Имя мое — память

Дэниел убеждал себя, что, возможно, стал отцом нескольких детей, но просто не знает об этом. Но по-настоящему он в это не верил. Было достаточно примеров, когда он узнал бы, случись это. Суть была не в том, что он чего-то не сделал, а в том, что был не в состоянии это сделать. А почему, Дэниел не знал.

Когда-то давно он полагал, что воплотится в теле с парой исправно работающих яичек, вырабатывающих живую сперму. К тому времени он понимал, что наверняка ими обладает. Проблема заключалась не в половых железах. Проблема была в нем, в том необъяснимом воздействии, какое он всякий раз оказывал на свое тело.

Видимо, проблема в памяти. А если она каким-то образом передается по наследству? Может, Бог осознал свою ошибку и не сумел полностью устранить ее, но принял меры, гарантирующие, что она не повторится.

Дэниел встал и подошел к стеклу, отделяющему его от нее. Приложил к стеклу ладонь, потом коснулся лбом. Если сейчас она поднимет голову, то увидит его. Вероятно, она его узнает. Если сейчас она поднимет голову, то он подойдет к ней. Если не поднимет, то он оставит ее в покое.

«Не поднимай голову».

«Пожалуйста, подними голову».

Дэниел вспомнил, как видел ее на том ужасном вечере. Вспомнил, как всегда, со стыдом. Тогда он принес ей лишь страдание. В состоянии ли он сейчас предложить ей нечто лучшее?

Пока она сидела там, он все смотрел на нее до тех пор, пока не стемнело за окнами, но она так и не подняла головы. Он не подошел к ней, а стоял, обуреваемый собственными проблемами.

Он много думал о ее спокойствии, но забыл подумать о ее счастье.

Мне все-таки удалось умереть естественной смертью в битве при Кхе-Санх весной 1968 года. Ближе к концу той жестокой осады, перед тем как операция «Пегас» в апреле добралась до базы, я был убит артиллерийским огнем.

Вслед за тем я родился в семье учителей из Тускалусы, штат Алабама. Наш дом стоял около большого пруда, куда прилетали на зимовку гуси. Родители моей матери, дед и бабка, жили у дороги неподалеку от нас.

В 1972 году, когда мне было четыре года, мы переехали в Фэрфакс, штат Виргиния. Моего отца назначили школьным инспектором. Я помню, как мне было грустно прощаться с гусями и моими стариками, особенно дедом Джозефом, который любил авиатехнику не меньше моего.

Мы с двумя братьями спали в одной комнате, и поскольку на сей раз мне посчастливилось быть старшим, то я задавал тон нашим потасовкам. С одним из братьев я служил в Первую мировую войну. А другой был таким непоседой, что за ним было не уследить, и отличался необыкновенной изобретательностью, особенно когда дело доходило до хлопушек.

Моя мать в предшествующей жизни была моей учительницей в первом классе, и я полюбил ее за голос рассказчицы, домашний сок и печенье. Она читала научно-фантастические романы и выращивала великолепные георгины. Она была замечательной матерью, одной из моих самых лучших. Когда она чесала мне спину или рассказывала нам на ночь сказки, именно это я и думал: «Ты одна из моих самых лучших».

Через несколько месяцев после нашего переезда в Виргинию случилось одно поразительное событие. Мы сидели в церкви, все пятеро. Помню, младший брат был еще младенцем. Я смотрел на свои мокасины, болтавшиеся примерно в футе над полом. Пролистывая молитвенник, я читал отрывки на латыни. Это один из характерных стыков моих жизней, когда я начинаю в ускоренном темпе вспоминать и осмысливать свои прошлые жизни. Пока мы не оказались в этой церкви, я не помнил, что знаю латынь, поскольку в наших молитвенниках в Алабаме латыни не было.

На скамье рядом со мной было много свободного места, а чуть поодаль сидела женщина лет пятидесяти, и рядом с ней, с другой стороны, еще одна. Я решил, что это ее мать. Я внимательно посмотрел на более молодую женщину: седые волосы и темно-синее платье с узким пояском, чулки и практичные коричневые туфли со скругленным мысом. У нее был несколько мещанский вид, но меня привлекла сеточка вен на тыльной стороне ее руки — таких голубых и сильно выдававшихся. Захотелось их потрогать и узнать, мягкие они или нет. Я пододвинулся к ней.

Мой маленький брат Рэймонд начал повизгивать, и дама повернула голову. Я ожидал увидеть на ее лице досадливое выражение, какое часто бывает в церкви у седовласых людей, когда принимается плакать ребенок, но ее розовое лицо выражало благожелательность.

И вдруг я сообразил, что знаю ее. Я лишь приближался к возрасту узнавания людей из прошлых жизней, однако началось это пару лет назад, до того, как мне стала сниться София.

У меня возникло ощущение, будто голова моя очень медленно взрывается. Женщина снова стала смотреть вперед, а мне отчаянно хотелось видеть ее дольше. Моя мать стала поспешно пробираться к концу ряда с Рэймондом на руках, а потом отошла к выходу из церкви, чтобы ребенок не мешал своими криками прихожанам. Я скользнул поближе к даме. К тому моменту, как она взглянула на меня, я был практически у нее под мышкой.

Помню свое изумление четырехлетнего ребенка. Это была София. Водянистые печальные глаза, обвислая кожа в пятнышках. Я вспомнил о ней, какой видел в последний раз, когда она была Констанцией. Тогда она была такой молодой и хорошенькой, а теперь — нет, но я знал, что она осталась прежней. К изумлению примешивалось смущение, и лишь через несколько минут я догадался, в чем дело. Размышляя о себе, каким я был несколькими годами раньше, до своей смерти, когда работал врачом, я вспомнил, что ожидал встретить ее либо очень старой в облике Констанции, либо совсем молодой — как я или даже моложе — и в новом облике. Я не думал, что она может оказаться в облике женщины, но только не Констанции.

«Ты по-прежнему Констанция?» — сомневался я. Для меня проще было признать в ней Софию, чем пытаться выяснить, является ли она по-прежнему Констанцией, но я был почти уверен, что она не Констанция. Поэтому я пытался уяснить себе, как это произошло. При всем совершенстве моей памяти смущенному разуму четырехлетнего ребенка сложно было воспользоваться ею в полной мере.

Когда тебе четыре, легко забыть, где твое тело и где оно должно находиться. Предаваясь размышлениям, я незаметно прижимался к ней. Когда до меня дошло, что я давлю на нее, я поднял голову и увидел, что она по-прежнему смотрит на меня. Если я был смущен, то и она тоже. Если я размышлял, то и она тоже. В тот момент я считал, что, вероятно, это объясняется тем, что она меня тоже узнала. Но, скорее всего, была смущена тем, что незнакомый четырехлетний мальчуган залез ей под мышку.

Женщина смирилась с моим присутствием, обняв меня одной рукой. Я заметил, что отец, не менее смущенный, вытягивает шею в нашу сторону. Потом увидел, как она кивнула ему, словно говоря, что все в порядке.

Женщина прижала меня к себе, и я расслабленно привалился к ней. Затем она положила ладонь на мой пухлый животик.

Я был несколько разочарован, но, испытывая физическое удовольствие находиться рядом с ней, едва ли не подчинялся чувству долга по отношению к своим прежним взрослым «я» и будущему взрослому «я». Это всегда проявлялось у меня рано — бессловесное чувство преданности моим прежним «я». В этот раз София должна была быть маленькой, как я, а не старой и большой, и мне хотелось знать, почему так случилось.

— Наверное, в прошлый раз ты должна была умереть молодой, — уткнувшись носом ей в ребра, произнес я.

Разумеется, в этом было разочарование. Но мне было четыре, и она обнимала меня, а когда тебе четыре, телесное удовольствие почти не страдает от неудовлетворенности разума.

Я дотронулся до вены на ее руке, и она оказалась такой мягкой, что исчезла под моим пальцем.

Мы посещали ту церковь в Фэрфаксе примерно еще год. Я находил Софию и всякий раз торопился сесть рядом с ней. Мои родители называли ее моим особым другом и однажды пригласили ее после службы к нам на лимонад, но она, поблагодарив, отказалась, объяснив, что ей надо проводить мать домой.

В конце концов Молли, моя мать, устала от сексистских, как она выражалась, проповедей в той церкви. Она нашла в Арлингтоне нетрадиционную церковь, в которой священник распевал проповеди под акустическую гитару. Припоминаю, там было много песен из мюзикла «Годспел». Я, конечно, предпочитал новую службу, но очень горевал, что не вижу Софии. Думаю, отец испытывал неподдельное облегчение. Он считал мою привязанность к ней весьма странной. Мои суетливые попытки найти ее телефонный номер не нашли сочувствия у взрослых. Я называл ее Софией, но, когда дело дошло до того, чтобы отыскать в толстой телефонной книге ее номер, я сообразил, что не знаю ее настоящего имени.

Когда мне было девять лет, я ездил на автобусе в старую церковь. Я делал это каждое воскресенье в течение двух месяцев, но женщина туда больше не ходила. Я увидел ее только в 1985 году, когда мне было семнадцать лет.

Дед по материнской линии, Джозеф, был при смерти. Молли, моя мать, решила поместить его в хоспис поблизости от нашего дома. Некоторое время назад ее мать скоропостижно скончалась от сердечного приступа, и Молли хотела иметь возможность ухаживать за отцом. Я ходил с ней навещать деда, движимый скорее не своим состраданием к нему, а состраданием к нему моей матери. Весь дом был заполнен ее горем. Я помню, как думал: «Все в порядке. Не так уж это страшно. Его место займет кто-то другой». И все-таки вопреки тому, что я постоянно твердил подобные слова, они не казались правильными. То, что я живу уже очень долго и многое храню в памяти, позволяло мне надеяться, что я разбираюсь в подобных ситуациях лучше Молли, но это было не так. По сравнению с Молли я ничего не знал о любви.

Я продолжал размышлять о том, что Лора, которую я встретил на детской площадке в Джорджии, казалась ее матери вполне обычной. Меня это поразило и опечалило. Я нередко задумывался о том, какую роль играю в жизни других людей. Каждый раз я жаждал играть свою роль; прочие лишь сменяли друг друга в эпизодических ролях. Потому что они забывали, а я помнил. Они вскоре исчезнут, а я продолжу свой путь. Лучшее, что я мог сделать, — держаться за них после того, как они позабудут сами себя.

Дело не в том, что я не исполнял свой долг; я его исполнял. Я заботился, чтобы мои матери — все, за исключением немногих, которые бросили меня или умерли до моего взросления, — имели еду и основные удобства. Я позаботился о том, чтобы за ними ухаживали в болезни и старости. Более чем кто-либо другой, я тратил на них накопленные деньги. Но я не задумывался о чем-то большем. В такой жизни, как у меня, приобретаешь много матерей, но и теряешь много. Не слишком ценишь то, что имеешь, но плохо переносишь потери. После первых нескольких потерь я научился лучше с ними справляться. «Одна мать из многих», — всегда говорил я себе.

В горе своей матери я усмотрел то, как сильно она любила своего отца. Любила не потому, что он являлся ее отцом, она любила именно его. Ценила за доброту, проявленную к ней, за то, что отец посвящал ей много времени. В том, как мать любила его или любого из нас, не было ничего отвлеченного. «Со временем ты позабудешь о нем», — думал я, но в глубине души знал, что это не так.

Во время второго посещения хосписа я случайно заглянул в палату, находящуюся поблизости от палаты Джозефа, и увидел высоко лежащую на подушках очень больную женщину. Я сообразил, что знаю ее. Это была София. Никогда не видел я ее в таком состоянии. Она выглядела примерно так, как в нашей старой церкви, но была больной и постаревшей. Попрощавшись с дедом, я вернулся в ее палату.

Я сидел рядом с ней, держа ее за руку. Она открыла глаза и взглянула на меня. Я знал, что эти слезящиеся глаза принадлежат Констанции или Софии, но мне не хотелось видеть их такими. Какая-то частичка моего существа словно старалась загипнотизировать само это горе. У меня возникло странное ощущение, будто я поднимаюсь и удаляюсь прочь, пока все предметы не становятся меньше и меньше и я не начинаю видеть большие узоры вместо мелких разрозненных частей.

«Ты не останешься такой надолго. Скоро ты вновь станешь молодой и сильной», — мысленно говорил я. Это было не ради нее, а ради меня.

Я навещал ее еще два раза и сидел рядом с ней, разговаривая обо всем на свете. Думаю, говорил в основном я, но она была счастлива от моего присутствия. Один раздражительный санитар сказал мне, что она по нескольку раз на дню спрашивала, приду ли я еще. Он сообщил, что у нее нет детей и внуков.

В один из дней она показалась мне более настороженной, чем обычно, и смотрела на меня как-то странно.

— Вы меня помните? — спросил я.

— Помню, был кто-то с твоим именем.

— Правда?

— В давние времена.

— Кто-то, кого вы знали?

— Не то чтобы знала, нет. Я его ждала. Мама говорила, что я глупая, и так оно и было.

— Что вы имеете в виду?

— До того как умер мой отец и мы переехали на восток, я росла в Канзас-Сити. Мы хорошо проводили там время. Много вечеринок, разных планов. У меня была романтичная душа, но мать утверждала, что мое воображение заменяет мне любого из парней. Это было для нее разочарованием.

Теперь я стал понимать, что ее одиночество происходит не только от старости. До моего сознания начала доходить ее подлинная сущность. Все те годы, когда я пытался найти Констанцию, представляя, что она живет где-то за океаном, она росла, как и я, всего лишь в двух сотнях миль от меня. Я вспомнил о голубе по кличке Щеголь. Я не смог отыскать ее, потому что она умерла.

До меня не доходила эта трагедия во всей полноте. Я был подростком, таким же эгоистичным, как двухлетний ребенок. Хотел, чтобы она вернулась вместе со мной, и она вернулась. По крайней мере, пыталась. Я ждал ее, и она находилась рядом, ожидая меня. Так что, на свой манер, она помнила.

Постаревшие глаза Софии наблюдали за мной, и я отвернул от нее лицо. Она даже не знала всего того, что мы потеряли.

— Он тоже вас ждал, — промолвил я.

— Я всегда была глупой.

