Инна, волшебница

- Это... - Антонин немножко посмеялся и зашевелил пальцами, подбирая слова, - это камень. Лучистый такой. Красивый. Очень волшебный.

- А... - протянула Инна, не продолжая далее свои расспросы. Ей вдруг стало немного грустно. Она не все поняла из слов Антонина, но ясно было одно: Тапатака была прекрасна, а вот поди ж ты - и в сказочной стране все было не так-то просто.

- Ладно, успеется об этом, - заговорил Антонин. - Знаешь что, давай посетим Тею в другой раз, а сейчас... Хочешь познакомиться с одним из страннейших существ всех миров?

- Но ведь уже темнеет?

Антонин отмахнулся:

- Там и так всегда вечер. Это не в Тапатаке, но все равно рядом. В двух шагах в пограничье. Ну, идем?

Они спустились со стены и втроем - Туан следовал в паре шагов направились прочь от крепости по булыжной дороге. Инна не заметила, как и когда они очутились в каком-то странном лесу. Шли они уже по тропинке, не слишком различимой, потому что как-то вдруг в мире наступили сумерки.

- А вот и берлога Печальника, - показал Антонин на чернеющую впереди дыру.

- Кого?

- Печальника. Это сумеречный маг. Он собирает печали.

Инна фыркнула.

- Зачем?

- Он дарит за них разные чудесные вещи. Тебе тоже подарит, если ты расскажешь ему что-нибудь грустное. Помнится, - Антонин с озорным предвкушением повернул лицо к Инне, - кто-то жаловался на свою невезучесть? Ну вот, самый случай что-то с этого поиметь.

В сумраке выражение его глаз было не слишком различимо, но Инна и так угадывала, что Антонин замышляет какую-то проделку.

- Даровано ли нам будет горестное свидание с хозяином сей скорбной обители? - громко провозгласил Антонин, и Инна не поняла - то ли это была фраза ритуальной учтивости, то ли дурачество в обычном Тошкином стиле.

- Да... да... войдите... - последовал ответ, произнесенный самым удрученным голосом, какой только можно себе вообразить и сопровождаемым столь же скорбными вздохами.

Они вошли, хотя и не в берлогу, но довольно-таки унылого вида пещеру. Инна удивилась - в пещере не было как будто бы никакого огня, однако же, не было и темноты, а царили те же серые потемки, что и снаружи.

- Здесь так, - сказал Антонин, - это сумеречный мир. Ни день, ни ночь. Пограничье, я же тебе говорил.

Из этих сумерек показалось бледное пятно - лицо хозяина. Маг Печальник был обряжен в какой-то серый - если не белый - балахон, а под глазами его, так почудилось Инне, были темные круги и полосы на щеках - надо думать, от постоянно текущих слез. Инне Печальник жутко не понравился.

- Это Инна, - представил Антонин свою спутницу, - мой друг и гость Тапатаки.

В ответ последовал горестный вздох, чуть ли не стон, и в воздухе прошелестело что-то вроде "бедного дитя".

- Поведай мне свои скорбные вести, о несчастное создание, - предложил Печальник. - Вот только я сначала присяду, ибо где же взять силы стоя слушать новые бедственные свидетельства мирового трагизма... Говори же, обреченное страданию дитя...

Услышав, что она несчастное создание, обреченное страдать, Инна дико разъярилась. Она было раскрыла рот для колкой отповеди, но вовремя вспомнила слова Антонина про подарок.

- Итак... - поощрил Печальник.

Инна собралась приступить к длинному перечню несчастий - и осеклась. А какие, собственно, беды она могла ему поведать? Не эту же ерунду с плохим билетом на экзамене! Она подумала и как будто нашла выход.

- В нашем мире, господин Печальник, очень много горя...

- Нет-нет, - прервал маг скорбных известий, - это не подходит. Годятся только твои печали, т_в_о_и, - понимаешь?

Инна не находилась. И вдруг - вдруг она вспомнила: это же произошло только что!

- Мне очень грустно за Тапатаку, - сказала она. - В такой чудесной стране не должно быть даже тени той черной прорвы, а... Мне грустно, повторила она, не зная сама, как ей объяснить её чувство.

Но Печальник её отлично понял:

- Да, да, - еле слышно прошептал он, - как ты права, о бедная девочка!.. Как это несправедливо!.. Такая дивная, дивная страна - и эта вечная угроза, эта зловещая Тень! Увы, как грустно!.. О!.. Как трагично! Как пронзителен этот роковой отзвук мировой печали...

Инна с изумлением увидела - по щекам Печальника ручьем лились слезы. Он рыдал, по-настоящему, искренне! Инне самой захотелось разреветься. Но Печальник уже поднялся с места и двинулся прочь, весь сотрясаемый рыданьями. Остановившись на миг, он отер мокрое лицо огромным платком и проговорил сквозь плач:

- Бедная, бедная девочка! С таким чутким, отзывчивым сердцем ты обречена на бесконечную скорбь, о!.. Увы, как жаль!.. Я знаю - ты посетишь меня вновь, бедная крошка... ведь столько горя...

После этих слов Инне расхотелось плакать и захотелось догнать Печальника и огреть его по лысине чем-нибудь увесистым. Антонин, не проронивший во время визита ни слова, явно смаковал всю сцену. Они вышли, и он до издевательства невинным голосом поинтересовался:

- Ну как?

- Ужасно! - громко возмутилась Инна и повторила ещё громче. - Ужасно!! Это какой-то вампир, вот он кто!.. Я не понимаю, зачем ему наши печали?

- Он делает за них подарки, - напомнил Антонин.

- Ну, а ему-то что от этого? Это мазохизм? Он кайф ловит, да?

- Ты видела - он переживает всерьез, - возразил принц Тапатаки.

- Ну и, зачем тогда?

Антонин пожал плечами:

- А зачем ты Инна?

- Это мое имя.

- А это его природа. Он - Печальник. Это н_и_з_а_ч_е_м, он просто такой.

Инна хмыкнула и не нашлась, что возразить. Меж тем они миновали опушку этого сумеречного леса, вновь очутившись на булыжной дороге. Сразу стало много светлей - в Тапатаке все ещё длился вечер.

- Я думала, мы пробыли там целую вечность, - удивилась Инна.

- Нет, это быстро, - отвечал Антонин. - В сумерках времени почти что нет.

- Да? А когда же твой Печальник успел облысеть? - съязвила Инна - и замерла как вкопанная. Она вдруг сообразила: этот балахон с длинными рукавами, бледное лицо, полосы на щеках... - Я поняла! - торжествующе закричала она. - Да это же облысевший Пьеро! Твой маг печального образа попросту паяц! Ты знаешь, кто такой Пьеро?

Антонин не отвечал. Он сам застыл на месте, глядя на что-то в небе. Инна тоже подняла глаза - над ними, где-то невообразимо высоко, зависла в небе исполинская птица. Инна даже не могла представить её величины - она была больше если не всей Теи, то любого самолета. Странный, ни на что не похожий протяжный клик слетел сверху, а затем птица сложила крылья и стала падать вниз. На миг Инне почудилось, что она упадет прямо на них, и её сердце екнуло. Но птица падала не них, и не на Тею, и даже не в Бездонное озеро - там, далеко, - падучей звездой прочертив небо от зенита до горизонта эта странная птица замерла на какой-то миг у самой кромки земли и вдруг вся вспыхнула, засияла ослепительной белизной - и пропала. Бесследно, даже никаких искр не сыпалось сверху. Но в этот же миг Инна увидела где-то уже совсем далеко стаю таких же птиц - они сделали круг в небе, испуская свой необыкновенный клик и, вероятно, прощаясь, а затем и они растаяли где-то там, в бездне, что ещё выше неба.

- Это птица-смертник, - медленно проговорил Антонин. - Самая редкостная и необычная из птиц.

- Она что - вестник каких-нибудь бедствий? - насторожилась Инна.

Антонин покачал головой.

- Совсем нет. Видишь ли, она отдает свою смерть.

- Отдает смерть?

- Ну да. Это, - объяснил Антонин, - делается для того, чтобы произошло что-нибудь особенное и важное. Что-нибудь невозможное. Например, вулкан должен погубить целый город, но век за веком извержение так и не происходит. Каким-то чудом. А это потому, что такая птица решила слететь с неба и отдала свою смерть.

- Но тогда правильней говорить, что она отдала свою жизнь, - поправила Инна.

- Нет-нет, - не согласился Антонин. - Жизнь - это не слишком много, этого не хватило бы. Птица-смертник потому так и называется, что отдает свою смерть.

- А почему...

- Это так действует? - угадал Антонин вопрос Инны. Он развел руками. Это их тайна. Наверное, они для того и созданы - что-то менять в мире. Говорят, эти птицы питаются, - и Антонин произнес слово, значение которого Инна не поняла, а звучание не уловила. - А уж если существо поддерживает свои силы шорохом непостижимого, то можно ожидать от него необычного.

- Но зачем они...

- Опять зачем? - заулыбался Антонин. - По-твоему, обязательно должно быть зачем? Ты - мне, я - тебе, ага?

- Но вот твой же Печальник так и поступает!

- А, да! - Антонин легонько хлопнул себя по лбу. - А ведь верно, как я не подумал! Ну конечно же, это был его подарок - то, что мы увидели эту птицу.

От этой новости Инна смутилась. Она взвесила увиденное - против такого подарка её слова о грусти из-за Тапатаки как-то не тянули, и Инне стало неловко, тем более, после её издевок над собирателем печалей.

- Ну, может, он тебе открыл кредит, - с легкой иронией сообщил Антонин эту воодушевляющую перспективу - он опять прочитал мысли Инны. - Ему уж видней, что чего стоит.

Принц Тапатаки залихватски сдвинул берет с пером на затылок и подмигнул.

- Похоже, твоя первая прогулка в Тапатаку выдалась не слишком праздничной, так? Пожалуй, это и к лучшему, что ты не сразу все вспомнишь.

"Почему это я не вспомню", - хотела возразить Инна, но тут все очертания вокруг начали размываться, слипаться во что-то неразличимое и бессмысленное, как это бывает, когда при пробуждении мы застаем краешек сна и не можем его удержать. "Я просыпаюсь... Нет, я засыпаю! - подумала Инна. - Но я же и так сплю, как же я могу заснуть?" - и она провалилась в забытье, не в силах сохранить в памяти образы только что пережитого.

Но теперь, когда она ступила за серебряные ворота, воспоминания о посещении Тапатаки вновь были в распоряжении Инны, и она твердо решила, что больше ничего не забудет. Сейчас-то она попала в Тапатаку не во сне, а своей волей и в твердой памяти, с_а_м_а, ну, почти сама.

А меж тем из-за изгиба аллеи появился здоровенный тигр, вальяжно трусящий навстречу Инне. Хищник, конечно же, и не думал нападать на Инну. Он присел на землю, почесал лапой за ухом - совершенно по-кошачьи - и прорычал хриплым пиратским голосом - думаете, "Добро пожаловать в Тапатаку?" - как бы не так:

- Барбос-паровоз!

После чего лопнул, как надувной шарик. "Ох, уж этот Тошка! - вздохнула Инна, чувствуя себя преподавательницей, наблюдающей очередную подростковую шалость. - Уж без этого он не может!" А меж тем из-за деревьев уже появился принц Антонин, лично, собственной персоной направляясь встречать дорогую гостью.

- Ну что это за поэты, - довольно громко возмущался какой-то детина, сидящий через место от Саши Пескова. - Разве так читают стихи! Мямлит какую-то чушь про свой чепуховый космос... Если ты поэт, ты так должен читать, чтоб весь город сбежался слушать! Да что город - чтоб все топольки под окнами к стеклу припали, чтоб окрест тишина стояла, чтоб девки сиденья обоссяли - во как должно захватить! А эти - читают и сами себе не верят...

- А во что же им верить-то, в цезий, что ли? - спросил Саша Песков, с интересом приглядываясь к говорящему. Ражий парень был лохмат и, по всему, столь же безбытен, как большинство находящихся в зале - не считая, впрочем, снующих там и сям телевизионщиков. Но что-то отличало его от местной богемы, и на литератора он как-то не походил.

- А вера, паренек, она одна и та же, - добродушно отвечал критик местных поэтов. - Когда есть, то и стихи есть.

Саша Песков хмыкнул:

- Что-то оригинальное...

- Вероятно, он говорит о настоящих стихах, - негромко произнес кто-то слева от Саши Пескова, и повернувшись, Саша Песков с удивлением увидел на соседнем сиденьи Борю Векслера. Он был известным в городе мистиком, и Саша Песков его немного знал.

- Ты его знаешь? - тихонько спросил Саша Песков, пожимая руку Векслеру.

- Это Саша Сироткин, - спокойно отвечал Борис, и мотнул головой, приветствуя своего приятеля. - Не знал, что ты снова в Камске.

- А за кое-каким барахлом приехал, - объяснил Саша Сироткин.

- А вы что - тоже пишете? - осведомился Саша Песков.

Саша Сироткин хохотнул.

- Ага! Только не совсем так, как они. Я здесь с Планкиным, аппаратуру ему одолжил, - Саша Сироткин показал рукой на Планкина, городского сумасшедшего, который как раз в это время исполнял на самопальном синтезаторе мелодию, которая, как он уверял, была чудодейственным средством от букета всяких болезней в силу её мистической природы - это выступление было частью литературного десанта, Бог весть зачем включенное Юриковым в программу.

- А как пишете? - продолжал спрашивать Саша Песков, возвращая к заинтересовавшей его теме.

- Вероятно, Саша говорит о настоящих стихах, - снова произнес Векслер так же негромко.

- Это о каких?

Боря Векслер пожал плечами.

- Будто сам не знаешь. О таких, которые никто не пишет, которые происходят, - мистик Векслер все же снизошел до объяснений. - Например, вот мы сидим сейчас, и вдруг - порыв ветра, распахивается окно, влетает большая птица, садится на стол, кричит что-то по-птичьему, а потом делает под потолком круг - и улетает. И всем становится грустно, потому что прикоснулось что-то странное и печальное, что-то особенное - и это поэзия.

Саша Песков задумался - слова Векслера его задели, в них была какая-то сила.

- А так бывает? То есть, - поправился он, - так можно сделать?

Векслер почесал переносицу и улыбнулся. Саше Пескову вдруг показалось, что они с Сироткиным обменялись многозначительным взглядом - но видимо, только показалось, потому что Саша Сироткин в это время уже поднялся и направился к Планкину помочь паковать реквизит.

Тем временем на небольшом возышении снова вырос Гера Юриков то ли с каким объявлением, то ли пришла его очередь читать стихи. В этот самый момент произошло то, о чем только что рассказывал Саше Пескову Векслер все точь-в-точь: распахнулось окно, вслед за порывом ветра и хлопьями снега залетела птица, большая, бурая, хрипло прокричала и сделала круг над залом. Под ропот оживившейся публики, птица повисела немного над потолком, сильно маша крыльями - а потом вылетела обратно. Окно поспешили закрыть, громко обмениваясь репликами о произошедшем и, разумеется, толкуя в том духе, что это, не иначе, знак свыше, отметивший мероприятие.

