Искушение Дэвида Армитажа

Эпизод первый

Беда началась с телефонного звонка, очень раннего телефонного звонка в среду после присуждения премии. Салли уже ушла на завтрак со Стю, а я еще нежился в полузабытьи, собираясь встать попозже. Но мои планы были нарушены. Пока я стряхивал сон, в моей затуманенной голове крутилась одна мысль: звонок в такую рань — обязательно плохие новости.

Звонил мой режиссер, Брэд Брюс. Голос его звучал напряженно — обычное дело для режиссеров, — но как только он начал говорить, я сразу же понял, что Брэд не просто на взводе — случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Прости, что побеспокоил тебя в такое время, — сказал Брэд, — но у нас проблема.

Я сел в постели:

— Какая проблема, Брэд?

— Ты знаешь газетенку под названием «Голливуд Леджит»? — спросил он, имея в виду независимое издание, которое начало выходить в прошлом году. Обычная «желтая пресса», испытывающая отвращением ко всем знаковым фигурам в Голливуде, которым, с точки зрения репортеров, сильно переплачивали.

— Сериал попал на ее страницы? — поинтересовался я.

— Это ты попал на ее страницы, Дэвид.

— Я? Но я всего-навсего сценарист…

— Ты очень известный сценарист… что делает тебя мишенью для разного рода обвинении.

— Меня в чем-то обвиняют?

— Боюсь, что так.

— В чем именно?

Я услышал, как он втянул воздух, а затем выпалил:

— В плагиате!

Мое сердце пропустило удар.

— Что?

— Тебя обвиняют в плагиате, Дэвид.

— Это какое-то недоразумение…

— Рад слышать.

— Я не занимаюсь плагиатом, Брэд.

— Я уверен, что ты не…

— Если я не ворую тексты, то почему же меня обозвали плагиатором?

— Потому что этот мешок дерьма по имени Тео Макколл набросал кое-что для своей еженедельной колонки…

Я знал колонку Тео Макколла. Она называлась «Грязь изнутри», и название было удивительно точным. Неделя за неделей этот козел раскапывал всякие скандальные вещи о деятелях шоу-бизнеса. Надо признаться, материалы я читал со сладострастным удовольствием — все мы обожаем сплетни… пока они не касаются лично тебя.

— Но я не в этой колонке, верно? — уточнил я.

— Именно там. Хочешь, прочитаю тебе текст? Он довольно длинный.

Это звучало угрожающе.

— Валяй, — сказал я.

— Ладно… значит, так: «Пришла пора поздравить сценариста «Продать тебя» Дэвида Армитажа. Плюс к тому, что на прошлой неделе он удостоился премии «Эмми» за написание комедий, ему подфартило собрать обильный урожай восторженных обзоров по поводу последних серий, которые, надо признать, значительно лучше, чем премьерные…»

Я перебил его:

— «Надо признать»… Что это за уничижительная манера выражаться?

— Боюсь, дальше будет хуже. «Нет вопросов, мистера Армитажа следует считать одним из главных открытий последних лет… не только из-за его едких наблюдений, но и из-за неиссякаемого потока коротких фраз, которые из серии в серию произносят его суперактивные персонажи. О да, никто не ставит под сомнение комическую оригинальность мистера Армитажа, но один чуткий зритель на прошлой неделе сообщил нашей колонке интригующие новости: лауреат телевизионной премии практически слово в слово списал целый диалог из классической журналистской комедии Бена Хечта и Чарльза Макартура «Заглавная страница»…»

Я снова перебил Брэда.

— Это чушь собачья, — сказал я. — Я не видел «Заглавную страницу» уже…

Теперь Брэд перебил меня:

— Но ты ведь видел ее?

— Конечно, и фильм Билли Уайлдера и вариант Говарда Хокса с Гарри Грантом и Розалинд Рассел. Я даже принимал участие в постановке этой пьесы в колледже в Дартмуте…

— Ну, просто блеск, мать твою…

— Все это было почти двадцать лет назад…

— Выходит, что ты кое-что из этой пьесы запомнил. Потому что отрывок, который ты якобы украл…

— Брэд, я ничего не крал…

— Дослушай меня. Вот что пишет Макколл: «Шутливый разговор, о котором пойдет речь, можно обнаружить в эпизоде, за который, очевидно, Армитаж и получил «Эмми». В этом эпизоде Джо, ненадежный мальчик на побегушках в рекламном агентстве, придуманном мистером Армитажем, везет через город важную клиентку (эгоистичную кинодиву) на запись шоу Опры Уинфри и сталкивается с полицейским фургоном. Потом он возвращается в офис и сообщает Джерому — основателю компании, — что дива попала в больницу, и обвиняет полицию в грубом обращении. В сценарии Армитажа далее следует такой диалог:

Джером. Ты в самом деле влетел в фургон копов?

Джо. Что я могу сказать, босс? Это был несчастный случай.

Джером. Кто-нибудь из полицейских пострадал?

Джо. Я не стал там торчать, чтобы выяснить. Но вы ведь знаете, что случается, если вы сталкиваетесь с полицейской машиной. Они выкатываются оттуда как лимоны.

Теперь сравним этот блестящий диалог с диалогом из «Заглавной страницы». В этом эпизоде Луи, правая рука каверзного редактора Уолтера Бернса, вбегает в кабинет и говорит своему боссу, что в процессе умыкания будущей свекрови лучшего репортера Хильды Джонсон он столкнулся с фургоном, набитым полицейскими Чикаго.

Уолтер. Ты в самом деле влетел в полицейский фургон?

Луи. Что я могу сказать, босс? Это был несчастный случай.

Уолтер. Кто-нибудь из полицейских пострадал?

Луи. Я не стал там торчать, чтобы выяснить. Но вы ведь знаете, что случается, если вы сталкиваетесь с полицейским фургоном. Они выкатываются оттуда как лимоны…».

— Милостивый боже, — прошептал я. — Я никогда…

— Ты лучше послушай еще один абзац. «Вне всяких сомнений, это поразительно точное воспроизведение Армитажем чужого текста есть один из тех непреднамеренных случаев, которые французы называют hommage, а простые американцы величают подражанием. Будем надеяться, что это единственный эпизод плагиата в творениях телевизионной звезды. Но ясно, что этот умный и, безусловно, талантливый автор следовал диктату Т. С. Элиота: «Незрелые поэты подражают, зрелые поэты крадут»».

— Длинная пауза. У меня было такое ощущение, будто я только что провалился в пустую лифтовую шахту.

— Я не знаю, что сказать, Брэд.

— Ничего и не скажешь. В смысле, если говорить прямо, Макколл поймал тебя за руку…

— Нет, ты погоди минутку. Ты хочешь сказать, что я умышленно списал этот диалог из «Заглавной страницы»?

— Ничего я не говорю. Я рассматриваю факты. А в данном случае факт заключается в том, что диалоги совпадают…

— Ладно, ладно, пусть совпадают. Но ведь это не означает, что я открыл «Заглавную страницу» и списал…

— Дэвид, поверь мне, я тебя в этом не обвиняю. Но тебя поймали с дымящимся пистолетом в руке…

— Это же мелочь…

— Нет, это крайне серьезное дело…

— Послушай, что мы имеем? Шутка из пьесы семидесятилетней давности каким-то образом попала в мой сценарий. Но здесь и речи нет о преднамеренном литературном воровстве. Просто я нечаянно воспользовался чужой шуткой, вот и все. Кто не повторяет чужие анекдоты? Это же в правилах игры.

— Правильно, но есть разница между анекдотом, рассказанным в компании, и появлением нескольких строчек из знаменитой пьесы в твоем сценарии.

Длинная пауза. Мое сердце бешено колотилось, потому что я осознал: я в большой беде.

— Брэд, ты должен знать, что в этом не было ничего преднамеренного…

— Дэвид, и ты должен знать, что я, как твой режиссер, тоже несу ответственность. Разумеется, я понимаю: преднамеренно ты никогда не сделал бы ничего столь разрушительного. Конечно, пара строчек из чьей-то работы могла случайно влиться в твою собственную работу. И я, безусловно, знаю, что каждый автор рано или поздно оказывается виноватым в мелком заимствовании. Но беда в том, что тебя поймали.

— Но это же пустяк!

— Так мы все говорим. Но… у меня есть еще новости похуже. Ты знаешь Трейси Уайс? — спросил он, имея в виду руководителя отдела по связям с общественностью.

— Да, знаю.

— Так вот, вчера вечером, в половине десятого, ей позвонил Крейг Кларк, журналист из «Вераити», и сказал, что ему нужен официальный комментарий. Слава богу, Трейси довольно хорошо знает Кларка. Ей удалось убедить его немного повременить со статьей… при условии, что он получит эксклюзивное заявление от студии и от тебя, Дейв…

— Замечательно.

— Слушай, теперь нам надо действовать в режиме борьбы за выживание. Все, что мы можем сделать, дабы остановить этот поток дерьма…

— Понятно, понятно…

— Поэтому, когда Трейси позвонила мне вчера…

— Значит, ты знал об этом еще вчера, — сказал я. — Тогда почему ты звонишь мне только сейчас?

— Потому что мы с Трейси были уверены: расскажи тебе эту новость на ночь глядя, ты не уснешь. А ввиду того, что тебе предстоит, выспаться нужно обязательно…

— Так что мне сегодня предстоит, Брэд?

— В восемь, не позже, тебе следует быть в офисе. Мы с Трейси тоже там будем. Равно как и Боб Робинсон…

— И Боб знает? — спросил я испуганно.

— Боб — директор сериала. Еще бы он не знал! Трейси очень надеется на то, что все вместе мы сумеем сотворить заявление, в котором ты признаешься в непреднамеренном заимствовании. Скажешь, что сожалеешь об ошибке и что вся твоя вина заключается в том, что ты повторил хорошую шутку. А после того как мы напишем это заявление, ты на десять минут встретишься с этим журналистом из «Вераити»…

— Мне придется говорить с ним лично?

— Если хочешь, чтобы он тебе посочувствовал, у тебя нет другого выхода. Трейси рассчитывает, что, если тебе удастся внушить ему какие-то сомнения, мы сможем изложить нашу версию и тем заглушить говенную статью Макколла.

— Но если этот парень из «Вераити» не встанет на мою сторону, что тогда?

И снова я услышал, как мой режиссер сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Давай пока об этом не будем.

Длинная пауза. Затем он сказал:

— Слушай, я знаю, как тебе плохо…

— Плохо? Но это же все высосано из пальца!

— Вот именно. И именно так мы и будем это рассматривать. Вот почему я уверен, что нам удастся справиться. Но, Дэвид, я все-таки должен задать тебе один вопрос…

Я знал, что это за вопрос.

— Нет, — сказал я, — я никогда ни у кого ничего преднамеренно не заимствовал. И, насколько я могу судить, ни в одном из моих сценариев к «Продать тебя» нет никакой преднамеренной перефразировки цитат из чужих произведений.

— Именно это я и хотел услышать. Давай тащи свою задницу сюда. И поскорее, пожалуйста, день сегодня будет длинным.

В машине по дороге в офис я позвонил домой Элисон.

— Это самая большая пакость, с какой мне пришлось столкнуться в жизни, — сказала она, после того как я сообщил о статье Макколла. — А мне пришлось много пакостей повидать.

— Тут, как ни посмотри, все худо…

— Точный расчет на раздувание скандала! Гребаные журналисты… У них у всех мораль подзаборных котов. Прыгают на все, что шевелится.

— Элисон, что мне делать?

— Что бы ни случилось, ты выживешь.

— Это бодрит.

— Я хочу сказать, Дэвид, не надо паниковать. Доставь себя в целости и сохранности в офис. Я буду ждать тебя там. Я не позволю им запечь тебя. Жди меня там.

Пока я пробирался через плотный поток машин, я то впадал в страх, то, напротив, преисполнялся воинственности. Допустим, мое подсознание меня подвело… но я не делал ничего плохого осознанно. Более того, эта сволочь Макколл вырвал из контекста совершенно незначительный эпизод и превратил его в обвинение, за которое впору сжигать на костре. В конце концов я пришел к выводу, что единственный способ бороться с таким злопыхательством — это вылезти из угла и как следует врезать.

— Вот этого мы как раз делать не будем, — сказала Трейси Уайс, когда в начале нашего совещания я предложил поступить именно так.

Совещание проходило за круглым столом «для рождения идей», где обычно придумывались разные фишки для сериала. Собравшиеся встретили меня словами поддержки, но на лицах было четко написано: делить со мной вину они не собираются. Может, с корпоративной точки зрения это и их проблема, но обвиняемый здесь я. И если последует наказание, оно в первую очередь коснется меня.

— Дело в том, Дэвид, — продолжила Трейси, — что этот Макколл, пусть он и мстительный мерзавец, ухватил тебя за яйца. А это означает, нравится нам это или нет, что придется как-то сгладить ситуацию.

Сидевшая рядом со мной Элисон, закурив «Салем», сказала:

— Но Макколл пытается сделать из Дэвида посмешище…

— Давайте обойдемся без мелодрам, — раздраженно произнес Боб Робинсон. — У парня есть доказательства. И послушайте бывшего члена коллегии адвокатов Калифорнии: доказательства — это все, что требуется, чтобы осудить человека. На мотивы всем плевать, если тебя застанут на месте преступления.

— Но ведь есть разница, — возразил я. — Этот якобы плагиат был ничтожным…

— Большое дело, твою мате, — усмехнулся Боб. — Ты не собирался это делать, но, тем не менее, сделал!

— Да, это большое дело, твою мать, — парировала Элисон, — потому что авторы не всегда знают, откуда берут то, что пишут.

— К сожалению, — не остался в долгу Боб, — Тео Макколл выяснил это за Дэвида.

— Это произошло непреднамеренно, — заметил я.

— Мои соболезнования, и я говорю вполне серьезно. Ты ведь знаешь, как высоко я тебя ценю. Но факт остается фактом: это случилось. Ты позаимствовал несколько фраз. Возможно, ты не собирался красть, но все равно украл. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Дэвид?

Я кивнул.

— Повторяю, — продолжил Боб, — я хочу, чтобы вы с Элисон знали — в этом деле мы полностью на вашей стороне. Мы вас не бросим.

— Очень трогательно, Боб, — сухо сказала Элисон, — вот только я надеюсь, что мне никогда не придется напоминать тебе об этих словах.

— Мы будем с этим бороться, — подала голос Трейси, — но так, чтобы наши действия не казались ни агрессивными, ни оборонительными. Необходимо перекрыть возможность дальнейших споров, опубликовав заявление, в котором Дэвид признает свою случайную вину…

— Удачная фраза, — вставил Робинсон.

— …но в котором он ни в коем случае не будет выглядеть униженным. Тон заявления крайне важен. Равно как и тон, в котором следует давать интервью Крейгу Кларку.

— Ты полагаешь, он встанет на нашу сторону? — спросил Боб.

— Он прежде всего журналист, который пишет об индустрии развлечений. Что касается нашего случая… ну, я надеюсь, он достаточно разбирается в бизнесе, чтобы понять, как могут случайно происходить подобные вещи. С другой стороны, он не такой мерзавец, как Макколл. Мы предоставляем ему право на эксклюзивное интервью с Дэвидом, к тому же ему очень нравится сериал… Учитывая все это, возможно, он решит, что история, раздутая Макколлом, — сущий пустяк, и ничего больше.

Следующий час мы работали над заявлением, в котором компания признала, что я случайно перенес несколько строчек из «Заглавной страницы» в свой сценарий. Отдельной строкой указывалось, что я был крайне огорчен, когда мне указали на «непреднамеренную ошибку» (слова Трейси, не мои), и сожалею о ней. Приводились также слова Боба Робинсона о том, что его полностью удовлетворяет мое объяснение и что он не собирается расторгнуть недавно подписанный контракт на следующие серии «Продать тебя». (На последней фразе настояла Элисон.)

В конце приводилось мое высказывание, в котором я искренне недоумевал, как такое вообще могло произойти.

«Писатели, как губки, впитывают все, что их окружает. Иногда даже они не отдают себе отчет в том, что это уже где-то было. Именно так и случилось с диалогом из «Заглавной страницы», попавшим в одну из серий «Продать тебя». Я это признаю. «Заглавная страница» — одна из моих любимых пьес, я даже играл в ней, когда учился в колледже. Но это было в 1980 голу, и с той поры я пьесу не читал и не видел. Каким образом несколько талантливых строчек Бена Хечта и Чарльза Макартура попали в мой сценарий? Честное слово, не знаю. Конечно, это не извиняет случайного переноса (опять терминология Трейси), который крайне смутил меня, как смутил бы любого автора. Я никогда намеренно не использовал слова других авторов. Это единичная ошибка, и объяснить я ее могу только сбоем подсознания. Я вытащил пару фраз из своей головы и не вспомнил, где слышал их раньше…»

Покаянный текст долго обсуждался. Боб хотел, чтобы было четкое ощущение вины: mea culpa — ну, он ведь католик. Элисон настаивала на слегка оборонительном тоне. Ей хотелось подчеркнуть, что все это мелочи… и, ради бога, разве чужие шутки не проскальзывают постоянно в материалах других людей? Трейси рекомендовала сбалансировать покаяние с остроумием.

— Таким же тоном тебе следует разговаривать с Крейгом Кларком, — сказала Трейси, когда мы закончили с моим высказыванием. — «Очень жаль», «ужасно неловко», но одновременно иронично, по-другому нельзя.

Выгнав всех из офиса, Трейси незаметно села в уголке, когда интервью началось.

Выяснилось, что Крейг Кларк был вполне приличным человеком для журналиста. Ему было слегка за сорок — немного полноват, немного раздражающая манера поведения, но истинный профессионал и (что я с облегчением заметил) настроен сочувственно.

— Позвольте мне вам сразу сказать, что я большой поклонник вашего сериала.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Я считаю, что это прорыв в телевизионной комедии, абсолютно оригинальное произведение. Вот почему это… гм… разоблачение должно было сильно повлиять на вас. И я хочу прямо вас спросить: как вы думаете, большинство авторов время от времени действительно берут взаймы строчки других писателей?

Слава богу! Этот парень был на моей части поля. Он не хотел унизить меня, не задавался целью разрушить мою карьеру, он всего лишь задал пару трудных вопросов: считаю ли я, что даже случайное заимствование является простительным, и заслуживаю ли я серьезного порицания со стороны моих коллег-писателей? На первый я ответил «Нет», в надежде что тот факт, что я не пытаюсь оправдать себя, произведет на него благоприятное впечатление. На второй — «Возможно», при этом мой тон подразумевал: я готов принять любое наказание. Я даже рассмешил его, заметив, что раз уж я позаимствовал у кого-то, то, к счастью, это оказалась «Заглавная страница», а не «Остров Джиллигана»[28]. Еще я сказал, что в качестве покаяния готов написать сценарий к следующему фильму с Джеки Чаном. Короче, мне удалось высказать сожаление, но в то же время подчеркнуть, что я не считаю это преступлением федерального значения. Как раз на этом и настаивала Трейси.

В конце наших двадцати минут (Трейси разрешила нам продлить интервью, поскольку казалось, что Кларк получает удовольствие) он пожал мне руку и сказал:

— Надеюсь, что это будет всего лишь маленькое пятнышко в вашей карьере.

— Спасибо, — ответил я. — Я высоко оценил уровень ваших вопросов.

— С вами приятно работать.

Я полез в карман, достал маленький блокнот и написал номера моего домашнего и сотового телефонов. Вырвав страничку, я протянул ее журналисту:

— Если у вас возникнут вопросы, позвоните по любому из этих номеров. И когда вся эта пыль осядет… возможно, мы встретимся и выпьем пива.

— Это было бы замечательно, — сказал он, пряча листок. — Я… гм… написал пару комедийных сценариев для телевидения…

— Вот и поговорим.

Кларк снова пожал мне руку.

— Все будет нормально, — сказал он.

Трейси открыла ему дверь и произнесла:

— Я провожу вас до машины.

Как только они ушли, вошла Элисон:

— Трейси показала мне большой палец, когда уходила.

— Ты доволен, как все прошло?

Я пожал плечами:

— На данный момент я в оцепенении.

— Сейчас ты оцепенеешь еще больше. Пока я сидела в твоем офисе, Дженнифер говорила с Салли. Салли сказала, что это срочно.

Замечательно. Она все узнала, до того как я рассказал ей все сам.

Я пошел в свой офис и набрал номер. Помощница Салли немедленно соединила меня с ней. Первыми ее словами были:

— Я потрясена.

— Дорогая, я…

— И что меня обидело больше всего, так это то, что я узнала об этом из вторых рук.

— Я сам узнал об этом где-то около семи утра.

— Тебе следовало немедленно позвонить…

— Но я знал, что ты завтракаешь со Стю.

— Я бы с тобой поговорила.

— Да, но мне надо было сразу мчаться сюда, и мы все время совещались, не говоря уже об интервью журналисту из «Вераити».

— Там уже знают? — с беспокойством спросила она.

— Да, но есть некоторые нюансы. Когда нашей Трейси Уайс из отдела по связям с общественностью вчера вечером позвонил журналист из «Вераити», она сама предложила ему взять у меня эксклюзивное интервью…

— И оно будет в завтрашнем номере?

— Обязательно.

— А канал сделал заявление?

— Да, с покаянной цитатой из меня.

— Скажи им, чтобы переслали мне электронной почтой.

— Разумеется, дорогая. Но, пожалуйста, не будь со мной такой холодной. Ты мне сейчас очень нужна.

— Если я тебе нужна, надо было сразу мне позвонить. Ведь предполагается, что я — любовь всей твоей жизни.

— Ты же знаешь, что это так. Просто… Господи, Салли, все так неприятно.

— А теперь представь, как неприятно было мне, когда кто-то из наших сотрудников из отдела прессы показал мне эту колонку в «Голливуд Леджит» и сказал: «Какой казус произошел с вашим другом», а я ничего не знала.

— Прости, прости. Я…

Внезапно я замолчал. У меня вдруг появилось ощущение, что я попал под каток для укладки асфальта.

— Дэвид?..

— Да…

— Ты в порядке?

— Нет. Я совершенно определенно не в порядке.

— Слушай, я тоже чувствую себя ужасно…

— И ты знаешь, как я тебя обожаю… — сказал я.

— И ты знаешь, как я тебя обожаю. Просто…

— Ты права, ты права. Надо было сразу позвонить. Но все вдруг так закрутилось. И…

— Не надо объяснять. Я перегнула палку. Но я так расстроилась. И я хочу сказать, все не кажется таким уж скверным. Это ведь произошло случайно, верно?

— Конечно, это непреднамеренно.

— Ну, это уже что-то. И ты уверен…

Снова этот вопрос — все считают себя вправе задать его мне.

— Поверь мне, Салли, это единичный случай, когда чужие строчки попали в мой текст.

— Конечно, я тебе верю, милый. И поскольку это единичный случай, он будет прощен и забыт.

— Я вовсе не плагиатор, — пылко сказал я.

— Да, я знаю. Через неделю никто об этом и не вспомнит.

— Я очень надеюсь, что ты права.

— Я всегда права, — весело произнесла она, и я рассмеялся, впервые за все утро.

— Знаешь, что было бы здорово? — сказал я. — Неторопливый ланч с тобой под выпивку. Кажется, мне срочно требуется мартини.

— Милый, ты же знаешь, что днем я лечу в Сиэтл…

— Совсем забыл.

— Это насчет нашего нового сериала…

— Ладно, ладно.

— Но я вернусь утром в субботу. И буду часто звонить.

— Прекрасно.

— Все будет хорошо, Дэвид.

После разговора я высунулся в приемную. Элисон сидела за столом Дженнифер и разговаривала по телефону. Я кивком пригласил ее зайти. Она закончила разговор, вошла и закрыла за собой дверь.

— Ну, как разговор? — спросила она.

— В конечном счете она меня поддержала.

— Это уже что-то, — равнодушно заметила Элисон.

— Только не говори…

— Чего не говори?

— Того, что ты думаешь насчет Салли.

— Я ничего не думаю, Дэвид.

— Не ври.

— Каюсь. Но она, по крайней мере, позвонила… После того как убедилась, что ей эта история не повредит.

— Зачем так зло?

— Но абсолютно точно.

— Давай о другом.

— С удовольствием. Потому что у меня есть и хорошие новости. Я только что разговаривала с Лэрри Латачем из Ассоциации кино- и телесценаристов, — сказала она. — Он уже знает о колонке Макколла.

— В самом деле?

— Что я могу сказать — за эту неделю мало горячих новостей в шоу-бизнесе. Может быть, если нам повезет, в ближайшие пару суток какого-нибудь известного актера поймают с малолетней мексиканской крошкой, — и он оттянет на себя часть шумихи. На данный момент, однако, ты становишься главным персонажем для обсуждения в городе. А сплетни всегда распространяются быстро.

— Замечательно.

— Но хорошие новости заключаются в том, что Латач пришел в ярость от обвинений Макколла. Уж ему-то известны примеры, когда несколько строчек из одного сценария случайно использовались в другом. Короче, он просил передать тебе, что ассоциация полностью на твоей стороне… И он собирается завтра утром сделать заявление для прессы по этому поводу, а также заклеймить Макколла за раздувание скандала из сущего пустяка.

— Я позвоню ему попозже и поблагодарю.

— Хорошая мысль. Нам пригодится тяжелая артиллерия.

Послышался стук в дверь. Появилась Трейси с копией пресс-релиза:

— Вот, принесла. Большие шишки в корпоративном штабе в Нью-Йорке только что одобрили его.

— Как они восприняли новости? — спросила Элисон.

— Восторга не проявили — кто же любит скандалы?! Но они полностью поддерживают Дэвида и хотят, чтобы с этой ситуацией было покончено как можно скорее.

Затем Элисон упомянула о Латаче. Трейси не слишком обрадовалась.

— Приятно иметь поддержку на своей стороне, Элисон, — сказала она. — И я ценю, что ты все это организовала, жаль только, что ты сначала не посоветовалась со мной.

Элисон достала сигарету.

— А я и не знала, что работаю на тебя, Трейси, — сказала она.

— Но ты знаешь, что я имела в виду, — заметила Трейси.

— Ну да… ты у нас помешана на контроле.

— Элисон… — начал я.

— Ты права, — согласилась Трейси, — я помешана на контроле. И моя задача — контролировать эту ситуацию таким образом, чтобы карьера твоего клиента не пострадала. Это тебе не нравится?

— Нравится… но твой тон не нравится, — сказала Элисон.

— И еще, твоя сигарета сильно раздражает столь помешанного на контроле человека, как я, — заявила Трейси. — У нас тут не курят.

— Тогда мне придется убраться отсюда к чертям собачьим, — ответила Элисон.

— Элисон, Трейси, — взмолился я, — давайте немного остынем.

— Конечно, — сказала Элисон, — и мы сможем обнять друг друга и пустить слезу.

— Я вовсе не хотела тебя расстроить, Элисон, — изменила тон Трейси.

— Меня расстраивает вся эта дерьмовая ситуация… И… считай это за попытку извиниться.

— Ты сегодня вечером свободна? Как насчет ужина? — спросил я у Элисон, чтобы перевести разговор в другую плоскость.

— А где же твоя возлюбленная?

— Летит проверять пилотную серию, которую снимают в Сиэтле.

— Тогда с меня мартини. Нам надо примерно по шесть порций каждому. Заходи в мой офис около шести.

Когда она ушла, Трейси повернулась ко мне и сказала:

— Если не возражаешь, я хочу сказать, что Элисон — это нечто… Мне кажется, за тебя она готова покалечить или даже убить.

— Да, она крутая особа и… невероятно лояльная.

— Тогда ты везунчик. Слово «лояльность» исчезло из словаря в Лос-Анджелесе давным-давно.

— Но ведь я могу рассчитывать на твою лояльность, верно?

— Конечно, — быстро сказала она. — Это все в комплекте услуг.

— Так что мне теперь делать?

— Ждать и наблюдать, как будут развиваться события.

На следующий день к полудню возникло ощущение, что в глазах общественности мы выигрываем эту войну.

Небольшую заметку о колонке Макколла (и в тоне Макколла) опубликовала только «Лос-Анджелес Таймс», другие газеты эту историю не подхватили — явный признак того, что они отнеслись к ней как к обычной голливудской сплетне. Впрочем, чуть позже появилась довольно большая статья на второй полосе «Голливуд Репортер». Но она не могла принести мне большого вреда. Во-первых, в ней присутствовали мои извинения, и, во-вторых, автор вскользь упоминал о позиции Лэрри Латача. Еще лучше была статья Крейга Кларка. По его мнению, я был полностью честен во время нашего «эксклюзивного интервью» и не пытался найти оправданий для своей «непреднамеренной ошибки». Затем он процитировал высказывания пяти моих коллег-сценаристов (он явно разыскал их еще до интервью), которые дружно встали на мою защиту. Настоящим перлом был комментарий Джастина Уанамейкера, человека, который считался одним из наиболее выдающихся сценаристов за последние тридцать лет. В своем заявлении (которое, по словам Кларка, Уанамейкер переслал в редакции газеты по электронной почте) он не просто всадил нож в спину Тео Макколла, но еще и повернул его несколько раз:

«В индустрии развлечений работают серьезные журналисты, но есть и типы с сомнительной репутацией вроде Тео Макколла, который не задумываясь может попытаться поломать карьеру писателя на основании необоснованных обвинений в плагиате, выстроенных на шаткой предпосылке, что позаимствованная шутка есть нравственный грех, заслуживающий костра инквизиции. Воистину отвратительно наблюдать, как любитель помоек нападает на одного из самых талантливых и оригинальных комедийных авторов Америки…»

Трейси пришла в восторг от статьи Кларка. Равно как Элисон и, соответственно, Брэд и Боб Робинсон.

— Еще пять минут назад я считала Уильяма Уанамейкера напыщенным козлом, — сказала она. — Теперь я готова номинировать его на Нобелевскую премию. Цитата просто блеск, твою мать. Будем надеяться, что она уничтожит этого гребаного уродца.

Из Сиэтла позвонила Салли, которая тоже восхитилась статьей Кларка.

— Мне все утро звонят люди, предлагают поддержку, говорят, что возмущены тем, как ужасно с тобой обошлись, и вместе с тем как элегантно ты выглядел в интервью «Вераити». Я горжусь тобой, милый. Ты сделал все блестяще. Мы обязательно победим.

Как приятно было снова услышать это «мы»… И я не мог всерьез сердиться на Салли за ее вчерашнюю злость. А теперь она была права: нам удалось радикально повернуть потенциально опасную ситуацию… до такого состоянии, что моя электронная почта и автоответчик (дома и в офисе) оказались переполненными посланиями с поддержкой от друзей и коллег. Более того, в воскресенье направление атаки стало меняться: «Лос-Анджелес Таймс» опубликовала три письма с упоминанием случаев непреднамеренного плагиата, но главное — с порицанием грязной журналистской практики Макколла. Затем, в еженедельном выпуске этой же газеты, появился по-настоящему сокрушительный хук слева в форме статьи слов примерно на триста в разделе «Калейдоскоп искусств». В ней говорилось, что Макколл, до того как осчастливил редакцию «Голливуд Леджит», около пяти лет пытался добиться успеха на поприще телевизионной комедию, но ему не повезло. Один из продюсеров Эн-би-си якобы даже сказал, что в конце девяностых годов он нанимал Макколла на короткий период в качестве автора, но вынужден был уволить его — как вам нравится эта цитата? — потому что понял: «Ничтожный талант этого человека так и останется ничтожным».

— Хотелось бы, чтобы в жизни все так поворачивалось, — сказала Салли, прочитав статью. — Они открыли сезон охоты на эту сволочь.

— И не без оснований, ведь этот парень сделал карьеру, изображая голливудского цербера, которого все боятся. Теперь ему перекрыли кислород, вот каждый и считает, что может его лягнуть.

— Он этого заслужил. И самое замечательное: ты не проявил себя мстительным, ты вышел из этой истории обиженной стороной… и к тому же ты оказался в выигрыше.

И снова Салли попала в точку. В выходные мне позвонил Джейк Деккер, один из директоров на студии «Уорнер». Он уверил меня, что «Краже со взломом» дан зеленый свет. Затем, около полудня, последовал звонок Шелдона Фишера, главного исполнительного директора ФРТ. Он рассказал мне следующий анекдот:

— Примерно год назад, когда меня выбрали исполнительным директором года, на церемонии я поблагодарил жену Бабе, сказав (и это цитата): «Она всегда ждала меня в три часа ночи, когда весь мир спал». Потом все поздравляли меня с удачной речью, кроме Бабе, которая заявила, что эту злосчастную фразу я позаимствовал у недавно умершего драматурга, Огаста Уилсона. Огаст якобы произнес ее во время вручения премии «Тони» в начале девяностых. Я был на этом присуждении, и, видимо, строчка застряла в моем мозгу. Потом, много лет спустя, она вылезла наружу. На этот раз в качестве комментария Шелдона Фишера. — Фишер звучно расхохотался и добавил: — Я хочу сказать, Дэвид, что я переживал за тебя, когда появилось это ядовитое обвинение. И я знаю по своему опыту — то, что произошло с тобой, может случиться с каждым.

— Спасибо, мистер Фишер. Я получил необыкновенную поддержку со стороны всех на канале.

— Ну, семья есть семья, Дэвид. И пожалуйста, зови меня Шел…

Элисон едва не поперхнулась сигаретным дымом, когда я рассказал ей об этом разговоре на следующее утро.

— Знаешь, почему твой новоявленный друг Шел так заботится о семье? Он только что отчалил от своей жены номер три и переместился — нет, ты только подумай! — к своему врачу-проктологу, которая, на минуточку, двадцативосьмилетняя сербка с такими буферами, что рядом с ней покойная Джейн Мэнсфилд показалась бы плоскогрудой!

— Где, черт возьми, ты только узнаешь эти грязные сплетни?

— Из колонки Тео Макколла, разумеется.

— Это не смешно.

— Да нет, смешно, потому что сейчас он и стал всеобщим посмешищем. Шоу-бизнес распял этого ублюдка.

— Это сравнение в духе Голливуда — как будто ты лягнул громилу на улице в пах… и все пришли в восторг.

— Я ничего особенного не сделал. Только рассказал правду.

— Ну да, и ты заслужил награду за силу воли и характер, не говоря уже о том, что ты вообще отличный парень.

— Ты, часом, цинизмом не грешишь?

— Я? Цинизмом? Как ты можешь говорить такие вещи! Но вот что я тебе скажу, Дэвид: я, мать твою, почувствовала большое облегчение. Мне думается, что ты в этой ситуации победил.

— Мы еще не полностью выбрались из дерьма, — заметил я.

В то же утро, позже, в мой офис с весьма довольным видом заглянула Трейси:

— Я только что проверила прессу, Дэвид. Упоминание о колонке Макколла, а также о том, что «Лос-Анджелес Таймс» разоблачила его как неудавшегося писателя, есть в «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост» и «США сегодня». «Сан-Франциско Кроникл» тоже дала маленькую статейку. Откликнулись местные газеты в Санта-Барбаре, Сан-Диего и Сакраменто. Но все эти публикации явно в твою пользу… благодаря Уильяму Уанамейкеру. Кстати, не стоит ли нам послать ему скромный презент от твоего имени в знак признательности?

