Глава 6 Ротмистр Юрий Трапезундский: заметки к биографии[1004]

О Юрии Иванове, сыне Трапезундском (Трапизовском[1005], Трапезанском, Драбызонском[1006]), одном из русских служилых кормовых иноземцев, сохранилось немного сведений, при этом зачастую противоречивых. Неизвестна его фамилия, лишь в русифицированной форме имя — Юрий, имя его отца — Иван, а также фамильное прозвище, обозначающее место рождения — полиэтнический и поликонфессиональный Трапезунд: «рода города Трапезуна». Трудно определить его этническую принадлежность и первоначальную конфессию. Изложенные им факты биографии и зафиксированные документами поступки дают основания для выводов о крайне изменчивой религиозности, диктуемой в первую очередь внешними обстоятельствами.

Ранняя биография Юрия Трапезундского восстанавливается по зафиксированным в Посольском приказе рассказам, поведанным после плена: арабского, затем польского. Первый раз он предстал перед чиновниками Посольского приказа в 1627 г., достигнув России через порт Архангельска[1007], второй раз — в 1633 г., когда воссоздал странствия в Речи Посполитой[1008]. В первом случае он назван как «Юрий Иванов, родом греченин Трапизона города», во втором — как Юрий Иванов сын Трапезонский, выехавший примерно семь лет назад. Наиболее вероятно, речь идет об одном и том же человеке[1009]. Следует учитывать, что два повествования не во всем совпадают. Быть может, после нескольких лет пребывания в России он оговаривал иные подробности судьбы и целенаправленно менял изложение событий своей жизни. Кроме того, следует учитывать и характер образованности подьячих, фиксировавших его показания. Так, в 1627 г, впервые переступив границы России, он предстал невольником-гребцом турецкого корабля, бежавшим во Фландрию, а затем через Гамбург в Архангельск. В 1633 г., возвращаясь к этому же периоду своей жизни, он называл уже арабский разбойничий корабль, умолчав о рабском состоянии. Судно в этом варианте было захвачено англичанами, доставившими его в Великобританию. Далее путь лежал через Голландию в Архангельск.

Если видеть причину разночтений в стремлении скрыть определенны детали биографии, то можно попытаться сложить две истории. В таком случае, жизнь Юрия Трапезундского до его переезда в Россию может быть реконструирована следующим образом.

В его изложении биография предстает крайне авантюрной и начинается, конечно, с упоминаний о Трапезунде. Свое социальное положение пред московскими чиновниками Юрий Трапезундский определил как «служилый человек» (так обычно фиксировали русские документы сипахов[1010]). Судя по характеру деятельности, Юрий Трапезундский был моряком, входил в военную охрану купеческих кораблей. С «торговыми людьми», на судне, перевозившем зерно, он достиг Стамбула. Неясен дальнейший путь; Юрий Трапезундский сообщил, что греческий корабль, на котором он находился, был захвачен мусульманами: «на море погромили турские люди и многих гречан побили, а ево взяли жива и свезли в турской город Алзер»[1011]. Вероятнее всего, корабль был пленен мусульманскими корсарами. Алжирское государство, центр пиратства того времени, находилось в вассальной зависимости от Османской империи[1012]. В результате поражения в морской битве греческие купцы и вся команда, включая Юрия Трапезундского, попали в рабство. Пленников доставили на невольничий рынок Алжира. Там, вместе с другими 40 греками, Юрий Трапезундский был продан гребцом на галеру: «неволных полоняных людей… из Алзера взяли всяких розных государств на корабли для работы сорок человек»[1013]. Согласно второму рассказу, как отмечалось, он оказался на арабском пиратском корабле, грабившем европейцев: ходил «для добычи с арапы на море под немецких людей»[1014]. Видимо, Юрий Трапезундский сумел изменить социальный статус и перейти из невольника-гребца в пирата. С течением времени он, вероятнее всего, стал корсаром и разбойничал на арабском судне.

Как долго находился в Алжире Юрий Трапезундский, мы не знаем. Сам он говорил об очень коротком периоде: «и жыл де он в Алзере полтретья годы»[1015]. Известно, что далее он переместился в Западную Европу. В первой «скаске» повествуется о восстании невольников близ границ «Шпанской земли». Можно предположить, что речь идет об Испанском королевстве. Действительно, пленники галер чаще всего именно в Испании обретали свободу. Испанские флотилии активно боролись с мусульманами. Зная об этом, рабы поднимали мятеж при приближении к границам империи Габсбургов. Ситуация совпадает с рассказом Юрия Трапезундского. Ночью, когда команда уснула, на корабле произошел бунт: «и тѣ де турские люди поуснули и они де неволники тех турских людей всех побили»[1016].

Испанские власти, уничтожая мусульманские корабли, оказывали значительную помощь пленным христианам. Медицинская, материальная, юридическая поддержка испанского правительства предназначалась в первую очередь пленникам католического вероисповедания. Для православных помощь включала обязательную проповедь католичества. Безусловно, Юрий Трапезундский в данной ситуации выступил последователем христианства, встает лишь вопрос, какой именно конфессии. Судя по его последующей биографии, в католической среде он представлялся итальянцем-католиком. Основываясь на его первом рассказе, вероятнее предположить, что, доказав свою лояльность испанским миссионерам, Юрию Трапезундскому удалось перебраться из Испании в подчиненную Габсбургам Фландрию: «А сами на том же корабле в Брабанскую землю в Пленно город»[1017]. Речь идет о Пленво. Другой версией расшифровки повествования может быть предположение о движении корсарского судна вдоль европейского побережья. Алжирские пираты в XVII в. уже научились переплывать в Гибралтар[1018].

Таким образом, в первом случае Юрий Трапезундский говорил о прибытии судна в область Брабант. Во второй раз он повествовал о столкновении своего корабля с английским. Где тут ложь, сказать трудно. Не исключено, что в 1633 г. Юрий Трапезундский лишь опустил один из витков своей биографии. Можно предположить, что англичане разбили не арабский, а голландский корабль, на который переметнулся бывший пленник после Брабанта. В Пленво Юрию Трапезундскому предстояло определить дальнейший путь: «…и тут де они с коробля разошлися, хто где захотел»[1019]. Он не избрал возвращение в Османскую империю, но и, вероятно, не поехал в Гамбург, а затем в Москву, как сказал в 1627 г. Видимо, из Испанских Нидерландов Юрий Трапезундский перешел в Нидерландские Штаты, где поступил на судно. Новое морское сражение принесло следующий плен. Столкновение с английским кораблем закончилось поражением. Захваченный корабль был доставлен в Британию: «поймали на корабле аглинские воинские люди»[1020]. Юрию Трапезундскому предстояло оправдаться ссылками на приверженность христианству — и, видимо, в данном случае православию (католическое вероисповедание не могло сыграть роли спасительного фактора в Великобритании) — и, возможно, религиозными преследованиями в Османской империи и на арабском корабле. По его словами, «король велел отпустить на волю, потому что он греченин»[1021].

Юрий Трапезундский оказался в Великобритании, где находилось немало греков, как светских, так и облеченных в духовный сан. Английские протестанты были связаны со многими представителями греческого мира. Иерархи церквей христианского Востока получали здесь поддержку. Тесно контактировал с английскими кальвинистами константинопольский патриарх Кирилл Лукарис[1022]. За получением пожертвований в Англию приезжал иерусалимский архимандрит Кирилл[1023] и архимандрит монастыря Саввы Освященного Григорий. Два последних иерарха посещали и Россию, исполняя роль дипломатических посредников между Москвой и Лондоном.

