Исцеление

Больной распалялся все больше и больше, может, таким образом, ему легче было переносить страдания. Его завезли в операционную, а оператор направил объектив на больную саркомой.

— Сейчас, после операции, — продолжал Никита, — должны вывезти первого, почему-то не жалующего нас, пациента. Но чудо, смотрите, он выходит своими ногами, на нем нет ни гипса, ни шин, ни аппарата Елизарова, только небольшой заживший рубец на месте страшных ран. Невероятно, — Никита заговорил быстрее и громче, явно возбужденный произошедшим, — если бы я собственными глазами 10 минут назад не видел его изуродованных ран, переломов, не поверил бы никому, даже, прости меня господи, кинопленке.

Но вот выходит вторая больная, вы видели ее обезображенное болезнью лицо, и опять чудо — она в норме, только радостные слезы бегут из ее настрадавшихся глаз.

Нами отснято более десятка больных, и эти чудеса можно снимать бесконечно, но учитывая ограниченность эфирного времени, мы попросили прокомментировать сотворенные чудеса доктора Михайлова. Скажите, доктор, как вы добились таких поразительных результатов, как могли раньше скрывать свои поразительные возможности?

— Я и не скрывал, вы знаете, предлагал свои услуги в Комитете здравоохранения. И методика у меня простая и старая, как этот мир. Еще в древнем Риме ученые мужи задумывались над тем, что применяю я. Разрабатывая новые идеи, мы иногда забываем, что колесо изобретено. Можно лишь усовершенствовать его содержание — материалы, подшипники и так далее, но не его форму: она совершенна для Земли. Сейчас нет необходимости говорить о деталях и не потому, что получен плевок в лицо от регионального здравоохранения, одна овца — это не все стадо, а потому, что для разговора необходима профессиональная аудитория, прежде должны узнать врачи, весь врачебный мир.

— Мы вели репортаж из Н-ской области. Клиника доктора Михайлова, город Н-ск.

Диктор поблагодарила Никиту Пояркова и продолжила:

— Прокомментировать увиденное мы попросили министра здравоохранения России, но он, как и его заместители, сославшись на занятость, не приняли нас. Только в непредсказуемой России возможно загнать выдающегося врача в такие дикие условия, не перенимать его опыт и отмалчиваться. В свою очередь мы желаем доктору Михайлову удачи на его благородном поприще.

Некоторое время все молчали, Михайлов переключал каналы, на многих шло одно и то же, показывали его, его клинику и пациентов. Да, он приобрел известность в России и не только. В определенных кругах Запада он вызовет интерес, нет сомнений. Что его ждет дальше — борьба! Все еще впереди, и самые большие трудности и слава. Известность, в определенной степени, помешает таким консервантам, как Лаптев, быстро свалить его, но они наверняка применят изощренные способы давления. Впереди почет и слава или морально-профессиональная смерть. Он выбирает первое и будет сражаться.

Он пил пиво один, в тишине, изредка поглядывая на Вику и Аллу, они молчали, переваривая увиденное и услышанное по телевизору. Каждая думала о своем, но общая тема объединяла и направляла их мысли по одному руслу. Теперь и они, благодаря Николаю, стали известными и уважаемыми дамами. Как заискивающе общаются люди по телефону с Викой, стараясь попасть на прием к Михайлову, как почтительно относятся они к Алле в самой клинике. Ничего не изменилось в Вике и Алле, но отношение людей стало другое, по-другому общаются с ними соседи, уже узнавшие о Михайлове, здороваются первыми, стараются заговорить, узнать о здоровье, по-соседски пригласить в гости.

Алла и Вика по-настоящему любили Николая и сейчас не могли понять внезапно охватившего их чувства. Какая-то боязнь появилась в их душах и сомнения не давали покоя: а вдруг Николай отвергнет их и станет разговаривать, общаться с ними соответственно своему известному положению. Исчезнет простота и откровенность отношений, но в тоже время они понимали, что не должно этого произойти, он любит Вику, уважает Аллу и они не давали повода… но страх внутри оставался.

Николай догадывался об их думах и называл это «волнением маленького человека при общении с большим». Они еще не привыкли к нему, к его известности, как, например, классный деревенский водитель всегда теряется, попадая в бесконечный поток городского транспорта, где расстояние между машинами сжато до предела и нет деревенского простора. Неуверенность и напряжение, да иногда вспотевшие ладони характеризуют водителя. Так и Вика с Аллой, влившись в поток его известности и славы, терялись, не привыкшие к этому и он должен сделать все, что бы процесс адаптации прошел быстро и безболезненно.

Мысли его перескочили на войну, Николай вспомнил случай в Чечне, когда мать солдата, не получавшая около года писем сына, поехала его искать. Материнское упорство, воля и стремление, ее беззаветная любовь помогли ей преодолеть все препятствия, запретные зоны и найти сына в госпитале. Тяжело раненый, он просил не сообщать матери, верил в Михайлова и справился с болезнью. Его уже можно было выписывать, солдат переговорил с матерью по телефону и не находил места от радости ожидаемой встречи. И вот она, долгожданная, наступила. У Николая она навсегда останется в памяти, и еще долго будет отзываться душевной болью.

Радостный солдатик, слегка прихрамывая и не обращая внимания на боль в ноге, бежит к своей маме, она, на бегу смахивая слезы, уже раскинула руки — обнять дорогого ее сердцу сына. Но садистская пуля снайпера обрывает бег, и он замертво падает ей на грудь, успевая прошептать пузырящимся от крови ртом — ма-ма-а…

И долго не могли оторвать бьющуюся в истерике мать от тела сына, потом она затихла у него на груди, видимо, решив умереть вместе с ним, не видя и не слыша ничего вокруг, теребя и поглаживая его разметавшиеся русые волосы. Она шептала ему на ушко, понятные только ей, ласковые слова и иногда улыбалась дрожащими губами.

Когда ее пытались поднять, она, не слыша слов, вцеплялась в сына с невероятно могучей силой, и, не зная, что делать, его друзья отпускали ее.

Михайлов, глядя на обезумевшую от горя женщину, понял, что только необычный способ может оторвать ее от тела сына, вернуть сознание.

— Встать, едрена корень!

В скорбящей тишине, как выстрел, прозвучал резкий и властный голос Михайлова. Вздрогнули не только все военные, но и она, подняв голову.

— Извините, но по-другому — нельзя, — мягко пояснил Михайлов.

Он протянул ей руку и она, тяжело опираясь, поднялась и пошла, уже не смахивая слезы, за телом сына, которого несли солдаты.

Отпивая пиво, Михайлов старался успокоиться, он не любил вспоминать войну, особенно ее страшные сцены. А такая, считал он, ужаснее отрезанных солдатских голов и вспоротых животов. Он не понимал одного, вернее понимал, но не мог воспринять и осознать. Того снайпера обнаружили и взяли полуживым. Им оказалась молодая женщина, мастер спорта по биатлону из Литвы. Как она, будущая мать, могла совершить такое? Но матерью ей уже не бывать…

Он, постепенно успокаиваясь, прошептал про себя: «Да, только необычный способ», — и вслух спросил:

— О чем скорбите, мои дорогие и любимые девочки, молча думая о своем? Поделитесь мыслями.

Михайлов видел и понимал их нерешительность и тревогу, написанные на лицах, и может быть где-то в глубине души радовался их скромностью, не испорченностью и порядочностью.

— Сегодня столько свалилось на нас, — начала Алла, — я не знаю, как быть… Наверное, Вику мучает то же самое?

Вика кивнула.

— Чего свалилось, как быть? — словно не понимая, спрашивал он.

— Вы стали такой известный… — робко произнесла Вика и опустила голову.

— Вот те раз, — трехэтажным матом матерился он, — уже и на вы. А я знаю, что делать, — возмутился он, улыбаясь одними глазами, — падайте на колени и молитесь. О, наш известнейший из известных, знаменитейший из знаменитых, мы будем любить тебя чистой и возвышенной любовью, не оскверняя ее пошлым сексом, говорить только на вы и стараться угадывать любые желания. Да падут враги твои, и ты станешь еще знаменитее. Аминь!

Алла и Вика вышли из своеобразного ступора и откровенно смеялись.

— Но вот как не любить такого!? Коленька, родной, поверь: мы не стали любить тебя меньше, — сквозь смех говорила Вика, — просто мы еще никогда так близко не общались с известным доктором и не знали, как вести себя.

— Как всегда, — он улыбался и сильнее прижимал Вику к себе, — как жена ведет себя с мужем или вы считаете, что если мужчина стал известным, то его писька усыхает и занимается он любовью мысленно и научно?

Они смеялись вместе с ним до слез и коликов в животе, радуясь, что он остался прежним простым и любящим мужем, зятем. Смеялись над своими сомнениями и уже удивлялись — почему же они усомнились, что их любимый мужчина может измениться в одночасье.

Вика решила сменить тему, ее заботило сейчас уже другое.

— Коленька, ты так устаешь на работе, может, станешь принимать поменьше больных?

— По мне заметно, вы почувствовали? — озабоченно спросил Николай, отставляя пиво в сторону.

Он действительно устал на работе, больные шли конвейером, некогда покурить. Такой график измотает его, кому нужен выжатый лимон? Перед глазами плыли раковые опухоли, юные клетки крови, почечные и желчные камни, контрактуры, сдавливающие нервы, переломы, пороки сердца — бесконечная лента человеческой патологии. Он стряхнул наваждение.

— Сколько по записи? — спросил Николай.

— По 40 всю неделю, — пояснила Вика, — я хотела записать еще по 10, но не смогла: ты выглядел таким уставшим.

Михайлов прикинул в уме некоторые несложные расчеты. Что ж, можно и снизить нагрузку.

— Хорошо, Вика, оставляем так. Со следующей недели ты записываешь по 25 человек на день, оставляешь 5 строчек пустыми — это мой личный резерв, в него ты самостоятельно можешь вписать только близких людей, остальных по согласованию. Ежедневный прием — 30 человек, думаю, вполне хватит. Принеси еще пивка, милая.

Вика принесла три бутылки.

— Вы, я вижу, основательно затарились пивом, — заулыбался Николай.

— А как ты хотел, милый, — замурлыкала Вика, поглаживая его грудь, — у нас всегда есть запас: водка, коньяк, шампанское, вино, пиво, чего не сделаешь для любимого человека.

— Сопьюсь ведь, — откровенно рассмеялся он.

— Нет, Коленька, не потому, что мы не дадим, а потому, что ты умница, — возразила Алла.

Она разлила пиво по кружкам, и они некоторое время пили молча, смакуя его на вкус и хрустя кириешками. Вика, прижимаясь к Николаю, млела от привалившего счастья и еще до сих пор не верила, и не могла налюбоваться своим Коленькой. Она любила разглядывать его голого, водить рукой по его налитому силой телу и особенно, растопырив пальцы, а потом, сводя их вместе, как бы расчесывать волосы на его груди. Она любила полежать на его груди, слушая биение любимого сердца, говорить ласковые слова или мечтать о чем-то хорошем. Одного не могла — нарадоваться своему счастью.

Алла посмотрела на Николая.

— Я давно хочу спросить тебя, Коленька, все не решалась раньше — сестры спрашивают о зарплате. Ты обещал им больше старой, но не назвал сумму.

— А вы хотите знать свою? — спросил Николай, считая этот вопрос уместнее.

— Нам, Коля, это не так важно, главное — мы с тобой и ты не дашь нас в обиду. Сестрам важнее…

Николай нахмурился, ему не нравилось, что Алла печется больше о сестрах. «Заботились бы они о ней и Вике так, когда им было плохо… А потом, он же не зверь, почему они не спросят у него лично? При встречах не заметно их скованности, видимо, с помощью сестры рассчитывают отхватить кусок побольше»?

— Сестрам передай, Алла, что первый и последний раз ты, используя родственное положение, собираешь для них конфиденциальную информацию. Пусть обращаются напрямую ко мне по вопросам компетенции генерального директора. А ты, Вика, выдерживая их для порядка в приемной, должна знать, что я приму их всегда, если не занят с больным или другим клиентом.

— Какой ты у нас строгий, — ласково улыбнулась Вика.

— Да, строгий. Поэтому за имевший место прокол, объявляю тебе первое взыскание — сладкий поцелуй.

— Все, бросаю работать качественно — мечтаю о взысканиях, — она крепко поцеловала его, — твой приказ выполнен, милый, может я еще в чем-то провинилась? — спрашивала она, с улыбкой на устах.

— И все-таки, девочки, сколько бы вы хотели получать?

— Тысяч тридцать, сестрам можно сорок, — робко ответила Алла.

— Опять ты за свое, — уже не в шутку сказал Михайлов, — Решим все сейчас, — он заметил, как сжалась Алла, и ему стало не по себе, смягчив тон, он продолжил: — Твоя Люба, вместо того, что бы стесняться, еще сегодня утром должна была иметь штатное расписание, как главный бухгалтер. Моя обязанность проставить суммы или дать команду о таких-то суммах зарплаты каждого работника, утвердить штатку, которой я так и не дождался от нее. Поскольку халатность подчиненных лежит грузом на начальнике, будем исправлять ошибку немедленно. Вика, неси мой телефон, звони Любе.

— Коленька, лучше позвони ты сам, — подавая телефон, попросила Вика.

— Понимаешь, родная, производственные вопросы в домашней обстановке я могу решать только с тобой и Аллой. Для всех остальных есть рабочее время и рабочее место. Но и из этого положения есть выход, мой секретарь может отдавать приказы и распоряжения, требовать их исполнения от моего имени. Марина, наша санитарка, девушка трудолюбивая, старается поддерживать чистоту и порядок, все время что-то трет, вытирает, моет, прибирает. Я устанавливаю ей оклад тридцать тысяч рублей.

— Сколько, сколько? — переспросила Алла.

— На руки тридцать тысяч. Скажи Любе, чтобы оклад высчитала сама.

— Уборщица, тридцать тысяч?! — удивилась Вика.

— А почему бы и нет. Разве она плохо выполняет свою работу? И будет выполнять ее еще лучше, станет преданной, я надеюсь, нашей фирме. Вам всем я решил сделать одинаковую зарплату, — он улыбнулся, — из внутреннеполитических соображений, никого пока не хочу выделять — по пятьдесят тысяч рублей.

