Инженеръ Мэнни

1. Двѣ логики.

Никакой внѣшней близости между двумя инженерами открытіе родства не вызвало. Мэнни всегда былъ замкнутъ, а долгое одиночество еще усилило наружную его холодность; Нэтти былъ сдержанъ съ нимъ изъ осторожности. Для всѣхъ постороннихъ, съ которыми имъ приходилось работать, они оставались попрежнему начальникомъ и подчиненнымъ. Новый оттѣнокъ взаимнаго интереса и заботливости, появившійся въ ихъ отношеніяхъ, былъ замѣтенъ только имъ самимъ. Ихъ разговоры стали болѣе продолжительными, но, какъ и раньше, имѣли дѣловой характеръ. Долгое время оба старательно избѣгали высказываться по вопросамъ, въ которыхъ чувствовали коренное расхожденіе своихъ взглядовъ.

Работа шла. Реформа Центральнаго Управленія, вновь превращеннаго въ простое передаточное и справочное бюро, была выполнена уже настолько, что дальнѣйшее участіе Нэтти тамъ не было необходимо, а главное — не давало достаточнаго поля для его знаній и талантовъ. Мэнни хотѣлъ поручить ему объѣзды по мѣстамъ въ качествѣ полномочнаго высшаго контролера. Но тутъ надо было о многомъ столковаться. Это оказалось очень легкимъ въ предѣлахъ техническихъ вопросовъ и даже общихъ административно-финансовыхъ и совершенно инымъ, какъ только дѣло коснулось условій труда рабочихъ.

— Я предполагаю, — сказалъ Мэнни, — что вы захотите внести въ эти условія рядъ новыхъ улучшеній. Я по существу не противъ и соглашусь, вѣроятно, на многое, потому что, какъ показываетъ опытъ, и энергія и качество труда повышаются до извѣстнаго предѣла вмѣстѣ съ увеличеніемъ платы и сокращеніемъ рабочаго времени. Но есть одно предварительное требованіе, которое я ставлю своему полномочному представителю: ни въ какомъ случаѣ онъ не долженъ вступать по этимъ вопросамъ въ офиціальныя сношенія съ рабочими союзами.

— На это я согласиться не могу, — спокойно отвѣтилъ Нэтти.

Взглядъ Мэнни омрачился.

— Я не совсѣмъ васъ понимаю. Вы сочувствуете союзамъ, — это ваше безспорное право. Они ставятъ себѣ цѣлью улучшеніе условій труда; вы могли бы теперь сами многое для этого сдѣлать. Но вы — должностное лицо и подчинены опредѣленнымъ инструкціямъ. Узнать потребности и желанія рабочихъ для васъ возможно и помимо союзовъ. Ни вы сами себя и никто другой васъ не имѣлъ бы основанія упрекнуть, что вы достигаете своей цѣли, не нарушая дисциплины. Вѣдь, у васъ нѣтъ никакого формальнаго обязательства передъ союзами.

— Обязательство — это слово вообще неподходящее тамъ, гдѣ дѣло идетъ объ убѣжденіяхъ, — сказалъ Нэтти. — Я — соціалистъ и ученикъ Ксармы. Для меня, какъ и для него, рабочія организаціи — дѣйствительные представители рабочаго класса, и только онѣ одни. Я не просто сочувствую имъ, я идейно къ нимъ принадлежу, и отречься отъ нихъ, хотя бы подъ прикрытіемъ дисциплины, для меня немыслимо.

— То, что вы говорите, кажется мнѣ страннымъ. Во всѣхъ нашихъ дѣловыхъ разговорахъ я привыкъ встрѣчать у васъ очень совершенную логику, точную и строгую. Тутъ она вамъ какъ-то измѣняетъ. Вы признаете союзы законными и даже единственными представителями рабочихъ. Но сама очевидность говоритъ, что это не такъ. Матеріально — союзы заключаютъ не большинство, а меньшинство рабочихъ. Формально въ договоръ найма вступаютъ не они, а каждый рабочій въ отдѣльности. Откуда же тутъ привилегія союзовъ на представительство? Это — то же самое, какъ если бы въ государствѣ избирательное право было дано только меньшинству населенія, тогда какъ гражданскія обязанности каждый въ полной мѣрѣ несетъ самъ за себя. Развѣ вы признали бы такое меньшинство законнымъ и единственнымъ представительствомъ народа? Развѣ вы, соціалисты, не демократы?

— Вы были бы правы, если бы рабочій классъ былъ случайнымъ и разношерстнымъ собраніемъ безразличныхъ другъ для друга людей, какимъ является современное государство въ его законахъ. Но рабочій классъ вовсе не то. Въ чемъ основа и сущность жизни работника? Въ его трудѣ, — не такъ ли? А въ своемъ трудѣ существуетъ ли онъ отдѣльно, самъ по себѣ? Отнюдь нѣтъ. Если бы его вырвать изъ великаго сотрудничества милліоновъ людей и цѣпи поколѣній, онъ сразу превратился бы въ ничто. Исчезла бы и самая задача труда и рабочая сила. Тѣ цѣли, которыя теперь ставятся усиліямъ человѣка, всѣ таковы, что предполагаютъ уже сотрудничество въ гигантскихъ размѣрахъ: проводить желѣзную дорогу, каналъ, строить машину, производить массу пряжи или ткани, добывать горы угля — какой смыслъ имѣло бы все это, если бы дѣло шло объ отдѣльномъ работникѣ безъ тѣхъ, съ которыми сообща онъ выполняетъ такія колоссальныя задачи, и безъ тѣхъ, для кого онѣ выполняются? А его рабочая сила, — чего она стоитъ безъ орудій, безъ техническаго знанія, безъ тѣхъ жизненныхъ средствъ, которыми она поддерживается? Орудія сдѣланы другими работниками, это ихъ прошлый трудъ, который входитъ въ потокъ живого труда, безконечно усиливая его могущество. Знанія накоплены жизнью предыдущихъ поколѣній, это ихъ трудовой опытъ, который сталъ основнымъ и необходимымъ орудіемъ всякой работы. Пища, одежда, жилище создаются для работника другими, ему подобными, которыхъ онъ даже не знаетъ. Отнимите все это, — что отъ него останется? Какъ рабочій онъ существуетъ, онъ реаленъ только въ сотрудничествѣ, въ трудовомъ единеніи безчисленныхъ человѣческихъ личностей, живыхъ и мертвыхъ.

— Очень хорошо. Раздѣленіе труда, обмѣнъ услугъ — вещи несомнѣнныя, важныя. Но онѣ, какъ показываютъ факты, вполнѣ возможны и безъ рабочихъ организацій. Какимъ же логическимъ путемъ получился вашъ выводъ?

— Путемъ различенія того, что сознательно и что безсознательно. Назовете ли вы человѣкомъ, въ дѣйствительномъ смыслѣ этого слова, существо, не сознающее себя самого, своего отношенія къ другимъ людямъ, своего мѣста въ природѣ? Пусть у него есть человѣческій образъ; но къ человѣчеству оно все-таки еще не будетъ принадлежать. Такъ и для меня еще не принадлежитъ къ рабочему классу работникъ, который не сознаетъ того, что есть его сущность, какъ работника: своей неразрывной связи съ другими, ему подобными, своего мѣста въ системѣ труда, въ обществѣ. Но если онъ понимаетъ или хотя бы чувствуетъ все это, — онъ неизбѣжно объединяется съ другими работниками. Если онъ можетъ и предпочитаетъ жить только самъ за себя, жизнью мнимо-отдѣльной, мнимо-самостоятельной единицы, то онъ, какъ работникъ, существо не сознательное, не членъ и не представитель своего класса, хотя бы такихъ, какъ онъ, было подавляющее большинство.

— А не софизмъ ли все это? Рабочій объединенъ съ другими въ трудѣ. Прекрасно. Но рабочіе союзы какъ-разъ такимъ объединеніемъ и не занимаются: оно устраивается помимо нихъ. Занимаются же они, главнымъ образомъ, условіями найма; а теперь еще начинаютъ заниматься политическими вопросами. Между тѣмъ, и въ договорѣ найма и въ своей роли гражданина рабочій остается самъ по себѣ: для себя лично получаетъ заработную плату, по своимъ личнымъ убѣжденіямъ подаетъ голосъ на выборахъ. Гдѣ же логическая связь между единствомъ труда и тѣмъ значеніемъ, которое для васъ имѣютъ союзы?

— Эта связь лежитъ въ логикѣ жизни, въ логикѣ сознанія, которое стремится сдѣлать жизнь цѣльной и стройной. Единство труда, которое дается работникамъ извнѣ, которое для нихъ устраивается другими, есть еще только механическое, безсознательное единство, въ родѣ того, которое связываетъ части сложной машины. Съ пластинками и винтами машины не считаются, — ихъ только считаютъ. Таково отношеніе господствующихъ классовъ къ рабочимъ; оно законно и справедливо, пока рабочій живетъ самъ за себя и для себя; ибо тогда онъ безсиленъ. Сила человѣка въ его послѣдовательности и вѣрности себѣ, въ соотвѣтствіи всѣхъ сторонъ его жизни: его труда, его мысли, его отношеній къ другимъ людямъ. Если работникъ въ трудѣ составляетъ одно со всѣми работниками, а въ отношеніяхъ къ нанимателямъ и государству, въ остальной практикѣ жизни и въ мышленіи отдѣляетъ себя отъ нихъ, то у него нѣтъ единаго принципа, нѣтъ сознанія своей сущности, нѣтъ сознанія самой дѣйствительности. Ибо вовсе невѣрно, будто онъ самъ за себя имѣетъ дѣло съ нанимателемъ, самъ себя опредѣляеть въ политикѣ. Условія труда, которыя будутъ ему поставлены и которыя онъ долженъ будетъ принять, зависятъ всецѣло отъ того, больше или меньше другихъ работниковъ конкурируетъ съ нимъ, и каковы они по своему уровню привычекъ, по интеллигентности, по энергіи въ борьбѣ за свои интересы. Въ политикѣ, гдѣ борются коллективныя силы, создавая сложнѣйшія соотношенія, онъ не можетъ разобраться индивидуально; и если онъ не сдѣлаетъ этого въ единеніи съ другими работниками, то онъ — игрушка случайной агитаціи, лживыхъ обѣщаній, мелкихъ и нерѣдко враждебныхъ его интересамъ вліяній. Онъ — матеріалъ для воздѣйствій, орудіе для чужихъ цѣлей, а не сознательное существо.

— И все-таки изъ этого никакъ не получается, чтобы союзное меньшинство было законнымъ представителемъ внѣсоюзнаго большинства!

— Я и не говорилъ этого. Сознательное меньшинство — представитель не безсознательнаго большинства, а цѣлаго, представитель класса. Такъ и человѣкъ вообще — не представитель остальныхъ организмовъ нашей планеты, но онъ въ полной мѣрѣ представитель жизни на ней, потому что въ немъ эта жизнь пришла къ сознанію себя.

— Я пробую сейчасъ примѣнить ваши соображенія къ себѣ, — насмѣшливо замѣтилъ Мэнни, — и выводъ получается для меня самый печальный. Я, несомнѣнно, ничего не могъ бы сдѣлать безъ тѣхъ милліоновъ работниковъ, руками которыхъ выполняются мои планы. Но у меня нѣтъ ни малѣйшаго желанія объединяться съ ними, скорѣе, наоборотъ, — я склоненъ противополагать себя имъ. Слѣдовательно, я — какъ нельзя болѣе безсознательное существо. Это лестно!

Нэтти засмѣялся.