Я пробыл в ее палате допоздна, пока меня не выставили после десяти вечера. Мысли в голове так и бурлили.

Вернувшись на следующее утро, я стал рассказывать ей давние истории. Часами держа ее за руку, я рассказывал о нашем путешествии через пустыню, о Первой мировой войне, о том, что она была хозяйкой Хастонбери-Холла, как его превратили в госпиталь и она стала за мной ухаживать. Я называл ее Софией и говорил, что люблю ее. И всегда любил. К тому времени она уже уснула, но мне необходимо было, чтобы она знала. Я боялся, что на сей раз потеряю ее раз и навсегда.

К концу третьего посещения я знал, что сделаю.

— Не волнуйтесь, — произнес я. — Я тоже уйду. Мы вернемся вместе.

Именно это она хотела сделать раньше, когда была Констанцией, но я сказал тогда «нет». На сей раз мы должны были это совершить. Ее жизнь заканчивалась, а моя только начиналась. Я был тот, кто мог бы проводить ее в иной мир. Так было бы легче.

— Это наш шанс, — объяснил я.

Мне было жаль отказываться от такой жизни, особенно жаль из-за моей матери Молли. За короткий промежуток времени она должна была потерять отца и сына, и я понимал, что для нее это окажется губительным. Но я применял стратегию противодействия потерям, которая не предполагала много размышлений.

Мне хотелось бы сказать Молли, что именно в этом состоит мое желание и скоро я вернусь. Заставить поверить ее в то, что все хорошо. Но какой-то голос у меня в голове нашептывал другие слова: «Она любит тебя. Она не хочет терять тебя».

В душе я понимал, что так оно и есть, но мне удалось проигнорировать эти мысли. Я был молод, глуп и очень спешил вновь быть с Софией. Как еще мог бы я это сделать? Удивительно, какие вещи мы подчас считаем само собой разумеющимися.

Я противился любви Молли. У меня даже хватало наглости полагать, будто я в этом преуспел. Сложно, переходя из жизни в жизнь, привязываться к одному человеку. И сложно заставить любимого человека всякий раз забывать себя. Возможно, Бен был в состоянии удерживать любовь множества людей, а я с трудом мог привязаться к одному.

Зимним вечером накануне своего восемнадцатилетия я отправился в одно печально известное место округа Колумбия. Я нечасто вспоминаю об этом вечере, но, признаюсь, вспоминаю о том, что произошло накануне вечером. Пожалуй, впервые за долгое время я всерьез задумался о чувствах матери и попытался попрощаться с ней. Не стану описывать то, что она говорила, и то, что я при этом чувствовал. Недаром Уитмен писал о чувствах матери, «перед которыми так ничтожно все лучшее, что я могу сказать».

Я не слишком преуспел в проживании значимых жизней, однако, когда это возможно, стараюсь сделать значимыми свои смерти. Стремлюсь, чтобы они хоть немного послужили во благо какому-то человеку или делу, но на сей раз я был слишком молод, очень спешил и не придумал ничего лучше, как напугать до смерти нескольких наркоманов.

Я пошел к тому месту недалеко от Ди-стрит, где иногда слушал музыку. Нашел комнату в закутке, куда приходили наркоманы. Не курильщики марихуаны, а серьезные клиенты. Чтобы произвести впечатление, я принес достаточно денег. Разыскал одну наркоманку, ужасного вида женщину лет тридцати, по руке которой можно было прочесть ее историю. Я обещал, что куплю ей тоже, если она найдет для меня лучшее, самое сильное зелье. Она полагала, что я к такому привык, и я не стал разубеждать ее. Приготовив иглу, женщина в возбуждении стала накладывать мне на руку повязку.

Это был единственный раз, когда я попробовал героин. Умереть от него означало никогда больше не начинать. Возможно, совершив это, я прогневил судьбу. Это не было самоубийством, но подходило к нему очень близко. Я сжульничал, постарался уклониться от него с помощью технического приема. Надеялся, что мое горячее желание воссоединиться с Софией поможет мне быстро вернуться, и, слава богу, так и случилось. Я не стремился к смерти, и осознание этого пришло в мой последний миг. Я очень хотел жить.

Но когда природа предлагает вам один из своих истинных даров, а вы бездумно отмахиваетесь от него, то подвергаетесь особому наказанию. Я вернулся назад, но, если поверить в это, можно объяснить, почему в следующей жизни мне досталась такая мать.

Следующая мать, родившая меня, была наркоманкой. Очевидно, я сам был от рождения наркоманом. Это казалось логичным. Вероятно, она была обновленным вариантом некоей доведенной до отчаяния женщины, которую я знал в одной из прошлых жизней, но к тому времени, как она исчезла, я был слишком мал, чтобы соотнести ее с кем-то. Меня обнаружила в квартире одна из соседок. Вероятно, я оставался один пару дней и был очень напуган. Когда тебе три года, трудно увидеть картину в целом.

Примерно месяц мной занимались власти штата, а потом включили в программу усыновления. Помню, как за день до того, как поместить меня в семью, со мной встречался социальный работник. Помню, как я спрашивал: «Когда я увижу мамочку?»

Меня определили в семью усыновителей, живущую рядом с Шепердстауном в Западной Виргинии. У них было двое своих детей и двое усыновленных, помимо меня. В этом доме часто смотрели телевизор. Оба родителя постоянно курили. Проведенные там дни связываются у меня с запахом и густым дымом от двух сигарет. Когда я вспоминаю об этом, к горлу подступает тошнота.

Не могу припомнить, чтобы мы за обедом сидели вокруг стола, ели без включенного телевизора. Один из усыновленных детей, Трэвор, отличался буйным нравом и часто убегал из дома, так что я в основном оставался один, если не становился помехой во время одной из жестоких стычек, что случалось несколько раз и за что я платил непомерно высокую цену.

Странно было проживать одно за другим два столь различных детства. Моя любовь к старой семье и боль от потери были тесно связаны, и перенести это было труднее, чем присутствие новых людей. По крайней мере, я не должен был любить кого-то из этих новых людей и ничем не был им обязан. У них недоставало доброты, чтобы спрашивать что-то с меня, и я старался не реагировать на их равнодушие. Живя в собственном мире и делая все самостоятельно, я стал свободным от привязанностей. Вряд ли я доставлял кому-либо беспокойство. Позже, когда мне было пятнадцать лет, во время одной из периодических встреч с социальным работником я заглянул в свое досье. В верхней его части крупным четким шрифтом было напечатано: «Нарушение формирования привязанностей».

Иногда поздно вечером, лежа в постели, я слышал, как по радио громко передают спортивные репортажи, но шум не заглушал родительских ссор. Я начинал вспоминать Молли и свою старую семью из прошлой жизни, спрашивая себя, что они делают в этот момент. Порой, сильно скучая по ним, я думал: «Что же я наделал?» Когда я подрос и перестал нуждаться в матери, я стал размышлять о Софии. Лишь мысль о ней заставляла меня двигаться вперед.

В этом новом теле мне было неловко, потому что оно стремительно вырастало и становилось крупнее моих прежних тел. Я не был столь же проворным и ловким, как в предыдущем воплощении, но был, по крайней мере, сильным. Мой приемный отец был ростом не более пяти с половиной футов, и мои габариты не прибавляли его любви ко мне.

Я проводил время, вырезая из дерева фигурки животных, читая книги в библиотеке и думая о том, как собираюсь найти Софию. Часть фигурок я прятал, но однажды моя приемная мать увидела, как я наношу последние штрихи на гуся. Она внимательно оглядела его.

— Я бы сказала, что его вполне можно отправить в музей, — заметила мать.

Мы посещали унылую муниципальную школу, но у меня было несколько хороших учителей. Безусловно, я был способным учеником, поэтому некий добросердечный педагог вбил себе в голову, что я «одаренный». Меня заставили сидеть в классе во время перемены и выполнять один из этих стандартных тестов, когда заштриховываешь кружки карандашом. Помню, что оставил без ответа каждый второй вопрос.

Давным-давно я усвоил, что рискованно выделяться из окружающих. Тогда, в начале сороковых, произошел пагубный случай, когда родители решили проверить мой показатель умственного развития. Это был хороший урок. Нечего и говорить, что для запоминания тысячелетней, хотя и малозначительной истории, необходимо обладать необыкновенными умственными способностями.

Как только подрос, я принялся разыскивать Софию. Я располагал некоторой полезной информацией. Знал, что она умерла в конце 1985 года. Я видел ее в хосписе, беседовал с ней незадолго до ее смерти и надеялся, что успел заронить в сознание Софии несколько важных мыслей. Я был уверен, почти на уровне интуиции, что она появится где-то поблизости. Она уже однажды это сделала, и я молил Бога, чтобы сделала это вновь.

Большая удача пришла ко мне однажды вечером в торговой галерее «Тайсонс-корнер», когда мне было пятнадцать лет. В одной из этих почти исчезнувших фотокабинок при входе я увидел девочку, которую теперь зовут Марни. Через пару минут я уже смог определить, кто она такая. Конечно, в то время я знал ее не как Марни. Я узнал ее как одну из женщин, ходивших в церковь в Фэрфаксе в начале семидесятых годов. Мне помогли ее брови «домиком». Глаза придирчиво осматривали меня и в то же время искали сочувствия. В той жизни она была старухой, сидящей рядом с Софией, ее матерью. Наверное, она даже немного пережила свою дочь. Я заметил, что они близки, и что-то в манере их общения убедило меня в том, что они вернутся вместе.

«Не следует пытаться контролировать это», — вспомнил я слова Бена, пока шагал вслед за Марни из «Тайсонс-корнер». Я пришел вслед за ней в холл какого-то здания, где размещались кабинеты терапевтов и стоматологов и где она встретилась со своей матерью, после чего они спустились вниз в гараж. Я видел, как они сели в машину и уехали. Запомнил номер автомобиля и таким образом нашел дорогу в Хоупвуд.

В следующую субботу я впервые увидел Софию в новом обличье. Этот день стоит того, чтобы его вспомнить. В автобусе по дороге туда я нервничал. Никогда не знаешь, кого найдешь и найдешь ли вообще кого-нибудь. Утром я отправился по адресу Марни и стал нервно расхаживать по кварталу, не зная, что предпринять дальше. И тут я увидел ее. Она шла по тротуару ко мне навстречу. Я был ошеломлен. Не могу в точности описать владевшие мной чувства. Был опьяняющий весенний день, солнце омывало ее распущенные светлые волосы, и она легко двигалась по ухоженному тротуару. На ней были обрезанные шорты, вьетнамки и зеленая футболка. Она была такой юной и свежей — после того, как я в последний раз видел ее в хосписе старой и умирающей. Ноги длинные, сильные, загорелые и немного худощавые.

Это воспоминание из моей нынешней жизни, но оно уже занесено в число моих самых лучших. Когда я думаю об этом, то вижу, как она идет ко мне навстречу в замедленном движении и как фон звучит мелодия. Я всегда представляю песню «Восходит солнце».

Я заметил в ней много знакомого. То, как она наклоняет голову, когда смеется. Ее сильные, умелые руки. Локти, кончик уха, проглядывающий сквозь длинные волосы. Сбоку на подбородке маленькая темная родинка.

До меня дошло, что я подавлен ее присутствием. Как бы счастлив я ни был видеть ее, я боялся заговорить с ней из опасения, что начну не так, как надо. Я снова был незнакомцем. Вероятно, к ней будет трудно подступиться, и на сей раз она окажется более подозрительна. Она слишком хорошенькая, чтобы можно было этим злоупотребить. Та жизнь, что я проживал, была почти полностью лишена любви, а я отрезан от нее и беспомощен. Я сомневался, смогу ли снова внушить ей любовь.

Но самое главное — мой оптимизм. Она молода, и я тоже. Я знаю, как она выглядит, где живет. Она вновь рядом со мной и не замужем за моим братом или кем-либо еще. Это жизнь, которую мы, как я надеялся, наконец-то сумеем прожить вместе, если только я найду правильный подход.

София свернула на дорожку, ведущую к дому Марни, а я оставался стоять с глупым видом. Марни открыла входную дверь, и я услышал ее голос:

— Привет, кто тот парень?

— Какой парень?

— На противоположной стороне улицы.

Не успела она украдкой посмотреть назад, как я повернулся и зашагал в другую сторону.

— Не имею понятия, — ответила София.

— Жаль, — откликнулась Марни. — Он очень симпатичный.

Мое сердце воспарило даже от такого пустяка. В этой жизни мне посчастливилось родиться красивым, а в последних двух жизнях я, кажется, был уродливым.

Но я понимал, что надо действовать осмотрительно. Это жизнь, ради которой я пожертвовал всем, и я не хотел упустить ее. Я привык начинать каждую жизнь с чистого листа, когда главные совершенные мной ошибки стирались. Но при этом у Софии память должна была быть не хуже моей. Так что ничего не стиралось. Все это представлялось мне довольно зыбким, и я ощущал неуверенность. Мне не хотелось, чтобы она посчитала меня сумасшедшим или маньяком. Оглядываясь назад, я жалею, что не прислушался к собственному совету.

В последующие два года я дважды приезжал к ней в Хоупвуд, не набравшись храбрости перемолвиться с ней и словом. Однажды я наблюдал, как она сажает на лужайке перед домом цветы. В другой раз увидел ее с сестрой Даной в кафе на Коу-стрит. Помню, как был поражен тем, какие они разные — Люси с ее ненавязчивым энтузиазмом и Дана с ее природной порывистостью. Дана была мне знакома, возможно, по одной из прошлых жизней, а также потому, что у нее был беспокойный вид мятущейся души. Я признал в ней тот тип человека, который переносит свою тревогу из одной жизни в другую, разрушая все на своем пути. Уверен, она терзала людей, любящих ее, заставляла их переживать о том, что, может, они поступили с ней неправильно.

Дождавшись, когда мне исполнится семнадцать, я изменил свою жизнь. Своим отъездом из Шепердстауна мне не хотелось никому доставлять больших хлопот. Я не волновался, что в приемной семье будут по мне скучать, а скорее беспокоился, что доставлю лишние хлопоты своему социальному работнику. Я переехал в Хоупвуд, снял крошечную квартирку над индийским рестораном и поступил в среднюю школу Хоупвуда, в класс, где училась София.