— Он действительно любит оружие, чучела бегемотов и всю эту хрень в стиле позднего Хемингуэя?

— Да, есть у него такая страсть. Но если ты думаешь, что мы собираемся послать ему базуку…

— Как насчет ящика хорошего виски? Он ведь все еще здорово поддает?

— Ага, и обязательно закуривает «Лаки Страйк» во время каждого интервью, только чтобы показать, как он ненавидит всех этих калифорнийских радетелей за здоровье. Так что я согласна, что ящик виски будет очень кстати. Какую марку предпочитаешь?

— Пусть оно будет не меньше пятнадцатилетней выдержки.

— Будет сделано. А что ты хочешь, чтобы было написано на карточке?

Я немного подумал, потом сказал:

— Как насчет… «Спасибо»?

— Пожалуй, достаточно.

— Да, и пока мы в теме… спасибо тебе, Трейси. Ты все сделала блестяще. И действительно спасла мою задницу.

Трейси улыбнулась.

— Это моя работа, — сказала она.

— Но мы еще не совсем с этим покончили, верно?

— Давай скажем так: от своих шпионов в «Леджит» я слышала, что Макколла сильно потрясла статья, в которой он представлен бесталанным завистником, использующим свою колонку, чтобы отомстить за профессиональную неудачу. Кроме «Голливуд Леджит», Дэвид, на тебя не напала ни одна другая газета, а это означает, что они на твоей стороне. Однако ты прав: кризис спадет не раньше чем через пару дней. Вдруг кто-нибудь еще захочет высказаться на эту тему? С одной стороны, вроде все кончено. Но с другой… подожду до пятницы, прежде чем заявить об этом официально.

И Трейси действительно позвонила мне в пятницу утром. Я был дома, работал над первой серией третьего сезона «Продать тебя».

— Ты видел сегодняшний номер «Голливуд Леджит»? — спросила она.

— По некоторым причинам я выкинул эту газету из списка мною читаемых. Что, этот клоун снова швыряет дерьмо в моем направлении?

— Именно поэтому я тебе и звоню. Вся его колонка посвящена тому, как Джейсон Уондерли…

Она говорила о кумире подростков, которого поймали за употреблением наркотиков в туалете на съемочной площадке очень популярного сериала «Джек-шотландец». В нем он играл проказливого, но чистого парня, нападающего в футбольной команде средней школы, который бегает за девчонками и при всех своих выкрутасах остается достойным членом общества.

— …если верить Макколлу, Джейсон попался, когда его дилер пытался сунуть ему дозу…

— Но там нет ничего обо мне или о нашем сериале?

— Ни слова. Я заставила свою помощницу еще раз проверить все газеты. Никакого развития этой истории! Короче, с понедельника нигде и ничего. Так что, Дэвид, эта история — уже вчерашние новости, вчерашние новости — это мертвые новости. Поздравляю.

Позднее мне позвонил Джейк Деккер из «Уорнер Бразерс». Он сообщил, что Винс Нейджел, режиссер, в последнее время пользующийся большим спросом, наконец-то согласился прочитать первый вариант «Кражи со взломом», и ему очень понравилось. Поскольку всю следующую неделю Винс будет в Нью-Йорке, он хотел бы встретиться со мной через неделю… чтобы ознакомить меня со своими замечаниями и поговорить о следующем этапе.

— Да, и кстати, — сказал мне Джейк в конце разговора, — я просто счастлив, что этого мерзавца Макколла поставили на место за то, что он пытался сделать с вами. Этот тип — журналистский эквивалент вируса Эболы. Приятно видеть, как этот гад получил по заслугам, но еще приятнее, что вы выдержали эту пытку с честью.

Джейк Деккер был прав: уходящая неделя была для меня нескончаемой пыткой. И помимо того, что кто-то ткнул в меня обвиняющим пальцем (ощущение еще то, можете поверить), я страдал от одной мысли о том, что все это могло окончиться гораздо хуже…

Но давайте не будем об этом. В конце концов я выбрался из всей этой грязи практически без царапин. Более того, как отметила Салли, мое положение даже упрочилось после кратковременной встряски.

— Толпе нравятся те, кто защищается и берет верх, — расставила Салли точки над «i».

— Я все еще чувствую себя полным идиотом, — признался я, укладывая свою голову ей на колени.

— Это не просто глупо, это бесполезно. Ладно, за последнюю неделю мы говорили об этом сотни раз. Это была мизерная ошибка, причем встречающаяся довольно часто. Тебе вынесли приговор: не виновен. Ты свободен.

Может быть, Салли была права. Но я не мог забыть, как передо мной за короткие дни пробежала вся моя профессиональная жизнь… Штамп, конечно, но это правда. И я все еще нетвердо стоял на ногах. Причем до такой степени, что большую часть выходных я проспал допоздна, а потом бездельничал, читая новый роман Элмора Леонарда и стараясь выбросить все остальное из головы.

Мне так понравилось такое времяпровождение, что я решил продлить его на начало недели, хотя, вероятно, мне следовало начать работу. Но вместо этого я собирался пошататься по кафе, встретиться с приятелями за ланчем, накупить кучу дисков и послушать их, побегать по дневным киношкам и навестить мое старое убежище, «Книжный суп». В общем, я хотел временно избавиться от профессиональных забот.

Понедельник перетек во вторник, вторник — в среду. Поздно вечером я убрал посуду после доставленного на дом ужина из японского ресторана и сказал Салли:

— Знаешь, а я могу привыкнуть к такой жизни.

— Ты так говоришь только потому, что никогда не ленился. У тебя в кармане лежит обратный билет в обычную жизнь. Не было бы его — ты бы испытывал совсем другие чувства. Кстати, а ты знаешь, что случается с писателями, которые начинают лениться?

— Они становятся счастливыми?

— Я бы сказала — невозможными. В смысле, что их невозможно читать.

— Ладно, уговорила, Я не буду слишком расслабляться.

— Приятно слышать, — сухо ответила она.

— Но заявляю тебе, в будущем я обязательно буду брать неделю отпуска каждый…

Зазвонил телефон. Я взял трубку. Это был Брэд Брюс. Он не поздоровался, вообще ничего не сказал — только спросил:

— Тебе удобно разговаривать?

— Что случилось, Брэд? — спросил я, заставив Салли настороженно взглянуть в мою сторону. — Ты звучишь плохо.

— Мне действительно плохо. И я расстроен.

— Что случилось?

Длинная пауза.

— Может быть, лучше сделать это при личной встрече? — сказал он будто в раздумье.

— Что лучше сделать при личной встрече?

Еще одна длинная пауза. Наконец я услышал:

— Трейси только что вошла в мой офис со свежим номером «Голливуд Леджит». И да, ты снова главный герой колонки Тео. По сути, она посвящена исключительно тебе.

— В самом деле? — спросил я. Возникшее беспокойство переросло в страх. — Но это невозможно. Я ничего плохого не сделал…

— Собранные им данные говорят о другом.

— Собранные им данные? Какие данные?

— Плагиат, Дэвид.

— Это безумие! Я не занимаюсь этим, повторяю в который раз!

Салли смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Ты это говорил на прошлой неделе, — сказал Брэд угрюмо, — и я тебе поверил. Но теперь…

— Что теперь?

— Теперь… Он нашел еще три случая плагиата в твоих сценариях для телевидения. И не только это: он также нашел несколько заимствованных фраз в пьесах, написанных до того как… до того…

— До того как я стал знаменитым, вероятно? До того как у меня все это появилось? До того как меня обвинили в литературном воровстве… хотя я никогда ничего не крал. До того как… Как…

Я медленно опустился на диван. Комната кружилась перед глазами. На этот раз я знал, что падение будет настоящим — мне уже не проснуться на мягкой подушке, стряхивая остатки кошмара. Впереди меня ждал удар.

Эпизод второй

Благодаря чудесам техники, Трейси исхитрилась отсканировать новую колонку Тео Макколла и переслать ее на мой компьютер в течение нескольких минут. Пока я открывал почту, Салли молча стояла за моей спиной. Она не сказала ни слова, после того как я повесил трубку. Но ее взгляд… Она смотрела на меня так, будто не верила своим глазам… Такое же выражение лица было у Люси в тот вечер, когда я вынужден был признаться, что полюбил другую женщину. Неверие, порожденное предательством…

Но я никого не предавал. Даже самого себя.

На экране появилась статья, о которой шла речь. Меня не столько поразила ее длина, сколько заголовок:

К концу статьи я так разозлился, что едва удержался, чтобы не ударить кулаком по монитору.

— Нет, ты веришь в это дерьмо? — сказал я, поворачиваясь к Салли. Но она уже сидела на диване, обхватив себя руками, — явный признак негативизма. Она отказалась смотреть на меня, когда я заговорил.

— Да, Дэвид, я могу в это поверить. К тому же все там доказывает, черным по белому, что ты закоренелый плагиатор.

— Да будет тебе, Салли, посмотри, в чем обвиняет меня этот урод? Строчка там, строчка здесь…

— А как насчет сюжета для пьесы? Взял взаймы у Толстого…

— Но он не упомянул, что в начале пьесы я признал свой долг Толстому.

— Какое начало? Пьесу всего лишь читали в театре, верно?

— Верно, но если бы ее запустили в производство, я бы должным образом оформил свой долг…

— Это ты сейчас так говоришь.

— Это правда. Неужели ты думаешь, что я могу сделать что-то столь идиотское, как украсть у Толстого?

— Я теперь не знаю, что и думать…

— Зато я знаю одно: этот засранец Макколл пытается сломать мою карьеру. Он хочет расплатиться со мной за то, что его разоблачили в «Таймс» как несостоявшегося писателя.

— Дело не в этом, Дэвид. Дело в том, что ему снова удалось тебя прищучить. И на этот раз тебе не удастся так легко отделаться.

Зазвонил телефон. Я схватил трубку. Это был Брэд.

— Прочел? — спросил он меня.

— Конечно. Но я думаю, что он взял несколько микроскопических примеров и…

Брэд перебил меня:

— Дэвид, нам нужно поговорить.

— Разумеется, — сказал я. — Мы будем бороться. Точно как…

— Нам нужно поговорить немедленно.

Я взглянул на часы. Начало десятого.

— Сегодня? Уже довольно поздно.

— У нас кризис. Мы должны отреагировать быстро.

Я с некоторым облегчением вздохнул. Он хочет поговорить о стратегии. Он все еще на моей стороне.

— Совершенно согласен, — сказал я. — Где ты хочешь встретиться?

— Здесь, в офисе. В десять, если это тебя устроит. Боб Робинсон уже едет.

— Да, я доберусь как можно быстрее. И я хотел бы взять с собой Элисон.

— Конечно.

— Ладно, увидимся в десять, — сказал я и повесил трубку. Затем повернулся к Салли: — Брэд на моей стороне.

— В самом деле?

— Он сказал, что мы должны как можно быстрее отреагировать, и попросил меня немедленно приехать в офис.

— Тогда поезжай, — сказала она, глядя вбок.

Я приблизился к ней и попытался обнять, но получил отпор.

— Салли, радость моя, — сказал я, — все утрясется.

— Ничего подобного, — отозвалась она и ушла.

Я замер на месте, потом хотел пойти за ней, чтобы уверить ее в своей невиновности. Но инстинкт подсказал мне: лучше уйти. Поэтому я схватил пиджак, телефон и ключи от машины и вышел из квартиры.

По дороге в офис я позвонил Элисон на сотовый. Но автоответчик сообщил мне, что она в Нью-Йорке, где пробудет до четверга. Я еще раз взглянул на часы. На Восточном побережье было далеко за полночь… именно поэтому мне и пришлось прослушать запись. Поэтому я оставил следующее короткое послание: «Элисон, это Дэвид. Дело срочное. Позвони мне на сотовый, как только прочтешь это».

Затем я вдавил педаль газа в пол и полетел вперед, прокручивая в уме все те аргументы, которые мог выдвинуть против кампании очернительства, развязанной Макколлом. Заодно я сочинил разгневанную записку в адрес студии «Уорнер Бразерс», где, как выяснилось, завелся предатель, сливший мой сценарий репортеру.

Когда я прибыл в офис, Брэд и Боб были мрачнее тучи, а глаза у Трейси — красными, что наводило на мысль о слезах.

— Жаль, что так получилось, — сказал я. — Но послушайте, этот маньяк нанял парочку дознавателей, чтобы рассмотреть все мои сценарии под микроскопом. И что они нашли? Пять строк, которые можно приписать другим писателям. Вот и все. А что касается идиотского обвинения насчет Толстого…

Боб Робинсон перебил меня:

— Дэвид, мы прекрасно слышим, что ты говоришь. И если честно, когда я прочитал текст, я подумал то же самое: это всего лишь пара строк — то там, то здесь, какая разница. Что же касается старой пьесы, то Толстой тут ни при чем. Любой человек, будь у него хоть одна извилина, поймет, что ты умышленно интерпретировал этот рассказ, привязав его к нашему времени…

— Спасибо, Боб, — сказал я. Чувство облегчения окатило меня, как струя мощного душа.

— Я еще не закончил, Дэвид.

— Прости.

— Как я уже сказал, я не считаю, что обвинения Макколла справедливы. Но перед нами встает проблема надежности. И нравится это тебе или нет, с выходом новой колонки ты переходишь в разряд подпорченного товара.

— Но, Боб…

— Дай мне закончить, — резко сказал он.

— Извини…

— Таковой нам представляется ситуация. Ты мог объяснить один случай непреднамеренного плагиата, и ты сделал это. Но еще четыре случая…

— Несколько проклятых строк, — сказал я. — И только.

— Несколько проклятых строк, которые Макколл привел в своей колонке, плюс еще несколько из «Заглавной страницы»…

— Но разве вы не видите, что этот урод хочет изобразить из себя Кеннета Стара[29] … Он вытаскивает пустяк и трансформирует его в Содом и Гоморру.

— Ты прав, — сказал Брэд, наконец присоединяясь к разговору. — Он урод. Он мастер губить репутацию. Теперь он решил покончить с тобой. И боюсь, твои сценарии снабдили его достаточным количеством мизерных примеров, чтобы замазать тебя кистью плагиата.

Тут вступил Боб:

— Обещаю тебе, что эта его статья будет подхвачена всеми печатными изданиями Америки. В результате не только ты будешь выглядеть подпорченным товаром, но и наш сериал окажется замаранным.

— Это чушь, Боб…

— Не смей указывать мне, что чушь, а что нет, — отрезал Боб, уже не скрывая злобы. — Ты хоть представляешь, какой вред эта история уже принесла? И я имею в виду не только тебя и твой сериал, я говорю о Трейси. Из-за этого слизняка Макколла ее надежность тоже подверглась сомнениям… причем до такой степени, что мы вынуждены принять ее отставку.

— Ты уходишь с канала? — сказал я, изумленно глядя на Трейси.

— У меня нет выбора, — тихо призналась она. — То, что мой давний роман с Крейгом стал достоянием общественности…

— Ты же не сделала ничего плохого, Трейси, — сказал я.

— Может быть, но создалось впечатление, что я попросила своего бывшего бойфренда написать статью в твою пользу.

— Но ведь это он позвонил тебе…

— Не имеет значения — важно, какое создалось впечатление.

— А что говорит по этому поводу Крейг? — спросил я.

— У него свои проблемы, — ответила Трейси. — Его тоже только что уволили.

— Тебя никто не увольнял, — резко заметил Боб.

— Нет… мне просто дали бутылку виски, пистолет с одной пулей и велели поступить, как требует честь.

Казалось, она вот-вот снова расплачется. Брэд сжал ее руку, пытаясь изобразить поддержку, но она отмахнулась:

— Я не нуждаюсь в сочувствии. Я сглупила, позвонив Крейгу, теперь я за это расплачиваюсь.

— Я возмущен до глубины души, — сказал я.

— Что еще тебе остается, — заметила Трейси.

— Не могу выразить, как мне жаль. Но как я уже говорил, я вовсе не хотел…

— Понятно, понятно, — перебил меня Боб. — Но ты также должен понять, в какой мы сейчас сложной ситуации. Если мы тебя не отпустим…

Хотя я ожидал этого, слова подействовали на меня как пощечина.

— Вы меня увольняете? — тихо спросил я.

— Да. С большим сожалением, должен добавить, но…

— Это несправедливо!

— Может быть, — сказал Брэд, — но мы должны позаботиться о своей репутации.

— У меня с вами контракт…

Боб покопался в бумагах на столе и протянул мне документ:

— Верно, но я уверен, что Элисон объяснит тебе… В контракте есть статья, позволяющая досрочно расторгнуть наши отношения, если окажется, что ты обманным образом исказил свою работу. Плагиат, вне сомнения, подпадает под эту категорию…

— Вы поступаете неправильно, — сказал я.

— Нам и самим не нравится то, что мы делаем, но это необходимо, — вмешался Брэд. — Ради блага сериала ты должен уйти.

— А если, скажем, мы с Элисон подадим на вас в суд?

— Делай что хочешь, Дэвид, — сказал Брэд, — но наши корпоративные карманы куда глубже твоих. Ты этого дела не выиграешь.

— Еще посмотрим, — сказал я, вставая.

— Ты думаешь, нам это приятно? — спросил Брэд. — Думаешь, кому-нибудь в этой комнате нравятся возникшие обстоятельства? Я знаю, что ты — создатель этого сериала… И поверь мне, ты получишь все, что тебе причитается как создателю, включая часть бюджета. Но дело в том, что над сериалом работают еще семьдесят человек, и я не собираюсь ставить под угрозу их положение, защищая тебя. Твоя нынешняя ситуация проигрышная. Тебя не только поймали с дымящимся пистолетом, Дэвид, на этот раз это дымящаяся базука…

— Благодарю вас, Мистер Лояльность…

Последовала длинная пауза. Потом Брэд сказал:

— Дэвид, я отнесу это замечание на счет эмоциональной температуры, которая у нас у всех очень высока. Я выказывал тебе свою лояльность множество раз. И прежде чем ты начнешь поносить всех подряд, вспомни, что эта мерзость сотворена твоими собственными руками.

Я собрался ответить что-то громкое и страстное, но вместо этого выбежал из офиса, затем из здания, рухнул в машину и уехал.

Я ездил несколько часов без плана и логики. По десятому шоссе, затем по триста тридцатому, двенадцатому и восемьдесят пятому. Мой маршрут был шедевром географической нелогичности: Манхэттен-Бич, Ван-Нуйз, Вентура, Санта-Моника, Ньюпорт-Бич, потом…

Но тут наконец зазвонил мой сотовый. Когда я схватил его с соседнего сиденья, я посмотрел на дисплей и увидел, что было три часа ночи. Я бесцельно ездил пять часов подряд.

— Дэвид, ты в порядке?

Это была Элисон, голос сонный, но обеспокоенный.

— Подожди, — попросил я. — Мне надо остановиться. Я выехал на обочину и выключил мотор.

— Ты не дома? За рулем?

— Похоже на то.

— Но ведь сейчас середина ночи.

— Угу.

— Я только что поднялась, прослушала твое сообщение. Где ты сейчас?

— Не знаю…

— Что ты хочешь сказать этим? Как называется дорога, шоссе?

— Не знаю.

— Теперь я совсем разволновалась. Что происходит?

В этот самый момент я начал рыдать. До меня дошел весь ужас того, что произошло, и я больше не мог сдерживаться. Я рыдал, наверное, целую минуту. Когда я взял себя в руки, Элисон сказала:

— Дэвид, скажи, черт возьми, что с тобой случилось?

Я рассказал ей все — от новых обвинений Макколла до странной реакции Салли и увольнения.

— Вот ведь срань, — сказала Элисон, когда я закончил, — все пошло наперекосяк…

— У меня такое чувство, что я открыл дверь и шагнул прямиком с небоскреба.

— Ладно, давай начнем с главного. Итак, ты не знаешь, где ты сейчас…

— Где-то в городе.

— Ты уверен, что это Лос-Анджелес?

— Ну да, почти уверен.

— Дэвид, ты можешь вести машину?

— Наверное.

— Уже хорошо. Вот что я хочу, чтобы ты сделал. Поезжай домой. Добавлю: аккуратно. Если ты в Лос-Анджелесе, то будешь дома максимум через час. Как только приедешь домой, пошли мне статью Макколла электронной почтой. Я как раз буду ехать в аэропорт Кеннеди, потому что лечу девятичасовым рейсом в Лос-Анджелес. Я смогу выйти в Интернет в аэропорту и прочитать статью, затем я смогу воспользоваться телефоном на борту, как только мы взлетим. Если все будет нормально, я приземлюсь в Лос-Анджелесе примерно в полдень и к двум буду в офисе. Тем временем я хочу, чтобы ты сделал одну вещь — поспал. У тебя есть что-нибудь, чтобы вырубиться?

— Думаю, где-то есть тиленол.

— Выпей три таблетки.

— Только не говори мне, что после сна все будет выглядеть значительно лучше. Потому что этого не будет.

— Я знаю. Но ты, по крайней мере, немного отдохнешь.

Я добрался до дома через сорок минут. Отправил текст Элисон. Пока я сидел за компьютером, открылась дверь и вошла Салли. На ней была только майка. Первое, что я подумал: как же она хороша. Затем в голову закралась другая мысль: не в последний ли раз я вижу ее в таком виде?

— Ты заставил меня волноваться, — сказала Салли.

Я продолжал таращиться на экран.

— Ты не мог бы мне объяснить, где ты был последние семь часов? — спросила она.

— Сначала в офисе, потом сидел за рулем.

— Где ты ездил?

— Бесцельно.

— Ты мог мне позвонить. Ты должен был мне позвонить.

— Извини.

— Так что случилось?

— Если я ездил полночи, ты можешь догадаться, что случилось.

— Тебя уволили?

— Да, меня уволили.

— Понятно, — сказала она тусклым голосом.

— Трейси тоже выгнали.

— За организацию эксклюзивного интервью с помощью бывшего любовника?

— Да, именно в этом заключалось ее преступление.

— Это бизнес.

— Спасибо за констатацию очевидного факта.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала, Дэвид?

— Я хочу, чтобы ты подошла, обняла меня и сказала, что любишь.

Долгое молчание. Наконец она произнесла:

— Я иду спать.

— Ты считаешь, что они правы, уволив меня?

— Полагаю, их можно понять.

— В самом деле — всего лишь за пару непреднамеренно заимствованных строчек?

— Они что-нибудь сказали насчет компенсации?

— Это область Элисон, а она сейчас в Нью-Йорке.

— Но она знает?

— Мы поговорили.

— И?..

— Она хочет, чтобы я поспал.

— По-моему, это хорошая мысль.

— Ты считаешь, что я в этом деле не прав, не так ли?

— Уже поздно, Дэвид…

— Ответь на вопрос, пожалуйста.

— Нельзя подождать до завтра?

— Нет. Сейчас.

— Ладно, я считаю, что ты кругом виноват. И да, я очень разочарована. Доволен?

Я встал и прошел мимо нее в спальню. Разделся, нашел тиленол в ванной комнате и проглотил четыре таблетки. Поставил будильник на час дня. Переключил телефон на автоответчик. Закрылся с головой и через минуту уснул.

Когда зазвонил будильник, я нашел записку на подушке рядом:

«Сегодня улетаю в Сиэтл. Вернусь через два дня. Салли».

Я еще раз перечитал записку. Такие обычно оставляют прислуге. Внезапно я почувствовал себя очень одиноким. И мне безумно захотелось увидеть свою дочь. Я взял в руки телефон. Он не издавал привычных звуков, извещающих о поступивших сообщениях. Но я все равно связался с системой голосовой связи. Механический голос сообщил мне то, что я и так знал: ничего нет.

Наверняка какая-то ошибка… Наверняка кто-то из моих коллег и друзей позвонил, чтобы выразить свою поддержку.

Но все они позвонили раньше, до повторного выпада Макколла. Теперь, когда этот мерзавец выдвинул обвинения в многочисленных случаях плагиата, я остался один.

Хотя я знал, что Кейтлин в школе, мне было достаточно услышать ее голос на автоответчике.

Но после второго звонка трубку сняла Люси.

— А… привет… — сказал я.

— Зачем ты звонишь днем, ты ведь знаешь, что Кейтлин в школе?

— Хотел только оставить ей послание, сказать, что скучаю.

— Теперь, когда с твоей карьерой покончено, внезапно соскучился по своей старой семье?

— Откуда ты знаешь?

— Ты не видел утренние газеты?

— Я только что проснулся.

— Ну, на твоем месте я бы снова легла спать. Потому что тебе посвящены третьи полосы газет «Сан-Франциско Кроникл» и «Лос-Анджелес Таймс». Очень мило, Дэвид, воровать у других авторов.

— Я не воровал…

— Ну да, ты просто жульничал, как жульничал со мной.

— Скажи Кейтлин, что я позвоню ей позже. — И я повесил трубку.

Я отправился на кухню. Там, на столе, уже лежала «Лос-Анджелес Таймс», которую Салли предусмотрительно открыла на третьей странице. В верхнем правом углу я увидел броский заголовок:

Далее шло краткое, слов на пятьсот, изложение статьи Макколла. Приводились также слова Брэда Брюса, с которым газета связалась поздно ночью: «Боюсь, это настоящая трагедия как для Дэвида Армитажа, так и для всех сотрудников сериала. Официальное заявление студии будет выпущено позже».

А ты стратег, Брэд. Сначала сопли по поводу моей тяжелой доли, а вслед за этим информация о том, что я получил пинка под зад…

Отложив «Таймс», я вышел на веб-сайт «Сан-Франциско Кроникл». Чувствовалось, что и эта статья была слеплена на скорую руку: тот же пересказ обвинений Макколла, та же цитата Брэда. Потом я полез в электронную почту и обнаружил там с полдюжины посланий с просьбой об интервью… или, по крайней мере, комментариев по поводу происшедшего. Это окончательно вывело меня из себя.

Я взял трубку и позвонил в офис. Поправка: в мой бывший офис. Ответила Дженнифер, моя бывшая помощница.

— Мне велели собрать ваши вещи, — сказала она. — Полагаю, вы хотите, чтобы все отправили вам на квартиру?

— Дженнифер, ты могла бы для начала поздороваться.

— Привет. Вещи привезут завтра утром. А что мне делать со звонками?

— Разве были звонки?

— Пятнадцать за утро. «Лос-Анджелес Таймс», «Голливуд Репортер», «Нью-Йорк Таймс», «Сиэтл Таймс», «Сан-Франциско Кроникл», «Бостон Глоуб»…

— Я понял, — перебил ее я.

— Мне переслать вам список и номера контактных телефонов?

— Не надо.

— Если кто-нибудь из прессы захочет связаться с вами…

— Скажи им, что со мной невозможно связаться.

— Если вы так решили…

— Дженнифер, почему мы с тобой вдруг попали в ледниковый период?

— А чего вы ожидали? Вы уходите, меня, как положено, тоже предупредили за две недели…

— О господи…

— Пожалуйста, не надо сочувствия.

— Дженнифер, я… Мне очень жаль, правда. Но поверь, для меня это такая же неожиданность, как и…

— Как же это может быть неожиданностью, если вы воровали у людей?

— Я никогда не думал…

— Что? Что вас поймают? Ну так спасибо, что и меня вплели в эту паутину. — И она швырнула трубку.

— Я нажал на отбой и обхватил голову руками. Как бы ни был велик ущерб, причиненный мне лично, я не мог не расстраиваться по поводу других жертв. Трейси… Дженнифер… Противно было также узнать, что меня преследуют пятнадцать журналистов, желающих получить комментарии. Потому что теперь я был горячей новостью — история о телевизионном везунчике, который пустил все под откос. Во всяком случае, именно так они и представят. Мое отношение к обвинениям Макколла получило поддержку около двух недель назад. Теперь же, благодаря пустяковым свидетельствам (но, тем не менее, все равно свидетельствам), все повернулось против меня. Меня сделают примером талантливого сценариста, который сумел создать нечто оригинальное, но все равно ворует строчки у других писателей. Далее последуют обычные сожаления по поводу звездной болезни: бла, бла, бла…

Резюме проще пареной репы: в качестве сценариста работы мне не найти.

Часы показывали четырнадцать минут второго. Я позвонил в офис Элисон. Ответила ее помощница, Сьюзи. Она казалась искренне расстроенной. Прежде чем я успел справиться насчет моего агента, она произнесла:

— Я только вот что хочу вам сказать: я считаю, что то, что с вами произошло, это ужасно несправедливо.

Я почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

— Спасибо, — ответил я.

— Как вы?

— Неважно.

— Вы собираетесь приехать сюда?

— Да, незамедлительно.

— Отлично, Элисон вас ждет.

— А сейчас я не могу с ней переговорить?

— Она разговаривает по телефону с ФРТ.

— Тогда увидимся через полчаса.

Элисон сидела за своим столом и молча смотрела в окно. Выглядела она воинственно. Услышав, как я вошел, она крутанулась в своем кресле, поднялась, обняла меня и простояла так больше минуты. Затем подошла к шкафчику и открыла его:

— Тебе виски помогает?

— Дела так плохи?

Элисон ничего не сказала. Только налила нам обоим солидную дозу. После глубокой затяжки сигаретой она ополовинила свой стакан. Я последовал ее примеру.

— Ладно, — сказала она. — Я никогда тебе не врала и не собираюсь начинать. На данный момент ситуация хуже некуда.

Я допил виски. Она тут же налила новую порцию.

— Когда я в первый раз прочитала колонку Макколла, то подумала: как Брэд с Бобом могут относиться к ней серьезно? Ведь обвинения, которые он выдвигает, такие мелкие… Это дерьмо насчет Толстого и есть дерьмо. Макколл и сам это знает. Но строчка из Чивера…

— Да, это прямое заимствование, но я точно знал, что на экран это никогда не попадет. Он добыл где-то черновик, вот и все.

— Я все понимаю, Дэвид, но проблема в том, что вместе с теми строчками из «Заглавной страницы», о которых писалось на прошлой неделе… ну, у тебя самого хватит ума, чтобы понять, что получается…

— Виноват я или нет, я в большой беде.

— Вот именно.

— Ты говорила с ФРТ, и их нельзя убедить…

— Никаких шансов. Для них ты подгоревший тост. Но это не все. Как только я приземлилась, я целый час потратила на их юриста. Похоже, они собираются лишить тебя золотого парашюта.

Все хуже и хуже.

— Но ведь есть статья…

— Ну, еще бы, — сказала Элисон, подвигая к себе папку. — Там точно есть эта гребаная статья. Статья 43-в, если соблюдать точность. Суть этой статьи заключается в следующем: если ты сделал что-либо незаконное в отношении сериала, твоя доля в будущих доходах не выплачивается.

— Они пытаются доказать, что я сделал что-то незаконное?

— Они пытаются лишить тебя всех будущих гонораров, полагающихся тебе как создателю шоу. На том основании, что плагиат есть незаконное действие.

— Но это же чушь собачья!

— Точно, но они намереваются этого добиться.

— И смогут?

— Последние полчаса я проговорила по телефону с моим юристом. Он пообещал внимательно изучить контракт. Но он нутром чувствует… да, им это удастся.

— Значит, я не получу никакой компенсации?

— Хуже того… Они известили меня, что собираются взыскать с тебя гонорары за написание трех серий, в которых ты якобы заимствовал строчки у других.

— Что они хотят? Выпустить мне кишки?

— Именно. Потому что, давай смотреть правде в глаза, речь идет о серьезных деньгах. Если они не заплатят тебе авторские гонорары, они сэкономят примерно триста пятьдесят тысяч за сезон. А если, как ожидается, сериал будет идти еще пару сезонов… считай сам. За каждую из трех серий с тебя полагается сто пятьдесят тысяч. Сложи все…

— Уверен, мы можем с этим побороться.

— Опять же мой юрист предположил, что они могут взять тебя на статье контракта, в которой говорится, что автор гарантирует: весь текст — его собственный. Но думается, мы все же смогли бы договориться о скидке…

— Ты хочешь сказать, что мне придется вернуть им деньги?

— Если до этого дойдет, то да. Я надеюсь — учти, всего лишь надежда, — что через несколько дней, когда пыль утрясется, они передумают и не станут брать с деньги за серии, особенно если выиграют дело по поводу авторских гонораров.

— И ты позволишь им выиграть?

— Дэвид, когда я позволяла какой-нибудь дерьмовой студии выигрывать что-то у моих клиентов? Но у нас с тобой сложная ситуация. С юридической точки зрения тебя можно рассматривать как нарушителя условий контракта. И если мой парень, цена которому 375 долларов в час, говорит, что они могут тебя достать, приходится думать, как бы уменьшить ущерб. Но я посоветуюсь со вторым, с третьим юристом, прежде чем стану снова беседовать с этими типами… и тем более с их хитрожопыми коллегами «Уорнер Бразерс».

— Можно мне еще виски?

— Думаю, это хорошая идея, — сказала Элисон тому что поток новостей не иссяк.

Я налил себе двойную дозу.

— Выкладывай, — попросил я.

— Только что со мной поговорил один юридический орел из кинокомпании. Они отказываются от постановки «Кражи со взломом»…

— Ты хочешь сказать, что встречи с Нейджелом не будет?

— Боюсь, что так. Но ситуация еще хуже. Они желают, чтобы ты вернул весь гонорар, который получил, подписывая договор.

— Это же безумие, Элисон!

— Они особенно привязываются к той строчке Чивера, которую ты взял…

— Но я лишь пробовал ее на слух! Это же был первый, черновой, вариант…

— Слушай, тебе не надо убеждать меня в своей правоте, проблема в том, что они ссылаются на ту же статью в договоре относительно авторских гарантий. И дело в том, что формально они будут правы, хотя большинство этих идиотов даже не знает, кто такой Джон Чивер…

— Ну, по крайней мере, гонорар от Флека покроет все эти долги.

Она закурила очередную сигарету, хотя предыдущая еще дымилась в пепельнице.

— Увы, юрист Флека звонил мне сегодня утром…

— Пожалуйста, только не говори мне…

— Мистер Флек сожалеет, но он не может продолжать переговоры, учитывая репутацию мистера Армитажа. Боюсь, это точная цитата, Дейв.

Я уставился в пол. И сказал:

— Тогда у меня нет никакой возможности вернуть двести пятьдесят тысяч «Уорнер Бразерс».

— Ты их уже истратил?

— Да, по большей части.

— Но ты не разорен?

— Может, я и тупица, но не полный дурак. У меня примерно полмиллиона инвестировано у брокера. Вот только половину из них я должен дяде Сэму. Но если от меня потребуют вернуть деньги… тогда я разорен.

— И все же давай не будем бросаться в пропасть, Дэвид. Я попробую пободаться с этими сволочами. Заставлю снизить требуемую сумму возврата. Тем временем тебе стоит поговорить со своим брокером и попытаться получить как можно больше из того, что ты инвестировал…

— Потому что в этом городе со мной покончено?

— Боюсь, Дэвид, тебе нелегко будет найти работу.

— Послушай, если эта штука не рассосется? Если я буду вечно замазан, что тогда?

— Честно? — спросила Элисон.

— Абсолютно.