Английские власти благосклонно относились и к миграции восточных христиан. На Британских островах в это время находилось немало греков, что повлекло формирование общины. В сложной конфессиональной и политической обстановке глава государства стремился опереться на иностранных военных. В ситуации противостояния католиков, англикан, пуритан, пресвитериан король Карл I Стюарт (1625–1649) готов был принимать на службу православных, далеких от религиозных конфликтов Великобритании[1024]. Так, некоторое время в Англии находились два двоюродных брата, получивших в России фамилию Альберт: Иван и Дмитрий[1025]. Иван, в английском варианте — «лорд Джон Альбертус шляхтеново прироженя»[1026], или «капитан Ыван Гильберт»[1027], был военным в Англии примерно с 1620 г. За службу от короля Карла I Стюарта он получил рекомендательную грамоту, которую представил в России в Посольском приказе (сохранился ее перевод). В Англии Иван Альберт осел, женился на англичанке «веры аглинские», оставаясь сам «веры греческой». Примерно в 1627 г. в Англию приехал его двоюродный брат Дмитрий, служивший ранее молдавскому воеводе Раде Михне до смерти последнего в 1626 г. Позже в России Дмитрий заявил подьячим Посольского приказа, что уже в 1626 г. планировал поступить на службу к московскому государю. Тогда он отправился в Россию морским путем через Англию (сухопутный путь через Дунайские княжества был закрыт из-за идущей между Речью Посполитой и Османской империей войны). Оказавшись в Англии проездом, он задержался на три года, в то время как в Россию сразу после его прибытия отправился Иван Альберт.

Можно предположить, что Юрий Трапезундский попал в среду английских греков. Не исключено, что пути бывшего невольника с галер пересеклись с Альбертами. По неизвестным сейчас причинам, сразу после появления Дмитрия Альберта в Англии, выбрал Россию в качестве постоянного пристанища Юрий Трапезундский. До этого он не был связан с Московским царством. Возможно, его решение было определено выбором Альбертов и какими-то контактами с ними.

Мы не знаем, что толкнуло внешне вполне благополучных в Англии Альбертов к эмиграции в Россию. Мотивами могли быть политический и конфессиональный кризис в Англии, эпидемия чумы или иные причины. Не исключено, что одним из поводов переезда в Россию в конце 20-х — начале 30-х гг. XVII в. стала информация о начавшемся рекрутировании иностранных военных перед Смоленской войной. Сведения о наборах в русскую армию могли быть доставлены и греческими иерархами, курсировавшими при сборе пожертвований между Англией и Россией.

Безусловно, первым из английских греков в Московское царство отправился Юрий Трапезундский. Вероятно, он добрался до Гамбурга («Амбурх город» указан в первом его рассказе). Во втором повествовании речь идет об Амстердаме. Как отмечалось, вероятно, Юрий посещал этот город, где нанимался на службу моряком. Но в данном случае, после возможного перехода от голландцев на сторону противников — англичан, он, скорее всего, предпочел Гамбург. Почему в 1627 г. он скрывал в России пребывание в Англии, но говорил об этом в 1633 г., сказать трудно.

Безусловно, Юрий Трапезундский добрался до России чуть раньше Ивана Альберта, в 1627 г. Иван Альберт, оставив жену-протестантку, приехал в Россию в 1628 г., Дмитрий — в 1630 г. (Другие примеры миграции греков из Англии в Российское государство неизвестны.)

Новый подданный московского государя был определен в Иноземский приказ. В 1628 г. его поденный корм составил 10 алтын на день[1028], поместный оклад — 20 четей, денежный — 12 рублей[1029]. В окладных книгах Иноземского приказа его имя отнесено к категории «греченя и турские полоняники». Юрий Трапезундский обустроился, женился, следовательно, был признан православным. Сведений об «очищении» его вероисповедания в русской церкви не обнаружено.

В России в этот период активно шла военная реформа. «Полки нового строя», находившиеся в ведении Иноземского приказа, переформировывались и стремительно увеличивались. В 1630 г. было выделено специальное подразделение для бывших подданных Османской империи: «греческая рота»[1030]. Ее возглавил Николай Шабанов. В роту рядовым военным был зачислен Юрий Трапезундский.

Российское государство охотно принимало на службу гонимых единоверцев из Османской империи и вассальных ей государств. Присутствие с XVI в. в России значительного числа «греков» породило формирование землячества. Наиболее родовитые иммигранты, представители правящих родов Византии, вливались в русское дворянское сословие и допускались в Государев двор (например, к московским дворянам были причислены Альберты). Менее знатные выходцы попадали в социальную группу кормовых «иноземцев». Поэтому в России Юрий Трапезундский оказывается в иной, чем Альберты, социальной среде, и их контакты сокращены. Иван Альберт признан князем, ему было выделено поместье; Юрий — кормовым «иноземцем» (возможно, именно это обстоятельство обусловило интриги Трапезундского против семьи Альбертов; чуть позже он выступит противником Дмитрия Альберта). Как и другие греки — рядовые военные, — Юрий Трапезундский был включен в состав греческой общины.

В новой среде в круг тесного общения Юрия Трапезундского вошел другой человек — Мануил Константинов[1031]. Сближение определило схожесть судеб. Оба иммигранта происходили из одного города, когда-то были невольниками, соприкасались с западным христианством.

Мануил Константинов стал жертвой донских казаков, грабивших окрестности Трапезунда[1032]. Датой набега он назвал 1626/27 г.: «…В прошлом во 135-м году во Оспожине дни приходили донские козаки в Турки и меня взяли в Турках»[1033]; «в прошлом во 135-м году в Трапизонском уезде взяли иво донские казаки какъ приходили з Дону под Трапизон город донские казаки и привезли»[1034]. Известно, что крупный казацкий морской поход приходился на 1625 г.[1035] Наиболее вероятно, именно в этот период Мануил был взят в плен. Судя по его рассказу, принадлежал он к семье, обладавшей значительным весом в мусульманском обществе. Отец Мануила Константинова, которому русские документы дали имя Константин Федоров, входил в администрацию Трапезунда: «Отец иво Константин Федоров в турской земли в городе в Трапизоне приказной человек, емлет у турсково царя жалованья по 15 рублев на месяц»[1036]; «иноземецъ Мануйло Костянтинов: родом он греченин служилого отца сын, отецъ иво Костянтин Федоров в турской земле в городе в Трапизона приказной человек»[1037]. Иммигрант говорил и об отцовском прибрежном имении, в которое совершили рейд казаки[1038] (статус родителя в этот момент был определен как «служилои человек»). Безусловно, допущенный к властным структурам Порты чиновник и члены его семьи исповедовали ислам. Это признал и сам Мануил Константинов: «…Был он в турках в босурманстве»[1039]. Семья мусульманина хранила память о греческих корнях: «взяли меня в Турках, не ведоя, что я греченин»[1040]. Представители рода могли использовать это обстоятельство, в нужный момент ссылаясь на происхождение.

