In Nomine Dei

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Темнеет. Земля покрыта телами убитых мужчин и женщин. Между ними, светя фонарями, бродят вооруженные солдаты. Они отыскивают тех, кто ещё подает признаки жизни, и, обнаружив таких, добивают. Свет на сцене медленно меркнет. Сделав свое дело, солдаты уходят один за другим. Когда исчезает последний, свет гаснет полностью.

Голос (звучит в темноте нараспев): Сказано в книге пророка Даниила: «Муж в льняной одежде, находившийся над водами реки, подняв правую и левую руку к небу, клялся Живущим вовеки, что к концу времени и времен и полувремени и по совершенном низложении силы народа святого все это совершится.»

Свет медленно возвращается. В течение некоторого времени продолжает звучать музыка, усиливая угрожающий смысл пророчества. Сцена представляет собой рыночную площадь, видоизмененную по отношению к реальности — слева возникает кафедральный собор, посередине — ратуша, справа — церковь Св. Ламберта. Между ними — лишь несколько домов.

Входят Книппердолинк и Ротманн в сопровождении нескольких мужчин и женщин.

Книппердолинк: Настает время исполнения пророчества. Слышу, как властно и непреклонно стучит оно в ворота Мюнстера. Канули в прошлое дни, когда мы не осмеливались противиться воле монастырей, за стенами которых монахи занимались искусствами и ремеслами, отбивая у нас хлеб. Святая обитель — не цех, и монастырь — не гильдия мастеров. Но время, восстанавливая справедливость, стучит в городские ворота и приносит иные вести. Крестьяне, перебитые германскими князьями на юге, ныне воскресли на севере, и теперь желают уже не только хлеба и правосудия. Речи павших зазвучали ныне в слова живых; те и другие настоятельно требуют, чтобы среди людей шла Господня работа. Ибо настало время каждому человеку стать апостолом и пророком Господа.

Ротманн: Слово Божье наполняло воздухом мои легкие и шло из уст моих ещё в ту пору, когда я проповедовал вне стен Мюнстера, в церкви Святого Маврикия. Оттуда, поправ мою свободу и свершив насилие над моей душой, изгнал меня подлым образом Вальдек, поставленный над католиками епископом. Но городские купцы, которые в дни юности моей для блага и процветания нашей общины отправили меня учиться в Виттенберг, и ныне призрели меня и защитили, и мой голос звучит здесь, в самом сердце Мюнстера, в этой церкви Святого Ламберта. И все же, мастер Книппердолинк, не следует принимать за апостола или пророка того, кто всего лишь несет слово Божье.

Книппердолинк: Время, послушный слуга Господа, исполнитель его велений, покажет, кто ты и кто мы, какие труды нас ожидают, славу или позор уготовил нам в неизреченной мудрости своей Господь с самого первого дня. Слышу — будто грохнула тяжкая, железом окованная дверь: то перевернулась страница, на которой записаны в Книге Мира наши имена.

Ротманн: Все мы будем призваны, сказал Господь.

Книппердолинк: Будем трудиться так, чтобы все мы были избраны. Десницей своей Господь укроет нас и обережет, шуйцей своей низвергнет он в бездну наших врагов.

Ротманн: Да станет на земле город Мюнстер подобен алтарю. Вспомним, что сказал Гедеон Богу: «Если Ты спасешь Израиля рукою моею, то вот, я расстелю здесь, на гумне, стриженую шерсть: если роса будет только на шерсти, а на всей земле сухо, то буду знать, что спасешь рукою моею Израиля, как говорил ты. На другой день, встав рано, он стал выжимать шерсть и выжал целую чашу росы. И сказал Гедеон Богу: не прогневайся на меня, если ещё раз скажу и ещё только однажды сделаю испытание над шерстью: пусть будет сухо на одной только шерсти, а на всей земле пусть будет роса. Бог так и сделал в ту ночь: только на шерсти было сухо, а на всей земле была роса.» Жители Мюнстера, близок день, когда на наши головы выпадет Божья роса. Станем же подобны шерсти, расстеленной Гедеоном, напитаемся словом Божьим, чтобы в тот час, когда исполнится срок выжать наши души, могла бы доверху наполниться Господом чаша Господа.

Книппердолинк: А католики окажутся в этот час сухи — сухи душой и телом, ибо горька и холодна кровь, которая течет в их жилах, это кровь сатаны.

Из дверей собора выходят католические богословы и прихожане.

Хор священнослужителей: Придет день — и ты дорого заплатишь за эти поносные слова и за эту хулу, Книппердолинк.

Книппердолинк: Заплачу за все. За слова, которые уже произнес, и за те, что только ещё вымолвлю когда-нибудь. Заплачу за слова и за дела — за те, которые уже совершил, и те, что только ещё предстоят мне. Но у меня один заимодавец — Господь мой, тогда как вы душою и телом в долгу у сатаны.

Хор священнослужителей: Будь ты проклят, приспешник Лютера. Оскорблять Божью Церковь — то же, что оскорблять самого Бога, но если Он по воле Своей может простить нанесенное ему оскорбление, то Церковь, твердыня Его и крепость, всегда должна истреблять своих обидчиков.

Ротманн: Почему? По-вашему получается, что церковь выше Бога?

Книппердолинк: Если Бог прощает, то разве возможно, чтобы не прощала церковь?

Хор священнослужителей: Во имя Божье простит и церковь, но если оскорблен сам Бог, то неотвратимая кара церкви настигнет оскорбителя в мире сем, в земной жизни. И неважно при этом, каков будет там, в вечности, окончательный приговор Бога.