Само собой, Саша Песков сразу повернулся к Векслеру, ожидая его комментариев. Но Бориса уже не было, - когда он успел уйти, этого Саша Песков и не заметил. И поэту Саше Пескову, - а возможно, не только ему, стало грустно, к нему, и правда, нечто прикоснулось, больше и глубже слов, и теперь Саша Песков сидел, мало что слыша вокруг, погрузившись в переживание произошедшего. Когда он вышел из этого бессловного мечтания ни о чем, мысли его повернули на стихи, и Саша вдруг понял Векслера. Конечно же, все было неправильно. Не могло так быть, чтобы собралось столько совсем разных людей, пусть даже они все любили стихи, и чтоб все могли услышать и принять в одно время столько разных стихотворений, да ещё прочтенных по-разному и разными людьми, да ещё если в чтении этом нет силы - и чтобы из всего этого возникло вдруг нечто чудесное, нечто настоящее, нечто от той, последней, неотменяемой правды, которую и назвать не знаешь как. Так не бывает, не так оно бывает, не может так быть. Меж тем, все происходило, как если бы оно было настоящим, - ну, ещё бы - ведь были собраны все составные - налицо были и стихотворцы, и публика, и чтение стихов, и их слушание, и хлопанье ладоней, и все выглядело так, как положено было выглядеть, да вот только не несло прикосновения, Тайны, Того окончательного и подлинного Того, чему нет имени и что не подделать. Все это походило на добросовестную имитацию, как если бы дикари, побывав в цивилизованном мире, смастерили из деревяшек подобия телефонов, раскрасили их в точности как настоящие, а потом сидели с трубками, прижатыми к ушам, и это считалось бы не игрой, а настоящим разговором по телефону - и причем, несведущий наблюдатель со стороны вполне мог бы и обмануться. А меж тем, никакая ложь не сходит с рук просто так, и этот обман и самообман тоже был совсем не бесплатен - многие ведь так и оставались в заблуждении, что вот это все и есть стихи и их чтение, что это так и устраивается и другим не бывает, - и вело оно, конечно же, лишь к разочарованию в поэзии и неверию в то, что вообще возможно, бывает вот это самое То, Чудесное, Тайна, и что она открыта прикосновению. "А может быть, - разворачивалась в голове Саши Пескова, - именно за тем-то все и устраивается, чтобы приучить всех к мысли, что искусство это вот такая тягомотина, а никакой Тайны и вовсе нет, может, поэтому так и успевает в нем Гера Юриков и..." Но тут объявили перерыв, и Саша Песков пошел из зала поискать Борю Векслера.

В фойе он наткнулся на Геру Юрикова, увидев Сашу, тот как-то настороженно помрачнел и, потянув за руку, повел Хлудова куда-то прочь, будто Саша Песков покушался на его приятеля и мог доставить какую-то неприятность. Но Саша Песков и не думал набиваться на знакомство, ему уже вообще было как-то не до литературы - Векслер задал ему загадку поинтересней. Но Векслера он не нашел, зато его остановил Сироткин:

- Паренек, а ты чего сюда приперся? Ты поэт?

Вопрос был из тех, что на засыпку. Когда его спрашивали об этом те, кто сам не писал, то, как убедился Саша Песков, бесполезно было объяснять, что он попросту иногда пишет стихи, не загадывая, поэт он или писатель или кто там еще. Проще было согласиться на ярлычок, а ещё лучше было и вовсе не показывать эту сторону своей жизни. С другой же стороны, называться поэтом установилось за неприличие среди пишущих, "поэт" негласно означало "великий поэт" - "настоящий", из когорты Имен с большой буквы, а то есть, называться поэтом было незаконно, нелегально, на это требовалось разрешение, которое выдавало общественное мнение с подачи литературного начальства. И Саша Песков отделался шуткой:

- На этот вопрос, гражданин Гадюкин, я вам никогда не отвечу!

Сироткин ухмыльнулся:

- Меня зовут Сироткин. Векслер говорил, ты рядом со мной живешь?

Саша Песков назвал адрес, и выяснилось, что это через пару домов от Сироткина.

- Слушай, поможешь железо дотащить? - Саша Сироткин имел в виду синтезатор и ещё кое-какую рухлядь, что он предоставил Планкину.

- А Планкин?

- Да он кирять остается, а мне бы это все с утра на работу вернуть. Поболтаем, ну?

Саша Песков не возражал - к тому же, он подумал, что может быть, этот чудаковатый парень тоже что-то может ему рассказать - похоже, он был с Векслером два сапога пара.

Потом читал свои стихи Хлудов. Стихи были хорошие и иногда очень хорошие, хотя и, как с некоторым удивлением понял Саша Песков, все на одну тему - о том, как несправедливый Бог-отец посылает на муки несчастного Бога-сына. Хлудов и сам признался, когда отвечал на вопросы зала, что с отцом у него по сию пору идут разборки, так что источник всего был прозрачен. Но, видимо, узел в душе поэта завязался и впрямь тугой, потому что, по словам Хлудова, стихов он написал пять тысяч штук, и по Сашиным меркам, это уже било все рекорды - чтобы одно и то же стихотворение сочинять пять тысяч раз! Возможно, стихи Хлудова понравились бы Саше Пескову больше, не будь той птицы, того настоящего стихотворения, которое предсказал ему Векслер - после этого нынешнее литературное чтение было для Саши Пескова отодвинуто куда-то в сторону.

Меж тем, во время ответов Хлудова публике позади столичного поэта появился Сироткин, подавая Саше Пескову настойчивые призывающие знаки, и Саша Песков обрадовался поводу уйти.

Дорогой выяснилось, что Саша Сироткин вообще-то уже не живет в Камске, он перебрался на юг, купил в предгорьи Кавказа участок и сейчас кормится огородом и садом. До этого же он был начальником техлаборатории в институте, откуда и занял по старой памяти эту электронику для выступления своего приятеля Планкина - впрочем, была она собрана, по словам Саши Сироткина им же самим.

Они поднялись на четвертый этаж, к квартире Сироткина, и Саша Песков удивился - в двери не было никаких замочных скважин. Но Сироткин высвободил правую ладонь, приложил к нужному месту двери, и скрытый замок щелкнул, впуская в квартиру.

- Это я электрозамок собрал, - рассказывал на ходу Сироткин. - На мое поле настроен.

- Оно ж меняется, - заметил Саша Песков.

- Ну, когда бухнешь, - согласился Сироткин. - Я затем и сделал, для трезвенности, правда, один фиг бухал потом кой-когда. На работе ночевать приходилось. Заходи, вон туда, за стол, я сейчас чайничек вскипячу.

Саша Песков оглядывался по сторонам. Квартира была под стать хозяину отделана им сообразно нуждам и причудам. В комнате, исполнявшей роль гостиной, стоял орган - опять же, собранный руками Сироткина, как это выяснилось позже, у окна, застекленного наполовину цветным полупрозрачным стеклом, находился хороший старый стол - может, даже и антикварный, а стены был побелены мелом в один тон с потолком, от чего возникало чувство, что это не городская квартира, а изба или хата, - белые, нарочито грубо побеленные стены казались стенами печки. Но больше всего Саше понравилось то, что между этой комнатой и кухней была разобрана перегородка, пространство ощутимо раздвинулось, и было уютно и очень удобно - с одной стороны, общение шло как бы традиционно на кухне, а с другой стороны, к этому прибавлялась вместимость столовой. Саша Песков и так уже был заинтересован новым знакомством, но теперь он к тому же сильно зауважал Сироткина - он очень ценил людей с руками, тем более, что сам-то был не из таких.

- С сахаром, с медом или так? - спросил меж тем Сироткин наливая чай с добавкой каких-то там редких травок.

Он дождался, пока Саша Песков попробует его чай и задал вопрос номер один:

- Слушай, ответь мне, пожалуйста - в чем смысл жизни?

Это было сделано на полном серьезе и так неожиданно, что поэт Саша Песков поперхнулся кипятком и надолго закашлялся.

- Ну и шуточки у тебя,

сквозь кашель выговорил

он.

- Шуточки?

А при чем

тут я? - удивился Антонин, выслушав выговор Инны. - Это же Дора!

Раздался заливистый смех, и на аллею откуда-то из ниоткуда вышагнула Дора. Фея-привратник обняла Инну за плечи и чмокнула в щеку.

- Не сердись, я просто хотела тебе напомнить, как мы прошлый раз обсуждали пароль и отзыв.

А, да, да! Инна это и впрямь забыла и вспомнила только после слов Доры. Она ведь в тот раз ещё спросила фею, как та узнает, кого пускать в Тапатаку. "Может, мне надо называть пароль?" - спросила тогда Инна, а Дора посмеялась: "Например, пароль - Барбос, а отзыв - паровоз, да?"

- Не удивляйся, мы, тапатакцы, веселый народ! - тормошила Инну Дора.

Но Инна все ещё хмурилась. Антонин на миг замер с рассеянным видом, будто пытаясь что-то сообразить или расслышать, и наконец объяснил Доре:

- Инне жалко, что этот тигр оказался всего только шуткой. Он ей понравился.

- Это правда? - Дора положила ладонь на локоть Инны.

- Ну да, ещё бы, - созналась Инна. - Такой красивый зверь, здесь... Я думала, он настоящий.

Антонин и Дора переглянулись.

- Тебе захотелось, чтобы у тебя был такой же, да? - понимающе осведомилась фея.

- То есть как - у меня был бы? - в замешательстве спросила Инна.

- Инна опасается, что ей негде будет его держать, - невинным голосом заметил Антонин. - у неё такая маленькая квартира!

- Да нет, она боится, что ей нечем будет его кормить! - возразила Дора.

Они переглядывались, покатываясь над ничего не понимающей и задетой этим Инной, и наконец Дора сказала:

- Так хочешь ты такого тигра? Да или нет?

Антонин ободряюще кивнул Инне.

- Да! - выпалила Инна, неожиданно сама для себя. - Мне его хочется!

- Дарю, - произнесла Дора тоном королевской щедрости. - Он твой.

Она медленно подняла указательный палец, будто нацеливала его на что-то у себя над головой, напряженно всмотрелась - Инна непроизвольно последовала за ней взглядом, а потом фея резко ткнула пальцем в сторону:

- Пумс!

На аллее снова стоял тигр. Инна поняла, что Дора просто её отвлекала, и это воздымание пальца тут ни при чем.

- Пойдемте, дамы, - позвал Антонин. - Я познакомлю Инну с нашими.

Они пошли по аллее - как показалось Инне, в том направлении, откуда доносилась какая-то неясная, но красивая мелодия.

- Кто это играет?

- Скоро увидишь, - отвечал Антонин. - Лучше распроси пока Дору об этой зверюге.

Тигр трусил за ними. Инна последовала совету принца, и выяснила неожиданные вещи.

- Ты можешь делать с ним, что хочешь. Если ты дашь ему поесть, ну, той, вашей пищи, он это съест, - рассказывала Дора. - А если не дашь, он прекрасно обойдется. А если скажешь ему принести поесть тебе, то он сам тебя накормит.

- Возможно, это будет не совсем то, чем Инна привыкла завтракать, засмеялся Антонин.

- Возможно, - согласилась Дора, - а ещё ты можешь позвать его в любую минуту. Он будет лежать у твоих дверей, если ты так захочешь, а не захочешь, то позволь ему гулять где ему лучше. Тигр сделает все, что ты скажешь. Он - твой.

- Он мой, - повторила Инна. Остановившись, она посмотрела на тигра. Он был прекрасен, чудо, а не зверь! Инна подошла и, преодолев, опаску, обняла его за шею. Тигр ласково заурчал. Оторвавшись, Инна подошла к Доре и, повинуясь порыву, обняла её и расцеловала.

- Только мне совершенно нечем отдариться, - вздохнула Инна несколько виновато.

Антонин и Дора слегка посмеялись.

- А как мне его звать? У него есть имя?

- Имя необязательно, - тряхнула ладонью Дора, - но ты можешь дать, какое захочешь.

- Ну да, но как звать, чтобы он пришел?

- Да скажи "приди", и все. Или просто захоти этого.

- Да, - протянула Инна, - я вижу, с тиграми-то это просто. А то кое-кого другого надо позвать, и не знаешь как.

Дора посмотрела на Антонина.

- Антонин, - строго заговорила она, - и ты это себе позволяешь? Уйти, когда вздумается, явиться, когда заблагорассудится? С дамами себя так не ведут!

Антонин пожал плечами. Он искоса взглянул на Инну.

- Хорошо, - согласился принц Тапатаки. - Я дам тебе звоночек со шнурочком. Если срочно надо, звони.

- Нет-нет, - вмешалась Дора, - ты тоже должен позвонить, когда идешь к Инне. Дама должна знать, что к ней гость.

- Если прекрасная госпожа так настаивает...

- Настаиваю, - кивнула Инна, и Дора поощрительно мигнула - как водится, две дамы живо нашли общий язык, едва дело коснулось мужского поведения.

- Вообще-то, - щебетала Дора дорогой, - ты не подумай, наш принц не то чтобы неучтив. Просто мы, тапатакцы, живем без особых церемоний. Но это не значит, что мы люди бесцеремонные! - она слегка подтолкнула Инну и залилась колокольчиком.

Инна поддалась её веселью и засмеялась сама. Антонин покосился на двух хохотушек - и тоже покатился. Так, заливаясь смехом, они вышли по аллее на небольшую площадь с маленьким прудом, с поверхности которого били фонтаны. У этих фонтанов их встречали - стояло человек десять, большей частью, женщины. Все они были одеты очень красиво, и половина из них играла на каких-то инструментах. Инна не слишком в том разбиралась и не могла бы сказать, есть ли среди них похожие на земные скрипки или трубы - завидев Антонина с Инной и Дорой, они тут же вывели последний аккорд, а затем куда-то спрятали свою музыку.

- Добро пожаловать в Тапатаку! - раздался веселый хор приветствий, и все гурьбой, совершенно по-детски, поспешили им навстречу.

- Ага, - заявила одна из женщин, окинув внимательным взглядом Инну, я вижу, Дора сумела наконец сбыть с рук свое полосатое недоразумение!

По всему, она имела в виду тигра - зверь присел вблизи и равнодушно зевал. У женщины были рыжие волосы и светлые глаза, как у Инны, а ростом она была лишь немного выше. Она тоже была молода, но как-то по-особому Инне она показалась очень зрелой, и вместе с тем красота её казалось очень свежей - цветение девушки лет семнадцати, не старше.

- Это Инесса, - на ухо Инне произнесла Дора. - Она у нас лучшая. Я просто помогаю нашей садовнице возиться со зверушками, а она меня всегда подкалывает.

