ГЛАВА 29

Полковник Ларр не любил задумываться над разумностью приказов начальства. Мир был четок и прекрасен, а сомнения лишь смазывали его строгую красоту. Мир был похож на чертеж, и если ты умел читать его, нельзя было не восхищаться сложностью его и вместе с тем простотой.

И тем не менее, лежа в темноте в кустарнике метрах в пятидесяти от дороги, которая вела к дому Мэтью Брюгге, он никак не мог отделаться от мысли, что на этот раз в чертеже явно что-то напутано. Не его это было дело - лежать на холодной земле, глазеть в ночной бинокль, слушать тихое потрескивание в крошечном приемопередатчике. Не дело полковника, помощника самого генерала Иджера. Такие дела больше подходили людям вроде лейтенанта Макколога, который занял позицию с другой стороны дороги, или - еще лучше - Хилэри Импиата. Может быть, генерал поторопился с Импиатом. Это было его дело, его профессия. С другой стороны, генерал Иджер несколько раз повторил, что задание это чрезвычайно важно, и успешное выполнение его будет настоящим трамплином в его, Ларра, карьере. Господи, быстрее бы. Только что в «уоки-токи» послышался условный сигнал, означавший, что их человек, спрятавшийся недалеко от поворота с шоссе на дорогу к дому, заметил машину с Карсоном. Через сто метров машину поджидали двое их оперативных сотрудников с базуками. Бедняги даже не знают, что их специально выдвинули вперед, чтобы на них вышел противник. Их заверили, что операция на сто процентов безопасна, что бояться нечего и некого и можно даже особенно тщательно не маскироваться. Они не знали, что находятся в пределах видимости еще двух работников Конторы, Ларра и Макколога, которые ни в коем случае не должны пытаться помочь им, если на подсадных уток будет совершено нападение.

Лежать было неудобно, базука давила ему в бок, и полковник Ларр осторожно повернулся. Прелые осенние листья пахли сладкой сыростью и умиранием. На ущербную луну медленно надвигалось облако. Казалось, что и облако и Луна были совсем низко, прямо над вершинами сосен.

Конечно, приятнее было бы сейчас лежать дома, в уютной постели, но постель - не самый лучший в мире трамплин для служебной карьеры, по крайней мере для офицера разведывательной службы, а генерал Иджер никогда не бросает слов на ветер. Такой, казалось бы, мягкий человек, которому слушать да слушать своего Моцарта да потирать переносицу с красными впадинками от очков, а на самом деле кремень. И не дай бог не угодить ему. Как тогда с Ратмэном. Сорок восемь часов. Не найдете - пеняйте на себя. Хорошо, что повезло. А то можно было бы ставить крест на карьере. И хорошо, если только на карьере. В Конторе не любят разочарованных бывших сотрудников. В Конторе любят, когда разочарованные бывшие сотрудники вдруг почему-то отдают богу душу. Не выдерживают, бедняги, безделья…

Он услышал несколько негромких выстрелов, взвыли моторы. Выстрелов из базук не было. Это значило, что ловушка, очевидно, сработала, их люди с базуками схвачены или убиты, и сейчас машина или машины покажутся на дороге. Он осторожно приготовил базуку и в этот момент что-то твердое уперлось ему в спину и тихий голос прошептал:

- Не шевелитесь, иначе я стреляю. Хорошо, умница, а теперь сядьте. Не торопитесь, помочь вам? Только не делайте резких движений, а то вдруг я испугаюсь и случайно нажму на спуск? Стив, надень ему наручники. Вот так, отлично. А теперь пойдемте.

С противоположной стороны дороги послышались два негромких, похожих на хлопки, выстрела, и полковник автоматически отметил: это, наверное, Макколог. Но что значили выстрелы, думать не хотелось, потому что все в нем словно оцепенело. Словно не он брел по прелой листве и не ему упирался в спину твердый ствол…


***

- Садитесь, дорогой мистер Люшес, - сказал Мэтью Брюгге, - спасибо, что вы приехали. Надеюсь, вы поможете нам разобраться в странной истории Николаса Карсона.