Ротманн: Бог есть прощение.

Хор священнослужителей: Но доколе же должна церковь ждать, что Бог выразит свое прощение. Нам ясно видны коварство и злоба, таящиеся в ваших сердцах. Вы твердите, что предаете себя в руки Бога, и воображаете, будто сумеете вырваться из наших рук.

Ротманн: Бог в конце времен сделает выбор между вами и нами. Но здесь и сейчас, на обетованной земле Мюнстера, вознесем мы стяг непокорности. Мы отвергаем ваши понятия о том, что литургия будто бы есть жертвоприношение, и заявляем, что Христос являет в ней себя в действительности. Мы требуем, чтобы отправление всех религиозных таинств, включая крещение младенцев, происходило не на латыни, а на том языке, которым говорит наш народ. Мы заявляем, что…

Хор священнослужителей: Не продолжай, Ротманн, ибо и в том, что ты успел произнести, признали мы черты ереси, которой ты и ты твои присные тщатся умалить католическую церковь. Ты упомянул «язык, на котором говорит народ», мы же спрашиваем: что это такое и что станет с ним, если в Писании сказано, что в Вавилоне Бог смешал языки строивших башню затем, чтобы те не понимали друг друга? Не следует ли из этого со всей очевидностью, что Бог хотел, чтобы создания его обращались к нему на одном языке?

Ротманн: Нет на свете мощи, способной устоять против воли Бога. Легчайшего его дуновения было бы довольно, чтобы рухнула Вавилонская башня, а тщеславные строители её — погибли под обломками. Но Бог в неизреченном милосердии своем захотел всего лишь смешать их языки. Для того, чтобы в грядущем каждый народ возносил ему хвалу на своем языке, а не на вашей латыни, на которой не говорит никто.

Хор священнослужителей: Твои доводы, Ротманн, это не более чем софистика. Но умение красн? говорить ничем тебе не поможет в час, когда все мы предстанем Господу, который будет судить каждого.

Ротманн: В час, когда все мы предстанем Господу, даже молчание мое прозвучит убедительней всей вашей латыни.

Книппердолинк: Есть время быть молодым и есть время быть старым, время спорить и время принимать решения. Сами видите, католики, ваши резоны нас не убеждают — особенно если вспомнить, как полтора тысячелетия вы использовали их во зло, и как извращаете истину, отстаивая их ныне.

Хор священнослужителей: На нашей стороне не только авторитет церкви, но и расположение имущих власть и богатство.

Ротманн: А вот Иисус ни при жизни, ни после смерти не пользовался этим расположением.

Хор священнослужителей: И сам император защищает нас.

Книппердолинк: Долг земных владык — защищать всех своих подданных в равной степени, следуя в том примеру Господа Бога, Вседержителя Вселенной. Пусть даже числом вы превосходите нас, но знайте, что от этого прав у вас не становится больше. Право одного человека равно сумме прав всех, право города равно праву государства, частью которого он является, а право Мюнстера никак не меньше права империи.

Хор священнослужителей: Крепко запомни эти слова, ибо когда-нибудь не приведи Господь — вы можете стать многочисленней, чем мы. Нам остается лишь молиться, чтобы этого не случилось, чтобы Бог не захотел этого.

Книппердолинк: Люди узнают, чего хочет Бог, лишь когда от слов переходят к делам. Покуда люди пребывают в бездействии, Бог лишь слушает. Но поскольку на башне Мюнстера пробил час решения и действия, Бог, взяв свое копье, идет средь нас.

Ротманн: Вам, священникам и богословам, не совладать с нашим разумом, не осилить нашу силу, если осмелитесь противостать ей.

Хор священнослужителей: Безумие отуманило ваши головы.

Книппердолинк: Искра Божья вспыхнула в них.

Ротманн: Довольно препирательств. Если хотите присутствовать при своем унижении — можете оставаться. Сюда идут члены магистрата, и вы услышите, что мы скажем им.

Бургомистр: Каковы ваши требования?

Книппердолинк: На низменных землях Голландии и по всему северу Германии дует новый ветер. Наша душа внемлет новым речам Господа, дуновение его уст обжигает нам лица. Пришло время провести в Мюнстере Реформу.

Хор священнослужителей: Власть магистрата не распространяется на религию, и мы не позволим ему превысить свои полномочия. Мы повинуемся епископу Францу фон Вальдеку, и вы обязаны изложить то, на что претендуете, и от него услышать ответ.

Книппердолинк: Мы заранее знаем все, что скажет нам епископ Вальдек. Здесь, в Мюнстере, распоряжаются граждане Мюнстера, а мы хотим Реформы.

Ротманн: Да. Приспело время.

Бургомистр: Большая часть советников — добрые и ревностные католики. И потому не ждите, что магистрат примет решение, которое пойдет вразрез с волей и верой большинства его членов.

Ротманн: В таком случае, мы принудим его к такому решению.

Смятение на площади. Священнослужители укрываются в Соборе. У входа в церковь Св. Ламберта начинается драка между католиками и протестантами. Католики и члены магистрата бегут. Победители входят в церковь, с торжеством внося туда Книппердолинка и Ротманна.

Толпа людей на рыночной площади. Здесь же находятся Книппердолинк и Ротманн. Из ратуши выходят члены магистрата.

Бургомистр: Вот чего добились вы своими опрометчивыми и неосмотрительными действиями. Вот как отвечает епископ Вальдек на введение реформы в церквях его епархии, захваченных вами силой. Все товары, направляемые в город Мюнстер, где бы ни были они обнаружены и откуда бы ни шли, подлежат конфискации. Все дороги, ведущие в город, перерезаны. Мюнстер останется в осаде до тех пор, пока под власть римской курии вновь не перейдут все церкви епархии. Таковы отданные им приказы.