- Знакомьтесь, дамы и рыцари, - с некоторой торжественностью произнес меж тем Антонин. - Это Инна, наш дорогой гость.

- Добро пожаловать в Тапатаку! - снова прозвучал звонкий хор, и все покатились со смеху.

- Рада видеть тебя, сестренка, - произнесла одна из женщин и, обняв Инну, поцеловала.

- Это Нейя, садовница, - назвал Антонин.

- Будь как дома, - подошла другая с лучистыми карими глазами. - Я Санни, вестник.

Они назывались поочередно, и Инна не смогла всех сразу запомнить, кроме Датты, великана с бронзовым лицом, Сонны - та заведовала, как это сказали Инне, музыкой Тапатаки, и Гамма - он был поэтом.

- А я сегодня уже видела одного поэта, - сказала Инна. - Он мечтал снег.

- О да, сегодня мне это особенно удавалось, - закивал Кинн Гамм с веселой улыбкой, и все опять прыснули со смеху, забавляясь тому, что Инна не узнала погодника.

Последней Антонин представил ей Инессу.

- Наконец-то, - лаконично проговорила Инесса, оценивающе разглядывая Инну. - Мы все сгорали от любопытства, - и она стрельнула синим глазом в сторону Антонина.

- Мы похожи, - заметила Инна, чувствуя какую-то неясную ревность и окидывая Инессу не менее придирчивым взглядом.

- Случайное сходство, - небрежно бросила Инесса с непроницаемым выражением лица, отчего Инна сразу же заподозрила нечто противоположное.

- А где остальные? - поинтересовался Антонин.

- Генерал у рыцарей, а Мэйтир осматривает плотину, - отвечала одна из женщин - кажется, она представилась как южный ветер, и Инна уже была не уверена, было это её именем или, чего доброго, должностью. Или званием? Инна отложила вопросы на потом.

- А, ну что ж, прекрасно, как раз сплаваем на озеро, - решил Антонин. - Инна познакомится сразу и с Мэйтиром, и с озером, и посмотрит Тею с реки. Инесса, ты поплывешь в нашей лодке?

- О нет, - отклонила Инесса. - Мне надо приглядеть за детьми.

Она снова оглядела Инну и протянула руку ей на прощание.

- Через неделю-другую у нас намечается бал, надеюсь, ты тоже будешь? Инесса сделала это приглашение, будто то было само собой разумеющимся делом - сбегать в гости невесть куда в другой мир и станцевать там на балу с принцем и прочими, очевидно, тоже титулованными господами.

Потом они расселись по лодкам - втроем, с Антонином и Инной остался лишь тигр, у Доры и ещё некоторых нашлись свои дела, и все поместились на трех суденышках, по виду похожих на средних размеров гондолы. Когда они отплыли, Инна поделилась с Антонином:

- Невозможно поверить, что у Инессы уже есть дети!

Антонин расхохотался:

- Это же не её дети! Она у нас - наставница. Но имей в виду, очень-очень одаренная. Она ведь действительно несколько молода для этого. Я бы тоже удивился на твоем месте - правда, другому - что она взялась возиться с кучей несмышленых и своенравных девчонок.

- А... Понимаю. Потому-то Дора и назвала её лучшей из всех?

Антонин иронически покосился.

- И тебе сразу стало обидно? Не сравнивай себя, ты и она - слишком разные.

- Да уж куда мне, я полный несмышленыш, своенравная комплексушка, съязвила задетая Инна.

- Да нет, нет, - успокоил Антонин. - Просто она - фея, а ты - ведьма. Это разное. А Инесса, конечно же, у нас уникум. Пожалуй, она и Мэйтира превосходит.

- А кто такой этот Мэйтир? - спросила Инна, забыв вопрос о разнице между феей и ведьмой, что мигом раньше висел у неё на кончике языка.

- О! - с шутливым благоговением протянул Антонин. - Мэйтир - это наш великий ум. Он мой советник. Визирь, начальник штаба, патриарх и главный ученый одновременно. Если бы только не его феноменальная рассеянность... Представляешь, он может забыть подставить стакан под струю из чайника!

Инна рассмеялась.

- Наши гении вообще-то тоже славятся забывчивостью.

- Я знаю, - кивнул Антонин. - Но Мэйтир - маг, и для него это хуже, чем просто рассеянность. Это приходит из Нимрита.

- Из... А! - Инна поняла.

- Да, да, - покивал Антонин. - Помнишь ту дрожь? В Мэйтире это отдается вот так. Правда, он всегда был слегка рассеян, но... Но теперь это особенно нежелательно.

Они плыли сначала по малой Тейке через дворцовый парк Антонина, потом по Тейке, а потом по реке Сгорной до самого озера. Тея вблизи, как она открывалась с реки, понравилась Инне ещё больше. Город не походил ни на один из тех, что доводилось видеть Инне - своими глазами или с экрана телевизора. Нечто подобное Инна испытывала, когда показывали Восток - эти японские пагоды или китайские дворцы прежних времен. Там тоже не было как будто ничего, что, взятое порознь, напрочь отсутствовало бы на Западе - те же загнутые края крыш или драконьи головы встречаются ведь и в Европе. Но взятое вместе, это создавало свой, неповторимый облик, отличный и от Европы, и от арабского Востока - и вероятно, от всего прочего. С Теей это было ещё неуловимей. В ней не было как будто ничего чуждого и непривычного, все казалось Инне знакомым и очень милым - каким должно быть, правильным, красивым - и со всем тем, все было очень своеобразно и необычно.

- А это потому, что мы, тапатакцы, такой народ. Особенно теитяне, Антонин снова подсмотрел её мысли.

- Антон! - Инна даже топнула ногой. - Ты опять подслушиваешь!

- Но ты очень громко думаешь, - Антонин и не думал извиняться. - И видишь ли, у нас в Тее нет секретов, обычно-то. Каждый видит каждого - это вполне нормально.

- Но я не из Теи, - возразила Инна.

Антонин посмотрел на неё как-то странно.

- Если уж тебе так приспичит посекретничать, то сделай так: когда хочешь, чтобы тебя не слышали, скажи про себя, этак погромче: "Я думаю молча!". Так ты спрячешь мысли. Только не делай этого слишком часто в разговорах с нашими. А то подумают, что ты набиваешь себе цену. Ведь всем понятно, что тебе просто нечего скрывать.

- Да? - Инна была задета. - Если и так, то мы в неравном положении я-то ваши мысли не слышу.

- Прекрасно слышишь, - отклонил Антонин без тени сомнения. - Ты умудряешься не замечать этого. Точнее, силой заставляешь сама себя. Почему, к слову, ты так легко сошлась с Дорой и всеми? Ты слышала их к тебе приязнь и радость.

- Антонин, я думаю молча! - поспешно воскликнула Инна и спешно проговорила про себя неожиданную догадку: "...и значит, вот почему я сразу приревновала его к Инессе!".

Потом они выплыли к Безбрежному озеру, и поначалу оно ничем не поразило Инну - все было, как положено - прозрачная вода, гальки, белый песок, рыбки над ним - красиво, сказочно, но что другого и ждать от сказочной страны? Потрясение подкарауливало Инну впереди - когда они причалили к одному из островов недалеко от устья Сгорной и она наконец встретила этого знаменитого Мэйтира.

У них на курсе читал романо-германскую филологию профессор Ковров вальяжный, седой, крепенький, с небольшим брюшком и в золотых очках этакое олицетворение академической науки. Мэйтир оказался полной копией Коврова! Инна вытаращила глаза и разинула рот - сперва она решила, что это и есть Ковров, что он - кто их знает, волшебников - устроился там, на Земле, в профессоры, и... Она насилу удержалась от того, чтобы не произнести:

- Здравствуйте, Владислав Всеволодыч!

- Ну, так-с... Это и есть наша чужедальняя гостья? Очень, очень рад, совершенно по-ковровски забормотал Мэйтир.

Он вгляделся в Инну и одобрительно заметил:

- Очень, очень перспективная ведьма! Подаете, знаете ли, большие надежды!..

Польщенная Инна заулыбалась:

- Я тоже о вас много слышала... Вы - копия профессора Коврова! - вдруг выпалила она. - Вы случайно его не знаете?

- Нет, не знаком... Я, знаете ли, в ваш мир не заглядываю... протянул Мэйтир и рассеянно уставился куда-то мимо Инны.

- Мэйтир! - напомнил Антонин. - Не впадай в прострацию. Наша гостья не верит мне, что у озера нет берегов.

- А! - оживился Мэйтир. - Действительно, это любопытно. Пройдемте-ка на плотину.

Они прогулялись на противоположную сторону островка и там взошли на невысокую площадку, огражденную парапетом. Инна ожидала увидеть плотину, но её не было.

- Да вот же она! - показал Мэйтир куда-то вдаль.

Инна недоуменно хмыкнула, и Антонин успокоил:

- Потерпи немного, Мэйтир все покажет.

Главный ученый Тапатаки взял её за руку и принялся легонько пожимать ей запястье, рассеянно глядя куда-то - Инна даже побоялась угадать - куда. Вскоре она ощутила в пожатии пальцев Мэйтира какой-то завораживающий ритм, а ещё через миг - она поняла, она увидела: у озера действительно не было берегов!

Верней, берег был, вот тот, близ которого располагалась Тея. Но он был как-то непостижимо разомкнут, не сходился сам с собой - и вот этот провал и закрывала та Мэйтировская плотина, и ломились в неё не только воды, хотя и они тоже, прибывая и напирая все время Бог весть из какой прохудившейся бездны. Но Инна поняла больше этого - ей стало ясно, что вся Тея висит буквально на краю пропасти, и этот вот натиск Нимрита не какая-то там космическая абстракция, а физическая, реальная опасность.

- А что будет, если плотина рухнет? Все затопит? - тихо спросила Инна.

Ей отвечал Антонин.

- Скорее, все переменится. Не в лучшую сторону, сама понимаешь.

- Посереет?

- Может, и почернеет. А может, и всю Тею снесет.

- И тогда?

- Возможно, отправимся в новое странствие, - пожал плечами Антонин. Не беря худшее.

- Ну, это вряд ли, вряд ли, - вставил Мэйтир и потеребил бороду. Тапатакцы сражаются вовсю, да...

- Значит, у вас тут как в Голландии, - сказала Инна. - Это такая страна у нас, они тоже заслонились дамбами от моря.

Мэйтир рассеянно покивал. И вдруг - Инну отпустило. Она уже не видела ни безымянной прорвы, напирающей незнамо как и откуда, ни таинственной невидимой плотины. Она стала прежней Инной с земными понятиями о положенном и возможном.

- Нет! - воскликнула Инна и даже топнула ногой, отчего-то рассердившись. - Так не может быть! Берега должны сходится! И ваша плотина, она должна была бы окружать Тею со всех стороны, если бы... если бы...

Она не договорила, но её поняли.

- Если бы Нимрит осаждал нас кольцом, ты это хочешь сказать?

- А что, - с любопытством произнес Мэйтир, - в вашей Голландии дамба сооружена, как ты говоришь, вокруг всей страны?

- Нет, только со стороны моря, - Инна запнулась, потому что никогда не видела голландских дамб и теперь ни в чем не была уверена.

- Ага! - продолжал Мэйтир. - Ты это сама видела, барышня Инна?

- Нет, я не была в Голландии, - на миг Инна смешалась. - Но я видела это на карте! Голландия - не остров.

Ей минут десять пришлось объяснять, что такое карта.

- Ну, понятно, - сказал наконец Мэйтир. - Значит, вы просто не умеете видеть все сразу и рисуете целое на бумаге, чтобы это хоть как-то поправить. Карта - это такая нарисованная условность, да?

- Ну да...

Мэйтир и Антонин покивали с умным видом.

- А почему ты ей так веришь, этой условности? Я так понимаю, когда ты путешествуешь не по рисунку, а по самой стране, то все бывает иначе, верно?

- Иначе, но все равно главное совпадает, - горячо возражала Инна. Если уж написано, что столица Голландии Амстердам, то он никогда не окажется в Дании на месте Копенгагена!

Сказав это, Инна тотчас засомневалась: ей невесть с чего вдруг показалось, что столица Голландии на самом деле Гаага. География всегда была её ахиллесовой пятой - почему-то названия стран, городов и проливов у неё путались, и порой весьма причудливым образом. Но если Антонин и Мэйтир заметили оговорку Инны, то не придали ей значения. Мэйтир возразил совсем про другое:

- Это, милая барышня, смотря как путешествовать! Можно и так, что как раз Копенгаген будет столицей вашей Голландии.

Инна только хмыкнула, не понимая, как можно спорить со столь очевидным бредом. Антонин посмотрел на Мэйтира, и они засмеялись. Им вторили все, кто был тут же из свиты Антонина. Наконец, хохотала уже и сама Инна - она с облегчением решила, что эта географическая схоластика была на самом деле просто шуткой.

А затем - затем все стало сплываться, размываться, как в прошлый раз. Но теперь Антонин пришел на выручку.

- Нет, нельзя, - подхватил он Инну. - Очень неплохо будет, если ты сумеешь уйти, как пришла, - в полном сознании и памяти. А то опять все забудешь.

Инне очень хотелось оставить в своей памяти все произошедшее в первое и новое посещение Тапатаки. Она превозмогла себя - а может, помог Антонин или не только он. Ее сознание прояснело, и она тут же у парапета попрощалась со всеми, - и, конечно, все наперебой звали её заглядывать к ним почаще, что Инна храбро пообещала. Еще бы ей не придти снова! В Тею, да ещё на бал, да ещё к... Вот только получится ли! "Я помогу", - произнес Антонин, Инна уже не различала, прозвучало это вслух или у только неё в голове.

А дальше она запомнила только снежную круговерть, лицо погодника, лицо Антонина - кажется он нес её на руках, - но нет, не нес, последним шагом она сама спрыгнула с воздушной ступеньки - прямо в башенку своей комнаты. Она вернулась!

Наскоро раздевшись, Инна плюхнулась в кровать и подумала, холодея от восторга, что была в Тапатаке, в живой сказке, добралась сама - ну, почти сама... "Я маг! Я ведьма!" - с ликованием сказала себе Инна и заснула в счастливом предвкушении невероятных встреч с Тапатакой

и её новыми

друзьями.

Инесса была одной из самых юных фей Тапатаки и при том - из самых могущественных и одаренных. Конечно, она была старше Антонина, он появился в Тапатаке поздней, но счет лет в прекрасном мире другой, и когда принц Антонин вырос, то они, по меркам Тапатаки, считались ровесниками - да и чувствовали себя так. Не диво, что Инесса полюбила Антонина, да и все его любили, но тут было больше, чем это. С Антонином же все было не так просто - короли Тапатаки не обязаны к браку, ведь их наследники появляются иным, волшебным образом, а с другой стороны, и семья их особая - этот тот ближний круг теитян, фей и магов, что уходят с королем в последнее путешествие впрочем, правили в Тапатаке и короли-одиночки - так сказать, отшельники.