— Это мы вместе, — Алла посмотрела на Вику, — получим сто тысяч! Я таких денег и в руках-то никогда не держала, — ахнула она.

Михайлов, довольный, улыбался. Ему нравилось, что его любимые не гонятся за суммой и в их глазах не светилась алчность, чего бы он не сказал, например, о Любе и Светлане, особенно о последней.

— Ты, ошиблась, — поправил он Аллу, — таких денег ты получать на расходы не будешь. А про меня почему ты забыла? Я, надеюсь, тоже что-то заработаю и заработанное тебе стану отдавать. Разве у нас не одна семья? — с улыбкой объяснил он.

— И сколько вместе?

— Шамашедшие деньги, — рассмеялся Николай, — хочу соточку себе утвердить на первое время.

— Это у меня каждый месяц — дести тысяч! Слышишь, Вика!

— Слышу, мама. Наш Коленька большой любитель сюрпризов, — она поцеловала его в щеку, — привыкай мама.

— Ну, слава Богу, с деньгами разобрались. Звони Любе.

Вика набирала номер, Николай встал с кровати, накинув халат, подошел к окну. Дом стоял на возвышенности и из окна открывался вид на значительную часть города, он мерцал ночными огоньками. Странно, но одни огоньки горели, не мигая, другие мерцали, создавая феерическую картину. Наверное, это обычные лампы и неоновые, последние мерцают, а может и нет. Окна домов светились ровно, и в каждом была своя, присущая маленькой ячейке общества, жизнь. Где-то люди радовались, где-то плакали, где-то болели, а где-то наслаждались здоровьем и все это в одном городе, одной страны. Нет одинаковых городов, как и людских судеб, но в чем-то схожи и они — стандартными домами или чертами характера. Может сейчас кто-то так же стоит у окна и разглядывает огоньки ночного города, думая о своем.

Николай закурил, выдыхая дым в форточку. К нему подошла Алла и тоже залюбовалась светящимися огоньками, иногда прислушиваясь к разговору Вики. Она закончила говорить с Любой и спешила поделиться новостями.

— Мама, Коленька, вы бы знали, как обрадовалась тетя Люба, когда узнала, что станет получать пятьдесят тысяч. Говорит, что мужику своему нос утрет, а то он все хвастался, что получает шестнадцать штук, а жена семь. Она в шутку его на работу к нам санитаром пригласила — и денег больше и нервов меньше… А он, когда передачу сегодняшнюю о Коленьке посмотрел, знаете, что сказал: «Я понимал, что Николай Петрович талантливый мужик, но не до такой же степени»! — Вика засмеялась, довольная лестными отзывами. — А Марина, говорит тетя Люба, вообще до потолка прыгать будет — ей тетя Света обещала меньше гораздо, когда к нам на работу переманивала. Вот обрадуются все завтра! А тетя Света вся на седьмом небе — ее ведь тоже по телевизору показали. Она говорит, что ее бывшая начмедша от зависти почернеет.

Николай обнял Вику, ласково перебирая ее волосы.

— Как хорошо с тобой, Коленька, я иногда думаю, — говорила она тихо и медленно, — счастье не бывает долгим, ты не бросишь нас? Не обижайся, милый.

Она, как понял Николай, спрятала свои глаза у него на груди, но чистая непосредственность и желание знать будущее, тем более в пик своего счастья, когда все его наилучшие проявления подкоркой еще воспринимаются неосязаемыми, взяли верх над нерешительностью. И тогда проявляется у человека сильное чувство, как бы приниженного интереса, неспособное конкурировать лишь с чувством любви и материнства, но и никогда не пересекающееся с ними.

Николаю захотелось ответить ей, как можно ласковее и нежнее, поглаживая живот ниже пупка.

— Смотри, Алла, — он знаком попросил ее пододвинуться ближе к Викиному животу, — здесь уже зародилась новая жизнь и скоро ты станешь бабушкой!

— Правда!? — Вика смотрела ему прямо в глаза, — это правда, я беременная!? — она покрывала его лицо, шею и грудь поцелуями.

— Да, родная, уже три недельки, — он прикасался губами к ее животу, словно шептал о чем-то будущему поколению.

— И ты можешь видеть его, мальчик или девочка? — возбужденно спросила Алла.

— Да, я чувствую и ты угадала.

— Что, угадала? — не поняла Алла.

— И мальчик, и девочка! — Николай улыбался, посмеиваясь глазами, — и я не могу бросить четверых самых дорогих мне человечков!

— Дорогой мой, милый и любимый Коленька! Если бы у меня спросили о самом главном и радостном событии жизни — я не смогла бы ответить однозначно. Ты вылечил мою дочь, стал самым близким и любимым мне зятем и скоро подаришь внуков! Разве бывает враз столько счастья?

— Милая моя тещенька, — улыбнулся Николай, — ты счастлива, а это значит, что не нужно сомнений. На смену большому горю всегда приходит большое счастье, и мы все заслужили его. Сколько страданий перенесли ты и Вика после аварии? Чем это можно измерить, на каких весах взвесить? Я всю свою сознательную жизнь провел на войне, с первого до последнего дня своей службы, видел только кровь, боль и слезы. И это в мирное, якобы, время. Мне 45 лет, а выслуги у меня 46 — выходит, что я не родившись, имел уже трудовой стаж. На войне день идет за три. Мы заслужили свое счастье потом и страданиями, и пусть его будет еще больше.

Он закурил от волнения, стараясь не подавать виду, но Алла с Викой чувствовали его сердцем и смотрели счастливыми глазами на любимого человека.

— Ты так убедительно говоришь, милый, что все сомнения улетают, — Вика пошепталась с матерью и продолжила: — Меня посетила одна замечательная идейка — мы с мамой споем тебе песенку.

Это было что-то новое, и Николай с интересом всматривался в радостно улыбающуюся Вику. Они устроились поудобнее, подоткнув под спину подушки и еще раз улыбнувшись загадочно напоследок, запели: «Представить страшно мне теперь, что ты не ту открыл бы дверь, другой бы улицей прошел, меня не встретил, не нашел»…

Прекрасные слова, сказанные к месту — ценнее вдвойне и Николаю очень понравилась идейка Вики. Иногда судьба сводит совсем незнакомых людей, они начинают общаться по воле случая, влюбляются и уже не могут обойтись друг без друга. Их встреча предначертана свыше еще три года назад, когда Вика попала в аварию. Именно за калекой Михайлов пошел следом, и от несправедливости судьбы сжалось впервые его отзывчивое сердце, не загрубевшее на войне.

Николай на миг представил себе, что он не пошел бы тогда в город, не сел в тот троллейбус и ужаснулся. Не было бы с ним сейчас его любимой жены Вики и тещи Аллы, а Вика бы страдала от тяжкого недуга. Нет, она бы все равно пришла к нему на прием, но кто знает — может быть, и завязалась бы у них любовь. Он вздохнул и улыбнулся.

— Если бы изобрели машину времени, и я перенесся на месяц назад, пришел в ваш дом и объявил, что я ваш муж и зять, то уж наверняка бы отведал если не костыля, то милой Аллушкиной ладошки. И было бы страшно представить, что я открыл именно эту дверь. Превратности судьбы не играют в игры со временем, каждому моменту свой час отведен.

— Может, оно и было бы так, — улыбнулась Алла, — но сейчас трудно представить, скорее невозможно, что бы открыл не ту дверь. Мне кажется, что ты всегда был самым родным и любимым нам человеком, мужем и зятем.

Зазвонил телефон, сердце у Николая испуганно екнуло, предвещая беду, забилось учащенно и трепетно. Он взял трубку.

— Алло…

— Здравствуй доктор, это Саша. Смотрел телевизор, рад за тебя, просто фантастика в лечении, волшебство! Мои ребята с девчонками гордятся, что знакомы с тобой. Ну, а Лаптева, считай, ты уже съел.

— Нет, Саша, думаю, что он еще побрыкается, а за отзыв спасибо, привет передавай своим ребятам и девчатам.

— Бром тебя хотел завтра видеть, — перешел к делу Александр.

Успокоившееся было сердце, забилось вновь. «Интересно, зачем я ему понадобился, — подумал Николай, — вроде бы все вопросы обсудили, утрясли все нюансы. Нет, здесь что-то не так». Он мысленно перенесся к Брому и ахнул от увиденного: у Брома собрались Петр, Вано, Олег, Михаил и Борис. Все авторитеты, с которыми его знакомил Александр. Вано с Олегом не могли простить доктору нанесенного физического и морального оскорбления, Бром поддержал их, рассчитывая разделаться с Александром, который набрал силу и стал для него опасен. Подвернулся удобный случай, когда его не осудят за кровавую расправу, разработанный ими план позволял рассчитаться со всеми. Хозяйство Александра отходило к Брому, усиливая его влияние, чего он и добивался, по сути его не интересовала оскобленная сторона. Авторитеты наслаждались местью за унижение, точки над «и» расставлены.

По плану 34 боевика Вано и Олега захватывают Александра в его собственном доме, стоящем в лесу на отшибе, без суеты уничтожают личную охрану и 5 девушек, живущих в доме — свидетели не нужны. Но Бром понимал, что Александр успеет вызвать своих людей, и тогда исход битвы все равно предрешен, но станет слишком кровавым. Он устроит на лесной дороге засаду и мчавшиеся на помощь боевики попадут прямо под стволы автоматов и пулеметов, деваться им некуда, все кончится в считанные минуты. Для засады выделялось 19 человек.

Внедренный в личную охрану Александра племянник Вано, специально прибывший из Грузии, сообщал, что все спокойно и можно начинать проведение операции. Во дворе бромовского особняка прохаживались вооруженные до зубов боевики, ожидая команды на выезд.

Николай представил себе растерзанные тела охранников, изнасилованных и убитых горничных, неповинных ни в чем, и содрогнулся. Не бывать этому.

— Ты вот что, Саша, отправь ко мне побыстрее Танцора, только прошу тебя — быстрее. Я подъеду, не телефонный разговор…

— Считай, что уже уехал. Что за спешка, доктор?

— У тебя новый охранник? — спросил его Николай, опуская Сашин вопрос.

— А как ты узнал? — удивился Александр, — впрочем, с тобой я не удивляюсь, — он рассмеялся.

— Это не твой человек, не верь ему, — не стал объяснять подробности Николай, — до моего приезда ничего не делай и держи это в тайне. Будь осторожен, Саша!

Михайлов, нервничая, одевался — испорчен прекрасный семейный вечер, когда хочется побыть с любимыми, но долг человека звал его на помощь другу. Он решил не говорить Алле и Вике истинной причины отъезда, незачем вмешивать их в кровавые дрязги преступных группировок. Но насчет Саши у него своя и беспроигрышная политика, ситуация лишь ускорит ее исполнение и друг встанет на путь исправления.

— Саша попал в беду, — начал он объяснять, пряча от Вики и Аллы глаза, не умевшие лгать, — но он этого не знает. Вор заберется в его дом, а я подъеду, и мы его сцапаем. Я вернусь часа через три, вам лучше поспать, мои милые и любимые девочки. Все нормально и беспокоиться не надо, — успокаивал он их.

— Мы вряд ли заснем без тебя, дорогой, тем более в такой день, — расстроилась Вика, — хотелось бы побыть вместе…

Николай тяжело вздохнул, подошел и прижал их к себе.

— Ничего, мои милые, все нормально, я отлучусь ненадолго — это нельзя отложить на завтра, помогу Саше и вернусь.

Он поцеловал их крепко и вышел.

«Вольво» неслась на предельной скорости, но Николай все равно торопил:

— Быстрее, Миша, быстрее.

— Что случилось, доктор? — удивленно спрашивал Танцор — вроде бы никто не болел в их доме.

— Соскучился, — отшутился Михайлов.

Приученный больше делать и меньше спрашивать, Танцор не задавал новых вопросов, выжимая из машины все возможное для этой дороги. За три километра до дома Николай попросил остановиться, он вышел, осмотрелся и выдохнул облачко пара, которое к удивлению Танцора не рассеялось, а полетевши, зацепилось за ближайшую ветку и осталось висеть над лесной дорогой. Николай злорадно усмехнулся: «Приятной встречи, господа». Сев в машину, торопил снова:

— Быстрее, быстрее Миша.

Танцор не спрашивал, но удивлялся: то остановись, то быстрее и нажимал до упора на газ. Около дома Николай спросил:

— Нового охранника знаешь?

— Да, знаю, — кивнул в ответ Танцор.

— Возьмешь братков, обезоружите и свяжите его, приведете к нам с Александром. Имей в виду — он мастер рукопашного боя, ваша сила: внезапность.

Танцор на мгновение задумался и, словно приняв решение, ответил:

— Извините доктор, такую команду может отдать только Граф.

— Александр? — переспросил Николай.

— Да.

— Считай, что эту команду он отдал тебе лично, так и объясни ребятам.

Михайлов оставил «облачко» у ворот и вошел в дом. Поздоровавшись за руку с Александром, прошел в малую гостиную и, сев поудобней в кресло, начал без предисловий.

— Времени у нас в обрез, Саша, поэтому поверь мне, как поверил с матерью. Вопросы — потом. Твой новый охранник — это племянник Вано, приехал недавно из Грузии и вы его не знаете, тебе его специально подсунули, что бы иметь своего человека в твоем доме. Бром решил покончить с тобой, большую силу ты набрал, Саша, тем более сейчас удобный случай — все сделают Вано и Олег, ждущие мести.

— Значит, решился Бром, — тихо и с сожалением произнес Александр, — я знал, догадывался, что он решится, не даст набрать полную силу, за ним такое уже водилось. Не знал — когда. Удобный случай…

— Ты знаешь свои порядки. Я унизил двух авторитетов, ты не вмешался.

— Я не мог, доктор.

Александр встал и заходил по гостиной. Николай видел, как он нервничает, но не потому, что не вмешался тогда, он ненавидел Брома и сейчас, видимо, сожалел об одном — об открытой войне. Много она унесет жизней и не окреп он еще в достаточной степени, хоть и оперился среди группировок города. Еще бы немного времени…

— Я знаю, Саша, но разговоры в сторону — сюда сейчас нагрянут боевики Вано и Олега. Припрутся с одной целью — убивать.

