Ищущий убежища

Глава десятая, в которой коронер Джон пересекает Дартмур

Перемирие сэра Джона с женой длилось недолго. Хотя она и помогла ему убедить шерифа привезти Алана Фитцхая из Хоунитона, Матильда, тем не менее, по-прежнему пребывала в раздраженном состоянии из-за того, что супруг постоянно пренебрегает ею, предпочитая заниматься коронерскими обязанностями. Когда вскоре после полудня Джон появился дома и сообщил, что, скорее всего, в ближайшие два дня его дома не будет, настрой Матильды сменился на едкий сарказм. Она, как обычно, сидела в своей опочивальне, Люсиль с кислой миной заплетала ее волосы в косу, и Матильда уставилась на мужа из-под тяжелых век:

– Ну вот, очередной повод, чтобы прокатиться в свое удовольствие, оставив меня в одиночестве! Я тебе уже говорила, и снова повторю. Почему ты не можешь отправить вместо себя своего неотесанного корнуолльца или извращенца-священника?

Джон, и без того не отличавшийся терпеливостью, в этот раз не выдержал.

– И ты называешь это «прокатиться в свое удовольствие»? Восемь часов в седле, через весь Дартмур, в тумане, под дождем, чтобы повидать старого больного рыцаря, затем пять часов езды назад, в Вайдкоум в компании скорбящих родственников, чтобы опознать разлагающийся труп. И это, по-твоему, «прокатиться в свое удовольствие»?

На Матильду его доводы не подействовали:

– Пивнушки, грубые приятели – солдаты и шлюхи – вот твои главные интересы, насколько я поняла за долгие годы горького опыта совместной жизни.

Муж угрожающе навис над ней, словно черный ястреб, парящий над жирным голубем.

– И чем, по-твоему, я должен заниматься, женщина? – прорычал он. – Сидеть и вышивать белье, как ты?

– Вести себя, как другие мужчины твоего ранга! – парировала Матильда. – Сидеть у камина, заиметь друзей среди влиятельных людей города. Приглашать их покушать у нас, получать больше приглашений от них на собрания советов и гильдий. Играть свою роль в жизни города.

Джон отскочил от нее как ошпаренный:

– О да! Вести бесконечные разговоры о цене баранины или сплетничать о последних скандалах в Винчестере! Нет уж, премного благодарен, Матильда. Может, когда впаду в старческий маразм, потеряю все волосы, зубы и мозги, я и займусь этим, но до тех пор, пока я в состоянии держаться в седле и поднять охотничье копье, на такое поведение не рассчитывай.

Матильда в сердцах отшвырнула шитье:

– Ну, конечно, конь, копье, охота да войны! Дорогой муженек, в жизни, кроме них, существует еще очень многое. Почему ты никогда не ходишь на богослужения, разве что когда я тебя заставляю? Ты никогда не молишься, ты игнорируешь святое писание, а к священникам относишься презрительно.

Джон поддел ногой табурет, который отлетел в другой конец комнаты.

– Неправда, Матильда! Джон из Алекона и Джон Эксетерский – мои хорошие друзья, а они, между прочим, из самых уважаемых кафедральных священников.

Жена издала грубый звук, призванный выразить всю глубину ее презрения:

– Монастырский казначей да архидиакон! Славная парочка, и все отлично знают, что они не ладят с епископом и регентом. Кстати, ничего удивительного в том, что ты связался с отщепенцами!

Перевирая логику, Матильда намекала на то, что епископ, регент и ее брат шериф поддерживали попытку принца Джона захватить власть в Англии, когда действующий монарх отправился в Крестовый поход и очутился в плену в Германии. Действительно, немногие ожидали, что король вернется живым, однако поспешность Джона и его горячее желание завладеть троном, с точки зрения лояльных подданных, вроде Джона де Вулфа и двух Джонов из собора, выглядели, по сути, предательством и мятежом. Когда же в марте прошлого года Ричард Львиное Сердце неожиданно высадился в Кенте, он быстро подавил мятеж – и, как рассудили многие, чересчур поспешно простил предательство младшего брата.

Смысл слов Матильды достиг сознания Джона, и он потерял последние остатки терпения:

– Пропади оно все пропадом! Ты только и делаешь, что критикуешь меня. Зачем только я согласился взять тебя в жены, не понимаю.

Она отреагировала мгновенно, без секундного промедления:

– Ты на мне женился, потому что твой отец хотел таким способом посодействовать тебе – и, надо признать, ты оказался очень неблагодарным, потому что не оправдал ожиданий собственного отца.

