Искатель, 1962. Выпуск №2

А. Тараданкин
РАССТУПИСЬ, АРКТИКА!

Фото В. Кунова

Когда собираешься в далекое путешествие, ничего не стоит оказаться жертвой словоохотливых советчиков и консультантов. Удивительно, как много их появляется вдруг! Одни, ссылаясь на свой опыт, поучают, как одеться в дорогу, другие — как себя вести. В конце концов убеждаешься в своей полной неосведомленности: все всё знают, а ты не знаешь ничего. Такова, видно, судьба всех начинающих «мореплавателей».

Так было и со мной накануне похода в Арктику на атомном ледоколе «Ленин». «Бери побольше теплого белья!», «Купи несколько банок вазелина смазывать лицо, а еще лучше — гусиный жир», «Захвати спальный мешок», «Флягу под спирт», «Меховой рюкзак», «Домино», «Пенициллин», «Шприц»… Спасла положение встреча с известным полярным летчиком Анатолием Барабановым. Он недавно вернулся из Антарктики. Увидев мою растерянность, он рассмеялся:

— Придется помочь. Собирайся, поедем ко мне домой.

И сразу все стало просто и ясно. Пилот достал из шкафа кожаный реглан с поддевкой на гагачьем пуху, коричневую цигейковую ушанку, пару теплого белья.

— Эти доспехи проверены на двух полюсах, — сказал он. — А валенки или унты выдадут на корабле.

Теперь мне досаждали только шептуны. «Арктика? Гм! Там всякое бывает», — говорили они. «Атомный ледокол? Ну-ну! Подумай… Слышал? Радиация… альфа- и бета-лучи… Ну, как знаешь…»

Первое же знакомство с атомоходом заставило меня от души рассмеяться над самим собой, над недавними тревогами. Вместе с корреспондентом «Известий» Олегом Строгановым и фотокорреспондентом ТАСС Валентином Куновым я стал обладателем великолепной просторной каюты. В каюте были все удобства: пружинные койки, три шкафа, лампы дневного света, письменный стол, умывальник с горячей и холодной водой.

Советские кораблестроители сделали все, чтобы скрасить быт арктических моряков.

Что же касается радиации… Спросите о ней у кого-либо из экипажа «Ленина», и над вами от души посмеются. Советские ученые и конструкторы сумели создать такую защиту, что с момента рождения судна ни разу нигде не загорелась красная лампочка сигнализации, предупреждающая об опасности.

Теперь уже ясно, что в области строительства атомных кораблей наша страна оставила далеко позади Соединенные Штаты Америки. О том, что они строят атомный корабль «Саванна», американцы начали шуметь еще задолго до рождения нашего ледокола. Западные газеты сулили ей великое будущее и, конечно, вовсю трубили о приоритете. Но вышло иначе.

«Ленин» уже вспарывает северные льды, а хваленая «Саванна» так и стоит у стенки. Не ладится что-то у американских специалистов с мирным использованием атома!

Но мы еще вернемся к разговору об альфа- и бета-лучах.

Люди на нашем атомоходе были мало похожи на суровых полярных моряков, знакомых по картинкам многочисленных книжек об Арктике. Ни усов, ни бород, ни морщин. Средний возраст экипажа «Ленина» — двадцать пять лет. Молод корабль — молод и экипаж.

Капитану атомохода Борису Макаровичу Соколову тридцать четыре года. Это высокий, плотный, широкоплечий человек с крупными чертами лица, открытой белозубой улыбкой и умными, внимательными глазами. Он стал хозяином корабля всего несколько недель назад. Первый капитан «Ленина», знаменитый полярник, мореход Павел Акимович Понамарев заболел, уехал лечиться. Хорошо зная достоинства своего молодого помощника (Соколов плавал с Павлом Акимовичем дублером капитана), Понамарев порекомендовал назначить его на свое место.

Я спросил Соколова, какие приключения могут ожидать нас в пути.

— Типун вам на язык! — засмеялся он. — Я самый жестокий враг неожиданностей. Лучше все предвидеть заранее. Так что приключений не обещаю. На таком корабле их не должно быть.

Было примерно около двух часов ночи. Вместе с капитаном Соколовым я находился в ходовой рубке. До встречи со льдами оставалось пройти десяток миль. И обидно было бы проспать эту минуту.

Впереди, справа по борту, появился зеленоватый мигающий огонек.

— Остров Белуха, — тихо сказал Борис Макарович.

Белуха! Я давно слышал об этом скалистом клочке земли…

В августе 1942 года, в самый разгар Великой Отечественной войны, у Белухи произошло событие, о котором никогда не забудут полярные моряки.

Сюда, в самое сердце нашей Арктики, тайно пробрался фашистский карманный линкор «Адмирал Шеер». По плану гитлеровского командования он должен был неожиданно появиться на дороге, которой шел в это время караван из четырнадцати советских судов, ведомый двумя ледоколами. Эту операцию фашисты назвали «Вундерланд» — «Страна чудес».

24 августа пират находился неподалеку от каравана, но не знал ледовой обстановки. В это время на север с экспедиционным грузом шел небольшой ледокольный пароход «А. Сибиряков».

Корабли встретились у острова Белуха. Фашисты решили захватить судно и узнать от экипажа ледовую обстановку. Но маленький мирный советский корабль не спустил флаг. Он ринулся в атаку. Завязался неравный бой. Сибиряковцы успели сообщить: «Всем! Всем! Всем!» — о появлении вражеского линкора. Караван тем временем вошел во льды пролива Вилькицкого и стал недосягаем для врага. Операция «Вундерланд» потерпела крах.

Объятый пламенем, «Сибиряков» был потоплен экипажем. Девятнадцать моряков, в том числе тяжело раненный капитан А. А. Качарова, попали в плен. Моряки не выдали фашистам, что капитан с ними. Не узнали гитлеровцы и обстановку в проливе.

