In Nomine Dei

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Холодный день. Вот-вот выпадет снег. Мюнстер уже взят в осаду. Во всем чувствуется мрачное и тревожное настроение. Проходят группы вооруженных людей — мужчин и женщин, обороняющих город.

Хор горожан: Подобно тому, как в небесной битве, предшествовавшей всем прочим войнам, ангелы Господни сражались с демонами Люцифера и одолели их, так мы, божьи избранники, обороняем и защищаем Мюнстер от натиска легиона бесов под водительством епископа Вальдека, повинующегося новому Люциферу папе римскому. Но если в начале времен, для того, чтобы человек, смертное существо, мог подвергаться и противостоять искушению, не захотел Бог уничтожить зло, то ныне, когда уже близится конец времен, Он требует полного уничтожения всех, кто противится Его воле, сколько бы их ни было. С тем, чтобы земля очистилась от греха, и ко второму пришествию Христа на ней жили только праведники. Руки, которые сжимают наши мечи и которые заряжают наши пушки, — это не наши руки, но руки ангельские. Ибо грядет последняя битва, и Господь дарует нам свою силу.

Все уходят. На сцене остаются четверо — Маттис, Книппердолинк, Ян ван Лейден и Ротманн.

Маттис: Слышали, что говорили они: «Грядет последняя битва, и Господь дарует нам свою силу.» Но если она, Господня сила, бесконечна, нам остается только увидеть, какую частицу этой бесконечной силы составляют воли человеческие, способные взять её, чтобы потом обратить на пользу Его делу. Господь должен знать, до какого предела, вооружась отвагой и верой, способны дойти избранные Им.

Ротманн: Что ты хочешь этим сказать? Мы — в Боге, мы — с Богом, наши тела и наши души принадлежат ему, и не может быть у нас воли, которая не была бы Его волей. Мы — Его уста и Его язык, и Его зубами мы вопьемся в глотку Его врагам.

Книппердолинк (Маттису): Господь не за тем привел тебя в Мюнстер, чтобы ты спас город, а за тем, чтобы ты обрел в нем спасение. Вспомни тобой же и произнесенные слова о четырех столпах, на которых воздвигнется новый алтарь Христов. Но ты и Ян ван Лейден, люди со стороны, не стали бы такими столпами и вообще ничем бы не стали без тех, кто по воле Господа уже возник здесь задолго до вашего прихода. И потому не вздумай сомневаться в людях, которых почтил своим доверием Он.

Ян ван Лейден: Вы оба неверно истолковали опасения Маттиса, ибо я, как его первый ученик и апостол, знаю наверное и совершенно точно: он питает к вам только добрые чувства. Но он боится, что узы родства, дружеские привязанности или добрососедские отношения, словом, все, из чего слагается уклад жизни, отуманят ваш разум, ослабят вашу руку, когда придет час беспощадно выпалывать и выбрасывать вон из Мюнстера сорную траву.

Ротманн: Я не приказываю тебе, Ян Маттис, подвергнуть нас испытанию, ибо один Господь вправе сделать это. Но если и в самом деле по воле Его суждено стать тебе мерилом нашей твердости, скажи — чтo Он хочет, чтобы мы сделали? Но если ниспосланный тебе дар пророчества ты используешь во зло, если обманешь или ошибешься, Господь поразит тебя немотой в этот самый миг.

Маттис: Господь не может обмануть себя самого, а потому, когда он будет вещать моими устами, не будете обмануты и вы. Пусть отсохнет мой язык и, пав на землю, извивается там как змея, которая обманула Еву, а потом заставила её обмануть Адама, если все сказанное мной не будет истинно и справедливо.

Книппердолинк: Ну, довольно околичностей, говори прямо.

Маттис: Вот что велит нам Господь: да будут немедленно преданы смерти те жители Мюнстера, которые откажутся совершить таинство крещения. Ибо Господь хочет заключить с ними союз, а они отвергают его. Если все мы дети Божьи и будем крещены во Христе, всякое зло между нами должно исчезнуть. Вспомните слова пророка: «Все грешники моего народа погибнут от меча.»

Ян ван Лейден: Господь не поразил тебя немотой, Господь не вырвал тебе язык, Господь вещает твоими устами. (Ротманну и Книппердолинку.) Что скажете теперь?

Ротманн: Скажу, что Бог восстановил способность различать добро и зло. Скажу, что спасение наше заключено в решении креститься по обряду обновленной и очищенной церкви Иисуса Христа. Скажу, что по своему свободному выбору каждый человек волен принять Божий дар, подвергнуться крещению и превратиться в истинного члена церкви Христовой.

Ян ван Лейден: Очень хорошо.

Ротманн: Но ещё скажу, что мы обязаны принимать в расчет обстоятельства с тем, чтобы не промедлить и не поторопиться.

Маттис: Враги Господа — это не только те, кто взял в осаду наш Мюнстер и тщится проломить его стены. Враги Господа живут рядом с нашими домами, а, может быть, — и в них самих. Кем же хотим мы стать — чистыми помыслами воинами Господа или гнусными приспешниками сатаны?

Ротманн: Мы — четыре столпа Христова алтаря.

Книппердолинк: Еще нет. Не верю, что человек способен нести на себе бремя Христа, если он не испил за него всю чашу страданий, мы же едва пригубили её. Вот что я предлагаю. Как бы мы поступили, получив сегодня весть о том, что Вальдек снял осаду и уводит свои войска от ворот Мюнстера,? Ликуя, бросились бы на стены, не препятствуя нечестивой рати отступать с позором. Отчего бы не поступить так же и с теми нашими врагами, что притаились в самом городе, давайте прикажем им немедленно покинуть Мюнстер. Если же найдутся такие, кто станет упорствовать, убьем их без колебаний и раздумий, убьем за неповиновение.

