор опасной прямоезжей дороги), его неподкупность (отказ от предложенного сыновьями Соловья-разбойника выкупа). Текст включает также эпизод недоверия, который в позднейших изустных вариантах разработан в плане сатирического освещения князя Владимира и его придворных.
Речь пересказа — живая, разговорная. Встречаются отдельные былинные выражения: «дорога залегла от Соловья-разбойника ровно 30 лет»; «человек не прохаживал, и зверь не прорыскивал, и птица не пролетовала»; «и тут богатырское сердце разгораетца»; «скачет с горы на гору, а у реки перевозу не спрашивает»; «и сибирский царь зго́ворит»; «ответ держит» и др. Следы былинного ритма не очень значительны.
В тексте встречаются описки и искажения, свидетельствующие, что писец не всегда разбирал источник, с которого снимал копию, а иногда и переосмысливал. Ср. «завет» Ильи Муромца в данном тексте с соответствующим местом в тексте № 63: «И завет держал на свою вострую саблю и на крепкой лук с стрелами, чтоб во всю дорогу вострой сабли из ножен не вынимать и на крепкой лук калены стрелы не накладывать». Именно такая формулировка традиционна для былины. Необычное для эпоса сравнение «побил... бутто заичье стадо», быть может, возникло вследствие неверно прочитанного слова «галичье»; ср. в одном из текстов (ГПБ, Q. XVII. 194): «и напущает на их силу великую, как на галечье стадо». В обращении Ильи Муромца к коню «Что ты, волче, спотыкаешся? — явная ошибка, надо «волчье мясо», как и в некоторых других списках. В строке 2 нами исправлено: похот (в рукописи — похоть).
Город Себеж, о котором идет речь в тексте, — псковский пригород, исконно русский город, в XVI—XVII веках неоднократно подвергавшийся набегам польских и литовских интервентов (см.: Вс. Миллер. Очерки, I, стр. 395—397). В устной традиции XIX века встречаются названия освобожденного Ильей Муромцем города, созвучные Себежу: Бе́жегов, Бе́кешев и др.
Села Кутузовы, упоминаемые в «себежских» вариантах, очевидно, тоже связаны с преданиями псковщины, поскольку с нею издавна связан был род Кутузовых (см.: Труды ОДРЛ, VI, М. — Л., 1948, стр. 358).
«Сибирский» царь вместо «себежский» или «сибежский» — замена, обычная для всех «себежских» вариантов.
Опубликованные тексты, относящиеся к той же редакции:
1) Тихонравов — Миллер, стр. 1—4 (ГПБ, Q. XVII, 194), вторая половина XVIII века.
2) Там же, стр. 4—7. Из собрания И. Е. Забелина, № 71 (Библ. Ленина, 5914), вторая половина XVIII века. Основные отличия: отсутствуют предложение царя себежского остаться в Себеже и эпизод недоверия.
3) Там же, стр. 10—11. Из сборника Н. С. Тихонравова, № 222, вторая четверть XVIII века. Рукопись утрачена. Обрывается на вопросе Ильи Муромца о казне Соловья-разбойника.
4) «Этнография», 1927, № 2, стр. 115—117. Из собрания Е. В. Барсова, № 210 (ГИМ, 1592), 60—70-е годы XVIII века. Те же отличия, что и в тексте из собрания Забелина, № 71.
5) Труды ОДРЛ, VI, стр. 366—370. Из собрания Н. П. Лихачева, № 287 (Инст. ист.), вторая половина XVIII века. Отдельные эпизоды более детализированы: бой с иноземными царевичами (эпический образ боя: «Не столько Илья Муромец бьет, сколько его доброй конь топчет»; царевичи бегут к морской пристани, Илья настигает их); встреча Ильи Муромца после боя с «сибирским» (т. е. себежским) царем; приезд Ильи Муромца ко двору князя Владимира (деталь, постоянно встречающаяся в изустных вариантах: Илья привязывает коня к серебряному кольцу).
6) Русский фольклор, II, стр. 304—307. 2 текста из собрания А. А. Титова, №№ 2776 и 1994 (ГПБ), XVIII век. Текст I — отрывок конца.
61. Повесть о сильнем могучем богатыри Илье Муромце и о Соловье-разбойнике. Печатается по публикации М. Протопопова в «Живой старине» (1894, вып. I, стр. 80—82). Из рукописного сборника, найденного М. Протопоповым в 1893 году в деревне Верхние Валдушки Архангельской губ. Рукопись 1748 года. Текст перепечатан у Миллера (стр. 285—288). Местонахождение рукописи неизвестно.
«Повесть» в основной своей части примыкает к «себежской» группе вариантов, но отличается чертами, придающими тексту особый интерес. В него включен эпизод исцеления Ильи-сидня двумя прохожими старичками; говорится о крестьянском происхождении Ильи Муромца; кроме «града Мурома» упоминается как родина богатыря село Карачаево и сельцо Каптяево; рассказывается о выборе исцелившимся Ильей Муромцем коня и оружия. Некоторые отличия от редакции, представленной текстом № 60, имеет эпизод освобождения Себежа: царевичей Илья Муромец не берет в плен, они бегут с остатками разбитого войска на кораблях за море, царь Себежа не фигурирует, Илью Муромца встречает с почестями народ. Особой чертой отмечен эпизод победы Ильи над Соловьем-разбойником: они бьются на поединке — мотив, необычный для устной традиции (имеется в записи только от одного сказителя, см.: Гильфердинг, II, № 120; Тихонравов — Миллер, № 7) и, возможно, навеянный лубочной картинкой XVIII века, на которой Илья Муромец и Соловей-разбойник изображены на конях (см.: Ровинский, V, стр. 107).
В рассказе о подвиге Ильи Муромца встречаются характерные былинные выражения и явные следы стихотворного ритма, например: «...напущается на рать силу великую, / сколько бьет, а вдвое конем топчет, / куда он не поедеть — улицы, / куда не поворотится — слободы...».
Или: «Богатырское сердце неуимчиво, / и поворачивает своим добрым конем / прямо на грязи черные, / на реку Смородину, / на мосты калиновы». См. еще изображение скачки Ильи Муромца и приезда его в Киев.
Но самое начало текста — рассказ об исцелении — отличается совершенно прозаическим складом и чисто книжными оборотами речи и книжной лексикой: «вельма у бога в милости по убогим и странным приниматель», «вельми были печальны», «яко бы по молитве родителей его они даровали ему ноги», «наутре воста пошли ко святой литоргии» и т. п.
Это отличие начальной части текста от дальнейшего повествования подтверждает мысль о более позднем возникновении в устной традиции сюжета об исцелении Ильи Муромца и первоначально не в форме былины, а в форме легенды, причем некоторые ее пересказы получали житийный отпечаток.
В списке, по сообщению М. Протопопова, многие слова и буквы стерлись. Часть из них в публикации восстановлена (заключены нами в прямые скобки), некоторые восстановить не удалось, и они отмечены в публикации М. Протопопова отточием с примерным числом точек соответственно стертым местам.
Имеется и механический пропуск, допущенный, очевидно, при копировании текста: нет изображения встречи Ильи Муромца с сыновьями Соловья, и слова последнего к детям следуют непосредственно после его поражения (см. стр. 360 нашего сборника).
62. Повесть о славном богатыре Илье Муромце, како он родился и как поехал из Мурома к стольному граду Киеву ко князю Владимеру Всеславьевичу. Печатается по тексту, опубликованному И. Ф. Голубевым в сборнике «Славянский фольклор. Материалы и исследования по исторической народной поэзии славян» [М., 1951, стр. 246—250; из рукописного сборника Калининского государственного областного архива, № 911, вторая четверть XVIII века (около 1740 года)].
Печатаемый текст, а также предшествующий архангельский список являются самыми ранними записями, включающими эпизод исцеления и указание на крестьянское происхождение Ильи Муромца. Оба текста сближаются и в характере передачи эпизода исцеления: упоминание деревни Лаптевой в данном варианте и сельца Каптяева в архангельском: отец и мать молят бога и пророка Илью исцелить сына. Вместе с тем вся начальная часть калининского списка изложена значительно пространнее и заключает ряд новых черт, которых ни в одном другом варианте нет (сон Ильи о буром жеребенке, эпическое изображение силы молодого богатыря и др.). Особенного внимания заслуживает вопрос прохожих, хочет ли Илья богатства или силы богатырской, и ответ Ильи: «Лутче мне взять силу богатырскую».
То же мы видим и в передаче других эпизодов. Перекликаясь в некоторых частях с архангельским вариантом, калининский текст передает соответствующие места значительно подробнее и вносит новые детали в сюжет. Так, свой первый подвиг Илья Муромец совершает не под Себежем или Черниговом, а под Кинешмою. Пышнее изображена встреча Ильи Муромца после победы жителями города. Отказываясь остаться в городе и говоря, что он едет в Киев к князю Владимиру, Илья Муромец добавляет: «Непригоже мне жить у вас в замских городех» (т. е. в земских). И. Ф. Голубев не без основания видит в этом выражении отзвук факта разделения русской земли на опричнину и земщину при Иване IV. С серединой XVI века связывает также, по мнению И. Ф. Голубева, упоминание в конце текста о станичниках, сообщающих о «незнаемых людях» не то из Рима, не то из Орды (введение сторожевой станичной службы относится к середине XVI века, в ту же эпоху особенно часты были нападения на Русь крымских татар и ногайцев; см.: Славянский фольклор. М., 1951, стр. 245). Отсюда И. Ф. Голубев делает предположение о возможном восхождении калининского варианта к неизвестному списку эпохи Ивана IV. Однако эти детали могли принадлежать не оригиналу «Повести», а его устному источнику.
Обращает внимание наименование Соловья-разбойника Соловьем Будимеровым и рассказ о пожаловании его и его сыновей князем в богатыри. Это заставляет вспомнить, как справедливо о том говорит И. Ф. Голубев, упоминание в известном письме 1574 года Оршанского старосты Филона Кмиты Чернобыльского кастеляну Евстафию Воловичу рядом с Ильей Муромцем и Соловья Будимировича как богатыря-воина: «Не восходит ли наш список былины с Соловьем-разбойником „сыном Будимеровым“, ставшим богатырем, — пишет И. Ф. Голубев, — к той „версии“ (выражение Н. С. Тихонравова), которая была известна Кмите Чернобыльскому?» (Славянский фольклор, стр. 246).
Отсутствие казни Соловья-разбойника Ильей Муромцем сближает текст со всей группой «себежских» вариантов.
Особенный интерес вызывает разработка в калининском списке сцены в палатах князя Владимира, выделяющая могучий образ Ильи Муромца рядом со сниженным образом князя и бояр. Три раза перебивает князь Владимир рассказ Ильи Муромца о своей поездке, укоряя в лживости его сообщения. Резко подчеркивается неуважительное по отношению к князю поведение Соловья: входя в палату, он кланяется Илье Муромцу, «а великому князю не бьет челом». На приказание князя засвистать, он дерзко говорит: «Потешу я тебя, руку оторву и ногу вырву». От его свиста все бояре падают, а князь Владимир «в своем тереме со страху набегался». Эти детали сообщают сатирическое освещение образу князя Владимира и сближают это место в калининском списке с соответствующим эпизодом лучших устных вариантов.
По языку и стилю данный список стоит, однако, дальше от былинного строя, чем другие публикуемые здесь старинные записи, хотя и он сохраняет в ряде мест былинную фразеологию.
В тексте заметны некоторые дефекты, возникшие при переписывании: пропуск или описка на стр. 364 (см. сноску на указанной странице); после слов Ильи «Соловей-разбойник давно не пивал зелена вина и меду сладкова» (стр. 366) пропущена, очевидно, какая-то фраза, объясняющая, почему Соловей «вина не примаеть и меду не пьет», в конце повествования не досказано, что же сделал князь с Соловьем Будимеровым. Отточием на стр. 363 отменен нами явный пропуск слова, передающего испуг коня («спотыкается» и т. п., см. соответствующее место в других текстах).
Упоминаемые в тексте «поля туковы» не находят истолкования в словарях. И. Ф. Голубев высказал предположение, не собственное ли это имя, подобно выражению «Грязи Черные»? (Славянский фольклор, стр. 249). Не происходят ли «поля туковы» от слова «тук» — перегной?
63. Гистория о славном, о храбром и сильном богатыре Илие Муромце сыне Ивановиче и о Соловие-розбойнике. Печатается по тексту, опубликованному акад. А. С. Орловым в «Трудах ОДРЛ» (IV, стр. 242—246). Из рукописного сборника Н. П. Лихачева, № 74 (Инст. ист.) 60-х годов XVIII века.
Текст в центральной своей части (отъезд Ильи Муромца из дому, освобождение Себежа, победа над Соловьем-разбойником, сцена в палатах князя Владимира) вполне совпадает по содержанию и композиции с основной «себежской» редакцией, но включает в начало рассказ об исцелении, а к концу присоединяет пространное повествование о новом подвиге Ильи Муромца — победе над басурманской силой царя Тухмана.
Начальная часть, а также последние заключительные слова текста значительно отличаются по языку и стилю, носящим книжный, житийный отпечаток, от рассказа о самих подвигах, простого по стилю и изобилующего былинными выражениями (см. изображение в нескольких местах скачки богатыря, диалог себежского царя и Ильи Муромца, образ царя Тухмана, седлание коня и т. д.). Эти части — явно более позднее присоединение одним из писцов к традиционной в рукописной литературе «себежской» редакции.