На следующий день после выпуска из колледжа Люси отправилась на автобусе в Хоупвуд, прихватив две сумки, растрепанный филодендрон и Пилораму в его дурацком стеклянном террариуме. Остальные свои пожитки отправила в картонных коробках. Она приехала домой, не имея ясных планов на будущее, помимо сбивания ненавистных коктейлей или торговли бельем в «Секрете Виктории». Но вскоре произошло нечто странное. Двенадцать ночей подряд ей снился сад.

В первую ночь Люси поняла, что не бывала в этом саду, но все равно он казался ей знакомым и таким реальным, словно это было не во сне. Во вторую ночь она снова находилась там. Узнала предметы, которые видела предыдущей ночью: фонтан, невысокую каменную стену, великолепные розовые, белые и бордовые пионы. Уловила их запах. Она сомневалась, что когда-либо раньше чувствовала во сне запах, но он проник во все ее поры.

На следующую ночь Люси была счастлива оказаться в том же саду в третий раз и продолжить его осмотр. Она прошла через сложенную из камней перголу, пламенеющую красными клематисами, и обнаружила обнесенный низкой стеной сад в обрамлении цветущего розового кизила, в котором обитало несметное количество бабочек. Бабочки в замедленном движении били крылышками среди маргариток, львиного зева, цинний и космей. Насекомые всех цветов, размеров и с разными узорами словно замерли в воздухе в странном неустойчивом состоянии. Потом вдруг все разом полетели. Они кружились у нее над головой, но вскоре летучая спираль уплотнилась и замедлилась, пока не взяла Люси в кольцо, центром которого она оказалась. Люси заморгала, и все бабочки вернулись на свои медленно раскачивающиеся насесты на цветах.

На четвертую ночь Люси продолжила свое обследование. К пятой ночи она так мечтала скорее увидеть сон, что легла спать в девять часов. На улице было еще светло. Она не ложилась спать так рано с тех пор, как ей удалили миндалины в шестом классе.

В саду Люси чувствовала себя счастливее, чем в детстве, задолго до того, как начались проблемы с Даной. Она ощущала там присутствие чуда, и оно приводило ее спящее сознание в глубокое, таинственное, необъяснимое состояние, присущее ребенку. Каждый вечер Люси ложилась в постель и ждала, когда уснет, страшась, что не попадет в сад, умоляя свое бодрствующее «я» вернуть ее назад, и каждую ночь она возвращалась. Сожалела, что не может поменять дни на ночи, реальность на грезы. Разве человеку разрешено менять один мир на другой?

Никогда в жизни Люси не спала так много. И все же все дни напролет в магазине здоровой пищи она зевала, страстно желая вернуться в постель и в свой сад.

На шестую ночь ей снилось, будто она пересекла по крошечному мосту узкий ручей, и стала обследовать новую часть сада. Большинство растений, более грубых и колючих, были ей незнакомы, и запахи витали тоже иные. Красота этой части сада была другой, но воздух казался волшебным. Люси долго рассматривала растения и, едва проснувшись, достала блокнот и зарисовала их. На следующий вечер она оставила блокнот и набор цветных карандашей рядом с кроватью. Заснув, она во сне вернулась в ту часть сада и принялась изучать растения, словно зная, что позже станет их зарисовывать. Она старалась как можно лучше их запомнить — нюхала и изучала на ощупь строение их листьев. На следующее утро Люси проснулась рано и два часа перед работой занималась своими рисунками.

Вернувшись в тот вечер домой, она достала с полки свою любимую «Энциклопедию растений и цветов Американского общества садоводов» и с бьющимся сердцем принялась искать растения, которые соответствовали бы ее рисункам. Люси выяснила, что все эти растения относятся к лекарственным травам. Пиретрум девичий, песчанка, козлятник лекарственный, стеблелист мощный, бессмертник. Эта часть сада была аптекарским огородом.

И только на восьмую ночь она увидела в саду какое-то существо. Сначала Люси подумала, что это Дана, и очень обрадовалась, но быстро сообразила, что это не она. Молодая женщина лет двадцати со светло-серыми глазами, веснушками и блестящими темными волосами.

— Я вас откуда-то знаю, — во сне сказала Люси.

— Конечно, знаешь, — кивнула та.

Проснувшись, Люси долго лежала в постели, пытаясь удержать в памяти лицо женщины из сна. Она знала ее, но не могла понять откуда. Поднявшись с постели, Люси пошла в маленький кабинет и взяла монографию, купленную в магазине подарков в Хастонбери. Она нашла главы, посвященные садам, и, не веря своим глазам, уставилась на фотографии. Неудивительно, что ее сны были такими подробными. То был сад матери Констанции. Сад, в котором она жила девочкой в прошлой жизни, за две жизни до нынешней. Она закрыла книгу. Ей пока не хотелось, чтобы ее сны вытеснила реальность.

Выходные дни Люси провела, рисуя сад своих снов, и, когда эти рисунки ее устраивали, сравнивала их с существующими фотографиями. Ее сад снов был красивее и отличался большей завершенностью, чем снимки из монографии или те фотографии, которые она находила в Интернете, при этом он совпадал с ними в каждой детали. При взгляде на снимок в конце книги ее сердце замерло. Люси мельком видела его и раньше, но не разглядывала. Теперь она точно знала, кто это. Женщина, которая ей приснилась в саду. Мать Констанции.

На двенадцатую ночь сон изменился. Сад начал утрачивать свои границы. Он простирался все дальше. Люси направилась по одной из тропинок и оказалась на собственном заднем дворе с зарослями малины, еще не пострадавшими от болезни растений. Пойдя в другом направлении, она оказалась в саду Томаса Джефферсона академического городка при колледже. Она двинулась в противоположную сторону и, к своему изумлению, обнаружила свой бассейн, обсаженный цветами до самого края — в таком виде, как он существовал на ее рисунках и в воображении.

К утру, наступившему после двенадцатой ночи, Люси знала, чем хочет заниматься. В Интернете она нашла форму заявления о поступлении в колледж и распечатала ее. Весь день посвятила заполнению этой формы, включив туда свои лучшие рисунки из снов о садах Хастонбери и эскизы лекарственных трав. Подчиняясь внезапному порыву, Люси приложила три любимых рисунка непостроенного бассейна.

На тринадцатый день она сложила все это в большой конверт, отнесла на почту и отправила. На четырнадцатый день Люси принялась пропалывать свой сад.

Через два месяца, одним августовским вечером, перед тем как навсегда уехать из дома, Люси прибиралась в своей комнате и вдруг подумала, что не может взять с собой змея. Очевидно, Пилорама намеревался жить вечно, а она нет. Люси достала его из коробки и позволила ему обвиться вокруг своей руки.

— Жаль, мы не сможем дольше наслаждаться друг другом, — сказала она. — Ведь не я тебя выбрала.

Спустившись вниз, она миновала кухню и вышла с заднего хода, хлопнув сетчатой дверью. Затем пересекла двор и села, скрестив ноги, на траву перед кустом гортензии. Люси в последний раз заглянула в змеиные глаза Пилорамы. Раньше она считала, что змеи символизируют зло и двуличность, и думала, что Дана взяла змею, желая в очередной раз досадить родителям. Но сейчас, в восхищении глядя на маленькую голову змеи, поняла, что ошиблась. Она вспомнила о шкурках Пилорамы, сброшенных им за эти годы, о его отработанных версиях, которые он, постоянно перерождаясь, оставлял за собой. Может, для Даны он был важен именно этим.

— Пора на свободу, — торжественно произнесла Люси.

Она опустила руку на землю, чтобы посмотреть, что он будет делать. На несколько секунд Пилорама замер, прижавшись к ней, но потом храбро поднял голову. Дюйм за дюймом он разматывался с ее руки и, вытягиваясь вперед, нависал над незнакомой землей. Наконец он шмыгнул вниз и уполз в траву ее старого любимого сада.

То, чего Люси желала больше всего на свете, на что уже перестала надеяться, все-таки произошло в один январский вторник в шесть часов вечера.

Она находилась около Кэмпбелл-Холла, где размещался факультет ландшафтной архитектуры, а также другие отделения и где она провела в студии предыдущие десять часов. И вот, оцепенев от голода и вдыхая холодный воздух, Люси сидела там в пуховике и коричневой шерстяной шапочке, чтобы дать себе передышку перед тем, как вновь включиться в ритм привычного мира.

В тот вечер в крошечной квартирке, расположенной неподалеку от кладбища, Марни и ее бойфренд Лео готовили на ужин китайскую еду. Квартиру они сняли в августе. Днем Марни работала в компании «Кинко», а вечерами посещала подготовительные курсы для сдачи вступительного теста на юридический факультет и рассылала заявления о приеме в юридические колледжи. Люси рассчитывала осенью и в начале зимы работать барристером в Мадхаусе. Но она слишком поздно подала заявление в магистратуру, и в приемной комиссии сказали, что ей придется подождать до января и тогда уже начинать освоение программы степени магистра. Однако неожиданно открылась вакансия, и, к радости Люси, ей сделали уступку, позволив начать в сентябре. Так что она работала в Мадхаусе лишь по десять часов в неделю, постепенно влезая в долги для оплаты магистратуры. Они с Марни сняли эту квартирку на двоих, но вскоре третьим неофициальным соседом по комнате и к тому же неплательщиком стал Лео. Но он, по крайней мере, умел хорошо готовить.

— Теперь, когда у Марни появился серьезный парень, тебе, наверное, одиноко? — несколькими неделями раньше спросила ее мать.

Люси догадывалась, что от этого одиноко ее матери.

— Нисколько, — ответила она. — Я занята в студии.

— Неужели ты все еще ждешь Дэниела? — поинтересовалась Марни в прошлую субботу, когда Люси отказалась идти на вечеринку с ней и Лео.

— Нет.

Марни полагала, что Люси приняла обет безбрачия, и та ее не разубеждала. Люси не могла признаться подруге, что четыре раза за лето спала с ее братом Александром.

Люси больше не ждала Дэниела. По крайней мере сознательно. Она заставила себя принять тот факт, что на сей раз он за ней не придет. Но в сновидениях по-прежнему тосковала по нему, надеясь, что ее с Дэниелом история прервалась лишь на время и она еще не закончена. «Я не могу вечно тебя ждать», — ловила она себя на мысли в ожидании, когда зазвенит будильник, лежа в постели и размышляя о своих снах.

А сейчас Люси сидела на скамье в зимних сумерках, когда к ней подошел молодой человек и спросил:

— Вы Люси?

Она подняла голову, ожидая, что увидит знакомого. Он был хорошо одет и чисто выбрит, как спортсмен прошлых лет или бывший член студенческого братства.

— Да, — откликнулась она.

Люси его не знала.

— Я Дэниел, — произнес он.

Она вздрогнула при звуках этого имени, словно его извлекли из ее мыслей.

— Разве я вас знаю? — проговорила она.

Пожалуй, это прозвучало не очень тактично, и если бы она постаралась быть вежливой, то выразилась бы по-другому. В его глазах промелькнуло какое-то странное выражение.

— Да, вы меня знаете.

Ей не хотелось играть. Обычно, когда Люси натягивала на брови свою бесформенную коричневую шапочку и глубоко запахивала пальто, ей и не приходилось этого делать.

— Неужели? — воскликнула она без любопытства или кокетства, теребя ниточку на перчатках.

Может, он учился в одном из предпоследних классов? Или был приятелем приятеля, который подбил его на это, потому что члены кружка Люси считали, что ей надо больше выходить в свет.

Он наклонился к ней ближе, словно пытаясь заставить ее снова взглянуть на себя.

— Сейчас я выгляжу по-другому. Трудно будет заставить вас в это поверить, но я Дэниел. Тот Дэниел, которого вы знали.

— О чем вы?

— Я знал вас в средней школе. И давно знал раньше.

Люси встала, ощущая смятение и сильное волнение.

— Не понимаю.

— Я Дэниел Грей. Из Хоупвуда.

— Вы Дэниел Грей?

— Другой, как видите. Но это я.

Она пристально посмотрела на него, пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Разве это возможно?

— Хотите прогуляться со мной?

Он двинулся вперед, и Люси последовала за ним. У нее кружилась голова, и, казалось, земля уходит из-под ног. Она дрожала, и в то же время ее прошиб пот. Дэниел шел широкими шагами, и Люси с трудом поспевала за ним.

— Не представляю, сколько вы обо мне знаете, — глядя вперед, промолвил он.

Люси всматривалась в его лицо. Это какая-то дурацкая шутка? Он ведь не может быть ее Дэниелом.

— Не думаю, что знаю о вас хоть что-то, — проговорила она, сразу осознав, что это неправда. — То есть кое-что, вероятно, знаю. — Она заторопилась. А если это действительно он? Споткнувшись об обочину тротуара, Люси забрызгала брюки грязью. — Я знаю про Констанцию, — поспешно произнесла она. — И про Софию.

Теперь она не думала о самозащите. Ее не волновало, звучат ли ее слова разумно или нет.

— Тогда вам о многом известно, — сказал он.

У него был резкий голос, не такой, как она ожидала.

Как ей хотелось снова заглянуть ему в глаза! Неужели это он? Если же это не Дэниел, то зачем он это делает? Люси поверила в то, что люди возвращаются в разные тела, но происходящее не имело никакого смысла.

— Я вас не понимаю, — вздохнула она. — Не понимаю, как вы можете быть Дэниелом. Если вы умерли у моста три с половиной года назад, то сейчас были бы ребенком, так ведь?

В своих фантазиях о новой встрече с Дэниелом Люси представляла, как бросится в его объятия, не отпуская его часами и рассказывая обо всем, что узнала и передумала с момента их последней встречи. Но на деле все было не так.

— Я не могу вам объяснить всего. Существуют тайны, которые никто не понимает. Когда вы станете такой, как я, вам не придется всякий раз вырастать. В редких случаях вы можете… захватить чье-то покинутое тело.

— Что это означает? Вы в состоянии захватить кого-то еще? Зачем кому-то покидать свое тело?

— Обычно выбора нет. Иногда есть. Человек покидает свое тело, когда умирает.

— Но если он умирает, то тело ему больше не служит.