— Спасибо, доктор, скоро мои люди будут здесь, а пока будем держаться, легко им нас не взять.

Александр опять заходил по комнате, прикидывая в уме, как выстроить рациональнее оборону, продержаться до подхода основных сил и ударить всей мощью по осаждающему коттедж врагу. Но и здесь Михайлов расстроил начавший созревать план.

— Нет, Саша, нельзя звать твоих людей на подмогу — они попадут в засаду, Бром на это и рассчитывает. Ты должен довериться мне, Александр, я решу эту проблему быстро и бескровно.

Саша присел на краюшек кресла и внимательно вгляделся в Николая, словно давая понять, что он верит и готов исполнять план Михайлова.

— Я не могу отдавать здесь приказы, Саша, поэтому слушай внимательно и запоминай, командовать станешь сам. Сейчас сюда приведут связанного охранника, это я попросил от твоего имени Танцора, разбираться с ним некогда, пусть сидит или валяется, слушает: потом расколется сразу.

Николай подробно проинструктировал Графа, объясняя все нюансы контроперации, где, когда и какие команды отдавать. Он закурил и внимательно наблюдал за реакцией Александра, не сомневаясь в правильной оценке сказанного.

— Я верю тебе, доктор, — немного подумав, ответил Александр, — но как ты все узнал?

— О-о, — усмехнулся Николай, — маленькие способности…

— Конечно маленькие, — Саша натянуто засмеялся, — я сразу понял, что с тобой лучше дружить, а Бром — дурак, если не разглядел этого.

Николай почувствовал, что Александр не боится его, уважает, ценит, но не боится. Он не примеряет на себе оторванные языки и яйца и не заискивает от мощи друга, этим он и нравился Николаю.

— Ты понял, потому что умный, а сильный и с головой — для Брома: перебор. Все равно, рано или поздно, ты бы столкнулся с ним.

Танцор с братками втащили охранника, тот матерился и кричал о беспределе. О беспределе, который бы действительно устроили здесь головорезы его дяди, не вмешайся во время Михайлов.

— Заткнись, — презрительно бросил Граф.

Танцор сунул ему под дых, охранник, загибаясь и хватая ртом воздух, повалился на пол, получая вдогонку порцию пинков.

— Хватит, — остановил их Граф, — некогда. Возьмите все наручники и веревки, все, чем можно связывать людей — ремни, скотч и так далее. Через пять минут жду вас всех здесь, охрану с ворот то же сюда.

Приказы исполнялись без вопросов, и вскоре Александр оглядывал свою маленькую, но боеспособную армию. Бойцы не знали ничего, но чувствовали приближение опасности и волновались, неизвестность катализирует ощущения и в гостиной царила напряженность, ощущаемая кожей каждого.

— Оружие оставьте здесь, оно не понадобится, — инструктировал Граф, — возьмите веревки и ножи — для резки средств связывания. Некоторые суки, — Александр подошел к главному, — решили напасть и убить нас всех, даже девочек в доме. Эта гнида, — он легонько пнул валявшегося охранника, — помогала бы им изнутри. Но Бог, — усмехнулся Александр, — не оставил нас — удалось узнать планы врагов, которые сейчас уже мчатся сюда во всю прыть. Убивать и крошить нас, насиловать наших девочек и опять убивать.

Граф видел, как сжимаются кулаки его бойцов, неопределенность исчезала, а с нею и страх неизвестности постепенно испарялся с каждым сказанным словом, уступая место решимости и отваге.

— Мне удалось организовать, — продолжил Александр, — что бы в пищу врагов подсыпали снотворного, эти сратые удальцы уснут, едва появившись у ворот моего дома, времени на дорогу как раз хватит, что бы лекарство сработало на наше благо. Вас семеро и вам предстоит тяжелая работа, докажите мне свою преданность.

— Командуй, Граф.

— Говори, что делать, — посыпались ответы.

— У ворот и по периметру вдоль забора вы соберете, свяжите и принесете сюда 34 сучонка, — Граф сжал кулаки, — кто-нибудь может заснуть в стороне, пока рассредоточиваться станут, поэтому напоминаю еще раз — их должно быть 34. Машины загоните во двор, — он посмотрел на часы, — все, ступайте, они уже здесь.

Братки испарились, матерясь и обещая отыграться. Михайлову подумалось: «Коротка жизнь мафиозная и порой не узнаешь, откуда прилетит пилюля». Он наблюдал за Александром, который нервничал, особо не скрывая своего состояния — то вставал и ходил по гостиной, то садился и опять вставал. Его решительное лицо иногда подергивалось, словно он говорил сам с собой.

— Успокойся, Саша, давай пива выпьем, — предложил Михайлов.

Принесли пиво, налили, но Александр не притронулся к нему, пока не втащили первого связанного бандита. Он залпом выпил всю кружку, вздохнул.

— Ты знаешь, доктор, я верил тебе, но все равно сейчас стало легче, — Александр даже смог выдавить из себя улыбку.

Николай улыбался в ответ, потягивая пиво, и отмалчивался, не сомневаясь в успехе и благодаря Всевышнего за посланные способности.

— Вначале трудно представить, — продолжал Граф, — что приехавшие мерзавцы уснут, едва выйдя из своих машин, что ты обладаешь такой силой, способной усыплять людей на расстоянии, — он с гневом поглядывал на вырастающую кучу тел и, поворачиваясь к Михайлову, уже свободнее улыбался. — Но мне легче — я уже знаю кое-что о твоих удивительных способностях.

Количество боевиков вырастало, их укладывали в гостиной поленницей или штабелями, принесли последнего. Оружие складировалось в другой комнате. Братки Графа, вытирая струившийся от напряжения пот, не стесняясь, восхищались своим командиром:

— Здорово!

— Отвоевались, сучары…

— Тихо, без шума разделались.

— Я всегда говорил, что Граф голова!

— Он и не то может!

И только Танцор молчал с радостным выражением на лице и поглядывал в сторону Николая. Он догадывался — чьих это рук дело. Александр раскусил его сразу и посмотрел на Николая, тот покачал отрицательно головой.

— Пусть отдохнут, пиво выпьют, — попросил за бойцов Михайлов.

Граф пригласил всех к столу. Довольные собой телохранители подходили, наливали пиво, рассаживаясь поудобнее, кто где мог, поглядывая с интересом на проделанную работу. Холодное пиво прокатывалось живительной влагой по разгоряченным внутренностям, доставляя особое удовольствие на фоне свершенного труда. Такого им еще ни приходилось не только видеть, но и слышать, в их глазах Граф выглядел сейчас самым талантливым лидером, который сумел бескровно расправиться с конкурирующими группировками, а главное сохранить их собственные жизни. Такому можно служить только преданно и слепо, как собака служит своему хозяину. Некоторые даже где-то в душе пожалели связанных — не того хозяина выбрали, думать башкой надо, теперь расплачиваться придется. Без этого нельзя в их деле.

Граф обходил штабель тел, вглядываясь в лица, охрана пояснила еще раз, что все здесь и можно не беспокоиться, но он размышлял о другом:

— Мерзавцы, думали, что когда будут меня кончать — я успею связаться со своими в городе. Они полетят сюда и нарвутся на засаду, их бы покрошили, как котят, — Александр скрипнул в ярости зубами, — сейчас поедете на третий километр, там засада на повороте, но они тоже все спят. Разберете завал и привезете всех сюда. Должно быть 19.

Уходя, двое бросили:

— Слава Богу, меньше.

— Ну, Граф, голова-а!

Александр окончательно успокоился и пил пиво, подойдя еще раз к штабелю.

— Многих и не знаю даже, — он для острастки пнул легко нижнего, — разберемся…

Настала пора рассказать следующую часть задуманного плана и Николай рукой пригласил Александра сесть ближе.

— Когда привезут последних, пятеро твоих останутся здесь, пусть охраняют, применяют оружие, если потребуется в случае нападения. Строго накажи — ближе пяти метров пусть не подходят, вдруг кто-то проснется и развяжется, что вряд ли возможно, но береженого Бог бережет. Я с Танцором и ты со своим водилой поедем, погостим у Брома, поговорим заодно по душам, нельзя и непростительно откладывать на завтра. Не засвеченные автоматы с глушителями у тебя есть? Нет, лучше возьмем их оружие.

Николай пояснил все подробности, Александр кивнул и с восхищением произнес:

— Да-а, не голова, а Генеральный штаб. Действительно оставлять на завтра нельзя, очухаются, пиши — все пропало. Как я буду рассчитываться с тобой, благодарить за бесценное содействие?

— Об этом после поговорим, у меня свои планы на тебя имеются, — Николай неожиданно засмеялся, — думаю, тебе понравятся, а сейчас еще дело не сделано.

Тела новых боевиков заносили и складывали поверх старых, Михайлов выразил опасения, что нижние могут задохнуться, но Граф ответил резко и жестко, что не звал их сюда и удобств создавать не станет. Он отдал необходимые распоряжения, и они вчетвером уехали на машинах спящих бандитов.

Автомобили уже поджидали, и охрана Брома впустила их во двор сразу, не видя за тонированными стеклами пассажиров. Вся охрана столпилась и с нетерпением ждала появления дружков и подробностей расправы над «графьями». Танцор и Раков, водитель Александра по кличке Рак, выскочив из машин, в упор расстреливали, обильно поливая свинцом растерявшуюся от неожиданности, охрану Брома. Словно тихие щелчки осами вылетали из автоматов пули, впиваясь в тела охранников, догоняя убегавших и жаля насмерть. Бандиты валились замертво, застывая в неестественных позах, изредка успевая вскрикнуть, взмахнуть руками или прошептать последние слова.

Тихо перебив охрану внутри дома, они вошли в кабинет Брома, который уже с нетерпением ждал новостей. Рядом находились известные авторитеты. Танцор и Рак сразу же пустили по пуле в голову Вано и Олегу, те упали, задергавшись в агонии, и застыли с открытыми глазами. Смерть настигла их быстро, оставляя свой запах в комнате, забираясь внутрь и леденя душу. Остальные сидели, не двигаясь, скованные страхом, даже не помышляя об оружии, которое могли достать и привести в действие. Ужас сковал их мышцы, парализовал волю, второй раз они видели доктора и второй раз у них «опускалась матка».

Рак и Танцор быстро собрали оружие у трясущихся от страха авторитетов, поглядывающих на валявшиеся трупы. Страх сковывал их все больше и больше, заползая в каждую клеточку и превращая тела в аморфную массу, готовую ползать и унижаться, но что бы потом, в удобном случае, отыграться с лихвой. Наглые, циничные и жестокие, когда превосходство было на их стороне, в противоположной ситуации они раскисали, становились жалкими, трусливыми и покорными, готовыми просить о пощаде сквозь размазанные по щекам слезы. Таково большинство бандитов, причиняющих боль, но не способных самим переносить ее.

Бром побелел, как мел, и сидел с трясущимися от страха руками, не пытаясь спрятать их, и бурчал себе что-то под нос, видимо вернулась к нему старая привычка в искаженном варианте испуга.

— Что, гад, доигрался, — Александр подошел и резко ударил Брома в челюсть, кроша протезы и естественные гнилые зубы. — Я тебе всегда говорил, сучара, что самое главное — это своевременная информация.

В голове каждого авторитета, не смотря на страх, прочно осела мысль: «Кто-то сдал». Этого и добивался Александр, пусть потом боятся друг друга, не доверяют и выясняют отношения. Вместе им уже не быть, не сговориться.

— Всех людей этих мерзавцев, — Граф указал на убитых, — я положил: кто-то уже кипятится в аду, а кто-то еще стоит на пути туда, мечтая побыстрее уйти из жизни.

Авторитеты прикинули ситуацию на себя, они бы не оставили никого в живых, особенно Михаил, любитель жестоких расправ и изощренных пыток, руки которого обагрены кровью по локоть. Он побеждал наглостью и жестокостью, числом, а не уменьем, действуя с кровавой шаблонностью. Через него проходили почти все заказные убийства в городе, милиция знала о нем, но ничего не могла предъявить реального — свидетелей не оставляли живыми.

Сейчас, не сомневаясь в словах Графа, они пытались предугадать свою участь, тряслись от страха, особенно Бром, который понял, что может рассчитывать лишь на скорую смерть.

— Как ты хотел со мной разделаться, паскуда? — спросил Брома Николай и, не дожидаясь ответа, приказал: — Отстрелите пока ему руку, ребята.

Рак вскинул автомат.

— Нет, не здесь, зачем кресло портить, — остановил он Рака, — пусть пачкает своей черной кровью пол.

Танцор схватил Брома за шиворот, выкидывая из кресла, и гримаса брезгливости перекосила его рот.

— Он все равно его спортил — обоссался, собака.

Рак снова вскинул автомат и опять Николай остановил его.

— Хочешь жить? — презрительно спросил он.

— Да, да, да, — заскулил Бром от появившейся внезапно надежды, — жить, хочу жить.

— Тогда доставай большой конверт, бумагу и ручку, пиши: уважаемый господин Дробинский, мои подручные авторитеты — Вано и Олег — три месяца назад изнасиловали вашу дочь. Сами они уже не могут просить у вас и вашей дочери прощения, извиняюсь за них я — их «крестный отец» и посылаю вам их отрезанные члены. Подпишись. Подписал? Тогда бери нож, отрезай и упаковывай в конверт.

Александр, с презрением глядя, как Бром ловко управляется с поручением, тихонько спросил Николая о Дробинском и, получив ответ, сплюнул в сторону Брома. Бром знал, поэтому не спрашивал, когда писал письмо, это он посоветовал запугать убитого горем отца еще и изнасилованием младшей дочери и тот не заявил в милицию.

Бром заклеил окровавленный конверт и с надеждой посмотрел на Михайлова.

— Помнишь Левитского Сергея? — спросил Николай.

Бром снова затрясся от страха.

— Я вижу, помнишь, паскуда. Это ты, вымогая у него деньги, приказал привязать к его яйцам кирпич. Потом два, три, четыре, но у него не было необходимой суммы, и ты дернул, отрывая ему мошонку. Помнишь, гнида, как ты наслаждался тогда своим могуществом? А когда он заявил в милицию — у тебя нашлось железное алиби, тебя, якобы, видели человек 10 в совершенно другом месте. Бери ручку, пиши: уважаемый господин Левитский, лично приношу свои извинения за оторванные мною ваши яйца, за подстроенное алиби. Словами не искупить вины, поэтому посылаю вам свои… Поставь многоточие и подпишись. Так, теперь бери нож и режь.