— Я не знаю. Но давай сначала посмотрим, как пройдут следующие недели. Кроме того, тебе следует сделать заявление, в котором ты бы защищал свою позицию, но одновременно сожалел о случившимся. Я позвонила Мери Морс, одной моей знакомой, которая занимается пиаром. Она будет здесь через десять минут. Мы составим текст и разошлем его всем заинтересованным лицам, чтобы они, по крайней мере, были знакомы с твоей позицией. Если ситуация не изменится, мы найдем сочувствующего журналиста, который изложит твою точку зрения.

— Ну, тот парень из «Вераити» явно вылетел из обоймы, его карьера тоже пошла под откос. И бедняжка Трейси…

— Это не твоя вина.

— Как же, если бы не эта связанная со мной заваруха…

— Послушай, они должны были понимать, что их связь может стать достоянием общественности…

— Она пыталась защитить меня.

— Верно, но такая уж у нее работа. Ты не должен истязать себя по поводу их проблем. У тебя своих забот выше крыши.

— Как будто я этого не знаю…

На следующее утро обо мне говорили на каждом углу.

«Фронт Ро Телевижн» выпустило пресс-релиз, в котором с напускным сожалением сообщалось о моем вынужденном уходе из сериала. Его перепечатали все основные газеты. На общем фоне выделилась «Лос-Анджелес Таймс», поставив материал на первую полосу (у остальных он шел в разделе, посвященном искусству и развлечениям). Потом начались дебаты по радио и телевидению. К слову сказать, все цитировали мое заявление, в котором я извинялся за неприятности, невольно доставленные всем, занятым в сериале, и объяснял, как и в прошлый раз, что отнюдь не считаю, что меня можно обвинить в плагиате из-за какой-то пары строчек. «Самое худшее, в чем можно обвинить автора, — это воровство, — написал я в конце. — Но я определенно не считаю себя вором».

В тот же вечер Билл Майер, ведущий телевизионного ток-шоу, позволил себе сказать в прямом эфире:

— Дэвид Армитаж воспользовался знаменитой линией защиты Ричарда Никсона: «Я не мошенник». Напомню, что студия ФРТ уволила его за плагиат. Когда героя дня спросили, было ли то, что он написал, стопроцентно оригинальным, он ответил: «У меня никогда не было секса с этой женщиной».

Майер очень развеселил аудиторию. Я был в квартире один, когда смотрел его шоу. Салли уехала в Сиэтл, даже не сообщив названия гостиницы, в которой собиралась поселиться, более того, она ни разу не позвонила. Я знал, что она обычно останавливается в «Четырех временах года», но боялся позвонить — мне не хотелось показывать, насколько я в ней нуждаюсь и в каком отчаянии нахожусь. Оставалось только надеяться, что, когда волна дурной огласки пойдет на спад, она вспомнит, почему мы с ней полюбили друг друга, и тогда…

Что тогда? Прибежит ко мне и скажет, что будет меня поддерживать в любой ситуации? Как Люси? Та всегда меня поддерживала… да, ворчала иногда, но всегда была рядом, несмотря ни на что. Все долгие годы, когда я был в неизвестности, она заниматься продажами никому не нужных товаров, так как ее актерская карьера не сложилась, а за жилье надо было платить. И как я отплатил ей за верность? Совершил предсказуемый поступок человека, которого настиг неожиданный успех. Неудивительно, что она меня презирает. Неудивительно, что я теперь загнан в угол. Потому что я наконец признал то, что знал почти сразу: любовь Салли ко мне была вызвана моим успехом, моим высоким статусом в индустрии развлечений и тем, как все это могло сказаться на ее собственном положении в Голливуде, где все подчинено деньгам.

— У каждого есть свой звездный час, — сказала она, когда мы собирались на церемонию вручения премии «Эмми». — Это наш звездный час…

Больше не наш, детка.

Неужели все, чего я достиг за последние годы, может быть отнято у меня в течение нескольких дней?

Будет вам, люди, Дэвид Армитаж! — хотелось мне крикнуть с ближайшей крыши. Но с другой стороны, когда ты доберешься до крыши, путь оттуда только один — вниз. Так или иначе, в Голливуде (да как и в жизни) понятие таланта эфемерно, временно. Даже те, кто находится на самом верху, подчиняются этому закону. Исключений нет. Мы все — участники одной игры, которая ведется по несложному правилу: ваш звездный час длится ровно столько, сколько он длится… если, разумеется, вам вообще повезет пережить этот звездный час.

Но я все же не мог поверить, что у меня все позади. Нет, Салли не будет такой расчетливой, чтобы бросить меня именно сейчас. Точно так же я надеялся, что мне каким-то образом удастся убедить Брэда и Боба, а вместе с ними и Джейка Деккера со студии «Уорнер Бразерс», что я заслуживаю их доверия. Хотелось бы убедить в этом и другие заинтересованные компании в этом проклятом городе.

Будет вам, люди, я же Дэвид Армитаж! Это же я заработал для вас все эти деньги!

Но чем больше я пытался взглянуть на свою ситуацию оптимистично, тем чаще думал: самая большая ересь — эта та ересь, с помощью который ты пытаешься одурачить самого себя.

Открыв бутылку виски, я стал пить. Когда в мой желудок попало где-то на пять пальцев сорокаградусной жидкости, я впал в некоторое полудебильное состояние, во время которого меня одолело интроспективное вдохновение. Я решил открыть свою душу Салли, надеясь, что она, в свою очередь, ответит мне нежностью.

Не перечитывая, я нажал на кнопку «Отправить», влил в себя еще на два пальца виски, поплелся в спальню и мгновенно уснул.

Было уже утро, когда я проснулся. Звонил телефон. Но в те несколько мутных секунд до того, как я снял трубку, в моем мозгу возникло предложение. Даже не предложение, фраза: «Сумеречная зона дряхлости».

И тут я вспомнил содержание этого электронного послания… во всей его жалкой, умоляющей красе. И я подумал: какой же ты идиот!

Я потянулся к надрывающемуся телефону.

— Дэвид Армитаж? — спросил меня очень бодрый голос.

— Боюсь, что так.

— Фред Бенетт, «Лос-Анджелес Таймс».

— Сколько, черт возьми, времени?

— Где-то половина восьмого.

— Я не хочу разговаривать.

— Мистер Армитаж, всего одну минуту!

— Откуда у вас номер моего домашнего телефона?

— Это не самое сложное, что можно найти в этом мире.

— Я опубликовал заявление.

— Но вы уже слышали о предложении, выдвинутом в Ассоциации кино- и телесценаристов?

— Каком предложении?

— Они предложили публично осудить вас за плагиат, исключить из ассоциации и наложить вето на покупку ваших сценариев, как минимум, на пять лет, хотя некоторые особо настойчивые члены настаивали на пожизненном запрещении…

Я положил трубку, потом протянул руку и выдернул вилку из розетки. Телефон сразу же зазвонил в другой комнате, но я его проигнорировал. Натянув на голову одеяло, я попытался заснуть, чтобы вообще вычеркнуть этот день из своей жизни.

Но заснуть мне не удалось. Голова болела так, что пришлось вставать и тащиться в ванную комнату, где лежал адвил. После трех таблеток отбойный молоток, стучавший в мозгах, немного поутих. Тогда я поплелся к компьютеру. В моей почте оказалось двенадцать посланий. Одиннадцать — от журналистов разных мастей. Я не стал их открывать. Двенадцатое было тем, которого я ждал и боялся… письмо от Салли.

«Дэвид, мне ненавистна ситуация, в которую ты попаял… Мне противно думать, что твоя карьера разрушена этими обвинениями. Но ты сам виновник этой ситуации — по причинам, известным только тебе, ты решил стать архитектором своего собственного разрушения. Вот этого я понять не могу. Я даже усомнилась, знала ли я тебя… Твое странное электронное письмо только усилило мое беспокойство. Я понимаю, что ты расстроен всем происходящим, но нет ничего более непривлекательного, чем человек, умоляющий о любви, особенно если подорвано доверие, на котором зиждилась эта любовь. Хотя я сознаю, что ты находишься в тяжелом эмоциональном напряжении, это не повод для такого рода жалостливой прозы. И давай даже не будем обсуждать эту строчку насчет «сумеречной зоны дряхлости». Все это меня еще больше запутало и огорчило. Думаю, еще несколько дней врозь внесут ясность в наши отношения. Я решила на выходные поехать на остров Ванкувер. Вернусь в понедельник. Тогда и поговорим. А пока давай не будем звонить в эти дни, чтобы еще больше все не запутать. Я надеюсь, что за это время ты подумаешь о том, чтобы обратиться за профессиональной помощью. Ведь твое электронное письмо — это громкий крик о помощи. Салли».

Прекрасно. Лучше некуда.

Снова затрезвонил телефон. Я не обратил на него внимания. Затем к этой какофонии присоединился мой мобильный. Я взял его и посмотрел на высветившийся номер. Это была Элисон. Я сразу же ответил.

— Дэвид, что за голос? — сказала она. — Вчера пил?

— Ты очень прозорливая женщина.

— Давно проснулся?

— В тот момент, когда репортер из «Лос-Анджелес Таймс» позвонил, чтобы сообщить приятную новость: Ассоциация кино- и телесценаристов собирается запретить мне писать навечно.

— Что?

— То, что слышала: мои сценарии нигде не возьмут. Вчера вечером у них состоялось специальное заседание.

— Час от часу не легче. И будет еще хуже.

— Рассказывай.

— Интервью с Тео Макколлом в прямом эфире в передаче «Шоу сегодня».

— По поводу меня?

— Похоже на то.

— Милостивый боже, этот парень не знает удержу!

— Как и все газетные сплетники, он совершенно безжалостен. Для него ты просто товар. И в данный момент — очень выгодный товар, поскольку позволяет ему самому прославиться в национальном масштабе и даже попасть на телеэкран.

— Он не остановится, пока меня не четвертуют…

— Боюсь, тут ты не ошибаешься. Именно поэтому я решила позвонить тебе пораньше и предупредить о шоу. Думаю, тебе стоит его посмотреть. Вдруг он скажет что-то настолько возмутительное или клеветническое, что мы сможем прищучить его маленькую задницу.

На самом деле ничего маленького в Тео Макколле не было. Британец слегка за сорок, Атлантику, как выяснилось, пересек лет десять лет назад, отличался акцентом, в котором округлые гласные звуки смешивались с калифорнийской манерой говорить в нос. Еще он был толстым. Лицо его напоминало оплывший кусок камамбера, который забыли на солнце. Свои недостатки он пытался компенсировать одеждой — неплохой темно-серый костюм в белую полоску, белая рубашка с мягким воротничком и скромный черный галстук в белый горошек. Учитывая статус его газеты, очевидно, это был его единственный костюм. Но я вынужден был признать, что мой враг держался как денди, имеющий доступ к голливудским тайнам. Вне всякого сомнения, он тщательно готовился к интервью, рассматривая его как ступеньку вверх.

Но Анна Флетчер, журналистка из Нью-Йорка, не купилась на его представление в духе «Т. С. Элиот встречается с Томом Вульфом».

— Тео, в Голливуде есть много людей, которые считают, что из всех журналистов в городе вас следует бояться больше всего.

На губах Макколла появилась довольная улыбка.

— Очень лестно, — сказал он на аристократический манер.

— Но другие считают, что вы всего лишь любитель скандалов, который без зазрения совести может разрушить карьеру, брак, даже жизнь.

Он слегка смутился, но быстро взял себя в руки:

— Разумеется, некоторым людям приходится так думать. Но все это потому, что если и есть какое-то твердое правило насчет Голливуда, так это необходимость защищать своих… даже если дело касается серьезных нарушений.

— И вы полагаете, что плагиат, из-за которого Дэвида Армитажа отлучили от сериала, им же созданного, относится к таким «серьезным нарушениям»?

— Конечно, ведь он воровал у других писателей.

— Но что он на самом деле украл? Шутку из одной пьесы и пару фраз из другой? Вы в самом деле считаете, что он заслуживает сломанной карьеры из-за пары мелких ошибок?

— Ну, начнем с того, что не я определял наказание, которое он получил. Так решили боссы студии. Но что касается вашего вопроса, считаю ли я плагиат серьезным нарушением, то воровство есть воровство…

— Но я спросила вас, мистер Макколл, является ли такое мелкое нарушение, как заимствование шуток…

— Он также позаимствовал сюжет у Толстого…

— Но мистер Армитаж объяснил, что эта его так и не поставленная пьеса была умышленной реинтерпретацией рассказа…

— Конечно, сейчас он будет так говорить. Но у меня с собой копия оригинала сценария…

Он поднял вверх запыленный экземпляр «Фишки». Камера показала крупным планом титульный лист.

— Сами видите, — сказал Макколл, — здесь написано: «Рифы», пьеса Дэвида Армитажа… Но нигде не сказано, что эта пьеса основана на рассказе Толстого «Крейцерова соната», хотя сюжет полностью заимствован именно из этого рассказа. И тут возникает более серьезный вопрос: зачем человеку с таким талантом, как у Дэвида Армитажа, вообще что-то красть у других? Это тот вопрос, на который все в Голливуде хотят найти ответ: как он мог быть таким отчаянно нечестным? Хорошо известно, между прочим, что, как только сериал стал хитом, он бросил жену и ребенка ради известной телевизионной деятельницы. Насколько я могу судить, эта цепочка жульничества в конечном счете захватила и его карьеру…

Я выключил телевизор и швырнул пульт дистанционного управления в стену. Затем схватил пиджак и выбежал на улицу. Сев в машину, я рванул к зданию телестудии, до которой было примерно полчаса езды. Мой расчет строился на том, что этот урод немного поболтается по студии после интервью и потратит какое-то время, чтобы стереть грим. Так и оказалось. Когда я подъехал, Макколл как раз выходил из двери, направляясь к ожидавшему его «линкольну». Видимо, я так резко нажал на тормоза, что они завизжали, заставив Макколла вздрогнуть. Я тут же выскочил из машины и кинулся к нему с криком:

— Ах ты, жирный английский ублюдок…

Макколл смотрел на меня с ужасом. Похоже, ему захотелось убежать, но он был парализован моим появлением. Это позволило мне наброситься на него, схватить за полосатые отвороты и сильно встряхнуть, выкрикивая невнятные ругательства, что-то вроде: «Ты… Пытаешься разрушить мою жизнь… Называешь вором… Втягиваешь в это дерьмо мою жену и ребенка… Да я переломаю тебе все твои гребаные пальцы, мерзкий урод…»

Во время этой нескладной речи произошли две вещи, причем ни одну из них я не заметил. Первая: фотограф на вольных хлебах, дожидавшийся неизвестно чего в вестибюле студии, выбежал на улицу, привлеченный моими воплями, и быстро сделал ряд фотографий: как я тяну Макколла за отвороты пиджака и что-то ору ему в лицо. Вторая: появился охранник, высокий, мускулистый парень лет тридцати, который сразу же оценил обстановку и начал кричать «эй, эй, эй…», стягивая меня с Макколла.

— Этот человек напал на вас? — спросил он у газетчика.

— Пытался, — ответил тот, пятясь.

— Вы хотите, чтобы я вызвал полицию?

Макколл презрительно посмотрел на меня и злорадно улыбнулся, словно хотел сказать: «Я таки достал тебя, сукин сын».

— Нет, не надо. У него и так неприятностей хватает, — вслух произнес он. — Просто выкиньте его с площадки.

Затем он повернулся к фотографу, спросил, как его зовут, взял его карточку и поинтересовался:

— Так вам удалось все это заснять?

Тем временем охранник силком потащил меня к моей машине.

— Это ваша «порше»?

Я кивнул.

— Хорошая машинка. А теперь, сэр, предлагаю вам сделку. Вы садитесь в машину и исчезаете, а мы обо всем забываем. Если же вы вернетесь…

— Я не вернусь.

— Даете слово?

— Обещаю.

— Ладно, сэр, — сказал он, ослабевая хватку. — Давайте посмотрим, как вы выполните обещание и тихонько уедете.

Я открыл дверцу, сел за руль и завел мотор. Охранник в эту минуту постучал в окно. Я опустил стекло.

— И последнее, сэр, — сказал он. — Вам стоит подумать о том, чтобы переодеться, прежде чем ехать еще куда-то.

Только тут я осознал, что был все еще в пижаме.

Эпизод третий

Избежать законов причины и следствия невозможно … особенно если фотограф запечатлевает, как ты нападаешь на журналиста, будучи одетым в пижаму.

Естественно, через два дня после того, как я удостоился первой полосы в «Таймс», я снова попал в обзор новостей. В субботний выпуск поставили фотографию моего нападения на Тео Макколла. Фотография была еще та… Лицо перекошено гневом, рот открыт… И ко всему прочему — мое ночное одеяние. Вне спальни пижама сразу наводит на мысль о сумасшедшем доме. Глядя со стороны, я бы и сам подумал, что у этого типа явные проблемы с психикой, требующие внимания специалиста.

Под фотографией была небольшая статейка под заголовком:

Она была без выкрутас: описание драки на парковке, роль Макколла в моем падении, краткий перечень моих преступлений против человечества и маленькая приписка, что после предупреждения охранник разрешил мне уехать, поскольку Макколл отказался предъявлять обвинения. Еще там была цитата из самого Макколла: «Я только пытался сказать правду… хотя эта правда привела в ярость мистера Армитажа. К счастью, вмешалась охрана, помешав ему причинить мне ощутимый вред. Но я надеюсь, что ради собственного блага мистер Армитаж обратится за серьезной помощью. Он явно не в себе».

Но у меня не было времени беспокоиться насчет оценки моего поведения ретивым газетчиком, у меня были куда более серьезные проблемы. Похоже, тот свободный фотограф, который присутствовал при моем нападении на этого клоуна, исхитрился запустить свое фото в Сеть. Так что история обошла всю страну (народ обожает обсуждать, как некогда знаменитый человек слетел с катушек). Она даже добралась до огромных холодных пространств Канады… точнее, до Британской Колумбии, где в местной газетенке ее увидела Салли. Фотография ее не позабавила. Настолько не позабавила, что она позвонила мне в половине десятого утра в субботу и, даже не поздоровавшись, сказала:

— Дэвид, я видела фото… Полагаю, что с этого момента наши отношения уже история.

— Я могу попытаться объяснить?

— Нет.

— Но ты должна была слышать, что он говорил обо мне в передаче…

— Я все видела и слышала. И если честно, я с ним по большей части согласна. То, что ты сделал, явное безумие. Я действительно так думаю…

— Да ради бога, Салли, я просто вышел из себя…

— Нет, ты слетел с катушек. Каким образом ты оказался на парковке Эн-би-си в пижаме?

— Меня немного закрутило.

— Немного? Не думаю.

— Пожалуйста, милая, давай поговорим обо всем, прежде чем…

— Не пойдет. Я хочу, чтобы ты убрался из квартиры до моего возвращения завтра вечером.

— Подожди минутку, ты не можешь меня выставить. Мы же совместные арендаторы, забыла? На документе две фамилии.

— Как говорит мой юрист…

— Ты сегодня утром советовалась с юристом? Сегодня же суббота.

— Он сделал исключение, потому что я в критическом положении…

— Кончай с этой мелодрамой, Салли.

— А ты еще говоришь, что нормален.

— Я расстроен.

— Ну да, нас двое… Только тебя, в соответствии с законами Калифорнии, можно рассматривать в качестве потенциальной угрозы для напарника-арендатора, то есть для меня, что дает мне возможность получить постановление суда, запрещающее совместное проживание на одной и той же площади.

Последовала длинная пауза.

— Ты ведь не собираешься так поступить, правда? — спросил я.

— Нет, я не буду обращаться в суд, если ты пообещаешь мне покинуть квартиру до шести часов вечера завтрашнего дня. Если ты будешь все еще там, я звоню Мелу Бингу и даю отмашку запустить юридическое колесо.

— Пожалуйста, Салли, не могли бы мы…

— Разговор окончен.

— Это несправедливо…

— Ты сам виноват. Теперь сделай одолжение и уйди. Не ухудшай своего положения, заставив меня обратиться в суд. — И она бросила трубку.

Я сидел на диване и не мог прийти в себя. Сначала замарали мое имя. Потом меня уволили. Затем я попал в газеты, причем выглядел в них так, будто пробовался на роль вселенского злодея или полного идиота. И наконец, я получил требование выметаться, причем не только из квартиры, но и из взаимоотношений, ради которых разрушил свой брак.

— Что, черт возьми, дальше?

Как и следовало ожидать, следующим был выход моей дорогой половины, вернее, бывшей половины. Она действовала через посредство своего юриста Александра Макгенри. Он позвонил мне примерно через час после бомбы, взорванной Салли.

— Мистер Армитаж? — спросил он профессионально спокойным голосом. — Это Александр Макгенри из фирмы «Платт, Макгенри и Суэйб». Если вы помните, мы представляем…

— Я совершенно точно помню, кого вы представляете. Еще я знаю, что, если вы звоните мне в субботу утром, у вас для меня неприятные новости.

— Ну…

— Короче, мистер Макгенри. Чем Люси огорчена на сей раз?

Ответ мне был известен, поскольку я догадался, что «Сан-Франциско Кроникл» также дала статью об инциденте на парковочной площадке.

— Боюсь, ваша бывшая жена очень взволнована вашем поведением у здания Эн-би-си. Ее расстраивает и та огласка, которую получил этот неприятный инцидент. Но еще больше ее беспокоит, как к таким новостям отнесется Кейтлин.

— Я собирался сегодня утром лично поговорить со своей дочерью.

— Боюсь, это невозможно. Ваша бывшая жена считает, что в свете ваших, э… поступков можно считать, что вы представляете физический риск для нее самой и вашей дочери.

— Как она может так думать? Я никогда, никогда пальцем не…

— Как бы то ни было, но факт остается фактом: вы напали на мистера Макколла на парковке Эн-би-си. С вами разорвала контракт телевизионная студия, после того как вас обвинили в плагиате. Такой трагический инцидент вполне может подействовать на душевное состояние человека, это вам любой психолог подтвердит. Короче, вы действительно представляете серьезную опасность для своей бывшей жены и дочери.

— Когда вы перебили меня, я хотел сказать, что никогда не причинял никакого вреда ни моей жене, ни моей дочери. Вчера я вышел из себя, вот и все.

— Боюсь, что это далеко не все, мистер Армитаж. Потому что мы получили постановление, запрещающее вам любой физический или словесный контакт с Люси и Кейтлин…

— Вы не можете лишить меня моей дочери!

— Это уже сделано. И я должен поставить вас в известность, что, если вы предпримете попытку нарушить это указание, то есть попробуете увидеть Люси или Кейтлин или позвонить им, вас могут арестовать и посадить в тюрьму. Я ясно выражаюсь, мистер Армитаж?

Я швырнул трубку и свалился на диван. Пусть они забирают все что им вздумается, но не Кейт, мою дочь. Они не могут так со мной поступить. Просто не могут!

В дверь громко постучали.

— Эй, Дэвид, я знаю, что ты там, так что открывай!

Элисон.

Я подошел к двери и приоткрыл ее.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спросил я.

— Полагаю, что пытаюсь спасти тебя от тебя самого.

— Я в порядке.

— Ну, еще бы. И сегодня в «Таймс» ты выглядел очень мило. Особенно мне понравилась пижама. Как раз то, что агент хотел бы видеть на своем клиенте на парковочной площадке, где он пытался набить морду…

— Я не хотел набить ему морду.

— Да ну? Тогда действительно все в полном порядке. Ты меня впустишь или как?

Я перестал загораживать проход и ушел в глубь квартиры. Элисон последовала за мной. Я сел на диван и уставился в пол:

— Мать твою. Чтоб они все сдохли.

— Это что, реакция на заварушку у Эн-би-си?

Я рассказал Элисон, как попался на глаза фотографу, и о том, что Салли прекращает со мной всякие отношения и выставляет меня из квартиры, и о Люси, которая запрещает мне не только видеться, но даже разговаривать с дочерью. Элисон долго молчала. Затем произнесла:

— Я увезу тебя из этого города.

— Ты сделаешь что?

— Я увезу тебя в какое-нибудь спокойное место, где ты больше не сумеешь ничего натворить…

— Со мной все нормально, Элисон.

— Ничего подобного. И чем дольше ты будешь ошиваться в Лос-Анджелесе, тем больше шансов, что ты устроишь здесь настоящий цирк…

— Премного благодарен.

— Это правда. Нравится тебе или нет, но сейчас ты потерял контроль над собой. И если ты в таком состоянии будешь на глазах у публики, ты постоянно будешь подкидывать материал для газет. В результате ты окажешься без всякой надежды на работу.

— Я уже утонул, Элисон…

— Я даже не собираюсь спорить с тобой по этому поводу. Когда Салли хочет, чтобы ты убрался отсюда?

— К шести часам завтра.

— Ладно, начнем с главного. Дай мне свои ключи.

— Зачем?

— Затем что завтра я упакую все твои вещи.

— Я сам об этом позабочусь.

— Нет, не выйдет. Ты через тридцать минут уезжаешь.

— Куда?

— В одно место, которое я знаю.

— Ты случайно не собираешься меня похитить?

— Вряд ли. Я отвезу тебя в такое место, где ты не сможешь попасть в неприятности и где у тебя будет время немного оправиться. Поверь мне, сейчас больше всего тебе надо выспаться и подумать.

Я прикинул и понял: она права. Я был до такой степени напряжен, что всерьез опасался не пережить эти выходные, уступив желанию совершить что-то окончательное непоправимое… например, сигануть из окна.

— Ладно, — сказал я. — Что я сейчас должен сделать?

— Иди собери пару чемоданов. Книги и CD не бери — там, куда ты направляешься, их полно. Но возьми с собой свой ноутбук, он тебе может пригодится. Затем прими душ и сбрей, к чертям, эту свою поросль. Ты уже начинаешь напоминать талиба.

Через полчаса, уже чистый и гладко выбритый, в свежей одежде, я укладывал две большие сумки и ноутбук в машину Элисон.

— Давай договоримся следующим образом, — сказала она. — Нам ехать до шоссе, что идет вдоль Тихого океана, примерно два часа. Я поеду в своей машине, ты — в своей. Но обещай мне, что ты не изобразишь трюк с исчезновением и не рванешь куда-то в неизвестность…

— Ты за кого меня принимаешь? За Джека Керуака?

— Я только хочу сказать…

— Обещаю, что не оторвусь в самоволку.

— Хорошо, но если мы потеряемся, звони мне на мобильный.

— Из меня хороший хвост, — уверил ее я.

Вышло так, что я продержался непосредственно за ее автомобилем до самого шоссе. Через десяток миль мы свернули к маленькому городку под названием Мередит. Его мы проехали по узенькой улочке с магазинами, среди которых я заметил книжный и продуктовый. Потом началась извилистая двухрядная дорога, сменившаяся простой грунтовкой, которая вела сквозь густой лес. Путешествие закончилось у коттеджа из белого дерева; за ним виднелся маленький галечный пляж с галькой, на который накатывались волны Тихого океана. Вид на океан был потрясающий, и мне также приглянулся гамак, удобно пристроенный между двумя деревьями. В таком гамаке можно было уютно разлечься, одновременно любуясь серо-синем простором.

— Неплохое местечко, — заметил я. — Это твое тайное убежище?

— Мне бы хотелось, чтобы оно было моим. Но нет, дом принадлежит Уилларду Стивенсу, так уж этому негодяю повезло.

— А где сам Уиллард?

— Уехал в Лондон на три месяца, подчищает сценарий к последнему шпионскому фильму.

— Три месяца на зачистку?

— Мне кажется, он планировал провести какое-то время на Лазурном Берегу, пока он там, поблизости. Короче, он дал мне ключи от этого рая на время, пока его нет. Я сюда всего лишь раз приезжала. И поскольку в ближайшие десять недель он не появится…

— Я не собираюсь торчать здесь десять недель!

— Ладно, ладно. Это ведь не камера для буйных. У тебя есть машина. Можешь уезжать-приезжать сколько захочется. Я только прошу, чтобы первую неделю ты провел здесь безвылазно. Пусть это будет чем-то вроде отпуска — оценишь обстановку, очистишь мозги от всего этого дерьма. Ты можешь мне пообещать пробыть тут первую неделю?

— Посмотрим, я еще внутри не был.

Через пару минут пребывания в доме я согласился на неделю. Стены у коттеджа были каменные, пол тоже. Удобная мебель, много книг, музыки и фильмов на DVD.

— Очень даже годится, — сказал я.

— Рада, что тебе нравится. Кстати, здесь только телефон. Уиллард сознательно не проводил антенну, так как пользуется телевизором только для просмотра старых фильмов. У него очень хорошая коллекция фильмов. Сам видишь, здесь полно дисков. Ты также можешь подключиться к местному филиалу Национального общественного радио, если захочешь послушать новости. Ты, наверное, заметил продуктовый магазин в городке. Ближайший большой супермаркет в пятнадцати милях отсюда, но ты найдешь все, что тебе нужно…

— Уверен, все будет в порядке, — произнес я.

— Теперь слушай, — сказала Элисон, располагаясь на диване и жестом предлагая мне сесть в кресло. — Мне нужно получить от тебя пару заверений…

— Нет, я не стану тут ничего ломать. Нет, я никуда не исчезну…

Она перебила меня:

— Во-первых, ты забудешь о существовании такого города, как Лос-Анджелес, по крайней мере на время. Во-вторых, ты не станешь звонить на студию или кому-то еще в этом бизнесе. И в-третьих — и это самое серьезное, — ты не будешь ни звонить, ни писать, я имею в виду по электронной почте, ни Салли, ни Люси, ни Кейтлин.

— Как ты можешь ожидать от меня, что я буду избегать своей дочери?

— Дэвид, запомни: ты сможешь разговаривать со своей дочерью, только если позволишь мне этим заняться. Как зовут адвоката, который занимался твоим разводом?

— Забудь про этого лузера. Он позволил девушке Люси выпустить из меня кишки.

— Ладно, тогда я позвоню своему юристу и попрошу его найти нам подходящую кандидатуру. Но я хочу подчеркнуть…

— Я знаю, если я позвоню Кейтлин, я превращу катастрофическую ситуацию в настоящий Армагеддон.

— Бинго. И еще: я собираюсь побеседовать с твоим финансовым менеджером и получить последние данные относительно твоей задолженности по налогам и другим приятным вещам. И завтра, до срока, назначенного Салли, я вывезу твои вещи из квартиры и сдам их на хранение. Заодно я переговорю с Салли по таким пустяковым вопросам, как твоя доля в депозите, стоимости мебели, которую вы покупали, и так далее.

— Пусть все остается ей.

— Нет.

— Я сам виноват, все испортил. И теперь…

— И теперь ты по меньшей мере неделю не будешь ничего делать — только гулять и читать в гамаке. Надеюсь, ты сократишь прием алкоголя до одного или двух стаканов хорошего вина в день и постараешься крепко спать. Я ясно выражаюсь?

— Слушаюсь, доктор.

— Кстати, о докторах. Это последнее… только не ори на меня. Завтра около одиннадцати тебе позвонит психотерапевт. Его зовут Мэтью Симз. Я договорилась с ним о пятнадцати минутах, и если он тебе понравится, он будет звонить тебе каждый день. Поверь мне: он очень даже стоящий…

— Он твой психотерапевт?

— Чему ты так удивляешься?

— Просто… я не думал…

— Радость моя, я работаю в Голливуде. Разумеется, у меня есть психотерапевт. И этот парень умеет разговаривать по телефону, а мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах тебе необходимо с кем-нибудь поговорить…

— Ладно. Я поговорю.

— Прекрасно.

— Элисон…

— Да?

— Ты вовсе не должна все это делать.

— Думаю, что должна. Но теперь, к сожалению, мне придется вернуться в город. У меня сегодня многообещающее свидание.

— Что-то интересное?

— Ему шестьдесят три года, он бывший экономист одной из студий. Возможно, он находится в ранней стадии болезни Альцгеймера. Но, черт возьми, я не стану возражать против некоторых его действий.

— Господи, Элисон…

— Послушай меня, Мистер Ханжа. Может быть, мне и пятьдесят семь лет, но я не твоя мамаша. Это означает, что мне позволителен секс…

— Я ничего не говорю…

— Верно, черт побери, не говоришь, — сказала она, усмехаясь. Затем взяла обе мои руки в свои: — Я хочу, чтобы с тобой все было хорошо.

— Я постараюсь.

— И запомни — что бы с тобой ни случилось с профессиональной точки зрения, ты выживешь. Как ни удивительно, но жизнь продолжается. Не забывай об этом.

— Разумеется.

— А теперь залезай в этот гамак.

Как только Элисон уехала, я сделал то, что было приказано: схватил с полки книгу Хэмметта «Худой человек» и завалился в гамак. Это был один из моих самых любимых детективов, но сказались постоянное напряжение и усталость последних дней, поэтому я заснул после первой же страницы. Когда я проснулся, уже заметно похолодало, солнце все ниже склонялось к Тихому океану. В течение нескольких секунд я не мог прийти в себя, но потом вспомнил все ужасающие подробности. Первым моим желанием было кинуться к телефону и позвонить Люси: Хотелось сказать ей, что она ведет отвратительную игру, и потребовать позвать к телефону Кейтлин. Но я отговорил себя от этого, воскресив в памяти то, что произошло, когда я решил встретиться лицом к лицу с Тео Макколлом. Также я напомнил себе, что на меня обрушится весь мир, если я нарушу постановление суда. Поэтому я вылез из гамака, вошел в дом, умылся и нашел свитер. Затем, сообразив, что в холодильнике пусто, я сел в машину и направился к местному продуктовому магазину.

Здесь продавали не только продукты, но и предметы первой необходимости. Бросались в глаза деликатесы. И этот магазин, и все остальные, что я успел заметить, наглядно демонстрировали, что по выходным сюда приезжают богатые жители Лос-Анджелеса.

И еще я почувствовал, что здесь все держатся на вежливом расстоянии друг от друга.

Закупив основные продукты (в последнюю минуту в тележку были положены макароны и соус к ужину), я расплатился. Женщина за прилавком (седые волосы, красивая, слегка за пятьдесят, синяя джинсовая рубашка — она отлично подходила на роль хозяйки такого аристократического магазина, как этот) даже не спросила меня, впервые ли я приехал в Мередит, только на выходные или надолго — в общем, не задала ни одного вопроса, которые обычно задают любопытные соседи. Вместо этого она спокойно пробила мне чек и сказала:

— Вы удачно выбрали соус. Я делала его сама.

Соус действительно оказался вкусным. Понравилось мне и вино орегон пино нуар. Как и просила Элисон, я ограничился двумя бокалами. В десять я уже лежал в постели, но не смог заснуть. Поэтому встал и посмотрел фильм Билли Уайлдера «Квартира», один из моих самых любимых во все времена. Несмотря на то что я смотрел его, как минимум, шесть раз, я бесстыдно плакал, когда в конце Ширли Маклейн бежала по улицам Манхэттена, чтобы поклясться в любви к Джеку Леммону. И когда я не смог заснуть и после этого, я снова сел перед телевизором и поставил давно забытую комедию Джеймса Кэгни тридцатых годов «Джимми Джент». Когда она закончилась, было уже почти три часа. Я дотащился до кровати и сразу уснул.