— Да, обычно. Но иногда люди… Как бы мне выразиться проще? Они уходят прежде, чем должны уйти. Ими овладевает страх и уносит их прочь. В тот момент они испытывают искушение.

— Какое?

— Обычно они страдают, и им кажется, что лучше уйти.

Люси пыталась разобраться в собственных эмоциях, но безуспешно.

— И вы вселяетесь в это тело?

— Благоприятная возможность быстро проходит. И, очевидно, тело должно быть пригодным для спасения.

Глядя как бы со стороны, она представила, как этот разговор может прозвучать для прохожего. Но они шли слишком быстро, и вряд ли кто-нибудь мог бы что-то разобрать. Кроме того, она была настолько напряжена и захвачена происходящим, что ей было безразлично. Но о чем же они все-таки говорили? Как вообще она могла принимать все это? Неужели отказалась от надежды, что в мире все станет по-прежнему?

— Но что может произойти с ними? А если они захотят вернуться?

У него на лице появилось решительное, почти требовательное выражение.

— Не захотят. — Не так ли прежде выглядел Дэниел? — Я забираю лишь то, что остается. — Он на миг накрыл ладонью ее руку в перчатке. — А обретавшаяся там душа переходит в следующее состояние, каким бы оно ни было.

— Они возвращаются в новом теле?

Дэниел потер свои замерзшие руки.

— Весьма вероятно. Большинство людей возвращаются.

Люси захотелось убежать прочь, но было стыдно. Ее одолевали сомнения; ведь она всегда все разрушает. Почему бы не попытаться просто поверить ему после всего, что она узнала? Тот факт, что у нее состоялся подобный разговор, означает, что этот парень Дэниел. Кто еще мог знать обо всем этом?

— То есть вы просто… впрыгнули в человека, которым сейчас являетесь. Там ведь существовал кто-то другой.

— Да, постичь это трудно. И в рождении, и в смерти, и в том, что между ними, так много всего такого, чего не понимают обычные люди. Но вы начинаете схватывать суть.

Люси случайно вступила в лужу и даже не почувствовала холода от промокших носков.

— Кажется, да.

Дэниел остановился и вытянул вперед руки. Люси сообразила, что он протягивает руки ей. Она неуклюже сунула ему свои ладони, и он сжал их.

— Люси.

Кивнув, она почувствовала, что глаза ее переполнены слезами и ей трудно на него смотреть.

— Я так счастлив, что вижу вас. А вы?

Все те слова, которые она много раз мысленно говорила ему, застряли в горле.

— Трудно поверить, что вы Дэниел, — призналась Люси.

— Я действительно Дэниел.

Она снова кивнула. Если она не поверит, а это окажется он, как наверняка и должно быть, то опять упустит свой шанс. А она не хотела упускать его.

— Простите меня за прошлый раз, — поспешно произнесла Люси. — Жаль, что я не попыталась лучше понять вас.

Из глаз ее выкатились слезинки.

— Я вас не виню. Никто никогда в такое не верит. Возможно, это и к лучшему.

— Но мне все же жаль.

— Я знаю. — Он смотрел себе под ноги. — Бывают вещи в прошлом, о которых жалеешь.

Выражение его лица было не таким, как Люси представляла. А почему она решила, что знает его или имеет основание чего-то ожидать и предполагать? Она не знала его тогда и не знает теперь. У нее отношения, как говорит Марни, лишь с собственным воображением. А теперь она, вероятно, пытается привязать его к ним?

— Но у нас есть шанс.

Люси с недоумением посмотрела на Дэниела. Его слова отражали ее внутреннюю борьбу. Проблема состояла не в отличии этого человека от прежнего Дэниела, а в отличии реального Дэниела от воображаемого. Разумеется, реальный Дэниел должен отличаться от того, с которым она провела столько часов в уединении своего сознания. Иногда не мешает узнать масштаб своих заблуждений. Это заставило ее вспомнить случай, когда энергетическая компания «Доминэйшн» не смогла попасть в подвал ее дома. Восемь месяцев они присылали им ориентировочные счета, а когда наконец служащий увидел счетчик, то сообщил родителям Люси, что они задолжали четыре тысячи долларов.

— Если хотите, — добавил он.

Могут ли они начать сначала? Неужели, если она захочет, произойдет именно это?

Это все-таки был Дэниел. Пока Люси еще сомневалась, поскольку судила поверхностно и находилась во власти своих фантазий, но это был он. Если она намерена предпочесть живому человеку свои иллюзии, то ей следует прямо сейчас завести множество кошек и запереться дома.

Прежде он выглядел по-иному, но и она тоже была другой. В школе стоило Люси увидеть Дэниела, как она начинала рисоваться. Постоянно подкрашенные губы, втянутые щеки, модные джинсы и прическа — все преследовало одну цель. Теперь она стала рассеянной, поглощенной проблемами, забывала даже посмотреться в зеркало. Люси не заботилась о том, чтобы подкраситься для чьих-то других глаз. Ей повезло, что Дэниел сразу не сбежал от нее.

Из-за него вся ее жизнь остановилась. Благодаря ему расширилось ее мироощущение. Неужели она не воспользуется этим шансом? Тогда ее робость помешала им быть вместе, и если она смалодушничает, то опять останется ни с чем. Теперь она старше, твердо стоит на ногах и в состоянии справиться с ситуацией.

— Да, — произнесла Люси.

Из глаз выкатилась еще одна слезинка.

Дэниел улыбнулся. Улыбка была не такой, как прежде. Ей захотелось ударить себя. Никаких ожиданий.

— Сейчас я живу в округе Колумбия, работаю в маркетинговой компании. Вечером мне надо вернуться туда по делу. Я не надеялся, что найду вас при первой попытке. Если бы знал, то остался бы на весь вечер. Но я вернусь на выходных, ладно? Можно мне пригласить вас на ужин в субботу? Какой ваш любимый ресторан?

Люси сожалела, что он уже уходит, но в то же время испытывала облегчение. Лучше она помучается в одиночестве.

— Да, хорошо. — Люси назвала ресторан, расположенный неподалеку. — Встретимся там.

Она не хотела, чтобы он пришел к ней, потому что не знала, как объяснить Марни его появление.

— Отлично.

Дэниел наклонился и поцеловал ее в щеку, коснувшись самого уголка ее рта. Потом выпрямился и двинулся прочь, бросая через плечо прощальные слова.

Люси стояла не шевелясь, все еще ощущая на лице поцелуй. Когда Дэниел почти скрылся из виду, она просияла при мысли, что он обернется еще раз, но он не посмотрел назад. «Перестань. Ты ничего не знаешь», — приказала она себе.

Люси добрела до извилистой стены, взобралась на нее и села, прижав колени к груди и обхватив себя руками. Какой трудный для понимания мир. Что с ней происходит? Вернулся Дэниел. Почему у нее такое странное, раздраженное настроение? Почему она не бросилась ему на шею? «У нас есть шанс начать сначала», — сказал он. В чем же дело? Что еще хотела она услышать?

«Я думала, все будет не совсем так».

Неужели ей никак не смириться с фактом, что он выглядит по-другому? Неужели она такой поверхностный человек? И она уж никак не могла бы назвать его некрасивым. Наоборот, он был весьма красив. Может, даже более красив, чем прежде.

На Люси нахлынули навязчивые предательские воспоминания о роковом вечере, проведенном с прежним Дэниелом. Она сразу же ощутила напряжение и покалывание в животе. Как он пододвинул ее вместе со стулом лицом к себе. Как они сидели, соприкасаясь коленями. Как он поцеловал ее. Затертое воспоминание четырехлетней давности волновало больше, чем только что запечатленный на ее лице поцелуй.

«Потому что ты еще не знаешь этого нового человека. Прежнего я тоже не знала».

Прежнего Дэниела любила Констанция. И София. Раньше это имело для нее значение. Теперь нет.

Она поднесла руку ко рту и, заметив на темной перчатке обрывки ледяного кружева, увидела, как над ней летают огромные снежинки. Наверное, изменилась она сама. Тогда она была намного мягче, сильнее хотела влюбиться или верила, что влюблена. Теперь стала сдержанной, склонной к уединению; черты лица обрели четкость. Вероятно, она больше не способна к отношениям такого рода.

Но почему нет? Из-за того, что узнала у мадам Эсме и доктора Розена или в старинном особняке в Англии? Может, услышав о том, что не раз бывала старухой, она похоронила себя? Под грузом этих знаний утратила свое прежнее «я»?

Ей стало грустно, и она прикрыла ладонью глаза, спрашивая себя, действительно ли Дэниел добивался ее.

Он тоже стал теперь другим, изменился не только внешне. Наконец-то он назвал ее настоящим именем. Он назвал ее Люси.

В начале 2009 года ему позвонила женщина из Калькутты. Это было вскоре после того, как он увидел Софию в библиотеке университета. Женщина представилась как Амита. Она минуту болтала с ним по-бенгальски, и только потом ему удалось убедить ее, что он не говорит на этом языке.

— Как вы можете не знать бенгальского? — с укором спросила она на ломаном английском.

— Почему я должен его знать?

— Вы там не жили?

— Мы не могли бы перейти на английский?

Она рассмеялась, и Дэниел понял, что это Бен.

— А, так это мой старый друг, — произнес он на устаревшем итальянском диалекте, которым они пользовались на корабле.

— А теперь ты хочешь говорить на разных языках? — снова на английском спросила она.

— У нас много общего, — сказал он на латыни.

— Можешь приехать в гости?

Когда его призывал к себе Бен, надо было ехать.

— Да. Когда?

— Поскорее! Когда захочешь.

Она продиктовала ему адрес, и Дэниел купил билет на самолет на следующий день. У него в больнице оставалось много отгулов.

Он разыскал ее в маленькой квартирке на верхнем этаже старого дома в густонаселенном бедном районе Калькутты. Она была молодая, с очень подвижным лицом. На ней было очаровательное сари небесно-голубого цвета и звенящие золотые браслеты на запястьях. Она сразу же обняла его и повела за собой в небольшую кухню, где она готовила какое-то кушанье.

— Ты очень красив, Дэниел, — сказала она, игриво приподнимая брови.

— В этой жизни мне повезло, — откликнулся он. — Если красота — это везение.

— Иногда да, иногда нет. — Она пальцем попробовала что-то из одной кастрюльки. — Изумительно, — объявила она.

— Я рад тебя видеть!

— А я рада видеть тебя. — Приблизившись к нему с ложкой в руке, она поцеловала его в подбородок. — Мне бы хотелось целовать тебя еще, — сказала она, указав ложкой в сторону небольшой комнатки с полуоткрытой дверью. — Я бы хотела отвести тебя туда, но знаю, ты любишь другую девушку.

Дэниел рассмеялся. Трудно было понять, шутит она или нет, но, независимо от этого, он не мог вообразить, что ляжет с Беном в эту неубранную постель. Прежде всего потому, что она была Беном, он был с ней недолго знаком, как с Лорой и другими. Дэниел никогда не мог выбросить из головы прежние жизни. Ничьи, тем более Бена. Впервые встречая человека, Дэниел испытывал затруднение оттого, что его привлекало любое последующее перевоплощение мужчины в женщину. Ему плохо удавалось жить между тем и этим.

— Я — Амита, — произнесла она.

— Ты — оборотень, — шутливо промолвил он.

— Нет, это жизнь, — возразила она. — А то, чем занимаешься ты, не жизнь, а существование.

В глазах ее мелькнула нежность, но он невольно отпрянул.

— Расскажи мне о своей девушке, — попросила Амита.

— Я знаю, где она сейчас, — сказал Дэниел.

— Почему же ты не с ней?

Можно было не сомневаться, что Бен способен задеть за живое. Дэниел устал, он приехал в Калькутту и не хотел лгать.

— Несколько лет назад я пытался поговорить с ней и все испортил. Я слишком поторопился и напугал ее. Не думаю, что после этого она захочет видеть меня. Перед тем как попытаться снова, я дал ей передышку.

Даже для его собственных ушей это объяснение прозвучало беспомощно. Сколько времени он собирается ей дать?

— Вероятно, ей не нужна передышка.

Дэниел устало вздохнул.

— Не знаю, кого она хочет. Но думаю, не меня.

Амита стояла с ложкой в руке, покачиваясь и глядя на него.

— Ах, Дэниел, — произнесла она наконец. — Тебе нужна любовь. Ты растерял все свои навыки.

Он рассмеялся.

— Вот почему ты хотела заманить меня в спальню…

— Любовь — это любовь.

Он покачал головой. Ее заигрывания были проявлением жалости.

— Сейчас не совсем подходящее время снова попытаться встретиться с Софией. Если немного подождать, может, у меня появится шанс, — проговорил Дэниел.

Амита кивнула.

— Так можно ждать вечно. — Она подтянулась, чтобы сесть на столешницу. Потом оперлась подбородком на руку и произнесла: — Может, если бы ты обратился к ней самой, назвав по имени, а не как к кому-то другому, то не отпугнул бы ее.

— Что ты имеешь в виду? Я не обращался к ней как к кому-то другому. Я называл ее Софией, но она и есть София. Разве неправильно ее вспоминать?

— Она не София. София — это воспоминание. — Амита спрыгнула со столешницы. — Полагаю, ее зовут Люси.

— Это та же самая девушка.

— И да, и нет.

— То есть?

— Ты скряга, — усмехнулась Амита. Бен и раньше называл его так. — Люби ту, которую любишь, пока она твоя. Это все, на что ты способен. Отпусти ее, когда сочтешь нужным. Если ты умеешь любить, то никогда не иссякнешь.

Слова Бена звучали бодро, но Дэниел был по-прежнему ошеломлен и чувствовал себя уязвимым.

— Попробуй, — ласково сказала Амита, протягивая ему ложку.

Он попробовал.

— Очень остро.

— Правда? — Заглянув в поваренную книгу, Амита вновь захлопнула ее. — С тех пор как мой муж стал служить в армии, я готовлю и читаю. Готовлю и читаю.

— Твой муж?

Дэниелу стало стыдно, что он уставился на соблазнительную полоску ее смуглого живота.

— Да. А когда он вернется, я удивлю его моими кушаньями, — произнесла она, размахивая ложкой.

У него все во рту горело.

— Удивишь, не сомневаюсь.