— Вы обладаете инымъ сознаніемъ, и въ своемъ родѣ очень совершеннымъ. Это — сознаніе того класса, который предшествовалъ пролетаріату, который проложилъ ему путь и продолжаетъ по-своему, правда, безъ особенной мягкости, воспитывать его. Тотъ классъ шелъ впередъ черезъ борьбу человѣка съ человѣкомъ, черезъ войну всѣхъ противъ всѣхъ; и онъ не могъ иначе: историческая задача состояла въ томъ, чтобы создать человѣческую личность, существо активное и полное вѣры въ себя, чтобы выдѣлить ее изъ человѣческаго стада феодальной эпохи. Но это сдѣлано; и въ рабочемъ классѣ воплощается уже другая задача. Дѣло идетъ о томъ, чтобы собрать эти активные атомы, связать ихъ высшей связью, ихъ стихійно-противорѣчивое сотрудничество сдѣлать гармонически-стройнымъ, слить ихъ въ единомъ разумномъ организмѣ человѣчества. Таковъ смыслъ новаго сознанія, начало котораго — въ рабочихъ организаціяхъ.

— Берегитесь, вы впадаете въ опасную метафизику. Для васъ эти классы, это будущее человѣчество уже стали настоящими живыми существами, съ особой, фантастической жизнью…

— Почему фантастической? Она реальна, она гораздо шире и сложнѣе, чѣмъ простая груда личныхъ жизней, чѣмъ хаосъ разрозненныхъ сознаній. А понятіе о живомъ существѣ измѣняется, оно различно въ разныя эпохи. Если бы нашимъ предкамъ, даже самымъ ученымъ, нѣсколько сотъ лѣтъ назадъ сказали, что человѣкъ есть колонія изъ 50—100 трилліоновъ неуловимо-малыхъ живыхъ существъ, развѣ это не показалось бы самой странной метафизикой?

— И въ такія существа, подобныя клѣткамъ, вы хотите, повидимому, превратить человѣческія личности?

— Нѣтъ, этого мы не хотимъ. Клѣтки организма не сознаютъ того цѣлаго, къ которому принадлежатъ; скорѣе съ ними сходенъ, поэтому, современный типъ личности. Мы же стремимся именно къ тому, чтобы человѣкъ вполнѣ созналъ себя, какъ элементъ великаго трудового цѣлаго.

Мэнни всталъ и нѣсколько минутъ молча ходилъ по комнатѣ; затѣмъ остановился и сказалъ:

— Очевидно, что такое обсужденіе ни къ чему насъ не приведетъ. Какъ же намъ поступить? Согласитесь ли вы раздѣлить полномочія съ другимъ помощникомъ такъ, чтобы вамъ принадлежалъ весь техническій контроль, а ему административный?

Онъ нѣсколько тревожно взглянулъ на собесѣдника.

— Очень охотно, — отвѣчалъ тотъ, — это всего удобнѣе.

— Благодарю васъ, — произнесъ Мэнни. — Я опасался отказа.

— Напрасно, — возразилъ Нэтти. — Административныя полномочія поставили бы меня въ трудное, скользкое положеніе. Быть офиціальнымъ представителемъ одной стороны и по всѣмъ симпатіямъ, по всѣмъ интересамъ принадлежать къ другой сторонѣ, это — такая двойственность, при которой нелегко, можетъ быть, даже невозможно сохранить равновѣсіе. Быть вѣрнымъ себѣ, удержать ясную цѣльность сознанія — для этого надо избѣгать противорѣчивыхъ ролей.

Мэнни задумался и послѣ короткаго молчанія сказалъ:

— Вы послѣдовательны въ вашей своеобразной логикѣ: этого за вами отрицать нельзя.

2. Арри.

Вернувшись домой, Нэтти, по своему обыкновенію, разсказалъ весь разговоръ Нэллѣ. У нея въ это время былъ Арри. Когда Нэтти ушелъ на нѣсколько минутъ, вызванный по дѣлу, оставшіеся обмѣнялись серьезнымъ взглядомъ.

— То, что онъ говоритъ, очень важно, — сказалъ Арри. — Это, конечно, только начало; дальше будетъ больше. Надо подумать и обсудить.

— Да, — отвѣтила Нэлла. — Приходи ко мнѣ завтра утромъ; его въ это время не будетъ дома.

На другой день Арри пришелъ измученный и мрачный. Онъ какъ-будто постарѣлъ за ночь; но глаза его сверкали страннымъ блескомъ.

— Я много думалъ, Нэлла. Это были невеселыя мысли; но въ томъ, къ чему онѣ меня привели, я увѣренъ вполнѣ. Мэнни и Нэтти — враги по самой природѣ; сейчасъ они оба рады уклониться отъ борьбы; но это не надолго. Какъ бы они ни старались, жизнь ихъ столкнетъ, и столкнетъ жестоко. Они очень любятъ и глубоко уважаютъ другъ друга; отъ этого только еще мучительнѣе будетъ конфликтъ. Первая большая стачка на работахъ, и удержать миръ невозможно; а если не то, такъ другое. Сами собой вокругъ нихъ соберутся враждебныя силы и вынудятъ ихъ на борьбу, которой они не хотятъ. Я вижу, тебѣ больно слышать все это; но вѣдь это правда, Нэлла!

— Это правда, — тихо сказала она. — Я сама думала то же.

— А каковъ будетъ исходъ, Нэлла? Около Мэнни сплотятся всѣ силы прошлаго, лучшія и худшія; около Нэтти — только зарождающіяся силы будущаго. Старый орелъ окажется сильнѣе нашего юнаго сокола и помѣшаетъ ему свободно развернуть крылья. Если Нэтти и не погибнетъ въ этой борьбѣ, то его жизнь, его энергія будетъ подорвана, а наше великое дѣло потерпитъ тяжелый уронъ. Надо не допустить этого, Нэлла!

— Но какъ? и возможно ли? — спросила она. — Я много искала, я не нахожу способа.

— Способъ одинъ, Нэлла: Мэнни долженъ уступить, уйти съ поля. Надо заставить его отойти въ сторону. Это кажется немыслимо. Но есть одна возможность; ее необходимо испытать…

Онъ остановился и опустилъ голову, какъ-будто собираясь съ силами. Нэлла, взволнованная, быстро подошла къ нему и схватила его за руки.

— Какая возможность? Скажи! Ты не рѣшаешься? Это что-то очень тяжелое… Но говори же!

— Нэлла, это, правда, тяжело. Но — слушай меня внимательно. Я думаю, что есть сила, которая можетъ побѣдить Мэнни, свернуть его съ пути. Это — любовь. И есть человѣкъ, способный вызвать эту силу: ты, Нэлла!

Она выпустила его руки и сдѣлала шагъ назадъ.

— Что ты говоришь, Арри!

— Я говорю вполнѣ обдуманно, и ты можешь мнѣ вѣрить, Нэлла: ты знаешь, что мое чувство къ тебѣ никогда не было просто братскимъ; и только глубокое убѣжденіе, что иначе нельзя, заставляетъ меня предлагать тебѣ то, въ чемъ я вижу послѣднюю возможность… Ты и теперь красавица, Нэлла: время безсильно надъ тобою. Ты сохранила свой чудный голосъ, который непреодолимо проникаетъ въ сердце. Ты поразишь Мэнни, когда онъ увидитъ тебя… Ты для него — поэзія прошлаго, и еще больше: мать и вдохновительница Нэтти въ его борьбѣ, которая возвратила Мэнни работу и власть. Этотъ человѣкъ не зналъ настоящей любви въ своей молодости и много лѣтъ провелъ въ одиночествѣ… Когда онъ полюбитъ, это будетъ сильнѣе его…

Глухо и прерывисто звучалъ голосъ Арри. Нэлла сѣла, склонила голову и закрыла лицо руками.

— Я не знаю, возможно ли это. Но это унизительно, Арри!

— Ты — мать. Для матери все возможно, и ничто не унизительно.

Она подняла голову.

— Я не очень вѣрю. И… надо подождать, Арри. Я предчувствую, что тутъ будетъ что-то новое, чего мы не предвидимъ.

Въ это же самое время Мэнни, одинъ, нервно ходилъ изъ угла въ уголъ. Онъ ожидалъ Нэтти, чтобы дать ему послѣднія инструкціи передъ поѣздкой; онъ испытывалъ странное волненіе и, самъ не замѣчая, думалъ вслухъ.

«…Я не увижу его нѣсколько мѣсяцевъ… Какъ я къ нему привязался… У меня сжимается сердце… Ребяческая сантиментальность!.. Мнѣ будетъ не хватать его, и будетъ темнѣе… У него лучистые глаза. Это глаза — Нэллы…».

Онъ остановился и глубоко задумался.

Послышались шаги въ коридорѣ, стукъ въ дверь. Вошелъ Нэтти. Начался дѣловой разговоръ. Когда они обо всемъ условились, и Нэтти собрался уходить, Мэнни, послѣ секунды колебанія, остановилъ его.

— Я хотѣлъ спросить васъ о другомъ. У васъ есть портретъ Нэллы?

— Есть и со мной. Я взялъ его, потому что уѣзжаю вечеромъ. Вотъ онъ.

Мэнни съ изумленіемъ смотрѣлъ на портретъ.

— Это — послѣдній? — спросилъ онъ.

— Да, онъ снятъ совсѣмъ недавно.

И немного подумавши, Нэтти прибавилъ:

— Если хотите, я оставлю его вамъ. У меня есть другой.

3. Глубже и глубже.

Поѣздка Нэтти вышла продолжительнѣе, чѣмъ предполагалась. Онъ уѣхалъ въ началѣ осени, а вернулся уже весной — черезъ годъ по земному счету. Ошибки и безпорядокъ, внесенные въ технику работъ за эпоху управленія хищниковъ, оказалось не такъ легко исправить, какъ думали сначала новые руководители. Хотя Нэтти за время путешествія присылалъ точные, сжатые доклады о томъ, что онъ нашелъ на мѣстахъ и что предпринялъ, но ему пришлось дать еще подробный словесный отчетъ, который занялъ у нихъ съ Мэнни не одинъ день. Эти долгія бесѣды часто отклонялись отъ чисто дѣловыхъ вопросовъ, превращались въ обмѣнъ мыслями, оцѣнками, отдаленными планами. Разлука словно сблизила отца съ сыномъ, ослабивъ ихъ взаимную сдержанность; такъ нерѣдко бываетъ между натурами, обладающими дѣйствительнымъ внутреннимъ родствомъ.

Въ концѣ своей поѣздки Нэтти присутствовалъ, какъ представитель Управленія работъ, на торжественномъ открытіи только что оконченнаго канала Амброзія. Впечатлѣнія были еще ярки въ памяти молодого инженера, когда онъ разсказывалъ объ этомъ Мэнни.