Ян ван Лейден: Будет лучше покончить с ними без предупреждений и условий. В конце концов, Господь взывал к ним, а они заткнули уши, Господь протянул им руку, а они плюнули в нее. Если мы позволим им уйти, Мюнстер будет очищен от этой чумы, но зло распространится дальше, заражая мир. Бог говорит устами Маттиса, и кто же вы такие, что осмеливаетесь перечить ему и его оспаривать?

Книппердолинк: Мы — никто, и даже меньше, чем никто, а я — ничтожней всех. И все же напомню тебе: если мы истребим католиков, это навлечет на Мюнстер ещё большую ярость Вальдека. Если же перебьем протестантов, которые откажутся повторить таинство крещения, то останемся без содействия и поддержки лютеран, обязанных помогать друг другу.

Ротманн: Иов многострадальный сказал: «Спрошу Тебя, и Ты ответишь мне.» И потому нет ничего противозаконного в том, чтобы задавать вопросы Богу, даже если кажется, будто Он уже изъявил свою волю. Пусть спросит Маттис у Господа, с тайным ли умыслом говорил Книппердолинк, или честно и открыто, и пришлось ли предложенное им по вкусу Ему?

Маттис: Но сказано в Писании: «Не искушай Господа твоего». И все же плотник, мастеря стол, позаботится, чтобы ни одна его ножка не была отличной от трех других. А я, такой же столп алтаря Христова, как и вы, присоединюсь к вашему мнению, как только вы выскажете его.

Ян ван Лейден: Смерть им.

Ротманн: Смерть, если Господь снова прикажет.

Маттис: А ты что скажешь, Книппердолинк?

Книппердолинк: Если и вправду этого хочет Бог, то мой меч начнет разить раньше, чем ваши — вылетят из ножен.

Маттис отходит в сторону, поднимает голову и воздевает руки к небу, словно ожидая божественного откровения. Остальные ведут себя по-разному: в поведении Книппердолинка чувствуется сомнение, Ротманн проявляет заметное нетерпение; Ян ван Лейден ожидает с ироническим видом. В глубине сцены появляется Гертруда фон Утрехт.

Маттис: Господь задержал в воздухе руку своего правосудия, и голос Его сказал: «Торопитесь, ибо время крови уже пришло, и слышно уже, как скрежещет лезвие секиры о точильный круг, и ужас гонит обреченных животных, но рука Моя настигнет их, где бы ни таились они, и произойдет это не раньше и не позже часа, определенного мной в начале времен.»

Книппердолинк: Это сказал Господь?

Маттис: Господь.

Книппердолинк: И как же нам понимать Его слова? Время пришло или ещё нет?

Ротманн: Если бы Господу было угодно, чтобы сгинули те, которые до сей поры отказывались принять крещение, Он сказал бы просто: «Убейте их». Но ты ведь понял его в ином смысле, Ян ван Лейден?

Маттис: В чем ты сомневаешься? В пророке или в пророчестве?

Ян ван Лейден: Ни в том, ни в другом, если пророк — ты, и пророчество — твое. Хочу лишь напомнить: если не считать пришествия Христа в этот мир, которое было решено только Богом, время, отмеренное Господом, неизменно узнается по часам людей. И очень может быть, что вы обманываетесь, думая, что ещё не пробил час уничтожать еретиков.

Гертруда фон Утрехт (приближаясь): Если Господь хочет, чтобы кровь пролилась в Мюнстере, он найдет способ оповестить нас о своей воле, и посредники ему без надобности. Ян, муж мой, мы пришли с тобой сюда из Голландии не для того, чтобы ты стал вестником смерти.

Ян ван Лейден: Я готов не только возвещать о смерти, но и, если нужно, нести её. А ты не вмешивайся в дела тех, кого Господь призвал и сделал Своими ангелами правосудия.

Гертруда фон Утрехт: Я знаю тебя как мужчину, но не как ангела.

Ян ван Лейден: Узнаешь и как ангела, когда скажу тебе, что я — ангел.

Гертруда фон Утрехт: Сколько бы ты ни повторял мне это, я всегда буду видеть тебя лишь таким, каков ты есть на самом деле — сыном Бога, который даровал тебе жизнь и поддерживает её в тебе. Я буду видеть тебя равным себе, ибо я тоже — дочь Бога.

Ян ван Лейден: Уходи.

Гертруда фон Утрехт: Я уйду, когда ты откажешься от произнесенного тобой смертного приговора. Вспомни, что смерть неизменно порождает только смерть. Упаси Бог, если ты призовешь смерть на тех, кого почитаешь своими врагами, а она придет за тобой.

Маттис (Яну Ван Лейдену): И ты позволяешь, чтобы твоя законная жена, презрев обязанности, которые налагает супружество, включая и долг повиновения, говорила так дерзко?

Ян ван Лейден: Задай свои вопросы Богу, если Он их услышит, я же приберегу для Него свои ответы. (Гертруде.) Среди моих врагов нет никого, кто не был бы врагом Господа. И они, и я примем смерть, когда пожелает Господь послать нам её, потому что она покорна Его, а не моей воле, и служит Ему, а не мне. (Обращаясь к остальным.) Если мы сохраним жизнь мюнстерским безбожникам, что мы будем с ними делать?

Ротманн и Книппердолинк: Изгоним из города всех — и оставшихся католиков, и протестантов, отказывающихся принять вторичное крещение.

Гертруда фон Утрехт: Вы хотите убить их, не проливая крови! Взгляните — тучи все плотнее заволакивают небо, вот-вот пойдет снег. Прежде чем эти несчастные отыщут себе приют и убежище, они замерзнут, если их прямо у городских ворот не перебьют солдаты епископа Вальдека.

