солдаты, жители сельских местностей, поступающие на специальности сельского хозяйства, педагогические, физкультурные,

библиотечные и культуры). При равенстве баллов очередность зачисления была установлена следующая: 1) проявившие склонность к

избранной специальности, 2) солдаты, 3) имеющие более длительный стаж, 4) медалисты и окончившие ПТУ с отличием, 5) имеющие

более высокие баллы по профильным предметам (126). По результатам приема за этот год констатировалось, что "социальный состав

зачисленных в основном отвечает социальному составу советского общества" и что большие трудности испытывали медицинские

вузы, которые не смогли заполнить места, предназначенные для лиц с 2-х летним стажем по специальности (около 60%) (127). Такое

положение было, конечно, шагом назад, исправленным, впрочем, в следующем году. Правилами приема на 1988 г. (от 14.03.1988)

внеконкурсный прием был сохранен только для "афганцев" и сирот (см. выше) и сохранен (только на 1989-1990 гг.) целевой прием для

проживающих в сельской местности, поступающих на соответствующие специальности. При поступлении в медицинские вузы к

младшему медицинскому персоналу со стажем 2 лет были приравнены школьники, окончившие УПК медицинского профиля и

персонал вузов и НИИ, а до 30% разрешалось принимать и всех прочих. Раздельный конкурс был упразднен и отменены все другие

привилегии, но при равенстве баллов на первое место были поставлены солдаты, на второе - проявившие склонность к специальности

и наиболее к ней подготовленные, и на третье - "стажники" (128). В 1989 г. победители Всесоюзных школьных олимпиад стали

зачисляться без экзаменов (129), а "профессионально-ориентированным" разрешили сдавать 1-2 предмета раньше срока экзаменов

(130). Таким образом, "классовый подход" в деле комплектования учебных заведений был смягчен только в самые последние годы

существования СССР, но и тогда не отменен полностью.

Важным средством воздействия на состав студентов было функционирование специальных заведений для натаскивания "пролетарских

элементов" для поступления в вузы - пресловутых "рабфаков", существовавших с первых лет советской власти. В 1921-1927 гг., когда

средняя школа еще не была "орабочена", подавляющее большинство взрослых рабочих и крестьян, а также основная масса их детей

могла поступать в вузы только через рабфаки: в старших классах средней школы училось тогда менее 3% всех подростков этого

происхождения. Среди учащихся школ II ступени (по данным 8 губерний РСФСР) дети рабочих составляли в 1926/27г. 24,8%, в 1927/

28 - 31,0% (в отдельных школах - меньше, например, в Сретенской на Амуре - 19 и 24,3% соответственно) (131).

По идее своей рабфаки были предназначены исключительно для рабочих и крестьян, и небольшой процент служащих в их составе

постепенно вытеснялся (так, в 1922 г. специальная комиссия исключила по всей стране с рабфаков 4016 чел. - около 17% за

"непролетарское происхождение"; доля служащих на рабфаках неуклонно уменьшалась с 28% в 1919 до 8,1% в 1928 г. (см. табл. 55)

(132). При этом на вечерних рабфаках процент рабочих составлял в 1925/25 учебном году 75, а в 1928/29 - 80,5. К концу

восстановительного периода рабочие составляли на рабфаках 67%, наибольший процент (68,3) был достигнут в Москве в 1928 г. (133)

Крестьян в первое десятилетие существования рабфаков было 23-28% (на дневных отделениях в 1923-1925 гг. 28%, в 1927-1929 гг. -

45-49%). В 1930 г. было решено довести процент рабочих на индустриальных рабфаках до 90, на сельскохозяйственных (вместе с

крестьянами) - до 75, в прочих - до 70. В 1934/35 учебном году на дневных отделениях промышленных рабфаков рабочие составляли

60,8%, на вечерних - 78%, на рабфаках транспорта и связи - 66,2 и 76,5 соответственно (134).

Советские власти все время стремились повысить процент рабфаковцев в приеме, планируя довести его до 75%, но удалось это

сделать не сразу. В 1921 г. он составил только 8,7%, но уже в 1923 - 43,3. (135) В 1925 г. среди принятых в вузы РСФСР рабфаковцы

составляли: в технических - 66,3%, сельскохозяйственных - 36,7, в педагогических - 15,2, в социально-экономических - 50,0, в

медицинских - 20,8, в художественных - 6,2%. В 1926-1927 гг. на рабфаках были введены выпускные испытания, и количество

поступивших с них в вуз несколько снизилось (до менее 30%), но затем снова возросло. Реально в начале 30-х годов доля рабфаковцев

в приеме составила в целом 40-50%, но основные технические и экономические вузы комплектовались рабфаковцами на 80-90%.

Технические вузы с самого начала поглощали основная массу выпускников рабфаков: из всех рабфаковцев в них шли в 1921 г. 70%, в

1922 - 2160 чел. из 3576, в 1925 г. - более 50% (см. также табл. 56). Из принятых в эти вузы рабфаковцы составляли 32% в 1922 г., до

80% в 1924, 66,3% в 1925, 45,6% в 1926, 47,7% в 1927 и около 65% в 1935. Основные данные о рабфаках см. в табл. 57. (136)

За первый период своего существования рабфаки РСФСР выпустили свыше 43 тыс. чел. (по другим сведениям - свыше 47 тыс. чел.),

из которых около 37 тыс. было принято в вузы. Только за 1926-1929 гг. в вузы поступило около 25 тыс. рабфаковцев. За 1931-1934 гг.

рабфаки выпустили 198 тыс. чел., а приняли 785 тыс. чел. Однако следует заметить, что если до реорганизации в конце 20-х годов

помимо рабфаков в вузы поступало 24,6% всех рабочих, то потом - 59%, а через рабфаки - 41% (137).

Перед войной рабфаки были упразднены (последний рабфак был закрыт 1 октября 1941 г.), но возродились в 1961 г. в виде

"подготовительных отделений" (которые вследствие тождества функций стали в печати именовать по-прежнему - рабфаками).

Первоначально по окончании подготовительных отделений надо было держать выпускной экзамен (он же и вступительный, так как

рабфаковцы принимались на 1-й курс без экзаменов) и процентов 10-15 наиболее слабых отсеивалось. Для выпускников

подготовительных отделений устанавливалась квота в плане приема - не менее 20% (но в ряде вузов - до 50%). Первый из

возрожденых рабфаков был создан в ЛГУ в 1961 г., а постановление об их массовом развертывании принято 20.08.1969 г. Уже в

первый год в вузовском приеме питомцы рабфаков должны были составить 20%. Из слушателей первого приема к выпускным

экзаменам было допущено 87,7%, их которых в вузы принято 84,6%. Среди зачисленных рабочие составляли 62%, колхозники 23 и

демобилизованные 15% (138). В дальнейшем численность рабфаков и процент их выпускников, принятых в вузы, постоянно

возрастали:

1969/70 1970/71 1971/72 1972/73 1974/75 1975/76

Количество подготовительных отделений 191 491 524 540 598 619

Число учащихся (тыс.) 20,10 60,75 68,04 73,88 87,60 96,70

В т.ч.(%) рабочих 67,7 53,7 49,4 49,1 46,7 46,1

"" колхозников 21,4 26,3 24,2 22,5 21,0 20,3

"" демобилизованных 10,9 19,4 26,1 28,3 32,2 33,6

"" младшего медперсонала - 0,6 0,3 0,2 0,1 -

Допущено к выпускным экзаменам (%) 87,7 88,4 90,8 93,7

Из них зачислено в вуз(%) 84,6 88,2 91,1 93,3

Доля зачисленных от всех принятых на

подготовительные отделения

74,4 76,1 82,7 93,3

Деятельности рабфаков придавалось огромное идеологическое значение: "Опыт показал, что лучший путь приведения социального

состава студенчества в соответствие с социальной структурой общества - это расширение сети и улучшение качества работы

подготовительных отделений". Было, между прочим, сразу же замечено, что в составе подготовительных отделений доля рабочих и

колхозников постоянно снижается за счет демобилизованных (среди которых обычно был выше процент выходцев из интеллигенции).

Так, в 1970-1974 гг. доля последних на подготовительном отделении Харьковского университета выросла с 21,1 до 37,6%, снизив

долю рабочих с 67,7 до 51,1%. "Отсюда следует, что необходимо улучшить работу по подготовке в вузы непосредственно в

производственных организациях" (139). Кое-кто прямо требовал избавить рабфаки от "случайных людей" (140). В некоторые

республиках удельный вес рабочих был более высок (РСФСР 54,8%, Литва 64,3, Эстония 67,1), но в целом намечалась тенденция к его

снижению. В виде исключения позже был разрешен доступ на подготовительные отделения некоторых категорий "служащих":

медсестер и на подготовительные отделения при педагогических вузах - старших пионервожатых со стажем не менее 2-х лет

(инструктивное письмо от 17.08.1982) (141), но в обоих случаях масштабы этого ограничивались 40% (142). С "перестройкой" эта

тенденция усилилась, в 1987 г. на подготовительные отделения разрешено было принимать младший медицинский персонал и

бухгалтеров, причем весь прием должен был осуществляться только по направлениям предприятий (инструктивное письмо от

2.09.1987) (143), а в 1989 г. - и некоторые другие категории служащих, в частности, педагогов и гидрометеорологов (144).

Учитывая, что при приеме на рабфаки в числе рабочих выходцы из интеллигенции не подвергались дискриминации, то при конкурсе

на подготовительных отделениях 1,8 - 2 человека на место они, обладая, как правило, лучшей подготовкой, имели сравнительно

больше шансов поступить. Кроме того, в ходе отсева (а он достигал вначале 22,7%) по той же причине отсеивались опять же по

преимуществу выходцы из наименее культурных слоев. Неудивительно, что отсев пытались все время сократить, и к 1975 г. экзамены

при выпуске с подготовительных отделений стали пустой формальностью, и в вуз поступали практически все, принятые на рабфаки. В

смысле реальной подготовки подготовительные отделения, разумеется, ничего не давали, и их низкую эффективность в этом

отношении, особенно в технических вузах, вынужденно признавали и советские авторы, справедливо отмечая, что 10 месяцев явно

недостаточно, чтобы восполнить пробелы в знаниях (145).

Деятельность рабфаков существенно повлияла на состав студентов. Как с удовлетворением отмечали советского авторы, если до их

создания "число рабочих и сельской молодежи составляло примерно треть учащихся, то с их организацией количество

производственной молодежи повысилось, так как для нее отводилось еще около 20% от общего плана приема на дневное обучение".

(Так в Уральском политехническом институте в 1968 г. ее было принято 38,4%, а в 1972 г., когда подготовительные отделения уже

регулярно выполняли свои функции, - 53,3%; в Свердловской области в 1973/74 г. из 17,3% "стажников" 10% поступили через

рабфаки, причем 21% в сельскохозяйственный и 17% в политехнический институты. (146)) К 1985 г. на подготовительные отделения

вечерней и заочной формы планировалось принимать 56,7 тыс. чел. против 2,6 в 1980 г. (147) До самого конца рабфаки представляли

основной канал "орабочивания" высшей школы и наиболее серьезный инструмент политики властей в области социальной

мобильности. Даже в 1987 г. на подготовительные отделения приходилось 7,9% приема в вузы (51,8 тыс. чел.) (148).

Немаловажное значение для состава студентов имела и ориентация на высшее образование, поскольку весьма существенно, насколько

сами заинтересованные лица (представители образованного слоя) намерены были противостоять мерам властей по ограничению их

самовоспроизводства. Естественно, что выходцы из интеллигентской среды на всех этапах получения образование учились в среднем

с большим успехом и проявляли наибольшее желание продолжать образование. Не раз отмечалось, что ведущая роль в ориентации на

образование принадлежала матерям. Среди детей, хорошо подготовленных к школе, 47,4% имели матерей с высшим образованием,

32,9 со средним, и только 7,9 % с начальным и ниже. В интеллигентских семьях родители значительно чаще желали видеть своих

детей специалистами. По данным опроса 1964 г. желание видеть детей специалистами выразили 100% интеллигенции, 86,3% рабочих

и 55,6% колхозников (149), по данным других исследований - 75-80% (см. табл. 58 (150) и 61 (151)); хотя такое желание не обязательно

касалось конкретной специальности (152).

В 1964 г. дети рабочих составляли в 1-м классе 70%, в 8-м - 60, в 9-м - 55 и в 11-м - 44,2%. Причем из тех, кто дошел до 8 класса,

окончить школу намеревались 27,7%, пойти в техникум - 32,9, в ПТУ или на работу 36,8%. Среди детей интеллигенции -

соответственно 54,6 и 40,9%, и только один собирался в ПТУ (153). В конце 60-х годов хотели стать специалистами 71% детей

интеллигенции, 60% детей рабочих промышленности и строительства, 36% детей рабочих сферы обслуживания и практически никто

из колхозников (154). Реально в вуз поступали 60-75% детей специалистов и 25% детей рабочих (см. табл. 59) (155).

Ориентация на высшее образования существенно зависела от соотношения выпусков из средних школ и количества мест в вузах.