Книппердолинк: А как намерен распорядиться ты?

Бургомистр: Я, как представитель народа, действующий во благо народа, приказываю немедленно удовлетворить требования епископа и передать католической церкви все приходы, силой отторгнутые от нее. И тогда в Мюнстере вновь восторжествует мир.

Книппердолинк: Ты волен считать себя нашим представителем, но не тщись представить себя защитником мира. Ибо то, что ты и тебе подобные называете «мир», хуже самой кровопролитной из войн, которую вы сейчас нам навязываете, желая, чтобы мы с рабской покорностью подчинились велению Вальдека.

Ротманн: Вы сами видите, советники, во что ввязались. Неужто, по-вашему, поменять членов магистрата трудней, чем проповедников в приходах?

Бургомистр: Ты нам угрожаешь? Мы избраны гражданами Мюнстера, и они одни вправе лишить нас власти и знаков нашего достоинства.

Книппердолинк: Скажите епископу Вальдеку, что если он рассчитывает сломить нашу волю, не пропуская в город продовольствие, то первыми придется попоститься каноникам, богословам и прочим священнослужителям из вашего собора. Граждане Мюнстера! схватить их, невзирая на сан и чин, степень священства и место в иерархии, скрутить руки каждому, обвязать им всем вокруг шеи веревку и на ней притащить их сюда. Епископа Вальдека вы среди них не найдете, но вообразите его на месте любого из захваченных нами — и возвеселитесь душой.

Ротманн и ещё несколько человек входят в собор.

Бургомистр: Ты обезумел окончательно. Подвергнуть священнослужителей насилию — значит совершить ужасный грех. Гнев Господень обрушится на Мюнстер.

Книппердолинк: Среди тех, кто служит Господу, слишком много каноников и слишком мало людей. Можешь быть уверен, что мир даже не заметит, если эти богословы подохнут с голоду. А когда они окажутся в преисподней, пусть пеняют на своего возлюбленного епископа. (Бургомистру.) Поскорей отправь Вальдеку гонца с сообщением, что все каноники взяты Мюнстером в заложники.

Бургомистр: Не Мюнстером, а кучкой мятежников. Ибо город представляем мы, члены его магистрата.

Книппердолинк: Меня и ещё многих моих единомышленников вы не представляете. Но хватит разглагольствовать. Я вижу — сюда идут те, благодаря кому в город снова будут поступать припасы. (Обращаясь к связанным каноникам.) Если епископ и вправду любит вас, я думаю, вы очень скоро обретете свободу. А пока можете гордиться тем, сколь важное значение обрели вы — я объявляю вас заложниками Мюнстера.

Хор священнослужителей: Будь ты проклят.

Книппердолинк: Дьявол не может проклясть христианина, ибо проклятие это равносильно благословению. Так я и воспринимаю его.

Хор священнослужителей: Отлучаем тебя и твоих приспешников от церкви.

Книппердолинк: От вашей церкви — да, отлучить нас вы можете, но не от веры Христовой. Подумайте лучше о том, что Христос, быть может, в эту самую минуту шествует по водам, и в нашей, а не в вашей реке явится он для нового очищения.

Хор священнослужителей: Ты говоришь о крещении?

Ротманн: Может быть, и так.

Хор священнослужителей: Но это ересь, ересь, ересь. Таинство крещения неотменимо и происходит только однажды.

Книппердолинк: Потом как-нибудь, если к тому времени ещё не подохнете с голоду, мы устроим теологический диспут. А сейчас (обращаясь к своим сторонникам) отведите их в тюрьму и помните — не давать им ни крошки хлеба, ни капли воды, покуда не отрекутся от своих слов о том, что не нуждаются в новом крещении.

Бургомистр: Я, как представитель гражданской власти, избранной всеми горожанами, требую, чтобы они находились под нашей охраной.

Книппердолинк: Верные твои слова — ты представитель гражданской власти. Но здесь речь идет о религиозных различиях, и потому ты — ни при чем. Отойди в сторону, оставь нас наедине с нашей войной.

Бургомистр: Накликал — вон приближается тот, кто устроит вам настоящую войну.

Входит епископ Вальдек в сопровождении прихожан-католиков и вооруженных солдат. Сам епископ тоже вооружен. В эту минуту становится очевидным разделение жителей Мюнстера на два лагеря — если католики оказывают епископу знаки внимания и почтения, то протестанты не скрывают своей враждебности.

Вальдек: Кто осмелился с оружием ворваться в священные пределы моего собора? Кто дерзнул заковать в цепи моих богословов и лишить их свободы?

Книппердолинк: Это было сделано по моему приказу.

Вальдек: Освободи их.

Книппердолинк: Убери заставы с дорог, ведущих в Мюнстер, сними арест с товаров.

Вальдек: Этого не будет, покуда римской церкви не вернут отнятые у неё приходы.

Книппердолинк: Повторяю тебе — убери заставы с дорог, сними арест с товаров. Не сделаешь этого — вместо живых приходов вернутся к тебе мертвые богословы, ибо с этой минуты не получат они ни крошки хлеба, ни капли воды.

Ротманн: И не вздумай приказать своим солдатам напасть на нас. Ибо те, кто погибнет, станут мечом и щитом в руках живых, и против тебя ополчимся мы все вместе, и мертвые, и живые.

Бургомистр: Давайте сообща и мирно разрешим этот спор. Вложите меч в ножны.