— Нет, не-е-е-е-т, — дико завизжал Бром и осел в уже загаженное кресло.

Михайлов подошел ближе.

— Сволочь, сам сдох, собака, — презрительно бросил он. — Но последнюю волю умершего необходимо исполнить, видит Бог — он раскаялся и хотел отправить потерпевшему свои собственные яйца. Михаил, — Николай посмотрел на него.

— Нет, я не могу, я не умею, я…

Он озирался по сторонам, словно ища кого-то, кто бы сделал за него эту работу.

— Мишенька, — ласково обратился к нему Александр, от такого обращения у того забегали мурашки по коже, — ты же знаешь, что мы два раза не предлагаем…

Михаил, наконец, осознал, что если не исполнит — его убьют. Он взял ножик и выполнил поручение, положил все в конверт, вытер руки о рубашку Брома и вернулся на место.

Александр ногой оттолкнул кресло с Бромом в сторону, взял другое и сел во главе стола, грозно глянув на притихших авторитетов. Ему еще не приходилось решать судьбу людей таким образом, когда рядом находились не остывшие тела трех их бывших соратников.

— Как быть с вами? — вместо решения спросил он.

— Мы с тобой, Граф, с тобой, верой и правдой служить будем, — хором запричитали, замолили они. — Это все они придумали, Вано с Олегом, мы ни причем, верно тебе служить станем, верь нам.

Михайлов понял, что Граф колеблется в выборе решения и подсказал ему выход:

— Пусть Михаил приберется здесь, а то загажено все — полы вымоет.

Сидевшие не раз в зоне Петр и Борис, а тем более Михаил, сразу сообразили, что после мытья полов не подняться более Михаилу на руководящие ступеньки. По понятиям это исключено. Его «опускали» раз и навсегда, пусть скажет спасибо, что не опустили по-настоящему.

Но Михаил, осознавший все, мыть полы отказался, его страх резко и внезапно прошел, глаза запылали ненавистью и местью. Граф кивнул Раку, и Михаил успокоился с дыркой во лбу, присоединившись к трупам.

Вопрос решен и Михайлов с Графом, а за ними и Рак с Танцором, покинули, ставшую кровавой и страшной, комнату.

Александр сам сел за руль, пригласив к себе в машину Николая, захотелось поговорить одним. Часть дороги ехали молча, пуская клубы сигаретного дыма, и уже под конец Александр заговорил:

— Хорошо ты придумал с Михаилом, все-таки вылезла наружу его суть, я и колебался из-за него, считая игрой его преданность. Такой вообще не может служить преданно никому, а самому организовать дело — мозгов не хватит. Вот и выходит, что он лишний, — как бы оправдывался Граф. — Но ты крепкий парень, доктор, не думал, что способен на такое.

— На войне и не такое бывало, — усмехнулся Николай, — я имею в виду кровь и трупы. Подлости, конечно, тоже хватало, но не в такой степени, — он помолчал немного, — ты вот, что, Александр, не задействуй ночью Танцора, пусть отдохнет, мне он с утра потребуется, и выдели еще трех. Пусть Танцор подберет сам, я буду их ждать в офисе.

— Все исполню, господин, — Александр засмеялся, — и Танцору объясню, что твои приказы важнее моих. Нет, я отдаю его и еще троих тебе насовсем, не солидно ходить без охраны, хотя дело не в солидности — мало ли какие сволочи на пути попадаются. Семья у тебя, самому-то никто не страшен.

Они подъехали к дому, Александр попросил передать привет Вике и Алле Борисовне, попрощавшись, Николай вышел и, поежившись от резкого ветра и похолодания, нырнул в подъезд.

— Прохладно на улице, — сказал он, заходя в квартиру, — ох, и заморожу я сейчас вас, — продолжил Николай, раздеваясь и обнимая Вику.

— Холодненький, но родной и близкий, — произнесла Вика, целуя его. — Ты знаешь, Коленька, как медленно идет время, как медленно тянутся минутки, я вся испереживалась. Мама говорит, что мужикам необходимо иногда уходить, по делам. Я знаю, что по делам — ты помогал Саше. Я не ревную, потому что люблю и верю тебе, но все равно волнуюсь, — ворчала Вика, крепче прижимаясь к Николаю.

— Милая моя, мама, конечно же, тебя успокаивала, но я действительно ушел по делам, по делам, которые нельзя отложить на завтра. Спасибо тебе и тебе, Алла, что не задаете вопросов с порога, я расскажу все сам. Собственно и рассказывать нечего — дождались мы вора, залез он в дом, и сцапали там его. Но Александр не стал заявлять в милицию, прочитал нотацию и когда вор действительно понял, что здесь ему ничего и никогда не украсть — Саша отпустил его.

— Саша мафиози? — вдруг спросила Алла.

— Он хорошо к нам относится, и я не лезу в его дела, — ответил, немного подумав, Николай.

— Значит мафиози, — уже убежденно произнесла Алла.

— Ты против общения с ним? — спросил Николай.

— Нет, можно общаться и с мафиози, главное — не впутываться в его дела, в его бизнес и оставаться всегда порядочным человеком.

— Мы так и поступим, Саше действительно необходима помощь не только в вопросах, которые я решал сегодня. В будущем я планирую, что бы Саша отошел от грязных дел, чувствую, что ему это тоже не по душе. Я подтолкну его в нужном направлении, он хороший парень, пусть зарабатывает деньги честным путем. А сейчас, девочки, спать, третий час ночи уже, проспим завтра на работу.

Он переключился на события минувшего вечера. Только один вопрос тревожил его: прав он или нет? С точки зрения государства и права — конечно, нет, а с точки зрения самого, других людей, общества, морали? Если бы заявили в милицию и там поверили, если бы еще поверили и сразу бы выехали — на вечер спасли бы, измотав в последующем повестками и вопросами. Все равно Александра и его убили бы, никто бы не снял заказ. Значит, государство не смогло бы их защитить, это аксиома. С другой стороны: Бром, Михаил, Олег, Вано — это бандиты, руки их в крови, они совершили множество тяжких преступлений, но жили припеваючи на свободе, веселились и жировали на отобранные деньги, на деньги, добытые преступным путем у своего народа. И это понятно всем, как божий день, кроме разве что судей. Они жили за счет страха запуганных ими же людей, государство которых не в состоянии их защитить, за счет подкупа и взяток, за счет продажных тех же самых государственных чиновников силовых и административных структур.

Он не судья и не палач, но обстоятельства сложились так, что решение необходимо принять немедленно. Николай с абсолютной уверенностью понял, что если бы провели всенародный референдум — большинство поддержало бы его, а закон должен служить народу. Значит, он морально оправдан! Облегченно вздохнув, он попытался уснуть, но в голову опять стучалась мысль: разве судья ты? И лезли мысли о неотвратимости наказания — почему гуляют на свободе члены преступных группировок? Круг начинался заново.

Еще долго он лежал молча, делая вид, что спит, но сон сморил и его, властвуя и забирая усталость.

Утром, подъезжая к клинике, Михайлов заметил у дверей трех новых людей. «Здоровенные мужики, накаченные, чувствуется сила и тренированность, от наметанного взгляда не укрываются такие важные детали», — отметил про себя он.

Парни подскочили к машине и открыли три дверцы, протянув Алле и Вике руки, помогая выйти. Дамы, не зная их, не решались, взглядом требуя от Михайлова пояснений. И он, улыбаясь, пояснил, что все нормально — это новые сотрудники фирмы. Алла и Вика, взамен нерешительности и в качестве оправдания, подарили каждому по ослепительной доброй улыбке.

— Доброе утро, Виктория Николаевна, — вежливо говорил один.

— Доброе утро, Алла Борисовна, — вторил другой.

Николай смотрел на своих девочек и радовался. Польщенные именной встречей, они сияли, как солнышки, в их радостной простоте не чувствовалось и капли тщеславия и надменности, которую напускали на себя многие женщины в общении с охраной. Простые и вежливые, они гордились своим положением, своим мужем и зятем, прежде всего, но никогда не кичились этим, стараясь наоборот, внимательнее относится к простым людям, таким же, как и они в совсем недалеком прошлом.

На легком морозце, в норковых шубках и шапках, они смотрелись ослепительными куколками, источая светлую доброту и нежность. Николай так и стоял без движений, любуясь ими, пока не вздрогнул от обращения к нему.

— Здравствуйте, шеф, — трое охранников вытянулись, как перед генералом, ожидая распоряжений, но на лицах не было льстивой угодливости, скорее они выражали почтительность и внимание.

«Это хорошо, — подумал Михайлов, — не терплю лизоблюдов. Танцор уже явно поработал с ними, иначе бы они втроем открывали мою дверцу. Но когда он успел, молодец, не зря его ценит Граф».

— Доброе утро, — со всеми поздоровался Николай.

Он прошел в свой кабинет и переоделся, его рабочий день начинался с девяти, но он приезжал пораньше, а значит, и приезжали Вика с Аллой Борисовной, и, глядя на них, другие сотрудники.

Михайлов попросил Вику пригласить к нему Михаила и новых сотрудников, собрать через пять минут в приемной весь персонал.

Михаил и охранники вошли, каждый представлялся сам.

— Астахов Василий Иванович, кличка Стах.

Николай Петрович поморщился, и это не ускользнуло от Танцора.

— Ни каких кличек, — цыкнул на них Михаил.

— Черный пояс, пятый дан, — продолжал Астахов, — служил в ВДВ, но спортом занимался и раньше.

— Ого! — похвалил Михайлов, — пятый дан — это сильно!

— Дятлов Игорь Михайлович, служил в ВДВ, черный пояс, третий дан.

— Деркач Вячеслав Ильич, служил в ВДВ, черный пояс, третий дан.

— А у тебя какой дан, тоже в ВДВ служил? — посмеиваясь, спросил Михаила Николай Петрович.

— Пятый дан, доктор.

— Сержант наш, — заулыбался Астахов.

— Это хорошо, что вы давно знакомы, не придется срабатываться. Михаил объяснил вам задачу? — они закивали, — тогда обращаю ваше внимание на следующее: как вы уже поняли — никаких кличек, второе — быть всегда вежливыми с больными и их родственниками. Иногда они так достают, что хочется дать им по шее — терпите, скрипите зубами, рвите на себе волосы, материтесь, про себя естественно, — он заулыбался, — но терпите. Понятно?

— Да, шеф, — прозвучал единый ответ.

— И еще, в клинике быть всегда в форме. Какая у нас форма?

— Белый халат, шеф.

— Хорошо, ступайте, останься, Миша.

Михайлов поблагодарил его, объясняя, что Вике и Алле Борисовне очень понравился теплый прием, организованный им. Последнее Николай подчеркнул особо и попросил передать слова благодарности охранникам. Определился он и с оплатой, учитывая совет Михаила. Решив организационные вопросы с охраной, Николай Петрович пригласил к себе весь персонал, познакомил их с новыми сотрудниками и отпустил, оставив главного бухгалтера.

— Любовь Ивановна, внесите в штатку дополнения: Зеленский Михаил Павлович, начальник службы безопасности, зарплата пятьдесят тысяч рублей и три охранника по сорок тысяч.

Покончив и с этим, он потянулся в кресле, пора начинать, люди ждут его целебных результатов.

После показа по телевизору весть о его удивительных способностях разлетелась по всей России. Клинику буквально осаждали громадные толпы больных людей. Кто не мог сам стоять и ходить — присылали родственников. Гостиницы города, на треть всегда пустовавшие, забиты до предела, ГУВД среагировало оперативно, выставив постоянный пост у его клиники для поддержания общественного порядка — люди нервничали и иногда срывались, появились мошенники, сообразившие, что на этом можно неплохо заработать, якобы продавая очередь. Сотрудники ОБЭП отлавливали их, но, как и с наперсточниками, по-настоящему сделать ничего не могли, преступность совершенствовалась быстрее, а милиция шла ей вдогонку. Проблему решил сам Михайлов, попросив объявить в средствах массовой информации, что живой очереди у него нет, запись только по телефону на конкретную дату и время.

Михайлов прошел в операционную. Первой привезли старушку, которой можно было дать более 80 лет, но ей не было и 70-ти. Вся ее кожа пожелтела. «Завтра бы умерла, — подумал Михайлов, — рак печени».

Вскрыв брюшную стенку, он осторожно подбирался к печени и еще никак не мог привыкнуть к бескровному методу. Не потому, что не использовал обычных инструментов — скальпеля, зажимов, тампонов — ткани расслаивались без повреждающего эффекта и не кровили. Однако, казалось, что кровь вот-вот брызнет со всех сторон, и остановить ее быстро не удастся.

Опухоль, не пронизанная насквозь кровеносными сосудами, выглядела бело-серой, неровно-бугристой и отростчатой. Он направил на нее ладонь и она, как бы неохотно отцепляясь с насиженного места, собиралась на его перчатке. Печень, одновременно регенерируя и заполняя образовавшуюся пустоту, принимала свой обычный здоровый вид, желчные протоки очистились, и желчь свободно могла поступать в двенадцатиперстную кишку.

Выбросив опухоль, Михайлов принялся за метастазы, они находились повсюду: желудок, толстый кишечник, лимфоузлы и даже ему стало трудно представить, как еще этот человек жил.

— Проснись, — приказал он, женщина открыла глаза, — все, девочка, ты здорова, иди одеваться.

Но мышцы ног от длительного лежания ослабели и она с трудом, с помощью Светы, вышла сама. Ей еще не верилось в излечение, но радостное настроение и прилив бодрости говорили другое, Михайлов напомнил ей о дозированной нагрузке.

Второй — мужчина 40 лет — с такой тоской и обреченностью смотрел на Михайлова, что ему стало не по себе. «Похоронил себя заживо», — подумал он и бодро вслух произнес:

— Добрый день, парень, и будет он для тебя добрым, а сейчас — спать.