Маттис: Женщина, во имя Господа, приказываю тебе замолчать. Не навлекай на себя мой гнев, или я буду принужден покарать тебя, использовав для этого власть, которой законы божеские и человеческие облекли твоего мужа.

Ян ван Лейден: Повинуйся мне, Гертруда, ступай отсюда прочь! А ты, Ян Маттис, не забывай, что пророки тогда лишь могут быть полезны Господу, когда язык их жив.

Маттис: Ты мне угрожаешь?

Ян ван Лейден: Нет, просто говорю, что голос Господа будет звучать в Мюнстере, даже если тебе отрежут язык.

Маттис (в ярости): Не расточай пустые угрозы, Ян ван Лейден, у нас ещё будет случай поговорить о языках и мечах, о смертях и словах. Но прежде необходимо очистить город от нечестивых католиков и мятежных лютеран. (Кричит.) Ко мне, анабаптисты! Соберите на площади всех, кто не согласен принять новое крещение, будь то паписты или протестанты, и прогоним их, как шелудивых собак, прочь из города. Не станем ждать, пока гнев Господень падет с небес и испепелит их всех, а заодно и нас — за то, что были чересчур снисходительны и терпимы, что попустительствовали им. (Поднимает голову к небу.) Господи, Господи, если будет на то воля твоя, уничтожь нас всех до последнего, а потом спустись и сделай свой выбор, ибо тела наши и так обречены погибели, а Тебе нужны только души — ты их примешь или отринешь. (На площади начинают собираться люди. Страх, слезы, смятение.) Прочь их! Гоните их прочь!

Гертруда фон Утрехт (обращаясь к Ротманну и Книппердолинку): Спасите их, спасите, поглядите, сколько среди них беспомощных стариков и слабых детей!

Ротманн и Книппердолинк пятятся и отступают. Толпа начинает вытесняться за пределы площади. Идет крупный снег.

Губерт Рейхер (выходя из толпы): Ян Маттис, ты обманщик!

Маттис: Что ты сказал?

Губерт Рейхер: Сказал, что ты — обманщик и лжепророк. Нет сомнения, что если бы Бог должен был бы вещать лишь твоими устами, Он предпочел бы на веки вечные потерять дар речи.

Маттис (Книппердолинку): Кто это такой?

Книппердолинк: Губерт Рейхер, кузнец и оружейник.

Маттис: Так умри же, лжец, святотатец, враг Господень! (Выхватывает кинжал и вонзает его в грудь Рейхера. Тот падает замертво. Все ошеломлены.)

Маттис: Сказал Моисей: «Господь Бог…р.68…»

Книппердолинк и Ротманн переглядываются в нерешительности; Гертруда фон Утрехт рыдает. Ян ван Лейден, подойдя к трупу, толкает его ногой, словно желая удостовериться, что оружейник мертв. По-прежнему идет снег. Изгнанных из города, которые плачут и стенают, вытесняют с городской площади.

Хор горожан: Всякая набожная душа изопьет из чаши горечи красного чистого вина, но сделает Бог так, что нечестивым достанется осадок. И они отрыгнут, и извергнут его из уст, и падут мертвыми без воскресения. Слушай же, возлюбленный христианин. Будь тверд, оберегай честь Господню. Неустанно и постоянно готовься принять смерть.

Ян Дузентсшуэр: Вы тверды?

Хор горожан: Тверды.

Ян Дузентсшуэр: Для чего нужна вам твердость?

Хор горожан: Для того, чтобы оберегать честь Господню.

Ян Дузентсшуэр: Вы готовы?

Хор горожан: Готовы.

Ян Дузентсшуэр: К чему?

Хор горожан: К тому, чтобы принять смерть.

Ян Дузентсшуэр: Тогда и вам придется испить чашу горечи до самого осадка на дне. И только тем будете вы отличны от врагов ваших, что в царствии небесном, в Господнем раю, где ждет вас вечность, не будет позволено вам ни отрыгнуть, ни изблевать это вино из уст. А если попадете в ад, то будете отрыгивать и блевать. И будет это верной приметой того, что вы позабыли урок, преподанный вам столпами нашего Совета. Один Христос наше спасение, ибо вознесся между Смертью и Дьяволом, отделив их собой друг от друга. Где нет Христа, там Смерть протянет руку Дьяволу.

Под приветственные возгласы входят Маттис, Ротманн, Книппердолинк, Ян ван Лейден.

Маттис: Такова воля Господа. Пусть избранный народ живет в Мюнстере, как жили в Иерусалиме первые христиане. Пусть двери домов будут днем и ночью распахнуты настежь. Пусть имущество каждого станет имуществом всех, и пусть никто больше не осмелится сказать: «Это принадлежит мне.» Пусть все долги будут прощены и забыты. Пусть сгинут деньги. Ибо в глазах Господа нет ни лица, ни изнанки, нет ни высокого, ни низкого, ни близи, ни дали. Ибо самый богатый из людей нищ перед Господом, и последний бедняк вправе просить Его сокровищ. Братья, помните, что сказал Господь: «Да не будет у вас другой меры, чтобы мерить себя, кроме моей меры.»

Ян ван Лейден: Ведомо ли вам, братья мои, откуда берутся деньги? — Из утробы дьявола. Деньги, которые носите вы в карманах, которые храните в сундуках, суть испражнения дьявола. И потому выверните карманы, опустошите шкатулки, ларцы и сундуки, освободитесь от смрада преисподней. И руки ваши станут белы и чисты, благоуханны, как та манна, которой Бог питал сынов Израилевых в пустыне. (Ян ван Лейден снимает с себя плащ, расстилает его на земле. Горожане, охваченные религиозным экстазом, бросают на него принесенные с собой деньги. Они выворачивают карманы, а из окон некоторых домов летит содержимое ларцов и сундуков.) Очищайтесь, очищайтесь.