— Мнѣ хотѣлось бы быть поэтомъ, чтобы передать вамъ все, что я пережилъ въ тотъ день. Я стоялъ, вмѣстѣ съ другими инженерами, на высотѣ дуги моста, перекинутаго черезъ каналъ надъ его шлюзами. По одну сторону уходило въ безконечность стальное зеркало Южнаго Океана, по другую — темнѣло внизу, направляясь черезъ равнину къ горизонту, сначала широкой, потомъ все болѣе узкой полосой, уже готовое русло еще не рожденной гигантской рѣки. Сотни тысячъ народа, въ праздничныхъ нарядахъ и съ возбужденными лицами, волнами разливались по набережнымъ; а дальше въ обѣ стороны раскидывались красивыя зданія и сады города, котораго не было пятнадцать лѣтъ тому назадъ; и еще дальше — лѣсъ кораблей въ двухъ внутреннихъ бассейнахъ, куда они скрылись отъ опасности погибнуть въ первомъ порывѣ водъ по новому пути. Съ золотыми лучами солнца среди прозрачнаго воздуха переплелись радость и ожиданіе, все окутывая и все соединяя невидимой эфирно-нѣжной тканью. На одно мгновенье эта ткань какъ-будто разорвалась: отрядъ войскъ сѣрой лентой, съ холоднымъ блескомъ и рѣзкимъ звяканьемъ оружія, раздѣлилъ пеструю толпу; кровавыя и черныя воспоминанія нахлынули массой, угрожая затопить красоту минуты. Но сѣрая змѣя была на этотъ разъ безопасна, тяжелые призраки прошлаго расплылись туманомъ и исчезли передъ сіяющей дѣйствительностью…

— Раздался сигнальный выстрѣлъ, и моя рука прижала рычагъ электрическаго механизма шлюзовъ. Мнѣ показалось, что все замерло въ неподвижности… но это была, конечно, иллюзія. На спокойной поверхности моря вдругъ образовалась долина, которая рѣзко углублялась къ мосту. Всѣ прежніе звуки сразу потонули въ гулѣ и шумѣ оглушающаго водопада. Затѣмъ шумъ понизился настолько, что среди него всплыли восторженные клики тысячъ людей. Мутная масса воды, клубясь и пѣнясь, со страшной быстротой неслась къ сѣверу по руслу канала. — Великое событіе совершилось: начало новому расцвѣту жизни было положено. Какое торжество объединенныхъ человѣческихъ усилій, всепобѣждающаго труда!

— Странно! — задумчиво замѣтилъ Мэнни. — Какъ своеобразно все переводится въ вашей головѣ… Тамъ, гдѣ, мнѣ кажется, сама очевидность говоритъ о торжествѣ идеи, вы видите торжество труда.

— Но это одно и то же, — сказалъ Нэтти.

— Не понимаю, — все съ той же задумчивостью, какъ-будто размышляя вслухъ, продолжалъ Мэнни. — Я думаю, что знаю, что такое идея, и что такое — усиліе, трудъ. Я уже не говорю о томъ объединенномъ трудѣ человѣческой массы, который для васъ какимъ-то образомъ заслоняетъ все, а для меня — просто механическая сила, съ удобствомъ и съ пользой замѣняемая работою машинъ. Но даже интеллектуальный трудъ сознательной личности… Я всегда служилъ идеѣ и всегда господствовалъ надъ своимъ усиліемъ. Оно — лишь средство, она — высшая цѣль. Идея больше, чѣмъ сами люди и все, что имъ принадлежитъ; она не зависитъ отъ нихъ, они подчиняются ей. Для меня это несомнѣнно, какъ то, что я въ полной мѣрѣ испыталъ. Нѣсколько разъ въ моей жизни мнѣ случалось овладѣть идеей, раскрыть истину — цѣною напряженной и долгой работы, мучительной борьбы съ тайною… И когда наступалъ этотъ моментъ, все пережитое сразу исчезало передъ сіяющимъ величіемъ найденнаго; и даже самъ я какъ будто переставалъ существовать. За покрываломъ, сорваннымъ моей мыслью и волей, выступало то великое, необходимое, чего не въ силахъ было бы измѣнить все человѣчество, хотя бы оно объединило для того всю свою энергію: развѣ оно можетъ сдѣлать такъ, чтобы эта идея перестала быть истиной? И если оно не захочетъ признать ее, если откажется слѣдовать ей, она ли пострадаетъ отъ того? Пусть даже исчезнетъ человѣчество — истина останется тѣмъ, что она есть. Нѣтъ, не надо унижать идею! Нужны усилія, чтобы отыскать путь къ ней, нуженъ часто грубый трудъ, чтобы осуществить ея велѣніе. Но эти средства безконечно далеки отъ ея высшей природы.

— Я тоже вовсе не хочу унижать идею. Я только иначе понимаю ея природу, ея отношеніе къ труду. Вы правы, что идея выше отдѣльнаго человѣка, что она ему не принадлежитъ, что она господствуетъ надъ нимъ. Но посмотрите, вы не сказали, въ чемъ же состоитъ ея высшее существо; а, вѣдь, тутъ и должно лежать рѣшеніе вопроса.

— Не совсѣмъ понимаю, чего вы требуете. Высшая сущность идеи заключается въ ея логической природѣ: развѣ это не ясно для всякаго, кто живетъ идейной жизнью? Или вамъ этого недостаточно, и вы хотите чего-то другого, большаго?

— Да, этого недостаточно, потому что это — мнимый отвѣтъ. Существо идеи — логическое, это все равно, что сказать: идея есть нѣчто идеальное, — или просто: идея есть идея. Объ ея природѣ послѣ этого отвѣта человѣкъ знаетъ ровно столько же, сколько и до него. Въ наукѣ вы не удовлетворились бы этимъ; тамъ для васъ мало знать, что воздухъ есть воздухъ и вода есть вода; вы потребуете ихъ анализа.

— Не думаю, чтобы ваше сравненіе было правильно. Но, во всякомъ случаѣ, если бы было возможно произвести физическій и химическій анализъ природы идей, подобный изслѣдованію воздуха или воды, я первый былъ бы радъ этому. Но не мечта ли это?

— Не настолько, какъ вамъ должно казаться. Не химическій, конечно, а жизненный анализъ природы идей вполнѣ возможенъ. Ксарма началъ его, но не докончилъ, и остался непонятымъ… Я продолжалъ дѣло…

— И вамъ удалось?

— Я думаю, что да.

— Разскажите тогда ваши выводы… если надѣетесь, что я пойму васъ. Не примите эту оговорку за иронію; я просто убѣдился, что въ нѣкоторыхъ вещахъ у насъ какъ-будто разная логика. Я не предрѣшаю вопроса, которая правильна…

— Хорошо. Но тогда намъ надо на время покинуть логическое царство отвлеченности и взять идею въ самой жизни. Вотъ, наши предки тысячу лѣтъ боролись за идею свободы. Это, безъ сомнѣнія, одна изъ величайшихъ идей человѣчества. Когда я читалъ исторію и старался проникнуть въ душу тѣхъ далекихъ поколѣній, для меня стало ясно, изъ чего возникла и выросла идея свободы. Милліоны людей жили въ рамкахъ, которыя становились для нихъ все болѣе тѣсными. На каждомъ шагу ихъ трудъ, ихъ усилія, ихъ стремленіе развернуться, зарождавшаяся въ ихъ головахъ творческая работа наталкивались на какую-то стѣну, встрѣчали подавлявшее ихъ сопротивленіе и замирали въ безсиліи; затѣмъ возобновлялись, чтобы испытать ту же судьбу. Такъ погибали безплодно миріады человѣческихъ усилій въ ихъ разрозненности; была боль, но не было идеи. Изъ боли рождались новыя усилія, такія же смутныя, но болѣе напряженныя и еще болѣе многочисленныя. Мало-по-малу, они начали соединяться и пріобрѣтать общее направленіе; сливаясь, они образовывали все болѣе могучій потокъ, устремлявшійся противъ старыхъ преградъ. Это и была идея свободы: единство человѣческихъ усилій въ жизненной борьбѣ. Было найдено слово «свобода»; само по себѣ оно было бы не лучше и не хуже другихъ словъ; но оно стало знаменемъ объединенныхъ усилій; такъ въ прежнія времена для армій обыкновенные куски матеріи служили выраженіемъ единства боевыхъ силъ. Отнимите слово «свобода» — останется потокъ усилій, но не будетъ сознаваться его общее направленіе, его единство. Отнимите эти усилія — отъ идеи ничего не останется. И такова же всякая другая идея. Чѣмъ грандіознѣе потокъ объединенныхъ усилій, тѣмъ величественнѣе, тѣмъ выше идея, — тѣмъ слабѣе и ничтожнѣе передъ нею отдѣльный человѣкъ, тѣмъ для него естественнѣе служить, подчиняться ей. Пусть люди сами не сознавали, почему для нихъ радостно было бороться и даже умирать за идею свободы; ихъ чувство было яснѣе и глубже ихъ мысли: для человѣка нѣтъ большаго счастья, какъ быть живой частицей могучаго, всепобѣждающаго порыва. Такимъ порывомъ человѣчества была идея свободы.

— Значитъ, если бы не было деспотизма, гнета, произвола, то не было бы идеи свободы, потому что не было бы объединенія усилій, чтобы преодолѣть ихъ?

— Конечно, да. Въ ней не могло бы быть живого смысла; какая же это была бы идея?

— Я не стану спорить съ вами, я хочу только полнѣе понять васъ. Идея свободы въ исторіи была боевой; возможно, что она выросла въ массахъ. Но примѣнимъ ли вашъ выводъ къ другимъ идеямъ, которыя не таковы? Мнѣ кажется, что именно этотъ выбранный вами примѣръ привелъ васъ къ вашему выводу; а если бы вы взяли не его, то получилось бы иное.

— Что же, возьмемъ другой. Вотъ самая близкая для васъ идея — планъ Великихъ Работъ. Въ ней заключено гораздо больше, чѣмъ это кажется безъ изслѣдованія вамъ самому, ея автору. Уже не разъ въ прошломъ человѣчеству становилось тѣсно на поверхности нашей планеты, даже въ тѣ времена, когда оно было очень малочисленно, но не умѣло брать у природы всего того, что берется теперь; за послѣдніе вѣка все труднѣе становилось преодолѣть эту тѣсноту. Трудъ человѣчества, стремясь расширить свое поле, постоянно разбивался о границы великихъ пустынь. Тамъ безчисленныя возникавшія усилія подавлялись суровою властью стихій, оставляя за собой неудовлетворенность и мечту; а мечта — это не что иное, какъ усиліе, побѣжденное въ дѣйствительности и ушедшее отъ нея въ область фантазіи. Но были и не безплодныя попытки: мѣстами труду удавалось отвоевать клочки пустыни, проводя воду туда, гдѣ ея не было. Были и другія попытки: неудовлетворенное усиліе не превращалось въ простую мечту, а принимало, переходя отъ людей труда къ людямъ знанія, новую форму — стремленія изслѣдовать. Отважные путешественники проходили пустыни изъ конца въ конецъ, измѣряли и описывали ихъ, безъ счета растрачивали свою энергію; возвращаясь, они приносили съ собою то, что казалось практически безполезнымъ, чистымъ знаніемъ о мертвыхъ навѣки пескахъ и равнинахъ, но что было на самомъ дѣлѣ кристаллизованнымъ усиліемъ піонеровъ-развѣдчиковъ для будущей войны съ царствомъ Безжизненнаго. Чѣмъ дальше, тѣмъ больше умножались попытки, напряженнѣе становились стремленія, полнѣе и точнѣе изслѣдованія… Сдавленная активность вѣковъ искала выхода. И вотъ, нашелся человѣкъ съ душой достаточно широкой и глубокой, чтобы безсознательно объединить и слить въ ней всѣ эти различные элементы усилій человѣчества: со смѣлостью прежней мечты охватить трудовую задачу во всемъ ея гигантскомъ объемѣ, внести въ ея рѣшеніе всю накопленную прошлыми изслѣдованіями энергію знанія, примѣнить къ ней всѣ пріемы, выработанные научной техникой эпохи машинъ. Тогда изъ разрозненныхъ прежде элементовъ получилось живое, стройное цѣлое, и оно было — идея Великихъ Работъ. Ея концентрированная сила смогла объединить вокругъ нея новую массу труда, работу милліоновъ исполнителей. Такъ совершилось то, къ чему ощупью стремились многія и многія поколѣнія.

— Яркая, но странная картина, — задумчиво замѣтилъ Мэнни.