Начиная с 1965 г. темпы выпуска из школ превышали темпы приема в вузы, и шансы на получение высшего образования

уменьшались. Если в 1928 г. в вуз поступало 9 из 10 выпускников школы, то в 1940 - 5, в 1950 - 8, в 1960 - 2,5, а в 1972 - чуть менее 2

(156). В 1940 г. 303 тыс. выпуска из школ приходилось на 263 тыс. приема в вузы, в 1953 - 579 на 431, в 1955 - 1247 на 461 (157). В

целом в 1960-1976 гг. в вузы поступило 38% выпускников средней школы. В 1976 г. вузы могли принять не более 1/4 выпуска школ

или 1/3 дневных, техникумы - 1/5 выпуска школ. Поэтому в Сибири, например, уже в середине 60-х годов привлекательность многих

профессий, требующих высшего образования, понизилась (158). В 1983 г. из 4272, 3 тыс. закончивших полную среднюю школу в вуз в

том же году поступило 470,9 тыс. или 11% (всего принято 1075,7 тыс.). Вообще, если в 1960-х годах в вуз после 10 класса собирались

поступать 80-90% учащихся, то в 1973 - только 46%. В 1965 г. заявления в вузы подали 80% выпускников, в 1970 - 50, в 1975 - 40 и в

1980 - 34% (причем из непоступивших 80% не выдержало экзаменов и только 20 не прошло по конкурсу) (159). В Москве при этом на

вуз ориентировалось в 1980 г. 81,3% выпускников (причем около 60% из них - по желанию родителей), а идти на производство

пожелали только 4,1%. Поступило из желавших в вуз 60% (по стране - 14,6, по РСФСР - 18,9) (160). Из непоступивших 32,6%

поступило работать в НИИ, 15,2% - в вузы и техникумы, 29,9 - в другие учреждения. На производство пошло только 17,4% (161). В

целом соотношение между выпуском дневных школ и приемом в дневные вузы изменялось так:

1965 1966 1968 1970 1975 1980

2,4 6,1 4,1 3,9 4,6 4,2

Распределение выпускников школы выглядело следующим образом:

8 класс 10 класс

Год Работа ПТУ Техникум 9 класс Работа ПТУ Техникум Вуз

1965 42,5 12,3 5,2 40,0 16,2 - 42,4 41,4

1975 2,3 31,6 5,2 60,9 55,3 12,9 16,0 15,8

1980 0,5 33,1 6,2 60,2 41,2 26,9 15,6 16,3

Социальный состав 1-х и 8-х классов к 1973 г. был почти одинаков: 58,2 и 59,1% детей рабочих, 15,8 и 15,8 - колхозников и 26 и 25,1

служащих (в 1975 г. в населении они составляли 60,9, 17,1 и 22% соответственно). Но в 10 классе детей рабочих было 49,5%,

колхозников 14,4 и служащих 36,1%. Ориентация на образование выходцев из семей разного типа по всем исследованиям сильно

различалась (см. табл. 60, 61, 62, 63, 64) (162), причем из тех, чьи отцы имели высшее образование, были ориентированы на вуз в 76,9%

случаев (163). Вообще ориентация на получение высшего образования среди детей интеллигенции обычно составляла не менее 3/4

(164). Кроме того, на вуз ориентировалась и часть выпускников техникумов. В Горьком, например, в 1969 г. таковых было около 45%,

причем около 1/4 их них собирались поступить сразу же после окончания техникума (наиболее ориентированы на вуз поступившие

после 8 класса). Однако доля выпускников техникумов среди принятых в вуз постепенно снижалась (165). Различий по

происхождению в данном случае почти не просматривается, но так как в самих техникумах преобладали выходцы из рабочих, то в

целом это способствовало уменьшению их доли в вузах. Но в ряде вузов (особенно заочных) доля выпускников техникумов

оставалась достаточно высокой: из принятых, например, в ВЗПТИ в 1975 г. выпускники техникумов составляли 36%, в 1981 - 54, а на

некоторых факультетах - до 74% (166).

С ориентацией на образование тесно была связана и проблема подготовки. Естественно, что лучше всего были подготовлены к

поступлению в вуз выпускники дневных общеобразовательных школ и особенно - разного рода спецшкол (языковых, математических

и других), которые помимо профессионального "уклона" обычно отличались еще и повышенным качеством общего образования.

Однако социальный состав этих элитных учебных заведений заметно отличался от обычных (здесь 58,5% детей служащих, 34,2

рабочих и 6,1 колхозников против 32,5, 50,5 и 15,3 в обычных), что всегда вызывало крайнюю неприязнь к ним со стороны ревнителей

"социальной справедливости". Отмечалось, в частности, что к факторам, действующим в противоположном направлении, чем то,

которое воплощают подготовительные отделения, раздельные конкурсы и льготы сельчанам, относятся уровень подготовки в ПТУ и

школах (особенно сельских), условия в семье и особенно существование спецшкол, где "состав учащихся весьма специфичен, тогда

как получаемая в них подготовка дает существенные преимущества", почему и требуется "изучить сложившуюся сеть и практику

комплектования спецшкол" (167). Особо подчеркивалось, как важно принимать в вузы из техникумов, вечерних и заочных школ:

"через эти каналы вуз получает пополнение, пусть небольшое, но именно из семей рабочих и служащих-неспециалистов" (168). С

начала 70-х годов проявилась тенденция к свертыванию спецшкол вплоть до полного их упразднения. Только с 1971/72 по 1973/74

учебные годы их число сократилось с 608 до 542. Любопытно, что в связи с пресловутой "реформой школы" за увеличение доли ПТУ

высказывались чаще преподаватели школ и ПТУ, учащиеся ПТУ и служащие (169), реже всего - учащиеся школ и, особенно,

спецшкол (см. табл. 65) (170).

Еще одним фактором, влиявшим на формирование студенческого контингента, всегда было репетиторство (опросы в Свердловске в

1973/74 г. 1483 студентов 1-го курса и 1370 выпускного и в 1976/77 г. 1180 студентов выпускного курса показали, что репетиторами

пользовались 9,5%, причем 1/4 поступавших в университет и 1/5 - в медицинский институт) (171), также носящее ярко выраженный

социальной характер. По некоторые данным (Харьков, 60-70-е годы) репетиторами пользовалась 1/7 абитуриентов, но при этом 69,2%

из них - дети специалистов, 20 - служащих , 10,7 - рабочих и 0,1 - колхозников (172). Но и в целом выходцы из интеллигенции были

обычно подготовлены лучше. Наблюдалась, в частности, прямая зависимость между успеваемостью (оценками) школьников и

наличием у их родителей высшего образования (%) (173):

В основном5 4и5 4и 3 В основном 3 Часто 2

Отец 67 38 23 10 5

Мать 53 34 17 10 5

Выяснилось, что средний балл аттестата, введенный для участия в конкурсе баллов на экзаменах, не препятствует поступлению в

вузы выходцев из образованного слоя, поскольку выше, чем у детей рабочих и крестьян: у детей специалистов он составлял 4,2-4,3, у

детей служащих - 3,8-4,0 и у детей рабочих и крестьян - 3,5-3,6 (174). Среди абитуриентов высокие оценки аттестата имели 87,1%

детей служащих и 79,3% - рабочих. Этот разрыв увеличивался на экзаменах: на 4 и 5 сдали вступительные экзамены 80,1% выходцев

из служащих и 69% выходцев из рабочих (175) (почему социологи, озабоченные "стиранием граней" отнеслись к введению "среднего

балла" довольно холодно).

Наконец, важнейшим фактором являлся сам конкурс, который всегда сильно варьировался по разным вузам (иногда отличаясь

десятикратно), но в большинстве случае не превышая в 60-х годах 2 с небольшим человек на место (176). С 1970 по 1977 г. в целом

конкурс в вузы упал с 243 до 225 на 100 мест, в т.ч. на дневное отделение с 269 до 245 (при этом для промышленных вузов эти

показатели составили 232 и 203, транспортных - 235 и 228, связи - 212 и 196, но здравоохранения - 278 и 302, физкультуры и спорта -

218 и 227, искусства - 319 и 407) - в это время прием рос быстрее, чем число абитуриентов. Соотношение между вузом, техникумом и

ПТУ, составлявшее в 1965 г. 1:1,3:1,4, в 1976 выглядело как 1:1,4:2,3 (177). За 70-е годы конкурс в вузы в среднем снизился более чем

на 20%. Когда в 1969 г. подготовительным отделениям было отдано 20% приема, ожидалось, что на столько же увеличится и конкурс,

однако он, против ожидаемого, снизился вдвое (178). Причем отмечалось, что массовых повторных попыток поступления в вуз не

наблюдается (по материалам Эстонии и Литвы на рубеже 70-80-х таковые составили, в частности, менее 1/10, а третью попытку

совершали лишь несколько процентов) (179).

Однако этот прискорбный (с точки зрения качества подготовки специалистов) факт в советском обществе рассматривался на самом

высоком уровне как...положительный. Сам министр высшего образования Елютин на собрании актива учебных заведений говорил:

"Дело в том, что условия работы высшей школы в 60-70-х гг. свели мероприятия по комплектованию студенчества к исключительно

придирчивому отбору лучших претендентов. Теперь условия коренным образом изменились. В этом году, например, снижение

конкурса ощутили даже традиционно популярные вузы. И это явление мы обязаны рассматривать не с ведомственных, а с

общегосударственных позиций - как знаменующее собой прогресс в расширении доступности высшего образования" (180). Это

высказывание объяснялось, впрочем, традиционной социальной задачей, потому что социальный состав студентов обнаруживает

прямую зависимость от высоты конкурса - доля выходцев из образованного слоя обычно относительно выше в тех вузах, где был

выше конкурс (см. табл. 66) (181). Между тем конкурс снижался и в 80-е годы (182). В 1983 г. на дневные отделения было подано 1176

тыс. заявлений (182 на 100 мест), в 1984 - 1149 (180 на 100), выдержало экзамены 60% (принято 638,5 тыс.), среди которых 20%

"стажников" и 10% отличников (183). Несколько вырос он только с началом "перестройки": в 1987 г. было подано 1288 тыс. заявлений

(198,6 на 100), принято 651,3 тыс., в т.ч. медалистов и отличников - 12,7% (184).

Результатом описанной выше политики стало коренное изменение социального состава студенческого контингента. В истории этих

изменений можно выделить несколько основных этапов: 1) от революции до 1928 г. (когда советская власть взялась решать вопрос

комплектования учебных заведений наиболее радикальным образом), 2) от начала 1-й пятилетки до войны, 3) послевоенный период до

второй половины 50-х годов, 4) конец 50-х - 80-е годы. Следует иметь в виду, что советская статистика учитывала под понятиями

"рабочих", "крестьян", и т.д. как лиц соответствующего социального положения, так и их детей, только что окончивших средние

учебные заведения. Социальное происхождение, как правило, известно только в отношении студенческого контингента

послевоенного периода, когда проводились специальные исследования.

Первые несколько лет социальный состав студенчества не отличался существенно от дореволюционного, так как продолжали учиться

и выпускались лица, поступившие в вузы в 1914-1917 гг (185). Но приемы уже первого десятилетия советской власти сильно изменили

картину. По всем вузам на 1-й курс было принято (%) (186):

Год Рабочие Крестьяне Служащие и прочие

1922 16,1 26,8 57,1

1923 24,2 25,4 50,4

1924 35,5 29,5 35,0

1925 32,5 29,0 38,5

1926 28,7 22,2 49,1

1927 34,7 24,3 41,0

Относительно больше (до 60% и более) при этом служащих и прочих было принято в университеты, социально-экономические и

художественные вузы (см. табл. 67) (187).

"Классовый" прием довольно скоро сказался на социальном составе всего студенческого контингента. По всем вузам РСФСР

социальный состав студентов изменялся так (188):

Год Рабочие Крестьяне Служащие и прочие

1922/23 12,1 37,0 50,9

1923/24 15,3 22,5 62,2

1924/25 21,8 25,0 53,2

1926/27 24,5 26,0 49,5

1927/28 26,9 24,2 48,9

На Украине, где до окончания гражданской войны, "орабочивания" высшей школы практически не проводилось, после ее окончания

доля представителей образованного слоя еще составляла свыше 90%, но к 1925 г. опустилась до 63%. Вообще же в первой половине

20-х годов их среди студентов еще было свыше половины, в 1925 г. по всем вузам страны их удельный вес составил 59,1% (189), во

второй же половине 20-х они стали составлять, как правило, меньшинство (190). Что касается социального происхождения, то во всех

высших и средних специальных учебных заведениях доля детей рабочих и крестьян выросла с 49,4% в 1921-1922 гг. до 55,9% в конце

восстановительного периода (191).

С 1928 г. социальной состав приема в вузы стал меняться еще более резко. Процент только рабочих (без крестьян) в приеме в 1926-

1929 гг. рос так: 40,0 - 42,7 - 49,8 - 60,0 (192). Во втузы Москвы в 1929 г. их было принято 67,7%, по всем втузам страны в 1930 г. -

76%, причем в отдельные институты еще больше (например, в МММИ 85,5%). По вузам Наркомтяжпрома прием рабочих в 1928-1932

гг. составлял 65-75% (см. табл. 68) (193). В 1933 г. процент "служащих" в приеме на дневные отделения опустился ниже четверти (см.

табл. 69) (194), представители интеллигенции могли, как правило, поступать на учебу лишь без отрыва от производства (под

"служащими" на этих отделениях учтены почти исключительно дети интеллигенции, поступившие работать, чтобы получить

возможность получить образование).

Соответственно изменился и состав всего студенческого контингента. Данные различных источников хотя несколько разнятся, но в

целом рисуют вполне однозначную картину. В 1928 г. среди студентов вузов доля представителей образованного слоя составила

48,9%, техникумов - 42,9%, в 1930 г. - 30 и 34,2% соответственно (195). В конце 20-х годов представители особо дискриминируемых

сословий (дворянства, духовенства и купечества) были представлены в вузах 0,3% и в техникумах - 0,8% (196). В индустриальных

вузах к началу 1-й пятилетки рабочих было 38,3%, крестьян 14,6, служащих и прочих 47,1% (197), а уже в 1931 г. рабочих во втузах

числилось свыше 75% (198). Уменьшение доли представителей интеллигенции вызвано было в эти годы помимо дискриминации еще и

тем обстоятельством, что именно тогда прием увеличился в 3-4 раза, и числа ее детей, желающих и могущих по возрасту поступить в

вуз, все равно не хватило бы для того, чтобы составить прежний процент в резко увеличившемся приеме. В целом за годы 1-й

пятилетки "служащие и прочие" составили в составе студентов от примерно половины в 1928 до менее, чем трети в 1933 г. (см. табл.

70-71) (199).