- Кого? - спросил Люшес. - Карсона? Кто это?

- Это долгая история, скоро вы ее услышите.

Раздался телефонный звонок, и редактор взял трубку, удовлетворенно кивнул:

- Спасибо, отличная работа. Да, пожалуйста, проведите гостя.

Он был снисходителен и сиял, и Калеб Людвиг почувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Не может быть, пытался успокоить он себя, Иджер ведь не дитя, не мог же он так бездарно провалить операцию. С другой стороны, этот идиот Брюгге сиял, словно новенькая монета, будь он проклят. Господи, он мог бы купить его со всеми потрохами, со всей его паршивой газетой, а вместо этого он должен думать о том, что выкинет этот самовлюбленный щелкопер.

В кабинет вошел полковник Ларр. На руках у него были наручники, за ним следовал человек с пистолетом в руках.

- Садитесь, - сказал Брюгге полковнику. - Простите за наручники, но вы понимаете, элементарная осторожность. - Он повернулся к Люшесу: - Вы знакомы с этим джентльменом, мистер Люшес?

Люшес пожал плечами.

- Что это все значит? - спросил он. - Весьма драматично, но какое это имеет отношение к фонду? Это и есть ваш Николас Карсон?

- Нет, мистер Люшес. Как раз наоборот. Этот человек, как и еще четверо, поджидали, очевидно, приезда Карсона, приготовив для встречи базуки.

Главный редактор «Шервуд Икзэминер» явно наслаждался сценой. На несколько минут можно было отвлечься от истории Карсона и поиграть в детектива-любителя. Игра была приятна. Когда сидишь за своим столом и держишь в руках все ниточки и можно подергать за любую, глядя, как реагирует тот, к кому она привязана, - о, это изысканное развлечение.

- Очень интересно, - пробормотал Люшес, - но я по-прежнему не совсем понимаю…

- Ах, мистер Люшес, ваша скромность не знает границ! Единственный человек, которому я сообщил о Николасе Карсоне и его приезде сюда, - это вы. И стало быть, этот угрюмый джентльмен в наручниках поджидал Карсона по вашему указанию.

Люшес встал.

- Прошу прощения, мистер Брюгге, но, к сожалению, у меня нет времени, чтобы принимать участие в вашем любительском спектакле. До свидания. - Он направился к двери.

- Увы, я должен извиниться перед вами, но дверь заперта, - беспомощно развел руками редактор.

- Это что, арест? С каких пор частное лицо имеет право…

- Прекрасно, мистер Люшес, прекрасно сыграно. Гнев честного человека, чьи права так беспардонно попрали. А вы еще сказали, что не хотите принять участие в нашем маленьком спектакле. Ну что ж, пригласим еще одно действующее лицо. - Редактор снял трубку и сказал: - Пригласите, пожалуйста, Карсона.

Через минуту в двери щелкнул замок, она открылась, и в комнату вошел Николас Карсон. Он увидел Люшеса, улыбнулся и сказал:.

- О, мистер Людвиг, признаться, я не надеялся увидеться с вами…

- Что вы сказали, Карсон? - перебил его редактор. - Вы что-то путаете. Это мистер Вендел Люшес, представитель фонда Калеба Людвига.

- Мы знакомы с мистером Людвигом. И довольно близко. Подобно тому, как я - искусственная копия умершего Николаса Карсона, так и мистер Люшес - копия Калеба Людвига.

Калеб Людвиг не слушал. Все было кончено. Глупо было тешить себя иллюзиями. Все было кончено. Великий план рухнул, и осколки его лежали у его ног. И все из-за ничтожного человечка. Боже, что значил Карсон по сравнению с грандиозностью Плана?! Что значила его бесконечно малозначащая жизнь по сравнению с новой цивилизацией, о которой он мечтал? Но, наверное, в истории всегда так: сражения проигрываются из-за плохо забитого гвоздя, из-за отвалившейся подковы.

Было бесконечно грустно. Жаль было мечты. Жаль было надежд. Ярмарка торжествовала. Балаган всегда был понятнее людям, чем душа, устремленная ввысь.