Николай Петрович вскрыл грудную клетку, ребра разошлись, обнажая перикард, раздвинув его, он увидел маленький клочок сердца, диаметром не более двух сантиметров, в котором билась, рвалась наружу, задыхаясь, сердечная мышца. Панцирное сердце. Плотный известковый слой окружил его, сдавливая, не давая работать, оставив небольшое окно, дававшее жизнь. По краям окна известь отламывалась, собираясь и прилипая к перчатке доктора, сердце словно бы задышало, освобождаясь от уз, и радостно всхлипывало: «Наконец-то, хоть глоток свежего воздуха». Наполняясь живительной кровяной влагой больше и больше, оно закричало: «Свобода, ура-а-а»! И, забившись ровнее, толчками, как азбукой Морзе, продолжало стучать: «Спа-си-бо-спа-си-бо-спа-си-бо».

«На здоровье», — прошептал Николай Петрович, закрывая рану и оставляя тонкий рубец на коже.

— Проснись, парень, иди, одевайся и пусть удача не покинет тебя, ты здоров!

— Я могу нормально ходить? — оглядывая себя и трогая появившийся шрам на коже груди, спросил он.

— И ходить, и бегать, и прыгать, а сейчас ступай, меня ждет следующий, — пояснил ему Михайлов.

Приняв до обеда 20 больных, он вошел в приемную. Стоявший там майор милиции подскочил к нему.

— Доктор, мне срочно нужно…

— Обратитесь к секретарю, — устало перебил его Михайлов и закрыл за собой дверь, пройдя в кабинет.

После громадной нагрузки у операционного стола ему требовался отдых — как обычно выкурить сигарету, выпить чашечку кофе и минут через пять пообедать.

— Я же говорила вам, майор, что доктор очень устает, он уже прооперировал 20 человек и с вами здесь говорить не будет. Совести у вас нет, даже в обед никакого покоя, не отдохнуть, не покушать, — раздраженно объясняла Вика, — но если вам очень нужно…

— Очень, очень…

— Я сама зайду и узнаю — примет он вас или нет, — закончила Вика.

Несмотря на все объяснения, майор попытался зайти сам, но стоявший у дверей каменной глыбой охранник, уже в халате, смотрел сквозь него на настенный календарь, внимательно изучая, словно первый раз видел, и не реагировал на майора никак. Майор попытался его отодвинуть, но, не шевелясь, он еще внимательнее стал изучать календарь и молчал, не отвечая на слова.

Вика внутри кипела от наглости милиционера, но потом улыбнулась: «Моська со слоном», — подумала она, вставая и наливая кофе, как любил Николай Петрович — ложечка сахара и немного молока. Презрительно посмотрев на майора, пялившегося на ее ноги, она зашла в кабинет, обозвав его про себя: «Котяра».

— Устал, милый?

Он кивнул, прикуривая сигарету, и попросил Вику побыть с ним немного. Она гладила его волосы, проводя пальцами, как расческой, и ему это нравилось. Николай млел от Викиного поглаживания, отпивал кофе, затягивался дымом и отдыхал душой и телом. Выпив кофе и выкурив сигарету, он спросил:

— Что этому майору надо?

Вика пожала плечами.

— Не знаю, говорит срочное служебное дело, два часа ждет. Он мне не понравился — таращился на мои ноги…

Николай засмеялся, поглаживая ее ножку, и подумал: «Майор не дурак, тут есть на что посмотреть, но это только мои ножки». Он приподнял чуть ее юбку и поцеловал в верхнюю часть бедра. Вика покраснела.

— Ты что, стесняешься? — удивился Николай.

— Нет, милый, но я живая…

— Все, все, больше не буду, — целуя еще раз, смеялся он, — зови этого котяру.

Вика прыснула от смеха.

— Ты чего?

— Я его в приемной, про себя, тоже назвала котярой.

— А-а, ну зови… через пару минут.

Вика поправила прическу и вышла, сев в свое кресло, перебирала на столе бумаги, явно не желая отвечать сразу майору. Потянув немного времени, она бросила сквозь зубы, что его примут попозже и опять углубилась в деловые бумаги. Через несколько минут Вика разрешила зайти милиционеру в кабинет, с интересом наблюдая, как отодвигается «глыба», пропуская майора к Михайлову. Ей даже показалось, что скрипнули зубы, но лицо охранника не выражало ничего, может слегка потеплело после ухода майора.

Майор, залетев в кабинет, представился, протягивая свое служебное удостоверение и начал издалека, как показалось Михайлову, отнимая драгоценные минутки.

— Может, вы знаете, сегодня утром показывали по телевизору…

Николай Петрович вернул удостоверение и жестом пригласил его присесть, объясняя, что утром он оперирует, а не смотрит телевизор и попросил перейти к существу вопроса. Майор согласился, кивнув головой.

— Сегодня ночью, скорее вечером, совершено нападение на главаря местной мафии — некоего вора в законе по кличке Бром. Он и его личная охрана убиты, убиты и еще три местных авторитета. Побоище какое-то и, естественно, никто ничего не видел и не слышал — дом стоит на отшибе, и стреляли из автоматов с глушителями, сейчас модно бросать оружие на месте преступления. Но один из охранников оказался жив, он сейчас без сознания, лежит в реанимации городской больницы. Врачи поясняют, что шансов на выздоровление мало, практически нет, да и будет ли он соображать, если поправиться — ранение в голову.

Одна надежда — на вас, доктор. Он нам очень, очень нужен, как свидетель или подозреваемый — в ходе следствия станет ясно. Если можете, помогите, Николай Петрович, нельзя такое побоище оставить без раскрытия, без вас наверняка дело в «глухари» перейдет.

Михайлов объяснил майору, что ему еще предстоит сегодня после обеда сделать 20 плановых операций, городская больница со всем ее мощным операционным штатом за неделю делает меньше операций, чем он один за день. И у него частная клиника — операции все платные, с гарантированным излечением. Он усмехнулся, глядя на майора, не полномочного решать финансовые вопросы, и добавил, что цены смешные в сравнении со сложностью операций — три тысячи рублей.

Майор, видимо что-то прокручивая в голове, наконец, решился.

— Мы заплатим, Николай Петрович, только, пожалуйста, поставьте его на ноги, он может знать, вернее не может не знать — кто сотворил это побоище. Хоть убиты и бандиты, но, видимо, начался какой-то передел сфер влияния, кто-то решился захватить теневую власть в городе. Мы должны, обязаны знать, кто из авторитетов стремится в бесспорные лидеры преступной среды. У нас нет сомнений, что это междоусобные разборки, однако есть множество но…

Михайлов слушал майора и думал: «Интересно, с какой статьи бюджета вы станете платить, наверняка спонсоров тряхнете», — и вслух ответил:

— Хорошо, привозите своего раненого, я распоряжусь — охрана впустит вас и сообщит мне о поступлении больного. Поставлю его, как вы просите, на ноги, — Николай Петрович усмехнулся, — если живым довезете.

Майор потянулся к телефону — позвонить, что бы везли раненого, но Михайлов, хорошо знавший нюансы, пояснил, что везти его необходимо только на реанимационной машине скорой помощи, в ней есть специальная аппаратура для поддержания жизни даже в условиях клинической смерти. Врачи уже не будут отвечать за жизнь больного, как только он покинет больницу и им все равно, каким образом осуществится его доставка. Поэтому лучше организовать скорую и оплату, естественно, кому-то этим необходимо заняться не по телефону.

— Да, доктор, спасибо, я займусь этим лично, все организую.

Майор покинул кабинет, и Михайлов попросил по селектору Вику пригласить начальника охраны.

— А обед, Николай Петрович?

— Его зовут Михаил, а не обед, Виктория Николаевна.

— Извините, Николай Петрович, — обиделась Вика.

«Спокойнее, чего распсиховался, Вику зря обидел, все нормально, — ругал себя Михайлов, — да ненормально, однако, если веду себя по-свински, обижая самого дорогого человека». Он действительно занервничал, но не из-за майора или раненого — из-за пустой, необоснованной грубости, которую непростительно допустил по отношению к любимой женщине. Мысли прервал вошедший Михаил, Николай Петрович показал рукой на кресло.

— Срочно позвони Графу, пусть приедет немедленно. Немедленно, — еще раз подчеркнул он. — Купишь ему цветы, пока он едет, пусть подарит Алле Борисовне и Вике — вроде бы повод для приезда.

Более ничего Михайлов объяснять не стал, посчитал это достаточным, а Граф поймет, не дурак, если просят приехать немедленно, значит, есть в этом необходимость.

Михаил вышел, и в дверь заглянула Вика.

— Заходи Вика и прости, пожалуйста, нервы, сорвался, зря тебе нагрубил, — оправдывался Николай.

— Сама виновата, еще не могу привыкнуть — где ты муж, а где начальник.

Она пошире приоткрыла дверь и пропустила вперед мать с чашками, тарелочками, кружечками…

Алла накрывала на стол, а Николай притворно ворчал:

— Опять все сама готовила, у нас что — денег не хватает заказать вкусный готовый обед?

— Главное, Коленька, нам тебя хватает, — отшучивалась Алла, — а домашнее всегда приятнее и вкуснее ресторанного. Были бы руки да желание — готовить для любимого зятя и дочери: одно удовольствие.

Николай поцеловал ее руку, и они сели обедать, изредка перекидываясь фразами. Свиные отбивные, которые готовила Алла, не подавали ни в одном ресторане, она готовила это блюдо в совершенстве, как считал Николай, и в искусстве приготовления пищи превосходила всех его знакомых женщин. Вика тоже старалась не отстать от матери и давно превзошла своих сверстниц, но опыт приходит со временем и ее лучшие блюда были еще впереди. Алла сама и с удовольствием ходила на рынок и в магазины, выбирала продукты и более уже не считала копейки — могла купить все необходимое и понравившееся.

— Скоро начнется строительство нашей новой клиники, там мы не будем обедать в кабинете, — объяснял Николай.

— Ты запланировал столовую? — спросила Вика.

— Нет, дорогая, обедать мы будем дома. Дом станут строить одновременно и рядом с клиникой, и они будут соединены подземным тоннелем, про который посторонним, родственникам, кстати, тоже, знать ни к чему. Я думал начать строительство весной, по теплу, но придется начинать с января.

— А почему ты спешишь, насколько мне известно — строить зимой дороже?

— Иначе не успеем, милая, из роддома ты должна сразу войти в новое жилище. Детям простор и нам удобнее, — пояснил Николай.

— А какой он будет, наш дом? — Алла отложила вилку в сторону и заинтересованно ждала ответа.

Николай тоже уже покушал и обдумывал, как лучше ответить — он еще на самом деле не решил, какой коттедж строить, но минимум сказать мог.

— Трудно сейчас говорить, Алла, не определился я еще с размерами и планировкой, но полагаю не менее 500 квадратов по периметру, то есть на этаже. На нулевом этаже бассейн, на первом — кухня, гостиная и прочее, на втором спальные комнаты, комнаты отдыха, детские, кабинет мой, третий, летний этаж — спортзал: тренажеры, бильярд. Позже, в выходные, вместе обсудим его планировку сообразно запросам, наверняка не уложимся в 500 квадратов.

— Но у нас, Коленька, нет таких запросов.

Николай явно шокировал Аллу и Вику своим сообщением, понимал это и не собирался проводить подготовительную речь. Пусть привыкают, считал он.

— Аллочка, а как ты собираешься принимать у себя дома, допустим, жену Президента США? Пусть не ее, но не менее знатную или известную персону — актрису с мировым именем, принцессу какую-нибудь, миллиардершу, да мало ли кого. Им и так такой домик покажется клетушкой. И не надо удивляться, девочки, вскоре мы выйдем на мировой уровень, и к нам станут приезжать известные личности. От болезней не застрахован никто, кого-то мы захотим пригласить домой на ужин или обед. По возможности необходимо встретить достойно гостей.

Николай закурил сигарету, наблюдая, как переваривают его слова Алла и Вика, трудно сразу даже мысленно перебраться из 2-х комнатной в такой коттедж.

— А ты знаешь, Коленька, иностранные языки? — спросила Алла, видимо, уже переварив размеры будущего дома.

— Это не сложно, скоро и ты будешь знать английский, немецкий, французский, причем говорить практически без акцента, как коренная парижанка, например, или англичанка. Всему свое время, но заверяю тебя, что когда потребуется, ты будешь знать необходимый язык, хоть китайский, и сюсюкать на нем, словно в Пекине выросла, — он засмеялся от души, видя недоумение на их лицах.

Их разговор прервал вошедший Граф.

— Извините, что помешал вашей трапезе и беседе, добрый день, — он улыбался, вручая Алле и Вике цветы и целуя ручки, — трудитесь на благо Родины, даете стране здоровых работников и поднимаете ее экономику, — он засмеялся, а потом заворчал: — Ну, доктор, у тебя и охрана: никак пускать не хотели, спасибо, старый знакомый помог.

— Они такие-с, — в тон ответил ему Михайлов.

Граф присел на свободное кресло и сразу перешел к делу, объясняя, что приехал посоветоваться — у одного знакомого постоянно голова болит, может что-то функциональное или органическое — трудно сказать, неспециалист. Михайлов сделал вид, что даже обиделся — всех лечим, а для друзей очереди не существует, Вика запишет на любой день и время.

— Может, и необходимости нет, так, не серьезное что-нибудь, заочно проконсультируешь, Николай Петрович, — неуверенно попросил Александр.

Николай посмотрел на Вику и Аллу, они, поняв, стали убирать посуду.

— Извините, милые дамы, но разговор о болезнях входит в компетенцию врачебной тайны, — уточнил Михайлов.

Оставшись вдвоем с Графом, он поинтересовался, как чувствуют себя «засони» и, получив нейтральный ответ, пояснил, что хотел подъехать и отобрать среди них людей, которые станут верно служить Александру.

— Ты знаешь, доктор, прямо скажу, не стану кривить душой, да и бесполезно это, не проходят с тобой такие номера. Ямку им уже вырыли на пашне, зароем, забросаем снегом, пусть пшеничка урожай богаче дает — все польза какая-то.