– Уж, по крайней мере, не из-за любви – ее-то от тебя не дождешься!

– Ладно, ладно, то, что заменяет тебе любовь, ты получаешь в таверне «Буш», – и, думается мне, во многих других подобных местах! – презрительно сплюнула Матильда.

Джон выискал другой камень и тут же запустил в нее:

– При всех моих недостатках я, во всяком случае, не из такой семьи, которая только и думает, чтобы набить кошелек, неважно, какими способами – законными или не очень!

– Что вы этим хотите сказать, сэр? – заверещала Матильда. Ее лицо приобрело свекольный оттенок, проступающий даже сквозь толстый слой пудры, которым покрыла ее щеки Люсиль. Служанка отступила к стене и жадно наблюдала за самой горячей стычкой в затяжной войне своих хозяев, пряча довольную улыбку.

Она была самой подходящей компанией для хозяйки – сплетница, у которой редко находилось для кого-нибудь хорошее слово. У этой тридцатилетней женщины был желчный характер, отталкивающая внешность, редкие желтые зубы и тусклые темные волосы. Родом из Франции, из местечка Вексен неподалеку от Парижа, она бежала из мест, разоренных в результате нескончаемых войн между норманнами и французами, словно волны, раз за разом захлестывавших те районы. Она разделяла отношение Матильды к Джону, будучи столь же ярым сторонником хозяйки, как Мэри – сторонником Джона.

– Будьте любезны, объясните свои оскорбления! – воинственным тоном повторила ее хозяйка. – Это что, очередной выпад в сторону моего брата?

– Его единственная забота – это как перекачать серебро из королевской казны в собственный карман.

Не в силах сдержать ярость, Матильда раскачивалась в кресле взад-вперед:

– Это грязная клевета, не имеющая под собой никаких оснований!

На глаза Джону попался маленький стульчик для ног, и он тут же полетел в противоположный угол комнаты вслед за табуретом, грохоча по деревянным половицам.

– А где, по-твоему, оказывалось имущество преступников, приговоренных в прошлом году к смертной казни? Куда девались деньги от продажи орудий преступления до того, как я стал коронером? И за что твоего драгоценного братца сняли с его должности в прошлое Благовещение, а?

Ричард де Ревелль был назначен на должность шерифа в прошлом году, благодаря поддержке принца Джона и близости к епископу, приходившемуся братом главнокомандующему войска Англии. К Рождеству 1193 года, когда он занял кабинет шерифа, мятеж Джона был уже почти подавлен, потому что свои силы против сына направила грозная, несмотря на возраст, королева Элеанор. Не прошло и нескольких месяцев, как многие из позорных соратников шерифа оказались в опале, а после возвращения короля в марте и окончательного разгрома последних мятежников в Ноттингемском замке пришел и час де Ревелля. Его освободили от занимаемой должности, и главным шерифом стал Генри Фурнеллис.

Отчасти потому, что Генри был еще более продажным, чем Ричард, и еще потому, что Ричард Львиное Сердце простил брата Джона, Хьюберт Уолтер восстановил Ричарда де Ревелля в должности одновременно с назначением Джона де Вулфа на пост коронера.

– Но ведь его же восстановили на Михайлов день. Это было недоразумение, – заявила Матильда, переходя к обороне.

– Ну конечно, недоразумение! Если бы король не был таким снисходительным и если бы твой брат не ходил в любимчиках епископа и его брата маршала Уильяма, не миновать бы ему петли!

– Ты обвиняешь моего брата в коррупции? – прошипела Матильда.

– Коррупция! Это самый малый из его грехов. Всем известно, что он участвовал в предательском заговоре принца Джона. Только знакомства и связи в Винчестере и Руане помогли ему удержаться в кресле.

Джон был вне себя, пропасть, разделяющая его и жену, стала глубокой, как никогда.

– Обвинять королевского офицера в графстве – это и есть настоящее предательство! Ты, Джон, оказывается, не только лгун, но и глупец, каких свет не видывал!

– Предательство, как же! – загремел он. – Мне известно, что думает Ричард Львиное Сердце о твоем проклятом семействе, которое поддерживало коварные замыслы принца Джона!

Такого Матильда не в силах была снести; от ярости она почти лишилась речи. Вскочив со стула, она принялась швырять в мужа деревянные пяльцы, клубок ниток и все, что попадалось под руку.