Хор горожан: Хотим, чтобы наши руки стали белы и чисты, благоуханны, как та манна, которой Бог питал сынов Израилевых в пустыне.

Книппердолинк: Вы считаете, что этого достаточно? Что, отринув деньги и их тлетворную силу, вы сделали все, что обязаны были сделать, как сыны Божии? Я смотрю на вас и вижу — вы разделены на заимодавцев и должников, и если верно, что из богатства одних и бедности других выросла на земле эта гора монет, верно также и то, что долговые расписки — капкан для должника, силок для кредитора — суть отсроченные смертные приговоры, ожидающие часа, когда приведут их в исполнение. И потому сожгите эти проклятые бумажки, сожгите их, если надеетесь обладать величайшим сокровищем земли и небес бедностью Господа нашего Иисуса Христа.

Разводят костер, на котором сжигаются долговые расписки, часть которых также выбрасывается из окон.

Книппердолинк: Жгите их, жгите! Никогда еще, со времен Адама, не разжигал человек такого чистого огня.

Хор горожан: Станем обладателями величайшего сокровища земли и небес бедности Господа нашего Иисуса Христа.

Ротманн: Помните, что говорил Он в Нагорной проповеди: «Не заботьтесь и не говорите „что нам есть?“ или „что пить?“ или „во что одеться?“ Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.»

Хор горожан: Хвала Господу.

Ротманн: Братья, сейчас, когда в святом нашем граде Мюнстере, по слову пророка Даниила, подходят к концу время и времена и полувремя, вы обретете слово Божие во всей полноте его. Помните, что Господь не сказал нам: «Я продам вам тебе все, что надо, чтобы есть, пить и прикрыть наготу.» Он сказал: «Ищи Царства Моего и правды Моей, а все прочее приложится тебе.» И вот пришел час, когда мы должны сказать Господу: «Господи, ты видишь — мы отреклись и отказались от всего достояния нашего, теперь твой черед, дай нам твое достояние.»

Ян Дузентсшуэр: Но Господь поставил нам условия.

Ротманн: Какие условия?

Ян Дузентсшуэр: Что мы будем искать Царства его…

Маттис: Мы заняты тем ежечасно.

Ян Дузентсшуэр:…и правды Его.

Ротманн: В царство Божие нельзя войти, не отыскав Его правды.

Маттис: Неужто, Ян Дузентсшуэр, ты хочешь сказать, что здесь, в Мюнстере, мы не ищем Божьей правды?

Ян Дузентсшуэр: Без сомнения — не всегда; определенно — не во всем.

Книппердолинк: С городских стен и башен мы отражаем натиск католической рати под водительством епископа Вальдека.

Ян ван Лейден: Мы изгнали из Мюнстера католиков и тех протестантов, которые не желали подвергнуться обряду вторичного крещения.

Ян Дузентсшуэр: Да, это так, однако мы не истребили ядовитые следы их пребывания здесь — их книги, их идолов, их иконы.

Ян ван Лейден: Я видел, как шевелятся твои губы, но не слышал произносимых тобою слов. Ибо в этот самый миг все заглушил глас Господа, который говорил мне: «Маттис, сожги все книги, какие сыщешь во граде Моем, ибо только Мое слово должно читаться и звучать в нем. Я — Господь.» Братья, исполним же веление Бога, возожжем огонь, который уничтожит наши сомнения. Предадим очистительному пламени богомерзкие книги — они нечувствительно превращали нас в невольников и данников сатаны.

Ян Дузентсшуэр: А картины? А статуи?

Маттис: Огонь, топор, молот — и пусть не останется ни одного лживого и ложного, обманного и предательского слова, обломка камня, кусочка холста! В доме Божьем должно быть место только Богу.

На площади, охваченной бешеной яростью иконоборчества, воцаряется безумие.

На сцене — Маттис и Ян ван Лейден. Затем к ним присоединится Ян Дузентсшуэр.

Маттис: Порой бывает так — проснешься посреди ночи неведомо почему и лежишь с открытыми глазами, напрасно ожидая, когда вернется к тебе сон. И если вера твоя пошатнулась, тьма и тишина вселят в тебя смертельный страх, и ты почувствуешь себя ребенком, заблудившимся в дремучем лесу, где со всех сторон подступают хищные волки. Но если Господь не оставил тебя, в безмолвии прозвучит Его голос, и свет озарит темную страницу Книги, в которой Его рука выводит строки. Знамение будет тебе. И тогда ты поднимаешься, как поднялся с одра смерти Лазарь, ибо и живой человек подобен мертвецу, покуда не явится к нему Господь со словами: «Встань и иди.» И вот ты встал, и отворил окно, и даже не ощутил, как холодит твою кожу ночной студеный воздух, потому что смотрел на небо и на звезды. А потом, когда ты опустишь глаза и взглянешь на землю, то увидишь за городскими стенами огни костров — это разбила свой лагерь армия епископа Вальдека. И снова ты услышишь обращенные к тебе слова Господа: «Встань и иди.»

Ян ван Лейден: Это сон, Маттис.

Маттис: То, что для обычных людей — всего лишь сон, Ян ван Лейден, для пророков — внушение Господа.

Ян ван Лейден: И как же ты понимаешь его приказ?

Маттис: Он хочет, чтобы я отворил свое окно.

Ян ван Лейден: Чтобы ты глядел на звезды в небе и славил Его величие.

Маттис: Не только. И чтобы я мог видеть костры католического воинства.

Ян ван Лейден: Не понимаю.

Маттис: Господь показал мне эти костры и лишь потом приказал: «Встань и иди».