«Вот она, мафиозная жизнь: сегодня ты жируешь, веселишься, а завтра тебя зароют, как собаку в яму и креста не поставят. Будет ездить над тобой трактор, колоситься пшеничка и никто не узнает, где могилка твоя», — подумал Николай Петрович, вздохнул и вслух сказал:

— Вчера один охранник остался жив, получил тяжелое ранение в голову, находится сейчас в реанимации городской больницы и вряд ли выживет, как сказал один, отиравшийся здесь три часа мент. Я его принял и пообещал вылечить раненого, его привезут через час — полтора. Для них важно получить информацию из первых рук, и я им в этом помогу. Так менты бы все равно косвенно на тебя вышли, многие скажут, что тебя кончать поехали, а в результате?.. Так-то вот, не прямая, но косвенная улика, менты вопросами и слежкой задолбят. А что этот раненый видел — как знакомые машины въехали во двор и расстреляли всех, он наверняка лиц в темноте не разглядел, но станет утверждать, что это были люди Вано и Олега. Вот и выстроится ментовская версия — внутренние разборки. Поехали, якобы, кончать тебя, а кончили не ожидавшего ничего Брома. Внезапность — великая вещь, но и сила с опытом не малые составные, вот и покончали друг друга. Им главное хорошая версия, а за такую менты уцепятся, она их устраивает и докажут они ее, подтвердят фактами, не впервой заблуждаться или липу гнать.

Михайлов прикурил сигарету, предложил Александру и, пуская дым, продолжил:

— Домой к тебе они, естественно, нагрянут, убедятся, что никаких следов стрельбы нет, обыск проведут — хороший повод лишний раз пошмонать. Но, я надеюсь, ничего криминального не найдут. Еще раз убедятся, что ты был липовой подставкой, что бы легче Брома кончить. Раньше семи они, я думаю, не появятся, ты вывези «засонь» к яме, я подъеду, там и отсортируем. Не заморозь их, пусть в машинах спят, оставишь человечка, покажет дорогу, куда ехать, я в семь буду, даже раньше, — Михайлов затушил сигарету, — все, Саша, выпьем по кружечке кофе и за работу или вопросы есть?

— Да какие там вопросы, — махнул рукой Александр, — думал, что больше ты меня удивить не сможешь — ошибался, как видишь. Великий сыскарь в тебе заживо погиб. Представляю — если бы ты работал в ментовке, всех бы пересажал.

— Ну, это ты загнул через край, — засмеялся Михайлов, — преступность — явление социальное и одними тюремными методами ее не искоренить. Конечно, уровень преступности снизился бы, пусть и намного, но искоренить, — он снова засмеялся, — не-е-е-т.

Николай Петрович пододвинулся ближе к селектору и попросил Вику приготовить кофе, посидеть вместе с ними. Она почти сразу же вошла с четырьмя чашечками, видимо предугадала, что кофе потребуется.

— Знаете, Александр Анатольевич, Коленька, наверное, думал, что я откажусь с вами кофе выпить, первый раз пригласил меня к себе в кабинет.

Она, расставляя чашки, улыбалась какой-то светлой улыбкой, и в кабинете становилось уютнее и теплее. «Словно солнышко из-за тучки выглянуло», — подумалось Александру.

— Ты, друг любезный, уважай невесту на работе, — попросил он Михайлова, — гайки-то поменьше закручивай.

Вика присела в кресло, взяла свою чашечку и задумалась на мгновение, а потом неожиданно сказала каким-то тихим и необычным голосом:

— А мне больше нравится слово жена… Скоро матерью стану, — она нежно и осторожно погладила свой живот.

— Ну, Николай Петрович, друг любезный, этого я тебе простить не смогу: такую новость от меня скрыл, — Александр погрозил ему пальчиком, но Михайлов только рассмеялся в ответ.

— А я знаю, Саша, как получить твое прощение быстро и в полном объеме, не прилагая, так сказать, никаких усилий.

— Тебе трудно не верить, доктор, наверное, невозможно даже, но и прощать я тебя просто так не собираюсь, не-е-ет, — он снова погрозил ему пальчиком.

Николай Петрович хитро улыбался.

— Не стану тебя разубеждать, Саша, мы с Викой хотели пригласить тебя в крестные отцы, но, видимо, другого придется подыскивать…

— Что вы, что вы, — замахал руками Александр, — прощаю, все прощаю, шантажист ты эдакий, — смеялся он, — кто хоть будет-то — мальчик или девочка?

— Коленька мой все знает: и мальчик, и девочка, двойня у меня! — смущаясь, радостно ответила Вика.

— Ну, вы даете, дом надо строить, — посоветовал Александр.

— Это хорошая мысль, я подъеду вечерком, обговорим, а сейчас извини, Саша, больные ждут.

Он остался доволен, что так удачно замотивировал свою будущую вечернюю поездку и вместе со всеми вышел из кабинета.

Раненого привезли в 15–30, раздели, и Светлана Ивановна сразу же вкатила его в операционную. Он действительно был плох и не дышал сам, Светлана поддерживала его жизненные силы «гармошкой», простеньким ручным аппаратом искусственного дыхания. Михайлов отправил ее назад, она вышла и видела, как майор попытался заглянуть в операционную, но уткнулся лицом в грудь охранника.

— Вам лучше подождать в той комнате, — охранник показал майору на дверь, но тот не среагировал на его слова, — в нашей клинике просьбы выполняются всеми и сразу, — уже настойчивее предложил охранник.

Майор махнул рукой и, не споря, вышел.

Михайлов оглядел больного и не удивился — ранение было в грудь, пуля вошла по центру и, пробив грудину, застряла в позвоночнике. «Видимо, ментам что спинной, что головной мозг — все едино», — подумал он, раз получилась такая путаница.

Николай Петрович опустил руку ниже, ближе к ране, пуля выскочила к нему на ладонь, следом брызнула струйка крови и сразу исчезла. Он переложил пулю в другую руку и стал убирать омертвевшие от удара ткани, рана постепенно затягивалась снизу и превратилась в рубец.

— Расскажи, что произошло вчера вечером, — приказал ему Михайлов.

Больной, не просыпаясь, начал говорить монотонным голосом:

— Мы поджидали машины, должны были приехать люди Олега и Вано после того, как они покончат с Графом. Машины зашли и перестреляли нас всех, а Вано с Олегом устроили бойню там, в доме, внутри посторонних не было.

— Ты кого-нибудь в лицо видел, узнал? — уточнил Михайлов.

— Темно было, но это точно олеговские и грузинские гориллы, в доме-то посторонних не было, я сознание не сразу потерял, слышал — кто же стрелял тогда там? Бром жив?

— Ты все расскажешь в милиции, все, что ты видел и знаешь, но не раньше семи вечера, будешь ссылаться на слабость и усталость. Про разговор со мной забудешь навсегда. Проснись.

Михайлов не ответил на вопрос больного, а тот таращился на него в недоумении:

— Где я?

— Я тебя оперировал, ты в клинике Михайлова, тебя ранили вчера где-то, но сейчас ты здоров, иди, — Николай Петрович показал ему на дверь.

Он вышел и наткнулся на майора. Майор растерялся — то ли наручники одевать, а может нельзя, вредно больному? Подошедший Михайлов объяснил, что клиент здоров, слаб только, отдохнуть требуется часа три, потом можно допрашивать. Майор пристегнул пациента к себе наручниками и удивленно, благоговейно глядя на доктора, спросил:

— Слышал, но верил слабо — неужели вы один за 10 минут поставили его на ноги, вся больница не могла, а вы…

Михайлов не дослушал и удалился обратно в операционную. Через минуту Светлана Ивановна вынесла майору пулю, которую забыл отдать Николай Петрович, и тоже занялась своей работой.

Сегодня они закончили на полчаса раньше и Михайлов с удовольствием пил свое послерабочее пиво. Он брал на стол по 40 человек и уставал меньше, плюс один раненый не считался. Развалясь в кресле, он смаковал пивко, к которому пристрастился после ухода из армии, но не злоупотреблял им, как не злоупотребляли этим и Алла с Викой. После операций они могли заходить к нему свободно и с удовольствием полчаса проводили вместе, пока Николай отдыхал. Когда в приемной никого не было, Вика и Алла находились у него, охрана не соединяла его ни с кем и не впустила бы в кабинет никого, даже губернатора. После получасового отдыха Вика выходила в приемную, и если никого не было к Николаю Петровичу, они уезжали домой.

Но сегодня в приемной поджидала Любовь Ивановна, она прошла к Михайлову и протянула ему новое штатное расписание, подписав его, он понял, что она хотела поговорить, иначе бы отдала штатку Вике на подпись и получила ее обратно тем же манером.

Он поинтересовался рабочими вопросами, спросил про здоровье Виктора и догадался, что она еще раз хотела поблагодарить его за сына. Мальчик полностью окреп и становился через чур резвым, сказывалось, наверное, длительная болезненная вялость. Поблагодарив ее за теплые слова, он попросил пригласить Вику с Аллой — он никогда не разговаривал с кем-либо из персонала в присутствии других и не понимал руководителей, у которых всегда толпится народ в кабинете.

— Ну, что, девочки, все на сегодня? — спросил он входящих Вику и Аллу, — я отвезу вас и еще к Александру заеду ненадолго, порешаю вопрос с домом.

Алла догадалась, что он не хочет брать их с собой, потому что любит сюрпризы и не желает заранее обсуждать подробности в их присутствии. Потом будет не интересно, она и так поняла, что дом задуман шикарный, но все равно ее Коленька приготовит какой-нибудь сюрприз.

Но Вика вдруг неожиданно сказала:

— Не хотела тебе говорить, Коля, пока ты отдыхал, но звонила секретарша губернатора часа в 4, настаивала, что бы ты немедленно связался с губернатором, такая стерва оказалась. Кричит мне в трубку: вы знаете, с кем разговаривайте, я секретарь самого губернатора… Дура напыщенная. Я отвечаю, что знаю, но доктор все равно от этого из операционной не выйдет. А мне, отвечает, плевать, откуда он выйдет, чтоб был и все тут. Я долго и вежливо ей объяснить пыталась — не понимает, стерва, угрожает еще, что вообще нашу «лавочку» закроет.

— Ты у меня умница, Вика, — он обнял ее за плечи, — вежливость это тоже сила и иногда немалая. Правда, не все это понимают вовремя. Но ничего, разберемся как-нибудь. Звони ей, я переговорю с Губернатором.

Вика набрала номер и сказала, что доктор Михайлов готов переговорить с Губернатором.

— Отыскался докторишка, — послышался голос в трубке.

— Он никуда и не пропадал, — покраснела от обиды Вика, — я же объясняла вам, что он оперирует и не может подойти к телефону, не может оставить больного.

— А мне все равно, пусть ваш больной хоть подохнет, если я говорю, значит, он должен подойти к телефону, — зло бросила секретарша.

— Что вы себе позволяете?

— А ты вообще молчи, мымра, завтра же тебя уволю, а сейчас соединяю твоего хахаля с губернатором.

У Вики от обиды потекли слезы, Николай положил ей руку на плечо, усадил в кресло и взял телефон.

— Добрый вечер, господин губернатор — Михайлов, вы хотели со мной переговорить.

— Здравствуйте, Николай Петрович, я хотел с вами увидеться завтра.

— Хорошо, Сергей Ильич, но я могу только до 9 утра или после 18 вечера, сами понимаете — операции. Больные назначены, ждут, некрасиво откладывать.

— И не надо, я сам к вам заеду в шесть вечера, заодно и посмотрю все на месте — как вы устроились, каковы условия, я же должен знать, где у нас работает знаменитый врач.

— Хорошо, Сергей Ильич, буду ждать. У меня просьба одна, можно?

— Можно, почему нельзя.

— Хочу, чтоб вы одну запись телефонного разговора послушали.

На глазах удивленных Вики и Аллы он достал маленький магнитофон и включил его. У Вики сразу же высохли слезы, она действительно поразилась появлению магнитофона и уже с другим чувством слушала повтор разговора.

— Доктор, примите мои личные извинения и передайте вашему секретарю, нет, ничего не надо передавать, я сам завтра переговорю с ней, извинюсь за хамство. Считайте, что мой секретарь уже уволена, до свидания.

— Вот так, милая Вика, жди завтра извинений от самого губернатора, — он провел ладонью по ее лицу, убирая остатки слез, — хотела она уволить, но забыла про частицу «ся», которую иногда нужно добавлять к глаголам, и осталась без работы. Как теперь она станет наезжать на людей? — Николай пожал плечами, — ну, да ладно, не наше это дело, поедемте домой, мне еще к Саше заскочить, — напомнил еще раз он.

Вика прижалась к нему и не хотела отпускать.

— Как хорошо с тобой, Коленька, и все невзгоды ты можешь уладить. А все-таки жалко эту секретаршу, мог бы и выговор объявить, где она теперь работу найдет? — рассуждала Вика.

— Зато она тебя сильно жалела, — вмешалась в разговор Алла, — что заслужила, то и получила, — констатировала она.

Высадив Вику с Аллой у дома, Танцор с Михайловым понеслись к коттеджу Графа, взяв там проводника, они подъехали к яме. Все уже были в сборе. Тела спящих лежали в битком набитых микроавтобусах. Пришлось убирать сиденья и удивляться крепости рессор и амортизаторов.

Яму выкопали огромную, экскаватор «Беларусь» копал на всю глубину ковша, и в нее могли войти все тела. Николай Петрович огляделся. По огромному заснеженному полю, окруженному со всех сторон сосняком, мела поземка. Метров через сто от края возвышалась свежая насыпь земли, судя по ее размерам, в яме можно закопать человек 80. Хорошо потрудились ребята и место глухое, зимой никто не ездит. Летом сюда вела одна дорога, которую и дорогой не назовешь — несколько раз проходил трактор: вспахать, засеять, заборонить. Ближе к осени приезжал комбайн для уборки хлеба и все. Правда иногда торили дорогу грибники, но все равно она успевала каждый год зарастать травой, оставляя заметные углубления от колеи.

На большой глубине не учуют собаки и медведи запаха мертвечины, да и не подходят медведи близко к городу, будут считаться бандиты пропавшими без вести и находиться в вечном розыске. Да и кто станет их искать долго? Поплачут близкие, порадуются пострадавшие от их рук и дел люди и забудут. Время все накроет своим забвением.

Началась сортировка, Михайлов делил их на три части: одних сразу бросали в яму, других на снег около машин, третьих оставляли в машинах. Просканировав мозги каждого, Михайлов подошел к Графу.