Разбудил меня телефонный звонок от Мэтью Симза, психотерапевта, с которым Элисон договорилась насчет меня. Голос у него был мягким, спокойным: типичный голос психотерапевта. Он поинтересовался, не разбудил ли он меня. Услышав мой утвердительный ответ, он сказал, что, поскольку сегодня воскресенье, у него есть свободное время, поэтому он вполне может перезвонить через двадцать минут. Я поблагодарил его и направился на кухню, чтобы сварить кофе, и даже успел выпить пару чашек, прежде чем снова раздался телефонный звонок.

Элисон оказалась права. Мэтью мне понравился. Никаких соплей. Никакого дерьма насчет «внутреннего ребенка». Он заставил меня говорить о прошедшей неделе, о моих ощущениях (я признался ему, что нахожусь в свободном падении и боюсь, что уже никогда не смогу оправиться от этой чудовищной катастрофы), об огромной вине, которую я все еще ощущал за то, что разрушил семью, и о моих сомнениях — не сам ли я некоторым образом предопределил разразившееся несчастье?

Естественно, Симз сразу же уцепился за последнее признание. Он спросил:

— Не хотите ли вы сказать, что вы сознательно или подсознательно наслали на себя эту катастрофу?

— Да, подсознательно.

— Вы и в самом деле в это верите?

— Почему тогда все эти заимствованные строчки оказались в моих текстах?

— Возможно, вы просто случайно позаимствовали их, Дэвид. Такого рода ассимиляция чужих шуток иногда случается, так ведь?

— Или я хотел, чтобы меня разоблачили…

— Чтобы в вас разоблачили что?

— Тот факт…

— Да?

— Тот факт… что я притворщик.

— Учитывая успех, который выпадал на вашу долю до случившегося, это действительно так?

— По крайней мере, теперь я так думаю.

Когда время истекло, мы договорились поговорить еще раз в одиннадцать часов на следующий день.

Большую часть дня я провел, гуляя по пляжу и покачиваясь в гамаке. И я думал, думал, думал… Мысленно я проговорил все, что хотел бы сказать Люси; также я убедил Салли дать мне — нам! — еще один шанс; и наконец, я так удачно выступил во время интервью с Чарли Роузом на Государственной службе телевещания и смог найти такие неотразимые аргументы против обвинений Макколла, что на следующий день Брэд Брюс позвонил мне и сказал: «Дейв, мы сделали большую ошибку. Давай приезжай сюда, займемся третьим сезоном сериала».

Конечно, все это было в мечтах. Потому что не было никаких шансов, что ко мне все вернется. Я сам все профукал… позволил непреднамеренной ошибке разрастись в ожесточенное личное противостояние. Так я начал играть в игру под названием если бы. Например: если бы я не отреагировал так яростно на первое обвинение Макколла… если бы я смирился и написал Макколлу письмо, благодаря его за то, что он указал мне на мою маленькую оплошность… Но я был напуган и нахален. Знакомые ощущения… Точно таким же я был в самом начале моего романа с Салли Бирмингем: я боялся, что все откроется и я потеряю свою семью, но одновременно был достаточно самоуверен благодаря обретенному успеху, мне казалось, будто я заслужил этот приз. И конечно, если бы я остался с Люси, я бы так остро не отреагировал на выступление Макколла в телевизионной программе. Потому что у него не было бы возможности заявить, что я бросил жену и ребенка, а ведь именно это его замечание заставило меня устроить безобразную сцену у здания Эн-би-си…

Хватит, хватит. Как говорится, того, что сделал, не вернешь. Это, в свою очередь, приводит к неизбежному выводу: если попал в дерьмо, сиди и не чирикай.

Но больше всего меня беспокоила другая мысль: неужели я и в самом деле стремился к такой ситуации? Неужели я так не доверял своему успеху, что испытывал потребность провалиться? Был ли я — как сказала Салли — творцом своего собственного падения?

Я спросил об этом Мэтью Симза, когда он позвонил в понедельник.

— Вы хотите сказать, что не можете доверять самому себе? — спросил он.

— Разве может кто-нибудь по-настоящему доверять себе?

— Вы хотите сказать…

— Разве мы все не держим палец на кнопке саморазрушения?

— Возможно, но большинство из нас на эту кнопку не нажимают.

— Я нажал.

— Вы все время к этому возвращаетесь, Дэвид. Неужели вы всерьез думаете, что все, что с вами случилось, вы навлекли на себя сами?

— Не знаю.

Следующие несколько дней именно эта тема стала в наших разговорах центральной: подтолкнул ли я сам себя к столь впечатляющему падению? Мэтью Симз старался уверить меня, что иногда скверные вещи просто случаются.

— И помните, — сказал он, — мы все совершаем несвойственные нам поступки, когда переживаем стресс Ведь вы физически не навредили тому человеку…

— Но я еще более усугубил свою собственную ситуацию…

— Ладно, — сказал он, — вы совершили досадную ошибку. Что теперь?

— Не знаю.

Не буду скрывать, звонки Симза стали центральным событием этих дней. Остальное время я много гулял, читал и с удовольствием смотрел старые фильмы. Еще я противился желанию сделать несколько звонков или выйти в Интернет. Газеты я не покупал. Когда каждый день в шесть часов вечера звонила Элисон, я не спрашивал, мелькает ли мое имя в прессе. Вместо этого я выслушивал ее рассказ о том, что произошло за день. В понедельник она сообщила мне, что все мои манатки упакованы и отправлены на хранение. Во вторник Элисон сказала, что наняла юриста с хорошей репутацией, специализирующегося на разводах, Уолтера Дикерсона, который будет действовать от моего имени. На оплату его услуг пойдут деньги, которые она выжала из Салли, — пять тысяч долларов за мою часть аванса и мебель, приобретенную совместно.

— Что сказала Салли?

— Сначала непрерывный поток брани: «Да как вы смеете?!» На что я ей ответила: «А как посмели вы разбить брак человека, а потом бросить его в трудный момент?»

— Бог мой, ты в самом деле ей это сказала?

— Не сомневайся.

— И как она прореагировала?

— Еще несколько «Да как вы смеете?!». Тогда я заметила, что так думаю не одна я, а весь Голливуд. Разумеется, я взяла это с потолка, но Салли вынуждена была сесть и выписать чек. Мы еще поторговались насчет суммы. Я для начала требовала семь с половиной тысяч, но в итоге мы сторговались на пяти.

— Ну… спасибо, наверное.

— Слушай, это просто входит в услуги. И вообще, теперь, когда она дала тебе от ворот поворот, я скажу правду. Я всегда считала ее бездушной карьеристкой. Для нее ты был еще одной ступенькой лестницы наверх.

— Теперь и сам вижу…

— Не теперь, ты всегда это знал, Дэвид.

— Да, — тихо согласился я, — наверное, знал.

В среду Элисон сообщила мне, что мой менеджер, Сэнди Мейер, готовит полный отчет о состоянии финансовых дел, но никак не может связаться с Бобби Барра… который, если верить его помощнику, находится в деловой командировке в Китае. Наверняка продает китайцам их же собственную Великую стену.

В четверг Элисон сказала, что Уолтер Дикерсон провел серьезные переговоры с мистером Макгенри и к началу следующей недели она надеется сообщить мне новости.

— Почему, черт возьми, Дикерсон не позвонил мне?

— Потому что я ему не велела. Я объяснила ему ситуацию и сказала, что ты хочешь видеться с дочерью, и причем законным путем. Затем я дала ему номер Макгенри и велела вытрясти из него душу. Ты бы сказал ему что-то еще?

— Наверное, нет… Просто…

— Как у тебя со сном?

— Вообще-то ничего.

— Уже лучше. И ты обо всем говоришь с Симзом каждый день?

— Да.

— Как насчет прогресса?

— Ты знаешь, как это бывает с психотерапией: повторяешь одно и то же снова и снова, пока тебя самого не начинает тошнить, и в этот момент ты решаешь — все, я вылечился.

— Ты думаешь, что вылечился?

— Вряд ли. Пока я еще в разобранном состоянии.

— Но ты чувствуешь себя лучше, чем на прошлой неделе?

— Да.

— Тогда почему бы не пожить там еще недельку?

— Почему бы и нет? Тем более что ехать мне некуда.

Всю следующую неделю мне делать было нечего, разве что смотреть фильмы из прекрасной коллекции хозяина, слушать музыку, читать, гулять по берегу, есть что-то легкое, ограничивать себя двумя стаканами вина в день и пытаться бороться с одолевающими меня демонами.

Затем наступил понедельник. Вскоре после разговора с Мэтью Симзом снова зазвонил телефон. Это был мой адвокат, Уолтер Дикерсон. Он сказал:

— Я не стану ходить вокруг да около, Дэвид. По причинам, известным только ей самой, ваша бывшая жена пошла вразнос по поводу ваших встреч с дочерью. Даже ее собственный адвокат признался мне, что, с его точки зрения, своими запретами она переходит всякие границы, если учесть, что нет никаких свидетельств домашнего насилия и что за исключением одних выходных вы всегда виделись с Кейтлин. И хотя мистер Макгенри объяснил все это вашей бывшей жене, она решительно настроена наказать вас… В нашем деле мы называем это ситуацией. Отсюда следуют выводы: из опыта мне известно, если дама пребывает в такой ярости, ее настрой становится еще более критическим, если пытаться справиться с ней с помощью судебных решений. Иными словами, мы можем обратиться в суд и устроить там песни и пляски по поводу того, что вы просто не сумели сдержать себя по отношению к тому парню, который пытался разрушить вашу карьеру, но на самом деле не причинили ему никакого вреда… Вывод напрашивался бы сам собой: каким образом, черт побери, вы можете представлять опасность для вашей бывшей жены и дочери? Но я вам обещаю, если мы так поступим, она только повысит ставки и начнет засыпать вас самыми нелепыми обвинениями — от сатанизма до хранения куклы вуду под кроватью.

— Она не до такой степени сумасшедшая…

— Может, и нет, но она на вас чертовски зла. Если вы подпитаете эту ее злобу, вы пострадаете как с финансовой точки зрения, так и эмоционально. Так что вот о чем я договорился с мистером Макгенри. Это не идеальное решение, но лучше, чем ничего. Он думает, что сможет для начала уговорить вашу бывшую жену разрешить вам каждый день разговаривать с Кейтлин по телефону.

— И все?

— Слушайте, если вспомнить, что она добивается пресечения всяких контактов, то согласие на телефонные разговоры будет все-таки шагом вперед.

— Но я когда-нибудь увижу свою дочь?

— В этом я совершенно не сомневаюсь… но, возможно, придется подождать пару месяцев.

— Пару месяцев! Слушайте, мистер Дикерсон…

— Я же не маг, Дэвид. И я вынужден прислушиваться к тому, что говорит мой коллега о намерениях своей клиентки. А он говорит, что на данном этапе ежедневный разговор с девочкой нужно считать подарком. Повторю, что можно обратиться в суд, но это будет стоить вам, как минимум, двадцать пять тысяч. Опять же суд вызовет всплеск публикаций. Из того, что мне говорила Элисон — и из того, что я сам читал в последнее время в газетах, — огласка вам совершенно не нужна.

— Ладно, организуйте мне ежедневный звонок.

— Отлично, — похвалил меня Дикерсон и добавил: — Я позвоню, как только получу ответ от другой стороны. Кстати, я большой поклонник вашего сериала.

— Спасибо, — сказал я слабым голосом.

Сэнди Мейер тоже позвонил в понедельник и сообщил, что через три недели в налоговую службу необходимо заплатить двести пятьдесят тысяч и что он немного обеспокоен ситуацией с наличными.

— Я сверился с Банком Америки, там у вас на счете около двадцати восьми тысяч… Этого хватит на уплату алиментов за два месяца. Затем…

— Все мои остальные деньги у Бобби Барра.

— Я просмотрел его финансовый отчет за последний квартал. Он удачно вложил ваши деньги, два месяца назад на вашем счету было 533 245 долларов. Проблема в том, Дэвид, у вас нет других наличных, кроме этого инвестиционного портфеля.

— Прежде чем все это случилось, предполагалось, что я заработаю в этом году больше двух миллионов. Теперь же… теперь никаких поступлений не будет. И вы знаете, что случилось с моими заработками за первый год. Хотя они были большими, но…

— Знаю, налоговая служба и ваша бывшая жена.

— Да благословит их обоих Господь.

— Ситуация выглядит так: вам придется ликвидировать половину вашего портфеля, чтобы расплатиться с налоговой. Но Элисон сообщила мне, что ФРТ и «Уорнер» желают получить с вас примерно полмиллиона из авторских гонораров. Если это в самом деле произойдет…

— Я понимаю, арифметика тут не поможет. Я лишь надеюсь, что Элисон удастся уговорить их хотя бы наполовину снизить свои требования.

— Это означает, что ваш инвестиционный портфель иссякнет. Какие-нибудь поступления ожидаются?

— Нет.

— Тогда где вы собираетесь найти ежемесячные деньги для Люси и Кейтлин?

— Пойду чистить обувь.

— Наверняка Элисон поможет вам найти какую-нибудь работу.

— Разве вы не слышали? Меня объявили плагиатором, вором. А никто не нанимает плагиаторов.

— У вас есть другие средства, о которых я не знаю?

— Только машина.

Я слышал, как он листает бумаги.

— Это «порше», верно? Она стоит примерно сорок тысяч.

— Приблизительно.

— Продайте ее.

— На чем я буду ездить?

— На чем-нибудь значительно более дешевом, чем «порше». Тем временем, будем надеяться, Элисон уговорит ваших бывших партнеров выдвинуть разумные требования. Потому что, если они затребуют полную сумму, вам придется столкнуться со статьей о невыполнении обязательств…

— Я знаю.

— Однако будем надеяться, что до этого не дойдет. Начнем с главного. По словам моего помощника, Бобби Барра должен вернуться в конце недели. Я оставил ему записку с просьбой срочно связаться со мной. Предлагаю вам сделать то же самое. К моменту его возвращения у нас останутся всего семнадцать дней, чтобы расплатиться с дядей Сэмом… А на то, чтобы продать половину портфеля, требуется время. Так что…

— Я разыщу Бобби.

На следующее утро я поговорил о своих финансовых делах с Мэтью Симзом. Первым делом он спросил меня, как я к этому отношусь.

— Напуган до смерти, — признался я.

— Ладно, — сказал он, — давайте рассмотрим самый плохой вариант. Вы теряете все. Вас объявляют банкротом. На банковском счету у вас ноль. Что тогда? Вы полагаете, что никогда снова не будете работать?

— Разумеется, я буду работать… В каком-нибудь месте, где придется спрашивать: «Жареную картошку желаете?»

— Да ладно, Дэвид, вы человек умный…

— И персона нон грата в Голливуде.

— Возможно, только на некоторое время.

— Возможно, навсегда. И именно это меня больше всего пугает. Вдруг мне никогда больше не придется писать…

— Наверняка вы сможете писать.

— Да, только никто у меня ничего не купит. А творческий человек живет ради читателей, зрителей, слушателей. Я только одно умею делать хорошо: писать. Я оказался дерьмовым мужем, я второсортный отец, но когда дело доходит до слов, тут я чертовски умен. Я потратил четырнадцать лет, чтобы убедить мир, что я настоящий писатель. И знаете что? В финале я победил. Я добился того, о чем даже не решался мечтать. И теперь у меня все отбирают.

— Вы имеете в виду также и то, что ваша бывшая жена пытается отнять у вас дочь?

— Она старается изо всех сил.

— Но разве вы думаете, что ей это удастся?

И в пятый раз (а может, в шестой) наш разговор закончился моими словами:

— Я не знаю.

В ту ночь я плохо спал. На следующее утро, когда я проснулся (раньше обычного), ощущение беды снова захватило меня целиком. Вскоре позвонила Элисон, голос у нее был немного напряженный.

— Ты сегодня утром газеты видел?

— Когда я приехал сюда, я перестал читать газеты. Что теперь?

— У меня есть хорошие и плохие новости. С каких начать?

— Разумеется, с плохих. Насколько плохие?

— Это зависит…

— От чего?

— Насколько ты привязан к своей «Эмми».

— Эти сволочи хотят забрать у меня премию?

— Вот что произошло. Как заявлено сегодня в «Лос-Анджелес Таймс», Академия телевизионных искусств вчера приняла решение лишить тебя «Эмми» на основании…

— Про основания я все знаю.

— Мне правда очень жаль, Дэвид.

— Не стоит. Это всего лишь безобразный кусок олова. Ты увезла статуэтку из квартиры?

— Да.

— Можешь отправить ее им. Ничуть не жалко. А какие хорошие новости?

— Ну, это было в том же номере газеты. Похоже, Ассоциация сценаристов на своем ежемесячном собрании приняла решение выразить тебе порицание…

— И ты называешь это хорошими новостями?

— Дай мне договорить. Они выразили свое порицание, но большинством голосов все-таки отвергли предложение запретить тебе писать…

— Подумаешь. Сценарии покупают продюсеры, а им наплевать на решение ассоциации!

— Послушай, я понимаю, что сейчас похожа на детского врача, но порицание — это ведь хлопок по руке, ничего больше. Поэтому мы должны рассматривать это как хороший знак. В профессиональных кругах вся эта твоя история воспринята совершенно адекватно…

— Но только не в тех кругах, которые раздают премии!

— Дэвид, не горячись. Они всего лишь занимаются пиаром. Когда ты вернешься…

— Я не верю в реинкарнацию, Элисон. И вообще, помнишь, что сказал Скотт Фитцджеральд в один из своих редких трезвых моментов уже ближе к концу: в американских жизнях нет вторых актов.

— Лично я действую в соответствии с другим принципом: жизнь коротка, но писательские карьеры на диво продолжительные. Попробуй сегодня выспаться. Ты опять дерьмово звучишь.

— Я и есть дерьмо.

Конечно, я не заснул… Но вместо этого посмотрел все три части «Трилогии Any» Сатьяджита Рея: шесть часов индийской домашней жизни в пятидесятых годах — прекрасный фильм, но только человек, которого мучает бессонница, в состоянии досмотреть его до конца. Наконец я дотащился до постели и проснулся от телефонного звонка. Какой сегодня день? Среда? Четверг? Время потеряло для меня всякую ценность. В недалеком прошлом моя жизнь представляла собой длинный рабочий день, в который я умудрялся впихнуть очень много: пару часов творчества, съемки, несколько рабочих совещаний, «мозговые штурмы» для поисков удачных решений, бесконечные телефонные переговоры, деловой ланч, деловой ужин и иногда вечеринки из тех, на которых обязательно надо быть. Раз в две недели я встречался с Кейтлин. Те выходные, когда я был свободен, я проводил за компьютером, оттачивая какой-нибудь эпизод или часть сценария. Я жил на бегу, потому что я был в обойме. А когда ты в обойме, ты не можешь позволить себе остановиться. Иначе…

Телефон продолжал звонить. Я взял его.

— Дэвид, это Уолтер Дикерсон. Я вас разбудил?

— Который час?

— Около полудня. Послушайте, я могу перезвонить.

— Нет, нет, говорите. У вас есть новости?

— Да, есть.

— И?..

— Довольно скромные новости.

— Этим вы хотите сказать…

— Ваша бывшая жена согласилась разрешить вам говорить с Кейтлин по телефону.

— Наверное, это шаг вперед.

— Вне сомнений. Однако она настаивает на паре условий. Вы можете звонить только через день и разговаривать не больше пятнадцати минут.

— Она сама выдвинула эти условия?

— Да, сама. И как говорит ее адвокат, потребовались время и усилия, чтобы уговорить ее даже на этот ограниченный доступ.

— Когда я смогу в первый раз позвонить?

— Сегодня. Ваша бывшая жена предложила звонить в семь. Вас это устраивает?

— Конечно, — сказал я, думая о том, что мое расписание ныне трудно назвать перегруженным. — Но, мистер Дикерсон… Уолтер… сколько времени пройдет, прежде чем я смогу увидеть свою дочь?

— Если честно, все зависит от вашей бывшей жены. Если ей захочется продолжать дергать вас за яйца — пардон за мой французский, — это может тянуться месяцы и месяцы. Конечно, если ваши карманы достаточно глубоки, в этом случае мы можем обратиться в суд. Но давайте будем надеяться, что мадам остынет и согласится договориться о непосредственных контактах. Жаль, что у меня нет новостей получше, но вы, вероятно, уже и сами пришли к выводу, что такой вещи, как полюбовный развод, не существует. А когда еще имеется ребенок, то разногласиям нет конца. По крайней мере, теперь вы сможете разговаривать с Кейтлин. Запомните — это начало.

В семь часов вечер я дрожащей рукой набрал номер. Люси наверняка посадила Кейтлин у телефона, потому что дочь сразу же сняла трубку.

— Папа! — воскликнула она, и по ее голосу я понял, что она искренне рада меня слышать. — Почему ты исчез?

— Мне нужно было уехать, чтобы поработать, — соврал я.

— Ты больше не хочешь меня видеть? — спросила она.

Я с трудом сглотнул.

— Я безумно хочу тебя видеть. Просто… я сейчас не могу.

— Почему не можешь?

— Потому что… потому что я очень далеко.

— Мама сказала, что ты попал в беду.

— Верно, были неприятности… но сейчас уже лучше.

— Когда ты приедешь, чтобы со мной повидаться?

— Как только смогу. — Я закусил нижнюю губу. — А пока мы будем с тобой разговаривать по телефону. — Мой голос дрогнул.

— Папа, что случилось?

— Все в порядке, Кейт, все в порядке… — сказал я, вытаскивая себя из бездны. — Расскажи мне, как дела в школе.

Следующие четырнадцать минут мы говорили на самые разные темы — от ее роли ангела в школьном спектакле до причин, почему она считает, что Большая Птица скучная, а Куки Монстр — классный[30], и ее желания получить в подарок спящую куклу Барби.

Я следил за временем по своим часам. Точно через пятнадцать минут после того, как Кейтлин сняла трубку, я услышал голос Люси:

— Скажи папе, что пора кончать разговор.

— Папа, уже пора заканчивать…

— Ладно, милая. Я ужасно по тебе скучаю.

— Я тоже по тебе скучаю.

— И я позвоню тебе в пятницу. Я могу сейчас поговорить с твоей мамой?

— Мам, — сказала Кейтлин, — папа хочет поговорить с тобой. Пока, пап.

— Пока, дочь. — Затем я услышал, как она передала трубку Люси. Но Люси, не сказав ни слова, повесила ее.

Естественно, на следующий день мы с Мэтью Симзом говорили только об этом разговоре.

— Люси так меня презирает, что никогда больше не разрешит увидеть Кейтлин.

— Но ведь она разрешила вам поговорить с ней… а это явный шаг вперед в сравнении с тем, где мы были неделю назад.

— И все же я сам все это на себя навлек…

— Дэвид, когда вы ушли от Люси?

— Два года назад.

— Из того, что вы рассказали мне во время нашей первой беседы, я пришел к выводу, что вы были невероятно щедры, когда дело коснулось раздела имущества.

— Она получила дом, за который я заплатил полностью.

— С тех пор вы регулярно выплачивали ей алименты, вы были хорошим отцом для Кейтлин и вы не сделали ничего скверного в отношении вашей бывшей жены.

— Да, это так.

— Вот видите! И если она через два года после развода все еще испытывает к вам ненависть, это ее проблема, не ваша. И если она использует Кейтлин в качестве оружия против вас, ей скоро придется понять, что она поступает как эгоистка, потому что об этом ей скажет ваша дочь.

— Надеюсь, вы правы. Но меня все равно преследует одна мысль…

— Какая?

— Что мне не следовало их бросать, что я совершил ошибку. Ужасную ошибку.

— Вы когда-нибудь говорили об этом Люси?

Однако, когда я позвонил в пятницу, Люси снова отказалась со мной говорить. Более того, она велела Кейтлин повесить трубку сразу же по истечении оговоренных пятнадцати минут. То же самое произошло в воскресенье, но я успел сообщить Кейтлин номер моего телефона в коттедже и попросил ее сказать Люси, что буду жить там еще несколько недель.

Согласиться продлить свое пребывание в коттедже Уилларда было легко. У меня не было выбора. К тому же мне повезло, потому что Уиллард принял решение задержаться в Лондоне еще на полгода.

— У него появилась еще одна большая работа, и ему, похоже, нравится серая мгла этого города, так что получается, ты можешь остаться в его доме до Рождества, — сказала Элисон, когда позвонила мне, чтобы сообщить новости. — Более того, он рад, что ты присматриваешь за домом… и он не собирается ничего с тебя брать, за исключением оплаты коммунальных услуг.

— Очень мило с его стороны.

— Еще он просил передать тебе, что все, что произошло с тобой, — это перебор и несправедливость. Он даже написал этим ребятам из «Эмми», что они повели себя как последние засранцы.

— Он на самом деле употребил это слово?

— Приблизительно.

— Когда будешь снова разговаривать с ним, скажи ему, что я ему очень благодарен. За последнее время это мое первое везение.

Но я недолго радовался. На следующий день, когда мне наконец удалось дозвониться до Бобби, в шаге от меня разорвалась мегатонная бомба.

Я позвонил ему на мобильный. Услышав мой голос, Бобби заметно смешался.

— Привет, как делишки? — спросил он.

— Бывало и лучше.

— Да, я слышал, тебе туго пришлось. Откуда ты мне сейчас звонишь?

Я рассказал, что Салли вышвырнула меня из дому, а Элисон нашла это убежище на берегу.

— Да, ты попал в настоящее дерьмо, — заметил Бобби.

— Это еще слабо сказано.

— Ладно, слушай, прости, что я не объявлялся, но я был в Шанхае по поводу этой поисковой системы. И я знаю, ты мне звонил, чтобы узнать, насколько упали акции.

В ушах зазвенел тревожный звонок.

— Какое отношение эти акции имеют ко мне, Бобби?

— Какое они имеют отношение к тебе? Послушай, ведь это ты велел мне вложить в них все твои деньги.

— Я никогда такого не говорил.

— Черта с два, не говорил! Помнишь тот разговор, когда я тебе звонил пару месяцев назад, чтобы сообщить о дивидендах на последний квартал?

— Да, помню…

— И о чем я тебя спросил?

Бобби спросил меня, не хочу ли я стать одним из акционеров, которым будет позволено серьезно вложиться в самые надежные акции азиатской поисковой системы… системы, которая гарантированно будет ведущей в Китае и Юго-Восточной Азии. Благодаря моей хорошей памяти я помнил наш тот разговор в деталях.

«Это все равно что вложиться в Yahoo с раскосыми глазами…»

«Ты удивительно политкорректен, Бобби…»

«Послушай, речь идет о самом крупном и еще не тронутом рынке в мире. И шанс купить по дешевке. Но я должен знать… тебя это интересует?»

«Пока ты меня не подводил, Бобби…»

Черт! Черт! Черт! Этот идиот решил, что я разрешил ему покупать…

— Ну как, вспомнил? — спросил Бобби. — Я ведь спрашивал тебя, интересуют ли тебя эти акции. Ты ответил утвердительно. Я и решил, что ты «за».

— Но я не разрешал тебе переводить весь мой портфель…

— Так ты и не возражал. Для меня «за» и значит «за».

— Бобби, ты не имел права покупать акции без моего письменного одобрения.

— Чушь, и ты это знаешь. Как, по-твоему, осуществляется брокерский бизнес? Путем вежливого обмена подписанными бумажками? Это игра, Дэвид, игра, в которой все меняется в считаные секунды. Я сделал тебе предложение, и ты его принял. И если ты прочитаешь соглашение, которое ты подписал, когда стал клиентом нашей компании, ты увидишь, что там есть пункт, разрешающий покупать и продавать акции по твоему словесному указанию. Послушай, если ты хочешь подать на меня в суд, я ничего не имею против. Но тебя обсмеют.

— Поверить не могу…

— Эй, не принимай близко к сердцу, это не конец света. Через девять месяцев стоимость акций вырастет в четыре раза, а это означает, что ты не только вернешь потерянные пятьдесят процентов…

— Что, мать твою, ты только что сказал? — подскочил я. Звон в ушах сменился набатом.

— Я сказал: если учесть нынешнее падение стоимости ценных бумаг, то акции пошли не так хорошо, как ожидалось… Так что примерно половина из них обесценилась, и твоих в том числе, — спокойно ответил Бобби.

— Не может быть…

— Ну, что я могу сказать… Только одно: случается. Ведь так или иначе, все это рулетка, верно? Я всегда пытаюсь уменьшить риски… но иногда рынок выкидывает фортели. Главное в том, что это вовсе не катастрофа. Ничего подобного. Потому что в будущем году ты получишь…

— Бобби, в будущем году я окажусь в долговой тюрьме. Я должен налоговой службе четверть миллиона, меня трясут студии… Ты хоть понимаешь, что со мной произошло? Все контракты прерваны. В Голливуде я из касты неприкасаемых. Единственные деньги, которые у меня были, я вложил в твою компанию. И теперь ты мне говоришь…

— Я тебе говорю, чтобы ты не нервничал…

— А я тебе говорю, что у меня всего семнадцать дней, чтобы заплатить налоги. Ты и сам знаешь, налоговая служба не относится по-отечески к тем, кто вовремя не платит по счетам. Они ведь самые большие мерзавцы на планете.

— И что ты от меня хочешь?

— Верни мне мои деньги.

— Тебе придется потерпеть.

— Я не могу терпеть, мать твою!

— Дэвид, я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Во всяком случае, немедленно.

— А что ты можешь дать мне немедленно?

— Только текущую стоимость твоего портфеля, то есть примерно четверть миллиона баксов.

— Ты меня разоряешь…

— Полагаю, ты сам себя разоряешь. Я ведь пытаюсь тебе внушить, если ты оставишь деньги там, где они есть, через девять месяцев…

— У меня нет девяти месяцев! У меня всего семнадцать дней. И когда я заплачу налоги, у меня не останется ничего. Ты понял? Меньше нуля…

— Что я могу сказать? Игра есть игра.

— Если бы ты был со мной честен…

— Я и был с тобой честен, придурок, — сказал он, внезапно разозлившись. — Давай смотреть фактам в глаза. Если бы тебя не выкинули пинками из твоего шоу за то, что ты крал чужие строчки…

— Мать твою, мать твою, мать твою…

— Вот-вот. С тобой здесь все кончено. Буквально и фигурально. И я не хочу иметь с тобой никаких дел.

— Ну еще бы, после того как ты меня подставил!

— Я не собираюсь продолжать этот диалог. У меня к тебе последний вопрос: хочешь, чтобы я ликвидировал все твои ценные бумаги?

— У меня нет выбора.

— Это утвердительный ответ?

— Да, продавай все.

— Прекрасно, будет сделано. Деньги придут на твоей счет завтра. Конец истории.

— Никогда мне больше не звони, — сказал я.

— Зачем я буду тебе звонить? — удивился Бобби. — Я не имею дел с лузерами.

На следующее утро весь разговор с Симзом крутился вокруг этой последней фразы Бобби.

— Так вы считаете себя лузером? — спросил он меня.

— А вы как думаете?

— Вы мне сами скажите, Дэвид.

— Я не просто лузер. Я — зона повышенной опасности. У меня отобрали все, абсолютно все. И все благодаря моей собственной глупости, моей самоуверенности.

— Ну вот, вы снова скатываетесь к ненависти к самому себе.

— А чего вы ждали? Теперь я еще на пути к финансовой катастрофе.

— И вы полагаете, что у вас не хватит ума из этого выбраться?

— Каким образом? Повеситься?

— Лучше так не шутить со своим психотерапевтом.

Моего менеджера, которому я рассказал про штучки Бобби Барра, это тоже не повеселило.

— Не хочу напоминать, — сказал Сэнди Мейер, — но я предупреждал вас об опасности сосредоточения всего портфеля в руках одного брокера.

— Да, но до сегодняшнего дня этот парень делал мне неплохие деньги. И я рассчитывал в этом году хорошо заработать…

— Я знаю, Дэвид. Ситуация сложная. И я предлагаю поступить следующим образом. Двести пятьдесят тысяч за проданные ценные бумаги уйдут в налоговую. Ваши долги по кредитным картам сейчас составляют двадцать восемь тысяч, так что их придется выплатить из тех тридцати тысяч, которые сейчас у вас на счету. Итого остается две тысячи наличными… Но Элисон сказала, что сейчас вы не платите за жилье.

— Не плачу и мало трачу. Если я трачу двести долларов в неделю, это уже целое событие.

— Значит, на две тысячи вы сможете прожить десять недель. Но остается проблема с алиментами. Я говорил об этом с Элисон. Она сказала, что сейчас на вас работает крутой адвокат. Уверен, в связи с вашими тяжелыми обстоятельствами суд согласится уменьшить ежемесячные выплаты…

— Я не хочу этого делать. Это несправедливо…

— Но, Дэвид, Люси сейчас хорошо зарабатывает… И с моей точки зрения, алименты вам присудили непомерно большие. Я знаю, вы зарабатывали примерно миллион в год. Но даже учитывая это, размер алиментов показался мне чрезмерным. Это, простите, скорее плата за вину…

— Это и была плата за вину.

— Ну, теперь вы не можете себе позволить чувствовать себя виноватым. Одиннадцать тысяч в месяц вам не по карману.

— Я продам машину, как вы предлагали. Получу за нее сорок тысяч.

— А на чем вы будете ездить?

— На чем-нибудь подешевле, что стоит менее семи тысяч. Оставшихся тридцати трех мне хватит на выплаты в течение трех месяцев.

— А потом?

— Понятия не имею.

— Вам лучше поговорить с Элисон, пусть найдет вам работу.

— Элисон — самый лучший агент в городе… но даже она не сможет мне ничего найти.

— Если позволите, я все же ей позвоню, — сказал Сэнди.

— Пустое занятие. Я пропащий человек…

На следующий день позвонила сама Элисон:

— Привет, пропащий человек!

— Чувствую, ты уже пообщалась с моим уважаемым менеджером…

— О, я пообщалась с кучей народа, — сказала она. — Включая твои студии.

— И что?

— Что? Снова комбинация плохих — хороших новостей. Сначала плохие: обе студии собираются заставить тебя вернуть гонорары.

— Тогда со мной покончено.

— Не спеши. Хорошие новости заключаются в том, что они согласились вдвое сократить свои требования. Так тебе придется выплатить сто двадцать пять тысяч.

— Все равно я разорен.

— Да, Сэнди мне все объяснил. Но на этом хорошие новости не закончились. Я уговорила их разрешить тебе выплачивать долг отдельными взносами, причем первый взнос можно сделать только через полгода.

— Большое дело. Беда в том, Элисон, что у меня не только нет денег, чтобы делать эти выплаты. У меня нет работы.

— Ничего подобного!

— О чем ты говоришь?

— Я нашла для тебя кое-какую работу.

— Писательскую?

— Точно. Ничего особо гламурного, но это работа. И если учесть время, которое она займет у тебя, она неплохо оплачивается.

— Говори скорее!

— Но я не хочу, чтобы ты, начал стонать, когда услышишь…

— Элисон, говори!

— Это романизация.

Я и в самом деле постарался не застонать. Романизация — поденная работа: берешь сценарий фильма, выходящего на экран, и превращаешь его в короткий роман, который обычно продается у касс в супермаркетах. С профессиональной точки зрения — ниже опускаться некуда. На такую работу соглашаются только те, кто не уважает себя или отчаянно нуждается в деньгах, опустившись на самое дно. Не сразу, но до меня дошло, что я подходил по обоим показателям, поэтому, проглотив гордость, я спросил:

— Что за фильм?

