Империя Габсбургов

Несчастливая императрица: «Мы все умрем страшной смертью…»

…За два года до наступления XX столетия респектабельная и вполне благополучная Европа содрогнулась от неслыханного злодеяния, совершенного в самом тихом и миролюбивом ее уголке. Острие напильника безжалостно вошло в сердце женщины, спокойно прогуливающейся сентябрьским утром 1898 года по берегу Женевского озера. Чья злая воля направляла руку убийцы, неизвестно, но по странной иронии судьбы его жертвой сделалась самая красивая женщина Европы, австрийская императрица Елизавета Баварская.

Кто она, эта женщина, жена одного из самых могущественных правителей своего времени, не желавшая жить рядом со своим любящим супругом, австрийская императрица, не любившая Вену, немка, заставлявшая свою дочь говорить по-венгерски? Кто она, странная, эксцентричная, писавшая стихи, называвшая себя шекспировской Титанией, оставшаяся в истории под своим детским прозвищем Сиси (нем. Sisi)? Чем больше она сторонилась общества, тем больше взглядов притягивала, и вот уже второе столетие не умолкают голоса, на все лады обсуждающие ее жизнь, судьбу и гибель.

Второго декабря 1848 года началась новая глава в истории Австрийской империи — эпоха Франца Иосифа, продлившаяся 68 лет.

Эрцгерцог Франц родился 18 августа1830 года и стал первым внуком престарелого императора, имевшим законные права на престол. Теперь император мог быть спокоен — наследование по мужской линии было обеспечено (хотя Фердинанд и был женат на сардинской принцессе Марии Анне, надежд на наследника здесь не было никаких).

Отец Франца Иосифа, эрцгерцог Франц Карл, был достаточно незначительной и заурядной фигурой. Многими своими качествами, как, впрочем, и самим престолом, Франц Иосиф был обязан матери, баварской принцессе Софии. Эта умная и чрезвычайно энергичная женщина, «единственный мужчина в императорской фамилии», мечтала возвести сына на императорский престол.

Мальчик рос красивым и здоровым. К счастью, с кровью матери он не унаследовал тех душевных заболеваний, которые явились причиной многих трагедий в баварском правящем доме Виттельсбахов. Франц получил в детстве хорошее воспитание и образование. У него был талант к языкам: он превосходно говорил по-французски и по-итальянски, хорошо знал венгерский и чешский языки. София, набожная католичка, воспитывала своих четырех сыновей в религиозном духе. Однако Францу не была свойственна глубокая внутренняя религиозность. Все мистическое было чуждо его трезвой, рассудительной натуре. И в людях он ценил прежде всего ясность, простоту и естественность. Искусство, поэзия, музыка играли небольшую роль в его образовании. Это определило во многом отсутствие высоких духовных интересов у Франца.

Напротив, наибольшее внимание было уделено военному воспитанию, что являлось нововведением в доме Габсбургов, которые редко до этого выказывали честолюбивые мечты добиться успеха на военном поприще. При венском дворе военный дух никогда не был явно выражен. Эрцгерцог Франц был первым наследником престола, которого планомерно воспитывали как офицера, и поэтому все, связанное с этой областью, его очень интересовало, хотя он и не проявил себя впоследствии как способный военачальник. Однако учеба Франца была прервана слишком рано — в 18 лет, и он не успел приобрести фундаментальные познания, прежде всего в области политических и юридических наук. Такого рода воспитание сформировало личность будущего монарха.

За Францем Иосифом закрепилась репутация уравновешенного, тактичного, благожелательного монарха. Он никогда не навязывал своей воли, а наоборот — старался быть чутким и умелым администратором. Делами управления император занимался сам. Он старался охватить весь комплекс проблем и вникнуть в каждую мелочь, посвящая много времени просмотру бумаг. Любимой резиденцией его в течение всей жизни был Шенбрунн.

Император поднимался очень рано — он вставал ежедневно в 5 часов утра, а в старости даже в 4 часа и усаживался за письменный стол, обрабатывая огромные горы бумаг. Прозвище Надворный советник Прохазка (Прогулка), данное ему в шутку, намекает как раз на эту его привязанность к бюрократическому стилю работы. Император облачался в генеральский мундир, выпивал чашку кофе и приступал к делам, которыми занимался до 10 часов с замечательным трудолюбием и аккуратностью. Затем следовали аудиенции и совещания с министрами. Он никогда не проводил коллегиальных заседаний Совета Министров, но всегда общался с каждым министром отдельно.

В час дня наступало время завтрака. Его сервировали прямо в кабинете, чтобы император не отрывался от своих дел. Весьма непритязательны были и его гастрономические привычки: говядина, шницель, гуляш и колбаски составляли основные компоненты монаршего стола, если это не было придворной трапезой. В три часа работа прерывалась — он отправлялся на прогулку. После прогулки Франц Иосиф выезжал в Вену. В 6 часов возвращался в Шенбрунн, обедал в узком кругу. Обед, состоявший из шести блюд, Франц Иосиф поглощал в большой спешке (поэтому остальные участники торжественных придворных обедов едва успевали приступить к еде и по окончании церемонии отправлялись в ресторан «Захер», чтобы насытиться там). Иосиф ложился в 9 часов вечера и проводил ночь на своей знаменитой железной походной койке. Этот размеренный распорядок не нарушался в течение многих лет. Тогда говорили, что австрийцы, венгры и чехи рано встают и рано ложатся спать, соответственно жизнь в городах начинается и заканчивается раньше. Франц Иосиф, бывший экстраординарным «жаворонком», приучил к своему распорядку всю империю.

Франц Иосиф не был выдающимся монархом, но мог бы стать выдающимся чиновником. Единственным развлечением, которое себе позволял монарх, были прогулки. При этом церемониал и придворное платье играли для императора совершенно особую роль, и в этих делах он был крайним формалистом. Обращала на себя внимание присущая монарху страсть к охоте: по причине его долголетия общее количество убитых им животных оказалось невероятно — больше трех тысяч.

Однако юному императору пора было подумать о женитьбе. Это ответственное дело, как и следовало ожидать, взяла в свои руки эрцгерцогиня София. Хорошо известно, что династические браки августейших особ обычно заключались по принципу государственной целесообразности, сердечные же привязанности в расчет не принимались. Однако женитьба молодого австрийского императора Франца Иосифа I явилась исключением из этого правила. Первая предложенная Софией кандидатура — саксонская принцесса Сидения — была отвергнута Францем Иосифом. А вот племянница прусского короля принцесса Анна ему понравилась. София надеялась таким образом укрепить австро-прусские отношения, но берлинский двор воспротивился этому браку. Тогда София решила найти невесту в своем баварском доме. Выбор пал на племянницу Елену, дочь ее сестры Луизы и герцога Макса Баварского. Как полагала София, Елена по складу своего характера и по воспитанию смогла бы достойно нести тяготы, связанные с императорской короной. Но Франц Иосиф вознамерился жениться на ее младшей сестре Елизавете.

«Или она — или никто!», — категорически заявил он своей матери. Тогда эрцгерцогине Софии впервые пришлось осознать, что ее власть над сыном не абсолютна. Делать было нечего. Австрийский трон настоятельно нуждался в прочном семейном союзе, а главное — в наследниках. Нравилась ли Софии его избранница? Главным доводом против являлся возраст невесты — 15 лет. Менее значительным, но не менее настораживающим — то, что она, обожая лошадей, буквально не вылезала из конюшни, пописывала стишки и к тому же была слишком уж непосредственна. Хотя, с другой стороны, София хорошо понимала, что из такого мягкого воска можно слепить все, что необходимо. И эта мысль ее успокаивала.

Елизавета принадлежала к старинному семейству Виттельсбахов — герцогов, которые правили в Баварии более семи веков. Они тихо и спокойно правили до тех пор, пока Наполеон одним росчерком пера не дал последнему герцогу титул короля. Таким образом, в 1806 году государство, затерянное в горах, стало королевством с Максимилианом I в качестве короля и с Мюнхеном в качестве столицы.

Елизавета появилась на свет рождественским вечером 1837 года. Она не принадлежала к старшей ветви рода, предназначенной для правления: ее мать Людовика родилась принцессой, но ее отец Макс, вышедший из младшей ветви, был «всего лишь» герцогом Баварским.

В 1828 году герцог Максимилиан вступил в законный брак, и хотя заключен он был без особых чувств, зато дал многочисленное потомство. В 1834 году в семье родилась первая дочь Елена, а 3 года спустя — вторая, названная Елизаветой. Эта малышка, ставшая рождественским подарком Всевышнего, появилась на свет в воскресенье, что согласно преданиям было залогом счастливой судьбы, мало того, у нее был обнаружен крохотный зуб. По легенде, то же самое произошло и с новорожденным Наполеоном Бонапартом, а потому оснований полагать, что принцессу в жизни ждет нечто особенное, было более чем достаточно.

Ее семья была очень своеобразной. Отец постоянно был в разъездах по Европе, отказываясь от официальных церемоний; он искал прежде всего свободы. Хотя Сиси и не слишком часто имела возможность видеть отца, мало озабоченного своими политическими и семейными обязанностями, она странным образом была похожа на него и тайно им восхищалась.

Людовика, ее мать, вышедшая замуж без любви за своего кузена — это была обычная вековая практика в этой баварской династии, — одна выполняла родительские обязанности. И ноша эта с годами становилась все тяжелее, так как она произвела на свет восьмерых детей. Людовика была хорошей матерью. При этом, обладая довольно слабым темпераментом, она находилась под влиянием своей старшей сестры Софии, энергичной и весьма амбициозной, ставшей в 1824 году, благодаря браку, эрцгерцогиней Австрийской. Все эти тонкости не помешали маленькой девочке вести беззаботную и безоблачную жизнь.

Восемь детей — вся юная поросль герцогского семейства — воспитывалась отнюдь не в традициях других владетельных домов. Отец, герцог Макс (так звали его близкие), человек жизнерадостный и общительный, любил вывозить свое семейство на все лето в имение Поссенхофен, расположенное на живописном озере Штарнберг, окруженном лесистыми холмами. Там дети попадали в совершенно другой мир. Елизавета именно это дивное место считала своей родиной. Здесь она запросто заходила в крестьянские дома, где ее хорошо знали и любили, без страха брала в руки любую живность, и даже упросила отца устроить рядом с их домом маленький зверинец. А однажды отец показал Елизавете, как нужно рисовать, и вскоре никого уже не удивляло, если принцесса уходила далеко в луга рисовать цветы и облака, плывущие над ее маленьким раем.

Сиси, сначала маленькая девочка, затем живой подросток, непоседливая, еще не красивая, но уже обладающая несомненной привлекательностью, росла в этой мирной обстановке согласия и свободы. Она не любила рутинные школьные занятия, предпочитала прогулки на природе и, будучи совсем юной, пробовала сочинять свои первые поэмы. Она не была интеллектуалкой, да и чрезмерных амбиций у нее не наблюдалось.

Елизавета была на редкость впечатлительна и очень ласкова, что делало ее любимицей всех окружающих, кем бы они ни были. Все это было прекрасно, но ее мать — герцогиня Людовика, глядя на свою двенадцатилетнюю дочь, думала о том, насколько нелегко будет выдать эту девочку замуж, ведь она, увы, не красавица. Ее круглое лицо больше походило на лица дочерей дровосека или булочника. Но эти домашние проблемы меркли в сравнении с теми, что свалились на родную сестру Людовики, австрийскую эрцгерцогиню Софию.

Революция 1848 года всколыхнула волнения почти по всей Европе. Народы Венгрии и Италии попытались сбросить давившее на них австрийское ярмо. Это было тем более опасно для Австрии, ибо там правил такой нерешительный и слабовольный монарх, как супруг энергичной Софии. Положение было серьезное, и выбор вырисовывался очень ясно: или потерять половину королевства, или жестко подавить восстания. Для этого София заставила отречься своего мужа, сама отказалась от своего титула императрицы и возложила корону на голову своего любимого сына Франца Иосифа, которому в тот момент было восемнадцать лет. Сын сумел отстоять корону отца. Ему суждено было пройти через тяжелое испытание: в Венгрии, униженной вассальной зависимостью от Австрии, вспыхнуло восстание. Главным его лозунгом стало требование полной свободы. Но София отнюдь не желала миндальничать с презренными венграми — дерзкая попытка мятежа была потоплена в крови. В 1849 году австрийская конституция признала только одно государство, Австрийскую империю, включающую Венгрию, Ломбардию и Венецию, которые стали простыми провинциями.

Мать хорошо подготовила наследника к роли государя. И хотя первое время именно София оставалась фактической правительницей империи, она постоянно внушала сыну, что главное предназначение монарха — хранить величие и единство государства. Вскоре мать поняла, что самое время женить молодого императора. Франц Иосиф был самым завидным женихом Европы. София, будучи настоящей баваркой, тут же подумала о ком-то из Виттельсбахов. Дочь Людовики Елена казалась самим совершенством для этой цели: и умна, и выдержанна, правда, были в ее красивом лице какие-то слишком уж жесткие и энергичные для двадцатилетней девушки черты. Но, возможно, для будущей императрицы это как раз и было необходимо. Виттельсбахи были хорошим выбором если не с генетической (представители этой династии не отличались стабильной психикой, да и браки между двумя семьями, повторявшиеся из поколения в поколение, грозили будущему потомству вырождением), то с политической точки зрения: союз с Баварией укреплял влияние Вены на юге Германии, а католицизм Виттельсбахов позволял избежать религиозных проблем, связанных с переменой конфессии одним из новобрачных. Специально для встречи будущих жениха и невесты был организован семейный совет в присутствии всех близких родственников.