С введением в 1932 г. вступительных экзаменов и ослаблением "классового подхода" с середины 30-х годов доля представителей

интеллигенции среди студентов снова начала возрастать, но теперь это была уже новая советского интеллигенции - дети тех, кто сам в

начале 20-х годов поступал как представитель рабочих и крестьян. К этому времени в силу демографических причин абитуриентов из

лиц этой категории стало уже довольно много, и их число продолжало расти. В 1932-1936 гг. удельный вес рабочих снизился даже во

втузах с 65,2 до 38,7% (крестьян - почти не изменился: 6,5 и 6,6%) (200). Во всех вузах служащие и прочие составили 34,7% в 1931 г. и

44,4 в 1938 г., в техникумах - 23,8 и 18,6% соответственно (см. табл. 72-73) (201). На территориях, вновь присоединенных в 1939-1940

гг. за короткое предвоенное время произошел тот же процесс, что и на основной части страны за 1917-1930 гг. (202)

Послевоенный период характеризуется дальнейшим ослаблением тенденции "классового комплектования" вузов, что было связано со

значительным ростом среди абитуриентов детей уже советской интеллигенции. Само отсутствие данных о социальном составе

студентов за 40-50-е годы в советских публикациях свидетельствует о том, что он в эти годы мало соответствовал желаемому. Зато

потом эта проблема стала чрезвычайно беспокоить советских обществоведов (особенно с конца 60-х - начала 70-х годов) и, как

следствие, появилось множество публикаций данных, причем не только официальной статистики, но и полученных в ходе

специальных исследований, где выяснялось именно происхождение студентов, т.е. положение их родителей (а не "состав" по

принципу вузовской отчетности: "рабочих и детей рабочих" и т.д.). Исследований, впрочем было не так много, как публикаций, и

большинство ссылок делалось на одни и те же исследования по Свердловской области, Харькову, Минску, Костроме, Киргизии,

Ленинграду и данным межрегионального исследования 1977-1978 гг. Обращает на себя внимание, что итоговые данные по всей стране

- по всем видам обучения и типам вузов (как по приему, так и всему составу студентов) в открытых публикациях практически

отсутствовали (203). Те данные, которые можно привести (см. также табл. 74, 75, 76) (204), свидетельствуют, что доля представителей

образованного слоя в приеме на 1-й курс после резкого падения в 1958-59 гг. (результат постановления 1958 г. о преимущественном

приеме "производственников") несколько поднялась к концу 60-х годов (не достигая, впрочем половины), но затем неуклонно

снижалась, опускаясь иногда ниже 40%. По вузовской отчетности прием во все вузы страны на дневное отделение выглядел так (205):

Год Служащие Рабочие Крестьяне

1959 38,7 40,3 21,0

1965 43,8 36,5 19,7

1968 45,1 38,7 16,2

1970 44,0 41,7 14,3

1972 40,9 47,2 11,9

1973 38,9 43,1 18,0

1975 37,6 50,8 11,7

По данным межрегионального исследования доля интеллигенции в приеме (по вузовской отчетности) во все вузы на все отделения по

всем исследованным регионам выглядела более значительной, но полностью подтверждала указанную тенденцию (206):

Год Служащие Рабочие Крестьяне

1969/70 54,4 37,1 8,5

1970/71 53,3 37,7 9,0

1971/72 50,3 39,8 9,9

1972/73 48,8 42,4 8,8

1973/74 49,1 44,4 6,5

1974/75 48,0 45,4 6,6

1975/76 47,0 45,5 7,5

1977/78 47,1 46,5 6,4

1979/80 46,2 47,3 6,5

Сведения по отдельным учебным заведениям и регионам не противоречат общей картине: в середине 60-х годов доля представителей

интеллигенции еще составляет кое-где свыше половины, в 70-е она уже везде меньше 50% (207). По вузам РСФСР доля

представителей образованного слоя в приеме на дневное отделение (по вузовской отчетности) выглядела еще немного более

значительной, но также в рамках тенденции к снижению (208):

Специализация вуза 1959 1968 1977

Всего 54,1 49,6 49,0

Промышленность 49,1 51,5 41,9

Строительство - 47,0 46,2

Сельское хозяйство 28,4 27,1 28,6

Просвещение 47,7 45,9 36,8

Здравоохранение 52,5 59,9 51,8

Экономика 60,4 57,8 42,4

Культура и искусство 65,7 61,5 57,1

Университеты 57,8 53,3 44,0

Право 47,4 45,6 39,8

Транспорт 35,7 49,2 39,1

Связь 64,3 70,0 45,4

Торговля 52,2 53,1 40,4

Данные о происхождении принятых на 1-й курс отличаются несколько более высокой долей выходцев из интеллигенции, чем доля ее

в социальном составе по данным вузовской отчетности (что естественно, т.к. часть детей интеллигенции поступала после армии или

как "производственники") - она даже в наиболее "рабочих" регионах (Свердловская область) составляла до 1958 г. до 60% и более, а в

60-х годах колебалась на уровне 50% (209), в ряде же регионов даже превышала 50% (210) (см. табл. 80) (211). Интересно, что

происхождение по матери дало сильно отличающуюся картину приема, особенно заметную среди группы "из служащих", где разница

между происхождением по отцу и по матери составила от 18 (1969 г.) до 28% (1973 г.) (см. табл. 81) (212). Влияние социального

положения матери на "замедление темпов роста доли детей рабочих в вузовских контингентах" признавалось, кстати, советскими

авторами. Вообще же доля родителей студентов с высшим и средним специальным образованием более чем втрое превышала долю

этой группы в населении страны (см. табл. 82) (213).

В ходе учебы состав студентов несколько менялся, так как отсев происходил в большей мере за счет выходцев из менее образованных

слоев населения (214). Это явление заметно уже в школе и между абитуриентами и студентами 1-го курса. Несмотря на явную

дискриминацию при приеме, доля выходцев из образованной среды во всем контингенте студентов обычно бывает выше, чем среди

студентов 1-го курса (см. табл. 83, 84, 85, 86) (215). Наиболее интересны данные о составе всего студенческого контингента по

крупным регионам согласно вузовской отчетности. На дневных отделениях вузов РСФСР "служащие" составляли в 1959 г. на 1-м

курсе 46,2% (среди всех студентов 65,8), в 1968 г. - 49,6, в 1977 г. - 43,0 (среди всех студентов 53,0), в вузах Казахстана в 1970 - 1975

гг. - 43-41% (см. табл. 87-88) (216), составляя в населении в 1959 г. 18,8%, в 1977 - 23%. Имеются также сведения о социальном составе

студентов ряда городов, регионов и отдельных учебных заведений, которые также свидетельствуют, что доля "служащих" обычно

немного меньше половины, повышаясь в ряде случаев до 60% и выше только в университетах и вузах искусств (см. табл. 89, 90, 91, 92,

93, 94, 95, 96) (217).

В ряде случаев приводились данные и о происхождении студентов ряда учебных заведений. По некоторым сведениям в 1966 г. в

гуманитарных вузах выходцев из рабочих и крестьян было более 50%, инженерно-технических - 60-65, сельскохозяйственных - еще

больше (218); в вузах искусства преобладали выходцы из служащих - до 60-80% (см. также табл. 97-98) (219). В 1973-1975 гг. по

выборке вузов Москвы, Ленинграда, Киева, Казани, Саратова и Воронежа выходцев из служащих оказалось 36,7%, из рабочих -15,5 и

крестьян - 6,2%, остальные происходили из смешанных семей (220). В 1967 г. из студентов всех средних специальных учебных

заведений Свердловской области 20,2% происходили из служащих и еще 6,2% из "прочих", но при этом из студентов средних

специальных учебных заведений искусства - 68,9 и 4,5% соответственно (221).

Весомый вклад в дело "улучшения социального состава студенчества" вносили так называемые заводы-втузы и ряд вечерне-заочных

институтов (222), предъявлявших минимальные требования к качеству обучения, но зато (и именно поэтому) отличавшиеся особенно

"ценным" составом студентов. Советские авторы, ратуя за всемерное развитие этих заведений, подчеркивали, что в отличие от

обычных вузов "здесь картина иная - на рабочих и детей рабочих приходится 60-65% всего контингента принятых" (223). В частности,

из выпускников вечернего факультета Московского института нефтехимической и газовой промышленности в Альметьевске более

60% происходили из семей рабочих и крестьян, причем около 25% считали, что это был их единственный шанс получить высшее

образование, а треть - что обучение в дневном вузе было для них маловероятно (224). Правда, и отсев из таких вузов был наивысший.

В целом только 40% "вечерников" и 32,6 "заочников" заканчивали вузы в предусмотренный срок, отсев составлял 29,4 и 39%

соответственно. Отмечалось, что особенно благоприятным составом отличаются политехнические и педагогические вузы: "Рост числа

технических вузов и обучающихся в них студентов ускоряет тенденцию к расширению социальной базы интеллигенции и

способствует движению общества к социальной однородности. В русле этой тенденции находилось и педагогическое образование"

(225).

Надо сказать, что, несмотря на очевидные успехи своей политики, коммунистическим властям не удалось полностью достичь

желанного результата - приведения социального состава студенческого контингента в точное соответствие с составом населения

страны. Поэтому озабоченным этой проблемой идеологам "социальной однородности" приходилось искать какие-то оправдания

неполного соответствия реальности теоретическим постулатам, а работники вузов (которые отвечали за контрольные цифры состава

студентов) стремились выдать желаемое за действительное, при малейшей возможности завышая (и так немалые) цифры "рабочих и

крестьян". Поседнему способствовала как сама система статистической отчетности (226), так и то, что при определении

происхождения при поступлении в вуз представители ряда профессиональных групп, относимые статистикой к "служащим", часто

записывались как "рабочие" (227). В теоретических же работах, призванных продемонстрировать успехи в деле "стирания граней"

вопрос о происхождения иногда совершенно запутывался (228), а нежелательные данные, полученные в ходе исследований, обычно

старались не афишировать или подать под нужным углом зрения (229).

В целом можно констатировать, что в результате мер, предпринятых советской властью, доля студентов - выходцев из образованных

слоев, составлявшая первые два-три года после революции еще свыше 2/3, стала стремительно снижаться. Уже в 1923 г. в приеме на 1-

й курс их было меньше половины. В конце 20-х - начале 30-х годов выходцев из интеллигенции среди студентов вузов насчитывалось

не более 20-30% (в ряде вузов, особенно технических, - иногда и менее 10%), среди учащихся техникумов - 10-15%. При этом на

дневных отделениях доля их была вдвое-втрое ниже, чем на вечерних и заочных. В конце 30-х годов в силу упоминавшихся причин

процент выходцев из образованного слоя повысился до 40 с небольшим, в 40-50-х годах составлял до 50-60, но затем, с введением

новых льгот "производственникам" и "вторым рождением" рабфаков, вновь упал до 40-45% и в 70-е годы обычно не поднимался выше

50%. Среди принятых на 1-й курс с конца 60-х до конца 70-х годов доля выходцев из интеллигенции упала почти на 10 пунктов (с

примерно 55 до примерно 45%). Среди выпускников средних специальных учебных заведений, замещавших основную массу

должностей ИТР и других массовых интеллигентских профессий, выходцев из интеллигенции было в среднем не более 20%.

В значительной мере советский интеллектуальный слой пополнялся вообще помимо учебных заведений - путем непосредственного

введения в его состав "передовых рабочих и крестьян", так называемых "выдвиженцев". На 31.08.1918 г. (по 32 губерниям) различные

должности в государственном управлении и общественных организациях уже занимали 24193 рабочих. За 1918-1921 гг. только на

командные технические должности на производстве было назначено более 3,5 тыс. рабочих и 2 тыс. крестьян (230). В 1923 г. по 30

губерниям было "выдвинуто" 568 чел. (231), в 1924- 3096, в 1925 - 7454, в I квартале 1926 г. - 529, а всего за это время - 11647 чел. (за

период 1923-1927 гг. - 25,6 тыс. чел. ). К 1930 г. выдвиженцев насчитывалось 340-370 тысяч, от ХV съезда КПСС до мая 1930 г.

выдвинуто было еще около 100 тыс. (232)

Новый импульс "выдвиженчеству" дала знаменитая "чистка" государственного аппарата, решение о которой, было принято в 1929 г.

Если до этого в государственный аппарат выдвигались одиночки, то в ходе нее - десятки и сотни человек (см. табл. 105); в 1930 г. это

могла быть сразу целая бригада в несколько десятков чел. (в Наркомфин РСФСР, например, сразу 30 чел.), которая и начинала

"перестраивать работу" в учреждении. Как взахлеб писала тогда пресса (например, некий рабочий завода им.Фрунзе в "Правде"):

"Лучше, во много раз лучше работают в учреждениях наши токари и слесари... Лучше, чем вычищенные чинуши, кичившиеся своими

знаниями "специалисты". "Выдвиженец" не мог быть уволен ранее года, сколь бы неспособен он ни оказался, - его особо защищало

законодательство (постановление 16 марта 1930 г. "О выдвижении рабочих и массовом рабочем контроле над советским аппаратом").

В результате "чистки" в государственный аппарат влилось свыше 12 тыс. "выдвиженцев" (в некоторые публикациях эту цифру путают

с общей - 100 тыс.), причем Орджоникидзе на ХVI съезде КПСС сокрушался, что потребные еще 200-300 тыс. невозможно взять с

фабрик и заводов без того, чтобы не лишить их квалифицированной рабочей силы (233).

К концу 1-й пятилетки насчитывалось более 700 тыс. выдвиженцев (в т.ч. в промышленности, сельском хозяйстве и транспорте 500

тыс.) (234), а всего за это время было "выдвинуто" 0,8-0,9 млн. (при общей численности интеллигенции 4-5 млн.) (235). Неудивительно,

что в это время среди специалистов, занятых в народном хозяйстве, насчитывалось 1371,1 тыс. "практиков" (236), которыми были

заменены уволенные в ходе "чистки" дипломированные специалисты из старой интеллигенции.