Некоторое время Дэниел наблюдал за Амитой. Она увлеченно что-то помешивала, резала и бросала в кастрюлю. Казалось, ей доставляет удовольствие бросать перцы в кастрюлю, а не просто класть их туда.

— Иногда не мешает все испортить, — весело призналась она. Потом попробовала зеленое кушанье из маленькой латунной миски. — О-о-о, — задохнувшись, простонала она. — Вот это сюрприз.

— Правда?

— Да! Может, не в хорошем смысле. Приготовление еды всегда непредсказуемый процесс, правда?

На протяжении четырех столетий Дэниел так не считал — с тех самых пор, как семь долгих лет готовил еду на галере, бороздящей Адриатику.

— Нет, — возразил он.

— Ах, но ведь так и есть. — Она заглянула в поваренную книгу. — У меня нет ни матери, ни сестры, которые научили бы меня, так что приходится учиться самой.

Дэниел очень устал. Сказывался долгий утомительный перелет и привычка Бена втягивать его в неопределенные ситуации.

— Как ты находишь для себя что-нибудь новое? — спросил он. — Как тебе удается отыскивать что-то удивительное?

Амита обмакнула палец в зеленую массу и поднесла к его губам. Он лизнул, вкус оказался просто ужасным. Даже отвратительным.

— Ты права. Это настоящий сюрприз.

Почему-то он вспомнил слова, которые произнес Бен, когда они всматривались в ночное звездное небо во время долгой спокойной вахты в Эгейском море: «Я плохо улавливаю общие закономерности».

Дэниел знал, что скоро она заговорит о цели его визита, и случилось это после ужина. Они сидели на нагретой крыше, щелкая семечки и наблюдая за большой семьей, которая расположилась в пляжных креслах на соседней крыше.

— Оборотень — не я, — вдруг произнесла Амита. — Это твой старший брат.

— Правда?

— Да. Теперь он с легкостью крадет тела. У него есть опасный друг.

— Что ты имеешь в виду? Кто?

Дэниел стал торопливо перебирать в уме людей, которых встречал или о которых слышал на протяжении многих лет. Однажды в Генте подошел человек, утверждая, что он архангел Азраил. Женщина из Нового Орлеана, Евангелина Брассо, с группой последователей, говорила, будто видела Апокалипсис. Существовала настоящая преисподняя подобных людей. Дэниел пару раз погружался в нее, но старался избегать. Их обычно окружали прихлебатели, мифотворцы, сплетники и отъявленные лгуны. Среди них ему трудно было сохранять самообладание. Но теперь он жалел, что не удосужился узнать больше.

Амита почесала руку. У нее были тонкие, проступающие, как у птицы, кости.

— Он давно уже копит силу. Ты вот не встречаешься со своей девушкой, а он ее разыскивает.

Дэниел почувствовал, как у него болезненно сжалось горло.

— Он разыскивает Софию?

Амита с хрустом разгрызла семечко и стала выковыривать шелуху из зубов.

— Отыскав ее, он найдет тебя.

— Что ты имеешь в виду?

Она задумалась.

— Вероятно, он уже ее нашел.

Дэниел встал и принялся шагать по крыше. Он чувствовал тяжесть в желудке из-за ужасного ужина с сюрпризом.

— Как такое возможно? Он ведь не умеет распознавать души. Ты сама утверждала. Разве не помнишь?

Она приблизилась к нему и проговорила:

— Очевидно, у него есть помощник.

— Как? Кто? Что ты имеешь в виду?

Снова и снова повторяя одни и те же слова, Дэниел чувствовал себя идиотом. К тому же он знал, что Бен никогда не ответит на подобные вопросы.

— Откуда ты это узнала? — воскликнул он.

Амита пожала плечами, но, заметив его состояние, произнесла:

— Я вспомнила.

Он напряженно всматривался в нее.

— Но этого пока не случилось?

— Нет.

— Я читала Пруста, — объявила она, когда он помогал ей прибраться в кухне.

Амита больше не хотела говорить об Иоакиме или Софии, и Дэниелу пришлось смириться. Он знал повадки Бена. Тот сообщал столько, сколько человек мог переварить, и не более.

— Это правда? — растерянно спросил он.

— Да. У нас в конце улицы есть хорошая библиотека.

— Разве ты не читала его раньше?

— Вероятно. — Амита рассмеялась легкомысленно, если учесть, что жила она вечно. — Мне он нравится.

Дэниел кивнул, протирая стол.

— Что с ним стало?

— Ты имеешь в виду Пруста?

— Да. У него была память?

Если Дэниел ловил Бена на интересующей его теме, которая не относилась к делу, то часть информации могла потеряться.

Амита покачала головой, и ее маленькие золотые серьги задрожали.

— Ни капли. Он теперь домохозяйка в Кентукки. Весьма умелый игрок в бридж.

— Ни капли?

— Да. А Джойс, знаешь, исчез.

— Как?

— Он прожил лишь одну жизнь. Но прожил очень ярко.

— У него не было памяти.

— Да. И у Фрейда тоже. Ты знал?

— Даже не догадывался, — признался Дэниел.

— Но у Юнга определенно была, — оживленно произнесла Амита. — И также у его матери.

— Правда?

— Конечно.

— А у этого… опасного друга есть память?

Она пожала плечами, но глаза ее засияли.

— Понимаешь, он — это не мы.

Амита хотела, чтобы Дэниел остался на ночь. Она предложила лечь вместе, торжественно пообещав, что не прикоснется к нему. То, как она подняла брови, заставило Дэниела рассмеяться. Но он отказался. Ему пора было домой.

Обнимая его, Амита вздохнула.

— Ты любишь свою память, а следует любить свою девушку, — сказала она на прощание. — Помнишь то, что потеряно, и забываешь о том, что у тебя перед глазами.

— Если я выброшу все из головы, кто, кроме меня, будет вспоминать? — возразил он. — И все исчезнет.

— Оно и так исчезло.

Дэниел стоял перед зданием Кэмпбелл-Холла. Глядя на освещенные огнями окна, он размышлял, за каким из них сидит она. За последние десять дней он три раза приезжал в Шарлоттесвилл и ни разу ее не видел, тем не менее на душе у него было спокойно. Она окончила колледж. Она могла бы выбрать любое место в большом мире, однако вернулась сюда. У него был адрес ее квартиры на Оук-стрит, но он туда не ходил.

Чтобы разузнать о ней, Дэниел прибегнул к нехитрым уловкам. Познакомился с охранником, дежурившим на входе в архитектурные мастерские. Однажды он разговорился с выпускницей колледжа Розой, которая была знакома с Люси и, похоже, проводила в мастерской все свое время. Дэниел намекнул, что они с Люси друзья, чувствуя себя немного виноватым. Ему претило что-то вынюхивать или вмешиваться в ее жизнь, но со времени приезда из Индии его тревоги усилились. Он не собирается ее беспокоить. Он просто удостоверится, что все в порядке.

Дэниел слонялся у входа, пока не увидел Розу, возвращавшуюся с ужина.

— Привет, как дела? — спросил он.

— Хорошо. Ждешь Люси?

— Да, мы собирались пойти на ужин, — солгал он. — Ты не видела ее?

— Нет, — ответила Роза. — Она бывала здесь каждый вечер до полуночи, но в последние несколько вечеров отсутствовала. — На лице ее появилось заговорщицкое выражение. — В мастерской ходят слухи, что у Люси появился бойфренд.

Дэниел не ожидал от Розы подобной бессердечности.

— Правда? — беспечно произнес он.

— Уходя в среду вечером, Люси принарядилась. Мы не привыкли, чтобы она носила туфли на каблуках или пользовалась косметикой. Она произвела на всех большое впечатление.

Дэниел поймал себя на том, что ненавидит Розу.

— Ладно. Рад за нее. Я об этом не слышал. — У него на лице застыло смущенно-фальшивое выражение, и ему оставалось лишь пытаться сохранить его. — Наверное, я забыл оставить ей сообщение об ужине, — запинаясь, добавил он.

Он представил Розу информантом штази в прошлой жизни.

Итак, Люси вдруг превратилась в девушку, у которой есть бойфренд. Какое тупое слово. Дэниел попытался вспомнить, когда оно возникло в истории языка. Он никогда не будет ее бойфрендом. «Ты станешь тем, кем она захочет тебя увидеть», — шепнул внутренний голос.

Удаляясь от Кэмбелл-Холла, Дэниел чувствовал себя инфантильным и ревнивым, но не испытывал тревоги. Во всем этом не было ничего плохого. Люси принарядилась и пошла на свидание со своим бойфрендом. Он не видел здесь следов Иоакима. Конечно, Дэниела угнетала новость, что у Люси есть бойфренд, но он был уверен, что Иоаким не сможет таким путем подобраться к ней. Присутствие Иоакима насторожило бы Люси.

Он сел в машину и двинулся на север, в сторону Фэрфакса. Дэниел ехал по дорогам, которые изучил подростком в восьмидесятые годы. Мать часто позволяла ему ездить на своей красной «Тойоте», и он пересекал вечером реку Потомак, чтобы посмотреть на мемориалы Линкольна и Джефферсона, светящиеся на фоне темного неба. Отец не одобрял этого, но мать почти всегда разрешала.

Он приближался к старому дому с болью в сердце. На самом деле он не собирался доехать до дома и остановиться, но вот оказался здесь. Дэниел не был тут двадцать два года.

Если бы он мог покинуть этот мир в одиночку, то, вероятно, сейчас жил бы где-то по соседству. Мог бы видеть Молли, своего отца и братьев. Женился бы и, используя во благо свой огромный опыт, нашел бы себе хорошую работу. Подобно своим родителям, стал бы учителем. Преподавал бы историю. Или просто стриг бы лужайку перед домом, выдергивал сорняки и старался забыть обо всем, кроме игр по воскресеньям. Иногда Дэниел думал, что ключ к счастью — плохая память.

Его прежним родителям должно быть около семидесяти, если предположить, что они еще живы. Живут ли они здесь? Увидев переднее крыльцо, он украдкой взглянул на цветы. Даже в темноте он догадался, что это георгины, и это был ответ на его вопрос.

В кухне горел свет, а в комнате наверху светился экран телевизора. Он мог представить дом, словно он был его домом. И когда-то так и было. Почему же дом больше не принадлежит ему? Почему он сам не принадлежит дому? Потому что он его предал. Он заботился лишь о себе.

Дэниел вспомнил о своих братьях, трех мальчиках Робинсон, одетых для посещения церкви. Мать с неизменными леденцами, наклейками и раскрасками, которые помогали ей утихомирить сыновей. А Дэниелу не нужны были эти штуки. Он постоянно искал Софию. Задевало ли это тогда чувства матери?

Наверное, она понимала, что он никогда по-настоящему ей не принадлежал, и огорчалась. По вечерам мать сидела на его кровати, стараясь разговорить его, думая, что сможет приблизиться к тайне, которую он скрывал от нее. Она любила его настолько, насколько он позволял. Больше, чем он позволял, — ведь невозможно все держать под контролем.

А потом он исчез безо всякой причины, не успев доставить ей ни минуты счастья. Она этого не заслужила. Там по-прежнему была пустота. Он понимал это, если не лукавил перед собой. Он, как и мать, ощущал эту пустоту. Жалел, что не может сейчас думать о себе так же, как тогда.

И вот он здесь, сидит живой как ни в чем не бывало перед ее домом. Но какой прок ей от этого? А ему?

«Не хочу идти вперед, а хочу вернуться назад». Дэниел не желал идти вперед, но всегда мечтал получить еще один шанс. Он весь был начало и конец, в то время как люди вроде Молли жили посередине, словно это все, что у них есть.

Он поймал себя на мысли, что хочет, чтобы Молли вышла из дома. Вспомнил о ее кривых передних зубах, веснушках, пышных седых волосах и затосковал по ней. Но она не вышла. И зачем бы она стала выходить? Он все так же сидел в машине.

Будь он мертв, разницы не было бы. По прошествии времени память делала его невидимым даже для людей, которых он знал и любил. Даже для тех, кто его больше не знал и не беспокоился о нем. Можно притвориться, что контролируешь все взаимоотношения, когда люди, которых ты любил, больше тебя не знают.

Наблюдая за людьми, ожидая людей, он скорее напоминал привидение, чем человека. Не разговаривать с ними, обнимать их или строить с ними свою жизнь, а просто вспоминать о них.

Дэниел водил Люси в хорошие рестораны, всегда заказывал вино и оплачивал счета. Она охотно пила все, что ей предлагали, постоянно находясь в каком-то затуманенном состоянии.

«Зачем я это делаю?» — спрашивала себя Люси. Обычно она так себя не вела. Предпочитала контролировать ситуацию. Почему же, находясь в его обществе, она теряла голову?

Ужин подходил к концу, на десерт подали тающий во рту шоколадный торт, который они романтично ели с одной тарелки. Вот-вот должны были принести счет. Наверное, он зарабатывает кучу денег на своей работе, решила Люси. Она посмотрела на него, с трудом вспоминая прежнего Дэниела — ведь она так старалась соединить эти два лица. На миг ощутив в себе отвагу, она решила вернуться к недавнему разговору.

— Ты иногда называл меня Софией, — сказала Люси.

— Когда?

— В школе. На том злосчастном выпускном вечере. Ты не мог забыть.

Дэниел провел указательным пальцем по скатерти.

— Ты и была Софией.

— Это было давно?

— Да.

— Ты это помнишь?

— Конечно.

— Каким образом?

— Просто помню. Некоторые люди помнят то, что происходило давно.

— Мне бы тоже хотелось помнить.

— Не так уж это хорошо.

— Ты помнишь Констанцию?

К ним подошла официантка со счетом. Изучая счет, он ответил:

— Разумеется.

— Как ты узнаешь человека? Когда он переходит из одной жизни в другую? Не понимаю, как ты это делаешь.

Дэниел со вздохом поднялся из-за стола.

— Давай выйдем на улицу?

Люси двинулась вслед за ним через гардероб, парковку со служащим и прочие места, где полагалось платить чаевые. Если она сомневалась, нужно ли платить, то на всякий случай совала всем несколько долларов.

Стоя перед рестораном, Дэниел повернулся к Люси, обнял ее и прижался губами к ее губам. Ему всегда хотелось целовать и обнимать ее на людях, что совершенно не соответствовало желанию Люси.