Книппердолинк: Пусть сперва это сделают солдаты.

Вальдек подает знак своим спутникам, и те опускают оружие. Жители Мюнстера следуют их примеру.

Бургомистр: Вам известно, что большая часть советников магистрата душою, телом и верой принадлежит римо-католической Церкви. Однако долг наш и святая наша обязанность — сделать все для того, чтобы избавить город от распри, подобной этой. Тем паче, что император Карл объявил в Нюрнберге о том, что до тех пор, пока не состоится собор, о котором уже возвещено, никто не может быть ущемлен в своем праве исповедовать любую религию. И потому, ты Франц фон Вальдек, наш епископ и государь, и вы, протестанты города Мюнстера, проникнитесь духом Аугсбургского мира и решите спор полюбовно. Проявим же по отношению друг к другу добрую волю и терпимость. Дождемся повеления императора Карла.

Книппердолинк: Подойди ко мне, Ротманн. (Книппердолинк и Ротманн о чем-то переговариваются вполголоса.) Вот наши условия. Епископ снимает заставы с дорог, возвращает нам товары, а мы отпускаем на волю его богословов. Что же до приходских церквей, то сделанное — сделано и изменению не подлежит. Под властью епископа и в его ведении остаются кафедральный собор и монастыри.

Вальдек: Усматриваю в вашем предложении дьявольскую дерзость, злой умысел и нежелание идти на уступки. Но во исполнение высочайшей воли нашего императора и в силу сложившихся обстоятельств принужден принять его. Римская церковь дождется своего дня, ибо вы должны знать — время принадлежит ей. И трижды тридцать раз заплатите вы мне за это оскорбление. Ваш епископ его не забудет, и государь — не простит.

Вальдек уходит, уводя своих солдат. Богословов освобождают, и они убегают в собор, с грохотом затворяя за собой двери. Советники магистрата, понурив головы, входят в ратушу. Протестанты торжествуют.

На площади происходит избрание нового магистрата. Горожане явно разделены на два лагеря — католиков и протестантов. Но при этом уже должны чувствоваться отличия между протестантами — ортодоксальными приверженцами Лютера, и теми, кто настроен непримиримо.

Бургомистр: Граждане Мюнстера, кто из вас ещё не подал свой голос? (Несколько человек выступают вперед и опускают бюллетени в урну, стоящую перед зданием ратуши.) Больше никого? Все изъявили свою волю так, как хотели и смогли? Смотрите — пусть потом никто не жалуется и не сетует, что в должное время не сделал это, ибо те, кто не принял участия в голосовании, несут такую же ответственность за его исход, как и те, кто отдал свой голос за одного из кандидатов. Приступим к подсчету голосов. (Бюллетени высыпают на стол и подсчитывают. Они образуют две кучи неравной высоты. По тому, как ведет себя Бургомистр, можно понять, что он разочарован итогами. Окончив подсчет, Бургомистр объявляет результат.) Граждане Мюнстера, отныне в магистрате нашего города большинство мест будет принадлежать протестантам. Вы так хотели. Вы это получили. Верю, что для вас настанет час прозрения и раскаяния, и молю Бога, чтобы он не настал слишком поздно.

Протестанты ликующими криками приветствуют новый магистрат. Католики робко рукоплещут своим немногочисленным представителям. Члены прежнего совета растворяются в толпе, новоизбранные — входят в ратушу. На сцене остаются Книппердолинк и Ротманн.

Книппердолинк: Благословим этот день. Уже не в семи мюнстерских приходах будет звучать отныне истинное слово Божие, реформой очищенное от скверны. С сегодняшнего дня и на заседаниях магистрата ему будут внимать и повиноваться. Тернистая тропа, которой движется реформа, станет в Мюнстере ровной и гладкой дорогой. Вера выпрямит её, мощь цехов и гильдий укрепит, власть, обретенная нами, упрочит.

Ротманн: Будь благословен этот день, Книппердолинк. Однако поверь мне — мы все ещё в самом начале пути, ибо безмерно большего по сравнению с достигнутым потребует от нас Господь. Ему не нужны магистраты на небе — он хочет, чтобы вся земля сделалась зеркалом царства Божия.

Книппердолинк: Но для исполнения этой цели нужны будут Господу силы человека, а мы с тобой знаем, сколь скудны они.

Ротманн: Господь, сотворив всякую тварь земную, каждой дал осознание дарованных ей сил. Но сотворенный последним — человек, не зверь и не птица — не ведает своих сил. Ибо сила человека приходит к нему от Господа, и только Господь знает, когда, как и для чего наделять его силой, о которой тот даже не подозревал и не мечтал.

Книппердолинк: Что ты задумал?

Ротманн: Мы покажем Господу, что, быть может, прежней силы — той, которой были наделены доныне, нам уже мало. Мы заслуживаем большей.

Книппердолинк: И как же мы это покажем?

Ротманн: Всеми путями, какие только возможны. Господь рассудит и сам возьмет на себя труд выбрать наилучшие. Прежде всего перестанем крестить новорожденных, будем причащаться хлебом и вином, сделаем так, чтобы мораль, религия, общественное устройство нашего Мюнстера строилась по строгим правилам, предписанным церковью. Мы реформируем Реформу, и тем самым скажем свое слово. А Господь потом скажет свое.

Уходят.

Множество людей на площади перед церковью Св. Ламберта. Атмосфера напряженного ожидания. На столе — несколько ковриг хлеба и кувшин с вином. Ропот среди католиков. Протестанты-консерваторы, среди которых находится и новый бургомистр Фон дер Вик, также выказывают недовольство.