15 августа 1853 года, сгорая от нетерпения увидеть обещанную красавицу-невесту, Франц Иосиф примчался в небольшой городок Ишль, куда должна была прибыть герцогиня Людовика вместе со старшей дочерью Еленой. Он еще не знал, что в эту поездку мать взяла с собой и младшую — Елизавету. Ей тогда шел 16-й год — именно тот возраст, когда Природа проделывает с девицами удивительные метаморфозы. Во всяком случае, мать с нескрываемым удивлением выслушивала восторги в адрес Елизаветы. Франц Иосиф не успел еще увидеться с нареченной, а в каждом углу ишлинского особняка все разговоры велись только о Елизавете.

В день приезда за ужином она сидела напротив Франца Иосифа, который не мог отвести от нее глаз. У нее были светлые волосы с позолотой, тонкие черты лица, прекрасные глаза и та спонтанность и наивность, что подкупает человека в возрасте двадцати трех лет, если он вел жизнь, чересчур серьезную для своего возраста. Такое случилось с Францем Иосифом, обладавшим просто нечеловеческой самодисциплиной, сдержанностью и чувством долга, в первый и последний раз в жизни. Очевидно, к тому времени молодой император еще не успел «забронзоветь», не приобрел ореол вознесенности над остальными людьми, которым он окружил себя впоследствии, превратившись из живого человека в символ, ходячий государственный институт, лицо с портретов, о котором у его подданных порой закрадывалась крамольная мысль: да человек ли это вообще? Бьется ли его сердце, способен ли он плакать, радоваться, терять голову, как обычные люди?

Сердце билось. Франц Иосиф, подобно своему далекому предку Карлу V, прожил жизнь, в которой было много страданий и бед, стараясь не проявлять своих эмоций публично, поскольку это, по его представлениям, могло нанести вред престижу монарха, его имиджу, как сказали бы сегодня. Между тем император умел любить, был способен на долгую привязанность и искреннюю дружбу, Любовь Франца Иосифа к Сиси стала стержнем его душевной жизни на многие десятилетия, хотя в конечном счете эта любовь принесла ему больше горя и одиночества, чем счастливых минут. На первом же балу в нарушение всех правил этикета Франц Иосиф, забыв о своей невесте, два раза подряд приглашал Елизавету на котильон, что тогда было практически равнозначно предложению руки и сердца. Единственный раз молодой император не подчинился своей матери и заставил ее просить руки Сиси, которая, смутившись, ответила согласием.

…Елизавету несло к свадьбе, как щепку в половодье. Она чувствовала себя участницей какой-то сказки, а вовсе не реальных событий. Безусловно, молодой красавец-император не мог оставить ее равнодушной. Все это начинало походить на ту любовь, о которой она сочиняла стихи лет с десяти. Разбушевавшаяся стихия предстоящей свадьбы, по роскоши превосходящей все ранее виденное Веной, ее просто потрясала.

Бракосочетание состоялось 24 апреля 1854 года после получения папского разрешения (это же был двадцать первый союз между Виттельсбахами и Габсбургами, и новобрачные приходились друг другу двоюродными кузенами) и было отпраздновано по вековой традиции в нескончаемых церемониях.

В день венчания в карете, расписанной великим Рубенсом, молодожены прибыли к церкви. На Елизавете было роскошное платье, ее великолепные волосы украшала подаренная свекровью диадема. Трепещущая в ожидании предстоящей церемонии, Елизавета, выходя из кареты, зацепилась за ее дверцу, и диадема едва не упала с ее головы. «Наберись терпения, — шептал жених, — мы быстро забудем весь этот кошмар». Но быстро забыть его удалось лишь императору — сразу после свадьбы он погрузился в работу, Елизавете же пришлось гораздо труднее.

Шестнадцатилетняя девушка, со специфическими особенностями характера которой ослепленному любовью Францу Иосифу еще предстояло столкнуться, стала новой австрийской императрицей. Много лет спустя она выразит свое отношение к институту брака следующим образом: «Супружество — бессмысленная вещь. Пятнадцатилетними детьми нас продают, мы приносим клятву, смысла которой толком не понимаем, но которую уже никогда не смеем нарушить». Что ж, по-своему Елизавета была права: как показала жизнь, они с Францем Иосифом совсем не подходили друг другу. Брак по любви, редкий случай в королевских семьях, в конце концов обернулся драмой, если не катастрофой.

После замужества Сиси была вырвана из своей привычной ей среды, она лишилась общества своих братьев и сестер, которых обожала, и была отправлена далеко от своего Поссенхофена в блестящий императорский замок в Вене. Этот союз молниеносно перенес Сисси в жизнь, которая была ей отвратительна. Конечно, был любовный пыл, но она оказалась плохо подготовлена к играм власти и стала жить в постоянном страхе. Буквально с первых дней восшествия на престол она почувствовала себя в мышеловке. Но шанса изменить свою жизнь для нее не существовало, быть императрицей — это навсегда, и она это знала.

«Я проснулась в темнице, на моих руках оковы. Мною все больше овладевает тоска — А ты, свобода, отвернулась от меня!»

Это стихотворение она написала спустя две недели после свадьбы…

Сиси, любимая и порядком избалованная дочь баварской герцогской четы, была девушкой очень красивой (причем позднее, годам к тридцати, ее красота, запечатленная на известном портрете кисти Эдуарда Винтерхальтера, расцвела в полную силу), живой и энергичной, однако, как и большинство Виттельсбахов, чрезмерно впечатлительной, сентиментальной и неуравновешенной. Она не была приучена к строгому распорядку дня, жила в родительском доме, как вольная пташка, проводя время в забавах, главной из которых была верховая езда (австрийская императрица будет известна как одна из лучших наездниц Европы). Бурная страсть Франца Иосифа оказалась для Сиси неожиданностью. Молоденькая девушка не была подготовлена к семейной жизни, да еще сопряженной с таким количеством представительских обязанностей, как жизнь супруги австрийского императора. Елизавета унаследовала от предков отвращение к публичным акциям и любовь к уединению, так что и свадебная церемония, и последующая жизнь в Хофбурге, где все было подчинено строжайшим правилам дворцового этикета, стали для нее не просто испытанием, а ударом по нервам, и без того не слишком крепким из-за плохой наследственности. Вдобавок отношения с тетей-свекровью, эрцгерцогиней Софией, у Сиси не сложились. Это были очень разные женщины: Елизавета, еще ребенок, по-детски любила свободу и терпеть не могла дисциплину, в то время как София, которая испытала все «прелести» брака без любви, с человеком, уступавшим ей по интеллектуальным и душевным качествам, знала толк в политических комбинациях и дворцовых интригах и сознательно подчинила свою жизнь интересам династии и государства. Она не могла понять, как ее невестка осмеливается протестовать против необходимости обедать, не снимая перчаток («Австрийская императрица не может есть голыми руками!» — восклицала София), почему она предпочитает «простонародное» пиво изысканному вину и самое главное — почему всеми способами уклоняется от участия в многочисленных придворных церемониях. «Я ведь его очень люблю. Если бы только он был простым портным», — этот вздох Сиси лучше всего объясняет ситуацию. Титулы, звания, деньги — все это были понятия, которые не имели для молодой Елизаветы никакого значения. Она была очень эмоциональна и в своих детских фантазиях представляла будущий брак не иначе, как в идиллически-сентиментальных образах. Понятно, что пробуждение в Вене оказалось столь тяжелым.

Впрочем, тяжело было не только Елизавете. Ее муж попал в ситуацию, кошмарную для любого мужчины: он оказался между двух огней — горячо любимой женой и не менее любимой и почитаемой матерью, причем предметом их разногласий и ссор зачастую служил он сам. Франц Иосиф, которому с малых лет было внушено сознание собственного долга перед династией и страной, тем не менее настолько любил Сиси, что не мог встать на сторону эрцгерцогини Софии, чьи жизненные установки были гораздо ближе его дисциплинированной натуре.

Едва надев свои тяжелые одежды императрицы, Елизавета начала жить под враждебными, злобными и осуждающими взглядами своей тети, ставшей ее свекровью. Несгибаемая София продолжала править железной рукой, как во дворце, так и в политике, лишив этого своего сына. Для Сиси же каждый момент ее повседневной жизни стал адом, так как она оказалась совершенно чуждой этому «крахмальному двору» с традициями прошлого века. Поэмы, которые она сочиняла, выдавали ее тоску, ее отчаяние оттого, что она чувствовала себя запертой в этой золотой клетке.

Свекровь со свойственной ей жесткостью принялась ваять из невестки свое подобие. Она не желала замечать ни особенностей характера Елизаветы, ни ее личных склонностей. Под гнетом постоянных наставлений, выговоров и необъяснимой жесткости в обращении с ней юная императрица, охваченная доходящей до болезненности обидой, была на грани отчаяния. Дворцовая жизнь и отношения между приближенными к императорскому двору казались ей ярчайшим проявлением притворства и лицемерия. А важнейшему правилу, господствовавшему над всем этим и формулировавшемуся до цинизма просто — «казаться, а не быть», Елизавета следовать не могла. Она дичилась всех и вся, никому не доверяла, выказывая почти нескрываемое презрение.

О муже она этого сказать никак не могла, но ведь он был постоянно занят! Что же ей оставалось?

Не обладающая избытком такта, свекровь, имевшая способность отыскивать невестку в любом уголке, неоднократно была свидетельницей того, как Елизавета часами сидела у клетки с попугаями и учила их говорить. Когда же выяснилось, что она беременна, София принялась наставлять сына, требуя, во-первых, поубавить супружеский пыл, а во-вторых, убедить жену поменьше возиться с попугаями, ведь не зря же говорят, что дети порой рождаются похожими на любимых питомцев своих матерей. А потому Елизавете гораздо полезнее смотреть или на мужа, или, на худой конец, на свое отражение в зеркале. Одним словом, ее забота была едва ли не сродни материнской, и тем не менее Елизавету никогда не оставляло ощущение, что свекровь — ее тайный и непримиримый враг.

В назначенный срок императрица родила дочь. Пока роженица приходила в себя, новорожденную, даже не посоветовавшись с матерью, нарекли Софией и тут же унесли в апартаменты свекрови. Подобно российской Екатерине II, единолично воспитывавшей своих внуков, София отбирала у молодой четы каждого рожденного ребенка. Родители допускались в детские комнаты лишь на краткое время и под бдительным присмотром фрейлин и самой Софии. Летом 1856 года Елизавета родила еще одну девочку, названную Гизелой. Но и ее также унесли в апартаменты свекрови. Появление на свет второй девочки вызвало в придворных кругах чуть ли не печаль: все ждали наследника престола, ведь ни один из братьев императора пока не обзавелся потомством, и будущее династии оставалось довольно неясным. И тут взбунтовавшийся Франц Иосиф категорически заявил матери о своем крайнем недовольстве вмешательством в его семейную жизнь и о том, что отныне дочери будут жить с родителями. К тому же он потребовал у матери соблюдения уважения к той, которую он любит всем сердцем. Впервые за время замужества победа осталась за Елизаветой, но победа эта была пирровой. Отчетливо поняв, что она лишается былого влияния на сына, София вообще перестала скрывать свою враждебность к невестке. Отношения между ними стали невыносимыми. Елизавета пыталась бунтовать, и, в конце концов, ей удалось уговорить мужа взять двух дочерей в поездку по Венгрии. Судьба жестоко отомстила Сиси за «самоуправство» — старшая дочь София, ее первенец, умерла во время этого путешествия. В любимом и без конца снившемся Елизавете Поссенхофене Франц Иосиф просто не узнавал свою печальную затворницу. Она была бесконечно счастлива и буквально сияла от переполнявшей ее радости. Расписывать же свою «счастливую» жизнь во дворце она была вовсе не намерена. «Ах, Елена, радуйся, — сказала она сестре, — я спасла тебя от очень невеселой участи и отдала бы все, чтобы прямо сейчас поменяться с тобой местами». А как же муж? Ведь в нем столько благородства, такта, терпения и любви к ней! А та не проходящая боль, с которой Елизавета думала об отнятой у нее дочери? Назад дороги не было, а впереди — снова Вена, неумолимая свекровь и бесконечная, иссушающая душу вражда…

Лишь чрезвычайные события ненадолго сгладили открытую неприязнь. Как уже упоминалось, в 1858 году умерла старшая дочь молодой императрицы София. Для Елизаветы это было особенно сильным ударом, поскольку именно она — вопреки воле эрцгерцогини Софии — настояла на том, чтобы обе дочери сопровождали императорскую чету в поездке. Девятнадцатилетняя Елизавета винила себя в смерти ребенка, начала задумываться о самоубийстве, отказалась от пищи. Это едва не добило несчастную Елизавету. Франц Иосиф, видя, что душевные силы жены на пределе и опасаясь за ее жизнь, решил увезти ее на родину. Потрясенная императрица несколько месяцев не могла прийти в себя, причем смерть старшей дочери имела парадоксальные последствия для двух других детей — Гизелы и родившегося в 1858 году Рудольфа, по отношению к которым мать долгое время сохраняла удивительную холодность и отчуждение.