Много мук и лишений приняли моряки, пока вырвались из неволи. Несколько человек погибло. Лишь одному, кочегару Павлу Вавилову, удалось избежать плена. На полузатопленной лодке он добрался до Белухи и прожил один на острове 37 суток, пока его не обнаружили. Тогда за ним прилетел известный полярный летчик И. И. Черевичный.

Несколько лет назад я познакомился с сибиряковцами и капитаном Анатолием Алексеевичем Качаравой, который не покинул Арктику. Он командует большим пароходом «Тбилиси».

…Над ночным морем прозвучали три протяжных гудка. Флагманский корабль Арктического флота страны отдавал салют героическому «Сибирякову», отважным морякам, погибшим здесь.

«Мешок со льдами» — так моряки называют пролив Бориса Вилькицкого. С севера над ним постоянно нависает язык мощных ледяных полей. Подуют южные ветры — наши союзники, — потеснят их, открываются разводья, дохнет полюс — и нет дороги. Этот пролив висит над центром Великого Северного морского пути как дамоклов меч. Вот и дежурят в нем ледоколы, готовые выручить из беды караваны судов. Однако и им не всегда удается справиться со стихией. Памятен полярникам 1937 год. Тогда несколько кораблей вместе с ледоколами так и не смогли пробиться к чистой воде. Им пришлось дрейфовать в белых полях до следующего лета. Только с появлением таких мощных ледоколов, как «Москва» и «Ленин», пролив Вилькицкого перестал быть камнем преткновения.

«Челночная операция» — так образно называют моряки работу ледоколов в проливе Вилькицкого. Ходят они по нему взад и вперед, проводя корабли из Карского моря в море Лаптевых и обратно. Ледокол — челнок, а караваны — нитки.

Особенно много дел в конце навигации, когда нужно быстрее выводить транспортные суда из восточного сектора Арктики. Загоститься им там до октября опасно: льды окрепнут, и выбраться на чистую воду будет очень трудно. Не приспособлены корпуса обычных кораблей к большим льдам. Вот почему так торопился атомоход на помощь старым ледоколам. На запад нужно было вытащить пароходы «Тбилиси», «Псков», «Механик Бондик», дизель-электроходы «Цимлянгэс», «Ангаргэс», ледокольный пароход «Леваневский».

С 4 октября «Ленин» стал главной ударной силой в челночной операции в проливе Бориса Вилькицкого.

В полдень над атомоходом появился самолет «ЛИ-2». Это прилетел капитан-наставник ледокольной группы штаба проводки западного сектора Северного морского пути Герман Васильевич Драницын. Атомоход остановился. Сделав несколько кругов, крылатый разведчик промчался низко над кораблем и с точностью снайпера сбросил на капитанский мостик вымпел с картой ледовой обстановки в проливе и в море Лаптевых.

— Корабли ждут вашей помощи! — громко прозвучал по радио голос Драницына. — Желаю удачи!

Судно легко стронулось с места. Нос его чуть-чуть поднялся и сразу осел: белое поле дало трещину.

Капитан перевел ручки телеграфа: «Полный вперед!»

…Я новичок в арктических морях и, скажу честно, поначалу не очень-то интересовался тем, какие бывают льды. К тому же наш атомоход так легко с ними расправлялся. Непонятным только было иной раз, почему это капитан или вахтенные штурманы меняют курс, останавливают ледокол, а порой даже отходят назад: шли бы себе прямо. Однако именно здесь, в проливе Вилькицкого, привелось познакомиться мне с такими странными на первый взгляд терминами, как «водяное небо», «ледовое небо», многое узнать о льдах.

Помню беседы о ледовых плаваниях с Георгием Осиповичем Кононовичем, великим знатоком северных морей. Более двадцати лет провел он в Арктике: плавал, летал, ездил на собаках и оленях. В этот рейс Кононович был назначен капитаном-наставником. Есть на атомоходе такая должность. Наставник — это не учитель или строгий инспектор, а добрый советчик, помощник, если хотите — друг.

Дневную вахту на мостике Георгий Осипович нес обычно с 12.00 до 18.00. В тот раз атомоход проводил караван сквозь восьми-девятибалльный лед. Опять же следует объяснить: балльность определяется не толщиной льда, а тем, насколько покрыта им поверхность моря. Десять баллов — значит, все вокруг сплошь затянуто льдом.

Кононович в бинокль оглядел горизонт и скомандовал матросу:

— Лево руля!

Корабль сделал плавный доворот.

— Так держать!

— Есть так держать!

Теперь нос ледокола смотрел на темное туманное облако, смазывающее черту горизонта.

— Почему вы повернули атомоход именно в эту сторону? — полюбопытствовал я.

Кононович посопел потухшей трубкой и ответил, растягивая слова:

— Знамение северной природы! Глядите, справа горизонт чист — ясное белесое небо, — значит, там сплошные льды, а слева темно — это парят разводья, там вода. Отсюда и понятия: «ледовое небо», «водяное небо». Сама природа помогает нам, капитанам.

— Но ведь если искать воду, значит петлять, удлинять путь?

— На этот вопрос я отвечу вам старым изречением: «Длинный путь по чистой воде всегда короче короткого пути во льдах». И любое судно, даже ледокол, даже такой мощный богатырь, как наш корабль, всегда будет избегать встречи с тяжелым льдом и искать разводья. Мастерство полярного капитана в том и состоит, чтоб точно определять структуру льда и находить среди полей чистую воду.

Уже поздней, в рубке, библиотеке, в каюте капитана, у камина, который очень располагает к беседе, я пополнил свои познания в области льдов.

Коротко об этом.