Выдвиженчество, хотя и лишенное затем рекламы, широко бытовало и в дальнейшем . В составе советского интеллектуального слоя

всегда была значительной доля т.н. "практиков"- лиц, занимающих интеллигентские должности без соответствующего образования

(237). В 1941 г. на 1000 рабочих приходилось 110 ИТР, из которых 19,7% составляли инженеры, 23,3 техники и 67 - "практики" (238).

В 1956 г. среди ИТР промышленных предприятий "практиков" насчитывалось 57%, много было их даже в проектных учреждениях

(например, в НИИ "Южгипрошахт" -17%, "Кривбаспроекте" - около 60, в Запорожском облпроекте из 198 проектировщиков не имели

специального образования 111) (239). В 1964 г. на 100 ИТР приходилось 17 инженеров, 48 техников и 35 "практиков" (если же учесть,

что многие инженеры и техники работали в качестве рабочих, доля "практиков" на инженерных должностях увеличится до 45%) (240).

К 1977 г. не имели специального образования 30% мастеров (241), в целом же доля "практиков" упала до 9,8% против около 33% в

1960 г. (242)

Существованию категории "практиков" придавалось важное идеологическое значение, и даже в конце 70-х годов, казалось бы,

объективно негативный факт занятия интеллигентских должностей людьми без специального образования подавался как важное

завоевание, демонстрирующее существо советского общества в его движении к "стиранию граней" и "социальной однородности". Если

некоторые авторы, отмечая, что, хотя о недостатке ИТР в целом говорить не приходится, даже среди руководителей предприятий

только 2/3 в 1977 г. имели высшее образование, осмеливались предполагать, что, "пришла пора, когда должности инженеров (так же,

как и врачей, юристов, учителей, работников науки) могут и должны замещаться только дипломированными специалистами", то

виднейшие советские философы прямо выступали за сохранение и увеличения числа "практиков", считая их такими же

"выдвиженцами", как и в 20-х годах и подчеркивая, что "в действительности выдвижение "практиков" составляет специфически

социалистический путь постоянного пополнения рядов советской интеллигенции" (243). И надо признать, что этот подход как раз

наиболее правильно выражал сущность кадровой политики социализма: "Крайне вредна точка зрения, будто "практики" уже изжили

себя. Сторонники подобного взгляда не могут или не хотят понять, что "практики" в такой же мере не могут изжить себя, в какой не

могут быть изжиты основы социалистических общественных отношений, народовластие. Именно из самой сущности, самой природы

социализма вытекает необходимость выдвижения наиболее талантливых, организованных и деловых представителей рабочего класса

и колхозного крестьянства на ответственную хозяйственную и партийную работу. Целесообразность выдвижения они доказали

повседневной трудовой деятельностью, отрицать это - значит отрицать одно из коренных преимуществ социализма перед

капитализмом" (244). "Есть все основания утверждать, что категория практиков прямо вытекает из существа социалистических

общественных отношений" (245), что их существование обусловлено "ведущей ролью рабочего класса в решении всех вопросов

развития социализма, в т.ч. и развития интеллигенции" (246). Правда, выясняется, что "выдвинутые передовые рабочие" - это зачастую

студенты-заочники, и их "выдвижение" означает просто полагающийся по закону перевод на инженерные должности после 3-го курса

(247).

3. Социальный состав советского интеллектуального слоя.

Придя к власти, большевики не располагали сколько-нибудь значительными кадрами преданной им интеллигенции, хотя, как

известно, большинство их вождей являлись выходцами именно из этой среды. Как они сами считали, за установление советской

власти боролось 1-1,5% всей интеллигенции (имеются в виду члены партии), а в партии она составляла тогда 5-7%. В Петрограде

среди вступивших в партию с февраля до октября 1917 г. интеллигенты составляли 13,3%, а среди вступивших с 25 октября по 31

декабря - 27,3%; число это не очень велико. К 1922 г. в партии насчитывалось 1992 "служащих", вступивших в нее до 1917 г. и 7418,

вступивших в 1917 г. (до октября) (248), т.е. сразу после переворота у большевиков было менее 10 тыс. "своей" интеллигенции. В

конце 1917 г. в партии было 30-35 тыс. интеллигентов - 10% ее состава, в 1920 г. там насчитывалось 48 тыс. служащих и 25 тыс.

интеллигентов, составлявших 25% партии (249). Среди руководящих работников коммунистов было 13,2%, среди специалистов - 5,1,

среди канцелярских служащих - 4,2% (250). На 10.01.1922 г. служащие составляли 20,3% членов партии и 26,9 кандидатов - всего

22,4% (251).

К концу 20-х годов власти в основном добились снижения доли служащих в партии и представительных органах, хотя она еще

оставалась довольно заметной. Знаменитая чистка партии в 1921 г. была, видимо, первой направленной акцией такого рода. Среди

исключенных тогда было по занятиям: рабочих - 10,4%, крестьян - 30,1, военных - 7,1, конторских служащих - 15,1, младших

служащих - 3,9, ответственных политработников - 7,3, ответственных технических работников - 11,1, прочих и неизвестных занятий -

15,6%. По происхождению и социальному положению: рабочих - 20,4%, крестьян - 44,8 служащих 23,8, прочих и неизвестного

происхождения - 11,0% (252). Среди окончивших вузы в 1922-1926 гг. партийно-комсомольская прослойка составляла 3,2% (253). В

целом по социальному составу (т.н. "социальное положение до революции") доля служащих и "прочих" в партии изменялась так:

1905 1917 1918 1919 1920 1921 1922 1923 1924 1925 1926 1927 1928 1929

33,6 32,2 28,6 30,4 31,1 30,8 28,9 29,4 27,2 17,8 17,3 25,3 20,3 16,9

На 1.01.1930 в партии по этому показателю ("социальное положение до революции") числилось всего 13,4% служащих и 1,1%

"прочих". По роду занятий, однако, помимо рабочих и крестьян в партии числилось 28,2% служащих, 1,1 МОП учреждений, 5,6

учащихся, 8,0 военных, 1,2 безработных и 1,0 прочих (254). В русле этой тенденции находится и изменение социальной состава

делегатов съездов (% служащих и "прочих") (255):

II III IV V VI VII VIII IX Х ХI ХII ХIII ХIV ХV

78,4 93,4 74,4 64,9 59,1 86,7 64,6 44,5 57,4 45,0 45,1 31,4 32,0 23,2

В результате "выдвиженчества" к моменту партийной переписи из 440,5 тыс. коммунистов-служащих бывших рабочих было 184 тыс.,

а крестьян - 56 тыс. т.е. всего 54,5% (256). В партийных органах служащие составляли в 1927 г. от 42% в высших до 20% в низших (см.

табл. 106). (257)

После гражданской войны в России осталось не более 1,5-1,7 млн. лиц, принадлежавших к старому образованному слою, причем их

социальный состав (по большевистскому определению "из буржуазии и мелкой буржуазии" при "сравнительно небольшой рабоче-

крестьянской прослойке") при указанной выше численности партийных интеллигентов большевиков устроить не мог. Сколько-нибудь

полных сведений о социальном составе образованного слоя в первые годы после революции не имеется, но он, разумеется. не был

тождествен дореволюционному, поскольку, во-первых, уже успел пополниться советскими выдвиженцами, а во-вторых, место

эмигрировавших и погибших заняли недавние учащиеся, причем в значительной степени низших учебных заведений (ранее, как

правило, не дававших права непосредственного поступления на интеллигентские должности), состав которых отличался от состава

гимназий и равных им заведений. Известно, например, что из имевшихся к 1921 г. учителей бывшими помещиками были 2,7%,

крестьянами - 3%, рабочих - 0,2%, военными и торговыми служащих - по 0,8%, учащимися - 64,5%. Прочих и не указавших занятий

было 28%, среди которых подавляющее большинство из духовенства (учитывая высокий процент лиц, получивших духовное

образование) и "буржуазии" (258). Необходимо заметить, что понятие "старые специалисты" не совпадает с категориями "служащих" и

"прочих" по "социальному положению" (это понятие в 20-30-х годах включало как социальное положение до революции, так и

происхождение, и выходцы из низших сословий, получившие образование до революции, могли относиться советской статистикой к

категории "рабочих и крестьян").

На протяжении 20-х годов социальный состав интеллектуального слоя менялся не очень быстро, так как чтобы из рабфаковца

сформировать хоть сколько-нибудь приемлемого специалиста, требовалось 8-10 лет учебы, следовательно, рабфаковцы приема 1920-

1921 гг. получали диплом где-то в конце 20-х. И действительно, к этому времени высшая школа выпустила только 5 тыс. специалистов

из бывших рабфаковцев, а детей рабочих и крестьян, поступивших в вуз после школы, было тогда сравнительно немного. Так, среди

окончивших вуз в 1924-1926 гг. выходцев из рабочих было всего 9,9%, из крестьян - 26,1%, а в целом чуть более 1/3; в то же время

"прочих" было 12,1%. Среди инженеров, начавших работать в 1922-1929 гг. из рабочих происходило 15% и из крестьян 25%. По

признанию советских авторов "в течение 20-х годов кадры советской интеллигенции хотя и пополнялись активно выходцами из

рабочих и крестьян, но еще в своем большинстве дипломированные специалисты формировались в значительной степени из

непролетарских слоев" (259).

Особенно это касалось наиболее квалифицированных кадров и в первую очередь науки, состав кадров которой в России всегда был

достаточно элитарен. (Из 94 академиков с 1889 по 1914 гг. дворян было 56%, духовенства 12, чиновников - 10, иностранцев и их детей

- 13, купцов 5, военных 2 и невыясненного происхождения - 1%; из 150 академиков с 1846 по 1924 гг. дворян было 82 чел.,

разночинцев (по дедам, отцы - уже дворяне) - 32, духовенства 22, купцов 8, мещан 3, крестьян - 3. (260)) Даже после революции, когда

из старой интеллигенции этого уровня осталась едва ли треть, из рабочих и крестьян происходили только 18,6% научных работников

вузов РСФСР (сведения о 12517 чел. на 1.06.1926 г.; см. табл. 107) (261) при 5,8% дворян (причем под "дворянами" в советской

социальной статистике имелись в виду обычно помещики, а не все лица, формально принадлежавшие до революции к дворянскому

сословию, т.е. те, отцов которых при всем желании нельзя было причислить к "трудовой интеллигенции".) Власти пытались изменить

ситуацию через специально создаваемые заведения: комвузы и Институт Красной профессуры, но и там поначалу большинство

составляли представители старого культурного слоя - в комвузах рабочих в 1924 г. было только 47%, а в Институте Красной

профессуры - еще меньше (см. табл. 108) (262). Среди аспирантов РАНИОН рабочих и крестьян в 1924 г. было 20%, в 1928 - 42%.

Всего же среди аспирантов в 1925/26 г. рабочие и крестьяне составляли 17,3%, в 1926/27 г. - 33,4% (263).

Придя к власти, большевики провозгласили в качестве основной линии "слом старого аппарата" и уничтожение чиновничества, но

этот лозунг относился, естественно, к категории чистой демагогии, поскольку такой слом в принципе не может быть осуществлен без

воцарения полной анархии. Поэтому, если были полностью заменены все силовые и юридические структуры", то остальные

большевики в первые месяцы не только не разрушили, но и были весьма обеспокоены тем обстоятельством, что чиновники не желали

с ними сотрудничать. Персонал их не только не был разогнан, как то должно было бы следовать из "сломных" лозунгов, но всеми

средствами, в т.ч. и под угрозой расстрела, его пытались заставить работать по-прежнему. В конце-концов им это в некоторые степени

удалось, и ведомства со всем своим составом продолжали функционировать (этот факт, впрочем, не помешал большевикам

утверждать, что задача "слома" старого аппарата была успешно выполнена).

Правда, с первых дней переворота усилия новых властителей были направлены на выдвижение в аппарат представителей низших

слоев в качестве всевозможных комиссаров и высших начальников, где те беспомощно барахтались в чуждой и непонятной им сфере

деятельности. Но, поскольку подавляющее большинство во всех учреждениях составляли старые служащие, эти ведомства еще могли

как-то функционировать. Комментируя это, Ленин заявил: "Бюрократия побеждена. Но культурный уровень не поднят, и поэтому

бюрократы занимают старые места" (264). Материалы переписи служащих Москвы 1918 г. (табл. 109) рисуют следующую картину

состава служащих по месту прежней службы: в общем числе по занятию до революции рабочие вместе с ИТР и служащими заводов и

т.п. составляли в различных наркоматах от 0 до 10%, кроме того было некоторое число военнослужащих, "прочих и не служивших" и

учащихся) (265).

Более того, большевикам приходилось мириться с наличием в учреждениях значительной доли их "классовых врагов" -

представителей самых высших слоев русского общества. Так, на 15.12.1919 г. в наркомате продовольствия из 2996 рабочих и

служащих среди 1445 чел., о ком имелись сведения, около 300 относились именно к таковым (среди них было 22 помещика, 23 купца,

2 фабриканта, 45 домовладельцев, 57 крупных чиновников, 38 генералов и офицеров и т.д.), еще 879 чел. было прочей интеллигенции

и только 257 рабочих. Среди 232 ответственных сотрудников (заведующих отделами, подотделами и т.д.) к интеллигенции относились

188, среди 517 чел. средней категории служащих - 391. Это видно и по образованию: с высшим образованием было 241 (11,21%),

средним - 889 (41,34%), низшим - 641 (29,81%), домашним - 88 (6,09%), малограмотных - 46 (3,19%). Почти 1/5 (228 чел.) составляли

бывшие учителя (266). Это было типично и для других учреждений. Даже в НК РКИ в 1921 г. старых служащих было 86,9% при 11%

рабочих и 2,1% крестьян (267). В 1924 г. был обследован Наркомзем (всего 795 чел.), где рабочих и крестьян оказалось всего 1,1%,

зато имелось много дворян, помещиков и офицеров белой армии, особенно среди ответственных работников (11,3% дворян при 3%

рабочих и крестьян). В результате проверки для ликвидации "нежелательных элементов" штат наркомата был сокращен на 40% (268).

