Инквизиция и инквизиторы во Франции

Наша служба и опасна, и трудна

Тулузские и парижские отделения инквизиции быстро стали передовыми центрами борьбы с ересями. Задача их отчасти облегчалась тем, что еретики еще не успели понять, сколь страшную машину создал папский престол, поначалу весьма неохотно уходили в подполье и даже пытались оказывать инквизиторам вооруженное сопротивление. Вальденсы и катары, уже познавшие на себе гнев крестоносцев в период Альбигойских войн, но еще до конца не сломленные, готовы были, если придется, отстаивать свою веру самыми решительными мерами.

В 1233 году вышли две папские буллы, которые предписывали епископам оказывать инквизиторам всяческое содействие, а самих инквизиторов — наделяли почти непререкаемой властью. Это несколько улучшило условия их деятельности, но не сделало ее безопасной. В Лангедоке еретиков было невероятно много, поэтому инквизиторы Гийом Арно и Петер Селла, открывшие в 1233 году отделение в Тулузе, предпочитали бороться за веру, не покидая насиженного места. Они и без того находились в постоянном напряжении, хотя и имели довольно сильную охрану. Но в 1237 году в Лангедок явился папский легат, который выразил недовольство тем, как ведутся дела. Наделенный полномочиями выносить распоряжения от лица понтифика, он приказал, чтобы инквизиторы разъезжали по Лангедоку и особое внимание уделяли тем городам, где, по доносам, ереси укоренились наиболее крепко. Инквизиторы вынуждены были скрепя сердце подчиниться.

Правда, всерьез за еретиков взялись только в 1241 году, но зато с максимальным усердием: их хватали пачками, а кое-кого затащили на костер. Один лишь Петер Селла привел к покаянию в Каркасоне 742 человека.

Действовали инквизиторы, не стесняясь в методах. Но жестокость порождает жестокость, и в ночь с 28 на 29 мая 1242 года инквизитор Гийом Арно, его помощник Стефен де Сен-Тибери, а также бывшие с ними приор доминиканского монастыря, каноник из Тулузы, нотариус и несколько мелких служащих инквизиции были убиты еретиками в Авиньонете. Это была спланированная акция, еретиков был целый отряд, и за ними стояли влиятельные сеньоры.

Доминиканцы Тулузы воззвали к взошедшему в 1243 году на папский престол Иннокентию IV и даже стали просить его снять с них опасную обязанность, но натолкнулись на холодный отказ. Кадровая политика папского престола была проста: «Незаменимых нет. Инквизиторов убили? Назначим новых, людей хватает». Сказано — сделано, и в Тулузу на место погибшего Гийома Арно был назначен Бернар де Ко, а в помощники ему определили Жана де Сен-Пьера. Де Ко, если судить по его записям, был осторожнее и помягче своего предшественника: он не передавал еретиков светским властям для сожжения, а сажал их в тюрьму, предпочитая сохранять им жизнь.

Как бы то ни было, на юге Франции в середине XIII века инквизиторам приходилось крайне тяжело: противник был организован, он не только желал сдаваться, но и переходил в наступление.

День открытых дверей

Х. К. Цандер в книге под говорящим названием «Как святая инквизиция объявила забастовку» рассказывает о невероятном событии, произошедшем в 1249 году. Случилось то, о чем даже помыслить, казалось бы, невозможно, — инквизиция прекратила свою работу, причем «забастовал главный центр преследования еретиков —…святая инквизиция в Тулузе. Вскоре после этого из солидарности с бастующими коллегами сложила полномочия инквизиция в Париже и на всей территории современной Франции. В Тулузе инквизиторы даже открыли ворота тюрьмы. Они выпустили многочисленных заключенных там еретиков, обосновывая это тем, что они не готовы преследовать даже одного-единственного вероотступника, пока не будут созданы нормальные условия для строго законной и свободной от коррупции инквизиции».

Эту ситуацию можно оценивать по-разному. Но в любом случае она лишний раз указывает на то, что сами инквизиторы ставили своей целью не террор, а именно борьбу с ересью — и многие из них вступали в эту борьбу с самыми чистыми намерениями.

Чтобы люди, чья карьера и благосостояние напрямую зависели от исполнения ими своих служебных обязанностей, решились на подобное — по сути, бунт (хотя Цандер, конечно, несколько преувеличивает), — у них должны были быть самые веские основания, а положение, в котором они оказались, поистине отчаянным. Как пишет Цандер, «с самого начала она (инквизиция. — Н. М.) попала в труднейшее положение. Коррумпированные местные чиновники, доселе преследовавшие вероотступников и не желавшие лишаться своих доходных мест, начали изо всех сил саботировать работу новых папских инквизиторов. Например, они отказывались использовать конфискованное имущество осужденных легальным образом, а именно для финансирования нужд самой инквизиции». То есть инквизиция во Франции осталась без средств к существованию, поскольку другого источника дохода у нее не было.

Разумеется, на ум приходит и другая трактовка происшедшего: местные чиновники мешали инквизиторам в полной мере вкушать мирские блага и удовлетворять свою жадность, и те пошли ва-банк, дабы вовлечь в дело папский престол и раз и навсегда решить вопрос в свою пользу. И эта трактовка прекрасно бы вписалась в устоявшееся мнение о сотрудниках Святого Официума, если бы не одно но. Тот же Цандер, ссылаясь на канцелярские книги тулузских доминиканцев, сообщает: «Для своих писарей новые инквизиторы покупали сукно высшего качества, а для себя лишь грубое и дешевое сукно. Также и в продуктах питания: для кнехтов закупалось мясо и вино, для самих инквизиторов чаще всего «potagium» — простые овощи. И хотя для инквизиторов было крайне опасно двигаться пешком по землям вероотступников, они обходились без лошадей. Одним словом, новые блюстители веры хотели быть бедными и бескорыстными, такими же бедными и бескорыстными, как сам Иисус. И такими же демократичными. Главой каждой местной инквизиции доминиканцы назначали не какого-то «великого инквизитора», ставшего более поздним изобретением испанской инквизиции, а двух равнозначных «socii», что значит «товарищи», которые коллегиально принимали все решения для того, чтобы царил не произвол, а справедливость».

Но если самим инквизиторам много не требовалось, то для обеспечения работы инквизиционных трибуналов средства были необходимы. И можно понять возмущение бескорыстных монахов (допустим, что они были бескорыстны, когда доходило до борьбы с ересью), с которыми прикипевшие к кормушке чиновники не желали делиться. В протоколах тулузских доминиканцев есть записи, согласно которым они время от времени были вынуждены отпускать еретиков, так как их негде было содержать, а создалось такое положение, потому что инквизиционная тюрьма стояла недостроенной и не хватало денег, чтобы купить строительные материалы.

Возложенная папой на доминиканцев миссия по борьбе с ересью воспринималась ими (и не только ими, конечно!) как дело первостепенной важности. И немудрено, что они испытывали негодование, когда видели, что столь важную работу всячески саботируют.

Инициировав работу Святого Официума и вменив ему в обязанность блюсти чистоту веры и карать непокорных, верхушка католического духовенства, похоже, забыла о том, что этого «верного пса» надо кормить. Сложилась ситуация, которая хорошо описывается анекдотом из нашей жизни. Молодого оперативника спросили, почему он уже полгода за зарплатой не приходит, а он ответил: «Я думал, пистолет выдали, а дальше крутись, как хочешь». И инквизиторы первой волны крутились, как могли — прежде всего за идею, а не за деньги.

Конечно же, в инквизиции было немало людей, думавших в первую очередь о своей выгоде, однако, усматривая личный интерес в «борьбе с еретической мерзостью», они в то же время не сомневались, что творят добро — с той лишь оговоркой, что во время праведного боя не забывали что-нибудь урвать и себе.

Цандер утверждает, что тулузские инквизиторы в XIII веке «прекращали еще во время следствия девять из десяти дел, так как они находили улики и показания свидетелей ненадежными. Меньше одного процента обвиняемых в Тулузе и меньше двух процентов в Толедо были сожжены на костре — настолько добросовестно инквизиторы пытались ни в коем случае не допустить несправедливости». Сделаем, однако, тут ремарку: у инквизиторов и у тех, кого они преследовали, было разное понимание несправедливости.

Но в любом случае нельзя не отметить, что в период становления инквизиции сжигали людей относительно редко (что видно из процентного соотношения отпущенных и казненных арестантов), поскольку считали каждую казнь проигранной битвой за заблудшую душу еретика. К тому же отрекшийся от своих воззрений еретик был полезен еще и как средство контрпропаганды.

Но вернемся к «забастовке» инквизиторов, которая, если верить Цандеру, продолжалась целых шесть лет. Это, впрочем, не означает, что с 1249 по 1255 год инквизиционные трибуналы никак не функционировали. Инквизиция так или иначе продолжала работать и заваливала папу просьбами о деньгах. Понтифик, в свою очередь, выражал недовольство потоком жалоб и накладывал санкции на особо недовольных, но при этом ничего не менялось.

Не раз в это время казалось, что инквизиция близка к исчезновению, но весной 1255 года папа неожиданно пошел на уступки и дал инквизиции обширные права, в том числе в отношении способов добычи средств для своего существования, как того и требовали доминиканцы.

Штрафные взыскания от святой инквизиции

«Отбастовав» и добившись желаемого, инквизиторы принялись наверстывать упущенное. Несмотря на то что еретики время от времени брались за оружие, служащие Святого Официума твердо вели свою линию, и постепенно в сознании обывателей начал формироваться уже известный нам страх перед инквизицией. Народные массы хотя и испытывали отвращение к еретикам, с ужасом примеряли на себя епитимьи и прочие более суровые наказания, тем более что страдали от инквизиции, как выяснилось, не только еретики. Угроза доноса висела над каждым, и никто не чувствовал себя в безопасности.

Довольно быстро у добропорядочных французских католиков этот ужас приобрел иррациональные черты. Этому способствовало и то, что нельзя было выйти в город, чтобы не встретить человека с нашитыми на одежду спереди и сзади крестами цвета шафрана.

Дело в том, что в 1250-х годах ношение такого креста стало едва ли не самым частым наказанием, а кроме того крест служил дополнением ко многим епитимьям. Кем бы ни был раньше человек, с крестом на одежде он превращался в изгоя, обреченного на общественное поругание. Некоторым людям ношение позорных знаков казалось настолько тяжелой карой, что они были готовы променять его на любое другое наказание. «Так, 5 октября 1251 года инквизитор Каркасона освободил нескольких грешников от епитимьи в виде ношения крестов и вместо этого назначил им покаяние в виде паломничества» (А. Мейкок). Провинившиеся приняли это с большим облегчением, хотя паломничество почти всегда означало длительное, дорогостоящее и опасное путешествие. Но зато теперь они ничем не отличались от остальных людей и никто не показывал на них пальцем.

Правда, начиная с середины XIII века у наказанных имелась вполне легальная возможность избавиться от шафранового креста. Достаточно было выплатить штраф. Практика взимания денег с еретиков в обмен на снятие епитимьи широко распространилась как раз после «забастовки» инквизиторов. И вообще в это время постепенно стала налаживаться целая система денежных санкций, которая, заметим справедливости ради, не касалась серьезных преступлений против веры. Но мелкие прегрешения служили инквизиции неиссякаемым источником денежных средств.

Оштрафовать могли, например, за отказ отправиться в паломничество или невыполнение по причине преклонного возраста и/или состояния здоровья любой другой епитимьи. Схема была проста: не можешь выполнить предписание инквизиции — плати штраф. Это во многих случаях устраивало обе стороны — как инквизицию, так и наказанного ею грешника.

Иногда, впрочем, наказание сразу сводилось к штрафу. При этом единой таксы не существовало; сумма штрафа могла зависеть, с одной стороны, от воли инквизитора, а с другой — от платежеспособности оштрафованного. Инквизиторы при всей своей ревностности были людьми практичными и полагали, что лучше получить с бедняка немного, чем ничего.

Учитывая, что «штрафные» деньги шли не только на со-держание инквизиции, но и на постройку церквей, мостов и домов призрения, надо признать, что это было не самой худшей формой наказания. С другой стороны, некоторым инквизиторам настолько понравилось взимать штрафы, что в Риме стали опасаться, что за этим они могут позабыть о борьбе с ересью.

Дошло до того, что папа Иннокентий IV вынужден был наказать инквизиторов Лангедока за излишнюю склонность к назначению штрафов, заявив, что «штрафы не должны взыскиваться там, где возможна иная форма наказания». При этом было установлено, какие штрафы и за что следует налагать.

К концу века количество штрафов, по требованию папского престола, резко сократилось (правда, ненадолго). При этом провинившихся стали чаще сажать в тюрьму, приговаривать к ношению крестов, отправлять в далекие паломничества.

Кто на свете всех беднее?

В самом начале второй половины XIII века почти всю Европу — и в частности многие учебные заведения — охватило пламя новой ереси, а именно ереси «духовных францисканцев», или спиритуалов.

По мере того как нищенствующий орден францисканцев обретал силу, внутри него начинали возникать разногласия, и к концу 1230-х годов оформились две партии. Первая явно склонялась к мистицизму и к тому, чтобы сурово следовать правилам аскетизма, установленным основателем ордена Франциском Ассизским, вторая же, наоборот, стремилась хотя бы частично от этих правил отказаться и задавались вопросом, можно ли братьям владеть деньгами и землями?

«Червь раздора проник в орден францисканцев… — пишет Х. К. Цандер. — Когда святой Франциск в 1226 году скончался, его братство разбилось на две беспощадно враждующие фракции. На одной стороне были реалисты, которые хотели быть бедными по духу, но не материально… На другой стороне стояли фундаменталисты (спиритуалы. — Н. М.)… с весьма примечательным тезисом: если монах не беден материально, то значит он богат…»

В попытке угнаться за статусом самых бедных спиритуалы с пугающей быстротой дошли до абсурда. Самые радикальные из них — фратичелли[37] — укорачивали свои рясы, полагая, что бедность монаха по более короткой рясе и узнается. И в конце концов их рясы едва прикрывали ягодицы…

Впрочем, в споре внутри ордена это им не помогло. Верх брала то одна партия, то другая, пока наконец оказавшиеся в меньшинстве спиритуалы не были полностью разбиты и причислены к еретикам.

Началось все с широкого распространения в Париже в 1254 году книги «Вечное Евангелие». Некоторые историки приписывают ее авторство аббату-цистерцианцу Иоахиму Флорскому, умершему в начале XIII века (в этом, правда, сомневались даже младшие современники Иоахима). «Вечное Евангелие» представляет собой собрание апокалипсических излияний, снабженных пространными комментариями. Так, в нем говорится, что скоро окончится Царство Христа и начнется Царство Святого Духа, а Ветхий и Новый Заветы уступят место Вечному Евангелию, то есть тексту, который содержится в книге.

Все это подозрительно напоминало мистические прозрения спиритуалов, и именно на них — неизвестно, заслуженно или нет, — пало подозрение в сочинении «Вечного Евангелия». За куда меньшие ереси люди попадали на костер, и вряд ли стоит удивляться, что с этого момента инквизиция стала спиритуалов преследовать. Первым делом, конечно, их пытались «перевоспитывать», но некоторые упорствовали и оканчивали свои дни на костре. Особенно досталось фратичелли — по Цандеру, светским властям для сожжения было передано 114 человек.

Борьба со спиритуалами вышла за рамки XIII века и протянулась дальше, в век XIV. После 1316 года среди францисканцев разгорелся новый спор — имели или нет Иисус и апостолы кошельки или мешочки для денег. Особенно активно дискутировали в Провансе, где инквизитор Жан де Бельн счел своим долгом разрешить этот спор и авторитетно заявил: «Спаситель имел кошелек». Спиритуалам, однако, его авторитета не хватило, и они продолжили доказывать свои идеи о священной бедности Иисуса Христа и его апостолов.

Папа Иоанн XXII более не захотел этого терпеть. Он заказал известному теологу доминиканцу Хервеусу экспертизу, которая убедительно доказала, что «Иисус Христос не только обладал кошельком, но даже участвовал в торговле недвижимостью». Но это на спиритуалов опять никак не подействовало, и поэтому в 1323 году Иоанн XXII издал буллу «Сит inter nonnullos», где объявил: «Тот, кто упрямо утверждает, что Иисус Христос и апостолы не имели денег и имущества, стоит вне закона и подлежит проклятию».

Это был своего рода сигнал для ужесточения гонений на спиритуалов. С этого момента они окончательно вошли в базовый набор еретиков, заняв место рядом с катарами и вальденсами.

Великий брак по расчету: инквизиция и светская власть

Тем временем позиции инквизиции продолжали укрепляться, чему способствовало нахождение общего языка с местными властями. Во Франции, где церковные и светские власти относительно быстро установили баланс интересов, это было особенно заметно.

Пройдя через споры и даже через противостояние, они научились не только сосуществовать друг с другом, но и тесно взаимодействовать. Пример подала французская корона, которая, с одной стороны, демонстрировала верность папскому престолу, а с другой — извлекала из этого для себя материальную выгоду.