— С этими, что в яме — понятно, а с этими, — он показал рукой на лежащих в снегу, — решай, они станут на тебя работать, но серьезного дела я бы им не доверил.

Немного подумав, Граф приказал:

— В яму их, меньше головной боли будет.

Их утащили и бросили, экскаватор начал свое погребальное дело, засыпая слоем земли в три метра еще живые тела. Спящие, они не почувствуют боли или удушья, но не проснуться им уже никогда.

Площадку разровняли, забросали снегом, замели молодыми сосенками и трудяга ветер, вначале спотыкаясь об оставленные неровности, уже вольготно гулял по чистому полю. Весной вспашет землю трактор, засеют поле пшеницей, осенью уберут хлеб и станет повторяться цикл из года в год. Может через десятки или сотни лет случайно натолкнутся на останки костей люди, а может и нет, значит, последней была их встреча с людьми.

— Да успокоятся их грешные души, — Граф сплюнул в снег, — а с этими что?

Видимо, он еще не простил им намерений убить его и его товарищей, не повинных горничных. А получилось так, что кто пришел убивать — сам убит стал, и не печалила его мысль о только что усопших бандитах, не свербела занозой в голове.

— Эти станут преданными псами тебе, — ответил Николай Петрович, — когда менты уйдут после обыска из твоего дома, привезешь их, набьешь по шишке на голове. Им это будет сигналом проснуться, да и шишка на голове не позволит сомневаться — перехитрили, отоварили сзади, вот и провалялись сутки без сознания. Политработу, естественно, с ними проведешь.

Они рассмеялись вместе.

— Ладно, они все равно ни хрена не знают, — Граф отвел Михайлова в сторону и уже тише спросил: — А мои ребята не расколются при случае?

— Ты им веришь?

— Верить — верю, но говорят: доверяй, но проверяй, — засомневался вдруг Граф.

— Способные на предательство остались в поле, да и помнить они завтра об этом уже не будут — ни к чему лишние знания, — отмахнулся от этого вопроса Михайлов, — пойдем, посидим в машине, там теплее, — съежился он, возможно представив — каково сейчас некоторым в земле. — Поговорим о другом вопросе. Здесь уже все, пусть твои увозят их поближе к дому.

Граф отдал распоряжения и машины, заурчав моторами, тронулись одна за другой. Остались Рак с Танцором, они тоже не стали мерзнуть на улице, усевшись в другой автомобиль.

— Ты знаешь, что Вика беременная, в августе ей рожать, — начал Михайлов, — хотел дом к следующему Новому Году построить, начал бы нулевой цикл по теплу, гораздо дешевле, чем зимой начинать. Но придется, видимо, Вика с детьми должна в новый дом въехать. Что посоветуешь, Саша?

Граф задумался на минутку, прикурил сигарету, давая прикурить и Михайлову, вытащил две банки пива, подавая одну Николаю Петровичу, отхлебнул несколько глотков. Потом уже не спеша заговорил, словно еще обдумывая каждое слово.

— Недалеко, где ты живешь сейчас, пустырек имеется, три года из-за него споры идут. Хотели построить детский сад, а Бром себе лачужку поставить с приусадебным участком. Губернатор тебе этот пустырек без проблем отдаст, он мужик с головой, умеет думать перспективно. И с клиникой поможет, построит за счет средств города и области, я уверен в этом. Но если уж нет, то я тебе помогу, одного никогда не оставлю, можешь не сомневаться даже. Так, что будешь ты и с домом и с клиникой. А с губернатором советую поближе сойтись, не любят его в Москве за самостоятельность, вы и поддержите друг друга.

Александр с удовольствием припал к банке, холодненькое пиво тонизировало в теплой машине.

— Да, он мне звонил сегодня, обещал подъехать завтра к шести вечера, посмотреть, поговорить.

— Не в шесть, в пять или раньше приедет, я его знаю, сам все посмотрит, с больными поговорит. Уверен, и помещение получше найдет, пока клиника строится, умнейший мужик, не дают ему развернуться…

— Хорошо бы помог, — вздохнул Михайлов.

— Поможет, доктор, поможет. Он кровно заинтересован, выборы через год. Он уже сейчас наверняка понимает, что ты его можешь в кресле оставить или пнуть под зад коленом. Для Москвы он очень несподручный, а за тебя зацепится — никто его не свернет.

— Я не собираюсь в политику лезть, зачем мне это? Косвенно, правда, придется…

— Ни хрена себе косвенно, — удивился Александр, — ты перед выборами скажешь по телевизору, что не помогает тебе губернатор и кранты ему, не проголосует народ. Скажешь, что благодаря ему у тебя новая клиника и помощь оказывает всяческую — и будет он единственным губернатором России, кто смог такое огромное количество голосов набрать. У тебя уже сейчас народный рейтинг самый высокий в области, а что через год станет?

— Непривычно как-то, — пожал плечами Михайлов.

— Девочкам твоим тоже непривычно в шубах ходить и с охраной ездить. Ничего — ходят, ездят.

Они рассмеялись оба.

— Повезло мне с ними, хорошие они, настрадались в свое время до соплей. Очень они мне дороги — и жена и теща, а ты почему, Саша, не женишься, не мальчик уже, давно пора?

Николай Петрович почувствовал, что задел больную тему, Александр задумался, потом нехотя заговорил:

— Нравится мне одна и я ей вроде бы. Иногда мне кажется, что любит она меня, иногда, что мои деньги. Страдаю, мучаюсь и заговорить не решаюсь — она знает, что я раньше с другими спал и с ней в том числе. Боюсь получить отказ или жену по расчету, — он вздохнул тяжело и скис совсем.

— Знаю, о ком говоришь, видел, как она на тебя смотрит. Верь — любит она тебя по-настоящему, и попрекать никогда не станет. Ты же их не только для домашних работ брал и они знали, на что шли. Так, что здесь другая история с пересыпкой, — он улыбнулся, — а других потом уволишь, она себе сама горничных найдет.

— Ну, доктор, с тобой вообще находиться рядом опасно, — Саша приободрился, — все видишь, все подмечаешь и убедился уже — всегда твоя правда. Слова твои, как ее признание в любви для меня, снял с души камень, спасибо.

Александр протянул руку, и Николай Петрович крепко пожал ее. Они попрощались и Граф, уже выходя из машины, бросил напоследок о том, что дом строить лучше такой же, как у него — проектная документация есть вся полностью, намного дешевле обойдется.

Танцор сел за руль и они тронулись. Михайлов задумался над последними словами Александра. Готовая проектная документация как раз компенсирует зимние наценки строительства и можно успеть выстроить коттедж к августу. Дело за отводом земли — губернатор переговорит с мэром, тот с соответствующими людьми и все в порядке. Подрядчика подскажет Александр и можно начинать, вначале он поможет с деньгами, а потом Михайлов и сам справится. Брома нет и лишние деньги платить не надо, никто более не будет крышевать доктора, прошли времена первого становления.

Михайлов посмотрел на Танцора.

— Я слышал — все твое отделение здесь? — спросил Николай Петрович его.

— Так точно, доктор, все здесь, — по-военному ответил он.

— Не жалеешь, что от Графа ко мне ушел?

— Я этому рад.

Танцор отвечал сухо и кратко, Михайлов попросил:

— Говори откровенно, не стесняйся.

— Не по душе мне такая работа, хотя Граф и лучше других, беспределом не занимался, людей не убивал, как некоторые за деньги, исключительно при самообороне, не пытал никого утюгом или паяльником. Сам из бывших солдат, но все равно не по душе работенка. Выбора не было. Пришел из армии — куда идти, где устроиться на работу? Везде требуются специалисты с опытом работы, словно они уже рождаются таковыми. Блат нужен, а где его взять? — Он замолчал, объезжая брошенную или вывалившуюся на дорогу коробку. — А в армии меня уважали, костяк отделения собрался сам — случай. Других подбирали, все спортсмены, ниже третьего дана никто не имел. В отделении никакой дедовщины и в роте нас не трогали, знали, что отпор дадим — мало не покажется. Договорились после армии держаться вместе, а получилось вот как… отдали долг России, Родине и никому не нужны, — он вздохнул и замолчал.

«Действительно, — подумал Михайлов, — демократия в России сейчас переживает сложный, труднейший этап своего развития, правильнее сказать становления. За бортом оказалась масса людей не готовых к демократии, тем более в ее худшем проявлении, не готовы целые социальные слои общества — работники образования, культуры, здравоохранения, бытовой сферы, пенсионеры, влачащие нищенское существование. Время парадоксов — не может общество, например, без учителей и не нужны они ни кому, время крайней нищеты и богатства, беззакония и огромного количества нормативных документов… Не конкретный человек, а общество, его социальные условия толкнули Михаила на путь в мафию, но, то же самое общество и отвергает мафию. Сколько людей сейчас вернулись бы в социальные отношения 70 — 80 годов, а сколько осталось бы в настоящем времени? На этот вопрос не ответит Президент, правительство, депутаты. НИИ, как всегда наврут, но статистики, наверное, могли бы сказать, ответить на этот вопрос. На сложные вопросы есть простые ответы — люди получающие зарплату, на которую можно жить, остаются в больной демократии, остальные бы вернулись назад. Прост ответ и не прост — большинство не всегда право».

Михайлов вдруг широко улыбнулся, ему вспомнилась реклама: «Надежная бытовая техника существует — доказано «Занусси». А в народе своя реклама: «Надежной бытовой техники не существует — доказано кувалдой». Все просто и непонятно.

— А как твои однополчане, которые сейчас у меня работают, как они считают, жалеют, что ушли от Графа? — спросил Николай Петрович Михаила.

— Стратегия у нас одна. Пусть у вас, доктор, нет острых ощущений, хотя они возможны, обычная плановая работа. За то ребята знают, что их уважают, ценят и платят, криминала нет ни какого, а рейтинг их взлетел так высоко, что им и не снилось. Многие бы хотели к вам попасть на работу. Я разговаривал с ними, они за ваших жен…

Он запнулся и по-настоящему испугался, испугался впервые в жизни, которой и не особо до настоящего времени дорожил. Испугался, что обидел особо уважаемого им человека.

Михайлов приказал остановиться. Танцор, тормозя, свернул на обочину дороги, Николай Петрович внимательно смотрел на него.

Михаил прекрасно знал, как доктор может расправиться с ним, испуг в его глазах перешел в печаль, печаль о совершенном проступке, которого нельзя исправить. Он не молил о пощаде, не извинялся, а тоскливо и обреченно ждал своей участи. Сожаление о вылетевших случайно словах — больше ничего не увидел Михайлов на лице Танцора.

— Миша, — начал Михайлов, — то, что Алла Борисовна любит меня — я и сам знаю. Но она теща, а не жена. Помни это всегда. Ляпни такое в другом месте — не носить бы тебе больше своей буйной головушки. Поехали.

Николаю Петровичу понравилось, что кроме мужского уважения он не почувствовал ни льстивой угодливости, ни показного раскаивания. «Этот крепкий мужик теперь со мной до конца», — подумал Михайлов и вслух сказал:

— И что там ребята за мою жену и Аллу Борисовну?

— Я хотел сказать, что они оторвут голову любому, потому что у вашей жены и тещи нет высокомерия и надменности с простыми людьми. Некоторыми, доктор, это ценится больше, чем деньги.

— Некоторых тоже больше ценят, — Николай Петрович засмеялся, в тоже время удивляясь способностям своего главного телохранителя.

Михаил улыбнулся на ответ доктора и сосредоточился на дороге. Некоторое время они ехали молча, думая друг о друге. Михаил считал, что не ошибся в докторе, честном и порядочном человеке, а главное добром. Сбывалась его мечта — уйти из криминала и иметь работу. У него не было профессии и он, кроме физической силы и умения защитить себя и других, не мог предложить ничего. Такие люди если и не были в мафии, то служили охранниками у бизнесменов, чаще зарабатывающих свои деньги не честным путем. Отсутствие эффективных правовых норм, их большое количество и противоречивость позволяли бизнесменам прикарманивать денежки у народа, ничего не производя для него. Фирмы «купи — продай» приносили гораздо больший доход, чем производители и не уважал таких людей Танцор, считая их глистами в чреве России.

Доктор тоже ничего не производил из материальных благ, но он давал людям самое дорогое — здоровье, нет, он давал больше, многих он возвращал к жизни, для многих неизлечимых становился второй матерью, дарующей новую жизнь. И радовался Танцор, что служит у человека, нужного всем, даже «глистам».

Доктор тоже радовался, что смог помочь еще одному россиянину, вытащил его из лап мафии и направил по верному пути, что можно на него положиться. Надо помочь и его друзьям, наверное, стоит намекнуть об этом.

— Мне, Миша, скоро потребуются еще люди, начнут строить клинику, ты намекни своим, пока не обещая, раньше времени ни к чему, что у них есть возможность перейти ко мне. Пусть в дерьмовые истории не влазят. Все отделение, как вы хотели, будет опять вместе.

— Есть, господин полковник.

Михаил подразделял все офицеров на просто офицеров, товарищей офицеров и господ офицеров и соответственно относился к ним.

Они подъехали к дому.

— Береженого Бог бережет — не за себя боюсь. Пусть твои завтра и каждый день подъезд вентилируют и окрестности, — уже приказал Танцору Михайлов, — если еще нужны люди — возьми.

Михаил покачал отрицательно головой и Николай Петрович зашел в подъезд, поднялся на лифте на шестой этаж и столкнулся с Танцором.

— Служба, доктор, всего доброго вам, — он улыбнулся.

«В форме парень», — подумал Михайлов, не увидя никакой одышки, и тяжелого дыхания у Михаила, только что пулей влетевшего на шестой этаж. Он попрощался и вошел домой.

Через несколько минут, поглощая еду, он выслушивал радостное ворчание своих женщин.

— Весь вечер нам испортил.

— Всю программу сломал. Мы хотели встретить тебя по-особому — хотели тебя сначала про наркотики спросить — принес или нет?

— Какие еще наркотики? — не понял Николай.