Достаточно показательно происхождение высших руководителей государства в 1918-1920 гг. Из 55 членов СНК из рабочих

происходило только 4 (7,3%), из крестьян - 6 (10,9%), зато из офицеров, служащих, интеллигентов - 28 (50,9%), из буржуазии 7 (12,8%),

происхождение 10 (18,1%) неизвестно. Из 35 членов Совета Обороны соответственно 4 (11,4%), 3 (8,6%), 16 (45,6%), 3 (8,6%) и 9

(25,8%) (269). "Служащие" составляли большинство среди ответственных партийных, советских, профсоюзных и военных работников

и более низкого уровня. В 1921 г. в 42 губерниях из 2254 таковых к ним относилось 882 чел. (39%), интеллигенции - 269 (12%), не

указавших происхождения (что наверняка свидетельствует о самом "неподходящим" для большевиков) - 155 (7%), т.е. всего 1306 чел.

или 58%, тогда как рабочих 812 чел. (36%). Среди коммунистов-руководителей губернского масштаба рабочие и крестьяне составляли

меньше половины - 43%, причем из 536 партийных работников того же масштаба рабочих было 194 (36%), и крестьян 37 (7%), зато

служащих - 188 (35%), интеллигенции 67 (13%) и не указавших происхождения 50 (9%) - всего 305 чел. или 57%. Среди всех

ответственных работников, охваченных переписью 1921 г. (270) рабочие составляли 34,6%, крестьяне - 16,3, служащие - 29,7,

"несамостоятельные" - 13,5, прочие и не указавшие происхождения - 5,9% (271). Данные достаточно красноречивы, учитывая, что речь

идет даже не о специалистах, а о руководящих лицах большевистского режима. В 1920 г. представители образованного слоя

составляли 18,4% даже среди среди делегатов уездных и 30% губернских съездов Советов (272). Служащие составляли 28,2% членов

губернских и 26,4% уездных и городских исполкомов (см. табл. 110) (273). В 1922 г. служащие составляли 43,7% членов исполкомов

Петроградской губ. и 44,1% в целом по РСФСР (274), в составе горсоветов их было свыше 40% (см. табл. 111) (275). Как показывают

эти данные, в то время, когда решался вопрос о самом существовании советской власти, чем выше был уровень работников, тем выше

среди них процент старой интеллигенции (в дальнейшем, когда опасность миновала, стали, напротив, выдвигать на самые высшие

должности "классово-надежные" элементы, несмотря на их некомпетентность и неспособность).

Преобладали рабочие в этот период только в органах управления промышленностью и в руководстве предприятий (где осуществляли

в основном "комиссарские" функции по отношению к ведущим реальную работу старым специалистам). В 1919 г. на

национализированных предприятиях металлической промышленности из 529 членов заводоуправлений рабочих было 338 чел. (64%), а

служащих 191 чел. (36%). В конце 1920 г. участие рабочих в органах управления промышленностью в среднем составляло 61,6%, но в

основном они были сосредоточены на уровне заводоуправлений. Из 1786 ответственных работников промышленных предприятий

РСФСР их было 1151 (64,4%), а из 2989 ответственных работников транспорта - 1600 (63%). Правда, в ВСНХ (его Главном и

Центральном управлениях) подавляющее большинство - до 80% составляли старые интеллигенты (см. табл. 113), даже на

предприятиях ВСНХ среди управляющих и председателей коллегий рабочие составляли лишь 33,5%, а среди помощников

управляющих и членов коллегий - 38,5% (276). В последующие годы "выдвиженчество" как известно, распространилось особенно

широко; "выдвиженцы" направлялись прежде всего в промышленность (277), и стали преобладать среди руководителей трестов и

крупных заводов (278). Преобладали они и в учреждениях, служба в которых не требовала обширных специальных знаний (279).

В конце 20-х годов, когда положение советской власти окончательно упрочилось (и самое трудное по восстановлению экономики

страны уже было сделано), она перешла к политике решительного вытеснения представителей старого образованного слоя (благодаря

использованию которых ей только и удалось удержаться) из сферы умственного труда. "Мавр сделал свое дело..." Большевики более

не нуждались в сколько-нибудь значительном числе таких представителей: после того, как была запущена и стала давать первые

результаты машина для выделки "рабоче-крестьянской интеллигенции", опасность оказаться перед лицом массовой оппозиции со

стороны интеллектуального слоя исчезла, и с нежелательными элементами его можно было не церемониться. Достоточно было

сохранить несколько тысяч наиболее квалифицированных специалистов для подготовки тех, кто должен был прийти им на смену, и

для работы на тех должностях, где полуграмотные "образованцы" справиться бы никак уж не могли. На большинстве же должностей

последние вполне годились, поскольку неэффективность их работы, как и всей советской системы в целом, после того, как последняя

была уже налажена, вполне компенсировалась раз и навсегда внушенным страхом и суровой дисциплиной.

Совершенно закономерно поэтому, что именно в это время, спустя десятилетие после переворота, когда большевики не опасались

более за выживание своей системы, настало самое время рассчитаться с теми, кого ранее приходилось, скрепя сердце, терпеть.

Ожесточенность репрессий, похоже, не в последнюю очередь была связана именно с последним обстоятельством. 1928-1932 гг.

ознаменованы, как известно, массовыми репрессиями и повсеместной травлей "спецов" во всех сферах (в т.ч. и военной, именно тогда

по делу "Весны" было уничтожено абсолютное большинство служивших большевикам кадровых офицеров), а на руководящие

должности стали еще смелее выдвигаться неспособные управлять, но зато вполне лояльные "пролетарии", поскольку теперь их

некомпетентность не угрожала так остро самому существованию партии и государства. Однако из-за недостатка чисто "своих"

квалифицированных кадров советская власть до самого конца 20-х годов была еще вынуждена мириться с преобладанием в

государственном аппарате старой интеллигенции. Хотя высшие посты все чаще занимали выдвиженцы и образованцы новой

формации, задачей которых было не столько управлять, сколько "контролировать ситуацию" - следить за соблюдением интересов

советской власти и лояльностью подчиненных, основная созидательная работа по-прежнему лежала на плечах всячески третируемых

старых специалистов, самая квалифицированная часть которых относилась, как правило, к высшим слоям русского общества. В 1928

г. из старых кадров с высшим образованием 29,5% составляли директора, предприниматели и акционеры, а еще 49,3% занимали

раньше руководящие должности (280).

Но некоторые изменения в социальном составе интеллектуального слоя к 1928 г. все-таки произошли. Обобщающих данных о его

составе нет, но есть сведения о различных его профессиональных отрядах. Среди учителей, в частности, из рабочих происходило 5,3%

, из крестьян - 48,2, из служащих 18,2 и из "прочих" - 28,3% (в "прочие" статистика включала лиц, т.н. "эксплуататорских классов",

духовенства и иногда свободных профессий). В начале 1-й пятилетки среди ИТР выходцев из рабочих (главным образом за счет

"выдвиженцев") было 38,7%. Примерно то же наблюдалось в других группах интеллигенции за исключением научных работников и

профессуры. В это время в народном хозяйстве (без профобра, политпросвета, части торгового и управленческого персонала) работало

90 тыс. специалистов с высшим образованием, из которых 32 тыс. (36%) окончили вуз до революции. Из всей массы специалистов (в

т.ч. и советской формации) из рабочих происходило 7 тыс. (около 8%), из крестьян - 16 тыс. (около 18%). Из 32 тыс. специалистов со

средним специальным образованием получили его до революции 15 тыс. (26,7%). Из 41 тыс. техников, получивших образование в

советское время, из рабочих происходило 8 тыс. (20%) и из крестьян - 10 тыс. (24,4%). В вузах и НИИ старые специалисты составляли

60% (281). В составе органов Советов "служащих" на 1929 г. насчитывалось в среднем 30-40% (см. табл. 112) (282). По некоторым

данным, в 1929 г. рабочих и крестьян среди ИТР было едва 1/3 (283). В 1927 г., создав Промакадемию (где рабочие составляли 91%)

(284), большевики пытались через нее подготовить кадры из рабочих для высшего звена, но к 1929 г. до этого было еще далеко.

В 1929 г., когда власти намеревались перейти к радикальным изменениям в составе интеллектуального слоя, была проведена перепись

служащих и специалистов страны, охватившая 825086 чел. по состоянию на 1 октября (285). Ею был учтен и такой фактор, как служба

в старом государственном аппарате, причем выяснилось, что доля таких лиц довольно высока. Здесь надо учесть, что, во-первых,

старый государственный аппарат был сам по себе в несколько раз меньше, во-вторых, за 12 послереволюционных лет не менее

половины его персонала должна была естественным путем уйти в отставку по возрасту, и в-третьих, он понес огромные потери в годы

гражданской войны от террора и эмиграции. Приняв во внимание эти обстоятельства, можно сделать вывод, что подавляющее

большинство чиновников, оставшихся в России и уцелевших от репрессий, в то время все еще служило в советском аппарате.

Перепись насчитала их 74400 чел. Из всей массы обследованных интеллигенции и ее детей было 415042 чел., к которым следует

добавить "прочих" (бывших лиц свободных профессий и собственников) - 21598 чел., а также не указавших происхождения 38162 чел.

Всего, таким образом, лиц "нежелательных" социальной категорий насчитывалось 474802 чел. или 57,7%.

Однако этот процент следует признать сильно заниженным из-за включения в общее число таких категорий служащих, как рядовые

милиционеры, надзиратели и т.п., которые, составляя как раз самые значительные по численности группы - до 1/4 общего числа, до

революции не были занятиями образованного слоя. Поэтому среди них процент "служащих" ничтожен (среди милиционеров и

надзирателей "служащие" и "прочие" составляли всего 16,5% при 21,7% рабочих и 61,8% крестьян), и за счет численности этих групп

дает сильное понижение в итоге. Реальная картина, впрочем, выявляется при взгляде на состав конкретных ведомств. Представители

старого культурного слоя составляли в союзных наркоматах около 80% и, как правило, около 60% даже на окружном уровне. Общая

закономерность: чем выше орган управления, тем выше среди его служащих процент представителей старого образованного слоя (см.

табл. 114).

В переписи выделены наиболее важные группы служащих: 1) высший руководящий персонал, 2) оперативно-руководящий персонал,

3) научные работники и специалисты без административных функций. Первая из них - та, куда в основном направлялись

"выдвиженцы". Тем не менее даже в ней доля лиц старого образованного слоя почти везде преобладала, составляя на областном и

республиканском уровне наркоматов 50-80%, а на союзном доходя кое-где до 100% (например, в Наркомфине 94,7%). В двух других

группах, особенно в 3-й процент представителей старого образованного слоя был еще выше - как правило, 70-80 и 80-90%

соответственно. Что касается общего управления (исполкомы и т.д.), то здесь процент "служащих" меньше половины только на

окружном и районном уровнях (что сильно снижает общую долю, так как на этих уровнях было сосредоточено до 96% всего

персонала общего управления). Обращает на себя внимание тот факт, что среди высшего персонала ВЦИК (т.е. 71 чел. высших

управленцев) лиц старого образованного слоя 85,3%, столько же среди оперативно-руководящего персонала ВЦИК - 85,7%. В

некоторых наркоматах представителей старой интеллигенции по 2-й и 3-й группам насчитывается до 100%. В Госплане доля ее

составляла 79,3%, причем 13,6% служили в старом государственном аппарате. Вообще, процент служивших в старом государственном

аппарате сильно разнится по ведомствам от 2 до 50%, причем наибольшее количество таких лиц служило в наркоматах всех уровней,

особенно финансов и земледелия, а также в Госбанке. Большинство лиц с высшим образованием получило его до 1918 г. Ниже

приводится сводная таблица (% "служащих" и "прочих" и их общее число) по общему и ведомственному управлению.

Отрасль управления Высший руководящий

персонал

Оперативно-руководящий

персонал

Специалисты без

административных функций

число служащие прочие число служащие прочие число служащие прочие

Общее управление 11696 18,0 1,1 3706 33,4 2,0 10443 58,9 3,1

Ведомственное союзное 341 74,6 2,2 773 79,3 2,7 2872 81,2 3,5

Ведомственное республик 540 57,7 3,4 882 66,4 4,7 2230 76,2 5,1

Ведомственное областей 1302 51,7 1,1 2385 66,0 2,2 4658 77,2 4,1

Ведомственное округов 5557 31,7 1,3 6178 50,9 2,6 19593 68,4 3,5

По некоторым ведомствам имеются сведения (хотя и разрозненные) о менее важных группах служащих - делопроизводственному,

счетно-бухгалтерскому персоналу и т.п. Представление о их составе (% "служащих" и "прочих" и служивших в старом аппарате) дает

таблица 115. В 1929 г. было обследовано также 25 заводов, 2 стройки, 6 трестов и все НИИ ВСНХ - всего 10 тыс. специалистов. Из

них 30,7% были специалистами до революции (за исключением мастеров, техников и конструкторов - до 40%), в т.ч. из трестовского

аппарата 61,6%. Среди этих старых кадров из рабочих происходили только 3%, при том, что из начавших работать до 1905 г. 33,2%

были владельцами, директорами и акционерами предприятий. Среди послереволюционных специалистов рабочих оказалось: из

начавших работать в 1918-1925 гг. - 6,9%, в 1926-1927 гг. - 8,7%, а в 1928-1929 гг. - 10,3%. Всего среди дипломированных

специалистов они составляли 6% (286).