Она ощутила дрожь во всем теле. Зубы стучали так сильно, что Люси не смогла ответить на его поцелуй.

— Пойдем ко мне, — прошептал Дэниел, засовывая пальцы за пояс ее юбки. — Ну, пожалуйста.

Пойдет ли она? Нет.

— Не могу.

Вспыхнув, Люси вспомнила, как он прижимался к ней коленями на школьном вечере, как они целовались, не успев обменяться и несколькими фразами. Она засомневалась, действительно ли душа так уж важна.

Прежде чем он успел засунуть руки ей в колготки, появился автомобиль со служащим парковки за рулем. У Дэниела был «Порше», он сказал что-то мужчине, и тот кивнул.

— Почему не можешь? — спросил Дэниел, взгромоздившись на капот и усаживая Люси к себе на колени.

— У меня завтра занятия в студии. Я должна закончить макет.

Он вздохнул. Казалось, Дэниел не понимает, что три отговорки — это все равно что ни одной. Просунув руки ей под куртку и блузку, он сжал ее грудь. У него были холодные руки. Вот почему Люси по-прежнему дрожала.

— В следующий раз?

— В следующий раз, — откликнулась она.

Между ними установился такой ритуал. Всегда было «в следующий раз».

Дэниел прикурил сигарету и проводил Люси к ее плохонькой машине, которую она припарковала с края стоянки. Отдать ключи служащему она постеснялась.

— Расскажи мне о Софии, — попросила она, выпуская при выдохе белые облачка пара.

Ей нужно было за что-то зацепиться, чтобы поверить в возможность следующего раза.

— Что, например?

— Много ли она для тебя значила?

— Она была моей женой.

— Правда?

— Да.

— Ты любил ее?

В ней говорило вино, говорил «следующий раз». И хотя Дэниел не касался ее, она дрожала, у нее стучали зубы, словно она чего-то боялась. «Я не боюсь. Чего мне бояться?»

— Не так сильно, как следовало бы, — произнес Дэниел.

— Он теперь действительно другой.

Люси рассказала Марни об ужине с Дэниелом. Поначалу она надеялась, что к ее возвращению Марни уснет, но, неслышно открыв дверь, увидела, что подруга сидит на диване в их маленькой гостиной с компьютером на коленях.

— Разве за несколько лет человек может сильно измениться? — удивилась та.

Марни обычно задавала правильные вопросы, а Люси пыталась уклониться от ответа.

— Ну, в его случае… может.

Они разговаривали тихо, потому что Лео спал. Она долго возилась с курткой, шапкой, сапогами и носками.

— Что ты имеешь в виду?

Люси хотела бы объяснить, но как? Она и так успела доставить подруге кучу неприятностей. Марни недоставало прежней дружбы, когда Люси все ей рассказывала; она не понимала, почему все изменилось. Люси тоже скучала по прежним отношениям, но вернуться к ним уже не могла. Как не могла заставить себя рассказать подруге правду. Потому что в этой правде не было ничего утешительного и она не помогла бы им вновь сблизиться.

— Это трудно объяснить.

— Когда ты собираешься привести Дэниела к нам? Ты что, прячешь его? Я хочу его увидеть.

Люси, безусловно, его прятала. Как могла бы она объяснить тот факт, что у него нет внешнего сходства с тем Дэниелом, которого она знала? Тягостно было бы разрушать вселенную, чтобы освободить для него место. Она не могла навязать все это Марни.

— Нет. Он когда-нибудь придет. Дэниел работает в округе Колумбия. У него серьезная работа, и он очень занят.

Люси медленно размотала шарф и аккуратно повесила его на вешалку в стенном шкафу, а не скатала в комок и не швырнула на столик в прихожей, как обычно делала. Затем стала искать в сумке телефон.

— Думаю, я теперь тоже другая, — проговорила она в напряженной тишине. — Совершенно не такая, как в школе.

Марни вытянула перед собой ноги.

— Ты хочешь сказать, теперь он нравится тебе не так сильно, как в школе.

— Нет, дело не в этом, — возразила Люси. — Тогда я была такой глупой, как ты говорила.

Люси засуетилась с зарядным устройством от телефона. Ей не хотелось садиться в кресло напротив Марни, поскольку пришлось бы говорить начистоту. У подруги был задумчивый вид.

— А ты мне нравилась глупой. И к тому же я никогда такого не говорила.

— Ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Я просто… пускала слюни при виде его. Сейчас я уже не такая.

Марни придала лицу рассудительное выражение. Она зачем-то обмотала шнур от компьютера вокруг ступни.

— А какая?

Люси мысленно похвалила Марни за настойчивость в расспросах. Она внимательно посмотрела на нее и опустила голову. Роль трусихи досталась ей.

— Я повзрослела.

— Ты целовалась с ним сегодня?

— Немного.

— Сколько раз ты с ним встречалась?

— Семь или, может, восемь.

— И ты немного с ним целовалась? Тебе что, двенадцать лет?

— Завтра у меня важный тест.

Марни покачала головой.

— Это тот самый Дэниел?

С трудом сглотнув, Люси кивнула.

— Ты его больше не любишь.

Однажды вечером после долгого утомительного дежурства Дэниел ехал из больницы в Шарлоттесвилл, но, увидев, что окружная автострада забита транспортом, решил изменить маршрут.

Он поймал себя на мыслях о своем дедушке Джозефе, отце Молли. Дэниел вспомнил не старого и больного Джозефа, лежавшего в хосписе в Фэрфаксе, а деда, с которым они жили в Алабаме у пруда. Зимой на пруду жили дикие гуси, и они с Джозефом каждое утро кормили их кусочками черствого хлеба. Нелегко было заставить гуся доверять паре человеческих существ, но им это удавалось. Они ничего заранее не планировали. Оба привыкли рано вставать и идти к пруду. Дэниел до сих пор помнил восхищенное выражение лица Джозефа, стоящего в центре крутящегося овала черных голов с белыми полосками, серых крыльев и темных клювов, из которых доносились пронзительные крики. Джозеф объяснил ему, что гуси, как и люди, живут парами. Но лучше людей, потому что гуси хранят верность.

Дэниел вспоминал также те весенние дни, когда первые стаи птиц отправлялись обратно на север в Канаду или другие края, откуда они прилетали. Они с Джозефом смотрели на летящий в небе косяк, словно это была единая мощная птичья душа. Наблюдая за птицами, они испытывали восторг предстоящего путешествия и в то же время грусть, потому что их снова покидают. Дэниел завидовал целеустремленности птиц и тому, что они могут так просто улететь. Пытаясь как-то сохранить с ними связь, он собирал их перья. Бабка говорила, что перья грязные, но мать втайне разрешала ему хранить их.

В свое время Джозеф мечтал стать пилотом — и стал бы им, если бы не перенесенный в подростковом возрасте полиомиелит, из-за которого у него пострадала нога. Дэниел говорил Джозефу, что он тоже мечтает о полетах, и в то время его намерения были вполне серьезны. После их переезда Джозеф регулярно посылал внуку снимки самолетов, на которых, как он считал, Дэниелу следует летать. Дэниел сожалел, что закончил ту жизнь, так и не успев этого сделать.

Отъехав от города, он продолжил путь в южном направлении по проселочной дороге и вскоре сообразил, что эта дорога ему знакома. Это объясняло, почему он думал о Джозефе. Дэниел миновал еще пару миль, высматривая слева от дороги кладбище, где были похоронены его бабка Маргарет и Джозеф. Вместо того чтобы ехать дальше, он, к собственному удивлению, повернул налево и остановился на аллее, обсаженной дубами.

Отчасти он был удивлен тому, что почти никогда не думал о кладбищах. Они значили для него намного меньше, чем для большинства людей. Дэниел вспомнил одну женщину из Сент-Луиса, которая каждый день проезжала за рулем пятнадцать миль до кладбища, чтобы у холодного серого надгробия оплакивать своего давно умершего мужа, а в это время муж продавал молоко в магазине всего в полумиле от ее дома.

Дэниел не видел деда со дня своей смерти. Они, вероятно, сейчас одного возраста. Если учесть, как они были близки, можно было предположить, что их пути пересекутся. Но встречи не произошло, и это заставило его предположить, что Джозеф прожил свою последнюю жизнь. Все сходилось, и от этого ему стало грустно. Некоторые шансы действительно теряешь навсегда.

Дэниел поднялся на вершину холма. Приятно подышать свежим воздухом и немного пройтись. Он был настолько поглощен собственными мыслями и переживаниями, что начал немного опасаться, как бы у него не прервалось дыхание.

Надгробие деда выглядело так, как он и ожидал, за исключением того, что там не было георгинов, которые он воображал. Оглядевшись по сторонам, Дэниел увидел знакомые цветы в том же ряду чуть поодаль — охапка свежесрезанных темно-розовых георгинов. Его это смутило и обеспокоило. Неужели в семье умер кто-нибудь еще? Он надеялся, что с братьями все в порядке. Любопытство подтолкнуло его к убранной цветами могиле. Он прочел имя дважды, прежде чем его смысл дошел до него: «Дэниел Джозеф Робинсон, любимый сын Молли и Джошуа».

Дыхание его стало учащенным и болезненным. Первым они выгравировали имя, какое он дал себе сам, а вторым — то, которое дали ему они. Там были цветы, две свечи и фотография в рамке. Дэниел не хотел смотреть на снимок, тем не менее протянул к нему руку.

Конечно, это был он. Стоял рядом с Молли, в спортивном костюме для бега. Он вспотел, и волосы у шеи завивались влажными прядями. Снимок был сделан сразу после соревнования, и Молли держала в руках приз. Дэниел выигрывал почти все соревнования, и его не интересовали призы.

Наверное, ему было лет четырнадцать. Дэниел был ниже Молли. Он прижался к ней, закрыл глаза и над чем-то смеялся. Он понимал, почему она хранит эту фотографию. На ней был запечатлен момент ее счастья.

Дэниел никогда не смотрел на собственные могилы. И ему никогда не хотелось видеть свои старые снимки. Он избегал этого, не зная почему, а теперь вот понял. Дэниел сел. До него дошло, что он держит в руке ключ от машины и ключ дрожит. Он положил его в карман.

Он вспомнил те состязания. В том своем теле Дэниел очень быстро бегал, почти без усилий. Вспомнил осенние дни и свою любимую тропинку, петлявшую через лес. Прежде ему никогда так хорошо не удавался бег. Неважно, насколько человек был усерден и какую стратегию применял в состязании, главное, что его ноги были быстрее всех прочих.

Он подумал о том, как Молли ухаживает за этой могилой, приносит цветы, зажигает свечи. Он порывался ее найти. Хотел сказать ей: «У меня все хорошо. Я по-прежнему люблю тебя и постоянно думаю о тебе. Я не там, внизу, я здесь».

Дэниел вновь взглянул на фотографию. Потом посмотрел на свои руки и вспомнил свои прежние руки — некрасиво вросший ноготь среднего пальца, костлявые суставы, веснушчатая кожа. Те руки были там, внизу. Или то, что от них осталось. Тех быстрых ног тоже не было; они похоронены. То был он, сын Молли, и он лежал под землей.

Он скучал по тому телу. В нем он так хорошо слышал музыку. Его пальцы изящно и проворно бегали по клавишам. То тело было способным, и стыдно было его выкидывать.

Глядя на лицо Молли на снимке, Дэниел понимал, что любил то тело не потому, что оно было быстрым и хорошо слышало музыку. Он любил его потому, что был любим. Его любила Молли.

В его нынешнем теле он не был любим, и он не находил в себе почти ничего, за что его можно любить. Дэниел не желал, чтобы мать имела над ним власть, но Молли ее тем не менее имела.

Непонятно было, почему он полагал, что в состоянии взять в каждую новую жизнь себя целиком, не помня, что когда покидаешь кого-то вроде Молли, то навсегда оставляешь позади часть себя. Иногда сомневался, действительно ли так хороша его память на важные события.

Дэниел бросил на фотографию последний взгляд и поднялся. Тогда он не осознавал или не принимал этого факта, но теперь все казалось совершенно очевидным. Он был очень похож на нее.

В первую пятницу весенних каникул, после того как Люси представила научную статью о любимых деревьях Джефферсона в роще Монтичелло и сдала за три дня два экзамена, в холле ее дома появился Дэниел и позвонил по домофону. Она была так удивлена и взволнована при мысли, что он стоит там, что, не удосужившись даже переодеться из тренировочных брюк и футболки, стремглав вылетела из квартиры и сбежала по трем лестничным пролетам.

Он раскрыл ей объятия, и она неохотно позволила обнять себя. Люси не подняла головы, и Дэниел поцеловал ее в макушку.

— У меня для тебя громадный сюрприз! — воскликнул он.

Его пребывание здесь, в самом средоточии ее жизни, и так было громадным сюрпризом. Люси сомневалась, что справится с еще одним. Она подтолкнула Дэниела в сторону ниши с давно устаревшим таксофоном. Люси не осмеливалась пригласить его наверх, поскольку там спали Марни с Лео.

— Что это?

Он вытащил из кармана своего длинного пальто какие-то бумаги и протянул ей.

— Билеты на самолет? — спросила она.

— Да. Ну, не совсем билеты, а наш маршрут.

— Наш маршрут?

— Сейчас у тебя весенние каникулы, верно? Ты говорила, у тебя нет определенных планов. Хочу на неделю свозить тебя в Мексику.

Люси молчала. Их отношения, как она считала, не предполагали подобного. Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал ей, что Дэниел вернется в ее жизнь и, более того, собирается свозить ее на неделю в Мексику, она пришла бы в восторг. Но сейчас она была смущена и лишена присутствия духа.

— Я собиралась на несколько дней поехать к родителям. Я сказала им, что…

— У тебя две свободные недели. На все хватит времени.

По холлу бродили люди. А если сейчас спустится Марни?

— Мы летим завтра днем, — объяснил Дэниел. Если он и заметил ее нерешительность, то не показал вида, и это, как и многое другое, представлялось Люси странным. — Иди собирайся. Хочешь, чтобы я завтра заехал за тобой, или встретить тебя в аэропорту?

— Встретимся в аэропорту! — выпалила она. — Мне с тобой совсем не по пути.