Ян ван Лейден (нетерпеливо): Знаю, знаю. Ты уже говорил об этом раньше.

Маттис: Тебе лишь кажется, что ты знаешь. А вот я на самом деле знаю, что покуда мы пребываем в этом мире, Господь будет обращать к нам слова, которые когда-то уже произносил здесь. Ибо новые слова Его мы не услышим до тех пор, пока не окажемся в Его раю. И поэтому мы обязаны искать и находить в прежних его словах новый смысл и иное значение. И по-иному толковать Его волю.

Ян ван Лейден: Какой смысл? Какое значение?

Маттис: «Встань и иди на битву», — вот какие слова хотел донести Господь до моего слуха. — «Ибо никогда не войдут в число избранных Мною те, кто безропотно сносят тяжкое поношение жилища Моего. Разве не взято оно в осаду?» И мы, стало быть, должны собрать наши силы, двинуть их из города и в чистом поле дать бой католикам. Господь и так уже — на нашей стороне, но теперь, когда мы свершим деяние, Им же вдохновленное, Он будет обязан произнести свое последнее и окончательное суждение.

Ян ван Лейден: Ты считаешь, что такова воля Господа?

Маттис: А ты сомневаешься в этом?

Ян ван Лейден (опасливо): Нет в Мюнстере человека, который был бы ближе к Господу, чем ты.

Маттис: Господь воспламеняет душу кого хочет, на тот срок и для тех целей, какие Ему угодны. Мы же одновременно — и урожай, выращенный Господом, и серп Его. И сегодня я — Его пророк, а завтра, быть может, стану самой бессловесной овцой в стаде Его.

Ян ван Лейден (как бы размышляя вслух): Разумеется, Господь ясно яснее некуда — выразил нам свою волю, повелев нам выйти за стены Мюнстера и дать решительное сражение армии епископа Вальдека. Но подумай сам, Маттис, он ведь не сказал: «Встаньте и идите», как следовало бы сказать в том случае, если бы Он хотел, чтобы мы все вместе ополчились на папистов. Ясное и властное Слово Его: «Встань и иди» было обращено к тебе. К тебе одному, Маттис.

Маттис: Да, разумеется, но один человек не может победить целую армию.

Ян ван Лейден: Отчего же? Может, если Господь того захочет. Вспомни, не ты ли сам говорил только что: «Настал час, когда Он будет обязан вынести свой последний и окончательный приговор». Господь и ты выиграете эту битву и, может быть, избавите этим наш Мюнстер от многих страданий и бедствий. И тебе вовсе и не надо будет идти в бой одному, ибо ни один военачальник без свиты не ходит, и все сопровождающие его сражаются бок о бок с ним. На этот раз непобедимым полководцем станет сам Господь — Бог рати.

Маттис: Господь вразумил тебя, а мне показал, что мой утлый разум не наделен должным даром понимания. Я сейчас же соберу несколько воинов и совокупно с ними совершу вылазку, одним молниеносным и окончательным ударом освободив город. Да, подобно молнии, посланной гневной десницей Господа, мы повергнем во прах и испепелим мощь Вальдека. В пепел и прах обратим мы книги и образы, оскорбляющие слово и образ Божий.

Ян ван Лейден: Хочешь ли ты, Маттис, чтобы мы созвали народ Мюнстера на стены, чтобы он стал свидетелем славы твоей?

Маттис: Воины, которые будут там со мной, увидят славу — но не мою славу, ибо истинная слава принадлежит одному лишь Богу. Прочее же пройдет, как облако по небу, развеется как дым. Прощай, Ян ван Лейден.

Он уходит. Слышатся голоса, звон оружия. В сопровождении нескольких человек Маттис удаляется в глубину сцены.

Ян ван Лейден: Прощай, Маттис. Ты ещё не приблизился к городским воротам, а Господь уже решил судьбу битвы, на которую призвал тебя. И столь непостижимы замыслы Его, что он не остановит твои шаги, даже если тебе суждено будет пасть в бою. Ибо как по воле Господа свершалось все происходившее в мире до сегодняшнего дня, так и все, что произойдет в грядущем, есть плод Его воли. О, как ужасно обманываешься ты, Ян Маттис — а вслед за тобой и все мы — если считаешь, будто в нашей власти обязать Господа вынести свое последнее суждение. Все суждения Его окончательны, но ни одно не может быть последним. Что бы дальше делал Господь, произнеся его? Ты сказал, уходя: «Прощай, Ян ван Лейден». Господь в этот миг уже знал, почему «прощай», а не «до свиданья».

Входит Ян Дузентсшуэр.

Ян Дузентсшуэр: Куда направился Маттис с этими воинами?

Ян ван Лейден: Господь вдохновил его на вылазку.

Ян Дузентсшуэр: Шесть человек против целого войска?

Ян ван Лейден: Шесть человек и Господь Бог.

Ян Дузентсшуэр: Господь Бог, без сомнения, — всегда с человеком, и именно поэтому на поле битвы у десяти тысяч человек — в десять тысяч раз больше Бога, нежели у одного-единственного. Ян Маттис идет навстречу смерти.

Ян ван Лейден: Все мы идем навстречу смерти.

Ян Дузентсшуэр: Почему ты не открыл ему, какой опасности он подвергается?

Ян ван Лейден: Бог сказал ему: «Встань и иди». Кто я таков, чтобы говорить ему: «Сиди как сидишь, не двигайся с места»? Когда Господь приказал Лазарю подняться из гроба и ходить, Лазарь повиновался, а ведь узы смерти держали его крепко.

Ян Дузентсшуэр: Я начинаю подозревать, Ян ван Лейден, что ты своими руками поможешь Маттису отрешиться от уз жизни.

Ян ван Лейден: Пройдет совсем немного времени — и мы наконец узнаем, такова ли была воля Господа.