Если бы он тогда не пытался увлечь за собой Карсона… Уничтожил бы его, растер, как червя. И не было бы сейчас горького отчаяния, не было бы перед ним черной пустоты.

Что-то там говорил Карсон, Брюгге перебивал его вопросами, но все это не имело ни малейшего значения. Ярмарка гудела, суетилась, торжествовала, и он не хотел прислушиваться к ее гомону.

Внезапно он услышал крик:

- Это ложь! Этого не может быть!.

Людвиг открыл глаза. Человек в наручниках кричал:

- Я не верю!

- Можете верить или не верить. Можете спросить у мистера Людвига, вру ли я, правильно ли я излагаю план Омега.

Полковник Ларр повернулся к Людвигу.

- Вы действительно хотели развязать ядерную войну? - тихо спросил он.

Еще одно ничтожество. Еще один червь, скручивающийся от ужаса при мысли о конце. Почему они все так боятся смерти? - думал Калеб Людвиг. Ведь смерть - это покой, это освобождение от суеты сует. И если он не позволил до сих пор, чтобы его унесли ласковые волны небытия, то только из-за Плана. Из-за великой гармонии, которую, как он верил, ему было суждено принести в мир.

Полковник Ларр смотрел на молчавшего Людвига. Значит, это правда. Значит, и он, Ларр, должен был сгореть через несколько дней. И жена его. И двое детей. Все сгорели бы в адском пламени. Превратились в горстку пепла. Эти безумцы хоть спрятались в искусственные тела. А его - в ядерную печку. И в одно мгновение жизненный чертеж, который он привык видеть перед собой, пожелтел, стал коричневым, начал корежиться, скручиваться, вспыхнул и исчез.

И впервые за долгие, долгие годы полковник Ларр растерялся. Как просто все было и ясно, так уверенно шла вверх его жизненная линия на чертеже. И вдруг - ни чертежа, ни жизненной линии. Ни компаса, ни ориентиров, ни маяка. Все предали его. Вот тебе и трамплин, о котором говорил генерал Иджер. Трамплин, который выбросил его из привычной жизни в пустое поле, где его окружали лишь холмики жирного пепла. Эта горстка - смешливая Мэгги, такая веселая и красивая в свои тридцать девять лет. Эта горсточка - дочка Колин, уменьшенная копия своей матери. Эта - сын Роберт, серьезный и вдумчивый человечек шести лет от роду. А эта - он сам. Вьючный мул генерала Иджера. Верный, надежный мул. Только не клок сена держали перед ним, а жизненный чертеж с его восходящей линией. И он бежал, бежал, завороженный этой никому не нужной линией. Бежал, когда был молодым капитаном, бежал и сейчас, сорокапятилетним полковником. Мул, мул, мул… И генерал Иджер спокойно посылал его подготовить ядерную печку: выгрести золу, уложить топливо, приготовить спички. И все с кроткой усталой улыбкой, все слушая Моцарта.

Да будьте вы все прокляты, погонщики мулов!

Он вскочил на ноги. Его голос был спокоен, почти скучен:

- Я полковник Ларр из Разведывательного агентства. Я получил задание от своего непосредственного начальника генерала Иджера уничтожить машину с Николасом Карсоном.

- Вот видите, мистер Людвиг, - сказал редактор «Шервуд Икзэминер», - а вы говорите - любительский спектакль. - Он повернулся к Карсону: - Я прошу прощения за сомнения, но вы должны понять меня.

- Я понимаю, - сказал Карсон, - я все прекрасно понимаю.

Он вдруг почувствовал чудовищную усталость. Сколько дней он был беглым рабом, за которым охотились хозяева. Сколько дней он бежал, прятался, отчаивался и снова бежал. И вот теперь, когда он благополучно пересек ленточку финиша, он не испытывал ничего, кроме бесконечной усталости. Но нет, это было не так. Было что-то еще. Всю жизнь он считался пассивным человеком. Раком-отшельником в тихой норке. И вот волею обстоятельств он выдернут из тихого своего убежища. И восстал против этих обстоятельств. Но теперь он знал, что никогда уже не уползет обратно в норку, не станет снова благополучным раком-отшельником. Случилось так, что безумный миллиардер Людвиг проиграл. Но система ежесекундно порождает новых людвигов, пусть в основном не таких богатых и не таких безумных. И где гарантия, что очередному людвигу не удастся очередной безумный план? А систему не пересидишь в норке. Стало быть… Он не знал еще, что будет делать, как сложится его жизнь, но в одном был уверен - раком-отшельником он больше не будет никогда. И ощущение это наполняло его непривычной беспокойной гордостью.

- Мистер Брюгге, - сказал он, - я хотел бы отдохнуть. Если вы не возражаете, я выйду.

- О, ради бога, дорогой мистер Карсон, ваш сын и приятельница ждут вас.

Гуннар и Луиза вскочили, когда он открыл дверь.

- Все в порядке, - сказал он.

- О Ники! - крикнула Луиза и обняла его за шею. - О Ники, неужели все позади? Я не верю. Я так привыкла прятаться и трястись от страха. Мне и сейчас хочется забиться в угол и дрожать за тебя.

- Боюсь, нам придется отвыкать дрожать - это не лучший способ борьбы со всяческими людвигами. - Он повернулся к сыну: - Спасибо, Гунни.

- Ну что ты, папа… Когда Луиза нашла меня, я поймал себя на мысли, что испугался ее.

- Ее? В каком смысле?

- Мне казалось, что я начинаю обретать душевный покой. Драйвэлл представлялся мне маленьким островком в холодном чужом море. Домом. Или почти домом. Я молился. Я молился, чтобы найти мир в своей душе. Были мгновения, когда наступило безмятежное спокойствие, И вдруг приходит Луиза. О, как мне хотелось, чтобы никто не беспокоил меня, не тащил в это житейское море, которого я так боюсь! Конечно, сердце мое болело за тебя, папа. Но я… Что я мог сделать? - спрашивал я себя.

- Но ты же вспомнил об Уолтере Брюгге, - сказала Луиза. - И не колебался, когда поехал со мной. Ты же мог сказать себе: это бессмысленно. Он не поможет. Он не поверит. Он и не хотел ведь верить вначале.

- Вы не понимаете, почему у меня сейчас нет покоя в сердце, - печально сказал Гуннар. - Я поехал потому, что просто не мог не помочь отцу, который всегда был добр ко мне. И если мне действительно посчастливилось помочь тебе, папа, и всем людям, то невольно я начинаю думать: а может, стремление помочь человеку не меньшая сила, чем молитва? Я спрашиваю себя: ну хорошо, остался бы я в Драйвэлле и не поехал с Луизой. Молился бы. Допустим, я бы не думал об отце. Допустим даже, что наступил бы душевный покой. Мог бы этот покой помешать Людвигу и его людям взорвать мир? Увы, нет. А покинув Драйвэлл, я сам попытался помочь человеку, я сыграл какую-то роль в спасении всех людей. И мысль эта смущает меня… - Он опустил голову, и в голосе его послышалось страдание. - Ее нельзя прогнать, понимаете, нельзя… И эта простенькая, маленькая упрямая мысль бульдозером крушит все мои прошлые искания, цели - дом, который я строил в отчаянии и надежде. - Он тяжко и глубоко вздохнул.

- Бедный Гунни, - сказал я, - придется тебе, наверное, покинуть свой маленький уютный островок. Не веришь ты в своего придуманного бога, как бы тебе не хотелось покоя… Хочешь не хочешь, а нам с тобой обоим пришлось выползти из жизненных траншей и взглянуть в глаза фактам. И они взорвали твоего хрупкого бога и мою ученую страусиность.

- Я пойду в свою комнату, - сказал Гуннар, - полежу немного.

Мы остались одни. Какое счастье, что мне не нужно было разговаривать с Луизой! Странное оцепенение сковало мой мозг, и я не смог бы сейчас вымолвить и слова. Но никакие слова не были нам нужны. Мы стояли, прижавшись друг к другу, и молчали.

Загрузка...