– Убирайся, богохульник! Уматывай к своей шлюхе на этот вшивый постоялый двор и проваливай завтра в болота, и чтоб ты там завяз в трясине по самую задницу!

Нехарактерные для Матильды ругательства со всей ясностью показывали, насколько накалились ее чувства, и даже далекий от спокойствия Джон счел за лучшее ретироваться и дать жене возможность остыть.

В последний раз пробормотав что-то неразборчивое себе под нос, он хлопнул дверью, с грохотом сбежал по внешней лестнице и направился в поисках прибежища и утешения в таверну «Буш».

Несмотря на клокотавший в его душе гнев от худшей за все годы семейной жизни ссоры с женой, Джон решил, что проведет ночь не в постели Несты. Впрочем, после пива, еды и утешительных слов он все-таки уединился с любовницей на пару часов в ее спальне; однако внутренний голос подсказал ему, что на ночь разумнее будет вернуться в дом на улице Святого Мартина. Когда коронер прибыл, пес ему обрадовался, а Матильда проигнорировала, демонстративно покинув комнату, как только он переступил порог.

Джон поужинал в одиночестве за длинным столом в мрачной зале; Мэри суетилась вокруг него, потчуя его холодным беконом и горячим, только что из печи, хлебом. Когда он покончил с трапезой, служанка убрала деревянные тарелки, смахнула со стола крошки, поставила перед ним кружку горячего вина со специями и взглядом указала на опочивальню на верхнем этаже.

– В этот раз вы довели ее до умопомрачения, честное слово, – произнесла она тихо, потому что громкие звуки запросто могли достичь ушей тех, кто находился наверху, через высокие узкие окна. – Ваша леди ходит сама не своя, губы поджаты, тонкие, острые, как кромка вашего ножа, – и слова, когда она раскроет рот, можете мне поверить, будут такими же острыми.

Джон, у которого повысилось настроение после нескольких проведенных в «Буше» часов, заговорщицки ей подмигнул:

– Как ни старайся, я ей уже угодить не смогу, так что терять мне нечего. Каждому из нас, мне и Матильде, придется в будущем идти собственной дорогой, Мэри – но я потерплю, и буду терпеть ровно столько, сколько понадобится, если, конечно, ты не перестанешь меня кормить и будешь помогать добрым словом, хотя бы изредка.

Она быстро чмокнула его в затылок и, подхватив со стола пустое деревянное блюдо и оловянную кружку, умчалась на кухню.

Джон задул одинокую свечу, на цыпочках поднялся в опочивальню и провел ночь, примостившись на краешке широкого, набитого сеном матраса; Матильда на другой стороне ложа не обронила ни слова и старательно игнорировала его, хотя и не спала.

На следующее утро Джон поднялся еще до рассвета под звучный храп жены и ушел из дома, основательно подкрепившись обильным завтраком, который приготовила для него Мэри. Забрав из стойла массивного жеребца Брана, вышедшего на покой раньше срока боевого коня, он выехал через западные ворота, как только их открыли, когда рассвело. Протолкавшись через толпу ранних торговцев с тележками и мешками, облепивших вход в город, за городской стеной, неподалеку от брода через реку, Джон встретился с Гвином. Николас Гервез никак не мог завершить строительство нового каменного моста, но выделенные на его завершение деньги снова закончились, а старый и узкий деревянный мост годился разве что для пешеходов да навьюченных пони. Телеги, повозки и крупные животные вынуждены были пересекать реку по каменистому дну, а когда река Эксе во время паводка разливалась, она превращалась в непреодолимую преграду.

Двое всадников стояли бок о бок, рассматривая поток людей, устремившийся в городские ворота.

– Куда же запропастился этот недоумок писарь? – возмущался Гвин.

Погода на время установилась сухая, однако воздух был холодным, предвещая скорое наступление зимы; ноябрь был на исходе. Гвин прятался от холода в огромном затертом коричневом плаще, верой и правдой служившем ему по всему свету. С рыжей гривой непокорных волос, торчащих во все стороны из-под конической кожаной шапки, и пушистыми усами, скрывающими половину лица, он смахивал на сказочное чудовище, изображения которых часто встречаются на потолочных фресках церквей.

На Джоне была обычная форма серого цвета, однако сегодня он щеголял скрывавшим голову светло-серым капюшоном, конец которого был переброшен через плечо. Повернувшись в седле, он бросил взгляд назад, в сторону ворот.

