Император под запретом. Двадцать четыре года русской истории

При Великой княгине-правительнице

Петербург ликовал. Девятого ноября 1740 года, в тот день, когда стало известным, что ненавистный всем Бирон устранен от власти, арестован, что кончилось его владычество, — столица была иллюминована.

Переворот произошел так быстро и так неожиданно, что никто вначале не хотел верить. К дворцу хлынули толпы народа, громко и восторженно выражая свою радость.

Никто не жалел жестокого и надменного временщика — человека, совершенно случайно достигшего почестей и знатности, «выскочки-иностранца», как называли ненавистного курляндского герцога. Народ плясал на площадях, незнакомые люди, встречаясь на улицах, обнимались, как друзья, и плакали — от избытка радости.

«Еще не было примера, — доносил своему правительству в тот же день французский посланник при русском дворе де-ла-Шетарди, — чтобы в здешнем дворце собиралось столько народа и чтобы весь этот народ обнаруживал такую неподдельную радость, как сегодня».

Надеялись и ждали, что новые люди, которые станут во главе управления, заведут новые порядки, что грозная «бироновщина» с доносами, пытками, опалами на невинных людей будет отменена, что жить станет легче в России, что страна вступит в новую, светлую, счастливую жизнь.

Рано утром 9 ноября 1740 года отправлены были гонцы ко всем министрам и сановникам — с приглашением прибыть в Дворцовую церковь для принесения присяги матери императора, принцессе Анне Леопольдовна, занявшей место Бирона. Собраны были ко дворцу и все находившиеся в Петербурге гвардейские полки.

Началась церемония присягания на верность Анне Леопольдовне, которая была тут же провозглашена великой княгиней всероссийской и правительницей государства до совершеннолетия императора-младенца. Министры и вельможи присягали в дворцовой церкви, гвардия — на площади перед дворцом. После присяги маленького венценосца поднесли к одному из окон дворца и показали народу и войску. Его приветствовали громким «ура!».

Спустя два дня после низвержения Бирона был объявлен первый указ за подписью Анны Леопольдовны как правительницы. Все лица, способствовавшие перевороту, были щедро награждены чинами, деньгами, поместьями, даже дорогим платьем, отнятым у Бирона. Начались новые назначения: «государь-родитель», принц Антон, назначался генералиссимусом русской армии; «первым в империи» после генералиссимуса велено быть графу Миниху; супруге Миниха, указывалось в манифесте, «первенство иметь пред всеми знатнейшими дамами, в том числе и тех иностранных принцев, которые состоят на русской службе». Вице-канцлеру Остерману пожалован был чин генерал-адмирала, причем ему повелевалось оставаться кабинет-министром; князю Черкасскому — чин великого канцлера; Головкину — вице-канцлера и кабинет-министра; камергеру графу Петру Салтыкову — звание генерал-адъютанта и чин действительного армейского генерал-лейтенанта; Ушакову, Головину, Куракину — Андреевский орден и т. д.

Кроме того, графу Миниху правительница пожаловала 100 000 рублей, серебряный сервиз и виртенбергское поместье Бирона, отнятое у последнего в числе другого имущества. Своей любимой фрейлине Юлиане Менгден Анна Леопольдовна подарила четыре дорогих кафтана Бирона и три кафтана его сына, мызу Остер-Пален и крупную сумму денег. Не менее крупную сумму получили граф Левенвольде и другие лица.

Одновременно с возвышением тех из прежних сановников, которых Анна Леопольдовна считала своими верными приверженцами, последовал целый ряд новых назначений, и новые лица стали теперь играть видную роль при дворе императора-малютки.

Эти назначения имели подчас курьезный характер. Так, например, некоторые камергеры и чиновники дворцовой конторы, не имевшие никакого понятия о военной службе и никогда ее не проходившие, переименовывались в генерал-адъютанты.

Среди вновь назначенных лиц, начавших играть роль при дворе, обращал на себя внимание и особенно вызывал зависть генерал-адъютант Дмитрий Антонович Шепелев. Сын простолюдина, он был сначала смазчиком придворных карет, а затем поступил в гвардию и благодаря своим способностям быстро стал возвышаться и дослужился до чина гофмаршала.

Другой вновь назначенный генерал-адъютант, Петр Федорович Балк, служил при императрице Анне Иоанновне чиновником в придворной конторе.

В генерал-адъютанты был возведен и барон Иоганн-Людвиг фон Люберас, который при Анне Иоанновне занимал должность обер-церемониймейстера.

Раньше все эти лица больше или меньше раболепствовали перед Бироном, льстили и поклонялись ему. Многие из них ему и были обязаны своей карьерой, были, как говорится, его креатурами. А теперь, с окончательным падением Бирона, они стали с таким же усердием преклоняться перед новой правительницей и ее супругом.

Во всех указах о новых назначениях говорилось, что данные лица «пожалованы рангом Его Императорским Величеством», т. е. малолетним Иоанном, которому шел третий месяц. Подписывались же указы Анной Леопольдовной «именем Его Императорского Величества».