— Только не стони снова…

— Я не застонал в первый раз…

— Ну, сейчас, возможно, ты не сумеешь сдержаться. Это новый фильм для подростков.

— Называется? — спросил я.

— «Потерять это».

На этот раз я все-таки застонал.

— Давай догадаюсь… Фильм про двух прыщавых шестнадцатилетних подростков, которые хотят потерять невинность?

— Бог мой, до чего же ты умный, — сказала Элисон. — Только детишкам по семнадцать.

— Поздно начали.

— Слушай, девственность нынче в моде.

— Как зовут этих двух протагонистов?

— Тебе понравится: Чип и Чак.

— Похоже на бобров из мультиков. И происходит все в каком-нибудь банальном пригородном месте вроде Ван Нуйз?

— Горячо. Графство Орендж.

— И один из ребятишек драчун?

— Нет, это в «Крике». Но там есть замечательный поворот в конце: выясняется, что девица, которую Чип наконец трахает, сводная сестра Чака…

— Но Чак не знает о ее существовании?

— Бинго. Выясняется, что Дженуари…

— Ее зовут Дженуари?

— Да ладно, это такой фильм.

— Понятно. Похоже, полное говно.

— Абсолютно. Но они предлагают двадцать пять тысяч при условии, что ты сделаешь это за две недели.

— Берусь, — сказал я.

Сценарий был доставлен на следующее утро. Он был омерзителен: плоские герои, заезженные ситуации (включая неизбежный минет в машине), масса грязных шуток насчет эрекции, клитора и пердения… и обязательная драка между двумя парнями, когда Чак выясняет, что он родственник девушки, с которой спит Чип. В финале Чак и Чип мирятся, а Дженуари признается Чипу, что он был ее первым любовником… и хотя она не стремится к «настоящему роману», они всегда будут друзьями.

Закончив читать, я позвонил Элисон.

— Ну? — спросила она.

— Мусор, — сказал я.

— Но ты сможешь переписать это в срок?

— Без проблем.

— Отлично. Теперь перечислю тебе несколько основных правил, о которых меня уведомил издатель, Макс Ньютон. Объем не должен превышать пятнадцати авторских листов. И помни, это для идиотов, поэтому действие должно развиваться быстро, все должно быть просто… Но учти, что сексуальные сцены должны быть, как он выразился, «горячими, но не обжигающими». Ты понимаешь, что он имел в виду?

— Думаю, да.

— Еще одно под конец: издатель знает, что именно ты делаешь эту работу…

— И он не возражает?

— Он живет в Нью-Йорке. И он полагает, что все, что происходит здесь, жуткая глупость. Но мы с ним решили, что, дабы защитить и его и тебя, будет лучше, если ты воспользуешься псевдонимом. Ты ведь не возражаешь?

— Ты шутишь? Я не хочу видеть свое имя на такой муре.

— Тогда быстренько придумай.

— Как насчет Джон Форд?

— Почему бы и нет, черт побери? И последнее, Дэвид. Хотя ты знаешь, что это дерьмо, и я знаю, что это дерьмо, и даже издатель знает, что это дерьмо, все же…

— Понимаю: будь профессионалом.

— Молодец.

Если начать с завтрашнего дня, в моем распоряжении ровно тринадцать рабочих дней, чтобы переписать текст.

Но перед тем как я начал планировать сюжет, разбивая его на главы (задача на сегодня), я произвел маленький подсчет: пятнадцать авторских листов — это шестьсот тысяч знаков. Значит, в день я должен выдавать примерно по сорок семь тысяч знаков, если хочу сдать работу вовремя. Сорок семь тысяч знаков — это около двадцати пяти страниц в день: совершенно безумное количество, если не учитывать того факта, что текст не заслуживает глубокой вдумчивости.

Однако работа есть работа, тем более, повторю, у меня не было выбора. Поэтому я отнесся к задаче серьезно, решив привнести в этот убогий материал налет профессионализма.

Я составил для себя жесткое расписание и неуклонно его придерживался. Я позволял себе отвлечься только дважды в день — для беседы с Мэтью Симзом и Кейтлин (по-прежнему через день).

— Похоже, вы немного взбодрились, — заметил Симз, когда я находился примерно на середине романа.

— Работа. Помойная работа, но все же…

— Но вы выполняете ее прилежно, что похвально.

— Мне нужны деньги, а также заполнить время чем-то полезным.

— Другими словами, вы поступаете разумно. А ведь совсем недавно вы говорили, что не сможете найти себе работу.

— Но это не совсем то, чем мне бы хотелось заниматься.

— Почему бы вам не взглянуть на это как на позитивное начало?

— Потому что романизация не может считаться позитивным опытом.

Несмотря на грустные мысли, я продолжал трудиться. Каждый день я выполнял свою норму, стараясь не опускаться до низкого уровня изначально тупого материала. Я хорошо поработал. Я сделал три экземпляра текста. Один отправил издателю, другой — Элисон, а третий оставил себе. И я успел в срок… И даже успел на ближайший пункт срочной доставки за целый час до закрытия.

Наградой за изнурительный труд был поход в маленький итальянский ресторанчик в Санта-Барбаре (сорок минут езды). Это была первая ресторанная еда с тех пор, как я перебрался сюда, — и я ее заслужил. Мне приятно было поесть вне дома. То, что недавно считалось само собой разумеющимся, сейчас превратилось в редкое удовольствие.

После ужина я долго бродил под луной по пляжу, радуясь тому простому факту, что я выполнил работу в соответствии с оговоренными условиями, причем меня не за что упрекнуть.

Через три дня позвонила Элисон и сообщила, что издатель в Нью-Йорке в восторге от результата.

— Знаешь, что сказал мне Макс Ньютон: «Этот парень получил вонючее дерьмо и превратил его в высококачественное дерьмо». Он находится под большим впечатлением… причем не только от самого текста, но и от того, что ты уложился в срок. Да, и еще — что ты не возникал. Поверь мне, это делает тебя редчайшей особью среди писательской братии. Но по-настоящему хорошие новости заключаются в том, что Макс делает по одной такой романизации в месяц. Раньше он пользовался услугами разных людей, но всегда был недоволен результатом. Вот он и решил предложить тебе контракт на шесть романизаций, по двадцать пять тысяч за каждую. Сроки те же…

— И я буду продолжать пользоваться псевдонимом?

— Да, Джон Форд, никаких проблем. Самое главное, ты сможешь погасить долг какой-нибудь из студий.

— Ты забываешь о моих алиментах.

— Да, Сэнди мне говорил. Ты должен добиться снижения месячной суммы. Это же сумасшедшие деньги! И Люси может себе позволить…

— Пожалуйста, давай не будем это обсуждать.

— Как скажешь, Дэвид.

— Но новости хорошие, Элисон. Замечательные просто! Никогда бы не поверил, что скажу такое про романизацию, но…

— Все лучше, чем ничего, — согласилась Элисон.

В ту ночь я спал на удивление хорошо. Утром проснулся отдохнувшим и способным спокойно смотреть на вещи. Если Максу понравятся первые шесть романов, может быть, Элисон удастся уговорить его взять меня на постоянную работу. При такой оплате, минус налоги и комиссионные Элисон, я смогу продолжать платить Люси и потихоньку рассчитаюсь с обеим студиям.

— Приятно слышать, что вы так оптимистично настроены, — заметил Мэтью Симз во время нашей очередной беседы.

— Да, это окрыляет — суметь подняться с колен.

Прошла неделя. Макс Ньютон прислал чек за через Элисон. Я немедленно перевел деньги на счет Люси, присовокупив электронное послание, в котором коротко написал:

«Алименты за два месяца сегодня поступят на твой счет. Было бы приятно как-нибудь с тобой перекинуться словечком».

На следующий вечер, разговаривая с дочерью, я спросил у нее, не может ли мама подойти к телефону.

— Прости, пап, она говорит, что занята.

Я не стал настаивать.

Прошли еще несколько дней, нового сценария от Макса Ньютона не поступало. Я послал Элисон записку по электронной почте, поинтересовавшись, что происходит. Она ответила мне, что вчера разговаривала с Максом и все в ажуре. Более того, он сказал ей, что его юридический отдел собирается завтра переслать мне контракт.

Но наступило завтра, и Элисон позвонила сама. По ее дрожащему голосу я догадался, что случилась очередная беда.

— Не знаю даже, как тебе сказать… — пробормотала она.

Я не смог заставить себя в очередной раз спросить «Что опять?», поэтому промолчал.

— Макс отказался от контракта.

— Что?!

— Он отказался подписывать с тобой контракт.

— На каком основании?

— Наш старый друг Тео Макколл…

— Только не это…

— Я прочту тебе заметку, она коротенькая.

Мы долго молчали. Меня не тошнило, я не испытывал шока, не чувствовал себя уничтоженным — я уже через все эти стадии проходил. Я просто оцепенел, как боксер, которому нанесли удар в голову и он перестал что-либо ощущать.

Наконец Элисон заговорила:

— Дэвид, сказать не могу, как…

— Значит, мистер Ньютон прочитал заметку и отказался от контракта? — произнес я картонным голосом.

— Да, примерно так.

— Ладно…

— Ты пойми, я собираюсь поговорить с одним влиятельным юристом насчет возможности подачи иска о защите чести и достоинства…

— Не надо.

— Пожалуйста, не говори так, Дэвид.

— Слушай, я знаю, когда я в нокауте.

— Мы можем с этим бороться.

— Нет нужды. Но послушай, прежде чем я повешу трубку, я хочу сказать тебе следующее: ты была совершенно потрясающим агентом… и к тому же лучшим другом, какого только можно себе представить.

— Дэвид, черт возьми, что ты этим хочешь сказать?

— Ничего, кроме…

— Ты ведь не собираешься делать глупости, верно?

— Ты имеешь в виду, к примеру, обернуть мой «порше» вокруг дерева? Нет, я не доставлю Макколлу такого удовольствия. Но я сдаюсь.

— Не говори так.

— Говорю.

— Я позвоню тебе завтра.

— Как хочешь.

Я положил трубку. Затем взял свой ноутбук, нашел документы на машину и позвонил владельцу вторичного авторынка в Санта-Барбаре, с которым мы разговаривали неделю или около того назад. Он сказал, что через час будет меня ждать.

Я поехал на север. В пункте продажи мне предложили кофе. Я отказался. Приветливая девушка сообщила мне, что отчет о состоянии машины будет готов через два часа, тогда же определится и цена на нее. Я попросил вызвать мне такси. Когда такси подъехало, я попросил подвезти меня до ближайшей скупки. Водитель осторожно разглядывал меня в зеркало заднего вида, но с разговорами не приставал и привез туда, куда нужно. Я попросил его подождать. У скупочной конторы были решетки на окнах и видеокамера над тяжелой стальной дверью. Я позвонил, и меня впустили в маленькое помещение, освещенное лампами дневного света. Окошечко открылось, и я увидел располневшего мужчину около сорока лет от роду. Разговаривая со мной, он жевал бутерброд.

— Так, ну и что у вас? — спросил он.

— Последний выпуск ноутбука «Тошиба Текра». Куплен новым за четыре с половиной тысячи.

— Просуньте его сюда, — велел он.

На осмотр много времени не ушло.

— С этими вещами такое дело, — сказал мужчина, пожав плечами, — они устаревают уже через полгода после появления на рынке. Поэтому цена невелика. Четыреста баксов.

— Тысяча.

— Шестьсот.

— Продано.

Когда я вернулся к пункту продажи автомашин, у продавца уже был готов полный отчет. Он предложил мне $ 39 280.

— Вообще-то я рассчитывал на сорок две — сорок три тысячи, — сказал я.

— Больше сорока никак не могу предложить.

— Продано.

Я попросил у него чек. Затем он вызвал мне еще одно такси, которое доставило меня до ближайшего филиала «Бэнк оф Америка». Операционист попросил меня предъявить удостоверение личности. Затем он позвонил в то отделение банка в Западном Голливуде, которое меня обслуживало. Разговор был довольно долгим, и когда он завершился, мне пришлось подписать несколько анкет. Но в конце концов эти ребята согласились принять чек на сорок тысяч долларов и перевести тридцать три тысячи из них на счет Люси. Я вышел из банка с семью тысячами в кармане и взял очередное такси, которое отвезло меня к пункту продажи дешевых машин. За пять тысяч я исхитрился купить темно-синюю BMW 1994 года выпуска, у которой было всего лишь 98 тысяч миль пробега и гарантия обслуживания на полгода. Оформляя документы, я воспользовался телефоном продавца, чтобы позвонить моему страховщику. Похоже, он сильно удивился, узнав, что я сменил «порше» на такую рухлядь.

— Ну, у вас еще есть не истекшие девять месяцев по страховке «порше». BMW тянет только на треть цены… то есть у вас осталось примерно пять сотен.

— Пришлите мне чек, пожалуйста. — И я дал ему свой адрес в Мередите.

Затем я отправился на своей «новой» машине в интернет-кафе. Там я купил кофе и подключился к своему серверу.

«Люси, — написал я, — перевел на твой счет алименты еще за три месяца. Итого мы с тобой в расчете за пять месяцев. Надеюсь, что наступит день, когда мы с тобой сможем поговорить. А пока я хочу, чтобы ты знала одну вещь: я был очень неправ, сделав то, что я сделал. Я понял это сейчас… и мне очень жаль».

Отправив письмо, я воспользовался телефоном в кафе и позвонил в центр обслуживания кредитных карт. Каждая из трех компаний, чьими услугами я пользовался, подтвердила, что мой баланс на нуле. Хорошо хоть не в минусе… Мысленно я поблагодарил Сэнди, который еще несколько недель назад посоветовал погасить долги по кредитам, сняв последние деньги с расчетного счета. Когда я сказал, что хочу закрыть все счета, меня попытались отговорить от этого («Но в этом нет нужды, мистер Армитаж, — сказал мне вежливый менеджер из American Express. — Нам бы не хотелось терять такого прекрасного клиента, как вы»), но я настоял на своем и попросил прислать все необходимые для подписи бумаги по моему адресу в Мередите.

Прежде чем уйти из кафе, я подошел к барной стойке и спросил, нет ли у них ножниц. Ножницы нашлись. Я взял их и разрезал все три мои золотые карточки на четыре части. Парень за стойкой наблюдал за мной.

— Повысили до платиновых или что? — спросил он.

Я засмеялся и высыпал кусочки разрезанных карточек ему в руки.

По дороге в Мередит я опять занялся подсчетами. В банке у меня тысяча семьсот долларов. В кармане три тысячи шестьсот наличными. От страховщика должен поступить чек на пятьсот баксов. Алименты за пять месяцев уплачены. Еще пять месяцев я могу жить бесплатно в доме Уилларда… Не исключено, что он задержится в Лондоне даже на больший срок, но так далеко я решил не заглядывать. Долгов у меня нет. Неоплаченных счетов тоже. Элисон (да благословит ее Господь!) настояла, что сама заплатит Мэтью Симзу из своих комиссионных за посредничество с Максом Ньютоном (она заявила, что и так чертовски хорошо заработала на мне за два моих последних года и теперь самое меньшее, что она может сделать для меня, — это рассчитаться с психотерапевтом). Моя медицинская страховка оплачена на ближайшие девять месяцев. Одежда мне не нужна, книги тоже. Я не нуждаюсь в дорогих авторучках, компакт-дисках, видеофильмах, персональных тренерах, стрижке за семьдесят пять долларов, отбеливании зубов у дантиста ($ 2000 в год), отдыхе за восемь тысяч на прелестных пляжах Баийи… Короче, мне не нужна вся эта дорогостоящая мишура, которая еще недавно заполняла мою жизнь. Теперь я стоил всего пять восемьсот. За коммунальные услуги в коттедже мне приходилось платить не больше тридцатки в неделю, телефоном я тоже почти не пользовался. Я вполне мог уложиться в двести долларов в неделю на еду, пару бутылок скромного вина, несколько банок пива и редкое посещение местного кинотеатра. Это, в свою очередь, означало, что следующие двадцать пять недель оплачены.

Странное ощущение — свести все к такому низкому уровню. Оцепенение, охватившее меня в тот момент, когда Элисон сообщила о последней выходке Макколла, так и не проходило. Мне иногда казалось, что я просто двигаюсь по инерции и принимаю решения на автопилоте. Например, уничтожение кредитных карточек. Или продажа ноутбука. Или посещение книжного магазина на главной улице Мередита, где я поинтересовался, нет ли у них работы.

Этот магазин был редчайшим явлением: скромных размеров книжная лавка, которая умудрилась выжить в мире супермаркетов. Там были деревянные балки наверху и паркетный пол, там замечательно пахло книгами и полированным деревом. Торговал магазин обычной смесью: дамские романы и детективы, пособия по кулинарии и детские книги, для которых была отведена довольно большая секция. Последние несколько недель в витрине висело объявление, извещающее жителей Мередита, что магазину требуется продавец на полный рабочий день. Все заинтересованные лица должны обращаться к владельцу.

Когда я вошел, Лес Пирсон, владелец, бородатый мужчина лет шестидесяти, в очках, синей рубашке и джинсах, очень похожий на постаревшего хиппи, стоял за прилавком. Я уже бывал там раньше, поэтому он первым делом спросил:

— Вам помочь что-нибудь найти?

— По правде говоря, я пришел насчет работы.

— В самом деле? — Взгляд его стал внимательным. — Вы раньше работали в книжном магазине?

— Вы знаете «Книжный суп» в Лос-Анджелесе?

— Кто не знает!

— Так я там работал двенадцать лет.

— Но сейчас вы живете здесь. Я вас тут встречал.

— Да, я остановился в коттедже Уилларда Стивенса.

— Да, конечно, я слышал, что кто-то живет в коттедже. Откуда вы знаете Уилларда?

— У нас с ним общий агент.

— Вы писатель?

— Был.

— Ну, меня зовут Лес…

— А я Дэвид Армитаж.

— Почему мне знакомо ваше имя?

Я пожал плечами.

— И вас действительно интересует работа в этом магазине?

— Я люблю книжные магазины. И я знаю эту работу.

— Что ж, работать придется сорок часов в неделю. Со среды до воскресенья, с одиннадцати до семи минус перерыв на обед. И поскольку магазин у меня небольшой, я не могу платить больше семи долларов в час, получается примерно двести восемьдесят долларов в неделю. Боюсь, у меня нет никаких привилегий в виде социального пакета… кроме, разве что, неограниченного количества кофе и пятидесятипроцентной скидки со всего, что вам захочется купить. Вас это устроит?

— Да. Без проблем.

— Признаться, мне бы хотелось получить парочку рекомендаций…

Я достал из кармана ручку и написал номера телефонов Энди Барона, менеджера «Книжного супа» (я знал его как человека сдержанного и был уверен, что он не станет болтать всем и каждому, что теперь я пытаюсь получить работу в книжном магазине), и, конечно, Элисон.

— У Энди я работал, а Элисон мой агент, — сказал я. — И если вы захотите связаться со мной…

— У меня есть номер Уилларда в записной книжке. — Он протянул руку для пожатия. — Я позвоню, договорились?

В тот же день, позднее, в коттедже зазвонил телефон.

— Что ты такое творишь, устраиваешься на работу в какой-то книжный магазин? — возмущенно спросила Элисон.

— Привет, Элисон. Как там жизнь в Лос-Анджелесе?

— Туманно. Пожалуйста, ответь на вопрос. Этот тип Лес позвонил мне и сказал, что собирается взять тебя на работу в свою лавку.

— Ты обо мне хорошо отозвалась?

— А ты как думаешь? Но зачем, черт возьми, ты это делаешь?

— Мне нужно работать, Элисон.

— И почему, черт побери, ты не ответил ни на одно из моих электронных писем за последние пару дней?

— Потому что я избавился от своего компьютера.

— О господи, Дэвид, почему?

— Потому что я больше в эти писательские игры не играю, вот почему.

— Не говори так.

— Это правда.

— Слушай, я уверена, что стоит немного оглядеться, и мы найдем тебе…

— Что? Переписывать сербскую мыльную оперу? Редактировать мексиканский фильм о вампирах? Элисон, подумай, если я не смог удержаться на работе по написанию дешевых романов, потому что издателю стыдно иметь со мной дело, даже если я выступал под псевдонимом, кто меня наймет? Ответ прост: никто.

— Возможно, не сразу. Но…

— Помнишь журналистку из «Вашингтон Пост», у которой отобрали Пулицеровскую премию, после того как выяснилось, что она придумала сюжет своего репортажа? Ты знаешь, чем она занимается сейчас, через десять лет после ее маленького проступка? Продает косметику в каком-то магазине. Вот что происходит, когда тебя разоблачают как литературного жулика: тебе самое место за прилавком.

— Ты зря сравниваешь себя с этой девицей. Твой проступок… Вряд ли его можно назвать проступком.

— Тео Макколл смог убедить весь мир в обратном, и теперь с моей писательской карьерой покончено.

— Дэвид, мне совсем не нравится, что ты говоришь об этом так спокойно.

— Но я спокоен. И вполне доволен.

— Ты, часом, не подсел на прозак?

— Равнодушен даже к виски.

— Слушай, почему бы мне не приехать к тебе в гости…

— Подожди несколько недель, пожалуйста. Цитирую Грету Гарбо: я хотеть сейчас побыть одной.

— Ты уверен, что ты в порядке?

— Лучше чем когда-либо.

— Ты мне все равно не нравишься, — сказала она.

Примерно через час телефон снова зазвонил. На этот раз это был Лес Пирсон.

— Вы получили великолепные рекомендации от Энди Барона и от вашего агента. Когда хотите приступить к работе?

— Я бы начал завтра.

— Тогда увидимся завтра в десять. Да… еще одна мелочь. Признаться, мне было грустно узнать, через что вам пришлось пройти.

— Спасибо.

Итак, как было договорено, я вышел на следующий день. Работа была простая — со среды до воскресенья я управлялся в магазине самостоятельно: в основном стоял за прилавком, помогая в выборе покупателям. Также я занимался заказами и инвентаризацией. Еще я подметал помещение, стирал с полок пыль, мыл туалет, подсчитывал выручку и каждый вечер относил деньги в банк. При этом у меня оставались час или два в день, чтобы почитать, сидя у кассы.

Работа была не пыльной, особенно в будни, когда в магазин забредал случайный абориген. В выходные народу набегало побольше, особенно если учесть, что Мередит был излюбленным местом отдыха обеспеченных лосанджелесцев. Но даже и при таком раскладе работа не угнетала и не напрягала. Я так и не узнал, вызнал ли кто-нибудь из постоянных покупателей, кто я такой. Надо сказать, что никто из них никогда не задавал мне лишних вопросов и не одаривал понимающим взглядом. В Мередите существовало негласное правило — держаться от всех на почтительном расстоянии. Это правило меня вполне устраивало. И когда вечером в пятницу приезжали отдыхающие, я ни разу не увидел среди них кого-нибудь из индустрии развлечений, потому что, за исключением отсутствующего Уилларда Стивенса, милейший городок на берегу Тихого океана привлекал в основном юристов, врачей и дантистов. Для них я был всего лишь продавцом в книжном магазине… который, кстати, от недели к неделе все больше менял свою внешность.

Прежде всего, я сбросил примерно пятнадцать фунтов, дойдя до завидной стройности. Помог в этом, разумеется, стресс, а также сокращение потребляемого алкоголя. Теперь я ограничивался бутылкой пива или стаканом вина в день. И ел я простую и малокалорийную пищу. Каждый день я бегал по пляжу. В какой-то момент я решил перестать бриться. Волосы тоже отросли. К концу первого месяца в магазине я выглядел как отощавший осколок шестидесятых. Но ни Лес, ни кто-нибудь другой в Мередите не позволил себе высказаться по этому поводу. Я делал свою работу, и делал ее хорошо. Я был прилежен, аккуратен и всегда вежлив. Все шло нормально.

Лес оказался неплохим парнем. Сам он работал только в понедельник и вторник (мои выходные дни). В остальное время он плавал на яхте и играл на бирже по Интернету. Как-то в разговоре со мной он обмолвился, что лет десять назад ему досталось немного семейных денег, что позволило купить магазин (о чем он мечтал, работая в Сиэтле в отделе рекламы) и вести приятную жизнь в городке на Тихом океане. Он также сказал, что разведен и у него двое взрослых детей, живших неподалеку. Приступая к работе, я поставил его в известность, что мне нужно через день звонить своей дочери в семь часов вечера. Лес настоял, чтобы я пользовался телефоном в магазине. Когда же я предложил заплатить за эти регулярные пятнадцатиминутные разговоры, он и слушать не захотел.

— Считайте это дополнительной льготой, — сказал он.

Люси все еще отказывалась общаться со мной. Через два месяца я рискнул позвонить Уолтеру Дикерсону и спросить, если ли шанс договориться о моих непосредственных встречах с Кейтлин.

— Если Люси захочет при этом присутствовать, я не возражаю, — сказал я. — Мне просто отчаянно хочется видеть свою дочь.

Через несколько дней Дикерсон мне перезвонил.

— Увы, никаких изменений, Дэвид, — сказал он. — По словам адвоката вашей бывшей жены, она все еще не уверена насчет этой идеи. Но хорошие новости заключаются в том, что Кейтлин, опять же по словам адвоката, требует от матери объяснений, почему она не может встречаться с отцом. И еще хорошие новости: после долгих препирательств мне удалось договориться о разрешении на ежедневные звонки.

— Это отлично.

— Потерпите еще немного, Дэвид. Не задирайтесь. Рано или поздно Люси все равно придется уступить.

— Спасибо вам, Уолтер. Я могу оплатить ваш звонок. Куда переслать деньги?

— Давайте будем считать, что этот звонок за счет заведения.

К концу третьего месяца работы в книжном магазине моя жизнь начала проходить в приятном устоявшемся режиме. Я бегал по утрам. Я ходил на работу. Я закрывал магазин в семь. Каждый день я разговаривал с Кейтлин, потом отправлялся домой. Дома я «итал или смотрел фильм. В выходные я часто ездил вдоль океана, или коротал вечер в местном кинотеатре, или ужинал в скромном мексиканском ресторане в Санта-Барбаре. Я старался не думать, что будет через восемь недель, когда мне потребуется внести следующие одиннадцать тысяч в качестве алиментов, или как я буду расплачиваться со студиями — срок неумолимо приближался. Еще я старался не думать о неминуемом возвращении Уилларда Стивенса из Лондона, а это, по словам Элисон, должно было случиться примерно через три месяца.

Я решил разбираться со своими проблемами по мере поступления, потому что понимал: стоит мне задуматься о будущем, я снова впаду в депрессию.

Элисон звонила мне каждую неделю. Новостей, касающихся меня, у нее не было: никаких перспектив насчет работы, никаких гонораров за старые вещи, никакого оформления новых прав… Но она все равно звонила мне в субботу утром, чтобы узнать, как я справляюсь. Я говорил ей, что у меня все нормально.

— Знаешь, я бы больше обрадовалась, если бы ты сказал, что дела — настоящее дерьмо, — заметила она.

— Но они в самом деле не дерьмовые.

— А я думаю, что с тобой что-то не так, — сказала она.

— Ты напрасно так думаешь.

— Знаешь, Дэвид, как-нибудь ты удивишь меня до усрачки, неожиданно позвонив и сообщив нечто такое, что перевернет всю твою жизнь.

Через две недели именно это и произошло. Было десять утра. Я как раз открывал магазин. Покупателей не было, поэтому, сварив себе кофе и разобравшись с почтой, я решил просмотреть свежий номер «Лос-Анджелес Таймс» (я снова начал читать газеты). На одной из полос я увидел следующую заметку:

«Отшельник-мультимиллиардер Филипп Флек решил вернуться в кресло режиссера через пять лет после того, как его фильм «Последний шанс», который он сам же и финансировал, под дружное улюлюканье был изгнан с экранов. Теперь Флек объявил, что он возвращается в кинематограф с необычной комедией «Три старых ворчуна». В сюжете рассказывается о стареющих ветеранах вьетнамской войны из Чикаго, которые, попав в тяжелое материальное положение, решили подзаработать ограблением банков. Флек снова будет финансировать постановку фильма, сценарий к которому он написал сам. По его словам, зрителей ожидает острый юмор, характерный для фильмов великого Роберта Альтмана. Флек обещает настоящие сюрпризы в выборе актеров (о кастинге вскоре будет объявлено). Остается надеяться, что мистер Флек, состояние которого оценивается в двадцать миллиардов долларов, не будет пытаться превратить предполагаемую комедию в некое искусственное повествование о страхе. Экзистенциальный страх всегда смотрелся плохо на фоне чикагского горизонта».

Я отложил газету, потом взял снова. Я не мог поверить своим глазам, которые все время останавливались на одной фразе: «Флек снова будет финансировать постановку фильма, сценарий к которому он написал сам».

Бездарный ублюдок, мерзавец! Он не просто украл мой сценарий, у него хватило наглости даже оставить название оригинала!

Я взял трубку и набрал номер Элисон.

— Элисон? — спросил я.

— Я как раз собиралась тебе звонить.

— Ты видела?

— Да, — сказала она. — Я видела.

— Он не может затеять это всерьез.

— Он стоит двадцать миллиардов. Он может затевать это настолько всерьез, насколько ему захочется.

Эпизод четвертый

— Ты не волнуйся, — сказала Элисон.

— Как я могу не волноваться? — удивился я. — Он украл мой сценарий. Сама подумай, какой парадокс. Я лишился всего из-за пары случайно заимствованных строчек… а Мистер Миллиардер ставит свое имя на все сто восемь страниц, которые написаны мной.

— Ему это не сойдет с рук.

— Черт возьми, точно не сойдет, — сказал я.

— И я скажу тебе почему. Потому что сто лет назад, в середине девяностых, ты зарегистрировал свой сценарий в писательской ассоциации. Один звонок к ним, и мы получим подтверждение, что ты легальный автор этого сценария. Затем еще один звонок моему юристу, и против мистера Флека будет направлена ударная ракета судебного иска. Помнишь, как он предлагал тебе два с половиной миллиона за эту вещь несколько месяцев назад? Именно такую цену ему и придется заплатить сейчас, если он не хочет, чтобы известие о его воровстве стало новостью номер один, выставленной в прессе.

— Я хочу, чтобы ты прищучила эту сволочь, Элисон. Его карманы бездонны, так что для него два с половиной миллиона — это все равно что пачка жвачки. И не надо забывать, что у него хватает наглости надуть меня, когда я в таком плачевном положении!

Элисон засмеялась.

— Приятно слышать, что ты в хорошей форме, Дейв, — сказала она.

— О чем ты, черт возьми, толкуешь?

— Последние пару месяцев ты упорно изображал поклонника дзен-буддизма. Я склонна отнести это к твоей глубокой депрессии. Поэтому так приятно слышать, что ты наконец заговорил как нормальный мужик.

— Ну, а чего ты ожидала? Это же запредельно. Меня подвергли…

— Не беспокойся, — перебила Элисон, — этот говнюк заплатит.

На следующий день она мне не позвонила. Не позвонила и через два дня. На третий день я сам набрал ее номер, но ее помощница сказала, что ее нет, но что она обязательно свяжется со мной завтра. Но звонка я так и не дождался. Подошли выходные. Я оставил Элисон не меньше трех посланий на автоответчике, но она упорно молчала. Наступил понедельник, затем вторник. Во вторник утром раздался звонок.

— Что ты сегодня делаешь? — спросила Элисон.

— Спасибо, что отвечаешь на мои звонки.

— Я была занята.

— У тебя есть новости?

— Да. — Это прозвучало очень сдержанно. — Но нам лучше обсудить их лицом к лицу.

— Не могла бы ты только сказать мне…

— Ты свободен в обед?

— Конечно.

— Ладно, встретимся примерно в час в офисе.

Я принял душ, оделся, влез в свой BMW и полетел на юг. На дорогу у меня ушло меньше двух часов. В Лос-Анджелесе я не был почти четыре месяца, и когда ехал по Уилшир-стрит к офису Элисон, вдруг понял, как соскучился по этой помойке. Хотя остальной мир поносит город за никчемность и бросающиеся в глаза уродства (Нью-Джерси в красивых одежках, как высказался мой приятель-остряк из Нью-Йорка), мне всегда нравились его дешевый гламур, его простор, эклектика жилых и промышленных районов, порождавшие ощущение, что ты попал на задворки рая… но все же полон надежд.

Помощница Элисон сначала меня не узнала.

— Что я могу для вас сделать? — спросила она, подозрительно разглядывая меня, когда я вошел в дверь. Затем до нее дошло. — Бог мой, Дэвид… привет!

Даже Элисон, вышедшая из кабинета, на мгновение замерла, прежде чем сообразила, кто это. Моя борода отросла и опускалась далеко за подбородок, волосы я затягивал в хвостик. Она быстро чмокнула меня в щеку, еще раз оглядела и сказала:

— Если я когда-нибудь услышу о конкурсе двойников Чарли Мэнсона, я обязательно тебя запишу. Ты будешь лучше всех.

— И мне приятно тебя видеть, Элисон, — улыбнулся я.

— На какой диете ты сидел? На макроневротике?

Я пропустил мимо ушей ее замечание и уставился на пухлую папку у нее под мышкой:

— Что там у тебя?

— Улики.

— Что?

— Пойдем ко мне.

В ее кабинете я уселся в кресло напротив стола.

— Мы могли бы пойти в хорошее заведение, — сказала она, — но…

— Ты предпочитаешь поговорить здесь?

— Абсолютно точно.

— Все так плохо?

— Ужасно. Так нам заказать еду?

Я кивнул, Элисон сняла трубку и попросила Сьюзи позвонить в «Барни Гринграсс», чтобы они прислали свое фирменное блюдо: рогалики и сложный гарнир.

— Да, и еще пару бутылок содовой, чтобы мы могли сделать вид, что находимся в Нью-Йорке, — добавила Элисон.

Она положила трубку.

— Я так поняла, что ты не пьешь?

— Это заметно?

— Ты — образец хорошего здоровья на грани анорексии.

— Мне нужно выпить, чтобы выслушать то, что ты собираешься сказать?

— Возможно.

— И все-таки я пас.

— Впечатляет.

— Кончай с трепом, Элисон. Выкладывай.

Она открыла папку:

— Я хочу, чтобы ты вспомнил то время, когда закончил первый вариант своих «Ворчунов». По моим записям, это случилось где-то осенью 1997 года.

— Да, где-то в ноябре.

— И ты абсолютно уверен, что зарегистрировал сценарий в писательской ассоциации?

— Конечно. Я все мои сценарии регистрировал в ассоциации.

— И тебе выдали стандартную бумажку — свидетельство о регистрации…

— Угу.

— Она у тебя на руках?

— Сомневаюсь.

— Ты уверен?

— Понимаешь, я довольно небрежен со своими бумагами, выбрасываю все, что считаю ненужным.

— Разве бумага из ассоциации — это ненужный документ?

— Элисон, если я зарегистрировал сценарий, я точно знаю, что сделал это. Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

— В журналах Ассоциации кино- и телесценаристов действительно есть вещица, которая называется «Три старых ворчуна». Но зарегистрирована она только в прошлом месяце, и имя автора — Филипп Флек.

— Подожди… но у них обязательно должны быть записи о регистрации 1997 года!