– А вот и он, на своей жалкой кляче. Возможно, часть следующего штрафа, наложенного на какого-нибудь состоятельного преступника, придется потратить, чтобы купить для писаря приличного пони.

Коротышка писарь безуспешно пытался пробиться сквозь толпу крестьян, запрудивших проход через ворота, загромоздивших все пространство корзинами и коробками, волокущих за собой визжащую и мычащую живность. Наконец ему удалось прорваться через людскую стену, и мул рысцой подбежал к двум всадникам.

Троица направилась на запад, вброд переправилась через реку и двинулась мимо зданий, разместившихся за пределами окружающих Эксетер стен. Домики и сараи вытянулись еще на несколько сот ярдов вдоль удаляющейся от города дороги в сторону корнуолльских земель. Грязь после недавних дождей подсохла после того, как задули холодные ветра, а двигались путники с неплохой скоростью. Даже многострадальный мул Томаса, и тот умудрялся не отставать от двух коней, и, в среднем, они преодолевали около пяти миль в час.

Хотя большей частью на их пути к дороге то и дело подступали рощи и леса, эти низинные земли были плодородными, и деревни попадались довольно часто. Вскоре в прогалинах между деревьями замелькали лысые холмы Дартмура; вершины части из них были окружены торами, странными образованиями скального гранита.

Они миновали небольшие деревушки – Кеннфорд, Литтл-Боуви и Эшбуртон, – затем свернули на северо-запад, обходя с фланга дикие пустоши, которые, вместе с Эксмуром, покрывали почти половину Девона.

Поблизости от Бакленда слегка струхнувший Томас отделился от спутников, чтобы продолжить путь в Вайдкоум в одиночестве, а сэр Джон с Гвином тем временем двинулись на Тейвисток и Питер-Тейви, расположенные почти на самой границе с Корнуоллом.

Самая короткая дорога пролегала через болота, по едва заметному тракту между холмами и голыми скалами пустынного плато. На более высоких склонах то там, то там виднелись небольшие заросли кустарника, но чаще взгляд натыкался на голую траву, вереск и камни.

Большей частью коронер и его охранник ехали, не разговаривая. За годы своего знакомства эти двое проделали вместе тысячи миль, и поскольку каждый был молчуном по натуре, молчание их не тяготило, и они обменивались лишь редкими репликами, касавшимися предстоящего дела. Но тишина при этом не была натянутой: молчание означало, что каждый готов принять сдержанность характера своего товарища. Хотя, по сути, один являлся хозяином, а второй слугой, отношения между ними были товарищескими, даже братскими: Джон определял, что следует делать, а Гвин выполнял намеченное, чаще всего без возражений. Впрочем, иногда корнуоллец отвечал на приказ упрямым взглядом, и Джон понимал, что требовалось обсуждение, чтобы выработать альтернативную стратегию. Если коронер настаивал на принятом решении, Гвин выполнял приказ в точности, однако с таким неодобрительным видом, что Джон обычно начинал сомневаться в своей правоте.

В полдень, под лучами слабого осеннего солнца, они остановились перекусить на поляне, покрытой грубой пожухлой травой и окруженной кустами терновника. Плоский, поросший лишайником камень послужил им столом. Гвин извлек из переметной сумы каменную бутыль грубого сидра, к которой они прикладывались по очереди, и булку черствого хлеба, сделанного из смеси различных злаков. Вклад коронера состоял из глиняного горшка с желтым сливочным маслом и куска вареной ветчины – части провианта, собранного служанкой Мэри, поскольку Матильда, и раньше не особо усердствовавшая при сборах мужа в дорогу, теперь и вовсе потеряла к этому интерес.

Во время трапезы за покрытым пятнами лишайника камнем молчание было нарушено. Гвин протянул коронеру бутылку и тыльной стороной ладони утер густые усы.

– Я вчера вечером порасспрашивал соседей – некоторые из них, возчики, часто бывают в Тейвистоке. Правда, о де Бонвиллях они мало что знают, сказали только, что те получили поместье Питер-Тейви от де Редверов, и еще арендуют пастбища у аббатства Тейвистока.

Джон отпил неперебродившего сидра из бутыли и поставил ее на плоскую поверхность камня.

– Я тоже навел о них справки, в «Буше». Неста знает все обо всех, кто живет между Дорчестером и Бодмином. Она сказала, что старому лорду Арнульфу где-то под семьдесят. Примерно шесть месяцев назад он перенес апоплексический удар, и после этого застрял на полдороги между постелью и могилой.