И хотя Антонин ещё не во всем определился, ведь он и королем-то не успел ещё стать, но его свита - а правильней сказать, семья его уже сложилась. Инесса входила в нее, к своему счастью, но одновременно это значило, что супругой Антонина ей скорей всего не бывать - любовь Антонина к ней была любовью короля к одной из своих фей-спутниц, а не исключительным притяжением в нареченной друг другу паре. Это не говоря о Солле - как известно, узы короля и фей камня вообще есть нечто особое. Так что Инесса никак не была на первом месте в сердце принца, - разве что, она была лучшей из его фей и соратников, а значит, и Антонин полагался на неё более других.

Большим, чем у других, и было участие Инессы в делах Антонина - за исключением, пожалуй, Мэйтира, но он-то занимался делами скорее Тапатаки, нежели принца Антонина. Инесса же, когда вместе с Антонином, а когда и в одиночку, обследовала не один мир, заглядывая в самые глухие закоулки и самые закрученные полости Вселенной. Не везло и ей. Впрочем, надежда не исчезала - так, маг Печальник, диковиннейшее существо Сумерек, в обмен на историю с пропажей Соллы, обещал помочь Антонину. Он уже делал это раньше, - во время раздора с Северином принц Антонин к нему обращался, и Печальник сказал, что поможет, но после. Потом выяснилось, что новая земля Тапатаки была отчасти и его даром - Антонин ожидал не этого, но с Печальником обстояло так - никто не знал заранее, как он вздумает отдариться. Инессе же было просто не о чем толковать с Печальником - о каком горе она могла ему поведать? Любовь феи к Антонину была беззаветной, но не безответной - принц принимал её с величайшей признательностью и преклонением, ну, а что он не мог ничего обещать взамен, так Инесса и не ждала для себя ничего, ни единым пятнышком не омрачая своей редкой удачи, - ведь и в Тапатаке, как и во всех прочих мирах, сколь бы волшебны и счастливы они ни были, любовь есть везение из самых щедрых.

Когда Тапатаке понадобилось новая дверь в Срединный мир, Инесса решила сосредоточиться на этом. Впрочем, как выяснилось, не так уж и был этот мир забыт в Тапатаке, - например, вдохновение Кинна Гамма с ним зачастую соприкасалось, а в садах Нейи жили кое-какие зверушки из этого слоя. Но затруднение было в том, что сами теитяне мало годились на роль вестников в этом мире, по разным причинам, в том числе, и по своей давней отдаленности от Алитайи. Теперь эта безучастность оборачивалась против них же, а кроме того, нужны были кое-какие особые качества, изначальные свойства магического толка, чтобы, к примеру, дотягиваться до сна и разума тамошних обитателей и уж тем более - направлять их. Короче, для дела, которое задумала Тапатака, нужна была душа совершенно особого склада - и вот тут-то Инессе посчастливилось.

В одном из путешествий её что-то толкнуло заглянуть в один мир, близкий Срединному, к одному малознакомому книжнику. Ни про Соллу, ни про дверь в Срединный мир он ничего, конечно же, не подсказал, но зато там Инессе приснился странный сон - к ней явилась девочка и стала просить взять её к себе. "Мне холодно, я хочу есть!" - жаловалась она. Инесса была тронута и удивлена одновременно, не так-то просто было проникнуть в её сон. Она обещала малышке помочь, дав ей кончик нити, чтобы легче было ту разыскать. Инессе не понадобились для этого сматывать клубок, девочку она встретила на следующее же утро - одетая в лохмотья, та сопровождала какого-то бродягу, выполняя для него роль служанки и выпрашивая милостыню для них обоих. Инесса была изумлена, разглядев в ней талант водительницы, какая и требовалось теперь Тапатаке, а когда девочка назвала свое имя Юма, Инесса была и вовсе потрясена - для младших своих учениц ей как раз оставалось подобрать вожатую, юму.

Конечно же, она забрала Юму в Тапатаку, но не стала сразу помещать у себя в Тее. При всей одаренности, Юме надо было догонять своих сверстниц, много чему научиться, да и попросту привыкнуть к миру Тапатаки. Инесса поселила её в домике на лесном холме и стала делить свое время между Юмой и всем прочим в Тее. Как ни странно, эта лесная жизнь вдвоем оказалась для Инессы большим испытанием - девочка требовала львиной доли её внимания и душевных сил. И не то чтобы она оказалась бестолковой или непослушной, совсем наоборот, с этим все было выше всяких ожиданий. Но Юма влюбилась в Инессу так же безоглядно, как Инесса в Антонина, да и как ей было не полюбить Инессу - первого человека, который о ней заботился и ей занимался. А еще, Инесса была фея, она была прекрасна, она была ей вместо мамы - но вот тут-то и крылась опасность. Инесса ведь и сама любила Юму, в волшебном смысле это и была её дочь, ученица судьбы.

Но именно поэтому дело требовало величайшей бережности и точности. Нельзя было сбиваться на отношения "ты дочка, я мама". Во-первых, Юма могла слишком сильно привязаться к Инессе, а это было против всех правил, ведь люди Тапатаки остаются свободны, какие бы отношения их не соединяли. Во-вторых, это могло серьезно помешать Юме впоследствии. Ей самой надо было вести свой восьмиугольник, да и её миссия вестника в Срединном мире означала, что ей надо будет связать себя совсем не с Инессой, а с кем-то из этого мира, неведомым рисовальщиком, кудесником на тамошний лад. Итак, Инесса решала непростую задачу - не повреждая любви, избежать несвободы, и вообще-то, это же отмечало их отношения с Антонином. Порой Инессе приходилось нарочно себя сдерживать, чтобы не приласкать забавную и смышленую девчушку, но нет! - нельзя, свою любовь фея проявляла иначе безукоризненно исполняя роль требовательной наставницы, ничего не упускающей и не дающей поблажек. А Юма - что ж, повзрослев, она это поймет и оценит.

Прошло более полугода с того дня, как Инесса повстречала Юму, и произошло ещё несколько событий, принесших добрую весть для Тапатаки. Одно прямо касалось Юмы - в саду Нейи появилось две новых зверушки, тигр и булкут. Что до тигра, то с ним было непонятно, что делать - в Тапатаке он был без надобности кому бы то ни было, разве что катать детей на его полосатой спине, но даже младшие ученицы Инессы были слишком умны для этого. Дора пробовала учить его разным разностям, но по всему, зверя забросило в Тапатаку случайно, какой-нибудь безмозглой причудой Нимрита такие существа связаны больше со Срединным миром и обитание их не в Тапатаке. Зато второй зверек, булкут, был волшебен вполне по-тапатакски. У него было имя, а совет магов, исследовав булкута, сошелся во мнении, что это подарок - и подарок именно того самого художника, звено с которым Юме следовало образовать. Да и что ещё мог решить высокий совет, если зверек появился перевязанный большим розовым бантом и на банте было написано "Вайка для Юмы"? Это был добрый знак, и это был знак приглашения - Юмы к своему кудеснику.

Вторым же отрадным событием было нечаянное знакомство принца Антонина - новый подарок сумеречного затворника Печальника.

(Из Новой хроники Тапатаки)

4. ПЛАТЬЕ ЮМЫ И СТОЛИЦА ГОЛЛАНДИИ.

ЮМА. САША ПЕСКОВ. ИННА.

- Готовься,

сегодня у тебя

будет много встреч, - предупредила фея Инесса.

- Переезжаем? - обрадовалась Юма.

- Перелетаем, - иронически поправила фея. Она на миг задумалась. - А что если и впрямь попробовать - как ты... Нет, - тут же отказалась она от своей мысли. - Пожалуй, тебе полезно будет пройти всю дорогу пешком посмотришь Тапатаку.

Инесса держалась уверенно как всегда, можно было даже подумать, что ничего особенного не происходит. Но Юма знала про себя, что впереди что-то важное, какие-то огромные перемены, может быть, такие же большие, как тогда, когда Инесса забрала её в Тапатаку от Дылды. Она даже начала немножко волноваться, но Инесса тут же заняла её кучей разных заданий собери то, упакуй это, и Юма отвлеклась.

А потом они долго шли. Инесса не велела брать с собой много вещей, да их у Юмы и не было, и теперь она шагала слева от Инессы с маленькой сумкой, перекинутой через плечо, и иногда осмеливалась взять фею за руку. Юма делала это, когда они переходили мостик - два бревна - над ручьем или другое неудобное место, но это был лишь предлог, ей просто нравилось так идти - будто её госпожа ведет Юму как свою дочь. Или хотя бы троюродную племянницу. Сама Инесса шла налегке, её поклажу, тоже небольшую, нес марабу, ковыляющий сзади них. Кое-что было упаковано и осталось в лесном домике - фея Инесса небрежно махнула рукой и сказала: "Переправлю это потом".

Они шли знакомыми тропками по лесу, потом вышли на дорогу от мельницы к Тее, а потом началась незнакомая местность, и фея Инесса время от времени говорила Юме запомнить то или другое на их пути.

И вот они уже шагали по розовым камням дороги, а впереди открылись дома Теи. Они приблизились к ним, и фея Инесса сама взяла Юму за руку.

- Юма, - велела она своим обычным голосом, - теперь тебе надо поздороваться с Теей. Скажи громко-громко...

И Юма ступила вперед и произнесла приветствие:

- Прекрасный город Тея, я - Юма, возьми мой голос в твое звучание!

- Навсегда? - спросил кто-то, Юма подумала, что Инесса.

- Навсегда! - не колеблясь отвечала Юма.

И вдруг она почувствовала, как её обступило что-то вроде звучащего облака. Пело, а ещё шелестело, шептало, шуршало такое множество звуков и голосов, что они окутали её как туман, Юма не только слышала их, а осязала кожей, и это было ни на что не похоже - будто звуки могут превращаться в капли воды и мокро шлепаться на тело или щекотать его, как травинки, и покалывать, как прутья, сразу со всех сторон. Но в этом не было ничего злого, наоборот, - Юму дружески тормошили, Юме были счастливы, Юму окликали сразу все эти звуки, а смысл всего этого звучания был простой - что-то вроде "с прибытием" или "ты с нами". У Юмы голова закружилась, так это было необычно и радостно, ей показалось даже, что она сама становится звучком этого облака смеющихся звуков - и кажется, она на миг потеряла сознание. А ещё через миг она снова очутилась на розовых камнях Теи и пошатнулась, но фея крепко держала её за руку, а то бы Юма повалилась.

- Добро пожаловать в Тапатаку, - удовлетворенно произнесла Инесса. Тея тебя пускает.

Она посмотрела на Юму и добавила:

- Некоторым это видится как цвет. А иных обступает запах или даже танец. Но все это шорохи Теи.

- Но я видела! - закричала Юма. - Они потом начали превращаться, мне показалось, что вокруг собрались сады Теи, так стало пахнуть, а потом все затанцевало!..

Инесса кивнула.

- С тобой так и должно быть. Ты Юма.

"При чем тут мое имя?" - собиралась подумать девочка, но наставница уже объяснила:

- Это не только твое имя. Бывают разные маги, тех, у кого четыре цвета, зовут юма.

- Каких цвета?

- Сегодня увидишь, - неопределенно пообещала Инесса. - А пока запомни эту дверь. Это место, где тебя пустили в Тею.

- Но ведь нет никакой двери! - Юма огляделась по сторонам.

- Есть, - возразила Инесса. - Если бы тебя не приняла Тея, ты бы так шла и шла, а эти здания не приблизились бы ни на шаг. А тебя не только впустили - ты теперь теитянка, одна из нас. Посмотри - разве ты не видишь? Тея тебе открылась.

Они двинулись дальше, по улицам Теи, уже знакомым Юме по её полетам над городом. Но все выглядело иначе, не только потому, что Юма наблюдала Тею вблизи и с земли. Ее наставница была как всегда права - город открылся, Юма чувствовала себя в нем своей и все здесь было для нее, она ощущала приязнь, лучащуюся от каждого камня и каждой травинки. Редкие прохожие, что попадались на улицах, приветствовали их обоих и оглядывали Юму с очень доброй улыбкой.

- Так это и есть наша маленькая гостья, что скучает по снегу? спросил один из них, остановившись поболтать с Инессой.

- Уже не гостья, - отвечала Инесса. - Она уже в танце Теи.

Мужчина покивал с понимающим видом, приветливо поглядывая на Юму.

- Знакомься, Юма, - сказала Инесса. - Это Кинн Гамм, хозяин погоды.

- Ну, не то чтобы хозяин, - возразил Кинн. Он поздоровался с Юмой за руку и предложил: - Если очень соскучишься, то заглядывай - у меня всегда найдется для тебя снегопад покрасивее.

Юма молча кивнула. Они с Инессой продолжили свою прогулку, и тут Юма вспомнила - ей ведь действительно мог понадобиться снегопад, потому что ей надо разыскать в том странном городе человека, который, это второе, о чем она тотчас подумала, чем-то был похож на этого Кинна Гамма.

- Мне кажется, я его раньше видела, - сказала Юма.

- Ну да, когда была на Рыжухе, - отвечала Инесса. - Он же послал тебе снегопад, чтобы ты прогулялась в средний мир.

- А как он это делает?

- Расспроси Кинна при случае, - предложила фея. - Хотя вряд ли тебе стать его ученицей.

- Почему?

- У него уже учится Туан.

Юма захлопала ресницами. Она молча обдумывала эту новость и про себя решила, что, видимо, Туан не такой уж простой мальчик и она зря перед ним воображала. А Инесса тем временем подвела её к какой-то двери и снова взяла за руку со словами:

- Вот мы и пришли. Поприветствуй свой новый дом.

Юма отвлеклась от своих размышлений и огляделась. Она узнала - это был тот трехэтажный дом с ажурной галереей, что ей раньше показывала Инесса. Затем она вспомнила, как только что входила в Тею и догадалась:

- Прекрасное здание милой феи Инессы, - попросила она, - разреши моим снам жить под твоей крышей!

- Я не сомневалась, что ты сама догадаешься, - похвалила Инесса. - А то мне пришлось бы поселить тебя где-нибудь по соседству. Что же, войдем!

Фея Инесса отворила дверь, и они прошли внутрь.

- Инесса! - зазвенел хор голосов - и им навстречу поспешило несколько девочек.

- Аглая, - распорядилась Инесса, - скажи всем, чтобы шли в гардеробную.

- Хорошо, Инесса, - по-взрослому кивнула высокая девочка, по виду на год-другой старше Юмы. Она придирчивым взглядом оглядела Юму, хмыкнула и отправилась вглубь дома.

Другие девочки шли бок о бок и Инессой и спрашивали все сразу:

- Инесса, это новенькая?

- В чьей комнате она будет жить?

- Инесса, ты расскажешь нам про ту ведьму, гостью Антонина?

- Инесса, а когда будет бал?

- Это та, из лесного домика, да?

