Предисловие

Чтобы многое рассказать, иногда не требуется речи. Движения, жесты, мимика могут быть настолько выразительны, что актер способен взволновать или рассмешить своих зрителей, воссоздав перед ними человеческие характеры и истории, — без единого произнесенного слова.

«Удивительный ты человек. Я слышу, что ты делаешь, а не только вижу. Мне кажется: самые руки твои говорят», — воскликнул, увидев пантомимного актера, древнегреческий писатель Лукиан.

Это не простое искусство. У него тысячелетние традиции, своя история.

Нищие, бесправные, не имеющие не только права жизни, но и права на смерть (их еще до конца XVIII века запрещали хоронить на городских кладбищах), бродили по миру народные комедианты. Их театральными залами были базарные площади, аудиторией — толпа, собравшаяся у бочек, на которые настилались доски. Под открытым небом расслышать слова трудно, — куда более выразительными в этом случае были движение, жест. Существовало еще одно обстоятельство: народные актеры являлись по самой своей природе крамольниками, им ненавистны были полицейские, торгаши, богачи. Скоморохи всех наций высмеивали ненавистных народу угнетателей. А это куда безопаснее было делать без слов.

Странствующих комедиантов травили собаками, забивали в колодки, против их представлений издавали особые вердикты отцы церкви, их били кнутом и клеймили, но их веселое искусство нельзя было уничтожить. Любовь народа победила суровые законы и страх загробной кары.

Так, переходя из века в век, не только существовала, но и развивалась пантомима. Она перекочевала с площадей на арену цирка; появились не только талантливые клоуны, но на праздниках начали ставиться и большие пантомимные спектакли. В начале XIX века в Англии настолько прославился клоун Джоэ Гримальди, что его стали называть Микеланджело буффонады; великий трагический актер Эдмунд Кин учился у этого комика мимике. Диккенс написал историю жизни Гримальди. В Париже на подмостках маленького народного театра Канатных плясунов появился совершенно новый тип пантомимного комика. Гаспар Дебюро создал маску печального неудачника, доброго, но неловкого малого в просторном белом балахоне, с лицом, вымазанным мукой. Образ Пьеро стал типом, его рисовали художники, поэты посвящали ему стихи. Дебюро аплодировали Бальзак, Гейне, Беранже; знаменитые драматические актеры приходили в этот театрик учиться. Когда Дебюро умер, на памятнике написали: «Здесь покоится человек, который все сказал, хотя никогда не говорил».

Итак, мим способен очень многое рассказать, не вымолвив ни слова. Он один может показать на сцене целую компанию людей различных характеров, создать впечатление, что идет дождь и дует ветер, разыграть в одиночку на голых подмостках программу цирка: скакать на несуществующей лошади, подымать гири, которых нет, ходить по гладкому полу, как по канату… Он может стать толстым или, напротив, тощим, изобразить сразу двух боксеров или оказаться на краю пропасти…

И все это он способен сделать без партнеров, декораций, реквизита и бутафории. Его материал — собственное тело: руки, ноги, голова… Все это должно обладать особой выразительностью, уметь показывать несуществующее, воодушевлять, веселить.

Для этого искусства необходима особого рода наблюдательность и фантазия. Чтобы сыграть сцену без предметов, нужно не только в совершенстве знать их формы, но и уметь в момент исполнения с совершенной ясностью представить себе эти несуществующие вещи… Однако игра без предметов — лишь частность искусства мимов. Как и всякий актер, мим находит материал для себя в жизни; у него должно быть не только ловкое, натренированное тело, но и острое зрение Он обязан уметь видеть людей, что называется, «насквозь», подмечать суть человеческих характеров и проявлений — ему предстоит их выразить лишь жестами, мимикой.