Первоначальная влюбленность Сиси во Франца Иосифа давно прошла, все сильнее вырисовывалось несходство интересов пары. Конфликты, возможно, были вызваны неверностью Франца Иосифа и обострились после рождения Рудольфа. Реакцией Елизаветы стал протест: она все сильнее предавалась своей страсти — верховой езде. В 1860 году она даже вернулась к родителям в Поссенхофен, где перенесла тяжелую болезнь. Для лечения императрице пришлось поехать на юг.

Итак, в двадцать один год Сиси, мать троих детей, лишенная любых проявлений свободы, ненавидимая своим окружением, поняла, что может сохранить рассудок и жизнь, лишь бежав из Вены. Поэтому, сославшись на легочное заболевание, она впервые с момента замужества оставила Вену, чтобы побыть на солнце, анонимно, далеко от двора. Сиси действительно серьезно заболела: чахотка не щадит и обитателей дворцов… Она уехала на остров Корфу, где и провела большую часть своей жизни. Там и произошла встреча императрицы с венгерской цыганкой, слывшей на острове настоящей прорицательницей. Говорят, старая гадалка поведала Елизавете о страшном роке, витающем над ее семьей. Сиси вернулась в свои апартаменты глубоко подавленная, вся в слезах. «Все мы умрем страшной смертью…» — повторяла она услышанное от цыганки. Она оставалась на Корфу несколько месяцев, несмотря на взволнованные и ежедневные письма Франца Иосифа.

В 1862 году Елизавета вернулась в Вену, но болезнь и разногласия с Францем Иосифом омрачили это пребывание, равно как и конфликт вокруг воспитания престолонаследника — эрцгерцога Рудольфа. В то время как Франц Иосиф и его мать выступали в пользу военной стези, Елизавета хотела воспитывать сына в более либеральном духе, причем ей удалось отстоять свою точку зрения. К этому времени она прониклась особой симпатией к венграм и сыграла немалую роль в достижении компромисса с ними. Ненавидя представительские обязанности в Вене, императрица много времени проводила на своем венгерском конном заводе в Гёдёллё. Там она могла удовлетворить как свою страсть к верховой езде, так и свое предпочтение — более непринужденному обществу. Сплетни при венском дворе вызывали ее поездки в Англию и Ирландию, участие в парфорсной охоте и эксцентричные поступки вроде предоставления своей дочери Марии Валерии в качестве товарища по играм «уродца-мавра».

Потом в течение более чем тридцати лет она не прекращала свои дальние поездки, для этого у нее появилась специальная яхта, ей построили очень красивое жилище на Корфу, ее любимом острове. Она появлялась при венском дворе помолодевшая, с ожившим взглядом, чтобы тут же вновь потонуть в душевной нестабильности, из-за которой по Европе уже пошли слухи о ее сумасшествии. Она принуждала себя к жестким режимам, часами занималась конным спортом, гимнастикой или прогулками быстрым шагом; во что бы то ни стало Сисси стремилась выглядеть безупречно. Тем не менее было бы ошибочным описывать первые годы супружества Франца Иосифа и Елизаветы в исключительно мрачных тонах. Можно сказать, что они не были, но бывали счастливы. Сама Сиси, считавшая себя поэтессой и оставившая довольно обширное собрание стихотворений (по большей части подражательных, навеянных творчеством Генриха Гейне, фанатичной поклонницей которого была императрица), посвятила не одну прочувствованную строку «прекрасным минувшим годам». Любила ли она Франца Иосифа? По-своему — несомненно, однако разница характеров и огромное количество обязанностей, которые взвалил на себя император, мешали их взаимопониманию. Достаточно твердый в политике, Франц Иосиф всегда уступал жене, оправдывал ее причуды и странности и до самого конца их более чем сорокалетнего супружества вел себя как образцовый муж.

Австро-Венгрия не была бы империей, если бы распорядок ее будней и праздников не подчинялся календарю знаменательных для царствующей фамилии дат. По всей стране, от Триеста до Черновица (ныне Черновцы), от Эгера до трансильванского Кронштадта (теперь Брашов в Румынии), торжественно отмечали дни рождения его императорского и королевского величества (Франц Иосиф появился на свет 18 августа) и его августейшей супруги, Елизаветы (24 декабря), юбилеи престолонаследника (кто бы им ни был), годовщины вступления императора на престол (2 декабря) и бракосочетания монаршей четы (24 апреля).

Император неизменно встречал свои дни рождения в городке Бад-Ишль. Это курортное местечко в предгорьях Альп на слиянии рек Траун и Ишль Франц Иосиф любил с детства. Считалось, что известные издревле солевые источники Бад-Ишля исцеляли болезни дыхательных путей, ревматизм и женские хвори, но император, человек довольно крепкий даже в преклонном возрасте, приезжал сюда из пышной и многолюдной Вены не по медицинским причинам, а за спокойствием, тишиной и свежим воздухом. Быть может, монарха влекли в Бад-Ишль и сентиментальные воспоминания: именно здесь в 1853 году Франц Иосиф обручился с юной принцессой Елизаветой Баварской. В качестве свадебного подарка мать жениха, эрцгерцогиня София, преподнесла молодоженам элегантную виллу в стиле бидермайер. Двухэтажная Kaiservilla, которую Франц Иосиф называл «раем на земле», на десятилетия стала летней резиденцией императорской фамилии. В этом здании размещались личные покои Габсбургов; приемы для гостей устраивались в иных местах. В последние десятилетия жизни неподалеку от императорской виллы Франц Иосиф арендовал для своей подруги Катарины Шратт скромный, но достойный особняк Villa Felicitas. В рабочем кабинете в восточном крыле императорской резиденции 28 июля 1914 года без малого восьмидесятичетырехлетний Франц Иосиф подписал манифест «К моим народам», извещавший о начале последней войны Габсбургов. Наутро монарх покинул Бад-Ишль, чтобы больше сюда не вернуться. Лишь пару раз император праздновал свои дни рождения не в Бад-Ишле. В детские годы Франца Иосифа центром торжеств становилось выходящее фасадом на главный городской променад здание, в котором ныне расположен городской музей; мальчика выпускала на балкон его молодая мама, и маленький принц махал ручкой своим будущим подданным.

В приходской церкви Святого Николая каждое 18 августа в присутствии именинника служили утреннюю Kaisermesse. С 1850-х годов для избранной публики открыли доступ в прилегающий к императорской вилле чудесный английский парк, аллеи которого спускались со склона холма Яйнцен к неспешной речке Ишль. В парке и проходили главные торжества. В середине августа Бад-Ишль на несколько дней становился светской столицей габсбургской монархии: здесь давали концерты лучшие музыканты; на здешних балах играли лучшие оркестры; придворные дамы готовили к здешним званым вечерам свои самые смелые туалеты.

В Венгрии на «местном» уровне праздновали годовщину коронации Франца Иосифа и его супруги в Буде, поскольку этому событию придавали особое значение. А вот в чешских землях (Франц Иосиф здесь, напомним, не короновался) подобной знаменательной даты не существовало. Тут важными мероприятиями считались деловые поездки императора по стране. Франц Иосиф имел склонность к кабинетной работе, но, будучи добросовестным хозяином, не сидел в столице. Его вояжи сопровождались организованными проявлениями лояльности к трону и превращались в испытание для чиновников и местных бюджетов.

Кому-то «не везло» на императорские посещения, формально превращавшие будни в праздники, другим такая удача выпадала неоднократно. В Будапеште, например, в последние десятилетия своего царствования Франц Иосиф появлялся практически ежегодно. Прагу за долгое время пребывания на престоле император посетил около двадцати раз. Особым расположением монарха и двора по понятным причинам пользовалось теплое Приморье. Франц Иосиф совершал поездки и на «южный полюс» Австро-Венгрии, в далматинские Спалато и Зару (ныне Сплит и Задар в Хорватии), и на крайний север, в богемский Райхенберг (Либерец), в польский Краков, в галицийский Лемберг-Львов. В Загребе гостям города и сейчас напоминают, что и Национальный театр на нынешней площади маршала Тито, и здание центрального вокзала на нынешней площади короля Томислава торжественно открывал сам Франц Иосиф. «Медвежьи углы» империи — Буковина, Трансильвания, Восточная Галиция, Босния и Герцеговина — о таком частом проявлении высочайшего внимания, как близкие к центру империи Венгрия, Богемия или Хорватия, — и не мечтали. Есть основания полагать, что восточные окраины империи представители правящего дома посещали без особого удовольствия. Последний император Карл, служивший некоторое время в качестве офицера в полку, расквартированном в прикарпатской Коломые, вспоминал об этом времени с ужасом. Не считались образцом гостеприимства земли, населенные итальянцами: Милан, например, принял в 1857 году первую пару империи с надменным холодом.

Как бы безрадостно ни складывалась жизнь молодой императрицы при венском дворе, какой бы прессинг ни испытывала она со стороны свекрови, все еще считавшей себя хозяйкой Австрии и навязывающей и сыну, и приближенным свое понимание жизни, Елизавета всеми силами отстаивала право на собственные мысли, взгляды и поступки. Наперекор канонам дворцового этикета она открыла дверь монарших апартаментов для художественной интеллигенции Вены. Художники, поэты, артисты, люди иных творческих профессий — словом, все те, чье присутствие еще вчера здесь было просто немыслимым, постепенно входили в круг общения Елизаветы, все больше отодвигая совершенно неинтересную ей безликую знать. Хотя это обстоятельство отнюдь не прибавляло ей популярности среди придворных.

Интересовалась ли она политикой? Жизнь в Поссенхофене отдалила ее от правил существования ее окружения; ей больше нравилась свобода, самостоятельность государств, объединенных под австрийским владычеством, тем более что ее свекровь проявляла упорство, подавляя малейшее сопротивление в этих аннексированных странах. В особенности это касалось Венгрии, к которой Сиси испытывала настоящую страсть: она изучила венгерский язык, у нее была близкая подруга, которую она повстречала в Будапеште.

Ей довелось принять непосредственное участие в решении такой болезненной проблемы, как отношения с вассальной Венгрией. Императрица, как казалось многим, малосведущая в законах большой политики, неожиданно для всех продемонстрировала удивительную дальновидность, дипломатический такт и то политическое чутье, которым была обделена ее могущественная свекровь. Жесткость, которую эрцгерцогиня проявляла по отношению к венграм, олицетворяла в их глазах всю Австрию и ставила между двумя странами непреодолимую стену непонимания, если не ненависти.

Впервые Елизавета появилась в Венгрии вместе с мужем в 1857 году, тогда императорская чета по понятным причинам была встречена здесь, мягко говоря, прохладно. Но неподдельный интерес Елизаветы как к истории, так и к нынешнему положению страны, а также к самим венграм, довольно быстро настроил их на иной лад. Тем более что эта женщина, по слухам, очень не ладила с ненавидимой в Венгрии эрцгерцогиней Софией, потопившей в крови их революцию. А потому в сердцах ее жителей затеплилась робкая надежда на то, что в лице молодой императрицы они смогут найти заступницу. Венграм очень хотелось верить, что эта красавица с лучезарным взглядом сможет как-то повлиять на императора, и его взгляды на «венгерский вопрос» изменятся.

Каким-то неведомым чувством Елизавета уловила эти мысли, безошибочно поняв, что ей здесь доверяют. Все ее душевные раны, постоянно напоминавшие о себе за время их пребывания в Венгрии, словно зажили. Этот короткий визит имел небезынтересные последствия. Именно после него, вернувшись в Вену, Елизавета начала изучать венгерский язык и довольно скоро овладела им в совершенстве. Ее библиотека пополнялась книгами венгерских авторов, в ее ближайшем окружении появилась уроженка Венгрии, ставшая ее первой и настоящей подругой. Однажды Елизавета решила появиться в театре в национальном венгерском костюме, чем вызвала нескрываемое неудовольствие практически всех присутствующих.

Неприветливо встреченная венским двором и прежде всего свекровью, Елизавета искала какую-то отдушину. Ею стала Венгрия, не пользовавшаяся особой любовью в тогдашней императорской Австрии, где еще свежа была память о революции 1848 года. Елизавета полюбила эту страну, и венгры верили, что австрийская императрица поможет им добиться прав, которых они так страстно желали. Одинокая при дворе, где царила эрцгерцогиня София, Елизавета окружает себя придворными дамами — представительницами венгерского дворянства. С этих пор ее доверенные лица и приближенные только венгерки. Она поддерживает связи с деятелями венгерской оппозиции, в частности с ее лидерами — Ференцем Деаком и Дюлой Андраши, которые через императрицу пытаются оказать воздействие на Франца Иосифа, чтобы он пошел навстречу их требованиям. Императрица не переставала убеждать Франца Иосифа в необходимости пересмотра венгерской политики, немало способствовав превращению в 1867 году Австрийской империи в двуединую Австро-Венгерскую монархическую конфедерацию. Не обращая внимания на стремительное падение своей популярности в столице и не опуская рук от неудач, она всячески подводила мужа к мысли об урегулировании отношений с Венгрией на равноправной основе. И Франц Иосиф, в принципе осознававший печальные последствия политики кнута, все больше сближался с супругой во взглядах на решение этой проблемы и все больше убеждался в том, что дарование Венгрии права на самоопределение не несет никакой угрозы для могущества империи. В результате в феврале 1867 года в венгерском парламенте был зачитан указ о восстановлении Конституции страны и в том же году создана Австро-Венгерская империя. Елизавета отнеслась к этому событию как собственному триумфу, подтверждавшему то высокое положение, которое ей пришлось занять по воле судьбы. Для нее было триумфом, когда в 1867 году она вместе со своим мужем стала правительницей Венгрии, объединенной с Австрией на основе принципов равенства.