— Это вѣрная картина, не сомнѣвайтесь въ этомъ, — продолжалъ Нэтти. — Вы, вѣроятно, не знаете, что триста лѣтъ тому назадъ одинъ, давно забытый теперь, утопистъ, во времена долгаго и тяжелаго кризиса земледѣлія, изобразилъ въ видѣ пророческой соціальной мечты нѣчто очень близкое къ вашему плану. Мнѣ указалъ на эту книгу молодой историкъ, изучавшій ту эпоху. Утопія выражаетъ стремленія, которыя не могутъ реализоваться, усилія, которыя ниже сопротивленій. Теперь они выросли и стали планомѣрнымъ трудомъ, преодолѣвающимъ тѣ сопротивленія; для этого имъ надо было слиться въ единствѣ идеи. Вотъ почему для меня торжество объединеннаго труда и торжество идеи — одно и то же… Я могъ бы даже сказать — ваше торжество, и это не было бы невѣрно: вы не открыли, не нашли свою идею, какъ это вамъ кажется; вы создали ее изъ того, что еще не было идеей. Человѣкъ — творческое существо, Мэнни.

— Человѣкъ ли? Это, скорѣе, какой-то резервуаръ общихъ усилій, — шутливо возразилъ Мэнни, чтобы скрыть невольное волненіе, которое въ немъ вызывала такая оцѣнка въ устахъ всегда сдержаннаго съ нимъ Нэтти.

Тотъ понялъ это и не отвѣтилъ на шутку. Наступило короткое молчаніе, которое вновь прервалъ Мэнни.

— То, что вы говорите, если бы и было вѣрно, могло бы относиться только къ практическимъ идеямъ. Но, вѣдь, есть и чисто теоретическія, созерцательныя идеи, хотя бы въ математикѣ, въ логикѣ. Съ ними вашъ анализъ врядъ ли удался бы.

— Нѣтъ идей чисто теоретическихъ. Тѣ, которыя ими кажутся, только общѣе и шире другихъ. Развѣ не на математикѣ построена вся организація работы въ инженерномъ дѣлѣ и даже вообще въ машинномъ производствѣ? Развѣ ваши планы и ихъ осуществленіе были бы возможны безъ сотенъ тысячъ математическихъ вычисленій? А что касается логики, то весь ея жизненный смыслъ именно въ томъ, чтобы дать людямъ возможность столковываться между собою, то-есть объединять съ успѣхомъ свои усилія въ трудѣ или въ изслѣдованіи.

— Затѣмъ, если всякая идея сводится къ объединенію усилій, то гдѣ же разница между истиной и заблужденіемъ?

— Эта разница въ ихъ результатахъ. Объединеніе усилій можетъ быть такимъ, что оно ведетъ къ достиженію ихъ цѣли, тогда оно — истина; и оно можетъ быть такимъ, что ведетъ къ ихъ растратѣ, крушенію; тогда оно — заблужденіе. Идея свободы была истиной потому, что вела человѣчество къ побѣдѣ, къ расцвѣту жизни, которая есть конечная цѣль всякаго труда. Математическія формулы — истины потому, что даютъ надежное орудіе успѣха въ борьбѣ со стихіями. Заблужденіе само себя опровергаетъ, приводя усилія къ неудачѣ.

— Ну, а если цѣль вполнѣ достигнута, что же тогда дальше съ истиной? Усиліямъ, которыя ею объединялись, приходитъ конецъ…

— И ей тоже. Человѣчество идетъ дальше, ставитъ новыя цѣли; а она умираетъ. Когда окончательно исчезнутѣ преступленія, умретъ идея правосудія. Когда жизнь и развитіе людей совершенно не будутъ стѣснены никакимъ гнетомъ, тогда отживетъ идея свободы. Онѣ рождаются и борются за свою жизнь и погибаютъ. Часто одна убиваетъ другую, какъ свобода убиваетъ авторитетъ, научная мысль — религіозную, новая теорія — старую.

— Триста лѣтъ тому назадъ великій ученый установилъ вѣчность матеріи. Это была истина и одна изъ величайшихъ. Человѣческая активность, чтобы овладѣть веществомъ, подчинить его себѣ, отыскиваетъ его всюду, гдѣ оно исчезаетъ изъ глазъ, прослѣживаетъ его во всѣхъ превращеніяхъ: таковъ смыслъ этой идеи, давшей безчисленные плоды во всѣхъ областяхъ труда и познанія. А теперь, вы знаете, выступаетъ все настойчивѣе новая идея, — что матерія разрушается и, значитъ, когда-нибудь возникла или возникаетъ. Когда эта истина созрѣетъ, она будетъ выражать высшую ступень власти труда надъ веществомъ, господство надъ самой внутренней жизнью матеріи. Тогда умретъ старая идея, сдѣлавши свое дѣло. И то же будетъ со всякой другой, потому что человѣчество не остановится на своемъ пути.

Мэнни съ закрытыми глазами откинулся на спинку стула. Нѣсколько минутъ онъ думалъ такъ. Затѣмъ онъ сказалъ:

— Я знаю, что вы больше меня изучали то, о чемъ говорите, и для меня несомнѣнно, что у васъ хорошая, свѣтлая голова. Всѣ ваши слова просты, ясны; но все-таки ваши мысли мнѣ странны и непонятны. Меня словно отдѣляетъ отъ нихъ какая-то темная завѣса… Моментами — только моментами — эта завѣса какъ-будто разрывается, и мнѣ кажется, что я вижу черезъ нее отблескъ далекой истины. Но затѣмъ все погружается снова въ тотъ же мракъ. Бываютъ другія мгновенія, когда во мнѣ вспыхиваетъ враждебное чувство, точно вы хотите разрушить что-то священное для меня, самое дорогое; но быстро является сознаніе несправедливости этого чувства. Въ общемъ, ваши взгляды представляются мнѣ какой-то поэзіей труда, которой вы хотите дополнить или, можетъ быть, даже замѣнить строгую науку. На это я, конечно, никогда согласиться не могу. Но у меня нѣтъ желанія спорить; я понимаю, что это было бы безплодно. У васъ на все будетъ отвѣтъ, но неубѣдительный для меня, потому что основанный на чуждой мнѣ логикѣ. И въ то же время мнѣ глубоко интересно все, что касается вашихъ мыслей и вашей жизни… Разскажите мнѣ о своемъ дѣтствѣ, Нэтти.

4. Враги и союзники.

Нѣкоторое время позиція Мэнни казалась недоступною никакой атакѣ. Послѣ разоблаченія враговъ и гибели ихъ, по-своему геніальнаго, руководителя, призванный ко власти по требованію самихъ рабочихъ и общественнаго мнѣнія, утвержденный въ своихъ правахъ единогласнымъ постановленіемъ парламента, онъ, при поддержкѣ старыхъ сотрудниковъ и Нэтти, въ короткое время достигъ необыкновенныхъ успѣховъ. Гигантское дѣло, приходившее въ упадокъ, было возстановлено и шло, какъ по рельсамъ: часть расхищеннаго при Фели Рао — нѣсколько милліардовъ — была уже возвращена путемъ судебныхъ конфискацій; продолжавшійся рядъ разслѣдованій и судебныхъ процессовъ долженъ былъ вернуть еще значительную долю остального; создавался, такимъ образомъ, колоссальный фондъ для расширенія и развитія работъ. Но, несмотря на все это, въ общественной атмосферѣ было что-то странное, неопредѣленно гнетущее. Это было особенно замѣтно на широкой, демократической прессѣ. Когда-то раньше, въ эпоху первыхъ успѣховъ Мэнни, она восторженно привѣтствовала и горячо комментировала каждую его побѣду; теперь въ ней господствовалъ словно общій заговоръ молчанія. Газеты сообщали — и то лишь въ предѣлахъ необходимаго — о событіяхъ, касавшихся Великихъ Работъ и ихъ организаціи, но систематически воздерживались отъ оцѣнокъ и даже отъ поясненій; онѣ предпочитали заниматься другими вещами. И это отнюдь не было результатомъ только подкупа со стороны старыхъ финансистовъ и вообще ихъ вліянія: нѣтъ, «общественное мнѣніе» было на самомъ дѣлѣ недовольно. Оно не имѣло поводовъ порицать новый ходъ вещей, но не чувствовало ни малѣйшей склонности одобрять его виновниковъ и руководителей. Были тому серьезныя причины.

Во-первыхъ, «общество» — это слово обозначало тогда высшіе и средніе классы, вмѣстѣ взятые — не могло примириться съ ролью рабочихъ въ происшедшемъ переворотѣ. Не только они взяли на себя его иниціативу, — это можно еще допустить, когда дѣло идетъ о достаточно опасной борьбѣ, угрожающей при случаѣ перейти въ кровопролитіе; — но и потомъ, когда опасность уже миновала, ни на минуту они не захотѣли подчиниться руководству старыхъ, серьезныхъ партій, а, наоборотъ, навязали имъ свои требованія и заставили выполнить ихъ въ полномъ объемѣ. Это было нѣчто новое въ развитіи рабочаго класса, который до тѣхъ поръ экономически еще иногда умѣлъ отстаивать себя, но политически былъ все время самымъ удобнымъ и покорнымъ объектомъ эксплоатаціи.

Во-вторыхъ, было нѣчто непонятное, тревожное какъ въ упорномъ отказѣ Мэнни отъ пересмотра его процесса или амнистіи, такъ и въ его союзѣ съ завѣдомымъ крайнимъ революціонеромъ Нэтти. Первое имѣло видъ нравственной пощечины всѣми уважаемымъ учрежденіямъ, второе представлялось угрозой для будущаго. Какія еще неожиданности могли возникнуть изъ этой загадочной комбинаціи — трудно было вообразить; но тѣмъ сильнѣе безпокоила она общественное мнѣніе.

Затѣмъ, настойчивое, безпощадное преслѣдованіе всѣхъ тѣхъ, кто участвовалъ въ бюджетныхъ операціяхъ Фели Рао и компаніи, рядъ конфискацій ихъ имущества производили неблагопріятное впечатлѣніе на серьезную публику; она находила, что это чрезмѣрно. Наиболѣе виновные уже пострадали; можно было бы тѣмъ и удовлетвориться, не обрушивая всей тяжести репрессій на менѣе виновныхъ. Большинство ихъ были люди уважаемые, солидные дѣятели промышленности и торговли: въ коммерческихъ дѣлахъ не всегда такъ легко и просто уловить рамки формальной законности. Въ такихъ сужденіяхъ сказывалось и вліяніе безчисленныхъ мелкихъ связей, которыя соединяютъ членовъ «общества» въ ихъ обыденной жизни, и естественная снисходительность къ проступкамъ, мотивъ которыхъ — жажда присвоенія — такъ всѣмъ имъ близокъ и понятенъ. Кромѣ того, крушеніе прежнихъ тузовъ каждый разъ затрагивало интересы очень многихъ, имѣвшихъ съ ними дѣла; самоубійство Фели Рао вызвало даже чуть не цѣлый кризисъ на биржѣ. «Общество», какъ и его законная представительница — биржа, — цѣнитъ спокойствіе, увѣренность въ завтрашнемъ днѣ выше такихъ отвлеченностей, какъ правосудіе или интересы общаго дѣла. Въ Мэнни и во всемъ, его окружавшемъ, видѣли нѣчто протестующее, безпокойное, нѣчто неизвѣстное и грозное по своей силѣ. Въ сравненіи съ этимъ всѣ преступленія другой стороны стушевывались.