Рассказ об исцелении отличается от текстов №№ 61 и 62 включением в качестве исцелителя Николая-чудотворца вместо двух странников. Отсутствует указание на крестьянское происхождение Ильи Муромца.
С данным текстом тождествен список, опубликованный Б. М. Соколовым в журнале «Этнография» (1927, № 1, стр. 109—113) по рукописи И. Е. Забелина № 244 (ГИМ, 548), второй половины XVIII века, и текст собрания А. А. Титова (ГПБ, 3315), см.: Русский фольклор, II, стр. 307—311.
По указанию А. С. Орлова, обратившего внимание на соединение в текстах таких слов, как «банкет», «церемония», «музыка», «миткалинный», сама редакция, представленная этими тремя текстами, могла возникнуть не ранее начала XVIII века. Имя царя «сибирского» «Веспасион» могло появиться, как предполагает А. С. Орлов, по ознакомлении с изданным в 1713 году трудом Иосифа Флавия «Иудейская война» (Труды ОДРЛ, IV, стр. 242).
Сюжет о борьбе Ильи Муромца с Тухманом-царем в устном эпосе неизвестен. Вероятно, и этот рассказ, написанный в духе богатырских литературных сказок XVIII века с отзвуками былины об Алеше Поповиче и Тугарине, явился наращением текста уже в рукописной традиции. Вся «Гистория» обнаруживает стремление создать целостное повествование о жизни и подвигах Ильи Муромца — явление, аналогичное процессу образования в устной традиции сводных былин.
64. История о славном и о храбром богатыре Илье Муромце и о Соловье-разбойнике. Печатается по тексту, опубликованному Д. А. Ровинским в его книге «Русские народные картинки» (I, стр. 2—7). Представляет собой текст к лубку, воспроизводящему в восьми картинах содержание былины об Илье Муромце. Картинки занумерованы. Подлинник работы на меди первой половины XVIII века. На стр. 1—2 своей книги Д. Ровинский дает описание картинок.
Текст принадлежит к иной, чем «себежские» варианты, версии сюжета. Главные ее отличия: тексты начинаются с краткого рассказа о внезапном исцелении крестьянского сына Ильи Муромца; отец и мать, отпуская Илью по его просьбе в Киев, говорят, чтобы он ехал через Чернигов; в сцену прощания с родителями включен их завет не делать никому напрасно обиды; Илья Муромец освобождает не Себеж, а Чернигов; перед подвигом освобождения Чернигова включен еще эпизод нападения на Илью Муромца разбойников. При этом Илья Муромец, устрашив разбойников стрельбой из лука, оставляет их в живых, но говорит: «...впредь не отваживайтесь»; в честь Ильи Муромца князь киберский и воевода черниговский устраивают пир, но предложения остаться нет; в эпизоде стычки с Соловьем-разбойником нет мольбы последнего оставить его в живых и нет вопроса Ильи Муромца о казне Соловья, как это видим в «себежской» версии; отсутствует также упоминание сел Кутузовых, где живет семья Соловья-разбойника, — просто по дороге, по которой едет Илья Муромец, оказываются палаты Соловья; вместо сыновей замечают едущего всадника дочери Соловья и спорят, кто кого везет; старшая дочь пытается убить Илью Муромца подворотней; когда князь Владимир сердится, думая, что Илья его обманывает сообщением о Соловье-разбойнике, Алеша Попович и Добрыня Никитич бросаются смотреть Соловья и подтверждают справедливость слов Ильи Муромца; перед свистом Соловья Илья окутывает князя и княгиню собольими шубами, а когда Соловей нарушает его приказ свистеть лишь в полсвиста, Илья убивает его.
К сюжету о Соловье-разбойнике присоединен рассказ о поражении Ильей Муромцем Идолища со всеми характерными для данной былины подробностями: Илья Муромец узнает о бесчинствах Идолища в Киеве от встречного калики; переодевшись в платье последнего, Илья появляется в палатах князя Владимира; дается обычный гротескный портрет Идолища и изображение его прожорливости, насмешки над ним Ильи Муромца и убийство Идолища шляпой.
Объединение ряда подвигов Ильи Муромца усиливает образ могучего русского богатыря, подчеркивая одновременно его гуманизм, проявившийся в сцене с разбойниками.
Тождественные тексты имеются еще в трех списках, опубликованных Б. М. Соколовым в 1927 году в журнале «Этнография»: 1) № 1, стр. 119—122, из собрания Е. В. Барсова, № 8 (ГИМ, 2399), конца XVIII века (переписчиком допущен целый ряд описок и ошибок); 2) № 2, стр. 302—304, из того же собрания, № 9 (ГИМ, 2400), конца XVIII — начала XIX века; 3) № 2, стр. 304—306, из того же собрания, № 30 (ГИМ, 2421), 30-х годов XIX века. Оба последних текста не имеют конца, обрываются на приезде Ильи Муромца в Киев. Тождественный текст последней части (Илья и Идолище) обнаружен в собрании П. П. Шибанова, № 186 (Библ. Ленина, 6147), см.: Русский фольклор, II, стр. 311.
Упоминания о первом из указанных списков имеются у А. И. Кирпичникова (Поэмы Ломбардского цикла, М., 1873, стр. 158, прим.), Е. В. Барсова (Слово о полку Игореве как памятник дружинной Руси, т. I. М., 1887, стр. 415—416), Л. Н. Майкова (Материалы и исследования по старинной русской литературе. СПб., 1891, стр. 4).
Текст в той же редакции, но имеющий незначительные разночтения в лексике, напечатан у Афанасьева (III, № 308). В примечании (т. III, стр. 416) говорится, что текст перепечатан А. Н. Афанасьевым с лубочного издания. Д. А. Ровинский упоминает о трех более поздних, чем опубликованное им, лубочных изданиях «Истории» и отмечает имеющиеся в них, тоже незначительные разночтения (Ровинский, I, стр. 2—6).
Таким образом, все указанные тексты вместе с публикуемым восходят к одному и тому же пересказу былины об Илье Муромце. Вопрос о первоначальном тексте этого пересказа, послужившем источником, и о генетической зависимости текстов друг от друга не изучен.
Незавершенной последней фразе текста к картинке 6 «И за то ево Илья» соответствует в двух более поздних лубочных изданиях фраза: «и за то ево убил». В одном же из рукописных текстов (Из собрания П. П. Шибанова, Библ. Ленина, 6147, соответственное место читается так: «За то ево Илья Муромец взял за ноги, ударил о пол и ударил до смерти, и бросил за окошко, и сказал: „Не люблю я этих неверных слуг“». Возможно, что при печатании лубка строки после слова «Илья» не уместились, и потому фраза оказалась оборванной, в последующие же издания лубка внесена поправка путем замены слова «Илья» словом «убил».
Нумерация отдельных частей текста, соответствующих картинкам, принадлежит Д. А. Ровинскому.
65. Сказание об Илье Муромце, Соловье-разбойнике и Идолище. Печатается по тексту сборника Тихонравова — Миллера [стр. 11—24; из рукописи И. Е. Забелина, № 82 (ГИМ, 536, 5915), второй половины XVIII века]. Упоминания об этом тексте имеются у А. Н. Пыпина (Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857, стр. 295) и у Ровинского (IV, стр. 4). Впервые текст напечатан Л. Н. Майковым (Материалы и исследования по старинной русской литературе. СПб., 1891, стр. 34—35).
Текст принадлежит к группе былин с эпизодом освобождения Чернигова; во многих местах он совпадает с редакцией, представленной вариантом № 64, но имеет и некоторые свои отличия: царь киберский и воевода черниговский дают Илье Муромцу пасхальные яйца, надпись на которых свидетельствует о подвигах Ильи Муромца. В «Сказании» богатыри Алеша Попович и Добрыня Никитич наделены каждый традиционной для них в былинном эпосе характеристикой: Алеша Попович допрашивает Илью Муромца, кто он и откуда приехал, «нечестно», и Илья его бранит, Добрыня Никитич спрашивает о том же «очесливо», и Илья Муромец отвечает ему. В текст включен ряд эпизодов, которые отсутствуют в тексте № 64: Алеша Попович заботится о коне Ильи, Илья теснит на скамье богатырей; выпуск княжеских лошадей и гибель одной из них от коня Ильи Муромца; зятья Соловья-разбойника привозят его «воровские пожитки».
Текст не имеет начала, поэтому неизвестно, как переданы все эпизоды до встречи победителя Ильи Муромца князем киберским и воеводой черниговским. Но, очевидно, как и в тексте № 64, указано крестьянское происхождение Ильи Муромца, так как о нем говорит сам богатырь князю киберскому и воеводе черниговскому.
Публикуемый текст — характерный образец записи былинного сюжета, подвергнувшейся литературной обработке писцом-книжником. В нем имеются сцены и эпизоды, заимствованные из литературы или сказок и разработанные в духе повествовательной литературы XVIII века. Таковы эпизод с пасхальными яйцами, которыми Илья Муромец христосуется с князем Владимиром и княгиней Апраксеевной, не имеющий никаких следов в былинной традиции, сцена в Чернигове, эпизод встречи Ильи с князем Владимиром. Они изобилуют книжными выражениями, часто в «галантном» стиле XVIII века: «не подлежит вам меня, нижайшева раба, брать под руки и вести в полаты белокаменныя»; «подарили меня они по яичку, которыя я вашей светлости поднес»; «ежели сему не изволите веры понять, то повелите послать справитца чрез почту»; «все это приемлет за великое щастие, что такой сильной могучей богатырь в славном Киеве-граде проявляетца» и т. п.
Вместе с тем в тексте видна большая близость к устной былинной традиции не только по содержанию, но и по характеру изложения (особенно в рассказе о встрече с Соловьем и о столкновении с Идолищем): сохранен в ряде мест ритмический склад былины, много чисто былинных оборотов, а в некоторых случаях они выделены как стихотворные фрагменты. Ряд добавочных эпизодов, отсутствующих в других списках (привоз «воровских пожитков», Илья Муромец, усаживаясь, теснит других богатырей и др. — см. выше), находят соответствие в позднейших устных вариантах.
Некоторые строки выделены в рукописи в виде стихов, они так и помещены в настоящем сборнике. Слова, выделенные нами курсивом, написаны в рукописи киноварью. В двух случаях концы стихов были писцом отделены двумя точками, в настоящем издании точки заменены вертикальными черточками (см. стр. 381, 386). Сохраняем и характерное для многих рукописей конусообразное написание концовки, которым писцы заполняли остающиеся на страницах места. Разделение на абзацы, очень дробное в рукописи, заменяем своим.
АЛФАВИТНЫЙ СПИСОК ИСПОЛНИТЕЛЕЙ С КРАТКИМИ СВЕДЕНИЯМИ О НИХ[93]
Амосов Моисей, 75 лет (№ 37).[94] Крестьянин дер. Красное на Пинеге. Запись произведена А. Д. Григорьевым в 1900 году. Других записей от М. Амосова сделано не было; по-видимому, былин он больше не знал. Данную былину он пел, по словам собирателя, как песню, повторяя в большинстве случаев каждый стих. Выучил ее от старика из другой деревни.
Об Амосове см.: Григорьев, I, стр. 437.
Антонов Максим Григорьевич, 59 лет (№№ 16, 41, напевы №№ 6, 17). Крестьянин дер. Усть-Низема на Мезени. Запись текстов произведена А. М. Астаховой, напевов — Е. В. Гиппиусом и З. В. Эвальд в 1928 году. Всего записано от М. Г. Антонова 8 былин и 2 духовных стиха, но знал он больше и былин (впрочем, по его словам, «не стариной, а рассказом») и духовных стихов, а также знал ряд сказок. Былинные напевы записаны на фонограф. Выучил былины еще в детстве от матери. Принадлежит к числу выдающихся сказителей былин советского времени и по высоким идейно-художественным качествам текста и по мастерству исполнения.
М. Г. Антонов хорошо грамотен, много повидал на своем веку. Военную службу отбывал во флоте, в течение трех лет находился в плавании, девять с половиной месяцев — в кругосветном путешествии.
Записанные от М. Г. Антонова былинные тексты и напевы см.: Астахова, I. Об Антонове как исполнителе см. там же, стр. 81—82, 161—162 и в комментариях к его былинам.
Богданов Леонтий, 70 с лишним лет (№ 1). Крестьянин дер. Середка Кижской волости в Прионежье. Запись произведена П. Н. Рыбниковым в 1860 году. Из записанных от Л. Богданова текстов опубликованы 4 былины (2 из них частично переданы прозой), 3 исторических и 3 балладных песни. Другие записанные от Л. Богданова тексты представляли, по словам Рыбникова, варианты неполные и нечеткие, и их Рыбников не счел нужным печатать. Имена учителей Л. Богданова неизвестны.
Леонтий Богданов — первый из сказителей былин, встретившийся Рыбникову, он же и познакомил Рыбникова с целым рядом других певцов, в том числе с известным Трофимом Рябининым. Сам Л. Богданов пел былины старческим разбитым голосом, тем не менее исполнение им былин ночью у костра во время вынужденной остановки лодки, в которой Рыбников переезжал Онежское озеро, у одного из островов, произвело на собирателя неизгладимое впечатление.
Публикацию записей от Л. Богданова см.: Рыбников, I; заметки о нем см. там же, стр. LXIX—LXXVI и 317—318.