Венгрия до сих пор не забыла Елизавету. В Будапештском музее, посвященном памяти австрийской императрицы, бережно хранятся ее личные вещи, фотографии, письма. И пусть этих экспонатов не так уж много, но их вполне хватает для того, чтобы воскресить в сознании новых поколений образ этой благородной женщины.

Бесспорно, у венгров есть особые причины сохранять о ней благодарную память, но помимо них существовало еще множество людей, на которых она производила неизгладимое впечатление. В Вену частенько приезжали любопытствующие в надежде хоть краем глаза увидеть легендарную красавицу и убедиться в том, что многочисленные художники, писавшие ее портреты, руководствовались отнюдь не желанием польстить августейшей особе.

Всю жизнь Елизавета тщательно следила за своей внешностью и тем впечатлением, которое она производит на окружающих. Своей славе одной из красивейших женщин своего времени она во многом обязана портретам, написанным в середине шестидесятых годов XIX века художником Винтерхальтером. Портреты эти обычно заказывал Франц Иосиф, постоянно находившийся под магией ее обаяния и красоты, причем не только физической, но и душевной. В кабинете императора, прямо перед глазами до последнего дня его жизни висел портрет любимой женщины. Сама же Елизавета позировать художникам и фотографам не любила, но, как правило, дело улаживалось, если изображение допускало наличие любимой лошади или собаки.

Свою красоту она превратила в настоящий культ и тратила на него гораздо больше времени, чем женщины высшего света тратили в XIX веке на уход за собой и заботы о моде. Она умела подчеркивать свои выигрышные стороны и скрывать недостатки. Одним из главных достоинств Елизавета считала стройную фигуру, которую она смогла сохранить до последнего дня жизни — при росте 172 сантиметра ее вес никогда не превышал 50 килограммов, а объем талии составлял 48 сантиметров. Конечно, этому способствовали долгие конные прогулки, которые Елизавета совершала на протяжении всей жизни. Говорят, именно умение великолепно держаться в седле помогло ей в свое время покорить сердце Франца Иосифа. Императрица презирала тучных людей и не скрывала своего к ним отношения. Так, английскую королеву Викторию она называла «толстой матроной», что, конечно, не способствовало их взаимной симпатии: несмотря на частые поездки Сиси в Англию, встречались они редко.

Императрица была уверена, что сохранить стройность ей помогут многокилометровые пешие прогулки, которые она совершала таким быстрым шагом, что это скорее напоминало бег. В Хофбурге, несмотря на пересуды двора, Сиси построила себе спортивный зал. Кроме того, всю жизнь она соблюдала строжайшую диету (возможно, она страдала анорексией). Иногда ее дневной рацион состоял всего из нескольких стаканов молока, порой она ела одни только яйца, фрукты (предпочтительно апельсины) и фиалковое молочко. Однажды Франц Иосиф, поджидая супругу в ее покоях, заметил на столе бутыль с красной жидкостью. На вопрос о содержании сосуда, слуги ответили, что это мясной сок, которым сегодня питается его жена. Император, конечно, пришел в ужас. Однако, несмотря на эту голодную диету, ей не удавалось поддержать свою девичью талию без помощи корсета. Но это чрезмерное затягивание, которое могло продолжаться целый час и требовало тяжелейшей работы от камеристок, со временем нанесло вред ее здоровью. Сложно также сказать, пользу или вред принесли Сиси ее голодовки: сохраняя девичью фигуру, она была вынуждена скрывать под вуалью или зонтиком свое покрывшееся морщинами лицо. Еще одним недостатком ее внешности были плохие зубы — ни на одной из фотографий императрица не улыбается.

Один из самых эксцентричных поступков Елизаветы связан с визитом в Вену Наполеона III и его супруги Евгении. На придворном приеме все обсуждали и сравнивали внешность обеих признанных европейских красавиц. Неожиданно Елизавета увлекла Евгению в свои внутренние покои, запретив кому бы то ни было входить туда. Когда Наполеон попытался пройти к своей жене, слуги заявили, что распоряжение императрицы распространяется на всех без исключения. Наполеону все же удалось заглянуть в комнату, где, как оказалось, Елизавета и Евгения измеряли и сравнивали свои икры. Позже монарх с восхищением рассказывал, что таких красивых ног он не видел никогда в жизни.

Племянница Елизаветы графиня Лариш позднее прокомментировала эту манию императрицы так: «Она молилась на свою красоту, как язычник на своего истукана, и прямо-таки поклонялась ей. Взгляд на совершенство своего тела доставлял ей эстетическое наслаждение; все, что нарушало это совершенство, было для нее антихудожественным и отвратительным. Свою жизненную задачу она видела в том, чтобы оставаться молодой, и все ее помыслы были направлены на поиски наилучших средств для сохранения своей красоты». Гимнастика, форсированные марши, плаванье, фехтование, верховая езда, массажи и дорогостоящий уход за вьющимися от природы, длинными — по пояс! — волосами требовали каждый день по нескольку часов. На полу в туалетной комнате расстилали большое белое льняное полотно, в середине которого она восседала на стуле. После расчесывания гребнями и щетками камеристка должна была собрать каждый вычесанный или упавший волосок и сообщить императрице точное число их. «Она бывала очень недовольна, если ей казалось, что слишком много волос выпало при причесывании, после чего камеристка должна была пережить пренеприятных четверть часа», — сообщала одна из придворных дам.

Шикарные одеяния Сиси, как и других представительниц рода, почти не сохранились. Женщины рода Габсбургов не считали нужным хранить уже бывшие в употреблении одежды. Свои роскошные и предназначенные для торжественных случаев вещи они обычно передавали для переделки в церковные ризы.

Печальные вести приходили в Вену в 1866 году из далекой Мексики, где разворачивалась очень необычная политическая драма. Ее главным героем был эрцгерцог Максимилиан — один из двух Габсбургов XIX века, жизнь и особенно смерть которых оказались окружены романтическим ореолом.

Честолюбие с детства было наиболее выразительной чертой характера эрцгерцога. Макс, как называли его в семье (хотя официально его первым именем было Фердинанд — в честь дяди-императора), отличался от старшего брата более открытым и живым нравом, умел располагать к себе людей и быть душой общества. Эрцгерцогиня София призналась как-то, что из четырех своих сыновей наибольшее уважение она испытывает к Францу Иосифу, но душой сильнее всего привязана к Максимилиану.

То, что он лишь второй сын, явно тяготило Макса, и в 1853 году это послужило причиной первой серьезной размолвки между братьями. После того как в Вене некий мадьярский подмастерье, фанатичный сторонник Кошута, напал на молодого императора во время прогулки и нанес ему довольно серьезное ножевое ранение, Максимилиан — в ту пору наследник трона — так быстро примчался в столицу, что это вызвало гнев начавшего поправляться Франца Иосифа. Впоследствии напряжение в отношениях между императором и эрцгерцогом то и дело прорывалось наружу. Макс выставлял напоказ свой либерализм и пользовался симпатиями многих противников консервативного Франца Иосифа.

Кроме того, эрцгерцог был умен, энергичен и обладал способностями к государственной деятельности, что вызывало у императора некоторую ревность. Так, заслугой Максимилиана была модернизация австрийского флота на Адриатике, следствием которой стала победа над итальянской эскадрой в 1859 году. Максимилиан прилагал неимоверные усилия для укрепления австрийских позиций в Ломбардо-Венеции, и тяжело переживал он свою неудачу в качестве императорского наместника. Максимилиан мечтал о короне — если не австрийской (надежды получить ее после рождения кронпринца Рудольфа стали призрачными), то какой-либо другой. Честолюбие эрцгерцога разжигала его супруга, дочь бельгийского короля Леопольда I Шарлотта. При венском дворе эта пара особой любовью не пользовалась, тем более что у Шарлотты не сложились отношения с императрицей Елизаветой. Значительную часть времени супруги проводили в построенном Максимилианом великолепном замке Мирамаре в окрестностях Триеста. Именно там эрцгерцог впервые услышал о планах части мексиканской политической элиты установить в своей стране монархию и о том, что с подачи Наполеона III мексиканские монархисты рассматривают Максимилиана в качестве возможного кандидата на престол.

Французский император, с которым у Макса, в отличие от его брата, установились доверительные отношения, плел сложную внешнеполитическую интригу. Мексика, где на протяжении нескольких десятилетий шла гражданская война, сильно задолжала ряду европейских стран, в первую очередь Франции. С помощью экстравагантного монархического проекта Наполеон III рассчитывал заставить мексиканцев расплатиться по долгам, а заодно и установить в этой обширной и потенциально богатой стране режим, дружественный Франции. Император мечтал сделать Мексику своим заокеанским плацдармом, откуда французское и вообще европейское влияние могло бы распространиться по всей Латинской Америке — в противовес набиравшим силу Соединенным Штатам. Момент для осуществления этой затеи представлялся довольно удачным: в США с 1861 года шла война между Севером и Югом, так что резких шагов со стороны Вашингтона пока можно было не опасаться.

С Латинской Америкой у австрийского дома уже были кое-какие связи: в свое время Франц I выдал одну из своих дочерей, Леопольдину, за императора Бразилии, представителя португальского королевского дома Педро I. Однако в Мексике об Австрии и Габсбургах слыхом не слыхивали. Большинство населения страны поддерживало законного президента Бенито Хуареса — наполовину индейца, выходца из нищей семьи, человека решительного и жестокого, но пользовавшегося популярностью благодаря своим планам радикальной земельной реформы. Поэтому монархия не могла опереться на широкую социальную базу: ее приверженцами с самого начала являлись лишь крупные помещики-латифундисты, часть офицерского корпуса, церковь и немногочисленные зажиточные горожане. Территория страны, за исключением столицы Мехико и еще нескольких городов с окрестностями, находилась под контролем сторонников Хуареса.

Решение мексиканского конгресса об установлении монархии и приглашении Максимилиана на трон оказалось, по сути дела, фикцией. Реальной силой в руках новоявленного императора был лишь французский экспедиционный корпус, от которого в решающей степени зависела судьба монархического режима. Вряд ли Максимилиан сознавал это, давая согласие принять корону далекой и совершенно не известной ему страны. Тем более авантюристическим выглядит его решение, продиктованное, с одной стороны, честолюбием, а с другой — характерным для многих Габсбургов сознанием собственного высокого предназначения.

Четырнадцатого марта 1864 года императорская чета отплыла на фрегате «Новара» к берегам своей новой родины. Путешествие было долгим и утомительным, Мексика же оказалась необычайно бедной и негостеприимной. Первую ночь в новом императорском дворце Максимилиан провел на бильярдном столе: так донимали его клопы. Жара, пыль, тропические болезни, враждебное или в лучшем случае равнодушное население, постоянные вылазки отрядов Хуареса и вероломная политика Франции — все это обрушилось на голову молодого монарха. Поначалу императорским войскам, большую часть которых составляли части французского экспедиционного корпуса, другую — добровольцы, набранные в габсбургских землях, и лишь меньшинство — монархически настроенные мексиканцы, удалось отбросить республиканцев в отдаленные районы страны. Однако для Наполеона III, встревоженного резким усилением Пруссии, Европа теперь значила куда больше, чем далекая Мексика. К тому же там вряд ли можно было ожидать скорой победы, а вместо возвращения старых долгов поддержка Максимилиана требовала от французской казны все новых и новых расходов. Бонапарт дал задний ход: начался вывод французских войск из Мексики. Габсбург, волей судьбы и собственного честолюбия занесенный за океан, отныне был предоставлен самому себе.

В 1866 году ситуация в Мексике решительным образом изменилась: Хуарес перешел в контрнаступление на севере и юге страны. Император лично водил в атаку свои редеющие войска, но шансы на успех убывали с каждым сражением. Шарлотта отплыла в Европу, где попыталась заручиться поддержкой великих держав для своего супруга. Эта миссия оказалась для нервной, склонной к рефлексии женщины непосильным бременем: во время визита в Рим, к Папе, у Шарлотты начались припадки безумия. Она страдала манией преследования и тяжелыми депрессиями. Состояние императрицы быстро ухудшалось; вскоре она уже ничего не помнила и никого не узнавала. В таком состоянии несчастная и провела остаток своей необычайно долгой жизни — она умерла в 1927-м, когда уже мало кто вспоминал не только о злополучном мексиканском Габсбурге, но и о погубившем его Хуаресе, и о предавшем его Бонапарте.

К началу 1867 года император Мексики все меньше походил на монарха и все больше — на пленника. Думал ли он о возвращении в Европу, в Австрию? Наверняка, но и здесь габсбургское честолюбие сыграло роковую роль: вернуться домой означало признать свое поражение, отказаться от высокой миссии, к которой, как был убежден Максимилиан, его призвал Бог. Он остался, и вскоре ловушка захлопнулась. Войска Хуареса окружили город Керетаро, где с остатками своей армии укрылся император, и в ночь на 15 мая полковник Лопес, перешедший на сторону республиканцев, открыл им ворота города.