Но казаки, уводя в плен мусульман во время набега, не вдавались в тонкости родословий. Турецкий мальчик (а именно таковым он и являлся для казаков) был схвачен и пригнан на корабль. «Ясырь» был доставлен на территорию Войска Донского, а далее переправлен в Воронеж, ставший центром работорговли. Судьбой Мануила Константинова в Воронеже распоряжалась группа людей, видимо занимавшаяся продажей «ясыря». К ним относились Кондратий Даншин, Ларион Макеев и Владимир Алексеев Кувакин. От них Мануил Константинов попал к рязанцам: жителю слободы церкви Св. Николая Зарайской, крестьянину И. Б. Черкасского Алферу Зябицыну и посадскому человеку Богдану Базарову. Последние перепродали холопа в Зарайске Федору Мозжелину[1041], доставившему его в Москву. В столице торговец холопами уступил юношу за более высокую плату знаменитому ювелиру Мастеровых палат англичанину-протестанту Якову Гасту[1042]. Таким образом, в 1626/27 г. пленник стал объектом целой серии сделок, во время которых его цена неуклонно возрастала. Главное, что он стал предметом торга как «турченин», перейдя несколько раз от русских владельцев к иноземцу.

В качестве «турченина некрещеного босурмана» Мануил Константинов поступил в услужение к протестанту. Согласно русскому законодательству (первой известной правовой нормой являлся указ 1623 г.[1043]), холопы голландских, английских, немецких купцов и мастеровых могли быть мусульманами, протестантами, католиками, но никак не православными. Иноверным и инославным не позволялось принимать в услужение православных. Иностранцы распоряжались в полной мере слугами-мусульманами, но предпочитали обращать их в западное христианство. Вероятно, желая быть уверенным в неизменном обладании холопом, Яков Гаст обратил Мануила Константинова в одну из ветвей протестантизма. Законы русской православной церкви не нарушались, когда пастор «окрестил» Мануила Константинова «по своей вере немецкой»[1044]. Таким образом, в доме англичанина бывший пленник перешел из ислама в протестантизм. Позже он скажет, что владелец крестил его больного (т. е. насильно): «а он в ть поры был мал и лежал в болести»[1045]. Очевидно, Мануил Константинов прослужил у Якова Гаста недолго: «а жил у Якова всего с четыре месяца»[1046].

В 1628 г, уже освоившись в новой среде, Мануил Константинов узнал о недавно оглашенном законе, имевшем к нему прямое отношение. В 1627 г. был обнародован царский указ о холопах иностранцев[1047]. Содержание законодательного акта оказалось доступно иноземцу: «…И как по государеву указу руским людем у некрещеных иноземов жить не велено, и он Мануйло от Якова Гаста сшел»[1048]. Не исключено, что в ознакомлении холопа с правительственным постановлением сыграл свою роль князь И. Ф. Татев, переманивавший Мануила Константинова к себе. После обнародования указа власти поощряли переход православных холопов от иностранцев к русским, и в судебных спорах принимали сторону православных владельцев[1049]. Холоп осознал преимущества православного вероисповедания перед мусульманским и протестантским. Мануил Константинов заявил об изначальной приверженности православию. Он «сказался, что греченин, а не турченин, а зовут ево Мануйло»[1050]. В порыве просматривается поддержка представителя русской знати. Холоп решился на побег, очевидно предварительно сговорившись с И. Ф. Татевым: «И обмогшись, не похотя у Якова в неметцкои вѣе жить от него збежал и придался жить ко князю Ивану княж Федорову сыну Татеву»[1051]. Оказавшись в доме князя, с его помощью Мануил Константинов составил патриарху Филарету челобитную, декларируя стремление вернуться в веру предков: «от Якова Гаста сшел и бил челом великому государю святейшему патриарху Филарету Никитичю под начал, потому что он был в турках в босурманстве»[1052]; «и княз Иван де об нем бил челом великому государю светвишему патриарху, чтоб его велѣл исправить в вѣре»[1053]; «и князь Иван Федорович отослал меня на Патриарш двор под начало»[1054]. Мануил Константинов стремился представить себя жертвой прозелитизма инославного хозяина, обратившего его во время болезни, и следовательно, не добровольно.

Патриарх Филарет совершил таинство, и Мануил Константинов обрел волю: «тот турченин от тово немчина Якова Хаста свобожден»[1055]. Причем Мануил Константинов оговорил особенности ритуала: «…И я был (под началом. — Т.О.) семь недель»[1056], т. е. речь шла о крещении. В другом случае он подразумевал миропомазание: «И государь де светеишии патриархъ велѣл его в вѣре исправить»[1057].

Очевидно, выходцу из Трапезунда удалось в этот момент установить контакт не только с русским аристократом, но и с признанным главой греческого землячества — келарем Новоспасского монастыря Иоанникием[1058]. Многообразие конфессий Мануила Константинова не стало для греческого пастыря препятствием к покровительству. Иоанникий рассматривал холопа соотечественником и тайным единоверцем. Переход греческого рода в ислам в Османской империи являлся скорее нормой, чем исключением. Принятие протестантизма под давлением обстоятельств виделось еще меньшим грехом. Иоанникий неизменно откликался на просьбы «греков» о помощи. Так, в 1624 г. он вызволил кипрского священника, оказавшегося в холопстве[1059]. Теперь келарь обратился к патриарху Филарету с прошением о предоставлении личной свободы Мануилу Константинову: «И в тѣ де поры бил челом государю светѣишему патриарху греченин келарь Аникеи и иные гречане об немъ, чтоб ему дати воля»[1060]. Очевидно, он ссылался на действие правовых норм. Согласно указу 1627 г, обращение в православие иностранных холопов означало прекращение зависимости. Иоанникий обладал огромным авторитетом при дворе патриарха. Прошение было немедленно удовлетворено. Вероятно, первоначально появилось специальное распоряжение главы церкви: Мануил Константинов говорил об именном приказе Филарета Никитича. Патриарший указ подтвердило царское определение: «Ты, государь, меня пожаловал, велел меня ото всех людей свободить»[1061]. Расторгнув зависимость от Якова Гаста, Мануил Константинов не стал собственностью князя. И. Ф. Татев лишился потенциального работника. Мануил Константинов получил свободу. Положение холопа он сменил на «кормового иноземца».

«Грека» определили в Иноземский приказ: «и велел меня поверстать в Ыноземском приказе з гречены»; «и ныне прислан в Ыноземскои приказ и велено ему государева службу служить в Ыноземском приказе с ыноземцы». Как и Юрий Трапезундский, выходец из Османской империи был причислен к категории «греченя и турские полоняники». Первоначально наемнику выделили поденный корм. Ему было назначено жалованье в 6 алтын на день[1062]. Вскоре Мануил Константинов попросил о верстанье. Были привлечены «знатцы» — Юрий Иванов, Михаил Остафьев, Дмитрий Токмаков, Юрий Дмитриев, и «окладчики» — Астафий Пятиланов и Василий Михайлов. Все они подтвердили показания иммигранта и его происхождение. 20 октября 1628 г. администрация Иноземского приказа вынесла решение о наделении Мануила Константинова поместным окладом в 250 четей, денежным — в 13 рублей.

Таким образом, бывшие холоп и «каторжник» — уроженцы Трапезунда — почти одновременно появились в Иноземском приказе. Мануил Константинов стал постоянным спутником Юрия Трапезундского в скитаниях. При создании «греческой роты» иммигранты вошли в ее состав. (В преклонном возрасте свою биографию Мануил Константинов обрисует следующим образом: «Выехал при царе Михаиле Федоровиче… а в котором году, того он не помнит и служил де на Москве в греческой роте многие годы»[1063].)