Главным, разумеется, был вопрос об имуществе, конфискованном у еретиков, и денежных штрафах, которые выплачивали как сами еретики, так и люди, обвиненные в пособничестве ереси. Стоило чиновникам и инквизиторам на самых разных уровнях договориться о дележе, как между ними установились отношения, близкие к гармонии. Так, например, в Альби местный епископ Бернар де Кастане и инквизитор Фульк де Сен-Жорж помогли королю провести обширные конфискации, значительно пополнившие казну как государства, так и церкви; часть этих денег пошла на строительство в городе нового собора.

Большую прибыль союз с инквизицией приносил местным сеньорам. Граф Альфонс Пуатье, как пишет А. Мейкок, обильно жертвовал на монастыри и больницы и не думал скрывать, что доходы получает благодаря конфискациям, которые инквизиция проводит по его желанию. В 1268 году он предложил инквизиторам обосноваться в своем замке Лаво, мотивируя это тем, что так будут снижены издержки на их содержание. Немаловажно, наверное, было и то, что после новоселья инквизиторы, в случае надобности, всегда находились у него под рукой.

Такое положение вполне устраивало инквизицию, тем более что она хотя и выполняла часто заказы местных властей, вела вполне самостоятельное существование. Инквизиторы, оправдывая репутацию верных «сторожевых псов церкви», могли мертвой хваткой вцепиться и во владетельного сеньора, чьи интересы совсем недавно обслуживали, — если он вдруг чем-то не угодил Риму. Но основное их внимание по-прежнему было обращено на катарскую ересь, борьба с которой была, можно сказать, поставлена на поток.

Катары отчаянно сопротивлялись. В 1285 году они попытались захватить славящееся особой жестокостью отделение инквизиции в Каркасоне, дабы уничтожить хранящиеся в нем реестры, но их выдал агент инквизиции Жан Лагарригю, сам бывший катар, действующий по заданию инквизитора Жана Галанда.

Инквизиция ответила на это усилением жестоких мер, которые обращены были не только на еретиков, но и на все население. Арестовывались все, кто попадал под подозрение. Ни в чем не повинные люди, не выдержав пыток, оговаривали своих родственников, друзей и знакомых, те делали то же самое — и так далее, по цепочке.

Ужаснувшись происходящим, в 1290 году светские власти Каркасона пошли на конфликт с властями духовными и обратились с просьбой усмирить инквизиторов… нет, не к папе римскому, а к королю Филиппу IV.

«Крестовый поход» против инквизиции

Получив жалобу из Каркасона, Филипп IV потребовал от инквизиторов поумерить пыл, но зримых результатов это не дало. Инквизиция в Лангедоке продолжала зверствовать: тюрьмы были переполнены, вновь увеличились штрафы, обычным делом стала конфискация имущества.

Французский король был оскорблен таким пренебрежением к себе. И тут весьма кстати на авансцену вышел францисканский монах Бернар Делисье, который в конце июня 1300 года открыто выступил против инквизиции. Повод был не такой уж и значительный. Во францисканский монастырь в Нарбонне прибыл инквизитор доминиканец Николя д’Абвиль, чтобы провести следствие по делу умершего монаха Кастеля Фабри. Бернар Делисье, друг Фабри, пытался защищать его честь, утверждая, что он был истинным католиком, но инквизитор отмахнулся от его показаний, и Фабри посмертно был признан еретиком. Делисье, однако, не успокоился. На его удачу в это время в провинции действовали два королевских следователя, у которых с инквизицией были свои трения. Они с готовностью выслушали Делисье, и через них об этом деле стало известно королю, который принял эту историю близко к сердцу. Это, кстати, уберегло Делисье, который, закусив удила, бросился разоблачать злоупотребления инквизиции и на которого, как можно понять, у инквизиции вырос зуб.

В конце 1301 года Филипп IV принял Делисье. На аудиенции францисканец сказал, что ересь в Лангедоке давно побеждена и инквизиторы придумывают врагов церкви, чтобы сохранить свою неограниченную власть. По его словам, при существующих порядках инквизиция могла бы обвинить в ереси самих святых Петра и Павла, и те не были бы в состоянии оправдаться. Делисье заявил: «Каким же образом могли бы святые апостолы защищать себя, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?»

Как можно догадаться, к этим речам король отнесся благосклонно. 8 декабря 1301 года Филипп IV пишет епископу Тулузскому об инквизиторе Фульке де Сен-Жорже: «В то время как его долг заключался в искоренении заблуждений и пороков, он употребил свою власть лишь на их поддержку; под прикрытием дозволенного подавления он осмелился на вещи целиком незаконные, под видом благочестия — на вещи кощунственные и бесчеловечные; наконец, под предлогом защиты католической веры он совершал ужасные и омерзительные дела». На этом король не остановился и отправил в Лангедок комиссию, во главе которой поставил Делисье. Комиссия должна была во всем разобраться и представить его величеству отчет, но, учитывая то, кто ею руководил, о результатах ее деятельности можно было догадаться заранее.

Тут надо иметь в виду, что как раз в это время возник спор о власти между Филиппом IV и папой Бонифацием VIII, и обе стороны, как могли, усиливали свои позиции. Ставки были высоки, и противостояние возникло столь жаркое, что папа отлучил короля от церкви, а король совершил доселе немыслимое — посягнул на власть папы и сам сместил двух инквизиторов с занимаемых ими должностей, хотя это была прерогатива понтифика.

Делисье был буквально окрылен таким успехом. На волне его, как пишет А. Мейкок, он «начал настоящий крестовый поход против Святой палаты. В результате его действий в инквизиторские тюрьмы Каркасона ворвалась толпа и узники были выпущены на свободу. Население Альби было настроено столь решительно, что доминиканцы опасались выходить на улицу и даже появляться в церквях. На доминиканский монастырь напали, и огромное количество документов было уничтожено».

Деятельность инквизиции в Каркасоне остановилась. Однако в 1304 году Делисье совершил ошибку, ввязавшись в политическую авантюру, которую затеяли должностные лица Ж Каркасона, начавшие переговоры с сыном короля Мальорки Хайме II о передаче провинции в его руки. Филиппу IV это, разумеется, понравиться не могло.

Как и инквизиция, французская корона легко меняла милость на гнев. К этому времени французский король уже победил Бонифация VIII, причем победил с помощью вооруженной силы: папа был пленен французским отрядом и, по одной из версий, не перенеся унижения, покончил жизнь самоубийством. Новый папа Бенедикт XI пробыл на папском престоле всего несколько месяцев, но за это время успел снять с Филиппа IV отлучение, а сменивший его Климент V уже не просто зависел от французского короля, но и фактически действовал по его указке. Климент V приказал арестовать Делисье, что означало поражение мятежа против инквизиции, которая довольно быстро возобновила свою деятельность в прежнем объеме.

Что же до Делисье, то вплоть до 1318 года он пробыл при папском дворе под строгим надзором, пока следующий понтифик, Иоанн XXII, подконтрольный, как и его предшественник, французской короне, не приказал его арестовать как спиритуала. Заодно Делисье припомнили борьбу против инквизиции и сговор с инфантом Мальорки. Его пытали, но, в отличие от четырех его товарищей, которых сожгли 7 мая 1319 года в Марселе, жизни лишать не стали. Инквизиционный трибунал в Каркасоне — тот самый, которому Делисье нанес, казалось бы, смертельный удар, — приговорил его провести остаток жизни в цепях на хлебе и воде.

Бернар Ги против альбигойской ереси

Мы уже несколько раз встречались с Бернаром Ги на страницах этой книги. Тем не менее стоит, пожалуй, сказать о нем еще хотя бы пару слов, чтобы читатель лучше понимал, с кем имеет дело.

Бернар Ги был монахом-доминиканцем, а кроме того историком, философом и писателем. В монастырь он попал мальчишкой, но уже успел к тому времени прочитать немало книг. Позже он говорил, что даже толком не понял, как оказался у ворот монастыря — словно его вело само Провидение.

В 1280 году Бернар Ги принял монашеский обет и начал двигаться по карьерной лестнице. В 1291 году он получил звания приора и лектора и занял достаточно значимое место в доминиканской иерархии. Он был последовательно приором доминиканских монастырей в Альби, Каркасоне, Кастре, Перигё и Лиможе. Его привлекала преподавательская деятельность, и он часто разъезжал с лекциями по различным городам.

К сорока годам Бернар Ги получил известность благодаря литературным трудам, среди которых были жизнеописание Фомы Аквинского, сборник житий святых и история доминиканского ордена. Как писатель он был весьма плодовит.

Жил Бернар Ги тихо, спокойно, читал и писал книги, руководил созданием первой в Тулузском графстве библиотеки и вряд ли планировал круто менять свою жизнь. Но судьба в лице папы Климента V решила все за него. В 1306 году понтифик посетил монастырь в Лиможе, где Ги был приором, и долго говорил с ним с глазу на глаз. Подробности этого разговора остались между ними, но результат его мы знаем: в 1307 году Бернар Ги становится инквизитором Тулузы и остается им до 1323 года.

При нем была устроена массированная атака на альбигойскую ересь, и кроме того, он вошел в историю как теоретик инквизиции.

Обвинительных приговоров в его практике было 637, всего приговоров — 930. А. Мейкок в «Истории инквизиции» приводит следующую статистику. По приговорам Бернара Ги:

• посажено в тюрьму — 307 человек;

• выпущено из тюрьмы — 139;

• приговорено носить кресты — 143;

• освобождено от обязанности носить кресты — 132;

• приговорено к паломничеству без ношения крестов — 9;

• передано в руки светских властей и сожжено на костре — 42;

• осуждено посмертно с последующей эксгумацией и сожжением костей — 69;

• приговорено носить колодки или стоять у позорного столба— 2;

• отлучено от церкви скрывавшихся от правосудия — 40;

• лишено сана священников — 2;

• отправлен в ссылку — 1.

Также по его приговорам разрушено 22 дома, отозван один интердикт, сожжено две повозки (!) Талмуда.

В ходе следственных действий, которые вел Бернар Ги, умерли 20 арестантов, причем трое из них впоследствии были признаны невиновными.

В бытность свою инквизитором Бернар Ги провел 18 sermo generalis. После того, как он отошел на покой, подобные церемонии в Лангедоке почти прекратились: в последующие шестьдесят лет их насчитывается всего семь.

Бернар Ги был, пожалуй, единственным инквизитором, абсолютно соответствующим представлениям об этой должности, которые он проповедовал в своем наставлении инквизиторам. Неизвестно, каким образом Клименту V удалось рассмотреть в нем столь идеальное оружие против альбигойской ереси, но для папского престола это была настоящая находка.

За время, пока Бернар Ги находился на посту тулузского инквизитора, альбигойская ересь была почти полностью уничтожена. В Каркасоне последнее сожжение катарских еретиков датируется 1328 годом.

А. Мейкок замечает, что после 1330 года в Лангедоке даже перестали действовать за ненадобностью постоянные инквизиционные трибуналы и лишь временами проводились выездные суды над выявленными еретиками.

Жак Фурнье против Гийома Белибаста

После Вьеннского собора 1311–1312 годов помимо Бернара Ги в Лангедоке работали и другие известные инквизиторы. Одним из них был Жак Фурнье, известный под своим мирским именем как составитель «Реестра инквизиции» (в котором можно найти едва ли не последние сохранившиеся в истории высказывания катарских «совершенных»), но еще больше как третий папа периода Авиньонского пленения Бенедикт XII. В каркасонской инквизиции вместе с Жаком Фурнье также действовали доминиканцы Жан де Бон и Гийяр де Помье.

В инквизиторской практике Жака Фурнье особенно громким делом считается дело катарского «совершенного» Гийома Белибаста.

Белибаст, простой пастух, примкнул к катарскому движению, будучи совсем юным, можно сказать, случайно. Увлек его на этот путь «совершенный» Пейре Отье, который считается последним влиятельным проповедником катаризма. Согласно «Реестру инквизиции» Жака Фурнье, Отье утверждал, что «после конца света весь видимый мир будет… уничтожен, и это он назвал адом. Но все души человеческие окажутся тогда в раю, и в небесах будет столько же счастья для одной души, сколько и для другой; все будут спасены, и каждая душа будет любить другую, как любят своего отца, мать или своих детей».

До поры до времени Белибаст спокойно постигал катарскую истину, но тут в Лангедоке стараниями инквизиторов Бернара Ги (в Тулузе) и Жака Фурнье (в Каркасоне) раскрутился маховик инквизиционной машины. В 1309–1310 годах на катаров обрушилась очередная волна гонений. Инквизиция выловила и сожгла одного за другим всех подпольных проповедников. Угодил на костер и Отье. Белибасту, однако, удалось от инквизиции ускользнуть, и он отправился на другую сторону Пиренейских гор, где поселился «вместе с маленькой общиной окситанских верующих, тоже бежавших от инквизиции».

Обосновавшись в арагонском городке Морелья, он в качестве «совершенного» начал вести подпольные богослужения катаров, а на публике, чтобы обмануть местную инквизицию, поддерживал образ простого ремесленника и даже вступил ради маскировки в фиктивный брак с катарской верующей Раймондой Марти, которая так же, как и он, изображала добропорядочную католичку. Они жили под одной крышей и даже делили одну постель, из-за чего всегда спали одеты- (ж ми. Но жизнь все-таки взяла свое, и однажды между ним и Раймондой случился грех. Тем самым был нарушен один из важнейших катарских обетов — обет целомудрия. Белибаст впал в тяжелое смятение, долго мучился и в конце концов исповедовался еще одному «совершенному» — престарелому Раймону, который, как и он сам, бежал в Морелью из Тулузы.

Раймон своими увещаниями стал помогать ему смирять бунтующую плоть. Но зимой 1317 года он умер, и Гийом Белибаст остался без наставника. Три года он держался, но затем вновь стал сожительствовать с Раймондой, скрывая это, разумеется, от остальных катаров. В 1321 году у них родился сын, однако Гийом сумел спасти свою репутацию среди единомышленников, уговорив друга Пейре Мори жениться на Раймонде и признать ребенка своим. После этого, ощущая себя великим грешником, он отправился на поиски других «совершенных», дабы исповедаться перед ними и получить новый шанс примириться с катарской верой.

К этому времени он тесно сблизился со шпионом инквизиции Арно Сикре, который прикидывался беглым катаром, якобы скрывавшимся под личиной католика. Когда Гийом наивно доверил ему свое горе, Сикре сказал, что знает, где найти «совершенных», которым удалось спастись от инквизиции, и отчаявшийся в своих религиозных терзаниях Гийом слепо бросился вслед за мнимой надеждой.

Сикре заманил Белибаста в Тирвию, где местная инквизиция арестовала его и затем передала в отделение инквизиции в Каркасоне, то есть в руки Жака Фурнье.

По тому, сколько высказываний Гийома Белибаста записано в «Реестре инквизиции» Жака Фурнье, можно предположить, что допросы были частыми, и вырвать отречение у катарского «совершенного» Фурнье пытался отчаянно, но сделать это ему не удалось. Впрочем, согласно катарской вере, Гийом Белибаст, нарушивший обет целомудрия, на момент ареста не был «совершенным», да и сам себя он таковым уже не считал. Но веру свою он не предал.

В конце лета 1321 года Жак Фурнье передал закоренелого еретика Белибаста светским властям, и он был сожжен живьем в Виллеруж-Терменез. Считается, что эта казнь знаменует собой конец окситанских катарских общин.

«Меня не заботит, что станется с моим телом, — говорил Гийом Белибаст, когда его вели на костер, — ибо мне нет ничего в нем: оно принадлежит другому. И сам Отец Небесный не нуждается в моем теле, Он не желал бы видеть его в Своем Царствии, ибо тело человека слишком зависит от князя мира сего, который его создал… Бог не имеет никакого отношения к судорогам, объятиям и воспроизведению тел, благодаря которым князь мира сего… улавливает души…» («Реестр инквизиции» Жака Фурнье).

Филипп IV против тамплиеров

Французский историк М. Мишле называет дело тамплиеров едва ли не самым громким из всех, что имели место в Средние века.

Орден тамплиеров (или храмовников — рыцарей Храма) был основан после Первого крестового похода в 1119 году в Иерусалиме небольшой группой французских рыцарей и пополнялся представителями знатных и богатейших родов Франции. Первым великим магистром тамплиеров стал шампанский рыцарь Гуго де Пейн. «Гуго де Пейн изобрел новую фигуру — рыцаря-монаха», — заметила автор «Истории ордена тамплиеров» М. Мельвиль.

Внутри ордена царила строгая дисциплина, построенная одновременно на монашеский и военный манер. «Святость и рыцарство — две радикально противоположные этики! Чтобы примирить их, потребовалась значительная духовная эволюция, которая положила начало и крестовым походам. Церкви пришлось трансформировать богословскую концепцию войны. Ей пришлось принять рыцарство, дав ему место в христианском обществе», — сказал по этому поводу французский историк А. Демурже. Глава ордена пользовался огромной властью, его приказы исполнялись неукоснительно.