Фон дер Вик: Берегитесь, граждане Мюнстера. Перед всяким человеком лежит не один путь, но многие пути, и разные судьбы могут быть уготованы ему. Первый шаг, сделанный нами, привел нас к цели, но следующий — может увести нас в сторону, увлечь на другую стезю. Жизнь — это кривая и ломаная линия, и Бог выпрямляет её, делая внятной нашему разумению, лишь в смертный наш час. Последнее мгновение жизни — оно одно — проявляет и объясняет смысл всего бытия. И потому, граждане Мюнстера, проживайте каждое мгновение своей жизни так, словно оно — последнее, ибо лучше избежать ошибки, чем исправлять её.

Книппердолинк: А ещё лучше, чем избегать ошибки, иметь смелость совершить её, если такова цена за постижение истины. Я слушал тебя, фон дер Вик, и не мог отделаться от ощущения, что такие речи пристали скорее католику, чем нашему единоверцу.

Фон дер Вик: Я боюсь всякой чрезмерности. Зачем здесь этот хлеб и это вино? Кто принес их?

Ротманн: Этот стол — для тайной вечери Господа, хлеб и вино — его плоть и его кровь.

Фон дер Вик: Ты слишком далеко зашел, Ротманн, дерзость твоя чрезмерна.

Хор католиков: Ересь, ересь.

Ротманн: Приблизьтесь, братья, причастимся хлебом и вином.

Хор католиков: Только в священной гостии заключена плоть Христова.

Ротманн: Господь преломил хлеб и сказал: «Ешьте, то плоть моя». Потом взял чашу и сказал: «Пейте, то кровь моя, что будет пролита за многих.» А я говорю — вот хлеб, вот вино, и, стало быть, здесь плоть и кровь Христовы.

Хор католиков: Ересь, ересь.

Из собора выходят католические священники в сопровождении верующих. Они несут святые дары.

Хор священников: Вот хлеб причастия, замешенный и испеченный на земле, чтобы стать вместилищем небес. Подойдите, католики, вкусите плоть Христову, ощутите её на языке, пусть растает она у вас во рту, и пройдет по крови и, проникнув в душу, смешается с нею.

Ротманн: Этот хлеб, преломленный мною, есть плоть Христова, это вино, которым я окропил его, есть кровь Христова. И потому это — единственное и истинное причастие, которое Господь разделил на тайной вечере со своими учениками. Подойдите, протестанты, вкусите плоти Христовой, испейте крови Христовой, станьте его учениками.

Католики и протестанты-радикалы причащаются — каждая группа по-своему. Протестанты-консерваторы колеблются и, хотя не причащаются, приближаются к католикам.

Книппердолинк (обращаясь к Фон дер Вику): Называете себя протестантами, именуете себя лютеранами, но теперь я вижу, что вам милее католики, к ним вы склоняетесь, к ним тяготеете. Вы уже предали нас в помыслах своих — берегитесь же Божьей кары, если измените и деяниями.

Хор радикалов: Мы — ученики Господа, и отныне в наши руки вверена власть взвешивать, сосчитывать и разделять. А потому запомните — гнев Господень станет нашим гневом, и во имя Его судить станем мы.

Хор консерваторов: Такая самонадеянность вас погубит, от такой гордыни обретете вы вторую и вечную смерть.

Хор католиков: Присоединяйтесь к нам, вместе противостанем тем, кто тщится разрушить Церковь Христову. Изгоним из города дерзновенных и наглых нарушителей долга, извратителей учения, лжетолкователей слова Божия.

Хор католиков и Консерваторов: Вон! Вон!

Ротманн: Если хотите войны, то считайте, что вы её получили.

В руках людей из обеих противоборствующих групп появляется оружие. Кровопролитие кажется неизбежным, но в последнюю минуту из толпы появляется Женщина с ребенком на руках.

Женщина: Вы все — вложите мечи в ножны! Я пришла сюда окрестить мое новорожденное дитя. И не кровью, но водой должно окропить его голову, где косточки ещё так хрупки и податливы. Для него ещё так нескоро придет время хлеба и вина, его уста знают пока лишь вкус молока из моей груди, и запах его не отличен ещё от запаха моего тела. (Обращаясь к Ротманну.) Окрести его — и это будет так, словно я свершила таинство вторично.

Ротманн: Тебя я готов был бы окрестить, если бы твоя вера заслуживала этого. Но сына твоего — нет!

Женщина: Почему?

Ротманн: Потому что у новорожденного младенца нет ещё ни разума, ни веры.

Женщина: На моей памяти, на памяти моих дедов и прадедов — всегда обряд крещения совершали над новорожденными.

Ротманн: С моего отказа начнется иная память. Забудется все, что зналось, и дух наш станет чистой страницей, на которой рука Господа начертает Его имя — то, которое мы никогда не сможем прочесть, но пронесем в себе, как Его живое присутствие.

Женщина: Окрести моего сына, чтобы он не умер.

Ротманн: Нет.

Женщина: Почему?

Ротманн: Крещение — это омовение, которое человек желает и получает как верный знак, как самое истинное свидетельство того, что он умер для греха. Как самое истинное свидетельство того, что он был погребен с Христом и ныне воскресает к новой жизни. С этой минуты он будет жить не для того, чтобы ублажать свою плоть, но чтобы покорно следовать воле Божией. (Другим тоном.) И ты считаешь, что мы вправе ожидать — вот этот сосунок, прильнувший к твоей груди, способен выказать эти или подобные намерения?