Инесса не отвечая ввела Юму в просторную комнату, где уже толпилось с десяток девочек, того же примерно возраста, что Юма, или старше. Девочки, шедшие за Инессой, к ним присоединились, и Юма заметила, что все располагаются в каком-то особом порядке, по несколько в разных углах.

- Барышни почемучки! - начала Инесса, и все тотчас смолкли. - Вот новенькая, ей надо выбрать платье. Тиа, ты ей потом поможешь. Увидимся за ужином, - Инесса сделала небрежный и необыкновенно изящный жест рукой, предоставив оставшимся самим разбираться со своими делами.

Любопытные глаза всех дружно устремились на Юму. В другое время это, возможно, могло её смутить. Но она уже никого не замечала: вдоль стены висело много самых разных платьев, красивых, как все в доме Инессы, и среди них было то, что сразу притянуло взгляд Юмы - прекрасное платье мягкого алого цвета, с каким-то необыкновенным пурпурным отливом - казалось, на краткий миг ткань неуловимо меняла свой цвет на какой-то розово-лиловый, будто это даже было не одно, а сразу два платья, просвечивающих друг через друга.

- Это мое! - закричала Юма, сама не соображая, что делает, и кинулась к стене. Она сорвала плечики со стены, сняла платье, хотела было примерить, и вдруг - платье невесть как само оделось на нее. Послышался легкий, но дружный вздох - все ловили каждое движение Юмы, а Юма разглядывала себя в платье, любуясь им и безмерно счастливая.

- Ну, конечно, сейчас она будет полчаса вертеться, - громко пробормотала Аглая и вышла прочь, закусив губу.

Другая девочка, немного старше, но не выше Юмы, подошла к ней и предложила:

- Давай я поправлю сзади. Я Тиа, - назвалась она.

Вслед за тем и другие девочки обступили её.

- Я Юма, - представилась им Юма, начав наконец разглядывать тех, с кем ей, видимо, предстояло делить кров.

- Ну да, но как тебя зовут? - спросила Тиа.

- Юма, я же сказала!

- Так это что, твое имя? - похоже, их всех это удивило.

- Представляю, как это взбесит Аглаю, - вздохнула одна из девочек, немного полная и с добрым и несколько сонным лицом. - Я Соня.

- Я Агния, - представилась ещё одна девочка. - Пойдем, ты будешь спать в нашей комнате!

Она была в веснушках и настоящая непоседа - побежала впереди всех и вприпрыжку.

У входа в спальню они столкнулись с Аглаей - она выходила с оттуда с ворохом постельного белья.

- Я к двойняшкам, - холодно отрезала Аглая на вопрос Тии. - Она - так Аглая назвала Юму - может занять мою кровать.

- Вот воображала, - покачала головой Тиа.

- Это она из-за платья, - сказала Агния. - Не может смириться, что оно ей не досталось!

Соня посмотрела на неё с таким видом, будто знала что-то еще, но ничего не сказала.

- А почему же она не выбрала это платье раньше, когда оно было ничье? - удивилась Юма.

Девочки прыснули.

- Она ещё как его выбирала! - наконец воскликнула Агния. - Только оно ей не по зубам.

И девочки объяснили Юме, что их платья не простые - каждой доставалось лишь то, какое ей подходило. Они все висели на стене гардероба, и новенький брал то, что ему предназначалось.

- Ты и твое платье - это одно и то же, - рассказывала Соня, по виду очень умная девочка. - Оно даже меняется вместе с тобой. Аглае всегда хотелось быть всех главнее, она несколько раз пыталась одеть это платье, но у неё ничего не получалось.

- Все, что ей удалось, так это то, что её собственное платье пару раз розовело. Но уж алым, как твое, оно не становилось, - добавила Тиа. - Вот Агния один раз одевала твое платье.

- А мне в нем и не понравилось, - сказала Агния. - Хотя я вообще-то люблю все красное.

- Это ты ему не понравилась, - тихо поправила Соня.

- Но мой любимый цвет совсем не алый, - возразила Юма.

- А какой?

Юма задумалась.

- Желтый. Нет, зеленый... Нет, не знаю какой...

- Значит, ты будешь ходить разноцветная! - закричала Агния и запрыгала вокруг Юмы на одной ножке, а Соня кивнула с сонным видом.

- У нас у каждого свои цвета, - объяснила Тиа. - Мой цвет черный, а у Аглаи белый, она воздух. У Сони синий, она вода. Кстати, вечерами твое платье тоже бывает черно-белым. Но ты Юма, у тебя так и должно быть.

- Что должно быть?

- Четыре наших цвета. Мы же четырехугольник.

Видя, что Юма не понимает, Тиа объяснила - четверо девочек, вместе с Аглаей, составляли одну группу, четырехугольник. Считалось, что у каждой свой цвет и своя сторона света.

- А у тебя, - продолжала Тиа, - должны быть все четыре цвета.

- Почему?

- Ты наша Юма, ты в середине.

- То есть я главная?

- Ну да! Ты будешь утром командовать нам подъем и вести на завтрак! закричала Агния и засмеялась.

Юма попробовала это представить и сказала:

- Не думаю, чтобы Аглая стала меня слушать.

- Да не думай ты о ней! Подуется и перестанет, - успокоила Тиа, но Соня с сомнением покачала головой.

За ужином, а ужинали все в общей столовой, и выяснилось, что в доме Инессы живут две разных компании - девочки возраста Юмы или чуть старше и почти совсем взрослые девушки лет четырнадцати, - не оказалось нескольких учениц постарше.

- Где Ай? - поинтересовалась Инесса.

- Она с Тумой ужинают у пажей. А Элга взяла десерт в комнату.

Инесса кивнула.

- Передай им, чтобы завтра позанимались с Юмой - она покажет, как стремить воду. А потом, - она обратилась к Юме, - попробуй это со своими.

Юма не донесла ложки ко рту - она и не знала, что за ней водятся какие-то успехи в этом умении:

- А разве я... - она хотела сказать "хорошо это делаю", но Инесса ответила так, будто поняла её по-другому:

- Не волнуйся, марабу приглядит, если кого угораздит утащить. Оставляю стража тебе.

При этих словах лицо Аглаи передернулось, и она кинула на Юму взгляд исподлобья - столь явное выделение Юмы из всех её более чем задело.

- Инесса, - начала она, глядя в свою тарелку, - а это правда, что новенькая - кивок в сторону Юмы - теперь у нас старшая и мы её должны слушаться, как тебя?

- Не как меня, - спокойно отвечала Инесса. - Я всего лишь ваш проводник на то время, пока вы неумехи и незнайки, а она - ваша Юма, и ты сама это прекрасно понимаешь.

Когда подали десерт, возникла новая неловкость. Девочки, что в тот вечер отвечали за стол, разложили по тарелкам большущие куски торта. Посмотрев на остальных, Юма осторожно попробовала его ложечкой - она раньше никогда не ела торт. Это оказалось настолько вкусно, что она не подумав хотела взять в руку весь кусок, чтобы отправить в рот. Но торт оказался очень рыхлым и жирным, Юма уронила себе на подол полкуска и вся перемазалась. Заметив это, Аглая довольно улыбнулась и тоже взяла торт в руку и перепачкала себе весь рот.

- Аглая, ты разучилась есть торт? - с удивлением спросила одна из девочек - тех, что Тиа называла "наши двойняшки".

- Я делаю, как Юма. Она - наша Юма, и мы должны ей во всем следовать, - злорадно проговорила Аглая.

- Юма, такой торт удобней есть ложкой, - спокойно заметила Инесса. Если, конечно, ты не готовишься к соревнованию испачканных щек.

Юма вся покраснела. Ей было неловко даже не за себя, а потому что, так ей показалось, она подвела Инессу.

- Госпожа Инесса, - пролепетала она, - я не знала, что он такой рассыпучий...

Инесса три раза хлопнула в ладони, но все и без того уставились на Юму.

- Ответьте-ка мне, - громко спросила фея, - госпожа ли я кому-нибудь из присутствующих дам?

- Нет! - прозвучал дружный веселый хор.

- И тебе тоже, - подытожила Инесса, поворотясь к Юме. - Мы провели полгода друг с другом, но усвоить это оказалось для тебя самым трудным. И вообще, - добавила фея, легко улыбаясь, - это не лучший способ, называть меня госпожой, чтобы приковать к себе внимание. Лучше уж мазаться тортом, как Аглая!

Девочки засмеялись, и получилось так, что они смеялись над Аглаей.

Когда они снова поднялись в спальню, Юма огляделась и решила:

- Я не стану занимать место Аглаи.

- А где же ты будешь спать?

В спальне было четыре кровати, расположенные в два яруса - одна над другой, несколько шкафчиков и два столика. Потолок был высоким, и под ним находилось небольшое окошко, зачем-то проделанное в стене поверх двух больших.

- Вон там! - показала Юма. - Я там повешу гамак.

Девочки обменялись взглядами.

- Но это же высоко!

- Я буду забираться по висячей лестнице. Можно и по веревке.

- Как я сама не догадалась, - с сожалением сказала Агния.

Гамак у Юмы был с собой, она взяла его из лесного домика. Девочки ей помогли, и вскоре она качалась в гамаке вместе с Агнией. Тиа сидела на постели, наверху второго ложа - её лицо было как раз на уровне лежащих в гамаке девочек - раскачивала их и смеялась:

- Ну вот, теперь у нас по-настоящему многоэтажная спальня! Внизу Соня, на втором этаже мы с Агнией, а Юма на чердаке!

- Скорее, это похоже на обезьянник, - язвительно заметила на это вошедшая Аглая. - Дерево, и на нем гнезда. Верни мою подушку! - потребовала она, сопроводив свои слова столь же недружелюбным взглядом в сторону Юмы.

- Я её не брала, - отвечала Юма переставая смеяться.

- Нет, взяла!

- Я не брала! - Юма спрыгнула с гамака прямо на пол и встала перед Аглаей.

- Да вот же она! Я её закинула на свою постель, - Тиа совала подушку в руки Аглаи, но ту уже понесло:

- Если кто-то корчит из себя самую способную и необыкновенную и ждет, что все будут ей восхищаться, то пусть знает, что другие и не собираются!

- Это ты из себя воображаешь!

- Чем ты лучше меня? - требовательно вопрошала Аглая. - Ну вот чем? Вот я сейчас сделаю, что ты будешь висеть в воздухе и ничего не сможешь сделать!

- Аглая! - гневно воскликнула Тиа, но та не слушала. Она как-то по особому развела руки и начала что-то шептать полузакрыв глаза.

Юма ощутила, что её что-то спеленывает по рукам и ногам, и растерялась - такого с ней никогда не было. На остальных будто напал столбняк - все уставились на них двоих с оторопелыми лицами, не догадываясь или не в силах вмешаться. А Юма уже чувствовала, что её начинает приподнимать вверх, это её страшно испугало, а затем - рассердило. Она вдруг страстно захотела, чтобы что-нибудь случилось такое, что остановило бы этот подъем и осадило Аглаю.

- А! - вдруг звонко взвизгнула та и подпрыгнула, оглядываясь на свои пятки. - Ой! Здесь крысы! Меня укусили!.. Ой! опять!..

Юма почувствовала, что её отпустило. Она уже заметила мордочку Вайки, глядящую на Юму из-под ножки кровати с озорным блеском в глазах. Он будто спросил разрешения, а потом принялся за потеху - начал вертеться вокруг Аглаи, молниеносно подскакивая и покусывая её за голые икры.

- Мамочки! - ревела Аглая. - Спасите!..

- От кого? - недоуменно спрашивали Тиа и Агния. - Тут же никого нет! Что с тобой?

- Вайка, хватит с нее! - вслух скомандовала Юма. - Перестань. Это мой друг, - объяснила она девочкам. - Мне его подарили.

Поняв, что на неё уже не нападают, Аглая стремительно выбежала из спальной. Тиа и Агния меж тем недоуменно переглядывались.

- Юма, что ты с ней сделала? Ты наслала видение?

- Да нет же! Это Вайка, - отвечала Юма, досадуя на то, что её новые друзья так ненаблюдательны. - Ну вот он! Вайка, - позвала она, - иди сюда.

Вайка в два прыжка взобрался ей на плечо и уселся, высунув язычок и поблескивая глазами.

- Вайка, это мои друзья, - представила Юма. - Тиа, Агния, Соня. Мы будем жить вместе.

Девочки таращились на Юму, ничего не понимая.

- Юма, с кем ты разговариваешь?

- Это Вайка, булкут! Неужели вы тоже не видите? - догадалась Юма, вспомнив Туана - тот тоже не смог увидеть зверька.

- Я вижу, - вдруг тихо сказала Соня. - Он очень пушистый и забавный.

- А почему мы его не видим?

- Вы не умеете, - меланхолично отвечала Соня. - Может быть, Юма вас научит?

- А как? - удивилась Юма.

Соня пожала плечами.

- Может быть, этот зверек тебе поможет?

- Помогу, - согласился Вайка. - Пусть закроют лампу и смотрят вон оттуда.

Девочки сделали, как сказано, и наконец Тиа неуверенно произнесла:

- По-моему, я вижу какую-то мохнатую тень у тебя на плече. Если только это не игра света.

- Почему тень? - не согласилась Агния. - Я вижу какой-то отсвет, вроде солнечного зайчика, только очень неяркий.

- Ну вот, уже что-то, - зевнув, произнесла Соня ленивым голосом. Девочки, вы как хотите, а я ложусь спать...

И она стала укладываться на ночь.

Поздним вечером Тиа, сидя в своей кровати напротив гамака Юмы - их лица как раз приходились друг против друга - тихонько ей рассказывала:

- Наша Соня такая засоня! Она может уснуть среди бела дня. Но она у нас самая умная, даже Аглая её слушает. Потому что Соня видит во сне всякие отдаленности.

- Ага, - подтвердила Аглая, - ты заметила, какая она проникательная?

- Надо говорить - проницательная, - поправила Тиа.

- Надо говорить - дальности, а не отдаленности! - парировала Агния. Сама не знаешь, а меня учишь!

- Девочки, не спорьте, - сказала Юма. - А то я и так не знаю, как мне помириться с Аглаей. Почему она на меня злится?

- Она тебя ревнует к Инессе, - шепотом заявила Аглая. - Ты же у неё любимица.

- Я?!

- Ну ещё бы! Инесса почти год половину времени проводит с одной тобой, а с нами всеми то, что остается! - с некоторой обидой пожаловалась Тиа. - А ещё она как-то раз приводила тебя нам в пример.

- Да вы же ничего не знаете! - горячо возразила Юма. - Инесса такая строгая!.. Сначала она оставалась со мной почти на весь день и ночевала со мной, а потом я почти все дни была только с марабу...

Юма рассказала им об их с Инессой жизни там, в лесном домике, а потом, увлекшись и побуждаемая вопросами Тии и Агнии, обо всем остальном - как ей однажды приснилась фея и обещала выручить её от этого Дылды, как она оказалась в Тапатаке и стала ученицей Инессы, как подружилась с Вайкой и бегала на Рыжуху и все прочее. Она и не думала, что её рассказ может произвести такое впечатление на девочек. Она даже в темноте различала, какие большие у них сделались глаза.