Ян Дузентсшуэр: Или твоя.

Ян ван Лейден: Господь привел меня в Мюнстер для того, чтобы я стал исполнителем Его воли. Хорошо бы тебе помнить об этом и, раз уж ты, по собственным твоим словам, — пророк, повторять эти слова при каждом удобном случае.

Издали доносятся крики и стенания. Появляется толпа горожан. Идущий впереди всех солдат поднимает на шесте голову Яна Маттиса. Входят Книппердолинк и Ротманн.

Ян ван Лейден: Нашего брата Яна Маттиса призвал к себе Господь. Возблагодарим же Его. Ни мне, ни Маттису невнятен был смысл слова, которое обратил к нему Господь. Но сейчас, при виде этого горестного трофея, все становится ясно.

Ян Дузентсшуэр: «Иди ко мне», — вот что сказал Господь Маттису, но тот подумал, будто Господь призывает его послужить ему десницей и, во имя Его, дать католикам последний бой. Так следует понимать, что не готов ещё Господь к тому, чтобы пробил час нашей победы над епископом Вальдеком.

Хор горожан: Мы были на стенах, наблюдая за лагерем католиков, когда у городских ворот появился Маттис и молвил нам так: «Увидите, как совсем скоро окончится война.» Он отворил ворота и во главе той горсточки воинов, что была с ним, вышел в поле. Сразу же навстречу ему устремились католики и в считанные мгновения повергли наземь и умертвили наших. В живых они оставили только одного — с тем, чтобы он доставил в Мюнстер голову Маттиса. Мы и сейчас ещё содрогаемся от ужаса, вспоминая, как под ударом боевого топора голова его слетела с шеи и покатилась по земле. Кровь хлестала из перерубленных жил, а уста ещё повторяли имя Господне. Нам казалось, что мы въяве видим голову Иоанна-Крестителя, поднесенную Саломее.

Книппердолинк: Укрепим же наш дух, братья, будем же ежедневно следовать тому примеру верности, который подал нам своим поступком Маттис. Господь ниспошлет нам победу не раньше, чем в Его приходно-расходную книгу, на страницу, отведенную Мюнстеру, будет занесено столько же доказательств истинной веры, сколько имеется в городе жителей.

Ротманн: Что мы будем делать теперь?

Ян Дузентсшуэр: Весьма удивительно было бы для меня, если бы у Яна ван Лейдена не нашлось на этот вопрос ответа.

Ян ван Лейден: А я не верю, что ты удивился бы, Ян Дузентсшуэр, ибо порою мне кажется, будто ты способен читать мои мысли.

Ян Дузентсшуэр: Я читаю в твоей душе.

Ротманн: Когда слушаешь ваш разговор, невольно думаешь, что вы оба знаете что-то такое, что нам неведомо.

Ян ван Лейден (с иронией): Это оттого, что не в пример Яну Дузентсшуэру, ни ты, ни Книппердолинк в душах читать не умеете. (После паузы.) И потому я должен, как повелось и как должно быть между братьями, открыть вам свою. Тем паче — в этот скорбный час, когда глядит на нас наш брат Ян Маттис. Я говорю не только об этих бренных останках — нет, и о том, что теперь на небесах. И если здесь отрубленная его голова с мертвыми глазами, то там — весь он, и глаза его источают свет вечный.

Книппердолинк: К чему ты клонишь?

Ян ван Лейден: Гибель нашего брата Яна Маттиса — это знамение, это весть, поданная нам Господом, а не следствие того, что Маттис неверно истолковал слова Его.

Ротманн: О каком знамении ты ведешь речь?

Ян ван Лейден: Согласны ли мы или не согласны с тем, что Мюнстер — это град Божий?

Хор горожан: Да, Мюнстер — это град Божий и принадлежит Богу.

Ян ван Лейден: Но как же в таком случае возможно, чтобы люди, людьми избранные, управляли тем, что принадлежит Богу?!

Книппердолинк: Господь вразумил граждан Мюнстера и указал им, за кого подать голос при избрании магистрата.

Ян ван Лейден: А в эту самую минуту, Он просветил меня, а теперь просветит и вас — и вы увидите во мне преемника Яна Маттиса и провозгласите меня таковым.

Ян Дузентсшуэр: Преемником Маттиса я признаю и провозглашаю тебя уже сейчас. Когда же придет время, скажу и больше.

Ротманн: Я признаю тебя преемником Яна Маттиса.

Книппердолинк: И я признаю тебя преемником Яна Маттиса.

Ян ван Лейден: Тогда по праву, данному мне волей Господа и вашим признанием, объявляю магистрат нечестивым и с этой минуты — распущенным. А вместо него город наш будет отныне управляться двенадцатью старейшинами, которых мы сейчас изберем и которых я нарекаю Судьями двенадцати колен Израилевых. Их ведению подлежат дела общественные и частные, мирские и духовные. Ты будешь зваться Рувимом, ты — Симеоном, ты — Левием, ты Иудой, ты — Даном, ты — Нефтали, ты — Гадом, ты — Асиром, ты — Иссахаром, ты — Завулоном, ты — Иосифом, и, наконец, ты — Вениамином. Меня же вы должны почитать как отца и повиноваться мне как вождю, подобно тому, как почитали Иакова и повиновались ему те, чьи имена я дал вам.

Книппердолинк: А я?

Ян ван Лейден: Ты, Книппердолинк, будешь моим оруженосцем, тем, чья власть и могущество уступают лишь Яну ван Лейдену.

Ротманн: Должен ли я спросить о себе?

Ян ван Лейден: Ты — Ротманн, а потому ни в чем более не нуждаешься.

Хор судей израилевых: Господь говорит устами Яна ван Лейдена, и слово его отныне — закон для Мюнстера.