Подготовка к Смоленской войне включала проведывание «вестей». В Речь Посполитую был отправлен отряд лазутчиков из «греческой роты», занимавшихся сбором провианта и «языков». В него входил (или даже возглавлял) Юрий Трапезундский. Своими спутниками он позже назвал «сербенина» Адама (Авраама) Константинова (иногда Волошенинова), выехавшего в 1624 г.[1064]; Исаака (Василия) Константинова, выехавшего в 1630 г. в качестве слуги братьев Алибеевых[1065]; брата Исаака — Юрия Константинова[1066] и Ивана Савельева (Юрьева) Калфина (Калвина)[1067], выехавших в 1631 г. с посольством Андрея Совина и Михаила Алфимова; Дмитрия Николаева, выехавшего в 1630-м или же в 1632 г.[1068]; Василия Волошанина[1069] и своего верного сподвижника Мануила Константинова. Совершив санкционированный властями рейд в расположение противника, «греческий» отряд решился на самовольную поездку.

Эта вылазка повлекла новую одиссею Юрия Трапезундского. Команда потеряла путь и была поймана: «Ис-под Дорогобужа… поѣхали в загон для кормов своих и конских в порубежные мѣста без боярского вѣдома и какъ де они приехали в порубежье и розѣехались по деревням и их обняла меж деревень на лесу ночь и учала быть вьюга. И они де Юшко да Манулко да с ними иных гречан человекъ з десять блудили по лесу два дни да ноч(ь) и приблудили в другую ночь в неведы в деревню»[1070]; «заблудили и обняла ихъ ночь и занесло пургою»[1071]. (Но позже появится версия о добровольном переходе на сторону неприятеля.) Безусловно, часть греческого подразделения приняла присягу польскому королю. В Речи Посполитой остались Адам, Исаак и Юрий Константиновы, Николай Дмитриев и Василий Волошанин.

Юрий Трапезундский представился итальянцем на русской службе, бежавшим от московского правления. Выходец из Трапезунда свободно говорил на итальянском языке и признался в католическом вероисповедании. Позже в Посольском приказе он не скрывал конфессиональных превращений: «и человекъ был служилои немосковские природы»[1072]; «сказали, что они отъѣхали от государевых людей в Литву, потому что они неруские природные люди. Он Юшка сказался итальянские природы»[1073]; «а отпрашивался де онъ в Ыталиянскую землю для тово, что онъ тот языкъ знаетъ»[1074]; «умѣл говорить по-итальянски и сказался, что они Итальянские земли и вѣры»[1075]. Мануил Константинов в Москве настаивал на верности православию в плену: «а Манулко сказался родом Турские земли»[1076]; «сказался Турские земли греческие вѣры»[1077].

Юрий Трапезундский предпочел выдать себя за влиятельную фигуру русской армии. Во всяком случае, в его изложении, допросы у него вели члены польского правительства. Юрий Трапезундский перечислял, что первоначально был привезен в Мстиславль к князю Степану Масальскому, затем — в Вильно к гетману Льву Сапеге и, наконец, к наследнику престола Владиславу. Что доносил им в своих беседах Юрий Трапезундский, определить трудно. Но его допускали до важных церемоний. Греческие иммигранты стали свидетелями как смерти и погребения Сигизмунда III (30.04.1632), так и коронации Владислава IV. По словам Юрия, он отправился совместно с принцем Владиславом с траурной процессией из Варшавы в Краков. Юрий Трапезундский якобы сопровождал наследника престола в карете, беседуя на итальянском языке и обсуждая проблемы нарушения московским правительством мирного договора и вступления в войну. В Кракове Юрий Трапезундский присутствовал на похоронах Сигизмунда III, а затем коронации Владислава IV (8.08.1632). Где находился в это время Иван Калфин, из документов неясно.

В Речи Посполитой Юрий Трапезундский продолжал вести какие-то политические игры. (Значительно позже подобная активность обернулась против него и рано или поздно вызвала подозрения.) В Посольском приказе он заявил, что выведывал информацию у крымского посла. Выходец из Трапезунда владел татарским языком. Видимо, перед послом хана он представился единоверцем, подданным Порты: «И хотя от него ввдати вестей, сказался нароком, что будто от московских людей отъехал в Литву для того, чтоб ему из Литвы выехать в свою землю»[1078]. В резиденции крымского посла он обсуждал проблемы крымских набегов периода Смоленской войны, роли польской дипломатии в их организации, перспективы заключения русско-крымского и русско-польского договоров[1079]. Он сообщил и о приезде в столицу Речи Посполитой турецкого посла, с которым, однако, не успел побеседовать и продемонстрировать навыки турецкой речи.

В объяснении Юрия Трапезундского, он благосклонно был отпущен в Италию королем Владиславом IV. Таким образом, принятие роли католика дало ему возможность получения воли: «Сказался, что он Итальянские земли и вѣры. И король де его для того и отпустил в Итальянскую землю»[1080]; «Юшко да Ивашко Калфинъ да Ивашко Савельивъ ис Крякова отпущены в Итальянскую землю в Великои постъ и грамоты де имъ проѣзжие даны. А отпрашивалися де онь в Ыталиянскую землю для тово, что онь тот языкъ знаютъ»[1081].

Юрий Трапезундский обрел свободу передвижений, в то время как Мануил Константинов — подданный Порты (с которой у Речи Посполитой были куда более сложные, чем с Италией, отношения) — принужден был остаться в Кракове: «А Манулка и иных гречан, которые сказались Турские земли греческие вьры, и он де их для того ис Кракова и не вельл отпущать в свою землю, а вельл быть в Кракове»[1082].

В силу неясных нам причин отпущенные на волю «греки» устремились в Россию. Что послужило мотивом такого поступка: верность присяге, чувство родины (связанное уже с Россией) или, напротив, шпионаж, сказать невозможно. Юрием Трапезундским могло двигать опасение за судьбу родных: в России у него осталась семья. (Беспокойство было вполне обоснованным. Как только в Москве стало известно об исчезновении из русских полков греческого отряда, жена и дети Юрия Трапезундского были отправлены из Москвы под надзор в Устюг: «какъ де он за рубежем заблудился и в полон его литовские люди с ыными гречаны взяли и после де его на Москвѣ жену его и детей по государеву указу сослали с Москвы на Устюгъ»)[1083]. Мануил Константинов, не обладавшей в России семьей, тем не менее вместе с Юрием пожелал вернуться в Россию. Военные задумали побег.

Осуществить планы помог встреченный в Речи Посполитой соотечественник. В Польше Юрий Трапезундский познакомился с греком Андреем (его отчество и фамилия не названы), исполнявшим должность переводчика при гетмане Конецпольском. Греческий иммигрант обучал и детей гетмана турецкому и латыни. Бывшие подданные московского государя уговорили переводчика ехать в Россию. С его помощью Мануил Константинов, нарушив запрет короля, покинул Краков: «Манулка греченина привел с собою»[1084]; «А Мануйлик ис Кракова ко Юшке убег»[1085]. Через Гданьск (Данциг) и Любек «греки» направились в знакомый Юрию Трапезундскому Амстердам. Путешествие явно было опасным. В пути погиб Иван Калфин. Согласно рассказу Юрия Трапезундского, его «по дороге убили немецкие люди»[1086]. Однако переводчик Андрей остался в Амстердаме, в версии Юрия Трапезундского, желая выучить голландский язык и лишь затем ехать в Россию. Мануил и Юрий отправились на двух голландских кораблях в Архангельск. Судя по более позднему документу, Юрий Трапезундский или располагал рекомендательной грамотой принца Фридриха Генриха Оранского, или же устно сообщил об исполнении им поручения правительства Генеральных Штатов. В делопроизводственной документации было зафиксировано, что его прислал к царю Михаилу Федоровичу «голанскои князь голанских немец»[1087]. Указания на столь важные контакты позволили Трапезундскому снова беспрепятственно войти в русское общество.