— Отлично. — Дэниел поцеловал ее. — Завтра в полдень. Я позвоню тебе и сообщу номер рейса.

Люси с явным облечением смотрела, как он уходит. И спрашивала себя, уж не едет ли она с ним в Мексику на неделю для того только, чтобы он сюда больше не приходил.

Дэниел совершил нечто такое, чего обещал себе не делать. В субботу утром он подъехал к ее дому. Околачиваться вокруг и шпионить за ней больше не имело смысла. Надо было пересилить себя и поговорить с ней. Предупредить ее. После возвращения из Индии он пребывал в состоянии постоянной тревоги, а последние сутки был как одержимый — грезил о ней во сне в немногие часы сна, а в остальное время был охвачен паникой. Дэниел не знал точно, что послужило для этого толчком — пережитое им на кладбище или некое странное предчувствие во сне, но мысль, что придется ждать еще хоть мгновение, чтобы увидеть ее, казалась невыносимой. Отыскав ее фамилию напротив квартиры 4D, он нажал кнопку домофона. Ответил знакомый голос, но это была не она.

— Люси дома? — спросил Дэниел.

— Нет. Кто это?

— Это Марни?

— Да. Кто вы?

— Дэниел Грей. Из Хоупвуда. — Ему казалось глупо, что он кричит в домофон. — Возможно, ты меня не помнишь, но…

— О, я прекрасно тебя помню. Ты в холле? Что ты здесь делаешь?

Голос ее звучал совсем не дружелюбно.

— Я надеялся повидаться с Люси.

— Что? — Марни говорила резко и нетерпеливо. — Разве вы оба не отправляетесь в Мексику? Час назад Люси поехала в аэропорт, чтобы там встретиться с тобой.

— Прошу прощения?

Он оцепенел, но оставался вежливым.

— Я думала, ты везешь ее в Мексику.

— Мексику? Я везу ее в Мексику? Что ты имеешь в виду?

— Она поехала на встречу с тобой! Так она сказала. Я не понимаю, что ты тут делаешь. Ты действительно Дэниел Грей или это какая-то идиотская шутка?

— Можно мне подняться и поговорить с тобой? Или ты спустишься сама?

— Сейчас спущусь.

Он смотрел, как она садится в лифт на четвертом этаже и спускается вниз. Ему не нужны были тайны. Он не хотел, чтобы Люси находилась далеко, где он не сможет найти ее.

— Это действительно ты, — произнесла Марни, когда двери лифта раздвинулись. Она не скрывала изумления. — И ты здесь, — добавила она и привела его к потертому дивану, стоявшему в холле. Перед тем как сесть, она с минуту пристально рассматривала его. — А ты совсем не изменился. Я бы сказала, что ты выглядишь как раньше.

— Правда?

— Люси постоянно твердит, что ты сильно изменился и она с трудом узнает тебя.

Его продолжали одолевать сомнения. Заметила ли она его, когда он считал себя невидимым? Или это нечто иное?

— Когда она меня видела?

Марни уставилась на него, как на полного идиота, и покачала головой.

— Все время. На прошлых выходных. На предшествующих. Вчера. Вы, ребята, постоянно встречаетесь.

— И она сообщила, что я отвезу ее в Мексику?

— Да.

Дэниел догадался, что под заносчивостью Марни скрывается страх.

— Она уехала?

— Да.

— Уверена?

— Я знаю, что она собрала вещи и куда-то уехала. — Лицо Марни было по-прежнему напряженным. — Люси могла бы соврать мне, однако…

Ее глаза под бровями домиком напомнили ему о том времени, когда она была матерью Софии.

— Но она говорила, что это я, Дэниел Грей, из средней школы?

— Да. Ты его злой двойник или кто? Не понимаю, почему это явилось для тебя неожиданностью. Если ей верить, то она побывала с Дэниелом Греем из школы в каждом дорогом ресторане штата Виргиния.

Он покачал головой.

— Я не его двойник. Если здесь есть зло, то, пожалуй, оно не во мне. Она говорила, куда именно в Мексике они собираются?

— На Тихий океан. Истапа? Есть такое место? Кажется, она упоминала, что они летят в Истапу. — Она уловила его тревогу. — Ты летишь в Мексику? Прямо сейчас?

— Как только смогу попасть туда.

— Если она сейчас не с тобой, то с кем?

— Это мне и нужно выяснить. Есть у тебя еще какая-нибудь информация? Название отеля или что-либо еще?

— К сожалению, нет. Люси взяла с собой два купальника, поскольку поехала на побережье. Это все, что она сообщила.

— Не дашь ли мне номер ее телефона?

— Да, но не думаю, что это поможет. Она говорила, что там не будет обслуживания.

Тем не менее Марни продиктовала Дэниелу номер, и он записал его в свой мобильник.

— Ладно. Спасибо, Марни, — произнес он, на мгновение ощутив к ней нежность.

— Дэниел!

— Что?

Он был уже на полпути к двери.

— В школе я никак не могла понять. Почему ты тогда ее не любил?

Снова приблизившись к Марни, он посмотрел ей в лицо.

— Я любил ее. Я полюбил ее сразу, как увидел.

В тот же вечер Дэниел вылетел рейсом в Мехико-Сити из аэропорта Даллеса, а затем пересел на рейс до Истапы, совершивший посадку в полдень воскресенья. В полете он не мог даже читать газету. Когда он пытался представить, как это случилось, у него по телу начинали бегать мурашки, дрожали колени и в голове вихрем проносились тревожные мысли. Дэниел подозревал, что, скорее всего, попадет в ловушку. А в таком случае, как он полагал, персона, которую он ненавидит, больше обрадуется встрече с ним, чем персона, которую он любит. И ему придется проглотить эту горькую пилюлю. Ничего иного ему не оставалось.

Ему казалось, он пытается решить задачу со многими неизвестными. Как Иоаким нашел Софию? Если ему кто-нибудь помогает, как предположил Бен, то кто и зачем это делает? И какого рода памятью обладает? Или же Иоаким приобрел способность самостоятельно узнавать людей?

Какими бы способами Иоаким ни нашел ее, он, вероятно, уловил близость Дэниела, а также его отдаленность. Мысли об этом заставляли Дэниела чувствовать себя глупцом. Зачем он так долго оставался вдали от нее? Чем, помимо трусости, можно это объяснить? Покорялся ли он ее страху или своему? Находясь вдали от нее, он оставлял Софию открытой для этих устрашающих махинаций.

И эта тревожная мысль вводила вторую категорию неизвестных. Как удалось Иоакиму выдать ей себя за Дэниела? Какие доводы он использовал, чтобы заставить ее в это поверить? Как ему удалось достичь в этом определенных успехов? От Дэниела, любившего Софию всю жизнь, она убежала прочь, а Иоакиму, всегда жестоко обращавшемуся с ней, удалось уговорить ее поехать с ним в Мексику. Дэниел не смог заставить ее поверить хоть во что-то, а Иоаким убедил ее в… бог знает в чем. Наверное, они мило и романтично проводят вместе время. Похоже, Дэниел совсем ничего не знает о человеческой природе.

— Чтоб тебя, — пробормотал он.

Иоаким не причинит Софии вреда. По крайней мере, пока. В этом состояла единственная выгода от притворства Иоакима. Пока он остается Дэниелом, он не будет причинять ей вред. Однако при появлении настоящего Дэниела ситуация прояснится.

Когда он шел от самолета в Истапе, солнечный жар словно давил ему на спину, пригибая к земле. Дэниел стоял в петляющей очереди весенних отпускников, которые уже успели загореть и пили текилу из бумажных стаканчиков. Он же всем своим видом — начиная с сумрачного выражения лица и кончая темной зимней одеждой, которую ему некогда было переодеть, — олицетворял собой мрачность. Соображал, как ему объясниться на своем кастильском диалекте восемнадцатого столетия с таможенником и попросить того поставить его в начало очереди.

В городе, заполненном полупьяными туристами, невозможно было чего-либо добиться. Никто, кроме него, не торопился. Дэниел потратил полтора часа на то, чтобы взять напрокат машину. Он едва не отказался от этой затеи, но понимал, что автомобиль ему понадобится позже. «Не суетись, — постоянно напоминал он себе. — Он не сделает ей ничего плохого. До поры до времени».

Оказавшись в городе, Дэниел нашел ее довольно быстро. Город оказался не таким уж большим, и там было совсем немного роскошных отелей. Если он сомневался, была ли это ловушка или же Иоаким хотел, чтобы его нашли, достаточно было лишь взглянуть на имя и фамилию, под которыми тот зарегистрировал их в отеле «Гранд империал»: мистер и миссис Дэниел Грей. Дэниела это разозлило.

Исконный, реальный и настоящий Дэниел ждал в холле отеля, изучая план здания, пока наконец не увидел знакомое лицо. Не это лицо желал он увидеть, но для него все стало ясно. И хотя он знал, кто станет самозванцем, тем не менее его это потрясло. Мужчина из «Озерных моряков» с хорошей стрижкой и развращенной душой при личной встрече производил странное впечатление. В его душе было нечто такое порочное, что Дэниелу обычным путем было трудно его распознать. Однако Дэниел знал: это он, и со временем отвращение не исчезло. Именно этого он и опасался, и вот оно произошло.

— Вы продаете здесь сигареты? — услышал он, как Иоаким обращается к консьержу.

Иоаким не утруждал себя испанским. Служащий указал ему на лавку за углом.

— Вы не продаете их тут?

— Нет. Извините, сэр, только на улице.

Иоаким вышел за дверь, а Дэниел подошел к стойке.

— Номер комнаты мистера Грея, пожалуйста, — по-испански попросил он.

— Я не могу сообщить вам номер комнаты, сэр, — вежливо произнес молодой человек. — Но я могу вас соединить.

— Да, будьте добры.

Он пристально наблюдал, стараясь увидеть набранный номер. Служащий проговорил в трубку несколько слов и потом обратился к Дэниелу:

— Миссис Грей на месте, а мистера Грея нет.

Дэниел покачал головой.

— Я подойду к вам позже.

Как только служащий отвернулся, он стал подниматься по лестнице. Взбежал вверх на шесть пролетов. На лестнице было очень жарко. Если здесь и были кондиционеры, то только в номерах. Он нашел комнату с номером 632 и постучал.

— Да? — раздался напряженный знакомый голос.

— Обслуживание номеров, — сказал Дэниел.

Ожидая, когда София подойдет к двери, он очень волновался. «Ну, пожалуйста, открой дверь», — мысленно просил он. Времени оставалось немного.

Что она подумает, увидев его? Впервые за долгое время у него возникло ощущение, будто он входит в свою жизнь, а не просто околачивается у двери. Если только она впустит его. Дэниел надеялся на это.

Она сидела на кровати в купальном халате, обхватив руками колени. Дэниел требовал, чтобы она держала окна закрытыми, и включил кондиционер на полную мощность, но он, к счастью, ушел. Она быстро приняла душ и распахнула большие старомодные окна со створками, в которые сразу ворвался ветер с моря.

Она как-то пережила одну ночь, но не знала, сумеет ли пережить еще шесть. Она не могла с ним спать. Ее трясло при мысли, что надо заниматься с ним сексом, и она буквально не могла уснуть рядом на одной кровати. Накануне вечером они поздно вернулись в отель, и она была слишком возбуждена, чтобы уснуть. В конце концов задремала с книжкой в руках в кресле и задолго до рассвета в испуге проснулась. Хотя винила она в основном себя, это не изменило ее отношения к нему. Она придумала глупые отговорки — у нее месячные, притом обильные, у нее бывают спазмы — вся эта чепуха, которую говорит девушка, чтобы изводить мужчину. Уже не в первый раз она использовала подобные отговорки, но ничего не могла с собой поделать. Она не могла с ним спать.

Разумеется, он был раздосадован. Девушку не берут с собой в Мексику для того, чтобы позволить ей спать в кресле с книгой. Он не делал ей ничего плохого, но все же рядом с ним она чувствовала себя неуютно. Физически ощущала его изменчивость, которую прежде не замечала. Он вышел купить сигарет, и она почувствовала облегчение хотя бы от того, что на пару минут останется одна. У нее возникла идея сбежать из отеля и отправиться домой. Господи, что с ней происходит? Что бы сказала Констанция?

«Мне жаль, Констанция. Я старалась открыть ему душу, правда старалась. Но боюсь, он не сделает меня счастливой».

Если посмотреть на ситуацию под правильным углом, то можно уловить в этом какое-то благо. До того, как он нашел ее, жизнь ее зашла в тупик. Без него она не могла двигаться вперед. Полагала, что никогда не сможет преодолеть свое чувство к нему. Но теперь, будучи с ним, она знала, что сможет это сделать. Теперь, когда она находилась с ним, ее прежний романтический настрой казался ей нелепым. Вопреки тому что она на шесть дней застряла с ним в номере отеля в Мексике, она смогла преодолеть это чувство. Она была в состоянии с энтузиазмом и большой долей облегчения представить себе жизнь без него. Правда, ей было неловко перед Констанцией и Софией, что она не приняла их наследства. И хотя этот новый дерзкий мир показался ей многообещающим, но потом он ее разочаровал. Видимо, это к лучшему. Она могла, в конце концов, не оглядываясь назад, вернуться к старому миру.

Услышав шаги за дверью, она упала духом. Ей не хотелось, чтобы он так скоро вернулся. Удивилась, что он стучит.

Она ничего не заказывала. Заказал ли он что-нибудь? Она приблизилась к двери. Дэниелу она не стала бы открывать дверь в купальном халате, а вот прислугу не стеснялась. Она ожидала увидеть незнакомого человека с подносом. Взглянув на него, она воскликнула:

— О господи!

— Привет, — нервно произнес он и выглянул за дверь.

— Дэниел, — прошептала она.

То был призрак, но этот призрак потел, нервничал и оставлял на темном коврике пыльные следы.

— Ты меня помнишь?

— О господи.

Неужели он снова каким-то образом изменился? Или вселился в другое тело? Вернул себе прежнее? Как это происходит? Что возможно, а что нет? Но она видела его глаза, подбородок, плечи, шею, руки, понимая, что это совершенно не тот человек, который ушел за сигаретами. Это он.

— Извини, что так неожиданно нарушил твой отпуск. Ты поедешь со мной?