Морская вода замерзает при температурах ниже нуля. Чем солоней вода, тем ниже температура ее замерзания. Лед начинает образовываться постепенно. Сперва появляются первичные кристаллы, имеющие форму очень тонких шестигранных призм. Они пресные. Скопление таких кристаллов на поверхности воды напоминает пятно жира на остывшем супе, и моряки называют его салом.

При дальнейшем охлаждении сало начинает смерзаться, и, если море спокойно, появляется прозрачная, как стекло, ледяная корка — нилас. Этот лед уже соленый. Если в это время идет снег, образуется мутный, белесоватый, непрозрачный и неровный лед — молодняк. При ветре и волнении нилас и молодняк разламываются на куски, которые, сталкиваясь, обивают друг другу углы. Тогда появляются круглые льдины — блинки. А стало тихо — они смерзнутся и образуют сплошной блинчатый лед.

На отмелях и у берегов лед образуется быстрее. Примерзший к берегу лед — это припай. В тихую и морозную погоду он растет очень быстро, а поднимется волнение — отрывается и уносится в открытое море. Так возникают плавучие льды. Если их площадь более одной морской мили, их называют ледяными полями. Между такими полями быстро образуется лед и в открытом море. Многолетние, толстые поля называются паком.

Атомоход захватил начало арктической зимы, и мне посчастливилось увидеть всю метаморфозу. Лед растет очень быстро и в толщину. Помню результаты замеров. При 25-градусном морозе за сутки лед прибавлял до трех сантиметров. С каждым днем ломать его было труднее.

А порой встречались одиночные толстые льдины, вставшие на дыбы и в таком положении вмерзшие в окружающее поле. Это ропак. Или торосы — ледяные валы, образующиеся при давлении ледяных полей. Иногда торосы достигают высоты в несколько десятков метров и представляют собой серьезное препятствие даже для самых мощных ледоколов.

Как-то под утро над белым горизонтом показался дым.

Это шел дедушка арктического ледокольного флота «Ермак». Сейчас его легко узнают по «чалме». Из всех ледоколов он один работает на угле и чадит. «Ермак» пробивался на запад, ведя за кормой пароход «Механик Бондик». «Механик Бондик» — 63-е судно, которое в эту навигацию тащит «Ермак» через льды пролива Вилькицкого.

Трогательна и символична эта встреча. «Ермак» — первый в мире арктический ледокол — радостно приветствовал гудком своего гиганта внука — первый в мире атомный ледокол.

Сразу вспомнился замечательный русский флотоводец и ученый адмирал С. О. Макаров, создатель «Ермака». Он считал возможным пройти на специальном корабле «к Северному полюсу — напролом!». Макаров верил, что это сделают его соотечественники.

— К полюсу напролом? — капитан атомохода Борис Макарович Соколов улыбнулся, когда я напомнил ему о мечте русского адмирала. — Что ж, это осуществимо. «Ленин» обладает достаточной мощью, чтобы пройти к полюсу.

— Так что ж?

— И пройдем, когда потребуется. Согласитесь, что ломиться к полюсу ради голой сенсации не имеет смысла. Другое дело — выполнить такой рейс с научными целями.

Корабли швартуются. Атомоход дарит «деду» несколько мешков картошки. Перехожу на палубу «Ермака». «Ленин» поведет караван к Карскому морю. Почти день можно погостить на борту ветерана Арктики.

Богатая биография у этого почитаемого всеми ледокола-работяги. Судну 63 года. В уютной кают-компании «Ермака» много картин, рассказывающих о его делах. Рисовали их сами моряки: гидролог Гаврилов, кочегар Самсонов. На одной из переборок — бронзовая грамота. В день пятидесятилетнего юбилея ледокол награжден орденом Ленина. А какие знаменитые арктические капитаны плавали на «Ермаке»: Воронин, Сорокин, Понамарев — тот самый, который стал потом первым командиром атомохода.

О своем родном судне больше всех может рассказать четвертый штурман Вячеслав Владимирович Смирнов. Он здесь с 1936 года, начинал с кочегара… Только один раз моряк надолго покинул борт корабля. Это было в войну, когда «Ермак» стал солдатом и курсировал от Ленинграда к Кронштадту, доставляя на остров снаряжение и боеприпасы. Во время прорыва арктической блокады Смирнов вместе с экипажем ушел на фронт. Лишь тринадцать человек вернулись обратно. После войны вместе с «Ермаком» Вячеслав Владимирович снова оказался в Арктике, которую любит так же беззаветно, как и корабль.

Незадолго до возвращения на атомоход я разговорился с кочегаром «Ермака» Владимиром Кравцовым.

У этого парня замечательная морская биография. Он побывал во многих странах. Вспомните случай, происшедший в начале 1961 года в Эдинбурге. О нем сообщалось в печати. Тонули трое английских мальчуганов. Помощь пришла с советского парохода «Сухуми». Молодой кок В. Кравцов бросился в холодную воду и спас малышей. Вернувшись на Родину, Владимир пожелал работать в Арктике. Так он стал кочегаром «Ермака».

Север понравился Кравцову и корабль полюбился. Но о своей специальности он говорит с чувством затаенной грусти:

— Кочегар — почетный человек на пароходе, спора нет. Но ведь это отживающая свой век специальность. Надо менять ее. Учиться надо.

Что ж, Кравцов прав. Должность кочегара в недалеком будущем перестанет значиться в судовых списках.

Правда, иной раз еще и на атомоходе можно услышать слово «кочегар», но оно вызывает улыбки. Так шутливо называют в экипаже инженеров-операторов, которые следят за работой атомного сердца ледокола — ядерными реакторами.

В небольшой телеграмме, полученной на борту «Ленина», излагалось новое важное задание атомному кораблю. Нам надо было принять с идущего на запад ледокольного парохода «Леваневский» участников экспедиции «Север-13» и зимовщиков «СП-10» с полным снаряжением будущей станции. После этого надлежало взять курс на восток, пересечь море Лаптевых и Восточно-Сибирское море. Вблизи острова Врангеля повернуть на север, в тяжелые льды Айонского массива. На 75-м градусе северной широты с борта корабля высадить станцию «СП-10» на разведанную с воздуха льдину и построить там взлетно-посадочную полосу, которая будет промежуточной базой авиасвязи с «СП-8». Дрейфуя, станция «СП-8» оказалась относительно нас по ту сторону полюса.

Далее атомоход с участниками экспедиции «Север-13» должен был отправиться в еще более высокие широты и, следуя на запад вдоль границы паков, установить на них пятнадцать дрейфующих радиометеостанций и радиовех.

Уже через час после получения телеграммы всему экипажу было объявлено о предстоящем походе. На общем собрании единодушно решили посвятить рейс XXII съезду Коммунистической партии. От имени молодежи выступил «кочегар» атомохода, инженер-оператор Александр Зюганов. Накануне комсомольцы судна избрали его своим вожаком.

Пятого октября атомоход встретился у мыса Челюскин с ледоколом «Красин», который с трудом пробивался по проливу, ведя за собой «Леваневского».

Началась перегрузка оборудования станции «СП-10». На борт атомохода стрелами подавались сотни ящиков, бочек с горючим, тюков, тракторы, ледорезная фрезерная машина. Работали все без исключения. За полтора суток в глубоких трюмах корабля и на палубах было размещено около 400 тонн груза.

Среди груза «СП-10» оказались четыре небольших ящика. Они появились перед отправкой экспедиции неожиданно еще там, на Большой земле. На верхней крышке их было написано «Полярникам «СП-10» — и в скобках: «Осторожно, яйца!» Обратный адрес: «Омск, Сибниисхоз. Лаборатория. Птицеводство».

Яйца? Многие тогда отнеслись с подозрением к содержимому ящиков. «С момента их отправки прошло уже много времени, должны испортиться», — рассуждали полярники, не решаясь распаковать посылку. Все выяснилось, когда об этом доложили начальнику экспедиции «Север-13» Дмитрию Дмитриевичу Максутову.

— Грузите, останетесь довольны, — сказал он и улыбнулся мне. — Помните?

Ну, конечно, я хорошо помню разговор со Львом Натановичем Вейцманом — руководителем лаборатории птицеводства Сибниисхоза. В эти же дни в Москве был и Максутов. Узнав, что готовится высадка «СП-10», птицевод пообещал прислать полярникам яйца цесарок — ведь они не портятся. Максутов заметил, что это было бы очень кстати: в рационе «СП-10» есть только яичный порошок.

Такова история четырех ящиков из Омска. В них оказалось около тысячи яиц. Подарок сибирских птицеводов пришелся по вкусу полярникам. После первой же дегустации они отправили благодарственную телеграмму в Сибниисхоз.

Рано утром 9 октября атомоход двинулся на восток. Набирая скорость, дал прощальный гудок. Ему ответили «Красин» й «Леваневский», последние корабли на дальней дороге. Теперь уже никто не мог нам встретиться. Навигация кончилась. А «Ленин» шел в свой необыкновенный рейс.

Четырнадцать полярников «СП-10» начали хлопотать на палубе, где стоял зачехленный вертолет. Нечего ждать, ведь домики можно собрать тут же, на корабле, а на льдину опустить готовыми.

Вскоре на вертолетной палубе появился игрушечный хуторок. И ночью пять готовых хаток весело смотрели на море огнями круглых глаз — иллюминаторов. Полярники были довольны и большую часть времени проводили в домиках: обживали, судачили о предстоящей зимовке и ласково говорили: «Наша льдина».

Полярники «СП-10» — это молодой, но видавший виды народ, уже позимовавший в Антарктиде либо в Арктике. Начальнику станции Николаю Александровичу Корнилову тридцать один год. Самому старшему в группе, инженеру-метеорологу Георгию Андреевичу Хлопу шину — сорок четыре, а младшим (их двое), актинометристу Николаю Макарову и аэрологу Василию Митрофанову — по двадцать пять.

…Позади осталось море Лаптевых. Впереди — пролив Санникова. Все участники похода надолго запомнят его.

Взгляните на карту Арктики, и вы найдете этот пролив в группе Новосибирских островов, между Малым Ляховеким и Котельным. Пролив Санникова широк, но пользуется у моряков дурной славой — мелководен. На каждом шагу можно встретить лютого врага кораблей — стамуху. Это толстенные, многометровые льдины, примерзшие ко дну. Встреча со стамухой равносильна столкновению со скалой. Вот почему немногие капитаны отваживались вести здесь большие суда.

Капитан «Ленина» решил провести корабль проливом Санникова. Значительно сокращался путь к месту высадки станции «СП-10», экономилось драгоценное светлое время. В середине октября каждый день в высоких широтах убывает на тридцать минут.

В пролив вошли поздно вечером. Два прожектора с мачт ледокола, сведя лучи, едва пробивали белесую кисею тумана. Где-то рядом, у острова Котельного, парили разводья.

На мостик и в ходовую рубку собрались все, от кого зависела сейчас точность движения судна. Капитан Соколов, капитан-наставник Кононович и старший помощник Кашицкий каждые двадцать минут держали совет. Штурманы Перелыгин и Чупыра, не переставая, орудовали циркулем и транспортером над картой. В сторону — ни, ни! Полсотни метров от курса — и может случиться беда! Мелко! Осадка у атомохода солидная. Киль идет чуть ли не над самым дном. За кормой — рыжий след ила.

Судоводители, чередуясь, дежурят у локатора. Яркий лучик быстро бегает по кругу, высветляя белые точки, — это стамухи. Однако не все их может распознать локатор: те, что под водой, не обнаружишь.

— Под килем три метра, — докладывает электронавигатор Александр Гамбургер, не отрывая взгляда от показаний эхолота. — Два… полтора…

Капитан снижает ход корабля до минимума. Он около получаса движется теперь не быстрее пешехода.

— Три… — докладывает электронавигатор.

Ледокол пошел скорее, но недолго.

— Два… Полтора…

И так десять с лишним часов, пока в судовом журнале не появилась лаконичная запись: «Вышли из пролива Санникова».

Впервые в истории Арктики такое большое судно прошло проливом Санникова, да еще в такую позднюю пору!

Восточно-Сибирское море встретило нас довольно радушно: оно было чистым. Хруст льда сменился шипением воды. Но это было только первое знакомство с четвертым на нашем пути морем. Через несколько часов небо нахмурилось, на вершинах волн появились белые дымки срываемых ветром брызг, повалил густой снег. Палубы покрылись сугробами, домики «СП-10» надели мохнатые шапки, а между ними обозначились тропинки, точь-в-точь как в зимней деревеньке. Только бушевавшие за бортом волны нарушали эту мирную картину.

Шторм разыгрывался не на шутку. Но атомоходу он был не страшен.

Двенадцатого октября атомоход резко изменил курс и пошел прямо на север. К вечеру навстречу стали попадаться большие льдины — первые вестники Айонского массива, в глубь которого нам нужно было врубаться. Ряды льдин становились тесней и тесней, пока не сомкнулись в сплошное поле. Ни разводий, ни трещин, кажется, что корабль идет по суше. Но гулкие удары в борта и всплески за кормой напоминают, что это не суша, а многометровая холодная бородавчатая кожа полярного моря. Иногда льды настолько крепки, что корабль не в силах сразу подмять их под себя и сокрушить. Тогда короткая остановка, отход назад и стремительная атака. И снова льды трещат вокруг, отступая перед атомным гигантом.

На следующее утро над «Лениным» появился самолет «ИЛ-14». Он сбросил карту ледовой обстановки. Уже близко. Летчики сообщили новости: на выбранной для станции льдине живут медведи. При виде крылатой машины они беспокойно бегают по своим владениям.

— Ничего, потеснятся, — услышав эту весть, рассмеялся Николай Александрович Корнилов.

Шутки шутками, а в экспедиции уже разработан специальный план борьбы с медведями. Их в этом районе очень много. Десятка два мы уже встретили. Эти громадные желто-белые хищники вовсе не похожи на мишек в московском зоопарке. Зоопарковские по сравнению с ними — карлики.

При встречах с ледоколом медведи вели себя до глупости одинаково. Если они оказывались перед носом корабля, то не сворачивали, а бежали вперед. Улепетывали боком, повернув голову назад, забавно переваливая зад из стороны в сторону. Так иногда продолжалось пятнадцать-двадцать минут. Помню, один медведь соревновался с нами в скорости добрых полчаса: изнемогал от быстрого бега, но никак не мог «догадаться», что надо уступить дорогу судну.

— Глупый, пропусти нас! — кричали с борта моряки. — Тебя ж инфаркт хватит!

Люди свистели, корабль давал гудки, но упрямец был глух к добрым советам.

И тогда не выдержал капитан. Он приказал рулевому обойти медведя стороной.

Так пугливо и забавно ведет себя косолапый перед ледоколом. Но от человека он не побежит, встреча может кончиться очень трагично…

— Вот она, взгляните! — Анатолий Матвеевич Кашицкий протянул мне бинокль.

Я увидел… то же, что и везде: сплошное белое поле, и на нем те же снежные барханы и ропаки.

Все, кто не был занят на вахте, в эту минуту стояли у бортов атомохода, рассматривали бродячий ледяной остров, который должен был на год приютить наших товарищей.

— На льдине самолет? — удивился кто-то.

— Это дед Мазай, — улыбнулся Кашицкий.

Так на Севере в шутку величают старейшего полярного летчика Героя Советского Союза Виталия Ивановича Масленникова. С рассвета он барражировал над кораблем, а потом куда-то исчез. Оказывается, пилот уже посадил свой «ЛИ-2» на приглянувшийся ему «аэродром» и ждет нас.

«Ленин» медленно движется по узкому разводью. И вот остановка.

— Приехали, братцы, «домой»! — кричит товарищам инженер-гидролог Михаил Извеков. Он будет зимовать этак пятый раз, поселки на льдах давно стали для него вторым домом.

По штормтрапу полярники первыми — это их право — спускаются вниз. Потом несколько матросов.

— Отдать ледовые якоря! — звучит с мостика команда.

Это было в шестнадцать часов 15 октября.

Гидрологи обследовали льдину. Оказалась она многолетним полем, достигающим в некоторых местах толщины десяти метров. Все отлично. Правда, строить взлетно-посадочную полосу будет трудновато — нет ровных площадок.

А как же сел Масленников? Я глянул в сторону, где еще недавно был самолет, и не нашел его сразу. Он… переместился метров на четыреста.

— Мы сели на очень тонкий лед, образовавшийся у пака, — рассказал мне позднее штурман Владимир Гришелев. — Другой площадки не было. Постояли немного. «Аэродром» наш начал пищать, потрескивать, проступила вода. Завели моторы, переехали на новое место. Через час та же картина.

— Это же опасно!

Володя отшутился:

— Льду опасно. Вот мы и крутились, чтоб его не попортить…

Началась разгрузка.

Аврал Работают все.

Как мало светлого времени каких-то два-три часа! Почти не гаснут прожекторы. Но ими не осветишь всю льдину. С корабля протянули провода. На вехах, воткнутых в снег, повесили фонари. Свет нужен и для безопасности: могут пожаловать медведи.

Они не заставили себя ждать. Только выгрузили продукты, ночью косолапые тут как тут. Заметил их первым матрос, работавший на тракторе. Подъехал ближе: три медведя. Сосиски лопают! Разбили ящик и пируют. Матрос решил припугнуть обжор, пустил на них машину. Но не тут-то было! Один из медведей смело пошел навстречу «знакомиться». Трактористу это не очень понравилось, и он ретировался.

Тогда направили прожекторы с ледокола. Тоже не помогло. Закрывшись от света лапами, звери принялись за говяжью тушу. Как ни жалко было, но пришлось пустить в ход карабины. Соседство этой милой семейки не сулило добра.

Быстро строился лагерь. В центре льдины появились семь домиков, кают-компания, склады, электростанция. Из камбуза неслись аппетитные запахи. Там хозяйничал повар ленинградского ресторана «Метрополь» Степан Пестов, пожелавший работать на «СП-10».

Пошли третьи сутки. На счету каждая минута. Завтра открытие XXII съезда КПСС, и всем хочется ознаменовать это историческое событие подъемом флага на льдине. Вот почему люди работают день и ночь.

Помню морозные ветреные сумерки. У нас было семнадцать часов, а в Москве — восемь утра. Все, кто мог, пришли с ледокола к домикам станции. На мачте взвилось алое полотнище. За два километра сквозь колючие облака поземки с корабля пробился луч прожектора, и знамя ярко запламенело. К небу взметнулись ракеты, резко щелкнули выстрелы карабинов. Через два часа в Москве начнется съезд. В эфир из глубины Арктики полетели слова: «Москва, Кремль, Дворец съездов… Впервые в истории на льдах Центрального полярного бассейна с помощью ледокола создана новая научная дрейфующая станция «Северный полюс-10» в координатах 75 градусов 27 минут северной широты, 177 градусов 10 минут восточной долготы…»

Назавтра в восемь утра снова на лед — строить посадочную полосу, сравнивать торосы и ропаки. На каждую бригаду по торосу. Начали. Кирки и пешни застучали по телу тороса. Именно застучали: лед, как камень, не хочет колоться. Размахнешься изо всей силы, ударишь — отскакивает хрустальный кусочек величиной со спичечный коробок. Вот те на! Сколько же придется потратить времени, чтобы расчистить километровую полосу?

— Не горюйте, хлопцы! — кричит Извеков. — Сейчас мы его не так!..

В руках у гидролога длинный бурав. Он залезает на торос, сверлит дырку. Минут через двадцать все отходят в сторону. В морозном воздухе гулко разносится хлопок взрыва.

— Навались!

Торос в трещинах стал податливей. Дело пошло быстрей.

Светло стало только к полудню. С корабля прилетел вертолет, привез бутерброды и горячее какао в термосе. Выпьешь кружку, погреешь об нее руки — разморит, спать хочется, да некогда. Снова в руках кирка.

Три дня строили посадочную полосу, и вот она готова. Настала пора расставания. Прощальный гудок. Ракеты прощального салюта в ночном полярном небе. До свидания, друзья! Успехов вам в работе — трудной, но благородной, важной для науки.

Опять нехоженые тропы. Хрустко стучит в борта атомохода поверженный лед. А корабль, попрощавшись с полярниками «СП-10», двинулся на восток. Горячие дни наступили для молодого сероглазого человека с полярной фамилией Мороз и его товарищей. Заместителю начальника экспедиции «Север-13» по научной части Владимиру Георгиевичу Морозу тридцать шесть лет, но его опыту могут позавидовать старые полярники. Участник двенадцати экспедиций по установке дармсов и радиовех, Мороз в одиннадцати случаях назначался руководителем. Заставить льды говорить — вот задача, которую он должен решить.

— Поход «Ленина» в высоких широтах, да еще зимой, — случай исключительный, грешно его не использовать, — объясняет Владимир. — И что стоит такому кораблю сделать небольшой крюк по пути к дому?

Так мы попали еще в одно море — Чукотское, пятое на нашем пути. Ледокол пересек 180-й меридиан — условную границу, которая вместе с гринвичским меридианом делит планету на два полушария.

Владимир Мороз беззаветно влюблен в свое дело. В этом я убедился еще на «СП-10», где ставился первый дармс. Помню, с какой нежностью океанолог распаковывал ящик, обильно снабженный предупреждениями: «Не кантовать!», «Осторожно!», «Верх!», «Не бросать!»

— Этот автомат — замечательный прибор, — объяснял Мороз, освобождая из упаковки круглый серебристый предмет, похожий на кастрюлю-«чудо», в которой домашние хозяйки пекут пироги. — Красавец, правда? Сейчас его проверим…

В наушнике зазвучала морзянка — голос дармса.

— Поет, — шепотом сказал Мороз.

В тот день океанолог посвятил меня в тайны своей суровой и романтической профессии. Сколько противоречий! Мороз-человек восхищался красотой льдов. Мороз-океанолог ненавидел льды: их коварство, строптивость, изменчивость. Радиовехи и дармсы — это верные лазутчики в стане злого врага. Они дают возможность определить его силы, узнать, куда он собирается нанести удар. По сигналам дармсов определяется температура воздуха, направление и сила ветра. Пеленгуя сигналы радиоавтоматов береговыми станциями, полярники определяют, куда и как движутся массивы льдов.

И летает неугомонный Мороз над советским Севером, плавает ледовыми морями, а с ним неразлучные и верные помощники Евгений Юрьев, механик Семен Кабанов, ледоиспытатель Александр Листов. Их знают все арктические пилоты. Ведь самые сложные посадки на льду делаются именно из-за этих морозовских ребят. Называются такие операции «прыгающими». Знают Мороза и радисты всех полярных станций. Как же иначе? Они первыми слышат, когда языком радиотелеграфа начинают говорить льды. А если Мороз покидает Арктику, его постоянно видят на заводе, где производятся автоматы. Уж такой характер; и тут он должен внести свои поправки. Замечания океанолога всегда представляют большую ценность.

…Группа Мороза сошла на лед. У Владимира чуть воспалены глаза. Ночью в вертолетном ангаре собирали очередной дармс. Теперь нужно пробурить или взорвать толщу льда, поставить двенадцатиметровую радиомачту и сам автомат. В собранном виде он уже не напоминает кастрюлю-«чудо», а скорее похож на жар-птицу. К нему прицепили дюралевые крылышки, а сзади — хвост.

Пробыв три-пять часов на морозе и ветру, группа по штормтрапу поднимается на борт атомохода. Брови и ресницы заиндевели, руки непослушные, пальцы не разожмешь. Большую часть работы приходится делать, скинув рукавицы.

— Ничего, в каюте оттаем, — шутит Семен Кабанов.

После стужи хорошо проглотить горяченького и поспать. А вечером…

Мороз и его товарищи любят петь под гитару. Здесь редко поются песни о северной стуже. Тут хочется петь о ярком солнце, о цветущих содах, о колосящемся золоте пшеницы.

— Между прочим, показания дармсов помогают определять погоду и там, на Большой земле, — сказал мне как-то Владимир Георгиевич и с аппетитным хрустом надкусил розовощекое яблоко.

Человек с полярной фамилией Мороз любит песни о теплом лете.

Однажды я получил разрешение от главного инженера-меха-ника Александра Калиновича Следзюка спуститься в центральный отсек. Это святая святых ледокола, там находится сердце корабля — три атомных реактора. Заведующий лабораторией службы радиационной безопасности Александр Соколов любезно предложил быть моим гидом.

— Итак, начнем посвящение вас в рыцари центрального отсека, — улыбается Соколов. — Получите «КИД».

Инженер Олег Никаноров подает каждому из нас предмет, очень похожий на автоматическую ручку, только без пера. Это и есть «КИД» — карандаш измерительный дозиметрический. Его нужно брать с собой. Затем начался процесс облачения в «доспехи». Скажу откровенно, я представлял их иными, по меньшей мере похожими на водолазный костюм. Но, раздевшись донага, мы натянули на себя белоснежные из толстого полотна комбинезоны и такие же чулки. Еще нам выдали по кокетливому колпачку, марлевую маску на лицо, резиновые перчатки и кирзовые башмаки. Вот и все.

Мы поднялись по узкому трапу куда-то вверх и очутились в просторном помещении. Над металлической палубой три крупных возвышения, похожих на торцы бочек, над ними в центре— белые, в руку толщиной стволики стержней. На переборке горит желтая лампочка, такая же наверху — значит все в порядке, безопасно. Инженер водит меня по залу, объясняя назначение механизмов. Незаметно для себя ступаю на «бочку» и вдруг:

— Сейчас вы стоите на первом реакторе, — торжественно говорит Соколов. В его карих глазах, увеличенных стеклами очков, бегают веселые чертики. — Теперь вы с атомом на «ты»!

Не скрою — сердце екнуло! Подумать только: в каком-то метре от моих ног под толстым слоем защитной брони в эту минуту происходят могучие процессы атомного распада. Здесь зарождается энергия, дающая кораблю исполинскую силу.

Исколесив лабиринты помещений вокруг реакторов, насосов и пароперегревателей, обвитых километрами труб и трубочек, мы вернулись назад. Никаноров забрал «КИДы», покрутил в руках и сказал:

— Все в полном порядке.

— Как вы определили?

— Очень просто, посмотрите в торец карандаша.

Направив один конец «КИДа» на лампочку, я посмотрел внутрь: круглый нимб, наверху написано «Миллирентгены», а ниже шкала. Стрелка на нуле. Странно, но меня вдруг взяла досада, что путешествие в центральный отсек настолько безопасно. Ну хоть бы немного двинулась вправо эта самая стрелка. Ведь я стоял на реакторе.

За шахматами я спросил у Соколова, сколько же все-таки рентген может получить человек, работающий на атомном корабле. Саша хладнокровно снял с доски моего коня, спокойно закурил и ответил:

— Вы проходили рентгеноскопию в поликлинике? Так вот, люди, работающие у реакторов ледокола, за год получают этой самой радиации столько, сколько вы за время, пока врач любовался вашей грудной клеткой.

Двадцать седьмого октября вошли в тяжелый пак. И началось…

Мы уже знаем, что главное искусство полярных капитанов — умение уходить от многолетних льдов. Но не всегда их избежишь. Порой встанет на пути массив, который не обойдешь, так он велик. И приходится «драться».

Для того чтобы ломать такие льды, кораблю нужна инерция. Пробьет метров тридцать-пятьдесят — остановка. Руль прямо — и назад по каналу. Потом разбежится, вползет на поле, продавит его корпусом — еще метров пятьдесят…

В тот раз попался атомоходу крепкий орешек. Одна из атак закончилась неудачей. Лед попался настолько крепкий и толстый, что влез на него корабль форштевнем, да так и замер. Не поддалось, не раскололось белое поле. Тогда впервые познакомились мы с еще одной замечательной особенностью судна. Оно начало качаться из стороны в сторону — капитан включил креновое устройство. Минут через пятнадцать раздался треск, льдина лопнула. Двинулись дальше. За вахту, то есть за четыре часа, атомоход ходил в атаку около тридцати раз — и победил.

Чем дальше, тем труднее становилось кораблю. Ледовитый океан покрылся сплошным панцирем, который крепчал с каждым днем. Правда, слово «день» почти вышло из употребления на судне. Полярная ночь уже упрятала солнце за горизонт. Небо за кормой высветлялось лишь на два часа, так робко, что звезды не блекли.

Атомоход снова уперся в язык многолетнего пакового льда к юго-востоку от острова Новая Сибирь. Лед преграждал путь на запад. Перед капитаном встал сложный вопрос: поворачивать опять к проливу Санникова или прорываться севернее островов Анжу. В эту пору самолеты ледовой разведки уже не летали — темно. Единственным помощником оставался малыш вертолет, который был на борту. Много раз выручал он моряков и экспедицию в походе.

Оделся в свои кожаные доспехи бородач Иван Иванович Гуринов, спокойный, рассудительный человек, в которого все на ледоколе были немножко влюблены.

Интересная биография у этого летчика. В Арктике он всего второй год. До этого жил в Крыму, и главным его делом было аэроопыление виноградников. Но слава о мастерстве Ивана Ивановича, о его виртуозном управлении винтокрылыми машинами разнеслась далеко. Полярная авиация пригласила Гуринова на одну навигацию. С делом справился отлично. В этом году просили снова. Он с радостью согласился; Арктика понравилась южанину.

Когда машина была готова к вылету, с неразлучной трубкой во рту и карабином за спиной вышел на вертолетную площадку Георгий Осипович Кононович. Он тоже полетит в разведку.

— Ну, счастливо! — пожал разведчикам руку Соколов.

Помню томительное ожидание.

В штурманской рубке, поглядывая на часы, капитан следил по карте.

— Этот маршрут мы составили заранее, — объяснил он, — чтобы по времени знать местонахождение разведчиков. Полег очень сложный. Видят они лишь под собой, в кружке от прожектора.

— А зачем Георгий Осипович взял с собой карабин?

Соколов улыбнулся:

— Арктика. Случись вынужденная посадка, придется им идти пешком к острову Новая Сибирь. Возможна тогда встреча с медведями…

— Впереди видим чистую воду! — прозвучал в репродукторе спокойный бас Кононовича. — Попробуем пойти вдоль кромки льда.

Но вот машина опустилась на палубу. Все свободно вздохнули. Поднявшись в штурманскую рубку, Кононович взял карандаш и провел на карте черту.

— Здесь до чистой воды двадцать миль. Можно идти.

Через сутки атомоход, обойдя с севера Новосибирские острова, шел со скоростью четырнадцати узлов морем Лаптевых.

Все дальше и дальше на север поднимался корабль. Он шел местами, где даже летом не бывали корабли в свободном плавании. На паках остаются радиовехи.

— Уже скоро, — успокаивает нас похудевший от бессонных ночей Володя Мороз. — Вот поднимемся еще на два градуса. Всего три дармса осталось.

10 ноября «Ленин» распрощался с восьмидесятыми широтами и пошел на юг. Экспедиция «Север-13» закончила программу научных работ.

Близость родного порта можно было почувствовать во всем: и в том, с какой тщательностью убирались и без того идеально чистые помещения, и в том, как стали вести себя моряки. Поутихли страсти заядлых доминошников, мало зрителей в кино. Большую часть времени люди проводят в своих каютах, склонившись над учебниками, чертежами. Это называется подтянуть хвосты.

Да, атомоход — судно молодежное. Добрая половина моряков уже закончила институты. Остальные учатся. Учеба — одно из важнейших условий соревнования за звание корабля коммунистического труда.

На одной из дверей жилой палубы надпись: «Заочная общеобразовательная школа». Тут регулярно идут занятия в четырех классах — седьмом, восьмом, девятом, десятом, есть директор и даже своя печать.

Нет недостатка и в преподавателях: каждый окончивший вуз готов помочь товарищу. Но есть и утвержденные учителя. Инженер-дозиметрист Олег Никаноров дает уроки алгебры и геометрии, инженер-оператор Борис Каминский — тригонометрии, радиофизик Анатолий Ненецкий ведет занятия по физике, Александр Соколов — по химии, а начальник радиостанции Владимир Петюшин — признанный преподаватель английского языка. И все это делается на общественных началах.

Удивительная школа! Люди учились, а класс вместе с кораблем побывал в пяти морях и одном океане. А не знаменательно разве, что машинист Виктор Фролов отвечал урок физики в западном полушарии, а уже через десять дней сдавал химию в восточном, под небом полярной ночи, да еще на 81-м градусе северной широты, в местах, где раньше человек вообще не бывал?

Общее руководство школьниками осуществляет член судового комитета комсомола Николай Дмитриев — заочник четвертого курса Ленинградского энергетического техникума. Он сам учится отлично и требует того же от друзей.

Николай достает из кармана записную книжку. В ней аккуратно выписаны фамилии заочников, их успеваемость, пожелания. На судне учатся пятьдесят пять человек. Шутка ли! Ведь это целый экипаж обычного корабля. Восемь моряков занимаются в институтах, остальные — в техникумах и общеобразовательной школе. Атомоход «Ленин» поистине плавучий университет.

…Последние мили.

Ответственное задание полностью выполнено. Рейс прошел успешно. Он еще раз доказал всему миру, как далеко шагнула вперед советская наука и техника. За кормой осталось более восьми тысяч миль, шесть тысяч из них — в ледовом плавании.

Девятнадцатого ноября мы, наконец, увидели Большую землю. Из темноты проступили сначала мигающие глазки маяков, затем крохотные бисеринки огней Диксона. Пробив в сугробистом льду широкий канал, атомоход подошел к самому поселку. Несмотря на ранний час, встречать корабль пришли почти все жители. Ведь впервые за всю историю Диксона в такую позднюю пору сюда зашло судно!

Снова заработали могучие винты. Атомоход взял курс на мыс Желания. Отсюда и начался последний переход. А на следующее утро все узнали о своеобразном рекорде: атомоход прошел по затянутому льдом Карскому морю до северной оконечности Новой Земли всего за одни сутки.

…Последние мили. Атомоход «Ленин» входит в Кольский залив. Мурманск!