Первичной целью, объявленной при учреждении ордена тамплиеров, была защита паломников, идущих в Святую землю, но с течением времени орден трансформировался и цель корректировалась. И хотя при вступлении в него рыцари давали обеты бедности, они оказывались втянутыми в тщательно отлаженную систему по накоплению мирских богатств. Тамплиеры «были широко награждены привилегиями; их избавляли от пошлин на съестные припасы, от десятины и от всяких налогов; их церквям и домам было предоставлено право убежища, сами они пользовались неприкосновенностью личности наравне с лицами духовного звания; они были освобождены от всяких феодальных повинностей и присяг и были подсудны одному только Риму; епископам было запрещено отлучать их от Церкви… Одним словом, папы не упускали ничего, чтобы помочь развитию ордена и прочно привязать его к кафедре св. Петра» (Г. Ч. Ли). Тамплиерам принадлежало огромное количество замков по всему христианскому миру, их щедро одаривали самые знатные люди, и в конце концов они превратились в один из самых богатых и могущественных орденов католической церкви. «Во Франции тамплиеры выполняли роль королевских банкиров, королевская казна хранилась в их резиденции — Тампле-Храме. В XIII веке орден владел 9 тыс. замков, ему принадлежал остров Кипр. Тамплиеров боялись и им завидовали церковные иерархи и светские правители» (И. Р. Григулевич).

После долгого существования на Ближнем Востоке, где тамплиерам принадлежали обширные земельные владения, они вынуждены были перебраться в Европу. Многие из них в начале XIV века оказались во Франции — как раз в правление Филиппа IV, который постоянно был озабочен пополнением своей казны. Стремление французского короля к укреплению собственной власти требовало денег: в начале XIV века он выпустил низкопробную монету, затем конфисковал имущество евреев, но все это не помогло выправить ситуацию. Расходы казны явно превышали доходы, и взор Филиппа IV упал на состояние ордена тамплиеров, которому он, к слову, задолжал к этому времени гигантскую сумму — более 500 тысяч ливров. Сначала король попробовал взять орден под свой контроль и посадить на место магистра одного из своих сыновей, однако попытка эта не увенчалась успехом. Тогда Филипп IV решился на рискованную аферу: обвинить тамплиеров в ереси, вырвать у них силой признания и на этом основании конфисковать их имущество в пользу короны.

Как мы знаем, Филипп IV и прежде активно вмешивался в дела инквизиции, а при зависимом от него папе Клименте V уже ничего не мешало ему использовать ее для достижения собственных целей. Используя как предлог донос двух бывших тамплиеров, обвиненных в смуте, король потребовал у папы начать расследование. После некоторых колебаний Климент V, понимавший непредсказуемые последствия этого шага, все-таки согласился, и генеральный инквизитор Гийом Эмбер получил указание найти любыми средствами сведения, которые могли бы скомпрометировать орден. Заметим, что в дополнение ко всему прочему Эмбер был личным исповедником короля, то есть и без того тесные отношения французской короны, с одной стороны, и папского престола и инквизиции, с другой, становились еще теснее.

Эмбер энергично взялся за дело. Со стороны орден тамплиеров рисуется прочной рыцарско-монашеской структурой без единого слабого звена. Но в рядах тамплиеров были разные люди. Шпионы инквизиции обратились к рыцарям, изгнанным из ордена за различные провинности, и кое-кто из них, держа обиду на своих бывших товарищей, оказался не прочь дать нужные показания. В дело пошли и людские толки. Тамплиеры почти все свои церемонии, включая посвящение в орден, держали в строгой тайне, и многие поэтому подозревали их в непристойных действиях, еретических обрядах и проч.

Как бы то ни было, Эмберу удалось заручиться показаниями свидетелей, которые, как сообщает Г. Ч. Ли, под присягой сообщили, что:

«1) при вступлении в орден неофита наставник уединялся с ним за алтарем или в другом месте, где заставлял его три раза отречься от Спасителя и плюнуть на крест;

2) неофита раздевали донага, и наставник, по одной версии, три раза целовал его в заднюю часть, в пупок и в уста, а по другой — «во все восемь отверстий»;

3) неофиту внушали, что содомский грех достоин похвалы;

4) веревка, которую тамплиеры днем и ночью носили поверх сорочки как символ целомудрия, освящалась тем, что ее обвивали вокруг идола, имевшего форму человеческой головы с длинной бородой и почитаемого руководителями ордена;

5) священники ордена при совершении богослужения не освящали святых даров».

Этого оказалось достаточно, чтобы 22 сентября 1307 года Королевский совет принял решение об аресте всех тамплиеров на территории Франции. Советник Филиппа IV Гийом де Ногаре разослал от имени короля секретные письма сенешалям, бальи, прево с перечислением «преступлений тамплиеров», содержащие распоряжение о взятии их под стражу. Эти распоряжения были запечатаны в двойные конверты, которые разрешалось вскрыть лишь в пятницу, 13 октября, и, следовательно, ни королевские чиновники и командиры военных отрядов, ни инквизиторы на местах до последнего момента не знали, что им предстоит совершить.

Тамплиеры были захвачены врасплох. Почти все члены ордена, включая магистра Жака де Моле, оказались в инквизиционной тюрьме. Им приписывались тяжкие преступления против религии и морали: богохульство, отречение от Христа, культ дьявола, распутство, мужеложство, скотоложество. Несколько человек покончили жизнь самоубийством, чтобы избежать ареста. На имущество тамплиеров, по приказу Филиппа IV, был наложен арест.

Филипп IV лично курировал допросы и давал инквизиторам указания, что обещать тамплиерам за признания, в каких камерах их держать и как наказывать за неповиновение.

Против тамплиеров началась мощная общественная кампания: де Ногаре мобилизовал трубадуров и прочих сочинителей, чтобы те разоблачили преступления ордена и показали их широкой французской публике. Сообщения об аресте тамплиеров в связи с обвинениями в ереси были разосланы во все уголки христианского мира. 22 ноября 1307 года папа издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», в которой требовал от всех христианских монархов произвести аресты тамплиеров и конфискацию их земель и имущества. Эта булла положила начало судебным процессам в Англии, Испании, Германии, Италии, на Кипре.

Меньше чем за месяц Эмбер и его помощники допросили 138 тамплиеров. Под пытками многие подследственные сознались в предъявляемых им обвинениях. Сдался, не выдержав допросов с пристрастием, и Жак де Моле: он написал обращение к членам ордена, в котором просил их сознаться в ереси. В Тампле — в бывшей штаб-квартире ордена — инквизиция заставила де Моле и других высокопоставленных членов ордена повторить свои признания.

Следствие тем временем продолжалось. Обвинения против тамплиеров развивались и обрастали поистине небывалыми подробностями, на противоречивость которых закрывали глаза. «Среди тех, которые говорили, что видели его (идола, которому якобы поклонялись тамплиеры. — Н. М.), с трудом можно найти двух, описывавших его совершенно одинаково, и то благодаря данным обвинения, представлявшим его в виде головы. Иногда голова эта — белого цвета, иногда она — черная, то у нее черные волосы, то с проседью, а то вдруг у нее является длинная седая борода. Одни свидетели видели ее шею и ее плечи, покрытые золотом; один показывал, что это был злой дух, на которого нельзя было смотреть без содрогания; другой говорил, что у нее было нечто вроде глаз из карбункулов… Один свидетельствовал, что у нее было два лица, а другой, что — три; один показывал, что у него было четыре ноги: две сзади и две спереди, а другой говорил, что это была статуя о трех головах. То идол этот представляется в виде картины, то в виде раскрашенной металлической бляхи, то в виде небольшой женской статуи, которую наставник держал спрятанной у себя под одеждой и показывал только верующим; иногда это — статуя юноши, высотой в локоть… А один свидетель показал, что идол этот не имел человеческой формы, а изображал быка. Иногда его называют Спасителем, иногда Bafomet или Maquineth — испорченное Магомет, — и ему поклоняются под именем Аллаха… Иногда идол пророчествует; иногда его сопровождает или заменяет злой дух, принимающий форму черной или серой кошки или ворона и отвечающий на предлагаемые ему вопросы…» (Г. Ч. Ли).

Большинство тамплиеров поступали как среднестатистические жертвы инквизиции — отрекались от ереси и просили дать им возможность примириться с церковью. Но немало было и таких, кто держался до последнего. С ними не церемонились: 12 апреля 1310 года 54 тамплиера были сожжены в предместье Парижа, затем, в том же месяце, сожгли еще 16 человек.

Окончательно судьбу ордена должен был решить собор во Вьенне, начавшийся в 1311 году. Папа требовал упразднения ордена, говоря, что тамплиеры обесчестили себя ересью и потеряли право на существование. Многие прелаты, особенно за пределами Франции, были с ним не согласны. Беспокоясь за решения собора, Филипп IV явился во Вьенн в сопровождении внушительного военного отряда. Вкупе с угрозой папы отлучить от церкви всех тех, кто выступит в защиту ордена, это сыграло свою роль. «Собор согласился с требованием Климента V и запретил дальнейшую деятельность ордена. Судьбу его членов должны были решать поместные соборы… одни тамплиеры закончили свою жизнь в тюрьмах инквизиции, другие — «рецидивисты» — погибли на кострах. Те же, кто остался на свободе, влачили жалкое существование, добывая себе пропитание милостыней» (И. Р. Григулевич).

Окончательный перечень обвинений против тамплиеров выглядел следующим образом:

• священники ордена не освящали Святых Даров и искажали формулу мессы;

• тамплиеры поклонялись коту, который иногда являлся им на их собраниях;

• в каждой провинции ордена имелись идолы — головы (трехликие, а некоторые с одним лицом) и черепа;

• тамплиеры поклонялись идолам, и особенно на своих собраниях;

• тамплиеры почитали идолов как представителей Бога и Спасителя;

• тамплиеры утверждали, что идолы могут спасти их и обогатить;

• идолы дали ордену все его богатства;

• идолы заставляли землю плодоносить, а деревья цвести;

• тамплиеры обвязывали головы идолов или просто касались их короткими веревками, которые затем носили на теле под рубахой;

• во время приема нового члена в орден ему выдавали вышеупомянутые короткие веревки (или одну длинную, которую можно было разрезать);

• все, что тамплиеры делали, они делали ради поклонения этим идолам.

Суд долго откладывался и состоялся только спустя шесть с половиной лет после ареста тамплиеров, поскольку Климент V все выгадывал, дожидаясь подходящего политического момента. Жак де Моле, пока шло следствие, несколько раз менял свои показания. В октябре 1307 года он признал, что в ордене существовал обычай отрекаться от Христа и плевать на крест, но спустя два месяца отказался от этих слов. Затем, после новых пыток, он вернулся к прежним показаниям.

На суде в марте 1314 года места рядом с ним на скамье обвиняемых заняли магистр Нормандии Жофруа де Шарне, визитатор Франции Гуго де Перо и магистр Аквитании Годфруа де Гонвиль. Ничто не предвещало неожиданностей. Поскольку все четверо раскаялись в ереси, суд приговорил их к пожизненному заключению в тюрьме. Однако не успели зачитать приговор, как Жак де Моле и Жофруа де Шарне вдруг заявили, что в ереси не признаются и стыдятся того, что в слабости изменили ордену, который по натуре своей «чист и свят».

Эти заявления вызвали настоящий переполох и вынудили прервать заседание. Де Моле и де Шарне не могли не понимать, что своими словами обрекают себя на смертный приговор. Так и случилось: 18 марта 1314 года оба были сожжены на костре.

По легенде, стоя у столба, уже объятый пламенем, Жак де Моле проклял Филиппа IV и Климента V, прокричав: «Не пройдет и года, как я призову вас на Суд Божий!» Совпадение ((или нет, но обоих смерть забрала в том же 1314 году…

Понтифики против Рима

В 1309 году произошло из ряда вон выходящее событие для католической церкви: папа Климент V покинул свою резиденцию в Риме и обосновался в Авиньоне. Здесь папскому двору предстояло провести почти семьдесят лет.

В 1348 году уже папа Климент VI выкупил город у прованских графов и официально сделал его своей резиденцией. В Авиньоне папы чувствовали себя в гораздо большей безопасности, чем в беспокойном Риме, где происходили острые конфликты между аристократическими родами. Тем временем Папская область приходила в полнейший упадок.

Хотя период пребывания пап в Авиньоне назван пленением, на реальный плен это, конечно, нисколько не походило.

Будучи в большинстве своем тонкими политиками, папы просто предпочитали находиться на стороне силы, которую олицетворяли французские монархи. К тому же Франция была ближе по духу папам этого периода, так как все они были окситанцами. Среди кардиналов в это время также преобладали уроженцы Франции.

Франция была одним из сильнейших государств Европы. Здесь установилось централизованное правление, и власть полностью сосредоточилась в руках короля Филиппа IV Красивого. Весьма амбициозный, в 1294 году он объявил войну Англии, а это требовало больших денег, и король обложил налогом духовенство, не согласовав свои действия с папой Бонифацием VIII. С этого момента между ними началась вражда, в ходе которой Бонифаций VIII и Филипп IV старательно вредили планам друг друга.

В 1300 году, который был объявлен «святым», Бонифаций VIII изобрел новый источник дохода — в течение этого года можно было получить «полную индульгенцию». Поднакопив денег, папа обрушился на Филиппа IV с удвоенной силой, а тот, в свою очередь, обвинил понтифика в симонии (то есть в торговле церковными должностями, священными таинствами и реликвиями) и, хуже того, в ереси. С этого времени началась прямая агитация за свержение папы. В 1303 году Бонифаций VIII умер, его преемник Бенедикт XI продержался на папском престоле недолго, и в 1305 году понтификом стал Климент V.

Новый папа благоразумно демонстрировал лояльность французскому монарху и, судя по всему, воспринимал как данность, что его правление проходит под неусыпным контролем короля Франции. Он не мог не понимать, что подчиненность французской короне роняет авторитет папского престола, — вот только поделать с этим ничего не мог.

Для французской инквизиции этот период также ознаменовался переменами: теперь папский престол был ближе и непосредственно руководил борьбой с ересью на юге Франции. Некоторые инквизиторы даже становились впоследствии понтификами, как тот же Жак Фурнье.

Понтифики всячески заботились о материальном положении инквизиции. Уже при Клименте V был создан Верховный церковный суд, на котором председательствовал сам папа в окружении доверенных кардиналов и прелатов, что ускоряло и всегда двигало в нужную папе сторону церковное судопроизводство.

Французские власти в отношении ереси хранили бдительность. Тем более что еретики не переводились. Не успели добить последние катарские общины, как на юго-востоке страны снова стало набирать силу движение вальденсов, на первый план борьбы с которыми в середине XIV века выдвинулся архиепископ Гийом де Борд.

Он вошел в историю не столько потому, что активно боролся с ересью (таких было несть числа), но и потому, что стремился действовать мирными методами, проявлял к вальденсам доброе отношение и, таким образом, многих убедил вернуться в лоно католической церкви. Де Борд считал, что еретика — как заблудшую душу — следует возвращать на путь истинный исключительно убеждением. При этом он, несколько опередив свое время, требовал жестоко преследовать тех, кого обвиняли в магии и колдовстве. В середине XIV века «колдовских» дел было еще куда меньше еретических, но, как видим, встречались инквизиторы, проявлявшие к ним особую нетерпимость.

Во время Авиньонского пленения понтифики, зависевшие от французской светской власти, почти утратили свою роль в политической жизни Европы, что, однако, мало сказалось на иерархии внутри церкви. Более того, характер власти авиньонских пап в церковной сфере можно смело называть монархическим: аббаты монастырей, кардиналы, епископы и архиепископы — все они, как правило, не избирались духовенством, а назначались папами лично.

Церковная жизнь была подвергнута всеобщей монетизации, что привело к существенному увеличению доходов папской казны. Большое распространение вновь получила торговля индульгенциями. Вовсю процветала симония, но теперь она куда меньше волновала французских королей, чем Филиппа IV в те годы, когда он соперничал с папой Бонифацием VIII. Папский престол выдавал своим доверенным лицам определенное право — пребенду, — которое позволяло получать доход с церковной должности, и понтифик, в свою очередь, получал с наделенных пребендой лиц соответствующие сборы — аннаты. Папская курия также бдительно следила за уплатами церковной десятины. На содержание папского двора спускались немыслимые средства, и авиньонский дворец папы буквально лучился роскошью.

Задумываться о том, чтобы вернуться в Рим, папы стали с конца 1350-х годов. Причин было две: во-первых, они осознали, что могут потерять Папскую область, и, во-вторых, — что не менее важно — спокойная жизнь понтификов в Авиньоне оказалась под угрозой. Францию ослабила война, которая шла уже три десятка лет и которой не было видно конца (она завершится только в следующем веке и позже получит название Столетней), и, кроме того, страну опустошила пандемия чумы. Когда денежная река, которая текла в папскую казну, вдруг обмелела, и папы стали снова посматривать в сторону Италии.