Ян ван Лейден: Только праведникам найдется место под сенью возрожденной Церкви, а потому ужасной карой покаран будет всякий, кто, испросив и восприняв новое крещение, снова впадет во грех. Лютой смертью умрут клевещущие, подстрекающие к смуте и бунту, поднимающие голос против родителей своих, не повинующиеся приказам хозяев своих, прелюбодействующие, развратничающие, ропщущие, а равно и те, кто затевает распрю, и те, кто приносит жалобу без должных оснований. Таков установленный мной закон, вам же надлежит следить за тем, чтобы никто не дерзнул преступить его. Вы стражи моего правосудия. Ибо довольно погибнуть лишь одной душе в Мюнстере, как погибнет весь Мюнстер.

Хор судей израилевых: Праведный народ мюнстерский, изгони грех из среды твоей, помни, что возвещено было пророком: «…87….»

Ян ван Лейден:

Голос за сценой: Олоферн, военачальник ассирийский, пал не от руки юноши. Не герои и не великаны, наделенные телесной мощью, противостали ему. Но Юдифь, дочь Мерари, погубила его красотой своего лица. Она сняла свой вдовий убор, нарядилась в богатые одежды, чтобы для славы и торжества своих соплеменников-израильтян соблазнить Олоферна. Умастилась благовониями. Надела тюрбан. И красота её пленила душу Олоферна. И она отрубила ему голову его собственным мечом.

Пауза. Из церкви Святого Ламберта начинают выходить горожане, слушавшие проповедь. Постепенно все исчезают. На сцене остаются Гертруда фон Утрехт и Хилле Фейкен.

Гертруда фон Утрехт: Пути Господни неисповедимы, непостижны разумению человеческому. Господь волен в своих желаниях. В стенах крепости Ветулия стояла целая армия израильтян, однако же Он решил, что ассирийцы, осадившие город, будут побеждены слабой женщиной.

Хилле Фейкен: Душа моя пребывает в смятении.

Гертруда фон Утрехт: Отчего?

Хилле Фейкен: Оттого что я не знаю, Господу ли принадлежит тот голос, который звучит в ней неумолчно, приказывая мне спасти Мюнстер. Или же это демоны гордыни и самонадеянности обуяли её, влезли мне в душу, чтобы искушать меня.

Гертруда фон Утрехт: О чем ты? Говори ясней.

Хилле Фейкен: Если Господь пожелал, чтобы Олоферн, военачальник царя Навуходоносора, пал от руки Юдифи, вдовы Манассии, почему бы не пожелать Ему, чтобы девица Хилле Фейкен убила епископа Вальдека, полководца папы?

Гертруда фон Утрехт: Ты, верно, сошла с ума, девица Хилле Фейкен? Неужели ты думаешь, что сумеешь живой дойти до лагеря католиков? А если и дойдешь, неужто можешь вообразить, что поднимешь меч на епископа и убьешь его? Вспомни, какая участь постигла Яна Маттиса — он ведь тоже решил, что Господь воззвал к нему, а в итоге лишился головы.

Хилле Фейкен: Если Ротманн говорил нам сегодня о Юдифи и Олоферне, то лишь потому, что этого хотел Господь — хотел сегодня, а не вчера и не завтра. На Яне Маттисе Господь испытывал нашу твердость. Кто посмеет отрицать, что на мне не захочет он испытать её вновь?

Гертруда фон Утрехт: Но ты ещё совсем ребенок.

Хилле Фейкен: Давид был годами не старше меня, когда вышел на бой с Голиафом и победил его.

Гертруда фон Утрехт: Давид издали метнул камень из пращи, ты же не сможешь соблазнить епископа Вальдека, не приблизившись к нему. Ты будешь стоять перед ним нагая и безоружная, ибо нагота твоя есть орудие обольщения, но не орудие убийства.

Хилле Фейкен: Я задушу его.

Гертруда фон Утрехт: Этими вот тонкими ручками? Этими хрупкими пальчиками?

Начинает доноситься шум битвы — орудийная пальба, крики, лязг оружия. Католики в очередной раз пытаются взять Мюнстер приступом. В этой сумятице, в толпе бегущих людей исчезают Гертруда фон Утрехт и Хилле Фейкен. Вдалеке, в глубине сцены возникает зарево. Медленно, как удаляющаяся гроза, стихает шум битвы. Защитники Мюнстера вновь появляются — по виду их можно судить о том, сколь ожесточенной была схватка. Входят Ян ван Лейден, Книппердолинк, Ротманн и Ян Дузентсшуэр.

Ян ван Лейден: Если бы вы совершили какой-нибудь грех в глазах Господа, Он предал бы вас в руки врагов и поверг бы в прах перед ними. Однако народ Мюнстера, покорный воле Господа и моей власти, ничем не оскорбил Его, и потому Он защитил нас сегодня, а враги наши навсегда покрыли себя позором и бесславием.

Ян Дузентсшуэр: Ян ван Лейден, провозглашаю тебя воителем Господа.

Книппердолинк (Ротманну): Воители Господа — это те, кто отдал свою жизнь, обороняя Мюнстер.

Ротманн: Берегись, Книппердолинк, как бы за такие слова не расстаться с жизнью и тебе.

Ян ван Лейден: О чем вы там шепчетесь?

Ротманн и Книппердолинк: О том, что нет средь нас всех человека, более достойного именоваться так, как назвал тебя Ян Дузентсшуэр.

Ян ван Лейден: Говорить, что я достойней вас всех и заслуживаю этого звания более, чем кто-либо иной — значит сравнивать несравнимое. Ибо если здесь, в Мюнстере, я — первый после Бога, то вы все отстоите от меня на такое же расстояние, на какое я отстою от Него. И не потому, что я отдалил вас от моей власти, а потому, что Господь сделал свой выбор.