В Посольском приказе в 1633 г. Юрий Трапезундский и Мануил Константинов поведали свою историю думным дьякам Ивану Грязеву и Максиму Матюшкину. Юрий Трапезундский не утаивал от чиновников своих конфессиональных и политических превращений. Трудно представить, что действительно происходило с ним в Речи Посполитой, так много компрометирующего Юрий Трапезундский рассказал сам. Пять его спутников остались в Речи Посполитой, и поддерживать связь с ними он мог в Московском царстве. Игра в католика также не должна была быть одобрена в Москве.

При столь невыгодных обстоятельствах Юрию Трапезундскому удалось повернуть ситуацию в свою сторону. Очевидно, сказались и ссылки на голландского правителя. Ничего неизвестно о церковных взысканиях, «очищении» веры после пребывания в Западной Европе и, очевидно, посещении «итальянцем» костела. Исповедь Юрия не привела к епитимье. В деле нет свидетельств об «исправлении веры», и существует лишь резолюция об отправке вновь в Иноземский приказ: «Отослать в Ыноземский приказ служить снова», — которая и была выполнена.

После положительного решения о восстановлении в службе и должности Юрий Трапезундский составил прошении о воссоединении с семьей. Его жена, сосланная ранее с детьми в Устюг, была доставлена к супругу: «И великий государь и светѣишии государь патриархъ пожаловали, велѣли жену его и детей с Устюга взяти к Москве и отдати ему»[1088]; «А жену ево Юшкину и з детьми с Устюга указали государь и государь светѣишии патриархъ взяти к Москве и отдати ему»[1089].

Не было найдено и политических преступлений. Юрий Трапезундский и Маниул Константинов, избежав первоначально церковных и светских наказаний, были приписаны к Иноземскому приказу. Русские чиновники пока не усмотрели за их возвращением шпионажа, которого столь опасались. Многочисленные приключения в Речи Посполитой не были осуждены. Напротив, они были признаны заслугами, которые и получили признание властей.

По возвращении в Россию военная карьера Юрия Трапезундского складывалась крайне успешно. Он был награжден за предприимчивость и смекалку в польском плену. Бывший невольник получил повышение до ротмистра. Юрий Трапезундский возглавил «греческую роту», сменив на этом посту не позднее 1635 г. Николая Шабанова. Обязанности ротмистра Юрий Трапезундский исполнял до 1642 г.[1090] В 1638 г. он был назван среди других ротмистров иностранных подразделений в период подготовки Москвы к обороне[1091].

При формировании Греческой слободы глава подразделения выходцев из Османской империи и вассальных ей государств перебрался с соотечественниками в колонию[1092], где установил свой жесткий контроль.

Важно отметить, что занятие военных должностей не потребовало от Юрия Трапезундского хорошего усвоения языка делопроизводства страны, в которой он находился. Вероятно, на службе достаточно было знания только устного русского языка. (Его родными языками по Трапезунду были турецкий, татарский, греческий и итальянский.) Оригинала русского письма Юрия не существует. В 1635 г. два раза он подписался по-гречески, проявив себя не слишком грамотным и в этом языке[1093] (см. фото) (быть может, ему был ближе турецкий или итальянский). В 1628 г. свой автограф за Юрия оставил переводчик греческого языка Борис Богомольцев[1094]. В 1642 г. ротмистр предоставил возможность по-русски заверить показания коллеге — «волошенину» Петру Иванову. До конца своей жизни Юрий Трапезундский продолжал передавать право подписи другим лицам. Так, в 1658 г. «руку приложил» за него И. Тихонов[1095]. Наиболее вероятно, профессиональный военный не знал русской письменности. Это нисколько не мешало продвижению наемника по служебной лестнице. Карьера Юрия Трапезундского складывалась удачно.


Автограф Юрия Трапезундского РГАДА, ф. 210, оп. 12, стб. 93, л. 458 об.

Как и другие иностранные формирования, «греческая рота» была направлена на оборону южных границ в регион Тульско-Белгородской засечной черты. Руководил иностранными полками глава правительства Иван Борисович Черкасский.

Во время службы 1641 г. поместный и денежный оклады Юрия Трапезундского составляли 400 четей и 30 рублей, ежемесячное кормовое жалованье — 10 рублей[1096]. В подчинении ротмистра Юрия Трапезундского находился рядовой Мануил Константинов. Разница в их положении оказалась слишком значительной. Поместный и денежный оклады Маниула Константинова были определены в 150 четей и 8 рублей, кормовое жалованье — 3 алтына вдень[1097].

Должность ротмистра «греческого» подразделения Иноземского приказа определила высокий ранг иммигранта среди земляков. Юрий Трапезундский в 30–40-е гг. XVII в. становится одним из лидеров греческой общины, чему, видимо, способствовало доверие, оказываемое русскими чиновниками. Он постоянно выступал в качестве «знатца». Можно отметить, что уже в 1628 г. Юрий Трапезундский вызвался давать показания о происхождении греческого иммигранта Дмитрия Токмакова[1098]. По возвращении из плена он приобрел статус основного свидетеля. К помощи Юрия Трапезундского прибегал в 1635 г. для подтверждения данных о себе «греченин» Дмитрий Николаев[1099]. В том же году Юрий Трапезундский выступил гарантом знатности Михаила Милорадова[1100]. Весной 1642 г. Юрий Трапезундский свидетельствовал преданность и деловитость своего подчиненного, «греченина» Дмитрия Михайлова, помогая его переходу из Иноземского приказа в Посольский на должность греческого толмача[1101].

Безусловно, Юрий Трапезундский отстаивал свое положение от любых посягательств. На службе у ротмистра происходили конфликты с подчиненными. Известно об инциденте 1638 г. В этом году Юрий Трапезундский обратился с челобитной к И. Б. Черкасскому, прося защиты и восстановления справедливости. По словам офицера, ему были нанесены телесные и словесные оскорбления Григорием Гречанином[1102]. Глава подразделения требовал суда о «бесчестье»[1103]. Спор с рядовым представителем греческого землячества ничуть не поколебал прочного статуса Юрия Трапезундского.