Шестой папа Авиньонского пленения Урбан V предпринял попытку перебраться обратно в Рим (1367), однако спустя три года вынужден был вернуться в Авиньон. К своему удивлению Урбан V обнаружил, что не пользуется авторитетом не то что в Италии, но и даже в Папской области. В Риме папу-француза не слишком жаловали.

Но в 1377 году сменивший Урбана V Григорий XI все же осуществил намерение своего предшественника. Французские кардиналы — родственники и приближенные французского короля, составлявшие две трети святой коллегии, препятствовали его возвращению в Рим всеми возможными способами, но папа был непреклонен. В Риме он избрал в качестве своей новой резиденции Ватикан (вместо Латеранского дворца, уничтоженного в 1308 году).

Через год после переезда в Вечный город Григорий XI умер. Римская толпа потребовала, чтобы новый папа был римлянином или, по меньшей мере, итальянцем, и кардиналы избрали Бартоломео Приньяно родом из Неаполя, который стал папой под именем Урбана VI. При этом из шестнадцати кардиналов, находившихся на тот момент в Риме, одиннадцать были французами…

Характер этого человека, как пишут современники, крайне преобразился после вступления на папский престол, и в сентябре 1378 года оскорбленные его грубой политикой кардиналы объявили Урбана VI душевнобольным, признали выборы недействительными (на том основании, что они проходили под давлением толпы) и избрали нового папу. Им стал Роберт, сын графа Женевы Амадея III, вошедший в историю как антипапа Климент VII. Он снова сделал своей резиденцией Авиньон.

Но загвоздка состояла в том, что Урбан VI никуда с папского престола не делся и остался в Риме. Он тут же обвинил авиньонского избранника в ереси и в ответ получил аналогичное обвинение.

Франция поддерживала Климента VII, и, соответственно, французская инквизиция стала подчиняться антипапе.

Таким образом, произошло событие, позже названное Великим западным расколом. Продолжался раскол почти сорок лет и завершился лишь с избранием XVI Вселенским собор в Констанце в 1417 году общего для всех католиков папы Мартина V.

Чума против населения

В 1347–1351 годах весь мир охватила пандемия чумы. Хронист XIV века Фруассар утверждал, что «от язв… умерла третья часть людей». По современным подсчетам, жертвами чумы в Западной Европе стали около 25 млн человек, что и в самом деле составляет как минимум треть ее тогдашнего населения. Целые города полностью обезлюдели и после уже не всегда восстанавливались.

Во Франции бушевала война. Войне нередко аккомпанирует голод, и середина XIV столетия — не исключение. Голод неизменно ведет к ухудшению иммунитета населения и соответственно упрощает задачу чуме. Наличие портовых городов, где хоть ненадолго бросал якорь корабль, на борту которого оказывались зараженные, делало пришествие в страну чумы почти неизбежным. Ситуацию усугубляло то, что на охоту за человечеством вышли сразу две формы чумы: бубонная и легочная. Бубонная чума поражала кровеносную систему, после чего вызывала появление гноящихся опухолей и внутренние кровоизлияния. Легочная чума вызывала тяжелое воспаление легких. При этом обе формы заболевания были крайне заразными.

В ноябре 1347 года чума проникла в Марсель, а в январе 1348 года добралась до Авиньона, который потерял больше половины населения. Людей не успевали хоронить, на кладбищах не хватало земли, священники разрывались между поминальными службами. Папа Климент VI даже освятил реку, куда с телег сваливали трупы умерших от чумы. Такой метод «дезинфекции», как можно предположить, не нес с собой ничего хорошего…

В тот же год чума поразила еще один крупный город Франции — Монпелье и продолжила двигаться по территории страны. К весне 1348 года она появилась в Бордо и Париже, к лету — в Кале и в Руане, полностью охватив Нормандию.

Простой народ искал виновников чумы, и гнев его разлетался в разные стороны. Кто-то винил в ее пришествии прокаженных и устраивал погромы лепрозориев, кто-то общее падение нравов, но особенно жестоким гонениям из-за чумы подверглись евреи. Атаки на еврейские общины по Франции распространялись, как и чума, с юга на север, следуя по пятам за самой болезнью.

Ходили упорные слухи о сговоре евреев и мусульман с целью истребления христиан посредством отравления колодцев. Бытовало также мнение, что чума послана христианам в наказание за их прошлую терпимость к евреям.

Папа Климент VI издал указ, запрещающий предавать евреев смерти без суда, аргументировав это тем, что евреи тоже страдают от чумы. Вдобавок во Франции были города, где чума свирепствовала и без наличия еврейских общин. Поэтому в Авиньоне и Карпантра (центре папского графства Конта-Венессен), инквизиция в преследованиях евреев не участвовала, и, пожалуй, даже можно сказать, что таких преследований там не было.

Но во многих других городах обезумевшие от страха перед страшной болезнью люди начали призывать городские власти судить еврейские общины целиком, а инквизиция, в согласии с местными властями, принимала в этом активное участие и, пользуясь уже известными нам методами, получала у обвиненных евреев признания.

Следует отметить и еще одно обстоятельство, связанное в деятельности французской инквизиции с чумой, — фактически был отменен возрастной ценз, дающий право претендовать на должность инквизитора. Папская булла, позволявшая становиться инквизитором не ранее достижения сорокалетнего возраста, после разгула чумы практически потеряла свою актуальность, так как в церковных кругах ни у кого не было уверенности, что человек, метивший в инквизиторы, вообще доживет до сорока лет. И если в южных отделениях понтифик еще более или менее строго следил за соблюдениями этого ценза, то на севере, в Нормандии, молодость уже не считалась препятствием для тех, кто метил на место инквизитора.

Флагелланты против самих себя

Чума способствовала распространению по территории Франции (да и всей Европы) движения «бичующихся» — флагеллантов, которые отличались почти патологическим фанатизмом и аскетизмом. Самобичевание было для них одним из средств умерщвления плоти. В 1349 году флагелланты объявились в Страсбурге, говоря, что самобичеванием берут на себя людские грехи, подобно Спасителю, и теперь Господь, возможно, смилостивится над родом человеческим и остановит «великий мор».

Они искренне верили в то, что действительно избавляют мир от чумы своим самоистязанием. В качестве орудия для умерщвления плоти и наказания каждый флагеллант всегда носил с собой бич или плетку с несколькими хвостами, нередко снабженную узлами или крючками, которые вонзались в плоть, и, чтобы их оттуда вырвать, требовался дополнительный рывок.

Пример страсбургских флагеллантов «распространился с еще большей скоростью, чем распространялась сама чума. Целые банды флагеллантов разбрелись по Европе; повсюду сияющие глаза тех, кто стал свидетелем их покаяния, говорили о том, что люди восхищаются ими и, разумеется, одобряют их действия. Люди предоставляли свои дома в их распоряжение; женщины вышивали для них знамена; церковные колокола начинали перезвон, когда группа флагеллантов входила в город» (А. Мейкок). Постепенно к флагеллантам начали присоединяться люди из богатых сословий.

Флагелланты привлекали к себе внимание не только образом жизни, но и тем, что собирались в большие группы — часто по двести-триста человек. Их торжественно-мрачные шествия вызывали у зрителей ужас и благоговение одновременно. Люди при их появлении впадали в экстаз: бросались им в ноги и марали одежду их кровью, а затем хранили ее, словно священную реликвию.

Иногда флагелланты устраивали представления, посвященные земной жизни Иисуса Христа, которые длились целыми сутками. Они вообще постоянно демонстрировали свою близость к Спасителю, и простые миряне в это верили.

В своей работе «Повальные увлечения в Средние века» историк Ф. С. Хекер пишет: «Они каялись дважды в день. Утром и вечером они выходили из домов парами и под звон колоколов распевали псалмы; прибыв к месту, где проводилось бичевание, они раздевались до пояса и снимали с ног туфли, так что на них оставалась лишь полоска одежды, прикрывающая их от пояса до лодыжек. Потом они ложились на землю кругом в разных позах, которые зависели от того, какое преступление они совершили, — виноватые в адюльтере ложились лицом в землю, лжесвидетели — на бок, подняв вверх три пальца, и так далее. Потом их порол специальный мастер; он же приказывал им произносить определенные слова. Затем они начинали заниматься самобичеванием под пение псалмов и громкие крики о ненависти к чуме. Иногда они совершали коленопреклонение и другие церемонии, которые по-разному описывались современниками. Все это время они, не переставая, хвалились своим покаянием, утверждая, что их кровь во время этой церемонии смешивается с кровью Спасителя»[38].

Набравшись еще больше смелости, флагелланты начали врываться в церкви посреди проповедей и срывать службы. Особенно разнузданно они вели себя на территории Германии, причем часто, явившись в какой-нибудь город, подбивали местных жителей на еврейские погромы, и, таким образом, разорялись целые еврейские кварталы.

Во Франции флагелланты также обрели большую популярность — люди верили в то, что они действуют под влиянием озарения, ниспосланного на них Господом. Здравые голоса тонули в хоре одобрения, и продолжалось это до тех пор, пока католическое священство не обнаружило, что слава флагеллантов слишком велика. При этом находились представители высшего духовенства, в том числе кардиналы, которые выступали против пресечения деятельности флагеллантов — либо потому, что тоже верили в их божественное предназначение, либо просто потому, что опасались народных волнений, которые могли последовать за радикальными действиями в отношении этих фанатичных аскетов.

Инквизиторам-доминиканцам, которые по собственной инициативе норовили урезонить флагеллантов и вмешиваться в их публичные церемонии, нешуточно доставалось от населения, с восторгом воспринимавшего самобичевание. Известна история, когда двух доминиканских священников, которые попытались остановить публичное самобичевание, забросали камнями, и один из них был убит.

Но постепенно антиклерикальный характер движения флагеллантов становился все ярче. И когда они во всеуслышание объявили себя посредниками между Богом и людьми, тем самым обесценивая церковь и предлагая себя ей на замену, папа Климент VI, какое-то время смотревший на действия флагеллантов сквозь пальцы, не выдержал. Осенью 1349 года он издал буллу, в которой указал, что флагелланты не имеют на свои действия благословления Церкви, и поэтому епископы должны сделать все для подавления этого движения. В результате флагелланты были объявлены еретиками, и церковь взялась за них всерьез. Тут выяснилось, что влияние флагеллантов на народные массы не так уж и велико, и инквизиция довольно быстро расправилась с ними.

Северные отделения французской инквизиции

До этого момента, говоря о французской инквизиции, мы имели в виду прежде всего деятельность ее отделений, расположенных на юге Франции — то есть там, где Святой Официум, по сути, родился.

А что же происходило все это время на севере страны?

Сведений о деятельности здесь инквизиции, как ни странно, почти нет. Некоторые историки высказываются в том смысле, что инквизиторы сюда не добирались. Даже французский писатель Э.-Л. де Ламот-Лангон, который описывал историю инквизиции в своих мистификациях чуть ли не по годам, отделений инквизиции на севере Франции предпочел не касаться. По мнению И. Р. Григулевича, дело тут в том, что на севере еще в XIII веке «королевская власть взяла под свой контроль деятельность (инквизиции. — инквизиторы были подчинены парламентам, высшим королевским судам, к которым со временем перешли полностью функции инквизиторских трибуналов». То есть инквизиция полностью слилась с государственным репрессивным аппаратом.

Иногда отсутствие отчетов северных отделений инквизиции (хотя бы руанского) за XIV век объясняют тем, что они были уничтожены во время эпидемии чумы 1348–1351 годов либо в ходе народных волнений, охвативших Нормандию сначала в 1357 году, а затем попеременно вспыхивающих вплоть до 1382 года. Вдобавок с 1378 года начался Великий западный раскол, приведший к понтификату сразу двух пап, Урбана VI в Риме и Климента VII в Авиньоне, что вызвало неразбериху в ведении документации.

Как бы то ни было, отрывочные упоминания о деятельности инквизиционного отделения в столице Нормандии Руане начинают появляться лишь по мере приближения к XV веку. Причем ясно, что с каждым годом работы у него было все больше и со временем она распространилась на весьма широкую область — вполне возможно, на всю Нормандию.

Проследить его деятельность в XV столетии уже довольно просто по различным делам. Самым громким из них было дело Жанны д’Арк.

Дело Орлеанской девы

Имя Жанны д’Арк как минимум слышал каждый. Многие знают и ее историю или хотя бы исход этой самой истории — то, что Жанна д’Арк была казнена через сожжение на костре. Произошло это в 1431 году, во время Столетней войны. Перед этим Жанна прошла через допросы инквизиции и была отдана для суда светским властям как еретичка-рецидивистка и колдунья.

Жанна родилась в деревне Домреми (Лотарингия, Восточная Франция). В тринадцать лет она, по ее собственным словам, услышала голоса архангела Михаила и святой Екатерины Александрийской, которые позже иногда являлись ей и в видимом облике. Они открыли Жанне, что ей суждено снять осаду с Орлеана, помочь дофину Карлу (будущему Карлу VII) взойти на французский престол и изгнать захватчиков из Французского королевства. В шестнадцать лет Жанна явилась к капитану города Вокулёр и объявила о предстоящей ей миссии. Ее подняли на смех, но она не успокоилась и через год повторила попытку. На этот раз капитан проникся ее рассказом: он дал ей сопровождающих, чтобы она без помех могла добраться до замка дофина, и снабдил, по ее просьбе, мужской одеждой, поскольку Жанна не хотела вызывать ненужного внимания к себе со стороны солдат.

Столетняя война, идущая с редкими перемириями с 1337 года, истощила Францию к этому времени настолько, что англичане в союзе с бургундцами захватили большую часть ее территорий. Париж также оказался в их руках, и парижские аристократы вкупе с местным духовенством подчинились захватчикам. До 1422 года правил страной Карл VI, неспроста получивший прозвище Безумный. После перенесенной лихорадки в 1392 году он периодически выходил из себя по поводу и без повода и мог впасть в агрессивное безумие, его раздражали громкие или слишком резкие звуки, он совершал странные движения, которые, как отмечали современники, были «несовместимы с королевским достоинством».

В стране при таком монархе царило уныние, Франция была подавлена, и армия не была исключением. После смерти Карла VI его сын не был коронован и, сохраняя титул дофина, ограничился управлением землями к югу от Луары.

Слава о видениях Жанны опередила ее. Дофин, ждавший чуда, ибо Францию, как казалось всем, могло спасти только чудо, был весьма воодушевлен ее появлением. Девушку тем не менее подвергли допросу советников короля, юристов и богословов на предмет колдовства, а затем и освидетельствованию на предмет девственности. Высокая комиссия была весьма довольна тем, как она ответила на вопросы, а матроны подтвердили ее непорочность. Последний факт был по тем временам удивительным, так как крестьянские девушки довольно рано выходили замуж и становились матерями, и в глазах людей сближал Жанну с Девой Марией.

Вскоре Жанна доказала на деле, что послана самим Богом. Явившись в Орлеан, последний оплот антианглийских сил, уже несколько месяцев находившийся в осаде, она за четыре дня вынудила англичан, находившихся в шаге от окончательной победы, уйти от города. После победы под Орлеаном Жанну повсюду стали называть Орлеанской девой.

Французы вдруг начали одерживать одну победу за другой. Был освобожден Реймс — место традиционной коронации французских королей, и дофин, наконец, смог возложить на себя корону и стать королем Карлом VII. После коронации Жанна убеждала его воспользоваться смятением англичан и начать наступление на Париж, но свежеиспеченный король промедлил. Наступление, правда, с опозданием началось, но момент был упущен, и столица Франции осталась в руках неприятеля.

Слава и авторитет Орлеанской девы стремительно росли, ее деяния и успех воспринимались всей Францией как благоволение Господне. Англичане и их союзники были с этим, как водится, не согласны, поскольку считали, что Господь на их стороне, а, стало быть, Жанне помогает враг рода человеческого. Жанна была объявлена колдуньей и еретичкой, англичане и бургундцы принялись грозить ей жестокой расправой.

В мае 1430 года Жанна с небольшим отрядом прибыла на помощь Компьену, осажденному бургундцами, и здесь из-за предательства попала в плен. Уже через три дня после ее пленения генеральный викарий инквизиции в Париже Мартин Биллорини потребовал от герцога Бургундского: «Как подлинный католик, вы обязаны выкорчевать ошибки и покончить со скандалами против веры. Между тем из-за действий некоей женщины, именуемой Девственницей, было посеяно изрядно ошибок, вызвавших погибель множества душ. Поэтому данной нам римским Святым престолом властью мы призываем вас, под угрозой применения всех положенных наказаний, препроводить в наше распоряжение указанную пленницу Жанну, решительно подозреваемую в совершении многочисленных еретических преступлений, для привлечения ее к ответственности, как положено»[39].

А что же король?