Однако старые, завѣдомые враги Мэнни не рѣшались начать нападенія: въ ихъ игрѣ руководящіе интересы были бы черезчуръ грубо-очевидны, ихъ репутація была слишкомъ попорчена, имъ приходилось молчать, чтобы не повредить дѣлу. Подать сигналъ къ атакѣ могъ только кто-нибудь авторитетный и незапятнанный, стоящий выше подозрѣній. Долго такого не находилось…

Мэнни, поглощенный работою, новыми впечатлѣніями, воспоминаниями, не замѣчалъ, какъ атмосфера становилась все напряженнѣе. Однако не онъ одинъ, а очень многіе были поражены, когда съ боевой статьей противъ него въ самомъ распространенномъ органѣ выступилъ Тэо. Старый демократъ, всѣми уважаемый публицистъ, Тэо въ свое время былъ однимъ изъ немногихъ, рѣшавшихся бороться противъ Совѣта Синдикатовъ послѣ его побѣды и даже открыто называть «дѣломъ лакеевъ» приговоръ въ процессѣ Мэнни. Тѣмъ больше сенсаціи произвелъ его новый шагъ. Статья была озаглавлена «Пора подумать!», и имѣла форму предостереженія, обращеннаго къ обществу и партіямъ.

«Все ли благополучно въ нашей Республикѣ?» спрашивалъ онъ, и отвѣчалъ, что нѣтъ: демократія мало-по-малу измѣняетъ себѣ, ея принципы открыто подкапываются, и она терпитъ это; готовится худшая реакція. «Допустима ли въ демократіи диктаторская власть одного человѣка надъ милліонами людей и надъ милліардами общественныхъ денегъ? Двадцать лѣтъ тому назадъ, при утвержденіи плана Великихъ работъ, такія полномочія были созданы для ихъ иниціатора. Это была огромная ошибка. Она была простительна вначалѣ, пока не обнаружились ея послѣдствія. Но съ тѣхъ поръ мы пережили эпопею Фели Рао. Что, въ сущности, сделалъ Рао? Онъ перехватилъ власть у Мэнни и воспользовался ею по-своему. Всѣ знаютъ, что изъ этого получилось… Демократія низвергла Фели Рао. А затѣмъ? Та же диктатура во всей неприкосновенности возвращена въ руки Мэнни. Значитъ, ничему не научились?

«Намъ скажутъ: Мэнни — не финансистъ и не политиканъ, а честный инженеръ; на него можно положиться, для себя ему ничего не надо, онъ служитъ только дѣлу. Такъ ли это? Демократія не должна, не имѣетъ права полагаться на отдѣльнаго человѣка; ея принципъ — большинство. Если бы даже Мэнни былъ дѣйствительно таковъ, какимъ его представляютъ наивные люди, ослѣпленные величіемъ его заслугъ, которыхъ мы вовсе не желаемъ умалить, — и тогда нарушеніе принципа демократіи оставалось бы угрозой ея будущему. На самомъ дѣлѣ, опасность гораздо ближе.

«Инженеру Мэнни для себя лично ничего не надо. А зачѣмъ же ему, въ такомъ случаѣ, диктатура? Или онъ взялъ ее не себѣ лично?..

«Скажутъ: надо судить о людяхъ, объ ихъ намѣреніяхъ по ихъ дѣйствіямъ. Прекрасно. Разсмотримъ дѣйствія инженера Мэнни по отношенію къ демократіи.

«Общество, народъ требовали пересмотра его процесса. Онъ отвергаетъ пересмотръ. Развѣ это — не презрѣніе къ народной волѣ и къ республиканскимъ учрежденіямъ? Онъ имѣлъ право не уважать своихъ прежнихъ судей, которые были орудіемъ финансовой камарильи. Но не уважать самое правосудіе республики — кто далъ ему право на это? И что хочетъ онъ такой демонстраціей внушить народнымъ массамъ? Безъ серьезной практической цѣли человѣкъ дѣла не откажется отъ нѣсколькихъ лѣтъ свободы. Для какой цѣли нуженъ ему во что бы ни стало ореолъ мученика?

«Всѣмъ извѣстно прежнее отношеніе Мэнни къ рабочимъ организаціямъ: оно было не демократично. Внѣшнимъ образомъ онъ даже и теперь еще не отказался отъ него. Но, посмотрите, какое противорѣчіе! Возлѣ инженера Мэнни въ роли его ближайшаго помощника мы находимъ — кого же? Если не явнаго вождя рабочихъ союзовъ, то, несомнѣнно, ихъ политическаго вдохновителя, соціалиста Нэтти. Какъ вы думаете, что это значитъ?

«Замѣтьте: рабочіе союзы за послѣднее время обнаруживаютъ какое-то непонятное, безпричинное недовѣріе къ нашей демократической партіи, которая всегда защищала ихъ интересы. Рабочія федераціи не желаютъ ограничиваться своими профессіональными интересами и создаютъ свои особые политическіе комитеты. На нашихъ глазахъ отъ демократіи откалывается новая рабочая партія. Это опасное, можетъ быть, гибельное для демократіи распаденіе массовыхъ ея силъ происходитъ подъ прямымъ вліяніемъ, вѣрнѣе — подъ руководствомъ цѣлой школы революціонныхъ политиковъ, во главѣ которой стоятъ — Нэтти и его отецъ, механикъ Арри.

«Все это — непреложные факты. Зная ихъ, неужели трудно догадаться, для чего нуженъ противоестественный союзъ инженера-диктатора съ соціалистами? Фели Рао опирался на синдикаты; Мэнни хочетъ опереться на рабочія организаціи. Фели Рао довольствовался финансовымъ господствомъ и наживою; онъ не покушался и не могъ покушаться на республиканскія формы: у него была сила денегъ, но не было силы массъ. Будетъ ли такъ-же скроменъ Мэнни, имѣя за собою рабочія массы? Онъ равнодушенъ къ деньгамъ, это несомнѣнно. Значитъ, ему нужно другое.

«Хотите знать, зачѣмъ инженеръ Мэнни скрывается теперь за стѣнами тюрьмы? Чтобы отвести отъ себя всякія подозрѣнія до тѣхъ поръ, пока его друзья на свободѣ достаточно подготовятъ политическую мобилизацію гигантской арміи рабочихъ.

«Я утверждаю: союзъ инженерской диктатуры съ соціализмомъ рабочихъ можетъ быть направленъ только противъ демократіи, противъ республики и никакого иного смысла имѣть не можетъ».

Статья оканчивалась горячимъ призывомъ къ парламенту, правительству и всѣмъ вѣрнымъ республиканцамъ немедленно начать борьбу противъ угрожающей опасности, иначе она станетъ неотвратимой.

Статья появилась за нѣсколько дней до начала очередной сессіи парламента. Какъ всегда, сессія была открыта посланіемъ президента республики. Кромѣ обычныхъ офиціальныхъ фразъ и перечисленія заранѣе намѣченныхъ правительствомъ законопроектовъ, посланіе на этотъ разъ заключало въ себѣ нѣчто неожиданное.

«…Хотя, — говорилось въ немъ, — пережитыя не такъ давно Республикою потрясенія окончились побѣдою благомыслящихъ элементовъ и возстановленіемъ согласнаго народной волѣ порядка, но слѣды ихъ не вполнѣ изгладились до сихъ поръ. За эти два года мечъ правосудія неустанно разилъ виновныхъ въ нарушеніи интересовъ государства, и нанесенный ими ущербъ до значительной степени былъ восполненъ многими конфискаціями. Теперь на разсмотрѣніе парламента, мы полагаемъ, могъ бы быть поставленъ вопросъ, не достаточно ли удовлетворены общественная совѣсть и государственный интересъ, — не ощущается ли усиленной потребности въ полномъ успокоеніи, въ окончательномъ возстановленіи временно поколебленнаго соціальнаго мира. Если бы парламентъ призналъ, что это такъ, то наступило бы время для мѣръ снисходительности и забвенія…»

Дальше слѣдовали оговорки о томъ, что президентъ и правительство не связываютъ себя въ данномъ вопросѣ никакой предрѣшенной программой, что одному парламенту принадлежитъ право дать оцѣнку положенія и т. д.; но по существу посланіе предлагало амнистію и прекращеніе конфискацій.

Это былъ первый ударъ, направленный противъ Мэнни со стороны офиціально-политическихъ круговъ, но ударъ очень серьезный.

Нэтти въ то время не было въ столицѣ: онъ находился въ поѣздкѣ какъ разъ по дѣламъ слѣдствія, въ связи съ раскрытіемъ новыхъ важныхъ фактовъ. Мэнни, который уже привыкъ не предпринимать ничего важнаго безъ совѣта съ нимъ, экстренно вызвалъ его обратно.

Планъ дѣйствій былъ установленъ быстро. Мэнни долженъ былъ отвѣтить на посланіе президента печатнымъ докладомъ парламенту о ходѣ разслѣдованій и судебныхъ процессовъ по дѣлу великихъ работъ. Для доклада Нэтти далъ цифровые расчеты, изъ которыхъ было очевидно, что пока удалось возвратить меньше половины расхищеннаго, — и рядъ очень важныхъ разоблаченій. Новые факты, добытые Нэтти и другими ревизорами, касались не только старыхъ преступленій, но еще больше — послѣдующей борьбы преступниковъ за сохраненіе позицій и добычи. Былъ совершенъ рядъ подлоговъ, чтобы скрыть имущества отъ конфискаціи: крупные финансовые тузы вдругъ оказывались бѣдными людьми. Милліонные подкупы слѣдственныхъ и судебныхъ властей повели къ уничтоженію важныхъ обвинительныхъ документовъ. Еще шире примѣнялся подкупъ свидѣтелей; но были и случаи убійства несговорчивыхъ. Въ общемъ, докладъ неминуемо долженъ былъ испортить примирительное настроеніе парламента и надолго замедлить амнистію. До освобожденія Мэнни оставалось всего нѣсколько мѣсяцевъ; было особенно важно выиграть это время.

На атаку Тэо, которую тѣмъ временемъ уже подхватили и поддержали нѣсколько крупныхъ газетъ, Мэнни отвѣчать не могъ: оправдываться противъ такихъ обвиненій было ему не къ лицу. Но крупные союзы столицы уже отвѣтили негодующими заявленіями; Нэтти не сомнѣвался, что провинціальныя организаціи, особенно Федерація Великихъ Работъ, отвѣтятъ въ свою очередь. Рабочіе протестовали противъ того, что демократическая партія, подъ предлогомъ невозможнаго монархистско-пролетарскаго заговора, покушается, въ сущности, на ихъ зарождающееся политическое объединеніе. Рабочіе указывали, что если офиціальные демократы и «защищали» ихъ интересы, то дѣлали это слишкомъ плохо и неуспѣшно. «Развѣ они избавили рабочій классъ отъ жестокой диктатуры Совѣта Синдикатовъ»? спрашивала столичная Федерація Механиковъ, — и отвѣчала: «Нѣтъ, это было какъ разъ наоборотъ; и въ старыя времена — развѣ не цѣною крови рабочихъ больше всего была создана Республика? Поэтому бросьте всякія выдумки о заговорахъ противъ Республики, бросьте безплодное возмущеніе противъ нашего недовѣрія къ вашей партіи, примиритесь съ тѣмъ, что впредь мы сами будемъ политически защищать наши интересы, а иногда, можетъ быть, и ваши, когда между тѣми и другими окажется совпаденіе».

Нэтти находилъ, что моментъ какъ нельзя болѣе благопріятенъ, чтобы оформить политическую федерацію всѣхъ союзовъ, въ видѣ настоящей рабочей партіи. Онъ рѣшилъ и самъ употребить для этого всѣ усилія и былъ увѣренъ, что единомышленники его поддержатъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ конфликтъ, разумѣется, неизбѣжно обострялся; но и отношеніе силъ существенно измѣнялось.