– А что она сказала насчет сына? Который может оказаться нашим покойником?

Джон кинжалом отрезал толстый кусок ветчины и уставился на него в задумчивости.

– Шериф упомянул, что у старика было три сына, и двое сыновей остались управлять хозяйством, – им, кроме Питер-Тейви, принадлежит еще одно довольно крупное поместье в Ламертоне.

– А старший? – спросил Гвин.

– Два с половиной года назад он отправился в Палестину, возложив на себя против отцовской воли рыцарский крест. – Коронер отправил в рот кусок ветчины и продолжил с набитым ртом. – Больше ничего мне разузнать не удалось, единственное, – это то, что они довольно богаты, не влезают в неприятности и держатся подальше от любопытных глаз.

Больше, похоже, говорить было не о чем, и, покончив с едой и питьем, мужчины сели на коней и продолжили путь через пустынные болота. Единственными людьми, которых они видели, были пастухи, выпасавшие огромные стада, которые составляли основу экономической мощи Англии. Эти стада давали шерсть, из которой делалась практически единственная использовавшаяся по всей Европе ткань.

Облака оставались высоко, и до самых сумерек тумана не было. Перед наступлением темноты путники спустились с поросших вереском торфяных болот в широкую долину Тейви. Долина являлась естественной западной границей Дартмура и отделяла его от похожего, но меньших размеров, плато Бод-мин в Корнуолле. Уставшие кони вошли в небольшое местечко Тейвисток и отправились на отдых в конюшню при аббатстве, гостеприимством которого – в обмен на пожертвование в церковную казну – воспользовались Джон и его офицер, чтобы провести одну ночь в компании монахов. После простого, но обильного ужина в гостевом зале Джон нанес визит вежливости приору. Аббат находился в отъезде, что было вполне обычным для старших настоятелей и каноников, уделявших гораздо больше времени делам, связанным с управлением и политикой, нежели служению Богу в собственной епархии.

Приор Вулфстан оказался благостным, довольно рассеянным и толстым, его манеры отличались туманностью, а речь переполняли бессмысленные банальности. Он почти ничего не знал о де Бонвиллях, разве что уточнил их местожительство да обронил несколько слов об их богатстве. У Джона создавалось впечатление, что ординарность семейства делала его почти невидимым в социальной структуре графства.

После трапезы Джон, утомленный дневным переходом, добрался до жесткого убогого ложа в каморке большой общей спальни и погрузился в глубокий сон, не нарушаемый ни полуночными обходами монахов, ни молитвами, ни звоном колоколов и другим обычным ночным шумом.

И путники, и кони чувствовали себя посвежевшими и отдохнувшими, когда, после незатейливого завтрака, Джон и Гвин оседлали коней и выехали в холодный ноябрьский туман. Поместье Питер-Тейви находилось в паре миль дальше по долине, расположившись по правую руку на склонах, за которыми снова начинались торфяники.

– Хорошие земли здесь, – заметил Гвин, оглядывая свежие вырубки в лесах, покрывавших оба берега реки. – Должно быть, де Бонвилли получают приличный доход.

Свернув с главной саутгемптонской дороги, проходящей по дну долины, они двигались по утоптанной тропе, уходящей наверх по склону холма. Они повстречали пастуха, следившего за упитанным стадом, и тот сообщил им, что до особняка лорда осталось полмили пути. Через несколько минут всадники выехали на широкое открытое пространство пологого склона. За глубоким рвом, наполненным грязью, возвышался овальный земляной вал, увенчанный деревянным ограждением из толстых кольев. Частокол составлял примерно сто пятьдесят ярдов в диаметре, однако деревянная стена местами разрушилась, некоторых кольев не хватало, а на одном участке колья потрескались и почернели от огня. Подъемный мост перед единственными воротами, похоже, врос в землю; по всей видимости, его не убирали, по меньшей мере, несколько лет.

Вот такая картина предстала перед глазами прибывших всадников.

– Кажется, оборона их интересует меньше всего – слишком много лет прожили они мирной жизнью, – буркнул Гвин.

Джон взглянул на нескольких проходивших неподалеку местных жителей и вынужден был согласиться: все они выглядели сытыми и довольными.

– Надо понимать, опасаться войны здесь нет оснований, – разве что твои братья из Корнуолла переправятся через Тамар и нападут на Тейви.