Увы, но слава боготворимой народом Орлеанской девы была ей плохой союзницей. На взгляд Карла VII, Жанна приобрела слишком много веса на политической арене, она превращалась в фигуру потенциально опасную, и ее пленение стало для короля весьма выгодным стечением обстоятельств. Поэтому Карл VII просто сделал вид, что ничего особенного не случилось. Хотя если вспомнить, сколь тесные отношения связывали инквизицию со светскими властями во Франции, то можно предположить, что на того же генерального викария инквизиции Биллорини король имел влияние. При всем том, что, напомним, Париж находился под контролем захватчиков, это могло сыграть свою роль, пожелай король спасти Жанну, но Карл VII предпочел наблюдать ситуацию со стороны.

Тем временем англичане, мечтавшие о мести за поражения, начавшиеся с битвы под Орлеаном, выкупили Жанну д’Арк у бургундцев за 10 тысяч ливров. В Париж к генеральному викарию инквизиции ее отсылать не стали, опасаясь, что парижане поднимут бунт и освободят ее (да и в самом Бил-лорини у англичан уверенности не было), а в конце 1430 года перевезли в Руан, где и состоялся инквизиционный процесс. Всегда отличавшимся своеобразным чувством юмора англичанам весьма импонировала мысль деморализовать своих врагов, низвергнув образ Орлеанской девы с помощью инквизиции в самые глубины ада.

О том, каков был суд, многое скажут некоторые детали биографии епископа Бове Пьера Кошона, которому доверили на нем председательствовать. Он обладал определенным авторитетом в церковных кругах и прежде числился ректором Парижского университета, но также был доверенным лицом и исполнителем особых поручений бургундского герцога Филиппа Доброго. Анонимный автор «Хроники Девы» не без оснований именовал его «ярым сторонником англичан, хоть и французом по рождению». Являясь епископом Бове, Пьер Кошон состоял в английском (sic!) королевском совете и состоял в числе опекунов английского короля Генриха VI, которому к этому времени не исполнилось еще и десяти лет. Появление на политической арене Жанны д’Арк нарушило личные планы амбициозного Кошона. Ему пришлось бежать из Бове, занятого французами, однако епископских полномочий с него не сняли. И инквизиторских полномочий тоже не отобрали, то есть этот человек одновременно выступал и как епископ, и как инквизитор (что лишний раз показывает нам, что не все, кто занял епископскую кафедру, слагали с себя обязанности инквизиторов).

Право Кошона на ведение дела Жанны д’Арк подтвердила коллегия богословов Парижского университета, заседавшая в оккупированной англичанами французской столице. Следовательно, среди церковных иерархов и теологов Парижского университета нашлось немало противников Карла VII и соответственно Жанны д’Арк, приведшей его на трон.

Суд длился пять месяцев, всего в нем участвовало 125 представителей духовенства. Вторым председательствующим был инквизитор Руана доминиканец Жан Леметр. Он всячески пытался уклониться от участия в процессе, но вынужден был подчиниться приказу начальства. По окончании суда он бесследно исчез, и тут можно строить любые версии.

Жанну поместили в башне Руанского замка. Охраняли ее англичане, а допрашивали инквизиторы, применяя все уже перечисленные в предыдущих главах тактики запугивания, угроз, подсаживания сокамерников и унижений; ее опять вынудили пройти процедуру освидетельствования, чтобы доказать, что она девственница.

Поистине удивительным было то, как уверенно держалась неграмотная крестьянка из Лотарингии, не ломаясь под словесными уловками епископа Пьера Кошона и его помощников.

«Считаешь ли ты, что на тебе почиет Божья Благодать?» — спрашивали ее.

«Если на мне нет Благодати, да ниспошлет мне ее Бог; если же есть, да не лишит Он меня этой Благодати!» — отвечала Жанна.

«Как выглядел архангел Михаил, когда он появился перед тобой?» — «Я не видела у него нимба и не знаю, как он был одет». — «Он был голый?» — «Что же вы думаете, нашему Господу не во что его одеть?» — «Были ли у него волосы?» — «А почему же, скажите на милость, его остригли бы?»

23 мая 1431 года были оглашены двенадцать основных «заблуждений» Орлеанской девы:

• Жанна утверждает, что ей являлись ангелы и святые, — это либо выдумки, либо наущения дьявольских духов;

• явление ангела, принесшего корону королю Карлу, — вымысел и посягательство на ангельский чин;

• Жанна считает, что по благому совету можно распознать святых;

•Жанна суеверна и самонадеянна, считая, что может предсказывать будущее и узнавать людей, которых раньше не видела;

• Жанна нарушает божественный закон, нося мужскую одежду;

• Жанна утверждает, что следует воле Божьей, когда призывает убивать врагов;

• Жанна, покинув родной дом, нарушила завет о почитании родителей;

• попытка Жанны бежать, спрыгнув с башни Боревуар, была проявлением отчаяния, ведущим к самоубийству (в истории с неудавшимся побегом Жанны много неясного, что оставляет место для самых разных толкований);

• ссылка Жанны на заверение святых, что она неминуемо попадет в рай, если сохранит девственность, противоречит основам веры;

• утверждение, что святые говорят по-французски, ибо они не на стороне англичан, кощунственно по отношению к святым и нарушает заповедь любви к ближнему;

• Жанна — идолопоклонница, вызывающая демонов;

• Жанна не желает положиться на суд церкви, особенно в вопросах об откровениях.

С аутодафе не тянули — церемония состоялась уже на следующий день в Руане в присутствии высокопоставленных церковных властей и английских чиновников. Возле приготовленного костра Жанне было предложено признать себя виновной и покаяться. И Жанна, до этого стойко отвергавшая все увещания, вдруг заявила, что готова отречься от своих заблуждений, но только если ее переведут в церковную тюрьму, где не будет английских солдат, постоянно присутствующих при ней и не оставлявших ее одну даже ночью в камере. После того, как ей это было обещано, Жанна подписала отречение, тем самым признав среди прочего, что нарушила «божественный закон, святость Писания, канонические права, надевая одежду развратную, неестественную, бесчестную, противоречащую природному приличию и подстригая волосы кругом подобно мужчине, вопреки всякому приличию женского пола». После этого Кошон огласил приговор: вечное заточение «на хлебе страдания и воде скорби».

Но если для инквизиции покаяние Жанны д’Арк уже стало победой, то англичане жаждали кровавой мести. Они добились того, что данное Жанне обещание выполнено не было: ее вновь вернули в ту же камеру под надзор английских солдат. Теперь оставалось только спровоцировать ее на нарушение какого-либо пункта отречения и, значит, обречь на казнь.

Вечером Кошон и Леметр явились в камеру Жанны и потребовали, чтобы она переоделась в женское платье. Жанна подчинилась. Инквизиторы одобрили ее сговорчивость, но мужскую одежду, которую она сняла, почему-то из камеры не унесли. Возможно, это было частью плана, который задумали хитроумные англичане. Когда инквизиторы ушли, солдаты стали угрожать пленнице изнасилованием, и она вновь надела мужскую одежду, видя в этом защиту (признаемся, весьма слабую). Так, во всяком случае, описывает происходившее доминиканец Мартен Лавеню, который был исповедником Жанны, а спустя годы в качестве свидетеля участвовал в процессе, посвященном пересмотру ее дела.

Когда инквизиторы посетили ее на следующий день, Жанна заявила им: «Я не совершила ничего греховного против Бога или против веры. Я буду, если вы желаете, снова носить женское платье, но во всем остальном — я останусь прежней». Рецидив был налицо. С этого момента спасти Жанну уже ничего не могло.

На заседании суда 29 мая 1431 года судьи подтвердили факт рецидива ереси и постановили передать Жанну светскому правосудию. На следующий день на площади Старого Рынка в Руане был оглашен смертный приговор, и вслед за этим последовала казнь.

О том, как вела себя сгорающая заживо Орлеанская дева, показания свидетелей расходятся. Сторонники утверждают, что она мужественно взошла на костер, противники говорят, что она вела себя как жалкая вероотступница: плакала, кричала и молила о пощаде. Но все присутствующие понимали, что Жанна д’Арк погибает невиновной.

В 1452 году Карл VII велел собрать и изучить документы, относящиеся к процессу по делу Жанны, решив с опозданием снять ярлык колдуньи и еретички с той, которая помогла ему стать королем и ради освобождения которой из плена он не пошевелил и пальцем. Проведенное следствие пришло к выводу, что Жанну осудили незаконно. Но потребовалось еще три года, чтобы папа Каликст III распорядился организовать новый процесс, и еще год, чтобы был вынесен оправдательный вердикт.

Разгул колдовства в XV веке

Люди Средневековья верили в магию, не сомневались в ее действенности и далеко не обязательно связывали ее с силами зла. «По салическому закону[40], магия в преступление не вменялась, и никаких кар закон против нее не заключал. В позднейших списках этого закона упоминаются лишь денежные пени, налагаемые на тех, кто изобличался в околдовании людей; правда, если последствием колдовства являлась смерть его жертвы, то виновный сжигался живьем. В законах времен Карла Великого убийство посредством колдовства приравнивается ко всякому другому душегубству и наказуется в тех же мерах. Прочие своды законов того времени о колдовстве совсем умалчивают» (М. Орлов. «История сношения человека с дьяволом»).

То есть преследование колдовства существовало задолго до инквизиции, но определение того, что есть «полезная» магия, а что зловредное колдовство, всегда было тонким и неоднозначным процессом. Отношение духовенства к колдовству менялось на протяжении истории неоднократно, и серьезно оно воспринималось им далеко не всегда. Еще в XI веке папа Григорий VII порицал множество суеверий, выросших вокруг колдовства, и явно относился к нему скептически. С другой стороны, простой народ нередко устраивал самосуд над теми, кого считал повинными в колдовстве. Возможно, людям было проще обвинить в природных бедах какую-нибудь колдунью, чем принять утверждение церкви, что бури, голод и болезни посылаются роду человеческому в качестве Божьего наказания. В различных странах мира задолго до учреждения инквизиционных трибуналов бывали случаи, когда обвиненную в бедах (голоде, засухе, болезнях) той или иной деревни ведьму (или колдуна) вытаскивали всем честным народом на площадь, мучили, до смерти избивали, а то и сжигали на костре.

Впрочем, нельзя ни в коем случае утверждать, что церковь в доинквизиционный период относилась к колдовству разумно и рационально: одни явления церковники объявляли карой Божьей, другие объясняли магическими действиями — часто в зависимости от того, какой из вариантов виделся им в данный момент предпочтительнее. Нередки были случаи, когда пастыри верили в колдунов столь же простодушно, как и их паства, и обрушивались на них с церковными карами. В том же XI веке епископам предписывалось налагать суровые епитимьи за колдовство и подробно расспрашивать о способах его применения.

После учреждения инквизиционных трибуналов постепенно начало формироваться особое отношение инквизиции к ведьмам и колдунам — как минимум, потому что доносчики нередко упоминали в своих сообщениях о магии и колдовстве. Позднее возникла определенная нормативная база, на которую следователи инквизиции опирались в делах, связанных с обвинениями в ведовстве и магии. Нормы эти менялись и по-своему совершенствовались на протяжении нескольких веков.

Можно выделить основные вехи на этом пути.

В 1258 и 1260 годах папа Александр IV в буллах, адресованных орденам доминиканцев и францисканцев, предупредил о необходимости различать несхожие между собой разновидности колдовства:

• колдовство как предрассудок и мошенничество;

• колдовство как ересь, то есть искажение католической догмы и ритуала.

«Классическими примерами ранних «колдовских судов» могут быть расследования в отношении князя Ульмского (в 1308 году в Париже) и епископа Кагорского Гуго Жеро (в 1317 году в Авиньоне). В первом случае обвиняемый пытался путем колдовства и отравления избавиться от опостылевшей супруги, что в конечном счете привело любовницу князя и колдунью, готовившую яд, на костер… Во втором случае осужденный епископ предпринял попытку умерщвления посредством колдовства папы римского Иоанна XXII и некоторых лиц из его окружения. Кстати, процесс Гуго Жеро был не инквизиционным; епископа судила коллегия кардиналов. В обоих случаях, как и во многих других «колдовских процессах» того времени, обвинение выглядит достаточно обоснованным. Если бы в наше время кто-то вздумал повторять подобные эксперименты, то такого «колдуна» тоже отправили бы за решетку» (А. И. Ракитин. «Загадочные преступления прошлого»).

В 1437 году папа Евгений IV издал буллу, адресованную инквизиционным трибуналам, в которой квалифицировал колдовство как разновидность ереси.

В 1478 году папа Сикст IV отнес к ереси «черную» магию.

В 1500 году папа Александр VI в своей булле впервые упомянул о реальности перемещений по воздуху ведьм и колдунов и допустил возможность «шабаша».

Таким образом, до XV столетия гонения на ведьм и колдунов со стороны инквизиции носили ограниченный характер — инквизиция интересовалась ими лишь тогда, когда усматривала в их действиях ересь[41]. Светская же власть и вовсе обращала на них внимание только в тех случаях, когда они проходили по уголовным делам.

Но затем колдовство и ведовство сами по себе стали считаться ересью, а за сомнения в том, что ведьмы способны по воздуху перемещаться на шабаши, можно было серьезно пострадать. В 1453 году Вильгельма Эделина, настоятеля монастыря Клерво, привлекли к суду за то, что в своих проповедях он отрицал полет ведьм на поленьях, метлах, помелах и палках. Заметим, что произошло это почти за полвека до только что упомянутой буллы Александра VI, из чего можно сделать вывод, что папа всего лишь узаконил борьбу, которую давно уже вели на местах.

Эделину вменили в вину, что проповеди внушались ему дьяволом. На допросе, который вел следователь Святого Официума Ролан Лекози, Эделин во всем сознался, а также сообщил, что прибегнул к содействию дьявола, чтобы досадить своему неприятелю. Сатана якобы пригласил Эделина на шабаш, поставив перед ним в качестве условия своей помощи отречение от Бога и христианской веры и т. п. Эделин согласился и сделал все, что просил дьявол. После этого дьявол несколько раз являлся к Эделину в разных обличьях, склонял его ко всякого рода непристойностям и поставил перед ним задачу проповедовать людям о том, что колдовство и ведовство — не более чем вымысел. «По разумению дьявола», такая позиция должна была искоренить из людей страх перед колдовством и наделить смелостью любопытных, тем самым привлекая на сторону зла все больше адептов. Суд, на котором председательствовал епископ Эврё Гийом Дефлок, признал Эделина виновным и приговорил к пожизненному тюремному заключению на хлебе и воде.

«Якшавшийся с сатаной колдун» продержался в условиях этого режима четыре года. В 1457 году тюремщик нашел Эделина мертвым — как утверждается, тело находилось в молитвенной позе.

Дело Эделина было только одной из «первых ласточек». Вторая половина XV столетия почти во всей Европе отмечена процессами против колдунов и ведьм. Франция не стала исключением. Особенно ожесточенные формы гонения приняли на юго-востоке страны.

Удивительно, однако, то, что с ростом гонений на колдунов интерес к ведовству у простого люда Франции не угасал. Связано это было среди прочего и с тем, что инквизиция, начав жестоко преследовать колдунов после папских булл 1437 и 1478 годов, по сути, открыто признала их силу. Как пишет М. Орлов, «иному нищему мужику, бабе, поденщику было и лестно, и в то же время выгодно сделаться, то есть прослыть колдуном или ведьмой; он становился предметом боязни, его старались задобрить, к его услугам прибегали в болезнях, пропажах, при разделке с недругами, при затруднениях по любовной части, а все это хорошо оплачивалось. А народ обращался к колдунам с величайшей охотой во всяком таком случае, где, по его представлению, пахло чертовщиной, зная, что духовенство в этих случаях далеко не располагает всегда и во всех случаях действительными средствами для борьбы со злом». Орлов приводит в пример процесс в Нормандии в 1455 году, основной фигурант которого некий Югенен, по его собственным показаниям, принадлежал к семейству, уже сорок лет рождавшему ведьм и колдунов.

К концу XV столетия у служителей церкви окончательно сформировалось резко негативное и агрессивное отношение к ведовству, даже к еретикам некоторые инквизиторы относились более снисходительно. Случалось и такое, что теперь, наоборот, уже еретиков приравнивали к ведьмам и колдунам, тем самым усугубляя тяжесть их преступления. Началась настоящая истерия, протянувшаяся почти на три столетия.

Malleus Maleficarum Так ли страшен черт, как его малюют?

О «Молоте ведьм» слышал, должно быть, каждый. Вокруг этой книги построено великое множество легенд и мифов, которые множатся и претерпевают изменения по сей день. Что же это за зверь такой — «Молот ведьм»?

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется ненадолго отправиться на родину «Молота ведьм», в Германию.

Завершенный в 1486-м и изданный в 1487 году этот труд принадлежит перу — точнее, перьям, ибо авторов было двое — инквизиторов, членов доминиканского ордена Якоба Шпренгера и Генриха Крамера (он же Генрикус Инститор).