— Нет, ничего такого у них нет.

— Но этого не может быть! Я ведь его регистрировал.

— Слушай, я тебе верю, и это не голословное утверждение. Мне удалось раскопать твой оригинал.

Она полезла в стол и вытащила потрепанный, слегка пожелтевший экземпляр. На титульном листе значилось:

— Какие еще нужны доказательства?! — сказал я, указывая на титульную страницу.

— Дэвид, но как ты докажешь, что ты не состряпал титул пару дней назад? Найдутся такие, кто скажет, что ты решил украсть сценарий у Филиппа Флека и поставил свое имя!

— В чем ты меня обвиняешь, Элисон?

— Ты не слушаешь, что я тебе говорю. Я знаю, что автор этого сценария — ты. Я знаю, что ты не плагиатор. И еще я знаю, что ты не более свихнувшийся, чем все остальные авторы, которых я представляю. Но также я знаю, что в ассоциации нет никаких следов регистрации «Ворчунов» под твоим именем…

— Откуда тебе это известно?

— Потому что, когда ассоциация на прошлой неделе сообщила мне, что этот сценарий зарегистрирован только на имя Филиппа Флека, я связалась со своим юристом, который, в свою очередь, познакомил меня с частным детективом…

— Ты наняла частного детектива? — изумился я.

— Черт, да! Пойми, тут речь идет о серьезном воровстве, цена которому два с половиной миллиона. Разумеется, я наняла сыщика. Ты бы его видел… Тридцать пять лет, а прыщавый, как юнец, и костюм на нем такой, будто он украл его где-то на помойке у мормонской миссии. Поверь мне, не красавчик, это точно. Однако парень оказался не менее въедливым, чем сборщик налогов. И то, что ему удалось нарыть…

Элисон открыла одну из папок, лежащих на ее столе, и вытащила бумагу с недавней регистрацией «Трех ворчунов» на имя Филиппа Флека. Затем она разложила веером официальные бумаги, касающиеся регистрации моих сценариев. Их было не так много — только на каждую из серий «Продать тебя» и на «Кражу со взломом». И ни одной на написанное мной в девяностые годы.

— Назови хоть один, — попросила Элисон.

— «В море», — сказал я, имея в виду обычный (не «мрачно-комический») боевик об исламских террористах, захвативших яхту с тремя детьми президента на борту.

Элисон пододвинула мне листок бумаги:

— Зарегистрирован на имя Филиппа Флека в прошлом месяце. Назови еще какой-нибудь.

— «Время для подарков», — сказал я (этот сценарий об умирающей от рака женщине я написал в девяносто шестом).

— Зарегистрирован на имя Филиппа Флека в прошлом месяце. — Она протянула мне еще одну официальную бумагу из ассоциации. — Давай проделаем фокус. Назови третий свой сценарий, который так и не был запущен…

— «Правильное место, неподходящее время».

— Это про путаницу во время медового месяца, так? Зарегистрирован на имя Филиппа Флека в прошлом месяце.

Я уставился на бумагу, протянутую мне Элисон:

— Он украл все мои сценарии, которые не были поставлены?

— Получается, так.

— И в ассоциации нет следов регистрации этих сценариев на мое имя?

— Абсолютно никаких.

— Как ему это удалось, черт побери?

— Ну, — сказала Элисон, копаясь в папке, — вот тут уже настоящий шедевр.

Она протянула мне ксерокопию небольшой статьи в «Голливуд Репортер», датированной четырьмя месяцами назад.

— Великолепная концовка, не находишь? — сказала Элисон.

— Поверить невозможно… Он купил всю ассоциацию!

— По сути, да. Точнее, он купил возможность зарегистрировать твои сценарии на свое имя.

— Но, Элисон, за исключением «Ворчунов» остальные сценарии ничего из себя не представляют!

— Но они, тем не менее, достаточно остроумны, верно?

— Разумеется, ведь это я их написал.

— Вот видишь. У Флека теперь есть четыре крепких сценария на его имя, причем один из них настолько хорош, что, если верить утренней «Дейли Вераити», ему удалось завлечь Питера Фонду и Дениса Хоппера на роли ветеранов вьетнамской войны, да еще и Джека Николсона в качестве…

— Ричардсона, их адвоката?

— Ты правильно догадался.

— Это же фантастически точное попадание! — сказал я, внезапно воодушевившись. — Все поколение «Беспечного ездока» потащится в кинотеатры.

— Без сомнения. И «Колумбия» согласилась запустить фильм.

— Надо же…

— Слушай, зеленый свет Флеку дали деньги, но все дело в том, что твоего имени в титрах не будет…

— Наверняка есть какие-то юридические тонкости, которыми мы можем воспользоваться…

— Мы с моим юристом уже крутили эту ситуацию в разные стороны. Он сказал, что Флек осуществил идеальную аферу. Твою старую регистрацию похерили. Флек теперь официальный владелец — автор — всех твоих старых работ. А если мы обратимся к прессе, то Флек и его люди разыграют карту под названием «свихнувшийся плагиатор». Прежде всего они раструбят о том, что, когда «твое истинное лицо еще не было раскрыто», ты побывал на острове Флека, который хотел обсудить с тобой написание сценария для фильма. Но Флек «случайно узнал», что с тобой опасно связываться, и отказался от этой мысли. А потом ты снова вернулся к своим старым штучкам и внушил себе мысль, что ты и есть настоящий автор «Ворчунов»… хотя нет никаких свидетельств, подтверждающих это. Зато есть официальное заявление ассоциации, что авторство принадлежит именно Флеку.

— Милостивый боже…

— Просто диву даешься, что можно купить за деньги.

— Но… подожди… разве не подозрительно, что Флек зарегистрировал все четыре сценария в один месяц?

— Он может сказать, что никак не мог собраться, что это его творения за последние два года. И, мол, теперь, когда он решил запустить «Старых ворчунов», пришло время заодно зарегистрировать и другие сценарии.

— Но как насчет работников студии и прочих людей, которые читали мои сценарии?

— Ты имеешь в виду несколько лет назад? Будет тебе, Дэвид. У этих людей главное правило: забудь о том, что ты отверг тремя минутами раньше. Более того, если кто-нибудь вспомнит, что действительно читал такой сценарий, ты думаешь, они примут твою сторону против могущественного мистера Флека? Особенно учитывая твое теперешнее положение в городе! Поверь мне, мы продумали все возможные варианты борьбы. И ничего не нашли. Флек перекрыл все пути. Даже мой юрист восхитился изяществом, с которым это жульничество было осуществлено. Как говорится, тебя мастерски кинули.

Я сидел и тупо смотрел на бумаги. Мне казалось, что я попал в зал, полный зеркал, и из него нет выхода. Мои работы теперь принадлежат Флеку… Элисон права: что бы я ни сказал, что бы ни сделал, изменить ничего невозможно.

— Есть еще кое-что, что тебе нужно знать, — вздохнула Элисон. — Когда я рассказала частному детективу, как Тео Макколл разделался с твоей карьерой, он сразу заинтересовался и покопался дополнительно… — Она вытащила из папки еще пару ксерокопий: — Взгляни на это.

Я опустил глаза и увидел документ из Банка Калифорнии по поводу счета Теодора Макколла, проживающего по адресу: 1158, Кингз-роуд, Западный Голливуд, Калифорния.

— Как, черт возьми, твой парень добыл это?

— Это меня не касается, потому и не спрашивала. Но скажем так: если есть завещание, обязательно найдется родственник. Посмотри на кредитную колонку за четырнадцатое число каждого месяца. Сразу увидишь, что по этим дням регулярно поступали десять тысяч от компании под названием «Любич Холдингс». Мой частный детектив проверил эту компанию и обнаружил, что это пустышка на Каймановых островах, откуда следы ведут в никуда. Более того, он выяснил, что Макколл, зарабатывая тридцать четыре тысячи долларов в год в «Голливуд Леджит», умудрился сорвать пятьдесят тысяч в качестве внештатного корреспондента из Голливуда у какой-то британской газетенки. У него нет никаких семейных денег, никаких трастовых фондов, ничегошеньки. Но последние шесть месяцев он получает по десятке в месяц от таинственной компании под названием «Любич».

Пауза.

— Когда ты был на острове Флека? — спросила она.

— Семь месяцев назад.

— Ты вроде рассказывал, что он очумелый киноман?

— У него в коллекции практически все фильмы.

— Назови человека по фамилии Любич, которого ты знаешь.

— Эрнст Любич, постановщик комедий в тридцатые года.

— Только киноману может показаться забавным назвать подставную компанию на Каймановых островах именем легендарного голливудского режиссера!

Мы долго молчали. Потом я сказал:

— Флек заплатил Макколлу, чтобы тот нашел, чем можно меня уничтожить?

Элисон пожала плечами:

— У нас нет прямых улик, потому что Флек мастерски заметал следы. Но мы с частным детективом решили, что, скорее всего, это так.

Я откинулся в кресле и думал, думал, думал. Отдельные кусочки этой дьявольской головоломки неожиданно сложились в моей голове в четкую картину. Последние полгода я жил с уверенностью, что вся эта ужасная катастрофа, выпавшая на мою долю, была всего лишь происками судьбы. Что все случилось по теории катастроф под названием домино, когда падение одной фишки влечет за собой падение всех других.

Теперь я все понял: все это было подстроено и хорошо оркестрировано. Для Флека я был всего лишь марионеткой, с которой можно играть как вздумается. Он решил меня уничтожить, возомнив себя высшим духовным существом, которому позволено дергать за все веревочки.

— Знаешь, что больше всего в этом деле приводит меня в недоумение? — спросила Элисон. — То, что ему требовалось раздавить тебя. Ведь если бы ему просто вздумалось купить сценарий, заменив имя на титуле… черт, мы бы сумели договориться. Но он вместо этого норовил перегрызть тебе аорту, сонную артерию и все другие сосуды. Как ты умудрился вызвать такую испепеляющую ненависть с его стороны?

Я пожал плечами. Не знаю, вот только с его женой мы очень подружились. Хотя… что вообще-то произошло между мной и Мартой? Пьяное объятие, не больше… причем все произошло вдалеке от бдительного ока персонала. Разве только предположить ночное наблюдение с пальм…

Стоп! Это уже полная паранойя. Если верить Марте, они с Флеком к тому времени уже практически разошлись. Так почему его должно волновать то, что мы невинно миловались на пляже?

Но его, по-видимому, это действительно волновало — иначе зачем тогда устраивать мне такую кошмарную жизнь?

Если только… если только…

Помнишь фильм, который он тебе показал? «Сало — 120 дней содома». Потом ты еще удивлялся, зачем он подверг тебя столь неприятному испытанию? И что он говорил в защиту Пазолини: «Все просто. То, что показал Пазолини, это и есть фашизм в его самой чистой, до-технологической форме: вера в то, что у тебя есть право — привилегия — осуществлять полный контроль над другими человеческими существами вплоть до абсолютного лишения этих существ чувства достоинства и человеческих прав; лишить их индивидуальности и относиться к ним как к функциональным предметам, которые можно отбросить, когда в них уже не будет необходимости…»

Не в этом ли заключалась цель всех его злобных упражнений? Не хотел ли он на деле доказать себе, что у него есть право — привилегия — осуществлять полный контроль над другими человеческими существами? Не вписывается ли фактор Марты в это уравнение? — ведь его общение с ней могло убедить его, что я и есть самая подходящая цель для его манипуляций… Или все дело в зависти, в необходимости разрушить чью-то карьеру, чтобы спрятать явное отсутствие таланта у себя самого? В его распоряжении безумные деньги. Наверняка рано или поздно таких людей одолевает скука. Скука, когда слишком много Ротко на стенах, когда «Кристалл» всегда под рукой, когда знаешь, что «Гольфстрим» или «Боинг-767» домчат тебя куда угодно, стоит только пошевелить пальцем. Неужели он почувствовал, что настало время использовать свои миллиарды, чтобы сделать что-то оригинальное, экзистенциально-чистое? Взять на себя роль, которую может взять на себя человек, у которого есть больше, чем всё. Конечный творческий акт: изобразить из себя Бога.

Я не знал ответа на эти вопросы. И мне было наплевать. Мотивы Флека были его мотивами. Все, что я знал, было: за всей моей бедой стоял именно Флек. Именно он руководил моим падением, как генерал руководит осадой замка: сначала бейте по фундаменту, затем смотрите, как рушится все сооружение. Его рука контролировала все, и меня в конечном счете.

— Дэвид, ты в порядке? — вывела меня из раздумий Элисон.

— Да…

— Я понимаю, трудно сразу с этим смириться. Настоящий шок.

— Могу я попросить об одолжении?

— Все что угодно.

— Попроси Сьюзи сделать ксерокопии всех этих документов… и оригинала моего сценария.

— Ты заставляешь меня нервничать.

— Ты должна мне доверять.

— Ты только скажи…

— Нет.

— Дэвид, если ты все запутаешь…

— Тогда я буду в еще более мерзком положении, чем сейчас. Что означает: терять мне нечего.

Она потянулась к телефону и вызвала помощницу:

— Радость моя, сделай ксерокс со всех этих бумаг, пожалуйста.

Через полчаса я смог все забрать. Еще я быстро соорудил себе бутерброд с копченой семгой и сунул его в карман пиджака. Затем поцеловал Элисон в щеку и поблагодарил за все.

— Пожалуйста, не делай глупостей, — попросила она.

— Если сделаю, ты узнаешь первой.

Сев в машину, я положил пухлую папку на сиденье рядом. Затем похлопал себя по карманам, чтобы убедиться, что не забыл записную книжку. Сначала я поехал в Западный Голливуд, остановился у книжного магазина и нашел то, что мне было нужно. Потом заскочил в интернет-кафе, которое находилось рядом. Открыв записную книжку, я набрал электронный адрес Марты Флек. В графе с пометкой «от» я проставил адрес кафе, но намеренно не указал своего имени. Затем набил восемь строчек из книги, которую только что купил:

И кстати, было бы очень приятно получить от тебя записку. Твой друг, Эмили Д.», — добавил я в конце и нажал на «отправить», надеясь, что это все-таки ее личный адрес.

Если нет, если Флек контролирует каждый ее шаг, тогда — я рассчитывал на это — он может принять записку за невинное послание от приятельницы… или — в самом худшем случае — Марта успеет связаться со мной раньше, чем он успеет прочитать текст.

Я немного поболтался по улице, попил латте в открытом кафе, сел в машину, проехал мимо дома, где когда-то жил вместе с Салли, и внезапно поймал себя на мысли о том, что перестал тосковать о ней очень быстро… если я вообще тосковал по женщине, которую считал любовью всей своей жизни. После нашего разрыва Салли ни разу не попыталась связаться со мной. Вне всякого сомнения, она записала на автоответчик: «Дэвид Армитаж здесь больше не живет». Но вид этого здания все-таки разбередил рану. Слегка… И я снова повторил стандартную фразу многих мужчин среднего возраста: о чем я вообще думал?

И снова у меня не нашлось ответа.

Переключив скорость, я выехал из Западного Голливуда и направился в сторону побережья. К шести часам я уже был в Мередите. Лес стоял за прилавком. Он удивился, увидев меня.

— Ты не любишь выходные? — спросил он.

— Я жду письма по электронной почте. Ты не обратил внимания…

— Не проверял эту чертову штуку весь день. Смотри сам.

Я включил «Макинтош», затаил дыхание и…

«Послание для Эмили Д.», — увидел я и открыл текст.

Я полагаю, ты знаешь, чьи это стихи. Еще я думаю, что твой корреспондент будет счастлив возобновить знакомство. Что за адрес ты дал? Я заинтригована. Позвони мне по сотовому: 555 37 39. Этим телефоном пользуюсь только я, так что это лучший способ связи, если ты понимаешь, о чем я. Позвони поскорее. С наилучшими… Красавица Амхерста».

— Ты не будешь возражать, если я воспользуюсь телефоном? — крикнул я Лесу.

— Действуй, — ответил он.

Я закрыл дверь и набрал номер. Марта ответила сразу. И знаете, мой пульс забился чаще, когда я услышал ее голос.

— Привет, — сказал я.

— Дэвид? Где ты?

— В книжном магазине в Мередите. Ты знаешь, где Мередит?

— Где-то на Тихоокеанском побережье?

— Точно.

— Ты купил книжный магазин?

— Это длинная история.

— Могу себе представить. Слушай, я должна была позвонить раньше, когда все это дерьмо свалилось тебе на голову. Но позволь мне сказать сейчас: то, что ты сделал… в чем тебя обвиняют… такие пустяки. И я сказала Филиппу, что если бы мне платили по доллару за каждый прочитанный мной сценарий, в котором присутствовали заимствованные строчки, я бы…

— Ты бы была такой же богатой, как он.

— Ну, боюсь, Филипп недосягаем. Но я хочу сказать следующее: мне жаль, что тебе пришлось пройти через все эти неприятности… особенно через оскорбления этого ублюдка Макколла. Но… Филипп подложил тебе мягкую подушку, на которую можно было упасть — я имею в виду сценарий.

— Верно, — сказал я беспристрастно.

— Кстати, твой сценарий мне очень понравился. Такой умный, такой подрывной! Когда мы встретимся, я попытаюсь отговорить тебя от того, чтобы его единственным автором числился Филипп…

— Ну, ты знаешь, как бывает… — так же беспристрастно сказал я.

— Знаю. Филипп объяснил мне, что ты боишься дурной огласки, если будет стоять твое имя. Но после того, как фильм выйдет на экран, я поговорю с ним: пусть признает, что настоящим автором был ты.

— Только если отзывы будут потрясающими…

— В этом не сомневайся, потому что на этот раз у Филиппа по-настоящему сильный сценарий. И ты наверняка слышал насчет Фонды, Хоппера и Николсона.

— Я всегда мечтал о таком составе.

— Мне приятно, что ты объявился, мистер Армитаж. Тем более что я после недоумевала…

— Мы не сделали ничего особо противозаконного.

— Салли… — сказала она. — Как твоя подруга?

— Понятия не имею. Это было одно из тех нелучших событий, которые произошли, когда…

— Мне очень жаль. А как дочка?

— Замечательно, — ответил я, — вот только после фотографий, запечатлевших мое столкновение с Макколлом, ее мать юридически запретила мне видеться с ней… на том основании, что от меня можно ожидать чего угодно.

— Господи, Дэвид, это ужасно!

— Верно.

— Слушай, сдается мне, что тебе пойдет на пользу хороший обед.

— Было бы неплохо. Если будешь недалеко от Мередита…

— Ну, сейчас я в нашем доме в Малибу, пробуду там с неделю.

— А где Филипп?

— Ищет натуру для съемки в Чикаго. Съемки должны начаться через два месяца.

— У вас что, все в порядке? — спросил я, стараясь выглядеть равнодушным.

— На короткое время была приятная перемена. Но недавно и ей пришел конец. А сейчас… наверное, все как раньше.

— Жаль.

— Comme d'habitude[33]…

— …как говорят в Чикаго.

Она засмеялась:

— Послушай, а ты не свободен завтра в обед?

И мы договорились встретиться в час дня в книжном магазине.

Закончив разговор, я спросил Леса, не мог ли кто-нибудь подменить меня завтра днем на пару часов.

— Да ладно, завтра среда, город мертв. Можешь вообще не выходить во второй половине дня.

— Спасибо, — сказал я.

Чтобы заснуть, мне понадобились три таблетки. Я продолжал слышать ее слова: «Филипп объяснил мне, что ты боишься дурной огласки, если будет стоять твое имя. Но после того, как фильм выйдет на экран, я поговорю с ним: пусть признает, что настоящим автором был ты».

Теперь я понял жестокую логику, с помощью которой этот фрукт сделал свои миллиарды. Если доходило до войны, он был настоящим художником. Это был его единственный большой талант.

Марта приехала точно в час. Должен признаться, выглядела она сияющей. Одета просто: черная футболка, черные джинсы и синяя джинсовая куртка. Но в ней явно было что-то от патрициев Восточного побережья. Возможно, ее длинные темные волосы, стянутые в пучок сзади, возможно, ее длинная изящная шея и высокие скулы… Она напоминала один из портретов Джона Сингера Сарджента, рисовавшего светских дам Бостона в конце XIX века. Или загадка крылась в простых очках, которые она носила. Очки забавно сочетались с байкерским прикидом, не говоря уже о деньгах, которые она теперь представляла. Особенно если вспомнить, что прямоугольная оправа стоила от силы полтинник, к тому же слева можно было разглядеть маленький кусочек скотча, придерживающий дужку. Я понимал, о чем говорит эта клейкая лента: стремление к независимости и высокий интеллект, который, даже месяцы спустя, я находил чрезвычайно привлекательным.

Войдя в магазин, она посмотрела мимо меня — как будто я был Мертвой головой, которую нанял хозяин.

— Привет, — сказала она, — а Дэвид Армитаж…

Затем до нее дошло.

— Дэвид? — спросила она с неподдельным изумлением.

— Привет, Марта.

Сначала я хотел поцеловать ее в щеку, но потом передумал и просто протянул руку. Она взяла ее, таращась на меня со смесью изумления и доброй насмешки.

— Скажи, за всем этим действительно ты?

— Борода слегка растрепалась.

— Равно как и волосы. Я слышала о принципе «назад к природе». Но возвращаться в книжный магазин?

Я засмеялся:

— Зато ты выглядишь великолепно.

— Дэвид, я не сказала, что ты выглядишь плохо. Просто… не знаю… ты не только изменился, ты… трансформировался… Как одна из этих детских игрушек…

— Тех, в которых сержант Джо после некоторых манипуляций прекращается в динозавра?

— Вот именно.

— Считай, что этот новый я — динозавр.

Теперь пришла ее очередь смеяться.

— Не у каждого динозавра есть книжный магазин, — сказала она, оглядывая стопки книг и проводя рукой по полированному дереву полки. — Знаешь, впечатляет. Здесь очаровательно. И… книжно.

— Да, согласен. Здесь нет кафетерия «Старбакс», что делает его некой диковинкой из позапрошлого века.

— Как ты умудрился его разыскать?

— Это целая история.

— Ну, я рассчитываю, что ты расскажешь мне ее за ланчем.

— Не волнуйся, обязательно.

— Я удивилась, когда получила твое письмо. Я думала…

— Что?

— Ну, не знаю… Что после той ночи ты списал меня как дуру…

— Твое дурачество было замечательным…

— Правда?

— Точно.

— Ну, просто гора с плеч. Потому что… — Она передернула плечами. — Потому что потом я чувствовала себя порядочной идиоткой.

— Я тоже, — кивнул я.

— Итак, — сказала она, меняя тему, — куда я везу тебя на обед?

— Мы можем поехать в коттедж, где я сейчас живу…

— Ты снимаешь здесь жилье?

— Дом принадлежит клиенту моего агента, Уилларду Стивенсу.

— Драматургу?

— Да.

Она внимательно посмотрела на меня, стараясь разгадать подкинутую загадку.

— Выходит, когда ты нашел этот город и этот магазин, ты также нашел жилье, случайно принадлежащее Уилларду Стивенсу… который случайно оказался клиентом твоего агента?

— Правильно. Так пойдем…

Мне пришлось потратить несколько минут, чтобы закрыть магазин. Попутно я объяснил Марте, что в честь ее появления в городке я решил не работать вторую половину дня.

— Очень тронута, — сказала она, — но я не хочу, чтобы из-за меня ты терял свой бизнес.

— Об этом не беспокойся. По средам у нас затишье. Да и Лес ничего не имеет против…

— Кто такой Лес? — перебила она меня.

— Он владелец этого магазина.

Теперь она, похоже, совсем запуталась.

— Но я решила, что это твой магазин…

— Я такого никогда не говорил. Я только сказал…

— Помню. Что это длинная история.

Марта приехала на большом черном сверкающем «рэнджровере».

— На моей машине поедем? — спросила она меня.

— Лучше на моей, — сказал я, показывая на мой престарелый BMW. При виде такой скромной машины она застыла, но ничего не сказала.

Мы сели. Как обычно, с первого раза стартер работать отказался (один из пороков, которые я очень быстро обнаружил в этой груде хлама). Но с четвертого раза он завелся.

— Ничего себе машинка, — заметила она, когда мы отъехали от магазина.

— Она доставляет меня из точки А в точку В, только и всего, — сказал я.

— Полагаю, все это соответствует образу стареющего студента, который ты сейчас культивируешь.

Я ничего не ответил. Только пожал плечами.

Мы добрались до коттеджа за двадцать минут. Вид на море ее потряс. Понравились ей и дизайнерская простота, воплотившая идею белого на белом, огромные мягкие кресла и ряды книжных полок.

— Могу понять, почему ты здесь счастлив, — сказала она. — Настоящее убежище писателя. Кстати, а где ты работаешь?

— В книжном магазине.

— Очень смешно. Я имею в виду настоящую работу.

— Ты имеешь в виду писательство?

— Дэвид, только не говори, что этот твой конский хвост лишил тебя рассудка. Так вышло, что ты писатель…

— Нет, я был писателем.

— Не смей говорить о своей карьере в прошедшем времени!

— Почему нет? Это правда.

— Но ведь Филипп собирается поставить фильм по твоему сценарию с великолепными актерами. И как только все узнают, что это твой сценарий — помнишь, мы говорили об этом по телефону, — на тебя посыплются заказы. Ведь Голливуд обожает триумфальные возвращения. Ты будешь называть семизначную цену и отрабатывать ее за компьютером.

— Нет, не буду.

— Откуда ты знаешь?

— Я продал свой ноутбук.

— Что ты сделал?

— Я продал свой компьютер.

— Дэвид, скажи, что ты шутишь.

— Нет, это правда. Когда я его продавал, я знал, что никогда больше не буду зарабатывать себе на хлеб сочинительством. И мне нужны были деньги…

— Ладно, ладно… — сказала она, неожиданно разволновавшись. — Какие игры ты затеял, Дэвид?

— Никаких игр я не затевал.

— Зачем тогда весь этот бред насчет работы в книжном магазине?

— Я работаю в книжном магазине за двести восемьдесят долларов в неделю.

— И снова ты несешь какую-то чушь… Двести восемьдесят долларов в неделю? Дэвид, Филипп заплатил тебе два с половиной миллиона за сценарий…

— Нет, не заплатил.

— Он сказал мне…

— Он соврал.

— Я тебе не верю…

Я подошел к письменному столу, взял папку с копиями всех документов, которые собрали мой агент и ее частный детектив, а также оригинал сценария 1997 года и протянул Марте:

— Тебе требуются доказательства? Они здесь.

И я рассказал ей всю историю. Я показал ей документы из ассоциации и объяснил, каким образом исчезли все следы регистрации на мое имя. Я показал ей копию банковского счета Макколла и обратил внимание на крупные ежемесячные поступления от компании «Любич Холдингc». По мере того как я говорил, ее глаза расширялись.

— У твоего мужа особое отношение к фильмам Любича?

— У него есть все его фильмы.

— Бинго!

Еще я объяснил, почему я потерял весь свой инвестиционный портфель, и сказал, что у меня есть все основания полагать, что Бобби Барра просто послушался указаний Флека навредить мне и с финансовой точки зрения.

— Одного не могу понять: он решил проделать все это, потому что каким-то образом узнал про нас…

— А что было узнавать? — сказала она. — В смысле, то, чем мы занимались? Это же детский лепет! И Филипп в то время не приближался ко мне уже много месяцев…

— Ну, если не в этом дело, тогда… я не знаю… Может, он позавидовал моему скромному успеху…

— Да, ты прав. Филипп завидует всем, кто обладает настоящим творческим талантом. Потому что сам абсолютно бездарен. Но у него может быть и дюжина других причин, которые, кроме него, никто понять не состоянии. В конце концов, он мог сделать все это просто ради забавы. Он способен на такое… — Марта встала и начала шагать по комнате, качая головой. — Я… представить себе не могла… Он играет в такие игры постоянно… Все это настолько в стиле Филиппа, что… что…

— Ну, ты знаешь его лучше, чем я.

— Мне жаль, Дэвид…

— Мне тоже. Вот почему мне нужна твоя помощь.

— Я помогу.

— Но то, что я хочу предложить, может быть… несколько рискованно.

— А… ерунда. Рассказывай, что я должна сделать!

— Покажи своему мужу эти документы. — Я показал на бумаги, лежащие на столе.

— Ты хочешь записать эту драматичную сцену? — спросила она.

— Ты все правильно поняла. Думаю, карманного диктофона будет достаточно. Мне нужно одно-единственное признание, что за всем этим стоял он. Как только я получу эту запись, мой агент — и ее юристы — будут иметь необходимый рычаг. Но и это еще не все. Когда Флек поймет, что у нас есть его признание — ну, о том, что он украл сценарий и купил Макколла, — я уверен, у него появится желание договориться с нами… особенно если он сообразит, какая вокруг всего этого может подняться шумиха. У него ведь небольшая фобия насчет критики в прессе?

— О да!

— Но в первую очередь я хочу вернуть себе репутацию. Денежный вопрос здесь вторичен…

— Напрасно ты так. Деньги — это единственный язык, который Филипп понимает до конца. Боюсь, однако, возникнет проблема…

— Он будет все отрицать?

— Верно. Но…

— Что?

— Если я его спровоцирую, он может выболтать нужное признание, но…

— Похоже, ты слабо веришь в мою затею.

— Я слишком хорошо знаю этого человека. Тем не менее попробовать стоит.

— Спасибо.

Она собрала все документы.

— Мне понадобятся все доказательства, — сказала она.

— Все в твоем распоряжении.

— Теперь отвези меня назад к моей машине, пожалуйста.

Все время, которое ушло на поездку до книжного магазина, она молчала, крепко прижимая папку к груди. Вид у нее был деловой и… какой-то обозленный.

Когда мы остановились у магазина, Марта наклонилась и поцеловала меня в щеку.

— Я тебе позвоню, — сказала она.

Затем мы разъехались. Вернувшись в коттедж, я подумал: именно на такую реакцию я и надеялся.

Но шли дни, и от Марты не было ни слова. Элисон, напротив, постоянно звонила, интересовалась, как я распорядился ксерокопиями документов. Я врал, говорил, что продолжаю их изучать, разыскивая способы борьбы с Флеком.

— Из тебя такой дерьмовый лгун, Дэвид, — сказала она.

— Думай что хочешь, Элисон.

— Я только надеюсь, что ради разнообразия ты поведешь себя умно.

— Я стараюсь. А пока скажи мне: ты или твой юрист пока не придумали, как мы можем прищучить этого мерзавца за литературное воровство первой степени?

— Нет, Дэвид, пока… ничего. Он перекрыл все ходы.

Когда истекла неделя, я уже начал думать, что Флек действительно непобедим. И я начал впадать в отчаяние. Подходил срок уплаты алиментов (оставалось три недели), а у меня не было никакой возможности заплатить даже половину. Это означало, что Люси, скорее всего, отыграется, запретив телефонные переговоры с Кейтлин. Поскольку я не могу позволить себе услуги Уолтера Дикерсона в суде (и где бы то ни было тоже), она раздавит меня в наносекунду… С Уиллардом Стивенсоном тоже возникала проблема. Несколько дней назад он позвонил мне из Лондона, чтобы познакомиться и спросить, нравится ли мне жить в его коттедже. Попутно он сообщил, что вернется в Штаты примерно через два месяца, так что…

Но разве я смогу найти что-нибудь в Мередите на двести восемьдесят долларов в неделю? Самое дешевое жилье в городе стоило не меньше восьмиста долларов в месяц. А это означало, что если с жильем как-нибудь да решится, то на остальное (электричество, газ и еда) я должен буду тратить по восемьдесят долларов в неделю. Нереально…

Проиграв этот трагический сценарий в голове, я уже представил себя бездомным, распростертым на лос-анджелесском бульваре, с написанным от руки плакатиком: «Когда-то я был знаменит…»

Наконец Марта позвонила. Это случилось вечером в пятницу… через десять дней после нашей встречи. Она позвонила в магазин примерно в шесть часов. Тон был отрывистым, деловым.

— Прости, что я так надолго пропала, — сказала она. — Я уезжала.

— У тебя есть какие-нибудь новости?

— Когда у тебя выходной?

— В понедельник и вторник.

— Ты можешь освободить понедельник полностью?

— Разумеется.

— Отлично. Я заеду за тобой в коттедж около двух.

И она повесила трубку, прежде чем я успел ее расспросить.

Первым моим побуждением было сразу же перезвонить ей и потребовать, чтобы она рассказала, что происходит. Но я знал, что в лучшем случае этот звонок только навредит. Поэтому мне ничего не оставалось, как считать часы до понедельника.

Она приехала вовремя, машину поставила напротив входа. И выглядела она снова восхитительно: короткая красная юбка, обтягивающая кофточка, та же джинсовая куртка, что и на прошлой неделе, те же простые очки и та же старомодная камея на шее, о которой я забыл сказать.

Я встретил ее в дверях. Она широко улыбнулась, и эта улыбка заставила меня усомниться, что у нее хорошие новости. Затем она быстро поцеловала меня в губы и одновременно сжала руку. Я подумал: многообещающе… но одновременно сбивает с толку.

— Привет, — сказала она.

— И тебе привет. Я правильно распознал намек на хороший юмор?

— Кто знает. Ты настаиваешь на такой одежде?

На мне были старые джинсы «Левайс», футболка и рубашка на молнии.

— Поскольку я не в курсе, что мы собираемся сегодня делать…

— Могу я внести предложение?

— Внимательно слушаю.

— Я хочу, чтобы сегодня ты мне позволил руководить всем.

— Под этим ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, что ты не задашь мне ни одного вопроса по поводу того, что я делаю… и в то же время ты будешь делать все, о чем я попрошу.

— Все?

— Да, — сказала она и ухмыльнулась. — Все. Но не бойся, я не предложу ничего нелегального. Или опасного.

— Ну, уже легче…

— Итак, мы договорились?

Она протянула руку, и я взял ее.

— Наверное… если только ты не попросишь меня закопать тело.

— Это было бы слишком банально, — сказала она. — Давай вылезай из этих одежек.

Она прошла мимо меня в коттедж и направилась в спальню. Там она открыла стенной шкаф и покопалась в моей одежде. На кровать полетели черные джинсы, белая футболка, легкий кожаный пиджак и пара черных мокасин.

— Это сойдет. Переодевайся.

Марта вышла. Я разделся и надел то, что она велела. Когда я появился в гостиной, она стояла у письменного стола и разглядывала старую фотографию, на которой мы были вдвоем с Кейтлин.

— Много лучше, — сказала она, оглядев меня с ног до головы. Затем приподняла фотографию: — Ты не возражаешь, если мы возьмем ее с собой?

— Ну… нет. Но могу я спросить — зачем?

— А о чем мы с тобой договаривались?

— Не задавать вопросов.

Она подошла и еще раз быстро поцеловала меня в губы.

— Вот и не задавай. Пошли, — сказала она, беря меня под руку. — Мы отсюда уезжаем.

Мы направились к ее «рэнджроверу». Когда машина выехала из Мередита и свернула на шоссе, идущее вдоль Тихого океана, Марта сказала:

— Ты меня удивил, Дэвид.

— Удивил? Чем?

— Тем, что не спросил меня, что случилось в последние десять дней. Ты очень дисциплинирован.