Казалось бы, все должны были быть довольны. Между тем повторилась та же история, что при господстве Бирона: все были недовольны. Недовольны были и те, которых облагодетельствовала правительница за устранение Бирона, и те, которые почему-либо не попали в списки удостоенных благодарности. Весь двор, начиная с высших сановников и кончая последним лакеем, считал себя обиженным и обойденным.

Больше всех был недоволен Миних. Он оказался обманутым в своей надежде занять при новой правительнице такое место, какое занимал Бирон при Анне Иоанновне, и уж во всяком случае получить главенство над всей армией. Правда, в манифесте правительницы было сказано, что ему, Миниху, в государстве быть первым после принца Антона — но это были лишь почетные слова, не дававшие никакой власти. Генералиссимусом, т. е. главным начальником над всей армией, был назначен принц Антон, а главным министром, руководителем всех дел — Остерман.

Между Минихом и принцем Антоном началась раздоры: и тот и другой хотели властвовать над армией. Принц Антон стал жаловаться правительнице и при этом высказывал опасение, как бы хитрый фельдмаршал при помощи преданной ему горсти солдат не сделал с принцессой — теперь великой княгиней — то же, что сделал он с Бироном, причем ссылался на мнение, высказанное в этом отношении заточенным в Шлиссельбурге Бироном. Анна Леопольдовна испугалась и сильно охладела к Миниху, вследствие чего Миних 6 марта 1741 года подал в отставку. Он был убежден, что правительница, помня, какую услугу он оказал арестом Бирона, не примет отставки, будет просить остаться, наградит новыми почестями. Фельдмаршал, однако, ошибся: его отставка была принята и тотчас же объявлена войску.

В то время как во дворце заводились новые порядки, Бирон печально ждал своей участи в Шлиссельбурге. Он знал, что его решено отдать под суд, чувствовал и предвидел, что пощады ему и его приверженцам не будет. Раз он жестоко преследовал когда-то своих противников, то, конечно, противники расправятся и с ним не менее жестоко. Знал он также, что коль скоро утвердилось новое правительство, то ему, Бирону, не будет помощи даже со стороны тех, которые раньше делали вид, что преданы ему.

Действительно, против падшего регента было выставлено множество обвинений в «безобразных и злоумышленных» преступлениях, крупных и мелких. Следствие и суд длились долго, и только 18 апреля 1741 года обнародован был манифест «о винах бывшего регента герцога курляндского». Ему вменялись в вину захват обманом регентства, намерение удалить из России императорскую фамилию с целью утвердить престол за собой и своим потомством, небрежение к здоровью государыни, «малослыханные» жестокости, водворение немцев, усиление шпионства и так далее. Между прочим ему поставлено было даже в вину то, что, будучи лютеранином, он не ходил в свою кирку. За все вины Сенат приговорил бывшего регента к смертной казни четвертованием, но правительница, по настоянию Остермана и других, смягчила этот приговор лишением чинов, знаков отличия, имущества и ссылкой со всем семейством в отдаленный, почти совершенно отрезанный от мира сибирский городок Пелым, на расстоянии трех тысячи верст от Петербурга.

Бывший регент Российской империи был привезен в Пелым с женой, двумя сыновьями и дочерью, под конвоем капитан-поручика Викентьева, поручика Дурново и 12 солдат. С ссыльными приехали лютеранский пастор, два лакея, два повара и две женщины-прислуги. Для помещения Бирона с семейством был срочно построен близ Пелыма, на крутом берегу реки Тавды, в густой тайге, небольшой деревянный дом, обнесенный со всех сторон высоким забором. План этого дома начертил фельдмаршал Миних.

Надежды и упования, что с отстранением Бирона от власти и переходом регентства в руки принцессы Анны Леопольдовны все изменится к лучшему, не оправдались. От новой правительницы ждали новых законов, ждали улучшений в положении народа, ждали разных других преобразований, но в тщетном ожидании проходили дни, недели, месяцы…

Сама принцесса Анна Леопольдовна, или, как она стала именовать себя, великая княгиня Анна, от природы робкая, необщительная, застенчивая, совершенно незнакомая с делами управления, не обладала необходимыми для лица, стоящего во главе государства, качествами, в особенности силой воли и твердостью характера.

О личности Анны Леопольдовны сложились два разноречивых мнения: одни из современников считали ее очень умной, доброй, человеколюбивой, презирающей притворство, снисходительной, великодушной, милой в обхождении с людьми. Другие, напротив, упрекали ее в надменности, тупости, скрытности, презрении к окружающим ее, утверждали, что она посредственного ума, капризная, вспыльчивая, нерешительная, ленивая. Рассказывали, что она большую часть дня проводит за карточным столом или лежа на софе за чтением поэзии, мало заботясь о государственных делах. Передавали, что, одетая в простое спальное платье и повязав непричесанную голову белым платком, так как ей лень было заниматься туалетом, Анна Леопольдовна нередко по несколько дней сряду сидит во внутренних покоях своего дворца, часто надолго оставляя без всякого решения важнейшие дела, на которых требовалась ее подпись правительницы государства. Допускала она к себе лишь самых приближенных лиц, главным образом родственников любимой фрейлины Менгден и некоторых иностранных посланников, которых приглашала для карточной игры.