Генрих Крамер с самого начала своего теологического пути, который начался в 1445 году, слыл фигурой неоднозначной. Он был смел на околополитические выпады и, как бы сказали об этом в наше время, скандально известен. Например, в 1474 году он прочел проповедь, пронизанную нескрываемой антипатией к королю Германии Фридриху III, за что побывал под арестом. Позже, в 1482 году, он снова угодил в тюрьму — на этот раз за растрату денег, полученных от продажи индульгенций, но вскоре был освобожден, оправдан и восстановлен во всех правах.

Место инквизитора Крамер выхлопотал себе в 1479 году после недолгого пребывания в Риме. Тогда же он провел свое первое расследование в итальянском городке Триенте по делу об убийстве двухлетнего мальчика и пришел к выводу, что оно совершено в ритуальных целях девятью иудеями. Обвиненные в человеческих жертвоприношениях, каннибализме и совершении темных ритуалов, они были переданы светскому суду для осуществления смертного приговора. Уже с этого момента прослеживается крутой нрав Крамера и его желание быстро и решительно расправляться с еретиками, особенно если в их действиях замечен ритуально-колдовской подтекст.

В 1482 году он становится настоятелем доминиканского монастыря в своем родном городе Шлеттштадте (ныне Селеста на северо-востоке Франции) и сохраняет при этом должность инквизитора. В 1484 году он председательствует на суде в Равенсбурге и приговаривает к сожжению двух женщин, обвиненных в ведовстве. Тогда же он составляет для папы Иннокентия VIII текст буллы «Summis desiderantes affectibus», которая в подкрепление папских булл 1437 и 1478 годов обязывала власти германских государств помогать инквизиции в борьбе с ведьмами.

Современники отмечают, что Крамер был настоящим фанатиком, но славы жаждал ничуть не меньше, чем победы над ересью. При этом он слыл женоненавистником, поскольку уже в самом существовании женщин видел мерзость. Он преследовал их с параноидальным упорством, как только мог и где только мог. Явившись в Бриксенское епископство (тогда суверенное образование в составе Священной Римской империи, ныне территория Австрии), он устроил в Инсбруке процесс, на котором планировал обвинить десятки женщин. Но это вызвало столь явное противодействие горожан, что местный епископ, испугавшись бунта, потребовал, чтобы он покинул город.

Крамер вынужден был подчиниться, но, чтобы оправдать свои действия, приступил к написанию «Молота ведьм». Таким образом, большая часть этого труда принадлежит именно ему.

Что до Якоба Шпренгера, то о нем до нас дошло не так уж много сведений. Известно, что он был деканом Кёльнского университета, профессором теологии и демонологом. Судя по всему, он ограничился сочинением «Апологии» — пролога к «Молоту ведьм», а в остальном отвечал скорее за продвижение книги «в массы», поскольку обладал большим количеством влиятельных знакомых.

Кстати, заботился Шпренгер прежде всего о положительных отзывах в отношении «Апологии», а то, как будет воспринят основной текст, его не особенно волновало. Это, собственно, и понятно. В сферу «научных интересов» Шпренгера входило разъяснение сомнений, которые существовали вокруг магии. Он горел желанием основательно теоретизировать данный вопрос и донести свои воззрения до людей, чем и занимался в «Апологии».

Что же касается основной части «Молота ведьм», которая была написана Крамером, то это, по сути, руководство по распознаванию дьявольских методов и советы, каким образом избежать их воздействия. Все это густо приправлено описанием многочисленных случаев из практики инквизиции, собственными измышлениями и свидетельствами «очевидцев». В завершение приведены формальные правила для возбуждения судебного иска против ведьмы, обеспечения ее осуждения и вынесения приговора, причем о пытках нет ни слова.

Признаться, по части содержательности наставления, которые Крамер дает дознавателям, значительно уступают тем, что они могли найти у Бернара Ги или даже у Николаса Эймерика. Так что вряд ли ему удалось удивить видавших виды следователей Святого Официума.

Таким образом, особое место «Молота ведьм» среди трудов подобного рода в гонениях на ведьм определяется не столько его содержанием, сколько тем, что он вышел весьма вовремя. И не случайно прологу в нем предшествовала та самая булла «Summis desiderantes affectibus» Иннокентия VIII, к сочинению которой приложил руку Крамер. Если публикация «Молота ведьм» была, возможно, личным делом авторов, то распространение его уже превратилось в дело общецерковное.

К слову, во Франции процессы инквизиции против колдунов и ведьм начались еще до выхода в свет труда Крамера и Шпренгера.

Если же говорить о влиянии «Молота ведьм», то стоит отметить, что ему подверглись не столько инквизиторы, сколько светские власти. Собственно, к ним и был обращен призыв авторов никоим образом не только не препятствовать, но и споспешествовать судам над ведьмами. И за ничтожным исключением светские власти ответили на этот призыв положительно, даже с энтузиазмом. Они ничего против этих судов не имели, тем более что по-прежнему им доставалась часть конфискованного имущества осужденных. Для многих из них «Молот ведь» сделался настольной книгой и часто использовался как истина в последней инстанции; к ней обращались, если возникало сомнение в том, «достаточно ли колдовское» дело передано инквизицией светскому суду.

Гугеноты как новый объект гонений

ХVI век ознаменовался Реформацией — охватившим Европу широким движением, направленным на глубокие преобразования в католической церкви. Историки отмечают, что анализировать французскую Реформацию даже сложнее, чем немецкую, так как в ней сложно переплелись религиозные и политические мотивы.

К началу XVI века католическая церковь заметно отдалилась от изначального, апостольского христианства, что часто отмечали различные слои общества. В XII–XIII веках похожее отношение к церкви привело к возникновению ересей катаров и вальденсов. В XVI веке на передовую арену вышли протестанты, ставшие новыми противниками для постепенно отмирающей французской инквизиции.

Почему отмирающей? Дело в том, что в начале существования инквизиции именно во Франции (главным образом в ее южных регионах) по еретикам был нанесен массированный удар, призванный устранить угрозу для католической церкви, которую видели в катарах, вальденсах и сочувствующих их ересях. Инквизиторы поработали на славу, и так хорошо, что надобность в них фактически отпала, хотя, разумеется, в связи с этим деятельность Святого Официума во Франции не прекратили. Во-первых, потому что локальные вспышки ереси еще случались, и, во-вторых, потому что у людей сохранялся страх перед инквизицией, а страх — неплохое средство контроля населения. Можно отметить, пожалуй, лишь то, что инквизиторские функции по большей части передали епископам и активировались эти самые функции по требованию короля или понтифика.

В XVI веке Францию терзали война за войной. Все началось еще в предыдущем веке, когда она вступила в борьбу с Испанией за Италию. В дележ итальянского пирога ввязались также Священная Римская империя и другие государства Западной Европы. Начались бесчисленные войны — несколько так называемых Итальянских, Война Камбрейской лиги, Война Коньякской лиги, четыре войны Франциска I и Карла V… Завершились они Като-Камбрезийским миром только в 1559 году. Святой престол во время этих войн поочередно менял свои приоритеты, отдавая предпочтение и одобряя действия то французов, то испанцев.

А так как человеческое сознание в любых беспокойных условиях способно порождать революционные мысли, то можно себе представить, как много этих мыслей скопилось у христиан XVI века. Проблема заключалась в том, что «за распрями ревнителей веры было почти позабыто нравственное содержание христианства… Старое обветшалое здание государства, расшатанное изнутри борьбой религиозных несогласий, было бессильно дать кров и защиту своим чадам… Ощущение непрочности всех существующих устоев, мрачное предчувствие грядущих страшных событий возбуждали кругом глухое брожение умов» (Г. Шустер «История тайных обществ, союзов и орденов»).

Деятельность церкви давала к этому немало поводов. Особенно сильны антицерковные настроения были в Германии, где недовольны церковью были практически все сословия, и прежде всего крестьяне и ремесленники: первых разоряла церковная десятина, а продукция ремесленников проигрывала конкуренцию не облагаемой налогом продукции монастырей. Все это, а также огромные суммы денег, которые Ватикан вывозил из Германии, и моральное разложение духовенства, не могло не вызвать противодействия.

18 октября 1517 года папа Лев X выпустил буллу об отпущении грехов и продаже индульгенций в целях «Оказания содействия построению храма св. Петра и спасения душ христианского мира». Менее чем через две недели после этого немецкий богослов Мартин Лютер сформулировал свои «95 тезисов» и отправил их письмом к архиепископу Майнцскому (по легенде: прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви). В них он выступил против продажи индульгенций и власти папы над отпущением грехов. Эти идеи упали на благодатную почву и довольно быстро обрели в Германии множество сторонников, гонения против которых не замедлили себя ждать.

Во Франции, где сложилась сильная королевская власть, ситуация была несколько иной, поскольку католическая церковь здесь была ограничена в своих претензиях. Однако и сюда проникли идеи Реформации, приобретя свой, французский колорит. Так, «уже в 1520 году в небольшом городе Мо на реке Марне, поблизости от Парижа, существовала группа богословов-радикалов, которые переводили Новый Завет и преподавали вызывавшее тревогу учение. Правительственные борцы с ересью вскоре разогнали этих несчастных вольнодумцев» (У. С. Дэвис. «История Франции с древнейших времен до Версальского договора»).

Вскоре во Франции появились и собственные теоретики протестантизма — Жак Лефевр, Жерар Руссель[42] и Гийом Фарель. Им обязаны возникновением первые гугенотские общины, которые существовали под покровительством Маргариты Наваррской, сестры французского короля Франциска I. Изначально, кстати, слово «гугенот» употреблялось применительно к протестантам их противниками в оскорбительном, насмешливом ключе. Оно произошло от слова «гуго» — пренебрежительного прозвища швейцарцев, но со временем, когда Реформация распространилась во Франции, оно прижилось и среди самих французских протестантов.

Святой престол, когда понял, сколь опасны для него протестанты, решил применить в борьбе с ними проверенный метод и натравил на них инквизицию. Из инквизиции попытались сделать даже более действенное орудие, чем она была прежде. «21 июля 1542 г. папа Павел III учредил буллой «Licet ab inicio» «священную конгрегацию римской и вселенской инквизиции, ее священное судилище» с правом действия «во всем христианском мире, по сю и по ту сторону гор» (Альп. — Н. М.), во всей Италии, и подчиненную римской курии» (И. Р. Григулевич).

Светские власти тоже не дремали, и если вести речь о Франции, даже трудно сказать, кто нанес протестантам больший урон — они или инквизиция. Сначала — после периода относительной веротерпимости — король Франциск I приказал конфисковать все протестантские сочинения и запретил гугенотам под угрозой смертной казни устраивать свои богослужения. Затем, в 1555 году, король Генрих II издал эдикт, который грозил гугенотам сожжением. При Франциске II, в 1559 году, была учреждена особая комиссия — «Огненная палата», следившая за исполнением эдиктов о еретиках.

Однако несмотря на драконовские меры, к середине XVI века во Франции существовало почти 5 тысяч гугенотских общин. Точнее их следует называть кальвинистскими, поскольку наибольшую популярность среди французских протестантов приобрело учение Жана Кальвина. Первое издание его труда «Наставления в христианской вере» датируется 1536 годом. Если Мартин Лютер действовал по принципу «убрать из церкви все, что явно противоречит Библии», то Кальвин пошел дальше — он убрал из церкви все, что в Библии не требуется. Кальвинизм характеризуется склонностью к рационализму и недоверием к мистицизму.

Тут надо заметить, что Кальвин и его сторонники действовали в отношении своих противников столь же жестоко, как и католическая церковь. В Женеве, где они захватили власть, только в 1546 году было вынесено 58 смертных приговоров.

Особенно поражает расправа над личным врагом Кальвина антитринитарием[43] Мигелем Серветом, которого заживо сожгли на медленном огне. Так что слухи, которые католики распространяли о зверствах протестантов, тоже выросли не на пустом месте.

По мере того, как кальвинизм укреплял свои позиции, противодействие ему католической церкви росло. Все это вылилось в серию гражданских войн между католиками и гугенотами. «Боевые действия велись беспорядочно — то в одном месте, то в другом, почти во всех частях Франции, где гугенотам удавалось создать себе хотя бы несколько опорных пунктов» (У. С. Дэвис).

Одним из самых громких событий религиозных войн была резня в Варфоломеевскую ночь (с 23 на 24 августа 1572 года), когда в одном только Париже было убито около 2 тысяч гугенотов, а во всей Франции — более 20 тысяч. И. Р. Григулевич в своей «Истории инквизиции» в привычном для него обличительном тоне сначала высказывается о том, как папская инквизиция вдохновляла людей на религиозные войны, а после упоминает Варфоломеевскую ночь, создавая впечатление, что инквизиция повинна в ней больше кого-либо другого.

Однако к Варфоломеевской ночи инквизиция не имела никакого отношения. Массовая резня была спровоцирована даже не папой римским, она была санкционирована французским королем Карлом IX и его матерью Екатериной Медичи и носила, скорее, политический, нежели религиозный характер. Впрочем, во Франции религия и политика были переплетены в столь тесный клубок, что при натяжении одной нити сразу натягивалась и вторая.

Игнатий Лойола как мессия контрреформации

Важным этапом и для инквизиции, и для католицизма в целом было появление на исторической арене детища Игнатия де Лойолы — ордена иезуитов, или Общества Иисуса. Иезуиты сыграли в XVI–XVII веках самую активную роль в контрреформации, то есть в движении, ставящем своей целью восстановление престижа и авторитета католической церкви в христианском мире.

Игнатий Лойола изначально не собирался становиться церковным деятелем — свой жизненный путь он собирался связать с воинской службой и даже начал делать военную карьеру, но был вынужден ее оставить. В 1521 году во время итальянских войн Лойола участвовал в обороне Памплоны, осаждаемой французскими и наваррскими войсками. Как он позже рассказывал сам, «приступ длился уже порядочное время, когда я был задет снарядом, который проскочил между моими ногами и ранил одну и сломал другую». Это ранение, после которого Лойола так до конца и не восстановился, повернуло его судьбу в совершенно ином направлении.

Находясь на лечении в фамильном замке и борясь за жизнь после нескольких мучительных операций, Лойола в конце концов начал выздоравливать и думал, как бы скоротать время. Он хотел погрузиться в чтение рыцарских романов, однако таковых в замке не оказалось, но религиозная литература — «Жизнь Иисуса Христа» и «Жития святых» — в наличии имелась. Выбирать не приходилось, и Лойола погрузился в изучение религиозных книг. Религия увлекла его настолько, что он задумал, когда поправит здоровье, совершить паломничество в Иерусалим. И через год осуществил это намерение, несмотря на все трудности такого путешествия.

Современники вспоминали Лойолу как человека, который горел религиозным пылом, а в своих проповедях был искренен до фанатизма. Вскоре после возвращения со Святой земли в Испанию эти проповеди стали причиной разбирательства в местной инквизиции, куда на Лойолу поступил донос. «В апреле 1527 года инквизиция даже посадила Игнатия в тюрьму, намереваясь возбудить против него формальный процесс по обвинению в ереси. Следствие заинтересовалось не только странными явлениями, которые имели место среди благочестивых последовательниц Лойолы, но и своеобразными утверждениями обвиняемого о чудодейственной силе, которую сообщает ему его целомудрие, и его странными теориями о различии между смертными и искупимыми грехами, которые, кстати, обнаруживают поразительное сходство с известными определениями иезуитских моралистов позднейшей эпохи» (Г. Бёмер. «История ордена иезуитов»). Ему вынесли приговор, запрещающий проповедовать под страхом отлучения от церкви; затем, правда, церковный суд полностью его реабилитировал. Но проведший 42 дня в заключении Лойола решил более не оставаться в Испании и отправился в Париж, где, как считается, и основал в 1534 году орден иезуитов.

Изначально это было обычное студенческое общество, в которое входили семеро друзей-единомышленников, давших обеты нестяжания, целомудрия и миссионерства в Святой земле. В случае невозможности выполнения последнего обета до наступления 1538 года было решено отправиться в Рим и предоставить себя в распоряжение Святого престола.

Что удивительно, в Париже на неистового проповедника снова донесли — сначала высшим чинам Парижского университета, где он приступил к обучению, а затем и инквизиции — уже французской. Последовала новая серия допросов, однако и на этот раз Лойола вышел сухим из воды.

Тем временем из-за войны Венеции с Турцией путь в Палестину оказался перекрыт, и не сумевшие добраться до Святой земли Лойола со товарищи, выполняя обет, явились в Рим. Здесь в 1539 году Игнатий добился аудиенции у папы Павла III и представил ему проект устава Общества Иисуса, где в дополнение к трем стандартным обетам послушания, целомудрия и нестяжания был добавлен четвертый: обет непосредственного послушания самому папе. Это не могло не понравиться понтифику, и 27 сентября 1540 года устав нового ордена был утвержден папской буллой «Regimini militantis ecclesiae».