Но он стремился устранить и иных, более влиятельных конкурентов. Ротмистр играл в греческой колонии столь значительную роль, что посчитал возможным оспорить статус ряда высокородных иммигрантов из Османской империи: Дмитрия Альбертуса и Анастаса и Федора Алибеевых-Макидонских[1104]. Начатое им дело отражало соперничество за лидерство внутри общины. Потаенная от властей борьба протекала остро (Алибеевы отличались не менее задиристым и склочным нравом, чем Юрий, споры о «бесчестье» сопутствовали им всю жизнь). Не исключено, что Юрий был поставлен перед угрозой физической расправы: чуть позже говорилось, что он и его подручные «завели бездельной завод на князей… Макидонски… хотя избыть убивства»[1105]. Кроме того, в словесном поединке Юрию, возможно, указали на ущербность происхождения. Оппоненты Юрия Трапезундского испытали на себе всю силу его таланта интригана. Создается ощущение, что к началу 40-х гг. XVII в. ротмистр воспринимал себя человеком, способным у «греков» даровать или отнимать титул князя. Михаила Милорадова военный назвал перед властями князем. Нельзя не отметить, что через 20 лет иммигрант, за знатность которого поручился Трапезундский, был признан авантюристом, подложно принявшим титул сербского князя. Однако княжеское достоинство Альбертуса и Макидонских командир «греческой роты», напротив, решил опротестовать. Опираясь на верных ему людей — Астафья Власьева[1106] и Петра Волошенинова (ранее за него подписавшегося), Юрий Трапезундский сумел подготовить извет на Дмитрия Альбертуса и Анастаса и Федора Алибеевых-Макидонских[1107]: «будто они (в своей земле. — Т. О.) были не князья»[1108].

Причем сам ротмистр в направленных властям бумагах никак не фигурировал. Ему со сподвижниками удалось найти 23 иных представителей греческой общины (участников «греческой роты» и одновременно жителей Греческой слободы). Известны[1109] Яков Афанасьев[1110], Иван Федоров[1111], Иван Юрьев[1112], Иван Скарлатов[1113], Павел Савельев, Богдан Петров Воеводин[1114], Костантин Ангирский, Дмитрий Юрьев Селунский[1115], Андрей Серчеев[1116], Кирилл Иванов[1117] и Дмитрий Палеолог[1118]. Как все они потом заявили, в сопровождении подручных ротмистр последовательно обходил Греческую слободу (в которой жил и сам), призывая жителей заверить предложенный документ. Позже выяснилось, что прошение оформлял площадной подьячий Афанасий Белый. Но его описание через несколько лет примет различные версии. Сторонники Юрия Трапезундского настаивали, что ознакомили земляков с полным текстом обращения к властям. Напротив, «изветчики» вскоре будут говорить о чистых листах с царской титулатурой, которые им и приказали подписать: «велели им к порозжим столбцом руки приложить»[1119]. Они выполнили повеление Юрия Трапезундского, но причинами своего поступка называли разнообразные обстоятельства. Часть «греков» объясняла, что ротмистр «с товарищами» воспользовался плохой осведомленностью и беспомощностью иностранцев в России. Так, Богдан Петров утверждал, что «…Он де в те поры лежал болен, руского писма скорописи мало знает, руку приложил по их скаске»[1120]; Дмитрий Юрьев Селунский вторил: «он де руку приложил не знаючи, как де ведетца на Руси»[1121]; Дмитрий Палеолог предложил сходную версию: «Он де руку приложил, не знаючи русского обычья»; «а ротмистръ де с товарыщи иво оманули, потому что русские ему всякие дела не за обычаи»[1122]. Алдрей Серчеев говорил даже о самовольном использовании его имени. Он настаивал, что подпись была поставлена в его отсутствие: «В нынешнем де, во 151-м году от Покрова Пречистые Богородицы до Рожества Христова был он в деревне. А без нево де к извѣтнои челобитной въ иво мѣсто руку приложил невѣдомо хто»; «Остафью де онъ к челобинои руки прикладывать в свое мѣсто не веливал, приложил за очи. А он де в тѣ поры на Москвѣ не был»[1123].

Помимо незнания русского языка и московской юридической практики были приведены примеры прямого давления Юрия Трапезундского. Яков Афанасьев указывал, что ротмистр использовал силу своей власти: «и грозил де им ротмистр: будут руку не приложат, и он их без корму здѣлает»[1124]; Кирилл Иванов подтверждал: «к той де изветнои челобитной греческой ротмистр Юрьи Трапизонскои велѣл ему руку приложить сильно, грозил де ему: будет руки не приложит, и он де отставит иво от корму. И он де убоявся тово велѣл руку приложить в свое мѣсто»[1125]. Таким образом, ротмистр вынудил своих подчиненных — членов «греческой роты» — исполнить приказ и добился полного повиновения. Методы собирания подписей соответствовали стилю жизни бывшего корсара.

Но Юрий Трапезундский явно переоценил степень своего влияния на русских чиновников и соотечественников, посягнув на статус слишком крупных фигур. Безусловно, для Македонских не составило труда узнать имя действительного автора «извета». Они незамедлительно продемонстрировали свою власть. Отстояв перед властями свой княжеский титул, Македонские нашли человека, располагавшего компрометирующей ротмистра информацией. В 1640/41 г. ему было предъявлено крайне серьезное обвинение. В этом году Я. К. Черкасскому, сменившему командование полком иноземцев в Туле, от «московских кормовых иноземцев» был направлен донос на Юрия Трапезундского[1126]. Изветчиком выступил «выезжий греченин» Афанасий Семенов[1127]. Соотечественник, не столь давно принявший русское подданство, вероятно, побывал в местах путешествия Юрия Трапезундского периода Смоленской войны.

Ход следствия неизвестен. Надо полагать, что Афанасий Семенов оповестил московские власти о крайне неблаговидной деятельности Юрия Трапезундского и Мануила Константинова за границей. Через семь лет Юрия Трапезундского настигли обвинения в измене. Странствия в Европе стали вызывать подозрения. Теперь утверждалось, что он «отъезжал из-под Смоленска в Литву»[1128].

Запоздалый отголосок польского путешествия повлек разбирательство. Вероятно, первоначально Юрию Трапезундскому удалось оправдаться. Во всяком случае, весной 1642 г. он еще выступал в роли «знатца», т. е. воспринимался вполне легитимным. До середины 1642 г. Юрий Трапезундский получал жалованье ротмистра[1129]. Но следствие было продолжено. Оно завершилось на следующий год. И декабря 1643 г. изветчик Афанасий Семенов получал вознаграждение за доносительство[1130].

Карьеру ротмистра постиг крах. Окончательное решение суда оказалось совсем не в пользу Юрия. Способ освобождения из польского плена теперь воспринимался чиновникам сомнительным. Его побоялись держать в столице. Юрий Трапезундский вместе с Мануилом Константиновым отправился в Сибирь, откуда бежать и передавать сведения за границу было невозможно. Бывший «каторжник» с галер оказался в сибирской ссылке. «Сослан за измену», как воспроизводил в 1648 г. резолюцию по его делу воевода О. И. Щербатов[1131].

В Москве у «государева изменника»[1132] остался дом в Греческой слободе. Имущество в отсутствие хозяина находилось под присмотром холопов: Кирилла Микулаева и его сына Ивана[1133] и, быть может, супруги.

В деле Юрия Трапезундского оказался замешан и Мануил Константинов. Как отмечалось, в извете называлось два имени. Мануил Константинов был доставлен в Сибирь в 1642/43 г. Позже он и его сын описывали это событие следующим образом: «…Прислан в Томский город в дети боярские во 150-м году при воеводу при князе Семене Клобукове-Мосальском»[1134]. Местом пребывания был определен Томск, который вновь уравнял бывших сослуживцев.