Максимилиан был взят в плен. Несмотря на просьбы помиловать его, направленные Хуаресу лидерами ряда европейских стран и президентом США Эндрю Джонсоном, 19 июня 1867 года «Максимилиан Габсбург, называющий себя императором Мексики», был расстрелян на вершине холма в окрестностях Керетаро вместе с двумя генералами, Мирамоном и Мехией, которые остались верны ему до конца. Перед казнью Максимилиан через личного врача отправил прощальные послания матери и старшему брату, безуспешно пытавшемуся спасти его. «Дорогой брат! — писал Максимилиан Францу Иосифу. — Волею судьбы я вынужден принять незаслуженную смерть. Посылаю тебе эти строки, чтобы от всего сердца поблагодарить за братскую любовь и дружбу. Пусть Бог дарует тебе счастье, мир и благословит тебя, императрицу и милых детей. От всего сердца прошу простить меня за совершенные ошибки и неприятности, которые я тебе доставил… Прошу тебя не забывать о верных австрийцах, которые преданно служили мне до конца моего жизненного пути — тем более, что с горечью вынужден признать, что эта страна ничего для них не сделала. С горячей любовью обнимаю тебя, передаю сердечный привет императрице и дорогим детям и прошу вас поминать мою бедную душу в ваших молитвах…»

По свидетельствам очевидцев, Максимилиан и его генералы мужественно и достойно приняли смерть. Именно трагический конец сделал императора легендарной исторической фигурой, несмотря на то что при всей симпатии к этому благородному и талантливому человеку трудно не назвать его мексиканскую эпопею безумной и плохо подготовленной авантюрой, к тому же слишком несовременной, какой-то средневековой по духу. Неудивительно, что далеко не все в Европе оплакивали императора. Молодой французский радикал, один из будущих могильщиков габсбургской монархии, Жорж Клемансо кипел от негодования: «Почему, черт возьми, мы должны жалеть Максимилиана и Шарлотту? Ах, как они великолепны, все эти люди, — и так уже пять-шесть тысяч лет… Улыбаются — так очаровательно! Плачут — какая драма! Позволяют вам остаться в живых — как это мило с их стороны! Втаптывают вас в землю — в этом нужно винить несчастное стечение обстоятельств, принудившее их к этому! У меня нет сочувствия к этим людям».

В конце 1867 года непреклонный Хуарес пошел на единственную уступку: он согласился вернуть тело Максимилиана на родину. Печальный груз был доставлен в Австрию тем же фрегатом «Новара», который три с половиной года назад привез в Мексику Максимилиана и Шарлотту. Мексиканский Габсбург был погребен рядом с несколькими поколениями его предков — в гробнице венской церкви Капуцинов.

Лето 1867-го стало одним из самых счастливых в жизни Франца Иосифа. Конфликт с Венгрией был благополучно разрешен, юристы и законодатели отшлифовывали параграфы законов, на которых отныне должно было основываться новое устройство дунайской монархии, в Буде на уже лысеющую голову императора и короля торжественно возложили корону святого Стефана, но главное — рядом с ним снова была его Сиси. Монаршья чета на четырнадцатом году брака переживала нечто вроде второго медового месяца. Его плодом стала младшая дочь — Мария Валерия, любимый ребенок Елизаветы, родившаяся 22 апреля 1868 года в Венгрии, любимой стране императрицы. После долгих переговоров с мужем Елизавета получила кое-какие материнские права, несмотря на протесты свекрови. Последняя маленькая девочка получила право на материнскую привязанность, и это было настоящим счастьем для Сисси. «Это все, что у меня осталось… Все, что мне оставили», — писала она.

Вся материнская любовь Елизаветы досталась младшей дочери. София, сломленная гибелью младшего сына, короля Максимилиана, казненного в Мексике, уже не могла влиять на семейную жизнь императора, и Елизавета полностью взяла воспитание дочери на себя. Ожидая своего последнего, четвертого ребенка, Елизавета мечтала о будущем короле Венгрии — не случайно Мария Валерия родилась именно на венгерской земле. Злые языки считали ее отцом венгерского революционера и политика графа Дюлу Андраши, что, скорее всего, не соответствует действительности. Елизавета называла Марию Валерию «мое венгерское дитя», заставляла учить венгерский язык, но успеха не добилась — дочь не смогла полюбить Венгрию, предпочитала немецкий и была очень привязана к отцуимператору, от которого унаследовала многие черты характера, прежде всего религиозность. Елизавета была против раннего брака любимой дочери, а впоследствии разрешила ей самой выбрать себе мужа — чего не могло себе позволить большинство членов королевских семей, включая саму Елизавету. В 1888 году Мария Валерия влюбилась во Франца Сальватора из тосканской ветви Габсбургов, брак с которым по строгим монархическим правилам считался неравным — дочери Франца Иосифа пришлось письменно отречься от своих прав на австрийский трон. В замужестве у Марии Валерии родилось десять детей. Умерла любимая дочь императрицы в 1924 году.

Недели семейной идиллии выпадали на долю Франца Иосифа совсем нечасто. Характер его супруги, отмеченный многими странностями, с течением времени отнюдь не улучшался. Длительный конфликт Елизаветы с матерью императора, эрцгерцогиней Софией, привел к тому, что Сиси, никогда не чувствовавшая себя в Вене дома, стала все чаще уезжать из столицы. В жизни императрицы было несколько увлечений: путешествия, верховая езда, забота о своей внешности, Венгрия и поэзия Генриха Гейне. К несчастью для Франца Иосифа, ему не удалось попасть в число увлечений собственной жены. В этом, наверное, был отчасти виноват и он сам: неизменно любящий, но сухой и сдержанный, к тому же постоянно занятый государственными делами, император вряд ли мог вызвать страсть у такой романтической особы, как Сиси. Гораздо привлекательнее для нее был иной тип мужчины — горячий, эмоциональный, остроумный, взрывной… Воплощением всех этих качеств являлся граф Дюла Андраши, во многом обязанный своей великолепной карьерой той симпатии, если не сказать больше, которую к нему питала императрица. Вокруг отношений Елизаветы и Андраши ходило немало слухов, но скорее всего все ограничилось платонической влюбленностью Сиси в статного венгра.

Постоянным предметом беспокойства Франца Иосифа стало всевозрастающее желание жены как можно реже бывать в Вене, которая была для нее подобием тюрьмы. Велением судьбы обреченная на существование, ограниченное этикетом, слишком давно лишенная обязанностей, Сиси будет скитаться более двадцати лет. Однажды, собрав чемоданы, она уедет в Англию, потом в Ирландию и в Нормандию, чтобы принимать участие в псовых охотах и скачках; часто она садилась на корабль для поездки на Корфу или в какой-нибудь другой уголок средиземноморья. Только в восьмидесятых годах XIX века Елизавета оставила верховую охоту, но зато посвятила себя другим «сумасбродствам» (по меньшей мере в глазах двора), прежде всего спиритизму. Она стала чаще встречаться со своим родственником — королем Людвигом II Баварским, которого тоже трудно было назвать уравновешенным человеком. Кроме того, Елизавета уделяла внимание литературе, ее считали большим знатоком творчества Гейне, и даже обнаруживала склонность к республиканским идеям. Находясь в Вене, она жила на вилле «Гермес», а на Корфу, будучи в восторге от Греции (она даже выучила греческий язык), императрица построила замок Ахиллейон. С возрастом она становилась все более замкнутой, избегала и опасалась людей, не позволяла себя фотографировать и путешествовала по Европе инкогнито. Конечно, она вынуждена была возвращаться в ненавистную ей Вену для участия в больших балах или некоторых церемониях, от которых невозможно было отказаться, тем более что Франц Иосиф не прекращал посылать ей нежные письма. Чтобы как-то охладить его пыл и освободиться от супружеских обязанностей, она поощряла романы своего мужа. Как только представлялась возможность, Елизавета ездила в родную Баварию, особенно в свой любимый Поссенхофен, где жила ее семья, чтобы побыть подальше от двора.

А император тосковал без нее безмерно, тем более что доверие между ними было несомненным. Тому свидетельство — множество ласковых писем, в которых он старался успокоить ее.

«Мой дорогой ангел, я снова остался один на один со своими печалями и заботами, при этом я опять чувствую, как мне тебя не хватает, я по-прежнему люблю тебя больше всего на свете и совсем не могу жить без тебя…», «Мне так трудно и одиноко без твоей поддержки… Мне больше ничего не остается, как терпеливо сносить ставшее уже привычным одиночество…» В подписи обычно значилось: «Твой печальный муженек» или «Твой верный Малыш».

В 1872-м умерла эрцгерцогиня София. Елизавете начало казаться, что она еще сможет обрести столь желанный ею покой и гармонию жизни. Но неумолимая судьба продолжала ее испытывать…

Двадцать первого августа 1858 года в Вене гремели пушечные залпы: столица Австрийской империи салютовала младенцу, которого произвела на свет императрица Елизавета. Третий ребенок императорской четы наконец-то оказался мальчиком, наследником габсбургского трона. Его назвали Рудольфом — и это имя, навевавшее воспоминания о Рудольфе I, родоначальнике императоров и королей из династии Габсбургов, будило смутные надежды на обновление древней монархии, которое начнется через много лет, когда этот младенец, сейчас лежавший в своей колыбельке, подрастет и сменит своего отца на престоле. Впрочем, среди коронованных Рудольфов, предков малютки кронпринца, был и Рудольф II — пражский затворник, чудак-меланхолик, покровитель наук и искусств, плохой политик и несчастный человек, о котором рассказано в одном из разделов этой книги. Как показала жизнь, сын Франца Иосифа имел гораздо больше общего с этим Рудольфом, чем с Рудольфом Старшим.

Воспитание наследного принца Рудольфа София поручила генерал-майору Леопольду Гондренкуру, чьи «педагогические» методы без преувеличения можно назвать садистскими. Стремясь вырастить из будущего императора настоящего солдата, он ночью будил ребенка выстрелом из пистолета, заставлял маршировать по пояс в снегу.

Рудольф противоречиво соединил в себе черты характера и матери, и отца: он унаследовал от Елизаветы страстность, необузданность, нервическую натуру, ироничный ум; от Франца Иосифа — его понимание долга. Рудольф разделял любовь своей матери к Венгрии и прекрасно говорил по-венгерски. Как и Франц Иосиф, он был страстным охотником.

Очень скоро многим стало казаться, что из наследника престола, как когда-то из Иосифа II, выйдет «революционер на троне». Из всех габсбургских монархов именно Иосиф привлекал наибольшее внимание юного Рудольфа, который в 1876 году написал об этом государе нечто среднее между историческим рефератом и панегириком. Эрцгерцог Альбрехт, ознакомившись с творением родственника, огорчился и попытался наставить Рудольфа на истинный, то есть консервативный, путь. Однако старания эрцгерцога пропали даром: либерализм стал политическим кредо кронпринца. Пятнадцатилетним подростком он писал своему воспитателю: «Если я не ошибаюсь, дело монархии кончено. Это гигантская развалина. Она еще держится, но, в конце концов, рухнет. Пока народ слепо позволял собой управлять, все шло отлично. Однако эра эта кончена, люди освободились. Развалина падет при первой буре». Это письмо, конечно, оказалось на столе отца-императора. Произошёл тяжёлый разговор. Впоследствии такие объяснения происходили все чаще. Впрочем, истоки бунтарства Рудольфа, очевидно, следует искать не столько в прослушанных им лекциях венских профессоров и дружбе с журналистами либеральных газет, вроде издателя популярной «Нойер Винер тагблатт» Морица Сепса, сколько в характере самого кронпринца и специфической атмосфере императорской семьи.

Детство и юность Рудольфа могли бы стать благодатным материалом для психоаналитического исследования. Талантливый, не по годам развитый мальчик, увы, унаследовал от матери расшатанные нервы Виттельсбахов. На это несчастливое наследство наложились негативные последствия солдафонских экспериментов его первого воспитателя генерала Гондрекура и раннее приобщение к жизненным удовольствиям, к которым — прежде всего женщинам и алкоголю — принц стал проявлять прямо-таки ненасытную тягу. Но главное — отношения с родителями, во многом определяющие психологический облик любого человека, у наследника не были нормальными. Елизавета, то отсутствующая, то предающаяся меланхолии, оставалась для него вечной загадкой. Рудольф стремился понять мать и сблизиться с ней, но в силу особенностей характера императрицы так и не смог найти дорогу к ее душе. Отец, погруженный в государственные заботы, замкнутый и на первый взгляд лишенный душевной теплоты, так и не стал для принца по-настоящему родным человеком. Их переписка носит дружеский характер (с неизменной сыновней почтительностью со стороны Рудольфа), но темы этих писем удивительно однообразны: это охота, парады и учения. Самыми близкими людьми в семье для наследника стали сестры, Гизела и Мария Валерия. Ему было душно в Хофбурге; домашнее образование не удовлетворяло его жажды знаний. Но когда юный кронпринц попросил разрешения поступить в университет, он получил категорический отказ. Вместо университета император вскоре отправил сына в армию.