«Лойола вопрошал: «Лютер требует реформы церкви?» И ответствовал: «Отлично, мы ему противопоставим нашу контрреформу. Враги истинной веры противопоставляют науку церкви? Хорошо, церковники в ответ сами станут заниматься наукой, которая как была, так и останется служанкой богословия. Слуги дьявола хотят просвещения? Прекрасно, иезуиты откроют школы и университеты, которые будут служить церкви. Наши противники просят книг? Превосходно, они их получат, но это будут книги, в которых будет низвергаться ересь и прочая крамола» (И. Р. Григулевич).

Именно по совету Лойолы Павел III решил учредить в 1542 году папскую инквизицию, которая получила право проводить следствие и над церковными чинами, и над еретиками, и над простыми верующими. При этом сам основатель ордена иезуитов тоже не собирался стоять в стороне и молча смотреть, как Реформация охватывает католический мир. По большому счету, иезуиты на пару со священной конгрегацией римской и вселенской инквизиции стали основными орудиями папского престола, с помощью которого понтифики боролись с ересями.

На волнах Реформации — в натурфилософию

Как водится, в периоды, когда религия приносит людским душам боль и страдание, а верить во что-то хочется и надо, ум побуждает своих носителей обратиться или к мистике, или к науке. XVI век характеризуется тем, что разочарованные правящей католической верхушкой и погрузившиеся с головой в болезненный поиск веры люди обратились к натурфилософии.

Безусловно, свою роль здесь сыграли и инквизиционное преследование Галилео Галилея и чуть позже (в начале XVII века) осуждение труда Николая Коперника «Об обращении небесных тел». Едва ли не все, что осуждалось церковными иерархами, вызывало бурный интерес у населения христианского мира. Воистину черный пиар был лучшим пиаром во все времена!

Натурфилософия ставила «мудрость выше знания и науки, а чувство гуманности, дух прощения, сострадание любви, добродетели, имеющие своим источником мудрость, — выше веры, предписанной церковью с ее окостеневшим в бездушном формализме учением. Таким образом, свою жизненную задачу натурфилософы видели в том, чтобы обратить на пользу воспитания человека всю совокупность человеческого знания, «всемудрость», чтобы вести род человеческий культом всеобщего просвещения к высшей ступени развития, к той безмятежности духа, которая возвышается над всеми заботами будничной жизни» (Г. Шустер).

При этом труды натурфилософов были пронизаны глубокой религиозностью, что автоматически делало их опасными с точки зрения церковной верхушки, — особенно если учесть растущую популярность книгопечатания.

В 1559 году под строгим инквизиционным надзором вышло первое официальное издание Index Librorum Prohibitorum («Индекс запрещенных книг»), идея которого была не нова и уходила корнями в незапамятные времена. Целью составления «Индекса» было названо ограждение веры и нравственности от посягательств и богословских ошибок. Книги, прошедшие цензуру, печатались с грифом Nihil obstat («Никаких препятствий») и Imprimatur («Да будет напечатано») на титульном листе.

Неугодные церкви сочинения и прежде подвергались либо политической, либо церковной цензуре. Но с 1559 года эта практика была поставлена на поток.

В 1572 году была сформирована специальная конгрегация, которой вменили в обязанность выявлять запрещенную литературу, вносить дополнения в новые издания «Индекса», а также давать указания по исправлениям в случаях, если книгу в целом можно было не запрещать, но требовалось внести в нее какие-либо изменения.

Во Франции «Индекс запрещенных книг» применялся неукоснительно на протяжении всего периода его существования. Среди книг, с которыми боролась инквизиция, можно встретить не только труды Жана Кальвина, Рене Декарта, Шарля Монтескье, Николя Мальбранша, Вольтера, Жан-Жака Руссо, но и, скажем, сочинения Оноре де Бальзака, Жорж Санд…

Какие именно книги запрещались церковью?

«1. Все тексты Священного Писания, изданные некато-ликами.

2. Книги любого автора, защищающие ересь и раскол или стремящиеся любым способом разрушить самые основы веры.

3. Книги, специально направленные против церкви или христианских обычаев.

4. Книги всех некатоликов, посвященные вопросам религии, если не указано, что в них нет ничего противоречащего католической вере.

5. Книги и брошюры, в которых говорится о новых видениях, явлениях, пророчествах, чудесах или которые пропагандируют новых святых, если таковые были опубликованы без соблюдения канонических правил.

6. Книги, оспаривающие или высмеивающие любой католический догмат; защищающие ошибки, осужденные папским престолом; низвергающие авторитет божественного культа; стремящиеся разрушить церковную дисциплину; умышленно оскорбляющие церковную иерархию или клир и церковь.

7. Книги, поучающие или рекомендующие любые суеверия, колдовство, гадание, предсказания, магию, вызов духов и тому подобное.

8. Книги, провозглашающие законными дуэль, самоубийство, развод и доказывающие, что масонство и им подобные организации не только не вредные, но и полезные для церкви и гражданского общества.

9. Порнографические книги.

10. Литургические книги, апробированные папским престолом, если в них имеются изменения.

11. Книги, распространяющие апокрифические, или запрещенные, или отмененные папским престолом индульгенции.

12. Любого рода изображения Христа, Девы Марии, ангелов, святых и других «божьих слуг», если они не отвечают духу и наставлениям церкви.

Канонический кодекс запрещал пользоваться «отлученными» книгами всем верующим и церковникам, за исключением кардиналов, епископов и других высших церковных чинов, без особого на то разрешения соответствующих церковных властей. Получавшие разрешение ими пользоваться обязывались не передавать их третьим лицам» (И. Р. Григулевич).

Однако несмотря на запреты, натурфилософские учения продолжали развиваться. Соответственно сочинения натур-философов продолжали встречать препятствия в виде новых изданий «Индекса запрещенных книг», что, впрочем, только возбуждало к ним, как ко всему запретному, все больший интерес.

Инквизиция и алхимики

В XVI столетии европейские умы захватило увлечение такой специфической областью натурфилософии, как алхимия. Его не избежали даже коронованные особы, жаждавшие заполучить философский камень, необходимый для превращения неблагородных металлов в золото и создания эликсира бессмертия.

С точки зрения инквизиции алхимию следовало осуждать как ересь, так как многие относились к алхимическим учениям с особой, глубокой религиозностью и черпали в ней смысл своего бытия. Философия алхимиков не придавала особой значимости смерти Христа во имя искупления человеческих грехов и учению о рае. Она учила, что божественный дух, заложенный в Иисусе Христе, содержится во всяком человеке, являя собой зерно вечной жизни, и познание этой истины доступно всем, кто живет чистой духовной жизнью, полон любви и мудрости.

В этом, безусловно, можно было усмотреть признаки ереси, и еще в первой половине XIV века папа Иоанн XXII запретил алхимию в Италии, что, впрочем, не уменьшило число искателей философского камня. Среди них, кстати, было немало монахов, которые производили свои опыты в монастырских стенах.

Пожалуй, массовый захват умов подобным учением был бы для церкви не менее опасным, чем распространение в Лангедоке альбигойской ереси в XIII веке. Но среди алхимиков не наблюдалось централизации: они действовали, скорее, поодиночке, предпочитая не сбиваться в группы — а следовательно, не представляли угрозы как секта. Алхимия была уделом избранных, она требовала образования и немалых денежных вложений. К тому же ею занимались многие сильные мира сего, а взять их в оборот инквизиции не всегда было под силу. Это происходило только в исключительных случаях, и, во всяком случае, во Франции до преследований высокопоставленных алхимиков дело никогда не доходило.

Что же касается людей рангом пониже, то их могли привлечь к ответственности, например, по обвинению в мошенничестве (инквизиция, как ни странно, иногда занималась и такими делами), или, как это ни парадоксально, в случае прямо противопожном, если возникали предположения, что им удалось добиться успеха в своих опытах. За секретами таких алхимиков велась настоящая охота, их мечтали заполучить короли. А так как адепты алхимических учений, прямо скажем, не горели желанием делиться своими тайнами, то инквизиция привлекалась, чтобы принудить их к диалогу. К занятиям алхимией всегда можно было при желании примешать обвинение в колдовстве, что часто и делалось.

Впрочем, и это помогало не всегда, но вовсе не потому, что, как пишет Г. Шустер, «адептам не разрешалось открыто говорить о тайных учениях, даже если они сами проникли и постигли их смысл, ибо считалось несомненным, что разглашение тайны о приготовлении философского камня влечет за собою мгновенную смерть. Самыми страшными пытками невозможно было вынудить признание у убежденных алхимиков». Мы знаем, как инквизиция умела развязывать языки, и, следовательно, можем предположить, что причина невозможности выведать секрет философского камня даже с помощью методов инквизиции совсем в ином — в отсутствии этого секрета.

Вокруг алхимии существовало множество мифов. Те, кто ею занимались, жаждали наживы, но так как неблагородные металлы не спешили превратиться в золото, да и вечная жизнь не стучалась в двери алхимических лабораторий, интерес к алхимии уже к концу XVI века стал стремительно угасать.

Бесы в Экс-ан-Провансе

ХVII столетие в самом своем начале встречает нас интересным феноменом — одержимостью бесами. Отмечен этот феномен был церковью, разумеется, раньше, борьба с ним велась постоянно, но именно в XVII веке он заставил обратить на себя особое внимание.

Даже в XXI веке возможность одержимости бесами/демонами католической церковью не отрицается. Стоит ли удивляться тому, что в XVII веке в этом мало кто сомневался.

По сей день различают и степени одержимости, и ее признаки и проводят обряды экзорцизма. Считается, что одержимость следует предполагать при совокупности в поведении человека следующих признаков:

• внезапная, нехарактерная для него ранее агрессивность;

• вспышки ярости, сопровождающиеся ругательствами, богохульством, проклятиями в адрес Бога, церкви, святых и всего, относящегося к религии;

• эпилептические припадки и/или судороги;

• галлюцинации, видения часто пророческого характера, кошмарные сны;

• беспокойное поведение при виде религиозной атрибутики, в присутствии священнослужителей, при прочтении молитв и при совершении религиозных обрядов;

• непереносимость воды, общие признаки гидрофобии;

• внезапно обнаруживающиеся сверхспособности: влияние на окружающее пространство телепатически, телекинетически и пр.;

• появившаяся способность разговаривать на языках, которых человек прежде не знал (ксеноглосия);

• вещание от лица демонических существ;

• навязчивые мысли об убийстве и самоубийстве.

Одна из самых знаменитых историй, связанных с одержимостью, произошла в городе Экс-ан-Прованс, в женском монастыре Ордена святой Урсулы. Главными ее действующими лицами были Луи Годфриди, монах-бенедиктинец из аббатства Сент-Виктор-де-Марсель, и две монахини — Мадлен де ля Палю и Луиз Капо, заявившие, что по вине упомянутого Годфриди попали под влияние дьявольских сил.

Луи-Жан-Батист Годфриди родился в семье пастуха в деревне Бовезе недалеко от Кольмара (Верхний Прованс, Франция) в 1572 году, обучился чтению и письму, а также латыни, литургическим ритуалам и церковным таинствам. Особенно привлек его внимание старинный трактат о каббале, возбудив его интерес к тайным знаниям. В восемнадцать лет Годфриди, уже обучившийся не только чтению и письму, но и латыни, а также благодаря дяде-кюре литургическим ритуалам и церковным таинствам, отправился в Арль с целью изучить теологию и принять сан священника.

В аббатстве Сент-Виктор-де-Марсель, где он устроился, царили не самые строгие нравы, и Годфриди погрузился в мирские соблазны. Современники вспоминают его как человека азартного, увлекающегося, острого на язык, любящего хорошую еду и не упускающего возможности промочить губы вином. Все это уживалось в широкой натуре молодого священника с красноречием и пылкой верой.

Последнее его качество привлекло семейство де ля Палю, и вскоре Годфриди получил предложение заняться религиозным воспитанием их младшей дочери Мадлен. Он подошел к этой задаче весьма ревностно и проводил со своей воспитанницей много времени, но добился совсем не того, к чему стремился. Юная Мадлен прониклась к нему отнюдь не платоническими чувствами. Признаться, это польстило Годфриди, и некоторое время он находился на грани падения, но все-таки сумел взять себя в руки и убедил родителей Мадлен отправить дочь в монастырь урсулинок. По другой версии, священник все-таки не устоял или даже сам соблазнил девушку, а потом решил отделаться от нее, дабы не рушить себе карьеру и жизнь. Как бы то ни было, Мадлен оказалась в монастыре, где, как предполагалось, Годфриди будет ее навещать, а мать-настоятельница Катрин де Гоме станет новой наставницей и будет поддерживать ее духовными разговорами.

В один из таких разговоров Мадлен честно рассказала о своих чувствах к Годфриди, и настоятельница, до которой уже дошли кое-какие слухи, потребовала, чтобы он больше не появлялся в монастыре. Для Годфриди это был первый звоночек, однако до обвинений в сношениях с дьяволом было еще далеко.

В монастыре Мадлен часто впадала в состояние глубокой депрессии, которая каждый раз сменялась сильным возбуждением. Состояние ее постепенно ухудшалось, и урсулинки поговаривали между собой о том, что Мадлен одержима демонами. Тем временем девушка стала демонстрировать явные признаки безумия: у нее начались видения и странные припадки — иногда посреди богослужений и молитв. Мать-настоятельница пыталась найти этому причины вместе с духовником девушки, и, наконец, Мадлен сообщила им, что некто, она не знает — кто, лишил ее девственности и наслал на нее целый легион демонов.

Если истории о лишении девственности мать-настоятельница и духовник поверили — де Гоме, похоже, предполагала это, — то к заявлению о демонах они отнеслись с изрядной долей скепсиса. Поняв, что ей не верят, Мадлен впала в неистовство. У нее начался сильнейший припадок, тело выгнулось и перекрутилось несколько раз до хруста суставов, ею овладела неимоверная ярость, в приступе которой она уничтожила распятие.

После этого в одержимости Мадлен не возникло сомнений, и было принято решение провести обряд экзорцизма, чтобы изгнать демонов из ее тела. Обряд, точнее обряды — они продолжались целый год, — проводил отец Бомийон…

Никаких результатов старания отца Бомийона не принесли, если не считать того, что в ярости девушка стала кричать, что лишилась девственности из-за какого-то неизвестного ей священника, который околдовал ее. Из подробностей было сообщено то, что Мадлен тогда исполнилось семнадцать лет и что священник был сатанистом.

Надо представить себе, какая напряженная и гнетущая атмосфера царила в обители урсулинок. Казалось, хуже быть не может, но хуже стало: вскоре еще три монахини начали выказывать признаки одержимости дьяволом, а к концу года одержимых было уже восемь. Особенно ярко признаки одержимости выражались у монахини по имени Луиз Капо — тело несчастной скручивало во время страшных припадков даже сильнее, чем у Мадлен. В связи с этим было высказано предположение, что Луиз пострадала от демонов больше остальных, потому что была рождена в семье еретиков…

Ситуация в монастыре постепенно выходила из-под контроля, и тогда за дело урсулинок взялся инквизитор Себастьян Михаэлис, которому помогали другой инквизитор, рангом пониже, брат Домптий и фламандский экзорцист Билле. Они провели совместно еще один обряд изгнания демонов и обнаружили их в Мадлен целую толпу, причем некоторые из них называли свои имена — Вельзевул, Астарот и т. д. «Во время заклинания, — показывал позже Михаэлис, — Вельзевул продолжал терзать Мадлен, то с силою бросая ее на живот, то опрокидывая на спину; до трех или четырех раз он принимался душить ее за горло. За обедом демоны продолжали истязать ее постоянно, пригибая ей голову к земле, а за ужином они ее пытали в течение целого часа, выворачивая ей руки и ноги с такой силой, что у нее кости трещали и все внутренности переворачивались; окончив истязания, они погрузили ее в такой глубокий сон, что она казалась мертвой».

Затем выяснилось, что множеств различных демонов засело и в Луиз Капо.

19 декабря 1610 года один из демонов, обнаруженных в теле Луиз, после неясных мычаний указал на Мадлен и возопил: «Луиз одержима, и она страдает из-за тебя! Луиз — твой залог!» Этот демон, идентифицированный как Веррин, оказался весьма разговорчив. Устами одержимой монахини он обвинил во всем… Годфриди, сказав, что тот занимается колдовством. Это заявление удивило всех присутствующих, потому что Годфриди ни в чем подобном на тот момент не подозревали. Мать-настоятельница была уверена, что пресекла его общение с Мадлен намного раньше, чем ее воспитанница была захвачена демонами. Да и сама Мадлен его имени не называла.

Но теперь инквизитор Домптий, насчитавший в Луиз аж 666 демонов, решил вызвать Годфриди, чтобы тот дал соответствующие разъяснения.