Положение в области социального состава специалистов не могло, естественно, нравиться властям, и было решено радикально его

изменить уже за 1-ю пятилетку. Еще 1 июня 1929 г. на основании решений ХVI партконференции ЦИК и СНК было принято

постановление "О чистке аппарата государственных органов, кооперативных и общественных организаций". В ноябре 1929 г. ЦКК

приняла максимально ускоренные темпы чистки. Предполагаемые жертвы делились на 3 категории: по 1-й увольняли без права на

пенсию, выходного пособия и с "волчьим билетом", вычищенные по 2-й могли устраиваться в учреждение другого типа или в другие

местности, 3-я предполагала перемещение на низшие должности в любом учреждении. Жаловаться можно было только в РКИ, т.е.

"разбойникам на разбойников". Хотя в инструкциях по "чистке" говорилось, что "бывших" нельзя снимать с работы только из-за их

дворянского происхождения, но первые недели "чистки" показали, что комиссии, не вникая в работу обследуемых учреждений,

основное внимание уделяли не улучшению работы аппарата, а выяснению происхождения служащих, т.е. все слова об

"объективности" остались, естественно, словами, а цель была очевидна и организаторам, и исполнителям. Да иначе и быть не могло,

ибо при подходе по принципу компетентности вычищены неминуемо должны были бы быть как раз рабоче-крестьянские

"выдвиженцы", т.е. получилось бы нечто прямо противоположное тому, для чего затевалось все мероприятие.

"Чистка" носила поэтому характер откровенной травли "спецов" в самых грубых формах, причем для усиления морально-

психологического она проводилась рабочими, специально для этой цели освобожденными от работы с сохранением среднемесячного

заработка. По 40 учреждениям центрального аппарата СССР на время "чистки" было освобождено таким образом 1200 рабочих. В

ходе "чистки" получило распространение так называемое "шефство" заводов над учреждениями, например завод АМО "шефствовал"

над ВСНХ и т.д., причем "сознательные пролетарии" часто действовали самостоятельно. Например, рабочая бригада завода им.Фрунзе

сократила аппарат Мосфинотдела на 57,8% "почти без помощи РКИ" (287). На практике это означало, что рабочие врывались в

учреждения и выгоняли, кого считали нужным, даже без всяких санкций откуда то ни было, и руководство учреждения не смело

сопротивляться руководствовавшемуся "рабоче-крестьянским правосознанием" пролетариату, слово которого было законом.

Происходило примерно то же, что младшему поколению советских людей известно по "Великой культурной революции" в Китае.

Характерным примером является "чистка" Центросоюза, который "чистили" 100 освобожденных и 278 неосвобожденных рабочих, 276

"местных активистов" (в т.ч. специалистов) и 38 специалистов из других учреждений (всего 692 чел.). В результате их деятельности

были вычищены и получили взыскания 739 чел., в т.ч.: министры царского и Временного правительств, городские головы, члены

губернских земских управ, дети высших чиновников, аристократы, помещики, фабриканты, купцы, офицеры белой армии - 176 чел.,

бывшие меньшевики - 46, эсеры - 27, кадеты - 5, народные социалисты - 4, анархисты - 5, бундовцы - 23, других еврейских партий - 3,

исключенные из ВКП(б) - 28, всего - 136 чел. В целом персонал был сокращен на 50% (осталось из 4236 2150 чел.) (288).

После четырехлетней кампании 15.07.1932 г. было, наконец, принято решение о ликвидации комиссий по "чистке", хотя

персональным порядком увольнения продолжались. Более того, 26.12.1933 г. последовало постановление о передаче ряда постоянных

функций, выполняемых сотрудниками аппарата, участникам "шефских бригад" для исполнения их в свободное время (практическое

исполнение ленинского указания о кухарке, могущей управлять государством), так называемое "соцсовместительство". Оно приняло

широкие масштабы, например рабочий стал совмещать свою работу с исполнением должности начальника металлосектора

Наркомлеспрома и т.д. На 1.03.1934 г. количество подшефных учреждений увеличилось с 435 до 722, участников "шефства" с 7211 до

9837 и "соцсовместителей" с 5250 до 9892 чел. На ХVI съезде Орджоникидзе заявлял, что "высший управленческий персонал на 76%

состоит из коммунистов и на 30-40% из рабочих" и предлагал "в большом количестве направить в аппарат детей рабочих из учебных

заведений" ("Они грамотны, учились и могут быть прекрасными работниками") (289).

Поскольку вузовская политика, как бы ужесточена она ни была, не могла дать массового эффекта ранее 5-ти лет, развернулось

массовое размывание интеллектуального слоя "практиками". В условиях, когда за пятилетие с 1928 по 1934 г. количество

специалистов в народном хозяйстве возросло почти втрое - с 1,1 до 2,8 млн. (290), старые специалисты и выходцы из старого

образованного слоя растворились в массе "выдвиженцев" и "образованцев", и к 1932 г. можно было с удовлетворением

констатировать, что "специалисты из рабочих и крестьян составляют около 65%, т.е. вдвое больше, чем в 1929 г." (291).

Несомненно, что именно на рубеже 20-30-х годов действительно произошли коренные изменения в составе советского

интеллектуального слоя, определившие всю его дальнейшую историю и сущность. И если перепись 1929 г. была сигналом к чистке и

другим радикальным мерам (соответствующие рекомендации содержались в тексте, комментирующем ее итоги), то смотру

результатов этих мер была посвящена аналогичная перепись на 1.11.1933 г. (292) Эта перепись охватила не менее 90% намеченных

учреждений (в частности, органы Госплана - до райплана, а Наркомфина - до облфинотдела включительно). Не были охвачены все

специалисты и руководители: 1) техникумов, средней и низшей школы, 2) лечебных учреждений, 3) предприятий торговли и

общественного питания, 4) руководящие работники сельсоветов. В итогах переписи выделен только процент рабочих, поскольку

прежде всего она должна была дать ответ, насколько быстро насыщается ими аппарат. Тем не менее, удельный вес старых

специалистов и выходцев из образованного слоя легко представить, если учесть, что процент крестьян был примерно таким же, или

несколько ниже, чем рабочих. Кроме того, перепись дает важные данные об удельном весе "практиков", лиц, окончивших вузы в 1-й

пятилетке и проценте рабочих среди них. Кроме того, есть данные о доле рабочих в составе различных категорий служащих (см. табл.

116, 117, 118, 119, 120, 121).

Как можно заключить из приведенных данных, удельный вес старого образованного слоя (в т.ч. выходцев из него) снизился как в

общем итоге, так и по отдельным категориям служащих и ведомствам. Однако даже на предприятиях он еще превышал в основных

звеньях 50-60, а то и 70% и составлял не менее 40% в высших, т.е. в тех, которые в первую очередь заполнялись "выдвиженцами".

Кроме того, общий процент рабочих сильно завышен из-за того, что в число обследованных включены мастера и десятники, т.е. те

должности, на которых старые специалисты в советское время никогда и не работали (неудивительно, что там рабочих более 80%).

Так как эта категория самая многочисленная, то, естественно, сильно влияет на итоговые цифры. Всего же процент рабочих в

аппарате составлял 30,5% (262,5 тыс. из общего числа 861,4 тыс. чел.), крестьян, очевидно, несколько меньше, так как среди

выдвиженцев их было только 10,3%. Так что старая интеллигенция по-прежнему составляла не менее половины всех служащих. Из

специалистов с высшим образованием рабочих при этом было всего 11,3%, со средним специальным - 21,7%, хотя 45,2% специалистов

с высшим и 55,7% со средним специальным образованием окончили учебные заведения в годы 1-й пятилетки, процент рабочих среди

таких составил 18,8 и 26,5% соответственно.

Из таблиц хорошо видно, насколько интенсивно шло выдвижение за годы пятилетки: именно в эти годы оставили работу и стали

служащими 53,6% всех "выдвинутых" рабочих. "Выдвиженцев" ставили обычно на директорские посты, где их главной задачей было

проведение линии партии. Среди директоров 53 металлургических, 160 машиностроительных и 167 прочих заводов и 115 заведующих

шахтами - всего 495 чел., 358 (72,4%) до 1917 г. были рабочими, 52 (10,9%) - учащимися, 2 - профессиональными революционерами. В

1918-1921 гг. 235 из них (47,5%) служили в армии, 84 (17%) были рабочими и 124 (25%) находились на руководящей работе. Из

главных инженеров и техноруков в возрасте 40 лет и старше на руководящей работе до 1917 г. были 40%, а в 1918-1921 гг. - 70%. Что

касается учреждений и ведомств, то в их аппарате рабочие по-прежнему составляли меньшинство. Даже в высшей руководящей

категории их было в среднем меньше 20%, а среди основных категорий специалистов - в среднем менее 15%. Здесь выходцы из

старого образованного слоя продолжали играть ведущую роль, составляя не менее 60-70%, причем в некоторых ведомствах - до 70-

80%, а кое-где в высшем руководстве - почти до 100%. Так что к этому времени (хотя советские авторы с удовлетворением замечали,

что "за это пятилетие улучшился социальный состав интеллигенции") (293) большевикам еще не удалось полностью достичь

поставленной цели, но в ходе репрессий 1936-1938 гг. они значительно продвинулись в избранном направлении.

Положение с составом научных работников, в отношении которого тоже проводились специальные исследования и переписи,

обстояло для большевиков наименее удачно. Все научные работники, утвержденные экспертной комиссией Цекубу и Секцией

научных работников к 15.10.1928 г., были разбиты на три группы: А - выдающиеся и заслуженные, Б - имеющие самостоятельные

работы, В - начинающие и готовящиеся, причем последние составляли свыше 60% (см. табл. 122) (294). В целом половина научных

работников начала работать в советское время. (295) Но среди настоящих ученых картина была совершенно иная, с абсолютным

преобладанием старых кадров: по группе А - 99,8%, по группе Б - 80% (см. табл. 123) (296).

Другое фундаментальное обследование научных работников было проведено в 1929 г. Оно охватило 1227 НИИ (более 90%) и 151 вуз

(около 100%) - 30448 научных работников (что на 5 тыс. больше данных комиссии АН) и имело целью выявить степень лояльности

ученых, для чего они были разбиты на 5 "кругов": I - с дореволюционным научным стажем, II - с послереволюционым стажем, III -

окончившие к тому же советский вуз, IV - рабочие и крестьяне по социальному положению и происхождению, V - коммунисты. При

этом лиц I круга оказалось 43,6% (в 1927 г.- 49%), причем среди руководителей НИИ - 57,4%, лиц II круга - 18,2%. Среди лиц III круга

(38,2%) часть училась еще до революции и окончила вуз в самые первые годы советской власти. IV круг был ничтожен: к рабочим

относилось 4,5%, к крестьянам - 17,5 (тогда как к служащим - 59,3 и "прочим" 18,7%). V круг составлял 10%, в т.ч. 8,9 в НИИ и 10,7 в

вузах. По материалам общей переписи 1929 г. среди научных работников и специалистов во всех ведомствах удельный вес старого

культурного слоя составлял более 80%, причем в большинстве ведомств 90-100%, а в НИИ и вузах даже в целом 86,6% (к тому же

здесь оказался наивысший процент лиц, служивших в старом государственном аппарате - 19,5%, а по абсолютной численности таких

лиц (9887 чел.) эти заведения занимали первое место. Соответствующим был и возрастной состав (см. табл. 124) (297).

"Чистка" 1929 г. затронула и эту сферу, и немало нежелательных для властей лиц было уволено и из научных учреждений. Для

всеобщего сведения с торжеством объявлялось, например, кого уволила комиссия, работавшая в АН СССР, - среди них были: "бывший

камергер Б.Н.Молос, его дочь - зав. типографией АН, чиновник особых поручений Путилов, личный секретарь императрицы Марии

Федоровны гр.Ростовцев, дочь министра внутренних дел Дурново, Архангельский губернатор Шидловский, прокурор Нищенко,

сенатор и тов.прокурора бар.Граве, отец и сын бароны Штакельберги, белый офицер Кнырко, директор общего департамента МВД

Шишкевич, чиновник особых поручений при кабинете Его Величества Суходольский, камергер Шольц и другие лица" (298). Изменить

состав научных работников большевики пытались и путем расширения приема в аспирантуру рабочих и крестьян, в чем за годы

пятилетки вполне преуспели, сократив долю выходцев из образованного слоя среди аспирантов вузов за годы 1-й пятилетки с 54 до

примерно 30% (см. табл. 125) (299). Но надо учесть, что в вузах тогда обучались не все аспиранты (в 1933 г. из 14800 аспирантов на

вузы приходилось 8400), а в НИИ удельный вес выходцев из низов был несколько меньше, и, главное, в целом само число аспирантов

было в те годы относительно невелико, и наука в основном пополнялась не за счет них; наконец, столь жесткий отбор просуществовал

с 1933 до 1936-1937 гг.

Поэтому в целом на составе научно-преподавательских кадров мало сказались даже радикальные меры периода 1-й пятилетки. Даже в

индустриальных вузах, где преподавательский состав традиционно отличался несколько меньшей элитарностью, между 1929 и 1933

гг. доля старого культурного слоя составляла по РСФСР 83,6, а по УССР 87% (см. табл. 126) (300). Результаты переписи 1933 г.

свидетельствуют, что в НИИ и вузах разных ведомств рабочие составляли всего 8,2% (см. табл. 120), причем среди некоторых

категорий научных работников - 3-4%. В АН СССР, считая и обслуживающий персонал, рабочих было только 6,1%, и даже в вузах ЦК

ВКП(б) - 16,1%. В науке к тому же относительно в большей мере приходилось считаться с желанием самих ученых передать эстафету

достойным людям. Не случайно газеты 20-30-х годов были полны возмущенными репликами о том, что старые профессора

"зажимают" "выдвиженцев", проталкивая своих учеников.

Данные о социальном составе интеллектуального слоя в середине и конце 30-х годов отсутствуют, но в свете изложенного

утверждения о том, что в 1936 г. 80-90% интеллигенции происходило из рабочих и крестьян, представляются сомнительными (301).