Но в столице следственное дело было продолжено. Юрий Трапезундский и Мануил Константинов уже находились в Сибири, когда его соотечественники смогли открыто высказать обвинения против оставшихся в Москве Астафья Власьева и Петра Волошенинова. Как только Юрий Трапезундский был лишен звания ротмистра и удален на столь значительное расстояние от столицы, в 1643 г. в Посольском приказе разгорелось новое разбирательство. Сразу после наказания ротмистра было возбуждено следствие о лжесвидетельствовании, под которое попали 23 «грека», оставившие свои подписи на извете против Альбертуса и Макидонских. Дабы избежать преследования, все они выступили с утверждением о подложности доноса на Дмитрия Альберта и Алибеевых. Дмитрий Палеолог и Яков Афанасьев говорили о подстрекательстве Астафья Власьева и Петра Волошенинова, которые их «оманули», «завели бездельный завод». Как теперь раскрылось, извет был составлен под прямым давлением ротмистра и его сподвижников. На допросы были вызваны все «изветчики». Те из них, кто не смог доказать свою невиновность, а таковым оказался, например, Дмитрий Палеолог, вынуждены были присоединиться к ротмистру.

Ряд бывших подчиненных Юрия Трапезундского последовали за ним в Сибирь. Значительная часть «греческой роты» переместилась в Томск. Во многом по вине ротмистра в городе образовалась греческая колония. Власти предусмотрительно направили в Томск греческого толмача, способного обслуживать ход службы иноземцев и их контакты с властями. Как результат, в Сибири окружение Юрия Трапезундского продолжали составлять «греки».

О семье Юрия Трапезундского в Сибири не сохранилось сведений. Как отмечалось, он женился в России в конце 20-х — начале 30-х гг. XVII в., в 1633 г. сумел возвратить жену и детей из ссылки в столицу. Но что стало с его супругой далее, неизвестно. Не исключено, что она осталась в Москве, в доме в Греческой слободе.

Маниул Константинов, напротив, выделился в Сибири многочисленным семейством. В Томске он быстро оброс родственными связями. Мануил Константинов породнился с другим ссыльным, доставленным в Томск 22 сентября 1635 г., — Христофором Тонгайловым[1135]. Христофор Тонгайлов по неизвестным обвинениям был направлен из Москвы в Томск закованным в колоды и в сопровождении семьи: сына, Мануила Христофорова Греченинова, и дочерей Марии и Анны. Одна из них стала женой Маниула Константинова[1136]. Потомки Мануила Константинова и Христофора Тонгайлова образовали разветвленный клан Гречениновых, занимавших видные административные посты в Сибири. (Восемь сыновей[1137] Мануила Константинова входили в земский мир Томска, проявляя себя на должностях послов, военачальников, «рудознавцов»[1138].)

Юрий Трапезундский обустраивался в новых условиях. Ссылка в Сибири проходила на государевой службе. Острая нехватка служилых людей на окраинах Российского государства определила применение сил и квалификации ссыльных в качестве военных. В глубине континента корсар из Алжира стал сыном боярским по городу Томску. Он нес службу по охране границ от нападений татар и киргизов, участвовал в военных походах[1139].

Главное, что Юрию Трапезундскому удалось вызвать расположение томского воеводы князя О. И. Щербатова. Важно отметить, что воевода и ссыльный грек, получивший чин сына боярского по Томску, являлись членами одного прихода. У них был один духовный отец богоявленский священник Сидор Лазарев[1140]. Близость к власти позволила Юрию Трапезундскому сочетать непосредственные обязанности служилого человека — сбор «ясака» с коренного населения Сибири с личным обогащением. Добыча пушнины находилась в монополии государства. Реальной же практикой было стремление воевод утаить часть собранной дани. Помощником в незаконном промысле главы города стал Юрий Трапезундский.

По прибытии в Томск Юрий Трапезундский включился в контрабандную торговлю. (Возможно, сказались навыки, освоенные на кораблях Алжирского государства.) Под руководством О. И. Щербатова он выменивал у местного населения меха на алкоголь и предметы первой необходимости. По поручению воеводы на Чулыме и в Мелесском остроге Юрий Трапезундский занимался незаконной торговлей пушниной с «ясачными людьми». В 1648 г. в челобитных, поданных по время бунта (о чем ниже), отмечалось: «Да он же, князь Осип, посылал от собя с товары во многие земли и в твои в государевы в ясашные волости на Чулым, в Мелеской острог многие русские товары и вино с сыном боярским с Юрьем Тропизонским да служивыми людьми и велел на те свои товары покупать у твоих государевых служивых ясашных людей всякую мяхкую рухледь»[1141]. Безусловно, это открыло ему широкие возможности увеличения состояния.

В 1648 г. в Томске начался острый конфликт мира и воеводы, вылившийся в восстание. Важным аргументом компрометации воеводы перед верховной властью стало обвинение в нарушении интересов государства. Восставшие составили серию челобитных царю с просьбой организовать следствие над главой города. В ранних обращениях называлось имя Юрия Трапезундского и была оглашена его незаконная деятельность.

В ситуации, когда вскрылись его нарушения, Юрий Трапезундский перешел к восставшим. Если ранее Юрий Трапезундский выступал доверенным лицом и исполнителем поручений О. И. Щербатова, то сейчас примкнул к И. Бунакову. Авантюрная натура брала верх над прагматизмом, и он, как и ранее, принял сторону победителей (хотя и временных). Юрий Трапезундский проявил себя в стихии бунта, включившись в бурные события, преследуя всех сторонников своего бывшего патрона. Юрий Трапезундский становится активным участником казачьего «воровского» круга. К нему присоединился еще один член греческого землячества: Степан Греченинов[1142]. Подвергнутый изгнанию воевода О. И. Щербатов в своей отписке в Москву 4 августа 1648 г. внес имена Юрия Трапезундского и Степана Греченинова в число главных «советников» И. Бунакова, которые «почали свой воровской злой завод и свою воровскую мысль укреплять»[1143].

Власть в томском гарнизоне перешла к восставшим, среди которых деятельно проявлял себя Юрий Трапезундский. Так, 4 августа 1648 г. он оказался среди главных организаторов столкновения «воровских казаков» с оставшимися верными О. И. Щербатову служилыми людьми. Воевода попытался отправить на корабле из восставшего города семью и имущество[1144]. Казачий круг постановил предотвратить бегство и вывоз запасов. Юрий Трапезундский набросился на защитников бывшего главы города и, как писал О. И. Щербатов, «бил их нещадно». Разгромленное судно не покинуло города.

По словам воеводы, мятежники действовали крайне сплоченно: «укреплено у них меж собя, что друг за друга стоять, а которые будут не в их мысль и тех побивать»[1145]. Юрий Трапезундский готов был на жестокие действия по отношению к сторонникам воеводы, в том числе — духовенства. Расправа над священником не показалась ему кощунственной. Судя по предшествующей биографии, Юрий Трапезундский не отличался пиететом к православным ценностям. В священнике Сидоре Лазареве (в котором сейчас он усматривал прежде всего духовного пастыря воеводы), Юрий Трапезундский видел лишь политического противника. 9 сентября 1648 г. Юрий Трапезундский стал одним из инициаторов нападения на собственного духовного отца[1146], поддерживавшего О. И. Щербатова. В руки восставших попали письма священника к сибирскому архиепископу Герасиму с резкой критикой происходящего. На казачьем кругу они были оглашены и повлекли обвинения в «измене» интересам посадской общины. Узнавший о грозящем наказании духовный наставник воеводы попытался найти спасение в алтаре. Однако Юрий Трапезундский совместно с церковным старостой Сергеем Алексеевым отдал распоряжение закрыть церковь. Священник смирился с грозящей опасностью, полагаясь на Бога и благоразумие своих духовных чад: «видя, что ему от тех воров не обыть, приложась к образом да к ним вышел»[1147]. Доставленный на судилище, он был вынужден первоначально публично выслушать свою корреспонденцию. Предъявив доказательства преступления, восставшие потребовали возмездия. Юрий Трапезундский с другими мятежниками приступил к расправе. Пострадали и жена и дочь священника, пытавшиеся спасти главу семьи от побоев[1148]. Восставшие оставили священника, лишь удовлетворившись наказанием: «покинули (его. — Т. О.) замертво»[1149].