Женщина: Нет, не вправе.

Хор католиков: Иди сюда, женщина, встань в наши ряды. Мы окрестим твое дитя, как окрестили когда-то тебя. Нам довольно и того, что веруешь ты. Точно так же, как нашим предшественникам довольно было веры твоих родителей, когда спустя несколько дней после твоего рождения они принесли тебя к купели. Встань в наши ряды, и твой сын не умрет.

Женщина: Что я должна делать? Родители мои были католиками, но я — не католичка. Кому вверить мне сына моего, чтобы он не умер?

Хор лютеран: Иди к нам, женщина. Мы исповедуем ту же веру, которую ты избрала и которой должна следовать. Мы окрестим твоего сына, и он насладится жизнью вечной.

Женщина (Ротманну): Окрестишь моего сына?

Ротманн: Мы не на рынке, где сбивают цены, и не на аукционе, где их взвинчивают. Один Господь знает, какую судьбу уготовил он твоему сыну, чего Он хочет от него. Нам он не нужен будет до той поры, пока ему не нужен станет Господь.

Все радикалы — и среди них Книппердолинк с Ротманном — уходят. Остаются «умеренные» католики и лютеране-консерваторы.

Хор католиков: Иди сюда, женщина, неси к нам своего сына.

Женщина: Если моему сыну суждено прийти к вам, пусть он когда-нибудь свершит этот путь сам, без меня. Ибо я исповедую другую веру. Как же я могу своими руками отнести его к вам?

Католики с досадой покидают сцену.

Хор лютеран: Мы здесь, мы готовы совершить обряд над твоим сыном.

Женщина: Не хочу.

Хор лютеран: Отчего же?

Женщина: Оттого, что произнося слова, каких не ведали прежде мои уста, поняла то, что раньше было скрыто.

Хор лютеран: Что именно?

Женщина: Поняла, что если и должен будет к вам прийти мой сын, пусть придет он сам — своими ногами, а не у меня на руках.

Хор лютеран: Если сын твой умрет некрещеным, он никогда не увидит Господа.

Женщина: Не беда. Господь видит его. Хороши же вы, богословы, если и вправду полагаете, что Бог смог бы существовать, не быв увиденным хотя бы одним из творений своих.

Лютеране в негодовании покидают сцену. Женщина с ребенком на руках остается одна. Медленно разворачивает пеленки, словно желая, чтобы новорожденный увидел что-то.

Толпа на площади. Между католиками, лютеранами и анабаптистами ощущается враждебность. Царит возбуждение.

Хор анабаптистов: Подобно остервенившемуся хищному зверю, что щерит ядовитые клыки и завывает с угрозой, так приближается к городским воротам, кружит у стен Мюнстера епископ Вальдек, намеренный жестоко отплатить за свое унижение и принудить нас к повиновению своей церкви. Горе, горе ему, неразумному, мнящему, будто в Мюнстере некому противостоять ему, кроме жителей города, силы же их — силы человеческие. Господь обратит наши руки в орудие своего божественного правосудия, и на острие наших мечей понесем мы Его гнев. Приди, епископ Вальдек, торопись навстречу своей ужасной смерти, ожидающей тебя под стенами Мюнстера.

Хор католиков: Подобно неумолимому архангелу-мстителю, что спешит исполнить Божью волю и уже уставил копье против приспешников сатаны, наступает на зараженный чумой ереси Мюнстер наш государь и епископ Вальдек, дабы исполнить свой обет. А нас освободить от извращенной ереси лютеранства, смрадом которой принуждены мы дышать, от дважды извращенного и дважды еретического анабаптизма. Господь обратит наши руки в орудие своего божественного правосудия, и на острие наших мечей понесем мы Его гнев. Приди, епископ Вальдек, приди же поскорей, предай тех, кто угнетает нас, казни заслуженной и лютой.

Хор лютеран: Подобно грозовой туче, что надвигается с горизонта, неся в черном ветре зачаток всех бурь небесных, так приближается к пределам Мюнстера епископ Вальдек, дабы жестоко отплатить за свое унижение и принудить нас к повиновению своей церкви. Гнев его страшит нас, но как туча, разразясь грозами, проливается на землю благодатным дождем, так по воле Господа через врата войны придет в Мюнстер мир. И мы своими руками, укрепленными оружием, исполним Его волю. Приди же, епископ Вальдек, приди, чтобы волей и велением Господа предать тех, кто заслуживает этого, лютой казни.

Хор горожан: Приди же, епископ Вальдек, приди же… Оружие… Оружие… Лютые казни.

Противостоящие друг другу группы горожан произносят одни и те же слова, но должны ясно чувствоваться различные чувства, которые в них вкладываются: ненависть — у анабаптистов, надежда — у католиков, двусмысленная уклончивость — у лютеран.

Фон дер Вик: Горе тебе, Мюнстер, несчастный город, ибо завтрашний день обрушит на твоих разделившихся сынов многие бедствия. (Площадь пересекает группа горожан, несущих на спине свои пожитки.) И потянутся скорбные вереницы твоих жителей, покинувших в страхе перед грядущим дом свой, и будут они неисчислимы. Будет это, ввергнет нас в это нетерпимость католиков и чрезмерность анабаптистов. И за вину тех и других поплатимся все мы — даже те, кто, подобно нам, лютеранам, желает лишь мира и отвергает крайности.

Хор горожан: Приди же, епископ Вальдек, приди же… Оружие… Оружие… Лютые казни.