Более вероятно мнение о 20% старой интеллигенции к самому концу 30-х годов (т.е. получившей образование до революции), но не

всех выходцев из старого культурного слоя, доля которых могла простираться до 25%, учитывая, что контингенты выпускников 20-х

годов, среди которых дети интеллигенции составляли значительный процент, несопоставимы с выпуском 30-х, где они были в

абсолютном меньшинстве.

Относительно социального состава интеллигенции в 40-50-х годах надежных данных нет, так как в статистике он никогда не

отражался и исследований на эту тему в то время не проводилось. Встречалось утверждение, что к концу 50-х гг. интеллигенции на

75-80% состояла из бывших рабочих и крестьян или родившихся в их семьях, но чисто декларативное (302). К этому времени

абсолютное большинство даже специалистов высшей квалификации окончили вуз после революции. К 1947 г. только 11,1%

профессорско-преподавательских кадров получили высшее образование до 1918 г., 5,2% - в 1918-1923 гг., а 73,7 - после 1924 г. (10% -

не установлено). После революции окончили вузы 77% докторов физико-математических наук, 68,81 - медицинских и 57,5 -

технических (303). Однако среди получивших образование сразу после революции (до конца 20-х годов) было достаточно выходцев из

старого культурного слоя, и к этому времени в составе интеллектуального слоя уже находилось и некоторое количество советской

интеллигенции второго поколения.

В 60-е гг. вопросы социального состава интеллигенции стали предметом исследований, и в печати появились некоторые данные,

полученные в ходе частных обследований (табл. 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137) (304). Они принципиально друг от

друга не отличаются, хотя носят выборочный и случайный характер: получены, в частности, по разным группам интеллигенции Урала,

по творческой интеллигенции Белоруссии (табл. 134) (305)и аппарату одного из исполкомов райсовета Ленинграда (табл. 127) (306).

Обычно доля выходцев из служащих и специалистов составляет примерно треть (307) (среди лиц с высшим образованием - около

половины), достигая среди лиц творческих профессий 70-80%. Состав специалистов по происхождению сильно зависит от степени

квалификации (чем он выше - тем больше выходцев из интеллигенции), возраста (четко прослеживается закономерность: больше всего

выходцев из образованного слоя среди лиц моложе 30 лет, затем - старше 40 и меньше всего в группе 30-40 лет, т.е. поступавших в вуз

в конце 20-х - 30-х годах), а также от национальной принадлежности и региона (в Москве, Ленинграде и в целом РСФСР доля

выходцев из интеллигенции выше, в Средней Азии и на Кавказе - ниже).

За 70-е годы имеются данные регионального исследования, которые относятся, однако, только к молодым специалистам. Ссылаясь на

них, советские авторы писали, что "примерно половина отрядов интеллигенции, сформировавшихся к 70-м годам - дети рабочих и

крестьян" (308). При всех недостатках, эти данные хорошо показывают по меньшей мере две тенденции: 1) выходцы из образованного

слоя составляли большинство во всех отраслях, связанных с творческой деятельностью, причем чем выше ранг заведения, тем выше

их удельный вес - от 47,8% среди ИТР предприятий, до 81,2% в академических институтах (см. табл. 138, (309)а также 139, 140, 141)

(310); 2) к управленческим должностям, особенно высшего звена, (где их всего 12,5%), их старались не допускать, зато они составляли

подавляющее большинство среди старших инженеров и ученых (см. табл. 142) (311), проявляя соответствующую ориентацию еще в

вузе (см. табл. 143) (312).

В 70-е и первой половине 80-х годов был обнародован и еще целый ряд данных, полученных в ходе отдельных исследований, в

большинстве случаев показывавших весьма низкий удельный вес выходцев из образованного слоя среди интеллигенции - как правило,

до 30% (313) (см. также табл. 144-145) (314), в отдельных случаях - свыше 40% (315). Сельская интеллигенции в основном

пополнялась молодежью рабоче-крестьянского происхождения, тогда как большинство выходцев из семей интеллигенции

предпочитало после учебы оставаться в городе (316). По данным всесоюзного исследования 1982-1985 гг. 32,4% служащих и

специалистов происходили из своей группы (37,2% из рабочих, 26,3 - из колхозников, остальные не ответили), но при этом среди

специалистов из работников умственного труда происходили 2/3, причем обнаружилось, что по мере перехода от старой к самой

молодой когорте доля "служащих из служащих" вырастает в 1,7 раза (317).

В обобщающем труде начала 80-х годов советские философы, ссылаясь на ряд отрывочных данных, проводили, естественно, мысль о

том, что "рабочий класс является основным поставщиком квалифицированных специалистов - ученых, руководителей производства,

государственных и общественных деятелей (318). Но и им приходилось признавать некоторые очевидные вещи: "Обращает на себя

внимание то, что некоторые профессиональные группы интеллигенции (отдельные профили научных работников, врачи) в течение

ряда лет воспроизводятся преимущественно выходцами из своей среды.... Как правило, чем выше по квалификации слой научных

работников, тем выше и удельный вес выходцев из семей работников умственного труда" (319).

Последнее, впрочем, было совершенно естественным, ибо и ориентация на занятие более сложной деятельностью у выходцев из

образованного слоя была обычно выше. Если из выпускников инженерных вузов (опрос 1500 чел.) на науку в целом ориентировано

39,1%, то у выходцев из семей научных работников - 62,3%. Ориентации на успех в науке ("стать крупным ученым, изобретателем")

придерживались 15% выходцев из специалистов , 13,5 служащих , 6,5 рабочих и 7,1 крестьян. В престижных тогда сферах

деятельности (наука, конструирование) выходцев из специалистов занято было вдвое больше, чем в непрестижных (производство) -

67,8 и 32,2% соответственно; у выходцев из служащих эти показатели составляют 59,2 и 40,8%, рабочих - 51,9 и 48,1%, крестьян - 51,4

и 48,6%. На "отлично" защищали диплом 53,3% детей специалистов, 52,7 - служащих, 41,4 - рабочих и 36,4% - крестьян (320). О весьма

высокой доле выходцев из образованного слоя среди научных работников свидетельствуют практически все публиковавшиеся

данные. В частности, в СОАН (1976 г.) из него происходило 70% научных работников (321), в ЛОАН и среди преподавателей

технических вузов Ленинграда - более 60%, среди аспирантов ЛГУ- 75,4% (322). Если в целом слой специалистов пополнялся из

образованной среды меньше, чем наполовину (особенно ИТР предприятий), то сотрудников конструкторских подразделений - почти

на 60%, сотрудников отраслевых НИИ - до 70%, академических институтов - более, чем на 80%.

Научная среда из всех профессиональных групп интеллектуального слоя, по-видимому, в наименьшей степени отвечала советским

представлениям о "правильном" социальном составе. Например, среди востоковедов всех специальностей (историки, филологи,

экономисты), работавших в 1917-1991 гг., несмотря на значительную долю "национальных" кадров Закавказья и Средней Азии (с

существенно более низкой долей выходцев из интеллигенции), из образованого слоя происходили 76,3% (см. табл. 187), причем доля

выходцев из этой среды не опускалась ниже 57-59% даже в поколении родившихся в 1901-1920 гг.; среди родившихся в 20-е годы она

составила 3/4, в 30-40-е - превышала 80%, а среди самого молодого поколения - родившихся в 50-х годах (т.е. третьего поколения уже

советской интеллигенции) - составила 92,7% (без учета "национальных кадров" даже 94,6%) (323). Причем ряд научных отраслей

(например, физико-математические или медицинские) отличался еще более высокой долей выходцев из интеллектуального слоя.

Социальный состав научных работников находился, как правило, в прямой зависимости от их качественного состава: чем последний

был выше - тем выше и доля выходцев из образованного слоя (худшая часть научных сотрудников пополнялась обычно за счет лиц,

списанных с производства и партийно-советской работы, а среди этой категории выходцев из интеллигенции было относительно

меньше). Однако он не мог саморегулироваться; единственным временем действия мало-мальски разумной системы замещения

научных должностей был период с 23.12.1955 до 12.05.1962 гг., когда "в целях своевременного освобождения от работы нетворческих

и бесперспективных в научном отношении работников" была введена система периодических конкурсов на занятые должности

заведующих отделами, секторами, лабораториями и старших научных сотрудников (324). Попытки самих ученых освободиться от

балласта, засоряющего их ряды, столкнулись с нетерпимым отношением администраторов (325). Едва ли можно сомневаться, что при

последовательной линии на освобождение научных учреждений от наименее дееспособной части их сотрудников, состав оставшихся

характеризовался бы еще более высокой долей потомственных членов образованного слоя. Не исключено, что именно это

обстоятельство послужило причиной позиции руководства (учитывая, насколько вообще большое значение придавалось в СССР

"правильному" социальному составу элитных групп общества) (326).

Обобщая вышеизложенное, можно констатировать, что, несмотря на все предпринимаемые меры, советским властям не удалось в

полной мере выполнить поставленные задачи в сфере "оптимизации" социального состава интеллектуального слоя. Решающие усилия

были предприняты в 20-30-х годах. В 1929 г. около 60% всего интеллектуального слоя еще составляли лица, относившиеся к нему до

революции, и их дети. Однако уже к концу 30-х годов доля этой категории снизилась до 20-25%. Большевикам не удалось полностью

отстранить представителей старой интеллигенции, потому что для нужд государственного выживания требовался хотя бы какой-то

минимум по-настоящему образованных людей. Пришлось допустить и некоторое пополнение нового поколения интеллигенции из той

же среды, кроме того, часть выходцев из старого образованного слоя смогла поступить в вузы, пробыв какое-то время в качестве

рабочих.

Однако если и не удалось снизить процент выходцев из образованного слоя в составе интеллигенции до такой степени, чтобы он

соответствовал удельному весу этого слоя во всем населении страны, то в целом задача создания новой, особого рода советской

интеллигенции была выполнена: это была более чем на 3/4 интеллигенции в первом поколении, мало отличавшаяся по культурному

уровню от массы населения. С 60-х годов, когда усилился приток в состав интеллектуального слоя детей уже советских

интеллигентов, общая доля выходцев из интеллигентских семей в его составе несколько повысилась (примерно до 30%), но, медленно

увеличиваясь и в дальнейшем, не превысила к 80-м годам 40-45%. В большинстве своем советский образованный слой так и остался

преимущественно интеллигенцией первого поколения. Лишь в наиболее элитарной своей части (академическая среда, некоторые

категории творческой интеллигенции) ее состав отличался повышенной долей потомственных интеллектуалов.

ГЛАВА 4.

Основные черты советского образованного слоя и его место в обществе.

1. Некоторые характерные черты советской интеллигенции.

Форсированный рост численности образованного слоя и пристальное внимание к его социальному составу было характерно для всех

коммунистических режимов, и соответствующие показатели различались лишь в зависимости от исходной ситуации в каждой стране

и срока существования там коммунистической власти. Однако в каждой стране имелись свои особенности, обусловленные местными

культурно-историческими условиями, обладала таковыми и советская интеллигенция.

Одной из особенностей советского интеллектуального слоя стала очень высокая степень его феминизации. В значительной степени

это было опять же связано с идеолого-пропагандистскими соображениями и в некоторой мере с тем, что женский контингент

отличается обычно большей лояльностью и лучшей управляемостью. В 1939 г. при среднем проценте в населения лиц умственного

труда 17,5 им занималось 20,6% мужчин и 13,6% женщин, а уже в 1956 г. (при среднем проценте 20,7) - 18,3% мужчин и 23,2%

женщин (327). Последствия войны (в то время, когда потребовалось увеличить количество специалистов, женщины составляли

несоразмерное большинство дееспособного населения) также немало этому способствовали.

В целом женщины составляли в 1928 г. 29% интеллектуального слоя, в 1940г. - 36%, а в 1971 г. - 59%. Целый ряд интеллигентских

профессий сделался почти целиком “женским”. Такая степень феминизации интеллектуального слоя уникальна. В 1928 г. среди

научных работников женщины составляли около 1/3, в т.ч. 18,3% в НИИ и вузах (в т.ч. в вузах - 10%) (328). В 1976 г. в СОАН

женщины составляли 39,9% научных работников без степени, 28,0% кандидатов и 11,8% докторов наук - всего 32,3% научных

работников. В 1987-1988 гг. женщины составили в СССР примерно 40% (до революции - примерно 10%) научных работников (что

превышает среднемировой показатель в несколько раз), в т.ч. (в 1986 г.) 28% кандидатов и 13% докторов наук (329).

Другой специфической чертой советской интеллигенции была ее “национализация” и “коренизация”, первоочередная подготовка

интеллигентских кадров из нерусских народов, проводившаяся с первых лет советской власти. Типологически и методологически эта

политика ничем не отличалась от “пролетаризации” интеллектуального слоя: та же система льгот (теперь уже по национальному

признаку), квоты в лучших столичных вузах для “целевиков” с национальных окраин, опережающее развитие сети учебных заведений

в национальных республиках, то же пренебрежение качеством специалистов в угоду идейно-политическим соображениям. Если по

переписи 1926 г. доля “национальных” кадров была небольшой (в Средней Азии, в частности, 0,3% или 22,6 тыс. чел. (330)), то с 1926

по 1939 гг. численность образованного слоя выросла на Кавказе и в Средней Азии намного больше, чем в РСФСР, Украине и

Белоруссии (см. табл. 13). В 50-х годах даже в некоторых автономных республиках уровень образования “титульного” населения стал

превосходить уровень образования русских (например, в Северной Осетии в 1959 г. численность ИТР-осетин составляла 45,7% к

численности ИТР-русских, а в 1970 - 69,2, т.е. превысила долю осетин в населении (331)).