При виде священника Луиз Капо впала в истерику, назвала его колдуном и не только подтвердила, что это он лишил Мадлен невинности, но и рассказала, как это произошло. Будто бы они спустились в погреб дома отца Мадлен, и там Годфриди призвал демонов, которых назвал своими хорошими друзьями. Демоны отметили его безымянный палец своей сатанинской силой, и этим пальцем он обесчестил Мадлен, сделав ее королевой шабаша. Один из демонов прошептал Годфриди на ухо заклинание, которое помогло ему закрепить одержимость Мадлен.

К несчастью для себя, Годфриди отреагировал на эти обвинения слишком легкомысленно, неосторожно бросив в воздух: «Если б я был колдуном, я бы непременно отдал свою душу тысячам чертей!» Он не учел, что у инквизиции плохо с чувством юмора.

Неуместная шутка немедленно привела горе-священника в тюрьму инквизиции. Теперь уже Годфриди всерьез считали причиной одержимости Мадлен и, как следствие, одержимости Луиз.

Пока инквизиция работала с Годфриди, демоны, завладевшие телом Луиз Капо, продолжили откровенничать. Среди прочего они рассказали, что Годфриди до отвала наедается мясом маленьких детей, которых откапывает из могил.

Все это пополнило список обвинений, но выглядело столь абсурдно, что инквизиторам мало кто поверил. Нашлись люди, которые стали открыто оспаривать линию обвинения. Инквизиция приняла решение обыскать дом кюре на предмет запрещенных колдовских книг или других предметов, способных подтвердить показания монахинь. Поиск ничего не дал. Опрашиваемые свидетели характеризовали Годфриди с самой лучшей стороны.

На дворе, напомним, был XVII век, и в отношении инквизиции уже не бытовало прежних страхов. В дело вмешались городские власти, и особо свирепствовавшего на допросах инквизитора Домптия даже заключили в тюрьму…

Чаши весов, как видим, колебались, и перед Годфриди мелькнул лучик надежды. Но всего через несколько Домптий уже был на свободе и с еще большим жаром настаивал на виновности Годфриди перед комиссией, в которую входили два архиепископа — Авиньона и Экса, теолог Этьен Дульчи и генеральный викарий Поль Юро де л’Опиталь. Комиссия выслушала его весьма благосклонно.

Инквизитор Михаэлис тоже времени зря не терял. Его стараниями Мадлен на два дня поместили в подвале собора Сент-Совер рядом со святыми мощами. Инквизитор ставил важный эксперимент, желая увидеть, как демоны будут реагировать на присутствие мощей.

24 февраля для осмотра Мадлен был приглашен доктор медицины Антуан Мериндоль, который должен был сделать заключение о ее состоянии здоровья. Он дотошно осмотрел истощенную монахиню и заключил, что она… одержима демонами. Неплохой медицинский диагноз, не правда ли?

5 марта инквизиция решила провести очную ставку между Мадлен и Годфриди, хотя такой практики прежде не было. Девушка заявила следующее: «Есть четыре вещи, которые вы не можете отрицать. Сначала вы обесчестили меня в подвале дома моего отца. Затем увлекли на шабаш. Затем пометили меня своими колдовскими отметинами. И, наконец, послали демонов, чтобы овладеть мной, чтобы я принесла этих дьяволов в монастырь урсулинок». Что касается дьявольских отметин, то их в своем отчете зафиксировали освидетельствовавшие Мадлен профессора университета Экса. Считалось, что именно через эти места демоны проникают в тела своих жертв.

Годфриди пытался отрицать сказанное. Он запротестовал: «клянусь Богом Отцом, Богом Сыном, Девой Марией, Святым Иоанном…», но Мадлен перебила его: «Я знаю эту клятву: клянусь Богом Отцом, то есть Люцифером, клянусь Сыном, Вельзевулом и Святым Духом Левиафаном, Девой-Матерью Антихриста и Святым Иоанном, предшественником Антихриста. Это клятва вашей колдовской синагоги».

Вечером того же дня Годфриди также освидетельствовали на предмет колдовских отметин и зафиксировали их целых три. Это дало повод пытать его. Ходят легенды, что, когда инквизиторы допрашивали Годфриди, над местными лесами носилась музыка ада и выли демоны. Тем не менее смелые инквизиторы продолжили добиваться от кюре признания в том, что он обесчестил Мадлен на шабаше, и в конце концов Годфриди сдался.

Он признался, что заключил пакт с дьяволом и подписал его собственной кровью. Годфриди сообщил, что дьявол посещал его часто, что он обыкновенно поджидал его у дверей церкви и заразил до тысячи женщин ядовитым дыханием, которое дьявол сообщил ему. «Признаюсь и в том, — добавил он, — что когда я желал отправиться на шабаш, я становился у открытого окна, чрез которое являлся ко мне Люцифер, и вмиг переносился на сборище, где я оставался два, три, а иногда и четыре часа». 11 марта, обессиленный и окончательно сломленный, он подтвердил данные накануне показания.

Теперь Годфриди уже ничто не могло спасти. Состоялся суд, который признал его виновным и передал светским властям для сожжения на костре, что и случилось 30 апреля 1611 года.

Как это ни удивительно, после его смерти урсулинки начали постепенно исцеляться от своей одержимости. Правда, демон Веррин еще долго отказывался покидать Луиз, но и эта проблема в конце концов была решена.

Мадлен и Луиз после выздоровления были изгнаны из монастыря урсулинок и остались под наблюдением инквизиции. Мадлен поместили под домашний арест в резиденции Шатовьё недалеко от Кастеллана, и там она жила в аскезе, достойной святых.

Примечательно, однако, то, что через десять лет после казни Годфриди уже ее саму обвинили в колдовстве. Она энергично защищалась, но в 1652 году на ее теле обнаружили новые колдовские знаки и приговорили ее к долгому тюремному заключению. Лишь в преклонном возрасте она была освобождена и умерла в Шатовьё в 1670 году.

Ходят легенды, что пепел священника-колдуна, развеянный по ветру, заразил одержимостью еще многих девушек Прованса. У них отмечались судороги, а по ночам из окон домов, где они жили, слышалась ругань, будто там полно демонов…

Славный город Луден

Еще более громкое дело имело место чуть позже, в середине 1630-х годов, в Лудене. Историки связывают его с охотой на католического священника Урбана Грандье, начатой кардиналом Ришелье в 1630-х годах.

Чем же провинился Грандье перед властным кардиналом?

Оставаясь формально в лоне католической церкви, он публиковал скандальные памфлеты, в которых слишком уж явно выказывал свои прогугенотские симпатии. А кроме того решительно выступал против разрушения крепостных стен Лудена, противореча воле Людовика XIII и Ришелье. Стены же решено было снести на всякий случай, так как среди городского населения было полно гугенотов, и Ришелье резонно предполагал, что, если дело дойдет до военных действий против гугенотов, город может стать для них надежным убежищем.

При этом Грандье слыл человеком просвещенным и проницательным, обладал писательским и ораторским талантами, был привлекателен внешне. Прибыв в Луден из Бордо, он довольно быстро заручился симпатией местных женщин и, как водится, антипатией местных мужчин. Как утверждается, он соблазнил дочь королевского прокурора. На его проповеди собиралась такая толпа, что можно было задохнуться. Он обожал ораторствовать на улицах, собирая вокруг себя народ, и не отказывал себе в удовольствии насмехаться над монахами.

Все это раздражало Ришелье, которому о деятельности Грандье доносили шпионы. Грандье, конечно, должен был это предполагать, но оставался беспечен и ни в чем не менял своего дерзкого поведения — словом, активно рыл себе могилу и в конце концов вырыл ее.

Так же, как и Годфриди, Грандье был обвинен в заключении пакта с дьяволом, и выяснилось это во время приступов одержимости, постигших — как и в случае с Годфриди — сестер-урсулинок.

В ночь с 20 на 21 сентября 1632 года мать-настоятельница монастыря урсулинок Жанна де Анж и сестра Марта де Сент-Моник услышали чей-то голос и увидели некую тень, которая напомнила им умершего несколько месяцев назад исповедника Муссо. А 23 сентября во время трапезы по залу прокатился и исчез таинственный черный шар, и в тот же день на мессе три монахини, в том числе и сама настоятельница, зашлись страшными криками и начали биться в судорогах, выкрикивая ругательства и богохульства.

Через несколько дней в такое же безумие впали уже четырнадцать монахинь. Днем с ними происходили приступы одержимости, а ночами они видели призрак своего бывшего исповедника. Они теряли сон, отказывались есть, затем некоторые из них, все более поддаваясь безумию, стали полуобнаженными, невзирая ни на темноту, ни на плохую погоду, выбираться на крышу монастыря или забираться на деревья. О новом нашествии демонов говорили повсюду — даже в Париже, при дворе. 11 октября несколько монахинь заявили, что признали в призраке Урбана Грандье.

Вслед за этим к «несчастным одержимым» явился отец Миньон — монах-капуцин, близкий к отцу Иосифу, тайному советнику кардинала Ришелье. В помощь ему был придан кюре прихода Сент-Жак-де-Шинон Пьер Барре. Не мешкая, они принялись искать дьявольские отметины на телах «одержимых» сестер, и отметины, разумеется, были найдены. Их проверили на нечувствительность, что, согласно указаниям, данным еще в 1580 году, свидетельствовало о касании когтя демона. Если игла, которой кололи в этом месте, не приносила страданий, это служило самым верным доказательством одержимости.

Опыты Миньона и Барре принесли успех: им удалось отыскать монахиню с отметинами дьявола и даже выяснить, что она одержима демоном Астаротом. Именно этот демон и назвал священникам имя Урбана Грандье.

Тут же на Грандье посыпались обвинения в распутстве и колдовстве. Особенно усердствовала преподобная Жанна де Анж, которая до этого Грандье сама ни разу не видела. Другие монахини говорили, что Грандье околдовал их, дав понюхать магические розы.

После этого, по сути, взяв на себя функции инквизиторов, хотя формально таковыми они не являлись, Миньон и Барре начали расследование и организовали многочисленные обыски, пытаясь отыскать договор с дьяволом, подписанный рукой Урбана Грандье. И договор был найден!

В дело включился также королевский советник барон Жан-Мартен де Лобардмон, у которого, на беду Грандье, была интрижка с мадемуазель де Дампьер, жившей в то время в монастыре (совсем не обязательно на положении монахини — обстоятельства бывали разные) и тоже впавшей в одержимость. Лобардмон, которому в прошлом уже доводилось на практике наблюдать, как выстраиваются дела по колдовским случаям, быстро составил дело против несчастного священника. Он же возглавил коллегию из двенадцати судей, решения которой, по идее, не подлежали обжалованию даже в королевском суде.

Грандье апеллировал к самому Людовику XIII, однако Ришелье убедил короля, что прелюбодею и колдуну Грандье верить нельзя, и Людовик решил в эту историю не вмешиваться.

6 декабря 1633 года Грандье был арестован по личному приказу Ришелье и до середины лета содержался в жутких условиях. Допрашивал его лично отец Миньон, уже успевший ощутить себя инквизитором. Доподлинно не известно, сознался ли Грандье под пытками или же улики против него были полностью сфабрикованы. Главным, на что опирался суд, заседавший в июле 1634 года, был «договор с дьяволом», найденный при непосредственном участии Миньона. На суде Грандье все отрицал, но его все равно признали виновным в колдовстве, дьяволопоклонничестве и участии в шабашах, на которых он приносил человеческие жертвы.

Наказание за это могло быть только одно — казнь через сожжение. 18 августа 1634 года приговор привели в исполнение на Рыночной площади Лудена. У Грандье была возможность избегнуть столь мучительной смерти, примирившись с церковью (в этом случае его сначала задушили бы, а затем сожгли труп), но, когда Грандье попытался заговорить, монахини не дали ему воспользоваться ею, подняв гвалт и начав плескать водой ему в лицо, а руководители экзекуции, исполнявшие заказ Ришелье, предпочли не давать ему даже такого шанса.

Интересный нюанс заключается в том, что со смертью «колдуна» на этот раз одержимость монахинь не исчезла. Демоны продолжали мучить их аж до 1637 года, и все это время с демонами храбро бились иезуиты-экзорцисты. Одного из них звали Жан-Жозеф Сурин, и, похоже, он подходил к обрядам изгнания бесов из урсулинок с искренним усердием. По наставлению Ришелье или по собственной воле — он подробно описывал в своих мемуарах натиск демонов, с которым ему пришлось столкнуться во время проведения обрядов экзорцизма.

К концу 1637 года Жанна де Анж стараниями отца Сурина уже перестала богохульствовать и плеваться. В 1638 году ее даже возили на аудиенцию к Людовику XIII и Анне Австрийской, на которой также присутствовали Ришелье и Жан-Мартен де Лобардмон, впоследствии прославившийся убийством множества гугенотов. Ходили слухи, будто Жанна де Анж после пережитого кошмара даже творила чудеса…

Современные исследователи до сих пор задаются вопросами об обстоятельствах этого дела. Могла ли впавшая в одержимость Жанна де Анж питать какие-то чувства к Грандье, слыша о нем лишь от других? А другие монахини? Что им было до этого дела? А если дело было полностью сфабриковано, отчего одержимость длилась так долго после смерти Грандье?..

Однозначных ответов, как водится, нет, и каждый волен судить по своему разумению.

Стоит, впрочем, отметить то обстоятельство, что религиозная община, в которой официально признавали наличие случаев одержимости, получала на восстановление репутации финансовую помощь…

В этом, может быть, и следует искать разгадку этого дела. Монастырь урсулинок в Лудене был очень беден и располагался в здании прежней гугенотской школы. А после дела Урбана Грандье он расцвел и стал знаменит. Как, впрочем, и город Луден. И даже сегодня множество туристов посещают его именно благодаря той давней истории.

Одержимость приходит в Нормандию

Случаи одержимости были зафиксированы и на севере страны, в Нормандии. Особенно примечательна история, случившаяся в городе Лувье. Здесь с 1643 по 1647 год местный монастырь урсулинок также терзали демоны.

Главной героиней в Лувье выступает монахиня по имени Мадлен Бавен. Она поступила в монастырь в возрасте двадцати лет и, похоже, довольно быстро приобрела не самую лучшую репутацию, поскольку прониклась далекими от целомудрия чувствами к местному исповеднику Пьеру Давиду. Чувства эти были взаимны, но Давид внезапно умер, и историю замяли. Однако следующий исповедник монастыря, явившийся на смену умершему Пьеру Давиду — Матурен ле Пикар, также проникся симпатией к Мадлен Бавен.

Вообще-то неизвестно, какая атмосфера на самом деле царила в монастыре. В городе ходили слухи, будто и Пьер Давид, и Матурен ле Пикар практиковали всякого рода сборища, напоминавшие по своей природе шабаши… или оргии, если по-простому. Говорили также, что в этих оргиях принимал участие отец Тома Булле, викарий из Лувье. И якобы он продолжил устраивать их после смерти Матурена ле Пикара в сентябре 1642 года.

Всему этому вполне можно поверить. Католическая церковь в это время была поражена распутством. Известны случаи, когда духовник — единственный мужчина, посещавший женский монастырь, — заводил здесь множество любовниц, и монахини соперничали между собой за его внимание.

Как бы то ни было, в 1643 году Мадлен Бавен и еще восемнадцать монахинь начали выказывать знакомые нам по предыдущим историям признаки одержимости. Они обвиняли в сговоре с сатаной уже почившего исповедника Матурена ле Пикара и еще покамест живого викария Тома Булле.

Функцию инквизитора и экзорциста взял на себя епископ Эврё Франсуа де Перикар, причем он и его подручные получили инквизиторские полномочия. Мадлен Бавен рассказала де Перикару, что ле Пикар и Булле брали ее с собой на шабаш, где она стала женой демона Дагона и совершала с ним половые акты прямо на алтаре. Она рассказывала, что во время сатанинских месс они душили и поедали младенцев, а двоих мужчин, которых заманили на шабаш, мучили, а затем выпотрошили.

После этого Тома Булле был арестован, допрошен со всем пристрастием и, как следовало ожидать, во всем сознался.

Дагон не побрезговал и остальными монахинями — все они после общения с ним выказывали классические признаки одержимости: кривлялись, говорили на неизвестных им языках и проч. Во время обряда экзорцизма, которые проводились в Лувье при большом стечении народа, согласно записи, сделанной очевидцем, одна монахиня «бежала, производя такие сильные резкие движения, что ее трудно было остановить. Один из ее духовников, присутствовавших при изгнании, поймал ее за руку и с удивлением заметил, что это не помешало ее телу выворачиваться еще и еще, будто рука была прикреплена к плечу одной только веревкой…»

Следствие свежеиспеченные инквизиторы вели неспешно и, судя по всему, наслаждаясь доставшейся им ролью, растянув допросы Булле до 1647 года. В конце концов по их представлению городские власти Руана вынесли викарию приговор — казнь через сожжение. Вместе с живым Булле предали огню извлеченные из могилы останки Матурена ле Пикара. А Мадлен Бавен отправили в поземную темницу, где она и умерла в скором времени.