Мэнни, слушая эти планы, невольно ловилъ себя на сочувствіи къ нимъ. Это тревожило его идейную совѣсть и вызывало смутное недовѣріе къ себѣ. Ему хотѣлось оправдаться передъ собой, и онъ сказалъ:

— Я совершенно не раздѣляю основъ той программы, которую вы намѣчаете для вашей новой партіи. Но я всегда полагалъ, что рабочіе — свободные граждане — могутъ объединяться въ союзы или партіи, какъ имъ угодно; если они дѣлаютъ это, значитъ, у нихъ есть свои основанія. — Я отказывался принимать требованія союзовъ, но никогда не отвергалъ ихъ права на существованіе. Не знаю, что принесетъ ваша партія въ будущемъ; теперь же не могу отрицать ея необходимости для васъ. Можетъ быть, она будетъ той угрозой, которая остановитъ явно идущее вырожденіе старыхъ партій; за это я готовъ былъ бы сочувствовать ей.

5. Легенда о вампирахъ.

Дѣловое обсужденіе было окончено, и Мэнни заговорилъ о томъ, что особенно изумляло и безпокоило его въ новыхъ событіяхъ:

— Я долженъ сознаться, что совершенно не могу понять этой измѣны со стороны такихъ людей, какъ президентъ и Тэо. Я хорошо знаю ихъ обоихъ: они неподкупны. И однако… Думаете ли вы, что они искренни?

— Навѣрное, да, — отвѣчалъ Нэтти, — Вглядитесь въ ихъ аргументацію: развѣ она у каждаго изъ нихъ не основана, въ общемъ, именно на томъ, что онъ всегда говорилъ раньше? Тэо ревностно охраняетъ демократію и республику; президентъ настаиваетъ на соціальномъ мирѣ…

— Не хотите же вы сказать, что они остались вѣрны себѣ?

— Нѣтъ, конечно, этого я не говорю. Схемы тѣ же, но ихъ отношеніе къ жизни измѣнилось; оно стало противоположно прежнему. Припомните, что когда-то писалъ Тэо по поводу инсинуацій умѣренной печати относительно вашей «диктатуры». Демократія, находилъ онъ, слишкомъ сильна, чтобы ее могли запугать подобными призраками. Какъ бы ни были широки полномочія, если они даны народной волей и подчинены ея постоянному контролю, въ нихъ нѣтъ ничего диктаторскаго. При этихъ условіяхъ, могущество установленной демократіей власти есть только выраженіе могущества самой демократіи: она выбираетъ наилучшія средства для общественнаго блага, и нельзя ограничивать ее въ ихъ выборѣ. А въ данномъ случаѣ, прибавлялъ Тэо, уже сама по себѣ злоба ея враговъ свидѣтельствуетъ о томъ, что выбранъ правильный путь. Тогда Тэо былъ полонъ смѣлости и призывалъ впередъ, къ новымъ завоеваніямъ; теперь онъ полонъ страха и призываетъ къ сохраненію того, что есть. А нашъ президентъ въ своей знаменитой книгѣ писалъ: Надо уступить рабочимъ то, чего они требуютъ законно; этимъ будетъ прекращена растущая вражда классовъ. Если же мы встрѣтимъ неразумно-упорное сопротивленіе тѣхъ, которые безъ усилій и заслугъ получили отъ судьбы все и не хотятъ ничего дать другимъ, тогда мы не должны отступать передъ серьезной борьбою и рѣшительными мѣрами: интересы соціальнаго мира важнѣе эгоизма привилегированныхъ. — И вотъ, въ своемъ нынѣшнемъ посланіи онъ предлагаетъ, тоже въ интересахъ соціальнаго мира, сдѣлать уступки какъ разъ этимъ привилегированнымъ…

— Это вѣрно, — сказалъ Мэнни, у васъ очень точная память. Но какъ же вы допускаете тутъ искренность, когда изъ однихъ и тѣхъ же посылокъ дѣлаются противоположные выводы? Не прямое ли это доказательство лицемѣрія?

— Нѣтъ, это не то, — отвѣчалъ Нэтти. — Прежде у нихъ была логика живыхъ людей, имъ хотѣлось, чтобы жизнь шла дальше, становилась лучше, и это подсказывало имъ тогдашніе выводы. Теперь у нихъ логика мертвецовъ, имъ хочется спокойствія и неподвижности, остановки жизни вокругъ. Съ ними случилось то, что на каждомъ шагу бываетъ съ людьми и съ цѣлыми классами, съ идеями и съ учрежденіями: они просто умерли и стали вампирами.

— Богъ знаетъ, что вы говорите, — удивился Мэнни: — я совсѣмъ не понимаю васъ.

Нэтти засмѣялся.

— Вы знаете народное преданіе о вампирахъ? — спросилъ онъ вмѣсто отвѣта.

— Конечно, знаю. Нелѣпая сказка о мертвецахъ, которые выходятъ изъ могилъ, чтобы пить кровь живыхъ людей.

— Взятое буквально, это, разумѣется, нелѣпая сказка. Но у народной поэзіи способы выражать истину иные, чѣмъ у точной науки. На самомъ дѣлѣ, въ легендѣ о вампирахъ воплощена одна изъ величайшихъ, хотя правда, и самыхъ мрачныхъ истинъ о жизни и смерти. Мертвая жизнь существуетъ, ею полна исторія, она окружаетъ насъ со всѣхъ сторонъ, и пьетъ кровь живой жизни…

— Мнѣ извѣстно, что ваши рабочіе часто называютъ капиталистовъ вампирами; но вѣдь это просто брань, или, въ крайнемъ случаѣ, агитаціонный пріемъ.

— Я говорю вовсе не о томъ. Представьте себѣ человѣка — работника въ какой бы то ни было области труда и мысли. Онъ живетъ для себя, какъ физіологическій организмъ; онъ живетъ для общества, какъ дѣятель. Его энергія входитъ въ общій потокъ жизни и усиливаетъ его, помогаетъ побѣждать то, что ей враждебно въ мірѣ. Онъ въ то же время, безъ сомнѣнія, чего-нибудь стоитъ обществу, живетъ за счетъ труда другихъ людей, нѣчто отнимаетъ у окружающей его жизни. Но пока онъ даетъ ей больше того, что беретъ, онъ увеличиваетъ сумму жизни, онъ въ ней плюсъ, положительная величина. Бываетъ, что до самаго конца, до физической смерти онъ и остается такимъ плюсомъ: ослабѣли уже руки, но еще хорошо работаетъ мозгъ, старикъ думаетъ, учитъ, воспитываетъ другихъ, передавая имъ свой опытъ: затѣмъ устаетъ мозгъ, слабѣетъ память, но не измѣняетъ сердце, полное нѣжности и участія къ молодой жизни, самой своей чистотой и благородствомъ вносящее въ нее гармонію, духъ единства, который дѣлаетъ ее сильнѣе. Однако, такъ случается рѣдко. Гораздо чаще человѣкъ, который слишкомъ долго живетъ, рано или поздно переживаетъ самъ себя. Наступаетъ моментъ, когда онъ начинаетъ брать у жизни больше, чѣмъ даетъ ей, когда онъ своимъ существованіемъ уже уменьшаетъ ея величину. Возникаетъ вражда между нимъ и ею; она отталкиваетъ его, онъ впивается въ нее, усиливается вернуть ее назадъ, къ тому прошлому, въ которомъ ощущалъ свою связь съ нею. Онъ не только паразитъ жизни, онъ ея активный ненавистникъ; онъ пьетъ ея соки, чтобы жить, и не хочетъ, чтобы она жила, чтобы она продолжала свое движеніе. Это — не человѣкъ, потому что существо человѣческое, соціально-творческое, уже умерло въ немъ; это — трупъ такого существа. Вреденъ и обыкновенный, физіологическій трупъ: его надо удалять или уничтожать, иначе онъ заражаетъ воздухъ и приноситъ болѣзни. Но вампиръ, живой мертвецъ, много вреднѣе и опаснѣе, если при жизни онъ былъ сильнымъ человѣкомъ.

— Именно такимъ образомъ вы понимаете президента и Тэо?

— Да; и тутъ есть нѣчто еще худшее: въ трупахъ людей заключены трупы идей. Идеи умираютъ, какъ люди, но еще упорнѣе онѣ впиваются въ жизнь послѣ своей смерти. Вспомните идею религіознаго авторитета: когда она отжила и стала неспособна вести человѣчество впередъ, сколько вѣковъ она еще боролась за господство, сколько взяла крови, слезъ и загубленныхъ силъ, пока удалось окончательно похоронить ее. Что касается демократіи, то эта идея, какъ я думаю, еще не завершила всего, что можетъ дать; но чтобы оставаться живой, она должна измѣняться и развиваться съ самимъ обществомъ; а для Тэо она застыла, замерла на томъ прошломъ, въ которомъ онъ дѣйствительно жилъ. Рабочей партіи тогда не было; она начало чего-то новаго, чуждаго ему, и во имя своей мертвой идеи онъ не хочетъ допустить ея. Лозунгъ же «соціальнаго мира», если и могъ быть прежде сколько-нибудь полезенъ, какъ протестъ противъ бѣшеной войны всѣхъ противъ всѣхъ и безпощаднаго эгоизма побѣдителей, то теперь, когда борьба классовъ пріобрѣла новый смыслъ и несетъ въ себѣ великое будущее, онъ безнадежно исчерпанъ и не заключаетъ въ себѣ ни капли жизни.

— Какъ странно представлять себѣ вампирами людей, которыхъ знаешь! — задумчиво сказалъ Мэнни.

— И странно, и тяжело, если видѣлъ ихъ благородными и мужественными бойцами, — прибавилъ Нэтти.

Мэнни сдѣлалъ головой движеніе, какъ-будто хотѣлъ стряхнуть съ себя что-то.

— Я и самъ не замѣчаю, какъ поддаюсь вашимъ поэтическимъ образамъ, — замѣтилъ онъ съ улыбкой. — Но вотъ еще вопросъ. Если я вѣрно васъ понялъ, то вампирами люди и другія существа могутъ быть не только въ старости?

— Конечно, нѣтъ, — сказалъ Нэтти. — По народному повѣрью, вампирами становятся и мертворожденныя дѣти. Когда отживаютъ цѣлые классы общества, то мертвецы рождаютъ мертвецовъ. То же бываетъ и въ мірѣ идей: вѣдь до сихъ поръ возникаютъ еще даже новыя религіозныя секты.

— Да, а вотъ, пожалуй, самое слабое мѣсто вашей теоріи. Какъ опредѣлить моментъ, когда живое существо дѣлается вампиромъ?

— Это, въ самомъ дѣлѣ, очень трудно, — отвѣтилъ Нэтти. — Большей частью превращеніе обнаруживается гораздо позже, когда принесенный вредъ уже очевиденъ, когда вампиръ успѣлъ много выпить крови. Ужъ, конечно, не въ послѣдніе дни Тэо сталъ впервые врагомъ будущаго. Прежде меня мучила тайна этого момента. Я былъ очень молодъ, когда впервые проникся смысломъ легенды; мои выводы были тогда рѣзки, ощущенія остры. Иногда я думалъ: вотъ, я встрѣчаю разныхъ людей, живу съ ними, вѣрю имъ, даже люблю ихъ; а всегда ли я знаю, кто они въ дѣйствительности? Можетъ-быть, именно въ эту минуту человѣкъ, который дружески бесѣдуетъ со мною, невидимо для меня и для себя переходитъ роковую границу; что-то разрушается, что-то мѣняется въ немъ, — только что онъ былъ живымъ, а теперь… И меня охватывалъ почти страхъ. Ребяческое настроеніе, разумѣется.