- И ты ходила с этим Дылдой по всяким... как ты их называешь, рынкам и трактирам и просила еды? - недоверчиво расспрашивали девочки.

- Да, и мне ещё повезло, - мои сестра и брат вообще пропали, а я выбралась на дорогу от нашей деревушки до города и там наткнулась на этого бродягу. Я это уже плохо помню, - рассказывала Юма, - будто это было совсем не со мной. С тех пор я так много всего узнала! Но я ещё мало знаю про Тапатаку, а мне ведь надо её подарить за Вайку...

- Подарить?

- Ну да, так сказала Инесса, - и Юма рассказала про волшебника, о котором говорила Инесса, и про свой полет в чужой мир, где над большой рекой были два моста, каменный и железный.

- И вот теперь я все думаю, как туда снова попасть, - закончила Юма, потому что Рыжуха далеко, а тут у вас снег не идет.

- Тебе надо сходить к Кинну! - хором прошептали Тиа и Агния.

- Необязательно, - довольно громко вдруг произнесла ленивым голосом Соня. - Не обязательно, чтобы шел снег.

- Соня, ты разве не спишь? - удивились все.

- Нет, я сплю и разговариваю во сне, - сонно отвечала Соня, и было непонятно, шутит она или так оно и есть. - Кстати, у дверей вас подслушивают двойняшки. Тебе, Юма, следовало их позвать, чтобы они тоже тебя послушали.

За дверью - и довольно громко о ночной поре - послышалось шлепанье о пол босых ног: любопытные соседки поспешили к себе в спальню.

- Давайте спать, - сонно предложила Соня. - Все равно вы за один раз не расскажете Юме обо всей Тапатаке...

Они последовали совету Сони - Юма и впрямь почувствовала, что утомилась за день. Перед тем как уснуть, она твердо решила, что завтра же сходит к этому Кинну Гамму, и...

Но завтра и послезавтра это не получилось, у неё оказалось неожиданно много дел. Она учила свой четырехугольник и двойняшек стремить воду, знакомилась с домом и девочками и сама училась тому, что задавали им старшие. Если Инесса и уделяла Юме столько же внимания, сколько всем остальным, то их зависть все же была не совсем справедлива - как оказалось, с воспитанницами Инессы занималось множество теитян помимо самой феи. Юма с удивлением узнала, что в Тее, да и во всей Тапатаке не было ни одного человека, кто не был бы волшебником или, если говорить о детях, не учился бы этому. Некоторым давалось лучше одно, другим другое, кто преуспевал больше, кто меньше, но все равно - всякое занятие тапатакцев так или иначе соприкасалось с волшебством или попросту им являлось. Впрочем, сами-то они даже не считали это магией, для тапатакцев это все было столь же естественно, как все прочее в природе. Например, когда садовник в Тее уговаривал яблоню вырастить на ветке пару плодов с особенным вкусом или цветом, то это и означало - ухаживать за садом и, по понятиям теитян, не содержало никакого волшебства. Наверное, мало кто из них вообще знал, что может быть как-то иначе. Но Юма-то знала, что в её родном мире или в тех немногих, куда она уже заглянула, все обстоит совсем не так.

Что же до Кинна Гамма, то он разыскал её сам.

- Помнится, кто-то обещал навестить старого версификатора, чтобы вместе погрустить о снеге? - весело спросил он Юму, опустившись на траву рядом с ней - у Юмы только что закончилось занятие на тему "границы и разделения", а проводила его Дора, и теперь Юма расположилась под вишней, чтобы сложить вместе узор просветов меж листьями - это было упражнение, заданное Дорой.

- Какого фикатора? - переспросила Юма.

- Верси Фикатора, - в два слова повторил Кинн. - Это означает...

- Стихотворец, - процедила сквозь зубы Аглая, подошедшая сзади. - У нашей Юмы было тяжелое детство, и она

не выучила сложных

слов.

- Версификатор?

- удивился Саша Сироткин.

- Это кто - тоже самое, что поэт, или я путаю?

- Не совсем то же самое, - объяснял Саша Песков. - Буквально это означает стихослагатель или, огрубляя, рифмоплет.

- Стало быть, - ухмыльнулся с довольным лицом Сироткин, - бывают версификаторы, а бывают поэты. В смысле - настоящие. Ну, а ты, конечно, из последних?

Время было далеко за полночь, три, а то и полпятого ночи. Их беседа затянулась, напомнив Саше Пескову похожие безумные разговоры времен студенческих, когда с друзьями или вовсе с неизвестными людьми обсуждалось все и вся от НЛО и Шамбалы до женских грудок и способов разжиться недостающей пятеркой. Но эта беседа так-таки отличалась от прежних, к таковым Саша Песков уже потерял всякую охоту, а теперь вот они несколько часов рассусоливали о всяких высоких материях, причем Саша Сироткин, казалось, только входил во вкус и, похоже, совсем не считал сон необходимой частью суточного круга. Он как будто и не давил на Сашу Пескова, не вынуждал его к точным ответам и не возвращал к какой-нибудь определенной теме, давая разговору соскакивать с одного на другого, но все же Саша Песков угадывал за всеми этими расспросами какой-то особый интерес и подтекст. И кроме того, ему было внове столь живое проявление интереса к своей скромной персоне, он себя ощущал почти что героем какой-нибудь телепередачи, усаженным перед благодарной публикой, чтобы ему вещать, а той - внимать вселенским истинам из его уст. Публики, правда, было маловато, Саша Сироткин совмещал её роль с ролью ведущего, но зато интервью он брал с любознательностью не дежурной, а самым искренней, и Саше Пескову было на редкость приятно.

- Ты знаешь, - отвечал он на вопрос Сироткина, - я такое разделение, в смысле, на рифмоплетов и настоящих поэтов, считаю жлобским. Это ведь западня: сначала согласиться, что бывают поэты настоящие и ненастоящие, затем согласиться, что настоящие - это когорта великих, ну, там от Гомера до Блока, а затем - затем-то и начинается сущее западло. Всех прочих, получается, надо считать говном. А с собой любимым как быть? Или записывать себя туда же, а это уж низкопробность самая лакейская, - спрашивается, зачем предрешать самому себе, что ты ничего путного не создашь? Или, наоборот, делать для себя одного исключение. А это высокомерие - причем, я так считаю, такое же низкопробное и плебейское. Потому низкопробное, кстати, что вслух об этом не принято говорить. Принято друг другу делать исключающие реверансы - мы, мол, с тобой одни гении, в той вот когорте, а прочие сам знаешь кто - ну, а про себя фигу в кармане держать. Но горе даже не в этом, а что сами литераторы нынешние друг другу такое вот самосознание навязывают и принимают. Получается круговая порука, да ещё из худших. Чем власти обличать, так на себя бы посмотрели.

Саша Сироткин хмыкнул и уставился на Сашу Пескова.

- Ты меня извини, конечно, я это не в обиду, мне просто интересно - а ты чем от них отличаешься?

Саша Песков пожал плечами:

- Да мало чем, наверное. Просто я такой подход принимать отказываюсь.

- Ну как это - отказываешься! - опроверг Сироткин. - Ты же это все время подчеркиваешь - они такие, а я вот другой - правильный, уникальный. То есть ты ведь того же самого и держишься, на деле-то.

Теперь Саша Песков уставился на Сироткина. Он не обиделся, он всерьез задумался - может, он и впрямь вот таким, перекрученым, способом доказывает самому себе свою исключительность?

- А ты меня поймал, - признал он наконец. - Я как-то не думал об этом.

- Дык! - и Саша Сироткин захохотал не сдерживаясь, но не обидно.

- И все равно, - заметил Саша Песков, - что бы я там о себе не думал, а мне так кажется, что мы, то есть я имею в виду писателей, художников, неправильно ищем. Тут дело даже не в этом подходе, это уж венчик на крыше. Все здание не такое.

Саша Сироткин наклонив голову рассматривал своего собеседника и наконец догадался:

- А, это ты про ту птицу, что тебе Векслер напророчил!

- Напророчил? - Саша Песков задумался. - Н-не уверен.

Сироткин плотоядно ухмыльнулся, как бы предчувствуя поживу:

- Ага, наш мэтр, похоже, не верит в предсказания. Физике противоречит, ага?

- Да нет, совсем не в этом дело. Если уж о предсказаниях речь, то я допускаю, что и это возможно в буквальном смысле. Но, по-моему, все иначе происходит.

- То есть?

- Ну, вот одна девочка знакомая пишет. Написала рассказ, где один персонаж, её приятель, исходно-то, сломал ногу. И что же? Он её и на самом деле сломал. И она, - улыбнулся Саша Песков, - давай со мной советоваться мол, это она ему наколдовала или предсказала или совпадение? Разумеется, с тайной гордостью насчет своих мистических дарований.

- Ну-ну? - заинтересовался Сироткин.

- А чего ну - я ей сказал, как думаю. По-моему, так все может быть вообще иначе. Допустим, происходит какое-то совсем другое событие, ну, назовем это по-модному - метасобытие. А в плане нашей реальности оно выражается разнообразно и относительно независимо - так сказать, порознь. Конкретно, её приятель калечится, а девчушка рассказ об этом пишет. Причем, одно на другое даже и не влияет. Связь-то есть, но, как видишь, совсем хитрого рода - ни колдовство, ни гадание, а ещё интересней.

Сироткин воззрился на Сашу Пескова:

- Слушай, я с тобой всю ночь болтаю и никак понять не могу. Как сквозь такое сито штампов и схем к тебе в голову что-то путное попадает?

Саша удивился:

- Да я, по-моему, не такой уж и заштампованный...

- Ну да, - не согласился Сироткин. - Ты мне чего только не нагородил и про ахинсу, и про саморазвитие, и про гибель культуры, и про самопожертвование во имя общего блага... Я только глазами хлопал - как, думаю, такой железный парнишка лирику может писать? Да ещё наверняка хорошую. Прямо как какой-нибудь секретарь ячейки упертый.

Саша Песков вытаращился на своего собеседника - никак он не ожидал, что произведет такое вот впечатление.

- Ну, положим, у меня все по штампу, хреново, а как - не хреново? выговорил он наконец. - Просвети уж!

- Я тебе кто - гуру, что ли?! - всерьез изумился Сироткин. - Почем мне это знать!

- А к чему разговоры-то все эти?

- Так для себя, конечно, - без всякого стеснения объяснил Саша Сироткин Саше Пескову. - Думаешь, я знаю, как надо? Стал бы я тогда с тобой всю ночь язык чесать! Потому и расспрашивал, чтобы свои заморочки понять.

- На моем примере то есть, как бы со стороны?

- Ну конечно! Видишь, - тоном дружеской откровенности пояснил Сироткин, - мы, сам знаешь, в какой серости живем. А мне хочется в мир хоть немного побогаче, где мужики летают и звери людской речью разговаривают. Вот и стараюсь при случае хоть что-то разведать.

- У меня?

- Ну, так ты же поэт все-таки!

Саша Песков только головой крутил - такого оригинального знакомства у него давно не было.

- Слушай, ты у меня ночуешь или как - до дому пойдешь? - прямо спросил меж тем Сироткин, вставая из-за стола. - А то койка найдется.

- Домой, - отмахнулся Саша Песков, тоже поднимаясь.

Уже в прихожей, взяв у Сироткина его кавказский адрес и попрощавшись, он все же спросил:

- Ну, а птица-то? На вечере? Откуда она?

- А я-то откуда знаю! - изумился Сироткин. - Спроси птицу! Может,

ее вообще не

было!

"Неужели

было? Боже, неужели

не было?" - вот о чем подумала Инна, проснувшись наутро и вспомнив произошедшее - её путешествие в Тапатаку. Впрочем, не эта мысль была её первым душевным движением - первым, что она осознала, было чувство блаженной легкости и воспоминание о чем-то очень счастливом. А уж потом рассудок взял свое и стал выставлять ночные приключения всего лишь сновидением. Инна препиралась с ним какое-то время, а потом решилась открыть глаза, готовясь к встрече с самой несказочной повседневностью. И хотя ей совсем недавно так нравилась её, то есть, её - тети Ирина квартира, проснуться здесь уже не казалось Инне таким уж волшебным событием. Но вставать было надо, пора, и вот - она присела на постели и подняла ресницы, ожидая увидеть перед собой стену спальной - лиловые обои и на них, это уж приколола сама Инна, пара плакатов - черно-белый красавец панда и красавец мужчина актер и певец Томми Хок, подростковая любовь Инны.

Мужественный профиль романтического героя Томми, как и симпатяга панда, действительно, по-прежнему украшал лиловые обои. Но первым, на что наткнулся взгляд Инны, был золотой блик - справа от неё и на уровне её глаз. Инна мотнула головой, и золотой блик метнулся вправо-влево, следуя её движению как привязанный. Она непроизвольно поморгала, а затем наконец вгляделась и ахнула: золотое полыхание в её правом глазу было миниатюрным, с мизинец, колокольчиком - возможно, он был медным или бронзовым, но сверкал все равно как золотой. Колокольчик незнамо как висел в воздухе, ни к чему не прикреплен и безо всяких подставок. "Он только кажется или на самом деле?" - подумала Инна, уже все вспомнив, - это было, конечно же, подарком Антонина - принц Тапатаки выполнил свое обещание. Безотчетно, она протянула руку, желая потрогать этот сверкучий подарок иного мира. Рука прошла насквозь, но, видимо, желание прикоснуться к вещице было столь сильным, что каким-то образом Инна все же задела колокольчик, и он зазвенел - самым мягким и чистым звуком, какой и подходил к его облику.

- Инка проверяет свою новую погремушку, - тотчас иронично прокомментировал Антонин - впрочем, голосом вполне дружеским и добродушным. - Нравится?

- Доброе утро, - отозвалась Инна, не обижаясь на его слова. - Он что, так и будет теперь у меня в глазах мелькать? То есть, - поправилась она, большое спасибо! За подарок.

- Пожалуйста, - отозвался Антонин. - Перевесь куда тебе удобней, и все дела.

- А как звонить?

- Инструкция по обращению с колокольч... - начал Антонин протокольным тоном.

- Я серьезно! - перебила Инна. - Мне мысленно протянуть руку и побрякать, так, да?

- А у тебя хорошо развита интуиция, - похвалил Тошка. - Я ещё зачем-нибудь нужен? А то хотелось дома разными пустяками с утра заняться...

Инна, покраснев, пустилась оправдываться:

- Антонин, я не собиралась тебя отвлекать, я только хотела взять его в руки, разглядеть, а он...

- Я вник, все в порядке. А взять в руки и разглядеть - это когда будешь у нас. Вещица-то тапатакская, не от мира сего, - объяснил Антонин. Ладно, ещё побеседуем. До связи!