Последние годы правления Генри II принесли мир и стабильность на большую часть территории Англии, за исключением севера, если не считать валлийских походов, поэтому фортификационные сооружения, возведенные в смутные времена Стивена и королевы Матильды, за ненадобностью постепенно приходили в упадок. Во многих местах они были восстановлены после пленения короля Ричарда и недавних интриг хитроумного принца Джона, однако, по всей видимости, тревоги и заботы подобного рода не достигли отдаленных окраин, к коим и относилось поместье Питер-Тейви.

Стражи у ворот не было, и они, спешившись, повели коней на внутреннюю территорию поместья. В центре располагался ладный укрепленный каменный дом с подвальным этажом. Деревянная лестница поднималась к входу на верхний жилой этаж с единственным арочным дверным проемом и рядом узких окон в стенах.

– По крайней мере, в доме можно держать оборону, хотя стену не мешало бы подремонтировать, а то совсем прогнила, – отметил Джон, одобрительно оглядывая зубчатые башни по углам крутого ската крыши.

– Причем крышу покрыли камнем, а не камышом, – поддержал его Гвин. – Так что зажженные стрелы тут бесполезны.

Внутри частокола двор поместья вмещал довольно обычный разнородный набор строений, хибар из плетеного ивняка и сараев, а также два амбара, от которых на гостей с любопытством взирали работники. Прибытие двух мужчин грозного и весьма воинственного вида никогда не означало хороших вестей для мирного сельского поместья вроде Питер-Тейви.

Никто не остановил их, никто не приветствовал, и они беспрепятственно приблизились к основанию ведущей к входу лестницы. В цокольном этаже виднелись помещения для хранения зерна, часть была отведена под стойло, и когда они подошли, выскочивший навстречу мальчишка подхватил поводья. Коронер и его помощник соскочили на землю, и мальчонка увел накормить и напоить коней.

В арочном дверном проеме наверху возник силуэт человека. Мужчина остановился на верхней ступеньке лестницы, глядя на прибывших сверху вниз. Он был мощного телосложения, с короткой шеей; на вид ему было лет тридцать. Одет он был хорошо, хотя и просто, как будто собирался на охоту, – темно-коричневая накидка с разрезами впереди и сзади, из-под которой выглядывала тяжелая шерстяная туника. Меча при нем не было, однако из-за плеча виднелся колчан со стрелами. Джон тут же вспомнил Алана Фитцхая – телосложением они были похожи, – однако, в отличие от Фитцхая, волосы и борода мужчины были такими же черными, как и у самого коронера. Мужчина спустился по лестнице, чтобы приветствовать их внизу.

– Доброго дня вам обоим. Вы приехали, чтобы проведать нашего лорда де Бонвилля?

Из его слов можно было заключить, что он не является членом семьи, и Джон предположил, что перед ними чей-то сквайр – слишком уж хорошо одет, чтобы быть простым управляющим или сенешалем.

– Вы правы, именно для этого мы и приехали, хотя, насколько мне известно, сэр Арнульф серьезно болен.

Мужчина с черной бородой печально кивнул головой.

– К сожалению, это так, – произнес он тихо, – и вряд ли поправится.

Он бросил быстрый взгляд в сторону оконных амбразур, словно желая убедиться, что пессимизм его слов не достигает верхних покоев.

– Я – сэр Джон де Вулф из Эксетера, королевский коронер графства, а это мой офицер Гвин из Полруана. Могу я осведомиться, кто вы?

Мужчина тут же изобразил почтение, и в то же время в его облике появилась едва заметная неприязнь. Прибытие двух старших офицеров закона вряд ли может дать повод для радости, а эти новые коронеры, по слухам, только и делают, что развозят по городам и весям плохие вести.

– Я – Болдуин из Бира, сквайр Гервеза де Бонвилля, второго сына лорда, на которого после болезни отца выпали бремя и почетный долг управления имением Питер-Тейви. Могу я узнать, в чем цель вашего приезда?

Джон стянул с рук тяжелые перчатки и засунул их под перевязь для меча.

– Дело, из-за которого мы приехали, весьма серьезно и имеет личный характер, поэтому я немедленно хотел бы обсудить его с членами семьи де Бонвилль.

Болдуин мгновение помедлил, как будто не привык, чтобы его обходили стороной в вопросах, касающихся семьи де Бонвилль, однако не терпящий возражений тон и суровый вид стоящего перед ним человека со всей очевидностью говорили, что вопрос не подлежит обсуждению. Отступив в сторону, он жестом пригласил их в дом:

– Прошу вас, проходите внутрь и примите наше угощение. Гервез сейчас с отцом, вместе с младшим братом Мартином. Я без промедления доложу им о вашем прибытии.