Сознавая свою неспособность решать сложные государственные дела, она говорила:

— Как бы я желала, чтобы сын мой вырос поскорее и начал сам управлять делами!

С первых же дней правления Анны Леопольдовны при дворе начались ссоры и распри между соперничавшими друг с другом царедворцами, велись интриги, а о самом малютке-императоре мало заботились, хотя все указы и распоряжения делались от имени Иоанна Антоновича. Всецело отданный на попечение фрейлины Менгден, младенец проводил все время в своих комнатах, и его редко и как-то неохотно показывали. Не показывали императора даже гвардии во время парадов и иностранным посланникам в дни торжественных выходов и представлений при дворе.

По этому поводу происходили иногда большие недоразумения. Один из посланников, маркиз де-ла-Шетарди, считал себя обиженным, что его не допускают к Иоанну Антоновичу, и, указывая, что он назначен посланником при дворе «его величества», требовал, чтобы ему было дозволено вручить полученные от французского короля документы самому императору или по крайней мере в его присутствии. Шетарди угрожал даже, что уедет из Петербурга, если ему не будет дана возможность представиться самому императору-малютке. После длинных по этому поводу переговоров правительство Анны Леопольдовны наконец согласилось.

К назначенному дню младенца, одетого в парадное платье, вынесли на руках в большой зал дворца. Там были собраны все министры и вельможи. Императора усадили в кресло, и маркиз Шетарди, окруженный всеми членами французского посольства, сказал непосредственно по адресу Иоанна Антоновича небольшую речь, а затем передал полученные документы, которые приняла «от имени его величества» Анна Леопольдовна.

Другой посланник — австрийский, маркиз Ботта — указывая правительнице, что положение ее опасное, что в народе, в особенности в гвардии, растет неудовольствие, говорил:

— Ваше высочество, вы на краю пропасти. Ради Бога, спасите себя, спасите сына и мужа!

Но все это было напрасно: Анна Леопольдовна не изменила ни своих привычек, ни своего образа жизни.

Вообще Анна Леопольдовна не предпринимала ничего, что бы могло упрочить ее положение. Она не замечала, как растет к ней ненависть, не знала о том, что повсюду открыто ропщут, что правительница окружает себя преимущественно иностранцами, что «проклятые немцы» захватывают власть в свои руки, что никаких законов на пользу народа и в облегчение его тяжелого положения не издается. Не подозревала Анна Леопольдовна и того, что у нее имеется опасная соперница в лице цесаревны Елизаветы Петровны, которая только и ждет момента, чтобы занять ее место.

Двенадцатого августа 1741 года Петербург украсился флагами: столица праздновала день рождения императора Иоанна Антоновича, вступившего во второй год жизни.

При дворе был траур по покойной императрице Анне Иоанновне: год со дня кончины еще не прошел. Но на этот день траур был снят.

Во всех петербургских церквах с утра шла торжественная служба. В полдень на площади перед Зимним дворцом состоялся парад находившимся в столице войскам, а затем в самом дворце — прием духовенства, министров, высших военных и гражданских чинов, посланников, а также и знатных дам.

Все были одеты и настроены по-праздничному.

В этот раз уже поневоле пришлось Анне Леопольдовне, согласно принятому обычаю, выйти к собравшимся в большой зале сановникам; рядом с ней дежурная фрейлина несла на руках малютку-императора. На него была надета Андреевская лента. За правительницей и императором следовали принц Антон-Ульрих и разные придворные чины.

В числе явившихся для поздравления была и цесаревна Елизавета Петровна, которая одной из первых подошла к сидевшим на возвышении в золоченых креслах Иоанну Антоновичу и Анне Леопольдовне с установленным придворным церемониалом того времени низким поклоном.

Начались обычные приветствия и поздравления, которые принимала правительница от имени императора, с недоумением сидевшего в большом золоченом кресле на возвышении и с любопытством глядевшего на собравшуюся толпу сановников, длинной вереницей проходивших перед ним.

Молодой поэт Ломоносов, только начинавший приобретать тогда известность своими стихами, написал по случаю дня рождения Иоанна Антоновича длинную торжественную оду, в которой, обращаясь к императору, выражался так:

Дальше — «целуя ручки, что к державе природа мудра в свет дала», Ломоносов предсказывает, что они

Затем, обращаясь к ножкам младенца-императора, «что лобзать желают давно уста высоких лиц», поэт пророчествовал:

Вечером Петербург был роскошно иллюминован, а во дворце опять собрались знатнейшие сановники и вельможи с женами и дочерьми.

М. В. Ломоносов.

Никто из приближенных к правительнице еще тогда не думал, что дни царствования маленького императора сочтены, что совершается последнее празднество в честь Иоанна III. А тот же Ломоносов в написанной спустя несколько недель второй оде на «первые трофеи Иоанна III и на победу над шведами 23 августа 1741 г.», заявлял:

Меньше всего думала об опасности беспечная Анна Леопольдовна, не подозревавшая, что под искренним на вид ликованием по поводу годовщины рождения младенца-императора у многих из собравшихся сановников скрывалась ненависть к «Брауншвейгской фамилии», как называли всю родню принца Антона-Ульриха, и готовность примкнуть к перевороту, который положил бы конец «царствованию иноземцев».

«Кто имеет какое-нибудь дело к правительнице Анне Леопольдовне, тот должен обратиться к фрейлине ее высочества, баронессе Юлиане Магнусовне Менгден. Без нее никакое дело правительницей не только не решается, но даже не рассматривается».

Такое мнение сложилось среди сановников и вельмож. И действительно, баронесса Менгден играла в царствование Иоанна Антоновича видную роль, и без ее посредничества не обходилось ни одно событие.

Император Иоанн Антонович.

Юлиана Менгден была дочь знатного лифляндского помещика. Когда в 1736 году императрица Анна Иоанновна пожелала иметь между придворными фрейлинами дочерей лифляндских дворян, одними из первых были вызваны в Петербург Юлиана Менгден и ее сестра Анна-Доротея. Юлиане было тогда 16 лет. Императрица назначила ее фрейлиной к своей племяннице Анне Леопольдовне, которая была ее ровесницей. Принцесса очень привязалась к своей фрейлине, сделала ее своей подругой, делилась с ней всеми горестями и радостями, поверяла ей все свои тайны.

Выросшая в поместье своего отца барона Магнуса-Густава фон Менгден, Юлиана, как и вообще дочери лифляндских дворян того времени, получила очень скудное образование. Ее враги насмешливо утверждали, что она умела только «болтать на французском наречии и печь немецкие кюммель-кухены», т. е. особые пирожные. Но она была ловкая, хитрая и сумела всецело завладеть принцессой, стать необходимым для нее человеком.

Однажды во время торжественного приема у императрицы принцесса Анна Леопольдовна, которой было тогда всего 16 лет, обратила внимание на молодого саксонского и польского посланника, графа Линара, который ей очень понравился. Принцесса пожелала познакомиться с красавцем-посланником и написала ему записку, которую передала по назначению ее фрейлина, Юлиана. После этого между графом Линаром и принцессой, при посредстве той же Юлианы, началась оживленная переписка, и принцесса уже мечтала о том, что граф Линар будет ее женихом. Но императрица Анна Иоанновна резко отвергла эту мысль, устранила воспитательницу принцессы, госпожу Адеркас, допустившую переписку между Анной Леопольдовной и посланником, и решительно заявила:

— Моя племянница — девица царской крови и может выйти замуж только за принца или герцога. Принцессам не полагается самим выбирать себе женихов. И я, по совету моих министров и по указанию дружественного нам австрийского двора, уже наметила для нее жениха: Анна выйдет замуж за сына герцога Брауншвейг-Люнебург-Вольфенбюттельского, принца Антона-Ульриха.

Анна Леопольдовна скрепя сердце подчинилась этому решению, резко осуждая министров за то, что из-за них должна выйти замуж за человека, которого она не любит.

Действительно, застенчивый, робкий, неловкий, очень ограниченный, невзрачный на вид, сильно заикавшийся, Антон-Ульрих не мог нравиться принцессе. Но вопрос о том, что именно он должен быть «суженым» Анны Леопольдовны, был решен императрицей уже давно. Принц еще десятилетним мальчиком прибыл в Россию, и его нарочно воспитывали вместе с принцессой Анной, в надежде, что между ними установится прочная привязанность. Надежды эти не оправдались. Анна возненавидела принца-заику. Тем не менее, согласно воле императрицы, брак молодой пары состоялся 14 июля 1739 года, а 23 августа 1740 года у принцессы родился сын — первенец, нареченный именем Иоанн в честь своего прадеда, царя Иоанна Алексеевича.

Граф Линар, которому в свое время предложено было уехать из России, вернулся в Петербург только после смерти Анны Иоанновны, когда Анна Леопольдовна уже была замужем за Антоном-Ульрихом и стала правительницей. Тогда у нее и возникла мысль выдать замуж за графа свою любимицу Юлиану Менгден, на что со стороны той последовало полное согласие.

Когда, после падения Бирона, бразды правления перешли к Анне Леопольдовне, Юлиана сразу заняла первое место при дворе, почти совершенно отстранив правительницу от государственных дел.