Книппердолинк: Не одна, но две змеи гнездятся, извиваясь и шипя, в Мюнстере. Повадки и коварные уловки змеи католицизма нам известны — и даже слишком хорошо известны. Теперь же мы узнаём, что у себя на груди пригрели мы другую змею — она жила в собственном нашем доме и ела за нашим столом. Вот она, явилась ныне, отбросив притворство, во всей своей мерзости. Имя ей — трусость этих лютеран, готовых предать ради сохранения жалкой жизни своей самого Бога.

Фон дер Вик: Не извращай моих слов, не придавай ложный смысл моим помыслам.

Книппердолинк: Помыслы твои ещё лживей, чем произнесенные вслух слова. Жители Мюнстера, епископ Вальдек готовится взять город в осаду. Он грозит нам войной. Неужто вы думаете, будто этот вот магистрат с этим вот бургомистром во главе способен нас защитить??

Голоса: Нет, нет.

Книппердолинк: Разве не откроют они ворота врагу при первом же приступе? Разве на лбу у них не написано желание сдаться ему на милость?!

Голоса: Верно, верно.

Книппердолинк: Как же быть?

Отдельные голоса: Изберем магистрат, который защитит нас от войск епископа! Книппердолинка и Ротманна — в бургомистры! Ни сделок с врагом, ни пощады врагу!

Ротманн: Вы и в самом деле желаете передать власть в наши руки?

Отдельные голоса: Да! Да!

Фон дер Вик: Если народ потребует новых выборов, мы, лютеране, выдвинем своих претендентов на посты в магистрате и будем по-прежнему ревностно исполнять свои обязанности советников. Мы признаем власть новых бургомистров, если только нам не придется идти против совести.

Книппердолинк: Я надеюсь, что для общего блага ваша совесть всегда пойдет об руку с нашей властью. (Смех.)

Ротманн: Граждане Мюнстера! Прошу тишины! Пришло время сообщить вам известие чрезвычайной важности. По сравнению с ним угрозы и козни епископа Вальдека, равно как и его поползновения развязать войну и взять в осаду наш город — не более чем пыль и прах. Знайте же, что в эту самую минуту в ворота Мюнстера входит прибывший из Голландии Ян Маттис, пророк анабаптистов. Прослышав о том, что мы учим, что крещение младенцев противоречит Священному Писанию, он решил отправиться к нам, в священный город Мюнстер, где с каждым часом множится число приверженцев Нового Союза, и где уже занимается заря Судного Дня. Близится час второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа, близится час Страшного Суда. Готовьтесь, братья!

На небе появляются метеорологические феномены, которые толпа воспринимает как подтверждение апокалипсическим пророчествам Ротманна. Анабаптисты впадают в религиозный экстаз, им охвачены и протестанты. Католики в страхе скрываются в соборе.

Отдельные голоса: Наши глаза узрят, наконец, Христа. Будем добрыми, чистыми, честными, святыми. Приготовим пути Господни.

Появляются Ян Маттис, Ян Бейкельс ван Лейден и его жена, Гертруда ван Утрехт, которая впоследствии получит имя Дивара. Вместе с ними — те, кто приехал с ними из Голландии.

Маттис: Привет тебе, Мюнстер, обитель надежды, средоточие божьего правосудия. Из голландских земель, где так свирепо преследуют и гонят нас отвергающие весть о возрождении и восстановлении истинной веры; где томится в узилище наш учитель, великий Мельхиор Гофман, пришли мы к тебе, Мюнстер, неся слово Божие, которое здесь, внутри твоих стен, даст прекрасные плоды, подобные плодам райского сада. По воле Господа вступили мы в твои пределы и на стогны твои целыми и невредимыми — Он провел нас по последним дорогам, скрыв на потребное время, точно в облаке, от глаз Вальдека и его присных. И теперь, дабы безропотно признали Его могущество маловеры и враги, дабы убедились сомневающиеся и смирились упорствующие в своих заблуждениях, явил он на небе и на земле чудесные знамения. Истинно, истинно говорю тебе, Мюнстер, нет счастливей и блаженней тебя в мире, ибо тебе по воле Господа предназначено стать Новым Иерусалимом, градом Богоизбранных.

Общие рукоплескания.

Ротманн: Добро пожаловать в Мюнстер, Ян Маттис. Слова эти, столь расхожие и часто повторяемые, звучат так, словно мы принимаем тебя, как любого другого, как всякого прочего, как гостя средь гостей. Но на самом деле не Мюнстер принимает тебя — это ты принимаешь Мюнстер. И принимая Мюнстер, принимаешь одновременно и нас, всех тех, которые ждали тебя и не знали, что ждут. И вот мы перед тобой, Ян Маттис, и, поскольку наконец-то мы вместе, обрела должную полноту наша общая судьба. Судьба, которая начинается сегодня.

Рукоплескания и восторженные возгласы.

Книппердолинк: Скажи теперь и ты нам «Добро пожаловать», Ян Маттис.

Маттис: Я знаю тебя, Берндт Книппердолинк, знаю, кто ты, ибо слава о тебе и о Бернгарде Ротманне дошла и до земель голландских. На вас обоих, столпах веры, зиждиться будет новый Христов алтарь, который совместными силами воздвигнем мы здесь, в Мюнстере. Но, подобно тому, как четверо было евангелистов, на четырех столпах должен стоять он, чтобы выдержать груз хлеба и вина, вес Христа. И вот я перед вами, и на свои плечи приму я самое тяжкое и мучительное бремя. И вот перед вами тот, кто вместе с нами будет исполнять волю Господа, тот, кто пришел со мной. Имя его — Ян ван Лейден, я окрестил его собственными своими руками и сделал своим апостолом.