Опережающими темпами росло в национальных республиках и число занятых в науке, причем исключительно за счет “коренной”

национальности (см. табл. 146, 147, 148, 149) (332). В 1940 г. при показателе по СССР 5, а по РСФСР 6 ученых на 10 тыс. жителей, в

Армении было 8, а в Грузии 10. В общей численности рабочих и служащих они составляли тогда по СССР 0,29% и РСФСР 0,28, тогда

как в Армении и Грузии 0,71, Латвии 0,42, Узбекистане 0,40, Азербайджане 0,39, Литве 0,34, Украине 0,29 (333). В результате даже в

сфере науки уже к 1960 г. в прибалтийских и закавказских республиках процент сотрудников “коренной национальности” превысил

долю этой национальности в населении республики, при том, что в РСФСР процент русских ученых был на десять пунктов ниже доли

русского населения. Особенно быстрое развитие получил этот процесс с 60-х годов. В 1965 г. показатель количества аспирантов на 1

тыс. научных работников превосходил средний по стране и по РСФСР в 11 союзных республиках, в 1970 - в 9 (334). Если в 1960 г.

доля докторов и кандидатов наук среди научных работников превышала общий уровень и уровень РСФСР только в пяти республиках,

то в 1988 г. - абсолютно во всех (см. табл. 150) (335).

“Коренизация” образованного слоя имела тем больший смысл и значение, что, помимо специфических целей, достигавшихся при

помощи этой политики советским режимом, в огромной мере способствовала выполнению основной задачи по “становлению

социальной однородности”. Социальная структура населения азиатских национальных окраин и большинства компактно

проживающих в центральной части страны национальных меньшинств к началу 20-х годов отличалась от структуры русского

населения в сторону меньшего удельного веса в ней образованного слоя, тем более, что в ходе гражданской войны местная элита была

в значительной мере истреблена. Поэтому контингент, поступавший оттуда в вузы, отличался наихудшей подготовкой, но зато

наилучшими показателями с точки зрения “классового отбора”. Поскольку же такие лица имели фактически двойное преимущество

при приеме в учебные заведения, то, в массовом порядке пополняя ряды образованного слоя, внесли очень весомый вклад как в

изменение его социального состава (336), так и профанацию интеллектуального труда как такового.

Созданный коммунистическим режимом образованный слой, известный как “советская социалистическая интеллигенция”, отличался

в целом низким качественным уровнем. Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, с сфере точных и естественных наук,

менее подверженных идеологизации, где частично сохранились традиции русской научной школы, или в военно-технической сфере,

от которой напрямую зависела судьба режима) он мог сохранять некоторые число интеллектуалов мирового уровня. Вся же масса

рядовых членов этого слоя стояла много ниже не только дореволюционных специалистов, но и современных им иностранных.

Основная часть советской интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20-30-х годах получил распространение так

называемый “бригадный метод обучения”, когда при успешном ответе одного из студентов зачет ставился всей группе. Специалисты,

подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный уровень, не

могли, естественно, идти ни в какое сравнение с дореволюционными. Немногие носители старой культуры совершенно растворились

в этой массе полуграмотных образованцев. Сформировавшаяся в 20-30-х годах интеллигентская среда в качественном отношении

продолжала как бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных тогда специалистов был задан эталон на будущее.

Образ типичного советского инженера, врача и т.д. сложился именно тогда - в довоенный период. В 50-60-е годы эти люди, заняв все

руководящие посты и полностью сменив на преподавательской работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе

подобных и никаких других воспитать не могли.

Пополнение интеллектуального слоя в 70-80-х годах продолжало получать крайне скудное образование по предметам, формирующим

уровень общей культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе отсутствовали, а в вузах гуманитарных

информативность курса даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала, в 2-3 раза уступая даже уровню 40-50-х

годов и несопоставима с дореволюционной. Конкретный материал повсеместно был заменен абстрактными схемами господствующей

идеологии: обучение приобрело почти полностью “проблемный” характер.

Наконец, не менее, чем на треть, советская интеллигенция состояла из лиц без требуемого образования. До революции подобное

явление не имело существенного влияния на общий уровень интеллектуального слоя, поскольку такие лица, как правило, не

отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших специальное образование (они были представителями одной и той же

среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в семье). Но советские “практики”-выдвиженцы вышли как раз из низов

общества и, не получив даже того скудного образования, какое давали советские специальные учебные заведения, представляли собой

элемент, еще более понижающий общий уровень советского интеллектуального слоя.

Характерной чертой советской действительности была прогрессирующая профанация интеллектуального труда и образования как

такового. В сферу умственного труда включались профессии и занятия, едва ли имеющие к нему отношение. Плодилась масса

должностей, якобы требующих замещения лицами с высшим и средним специальным образованием, что порождало ложный “заказ”

системе образования. Идея “стирания существенных граней между физическим и умственным трудом” реализовывалась в этом

направлении вплоть до того, что требующими такого образования стали объявляться чисто рабочие профессии (337). Как “требование

рабочей профессии” преподносился и тот прискорбный факт, что люди с высшим образованием из-за нищенской зарплаты вынуждены

были идти в рабочие. При том, что и половина должностей ИТР такого образования на самом деле не требовала (достаточно

вспомнить только пресловутые должности “инженеров по технике безопасности”).

Обесценение рядового умственного труда, особенно инженерного, достигло к 70-м годам такого масштаба, что “простой инженер”

стал, как известно, излюбленным персонажем анекдотов, символизируя крайнюю степень социального ничтожества. О пренебрежении

к инженерному труду, о том, что количество инженеров не пропорционально количеству техников (в штатных расписаниях на 4

инженерные должности приходилась одна должность техника, тогда как, чтобы инженер мог заниматься своим делом, техников

должно быть в несколько раз больше), что многие должности инженеров на самом деле не требуют высшего образования и т.д., стали

писать даже в советской печати. Даже весьма активные сторонники “стирания граней” вынуждены были признать, что “назрела

необходимость принять определенные меры по улучшению использования ИТР. На многих штатных должностях, ныне обозначенных

как должности инженеров и техников, фактически не требуются специалисты с техническим образованием, следовательно,

необходимо совершенствовать штатные расписания” (338). Мысль о том, что профессия, действительно требующая высшего

образования, в принципе не является рабочей, не пользовалась популярностью в условиях, когда “потребностями научно-технической

революции” оправдывали любые глупости. Даже признавая нелепость использования на местах, не требующих высшего и среднего

специального образования соответствующих специалистов, советские авторы считали необходимым подчеркнуть: “Естественно, что

численность специалистов с высшим образованием должна постоянно и интенсивно расти для обеспечения усложнившейся на основе

НТР техники производства“ (339). Госкомтрудом в 1977 г. был издан даже специальный “Перечень рабочих профессий, требующих

среднего специального образования“.

И идеология, и практика советского режима как объективно, так и субъективно были направлены на всемерное снижение

общественного престижа и статуса интеллектуального слоя. Представление об интеллектуалах как о “классово-неполноценных”

элементах общества, пресловутой “прослойке” относится к одному из основных в марксистско-ленинской системе понятий. Уже одно

это обстоятельство достаточно ясно характеризовало отношение к образованному слою “сверху”. Отношение же к нему “снизу”

закономерно определялось тем, что он собой представлял по уровню своего благосостояния и степени отличия от остальной массы

населения. К 80-м годам утратила престижность даже научная деятельность. В 1981 и 1985 гг. из 2000 опрошенных ученых на вопрос,

является ли ваша работа престижной, “да” ответило только 24,1%, “отчасти” - 41,3, “нет” - 34,6%, на вопрос, хорошо ли она

оплачивается, ответы составляли соответственно 17,2 , 30,7 и 52,1% (340).

Образованный слой советского времени вследствие отмеченных выше своих свойств в целом закономерно утратил и в общественном

сознании те черты (уровень знаний и общей культуры), которые бы существенно отличали его от остального населения и которые в

принципе единственно и должны определять его как элитный социальной слой. По иному и не могло быть в условиях когда

преобладающая часть тех, кто формально по должности или диплому входил в его состав, по своему кругозору, самосознанию,

реальной образованности и культурному уровню ничем не отличалась от представителей других социальных групп, потому что этот

слой действительно был “плоть от плоти” советского народа. И в свете этого можно сказать, что коммунистические утопии о

“стирании граней” и “становлении социальной однородности” получили-таки в советской действительности некоторое реальное

воплощение.

Статусу “советского интеллигента” в обществе соответствовал низкий уровень его материальной обеспеченности. Сокрушающий удар

по благосостоянию интеллектуального слоя был нанесен сразу же - самим большевистским переворотом. После революции, в 20-х

годах, средняя зарплата рядового представителя интеллектуального слоя была очень невелика (см. табл. 151 (341)и 152 (342)). Она

сравнялась или была несколько ниже заработков рабочих, тогда как до революции была в 4 раза выше последних.

Наиболее трудным был период 1922-1924 гг., когда на жизненном уровне интеллигенции отразился НЭП и вздорожание рынка.

Отмена академических пайков при низком уровне зарплаты тяжело отразилась на положении научных работников (343). Хотя ставка

их в 1,5 раза превышала учительскую, но они не получали помощи из местного бюджета, в результате чего реальная зарплата

московского профессора оказывалась ниже учительской. В целом зарплата профессоров и научных работников составляли менее 50%

от средней ставки в мелкой и средней промышленности, профессор вуза получал 15 товарных рублей. В 1924-1927 гг. доходы

преподавателей и научных сотрудников сильно колебались по регионам, повысившись за это время, как правило, от 20-80 до 100-200

р. (см. табл. 153), но часто за счет большой перегрузки, как признавали и советские администраторы, “для получения культурного

минимума зарплаты научные работники были вынуждены работать с превышением норм нагрузки иногда в 4 раза. Что сводит на нет

разницу с рабочими и служащими и дает показатель вдвое ниже рабочего” (344). В 1930 г. профессора получали 300 р., доценты - 250,

ассистенты - 210 (см. также табл. 154) (345).

Благосостояние же некоторых групп интеллигенции не достигало прожиточного минимума. Таковой в 1925 г. составлял 29,38 р.

(средняя рабочая зарплата по стране составляли в 1923/24 г. 36,15 р., в 1924/25 - 45,24 р. (346)), а зарплата сельских учителей в Сибири

- 21,5 - 25 р. В 1927/28 г. они получали 30-37 р. (в 1928/29 - 40-46), тогда как средняя зарплата фабрично-заводских рабочих составляла

там 53,67 р., строительных - 56,80, мелкой промышленности - 50,75, металлистов - 68,94, средняя зарплата служащих учреждений -

56,50 (347). Исключение режим делал лишь для узкого слоя специалистов тяжелой промышленности и высших научных кадров,

“оправдывая” это отступление от идеологических постулатов временной острой потребностью в этих кадрах. В 1925 г. в

металлической промышленности чернорабочий получал 35 р., средняя зарплата рабочих составляла 60 р., квалифицированный

рабочий получал около 100, средняя зарплата специалиста в металлургической промышленности - 165, оклад председателя ВЦИК

СССР составлял 175 р., но высококвалифицированному специалисту платили и 500-600 (348).

Не считая жилищных и прочих условий (которые ухудшились неизмеримо вследствие политики “уплотнения”, повсеместно

проводимой в городах в отношении “буржуазии”, в результате чего квартиры превращались в коммунальные), только по зарплате

уровень обеспеченности образованного слоя упал в 4-5 раз. Причем наиболее сильно пострадали его высшие слои (если учителя

начальных школ получали до 75% дореволюционного содержания, то профессора и преподаватели вузов - 20%, даже в конце 20-х

годов реальная зарплата ученых не превышала 45% дореволюционной). До революции профессор получал в среднем в 15,4 раза

больше рабочего, в конце 20-х годов - лишь в 4,1 раза.

По мере “пролетаризации” и “советизации” интеллектуального слоя в конце 30-х годов его благосостояние относительно других

социальных групп было сочтено возможным несколько повысить; хотя и в это время зарплата работников ряда отраслей умственного

труда была ниже зарплаты промышленных рабочих, но, по крайней мере, зарплата ИТР превосходила ее более, чем вдвое, научных

сотрудников - на треть. Резко (в среднем на 268%) возросли после репрессий 1937-1938 гг. оклады комсостава армии (см. табл. 155)

(349), что было связано как с желанием крепче привязать к себе армию, так и с тем, что оставшиеся военные рассматривались как

вполне “свои” (каковыми и являлись).

В 40-50-х годах зарплата служащих превышала зарплату рабочих, причем наиболее значительно в конце и середине 50-х годов.

Однако в дальнейшем происходил неуклонный процесс снижения относительной зарплаты лиц умственного труда всех категорий,

процесс, не знавший каких-либо остановок и особенно усилившийся в 60-х годах, когда зарплата почти во всех сферах умственного

труда опустилась ниже рабочей. В начале 70-х ниже рабочих имели зарплату даже ученые, а к середине 80-х - и последняя группа

интеллигенции (ИТР промышленности), которая дольше другим сохраняла паритет с рабочими по зарплате (см. табл. 156, 157, 158)

(350).

При этом зарплата служащих с зарплатой ИТР практически не сближалась, а рабочих - сближалась довольно быстро, и именно это

обстоятельство вызывало глубокое удовлетворение советских идеологов. В социологических трудах, хотя и говорилось о “некоторых

негативных моментах на отдельных этапах” этого процесса (типа того, что ИТР стремятся перейти на начальственные должности),

подчеркивалась его “бесспорно позитивная направленность” как “одной из существенных сторон движения социалистического

общества к полной социальной однородности” (351). Дело дошло до того, что в качестве “дополнительного материального стимула”

для перехода специалистов сельского хозяйства на должности руководителей отделений, бригад, ферм и т.п. постановлением ЦК и

Совмина (ноябрь 1977 г.) “по некоторые видам оплаты труда эти работники приравнены к рабочим, на них распространены

соответствующие льготы”, об этом приравнивании к рабочим в виде поощрения говорилось как о нормальном и даже положительном

для интеллигенции явлении (352).

Естественно, что выпускники вузов старались по возможности избежать участи типичного рядового “молодого специалиста”,

предназначенной им распределением. До 80-90% выпускников гуманитарных и 60-80% естественных факультетов университетов

Загрузка...