— Ну, ты же сказала: никаких вопросов.

— И все же я отвечу… но при одном условии: после того как я тебе скажу, мы не будем это обсуждать.

— Потому что новости плохие?

— Да, потому что новости далеко не удовлетворительные. И я не хочу, чтобы это испортило нам сегодняшний день.

— Согласен.

— После нашей с тобой встречи я вернулась в Лос-Анджелес, села в «Гольфстрим» и улетела в Чикаго. Но перед этим я заскочила в маленький магазинчик, торгующий электроникой, и купила миниатюрное записывающее устройство, которое приводится в действие голосом. Затем, уже в воздухе, я позвонила Филиппу и сказала, что мне нужно немедленно встретиться с ним. Едва я вошла в его номер в отеле, я швырнула ему в лицо все эти документы. И знаешь, что он сделал? Он равнодушно пожал плечами и сказал, что не понимает, о чем я толкую. Тогда я провела его по всей авантюре, шаг за шагом, подкрепляя каждое свое слово свидетельствами, которые получила от тебя. Но он все полностью отрицал. Он даже не спросил, где я взяла эти документы! Когда же я начала орать, требуя объяснений, он полностью закрылся, ушел в себя. Наверное, я почти час изображала из себя актрису, пытаясь вытащить из него хоть какое-то признание. Но он меня игнорировал. В конце концов я собрала бумажки, выскочила из номера и вернулась в «Гольфстриме» в Лос-Анджелес. Еще пару дней я провела, занимаясь собственным расследованием. «Любич Холдингc» — это точно одна из компаний Филиппа, хотя, боюсь, никому не удастся связать ее с его именем — настолько все законспирировано. И хотя у меня нет доказательств, я твердо уверена, что кроме огромного вклада в благотворительный фонд Ассоциации кино- и телесценаристов Филипп положил приличную сумму прямо в карман Джеймса Лероя, исполнительного директора.

— Как тебе удалось это выяснить? — спросил я.

— Какое у нас сегодня правило?

— Прости.

— Это примерно все. То, что ты мне рассказывал при встрече, делалось за деньги. Филипп решил стереть тебя с лица земли. Не знаю почему. И он это сделал. Филипп никогда не признается, равно как и не объяснит побудительные причины. Но я знаю, что он виновен. И он за это заплатит. А цена такова: я от него ухожу. Хотя вряд ли это его сильно огорчит.

— Но ты ведь уже говорила, что собираешься уйти от него, — сказал я, надеясь, что это не звучит как вопрос.

— Нет, лично ему я об этом пока не говорила. А ты молодец, исхитрился задать вопрос, но он прозвучал как простое утверждение.

— Спасибо.

— Не за что. Жаль только, что мне не удалось вытянуть из него признание. Тогда бы я могла заставить его все исправить. Вместо этого…

Она пожала плечами.

— Все путем, Марта, — сказал я.

— Нет, совсем нет.

— На сегодня все хорошо.

Она сняла одну руку с руля и переплела пальцы с моими. И держала их так, пока мы не свернули к Санта-Барбаре, — там ей пришлось перевести рычаг на третью скорость.

Мы проехали мимо улицы, где я продал свою «порше». Затем миновали район с дизайнерскими магазинами и фешенебельными ресторанами, где без тертого пармезана не обойтись. Потом мы свернули и поехали вдоль побережья, пока не добрались до ворот гостиницы.

— Гм… — хмыкнул я, вспомнив тайную неделю, которую провел здесь с Салли, когда еще был женат и… тщеславен, как и положено выскочке.

Прежде чем я успел задать вопрос, Марта предупредила:

— Ни о чем не спрашивай.

Парковщик взял на себя заботу о машине. Мы вошли в холл Но вместо того чтобы направиться к регистраторам, Марта провела меня по боковому коридору к большой дубовой двери, над которой было написано: «Центр здоровья».

— Я решила, что ты нуждаешься в поправке здоровья, — усмехнулась она, открыла двери и подтолкнула меня вперед.

Дальше она бодро сообщила дежурной, что меня зовут Дэвид Армитаж и что я записан на сегодняшний день на полный комплекс услуг, включая прическу. Кстати, о прическе. Не могла бы она поговорить с мастером? Дежурная подняла трубку. Через пару минут из внутренней двери вышел высокий, мускулистый джентльмен. Говорил он почти шепотом и представился как Мартин.

— Итак, Мартин, — сказала Марта. — Вот вам жертва. — Она быстро сунула руку в свою сумку и извлекла оттуда фотографию меня и Кейтлин. — Вот так он выглядел до того, как переселился в пещеру. Вы не могли бы вернуть его преднеандертальское состояние?

Мартин улыбнулся одними губами.

— Без проблем, — сказал он, возвращая фотографию Марте.

— Ладно, красавчик, — улыбнулась она мне. — Тебе предстоит четыре часа сплошных удовольствий. Встретимся за выпивкой на веранде в семь.

— А что ты собираешься делать?

Еще один легкий поцелуй в губы.

— Никаких вопросов!

Марта повернулась и направилась к двери. Мужчина коснулся моего плеча и жестом пригласил следовать за ним в его внутреннее святилище.

Сначала меня освободили от всех одежек. Затем две милые женщины проводили меня в душ (помещение было отделано мрамором), где поливали под большим давлением очень горячей водой, мыли мылом из морских водорослей и скребли жесткой щеткой. После этого меня высушили, одели в халат и посадили в кресло к Мартину. Ножницами он избавился от большей части моей бороды. Затем последовали горячие полотенца, затем бороду намылили и из хирургического стерилизатора извлекли опасную бритву. Я был начисто выбрит. Мартин снова приложил к моему лицу горячее полотенце, затем развернул кресло и полил шампунем мои спутанные волосы. Вскоре они все были сострижены — осталась моя обычная прическа: коротко по бокам и сзади, — которую я предпочитал, пока все не пошло наперекосяк.

Закончив, мастер постучал по моему плечу, показал на другую дверь и сказал:

— Увидимся в конце.

Следующие три часа меня мяли, били, терзали, мазали глиной и натирали маслом. В конечном счете я снова оказался в кресле у Мартина. Он слегка подсушил и причесал мои волосы, затем показал в зеркало и сказал:

— Назад в прошлое.

Я смотрел на себя и никак не мог приспособиться к своему старому образу. Лицо более худое, глаза ввалившиеся, усталые. Хотя надо мной работали целых четыре часа, магии не произошло — по крайней мере, мне так казалось. Я не хотел видеть это лицо, потому что больше ему не доверял. И я поклялся, что завтра же начну отращивать бороду.

Когда я вышел на веранду, Марта уже сидела за столиком, откуда открывался прекрасный вид на Тихий океан. Она переоделась в короткое черное платье и распустила волосы по плечам. Подняв на меня глаза, она порадовала меня улыбкой:

— Вот так-то лучше.

Я сел рядом.

— Ближе, — попросила она.

Я наклонился. Она погладила меня по щеке и поцеловала. По-настоящему.

— Намного лучше, — сказала она.

— Рад, что тебе нравится, — заметил я. От поцелуя кружилась голова.

— Дело в том, мистер Армитаж, что в мире очень мало привлекательных и умных мужчин. Полно привлекательных и глупых, полно умных и уродливых… но привлекательные и умные — такое же редкое явление, как появление кометы Хейл-Бопп. Поэтому, когда умный и привлекательный мужчина решает превратить себя в нечто, напоминающее Тэба, охотника из «Короля королей», приходится принимать меры, чтобы привести его в божеский вид. Тем более, я никогда не стану спать с человеком, который выглядит так, будто только что сошел с картины Вулворта «Церемония на горе».

Последовала длинная пауза. Марта взяла мою руку и спросила:

— Ты не слышал, что я сказала?

— Слышал.

— И?..

Теперь наступила моя очередь наклониться и поцеловать ее.

— Это ответ, на который я рассчитывала, — сказала она.

— Ты знаешь, как сильно я на тебя запал в тот первый вечер? — неожиданно спросил я.

— Ты снова задаешь вопросы.

— И что? Я хочу, чтобы ты это знала.

Она схватила меня за лацканы куртки и притянула к себе, близко-близко.

— Да я и так знаю это, — прошептала она. — Потому что чувствовала то же самое. Но теперь молчи, ничего больше не говори.

И она еще раз поцеловала меня.

— Хочешь попробовать совсем другого?

— Очень.

— Тогда давай ограничимся, одним бокалом вина. Максимум двумя. Потому что мне что-то подсказывает: позже будет очень приятно быть трезвыми.

Мы выпили по одному бокалу шабли. Затем перешли в ресторан. Там мы ели устриц и крабов с мягким панцирем, я позволил себе выпить еще один бокал вина, и целый час мы проговорили о всякой ерунде, хохоча как идиоты.

От кофе мы отказались. Марта взяла меня за руку и повела в холл. Мы поднялись на лифте в роскошный номер.

Закрыв за собой дверь, она обняла меня:

— Помнишь сцену из фильмов, в которых снимались Гарри Грант и Кэтрин Хёпберн? Она повторяется почти везде. Гарри снимает с Кэти очки и страстно ее целует… Я хочу, чтобы мы с тобой проиграли эту сцену.

Так мы и сделали. Только ограничиться одной сценой нам не удалось, и мы упали на кровать.

А потом…

А потом наступило утро. И надо же, какой сюрприз: проснувшись, я обнаружил, что спал прекрасно. Настолько, что некоторое время лежал в полудремоте, с удовольствием прокручивая в голове вчерашний вечер. Но когда я протянул руку, собираясь погладить Марту по плечу, она коснулась дерева — рамки нашей с Кейтлин фотографии, прислоненной к подушке. Я сел и обнаружил, что в номере один. Часы показывали начало одиннадцатого. Затем я заметил черный кейс на столе, на котором лежал конверт. Я встал. На конверте было написано: Дэвиду. Внутри записка:

Я открыл кейс и уставился на новый ноутбук «Тошиба».

Через несколько минут я уже стоял перед зеркалом в ванной и тер проступившую щетинку. Слева от раковины стоял телефон. Я снял трубку и позвонил вниз, регистратору. Когда он ответил, я сказал:

— Доброе утро. Нельзя ли прислать мне в номер все необходимое для бритья?

— Без проблем, мистер Армитаж. Как насчет завтрака?

— Только апельсиновый сок и кофе.

— Будет доставлено, сэр. И еще: ваша спутница договорилась, что один из наших шоферов отвезет вас домой…

— В самом деле?

— Да, она обо все позаботились. Номер нужно сдать не раньше часа, так что…

В пять минут второго я сидел в черном «мерседесе», который домчал меня в Мередит. Компьютер лежал на сиденье рядом.

На следующий день я вышел на работу. Лес, заглянувший в магазин днем, несколько мгновений оторопело смотрел на меня, стараясь убедиться, я ли это стою за прилавком. Затем он с насмешливой торжественностью произнес:

— Опыт подсказывает мне, что нужно серьезно влюбиться, чтобы состричь все эти волосы.

Он был прав: я серьезно, дико влюбился. Марта занимала все мои мысли. Чем бы я ни занимался, я без конца возвращался к той ночи, которую мы провели вместе. Я продолжал слышать ее голос, мне отчаянно хотелось поговорить с ней, коснуться ее, быть с ней. И еще я отчаянно ждал ее звонка.

На четвертый день я достиг критического состояния, решив, что, если она не даст о себе знать на завтра до полудня, я нарушу ее указание, позвоню ей на мобильный и скажу, что мы с ней должны немедленно сбежать… Куда?

В восемь часов утра на следующий день в дверь громко постучали. Я вскочил с постели, решив: приехала она. Но когда я открыл дверь, то увидел парня в синей форме. Он держал в руках толстый коричневый пакет.

— Дэвид Армитаж?

Я кивнул.

— Курьерская служба. У меня для вас пакет.

— От кого?

— Понятия не имею, сэр.

Он протянул мне журнал, я расписался за доставку и поблагодарил его. Потом я вернулся в дом и распечатал конверт. Там лежал компакт-диск. На передней стороне коряво было нарисовано сердце, пронзенное стрелой. С одной стороны стрелы стояли инициалы Д. А, с другой — М. Ф.

Я почувствовал, как меня знобит, но все же поставил диск в проигрыватель.

На экране появился гостиничный номер. Открылась дверь, и вошли мы с Мартой. Марта обняла меня. Хотя звук был хриплым, я все же смог разобрать ее слова:

— Помнишь сцену из фильмов, в которых снимались Гарри Грант и Кэтрин Хёпберн? Она повторяется почти везде. Гарри снимает с Кэти очки и страстно ее целует… Я хочу, чтобы мы с тобой проиграли эту сцену.

Мы начали целоваться. Затем упали на кровать. Видеокамера была очень удачно поставлена, она фиксировала каждую деталь — как мы торопливо сдирали друг с друга одежду и все, что последовало за этим.

Через пять минут я нажал на кнопку «стоп». Смотреть дальше не было необходимости.

Флек… Всезнающий, всевидящий, всемогущий Филипп Флек. Он нас подставил. Он прослушивал телефонные разговоры своей жены. Он узнал, что она организует свидание в Санта-Барбаре. Он пошвырял деньгами и выяснил, какой номер она сняла. Он установил там скрытую камеру и микрофон.

И теперь… И теперь он имел нас. Голых, в цифре. Готовый порнографический фильм, которым он воспользуется, чтобы уничтожить Марту и убедиться, что мертвая зона, в которой я на данный момент прозябаю, станет моим постоянным адресом.

Зазвонил телефон. Я кинулся к нему.

— Дэвид?

Это была Марта. Голос ее был неестественно спокойным: такое спокойствие обычно сопутствует глубокому потрясению.

— Слава богу, Марта…

— Ты получил?

— Да. И посмотрел. Он только что прислал диск сюда.

— Здорово вышло, не находишь?

— Поверить не могу…

— Нам нужно встретиться, — сказала она.

— И как можно скорее.

Эпизод пятый

Через пять минут я уже сидел в машине. Старушка BMW неслась в сторону Лос-Анджелеса, выдавая космические семьдесят пять миль в час (ее максимальная скорость). Для нее это было убийственно — все равно что заставлять больного с эмфиземой пробежать стометровку, — но мне было плевать. Я должен был немедленно увидеть Марту, прежде чем Флек сделает с этой записью то, что он собирается сделать.

Марта попросила меня встретиться с ней в кафе в Санта-Монике. Я приехал туда в начале одиннадцатого. Она уже сидела за столиком, лицом к пляжу. Солнце шпарило вовсю; с океана дул легкий бриз, снижая утреннюю жару.

— Привет, — сказала она, когда я подошел. На ней были темные очки, так что я не мог понять, насколько сильно она волнуется. Но в глаза сразу бросалась ее невозмутимость, которую я списал на шок.

— Марта… — Я подошел и обнял ее. Но она осталась безучастной, только подставила мне щеку для поцелуя. Этот жест меня озадачил.

— Полегче, — сказала она, мягко кладя руку мне на грудь и подталкивая к стулу напротив. — Никогда не знаешь, кто за тобой следит.

— Конечно, конечно, — сказал я, сел и под столом положил руку ей на колено. — Но послушай… я всю дорогу сюда думал. И теперь я знаю, что нам надо делать. Мы должны вместе пойти к твоему мужу, сказать ему, что любим друг друга, и попросить его не вмешиваться в нашу…

— Дэвид, — сказала она, резко перебивая меня, — прежде чем мы что-то сделаем, ты должен ответить на один очень важный вопрос.

— Говори.

— Какой кофе ты будешь пить — черный, капучино или латте?

Я взглянул на нее и заметил стоящую у столика официантку, которая неумело старалась скрыть свое любопытство. Она наверняка слышала все, что я только что сказал.

— Двойной черный, — попросил я.

Когда официантка отошла, я взял руку Марты и поцеловал.

— Это были очень длинные четыре дня, — сказал я.

— В самом деле?

— И я выразить не могу, как благодарен тебе за подарок.

— Надеюсь, ты им воспользуешься.

— Обязательно, обязательно.

— Ты умеешь хорошо писать.

— Мне нужно тебе кое-что сказать…

— Слушаю тебя внимательно.

— С того момента, как я проснулся в том номере, ты не покидала моих мыслей.

Марта спокойно отняла у меня свою руку. И спросила:

— Ты всегда так говоришь, впервые переспав с кем-то?

— Прости. Я знаю, что сейчас похож на влюбленного подростка.

— Это очень мило.

— Но я так чувствую.

— Дэвид, у нас есть более серьезное дело, которое надо обсудить.

— Ты права, ты права. Дело в том, что я с ужасом представляю себе, что он может сделать с этой записью.

— Ну, это зависит от того, как он на это прореагирует.

— Что ты этим хочешь сказать? — Внезапно я смешался.

— Я хочу сказать, что он к этой записи не имеет никакого отношения.

— Но это же абсурд… Если не он нас подставил, тогда кто?

— Я.

Я присмотрелся к ней, стараясь понять, шутит она или нет. Но ее лицо ничего не выражало.

— Не понимаю…

— Все просто, Дэвид. Когда Филипп отказался признать, что это он виновник всех твоих бед, я поняла, что без решительных мер не обойтись. И я подумала: если у меня не получается записать его, то я могу записать нас. Администрация отеля охотно пошла мне навстречу, особенно после того, как я дала им денег. Я попросила одного знакомого парня из Лос-Анджелеса все установить.

— Он был там, когда мы…

— Ты всерьез думаешь, что мне хотелось, чтобы кто-нибудь видел нас в постели? Помнишь, я выходила в туалетную комнату перед тем, как мы покинули ресторан? На самом деле я была в номере и включила камеру, которая была спрятана в одном из стенных шкафов. Ну а потом… Потом наступило время для шоу. На следующее утро, пока ты еще спал, я вытащила диск из камеры и ушла. Через два дня я снова объявилась в Чикаго и заставила Филиппа посмотреть первые несколько минут.

— И как он прореагировал?

— Типично для него: он ничего не сказал. Просто таращился на экран. Но меня не обманешь. Хотя Филипп никогда открыто не показывал этого, он безумно ревнив. Еще я знаю, что в этой жизни он больше всего боится, что о нем станут говорить, что его разоблачат. Именно по этой причине я и решила действовать именно так. Я знала, что каждая секунда просмотра вызывает панику в его затуманенных мозгах. Но дабы убедиться, что он все понял, я сказала ему, что копия находится у моего юриста в Нью-Йорке. И если он не вернет тебе доброе имя в ближайшие семь дней, мой юрист разошлет запись в «Пост», «Ньюз», «Инсайд Эдишн» и все остальные газетенки, специализирующиеся на скандалах. Время пошло. На настоящий момент у него осталось только шесть дней…

— Но вдруг он решит, что ты блефуешь… вдруг это появится в прессе…

— Тогда мы с тобой будем в новостях на первых полосах. Но мне плевать. Если он пойдет на такую крайность, я дам откровенное интервью Опре Уинфри или Диане Сойер, в котором расскажу о радостях жизни с человеком, у которого куча денег, но чувств меньше, чем у картонной чашки. Так или иначе, главное сейчас, чтобы он исправил то, что сотворил с тобой. Что касается меня, то я приняла твердое решение: я от него ухожу.

— Правда? — сказал я, не сумев скрыть надежду в голосе.

— Так я ему сказала. И если верить моему юристу, появление материала в прессе не окажет никакого влияния на наш брачный контракт. Уйду ли я сама, бросит ли он меня — результат один: я получаю сто двадцать миллионов.

— Да…

— С точки зрения мистера Флека, это выгодная сделка. Если бы мы были гражданами Калифорнии, я могла бы отсудить у него половину всего имущества. Но это не значит, что я собираюсь так поступить. Ста двадцати миллионов вполне хватит и для меня, и для ребенка…

— Что такое ты только что сказала?

— Я беременна.

— О… — простонал я, будто в меня попал осколок снаряда. — Это… прекрасные новости.

— Спасибо.

— Когда ты об этом узнала?

— Три месяца назад.

Внезапно я понял, почему она тогда ограничилась только одним бокалом вина.

— А Филипп…

— Ну, — перебила она меня, — Филипп узнал об этом только вчера. Это была одна из тех маленьких бомбочек, что я приготовила для него.

— Но я думал, что вы оба…

— Да, был небольшой период, вскоре после нашей встречи на острове, когда Филипп снова стал принимать участие в моей жизни. Мне даже показалось, что он снова в меня влюбился… как и я в него. Но он снова отстранился. Поэтому, когда я поняла, что беременна, я не стала ему ничего говорить. До вчерашнего дня. И знаешь, что он сказал? Ничего! Глухое молчание.

Я снова взял ее за руку:

— Марта…

Но прежде чем я успел выговорить хоть одно слово, она меня остановила:

— Не смей говорить то, что ты думаешь…

— Но разве ты… разве ты не…

— Что? Ты хочешь спросить, люблю ли я тебя?

— Да.

— Я знаю тебя ровно три дня.

— Но можно узнать человека и за пять минут.

— Да, это так. Но сейчас я даже не хочу об этом думать.

— Но… Но я поверить не могу, что ты рискнула всем, что у тебя есть, ради меня.

— Кончай с романтикой. Этот человек отнесся к тебе как к грязи, и главным образом потому, что получил исчерпывающий отчет о нашей ночи на острове. Не имеет значения, что между нами ничего не произошло. Главное заключалось в том, что ты талантлив, а я вроде как в тебя влюбилась. Поэтому, узнав, как он расправился с твоей карьерой, я почувствовала себя виноватой. А когда он отказался слушать мои призывы к морали, я решила использовать грязные методы. Вот в этом-то все и дело. Я хочу получить по счету. Подвести баланс. Исправить принесенный вред. Или любое другое клише, которое придет на ум.

— Он не может просто от меня откупиться. Мне ведь также потребуется некое профессиональное возрождение. Чтобы он сделал соответствующее заявление. И еще…

— Да?

Мне пришла в голову идея — абсурдная, фантастическая… но попробовать стоило. Особенно если мне абсолютно нечего терять.

— Я хочу, чтобы ты настояла на совместном телевизионном интервью с Филиппом и со мной. Где-нибудь на национальном канале. Наверняка люди твоего мужа могут это устроить.

— И что случится во время этого интервью?

— Это уже мое дело.

— Я посмотрю, что можно будет сделать. Если, конечно, я вообще что-то смогу.

— Ты была просто замечательной, более чем замечательной.

— Дэвид, прекрати… — Она встала: — А теперь мне пора.

Я тоже встал и поцеловал ее. На этот раз она позволила мне коснуться ее губ. Я с трудом сдержал поток романтических признаний, рвущийся из меня.

— Я позвоню, как только что-то узнаю, — спокойно сказала она, повернулась и пошла к машине.

Всю дорогу до Мередита я проигрывал этот разговор в голове, цепляясь, как влюбленный урод, за все те оптимистические мелочи, которые позволила себе Марта. Она собирается уйти от Флека. Хотя она напрямую и не призналась, что любит меня, она этого не отрицала. И она сказала, что вроде как запала на меня. Еще она знала, как я к ней отношусь, до того, как я услышал, сколько денег ей полагается при разводе. Ведь все это чего-то стоило, не так ли?

Но, будучи закоренелым фаталистом, я представил себе и худший сценарий: Флек решает не поддаваться. Запись в виде фотографий попадает в прессу. Меня еще раз обливают грязью с головы до ног. На этот раз не только как закоренелого плагиатора, но и как человека, разрушившего брак и занимающегося любовью с беременной женщиной. Марта бросит Флека, но решит остаться одна, без меня. И я окажусь в еще более глубокой заднице, чем сейчас. Когда я вернулся в Мередит, на автоответчике в книжном магазине меня ждали два срочных послания. Первое было от моего босса, который интересовался, какого черта я не открыл магазин сегодня утром; второе было от Элисон, требующее, чтобы я срочно ей позвонил. Что я и сделал.

— Ну, — сказала она, когда сняла трубку, — воистину неисповедимы пути Господни.

— В смысле?

— Ты только послушай: мне позвонил некий Митчелл ван Парксиз большой юридической фирмы в Нью-Йорке. Он объяснил, что действует от имени студии «Флек Филмз» и хочет извиниться за путаницу, которая произошла с регистрацией твоего — да, он употребил именно это местоимение! — твоего сценария. «Досадный сбой в системе этой писательской ассоциации, — сказал он, — который, разумеется, будет исправлен». На что я сказала: «О чем мы ведем разговор?» И он ответил: «Миллион долларов и двойное авторство». Я тогда возразила: «Семь месяцев назад ваш клиент, мистер Флек, предложил моему клиенту, мистеру Армитажу, гонорар в два с половиной миллиона, причем постановку не гарантировал. Разумеется, учитывая, что у общественности могут возникнут логичные вопросы относительно того, каким образом имя мистера Флека появилось на титуле…» И тогда он меня перебил и сказал: «Ладно, миллион четыреста». Но я сказала: «Не пойдет».

— Ты не…

— Конечно, сказала. Еще я ему напомнила, что с учетом интригующих обстоятельств, связанных с авторством, «Флек Филмз», безусловно, захочет решить этот вопрос раз и навсегда… чтобы не сомневаться, что эта досадная путаница останется личным делом моего клиента и мистера Флека.

— И что сказал юрист?

— Три.

— А ты?

— Продано.

Я ненадолго отложил трубку. Закрыл лицо руками. Я не испытывал триумфа. Не чувствовал себя отомщенным. Или реабилитированным. Я не знал, как должен был себя чувствовать, и… на меня накатилось лишь странное, тяжелое чувство потери. А также всепоглощающее желание обнять Марту. Ее сумасшедший план принес свои плоды. И теперь, если она захочет соединить свою жизнь с моей, мы сможем…

— Дэвид? — крикнула Элисон в трубку. — Ты куда пропал?

Я поднес трубку к уху:

— Прости. Я немного…

— Объяснений не требуется. Это были длинные месяцы.

— Да благословит тебя Господь, Элисон. Да благословит тебя Господь.

— Не смей впадать в эти религиозные штучки со мной, Армитаж. Нам предстоит проделать кучу грязной, не христианской работы по поводу совместного или единоличного авторства. Я попросила Паркса переслать мне рабочий сценарий. Завтра же он будет у тебя. А пока я пойду и куплю себе бутылку французской шипучки… Полагаю, тебе стоит сделать то же самое. Потому что я только что за один день заработала четыреста пятьдесят штук для себя.

— Поздравляю.

— Аналогично. И когда-нибудь ты мне расскажешь, как тебе удалось повернуть судьбу вспять.

— Ничего рассказывать не собираюсь. Разве что, приятно снова иметь с тобой дело.

— А мы никогда этого и не прекращали, Дэвид.

Элисон повесила трубку, и я позвонил на мобильный Марте, но попал на автоответчик. Тогда я оставил следующее послание:

— Марта, дорогая, это я. Твоя невероятная затея сработала. Пожалуйста, позвони мне. В любое время дня и ночи. Только позвони. Я тебя люблю…

Но в тот вечер она не позвонила. На следующий день тоже. Вместо нее мне позвонила Элисон с завлекательными новостями.

— Ты можешь достать экземпляр «Нью-Йорк Таймс»? — спросила она.

— Да, мы ее продаем в магазине.

— Посмотри раздел «Искусство и наука». Там опубликовано эксклюзивное интервью с нашим любимым auteur Филиппом Флеком. Ты только почитай, что он о тебе пишет. Если верить ему, ты самый преследуемый автор после Вольтера и твои надуманные преступления — не что иное, как лживые обвинения зарвавшегося журналиста. Но главный перл — и он подкрепил мое низкое мнение о человеческой натуре — это тот факт, что, по словам мистера Флека, ты был настолько запачкан грязью и к тому же брошен всей киноиндустрией, что вы оба — и ты, и Флек — решили, что в интересах фильма твое имя лучше не упоминать в титрах…

К этому времени я уже схватил газету с полки и начал читать.

— Ты слушай дальше, — сказала Элисон. — По словам Флека, сама идея снять имя автора из титров так остро напомнила ему об ужасных пятидесятых годах, когда в духе маккартизма составлялись черные списки неугодных, что он решил нарушить молчание по этому вопросу и, вопреки его общеизвестной антипатии ко всякого рода интервью, встать на защиту писателя! «Вне всякого сомнения, — сказал Флек, — Дэвид Армитаж — один из самых оригинальных авторов в американской кинематографии и на телевидении. И настоящий позор, что его карьера была разрушена типом, который из-за своего собственного профессионального провала решил выместить на нем зло. Помимо всего прочего, прекрасный сценарий Дэвида «Три старых ворчуна» напомнит Голливуду, кого они потеряли».

— Мать твою за ногу, — пробормотал я.

— Плохо, что они не взялись за ремейк «Жизни Эмиля Золя». После такого шоу Флек вполне может претендовать на главную роль. Приятно видеть, что он называет тебя по имени. Так ты расскажешь мне наконец, что же произошло на острове?

— Мои уста на замке.

— Никакой от тебя радости. Но по крайней мере, ты снова рентабелен. И поверь мне, эта статья откроет для тебя много дверей в нашем городе.

И действительно, в тот вечер мой телефон в коттедже звонил непрерывно. Мне пришлось высказаться для «Дейли Вераити», «Голливуд Репортер», «Лос-Анджелес Таймс» и «Сан-Франциско Кроникл». И как вы думаете, что я им сказал? Каков был мой официальный ответ на вдохновенную защиту моей персоны Филиппом Флеком? Разумеется, я поддержал игру.

— Каждому автору нужен такой режиссер, как Филипп Флек, который отличается щедростью духа, лояльностью и редкой верой в печатное слово, — сказал я. По сути, это было завуалированным посланием Флеку и его команде: не думайте, что вам удастся переписать сценарий.

И когда журналисты спросили меня, затаил ли я злобу на Макколла, я просто ответил:

— Я всего лишь рад, что я не его совесть.

И я, конечно, снова пытался дозвониться до Марты. И снова нарвался на автоответчик. Я оставил ей сообщение о том, что доволен статьей в «Таймс», что до сих пор надеюсь на совместное телевизионное интервью и что мне нужно поговорить с ней.

Но Марта мне не перезвонила. А я сдержался и не отправил ей письмо по электронной почте, как не поехал в Малибу и не постучал в ее дверь. Потому что я понял, ради чего все это делает Флек: кроме боязни огласки, он не хотел, чтобы жена ушла от него.

На следующий день интервью с Флеком целиком было перепечатано в «Лос-Анджелес Таймс». И в тот же день утром мне позвонил директор программы «Сегодня» на Эн-би-си и сообщил, что для меня зарезервирован билет на двухчасовой рейс до Нью-Йорка. В аэропорту Кеннеди меня будет ждать лимузин. В гостинице «Пьер» снят для меня номер на сутки. И совместное интервью мистера Флека со мной состоится в конце программы завтра утром.

Я взглянул на часы. Четверть десятого. Чтобы успеть на самолет, мне надо выезжать через час. Убедившись, что билет на мое имя действительно заказан, я позвонил Лесу домой.

— Я знаю, что предупреждаю тебя в последнюю минуту, — сказал я, — но мне позарез нужны два свободных дня.

— Ну да, я видел эту статью в «Таймс» сегодня утром. Догадываюсь, что ты у нас не задержишься, Дэвид.

— Скорее всего, так и будет.

— Ну, насчет ближайших двух дней, считай, договорились. Но ты не возражаешь, если я попрошу тебя отработать положенные две недели до ухода?

— Без проблем, Лес.

Затем я взял чемодан, в котором возил костюм, утяжелив его четырьмя сценариями и сменой белья. Мне понадобились два часа, чтобы добраться до аэропорта, и еще шесть, чтобы перелететь через континент. В своем номере в гостинице я оказался около полуночи. Но заснуть мне не удалось. Поэтому я оделся и пошел бродить по Манхэттену, пока не начало светать. Потом я вернулся в гостиницу, надел костюм и стал ждать прибытия лимузина из Эн-би-си. Он появился чуть позже семи. Еще через пятнадцать минут меня уже гримировали и пудрили в студии.

Вскоре открылась дверь, и вошел Филипп Флек в сопровождении двух крупных джентльменов в строгих черных костюмах. Флек сел в соседнее со мной кресло. Я взглянул на него и заметил большие мешки под глазами — намек на то, что не только я не спал предыдущей ночью. Флек не мог скрыть волнения. Гримерша пыталась расслабить его непрерывной болтовней, пока накладывала толстый слой грима на мясистое лицо, но он закрыл глаза и отрешился от всего.

Затем дверь открылась и вошла суперактивная женщина лет двадцати восьми — тридцати. Она сообщила нам, что ее зовут Мелисса, что она помощник режиссера и что у нас будет пять минут в эфире. Флек промолчал, когда она прочитала список возможных вопросов, которые Мэтт Лаудер, ведущий программы, может нам задать.

— Что-нибудь еще желаете знать, джентльмены? — спросила она.

Мы оба отрицательно покачали головами. Она пожелала нам удачи и вышла из гримерки. Я повернулся к Флеку и сказал:

— Хочу поблагодарить вас за похвалу в «Таймс». Я очень тронут.

Он промолчал, глядя вперед. Лицо его было напряженное. Ему явно было не по себе.

Тут неожиданно нас подняли и повели за кулисы, а оттуда на площадку, где снимались «Новости». Мэтт Лаудер был уже там, он сидел в кресле скрестив ноги. Когда мы вошли, он поднялся, чтобы пожать нам руки, но не успел сказать ничего, кроме «Здравствуйте», так как на нас налетели звукооператоры и начали прикреплять микрофоны к лацканам пиджаков, а две гримерши еще раз припудрили наши лбы.

Я положил стопку сценариев на кофейный столик, стоящий перед нами. Флек взглянул на них, но не сказал ни слова. Я присмотрелся к нему. Его лоб, несмотря на грим, покрылся каплями пота. Мне приходилось читать о его патологической ненависти к интервью, но теперь я мог воочию убедиться, какой мукой было для него сидеть перед камерами. И я еще раз осознал, что он идет на все это только потому, что отчаянно хочет удержать Марту.

— Вы в порядке, Филипп? — спросил Мэтт Лаудер у своего потеющего гостя.

— Все будет нормально.

Постановщик объявил:

— Пятнадцать секунд.

Мы все замерли в ожидании. Затем он начал обратный отсчет от пяти и показал пальцем на Лаудера, который немедленно включился:

— Снова добро пожаловать! Для тех из вас, кто любит хороший голливудский скандал, мы коснемся того, о чем последние несколько дней пишут все газеты. Только в отличие от других скандалов у этого счастливый конец. Счастливый — для Дэвида Армитажа, лауреата премии «Эмми» и автора телевизионного хита «Продать тебя». Как вы знаете, полгода назад его уволили из собственного шоу после обвинения в плагиате. Но теперь репутация Дэвида Армитажа полностью восстановлена благодаря вмешательству одного из самых известных предпринимателей Америки Филиппа Флека.

Затем он бегло перечислил, в чем именно меня обвиняли, рассказал о грязных инсинуациях Тео Макколла и более подробно — о вмешательстве мистера Флека, который восстановил мое доброе имя.

— Я знаю, Филипп, что обычно вы стараетесь избегать публичности, — сказал Мэтт Лаудер. — Тогда почему вы решили изменить этому принципу? Вам так хотелось помочь Дэвиду Армитажу?