— Нѣтъ, не совсѣмъ ребяческое, если вѣрить въ вашу теорію, — возразилъ Мэнни. — И для меня удивительно, какъ вы, съ вашимъ свѣтлымъ, радостнымъ взглядомъ на жизнь, могли создать такую мрачную фантазію.

— Создалъ ее не я, а истолкованіе подсказала мнѣ исторія, — улыбаясь, возразилъ Нэтти. — Притомъ, для меня она не только мрачная. Въ дѣтствѣ я очень любилъ сказки о герояхъ, которые сражаются со страшными чудовищами…

— И вы мечтали сами быть такимъ героемъ, побѣдителемъ вампировъ? Что жъ, ваша мечта исполнилась; и я понимаю, что теперь вы можете не бояться никакихъ мертвецовъ.

— Они — враги, а враговъ чего же бояться? И кромѣ того, живая жизнь рано или поздно всегда побѣдитъ мертвую.

6. Вампиръ.

Борьба продолжалась, все болѣе ожесточенная со стороны враговъ Мэнни. Но при всемъ желаніи, правительство не могло принять противъ него сколько-нибудь рѣшительныхъ шаговъ, благодаря тактикѣ Нэтти, который умѣло воспользовался раскрытыми фактами подкупа должностныхъ лицъ. Ему удалось по старымъ бумагамъ Фели Рао возстановить исторію тѣхъ пятидесяти депутатовъ, которые стали сразу милліонерами и сторонниками Рао; оказалось, что нѣкоторые изъ нихъ и теперь продолжали засѣдать въ парламентѣ, въ числѣ ярыхъ противниковъ Мэнни. Послѣ такого скандала и парламентское большинство было надолго парализовано въ своихъ враждебныхъ намѣреніяхъ. Правительству оставалось только вести булавочную войну противъ Правленія Работъ, устраивая ему разныя мелкія затрудненія и придирки.

Мэнни страннымъ образомъ мало интересовался всей этой борьбой. Онъ выслушивалъ доклады Нэтти и другихъ сотрудниковъ, большей частью одобрялъ ихъ дѣйствія и проекты, иногда, если требовалось, самъ дѣлалъ то, что они совѣтовали; но почти постоянно чувствовалось, что мысль его занята чѣмъ-то другимъ. Онъ становился все болѣе разсѣянъ, даже неровенъ въ отношеніяхъ къ окружающимъ, старался до минимума сокращать дѣловыя свиданія и бесѣды, точно онѣ сильно утомляли его. Казалось, что и его физическое здоровье, которое столько лѣтъ противостояло вліянію тюрьмы, теперь начало подаваться: на лицѣ его стали часто замѣчаться слѣды безсонныхъ ночей, въ глазахъ появился лихорадочный блескъ. Когда ему говорили объ этомъ, онъ раздражался и сухо обрывалъ собесѣдника.

Однако съ Нэтти онъ никогда не позволялъ себѣ ни малѣйшей рѣзкости, только временами начиналъ немного избѣгать его; но гораздо чаще проявлялъ къ нему необычно-ласковое вниманіе, почти нѣжность. Настоящихъ разговоровъ о предметахъ разногласія онъ съ нимъ не велъ, — но иногда неожиданно задавалъ ему вопросъ по поводу какого-нибудь изъ крайнихъ выводовъ его міропониманія, словно, хотѣлъ измѣрить всю глубину расхожденій; а затѣмъ онъ немедленно переходилъ къ другимъ темамъ. Всего охотнѣе онъ его разспрашивалъ о годахъ дѣтства, о близкихъ ему людяхъ, обо всемъ, что прямо или косвенно соприкасалось съ Нэллой.

Нэтти замѣчалъ все это и даже разсказывалъ своей матери, но, поглощенный борьбой и планами, не раздумывалъ особенно и успокаивался на самомъ легкомъ объясненіи: онъ полагалъ, что это — вполнѣ естественная нервность человѣка, для котораго, послѣ долгихъ лѣтъ тюрьмы, приближается моментъ освобожденія. Нэлла, съ ея болѣе чуткимъ сердцемъ, сомнѣваласъ, чтобы все было такъ просто, однако не высказывала своихъ опасеній, потому что ни къ чему ясному и опредѣленному не приходила. Она думала даже сама пойти и повидаться съ Мэнни, но не могла найти предлога; отчасти ее удерживало воспоминаніе о старомъ разговорѣ съ Арри, который увидѣлъ бы теперь въ ея поступкѣ особый смыслъ, непріятный для нея.

Каждый вечеръ, послѣ ухода своихъ посѣтителей, Мэнни подолгу оставался въ огромной камерѣ, служившей ему рабочимъ кабинетомъ. Онъ сидѣлъ неподвижно, прислонившись къ спинкѣ кресла, и отдавался своимъ размышленіямъ. Но ходъ ихъ становился чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе смутнымъ, и часто уже самъ Мэнни не могъ бы точно сказать, о чемъ онъ думалъ. Два момента, однако, выступали ярче остального въ этомъ хаосѣ, и какъ-будто господствовали надъ нимъ: во-первыхъ, мысли и образы, связанные съ теоріей Нэтти о вампирахъ, и, во-вторыхъ, не прекращавшееся чувство необходимости скоро принять какое-то очень важное рѣшеніе.

Время шло. За два дня до освобожденія, поздно вечеромъ, Мэнни, какъ обыкновенно, былъ одинъ въ своемъ мрачномъ кабинетѣ. За день онъ много работалъ, но не ощущалъ никакого утомленія; напротивъ, его самочувствіе было лучше обычнаго. Голова была ясная, хотя до странности пустая: Мэнни казалось, что онъ ровно ни о чемъ не думаетъ, и это было почти пріятно. Слабый свѣтъ, разливавшійся отъ электрической лампочки, прикрытой абажуромъ, былъ недостаточенъ для большой комнаты, и въ углахъ царилъ полумракъ.

Вдругъ у Мэнни явилось впечатлѣніе, что сзади на него устремленъ чей-то взглядъ. Онъ повернулъ голову. Въ самомъ дальнемъ отъ него углу мракъ сгустился и принялъ, сначала неопредѣленно, очертанія человѣческой фигуры; но уже рѣзко выдѣлялись горящіе глаза. Фигура, скользя, стала приближаться и сдѣлалась отчетливѣе. Когда она перешла въ освѣщенное пространство, Мэнни узналъ ее — безъ удивленія, хотя съ отвлеченнымъ сознаніемъ несообразности факта: это былъ инженеръ Маро.

Призракъ съ насмѣшливымъ поклономъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Мэнни и сѣлъ на свободный стулъ напротивъ.

Онъ былъ таковъ, какъ во время послѣдняго объясненія, съ той же циничной улыбкой; только лицо было гораздо блѣднѣе, глаза ярче, губы краснѣе, чѣмъ тогда, и на шеѣ видна была неправильная кровавая полоса разорванныхъ тканей.

— Мой привѣтъ! — сказалъ онъ. — Мнѣ нѣтъ надобности представляться, вы меня хорошо знаете. Вы не удивлены, потому что, въ сущности, давно ожидаете меня. Да, я — Вампиръ; не спеціально вашъ другъ Маро, а Вампиръ вообще, властитель мертвой жизни. Я принялъ сегодня этотъ образъ, какъ наиболѣе подходящій для нашей бесѣды и, пожалуй, одинъ изъ лучшихъ. Но у меня есть и сколько угодно другихъ; а очень скоро я пріобрѣту еще одинъ, много лучше…

Призракъ остановился и засмѣялся тихимъ, самодовольнымъ смѣхомъ. Затѣмъ онъ продолжалъ:

— Намъ надо поговорить о серьезныхъ вещахъ. О, мы столкуемся! Будемъ бесѣдовать по порядку и сначала выяснимъ положеніе. Оно довольно просто, но совершенно нелѣпо; вы по совѣсти должны согласиться, что это такъ. Вотъ уже три года Мэнни Альдо, великій инженеръ, играетъ странную роль, чрезвычайно не подходящую для него: роль орудія въ чужихъ рукахъ. Такова прискорбная истина. Вы всегда признавали, что истина не зависитъ отъ того, кто высказываетъ ее. Если вамъ непріятно, что приходится выслушивать ее отъ меня, то тѣмъ хуже для васъ; а она отъ этого не перестанетъ быть истиной. Припомните ходъ событій и взгляните на него безпристрастно.

— Ваше возвращеніе ко власти — по чьей волѣ оно произошло? Увы! по волѣ вашихъ старыхъ враговъ, съ которыми вы прежде такъ мало церемонились: рабочихъ союзовъ. Да! будьте искренни, вы не можете отрицать этого. Сами вы тогда не имѣли возможности ничего предпринять; все явилось извнѣ. Разоблаченія Нэтти были, конечно, очень важны; но для кого онъ старался? Для рабочихъ союзовъ. Самый планъ тайнаго разслѣдованія, вы знаете, былъ данъ ему никѣмъ инымъ, какъ Арри, который за десять лѣтъ размышленія въ тюрьмѣ успѣлъ догадаться о многомъ. И потомъ, Фели Рао былъ мастеръ тушить всякія дѣла: что вышло бы изъ разоблаченій никому неизвѣстнаго юноши, если бы манифестъ рабочей федераціи не придалъ имъ настоящей силы? Союзы потребовали себѣ васъ, какъ они требуютъ прибавки заработной платы на пять копѣекъ. Можетъ-быть, это лестно. Они получили васъ, какъ получили бы соотвѣтственное число копѣекъ. Но вы, никогда не желавшій уступать имъ, ни даже вести переговоровъ съ ними, — вы въ роли уступаемаго имъ объекта…

Тутъ Мэнни, слегка раздраженный издѣвательствомъ, прервалъ своего собесѣдника.

— Что же, вы полагаете, я долженъ былъ отказаться? — холодно спросилъ онъ. — У меня не было иныхъ правъ руководить дѣломъ? Оно не было моимъ созданіемъ?

— Я не говорю ничего подобнаго, — съ прежней усмѣшкой отвѣтилъ Вампиръ. — Разумѣется, было бы глупо отказаться отъ власти; но вопросъ права былъ тогда ни при чемъ; рѣшался вопросъ силы, и онъ былъ рѣшенъ за васъ другими. Однако, съ этимъ можно бы еще примириться, если бы вы только воспользовались грубой силой массъ, чтобы взять свое. Но вышло вовсе не то. Были ли вы съ того момента дѣйствительнымъ хозяиномъ дѣла? Нѣтъ и нѣтъ! Около васъ появилась симпатичная фигура бывшаго рабочаго, инженера Нэтти. Я не позволю себѣ говорить о немъ непочтительно: онъ вашъ сынъ. Но я позволю себѣ говорить о немъ правду: для того, кто служитъ идеѣ, какъ вы, родство не имѣетъ голоса въ серьезныхъ дѣлахъ, не такъ ли? Онъ достойный молодой человѣкъ, и у него, какъ у васъ, тяжелая рука, это мнѣ хорошо извѣстно.

Мэнни улыбнулся и утвердительно кивнулъ головой. Онъ почти пересталъ уже сознавать фантастичность происходящаго и внимательно слѣдилъ за мыслью собесѣдника, точно въ объясненіи съ реальнымъ врагомъ. Тотъ продолжалъ:

— Это не мѣшаетъ ему быть безнадежнымъ утопистомъ. По крайней мѣрѣ, вы сами очень недавно были такого мнѣнія. Онъ утопистъ вредный, потому что извращаетъ самые принципы строгой науки, замѣняя ихъ, какъ вы справедливо выразились однажды, какой-то «поэзіей труда». Чистую, вѣчную истину онъ отрицаетъ; онъ хочетъ бросить ее подъ ноги массамъ. И это тѣмъ опаснѣе, что дѣлается въ привлекательной и по-своему логичной формѣ, которая, конечно, не можетъ имѣть вліянія на насъ съ вами, но соблазнитъ многихъ и многихъ. Таковъ инженеръ Нэтти. И что же? Онъ считается вашимъ первымъ помощникомъ, а на самомъ дѣлѣ, хотя и это было бы очень немало, онъ представляетъ нѣчто гораздо большее. Его фигура заслонила отъ васъ все: вы видите его глазами, думаете его головой; онъ — истинный руководитель и хозяинъ.