В одной из статей Чарли Чаплин рассказывал о своей матери, об ее особом даре: «Она была исключительной мимисткой. Когда мой брат Сид и я были еще ребятишками и жили в тупике одного из кварталов Лондона вблизи Кенсингтонской дороги, она часто целые часы простаивала у окна, наблюдая улицу и прохожих, схватывая их движения, недостатки, она точно передавала их нам руками, глазами, выражением лица. Глядя на нее, наблюдая за ней, я научился не только воспроизводить чувства с помощью жестов и мимики, но и постигать внутреннюю сущность человека. Ее наблюдательность была исключительна.

Я приведу лишь один пример. Однажды утром через окно она увидела одного из наших соседей: «Билл Смит едва волочит ноги, ботинки не почищены, вид у него голодный. Наверняка поссорился с женой и уходит из дома без завтрака. Смотрите, идет в булочную купить себе хлебец». Днем я случайно узнал, что Билл действительно здорово разругался с женой… Такое умение наблюдать людей — вот самое большое и ценное, чему научила меня мать; я стал живо подмечать все мелкие и смешные черты людей и, имитируя их, заставлять людей смеяться».

В небольшом рассказе — множество ценных мыслей. Пусть люди, увлеченные искусством мимов, задумаются прежде всего над тем, что это искусство, как и всякий другой род творчества, начинается с умения всмотреться в жизнь. Разумеется, мать великого комика прежде всего

обладала даром наблюдательности, а талант этот развивался потому, что материал для мимических сценок был под рукой, отлично знаком. Простая женщина была в курсе дел всего квартала; жизнь и быт, характеры людей и их отношения были ей настолько известны, что по детали, по штриху поведения она угадывала происшедшее. Воспроизводя в наиболее отчетливом виде, как бы увидев эти черты сквозь увеличительное стекло, она создавала мимические отрывки биографий, картин будней бедной улицы.

Чаплин не только унаследовал, но и развил этот талант. Чарли стал акробатом, танцором, научился ходить по проволоке, жонглировать; он овладел в совершенстве многими видами мастерства движения; он был настолько музыкален, что смог сам сочинять музыку для своих фильмов. Однако были акробаты куда более ловкие, чем Чаплин, танцоры еще виртуознее и клоуны смешнее его. И все же он стал одним из величайших мимов нашего времени (характер Чарли создан им еще во времена немого кино). Его безмолвное искусство с удивительной гуманностью рассказало о жизни маленького человека в капиталистическом мире, об иллюзиях, добром сердце и неумении добиться успеха в обществе, основанном на корысти и угнетении.

Немало прекрасных пантомимных актеров знали и наши театры и кино. Пантомимные спектакли ставили и Вс. Мейерхольд и А. Таиров; поразительно играл безмолвные сцены М. Тарханов в «Горячем сердце» и «Мертвых душах». В постановке «Леса» Игорь Ильинский — Аркашка разыгрывал традиционную мимическую сцену рыбной ловли; Э. Гарин еще до своей работы в кино прославился искусством пантомимы; такие актеры, как С. Мартинсон, Я. Жеймо, Н. Кузьмина, вышли из экспериментальных школ двадцатых годов, где особое внимание уделялось пантомиме.

Много лет на нашей эстраде был популярен танцевально-комедийный номер «Пат, Паташон и Чарли Чаплин» — веселые сценки, исполнявшиеся масками героев немого кино. Пата играл Николай Черкасов, Паташона — Борис Чирков, будущий Максим.

Пантомима была отличной школой. Она развивала юмор, наблюдательность, учила виртуозно владеть своим телом. Человека привлекает многое в искусстве: он любит музыку и пение, глубину постижения жизни и веселую шутку… И, конечно, человеку свойственно увлекаться стихией движения, мастерством выразительности человеческого тела, способностью передать целый мир мыслей и чувств, не говоря ни слова. Ведь не зря существует пословица: молчание — золото.

Как изучить красноречие молчания, рассказывает эта книга, написанная талантливым артистом эстрады, много лет занимающимся искусством мимов, — Р. Славским.

Г. КОЗИНЦЕВ, заслуженный деятель искусств РСФСР

Загрузка...