Участие Юрия Трапезундского в противостоянии воеводе не ограничилось организацией карательных мер. Связи в Москве, знакомство с чиновничьим миром, правилами подачи челобитных определили повышенное внимание к нему мятежников при их обращении к высшей власти. Можно предположить, что Юрий Трапезундский рассказал своим новым сподвижникам о былом величии, высоком положении в обществе и многочисленных связях. Юрию Трапезундскому доверили ответственное поручение — оправдание бунтовщиков перед чиновниками и государем. Казачий крут во главе с И. Бунаковым направил Юрия Трапезундского в Москву с петицией, в которой перечислялись «неправды» О. И. Щербатова. Дабы подчеркнуть полную лояльность верховной власти, мятежники отправили в столицу собранный предшествующей администрацией «ясак». По настоянию руководителей восстания Юрий Трапезундский привез конфискованные у воеводы О. И. Щербатова меха (которые сам помогал ему собирать) в качестве доказательств правоты восстания[1150]. Соболей и коллективную челобитную на воеводу Юрий Трапезундский доставил в Сибирский приказ 10 января 1649 г.[1151] Князь О. И. Щербатов позже подчеркнул противоправность выбора И. Бунакова: «изменника к Москве отпускать не велено»[1152].

В Сибирском приказе Юрий Трапезундский подробно изложил точку зрения восставших. Но власти предпочли остаться на стороне воеводы и не оправдали действий казачьего круга. Попал ли в Москве Юрий Трапезундский под следствие, сказать сложно. Как неоднократно уже бывало в судьбе «каторжника», он перешел к сильнейшим. Очевидно, Юрий Трапезундский столь успешно начал давать показания на своих недавних соучастников, что быстро завоевал доверие властей. Безусловно, в своих челобитных 1649 г. Юрий Трапезундский выступает верноподданным дворянином московского государя. Он сообщал, что лишь выполнил поручения главы города, И. Бунакова, и привез «ясак» в столицу. Вероятно, он планировал уже в 1649 г. отправиться в Сибирь. Юрий Трапезундский попросил забрать в Томск из своего дома в Москве «старинных холопов»: Кирилла Микулаева и его сына Ивана, Марию Фомину и Домну Фадееву[1153]. Власти дали согласие, и 24 февраля 1649 г. холопам была выписана проезжая грамота[1154].

Но Юрий Трапезундский задержался на год в Москве. На короткое время ротмистр даже восстановил свой прежний статус и в 1650 г. был вновь определен в Иноземский приказ, возглавив «греческую роту»[1155]. Однако на следующий год Юрий Трапезундский оказался в Томске (а «греческой ротой» в Иноземском приказе руководил уже Крал ев). В силу неясных причин удержать пост ему не удалось.

Но Юрий Трапезундский возвратился в Сибирь в качестве представителя властей. В 1651 г. он уже судил организаторов восстания. По поручению воевод Томска он вел предварительное расследование дела Лаврентия Хомякова[1156]. В результате бывший участник «воровского круга» вышел из восстания 1648 г. со значительным повышением социального статуса. С 1652 по 1661 г. Юрий Трапезундский в звании сына боярского получал один из самых высоких окладов — 14 четей ржи[1157]. Около 1650 г. он осуществлял приведение в русское подданство кочевников, ездил к киргизам с шертью[1158]. В мае — июне 1658 г. Юрий Трапезундский «дозирал» земли Басогорской волости, где отстроил новый Ачинский острог, перенеся укрепление в другое место — между Чулымом и Кангалом[1159]. После 1662 г. информация о нем обрывается.

Вероятно, к этому времени Юрию Трапезундскому было немало лет. Как отмечалось, первое упоминание о нем относится к 1627 г. Причем, судя по списку стран, в которых он успел побывать, он приехал в Россию зрелым человеком. (Мануил Константинов, отмеченный в русских документах с 1627 г., был значительно моложе. Он попал в Россию подростком. Имя сына боярского Мануила Константинова встречается в окладных книгах Томска до 1680 г.[1160])

Моряк из Трапезунда, побывший корсаром в Алжире, закончил жизнь в Сибири. География его путешествий невероятна. Во время многолетних странствий он обогнул континент, пройдя из южных морей вдоль берегов Европы, а затем через Северный морской путь попал в Россию. Его жизнь, наполненная удивительными авантюрами, видимо, отражает не только склонности его натуры, но и реалии Западной Европы и Малой Азии того времени. Сложнейшие миграции того времени порождали непредвиденные перемещения людей.

В России военный быстро освоился. Очевидно, этому способствовала сложная идентификация выходца из Трапезунда. Можно предположить, что Юрий Трапезундский не испытывал кризиса идентичности, но каждый раз (как и Мануил Константинов) выбирал наиболее подходящую на тот момент этническую принадлежность, а с ней и конфессию. Не исключено, что в некоторых ситуациях, например, как пребывание на арабском корабле, он мог представлять себя турком-мусульманином; у крымского посла — татарином-мусульманином, оказавшись в Западной Европе, добился свободы как христианин (вероятно, в Испании как католик-итальянец, в Англии — как православный грек). Безусловно, что в Речи Посполитой он объявил себя единоверцем католиков-поляков, назвавшись итальянцем. Совершенно очевидно, что в России он отождествил себя с греческой православной традицией, хотя религиозное рвение так и не стало чертой его поведения.

Незнакомый с русской письменностью (но владевший итальянским, греческим, турецким и татарским языками), в России моряк занял место среди иностранными наемников, связанных с Османской империей и вассальными ей государствами. Военная деятельность иммигранта в Иноземском приказе проходила успешно, чему не помещало даже перемещение во время Смоленской войны из русских войск на территорию Речи Посполитой. Юрий Трапезундский достиг звания высокого звания, возглавив «греческую роту». Чин создал условия для лидерства среди «служилых иноземец» — выходцев из Порты. Но ротмистр стремился к большему. Он предполагал влиять и на тех иммигрантов, которые находились в иной социальной страте — Государевом дворе. Юрий Трапезундский боролся за полную власть в греческой общине, заслужив у властей право даровать и лишать княжеского титула своих земляков. Однако ротмистр столкнулся с куда более влиятельным лицом. Затеянное им дело против Алибеевых-Макидонских, в ходе которого он стремился оспорить княжеский титул родовитых иммигрантов, привело к краху карьеры. Запоздалое обвинение в измене в период Смоленской войны привело Юрия Трапезундского в Сибирь. В Томске во многом благодаря его усилиям сформировалась греческая колония.

В представленных им рассказах, свидетельствах судебных разбирательств и хода службы, отчетливо проступает характер иммигранта. В глубине континента корсар не менял особенностей поведения, его деятельная натура находила воплощение в походах, вылазках в стан врага, сборах ясака и восстаниях. Смелость, мобильность и авантюризм отличали всю его жизнь. К иным чертам личности можно отнести склонность к вымыслам и преувеличению своих заслуг.


Загрузка...