Либерализм, так и не вылившийся у Рудольфа в сколько-нибудь стройную политическую концепцию, был отражением психологического протеста кронпринца против габсбургских условностей и ритуалов, против сковывающей, лицемерной атмосферы в семье, против несчастных особенностей собственного характера — страха, нервозности, неуверенности в своих силах, которые с юных лет подтачивали душевные силы Рудольфа и в конце концов привели его к роковому решению.

«Австрийский Гамлет», несомненно, был одним из наиболее одаренных Габсбургов. Его перу, помимо статей и трактатов на исторические и политические темы (большинство из них было опубликовано анонимно, и Франц Иосиф не догадывался о том, кто является автором этих проникнутых оппозиционным духом текстов), принадлежат научные труды по орнитологии, которой Рудольф серьезно занимался. В 1885 году при авторском и редакторском участии наследника начала выходить 24-томная энциклопедия «Австро-Венгерская монархия словом и образом». Кронпринц знал толк в музыке, разбирался и в военных вопросах. Но все его дарования оставляли впечатление какой-то неупорядоченности, несли отпечаток хаоса, который царил в душе Рудольфа и с годами только усиливался.

Он был крайне непоследователен во всем. Хоть военная служба мало занимала Рудольфа, он быстро рос в чинах, к двадцати четырем годам стал фельдмаршалом, вице-адмиралом и командующим 25-й дивизией, стоявшей под Веной. Рудольф стремился стать образцовым офицером (вначале в Праге, где служил в пехотном полку, затем в Вене, где был инспектором сухопутных войск), но при этом вел образ жизни, весьма далекий от представлений о воинской дисциплине. Дружил с венской либеральной интеллигенцией. Сознавал всю величину ответственности, которая однажды ляжет на его плечи, но словно бы сгибался под ее тяжестью, стараясь забыться на охоте, в попойках и беспорядочных связях с женщинами, от придворных дам до проституток.

Он уважал, может быть, в глубине души даже любил отца, но одновременно ненавидел его — за вечную холодность и консерватизм, за суровую самодисциплину, которой он, Рудольф, был начисто лишен, за то, что не подпускает его, наследника, к государственным делам. В молодые годы кронпринц писал императору памятные записки. Он хотел равноправия народов в Австро-Венгрии, мира между государствами Европы. Император игнорировал его прожекты. Тогда Рудольф начал публиковать статьи в главной оппозиционной газете Neues Wiener Tagblatt, разумеется, анонимно. Однажды номер газеты с его статьей даже конфисковали. Император Франц Иосиф распорядился установить слежку за Рудольфом и его окружением.

Кронпринц отлично видел недостатки Франца Иосифа и не щадил его, создав в одном из писем злую словесную карикатуру: «У нашего императора нет друзей, весь его характер… не допускает этого. Он в одиночестве стоит на вершине, говоря с теми, кто служит ему, об их обязанностях, но избегая настоящего разговора… Он мало знает о том, что думают и чувствуют люди, об их взглядах и мнениях… Он верит в то, что мы живем в одну из самых счастливых эпох австрийской истории… В газетах он читает лишь отчеркнутое для него красным карандашом… Он отрезан от всех человеческих контактов, от любого непредвзятого мнения. Было время, когда императрица говорила с императором о серьезных вещах, высказывая взгляды, диаметрально противоположные его собственным. Это время прошло… Сейчас он снова окунулся во времена бабушки (эрцгерцогини Софии) — набожный, жесткий и подозрительный».

Столь же противоречивым было и отношение Рудольфа к монархии, к трону, который ему предстояло унаследовать. Вот высказывание кронпринца об Австро-Венгрии из письма французскому политику, будущему премьер-министру Франции Жоржу Клемансо (1886), свидетельствующее о том, как любил и ненавидел наследник престола собственную страну: «Габсбургское государство давно уже осуществило мечту Виктора Гюго о „Соединенных Штатах Европы“, пусть и в миниатюрной форме. Австрия — блок разных стран и народов под единым руководством… Это идея, имеющая огромное значение для мировой цивилизации. И хотя пока что реализация этой идеи, выражаясь дипломатически, не совсем гармонична, это не означает ошибочности самой идеи». Впоследствии некоторые авторы утверждали, что, если бы к власти в эти годы пришли три либерально настроенных принца — Фридрих в Германии, Эдуард в Англии и Рудольф в Австро-Венгрии, — мировая история сложилась бы иначе. Но Фридрих получил власть уже смертельно больным и умер через 99 дней от рака гортани, в Англии безмерно затянулась викторианская эпоха, а Рудольф оставался без реального влияния на государственные дела и к тому же часто без денег. В двадцать шесть лет он уже с тревогой смотрел в будущее: «Кто бы мог думать десять лет назад, что Австрия дойдет до ее нынешнего состояния? И какие времена нам ещё предстоят! Я все больше прихожу к мысли, что наступят дни мрачные и, быть может, кровавые…»

Рудольф нежно любил свою мать, императрицу Елизавету, и она горячо любила сына. А уважение кронпринца к отцу-императору постепенно сменилось отчуждением.

Франца Иосифа, впрочем, больше беспокоили не политические взгляды сына, о которых он не имел полного представления, а его личная жизнь. В 1881 году Рудольфу нашли невесту — принцессу Стефанию, дочь бельгийского короля Леопольда II. Кронпринц поначалу был доволен женой и отзывался о ней восторженно — как о «единственном человеке, на чье понимание я могу рассчитывать».

Однако принцесса не снискала симпатии венского двора, а Елизавета, смотревшаяся молодо и грациозно на фоне своей грузной невестки, дразнила Стефанию «дромадером»; и только Франц Иосиф относился к бельгийской принцессе с приязнью.

В 1883 году у молодых родилась дочь, названная в честь императрицы Елизаветой — Эржи, как на венгерский лад звали ее дед и бабушка. Но любимый ребенок не сблизил супругов. У Стефании было достаточно поводов устраивать сцены ревности. Рудольф имел успех у женщин, вел рассеянный образ жизни; рассказывали о его романах с русской аристократкой и с двумя австрийскими княгинями, не считая мимолетных связей. К тому же он много времени проводил в кругу друзей и на охоте. После кутежей кронпринц часто отсыпался у своей постоянной любовницы Мицци (Марии) Каспар. Эта куртизанка ничего не просила у кронпринца; пожалуй, Рудольф больше ценил ее как близкого и преданного друга. Это была почти узаконенная связь.

Постепенно отношения Рудольфа и Стефании разладились окончательно. Принцесса была женщиной, с одной стороны, консервативно настроенной и властолюбивой (в старости, в 30-е годы XX в., она выпустила мемуары под названием, звучащим, как печальный вздох о несбывшемся — «Я должна была стать императрицей»), с другой стороны — гордой и твердой, не намеренной прощать мужу его сомнительные похождения. К тому же Рудольф заразился венерической болезнью, которая передалась и Стефании, из-за чего супруги уже не могли иметь детей. Болезнь привела к окончательному охлаждению между ними.

Наследник австрийского и венгерского престолов быстро катился по наклонной плоскости. Пропасть между ним и отцом углублялась, по Вене ходили слухи о крупных ссорах Франца Иосифа с сыном (одна из них была якобы вызвана дебошем и оргией, устроенной Рудольфом и группой молодых аристократов, среди которых находились члены императорского дома, в отеле в Зальцбурге). Кронпринц пил, его поведение становилось все менее уравновешенным и предсказуемым. Он не переставал мечтать о реформах, о том, как, став императором, все изменит, но сам чувствовал, что этим мечтам, видимо, не суждено стать реальностью — не только из-за отца, который не собирался ни умирать, ни отказываться от власти, но и в силу того, что здоровье самого Рудольфа быстро ухудшалось. Он страдал болями в суставах, бессонницей, у него то и дело воспалялись глаза, болело сердце… Боли Рудольф глушил алкоголем, к которому впоследствии прибавился морфий. К 30 годам кронпринц представлял собой человека, чье физическое и психическое состояние не давало надежд на долгую жизнь.

В июне 1888 году умер, процарствовав всего три месяца, германский император Фридрих III, либерально настроенный монарх, которого Рудольф глубоко уважал и с которым надеялся, став императором, изменить облик Европы. Преемник Фридриха, Вильгельм II, был ровесником кронпринца, но отношения между ними не сложились с момента знакомства. Поэтому Рудольф стал высказываться против союза с Германией, которой теперь правила, по его выражению, «горячая голова», за что получил новую выволочку от отца. Наследник все чаще впадал в депрессию и мечтал о смерти. «С каждым годом я старею, становлюсь все менее свежим и работоспособным, — жаловался он, — ведь неизбежная ежедневная деятельность, вечная подготовка и ожидание больших перемен притупляют творческие силы». Своим приближенным он признавался, что чувствует себя закоренелым неудачником, планам которого не суждено сбыться. Рудольф предложил Мицци Каспар вместе с ним покончить жизнь самоубийством; Мицци, далекая от столь мрачных настроений, подняла его на смех.

В этот смутный период своей жизни Рудольф встретил Марию.

На самом деле ее звали Мария Александрина фон Вéчера. Отец ее, Альбин Вечера, венгр из Румынии, служил дипломатом в Константинополе. Мать Хелена, урожденная Бальтацци, — была дочерью греческого банкира и англичанки. В 1870 году глава семейства получил титул барона. Впоследствии семья распалась: родители развелись, отец надолго уехал с миссией в Каир, а мать с повзрослевшими детьми жила в своем особняке в Вене. Они вели светский и довольно рассеянный образ жизни: прогулки в коляске в парке Пратер или в Венском лесу, посещение скачек, вечером театр или бал. Их принимали в лучших домах австрийской знати, но не в Хофбурге — императорском замке. Несмотря на знатное происхождение — предки по отцовской линии происходили из валашских и молдавских княжеских родов, — эта интернациональная семья не входила в круг высшей аристократии Австро-Венгрии. Только императрица Елизавета, свободная от сословных предрассудков, принимала семью Вечера в своем замке. Мария повзрослела и расцвела. Пожалуй, не было тогда в столице более прелестной девушки, чем Мэри — так называли ее родные и близкие друзья. Большие темные глаза, опушенные длинными ресницами, маленький рот с чувственными губами, прекрасная фигура, осиная талия. Она много и охотно фотографировалась, но статичные снимки не передают ее красоты — всех поражали грация в каждом ее движении, волнующая походка и необыкновенный грудной голос, идущий, казалось, из глубины души… Прибавьте к этому непостоянный нрав — и внезапный неудержимый смех, и всегда близкие слезы… Злые языки приписывали семнадцатилетней девушке какието невероятные романы. Но никто не мог назвать ни одного счастливого избранника. Сердце Марии учащенно билось лишь при одном имени — Рудольф. В те годы австрийские девушки, мечтающие о прекрасном принце, имели перед глазами его реальное воплощение — кронпринца Рудольфа, наследника престола Австро-Венгерской империи. Его портреты и заметки о нем часто печатали газеты. Красавец, умница, отличный наездник и охотник, блестящий офицер, немножко повеса — вся Австрия называла его «наш Рудольф».

В октябре 1888 года в Вене гостил принц Уэльский Эдуард — приятель кронпринца Рудольфа. Они вместе бывали в театре, на балах и других увеселениях, которыми так славилась Вена. Однажды на ипподроме Фройденау между забегами Эдуард увидел Елену Вечера и двух ее дочерей, с которыми познакомился пару лет назад на курорте. Немолодой уже ценитель женщин принц Уэльский заметил, как похорошела Мэри, и тотчас представил дам своему другу. Рудольф и Мария впервые встретились взглядами — и судьбы их соединились.

Семнадцатилетняя девушка влюбилась в Рудольфа, окруженного славой покорителя сердец, романтика и бунтаря. Мария сознательно пошла на сближение с наследником. Она обратилась к своей хорошей знакомой графине Лариш с просьбой помочь ей встретиться с кронпринцем. Та сразу сделалась наперсницей влюбленной девушки.

Графиня Лариш, урожденная Вальдерзее, была племянницей императрицы и бывшей любовницей одного из братьев Бальтацци — дяди Марии. Таким образом, графиня считалась своим человеком как во дворце, так и в особняке Вечера-Бальтацци. Несомненно, графиня являлась украшением венского бомонда, однако в ее биографии было темное пятно: она родилась в морганатическом браке и полученный ею графский титул был своего рода прикрытием предосудительной связи отца, баварского принца. Формально Лариш входила в свиту императрицы, Сиси любила ее, но… Сомнительное происхождение занозой сидело в сердце графини. Такие люди часто стремятся играть важную роль в жизни великих мира сего. Так какая-нибудь бойкая дуэнья вершит судьбу своей госпожи, а заодно и ее супруга. Словом, графиня Лариш с жаром взялась помогать Марии, и уже через несколько дней мать и дочери Вечера оказались в театральной ложе по соседству с ложей кронпринца. В антракте Мария уже перемолвились несколькими фразами с кронпринцем, и магический голос Марии очаровал Рудольфа. Завязался роман в письмах, а уже в конце месяца состоялось их первое свидание. В любовный заговор были вовлечены служанка Марии Агнесса и кучер кронпринца Йозеф Братфиш. Однажды вечером экипажи Рудольфа и Марии поравнялись и остановились всего на мгновение, в это время девушка проворно пересела в карету возлюбленного.