Хор женщин (приглушенно и в сторону): О, несравненная красота, о прекраснейший из мужчин. Кто та счастливица, которая разделит с тобой ложе, кого из нас изберешь ты для ласк твоих?

Гертруда фон Утрехт (та же игра): Взгляните сюда, женщины Мюнстера. Я — та, кому вы завидуете, та, кто еженощно восходит на ложе, столь желанное для вас, и мне принадлежит тот мужчина, к которому столь бесстыдно и алчно вожделеете вы.

Ян ван Лейден: Длань Господня ведет нас по воле Его. Несовершенного отрока превращает она в зрелого мужчину, крайнюю слабость — в необоримую силу. И подобно тому, как сын Его унаследовал от земного своего отца ремесло плотника, Господь возвысил нас от низких занятий, которыми кормились мы прежде, к достоинству апостолов. Знайте, что Ян Маттис, боговдохновенный пророк, провозвестник последних времен, был прежде булочником в Гарлеме. А Ян ван Лейден, если позволено будет произнести здесь его ничтожное имя, — бродячим портным, который ходил из края в край, облекая покровами плоть человеческую. Ходил, покуда не понял, что лишь нагая душа должна покрывать её.

Ротманн: Слепые не видят, глухие не слышат, но те, кто не слышат, рассказывают тем, кто не видит, как вращаются по всем направлениям небеса, как семижды семь раз множатся цвета радуги. И из мертвых глаз слепцов проливается живая влага слез, и глухие омочат в ней пальцы и поднесут их к устам, и только тогда и так постигнут они непостигаемое слухом. Граждане Мюнстера, сыны Духа Святого, братья во Христе, породненные драгоценной кровью Его, пролитой за нас, мы сделали последний шаг по дорогам старого мира. Настежь распахиваются уже врата мира нового, стоит нам лишь приблизиться к его порогу, и ярчайший свет ослепляет нас, но войти мы не можем.

Хор горожан: Почему? Почему?

Ротманн: Потому что мы не свершили крещения.

Хор горожан: Окрести нас! Окрести.

Ротманн, Книппердолинк: Окрести нас, окрести.

Маттис: Кто просит об этом — ваши уста или ваша вера?

Хор горожан: Вера, вера!

Маттис: Принесите воду.

Сумятица и суета. Приносят небольшие ведра с водой. Первыми принимают крещение Ротманн и Книппердолинк. Небо, которое до этого момента сверкало и переливалось разными, постоянно менявшимися цветами, становится и остается до конца сцены кроваво-красным.

Маттис (окропляя головы водой): Благодать и мир Господа нашего да пребудут с тобой и со всеми людьми доброй воли.

Крещение продолжается в течение некоторого времени. Люди выстраиваются в очередь для принятия таинства, совершаемого не только Маттисом, но и Яном ван Лейденом, а затем и Ротманном. На сцене воцаряется веселье и начинается пляска.

Хор горожан: Благодать и мир Господа нашего да пребудут с нами и со всеми людьми доброй воли.

Входит Ян Дузентсшуэр. Он обращается к Маттису.

Ян Дузентсшуэр: Я верую. Окрести и меня. Но прежде узнай нечто такое, о чем никто не вспомнил. Для тебя это очень важно, ибо, узнав это, сможешь сказать, что знаешь ныне о Мюнстере все.

Маттис: Кто ты? О чем ведешь речь?

Ян Дузентсшуэр: Меня зовут Ян Дузентсшуэр, а прозвище мне дали «пророк-хромоног». Хромоту мою можно заметить с первого взгляда, а чтобы убедиться в том, что я пророк, придется подождать, когда настанет день исполнения всех пророчеств. Будут среди них, разумеется, и мои, ибо в этот день сбудутся пророчества и истинные, и ложные.

Маттис: Ты не только хромоног, но и безумен, но от пророка в тебе нет ничего.

Ян Дузентсшуэр: К числу пророков относятся не только те, кто предсказывает будущее, но и те, кто объясняет настоящее.

Маттис: Говори ясней.

Ян Дузентсшуэр: Попробую, да ты все равно не поймешь. Иди сюда. (Указывает последовательно на пять пилястр, украшающих фасад ратуши.) Знаешь ли ты, как мы, жители Мюнстера, называем вот эту колонну слева и ту, что справа?

Маттис: Нет, не знаю.

Ян Дузентсшуэр: Левую мы называем «Слово Божие», а правую «Твердыня Веры». А среднюю — знаешь, как?

Маттис: Откуда же мне знать, если я никогда до сей поры не бывал в Мюнстере?

Ян Дузентсшуэр: Имя ей — Христос. А Христос всегда был там же, где был и ты.

Маттис: Христос?

Хор горожан: Христос!

Ян Дузентсшуэр: А знаешь ли, как называется вон та колонна, та, что стоит между Христом и Твердыней Веры?

Маттис: Зачем ты продолжаешь задавать мне вопросы, на которые у меня нет и не может быть ответа?

Ян Дузентсшуэр: Ладно, поменяемся ролями. Ты будешь спрашивать, а я отвечать.

Маттис: Как называется колонна, которая стоит между Христом и Твердыней Веры?

Ян Дузентсшуэр: Дьявол.

Маттис: Дьявол?

Хор горожан: Дьявол!

Маттис: А та, что высится между Христом и Словом Божьим?

Хор горожан: Смерть!

Маттис: Смерть?

Ян Дузентсшуэр: Да, имя ей — Смерть. А теперь, когда ты знаешь о Мюнстере все, сверши надо мной обряд крещения.