Они вошли в холл, со вкусом выстроенное помещение, занимавшее более половины всего здания. Холл был почти пуст, если не считать пары слуг, убиравших со стола остатки утренней трапезы. Джона и Гвина усадили за стол, на котором через минуту появились мясо, хлеб и эль. Темноволосый Болдуин, имя которого свидетельствовало о том, что он был родом из селения Бир в дорсетском краю графства, скрылся за занавешенной дверью, ведущей в смежные покои.

Гвин с волчьим аппетитом набросился на мясо, но Джон лишь из вежливости отщипнул несколько кусочков: они позавтракали в аббатстве всего пару часов назад.

– Для сквайра молодого де Бонвилля Болдуин выглядит слишком уж самоуверенным. Может, он еще и стюард при старом лорде?

Занавеска раздвинулась, и в дверном проеме показались двое молодых мужчин, за которыми следовал Болдуин. Джон поразился их сходству с вайдкоумским покойником: оба светловолосые, с длинными носами. На них тоже была одежда для верховой езды и охоты, и прибытие коронера графства их, похоже, совершенно не обрадовало, а скорее встревожило. Джон и братья де Бонвилль неловко раскланялись, а Болдуин и Гвин отступили в тень.

Последовало короткое представление. Джон догадался, что разница в возрасте между братьями невелика, всего лишь в несколько лет, и обоим нет еще и тридцати. Мартин имел благочестивую внешность, свойственную монахам нищенствующего ордена или каноникам; казалось, он лишь наполовину осознает мир и воспринимает то, что происходит вокруг него. Гервез, волосы которого были чуть светлее, чем у брата, выглядел более живым и деловитым; без сомнения, в отсутствие старшего брата и при прикованном к постели отце он успешно справлялся с обязанностями по управлению поместьями. Он и повел разговор.

– Я – средний сын сэра Арнульфа, сэр Джон. Мой старший брат Хьюберт уехал в Крестовый поход.

Коронер уважительно кивнул:

– Он-то и является причиной нашего приезда. Прежде всего, я хотел бы поговорить с вашим отцом – или же из-за болезни разговор невозможен?

Приятное лицо Гервеза исказилось в гримасе печали.

– С тех пор, как прошлым летом его разбил удар, у него парализованы правая рука и нога, он не может говорить и не способен управлять своим организмом. Правда, иногда кажется, что он понимает, о чем мы ему говорим.

– Его состояние сильно меняется день ото дня, – вмешался младший брат. – Оно непредсказуемо, однако иногда он кивает или качает головой.

Джон переводил взгляд с одного брата на другого.

– Мне кажется, я должен сначала хотя бы попытаться поговорить с ним – по крайней мере, в знак уважения к главе семьи.

Гервез де Бонвилль был больше не в состоянии сдерживать тревогу:

– Сэр Джон, умоляю вас, скажите, в чем дело. Мой отец болен, почти при смерти, и я бы предпочел избавить его от лишних волнений, которые вы, возможно, привезли с собой.

Джон почти покровительственным движением положил руку на плечо молодого человека:

– Ваш отец имеет право на то, чтобы я хотя бы попытался сообщить ему о серьезнейшем деле, которое касается его старшего сына.

Братья де Бонвилль обменялись испуганными взглядами, затем оба уставились на коронера.

– Что он натворил в этот раз? Он всегда отличался несдержанностью и горячностью, – воскликнул Мартин.

Джон сделал мысленную пометку, чтобы подумать об услышанном позже, потом взял обоих братьев под локоть и повел к двери во внутренние покои.

– Если он так плох, как вы говорите, я не стану его беспокоить, но прежде я должен взглянуть на него своими глазами, это мой долг, и я его исполню.

Взглядом предупредив Гвина, чтобы тот остался с Болдуином, коронер вошел в спальню, где оказалось намного темнее, чем в холле; свет в комнату проникал из единственного узкого окна во внешней стене. В спальне стоял запах застарелой мочи неспособного справиться со своим мочевым пузырем беспомощного старика, распростертого на постели. В дальнем углу Джон рассмотрел пожилую женщину, держащую в руках миску и охапку тряпок.

– Наша мать умерла пять лет назад, – негромко проговорил Гервез, словно прочитав мысли коронера.

Они приблизились к ложу, которое представляло собой лежавший на полу большой набитый соломой матрас, покрытый тяжелой медвежьей шкурой. По диагонали, скрючившись на шкуре лежал тощий старик с седыми волосами и коротко остриженной бородой; голова его была вывернута к левому плечу. С дряблых губ перекошенного рта тянулась ниточка слюны. Левая рука лежала поверх покрывала, и тонкие пальцы, дергаясь, беспрестанно перебирали шерсть медвежьей шкуры.

Арнульф де Бонвилль, превратившийся в жалкое подобие себя самого, умирал, лежа в собственных экскрементах. Джон подумал, что если кто-либо из домашних прижмет подушку к лицу несчастного и уничтожит остатки теплящейся в тщедушном теле жизни, это будет актом милосердия по отношению к старику.

– Отставим беднягу в покое, – сказал он, и все трое вернулись в холл.

Гервез пригласил его к скамейкам, расположенным у тлеющего в очаге огня, и слуги поспешно принесли им по чашке подогретого вина.

– Священник нашего прихода проводит в доме много времени, надеясь исповедовать его на случай, если отец вдруг испустит дух, – горестно вздохнул Мартин.

Джон отхлебнул вина.

– Мне предстоит выполнить печальный долг. Пока я не увидел вас обоих, мне казалось, что есть еще надежда, однако сходство ваших черт почти наверняка убеждает меня в том, что ваш брат мертв.

Воцарилась потрясенная тишина.

– Значит, вы получили известия о нем из Палестины? – глухим голосом спросил Гервез. – Тогда почему новости сообщили вам, а не семье?

Коронер покачал головой:

– Он умер не в Палестине, а в Девоне, не далее чем в двадцати пяти милях отсюда, близ деревни Вайдкоум.

На юном, открытом лице младшего брата появилось озадаченное выражение, казалось, он не понимал, о чем идет речь.

– Но ведь Хьюберт за границей. Мы получали весточку о нем в прошлую пасхальную неделю, когда в Плимут из Яффы вернулся один солдат, – он заехал к нам и передал известия от брата.

– Да, и брат сообщал, что он жив, и с ним все в порядке, – добавил Гервез. – Он передал еще, что намерен примерно через год вернуться домой.

– И с тех пор вы о нем ничего не слышали?

– Ни единого слова, – мрачно ответил старший брат. – Собственно, мы и не ждали вестей. Ни один из нас не владеет искусством чтения или письма, поэтому из дальних краев весть о себе нам можно передать только через кого-то.

– Но что случилось с ним? – спросил Мартин. – И при чем тут Вайдкоум?

Коронер Джон поведал им историю так, как знал ее сам, под пораженное молчание обоих братьев; Болдуин тем временем приблизился к собеседникам – скорее всего, и для того, чтобы лучше слышать, о чем разговор, и для того, чтобы предложить в случае необходимости помощь хозяину и Мартину.

Обычно неожиданные вести приводят людей в шоковое состояние, а печаль приходит потом, но даже при этом Джон видел, что для родственников принесенное им известие стало жестоким ударом. Гервез передвинулся поближе к младшему брату и положил руку ему на плечо; они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза. Сквайр Болдуин приблизился к ним, словно желая своим могучим присутствием смягчить боль братьев. Спустя несколько мгновений Гервез снова повернулся к коронеру:

– Сэр, что теперь мы должны сделать? Как вы сами видите, говорить о чем-то отцу бесполезно. Если он не поправится, что маловероятно, рассчитывать на его понимание не стоит.

Коронер распростер костлявые руки в жесте сожаления:

– Мне необходимо достоверное подтверждение того, что убитый был вашим братом. Прежде, чем завершить дознание, я должен установить его личность, хотя, честно говоря, сомнений у меня почти не осталось. Вам придется отправиться со мной в Вайдкоум и опознать покойного, как бы тяжело это ни было.

Братья негромко заговорили между собой. Болдуин тоже наклонил голову и вступил в обсуждение. Затем Гервез повернулся к Джону:

– С вами поеду я и мой сквайр. Мартин останется здесь, поскольку, учитывая печальное состояние нашего лорда, кто-то должен находиться поблизости на случай его смерти, да и за повседневными делами по управлению поместьем нужно кому-то заниматься.

Джон кивнул:

– Мне надлежит вернуться в Эксетер к утру, поэтому следует выехать в Вайдкоум прямо сейчас, чтобы успеть покончить со всеми делами засветло. Вы, насколько я понимаю, собирались куда-то выезжать, так что переодеваться вам не придется.