Он исчез, а на Инну нахлынули мысли и воспоминания. Самое главное, думалось ей, все не было сном - вот он, колокольчик, и только что приходил Антонин, а позвони она, и он появится вновь - значит, все правда. Но, буквально в следующее мгновение холодело её сердце, а вдруг ей все - и колокольчик, и эти её беседы, и Тапатака - только кажутся? Да нет, невозможно же, чтобы все так ярко казалось, - успокаивалась она ещё через миг. Ведь все помнилось так отчетливо - и Тея, и Дора, и тигр, и Инесса... похоже, с ней не так все просто, с этой Инессой, кажется, их что-то связывает с Антонином... Стоп! - тут до Инны дошла одна важная вещь. Тапатаку и лица теитян, вот хоть и Мэйтира, вылитого Коврова, она действительно помнила. А вот облик Антонина - совсем нет. Самые смутные очертания, да и те, при усилии вспомнить, расплывались перед глазами. Инна так взволновалась, что еле удержалась от того, чтобы немедленно не позвонить в колокольчик. Но ей было неудобно - весельчака Тошку она бы так запросто позвать могла, но Антонин, Тошка-то он Тошка, был принц, у него были всякие важные дела - и Инна решила отложить эти расспросы. Она ломала голову об этом и прочем другом, о чем не успела поговорить с Антонином в Тее, вспоминая и вчерашнее, и третьеводняшнее путешествие в Тапатаку, и вскоре этих воспоминаний и мыслей был целый потоп. Инна могла бы мотаться по воле его волн не один час и не один день, но как назло - в этот день был зачет у профессора Коврова. География страны, самое слабое место в знаниях студентки Инны.

Время было полдесятого, зачет уже шел, и Инне надо было поторопиться. Когда, перекусив-одевшись-пролистнув терадку, она добралась до университета, на часах было двенадцать, и в кабинет Коврова, а зачет он принимал там, Инна вошла одной из последних. Это было плохо, потому что она вдруг обнаружила, что очень смутно помнит, где расположены все эти Абердины-Йоркширы-Ньюкаслы и чем они друг от друга отличаются. А сидеть за столом в одиноком надзоре профессорского ока означало невозможность подглядеть или списать, а к тому же, и Ковров мог не торопиться, видя, что его не поджидает нетерпеливая очередь жаждущих удостоверить свои знания впрочем, почтенный профессор все равно не отличался либерализмом в оценках.

Инна, с ненавистью рассматривая билет, повспоминала, что могла, и обнаружила, что этого, очень даже может быть, для зачета ей не хватит. Ее внезапно все стало раздражать - цвет штор в кабинете, идиотский горшок с дурацким фикусом, Мэйтировская физиономия Коврова... При мысли об этом сходстве Инну вдруг посетила надежда. Ну, конечно же, Тошка!.. он выручит, он должен! В конце концов, он обещал... Но звонить в колокольчик ей было все же как-то неудобно: вот так - взять и попросить: "Принц Антонин, продиктуйте мне ответы к билету номер четыре"? Как-то это... В этот миг Инна остро пожалела, что её угораздило выпросить себе этот чертов колокольчик. Был бы сейчас здесь Тошка, то все бы решилось само собой, а просить... Она закусила губу и стала мысленно изо всех сил хотеть, чтобы Антонин сам догадался её навестить - и можно даже без спросу. А что такого, взял и заглянул. Настоящий друг приходит без приглашения, ведь так? Но прошло полчаса, а колокольчик так и не зазвенел - а то есть, Антонин не извещал о своем появлении.

- Ну-с, госпожа... - Ковров посмотрел в зачетку и назвал, ...Калугина, вы, полагаю, уже подготовились. Прошу!

Инна села перед Ковровым и принялась лепетать, с каждым словом все отчетливей понимая неминуемость пересдачи.

- Постойте-ка, - перебил наконец Ковров. - Что вы тут несете, милая барышня. Какая угледобыча в районе Северного моря? По-вашему, углекопы спускаются на дно моря в водолазных костюмах? Что-то, знаете ли, новенькое в мировой практике.

Инна лихорадочно посоображала и поправилась:

- Я оговорилась, я имела в виду - добыча нефти.

- Ну да, это уже ближе к реальности, - согласился Ковров. - Ну, а как все-таки с углем? Где добывают это крайне полезное ископаемое?

- В Ливерпуле, - выпалил рот Инны.

- Что-о?..

- То есть, в Ньюкасле. Я оговорилась!

- Ну-с, а что же производят в Ливерпуле?

- Там... Ливерпуль - это родина Битлз.

Ковров поморщился.

- Ну да, это с точки зрения культурного значения. А экономически, чем является этот город?

На колеблющихся чашах весов лежала судьба зачета. Надо было только правильно ответить - вспомнить, что это порт, и ведь Инна это знала. Но её волнение и досада на все и вся, а вперед всего, на подведшего её Антонина были так высоки, что этот простой ответ Инне не пришел в голову. Вместо этого у неё в уме появилось смутное очертание острова, а Ливерпуль на этой карте был, помнится, ближе к северу, а там, кажется, находились горы... а в горах, вспомнилось Инне, пасут овец... И она брякнула:

- Это центр овцеводства!

Покрасневший от возмущения Ковров отодвинул зачетку.

- Придется, знаете ли, барышня, придти в другой раз, да-с... Слабое, понимаете ли, знание предмета...

Сама вся красная от стыда и злости, Инна поднялась со стула и неожиданно для себя принялась спорить с профессором.

- Это смотря по какой географии у меня слабое знание! - она вдруг вспомнила свой тапатакский спор с Мэйтиром. - Вы ведь не были там! Смотря как путешествовать.

- Что-что? - раскрыл рот профессор Ковров.

В этот миг дверь профессорского кабинета открылась и к ним заглянул опоздавший Вова Усихин:

- Владислав Всеволодыч, можно?

Ковров машинально сделал приглашающий жест, и Усихин прошел к столу за билетом. Но его появление не остановило разгорающийся диспут.

- Да! - настаивала Инна. - Почему я должна верить карте? Это только нарисованная условность. А можно путешествовать так, что... - Инна вновь вспомнила свой спор с Мэйтиром - ...столицей Голландии будет Гаага, а не Копенгаген!

Усихин разинул рот и, осторожно попятившись, присел на стул за ближайшим столом. Весь побагровевший Ковров тоже разинул рот, но на попятную не пошел.

- Как бы вы не путешествовали, госпожа Калугина, - назидательно заметил он, - столицей Голландии будет Амстердам. А Копенгаген - это столица Дании.

- Вы в этом уверены? - автоматически выпалила Инна.

Ковров выразительно постучал пальцем по лбу, потом повернулся к Усихину и иронически спросил:

- А вы, молодой человек, тоже считаете, что Копенгаген - это столица Голландии?

Володя Усихин открыл рот, собираясь что-то сказать, затем кинул быстрый взгляд на Инну и отвечал:

- А я-то что? Я вообще молчу!

- Ну, так-с, - злорадно проговорил профессор Ковров, - молодые люди, я сейчас открываю атлас, и если там столицей Голландии будет Копенгаген...

Не договорив, Ковров протянул руку и снял с полки атлас Европы. Он пролистнул на нужную страницу и торжествующе протянул книгу Инне:

- Извольте убедиться, сударыня... - и на этом профессор Ковров издал какой-то всхрап и смолк. Взгляд его одновременно со взглядом Инны отыскал на карте город, отмеченный как столица славной страны Голландии. Им был Копенгаген!

Дотоле багровый Ковров на сей раз позеленел. Забрав атлас из рук Инны, он пролистнул еше страницу и обнаружил, что столицей Дании стал Амстердам.

- А Гаага? - сам себя спросил Ковров и листнул обратно.

Гаага, как и положено, была в Голландии. На своем старом месте. Но столицей страны она не стала. Ей в атласе Коврова по-прежнему значился Копенгаген.

Снова хрюкнув, профессор перевел беспомощный взгляд с Инны на Усихина, и тут в его глазах мелькнула догадка. По всему, мэтр заподозрил розыгрыш, а в присутствующих - его участников.

- А ну-ка, ну-ка, молодые люди... - забормотал он прежним непререкаемым профессорским тоном. - Сейчас, мы позвоним на географический факультет...

- И набрав номер, профессор попросил принести к нему в кабинет пару атласов - мира и Европы. Секретарша появилась через каких-то пять минут.

- Ну вот, все и проверим, да-с... - предвкушая торжество порядка и справедливости, забормотал Ковров и принял учебные пособия. - Так-с, где у нас Дания...

В кабинете воцарилась мертвая тишина - профессор нашел искомое. Столицей ютландского государства был Амстердам. Нидерландов - Копенгаген. На Коврова было жалко смотреть. Отчего-то вдруг задрожавшими руками он залистал атлас мира. Америка, Азия, их страны с положенными им городами все было на месте. Кроме Копенгагена с Амстердамом.

- Видимо, я... - забормотал Ковров. - Ну-с...

Он молча начертил в зачетке Инны свою подпись и знак сдачи, а затем так же не говоря ни слова удостоил зачетом и разгильдяя Усихина. Инна и Усихин переглянулись и тоже безмолвно пошли прочь из кабинета.

- До свидания, Владислав Всеволодович, - кротким голоском попрощалась на пороге Инна.

Усихин, будто разбуженный её словами, тоже остановился и принялся успокаивать:

- Владислав Всеволодович, вы не волнуйтесь, это просто склероз, это возрастное, это часто бывает...

- Вон! - взревел дошедший до точки профессор.

И тут наконец раздался заливистый неудержимый мальчишеский смех Антонина. Инна, уже стоя в коридоре, прислонилась спиной к стене и присоединилась к этому смеху, не слышному более никому. Она смеялась так же неудержимо и громко, разве что чуточку истерически, освобождаясь от всей этой нервной географической нелепицы.

- Ты чего, а? Нет, ты чего? - спрашивал Усихин, между взрывами собственного смеха. - Это ты, что ли? Это ты его так, да?

Инна только слабо отмахивалась, не в силах что-то ответить и остановиться.

- Вова, - попросила она, наконец совладав с собой. - Ты об этом лучше никому не рассказывай, а? А то Коврова жалко.

- Могила! - обещал Усихин.

Разумеется, тем же вечером история с невероятной географией пошла гулять по коридорам университетских общаг.

Как и Юма, принц Антонин кое в чем был отличен от урожденных тапатакцев - он тоже пришел в Тапатаку извне. Сам по себе Срединный мир был ему доступен, хотя и с разными ограничениями, но он не был с ним никак связан - ни существа, ни места, ни даже времени года или погоды, - короче, ни звена, ни тени. Поэтому Антонин и не пытался участвовать в поисках таинственного рисовальщика, передоверив это своим сподвижникам. Тем удивительней было происшествие, что приключилось с ним как-то раз, когда он ночевал в своем замке в Тее (последнее, из-за его постоянных отлучек, случалось не так часто). Ему приснился странный и невразумительный сон будто он что-то празднует в своем дворце, но обстановка, сравнительно с настоящей, была какой-то блеклой и убогой, да и его сотрапезники, круг теитян, находился в каком-то тягостном состоянии - будто и он был не он, и его друзья не они сами, а какие-то их двойники, только хуже, сильно хуже самих себя, как будто все они очутились по ту сторону какого-то черного зеркала. И вдруг появилась незнакомка, хотя нет, не совсем незнакомка сперва Антонин принял её за Инессу, но нет, то была не она. Эта рыжая девушка учинила Антонину настоящий разнос, какими только обидными словами его ни называя, а потом и вовсе принялась раскидывать мебель, ронять блюда, и, почему-то, никто не мог ей воспрепятствовать. А затем все как-то вдруг изменилось, посветлело, и посреди этого общего разгрома он и эта девушка побеседовали уже спокойно, как старые друзья. Девушка назвала свое имя, сказала, откуда она, и велела её там разыскать - а был это как раз Срединный мир. Больше того, она обещала помочь Антонину найти Соллу, и больше того, Антонин неожиданно для себя сновидческой памятью "вспомнил", что они с ней, и правда, старые добрые друзья, хотя поутру ничего точного на этот счет он вспомнить не сумел.

Проснувшись, Антонин подивился сну. Но пройдя в Малый зал дворца, во сне там и проходил его замороченный пир, он обнаружил перевернутые столы, уроненную и разбитую посуду - словом, тот же разгром, что во сне. Принц Антонин понял, что все это не только сон. На какой-то миг он заподозрил Инессу, тем более, похожая на неё девушка и назвалась похоже - Инна, но тут же отбросил это. Инесса не стала бы так озорничать, да и зачем?

Он обсудил все это с Мэйтиром и с ближними, и все снова сочли это добрым знаком. Конечно, все это было весьма загадочно, но разрешить вопросы казалось нетрудно - надо было лишь навестить гостью из Срединного мира. Однако разыскав Инну в Алитайе, Антонин был изумлен ещё больше. Из своего сна он понял, что она могущественная ведьма, сведущая и в науке волшебства, и в делах Тапатаки. Но девушка Инна такой не была, а точнее, была не вполне такой. Он кое-как смог добраться до её сознания, добился, чтобы Инна его услышала, а уж увидеть она его так и не увидела - столь непробиваема была броня, отсекающая Инну от всякого зрячего волшебства, особенно тапатакского. Но это все же была она, его недавняя гостья, да и её дар мага, как быстро разглядел Антонин, был несомненен, хотя и неразвит. Мэйтир и прочие теитянские умы на этот счет выдвинули несколько догадок, так, Дора, считала, что, возможно, это была не сама Инна, а её верхний двойник, вот он-то волшебен в полную меру - однако же, указал-то он обратиться не к нему, а к этой вот несмышленой молоденькой Инне. Какие были тому причины, чем было вызвано это посещение, оставалось, таким образом, загадкой, смысл которой Инна понимала ещё меньше теитян. Как бы то ни было, у Антонина появилось звено с Алитайей, и это было очень даже на руку. Пусть Инна и не была тем художником, что должен был пересоздать Тапатаку в Алитайе, но она могла его там отыскать или - как знать - даже помочь найти Соллу, раз уж так обещала её вещая половина. А то есть, помимо той связки со Срединным миром, что могла дать Тапатаке Юма, появилась дополнительная возможность достичь того же или облегчить это, - в общем, в любом случае все было как нельзя кстати.

А вскоре после этого и ученица Инессы, Юма, совершила первое проникновение в Алитайю и сразу же отыскала своего ведомого, того художника, кому она предназначалась и кому она должна была открыть дверь в Тапатаку. Никто не сомневался, что это тот самый живописец, что запечатлеет Тапатаку в своих картинах и сообщит им, на то и Юма, соприкосновение волшебное искрение души прекрасного мира. И надежда жителей Тапатаки укрепилась - по всему, в её делах наметился желаемый поворот.

(из Новой хроники Тапатаки)

5. SUCH A BEAUTIFUL DREAM.

ИННА. САША ПЕСКОВ. ИННА.