Гольчиков Яков Евдокимович, 61 год (№ 9). Крестьянин дер. Лебская на Мезени. Запись произведена А. М. Астаховой в 1928 году. Всего записано от него 4 былины; кроме того, И. В. Карнауховой и А. И. Никифоровым записан ряд сказок.
Напев, на который Я. Е. Гольчиков исполнял былины, записан на фонограф.
Как хороший исполнитель былин и сказочник Я. Е. Гольчиков был известен не только в родной деревне, но и в окрестных. И былины и сказки представляют развернутые, детально разработанные и композиционно стройные тексты с четкими образами. Былинам научился у разных стариков на зверобойных промыслах.
Былины Я. Е. Гольчикова напечатаны в «Былинах Севера» (Астахова; I), несколько сказок в сборнике И. В. Карнауховой «Сказки и предания Северного края» (Academia, 1934). О Я. Е. Гольчикове как сказителе былин см.: Астахова, I, стр. 109—110 и в комментариях к текстам; о нем как сказочнике — в указанном сборнике Карнауховой, стр. 417, и в рецензии Никифорова на этот сборник (сб. «Советский фольклор», № 2—3), М. — Л., 1935, стр. 418).
Дуркин Игнатий Михайлович, свыше 75 лет (№ 2). Крестьянин с. Усть-Цильма на Печоре. Запись произведена Н. Е. Ончуковым в 1902 году. От И. М. Дуркина записаны 3 былины, знал он и несколько духовных стихов.
Былины И. М. Дуркина четко пересказывают сюжеты, содержат некоторые своеобразные детали в повествовании. Опубликованы в сборнике Ончукова. Там же на стр. 221 краткая, в несколько строк, заметка о самом И. М. Дуркине.
Калистратов И. М. (№ 28). Барнаульский мещанин. Запись произведена С. И. Гуляевым в селе Калистратиха Барнаульского округа в 1840-е годы. Никаких других сведений о Калистратове в рукописи собирателя не имеется.
О публикациях его уникальной былины см. в комментарии к № 28.
Конашков Федор Андреевич, 78 лет (№ 33, напев № 16). Крестьянин с. Семеново Пудожского района, в Прионежье. Запись произведена Е. П. Родиной в 1938 году в Петрозаводске.
В записях от Ф. А. Конашкова известны 22 былины, одна историческая песня, несколько сказок и бытовых песен. Некоторые из его былин имеются в нескольких записях, произведенных различными лицами и в разные годы.
Впервые былины от Конашкова записывал в начале XX века О. М. Добролюбов, но где эти записи — неизвестно. Затем, спустя более 20 лет, в 1928 году произведены были записи сотрудниками экспедиции Государственной Академии художественных наук (Москва) под руководством бр. Б. М. и Ю. М. Соколовых, в дальнейшем повторно и с некоторыми дополнительными текстами былины записаны в 1937—1938 годах сотрудниками Карельского научно-исследовательского института культуры. Тогда же были записаны на патефонные диски напевы былин.
Ф. А. Конашков один из самых крупных по величине своего репертуара сказителей былин советского времени. Качество его текстов различно: есть превосходные варианты, имеются и более слабые, поэтически обедненные и незавершенные. Знание былин унаследовал от дяди. Ф. А. Конашков принадлежал к числу энтузиастов былинного сказительства, с вниманием и интересом слушал других исполнителей, сам же был всегда готов петь былины. Он неоднократно выступал с исполнением былин и сказок в Петрозаводске, Ленинграде и Москве. В 1930-е годы Ф. А. Конашков создал несколько новых произведений с современной тематикой. С 1938 года Конашков был членом Союза советских писателей, а в 1939 году за творческую деятельность был награжден орденом «Знак Почета». Умер Ф. А. Конашков в годы Великой Отечественной войны.
Былины Ф. А. Конашкова опубликованы в сборниках «Онежские былины» (Соколов — Чичеров) и «Сказитель Ф. А. Конашков» (Конашков); там же см. сведения о нем. В последнем из указанных сборников имеются автобиографический рассказ сказителя и исследование о Конашкове А. М. Линевского. См. также брошюру «Сказители-орденоносцы Советской Карелии» (Каргосиздат, Петрозаводск, 1939).
Кривогорницын Митрофан, 60 лет (№ 43). Крестьянин дер. Походская Якутской обл. Запись произведена В. Г. Богоразом-Таном в 1896 году. Никаких сведений об исполнителе, кроме того, что он был слеп, не имеется.
Кривополенова Мария Дмитриевна, 72 года (№№ 14, 20, напевы №№ 5, 8). Крестьянка дер. Шотогорка на Пинеге. Запись произведена О. Э. Озаровской в 1915 году. От М. Д. Кривополеновой известно 16 былин, баллад и исторических песен, кроме того — ряд песен и сказок. Основные записи производились дважды: А. Д. Григорьевым в 1900 году и Озаровской в 1915—1916 годах. По сообщению Озаровской, в 1921 году записан был еще ряд песен другими лицами, но где эти записи — неизвестно. Григорьевым и Озаровской записаны были также (на фонограф) напевы М. Д. Кривополеновой. Былинам сказительница научилась еще в детстве от своего деда Н. Н. Кабалина.
М. Д. Кривополенова — выдающаяся сказительница первой четверти XX века. Ее былины и их напевы оригинальны и художественны. Исключительный интерес представляет в ее репертуаре уникальная былина «Вавило и скоморохи». Исполняла М. Д. Кривополенова былины артистически. В 1915—1916 годах она выступала в Москве и Петрограде, затем на Украине и Кавказе; после Октябрьской революции, в 1921 году, она была снова приглашена в Москву. Советским правительством ей была назначена персональная пенсия. Умерла М. Д. Кривополенова в 1924 году у себя на родине.
Записи от М. Д. Кривополеновой опубликованы у Григорьева, в I томе, в сборнике Озаровской «Бабушкины старины» (изд. «Огни», Пгр., 1916; 2-е изд., М., 1922) и в книге А. А. Морозова «М. Д. Кривополенова. Былины, скоморошины, сказки» (Архангельск, 1950; перепечатка записей Озаровской с некоторыми дополнениями). Там же заметки и статьи о жизни и творчестве М. Д. Кривополеновой. Кроме того, см.: Б. М. Соколов. Сказители. М., 1924. Литература о М. Д. Кривополеновой довольно значительна, см. в книге Морозова (стр. 166—167). Образ М. Д. Кривополеновой запечатлен скульптором С. Т. Коненковым и рядом художников (см. у Морозова, стр. 168—169).
Крюков Гаврила Леонтьевич, 77 лет (№ 8). Крестьянин дер. Нижняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря. Запись произведена А. В. Марковым в 1899 году. Тогда им записано было от Г. Л. Крюкова 19 былин и 2 исторические песни, а в 1901 году — Б. А. Богословским еще 3 былины, 2 шутовые старины и напев одной из былин. По словам Маркова, Г. Л. Крюков знал и еще несколько былин.
Обширный эпический репертуар Г. Л. Крюкова при всем его сюжетном разнообразии обнаруживает все же известное тяготение сказителя к героическим былинам. Среди исполнителей былин в Зимней Золотице Г. Л. Крюков выделялся и высоким качеством своих текстов и напевов. Как замечательный сказитель, он славился в обоих селах Зимней Золотицы (Нижней и Верхней). Большинство своих былин он перенял от золотицких стариков на зверобойных промыслах, несколько былин — от мезенцев, работавших в Золотице покрученниками. Г. Л. Крюков — брат свекра А. М. Крюковой, Василия Леонтьевича, которого Марков уже не застал в живых и который был, по-видимому, одним из крупнейших сказителей Золотицы.
Былины Г. Л. Крюкова напечатаны Марковым (Марков; Марков, Маслов, Богословский, I). О самом Г. Л. Крюкове имеются заметки Маркова в обоих изданиях (в первом — стр. 342—343, во втором — стр. 9).
Крюкова Аграфена Матвеевна, 45 лет (№№ 15, 21, 24). Крестьянка дер. Нижняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря. Даты жизни — 1855—1921 годы. Запись произведена А. В. Марковым в 1899 году. По величине своего репертуара А. М. Крюкова превосходила всех других известных сказителей конца XIX — начала XX века. От нее Марковым сделаны 62 записи, среди которых, кроме традиционных былин, имеются записи исторических песен и сказок, распетых в виде былин, и несколько духовных стихов. Некоторые из былинных сюжетов А. М. Крюкова передала в двух разных обработках, — в редакции Терского берега Белого моря, откуда она была родом, и в Золотицкой редакции. Былинам училась она на своей родине от матери, дяди и других стариков, в Золотице, главным образом, от свекра. Некоторые из былин А. М. Крюковой восприняты ею из книги.
А. М. Крюкова отличалась исключительной памятью и большим даром импровизации. Свободно владея былинным стихом, она легко облекала усвоенные сюжеты разных поэтических жанров в форму былин. В исполнение традиционных былин вносила много своего. Былины пела, по словам А. В. Маркова, слабым, но приятным голосом, большей частью на один и тот же напев.
Записи от А. М. Крюковой см.: Марков; Марков, Маслов, Богословский, I. О жизни и творчестве см.: Марков, стр. 27—30; Марков, Маслов, Богословский, стр. 8—9; Э. Г. Морозова (Бородина). Беломорская сказительница Аграфена Крюкова. Альманах «Север», Архангельск, 1946; Б. М. Соколов. Сказители, М., 1924; Русск. нар. поэтич. творчество, II, кн. 2, стр. 293—296.
Крюкова Марфа Семеновна, 62 года (№ 36). Крестьянка дер. Нижняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря. Дочь А. М. Крюковой. Даты жизни — 1876—1953 годы. Запись произведена Э. Г. Бородиной и Р. С. Липец в 1937 году. От М. С. Крюковой записано более 150 сюжетов, среди которых много новых, сложенных на традиционные эпические мотивы, летописные предания, сказки, песни, повести. Былинам сказительница училась у матери, обоих дедов — Василия и Гаврилы Крюковых, у других сказителей Золотицы и мезенских покрученников, усваивала их также из книг. Начала исполнять былины с 15 лет. Впервые несколько былин от нее записал А. В. Марков в 1899—1901 годах. В советское время записи былин от М. С. Крюковой производились в 1934 году (В. П. Чужимовым) и в 1937—1938 годах (Бородиной, Липец и Астаховой). Записаны от М. С. Крюковой также сказки, несколько песен и новые, ею созданные произведения.
Следуя исполнительской манере матери, М. С. Крюкова еще шире использует импровизацию: отдельные эпизоды она развертывает до больших детализированных повествований, включает новые эпизоды, часто уводящие в сторону от основного повествования, вследствие этого композиция ее былин лишена четкости. В исполнении М. С. Крюковой богатырский эпос нередко получает современное звучание, но общий характер былинных образов выдержан в духе традиции. Выделяя патриотическую направленность эпоса, М. С. Крюкова особенно заостряет его социальные мотивы. М. С. Крюкова принадлежит к тем современным сказителям, которые активно работали над созданием эпических произведений с современной тематикой (сам термин «новина» введен в оборот М. С. Крюковой).
М. С. Крюкова была членом Союза советских писателей. Она много раз выступала с исполнением былин в разных аудиториях Москвы, Ленинграда, Архангельска и др. За свою творческую деятельность награждена в 1939 году орденом Трудового Красного Знамени и в 1946 году (в связи с 70-летием со дня рождения) — орденом Ленина.
Ранние записи былин от М. С. Крюковой см.: Марков; Марков, Маслов, Богословский, I. Записи 1930-х годов составили два тома в серии «Летописи Государственного литературного музея» (см.: Крюкова), часть же хранится в рукописном виде в архивах Государственного литературного музея и Института русской литературы (Пушкинский Дом). Литература о М. С. Крюковой обширна. Основные работы — вводная статья Липец в I томе «Былин М. С. Крюковой» и статья Астаховой «Беломорская сказительница М. С. Крюкова» (сб. «Советский фольклор», № 6, М. — Л., 1939).
Кубанцев М. М., 60 лет (№ 46). Казак станицы Пятиизбянской на Дону. В 1936 году от него А. М. Листопадовым произведена повторная запись песни № 46, дополнившая текст, впервые записанный от группы певцов в 1903 году (см. комментарий к № 46). Никаких других сведений о Кубанцеве не имеется.
Лопинцев Иван Корнилович, 44 года (№ 58). Крестьянин дер. Кандалакша в Карельском Беломорье. Красный партизан времени гражданской войны. Запись произведена А. М. Астаховой в 1933 году.
Меденик Л. (№ 54). Казак станицы Щедринской на Тереке. Запись произведена М. Карпинским в 1897 году. Сведений об исполнителе не имеется.
Меншиков Петр Яковлевич, 52 года (№ 3). Крестьянин с Тампасезера в Прионежье, к юго-западу от Кенозера. Запись произведена А. Ф. Гильфердингом в 1871 году. Всего записано от Меншикова 3 былины и песня о сынке Степана Разина.
По словам Гильфердинга, П. Я. Меншиков в прежнее время считался хорошим певцом былин, но ко времени встречи с собирателем позабыл бо́льшую часть того, что знал. Былинам научился частью от отца, частью от посторонних.
Записи от Меншикова см. у Гильфердинга, там же перед текстами имеется краткая заметка о сказителе.
Миронов Павел Егорович, 58 лет (№ 10). Крестьянин дер. Семеново на р. Шале Пудожского района в Прионежье. Запись произведена Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым и В. И. Яковлевой в 1928 году. Всего записано от него 3 былины. Кроме них, он знал и мастерски рассказывал сказки. Былины перенял от односельчан, Н. Р. Мироновой и В. А. Карабавина. По словам собирателей, П. Е. Миронов пел былины «спокойно, глубоко чувствуя их красоту».
Былины П. Е. Миронова напечатаны в «Онежских былинах», (изд. Гос. литер. музея, М., 1948), там же, на стр. 322 и 887, — краткие заметки о нем.
Михеев Карп Иванович, 77 лет (№ 39). Крестьянин дер. Засулье на Мезени. Запись произведена А. М. Астаховой в 1928 году. Кроме записанной былины, мог передать прозой сюжет про исцеление Ильи Муромца. Все остальные, ранее известные ему былинные сюжеты позабыл. Краткую заметку о Михееве см.: Астахова, I, стр. 226.
Никитин Федор, около 45 лет (№ 40). Крестьянин дер. Выгозеро Повенецкого уезда в Прионежье. Запись произведена А. Ф. Гильфердингом в 1871 году. Кроме опубликованной в настоящем сборнике былины, Гильфердингом записано еще 4 былины, песня о Грозном и сыновьях и 2 баллады.
Две былины и одна баллада из записанных Гильфердингом текстов были известны еще по собранию П. Н. Рыбникова, но о самом Никитине никаких упоминаний у Рыбникова нет. Гильфердинг же сообщает, что эпический репертуар Ф. Никитина сложился в Поморье, где, в Кемском уезде, Ф. Никитину приходилось часто в молодости работать. Ко времени встречи с Гильфердингом Ф. Никитин уже многое позабыл, так как по характеру службы (лесной стражник) он не имел досуга для исполнения былин. Гильфердинг характеризует Никитина как хорошего певца былин, исполнявшего их «очень приятным голосом и весьма складно».
Публикации записей от Ф. Никитина см.: Рыбников, II; Гильфердинг, II; заметки о нем см.: Рыбников, II, стр. 37—38; Гильфердинг, II, стр. 633.
Палкин Александр Иванович, 75 лет (№ 17). Крестьянин с. Большие Нисогоры на Мезени. Запись произведена И. М. Левиной в 1928 году. Всего записано от А. И. Палкина 2 былины, он знал еще несколько, но не из устной традиции, а из книги и петь их не мог. Обе же записанные былины он усвоил от одного из стариков в Больших Нисогорах, М. Я. Иванова, оставившего после себя славу знатока былин.
А. И. Палкин был большим любителем былинного искусства, исполнял былины с увлечением. Оба записанных от него текста отличаются полнотой, стройной композицией и картинностью. В Нисогорах и окрестных деревнях А. И. Палкина характеризовали как хорошего старинщика, у которого «слово слово роди́т».
Записанные тексты см.: Астахова, I; стр. 307—308 — заметка о самом А. И. Палкине. См. там же комментарий к его былинам, стр. 580 и 600.
Пашкова Анна Михайловна, 73 года (№ 34). Крестьянка дер. Ярчево Пудожского района в Прионежье. Жительница Петрозаводска. Даты жизни — 1866—1948 годы. Запись произведена Е. С. Шоймером в 1939 году. От Пашковой записано 14 былин и баллад, 3 исторические песни, 10 сказок, много бытовых песен, свадебных и похоронных причитаний, полное описание свадебного обряда, множество пословиц и загадок.
А. М. Пашкова принадлежит к числу наиболее выдающихся сказителей советского времени. Ее обширный репертуар по всем традиционным жанрам фольклора несет отпечаток большого художественного дарования и творческой самостоятельности. Она создавала новые редакции былин, объединяла несколько сюжетов в сложные повествования, развертывала сюжет добавочными эпизодами, стремясь к наиболее полному раскрытию образа центрального героя. А. М. Пашкова известна также как создатель стихотворных сказов, отразивших советскую действительность. Она была членом Союза советских писателей, награждена правительственными почетными грамотами; неоднократно выступала с исполнением своих произведений в Петрозаводске, Москве и Ленинграде.
Значительная часть эпического репертуара А. М. Пашковой опубликована в сборнике Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова (см.: Парилова — Соймонов), записи других жанров — в петрозаводских изданиях: «Русские плачи Карелии» (1940), «Фольклор Карело-Финской ССР» (1941), альманах «Карелия» (вып. «Фольклор Карелии», 1938) и др. Там же имеются заметки о творчестве А. М. Пашковой. См. также некролог А. М. Пашковой в журнале «На рубеже» (1948, № 1, Петрозаводск).
Поздеев Михаил Алексеевич, 33 года (№ 25). Крестьянин с. Березово на Печоре. Запись произведена А. М. Астаховой в 1929 году во время совместного исполнения Н. С. Торопова и М. А. Поздеева. Когда-то они оба вместе работали печниками, и М. А. Поздеев научился подпевать Н. С. Торопову при исполнении им былин.
Пономарев Федор (№ 53). Казак станицы Щедринской Терской области. Запись произведена М. Карпинским в 1899 году. Вместе с Ф. Пономаревым пел В. Шамин.
Сведений об исполнителях не имеется.
Пономарев Федор Тимофеевич (по прозвищу Почошкин), 72—73 года (№ 29). Крестьянин дер. Верхняя Золотица на Зимнем берегу Белого моря. Запись произведена А. В. Марковым в 1901 году. Еще раньше, в 1899 году, тем же собирателем записаны от Ф. Т. Пономарева 6 былин (причем 2 пересказаны кратко, прозой), а в 1901 году, кроме публикуемой, — еще 6. А. В. Марков справедливо предполагает, что и 6 былин, записанных в 1870-е годы верхне-золотицким священником И. Розановым и опубликованных П. С. Ефименко в «Материалах по этнографии русского населения Архангельской губ.» (II, М., 1878), принадлежат тоже Ф. Т. Пономареву, поскольку он служил церковным старостой и, дружа с И. Розановым, нередко пел ему былины. В настоящее время предположение А. В. Маркова подтверждено П. Д. Уховым, сличившим «общие места» былин в записи обоих собирателей (см.: Русский фольклор. Материалы и исследования. II, М. — Л., 1957, стр. 137—140).
По качеству текстов Ф. Т. Пономарев должен быть причислен к лучшим сказителям Золотицы. А. В. Марков сообщает и о превосходном исполнении им былин: «Старины он поет сильным приятным голосом и как виртуоз — свободно, легко, не подыскивая выражений». В Золотице он славился как очень хороший сказитель.
Запись от Ф. Т. Пономарева, кроме «Материалов» Ефименко, см.: Марков; Марков, Маслов, Богословский, I. Там же заметки о самом сказителе: Марков, стр. 473—474; Марков, Маслов, Богословский, стр. 10.
Прохоров Никифор (местное прозвище «Утка»), 51 год (№№ 19, 32). Крестьянин дер. Буракова Пудожского уезда в Прионежье. Запись произведена А. Ф. Гильфердингом в 1871 году; кроме него, записывал еще раньше, в 1860-е годы, П. Н. Рыбников, а в 1906 году — учитель А. С. Лесков. Всего известно от Н. Прохорова 14 сюжетов, некоторые имеются в повторных записях. Знание былин он унаследовал от отца.
По величине репертуара, по качеству текстов и исполнения Н. Прохоров должен быть причислен к лучшим олонецким сказителям. Рыбников, а в 90-е годы В. Н. Харузина рассказывают о том, какое большое впечатление производило на слушателей его мастерское исполнение. Гильфердинг сообщает, что Н. Прохоров пел «очень хорошо и плавно».
Публикация записей от Н. Прохорова: Рыбников, II; Гильфердинг, I; «Живая старина», 1906, вып. III. Литература о Прохорове: Рыбников, I, (Заметка собирателя, стр. LXXXV; II, стр. 77—78; Гильфердинг, I, стр. 411—412; В. Н. Харузина. На Севере. М., 1890, стр. 68—71).
Ростовцева Наталья Алексеевна, 69 лет (№ 38, напев № 18). Крестьянка с. Сумский Посад на Поморском берегу Белого моря. Запись текста и напева произведена А. М. Астаховой в 1932 году. Былин больше не знала. От нее записано несколько старинных песен и частушек, сказки, загадки.
Исполняла Н. А. Ростовцева былину очень музыкально, слабым, но приятным голосом.
О Ростовцевой см.: Астахова, II, стр. 654—655.
Рябинин Трофим Григорьевич (№№ 6, 18, 26, 31). Крестьянин дер. Середка Кижской волости в Прионежье. Родился в начале 90-х годов XVIII века, умер в 1885 году. Запись текста № 18 произведена П. Н. Рыбниковым в 1860 году, №№ 6, 26, 31 — А. Ф. Гильфердингом в 1871 году. Всего от Т. Г. Рябинина известно 26 былинных сюжетов, некоторые в двух вариантах, и два напева, один из них был записан Мусоргским. Главными учителями Т. Г. Рябинина были крупные мастера былинного сказительства первой половины XIX века Илья Елустафьев, Игнатий Андреев и некоторые другие.
Трофим Рябинин — первоклассный певец былин, один из лучших представителей классического былинного стиля. Его былины отличаются яркой образностью, стройной и ясной композицией, чеканным ритмом. Состав репертуара и характер разработки сюжетов обнаруживает особенный интерес Т. Г. Рябинина к героическому содержанию русского эпоса. Остро чувствует Трофим Рябинин и социальные мотивы и мастерски выделяет их в своих былинах. Ряд былин Т. Г. Рябинина постоянно включались и включаются в хрестоматии и антологии как лучшие образцы былинного творчества, один из напевов вошел в «Сборник русских народных песен Н. Римского-Корсакова» (СПб., 1876). В 1870-е годы Трофим Рябинин вызывался в Петербург, где выступал в научных обществах. Свое искусство Трофим Рябинин передал своему сыну Ивану Трофимовичу, который тоже был превосходным исполнителем былин.
Былины, записанные от Т. Г. Рябинина, опубликованы в следующих изданиях: Рыбников, I; Гильфердинг, II. Там же см. биографические сведения о нем. Записи напевов приведены у Гильфердинга. Образ Т. Г. Рябинина как исполнителя дан у Рыбникова в «Заметке собирателя» (т. I, стр. LXXVI—LXXIX). См. также: Русск. нар. поэтич. творчество, II, кн. 2, стр. 280—283; Иван Рябинин-Андреев, стр. 12—22.
Рябинин-Андреев Иван Герасимович, 47 лет (№ 13). Крестьянин дер. Гарницы Кижской волости в Прионежье. Запись произведена В. Н. Всеволодским-Гернгроссом в 1921 году. Им же записаны были и все другие былины сказителя (Рябинин-Андреев знал 15—16 былин), но сохранились записи лишь 7 полных и двух неполных текстов и 8 фрагментов в записи на фонограф. Записи напевов производились С. И. Бернштейном. Рябинин-Андреев — пасынок Ивана Трофимовича Рябинина (сына Трофима Рябинина), от которого и усвоил весь свой репертуар.
И. Г. Рябинин-Андреев принадлежит, как и оба старших Рябинина, к представителям классического стиля былинного сказительства. Все идейно-художественные достоинства текстов Трофима Рябинина и унаследованные его сыном Иваном сохранены и И. Г. Рябининым-Андреевым. Знание былин он передал своему сыну Петру Ивановичу Рябинину-Андрееву, сказителю советского времени.
Тексты, напевы и очерк творчества сказителя см.: Иван Рябинин-Андреев.
Сказкин Михаил Ананьевич, 56 лет (№ 57). Колхозник починка Климовский Уренского района Горьковской области. Запись произведена Н. Д. Комовской в 1939 году. Ею записаны и другие его сказки. В репертуар М. А. Сказкина входят 98 сказок разного типа. Сказок на былинные сюжеты в перечне, данном собирательницей, больше не значится. Но интерес к героической тематике проявился и во включении М. А. Сказкиным в свой репертуар сказок о Еруслане Лазаревиче и Бове-королевиче.
М. А. Сказкин — один из наиболее талантливых современных сказочников. Увлечение сказками проявилось у него еще когда он был подростком, оно-то и послужило причиной его прозвища «Сказкин», которое заменило затем его настоящую фамилию (Лебедев).
Тексты и очерк жизни и творчества этого превосходного сказочника см. в сборнике Н. Д. Комовской «Сказки М. А. Сказкина» (Горьковское обл. гос. изд-во, 1952).
Торопов Николай Самсонович, 79 лет (№ 25). Крестьянин дер. Климовка Усть-Цилемского района на Средней Печоре. Запись произведена А. М. Астаховой в 1929 году. Кроме данного текста, записано еще 4 былины. Былинам научился от стариков на рыбных промыслах. Из других видов фольклора знал еще немного духовные стихи. Сказок не знал и относился к ним с пренебрежением.
Н. С. Торопов — один из лучших печорских сказителей нашего времени. Тексты его отличаются художественностью, стройной и четкой композицией. Пел былины Н. С. Торопов на один напев, очень складно. Любил, чтобы кто-нибудь ему подпевал (см. заметку о М. А. Поздееве).
Тексты см.: Астахова, I. Там же (на стр. 478—479) см. заметку о сказителе.
Тупицын Леонтий Гаврилович, 40 с лишним лет (№ 7). Крестьянин дер. Ересная на Алтае близ Барнаула. Запись произведена С. И. Гуляевым в 1860-х годах. Всего от Л. Г. Тупицына С. И. Гуляев записал 7 былин, кроме того несколько исторических песен и баллад. Былинам Тупицын научился от отца.
Л. Г. Тупицын — лучший из известных нам сказителей Сибири, его варианты отличаются большой художественностью и своеобразием. Гуляев отмечает артистическое исполнение Тупицыным былин, производившее на слушателей большое впечатление, несмотря на то, что голос певца уже потерял полноту и свежесть.
Тексты былин первоначально опубликованы в сборнике Тихонравова и Миллера (см.: Тихонравов — Миллер), а исторические песни — в «Известиях Отделения русского языка и словесности» (т. IX, СПб., 1904). Вновь напечатаны М. К. Азадовским — Былины и исторические песни из южной Сибири. Записи С. И. Гуляева. Новосибирск, 1939 — и в сборнике «Былины и песни южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева» (под ред. В. И. Чичерова. Новосибирск, 1952). В обоих изданиях помещены извлечения из письма Гуляева к Л. Н. Майкову, содержащие сведения о Л. Г. Тупицыне. Характерные черты былин Л. Г. Тупицына отмечены также Азадовским в его вводной статье (Былины и исторические песни южной Сибири, стр. 24—28) и в комментариях. См. также: Русск. нар. поэтич. творчество, II, кн. 2, стр. 296—298.
Чупов Иван Алексеевич, около 30 лет (№ 23). Крестьянин дер. Кильца на Мезени. Запись произведена А. Д. Григорьевым в 1901 году. Всего записано от И. А. Чупова 6 былин и напевы пяти из них. Былины И. А. Чупов перенял от своего отца.
И. А. Чупов — один из хороших сказителей Мезени. Тексты его былин стройные и полные (за исключением былины о Дунае, конец которой сказителем забыт). Пел И. А. Чупов, по словам собирателя, приятным грудным голосом.
Тексты и напевы см.: Григорьев, III. Там же (на стр. 360) см. краткую заметку о сказителе.
Шамин Василий (№ 53). Казак станицы Щедринской Терской области. Запись произведена М. Карпинским в 1899 году при совместном исполнении В. Шамина и Федора Пономарева (см. Пономарев Федор).
УКАЗАТЕЛЬ ИСТОЧНИКОВ К НАПЕВАМ БЫЛИН[95]
1. Илья-Муромец и Соловей-разбойник — Астахова, II, № XI. (Тексты №№ 6, 13, 26, 31). Запись С. И. Бернштейна 1926 года от Петра Ивановича Рябинина-Андреева, 23 года, Заонежский район, Сенная Губа, дер. Гарницы.
2. Первая поездка Ильи Муровича — Григорьев, II, № 8. Запись А. Д. Григорьева 1900 года от Степаниды Петровны Старопоповой, около 60 лет, Кулой, дер. Карьеполе.
3. Первая поездка Ильи Муромца — Григорьев, II, № 22. Запись А. Д. Григорьева 1900 года от Андреяна Яковлевича Сычова, 40 лет, Кулой, дер. Сояны.
4. Первая поездка Ильи Муромца — Григорьев, III, № 7. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Василия Яковлевича Тяросова, 55 лет, Мезень, дер. Дорогая гора.
5. Илья Муромец освобождает Киев от Калина-царя — Григорьев, I, № 43. (Текст № 14). Запись А. Д. Григорьева 1899 года от Марии Дмитриевны Кривополеновой, 57 лет, Пинега, дер. Шотогорка.
6. Про татарское нашествие — Астахова, I, № II. (Текст № 16). Запись Е. В. Гиппиуса и З. В. Эвальд 1928 года от Максима Григорьевича Антонова, 59 лет, Мезень, Лешуконский район, дер. Усть-Низема.
7. Камское побоище — Григорьев, III, № 54. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Александра Михайловича Мартынова, 68 лет, Мезень, дер. Малые Нисогоры.
8. Илья Муромец и Чудище проклятое в Цареграде — Григорьев, I, № 44. (Текст № 20). Запись А. Д. Григорьева 1899 года от Марии Дмитриевны Кривополеновой, 57 лет, Мезень, дер. Шотогорка.
9. Илья Муромец и Издолище в Киеве — Григорьев, III, № 13. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Артемия Егоровича Петрова, 35 лет, Мезень, дер. Дорогая Гора.
10. Илья Муромец и голи кабацкие — Григорьев, III, № 29. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Ермолая Васильевича Рассолова, 50 лет, Мезень, дер. Печище.
11. Илья Муромец и сын — Астахова, I, № IV. Запись Е. В. Гиппиуса и З. В. Эвальд 1928 года от Варлама Матвеевича Михеева, 69 лет, Мезень, Лешуконский район, дер. Засулье.
12. Наезд на богатырскую заставу — Григорьев, III, № 3. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Василия Яковлевича Тяросова, 55 лет, Мезень, дер. Дорогая Гора.
13. Наезд на богатырскую заставу — Григорьев, III, № 22. Запись А. Д. Григорьева 1901 года от Ильи Андреевича Тяросова, 37 лет, Мезень, дер. Дорогая Гора.
14. Про старого — Астахова, I, № IX. Запись Е. В. Гиппиуса и З. В. Эвальд 1929 года от Еремея Прововича Чупрова, 39 лет, двух его братьев и сына, Печора, Усть-Цилемский район, дер. Аврамовская.
15. Бой Ильи Муромца с сыном — Марков, Маслов, Богословский, II, № 21. Запись А. Л. Маслова 1901 года от Ольги Семеновны Вопиящиной, 53 года, Архангельская губ., с. Кузомень.
16. Про Илью Муромца и голи кабацкие — Фонограмм-архив, пластинки №№ 208—209. (Текст № 33). Запись 1940 года от Федора Андреевича Конашкова, 80 лет, Петрозаводск, Расшифровка Ф. А. Рубцова.
17. Поездки Ильи Муромца — Астахова, I, № III. (Текст № 41). Запись Е. В. Гиппиуса и З. В. Эвальд 1928 года от Максима Григорьевича Антонова, 59 лет, Мезень, Лешуконский район, дер. Усть-Низема.
18. Как ездил стар — Астахова, II, № XXIII. (Текст № 38). Запись А. М. Астаховой 1932 года от Натальи Алексеевны Ростовцевой, 69 лет. Беломорский район, дер. Сумский Посад.
19. Илья Муромец и станишники — Григорьев, II, № 37. Запись А. Д. Григорьева 1900 года от Василия Ефимовича Попова, 22 года, Кулой, дер. Сояны.
20. Ох, не белые снежки забелелися [Илья Муромец и станичники] — Русские народные песни. Музгиз, 1950, № 1. Запись М. Е. Пятницкого 1910 года от Аринушки Колобаевой и других крестьян Воронежской губ., Боровской уезд, с. Александровка.
21. Об Илье Муромце и Тугаровых зверях — А. Лядов, 50 песен русского народа, СПб., 1903, № 6. Запись И. В. Некрасова и Ф. И. Покровского 1901 года, Нижегородская губ., Балахнинский уезд, с. Городец.
22. Илья Муромец и Самсон-богатырь — Русские народные песни казаков-некрасовцев, записанные Т. Сотниковым, М. — Л., 1950, стр. 23. Запись Т. И. Сотникова 1946 года от казаков-некрасовцев на Кубани в колхозе «Красное Знамя» Приморско-Ахтырского района.
23. Илья Мурович — там же. Запись Т. И. Сотникова 1946 года от казаков-некрасовцев на Кубани в колхозе «Красное Знамя» Приморско-Ахтырского района.
24. Илья Муромец выезжает в поле — Листопадов, 1949, № 1. (Текст № 45) Запись А. М. Листопадова 1903 года на Дону, станица Клетская.
25. Илья Муромец-Кузютушка собирается во дики степя — Листопадов, 1949, № 2. (Текст № 46). Запись А. М. Листопадова, 1903, 1936 годов на Дону, станица Пятиизбянская.
26. Илья Муромец на речке Смородинке — Листопадов, 1949, № 4. (Текст № 49). Запись А. М. Листопадова 1903 года на Дону, станица Распопинская.
27. Илья Муромец у ворот Киева — Листопадов, 1949, № 6. (Текст № 50). Запись А. М. Листопадова 1902 года на Дону, станица Усть-Быстрянская.
28. Илья Муромец и целовальнички — Листопадов, 1949, № 7. (Текст № 51). Запись А. М. Листопадова 1902 года на Дону, станица Кочетовская.
УКАЗАТЕЛЬ РАЙОНОВ ЗАПИСИ ТЕКСТОВ[96]
Архангельский край — №№ 12, 22, 30.
Горьковский край — № 57.
Дон — №№ 45—51.
Зимний берег Белого моря — №№ 8, 15, 21, 24, 29, 36.
Кандалакшский берег Белого моря — № 58.
Мезень — №№ 9, 16, 17, 23, 39, 41.
Оренбургский край — № 52.
Печора — №№ 2, 25.
Пинега — №№ 14, 20, 37.
Поморский берег Белого моря — № 38.
Прионежье — №№ 1, 3, 6, 10, 13, 18, 19, 26, 31—35, 40.
Сибирь — №№ 4, 7, 11, 28, 43.
Средняя Россия — №№ 5, 27, 44, 57, 59.
Терек — №№ 53—55.
СЛОВАРЬ ОБЛАСТНЫХ И СТАРИННЫХ СЛОВ
ала́быш (Кабы дает Добрынюшке потяпышу, а прибавил бы Добрыни по алабышу) — блин, здесь образно, в значении удара ладонью по телу.
алиента́рный — ориентальный, восточный.
арави́тский — аравийский.
базы́ка (старая базыка новодревная) — базыга, старый хрыч.
баса́ (не ради басы, ради крепости) — краса, украшение.
басота́ — красота.
безвреме́ньице (Надо мною будет, братци, безвреме́ньице) — невзгода.
белоя́ровая пшеница — светлая, отборная. Постоянный эпитет пшена в былинах, указывающий на высокое качество.
блад — млад.
бодра́ — бедро; на косу бодру́ — с размаху.
бо́рзый — проворный, прыткий. В былинах эпитет соболя.
брата́н — здесь в значении названого брата.
браты́ночка — стопа или ковш для напитков.
брузаме́нский (брузаменское копье) — искажение слова мурзамецкий. Эпитет копья. См. мурзамецкий.
брусаме́ньчатый — то же, что брузаменский.
була́нова — (татарева-булановя) — то же, что улановя, уланы, ханские чиновники, ханский конвой.
бу́ркать (чтобы по ногам они не буркали — о веслах) — вертеться, издавая гул.
валья́к (Как уж пуговки были вальячныя, того ле вальяку красна золота) — литая, чеканная работа, от льяк, ляк, льяло — форма для литья.
валья́чный — литой, чеканный, см. вальяк.
ве́лий — великий, большой.
вельма́, вельми́ — весьма, очень.
веретно́ (Муниця на тебе — ведь веретно́м тряхнуть) — то же, что веретено; веретеном тряхнуть — в значении простая, бедная. Ср.: не веретеном трясти — о деле, которое требует рассудка (Даль).
взбру́да (взбруда латная) — см. сбруда.
взлепета́ть — заговорить.
винтова́ть (шурмует и винтует на коне Илья Муромец) — джигитовать, наездничать.
в обра́т — обратно, назад.
во́нный (Пролетел он на вонную сторону с простеночком — о ноже) — внешний, наружный.
воспыла́ть (На тот на славный стольный Киев-град воспылал собака ли царь Ка́лина) — распалиться страстью, гневом.
втапоры́ — в ту пору.
вы́вет (Они рубили силу нунь без вывету) — исключение, изъятие.
вы́здынуть — выздымать, подымать.
вы́рука — то же, что выручка.
выть (К выти всё быка я съем) — пора еды, час еды.
го́ли — голытьба, бедняки.
голья́шный (Отвязыват Соловья... от того стременышка гольяшного) — то же, что вальяжный, см. вальячный.
гри́вены (княжененьки-то светлы гривены) — вместо гридни.
гри́дня, гри́дница — приемная палата древних князей.
гу́ня — верхняя одежда; худая, ветхая одежда, рубище.
держа́ть (Некому держать-то́щить да золотой казны) — издерживать, тратить.
де́ти боя́рские — сословие в древней Руси, получавшее от правительства участки земли с обязательством нести военную и земскую службу.
дивья́ (Дивья мне потыкатися) — не диво.
доло́нь — ладонь.
домови́ще — гроб.
доро́дный (дородный молодец) — рослый, плотный; статный, видный.
дыбу́чий (лузя дыбучие) — болотистый, от дыбун (зыбун) — топкое болото, трясина.
ела́нь — поляна в лесу.
ерлы́к — см. ярлык.
есау́л — помощник, подручник военачальника.
е́сень (соньчё идет на е́сени) — то же, что ясень, ясное небо.
жавролёночек — жаворонок.
жалу́ха (Ёны били друг друга да не жалухою) — жалость; не жалухою — без жалости.
жа́ро́вый (Вышибал выше дерева жа́рового) — рослый, высокий.
за беду́ стало — показалось обидно, оскорбительно.
за́ведь (Застоялась у старо́го да в за́веди рука) — сочленение кисти и предплечья.
заво́зенка — конюшня, сарай.
заворыда́ть — зарыдать.
загре́зить (а другую беду они загре́зили) — набедокурить.
загута́рить — заговорить.
задле́ньшина — житель задле́нной стороны, окраины, от слов: за Двиной — задвенный. См.: Марков, стр. 567.
зазды́нуть (Заздынул он ручку выше головы) — поднять.
за́зрить — завидеть.
заклина́ться — зарекаться, закаиваться.
заколо́деть (Заколодела дорожка, замуравила) — быть звалену колодьем — деревьями, сучьями.
закори́ться — начать возражать.
залега́ть (А залегла та дорожка...) — заглохнуть, быть покинутым.
зале́чь (И залег ее дорогу Соловей-разбойник) — сделать залеглым, заглохшим.
зама́ть, заимать (што ты меня замаешь?) — затрагивать, задирать.
замо́чь (замогли-то продувать да ветры буйные) — в значении не мочь.
заму́зга́ть — (Ай замузгал-застонул во цело́й голос) — см. замы́згать.
замура́веть — зарасти травой.
замы́зга́ть — залаять, завыть.
зары́снуть (Как зары́снула у коничка права́ нога) — задеть за землю.
затальча́ть (Да затальця́т мои серебреные колечушка) — зазвенеть, забрякать.
заши́бчивый (На речах у мня Добрынюшка зашибчивой) — невоздержанный.
збунча́ть — зазвенеть.
здреть — то же, что зреть, глядеть.
зды́нуть — поднять.
знаменова́ться (Тут и Киев-град знаменуется) — виднеться.
зоба́ть (Оны зоблют пшеницу белоярову) — есть что-нибудь мелкое, рассыпающееся.
зыча́ть — кричать, гаркать.
игре́ний — конская масть: рыжий, с гривой и хвостом белесоватыми, светлее стана.
извиха́ться (А копейца у их да извихалисе) — изогнуться.
изво́тчина (Тибя как величают по извотчины?) — отчество.
издивля́ться — удивляться.
изры́ганье — брань, поруганье
и́скопыть — яма от удара копытом или ком земли из-под копыта.
калена́ стрела — закаленная.
кали́ка (кали́ка перехожая) — странник, паломник.
камча́тка — то же, что камка, шелковая цветная ткань с узорами и разводами.
кано́н (И просили у него пить того канону заветного) — то же, что канун, сваренные к празднику пиво или мед; (каноны читать) — молитва.
карака́, ка́раки (Привязал ёво коню во ка́раки) — см. торока́.
ки́вер — военный головной убор.
клюха́, клю́ша — то же, что клюка.
ко́мель — нижний конец дерева.
конёжки (Конёжки на ножках семи шелков) — вместо кенёжки, кеньги — обувь без голенищ, головка с подошвами сверх сапог.
ко́нничек (Зашел Илья Муромец с конничка) — то же, что коник — лавка ларем для спанья у дверей.
корзни́ (А он на корзни́ да потыкается — о коне) — неровности почвы, от ко́рза — неровная поверхность чего-нибудь; валежник, от корза́ть — обрубать, соскребать ветки с дерева (?).
корока́ — см. торока́.
корча́гой согнуть — смять, подломить.
коса́ саже́нь — от конца большого пальца вытянутой ноги человека до конца указательного пальца поднятой руки противной стороны, на́кось (Даль).
коси́счатый (окошечко косисчато) — то же, что косящетый — с косяками.
коси́ца — висок.
кося́вчетый — см. коси́счатый.
кошу́лечка — кошуля, крытая сукном меховая шуба.
кра́вчий — придворный чин в старину: кто рушил за столом жаркое, пироги, от слова крои́ть — рушить.
креко́вищо (дуби́що креко́вищо) — то же, что кряковистое, кряжистое.
кресто́вый брат — названый брат, поменявшийся нательным крестом.
кружа́ло — питейный дом, кабак.
крупи́вчатый — то же, что крупчатый — рассыпчатый.
ку́корачь — карачки, четвереньки.
курева́, ку́рево (Во чистом поли курева́ стоят) — пыль от подымаемого на воздух песка или сухой земли.
ли́ствица — лестница.
лоха́лище — то же, что лоханище, большая лохань.
лузя́ — то же, что лу́зи, луга.
маму́рский (Две куницы мамурские) — с Амура (?).
матёрый (Стар матёр человек) — большой, дородный.
ма́тица (Кого поставить в середку силы, в матицу) — поперечный брус, поддерживающий потолочную настилку; здесь в значении середины.
медвя́ный (питьецо медвяное) — медовый или сладкий, вкусный, подобный меду.
медь-коза́рочка — козарская или хазарская медь.
меже́нный (меженный день) — летний, от слова межень — середина лета.
мелкотра́вчатый (потянута шуба всё камчаткой мелкотравчатой) — покрытый мелким узором.
меч-кладене́ц — булатный, стальной меч.
мо́рок (В мороку-тумане нынь худо видитце) — ма́рево, мгла, сухой туман.
муни́ця — амуниция, одежда.
муржаме́цкий, мурзаме́цкий (копья муржамецкие) — татарский, восточный, от слова мурза.
мурзале́цкий — см. муржамецкий.
нага́лище — ножны.
нае́дки — сласти.
наиспа́шечку (угостил меня Илья да наиспашечку) — нао́тмашь, с размаху.
на́карач — на карачки, на четвереньки.
нако́н (размахнулся во второй нако́н) — раз, прием.
на ку́карач — см. на́карач.
накури́ть (И накурил он беды несносныя) — набедокурить, напроказить.
налу́щен, налу́шник, налу́чен, налу́чье — чехол для лука.
нама́стырь — монастырь.
нао́творо́т (Наотворо́т того други́ говорят) — в ответ.
наперелу́ч — наперерез.
напу́с — то же, что напу́ск — натиск.
наса́дка (По насадочкам копья поверталисе) — место, где железный конец копья прикрепляется к пике.
нать — надо.
невно́го — немного.
непробо́рный (дитятко непроборное) — непроворный.
обза́риться — то же, что позариться, страстно захотеть.
ободве́рина — притолока или косяки у двери.
обра́тно (Когда выпил, странники обратно начинают спрашивать) — снова.
о́броть — конская узда без удил для привязи.
оглупа́ться (Не знать оно оглупается — про Идолище) — теряться, лишаться присутствия духа и соображения.
одина́кий (была дочь одинокая) — единственный.
однова́ (Вот он его на земле и ударил однова́) — один раз.
ока́тистый (горы окатистые) — с окатами, крутизнами.
око́л (Он сини моря-ты на око́л скакал) — окружность, на око́л — в объезд, кругом.
око́ленки — то же, что оконенки, оконные рамы; иногда — оконные стекла.
око́льный — находящийся вокруг чего-нибудь; скамеечки окольные — идущие вокруг столов.
окопы́литься — околеть, издохнуть.
окора́читься (Под Ильею конь окора́чился и падал ведь на ку́корачь) — падать на четвереньки.
опережь — то же, что о́передь — наперед, сперва.
опочи́в держать — почивать, спать.
опочи́к, опочи́н — см. опочи́в.
опочи́нуться — уснуть.
опру́жинка — то же, что подпруга.
опу́тья, опу́тьни — то же, что путы.
орга́ны (Вот задернули в органы-ти железные) — вместо арканы, в значении кандалы (?).
оста́веш (Оставлен есть оставеш на дороженьки) — оставленный в пути.
остоя́ться (Остоялся Илейко у ободверины) — остановиться.
отру́шить (от ковриги краюшечку отрушаёт) — отрезать, отломить.
оту́жинка — ремень или веревка для укрепления седла.
о́тчина (ты скажи нам свою отчину) — родина, отечество.
оче́сливый — умеющий воздать честь, обходительный.
па́велы (па́велы и юла́велы имше та его сила неверна жа) — вместо панове.
па́возка, па́возок (Убирался Батый-царь... на мелких судах, на па́возках) — большая лодка об одном прямом парусе.
пал — выжженное в лесу место для распашки.
палени́ца (паленица удалая) — богатырь, богатырка.
па́месть — то же, что память.
па́робок — то же, что парубок, слуга.
па́рух — парубок.
пелово́й мешок — то же, что пеляной — мешок с золой, с пылью.
перня́счатый — пернасчатый, пернатый, оперенный.
плавь (чудны иконы по пла́вь реки) — течение.
плис — бумажный бархат.
пля́штый (Богатырско серцо... пушше пляштово мороза разгорается) — палящий, жгучий.
повы́здынуть — поднять.
поджима́ться (А Владимир-князь... по палаты ходит, поджимается) — ежиться от тревоги.
подколе́нный (князья подколенные) — подвластный, младший, от колено — семья, род.
подколо́дник — разбойник, грабитель.
подмо́лчивый (злые бояре подмолчивые) — сплетник, доносчик.
подпина́ться — спотыкаться.
подпру́га, подпру́жка — ремень, которым укрепляют седло.
показа́ться (И показалась она ему оченно) — понравиться, полюбиться.
покля́пый (у березы у покляпыя) — кривой, наклоненный в одну сторону.
поле́ничать — наездничать.
поло́вка (все дубовые половки подгибалися) — половица.
поло́н — плен.
полони́ть — взять в плен.
поло́тно (Он спустил коня к поло́тну белому) — в значении шатер.
поля́ковать — ездить в поле воевать.
поляни́ца — см. паленица.
помиту́ситься (Ставники в его окошках помитусились) — покривиться.
помозга́ть — см. замызгать, замузгать.
попра́виться (Постой, баба-яга... я с тобой поправлюсь) — в значении расправиться.
по́прище (Не доехал Илья три поприща) — путевая мера, около 20 верст.
по́прыск (попрыски богатырские) — след.
пора́то (Они порато приросхвасталися) — очень, сильно.
посме́х — осмеянье, поношенье.
посы́льный (посыльная грамота) — посольский.
потыка́ться — спотыкаться.
потя́пыш (Кабы дает Добрынюшке потя́пышу) — удар ладонью по телу, от тяпнуть — ударить.
поха́бно (А не к лицу пришло, стало похабно есть) — оскорбительно.
похва́тка (Выучил Святогор Илью всем похваткам, поездкам богатырским) — прием, ухватка.
пощорба́ться — см. прищербаться.
предви́деть (Ничего ведь мы от князя не предвидели) — видеть, получать.
прибира́ть — подбирать.
прибо́рный (Прибирал свою братию приборную) — подобранный.
приобо́драть (Как туман-то в поле приобо́дроло) — раздернуть.
пристяну́ть — пристегнуть.
пришпе́хи (ради тех-то пришпехов богатырских) — то же, что приспехи, доспехи.
прищерба́ться (А сабе́льки-те у их прищербалисе) — получить зазубрины.
прогря́знуть (Я прогрязну в первы ямы-подкопы глубокии) — обрушиться, провалиться.
пядь (Да промежду глазами пядь бумажная) — мера в четверть аршина, протяжение между большим и указательным пальцами.
пята́ (На пяту-то дверь ты поразмахивай) — нижний шип. На пяту отворять — распахнуть настежь.
разго́рчивый (Богатырско серцо разго́рчиво и неуёмчиво) — пылкий.
раскаря́кою — то же, что раскарячась — растопырив ноги.
реме́нчат стул — складной на ремнях.
росстань, росста́ньюшки — перекресток, пересечение дорог.
рытый (скамеечки-ти рыта бархата) — узорчатый.
рыть (Да он рыл-то ты кусочки по чисту́ полю) — бросать.
сагайда́к — лук, налучник.
самохи́ньской (самохиньской шелк) — то же, что шамаханский, из Шемахи, восточный.
сбру́да — принадлежности военной одежды, от собирать.
середа́ (Выходил на середу кирпичную) — передняя часть помещения с каменным полом.
ска́чный (скачный жемчужок) — то же, что скатный — крупный, круглый, ровный, точно скатанный.
скиныва́ть — скидывать.
скошева́ться (Как неверно собрание скошевалося) — образоваться, собраться.
скуде́ться (Подай... мне, нищему, подаяние — я уж очень скудеюся) — нуждаться.
собруня́ться (Ишше стал тогды Ильюшка собрунятисе) — облекаться в броню, в латы.
со́рма (сормы опасные) — перекат, порог в реке, поперечная гряда, мель; проток между озерами и болотами.
сосве́тный (слава сосветная) — всесветный.
сосла́льник — посланец.
спа́льчив (Ты не буди ты спальчив, буди милослив) — гневен.
спи́чечка — деревянный гвоздь в стене, на который вешают полотенце, платье и т. п.
сры́вочный бой — сшибка, отдельное столкновение.
ста́виться (Он не старится, да й лучше ставится) — становиться.
ста́вник — ставень, деревянный запор к окну.
стани́чник, станишник — разбойник.
стары́ньшина — старейшина.
стень лошадиная — то же, что степь, степ — хребет конской шеи, вдоль гривы.
столи́чник — доска в верхней части стола.
стре́льная башня — с которой стреляли.
ступе́нь (Шириною эта шлях-дорожичка... всего три ступня́) — шаг.
ступе́ньце (Одеваёт ступеньце на босу́ ногу́) — лапоть, домашние туфли без задка.
суго́н — погоня.
сыть (А ты волчья сыть) — корм, еда.
тасмя́ный (Накладыват уздицу тасмянную) — тесьмяный.
тать — вор.
тисовый (кроватка тисовая) — из тисового дерева.
тма (Силы по три тмы, по три тысячи) — десять тысяч.
то́ко — только.
торока́ (В торока вяжет палицу боёвую) — ремни или мешок для привязывания позади седла.
трипе́товый (А трунь на калики трипетова) — оборванный, в лохмотьях.
трунь — отрепье, лохмотье, обноски.
тумаши́ться (Не тумаши́тесь, мои малы́ детушки) — суматошиться, суетиться.
тусён (Ишше буду я как баран тусён) — тучен.
уве́тливый (слово уветливо) — приветливый.
уго́ристый (шо́ломя угористо) — волнистый.
удро́биться (Илья Муромец не удробился) — сробеть, испугаться.
ужахну́ться — ужаснуться.
ука́титый (на го́ру на укатисту) — вместо ока́тистый — крутой, обрывистый.
улива́ться слезами — обливаться.
уло́вное место — место, где встретились.
упа́дка (Он в гридню идет не с упадками) — упадок духа; не с упадками — смело, безбоязненно.
упаха́ть (Ничего не могли упахать с Никитушкой) — в значении одолеть.
упру́жинка — то же, что подпруга.
уры́вочный бой — в значении случайного боя, урывком.
ути́х (Как не днем-то не ночью да ути́ха нет) — успокоение.
уходи́ть (Ухожу я своёго то родна батюшка!) — погубить.
уча́ть — начать.
учёветвовать — учествовать, почтить.
фами́лия (а короля и всю его фамилию поставил к себе под руки) — семья.
фланк — вместо фланг — бок, сторона.
ха́йлище — огромная пасть.
хребету́нец — хребет.
цевьё (у палок цевья отломалися) — рукоять.
целова́льник — нанятый приказчик, который «целовал крест» на верной службе; наименование утвердилось за торгующими в кабаках.
чанжа́лищо — вместо чинжа́лищо — большой кинжал.
чембу́р (Связали... во крепки чембуры шелковые) — повод, уздечка.
черка́льский (черкальское седло) — черкасский, черкесский.
че́рнедь — чернь, простолюдины.
черни́зина — черное пятно.
чета́ (не моя чета) — ровня.
чота́ — см. чета́.
чули́каться — откликаться.
чумаки́-целовальники — продавцы казенного вина; см. целовальник.
шабёр — сосед.
ша́нцы — окопы.
ше́ймы — якорные канаты.
шело́мчат колпак — шлем.
шелуди́вый — покрытый струпьями, коростой.
шелы́га (шелы́га подорожная) — шалыга, плеть, кнут.
шемахи́льский — из Шемахи, восточный.
шиша́к — шлем.
шлях-доро́женька — тракт, торная дорога,
шо́ломя — холм.
шурмова́ть — в значении джигитовать, наездничать.
щепли́вый (походка у ней щепливая) — щегольской.
юла́велы — вместо уланове, улановья — ханский конвой в эпоху татарских нашествий.
ярлы́к — указ, грамота.
яры́га кабацкая — пьяница, шатун.
ясау́л — см. есаул.
я́сень (красно солнышко пекло у нас на я́сени) — ясное небо.
я́сок, яса́к — голос, условный звук.
я́фант — вместо яхонт.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ В ТЕКСТАХ[97]
Алеша, Алеша Попович, Попов, сын Попов, Поповский сын 86—88, 90, 177, 178—181, 307, 327—329, 377, 383—385, 387, млад 86, 287, Алешинька, Алешичка Попович сын 113, 179, Алешка 178. См. Олеша.
Апраксевна, душа княгиня 25, Апраксия, княгиня, Апраксе́я 86, 88, 89, 134, Апраксина, княгиня, Апраксина-королевишна, княгиня 137, 383, 384, 388, 390. См. Опраксея.
Арависькая гора 129.
Батый, Батый-царь, Батыевич, сын Батыевич 84, 85, 87—91, 327.
Белеюшко (конь Ильи Муромца) 172.
Бова-королевич 342, 343.
Борис-королевич, королевич сын 42, млад 112—115.
Борисьёвы, три брата, Борисовы, братьица 121, 122.
Бранские леса, Брянские, Брынские 20, 21, 27, 28, 355, 357, 358, 369, 376, 379—381, 386, 387.
Бурка, Бурка Вещий, косматый 335, 336, 363.
Ванька, енеральской сын 192, 193.
Ва́нюша, Ва́нюшко, боярский сын, богатырь 192, 193.
Василий Пьяница, Игнатьев 79, 83. См. Пьяница.
Васька Долгополый, Васька 177, 178, 245, 246. См. Долгополый Васька.
Вахрамеевна (мать Еруслана, сына Ильи Муромца) 345.
Веспасион (сибирский царь) 372.
Владимир-князь, Владимер, Владымир, Володимир, киевский, стольне-киевский, ласковый, солнышко, красно солнышко, красное солнышко свет, ласково солнце, славный, батюшко, свет, великий 16, 23—25, 29, 31, 37—40, 45—47, 55, 56, 64, 69, 74, 78—81, 83—85, 88, 89, 92—94, 97—100, 104, 105, 108, 112—115, 117, 120, 121, 124—127, 130, 131, 133, 134, 144—147, 150, 169—173, 176, 187, 198, 203, 209, 227—233, 238—240, 243—246, 249—251, 254, 255, 257—260, 262, 319, 320, 322—325, 327, 328, 330—332, 334, 336, 340, 355—361, 365, 366, 370, 372, 374, 379, 383—390, Влагодимер, князь 255, 259, Владимир Всеславьевич, солнышко Всеславьевич 355, 356, 361—368, 374. См. Сеславьев.
Волга 288.
Вольга Сеславьевич 10.
Воронеюшко, добрый конь 128.
Гришка Боярский, Боярский сын 177, 178.
Грязь Черная 32, 35, 38.
Дмитрий Александрович, князь 340.
Днепр 336, Днепр-река 43, 46, 336, батюшко 43.
Добрынин широк двор 222, Добрынина избушка 222, родна матушка 227, 260, Добрынине подворьицо 257.
Добрынькина родна матушка 258.
Добрынюшка 88, 179, 186, 187, 193, 194, 203, 204, 208, 220—222, 225—227, 230, 256, 285, 306, молодой 232, Микитич, Микитин сын, Микитинич, Микитинец, Микитинич молодой, Никитич, Никитич млад, Никитич сын, Никитин сын, Никитинич, свет Никитинич 116, 117, 123, 192, 203, 209, 210, 220, 222, 225, 227, 232, 236—238, 250, 251, 258, 264, 285.
Добрынюшкина матушка 258, 263, 264, родна матушка 257, 260, 263, 264, участь 226.
Добрыня 139, 142, 178—180, 183, 186, 187, 204, 209, 220, 226, 232. 285, Никитич, Никитич млад, сын Микитич 86, 87, 139, 140, 177, 179—181, 186, 230, 257, 327—329, 365, 377, 378, 383—385, 387, 388, боярин 367.
Долгополые, два брата 201, 203.
Долгополый Васька 245. См. Васька Долгополый.
Дон, тихий 308, Дон-река 288.
Дунай 203, сын Иванович 201, 203, Дунаюшко Иванович 123.
Дунай-река 89.
Дюк Степанович 307, 334—336.
Елейка 118. См. Илья.
Ердань-реченка 153, 154.
Еросо́лим 153, 154.
Еруслан, Еруслан Ерусланович 344, 345.
Ефросинья Яковлевна (мать Ильи Муромца) 313, 319.
Жидовская земля 178.
Залешана, мужики 24.
Збродовичи, семь братов 24.
Златыгорка (мать Сокольника) 183, 206, баба 183, 184, 187, 191, поленица 206.
Золотая земля 77, 124.
Иван Тимофеевич, Иван (отец Ильи Муромца), крестьянин 25, 313, 319, 357, 361, 375, 379.
Ивана два Ивановича 148.
Иванище, Иванищо, каличище, могучее, Иван 151, 153—155, 160, 332.
Ивашко Долгополый 186.
Идолище Поганое, хан, Идолищо, Идолишшо, поганое, проклятое, нечестивый, неверный царь, царишшо 133, 150—159, 169—171, 173—175, 327, 331—333, 378, 379, 389, 390. См. Издолище, Индолище, Одолище, Удолище.
Издолище, Издолищо, поганое 133, 134, 138, 140—142, 205, о трех головах 141. См. Идолище.
Илеюшкино несчастьице 189.
Илиа, Илия 357, 358, 361, 367. 368. См. Илья.
Илиа-пророк, Илья-пророк 357, 358, 361.
Илиин отец 357.
Ильина мать 362.
Ильюшины дороги гости 239.
Илья, Илья Муромец, Муровец, Мурович 9—29, 31, 32, 35, 38—41, 43—45, 47—49, 54, 57, 58, 66—68, 70, 74—76, 80—84, 89, 90, 103, 106—109, 115, 124, 127—131, 134, 137, 139, 143, 150—154, 156—162, 165, 167—177, 179—183, 192—194, 197—200, 207, 210—213, 216—221, 228, 230, 231, 233, 234, 236, 238, 240, 243—246, 249—252, 254—261, 263—267, 271, 272, 284—288, 291, 292, 294—297, 299—308, 313—316, 319—333, 336—345, 347, 349, 352, 355—358, 360—374, 375, 376—390, Иванович, сын Иванович, свет Иванович, Иванов сын 20—25, 31, 38, 121, 127, 129, 134, 138, 147, 172, 173, 175, 192, 218, 227, 244—246, 250, 251, 257—261, 265, 280, 283, 285, 348, 350—352, 360, 364, 366—370, 372, 373, 374, 377, 379, 384, 386, крестьянский сын 9—12, старый казак, казак, славный казак 35, 37—42, 44—48, 54, 57, 80, 83, 87, 88, 90—92, 98—111, 114, 115, 117, 122, 127, 131, 134, 137, 138, 154, 157, 159, 161, 167, 168, 171, 183, 187, 189—191, 204, 208, 210, 212—216, 219, 221, 222, 226, 228—237, 243—251, 262, 263, 272—274, 276, 280, 283, 308, славный и храбрый богатырь, сильный богатырь, большой богатырь, старая старыньшина, осударь 130, 178, 179, 192, 221, 222, 225, 227, 322, 324, 325, 330, 332, 346, 375, 384, старый старенькой 146, 147, Илейко, Илеюшка, Ильюша, Ильюшка, Илюха, Илюшенька, Ильюшунька 27, 55, 60, 63, 67—70, 86—89, 90, 91, 117, 119, 154, 156, 160, 182, 183, 188, 221, 222, 226, 227, 234, 237—240, 265, 266, 287, 291, 292, 297—299, 347, 355, 356, 360, 364, 369, 370, 377, 379, 384, 386. См. Елейка, Илиа, Муровец.
Индея, Индия, богатая 269, 273.
Индолище, Индолищо, поганое, проклятое 70—72, 75. См. Идолище.
Иоан Елефериевич (отец Ильи Муромца) 367.
Каин, Каин-царь, собака, собака-царь, Калинович 124—127, 130. См. Калин.
Калин, Калин-царь, Ка́лина, собака, собака-царь, злой, злодей, собака-злодей, проклятой, Калинович, злодей Калинович 77—83, 92—94, 97, 98, 107, 108, 111, 112, 129. См. Каин.
Кама 288.
Камчатка 278.
Каптяево, Каптево, сельцо 357, 360.
Карачаёва, деревня, Карачаево, село, Карачеево, Корочаево, Карачарово, Карачирово, Качарово 9, 20, 24, 31, 49, 56, 74, 170, 266, 272, 313, 322, 323, 325, 357, 360, 377, 379, 384, 386.
Карчага, реченька 15.
Качаровская славная реченька 266.
Кидош-город, град 42.
Киев, Киев-град, Кеив, славный, стольный, красен, крашен, красной 16, 20, 23, 25, 27—29, 31, 32, 37, 38, 41, 42, 44, 45, 49, 50, 54, 55, 64, 66, 69, 74, 75, 78—80, 82, 84, 85, 87—89, 94, 98, 100, 104, 110—114, 116, 117, 122, 124, 125, 129, 130, 132—134, 137, 138, 143—146, 150, 157, 158, 160, 161, 165, 167—170, 172, 174, 177, 178, 184, 185, 187, 188, 190, 194, 200—203, 208, 209, 226, 227, 232, 233, 238, 239, 243, 244, 250, 252, 258—260, 265, 266, 287, 299—302, 306, 319, 320, 322, 323, 330—332, 336, 337, 355, 356, 358—364, 365, 367, 368—372, 374—376, 379—389.
Кинешма 362, 363, 365.
Корела проклятая 269, 273.
Костянтин, царь 156, Атаульевич 161, 165, 169, Боголюбов, Боголюбович 155—157, 159, 160.
Кремль-город 267.
Кудреванко, Кудреванко-царь Кудреванович, Кудреван Кудреванович 142, 144, 146, 148.
Кудреванкова сила, силушка 143—149.
Кузютушка 292—294.
Кули́ково поле 91.
Кутузово, село, Кутузовы села 356, 370.
Лаптева, деревня 361.
Левонидов крест 32, 35, 38.
Литва 213—215.
Лоншек (сын Калина-царя) 79.
Магомет 345.
Мариинский переулок 250.
Маринка Кайдаловка 198.
Микита, Микитушка Романович (отец Добрыни Никитича) 220.
Миколая Моженьского святителя монастырь 271.
Микулов род 10, 315.
Могозея богатая 77.
Москва, каменна́, славная 194, 198, 200, 201, 267, 268, 306.
Москва, река 161.
Московское царство 267.
Муровец, Муромец, Мурович, Муромцова сила 27, 29, 299, 316, 360, 385. См. Илья.
Муром, город, Муром-град 9, 14, 20, 46, 49, 50, 56, 170, 266, 313, 322, 325, 355—357, 360, 362, 364, 365, 369, 370, 376, 377, 379, 380, 384—386, славный город, стольный 24, 74, 355, 361, 362, 367, 375, Муромль 31, 38, Муромьский город 266.
Муромски леса 288.
Непр, быстрый 77, Непра-река, Непрь-река, славная 68, 264. См. Днепр.
Никита (Добрыня Никитич) 90.
Никита Заолешанин, Никитушка 228, 229.
Николай, угодник божий 91.
Николай-чудотворец 368.
Одолище, поганое 150. См. Идолище.
Олеша, Олеша Попович 31, 113, 139, 203, 208, 249, Олешка Попович 251, Олешенька, Попович, поповский сын 126, 145, 186, 192, 193, 249, млад, блад 123, 145, 201, Олешенка Григорьевич 208. См. Алеша.
Омельфа Тимофеевна (мать Добрыни Никитича) 220, 222, 225, 227, 257, пречестна вдова 260.
Онтоний, монастырь спасёный 129.
Опраксея, княгиня, Опраксея, королевична, Опраксия, Опракса, Опраксеюшка 100, 122, 123, 126, 127, 145, 161, 162, 169, 171, 173, 187, 209, 232, 233. См. Апраксевна.
Орда 367, темная 112.
Пересмяка со племянничком 123.
Пересмякина племянник 262.
Подсокольничек 199—201.
Полкан, Полкан-богатырь млад 24, 287.
Почай-река 89.
Пьяница 83. См. Василий Пьяница.
Рассеюшка 306.
Рахматьич, разбойник 63. См. Соловей.
Рим 367.
Российское государство 267.
Россия 340.
Русская земля, земелюшка 320, 326, 328, 331, 332.
Русь, святая 27, 198, 200, 215, 216, 320, 326, 339, 373, 374.
Рязань, Рязань-город, Рязанюшка 220—222, 227.
Салтан, Салтан Салтанович, сын Солтанович, молодой, большой 142, 144, 146, 285, 286.
Салфа-река, Салфецкий крут бережок 218.
Самородина, река, Самородинка, речка 27, 29, 300. См. Смородина.
Самсон, Сампсон, Саксон, Самсон-богатырь, Колыбанович, Колыванович, Самойлович, Сильния 10, 24, 89, 90, 103—105, 109, 123, 139, 201, 327—329.
Саратовы леса 129.
Сартак (зять Калина-царя) 79.
Святогор, Святогор-богатырь 9, 12—14, 16—19, 315, 325—327.
Святогоров меч 13, 14.
Святые горы 13, 16, 18, 19, 325—327.
Себеж, Себеж-град, Себежин град 355, 357, 358, 361, 368, Себеж Сибирской 370.
Сеславьев, солнышко (князь) 41, 42. См. Владимир-князь.
Сибирское царство 369.
Сиверные горы 13.
Сивушко-белогривушко (конь) 69.
Смородина, Смородинка, река, речка-реченька 32, 35, 38, 53, 57, 299, 355—358, 363, 365, 369, 372, 376, 379—381, 386. См. Самородина.
Сокол-корабль, Соколик-корабль 284—287, 307.
Соколик 205. См. Сокольник.
Сокольник, Сокольничек, молоденький 183—185, 187—192, 205, 207. См. Соколик.
Сокольниково счастьице 189.
Соловей, Соловей-разбойник, вор-разбойник 20—25, 29, 32, 35, 39—41, 43—45, 48, 59, 63, 65, 73—75, 321—324, 343, 350, 351, 355—357, 360, 361, 363, 365—367, 369—372, 375—380, 381—383, 386—388, млад 24, Одихмантьев сын 32, 36, 39, 40, Рахманов, Рахманович, Рахматович, вор-Рахматович, Рохманьевич вор-разбойник 58, 63, 65, 70, 72, 74, 324, сын Будимеров 363—365, 367, Соловеюшко, Соловьюшко, Соловейко-разбойничек, Рахманов, Рахманович, Рохманьевич 27—29, 53—55, 57 58, 74, 75. См. Рахматьич.
Соловейкин род 29, Соловейкина дочь 28.
Соловьева молодая жена 22, Соловьевы дети 23, Соловьевичевы девять сынов 363—365, 367, Соловьево подворьице 54.
Соловьиное гнездышко, гнездо, жилище 36, 37, 72, 73, 376, 381, Соловьиные зятевья 36, 37, пожитки 388.
Соловьята 383.
Сорочинская гора 179—181.
Софея, церковь, Софии церковь 364.
Стенька Разин сын 308, Степан Разин 307.
Суздальцы, братья, два брата 139, 140, 142.
Сухан-богатырь сын Домантьевич 24.
Тальянская земля 215.
Таракашко (сын Батыя Батыевича) 84, 86, 87.
Тороп-слуга, Тороп слуга верный, богатырь 117, 372, 373, 374.
Тухман-царь 373, 374.
Удолище проклятое 71, 72, 75. См. Идолище.
Ульюшко (любимый зять Батыя Батыевича) 84, 86, 87.
Феодосей, монастырь спасёный 129.
Хапиловы, два брата 24.
Хвалынское море 284, 286, 307.
Царь-град 153—156, 161, 165, 166, 219.
Цицарские степи 177, 178.
Чернигов 26, 31, 32, 38, 252, 287, 378, 379, 382, 388, Чернигов-град 26, 27, 32, 38, 375—377, 380, 386, Черни́-город, Чернигород 49, 50, 56.
Черное море 84, 87.
Чиженец, город 49.
Чурила, Чурило 250, 336, Пленкович 123, 249, 334—336.
Чурилушка Пленкович, Чурилушко 249.
Юриш-Мариш-Шишмаретин 42.
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Андреев — Н. П. Андреев. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне, Л., 1929.
Астахова — Былины Севера, т. I. Мезень и Печора. Записи, вступительная статья и комментарий А. М. Астаховой. Под редакцией М. К. Азадовского, М. — Л., 1938; т. II, Прионежье, Пинега и Поморье. Подготовка текста и комментарий А. М. Астаховой. Под редакцией В. П. Адриановой-Перетц, М. — Л., 1951.
Библ. Ленина — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина.
Вс. Миллер. Очерки — Вс. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. I, М., 1897; т. II, М., 1910; т. III, М., 1924.
Гильфердинг — Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Изд. 4, т. I, М. — Л., 1949; т. II, 1950; т. III, 1951.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Григорьев — Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг., т. I, М., 1904; т. II, Прага, 1939; т. III, СПб., 1910.
Гуляев, 1939 — Былины и исторические песни из южной Сибири. Записи С. И. Гуляева. Редакция, вступительная статья и комментарии М. К. Азадовского. Новосибирск, 1939.
Гуляев, 1952 — Былины и песни южной Сибири. Собрание С. И. Гуляева. Под редакцией профессора доктора исторических наук В. И. Чичерова. Новосибирск, 1952.
Догадин — Былины и песни астраханских казаков, собранные А. А. Догадиным. Астрахань, 1911.
Иван Рябинин-Андреев — Былины Ивана Герасимовича Рябинина-Андреева. Подготовка текстов и примечания А. М. Астаховой. Статьи А. М. Астаховой и В. Н. Всеволодского-Гернгросса. Петрозаводск, 1948.
Инст. ист. — Институт истории Академии наук СССР, Ленинградское отделение.
Киреевский — Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. I—X, М., 1860—1874 (I, 1860; II, III, 1861; IV, 1862; V, 1863; VI, 1864; VII, 1868; VIII, 1870; IX, 1872; X, 1874).
Кирша Данилов — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Подготовка текста, статья и комментарии С. К. Шамбинаго. М., 1938.
Конашков — Сказитель Ф. А. Конашков. Подготовка текстов, вводная статья и комментарии А. М. Линевского. Под редакцией А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1948.
Кривополенова — М. Д. Кривополенова. Былины, скоморошины, сказки. Редакция, вступительная статья и примечания А. А. Морозова. Архангельск, 1950.
Крюкова — Былины М. С. Крюковой. Записали и комментировали Э. Бородина и Р. Липец. Редакция акад. Ю. М. Соколова. Т. I, М., 1939; т. II, М., 1941.
Леонтьев — Н. П. Леонтьев. Печорский фольклор. Предисловие, редакция и примечания В. М. Сидельникова. Архангельск, 1939.
Листопадов, 1945 — А. М. Листопадов. Донские былины. Ростов-на-Дону, 1945.
Листопадов, 1946 — А. М. Листопадов. Донские исторические песни. Ростов-на-Дону, 1946.
Листопадов, 1949 — А. Листопадов. Песни донских казаков. Под общей редакцией доктора филологических наук профессора Г. Сердюченко, т. I, часть I. Музгиз, 1949.
Лобода — А. М. Лобода. Русский богатырский эпос. Киев, 1896.
Марков — Беломорские былины, записанные А. Марковым. С предисловием проф. В. Ф. Миллера. М., 1901.
Марков, Маслов, Богословский — Материалы, собранные в Архангельской губ. летом 1901 г. А. В. Марковым, А. Л. Масловым и Б. А. Богословским. Труды Музыкально-этнографической комиссии, т. I, М., 1905.
Миллер — Былины новой и недавней записи из разных местностей России. Под редакцией профессора В. Ф. Миллера, при ближайшем участии Е. Н. Елеонской и А. В. Маркова, М., 1908.
Озаровская — О. Э. Озаровская. Бабушкины старины. Изд. 2-е, М., 1922.
Ончуков — Печорские былины. Записал Н. Ончуков. СПб., 1904.
Панкратов — Гребенцы в песнях. Сборник старинных, бытовых, любовных, обрядовых и скоморошных песен гребенских казаков. Собрал Ф. С. Панкратов. Владикавказ, 1895.
Парилова — Соймонов — Былины Пудожского края. Подготовка текстов, статья и примечания Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова. Предисловие и редакция А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1941.
Петр Рябинин-Андреев — Былины П. И. Рябинина-Андреева. Подготовка текстов, статья и примечания В. Базанова. Под редакцией А. М. Астаховой. Петрозаводск, 1940.
Пропп. Русск. героич. эпос — В. Я. Пропп. Русский героический эпос. Л., 1955.
Путилов — Песни гребенских казаков. Публикация текстов, вступительная статья и комментарии Б. Н. Путилова. Грозный, 1946.
Ровинский — Д. Ровинский. Русские народные картинки, I—V. СПб., 1881.
Русский фольклор, II — Русский фольклор. Материалы и исследования, II, М. — Л., 1957.
Рук. отд. ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом).
Русск. нар. поэтич. творчество — Русское народное поэтическое творчество, т. I. Очерки по истории русского народного поэтического творчества X — начала XVIII веков, М. — Л., 1953; т. II, кн. 1, Очерки по истории русского народного поэтического творчества середины XVIII — первой половины XIX века. М. — Л., 1955; т. II, кн. 2, Очерки по истории русского народного поэтического творчества второй половины XIX — начала XX века, М. — Л., 1956.
Рыбников — Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. 2-е изд., под редакцией А. Е. Грузинского, тт. I—II, М., 1909; т. III, М., 1910.
Савельев — А. А. Савельев. Былинный эпос в Приангарском крае. Известия Среднесибирского русского географического общества, т. III, вып. 3, Красноярск, 1928.
Соболевский — А. И. Соболевский. Великорусские народные песни, т. I. СПб., 1895.
Соколов — Чичеров — Онежские былины. Подбор былин и научная редакция текстов акад. Ю. М. Соколова. Подготовка текстов к печати, примечания и словарь В. Чичерова, М., 1948.
Соколовы — Б. и Ю. Соколовы. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915.
Тихонравов — Миллер — Н. С. Тихонравов и В. Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894.
Труды ОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы. М. — Л., IV, 1940; VI, 1948; VII, 1949.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Трофим Григорьевич Рябинин. С гравюры Л. Серякова
(Былины 6, 18, 26, 31).
Гаврила Леонтьевич Крюков. Фотография
(Былина 8).
Яков Евдокимович Гольчиков. Фотография
(Былина 9).
Иван Герасимович Рябинин-Андреев. С рисунка Т. Скитской
(Былина 13).
Максим Григорьевич Антонов. Фотография
(Былины 16, 41, напевы 6, 17).
Мария Дмитриевна Кривополенова. Фотография
(Былины 14, 20, напевы 5, 8).
Аграфена Матвеевна Крюкова. С рисунка Х. Г. Сайбаталова
(Былины 15, 21, 24).
Федор Тимофеевич Пономарев. Фотография
(Былина 29).
Федор Андреевич Конашков. Фотография
(Былина 33, напев 16).
Анна Михайловна Пашкова. Фотография.
(Былина 34).
Михаил Ананьевич Сказкин. Фотография.
(Текст 57).
Повесть о Илье Муромце и о Соловье-разбойнике. Запись в рукописном сборнике первой четверти XVIII века. Из собрания Ф. И. Буслаева (ГПБ)
Страница рукописного пересказа XVIII века былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике. Из собрания А. А. Титова (ГПБ)
Лубочная картинка середины XIX века. Из собрания ГПБ
Запись из сборника Кирши Данилова (ГПБ)
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги