Искатель, 1962. Выпуск №2

В. Смирнов
ОДИН ДЕНЬ НА БЕЗЫМЯННОМ

Рисунки Н. Недбайло

Кожин вернулся из отпуска в апреле на два дня раньше. Всю длинную дорогу Кожин вспоминал юг, думал о Сибири и удивлялся тому, как крепко привязался к ней за два года. Кожин приехал в Сибирь еще мальчиком — ведь можно быть мальчиком и в двадцать три года — и здесь, в чужих краях, возмужал, окреп и превратился в того смуглолицего, дерзкого, знающего себе цену парня, которого называли по фамилии.

Рано утром Кожин пришел в контору «Сельэлектро». В конторе было пусто и холодно. Повсюду лежали мотки тяжелого провода. В большой неуютной комнате Кожин встретил инженера Прокопия Петровича. Инженер долго жал руку отпускнику, хлопал его по спине, ласково глядел в глаза, удивлялся южному загару и, подмигивая, расспрашивал о южных развлечениях.

Личико Прокопия Петровича выражало крайнюю степень любопытства и зависти.

Кожин не любил инженера.

— А где люди? — опросил он.

— На втором переходе, — сказал Прокопий Петрович. — Аврал, братец, такой аврал…

Кожин промолчал.

— Аврал! Приезжали из области, накачивали! — с непонятной радостью добавил Прокопий Петрович.

— А где мой трактор? — спросил Кожин.

— На первом переходе остался, — ответил Прокопий Петрович. — На острове. Теперь до зимы простоит.

— Да ты что?! — тихо сказал Кожин.

— Успокойся, Кожин, — замахал руками Прокопий Петрович. — Подумаешь! Старая машина.

— А что с ним?

— Муфта сцепления… Людей-то не хватает, Кожин. До зимы простоит.

— Сам поставлю муфту, — сказал Кожин.

Прокопий Петрович еще сильнее замахал руками:

— Один? Весна, Кожин, лед тонкий, река вот-вот тронется.

— Я еще в отпуске, — сказал Кожин. — Сам знаю, как отдыхать. Пойдем выберем муфту, Прокопий Петрович.

В приангарский поселок со странным названием Долей Кожина привез попутный грузовик. Шофер помог Кожину выгрузить сундучок с инструментами, тяжелую круглую тракторную муфту сцепления, залил баки бензином из бочки, стоявшей в кузове, и уехал в какую-то дальнюю деревню. Кожин оставил муфту и сундучок у опустевшей дороги и пошел по единственной улице поселка к берегу Ангары. С минуту постоял под гудевшими проводами электротрассы. Провода были белыми от инея, жужжание их было густым, и Кожину показалось, будто они впитали в себя живой гул уже законченной и оставленной людьми стройки.

Кожин вспомнил, как зимой начальник конторы отсылал телеграмму в Иркутск. Телеграмма начиналась словами: «Переход электролинии через Ангару завершен успешно. Особенно отличились комсомольцы…» Дальше шли фамилии, и среди них называлась фамилия Кожина.

Сейчас Кожин стоял на крутом правом берегу и смотрел на остров. У этого острова не было названия, и рабочие окрестили его Безымянным. Издали опора на острове казалась изящной и легкой. Ее очертания напоминали бокал с длинной хрупкой ножкой. Солнце еще не смыло серой пленки с неба, и реку, остров на ней, дальние леса, деревушку на берегу заливала утренняя синева. Кожин едва различал под опорой темное пятно приставшего к земле трактора, Это была его машина. Он знал на ней каждую царапину, а стройки оставили на теле трактора немало шрамов.

«Одному будет здорово трудно, — подумал Кожин. — Черт, и на улице никого не видно…»

Он вернулся в поселок и заглянул в кузницу. Когда Кожин ставил опору, ему не раз приходилось обращаться за помощью к кузнецам. Но сейчас в кузнице было тихо.

Кожин, обеспокоенный молчанием поселка, быстро взбежал по ступенькам пятистенки, фасад которой был украшен плакатом «При пожаре звони по телефону 01». В затерянной таежной деревушке не было телефона, и, увидев плакат, Кожин фыркнул. Обычно в этом доме дежурил хорошо знакомый Кожину старик, начальник пожарной охраны «Заготзерна».

За дощатым грубым столом сидел мальчишка, подросток лет пятнадцати, стриженный под нолевку, ушастый и конопатый. Над мальчишкой во весь плакатный рост красочно стоял рабочий в аккуратном синем комбинезоне и укоризненно тыкал в Кожина пальцем: «Не зажигай мусора вблизи строек!»

— Что это у вас никого не видно? — спросил Кожин.

— Все на телефоне, — серьезно ответил конопатый.

— Каком телефоне?

— Субботник у нас, — пояснил конопатый. — Коммунистический. Всем обществом телефон тянем из Кусакина. И радио. Всяко разно. Аврал!..

— А ты чего здесь?

— Да вот дежурным оставили. Ответственным, По части пожара.

Мальчишка кивнул головой в сторону плаката.

— Кончай бюрократизм, — сказал Кожин. — Айда трактор чинить.

Мальчишка посопел носом и вздохнул.

— Не, нельзя, — ответил он. — Я на посту. У нас хлеб в амбарах.

— Пошли, — ласково сказал Кожин. — Научу на тракторе ездить.

Мальчишка издал протяжный вздох. Его оттопыренные уши шевельнулись.

— Не, нельзя, — повторил он. — Я на посту. А вдруг самовозгорание?

Красивый рабочий в комбинезоне укоризненно глядел на Кожина. «Хорошо тебе, чистенькому, — подумал Кожин. — Вон у тебя и логарифмическая линейка в кармане…»

Муфта была очень тяжелой. Все же, изорвав свою драповую куртку с барашковым воротником, Кожин выволок муфту через кусты на лед. Вода промыла окна у берега, на быстротеке, всхлипывала и журчала. Снег, как сахар, набухал влагой, ноздревател. У берега лед треснул, но было мелко, и Кожин, стоя по щиколотку в воде, сумел перебраться на толстый и надежный слой льда. Оказалось, он начал переходить Ангару неудачно, в стороне от дороги. Теперь ему предстояло преодолеть несколько трещин и обойти полыньи, чтобы выбраться из опасной зоны ломкого прибрежного льда.

«Давай, давай! — подбадривал себя Кожин. — Давай, давай!! Ну и река, ну и широченные здесь реки! А глубина-то…» Он представил себе толщу бешеной ангарской воды, которая неслась под ним. «Ну и река!» Кожин остановился, переводя дыхание. Солнце поднялось, небо высветлено, поголубело и набрало глубину. Река под этим небом казалась темно-синей. Ну и река! Налилась синькой, как простыня. Видно, скоро двинется. Да, да, как только вода со льда уйдет вниз — двинется, А пока еще есть время. Может быть, только один этот день. Ишь ты, оставить трактор на острове до зимы! Старая машина! Конечно, старая. Но у него она будет работать.

Кожин привязал муфту к поясу обрывком тросика и поволок ее на буксире. Стало легче, и все-таки он понимал, что движется не быстрее мухи, попавшей на липкую бумагу. То и дело муфта цеплялась за куски вытаявшего льда. Нет, он выбрал явно не то направление. Чувствовалось бешеное течение воды подо льдом.

Кожин услышал чей-то крик с берега; в нем было предупреждение и тревога. «Все равно, — подумал он. — Не возвращаться же!»

Он увидел, как впереди, в трех шагах, в тонких голубых жилах льда пульсирует вода. Здесь он и провалился. Муфта увлекла его в воду. Здесь было еще мелко. Он погрузился по грудь и тотчас встал на ноги. Тяжелая ладонь воды старалась затолкнуть его под лед. Галька под ногами скользила, осыпалась. Только трос от муфты, натягиваясь, удерживал его. Стало страшно. Холода он еще не успел почувствовать. Сквозь прозрачную ангарскую воду Кожин видел круглые зеленые камни. Легкое кружево солнечных лучей лежало на них. Кожин сделал попытку отвязать муфту от пояса, но трос не поддавался окаменевшим, утратившим гибкость пальцам.

Кто-то ухватил его за воротник.

— Подожди, муфту вытащу, — пробормотал Кожин.

Он погрузился в зеленый мир ангарской воды. Ледяная маска опустилась на лицо, течением сорвало шапку. В воде муфта уже не казалась тяжелой и неудобной. Он поднял ее и вытолкнул на край льда. Рука все держала его за воротник. Кожин выполз на лед, отодвинул муфту подальше от полыньи и встал.

Конопатый мальчик, ответственный по части пожара, тяжело дыша от быстрого бега, глядел на него светло-серыми выгоревшими глазами. В руках он держал мокрую беличью шапку Кожина.

— Привет пожарникам! — сказал Кожин.

Кожин взял у мальчишки из рук шапку и стряхнул с нее воду. «Дурак дураком, — подумал он о себе. — Догадался, муфту привязал к поясу. А если было бы глубоко?»

— Я за тобой следил, — сказал конопатый пожарник.

— Догадываюсь, — ответил Кожин. — Беги на дежурство, а то самовозгорание пропустишь.

— Самовозгорание случается довольно редко, — сказал мальчишка.

— Ты в каком классе?

— В девятом.

— Серьезный малый.

Вдвоем они поволокли муфту к пятнистой ленте, разостланной по льду от «Заготзерна» к острову. Дорога через Ангару уже протаяла, и там, где лежали оставшиеся от настила клоки прелой соломы, которые прикрыли лед от солнца, выросли кочки. Муфта то и дело цеплялась за них.

От мокрой одежды Кожина шел пар. Ну и река!

Впрочем, он дешево отделался. Сейчас он доберется до острова, разожжет костер…

Кожин задержался, переводя дыхание. Воздух был насыщен запахами гари и смолы. Где-то за грядой правобережных сопок, похожих на круто остановившуюся волну, горела нагретая апрельским солнцем тайга. Шла паловая, лихая сибирская весна. Все колыхалось в мареве. В высоком небе, точно паучки на невидимых нитях, висели жаворонки. Лед похрустывал, поскрипывал под ногами, жил своей, непонятной, тревожащей жизнью.

Мальчишка, видно, забыл про дежурство. С худенького его лица не сходила восторженная улыбка.

Кожин с облегчением вздохнул, когда добрался до острова и увидел громаду опоры, уткнувшейся в небо, и трактор, большой, немой и холодный, как памятник. Кожин подошел к трактору и ударил в гулкую жесть кабины.

— Здорово, старик! — сказал он. — Спишь?

Конопатый мальчишка, быстро обежав остров, собрал доски, оставшиеся от тепляка. Вспыхнул огонь. Кожин развесил у костра одежду и остался в одном белье. Сидя на доске, он поворачивался к огню то спиной, то грудью. Блаженное тепло разливалось по телу. Мальчишка отвязывал от муфты трос.

Кожин задумчиво глядел в огонь. Вот она, Сибирь. Здесь все просто, все. Встретились двое, один чуть не утонул, остались на острове и даже не знают, как зовут друг друга, а потом разъедутся— подумаешь, и не такое бывает. Здесь мало говорят, здесь за тебя говорит дело. Прежде всего делать дело. Кажется, этому ты хотел научиться в Сибири?

— Как тебя зовут? — спросил Кожин у мальчишки.

— Кешка, — сказал тот. — А ты где так загорел?

— На море.

— На каком море?

— На Черном.

— Здорово там, а?

— Здорово…

Здорово? Тогда, на юге, беззаботная жизнь отпускника была веселой и по-настоящему яркой, а сейчас все южные волнения и радости казались игрушечными, искусственными, такими, о которых не стоило и рассказывать.

Ангара неожиданно потемнела, ее синева стала густой, цвета грозовой тучи. Неужели скоро тронется? Кожин взглянул на небо. Над рекой скользило белое облако, весеннее и легкое. По льду скользила тень. Ну и река! Кожин строил переходы на многих сибирских реках, но в характере Ангары он чувствовал непонятное ему, затаенное упрямство. Вот Лена. Она шире, тише, понятнее. Весной половодит, как положено.

— А медуз видел? — спросил Кешка.

— Видел.

— Большие?

— Во!

Кожин обвел руками круг. Кешка свистнул.

— Ну, обсох, — сказал Кожин.

Он оделся и залез в кабину. Гайки не подавались, он сорвал себе кожу на пальцах, и с них закапала кровь, смешанная с черным мазутом. «Ишь ты! — подумал Кожин, рассматривая ладони. — А были такие чистые. Отмылись в отпуске».

Кешка подал ему носовой платок.

— Испачкаю, — отмахнулся Кожин. — Залезай в кабину, будешь помогать. До темноты бы успеть…

Солнце уже село. Резкий мороз, внезапно опустившийся в долину реки, схватил лужи на льду, в позеленевшем закатном небе искрила ранняя вечерняя зорька. Кешка, успевший сбегать на тот берег, достал из-за пазухи укутанный в тряпицу кусок сала. Кожин неловко, мешком, соскочил с трактора и чуть не сел в снег. Ноги подгибались, ныла спина, в горле что-то посвистывало и кололо. Он, почти не разжевывая, глотал куски хлеба и оставлял на сале отпечатки черных пальцев.

— Я пускач запущу, — сказал Кешка.

Он с остервенением принялся крутить рукоятку пускача. Но трактор молчал.

— Подожди, — сказал Кожин. — Прогрею свечи.

Он намотал на проволоку паклю, сунул факел в ведро с зеркально блестевшим мазутом и поднес факел к костру. Пакля задымила. Пламя лизало руки, но разбитые, одеревеневшие or холодного металла пальцы уже не ощущали боли.

Кешка снова крутанул рукоятку. Пускач рассыпал веселую барабанную дробь. Потом трактор закашлял, задрожал тяжелой рабочей дрожью. Кожин опустился на ободранное сиденье с торчащими, как змейки, пружинками. Кешка уселся рядом с ним. Вспыхнула фара. Свет ее рассеивал сгущающуюся тьму.

Кожин включил скорость, отжал рычаг сцепления. Гусеницы лязгнули и, поднатужившись, оторвали массивное, вмерзшее в землю тело машины. Трактор пополз к берегу, подминая кусты и давя с хрустом доски.

— Не сюда! — закричал Кешка, пересиливая гром мотора. — Правей!

— Знаешь что, — сказал Кожин, наклонясь к оттопыренному уху Кешки, — иди впереди, показывай.

— Да я не боюсь! — прокричал Кешка. — Не потонем!

— Давай, давай!

Они вылезли из кабины, чтобы оглядеться. Лед светился в пепельных сумерках. Гряда сопок на берегу темнела угрюмо и тяжело. Где-то журчала вода.

— А мне рассказывали, будто трактор можно без человека пустить, — сказал Кешка.

— Можно.

— Будто через какую-то речку по льду так пускали, рассказывали. И так он ровно-ровно шел.

— Дошел?

— Не, не дошел. Потонул под конец.

Кожин засмеялся и надвинул Кешке шапку на лоб.

— Слушай, — сказал Кешка. — Давай пустим его одного?

— Ты иди впереди, — сказал Кожин. — И показывай.

Он снова влез в кабину. Трактор, стрельнув плотным клубом газа, заметным даже в сумерках, попятился. Несколько раз Кожин подводил его к воде, и несколько раз трактор отскакивал от нее, как собака от неостывшей миски. Наконец Кешка — его фигура казалась точно присыпанной пудрой в свете фары — обрадованно замахал руками, что-то закричал, и Кожин вывел машину на лед. Не останавливаясь, он двинулся к темневшим на берегу сопкам.

Кешка бежал опереди. Он оборачивался и, прикрывая глаза от яркого света, махал то левой, то правой рукой. Звенели под гусеницами пленки льда, покрывшие дневные лужи.

Кожин поворачивал трактор вслед за мальчишкой. «Еще немного, немного, — подбадривал он машину. — Потерпи. Если что случится, мне придется тебя бросить. Я от тебя ничего не скрываю. Да и ты все понимаешь. Ты старый, ты все видел. А вот сейчас ты идешь, как слепец, за поводырем. А река-то небось потрескивает. Здесь не слышно».

Ледяная дорога, видимо, еще сохраняла зимнюю мощь и плотность и лишь отзывалась на осторожное движение машины недовольным гулом, похожим на ворчание. Уже окончательно смерилось. Кешка все шагал, всматриваясь в темноту, прислушиваясь.

Кожину все тени казались трещинами. Он приостанавливался и поворачивал трактор осторожно, чтобы не повредить приторможенной гусеницей лед. Тупой нос машины неотступно следовал за поводырем.

У берега нос трактора ухнул вниз. Здесь был тонкий лед. Кожин услышал, как гусеницы царапают прибрежную гальку, и дал газ. Трактор выполз на берег. Кожин остановил машину и отдышался. Кешка вскочил в кабину.

— Поедем отогреемся, — сказал он.

Кожин долго пил чай из алюминиевой кружки. Плакатный рабочий в синем комбинезоне, глядя поверх головы Кожина, указывал на кого-то пальцем. Кожин весело подмигнул ему. «Ну и красивый ты, парень! А чистенький какой! Просто позавидуешь! Вон и логарифмическая линейка в кармане. На кой черт она тебе, логарифмическая линейка?»

Кешка, усевшись против Кожина, ожесточенно грыз каменный пряник. Его оттопыренные уши двигались.

— А то, может, останешься? — просительным тоном сказал он. — Про море расскажешь.

— Нельзя, парень, — ответил Кожин. — Дорога длинная.

— Куда тебе спешить-то?

— Отпуск кончается.

Кешка засмеялся.

— Все шутки шутишь!

— А я не шучу, — сказал Кожин и встал. — А море ты еще увидишь. Медуз там, крабов… Ну, давай пять!