— Куда?

— Прочь отсюда.

У него был такой вид, словно он вот-вот выскочит из кожи. Она сообразила, что следует поторопиться.

— Вот… в таком виде? — Она взглянула на свой халат.

— Да.

— Прямо сейчас?

Ее сердце готово было разорваться — прежнее романтическое сердце.

Послышалось треньканье лифта, поднявшегося на их этаж.

— Прямо сейчас.

Она быстро вышла из номера, и он тихо прикрыл за собой дверь. Лифт находился в конце коридора, но можно было услышать, как открываются его двери. Он взял ее за руку, и она босиком двинулась вслед за ним. Она услышала неподалеку за собой шаги и звук отпираемой двери. Он остановился перед какой-то дверью рядом с лестничной клеткой. Открыв ее, он потянул за собой Люси. Это было подсобное помещение. Дэниелу удалось запереть дверь изнутри.

Они стояли в темноте, и она пыталась отдышаться.

— Мы убегаем от парня, с которым я сюда приехала? — прошептала Люси.

— Да. Ты не против?

— Нет.

— Хорошо. — Дэниел стоял близко от нее, и она слышала его дыхание. — Извини, что я так неожиданно, — пробормотал он.

Люси рассмеялась. Звук этот показался ей странным, словно никогда прежде она не смеялась.

— Вот уж действительно.

Он улыбнулся этой вспышке эмоций, но поднял руку, призывая ее к тишине.

Биение сердца отдавалось у нее в горле и спускалось вниз, к животу. Мысль, что человек, с которым она сюда приехала, — это Дэниел, теперь казалась ей абсурдной.

— Не могу поверить, что ты здесь, — прошептала Люси. — Ты здесь? Все еще жив? Или я воображаю тебя?

Она перестала смеяться, и из глаз ее закапали слезы.

Дэниелу хотелось обнять ее, но он сдержался. Он утратил веру в себя. В прошлый раз бездумно поддался своим порывам. Дэниел не хотел вновь допустить ту же ошибку. Он был стар, как камни, и, подобно камню, был не в состоянии разгадать причину ее слез. И вообще, он ничего больше не понимал в любви.

— С тобой все в порядке? — спросил Дэниел.

— Да. Я счастлива, что вижу тебя.

Он смотрел в ее открытое и смелое лицо, и у него сжималось сердце. Наверное, он все-таки кое-что понимает в любви.

— Даже после того, что случилось в прошлый раз?

— В этом не было твоей вины. Виновата я.

— Нет, неправда.

За дверью послышались шаги. Иоаким кричал на мужчину, тихо отвечающего по-испански.

— Прошу прощения, сэр, но мы не в силах вам помочь, — раздался тихий голос. — Если вы считаете, что-то не в порядке, вам следует обратиться в полицию.

Дэниел почувствовал, как София сжимает ему руку. Звуки стали удаляться и стихли.

— Он говорил, что он — это ты. Я знала, что это не ты. Зачем он мне это говорил? Что он от меня хочет?

— Долгая история, — прошептал Дэниел. — В нее трудно поверить. Но если хочешь, я расскажу ее.

— Прямо здесь? В кладовке?

— Нет. Я думаю, самое лучшее — переждать здесь еще несколько минут, а затем пройти через кухню и выйти в ту дверь. В переулке стоит мой автомобиль. На побережье есть одно место, куда мы сможем поехать, пока я не организую вылет отсюда.

Она кивнула в замешательстве, пристально оглядывая его в полумраке.

— У тебя все те же ботинки, — прошептала она. — Со школы. Я их помню.

— Правда?

Он ощутил прилив счастья.

Дэниел подождал, пока все стихло, а потом просмотрел вешалки в задней части комнатушки и вручил ей рабочий халат уборщицы.

— В нем ты будешь менее заметна, — объяснил он и нашел подходящий шарф. — Опусти голову, ладно? Нам нельзя идти вместе. Ты пойдешь первой, а я за тобой. Не волнуйся за меня. Спустись по лестнице направо, а потом зайди в кухню. Иди прямо через кухню до металлической двери и выходи на улицу. Машина — красный «Форд Фокус» с мексиканскими номерами, припаркованный на противоположной стороне улицы. Он будет открыт. Не останавливайся и по возможности ни с кем не разговаривай.

— Хорошо.

Ему так хотелось обнять ее. Трудно было удержаться, но невозможно было и дотронуться до нее. Что она сейчас о нем думает?

— Это опасно?

— Да, — ответил Дэниел. — Но я не спущу с тебя глаз. — Улыбнувшись, он протянул ей халат. — Не считая данного момента. Пока ты переодеваешься, я отвернусь.

Люси тоже улыбнулась. Дэниел слышал, как она возится с халатом.

— Я готова, — сказала Люси.

Он повернулся — купальный халат лежал на полу, а рабочий халат был застегнут на ней спереди. Люси убирала волосы под шарф.

— А как насчет обуви?

— Верно.

Вдоль стены стояли коробки, в одной из которых Дэниел заметил розовые шлепанцы и вручил ей их.

— Думаю, подойдут, — произнесла она.

Он нашел полку с бельем и дал ей стопку.

— Вот.

Подойдя к двери, он прислушался.

— Готова?

— Да.

Дэниел открыл дверь.

— Иди. Не поднимай головы.

Люси скользнула в коридор. Улучив минутку, она обернулась и улыбнулась ему, и его сердце растаяло. Из нее получилась красивая домохозяйка.

Никто не обратил на них внимания, пока они не сели в машину. Какой-то мужчина в форме портье открыл дверь кухни и заорал на них, но Дэниел уже выруливал из переулка.

— Он записывает номера автомобиля, — глядя в зеркальце заднего обзора, сказал Дэниел.

— Что же делать?

— Что-нибудь придумаем.

Она скинула шлепанцы и положила босые ноги на приборный щиток.

— Это здорово.

Ей следовало бы испугаться, но когда Дэниел находился рядом, трудно было обращать внимание на реальный мир.

— Будет здорово, если мы выберемся отсюда.

Дэниел сосредоточился на поиске дороги, ведущей в северном направлении. Иногда он посматривал в зеркальце заднего обзора, не преследуют ли их.

— У него есть машина? — спросил он.

— Не знаю. Мы не брали автомобиль напрокат. Из аэропорта мы ехали на такси.

— Хорошо. Это немного задержит его.

— Ты уверен, что он двинется за нами?

— Наверняка. Остается лишь надеяться, что у него на это уйдет какое-то время.

Люси сняла шарф и посмотрела на Дэниела. Так хорошо находиться рядом с ним…

— Сейчас подходящее время для рассказа? — спросила она.

Он кивнул, но его взгляд выражал осторожность.

— История эта долгая и странная, и, если не хочешь, тебе необязательно верить в нее, — произнес Дэниел. — Я расскажу тебе свою версию, а потом мы подумаем над ней.

Он говорил непринужденно, и Люси искренне сопереживала ему. Долгое время он был в одиночестве со своей версией мира. Она хотела, чтобы он знал: она это понимает. Ей хотелось сказать ему это и многое другое, но в голове у нее бешено крутились мысли, и она не могла сосредоточиться.

— Хорошо, Дэниел, — кивнула Люси. — Я понимаю больше, чем ты предполагаешь.

Оторвав взгляд от дороги, он посмотрел ей в лицо.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что мы — наши души — каким-то образом продолжаем жить и поэтому человек может узнавать людей и вспоминать события на протяжении более чем одной жизни.

Дэниел несколько раз переводил взгляд с нее на дорогу и обратно. Трудно было вести разговор, когда они не имели возможности смотреть друг на друга. Люси мечтала понять, какие чувства он испытывает к ней, разобраться в причинах его неловкости, преодолеть неопределенность пяти долгих лет.

— Что заставило тебя… так думать? — спросил он.

— Медиум.

Он сидел неподвижно, сжав обеими руками руль.

— Ты знаешь что-нибудь обо мне?

— Совсем немного. Знаю, что встречалась с тобой прежде. По крайней мере, так я думаю. — Люси подергала ремень безопасности. — Можно задать тебе один вопрос?

— Конечно.

— Как получается, что ты всегда Дэниел, в то время как остальные возвращаются в облике других людей? Ты живешь уже очень долго?

— Ты так думала? Что мне сотни лет от роду? — Он взглянул на нее с улыбкой. — Полагаю, ты смягчила требования, приемлемые для друга.

Она рассмеялась.

— Это были необычные несколько лет.

Он глубоко вздохнул и откинулся на сиденье.

— Мне двадцать четыре года. В каком-то смысле я живу уже очень долго, но я много раз умирал, совсем как ты.

— А каким образом тебе удается оставаться одинаковым от одной жизни к другой?

— Я не остаюсь одинаковым. Прежней остается моя душа. Потому что я помню.

Люси кивнула.

— Это единственная моя необычная черта. Но она совершенно необычная.

— И ты помнишь все? Все свои жизни? Всех людей, которых знал?

— Моя память несовершенна, однако я помню почти все. За исключением своих дней рождения. Я стараюсь забыть их.

Она уловила в его тоне легкомысленные нотки.

— Это не так.

— Так. Похоже, половина дней в году — мои дни рождения. Они как бы теряют свой смысл.

— Понимаю.

— И подрывают мою веру в астрологию.

— Это грустно.

— Грустно и весело.

— Ну, так… с днем рождения тебя.

— Спасибо.

Дэниел включил приемник, и из него зазвучала сальса. Оба они глупо улыбались. Люси барабанила пальцами по колену.

— Есть еще кто-нибудь такой же, как ты?

— Да.

— Вы все знакомы друг с другом? Это нечто вроде клуба?

Он рассмеялся.

— Нет. Не совсем. Никаких футболок или тайных рукопожатий. Но я знаком с двумя из них и встречался с несколькими другими или слышал о них.

— С кем, например?

Дэниел бросил взгляд в зеркальце заднего обзора.

— Например, с мужчиной, который скоро начнет нас преследовать.

— Знаешь, а я и прежде похищал тебя, — произнес Дэниел.

В этот момент салон автомобиля осветило солнце.

— Правда? — удивилась Люси. — А я думала, это мой первый раз.

Дэниел рассмеялся. Он чувствовал себя расслабленным, почти пьяным от коктейля восторга, облегчения и страха. Облегчения — потому, что она знала про него, верила ему, не убегала от него и не смотрела на него с опасением. И правда замечательно, что ей удалось решить эти задачки. Что за этим стоит? Что он для нее значит? Как она могла подумать, что Иоаким был им? Как проделала весь путь до Мексики с Иоакимом?

— А когда это произошло? — спросила Люси.

— Давным-давно.

— Как меня звали?

Он с удивлением посмотрел на нее.

— София.

— София? Этим именем ты называл меня в школе.

— Это было твое первое известное мне имя. В последний раз мы совершили свой побег на прекрасном арабском коне, а не в машине.

— Меня устраивает «Форд Фокус», — призналась она, и он рассмеялся.

Не имело значения, чем все закончится на сей раз. Было так упоительно скрыться от Иоакима, воссоединиться с ней ради общей цели, чувствуя, что можешь защитить ее. Это был, пожалуй, единственный добрый поступок, непреднамеренно совершенный Иоакимом ради него или, вероятно, ради кого-то другого.

Подогнув под себя ноги, Люси спросила:

— Почему ты похитил меня на сей раз?

— По той же причине и у того же человека. Я пытаюсь помочь тебе.

— Мне требовалась помощь?

— Да. Хотя твоей вины в том нет.

— Чего он от меня хочет?

Дэниел свернул на дорогу в сторону Лос-Кочеса и прибавил скорость.

— Теперь или тогда?

— Начнем с «тогда».

Он кивнул.

— Я начну с начала, если хочешь.

— Да.

— Не с самого начала, а с твоего и моего начала и начала того человека, с которым ты сюда приехала. Прежде его звали Иоаким, но я не знаю, как его зовут сейчас. Мы знаем, что это не Дэниел, так что буду называть его Иоакимом. Как ты, вероятно, заметила, я привязан к старым именам.

Люси вздохнула.

— История начинается более тысячи двухсот лет назад в той части света, которая называется теперь Турцией.

Они оставили автомобиль на парковке ярко освещенного супермаркета, расположенного в нескольких милях от прибрежного шоссе. Дэниел заплатил какому-то парню кучу песо за то, чтобы тот отвез их к океану. Как Дэниел объяснил Люси, он снял для них бунгало на отдаленном участке побережья, выходящего к пустынной бухте между двумя скалистыми мысами.

Когда они подъехали к месту, солнце висело над самой водой, словно дожидаясь их. Поблагодарив водителя, Дэниел записал номер его телефона.

— Мне может понадобиться срочно вызвать вас, — объяснил он на своем причудливом испанском.

Он много переплатил в надежде, что молодой человек выполнит любое поручение.

— Я к вашим услугам, — сказал тот.

Как и договаривались в фирме по прокату автомобилей, ключ лежал под цветочным горшком.

— Каким образом ты все это спланировал? — удивилась Люси. — Откуда ты знал, что произойдет?

— Я не знал, а лишь надеялся. Хотел, чтобы на случай, если все сложится, у нас было такое место. Я собираюсь зафрахтовать самолет, вероятно, из Колимы, но мы попадем туда не раньше завтрашнего утра.

Это был побеленный дом с черепичной крышей под кроной темно-оранжевой бугенвиллеи. Дэниел отпер дверь и распахнул ее. Люси почувствовала, как дом наполняется дыханием океана. В доме была гостиная с высоким потолком, под которым вертелись два вентилятора. Из гостиной был выход на террасу, прямо от которой начинался пляж. Кухня находилась в задней части дома и соединялась с гостиной. С каждой стороны от гостиной располагались две уютные спальни.

Расхаживая по небольшому дому, Дэниел и Люси поглядывали друг на друга. Она все раздумывала: неужели он, как и она, не может поверить в происходящее? К какой категории относится это приключение? Может, он просто разыскивал ее? Отправит ли Дэниел ее домой в целости и сохранности, вернувшись к своей жизни, и на этом все закончится? Мысли ее постоянно возвращались к истории о нем и Софии, которую он рассказал в автомобиле. Тогда Дэниел оставил ее в деревне, уехал, а потом его убили.