Сколько изобретательности и отваги приходилось проявлять Марии! Случалось, вся семья собирается в театр или на бал, и неожиданно Мэри, сказавшись больной, остается дома. Только мать с сестрой за дверь — Мария посылала Агнессу за извозчиком. Вскоре Мэри посвятила в свою тайну сестру. Похоже, и мать начала догадываться о чем-то, но не придавала значения — какая девушка не влюбляется в семнадцать лет! Рудольф, забыв об осторожности, тайком приводил любимую даже в свои покои в Хофбурге.

Слухи и сплетни об их связи расползались по замку. Так продолжалось больше года. Когда прошли первые восторги любви, Рудольф и Мария осознали всю безысходность своего положения. Рудольф написал письмо Папе Римскому — он умолял Льва XIII расторгнуть его брак с нелюбимой Стефанией, хотя и понимал, что надежд на это было мало. Однажды влюбленные сидели в кабинете Рудольфа. Мария заметила на его столе череп и револьвер. Она взяла в руки оружие и посмотрела на Рудольфа — в ее глазах был немой вопрос. Может быть, в тот вечер они впервые заговорили о возможном самоубийстве. При следующей встрече кронпринц подарил Марии простое железное кольцо с выгравированными буквами ILVBIDT — начальные буквы фразы In Liebe Vereint Bis In Den Tod — «Любовью соединены насмерть». Мария сделала любимому ответный подарок — золотой портсигар с надписью: «В знак благодарности своей счастливой судьбе. 13 января 1889 года».

Подобные мысли и прежде посещали Рудольфа: в самом деле, может быть, исчезнуть из этой треклятой жизни? Как исчез его старший родственник — король Баварии Людвиг II. Императрица Елизавета когда-то дружила с несчастным Людвигом. Однажды Рудольф спросил Сиси: почему король так поступил, что это было — трезвое решение или безумие? Сиси ответила, что в жизни, как у Шекспира, только сумасшедшие разумны… Как мы помним, однажды Рудольф заговорил о самоубийстве с Мицци, но та лишь рассмеялась — подобные мысли были ей абсолютно чужды. Но когда кронпринц ушел, Мицци не могла избавиться от тревожного чувства и, по здравому размышлению, сообщила о своих опасениях в тайную полицию. Доложили императору, но он не придал этому большого значения. Зато его возмутило письмо, полученное из Ватикана: в нем сообщалось, что Рудольф просил разрешения на развод. А тут еще Стефания заявила императору: она (Мария Вечера) или я, иначе уезжаю к маме! Франц Иосиф не собирался пенять сыну за очередной роман, ведь и сам был не без греха, но развод — это уж слишком!

Император вызвал сына в кабинет. Он распекал не сына, а кронпринца, говорил о долге, ответственности, государственных интересах… Вероятно, Рудольф уже принял роковое решение, поэтому не стал пререкаться с отцом и пообещал расстаться с любовницей. Удовлетворенный отец тотчас пригласил кронпринца с принцессой на семейный обед в ознаменование того, что «на земле мир, в человеках благоволение». Впрочем, была и другая версия этих событий: якобы встреча императора с сыном протекала так бурно, что кронпринц вышел совершенно потерянный, а вслед ему через приоткрытую дверь донесся рык австрийского льва: «Ты недостоин быть моим сыном!» Драма перерастала в трагедию. Мария в это время испытывала жгучее желание заявить всему миру, что она принадлежит Рудольфу, а он ей — до смертного часа и в жизни вечной.

На двадцать седьмое января был назначен бал у германского посла, куда традиционно приглашались члены императорской фамилии и высшая венская знать. Мэри и графиня Лариш совершили невозможное — добыли приглашение для баронессы фон Вечера с дочерьми. На бал Мария приехала в белом наряде, словно невеста, и была хороша как никогда, ее глаза горели и казались еще больше.

Для Рудольфа явление возлюбленной на балу оказалось полной неожиданностью. Его близкий друг граф Хойос фон Шпитценштайн подошел к Марии и шепотом посоветовал ей удалиться. Глаза Мэри наполнились слезами, краска бросилась в лицо. Граф, опасаясь истерики, поспешно отошел. Кронпринц весь вечер не отходил от жены и старался быть милым и внимательным. Но Стефания не оценила его стараний и сидела, поджав губы. Уезжая с бала, Рудольф напомнил графу Хойосу о приглашении на охоту в замок Майерлинг послезавтра. Такое же приглашение получил принц Кобургский. Действительно ли Рудольфу пришла охота подстрелить очередного оленя или это был лишь повод, чтобы провести день с Марией в охотничьем замке? А может быть, уже был начертан иной, более трагический план?

Понимая, что его ждет очередной скандал, Рудольф не поехал во дворец, а переночевал у Мицци и только под утро вернулся к себе. На другой день была назначена охота, а вечером торжественный ужин во дворце. Но кронпринц уже знал, что они пройдут без него.

В понедельник, двадцать восьмого января Мария Вечера села в экипаж и выехала в Майерлинг, что в тридцати километрах от Вены. Рудольф выехал немного позже в другом экипаже. За ним в неприметной карете следовал агент тайной полиции. За городской заставой кронпринц выпрыгнул из кареты на ходу, экипаж развернулся и поехал обратно в Вену, агент за ним. А Рудольф в условленном месте пересел в экипаж с Марией. В Майерлинге их встретил лакей Лошек. Влюбленные поужинали и рано отправились в спальню. С той поры Мария не выходила из покоев кронпринца. Утром приехали принц Кобургский и граф Хойос.

Рудольф сказал им, что простудился, но, возможно, присоединится к ним завтра. Одновременно Рудольф послал Лошека на станцию дать телеграмму во дворец: кронпринц извинялся, что из-за простуды не сможет приехать на ужин. Граф Хойос с егерем отправились в лес готовить завтрашнюю охоту. Гости и хозяин вновь встретились за обедом. Рудольф ел мало, выпил лишь бокал местного вина. После ужина Рудольф напомнил, что завтра рано вставать, и все разбрелись по разным концам замка. Вечером Лошек принес ужин в покои кронпринца. Рудольф позвал Братфиша, угостил вином и попросил исполнить венгерские мелодии. Когда кучер насвистывал «Птичку», Мария улыбалась и хлопала в ладоши, а когда завел «Журавли улетают», девушка смахнула слезу.

Наступила ночь тридцатого января. Рудольф и Мария остались одни. За окном разыгралась непогода. Прощальные письма Марии были уже написаны. «Дорогая мама, прости мне то, что я делаю. Я не могу противиться любви. Хочу быть с ним на Алландском кладбище. Я буду счастливее в смерти, чем в жизни». Сестре она писала так: «Мы оба уходим в таинственный мир. Думай иногда обо мне. Будь счастлива, выходи замуж не иначе как по любви… Не плачь, я счастлива. Помнишь линию жизни на моей руке? Каждый год 13 января приноси цветы на мою могилу». Мария легла в постель, улыбнулась Рудольфу и закрыла глаза. Кронпринц помнил ее просьбу: она не хотела выглядеть страшной на смертном одре. Он приставил револьвер к ее виску и нажал курок. Это был, возможно, лучший выстрел в его жизни — лицо оставалось чистым, кровь окрасила только подушку.

Потом сел к столу и закончил письма. «Милая Стефания! — писал он жене. — Ты избавишься от моего присутствия. Будь добра к нашему несчастному ребенку, ведь это единственное, что останется после меня… Я спокойно иду навстречу смерти, которая единственная может сохранить моё доброе имя». Он написал также теплое письмо матери и ни слова отцу. Затем встал, спустился в лакейскую и растолкал спящего Лошека. Кронпринц велел разбудить его в шесть утра. Вернувшись в спальню, Рудольф заперся на ключ. Придвинул столик к постели и поставил на него зеркало. Лег рядом с Марией и, глядя на свое отражение, приставил дуло к виску. О том, как он будет выглядеть после смерти, он не заботился, действовал наверняка. Выстрел был убийственно точен — пуля снесла верхнюю часть черепа. В шесть утра Лошек постучал в дверь, ответа не было.

Побежал за Братфишем, потом позвали графа Хойоса и принца Кобургского. Взломать тяжелую дубовую дверь было невозможно, лакей прорубил отверстие топором. Ужасная картина предстала их глазам.

Граф Хойос помчался к железной дороге, встал на рельсах и остановил поезд, идущий в Вену. Через два часа граф был уже в Хофбурге. Некоторое время «особы, приближенные к императору», метались в замешательстве: кому доложить и как? Наконец сообщили императрице. Сиси была безутешна, она винила во всем дурную баварскую кровь. Сиси вызвала любовницу мужа Катарину Шратт, и обе заплаканные женщины вошли в кабинет Франца Иосифа. О реакции императора говорили разное; одни утверждали, что он рыдал, как дитя; другие передавали его первую фразу: «Мой сын умер, как портной… Всё еще хуже, чем правда». Некоторое время выбирали официальную версию кончины кронпринца: случайный выстрел на охоте, кровоизлияние в мозг; наконец, было официально объявлено, что кронпринц «в минуту душевного помрачения покончил с собой».

Одновременно было принято решение, что имя Марии Вечера никогда не будет названо в связи с гибелью кронпринца. А лучше, если оно вообще будет предано забвению. В одной из газет промелькнуло сообщение в две строки: «В ночь на 30 января скоропостижно скончалась баронесса Мария фон Вечера, восемнадцати лет от роду», но этот номер был конфискован жандармерией. Родственникам девушки было предложено в строжайшей тайне вывезти тело из Майерлинга и захоронить на кладбище неподалеку от Майерлинга. Вечером два родственника Марии — Бальтацци и Штокау — вошли в спальню кронпринца. Они одели Марию, вынесли тело и усадили в карету. Спутники поддерживали тело слева и справа, а сзади вдоль спины привязали палку от метлы. Карету сопровождали полицейские. На кладбище приехали уже ночью. Могильщики отказались работать ночью, да еще в непогоду. Родственники сами вырыли могилу. Даже мать не смогла присутствовать на похоронах — ее фактически выслали из Австрии. Отправили в изгнание и графиню Лариш. Кронпринц был похоронен в усыпальнице Габсбургов, с соблюдением всех обрядов и традиций, но в узком кругу самых близких родственников. Им не дали быть вместе при жизни, их разлучили и после смерти.

Следует отметить, что в минуты невыносимого горя только что получившая известие о гибели сына Елизавета выказала нечеловеческую выдержку. Именно она сделала то, на что не решился никто другой — сообщила мужу, что их сына больше нет. Она первой увидела Рудольфа в гробу, укрытого по грудь белым саваном. Только в эти страшные минуты, пока муж еще не появился, она дала волю своему отчаянию, упав на колени перед мертвым телом сына.

В эти часы, наполненные траурными церемониями и скопищем по большей части чужих ненужных лиц, Елизавета старалась держаться из последних сил, и ей это удалось. Под густой черной вуалью никто не видел ее лица, превращенного в скорбную маску. Франц Иосиф, постоянно держа в поле зрения ее окаменевшую фигуру, умолял ее не присутствовать на церемонии погребения. После того кошмарного дня глубокой ночью Елизавета незаметно вышла из дворца. Первый фиакр, встреченный ею в этот глухой час, отвез ее к монастырю Капуцинов, где только что похоронили Рудольфа. Отказавшись от услуг монаха, она медленно спустилась в склеп, освещенный тусклым светом факелов… Она хотела понять, что же случилось с ее мальчиком.

О гибели Рудольфа и Марии ходили самые разные слухи и сплетни. Говорили, что кронпринц убит из-за какого-то романа или интрижки, не исключали и дуэль; подозревали внутренний заговор, происки иностранных врагов и, конечно же, масонов; утверждали, что кронпринц свел счеты с жизнью из-за пьянства и наркотиков; что он подхватил «дурную болезнь» и заразил то ли жену, то ли любовницу; что Мария была беременна, сделала неудачный аборт и приехала в Майерлинг уже со смертельным кровотечением. Выдвигались и вовсе экстравагантные версии, например, что Мария узнала страшную тайну своего рождения — ее отцом был император Франц Иосиф!

Но на наш взгляд, романтическая версия смерти Рудольфа и Марии, согласно которой влюбленные покончили с собой, поняв, что не могут рассчитывать на развод принца со Стефанией и последующий морганатический брак с Марией, не выдерживает критики. О Марии ровным счетом ничего не говорится в предсмертных письмах Рудольфа; он практически не упоминал о ней и в разговорах с друзьями. Хотя в последние годы жизни наследник престола действительно задумывался над тем, как официально покончить с браком, которого фактически уже не существовало, едва ли он намеревался развестись именно из-за Марии Вечера. Вряд ли усталый, больной и пресыщенный тридцатилетний мужчина мог до такой степени увлечься молоденькой баронессой.

Тем не менее ни одна из бесчисленных книг и статей о трагедии в Майерлинге, вышедших за минувшие с того времени сто с лишним лет, не может похвастаться ни основанной на неопровержимых доказательствах реконструкцией случившегося в спальне кронпринца, ни убедительным обоснованием причин смерти Рудольфа и Марии. Много раз обыгрывалась загадочная фраза, проскользнувшая в одном из писем — о том, что только смерть «может спасти мое доброе имя». И все же события в Майерлинге остаются исторической загадкой, которая, видимо, никогда не будет разгадана до конца. Может быть, более важным, чем разгадка «тайны Майерлинга», является тот факт, что в лице эрцгерцога Рудольфа к власти мог прийти либеральный монарх, приверженный принципам федерализма, который не стал бы препятствовать преобразованию монархии и упорствовать, подобно Францу Иосифу, в соблюдении архаичных принципов.