— Вы станете отрицать это. Вы скажете, что не уступили Нэтти въ вопросѣ о союзахъ, что даже ограничили его права, назначивши второго помощника. Жалкія, недостойныя васъ отговорки. Самая мысль о назначеніи другого помощника была подсказана вамъ тѣмъ же Нэтти. Да, онъ самъ не захотѣлъ требовать слишкомъ многаго сразу; онъ умѣетъ ждать: «все придетъ въ свое время». А главное, онъ умѣетъ цѣнить практическій результатъ выше пустой формы и хорошо разсчиталъ выгоды великодушнаго отступленія; припомните, какія инструкціи объ уступкахъ рабочимъ вы дали потомъ своему второму помощнику; самъ Нэтти, пожалуй, затруднился бы превзойти ихъ. И теперь, когда ваши директора ведутъ переговоры съ рабочими, то о комъ они думаютъ, съ кѣмъ считаются? Какъ вы полагаете, съ вами или съ Нэтти? Наконецъ, что можетъ быть характернѣе нынѣшней кампаніи! Совершается нападеніе на васъ и на ваше дѣло; а кто организуетъ защиту? Кто руководитъ контръ-атакой? Вы едва даете себѣ трудъ утверждать предложенія Нэтти. Наивный Тэо! Онъ представилъ все дѣло какъ разъ навыворотъ. Правда, не его ума дѣло судить о такихъ людяхъ, какъ вы и Нэтти. Но и не одному Тэо трудно было бы догадаться, что великій Мэнни, не довольствуясь тюрьмой, находится еще въ плѣну у соціалистовъ.

Мэнни пожалъ плечами.

— На все это достаточно простого отвѣта. Вѣрно или невѣрно то, что вы говорите, для меня безразлично: не входить же мнѣ въ разборъ вашихъ насквозь мелкихъ соображеній. Дѣло не пострадало, оно идетъ хорошо, защита его надежна. Для меня интересно только это.

— Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ же называть его своимъ дѣломъ? Надо тогда открыто признать то, что есть, и сказать: «это дѣло перестало быть моимъ». И притомъ, пострадало оно или нѣтъ, это вопросъ еще нерѣшенный: надо подождать результатовъ создавшагося положенія. Пока что, вы уже обязаны Нэтти конфликтомъ съ демократами. Посмотримъ, что будетъ, когда Нэтти со своими союзами пойдетъ дальше. Но главное то, что исчезаетъ всякая гарантія для будущаго. Эта гарантія была въ васъ, въ вашей силѣ и вѣрности себѣ. А вы мало-по-малу перестаете быть самимъ собою. Вотъ, гдѣ опасность, и вотъ, на что я указывалъ своими «мелкими соображеніями». Еще хуже то, что вы ее не замѣчаете, не хотите замѣчать ее. Да, вы умышленно закрываете глаза, иначе васъ самого поразило бы, насколько вы не тотъ, что прежде. Когда-то величайшіе тріумфы, восторженное прославленіе вашихъ побѣдъ милліонами людей оставляли васъ спокойнымъ и холоднымъ, какъ вѣчные снѣга высокихъ горъ. Теперь же самое осторожное, сдержанное одобреніе со стороны Нэтти заставляетъ ваше сердце биться, какъ у школьника, получившаго похвалу отъ учителей. Хуже того: когда Совѣтъ рабочихъ союзовъ, отвѣчая демократамъ, недавно заявилъ, что если буржуазія умѣетъ только преслѣдовать своихъ великихъ людей и клеветать на нихъ, то пролетаріатъ сумѣетъ защищать ихъ, какъ и дѣло человѣчества, которому они служатъ, тогда — припомните… Да, стѣны тюрьмы могутъ гордиться, онѣ видѣли слезы на глазахъ великаго Мэнни!

Инженеръ Мэнни гнѣвно вскочилъ съ мѣста, но черезъ секунду овладѣлъ собою и снова сѣлъ съ презрительнымъ замѣчаніемъ:

— Лучше не говорите о томъ, чего вы никогда не поймете… Вампиръ.

— Да? — засмѣялся тотъ съ циничнымъ благодушіемъ. — Вы правы: есть вещи, которыя понять нелегко. Напримѣръ, когда Мэнни съ сочувствіемъ выслушиваетъ революціонные планы Нэтти, теоретически отвергая ихъ и признавая вредными утопіями… Или когда онъ проводитъ цѣлые часы въ созерцаніи женскаго портрета, онъ, который нѣкогда гордымъ усиліемъ побѣдилъ и отбросилъ любовь, какъ помѣху на пути къ великимъ цѣлямъ… Нѣтъ, безполезно уклоняться отъ фактовъ; они ясны: вы измѣняете себѣ, вы опутаны сѣтями, изъ которыхъ не рѣшаетесь вырваться.

Вампиръ на минуту остановился, усмѣшка исчезла съ его лица; онъ устремилъ на Мэнни пристальный взглядъ своихъ горящихъ глазъ и, совершенно мѣняя тонъ, заговорилъ серьезно, почти торжественно:

— Вы знаете, что надо сдѣлать. Надо вновь стать самимъ собою. Это необходимо, этого требуетъ ваше достоинство, ваша честь. И это трудно, быть-можетъ, труднѣе всего, что вы сдѣлали въ своей жизни. Нуженъ героизмъ, чтобы побѣдить сразу все, что толкаетъ васъ на измѣну себѣ: любовь, дружбу, отцовское чувство, симпатію, благодарность… Никто въ мірѣ не смогъ бы этого, но вы сможете: вамъ не первый разъ совершать невозможное. Моментъ настанетъ скоро: сама жизнь потребуетъ отъ васъ рѣшительнаго отвѣта. Идиллія съ союзами протянется недолго. Сейчасъ они не поднимаютъ еще знамени борьбы за офиціальное ихъ признаніе, потому что слишкомъ заняты другимъ: своей новой политической организаціей, ея устройствомъ и защитой. Но она сдѣлаетъ ихъ еще сильнѣе, а для нихъ сила есть право. Послѣ освобожденія изъ тюрьмы первая же ваша поѣздка на мѣста работъ поведетъ къ тому, что старый вопросъ поднимется вновь. А тогда? Подчинитъ ли инженеръ Мэнни свое убѣжденіе внѣшней силѣ и личнымъ чувствамъ? А если нѣтъ, то, вѣдь, это разрывъ съ Нэтти и Нэллой, тяжелая борьба, великая жертва… Да, но и великая побѣда! Я не хочу оскорблять инженера Мэнни сомнѣніемъ въ томъ, что онъ выберетъ…

— Вы такъ увѣрены, что я послѣдую вашему совѣту? — иронически подчеркивая личность собесѣдника, возразилъ Мэнни.

— Это очень слабый аргументъ противъ правды, — отвѣтилъ Вампиръ. — Къ такимъ аргументамъ прибѣгаютъ, когда больше нечего сказать. Я ждалъ его отъ васъ, чтобы спросить, гдѣ ваша вѣра въ чистую истину, если для того, чтобы скомпрометировать ее въ вашихъ глазахъ, достаточно несимпатичной оболочки? Я говорю противоположное тому, что когда-то говорилъ вамъ Маро. Онъ предлагалъ: «измѣните себѣ». Я же напоминаю: «будьте вѣрны себѣ!»

— Какъ Тэо и президентъ, — насмѣшливо дополнилъ Мэнни.

— Нѣтъ, не такъ, какъ они. Будьте вѣрны себѣ не какъ слабые, а какъ сильные; не какъ тѣ, которые путаются, стараясь вернуть прошлое, а какъ тѣ, которые до конца идутъ по одному пути. Вы подчинились теоріи Нэтти, вы обмануты ею. Я — не смерть и не возвращеніе назадъ. Я — жизнь, которая хочетъ жить, оставаясь самой собою. Только такая жизнь истинна. Та, которая мѣняется, тѣмъ самымъ доказываетъ, что она — ложь, ибо истина всегда одна Если ты вчера былъ однимъ, а сегодня — уже другой, значитъ, ты умеръ между вчерашнимъ и сегодняшнимъ днемъ, и народился нѣкто новый, жизнь котораго будетъ также эфемерна. Все умретъ: ты, человѣчество, міръ. Все потонетъ въ вѣчности. Останется только истина, потому что она вѣчна, и вѣчна она потому, что неизмѣнна. Докажи, что ты причастенъ къ истинѣ и вѣчности: будь неизмѣннымъ, какъ онѣ!

Мэнни поднялся, глаза его сверкали.

— Ты лжешь, Вампиръ, и не меня ты обманешь наивными софизмами. Ты, какъ всегда, призываешь къ измѣнѣ. Я знаю путь, по которому шелъ. Каждый шагъ его былъ ударомъ прошлому. И ты мечтаешь сдѣлать меня врагомъ будущаго! Я знаю свой путь. Моя борьба со стихіями… одинъ Нэтти способенъ продолжать ее достойно меня. Моя борьба съ тобой, Фели Рао и вамъ подобными… Нэтти съ его друзьями лучшіе, самые вѣрные союзники въ ней. Я не знаю, правы ли они въ своей вѣрѣ въ соціализмъ, и думаю, что нѣтъ; но я убѣжденъ, что если они неправы, они сумѣютъ скорѣе, чѣмъ кто-либо, понять это во-время. Истина побѣдитъ; но она побѣдитъ не противъ того, что полно силы и чистоты и благородства, а вмѣстѣ съ нимъ!

Вампиръ тоже выпрямился во весь ростъ; его красныя губы искривились выраженіемъ злобной увѣренности въ торжествѣ.

— А, ты не хочешь слушать дружескаго совѣта, — произнесъ онъ съ шипѣніемъ въ голосѣ. — Хорошо же, ты услышишь голосъ повелителя! — и онъ протянулъ къ Мэнни руку съ судорожно сведенными въ видѣ когтей пальцами, точно хотѣлъ схватить добычу. — Знай же, твоя судьба рѣшена, ты не можешь уйти отъ меня! Пятнадцать лѣтъ ты живешь въ моемъ царствѣ, пятнадцать лѣтъ я пью понемногу твою кровь. Еще осталось нѣсколько капель живой крови, и оттого ты бунтуешь… Но это пройдетъ, пройдетъ! Я — необходимость, и потому я — истина. Ты мой, ты мой, ты мой!

Глаза Мэнни потемнѣли, онъ гордо откинулъ голову.

— Ты — ложь, мертвая ложь! — сказалъ онъ съ холоднымъ презрѣніемъ. — Во всякомъ случаѣ, благодарю тебя, что ты сбросилъ маску и прекратилъ мои колебанія. Твое торжество — заблужденіе. Не ты возьмешь послѣднія капли моей живой крови! Тонъ побѣдителя тебѣ не къ лицу, со мной же меньше всего. Я убилъ тебя, когда ты сталъ на моей дорогѣ, — и теперь такъ же убью!

Онъ повернулся и пошелъ къ двери, соединявшей рабочій кабинетъ съ его камерой-спальней. На порогѣ онъ взглянулъ назадъ, закрывая дверь. Вампира не было.