Иоанн Антонович тоже всецело был отдан на попечение фрейлины Менгден. Дверь ее собственной комнаты выходила в спальню венценосного малютки. Без разрешения фрейлины никто не допускался к императору, без ее разрешения его никому не показывали. Кормилица императора, весь штат прислуги при нем — все были подчинены фрейлине.

Слабовольная правительница подпадала все больше и больше под влияние своей любимицы, дня не могла прожить без нее, большую часть времени проводила в ее обществе, следовала всем ее советам. Фрейлина же под предлогом болезненного состояния правительницы старалась, чтобы Анну Леопольдовну поменьше тревожили государственными вопросами и, с согласия последней, решала сама многие дела.

Принц Антон-Ульрих был очень недоволен тем влиянием, которое имела фрейлина на его жену, и между ним и Юлианой Менгден происходили нередко ссоры. Недоволен он был и тем положением, которое занял при дворе граф Линар, которому Анна Леопольдовна оказывала особые почести: уговорила перейти на русскую службу, сделала своим обер-камергером.

Как-то раз Линар намекнул, что напрасно Анна Леопольдовна довольствуется скромным титулом правительницы, что ей следовало бы возложить на себя корону и объявить себя императрицей, по крайней мере до тех пор, пока ее сын станет совершеннолетним. То же самое повторили потом граф Левенвольде и министр Головкин. Анна Леопольдовна поддалась этим советам и даже велела заготовить соответственный манифест, намереваясь объявить его в годовщину дня своего рождения. И фрейлина Менгден, и граф Линар, и многие другие приближенные к правительнице были убеждены, что провозглашение Анны Леопольдовны императрицей не вызовет никаких волнений, а между тем укрепит их положение.

Но в числе лиц, близких ко двору, был один, который считал осуществление этого проекта очень опасным и предвидел возможность падения всей Брауншвейгской фамилии.

Этот человек был Остерман.

Граф Андрей Иванович Остерман.

Как при Анне Иоанновне место первого советника, вдохновителя всех указов и распоряжений занимал немец-курляндец Бирон, так при Анне Леопольдовне таким вдохновителем явился немец-вестфалец граф Андрей Иванович Остерман.

История жизни этого человека, игравшего видную роль в судьбе императора-малютки, не лишена интереса.

В семье лютеранского пастора в местечке Бохуме в германской Вестфалии в 1686 году родился мальчик, которому, по обычаю, принятому у лютеран, дали двойное имя Генрих-Иоганн.

Когда мальчик подрос и стал юношей, отец поместил его в университет в Иене. Там юный студент поссорился с одним из товарищей, вызвал его на дуэль и ранил. Опасаясь наказания, он бежал в Амстердам, где в то время адмирал Крюйс, по поручению императора Петра I, набирал людей для службы в России. Юноша нанялся в числе других и поехал в Россию, где он думал занять скромное место учителя немецкого языка. Но судьба готовила ему более высокое положение. Быстро научившись по-русски, юноша как-то случайно обратил на себя внимание Петра, приобрел его доверие, и царь назначил его сначала переводчиком Посольского приказа (как тогда называлось ведомство иностранных дел), а затем секретарем этого учреждения.

Этот юноша был Генрих-Иоганн Остерман, который в России стал именоваться Андреем Ивановичем.

Ловкий, умный, сообразительный, он сумел приобрести расположение Петра. Царь стал ему поручать разные дипломатические дела и за удачное их выполнение дал ему звание вице-президента Коллегии иностранных дел. С вступлением на престол императрицы Екатерины I Остерман возвысился до ранга вице-канцлера, а когда императрицей стала Анна Иоанновна, он был в числе тех, которые советовали ей порвать условия, предъявленные Верховным тайным советом, и объявить себя самодержавной императрицей. Анна Иоанновна, ценя советы Остермана, наградила его графским титулом. С прибытием в Петербург Бирона Остерман стал одним из его близких друзей и советников во всех важнейших государственных делах. А когда, в виду приближения смерти Анны Иоанновны, возник вопрос, кого из сановников предложить умирающей императрице в качестве регента при малолетнем Иоанне Антоновиче, Остерман предложил составить бумагу, что «вся нация желает Бирона иметь регентом», и эта бумага, за подписью всех важнейших сановников, была представлена Анне Иоанновне.

Однако Остерман далеко не был полным сторонником Бирона во всех его мероприятиях, а когда наступило царствование Иоанна Антоновича и Бирон начал притеснять принцессу Анну Леопольдовну, Остерман занял сторону последней. И с падением Бирона он поэтому сохранил прежние звания и обязанности и сделался при дворе Анны Леопольдовны одним из самых первых и самых важных сановников.

Хитрый и изворотливый, Остерман всегда старался избегать всего, что могло навести на него неудовольствие. Если приходилось разрешать какой-нибудь щекотливый и сомнительный вопрос, при котором требовалось его решающее мнение, он притворялся больным, заявлял, что у него страшные колики, не являлся в совещание по такому вопросу и отказывался ставить свою подпись под нужными бумагами под предлогом, что у него «скрутило пальцы». И этим путем он не раз избегал опасности.

Зная о ссорах и интригах враждующих при дворе правительницы партий, Остерман пытался умиротворить всех, но в то же время как хитрый и умный дипломат старался постепенно очистить двор от всех тех лиц, на преданность которых он не рассчитывал.

С принцем Антоном Остерман старался сблизиться и в то же время прилагал усилия, чтобы отстранить от правительницы вице-канцлера Головкина, который становился ближайшим советником Анны Леопольдовны и, в свою очередь, стремился оттеснить Остермана.

Отличаясь большим умом и политической дальновидностью, Остерман сообразил, что положение маленького Иоанна Антоновича очень шаткое. Особенную опасность он предвидел со стороны цесаревны Елизаветы Петровны и ее приверженцев. Цесаревна часто бывала при дворе, делала вид, что очень дружна с Анной Леопольдовной, что предана ей и императору. Но Остерман ей не доверял. «Не может, — считал он, — цесаревна равнодушною быть к тому, что престол занят дальними родственниками Петра, в то время как она, дочь великого царя, совершенно отстранена». Он окружил ее шпионами, которые доносили ему о каждом шаге цесаревны, о том, где и у кого она бывает и кто у нее бывает, старались узнать, о чем разговаривает цесаревна с тем или другим из бывающих у ней лиц, какие у нее намерения и т. п.

Между рекой Мойкой и Лебяжьим каналом, недалеко от берега Невы, в глубине большого сада стоял один из дворцов, построенных при Петре Великом. В этом дворце жила цесаревна Елизавета Петровна с небольшим штатом прислуги.

Цесаревна жила уединенно, редко показывалась при дворе малолетнего императора и предпочитала кружок своих приближенных. То были: братья Алексей и Кирилл Разумовские, братья Александр и Петр Шуваловы, их двоюродный брат Иван Шувалов, Михаил Воронцов, Василий Салтыков, родственники цесаревны Скавронские, Ефимовские, Гендриковы и др. Все эти лица — ревностные сторонники цесаревны — собирались часто у нее по вечерам, то играли в карты, то слушали пение любимца цесаревны Алексея Разумовского, то проводили время в оживленной беседе, в которой живое участие принимала сама хозяйка дома. Такие собрания продолжались иногда до поздней ночи.

Днем цесаревна часто ездила в гвардейские казармы, в особенности Преображенского полка, давала нередко солдатам деньги, крестила их детей, делала подарки и вообще видимо старалась приобрести себе их расположение, привязанность и любовь. Во дворец Елизаветы был открыт доступ не только офицерам гвардии, но и рядовым. И как офицеры, так и солдаты гвардии очень любили цесаревну и мечтали о том, что она станет императрицей. Однажды гвардейцы толпой окружили цесаревну в прилегающем к ее дворцу Летнем саду со словами: «Матушка, мы все готовы и только ждем твоих приказаний, что наконец велишь нам». Цесаревна испуганно ответила им усиленной просьбой молчать и не губить ни себя ни ее.

С правительницей Анной Леопольдовной цесаревна жила дружно, старалась показывать свою преданность малютке-императору и привязанность к нему. Правительница была убеждена в искренних чувствах цесаревны и, между прочим, с гордостью показывала ленточки, которые цесаревна собственноручно пришила к одежде маленького венценосца.

В числе лиц, приближенных к цесаревне и постоянно у нее бывавших, был Герман Лесток, родом француз, хотя родился он в Ганновере, в Германии, где отец его, переселившийся из Франции, был сначала цирюльником, потом хирургом.

Граф Герман Лесток.

Лесток приехал в Россию еще при Петре Великом, попал в медики к императрице Екатерине I, но в 1718 году был сослан Петром в Казань за распускание обидных слухов про царя.

С воцарением Екатерины I Лесток был возвращен в столицу и назначен медиком к шестнадцатилетней тогда цесаревне Елизавете. Цесаревна очень любила веселого, жизнерадостного француза-доктора, а он в свою очередь искренно предан был цесаревне. Ненавидя немцев, стоявших у власти, Лесток старался внушить Елизавете мысль, что если она пожелает объявить себя императрицей и устранить от престола Иоанна Антоновича и всю Брауншвейгскую фамилию, то встретит в этом со стороны Франции и Швеции поддержку. Он предлагал свое посредничество и вошел с этой целью в переговоры с французским посланником в Петербурге. В то же время Лесток нарочно сблизился с офицерами гвардейских полков, поддерживал в них любовь к дочери великого Петра, намекал в разговорах с ними на те выгоды, которые приобретет гвардия, если Елизавета станет императрицей, и осторожно подготовлял государственный переворот в пользу Елизаветы.

Остерман узнал о планах Лестока от доносчиков, которыми он окружил двор цесаревны Елизаветы. Он предостерегал правительницу, предлагал принять разные меры, но последняя не обращала внимания на предостережения, считала их выдумкой и ко всем советам и увещаниям Остермана оставалась глухой.

Однако Остерман не переставал увещевать правительницу, настаивая на важности своих подозрений, и предлагал Анне Леопольдовна выдать замуж Елизавету за старшего брата принца Антона, чтобы этим способом удалить ее из Петербурга. Осуществить этот проект не удалось: цесаревна наотрез отказалась, повторяя то, что говорила и раньше, при Анне Иоанновне: что никогда замуж не выйдет.

Кроме Остермана, и другие предостерегали правительницу о грозившей Иоанну Антоновичу опасности со стороны Елизаветы Петровны и ее приверженцев, а граф Левенвольде старался убедить Анну Леопольдовну заточить цесаревну в монастырь.

Анна Леопольдовна и слышать не хотела. Она не доверяла доносам на Елизавету.

В то же время она опасалась, что привлечение цесаревны к ответственности может дать повод к волнениям в гвардии, которая, вероятно, пожелала бы заступиться за цесаревну.

Недалеко от дворца цесаревны Елизаветы, в большом барском доме жил французский посланник в России маркиз де-ла-Шетарди. Он приехал в Россию еще при императрице Анне Иоанновне. Французским правительством ему было дано поручение повлиять на императрицу и ее правительство, чтобы они поддержали Францию в распре, возникшей между Австрией, где недавно вступила на престол императрица Мария Терезия, и Францией, где царствовал король Людовик XV. Но Шетарди встретил в Петербурге в лице Бирона и его приверженцев противников. Вообще почти все немцы, властвовавшие при русском дворе, были на стороне Австрии. Со смертью Анны Иоанновны они, как и державшие их сторону русские сановники, оставшись у власти, продолжали поддерживать австрийские интересы и готовы были помочь Австрии в случае войны с Францией.

Людовик XV, король французский.

Бывая в домах многих сановников и вельмож и перезнакомившись с офицерами гвардии, Шетарди убедился, что Анна Леопольдовна, ее муж и вообще вся Брауншвейгская фамилия далеко не пользуются общими симпатиями. До него стали доходить слухи, что многие недовольны правительницей и ее советниками и что большими симпатиями пользуется цесаревна Елизавета, которую многие предпочли бы видеть на троне вместо малолетнего Брауншвейгского принца.

В это время к Шетарди обратился врач цесаревны Лесток. Он стал рассказывать посланнику, что Елизавета очень любит Францию, что предана ей, и в заключение намекнул, что родина посланника приобрела бы в цесаревне несомненно верную союзницу, если цесаревна станет русской императрицей. Но для этого необходима поддержка со стороны французского правительства.

После этого разговора Шетарди решил объясниться с самой цесаревной, которая тоже уверила его в своих добрых чувствах к Франции.

Шетарди счел своим долгом сообщить об этом французскому правительству. Но оттуда посланнику ответили, что «пока император Иоанн Антонович жив, не может быть и речи о претензиях Елизаветы Петровны на российский престол».

Однако этот ответ не смутил Шетарди. Сам он был другого мнения. Он успел узнать, частью через Лестока, частью через других лиц, что в гвардии только и ждут того момента, когда цесаревна позовет войско, чтобы добыть себе престол. Знал он также, что Швеция тоже охотно встретила бы воцарение Елизаветы Петровны в надежде вернуть завоеванные Петром Великим области и что в этих видах шведское правительство не прочь поддержать цесаревну. Между Шетарди и шведским посланником в Петербурге, Нолькеном, начались по этому поводу переговоры, которые велись в строгой тайне.

Отнюдь не питая вражды к малютке-императору, не имевшему, конечно, понятия о том, что творится вокруг него, Шетарди, Нолькен и Лесток решили во что бы то ни стало лишить престола Иоанна Антоновича: первые — усматривая в этом пользу для своей родины, последний — желая возвысить цесаревну.

Между Шетарди и Нолькеном решено было, что шведы начнут войну против России, объявив в особом манифесте русскому народу, что вступают в русские пределы только ради избавления «достославной русской нации от тяжкого чужеземного притеснения и сохранения со шведами доброго соседства».

Но так как шведское правительство имело в виду исключительно выгоды Швеции, то оно, прежде чем двинуть свои войска, желало обеспечить себя обещанием со стороны Елизаветы Петровны, что, в случае успеха оказанной ей поддержки, Швеции будут возвращены некоторые области, завоеванные Петром Великим, и что шведам дано будет соответственное вознаграждение за военные расходы. Елизавета Петровна такого обещания дать не решалась. Все же шведскому посланнику удалось заручиться письменным обещанием двух близких к цесаревне лиц — Воронцова и Лестока, опасавшихся, что иначе Швеция откажется оказать свою поддержку Елизавете.

Французское правительство, во главе которого стоял кардинал Флери, бывший воспитатель короля Людовика XV, получив новые донесения посланника и учитывая выгоды, которые может принести Франции свержение Брауншвейгской фамилии и удаление сановников, поддерживавших Австрию, решило помочь осуществлению проекта Шетарди. С этой целью посланнику была передана из Парижа крупная сумма денег.

Несмотря на то что за Шетарди усердно следили шпионы Остермана, он все же вел регулярные переговоры с цесаревной, частью непосредственно, частью через Лестока, стараясь уговорить Елизавету совершить свержение с престола малютки-императора и занять его место.

Сам Шетарди, тщательно обсудив все, решил, что в назначенный для этого день, когда Швеция начнет войну, цесаревна во главе преданной ей гвардии должна арестовать Иоанна Антоновича, его родителей и всех сторонников. Шетарди представил даже список лиц, которых надлежало арестовать прежде всего.

Согласно составленному плану, шведский король Фридрих I, подстрекаемый французским правительством, 3 июня 1741 года объявил войну России, и шведские войска двинулись в русские пределы, но на первых порах потерпели поражение. Русская армия под предводительством фельдмаршала графа Петра Петровича Ласси одержала победу под Вильманстрандом. Надежда цесаревны на помощь со стороны шведов стала вследствие этого ускользать. Но счастливое стечение обстоятельств и смелость Елизаветы Петровны пришли ей на помощь как раз в тот момент, когда сведения об ее сношениях с маркизом Шетарди дошли до Остермана и цесаревне угрожало заточение в монастырь.

— Ваше высочество, мне доносят, что у цесаревны Елизаветы Петровны опять устраиваются какие-то тайные совещания… Я боюсь, что…

— Ах, граф, вы все насчет Елизаветы. Я уверена, вы ошибаетесь. Елизавета так мила, так любезна со мною, так предана мне, что все это очевидно только измышление ее врагов, которые хотят меня поссорить с цесаревной…

— Нет, ваше высочество, я имею верные сведения и знаю, что между французским посланником маркизом де-ла-Шетарди и медиком цесаревны Лестоком ведутся какие-то тайные переговоры. Больше даже: мне известно, что у них составлен заговор против вас… И если мы не примем необходимых мер, то потом будет поздно…

Такой разговор происходил между Остерманом и Анной Леопольдовной в один из ноябрьских дней 1741 года.

По настоянию Остермана в этот раз правительница решила сама переговорить с цесаревной и во время назначенного в этот вечер приема при дворе позвала ее к себе в комнату.

Разговор происходил наедине. По одним сведениям, Елизавета так твердо уверяла правительницу в неосновательности подозрений, так сильно возмущалась возведенными на нее подозрениями, что в конце разговора обе они расплакались и Анна Леопольдовна просила даже прощения у Елизаветы. По другим же сообщениям, разговор носил острый характер и Анна Леопольдовна настаивала на том, чтобы Елизавета не принимала у себя французского посланника Шетарди и порвала связь с доктором Лестоком — двумя лицами, которые, по справкам Остермана, подготовляли заговор. Елизавета ответила на эти требования отказом. «Мне неудобно сказать Шетарди, чтобы он не бывал у меня.

Если же ваше высочество не желает, чтобы он меня навещал, велите ему это сами сказать». Но Анна Леопольдовна, в свою очередь, нашла неудобным обращаться с таким предложением к Шетарди, так как это могло быть сочтено за обиду, нанесенную правительству Франции, представителем которого являлся французский посланник. Затем Анна Леопольдовна намекнула еще, что у нее имеются сведения, будто Елизавета находится в переписке с неприятельской армией шведов и что доктор Лесток от имени цесаревны ездит часто к Шетарди, передает через него письма и т. д.

— Я с неприятелем отечества моего никаких корреспонденций не имею, — отвечала Елизавета Петровна, — а о том, ездил ли Лесток к французскому посланнику, я его спрошу и, что он мне донесет, то вам объявлю.

На этом и окончился разговор, который убедил Елизавету, что Остерман и другие знают об ее планах, замыслах, надеждах, что тайна ее открыта.

Приехав к себе во дворец, цесаревна сообщила содержание разговора своим друзьям и приверженцам: Воронцову, Разумовскому, Шувалову и Лестоку. Те решили, что раз план открыт, медлить нельзя, нужно тотчас приступить к делу — аресту правительницы, иначе Елизавета рискует сама быть арестованной и заточенной в монастырь.

Елизавета в ответ на это предложение представила им всю опасность предприятия: ведь в случае его неудачи ей и ее приближенным грозило вечное заточение, быть может даже казнь.

Воронцов сказал ей в ответ:

— Подлинно, это дело требует немало отважности, которой не сыскать ни в ком, кроме крови Петра Великого.

Вместе с тем сторонники Елизаветы указывали, что предстоит отправка на войну со шведами преданного цесаревне гвардейского полка. Раз этот полк уйдет из Петербурга, некому будет поддержать цесаревну в ее опасном замысле.

Елизавета понемногу сдалась на доводы окружающих и, еще раз посоветовавшись с Шетарди, решила осуществить задуманное в одну из ближайших ночей.