Кстати, перед смертью кронпринц оставил и своего рода политическое пророчество, написав Марии Валерии: «Однажды, когда папа навсегда закроет глаза, в Австрии станет очень неуютно. Я слишком хорошо знаю, что произойдет, и советую вам после этого уехать». Возможно, это был намек на Франца Фердинанда, племянника императора, который после смерти Рудольфа стал вторым по очередности наследником, а фактически первым, поскольку его отца, тихого и набожного Карла Людвига, никто не брал в расчет. С Францем Фердинандом у Рудольфа одно время были приятельские отношения, но затем все разладилось. Замок Майерлинг, как и его бывшего обитателя, ждала смерть: он был отдан в распоряжение женского монастыря и капитально перестроен, причем на месте спальни, где прошли последние минуты жизни Рудольфа и Марии Вечера, оказалась часовня, а на месте кровати, где нашли их тела, поставили алтарь. Несколько раз в годовщину гибели сына Франц Иосиф и Елизавета приезжали туда и подолгу молились.

По распоряжению свыше австрийские газеты писали о смерти наследника глухо и невнятно, хотя за границей вовсю смаковались подробности трагедии в Майерлинге, зачастую искаженные самым невероятным образом. В первые дни февраля 1889 года между Веной и папским престолом шли интенсивные переговоры о том, чтобы позволить похоронить Рудольфа — убийцу и самоубийцу — по католическому обряду. На этих переговорах в ход был пущен весь арсенал политических ухищрений, граничащих с шантажом. В конце концов злополучный наследник был, как и остальные Габсбурги, погребен в склепе церкви Капуцинов. Изуродованную выстрелом голову венчала белая повязка, кое-как прикрытая траурными венками.

На похоронах сына Франц Иосиф словно окаменел — но в последний момент не выдержал, рыдая, припал к гробу Рудольфа, после чего поднялся и, опустив голову, быстро вышел из склепа. Знал ли он о строках из письма кронпринца матери, в которых тот признавался, что «недостоин быть его сыном»? Что творилось в душе императора в день похорон и позже, когда он размышлял о трагической судьбе Рудольфа? Была ли это лишь скорбь, или к ней примешивались другие чувства — недоумения, вины (в конце концов он, Франц Иосиф, принес обязанности отца в жертву делам монарха), а может быть, даже обиды? Ведь, исходя из суровой династической логики, Рудольф своим самоубийством предал семью, отца и себя самого, поскольку предпочел печальную свободу отчаявшегося человека обязанностям члена династии Габсбургов, которым полностью подчинил свою жизнь император. О Рудольфе как будто забыли. До 1918 года в Австро-Венгрии считалось дурным тоном вспоминать о злосчастном наследнике. Только потом, когда государство Габсбургов перестало существовать, о кронпринце и Майерлинге стали много говорить и писать. Но качество значительной части этих «свидетельств» и «воспоминаний» часто наводило серьезных историков на мысль о том, что иногда молчание и забвение действительно являются благом…

Через полгода после трагедии баронессе-матери разрешили вернуться в Вену, император принес ей извинения. На могиле Марии появились, наконец, надгробие и надпись: «Здесь лежит Мэри, баронесса фон Вечера, родившаяся 19 марта 1871 года, скончавшаяся 30 января 1889 года. — „Как цветок выходит человек и вянет“. Книга Иова, XIV, 2». В конце Второй мировой войны несколько могил на этом кладбище были вскрыты, вероятно, в поисках ценностей, в том числе и могила Марии. Позже захоронение было восстановлено, но на этом злоключения останков девушки не окончились. В 1992 году исследователь-любитель Хельмут Флатценштайнер выкрал кости и череп Марии, чтобы провести собственное расследование. Полиция нашла злоумышленника, он попал под суд и выплатил большой штраф. В третий раз Марию Вечера похоронили в надежно защищенном гробу.

Существует и еще одна версия произошедшего в Майерлинге. Некоторые утверждали, что все эти трагедии произошли «из-за проклятья некой графини Каролины Королай, чей сын погиб во время венгерского восстания в 1848 году: „И небеса, и ад разрушат счастье императора, истребят его семью и всех, кого он любит, разрушат его жизнь и погубят всех его детей“». Только судьба Гизелы, старшей дочери Елизаветы сложилась счастливо. Любимица отца, бабушки Софии и брата Рудольфа, она тоже не могла похвастаться привязанностью матери. В шестнадцать лет Гизела вышла замуж за баварского принца Леопольда, в браке с которым у нее родилось четверо детей. Император Франц Иосиф часто гостил в семье дочери, проводил много времени в обществе внуков, Елизавета же во время своих кратких визитов в Мюнхен предпочитала останавливаться в гостиничных апартаментах. Она так и не простила дочь, сделавшую ее бабушкой в тридцать шесть лет. Гизела смогла завоевать любовь и уважение баварцев, которые даже называли ее «венским ангелом», стойко перенесла годы войны и революции и умерла в 1932 году, на два года пережив своего мужа.

…Последние неполные 10 лет жизни Елизаветы были годами прощания со всем, что ее окружало. Она раздарила все свои нарядные вещи, а ее душевное состояние явственно свидетельствовало о том, что жизнь потеряла для нее всяческий смысл. Напрасны были надежды Франца Иосифа на то, что острота горя хоть когда-нибудь утихнет. Он старался вытащить жену из созданной ею же самой тюрьмы — Елизавета заперлась в маленьком особняке в Ишле, где муж впервые увидел ее девочкой, жившей в ожидании счастья. Сначала ему это вроде бы удалось, но потом последовало какое-то жуткое и неприкаянное блуждание Елизаветы по белу свету. Как тяжело раненный человек, она искала такое место, где можно было бы хоть на минуту забыться и как-то унять невыносимую боль.

Неистовые папарацци, которых в то время еще так не называли, но суть которых от этого вовсе не менялась, неотступно следовали за ней по пятам, выплескивая на страницы газет беззастенчивую ложь и беспардонные утверждения, порой, правда, разбавляя все это горестной правдой. О Елизавете писали, что она явно не в себе и что, мол, частенько качает на руках диванную подушку, спрашивая у окружающих, красив ли ее сын. Но Бог не лишил несчастную женщину разума.

В своем неутолимом горе она продолжала думать о муже. Одна из ее дочерей писала: «Она опасается, что ее постоянно растущая боль будет супругу в тягость и приведет к недоразумениям в их семейной жизни». Франц Иосиф, по-своему переживая смерть сына, топил свое горе в работе — государственные дела требовали его постоянного присутствия в рабочих апартаментах. Елизавета же отчетливо осознавала, что своей скорбью угнетает мужа.

Порой она просила свою приятельницу Катарину Шратт — актрису и любимицу Вены — хоть как-то отвлечь мужа от невыносимого для него одиночества. Одна из дочерей императрицы — Гизела была крайне недовольна постоянными прогулками отца с этой милой женщиной и откровенно сказала об этом матери.

«Мои крылья сгорели. Я хочу лишь покоя, — отвечала ей Елизавета. — Знаешь, дитя мое, слово „счастье“ давно не имеет для меня никакого смысла. Но отец твой не виноват в этом. Если бы Господь призвал меня к себе, он был бы свободен…»

Елизавета могла бы стать политическим деятелем, дипломатом, влиять на европейскую и мировую политику, но предпочла жить частной, очень замкнутой жизнью, а объем талии и фасон шляпы волновал ее куда больше судеб Европы. Впрочем, свою роль в политике Сиси все же предстояло сыграть, и роль эта была трагической.

Несчастья в конце концов сказались на ее душевном здоровье, а туберкулез уносил последние жизненные силы. К тому же предсказанная цыганкой череда смертей не прерывалась. В 1897 году младшая сестра императрицы, Софи, некогда собиравшаяся выйти замуж за утонувшего в Штарнбергском озере Людвига Баварского, сгорела заживо во время пожара на благотворительной ярмарке в Париже…

Девятого сентября 1898 года Елизавета приехала в Женеву, остановившись под именем графини фон Хоенэмбс. Она всегда путешествовала инкогнито и без охраны, гуляя по городу в сопровождении двух-трех спутниц, а чаще совсем одна — шестидесятилетняя императрица Австрии с фигурой молодой женщины. «Жаль, что ее истинный облик не под силу передать ни одному художнику и что есть на свете люди, которые ее никогда не видели», — писала одна из ее современниц. А вот мнение мужчины: «Лучше не смотреть на нее слишком внимательно. Иначе можно не заметить, как сердце начинает охватывать какое-то непонятное томление».

Инкогнито Елизаветы, впрочем, не могло обмануть ни окружающих, ни репортеров светской хроники, да и портреты ее печатались во множестве. Заметка о приезде императрицы Австро-Венгрии попалась на глаза молодому итальянцу-анархисту Луиджи Лукени, человеку из низов, видевшему способ восстановления социальной справедливости в терроре — убийстве «праздных людей» этого мира. Елизавету он знал в лицо, поскольку видел ее ранее в Будапеште. На хороший кинжал денег у него не было, и потому на ближайшем развале он купил напильник.

Десятого сентября 1898 года, выйдя из гостиницы, Елизавета и ее спутница, графиня Ирма Штарай, спешили, опаздывая на пароход. Они были вдвоем — слуги с вещами были отправлены в курортный город Ко поездом. На набережной Женевского озера с императрицей поравнялся Лукени. Он как будто споткнулся и вытянул вперед руки. Графиня Штарай даже не успела заметить длинный заточенный напильник, которым итальянец нанес Елизавете всего один удар. Императрица упала, прохожие помогли ей подняться. Она еще прожила около часа: самостоятельно дошла до пристани и поднялась на палубу. Потом пожаловалась на боль в груди, на платье стала проступать кровь — напильник пронзил ей сердце. Убийцу схватили. Впрочем, бегство не входило в его планы — ведь он совершил акт социального возмездия.

Проведенная экспертиза засвидетельствовала, что убийца психически здоров, а его действиями руководило желание отомстить ненавистным аристократам и… прославиться.

С мертвого тела императрицы сняли две вещи, с которыми она не расставалась, — обручальное кольцо, она носила его не на пальце, а на цепочке под одеждой в виде кулона, и медальон с прядью волос сына. По результатам обследования выяснилось: острие напильника проникло в тело на 85 миллиметров и пронзило сердце. Рана в виде V-образного отверстия была едва заметна.

Она умерла в точности так, как сказала когда-то: «Я хотела бы умереть от небольшой раны в сердце, через которую улетит моя душа, но я хочу, чтобы это произошло вдали от тех, кого я люблю».

На процессе Лукени спросили, чувствует ли он раскаяние. «Конечно, нет», — ответил он, с удовольствием позируя фотокорреспондентам и посылая в зал воздушные поцелуи. В то время смертная казнь в Женеве была отменена, и Лукени приговорили к пожизненному заключению. Он отсидел в тюрьме всего два года, когда его нашли повесившимся на кожаном ремне…

Смерть Сиси стала знаком приближающейся гибели старой Европы и той эпохи, точку в которой шестнадцать лет спустя поставит выстрел в Сараево.

Узнав о смерти жены, император Франц Иосиф произнес: «В этом мире для меня уже ничего не осталось». И этот удар Франц Иосиф перенес мужественно. Несмотря на все беспокойство, которое доставляла ему жена, он продолжал любить ее и впоследствии, вопреки настояниям его ближайшего окружения, неоднократно отказывался от второго брака. У Франца Иосифа никогда не было друзей. С многочисленными родственниками из дома Габсбургов его не связывали теплые отношения. Одиночество императора скрашивала дружная многодетная семья его дочери Марии Валерии.

После самоубийства Рудольфа наследником императора становится его младший брат, эрцгерцог Карл Людвиг, с которым Франц Иосиф в общем-то никогда не поддерживал тесных контактов. После смерти Карла Людвига наследником стал его старший сын от брака с Марией Аннунциатой из династии неаполитанских Бурбонов — Франц Фердинанд. Однако император отнюдь не приблизил к себе наследника и не торопился посвящать его в государственные дела. Как и прежде, Франц Иосиф все делал сам. Свой метод работы он сохранил на всю жизнь. Монарх стремился вникнуть в каждую мелочь управления огромной империей. Каждый день много лет подряд он посвящал просмотру бумаг. За этими бумажными делами и мелочами нередко терялись главные проблемы, упускалось что-то важное. Как уже упоминалось, император строго соблюдал раз и навсегда установленный порядок. Он не любил нововведений и в своей частной жизни отказывался от всех технических новшеств — телефона, автомобиля и пр. Однако что касалось государственных дел, то на протяжении почти семидесятилетнего правления Францу Иосифу неоднократно приходилось идти на компромиссы. Главную свою задачу, которой была подчинена вся его деятельность, вся его жизнь, он видел в сохранении империи.

На рубеже веков Франц Иосиф являлся для многих олицетворением империи. К нему относились как к пришедшему из старых времен в новый век европейскому джентльмену. И сам Франц Иосиф понимал эту свою чуждость новому миру. Как-то восьмидесятилетний император сказал экс-президенту США Теодору Рузвельту, на которого произвел большое впечатление: «Вы видите во мне последнего европейского монарха старой школы».