Опустив голову и не встречаясь глазами с ведущим, Флек начал говорить нерешительным голосом:

— Ну… Дэвид Армитаж, вне сомнения, один из самых выдающихся драматургов сегодня. К тому же так вышло, что он пишет сценарий к моему следующему фильму… Так что, когда его карьера была пущена под откос мстительным репортером, человеком, который ничуть не лучше наемного убийцы, я… гм… решил, что должен вмешаться.

— И вмешательство мистера Флека оказалось для вас поворотным моментом, Дэвид… особенно после гонений, которые привели к изгнанию из Голливуда…

Я широко улыбнулся и сказал:

— Вы абсолютно правы, Мэтт. Своим профессиональным возрождением я обязан этому человеку, который сидит слева от меня, моему дорогому другу Филиппу Флеку. И я хочу доказать вам, каким он был для меня замечательным другом…

Я протянул руку, взял один из четырех сценариев, лежащих на столике, и открыл его на первой странице.

— Когда моя репутация была разорвана в клочья, когда никто не хотел брать меня на работу, знаете, что сделал Филипп? Он заслонил меня собой, поставив свое имя на четырех моих сценариях, потому что, знал, что если на них будет стоять мое имя, ни одна студия к ним не прикоснется. Вот видите, это один из тех четырех сценариев — «Три старых ворчуна», — но, как вы можете заметить, Мэтт, автором на нем значится Филипп Флек.

Камера показала титульную страницу крупным планом. Лаудер одновременно спросил у Флека:

— Выходит, вы действовали в качестве подставного лица за Дэвида Армитажа, Филипп?

Взгляд Филиппа в первый раз встретился с моим, и в нем я прочитал леденящую ненависть. Он знал, что попался и что ему не остается ничего другого, кроме как подыграть мне. Поэтому, когда камера наехала на него, он неохотно выдавил:

— Ну да, Дэвид прав. Его имя настолько извозили в грязи, что для большинства голливудских студий он стал неприкасаемым. И верно, я хотел, чтобы фильмы, которые я собираюсь сделать по его сценариям, распространялись крупными кинокомпаниями. И у меня не было выбора, пришлось поставить на сценариях свое имя… разумеется, с согласия Дэвида.

— Выходит, что кроме «Трех старых ворчунов», — уточнил Мэтт Лаудер, — которые запускаются в производство в следующем месяце, с Питером Фондой, Денисом Хоппером и Джеком Николсоном, вы планируете снять фильмы и по другим сценариям Дэвида Армитажа?

Филипп выглядел так, будто ему до смерти хотелось залезть под кресло. Но он сказал:

— Были такие планы, Мэтт.

На этом месте я счел нужным вставить:

— И знаете, Мэтт, хотя я уверен, что Филиппа смутит то, что я собираюсь сейчас сказать, потому что он относится к той категории людей, которые не любят, когда их превозносят за щедрость, я должен признаться, что, когда я сидел без работы, он не только купил все четыре сценария, но и настоял на том, чтобы заплатить за каждый по три миллиона.

Казалось, Мэтта Лаудера ошарашила эта сумма.

— Это так, мистер Флек?

Флек пожевал губами, как будто собирался возразить, но затем неохотно кивнул.

— Вот это я называю настоящим проявлением профессионального доверия! — сказал Мэтт Лаудер.

— Вы совершенно правы, — расплылся я в улыбке. — Но что примечательно, Филипп настоял, что деньги будут уплачены вне зависимости от того, будут ли экранизированы эти сценарии или нет. То есть в любом случае я законно получаю двенадцать миллионов долларов. Я настаивал, что он слишком щедр. Но он так страстно хотел мне помочь и, главное, вернуть мне веру в себя, что я не мог не согласиться. Нельзя, конечно, сказать, что меня пришлось долго уговаривать, — скромно добавил я в конце.

Последнее замечание вызвало смех у Мэтта Лаудера. Затем он повернулся к Флеку и произнес:

— Похоже, вы реализовавшаяся мечта драматурга, мистер Флек.

Флек снова уставился на меня:

— Дэвид стоит каждого цента.

Я не отвел взгляда:

— Спасибо, Филипп.

Через тридцать секунд интервью закончилось. Флек мгновенно ушел. Я пожал руку Мэтта Лаудера. Меня вновь провели в гримерку. Там я оставил свой мобильный. Я едва протянул руку, чтобы забрать его, как он зазвонил.

— Ты психованный, опасный сукин сын, — сказала Элисон явно нетрезвым голосом. — Мне никогда не приходилось видеть такой виртуозной авантюры.

— Рад, что ты одобряешь.

— Одобряю? Ты только что заработал мне полтора миллиона баксов. Разумеется, я одобряю, мать твою. Прими поздравления.

— И тебя поздравляю. Ты действительно стоишь этих пятнадцати процентов.

Элисон рассмеялась хриплым, прокуренным смехом:

— Давай двигай свою задницу сюда. Потому что телефон сейчас начнет разрываться, спрос на тебя резко повысится.

— Меня это устраивает. Но я не располагаю собой ближайшие две недели.

— Это почему?

— Я должен отработать свое увольнение из магазина.

— Дэвид, кончай пороть чушь.

— Слушай, я этому человеку пообещал…

Внезапно открылась дверь, и вошел Филипп.

— Прости, я должен идти, Элисон, — сказал я. — Позвоню позже. — И положил трубку.

Флек сел в кресло рядом с моим. К нему подошла гримерша с банкой крема в руке, но Флек остановил ее:

— Вы не могли бы нас ненадолго оставить?

Она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Теперь мы остались одни. Некоторое время Флек молчал. Затем произнес:

— Ты же знаешь, я никогда не поставлю фильмов по этим твоим сценариям, Армитаж. Никогда.

— Это твое право.

— Я даже прикрою «Трех ворчунов».

— И это твое право… хотя мистер Фонда, мистер Хоппер и мистер Николсон могут всерьез обидеться.

— Если они получат свои деньги, им плевать. Это ведь кинобизнес, как ни крути. Никто ни о чем не волнуется, если условия контракта соблюдены, а чек попадает в банк. Так что не бойся, свои двенадцать миллионов ты тоже получишь, для меня это карманные деньги. А потом я действительно волен поступить, как захочу.

— Мне плевать, заплатишь ты или нет.

— Нет, Армитаж, совсем не плевать. Потому что благодаря этим миллионам ты снова станешь любимцем Голливуда. Так что тебе есть за что меня благодарить. Кстати, ты тоже поднял мой рейтинг в глазах публики. Благодаря тебе я стал великим гуманистом… не говоря уже о том, что теперь я — лучший друг писателей. Иными словами, мы с тобой оба выиграли.

— Скажи, ты и в самом деле стремишься все держать под контролем?

— Я не очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду…

— Прекрасно понимаешь. Потому что это твоя идея — разрушить все в моей жизни, уничтожить…

Он перебил меня:

— Я — что?

— Ты решил срежиссировать мое падение…

— Да ну? — спросил он. Казалось, что мои слова позабавили. — Ты так думаешь?

— Я это знаю.

— Что же, лестно. Но позволь спросить тебя вот о чем, Армитаж. Разве я велел тебе бросить жену и ребенка? Разве я силой привез тебя на мой остров? Или я приставил к твоей голове пистолет, чтобы заставить тебя продать сценарий… хотя тебе сразу не понравились мои идеи насчет него? И когда этот придурок Макколл ткнул тебя носом в несколько строчек, нечаянно позаимствованных из старых пьес, разве это я посоветовал тебе напасть на него?

— Дело не в этом. Ты запустил весь этот маховик, ты начал мою травлю…

— Нет, Армитаж… ты все сделал сам. Ты сбежал с мисс Бирмингем. Ты воспользовался моим гостеприимством. Ты был готов принять два с половиной миллиона, которые я предложил тебе за фильм. Ты сам полез бить морду этому мерзкому репортеру. И еще ты влюбился в мою жену. Я в этом не участвовал, Армитаж. Ты сам принимал решения. Я не играл с тобой ни в какие игры. Ты стал жертвой своего собственного выбора. Жизнь, она такая штука. Мы делаем выбор, и вследствие этого выбора меняются обстоятельства. Кажется, это называется причинно-следственной связью, хотя я не силен в философии. Когда в результате неправильного выбора случаются дурные вещи, мы предпочитаем обвинять в этом внешние силы, злобную волю других людей. Но в конечном счете нам некого винить, кроме себя.

— Твоя аморальность, Флек, не может не восхищать. От нее дух захватывает.

— Точно так же я восхищаюсь твоим нежеланием признать правду.

— Которая состоит в чем?

— Ты сам себя подставил, Армитаж. Ты попал в…

— …расставленную тобой ловушку?

— …в ловушку, которую ты поставил сам. Но ты ничем не отличаешься от других людей. Потому что мы все постоянно ставим себе ловушки. Полагаю, причиной этому — сомнение. Потому что больше всего в этой жизни мы сомневаемся в самих себе.

— Что ты понимаешь в сомнении?

— Наверное, ты удивишься. С деньгами сомнение не исчезает. И чаще, наоборот, усиливается… — Он встал. — Теперь я должен…

Я перебил его:

— Я люблю твою жену.

— Поздравляю. Я тоже ее люблю.

Затем он повернулся и пошел к двери. Открыв ее, он повернулся и сказал:

— Увидимся в кино, Дэвид.

И ушел.

По дороге в аэропорт я отправил две эсэмэски на сотовый Марты, умоляя ее позвонить мне. Когда через семь часов я прибыл в Лос-Анджелес, на моем сотовом скопились десятки посланий от тех, кто когда-то входил в число моих коллег и друзей. Все поздравляли меня с выступлением по телевизору. Но единственного послания — того, которого я так ждал, от нее, — не было.

Я взял машину и поехал на побережье. На следующее утро я открыл «Лос-Анджелес Таймс» и обнаружил в разделе, посвященном искусству, пространную статью под заголовком «Тео Макколл и искусство мести по-журналистски». Материал для статьи подбирался очень тщательно, использовались самые надежные источники. В конечном счете сомнительные методы Макколла были разоблачены, равно как и его пристрастие к очернению людей и разрушению карьер.

Журналистам удалось раскопать подробности из личной жизни своего коллеги. Например, Макколл всем рассказывал, что окончил престижный Колледж Троицы в Дублине, хотя на самом деле еле-еле доучился в средней школе. Как выяснилось, он бросил двух женщин, после того как они забеременели, и затем отказался платить алименты. Имелись также данные о том, что его прогнали из Эн-би-си за профнепригодность — он действительно не мог написать ни одного стоящего сценария. Примерно за год до появления на экранах сериала «Продать тебя» он выдвигал идею ситкома, которая никуда не привела. «Неудивительно, что он затаил злобу на Дэвида Армитажа и его крайне популярное шоу», — писала газета.

Через день после появления этой статьи Макколл исчез. «Голливуд Леджит» объявила, что его колонка выходить больше не будет. И хотя охочие до сенсаций газетчики пытались отыскать его, чтобы узнать реакцию на статью в «Таймс», им это не удалось.

— Ходят слухи, — сказала Элисон по телефону, — что этот тип убрался назад, в Англию. Во всяком случае, так говорит мой частный детектив. Знаешь, что еще он сказал? По банковским документам Макколла видно, что он получил от «Любич Холдингс» целый миллион. И ты легко можешь догадаться, какую сделку заключил с ним Флек: Макколл берет всю вину на себя, его репутация летит в помойку, он нигде больше не показывается — и за это получает неплохие, согласись, деньги.

— Как только твой парень все это узнает?

— Я не спрашиваю. И он уже не мой парень. С сегодняшнего дня он на меня не работает. Потому что дело закрыто. Да, кстати, сегодня со студии «Флек Филмз» прибыли контракты на все четыре сценария. На двенадцать миллионов. И… хочешь — ставь, хочешь — нет.

— Сам он по ним снимать не будет.

— За исключением «Трех старых ворчунов».

— Но он остановил проект…

— Дэвид, он сказал это сразу после того, как ты потоптался по нему в ходе интервью. Полагаю, жена уговорила его передумать.

— Ты хочешь сказать…

— Сегодня в «Дейли Вераити» я прочитала статью, в которой говорится, что съемки «Старых ворчунов» начнутся через шесть недель и что ставить фильм будет Марта Флек. Похоже, она твоя страстная поклонница.

— Я ничего об этом не знаю.

— Эй, кому какое дело, нравишься ты дамочке или нет? Они снимают фильм. Это хорошие новости.

На этом хорошие новости не закончились. Через неделю мне позвонил Брэд Брюс.

— Надеюсь, ты не откажешься поговорить со мной, — сказал он.

— Я ни в чем тебя не виню, Брэд.

— Ты куда добрее, чем был бы я сам в подобных обстоятельствах. Но спасибо. Как дела, Дэвид?

— В сравнении с последними шестью месяцами слегка получше.

— И ты все еще на побережье, в том местечке, где, по словам Элисон, жил в последнее время?

— Угу. Отрабатываю две недели в связи с увольнением по собственному желанию из местного книжного магазина.

— Ты работал в книжном магазине?

— Да, есть-то надо.

— Понятно, Но сейчас ты получил двенадцать миллионов от Фила Флека…

— Я должен отработать в магазине еще пять дней.

— Ладно, ладно. Очень похвально, но… ты в Лос-Анджелес собираешься возвращаться?

— Это ведь там деньги, верно?

Он засмеялся.

— Как там новые серии? — спросил я.

— Ну… именно по этому поводу я тебе и звоню. Общим редактором по сценариям у нас сейчас Дик Лятуше. И мы уже подготовили следующие шесть серий. Но, должен признаться, сильные мира сего не высказывают удовлетворения. В эпизодах не хватает остроты, резкости, остроумия, которые ты вносил в текст.

Я промолчал.

— Вот мы и подумали…

Через неделю я подписал контракт со студией. Я должен был написать сценарии к четырем из восьми предполагаемых серий. Также я был восстановлен в должности руководителя сценарной группы. Но прежде всего я должен был улучшить первые шесть серий к новому сезону. Про долг, который якобы числился за мной, было немедленно забыто. Мне вернули все — вплоть до офиса, места на парковке и медицинской страховки. О репутации я уже не говорю. Потому что, как только стало известно про возобновление связей с телевидением (контракт стоил два миллиона), всем снова захотелось ко мне в друзья.

Элисон сказала мне, что ей позвонили из «Уорнер Бразерс» — они собираются снова запустить в производство «Кражу со взломом».

— Пожалуйста, скажите мистеру Армитажу, чтобы он забыл о такой мелочи, как пробная фраза в начале сценария, — с подобострастным придыханием передразнила она разговаривавшего с ней продюсера.

Звонили также старые деловые знакомые. Кое-кто пригласил меня на обед, и я обещал подумать. Утруждать себя размышлениями на тему «Где же вы были, когда я в вас нуждался?» не в духе Голливуда. Потому что здесь все по-другому. Или ты нужен, или про тебя забывают. Или ты наверху, или внизу. Или на тебя есть спрос, или нет. В этом смысле Голливуд наглядно демонстрирует дарвиновскую теорию: выживает сильнейший. Если в других городах этот безжалостный принцип маскируется под вежливым политесом, здесь действует самый примитивный закон: мы в тебе заинтересованы, пока ты для нас что-то делаешь. И мне даже нравится беспощадная практичность такой точки зрения. По крайней мере, ты четко понимаешь, с чем и с кем ты имеешь дело. И ты знаешь правила игры.

Вскоре я перебрался в город. Надо было подыскивать себе новое жилье, и в этом вопросе я прежде всего руководствовался чувством осторожности. Никаких скоропалительных решений. Никаких блестящих игрушек. Никакой веры во всемогущество успеха. Поэтому вместо модной квартиры на верхнем этаже я снял миленький домик в Санта-Монике. Три тысячи долларов в месяц. Две спальни — уютные и просторные. Вполне мне по карману.

Что касается машины, я решил оставить свою старую, видавшую виды BMW. Когда я приехал на работу, впервые после долгого перерыва, получилось так, что у парковки мы появились одновременно с Брэдом Брюсом. Он вышел из своего кабриолета «мерседес SR» и с изумлением оглядел мой драндулет.

— Дай догадаюсь, — сказал он. — Это такая ретромашина студенческих времен, и в бардачке у тебя куча пленок Кросби, Стилла и Нэша.

— Знаешь, она исправно возила меня в Мередите. Вот я и подумал, что и здесь она вполне сможет делать то же самое.

Брэд многозначительно улыбнулся, как будто хотел сказать: «Ладно, походи в отрепье, потешься какое-то время, но очень скоро тебе это надоест. Потому что этого от тебя ждут».

Я знал, что он прав. Рано или поздно я избавлюсь от старушенции. Но только если однажды утром она откажется заводиться.

— Ты готов к торжественному возвращению? — спросил меня Брэд.

— Да, конечно, — сказал я.

Но когда я вошел в наш общий офис и все присутствующие встали и зааплодировали, я почувствовал, как защипало в глазах. Потом я сделал то, чего от меня ожидали, — произнес речь:

— Надо, чтобы меня почаще увольняли. Спасибо вам за такую необыкновенно приятную встречу. Знаете, никому из вас не место в этом бизнесе. Вы все слишком порядочные люди.

Затем я удалился к себе. Мой письменный стол все еще стоял на месте. Равно как и мое кресло от Германа Миллера. Я выдвинул его и уселся, отрегулировал высоту, откинулся на спинку. И подумал: я и не рассчитывал увидеть все это снова.

Через минуту в дверь постучала моя старая помощница Дженнифер.

— Ну что же, привет, — вежливо сказал я.

— Можно войти? — неуверенно спросила она.

— Ты ведь здесь работаешь. Почему ты не можешь войти?

— Дэвид… мистер Армитаж…

— Давай остановимся на Дэвид. И я рад, что они все-таки не вышвырнули тебя.

— Мне удалось остаться в последнюю минуту, потому что уволилась одна из ассистенток. Но, Дэвид, ты когда-нибудь простишь меня за то, как я…

— Это было тогда, то есть вчера. А сейчас у нас сегодня. И я бы не отказался от двойного кофе.

Все, как было раньше. В списке позвонивших особо выделялись двое: Салли Бирмингем и Бобби Барра. Салли звонила один раз в конце предыдущей недели. Бобби звонил по два раза в день последние четыре дня. По словам Дженнифер, он просто умолял ее дать ему мой домашний телефон.

«Скажите ему, что у меня хорошие новости», — прочитала она записанную в блокноте фразу.

Почему-то мне показалось, что за всем этим стоит Флек. И я целую неделю отказывался отвечать на звонки своего бывшего приятеля, чтобы показать, что меня не так легко завоевать.

Но конце концов я капитулировал.

— Ладно, — кивнул я Дженнифер, когда она сообщила, что Бобби звонит уже третий раз за последний день, — соедини его со мной.

Не успел я поздороваться, как Бобби понесло:

— Умеешь же ты заставить человека помучиться!

— Кто бы говорил.

— Слушай, ты же, как последний поц, пошел вразнос…

— А разве не ты сказал мне, что никогда больше не захочешь иметь со мной дело? Почему бы нам с тобой не послать друг друга к чертям собачьим и не покончить на этом?

— Нет, вы только послушайте, какой крутой! Снова на вершине и снова относится к маленьким людям как к какашкам.

— Ничего подобного, Бобби. Несмотря на то, что ты прилипчивый двуличный коротышка и кусок дерьма.

— Ну вот, а я-то собирался сообщить тебе хорошие новости.

— Я не оставлял у тебя никаких денег, Бобби. Когда я закрыл счет…

— Ты забыл про десять тысяч долларов.

— Не пори чушь.

— Дэвид, скажу еще раз: ты забыл про десять тысяч долларов. Теперь дошло?

— Угу. И что случилось с этими забытыми, как ты говоришь, штуками?

— Я купил тебе немного акций в венесуэльском ситкоме, и, надо же, их стоимость выросла в пятьдесят раз…

— Зачем ты мне рассказываешь эту абсурдную историю?

— Никакую не абсурдную. Теперь у тебя на счету в компании «Барра и партнеры» пятьсот тысяч долларов. Я уже собрался отдать распоряжение, чтобы мои люди сегодня же отправили тебе и твоему финансовому менеджеру официальный отчет.

— И ты ждешь, что я в это поверю?

— Эти гребаные деньги на твоем счету, Дэвид.

— В это я верю. Но вранье про венесуэльские акции? Неужели ты не мог придумать что-нибудь получше?

Пауза. Затем:

— Разве важно, как деньги попали на твой счет?

— Я только хочу, чтобы ты признался…

— В чем?

— Что он велел тебе меня подставить.

— Кто такой он?

— Ты точно знаешь, кого я имею в виду.

— Я не веду разговоры о других клиентах.

— Он не клиент. Он — Господь Бог…

— Иногда и бог бывает добрым. Так что кончай богохульствовать… особенно если речь идет о боге, который платит тебе двенадцать миллионов долларов за четыре старых сценария. Признайся, они валялись у тебя в шкафу среди грязных носков. А пока суть да дело, поблагодари меня за то, что мне удалось сделать тебя богаче на двести пятьдесят тысяч долларов. Учти, когда все рухнуло, ты остался без гроша.

Я вздохнул:

— Ну что я могу сказать? Ты гений, Бобби.

— Я приму это за комплемент. И что ты прикажешь мне делать с этим баблом?

— Ты спрашиваешь, хочу ли я, чтобы ты их инвестировал от моего имени?

— Вот именно.

— А почему ты решил, что я хочу оставить тебя моим брокером?

— Потому что ты знаешь, что я всегда зарабатывал для тебя неплохие деньги.

Я немного подумал.

— Знаешь, после выплат Элисон и расчетов с налоговой у меня останутся миллионов шесть, с которыми можно поиграть.

— Я тоже умею считать.

— Допустим, я бы хотел взять эти шесть миллионов плюс те пятьсот тысяч, которые ты для меня заработал, и вложить все это в трастовый фонд…

— Мы определенно занимаемся такими фондами. Конечно, это не самый эротичный тип инвестирования…

— Но деньги из такого фонда нельзя перевести, допустим, в индонезийские акции?

Теперь настала его очередь глубоко вздохнуть. Но он все же сказал:

— Если ты имеешь в виду надежные акции с железобетонной стабильностью, то это делается легко.

— Именно это мне подойдет. Ультранадежные. Железобетонные. И они будут принадлежать Кейтлин Армитаж.

— Мило, — сказал Бобби. — Одобряю.

— Ну, благодарю покорно. И кстати, поблагодари за меня Флека.

— Я этого не слышал.

— Только не говори мне, что ты глохнешь.

— Разве ты заметил? Да, мы все разваливаемся на части. Наверное, это и называется жизнь. Именно поэтому, друг мой, лучше всегда смотреть на ситуацию с юмором, особенно когда все идет наперекосяк.

— О, да ты еще и философ. Как же я по тебе скучал, Бобби.

— Взаимно, Дэвид… Пообедаем на следующей неделе?

— Думаю, избежать этого не удастся.

Однако звонков Салли я старательно избегал. Хотя она не была такой настырной, как Бобби, но ее имя регулярно появлялось в списке входящих. Через три недели после моего возвращения на работу я получил письмо, написанное на фирменной бумаге «Фокс»:

Я не знал, хотела ли Салли таким образом извиниться. Или это был тонко завуалированный намек на возможность продолжения отношений (еще бы, ведь я был снова кредитоспособен!). А может, она изображает из себя ретивого телевизионного работника, разыскивающего так называемые таланты. Но мне не интересно было выяснять это. Я не хотел быть ни грубым, ни торжествующим, да и особого повода для торжества не было. Поэтому я сел и на официальной бумаге нашей студии написал следующую деловую записку:

И я расписался своим полным именем.

В конце этой же недели я получил прекрасные новости от Уолтера Дикерсона, который после нескольких месяцев тяжелых переговоров наконец добился того, о чем я просил.

— Ну вот, — сказал он, позвонив мне в офис. — Вам снова разрешено видеться с дочерью.

— Люси согласилась?!

— Да, она наконец решила, что Кейтлин должна видеться со своим отцом. Мне жаль, что на это ушло чертовски много времени. И вы не только можете видеть дочь регулярно, ваша бывшая жена не настаивала, чтобы это происходило под ее присмотром… что часто случается в схожих ситуациях, где отцу временно было отказано в доступе к ребенку.

— Ее адвокат объяснил, с чего это она вдруг передумала?

— Давайте скажем так: я уверен, что сама Кейтлин сыграла в этом большую роль.

Но была еще одна причина, о которой я узнал, когда полетел на север на свидание с дочерью — в первый раз за последние восемь месяцев!

Я взял напрокат машину и доехал из аэропорта до дома Люси. Через мгновение после моего звонка дверь распахнулась, и Кейтлин повисла у меня на шее. Я очень долго прижимал ее к себе. Затем она подтолкнула меня локтем и спросила:

— Подарок привез?

Я рассмеялся замечательной дерзости этого вопроса и невероятной душевной гибкости своей дочери. Мы не виделись восемь мучительных месяцев, и вот мы снова вместе. Что касается Кейт, ничего не изменилось.

— Подарок в машине. Получишь позже.

— В гостинице?

— Да, в гостинице.

— В той же, где мы жили в последний раз, — близко к небу?

— Нет, в другой гостинице, Кейтлин.

— Ты своему другу больше не нравишься?

Я с изумлением смотрел на нее. Она помнила все. Каждую деталь всех выходных, которые мы проводили вместе.

— Это очень длинная история, Кейтлин.

— Ты мне ее расскажешь?

Но прежде чем я сообразил, как ответить на этот вопрос, раздался голос Люси:

— Привет, Дэвид.

— Привет, — ответил я, все еще держа Кейтлин за руку.

Последовала неловкая пауза. Как можно обмениваться любезностями после всей той ненависти, после всех тех бессмысленных мучений, в бездну которых ввергла меня Люси?

Но я решил, что стоит сделать попытку, и сказал:

— Ты хорошо выглядишь.

— Ты тоже.

Снова неловкая пауза.

Из дома вышел мужчина и остановился за спиной моей бывшей жены. Высокий, немного за сорок, консервативно одетый, как все протестанты в Америке по выходным: синяя рубашка на пуговицах, шерстяной свитер, брюки цвета хаки, тяжелые ботинки. Он обнял Люси за плечи. Я постарался не поморщиться.

— Дэвид, это мой друг, Питер Харрингтон.

— Приятно с вами познакомиться, Дэвид, — сказал он, протягивая руку.

Я пожал ее, подумав: по крайней мере, он не сказал «я так много о вас слышал».

— Взаимно, — кивнул я.

— Папа, может, поедем? — спросила Кейтлин.

— Конечно! — Я повернулся к Люси: — Значит, в шесть часов вечера в воскресенье.

Она кивнула, и мы уехали.

По дороге в Сан-Франциско Кейтлин сказала:

— Мама собирается пожениться на Питере.

— Вот как, — отозвался я. — А ты что думаешь по этому поводу?

— Я хочу быть подружкой невесты.

— Полагаю, это возможно. Ты знаешь, чем занимается Питер?

— Он командует в церкви.

— Правда? — слегка встревожился я. — В какой церкви?

— Милой такой.

— А названия ты не помнишь?

— Уни… уни…

— Может быть, унитарной?

— Да, верно. Унитарной. Смешное слово.

Что ж, это цивилизованная церковь, а то ведь всякое бывает.

— Питер очень милый, — добавила Кейтлин.

— Я рад.

— И он сказал маме, что тебе нужно разрешить снова видеться со мной.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я играла в соседней комнате, когда он это сказал. Тебе мама запрещала со мной видеться?

Я посмотрел на огни залива:

— Нет.

— Это правда?

Кейтлин, тебе не нужно знать правду.

— Да, солнышко. Это чистая правда. Я был в отъезде, работал.

— Но ты больше никогда не будешь уезжать так надолго?

— Не буду. Никогда.

Она протянула тонкую ручку:

— Заметано?

Я усмехнулся:

— С каких это пор ты начала выражаться, как в Голливуде?

Она проигнорировала мою шутку и руки не опустила:

— Заметано, папа?

Я взял ее ручонку и пожал ее:

— Заметано.

Выходные пролетели в блаженном тумане. В шесть часов вечера в воскресенье мы снова стояли у дома Люси. Когда дверь открылась, Кейтлин кинулась, чтобы обнять мать, затем подскочила ко мне, чмокнула в щеку и сказала:

— Увидимся через две недели, пап.

Затем она скрылась в доме, прижимая к себе целый выводок Барби и другие бесполезные вещицы, которые я накупил ей за выходные. Мы с Люси неожиданно остались наедине на пороге и неловко молчали.

— Ну как, хорошо провели время? — спросила Люси.

— Замечательно.

— Я рада.

Молчание.

— Ну, тогда… — сказал я, пятясь.

— Ладно, тогда пока.

— Увидимся через две недели.

— Хорошо.

Я кивнул и повернулся, чтобы уйти.

— Дэвид, — сказала она, заставив меня обернуться.

— Да?

— Я только хотела сказать… Я рада, что у тебя все наладилось с профессиональной точки зрения.

— Спасибо.

— Наверное, было ужасно.

— Верно.

Молчание. Потом она сказала:

— Я хочу, чтобы ты еще кое-что знал. Мой адвокат рассказал мне, что когда у тебя все рухнуло и ты потерял все свои деньги…

— Это так. На какое-то время я остался без всего.

— Но ты все же умудрился платить мне алименты.

— Я был обязан.

— Но ведь ты был разорен.

— Все равно я был обязан.

Молчание.

— На меня это произвело впечатление, Дэвид.

— Спасибо, — сказал я, и мы снова неловко замолчали.

Наконец я пожелал ей спокойной ночи и поехал в аэропорт; самолет доставил меня в Лос-Анджелес; на следующее утро я встал и пошел на работу, где принял множество решений, касающихся сериала, неоднократно поговорил по телефону, пообедал с Брэдом и нашел три часа днем, чтобы посидеть за компьютером, продлевая жизнь своим персонажам. В общей сложности я проработал до восьми вечера, затем поехал домой, по дороге прихватил суши и съел их, запивая пивом перед телевизором. После десяти я отправился в постель с новым романом Уолтера Мосли и относительно прилично проспал семь часов, после чего поднялся и повторил всю процедуру сначала.

В один из дней этой рутинной жизни пришло озарение: все, что ты хотел восстановить, восстановлено. Но за этим озарением последовало другое: теперь ты одинок.

Да, я получал удовольствие от работы с коллегами. Да, дважды в месяц я мог видеть свою дочь. Но кроме этого…

Что? У меня не было семьи, которая ждала бы меня дома по вечерам. Повседневного папу для моей дочери изображал теперь другой мужчина. И хотя мой профессиональный статус снова был на высоте, я мог сказать лишь одно: успех ведет к новому успеху, а тот, в свою очередь, приводит…

Куда? Где он, конечный пункт назначения? В этом и есть главная загадка. Вы можете потратить годы, чтобы вскарабкаться куда-то. Но когда цель достигнута — когда вы получаете все, о чем мечтали, — возникает вопрос: вы вообще куда-нибудь пришли? А может, вы все еще находитесь на пересадочной станции по пути к следующему пункту назначения? Боюсь, этот пункт иллюзорен — он исчезает, как мираж, как только вас перестает осенять крыло успеха. Разве можно достичь вершины, которой не существует? Единственная мелочь, которую я познал за все это время, заключалась в следующем: то, к чему мы стремимся, всего лишь попытка самоутверждения. Но обнаруживаем мы это только через тех, кто был достаточно глуп, чтобы полюбить нас… или кого мы сумели полюбить.

Как я — Марту.

Целый месяц я звонил ей через день и отправлял эсэмэски. Каждый день я писал электронные письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов я понял намек и прекратил попытки связаться с ней. И тем не менее я думал о ней постоянно. Это напоминало тупую фантомную боль, которая никак не проходила.

Но вот в одну из пятниц, примерно через два месяца после нашей последней встречи, я получил по почте небольшой пакет. Когда я его раскрыл, то обнаружил внутри прямоугольный предмет, завернутый в подарочную бумагу. Там же лежал конверт. Я открыл его и прочитал:

Я не сразу последовал ее последнему указанию. Потому что сначала развернул присланный подарок и увидел перед собой раритетное издание стихов Эмили Дикинсон 1891 года, выпущенное издательством «Роберт Бротерс» в Бостоне. Я держал книгу в руках, изумляясь ее компактной элегантности, почтенной тяжести и ауре постоянства — хотя, как и все остальное, она тоже рано или поздно рассыплется в прах. Затем я поднял глаза и увидел свое отражение в темном экране своего компьютера: мужчина средних лет, которого обуревают страсти, вряд ли известные Эмили Дикинсон.

И тут мне кое-что вспомнилось: просьба Кейтлин, которую она высказала, когда мы виделись в прошлые выходные. Когда я укладывал ее спать в номере гостиницы, она попросила меня рассказать сказку. И не просто какую-нибудь, а «Три поросенка». Но с условием.

— Папа, — попросила она, — ты можешь рассказать мне сказку, чтобы там не было большого злого волка?

Я немного подумал, не зная, как выйти из положения.

— Давай попробую… Допустим, есть домик, сделанный из соломы, есть домик, сложенный из бревен, и есть домик, построенный из кирпичей. Что дальше? Ты полагаешь, они создадут ассоциацию жильцов? Прости, ласточка, но эта история никак не получается без злого волка.

Почему не получается? Потому что все истории — они про кризис. Мой. Ваш. Того вон типа, который сидит напротив вас в метро, когда вы это читаете. Как ни крути, любая история обязательно упирается в основополагающую правду. А правда такова: нам нужен кризис. Мы нуждаемся в беспокойстве, в боязни неудачи, в тоске по настоящей жизни, и мы всегда недовольны тем, что мы имеем. Кризис каким-то образом заставляет нас поверить в собственную значимость, что все не так, как видится в конкретный момент, что мы сможем побороть свою незначительность. Более того, кризис заставляет понять, что над нами всегда нависает тень Большого Злого Волка Опасность, которая скрывается за всем. Опасность, которую мы создаем себе сами.

Но кто, в конечном счете, является творцом нашего кризиса? Кто им управляет? Для некоторых это Бог. Для других — государство. Опять же, это может быть человек, которого вам бы хотелось обвинить во всех своих несчастьях: ваш муж, ваша мать, ваш босс… Или, возможно — только возможно, — это вы сами.

Именно на этот вопрос я никак не мог ответить, раздумывая над тем, что случилось со мной в последнее время. Да, был в этой истории плохой дядя — тот, кто меня подставил, раздавил, а затем снова собрал по кускам. И да, мне известно имя этого человека. Но — и это очень большое но — не мог ли им быть я сам?

Я снова взглянул на темный экран. На фоне чернильной темноты вырисовывалось мое лицо. Как силуэт призрака… И мне пришло в голову, что с того момента, как человек смог увидеть свое отражение, он начал ежедневно, как жвачку, пережевывать всякие мысли: какова моя роль во всем этом… какое это имеет значение?

Но у него не находилось ответа. Разве только то, что я не устаю повторять себе:

перестань раздумывать над этими невозможными вопросами…

забудь о бесполезности всего…

и не воображай, как все могло бы быть.

Продолжай жить. Потому что больше тебе нечего делать. Есть только одно лекарство — принимайся за работу!