Ротманн и Книппердолинк: Именно так, Ян ван Лейден. Господь хотел этого, Господь захочет, чтобы так было и впредь.

Ян Дузентсшуэр (в сторону): Так пристало говорить тем, кто на самом деле думает иначе.

Ян ван Лейден: Епископ Вальдек, змей греха, вновь изрыгнул пламя и яд на наши стены. Но священны они, ибо Господь левой своей ногою оперся на них. И, правой своей ногой твердо став на наши души, Он даст нам последний толчок, который приведет нас к окончательному торжеству над злокозненным врагом. Укрепим же и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно усилие — и мы победим.

Хор горожан: Укрепим и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно, всего одно усилие — и мы победим.

Все уходят. Посреди сцены оказываются только Гертруда фон Утрехт и Хилле Фейкен, которые за несколько минут до этого растворились в толпе горожан, а теперь возникли вновь. Хилле Фейкен держит в руках нечто напоминающее покрывало.

Гертруда фон Утрехт: Сердце мое переполнено радостью, душа моя ликует, потому что Господь с приязнью остановил свой взор на челе Яна ван Лейдена, супруга моего. Всего одно усилие — и мы победим, сказал он, и как будто сам Господь произнес эти слова.

Хилле Фейкен: Пусть отдыхают воины на башнях, пусть бестревожно опустят они свои мечи и обопрутся на копья, потому что это последнее усилие совершу я. Левая нога Господа отыскала мое сердце, правая Его нога — мою душу, и вот я — уж не я, а стрела, готовая сорваться с натянутой тетивы Его лука.

Гертруда фон Утрехт: На этой войне воюют не только мужчины. Мы, женщины, тоже пойдем в битву и будем сражаться рядом с ними, как можем. Но в наше время пытаться подражать Юдифи и поднять меч против епископа — это безумие, это значит броситься навстречу верной смерти.

Хилле Фейкен: Я не обезглавлю Вальдека ударом меча, не заколю кинжалом, не сожгу, не удавлю петлей.

Гертруда фон Утрехт: Ты говорила, что оружием тебе послужат лишь твои руки.

Хилле Фейкен: Как в оны дни — Юдифь, я оденусь в лучшие одежды, только не во вдовьи, но в безыскусный и оттого особенно соблазнительный наряд незамужней девицы. Надушу руки, волосы и шею, и ладони, и пальцы. Чтобы вдохнул епископ аромат искушения, когда на коленях я буду молить его даровать Мюнстеру пощаду.

Гертруда фон Утрехт: Епископ Вальдек отошлет тебя прочь, если не сделает чего-нибудь похуже.

Хилле Фейкен: Выразительными взглядами, красноречивыми недомолвками я дам ему понять, что не в силах противиться его желаниям. Если нужно будет, поклянусь ему, что безразлична мне участь Мюнстера, что я отрекаюсь от своей веры. Что готова предаться ему безусловно и уйду в монастырь, однако дверь моей кельи, как и врата тела моего, всегда будут открыты для него.

Гертруда фон Утрехт: Ну, хорошо, предположим, что ты соблазнила его и покорила его и осталась с ним наедине. Но как ты убьешь его?

Хилле Фейкен: Вот этой сорочкой.

Гертруда фон Утрехт: Не понимаю.

Хилле Фейкен: Когда он вознамерится лечь со мной, я попрошу, чтобы он в знак того, что расположен ко мне и что я ему желанна, надел эту рубашку, собственными моими руками сотканную и сшитую. А надев её, проживет епископ не более минуты. Ибо яд, которым пропитала я ткань, обнаружит свое действие, когда будет уже слишком поздно.

Гертруда фон Утрехт: Яд?

Хилле Фейкен: Да. Вот он. (Показывает склянку с бесцветной жидкостью.) Видишь, он так прозрачен, что можно подумать, будто это — чистая вода. Но в считанные мгновения кожа, которая соприкоснется с тканью, пропитанной им, станет черна как уголь. И погибнет епископ Вальдек, сгорит ещё прежде того, как пожрет его огнь геенны.

Гертруда фон Утрехт: Но мне страшно за тебя. Что будет с тобой, если тебя схватят.

Хилле Фейкен: Мне суждена смерть, Гертруда, независимо от того, сумею ли я уничтожить епископа или нет. Если стража заподозрит неладное, меня убьют, не дав приблизиться к его шатру. Я умру, когда исполнится мой замысел, ибо скрыться из шатра мне не удастся. Юдифь взяла с собой служанку и в те три ночи, что пробыла она в лагере Олоферна, ходила с ней в долину Ветулийскую славить бога своего и свершать омовения в протекавшем там источнике. Я же буду одна в долине смерти и, кроме слез, иной влаги для омовений у меня не будет. И сильно опасаюсь я, что, когда примусь я славить Бога, первое мое слово станет и последним.

Гертруда фон Утрехт: Не ищи смерти, Хилле, откажись от своего безумного замысла.

Хилле Фейкен: Не могу. Если замысел этот внушен мне Богом, я исполню его волю. Если же это — дьявольское искушение, а Бог не оборонил меня от него, то, значит, это опять же Его воля, и я исполню её. Но довольно, мы заговорились, лучше помоги мне. (Хилле Фейкен разворачивает сорочку, которую Гертруда фон Утрехт держит за рукава, и пропитывает ткань жидкостью из склянки. Затем сорочку заворачивают в суровое полотно.) Если вспомнится, иногда думай обо мне. (Уходит.)

Гертруда фон Утрехт (опускаясь на колени): Господи Боже, скажи, в самом ли деле Ты, чтобы показать Твое величие, нуждаешься во всем этом?