Алла и Вика словно ждали этого вопроса и загадочно смеялись. Николай понял, что его разыгрывают, но сути пока не уловил и продолжал подыгрывать им, спрашивая еще раз о наркотиках. Вика сквозь смех наконец-то пояснила:

— У тебя каждый день оригинальные известия, мы к ним привыкли, неужели не видишь, что у нас уже наступила новостная ломка. Быстро рассказывай, что там еще вы напридумывали с Графом?

Николай принял позу мыслителя, выждал время и потихоньку начал:

— Особенного, конечно, сегодня ничего нет, — и видя, что они не реагируют на его слова, поджидая чего-то оригинального, продолжил: — Граф, милые мои, кажется, влюбился, объяснение еще предстоит, но свадьба скоро будет, это уж точно.

— Хорошая новость, — вяло сказала Алла, ожидавшая чего-нибудь получше.

— Ну, девочки, я не могу каждый раз рожать сверхновую, — он сделал вид, что огорчился, — в космосе она рождается раз во сколько лет?

— Может в тысячу, — скисла Вика.

— Вторая новость, — он сразу заметил, как приободрились Вика и Алла и засмеялся. Поняв, что купились, они засмеялись тоже, но он продолжил: — Скоро, еще до Нового Года, начнется строительство нашего шалашика, где нас ожидают райские наслаждения. Шалашик будет маленьким, но не меньше графского дома, так, примерно, 50 на 100.

Последняя новость явно заинтересовала Вику и Аллу больше, чем первая, они прикидывали в уме, какова общая площадь и, естественно, не были готовы к таким размерам. Наверняка, привыкшие делать все своими руками, обдумывали, каким образом они станут поддерживать порядок и чистоту в доме. Он решил облегчить задачу.

— Кухней, порядком и чистотой в доме станут заниматься повар и горничные, единственное, что я не разрешу делать прислуге — это приносить кофе в постель.

— Ага! — воскликнула Вика, — что бы еще какие-то юбки возле тебя крутились…

Алла и Николай расхохотались, понимая, что она подумала о молоденьких девочках, которые не прочь будут соблазнить ее мужа.

— Доченька, — начала Алла, — если ты сама не дашь повода, он тебе никогда не изменит. И пусть какие угодно юбки и ножки крутятся вокруг него — Коленька только твой любимый мужчина.

Лаптев ходил по кабинету из угла в угол, он нервничал и не зря: понимал, что опростоволосился, совершил ошибку, может самую крупную в своей жизни. Черт принес этого Михайлова в его область. Двадцать лет он руководил облздравом, двадцать лет… И так опарафиниться… надо было пообещать, дать возможность показать себя, потянуть резинку. Не поверил, дурак, не поверил, не отнесся серьезно, не изучил подробности. Потом бы все себе в заслугу записал: подобрал неизвестного врача, сумел разглядеть талант, помог, подсказал, направил — и результат на лицо.

А он, сволочь, прокатил по всей области, что там области, опозорил на всю Россию. Министр звонил — обошлось пока, свалил на журналистов: любят приукрасить. Но комиссию пришлет, пришлет комиссию-то, как быть, что делать? Губернатор к себе вызвал — можно и до комиссии загреметь под фанфары.

Он опять забегал по кабинету. «Не соглашаться, не был, не знаю, ни причем и в области его раньше не было, откуда знать — кто такой, что за врач, может аферист какой или псих. Навести справки через военкомат, пока запрос из части придет, то — се, месяца два пройдет. А он через две недели… ишь чего захотел… Так, так говорить»…

Лаптев упал в кресло, вздохнул: вроде нашел выход. Выпив валерьянки, начал успокаиваться. Пора ехать к губернатору, ждет, не простит опоздания.

В кабинет он вошел уверенно, поздоровался и сел, ожидая вопросов, на какую тему они будут, догадывался — Михайлов.

— Телевизор смотрел? — тон губернатора не предвещал ничего хорошего.

— Про Михайлова… смотрел, — старался отвечать уверенно Лаптев.

— Там и про тебя было сказано, докладывай, объясняй ситуацию.

Лаптев вздохнул и начал:

— Михайлов появился в области недавно, раньше и не проживал у нас. Кто такой, откуда, говорит: служил в армии. Я направил запрос в военкомат, необходимо выяснить ряд вопросов. Пока ответят — месяца два пройдет, военные, вы знаете, не торопятся.

— Ох, не темни, Иван Петрович, не темни, ты знаешь, не люблю я этого. Ты его документы смотрел, диплом врача видел, военный билет в руках держал? — начал раздражаться Тимофеев, но еще сдерживал себя.

— Диплом врача видел и военный билет в руках держал, но, Сергей Ильич, документы документами, а что он за человек, какой специалист? У нас его не знает никто, я же направил запрос в военкомат.

— Не темни! — взорвался Тимофеев, поняв, куда гнет Лаптев, — военком мне докладывал о разговоре с тобой, ни какого запроса от тебя не было, а он тебе в первый же день без запроса объяснил, что Михайлов хирург высшего класса, высшего! Что он 14 лет на фронте провел, что у него одних орденов больше, чем у тебя родных зубов. Комиссар, когда посмотрел телевизор вечером, сразу же мне домой позвонил, от волнения у него даже голос дергался. Знаешь, как он сказал: «Какого классного хирурга Лаптев просрал». Да, да, не сомневайся, так и сказал — про-о-срал! Не понимаю, что тебе еще было нужно: документы в порядке, характеристика — лучше некуда, не понимаю… Ладно, докладывай дальше, что выяснил, только не ври.

Тимофеев пытался успокоиться, чего угодно мог ожидать от Лаптева, только не откровенной лжи, наверняка понимает, что ложь, если не сразу, то скоро все равно откроется. Он смотрел на человека, которому доверял раньше всецело и не понимал его.

— Удалось установить несколько его больных — действительно неоперабельные, но сейчас здоровые.

— Какого же черта тебе еще было нужно? — снова спросил Тимофеев, — почему не помог ему, не взял под свое крыло? Делал бы он сейчас тоже самое, но говорили бы о тебе другое, а ты руководитель подразделения областной администрации.

— Я спрашивал его, как он это делает, — оправдывался Лаптев, — не хочет говорить, скрывает, я не могу действовать, не зная его методики.

— Почему не говорит, чем объясняет?

— Говорит, что я не хирург и не пойму.

— А ты хирург?

— Нет, Сергей Ильич, не хирург.

— У тебя в подчинении главный хирург есть? Есть! Он должен знать детали, почему ты его не пригласил на встречу, почему не пригласил на встречу гематолога, — снова начал распаляться Тимофеев, — я и то знаю, что все области медицины нельзя освоить. У тебя есть замы, завы, главные специалисты. Общее руководство, стратегия — вот твоя сфера, а ты со своим санитарным образованием в хирургию полез, — Тимофеев усмехнулся, — я всегда считал, что здравоохранение у меня прикрыто надежно, что ты держишь нос по ветру. Ошибся…

— Не рассчитал, Сергей Ильич, новое это все, времени для изучения требует, а он захотел сразу.

— Ладно, иди, — махнул рукой Тимофеев, — позже буду решать, что с тобой делать.

«Консерватор хренов, — зло проговорил Тимофеев после ухода Лаптева, — секретарша, дура, еще масла подливает. Ничего, прорвемся»…

Он попросил соединить его с главным хирургом области, оказалось, он не только слышал о Михайлове — учился вместе. Правда Михайлов с 4 курса на военный факультет ушел, но три года гранит науки вместе грызли. Когда приезжал в отпуск года два назад, встречались они, обсуждали и новенькое в хирургии. Показал тогда Михайлов одну из методик операций, вроде бы то же самое, но другой подход и результат лучше. Главный хирург все сокрушался, что сам не смог догадаться до такой простой вещи и высказал мнение, что некоторым профессорам поучиться бы у Михайлова не мешало технике операций — классный хирург, слов нет.

Тимофеев поблагодарил за информацию, положил трубку и задумался. «Мудак, — прошептал он про себя, — у него главный хирург с Михайловым учился вместе, оперировал, а он мне лапшу вешает, задницу свою прикрывает. Решено — завтра же уволю, сегодня юристы пусть способ ищут, приказ готовят. Все, хватит о Лаптеве».

Тимофеев посмотрел на часы и решил прокатиться до Михайловской клиники. Не угадал Граф, не в пять, гораздо раньше прикатил губернатор назначенного времени. Выйдя из машины, первым делом увидел скопление автомобилей, в каждом сидели люди. В другой ситуации и внимания бы не обратил — ушли люди по делам — но здесь чего-то же они ждали?

Он подошел к одной и открыл дверцу, поинтересовался — чего ждут. Старушка попросила подойти ближе, провела пальцами по лицу и ответила, что ждет операции — на пять назначено. «Слепая, — догадался он, — видимо, и другие ожидают лечения», — и вслух спросил:

— А почему внутрь не заходите?

— Места там нет, я не вижу, но так говорят.

— Сейчас 14–30, зачем же тогда так рано приехали?

— Э-э-э, сынок, молод ты еще, вот и зять мой, — она махнула в сторону руля, — говорит: рано. А я знаю, раньше приедешь — не опоздаешь, и со святым Николаем Чудотворцем рядом подольше побуду, одно его присутствие душу исцеляет, на путь праведный наставляет.

— А кто это, бабушка? — не понимая, спросил Тимофеев.

— Как же ты не знаешь, сынок, грех не знать, — бабушка перекрестилась, — да простит тебя Господь! Спустился с небес святой Николай Чудотворец и вселился в душу доктора. Вот и исцеляет он всех, и молодых, и старых, любая болезнь ему по плечу, творит чудо. Да мешает ему сатана, козни строит, не дает нормально работать.

— А сатана кто, бабушка?

— Лаптев, черт, тьфу на него.

— Сколько вам лет, бабушка, давно не видите?

— 83 сынок, почитай, годков 30 в темноте живу, хочется перед смертью хоть одним глазком на мир взглянуть, но окулисты говорят, что невозможно это. Врут безбожники, не верят в чудесное исцеление, нет в них крепости веры, а отсюда и бессилие.

— Удачи вам, бабушка, — улыбнулся Тимофеев, — еще поживете, посмотрите на мир своими глазами.

— И тебе удачи, сынок. Постоял ты со святым Николаем Чудотворцем рядом и будет тебе удача. Запомни мои слова, сынок, я слепая, но сердцем вижу.

Тимофеев попрощался и отошел, но решил все-таки переспросить — может чего-то другого ждут сидящие в машинах люди. Водитель одной из машин пояснил, что все здесь ждут операции, приезжают многие за несколько дней и ожидают своего часа.

— Зачем же приезжать за несколько дней? — удивился Тимофеев.

— Ты че, мужик, тупой че ли, — водитель уже в свою очередь удивленно смотрел на Тимофеева, — здесь чудо делается, а ты зачем приезжать, не болел, видимо, никогда серьезно. А вдруг с очередью тоже чудо будет, и случалось уже такое.

Водитель не узнал губернатора, но Тимофеев не обиделся на работягу, а только улыбнулся и прошел в здание. Не ожидал он такого отношения людей к Михайлову. Действительно, боготворят они его, как святого.

В клинике губернатора узнали сразу, охранник предложил пройти с ним, но Тимофеев отказался, хотел посмотреть все, начиная с входной двери. Охранник не возражал, но предложил раздеться, жарко в пальто, халат накинуть, как требуется в любой больнице. И так это у него ловко получилось, что и не против он, и не откажешь, идти придется. Тимофеев посмотрел на него внимательно: «Или от природы такой, или выучка»? — подумал он и прошел вслед за ним.

Тимофеев осматривал помещение. Действительно узкий коридор не мог вместить всех больных: от стенки до стенки — рукой подать. Лежачие размещались на кушетках вдоль стены, и пройти вдвоем уже не представлялось возможным. Он подошел к одному лежачему молодому мужчине, спросил, как звать, что случилось с ним?

Больной узнал его, представился и рассказал, что упало год назад при строительстве дома на колени бревно, раздробило оба сустава. Срослось что-то не так, три операции делали, ничего не помогает — инвалид первой группы в тридцать лет. Ни ходить, ни стоять…

За ним вышла из предоперационной Светлана Ивановна, и больной стал с трудом перебираться на каталку. Перед тем, как его укатили на операцию, он попросил губернатора:

— Сергей Ильич, вы порешайте вопрос, нельзя же в таких условиях находиться. Теснота, повернуться негде, с утра в коридоре лежу, — он вдруг озлобился: — зато в больнице, где мне три операции делали, места — хоть отбавляй, только сделать ни хрена не могут.

Его увезли и Тимофеев подумал: «Сложный случай — оба коленных сустава раздроблены, справится ли Михайлов»? Слышал он, что из всех суставов — коленный самый сложный, всегда мучаются с ним врачи. То мениск лопнул, то связка порвалась, то еще что-нибудь, а здесь и переломано еще все. Тимофеев глянул на часы, засекая 10 минут, столько, говорят, делает Михайлов операции.

Сергей Ильич подошел к бабушке, сидящей на кушетке, попросил ее рассказать о себе, но она замахала руками в ответ — Тимофеев увидел трубку в ее горле, через которую вылетали воздух и хрипящие звуки, понял: не может говорить. Более всего его поразило разнообразие больных — и травмы, и горло, и глаза, все лечит Михайлов. По телевизору говорили о раковых и травмированных, а на деле в клинике проходили лечение больные с любыми сложными заболеваниями. «Действительно гений, — подумал Тимофеев, — и травматолог, и онколог, и гематолог, и ЛОР, и окулист, и кардиолог, и какие еще там есть специальности»…

Он прошел в приемную и, прежде всего, извинился перед Викой за свою секретаршу, поинтересовался стоимостью лечения. От услышанного чуть не обалдел, так в узком кругу выражался он от удивления.

— Максимум 3 тысячи, так мало — я в диагностическом центре недавно был, прошел полное обследование: 2400 заплатил, а тут еще и лечение. И все-таки, Виктория Николаевна, чем обусловлены такие цены? — Тимофееву не верилось в «бесплатное» лечение.

— Николай Петрович дал команду — работать только в соответствии с законом. Облздрав и с его помощью комитет цен утвердили нам такие расценки, — пояснила Вика, — больной проходит вначале полное обследование, потом лечение, все это в течение 10 минут. Бухгалтерия у нас в полном порядке, можете убедиться сами.