Не самое подходящее место трамвай, особенно, когда набит битком, для умных или душевных разговоров - особенно, если эти разговоры надо вести молча и незаметно для окружающих. Поэтому Инна отложила свои вопросы к Антонину и не стала выяснять отношения, хотя ей и хотелось. Конечно, над Ковровым Тошка подшутил классно, да вот только ли над ним? Инна сознавала, что и сама-то показала себя взбалмошной дурочкой, а сердилась из-за этого не на себя, а на Тошку. Но сейчас ругаться было некогда, с зачета она решила завернуть к тете Феде, это было по пути и кстати - спихнуть все гадости в один день. у неё была для тети Федосьи посылка от мамы маринованные огурчики, которые та очень любила. А уж если видаться с тетей Федей, то лучше у нее, чем у себя - вот Инна и тряслась в трамвае.

Тетя Федосья была не одна - она пила чай со своей подругой Людмилой Тарасовной, которую Инне всегда хотелось назвать, в английском стиле, компаньонкой: эта тетя Люда не только дневала, но, кажется, и ночевала у тети Федосьи, образуя с той единство туловища и хвоста. Она покупала для тети Феди еду и мыла полы, но зато питалась с её стола - опять же, выражаясь в английском стиле, жила на её пансионе.

- А, племяшка, - с подъемом встретила Инну тетя Федя. - Входи, как раз к пирогам! Мы тут с Людмилой Тарасовной чайком согреваемся...

Судя по всему, согревались они не только чайком - в прихожей на Инну повеяло от тети Феди горячительным иного рода, а на кухне послышалось отчетливое бряканье убираемых подальше бутылок.

- Нет-нет, - отнекивалась Инна, - я только на минутку, мама послала вам огурцы...

Но разгоряченная своим чайком тетя Федосья вместе со своей компаньонкой затащили-таки Инну в квартиру, и она настроилась провести час в пустых разговорах.

Тетя Федя, блестя своими огромными очками и сверкая вставными зубами, принялась расспрашивать Инну про учебу, про мальчиков и ни с того, ни чего начала ей внушать необходимость обзавестись подругой - "компаньонкой", про себя перевела Инна.

- С подружкой-то веселей, - учила тетя Федя. - А то ведь, наверно, страшно одной в пустой квартире. А тут ляжете вдвоем...

Федина компаньонка пьяно хихикнула.

- Да, ляжете через стеночку, - продолжала тетя Федя и икнула, а компаньонка снова хихикнула. - О чем это я? А, да! Опять же, к экзаменам готовиться удобно... Сели вдвоем, учите...

- Федосья Марковна, мне тетя Ира насчет этого не разрешила, - соврала Инна, чтобы отвязаться.

- Ай, да слушай ты Ирку больше! - сверкнула очком тетя Федя. - Сама, небось, все время у нас ночевала, как они в Камск переехали! Ко мне ещё как-то раз Маринка забежала, помнишь, - обратилась она к своей компаньонке, - я тебе рассказывала? Уж мы с ней такие подруги были! не разлей вода... В лагере она все время ко мне ночью забиралась. Недавно встретились, я говорю "пальчики-то помнишь?" Она смеется...

И обе дамы снова мерзко захихикали. Ошарашенная Инна поднялась с места.

- Знаете, Федосья Марковна, я пойду, мне надо к экзамену готовиться!

- А чего это ты завзбрыкивала? - ощерилась вставной челюстью тетя Федя. - Все девчонки так играют друг с другом, ничего тут особенного...

Людмила Тарасовна подтверждающе захихикала.

- Закрывайтесь, я пошла! - крикнула Инна и пулей вылетела в подъезд.

Тошка заливался вовсю.

- Это твоя работа? Антонин? - строго спросила Инна, не дожидаясь, пока она доберется до дому, и начав разборку ещё в лифте.

- Немножко моя, - скромно отвечал Антонин. - Какие-то замечания?

- Замечания? - задохнулась Инна. - Да ты же меня все время подставляешь!

- Каким образом, милая Инна? Может быть, это я не выучил географию?

Инна на миг смешалась.

- А разве обязательно было устраивать эту комедию? - снова напала она. - Нельзя было сделать что-нибудь проще?

- Проще? Ага, понял. Проще - это утром проснуться, а в зачетке все отметки стоят до конца учебы. Понял, будет исполнено!

- Не надо меня перевирать!

- И меня тоже, - спокойно парировал Антонин. - Ты ведь очень хотела, чтобы тебе кто-то помог? Что ж, законное желание получить маленькое удовольствие. А мое законное желание было сделать все весело, со вкусом и тоже получить удовольствие. Кстати, помнится, кое-кто вроде бы тоже смеялся.

- С тобой невозможно говорить серьезно. А что теперь будет с Ковровым? А какая история может из-за всего выйти?

- Что-нибудь выйдет, наверное, - беззаботно отвечал Антонин. Разберемся, я думаю.

- Но нельзя же так безответственно!

- Конечно, нельзя. Только ты не о том думаешь.

- То есть?

- А то есть, - заговорил Антонин так же легко, но чуть серьезней тоном, - кое-кому надо решить для себя, кто он. Точнее, она. Если ты берешься сделать свое земное житейское дело, - например, сдать экзамен, то уж так его и делай. Как земное житейское дело, без всяких там волшебных помощников. А уж если ты хочешь это дело сделать волшебным, то будь готова, что оно таким и будет. Хоть немножечко, да будет. Или ты студентка Инна, или ведьма Инна. Я думаю, последнее тебе нравится больше.

Инна смутилась и чуточку испугалась.

- Антонин, мне что, надо это прямо сейчас выбрать? На всю жизнь? Ты... ты хочешь уйти?

- Сразу такой переполох, - вздохнул Антонин. - Да нет же. Не вижу причин нам разлучаться. В обозримом времени, по крайней мере. Ты другому научись - решай, какой и когда тебе быть. По-моему, немножко хлопотно каждый раз перерисовать карту, если не знаешь урока. По-моему, проще что-то выучить. А с другой стороны, можно и так, если нравится. Но уж берешься волшебничать, так и сама будь готова ко всяким невероятностям.

Инна молча это обдумала и признала, что Антонин прав.

- Ага, прониклась, - отозвался Тошка. - Знаешь что, милая Инночка - я думаю, тебе надо все переварить. Может, нам сделать перерыв в наших изысканных рандеву? Этак денька на два.

Он угадал её мысль.

- Но если что, я позвоню, - оговорила Инна. - Вдруг...

- Ага, вдруг станет страшно одной в пустой квартире, - договорил за неё Антонин. - А тут подружка за стеночкой... Конечно, звони!

Он и напоследок её поддел, но Инна уже не обиделась. Обиделись на неё - это была тетя Федосья, она позвонила ей в тот же вечер.

- Как ты могла... - с пьяной убежденностью задышала она в телефонную трубку. - Как ты могла подумать такое про родную тетку... Я напишу твоей маме, как ты меня обидела!..

- Тетя Федосья, я сказала, что мне надо готовиться к экзамену, и больше ни одного слова, - твердо возразила Инна. - Больше я ни-че-го не говорила вообще.

- О, я так расстроилась, - продолжала не слушая тетя Федя. - Такое подумать про родную тетку! У меня будет сердечный приступ... Людмила Тарасовна уже вызвала врача!

- Меньше надо пить, - отрезала Инна.

- Как ты меня обидела!..

- Федосья Марковна, если вы не оставите меня в покое, - пообещала Инна, - я сама напишу маме обо всем. И перестану пускать вас в квартиру. Так что лучше больше сюда не приходите.

В ответ послышалось негодующее "О!" и всхлипыванье, но Инна уже положила трубку. В квартире было как будто тихо, и все же Инне почудилось где-то далекое-далекое и тихое-претихое "Ну вот, молодцом, давно бы так" но Антонин ведь ушел, а значит, это всего лишь почудилось.

Ночью Инне и правда стало как-то одиноко. Она ворочалась на кровати, а потом подошла к окну, разглядывая небо и втайне ожидая увидеть дорожку снежных ступенек. Их не было. Вздохнув, Инна повернулась от окна и пошла включать телевизор - ей не спалось, и она решила скоротать время смотря какой-нибудь ночной канал. Отоспаться можно было и днем, следующий экзамен был ещё нескоро. Инна сделала шаг и в темноте налетела на кресло, невесть когда очутившееся посреди комнаты. Ругнувшись шепотом, она поднялась с пола и нашарила на стене выключатель.

Зажегся свет. Посреди комнаты не было кресла - на ковре лежал тигр. Он дернул хвостом, моргнул от яркого света и лениво зевнул, добродушно глядя на Инну голубым глазом. Тигр был перевязан широким розовым бантом с надписью "От Доры. Чтобы ночью было не страшно".

- Бог ты мой, - произнесла потрясенная и ужасно растроганная Инна. - А куда же я тебя дену-то, а?

Полосатый, ты колбасу

ешь?

"Какая

колбаса, - вздыхал Саша

Песков, обозревая утром пустой холодильник, - хоть бы килька в пряном рассоле нашлась, что ли!" С деньгами было плохо, Саша Песков втридорога купил на днях книгу любимого поэта, а до получки было... раз, два, три... да, четыре дня. Это если вовремя дадут. Снова вздохнув, Саша закрыл глаза, и воображению поэта живо представились витрины мясного отдела их универсама.

- Где живет колбаса, - вслух проговорил он и решил, что эта строчка отличный моностих.

Оставалось пить кипяток, натощак это очень полезно, и заменять пищу телесную пищей духовной. Саша Песков поставил кассету ветхозаветнейшего "Юрай Хипа" и стал смаковать. "Лайк э хунгри поуит ху дазнт ноу..." выводил солист группы Дэвид Байрон, что было как нельзя близко к теме, правда, насчет "вплотную к совершенству", как пелось про голодного поэта, вот в этом уж Саша Песков не был уверен, но какая разница. "Мунлайт найт афтэ мунлайт найт..." - неслось из динамика, и Саша Песков закрыл глаза на любимом месте.

Красивые, божественно красивые здания, нет, не белые, хотя и такие тоже, а разных цветов, и что интересно - таких, какие, кажется, вовсе не существуют, и дорожки необычных закругленных ступенек, уходящие в реку, а главное - золотистое небо... Сашу Пескова будто тряхнуло - от ослепительного видения, вдруг всплывшего перед глазами, он едва не полетел со стула на пол, чуть-чуть бы и отключился - а может, на секунду и впрямь отключился, но в следующий миг он спешно открыл глаза и дернул рукой, хватаясь за край стола. И хорошо, что схватился - от того, что он увидел, впору было и вправду слететь со стула.

В полутора метрах от него, прямо на газовой плите, стояла какая-то девочка в пурпурном платьице и, радостно глядя на Сашу, что-то говорила, беззвучно шевеля губами. Крошке было лет восемь, и самое дикое во всем, это то, что прямо под ней, под правой подошвой нежданной гостьи, горела синим пламенем горелка, не выключенная Сашей Песковым, - однако, прелестное создание не обращало на пламя ни малейшего внимания.

- Итс ауэ ритэн ту фэнтэси, - выпевал певец Байрон, а Саша Песков, сам не соображая, что делает, медленно поднялся, шагнул к плите и выключил газ. Затем он осторожно протянул ладонь, сам не зная, чего ожидать - то ли того, что рука пройдет его видение насквозь, то ли...

Произошло ни то, ни это - не дойдя до туфельки его незваной гостьи пальцы Саши Пескова наткнулись на какую-то невидимую преграду, а сама девчушка неуловимым движением спрыгнула на пол и пошла из кухни в комнату. В полном обалдении Саша последовал за ней. "Это с голодухи. И с недосыпа. Глюк", - где-то стороной мелькнула у него мысль, но размышлять обо всем у Саши в это время просто не было сил. А девочка меж тем оглядела пристанище Саши Пескова и, повернувшись к нему, снова что-то произнесла - Саше показалось, что это был вопрос. Его о чем-то настойчиво спрашивали, кажется о картинах - на стенах комнаты их было несколько, остались от Векслера, и на одну из них девочка в розовом платьице показывала рукой. На миг Саше Пескову показалось, что он понял вопрос.

- Нет, - отрицательно замотал он головой, - это не моя. Я не художник. Это кто-то из приятелей Бори Векслера нарисовал.

Краем глаза он кинул взгляд на картину и вдруг сообразил нарисованное там походило - ну да, на тот самый город, что... Саша Песков как-то непроизвольно закрыл глаза, и опять - город под золотистым небом предстал так ясно, будто он рассматривал его наяву, или даже ещё ясней. Голова у поэта Саши закружилась, он присел на постель, а открыв глаза и поморгав, обнаружил напротив себя все ту же девчушку. Она внимательно разглядывала его и вновь и вновь что-то говорила - объясняла, а может, снова спрашивала, и Саше Пескову уже начало казаться, что ещё немного - и он станет её понимать. А ещё он как-то со стороны подумал, что его положение невероятно до комичности - куда бы он не открыл глаза, все равно попадает в сон. "Осталось только сознание потерять, может, тогда и очнусь", - услышал он откуда-то со стороны свой голос, понял, что говорит вслух сам с собой и расхохотался - конечно, смехом нервным и самым глупым. Девчушка придвинулась ближе, она протянула к нему руку, не то желая ободрить, не то проявляя участие к его состоянию - "Что с тобой? Тебе плохо?", но Саша Песков не мог ей уже ответить ни голосом, ни движением - он истерически смеялся, и тогда наконец его видение стало отступать, отдаляться, то есть сама девочка стояла как прежде, но что-то отодвигало её - и вот она уже скрылась, пропала, стала невидима за каменной, вещественной, материальной непрозрачной стеной. Мигом позже Саша Песков справился с приступом смеха и вскочив с дивана бросился к стене - но, конечно, не было никаких трещин и вмятин и вообще никаких следов. А город? Саша закрыл глаза - нет, и тут одна серая пелена и светлые линии - контуры предметов его жилья.

- Вот это глюк! - выпалил он вслух, громко - и наконец смог задуматься, умом относительно трезвым - а что же такое произошло?

- Сач э бьютифул дрим, - твердили из динамиков "Хипы", и до Саши вдруг дошло: уже кончалась четвертая песня альбома! Выходит, две предыдущие уже прозвучали. Когда? У него что, ещё и провалы в памяти, ко всему? Все заняло, так ему показалось, минуты от силы три - но, похоже, ещё минут десять куда-то потерялись. Он сидел, силясь хоть что-то вспомнить - и вдруг, словно что-то щелкнуло в голове - всплыла, из ниоткуда, отчетливая картинка: он стоит вместе в девочкой в этом самом городе и что-то ей объясняет - но тотчас картинку сдуло, он ничего не вспомнил толком, осталось лишь чувство абсолютной уверенности, что это тоже б_ы_л_о, вместе с остальным произошедшем сегодня. Затем, столь же мгновенно и чуть отчетливей, к сознанию пробилась другая картинка, и теперь он даже услышал - девочка его благодарила: