Исполняющий обязанности

Глава 5 Разговор по душам

Открывая дверь в кабинет товарища Дзержинского, столкнулся с выходящим из приемной Артузовым.

— О, Владимир Иванович пожаловал, — обрадовался Артур, пожимая мне руку.

— А ты уже оттуда? — кивнул я на дверь, отвечая на рукопожатие.

— Нет, я тоже туда и даже на одно время с тобой, — сообщил начальник КРО. — Но товарищ Феликс задерживается, у него комиссия по беспризорным. Позвонил, передал через секретаря свои извинения. Будешь здесь сидеть или ко мне пойдем? — Я кивнул, а Артузов, развернувшись, сказал секретарю: — Вадим, как товарищ Дзержинский появится, позвони мне. Если что, мы с товарищем Аксеновым в моем кабинете будем.

Секретарь что-то сказал, но я не расслышал, зато услышал ответ Артура:

— Так он потом все и заберет.

Видимо, в приемной мне оставлены какие-нибудь бумаги. Да, потом заберу, после совещания. У меня сейчас даже папки нет, зачем таскать?

Спустившись на этаж ниже, где располагались кабинеты руководителей КРО, а чуть дальше и ИНО (мой и Трилиссера, когда Меер Абрамович сюда заходит), Артур Христианович открыл свой кабинет.

Его приемная гораздо меньше, нежели у Дзержинского, но все равно, наличествовала. Секретаря, правда, на месте нет. У меня, кстати, здесь своей приемной нет.

— Чай будешь пить? — традиционно поинтересовался Артур. Так же традиционно посетовал. — Кофе у меня нет, да и возможностей его сварить тоже.

— Если с карамелью, что ты у Лидочки умыкнул, то да.

Мы оба переглянулись и заулыбались, вспоминая, как Артур как-то притащил из дома немного слипшихся конфет, чтобы меня порадовать. Знает, что я сладкоежка. Надо бы не забыть отдать Артуру подарки. Я даже не знаю, что там Наталья уложила в подарок Лиде и детям. Помню, что какие-то тряпки, но не смотрел.

— Не, карамели у нас нынче нет, зато есть сахар,— похвастал начальник КРО.

— А мы успеем?

— Успеем, — махнул рукой Артур, вытаскивая из тумбочки чайник и разматывая шнур. Вот ведь, аккуратист. У кого другого чайник бы так и стоял, а Артузову обязательно все нужно убрать. А теперь он примется застилать стол если не скатертью, то хотя бы газеткой.

Включив чайник, вытащив скатерть (белая, кстати!), поставив кружки и банку с сахарным песком (раньше кулечком обходился!) Артур сказал:

— Если не успеем попить, позже продолжим. Но, скорее всего, придется часа два ждать. У него сейчас заседание комиссии по беспризорным. Решают по каждому пацаненку — кого куда распределить. В последнее время у Феликса Эдмундовича обязанностей все больше и больше, — пожаловался Артур. — Можно подумать, что в РСФСР кроме него и работать некому. Не жизнь, а сплошные заседания.

Здесь я согласен. Наш Председатель еще и дважды нарком, а еще руководитель кучи всяких комиссий от борьбы с беспризорностью и до улучшения быта рабочих. Да, он еще и член ЦК РКП (б), а это тоже совещания и заседания.

— процитировал я.

— Верно сказано, — с одобрением кивнул Артур, уставившись на чайник, словно тот должен испугаться его пронзительного взгляда и закипеть. Но главный контрразведчик страны не прав. Чтобы чайник закипел, нужно от него отвернуться.

— Маяковского стихотворение, — сообщил я.

Артур, кажется, эти стихи Маяковского не знал, да и следить за новинками литературы ему некогда., зато он отреагировал на фамилию.

— Кстати, как раз в приемной для тебя бумага лежит, касающаяся Маяковского.

— Только не говори, что это заявление Лили Брик, — мрачно предположил я.

— Ее, — подтвердил мой друг. — А как ты догадался?

— Мне вчера нечто подобное Чичерин вручил — дескать, гражданка Брик просит отыскать того, кто вывез творческое наследие поэта за рубеж и хочет добиться выплаты ей гонорара.

— Так и тут тоже самое. Правда, гонораров она не просит, но хочет, чтобы ВЧК пресекло дороги — это ее слова, не мои, по которым стихи ее бывшего сожителя уходят на Запад. Мол — это художественное достояние Советской России. Это заявление поначалу мне отписали, но я — если говорить твоим языком, «отмазался» и тогда Председатель его тебе отписал. Коль скоро стихи всплыли за рубежом, то возвращать их на родину задача ИНО.

— Спасибо, — поблагодарил я Артузова. — Я знал, что ты настоящий друг!

— Всегда пожалуйста, — обрадовался Артур. — А заодно еще Льву Давидовичу ответ напишешь — откуда в Париже взялись стихотворения мертвого поэта?

— А что, Троцкий тоже претендует на наследство Маяковского? Или на авторские отчисления? — невинно осведомился я.

— Володя, ты бы за языком-то следил, — вздохнул Артузов. — Ладно, что я тебя давно знаю. А кто другой услышит — побежит кричать, что начальник ИНО Аксенов дискредитирует председателя РВС республики. А Троцкий нынче, после освобождения Финляндии от белогвардейцев, едва ли не первый после бога.

Ну вот, а я-то о таком и не думал. Действительно, если в прошлой истории мы победой над финнами похвастаться не могли, то теперь… И сюда же, в копилку авторитета Льва Давидовича еще и удача на польском фронте, освобождение Галиции. При желании можно даже Крымский переворот Троцкому приписать.

— Так что не понравилось Троцкому?

— Так Брик-то не только к нам и в НКИД обратилась, но еще и к Троцкому, в РВС. У Лили Юрьевны везде знакомые имеются. Лев Давидович нашему начальнику лично звонил. И вообще, дорогой товарищ Аксенов, ты бы не увлекался стихотворениями мертвых поэтов.

Я собрался сделать удивленные глаза, но Артузов полез в стол, вытащил из него последний номер нашего альманаха «Русское Зарубежье» и открыл его на последней странице. Ткнув пальцем вниз, сказал:

— И будешь говорить, что ты тут не при делах? Мне эти альманахи регулярно из Латвии присылают, как и всю русскую литературу, что выходит на Западе. А фамилия эта не часто встречается.

И куда Артур пальцем тычет? А, вот… Внизу страницы мелким шрифтом указано «Шеф-редактор и издатель А. Холминов».

Молодец отец-основатель советской контрразведки. Зрит в корень. Но Алексей-то Юрьевич куда смотрел? Ему что, нужна слава Герострата? Понимаю, полагается указывать свою фамилию, но мог бы ее слегка изменить. Холминов-то и на самом деле не Петров, не Сидоров и не Аксенов даже. Например, мог бы Алексей написать — Колминов, вот и все. Французы не придерутся, а русским, в общем-то, все равно. Потылицын, скажем, свою фамилию в выходных данных вообще не ставил, ограничиваясь лишь указанием адреса редакции. Капитально я лопухнулся, ничего не скажешь. Что ж, придется что-то придумать. Видимо, подыскать эмигранта более распространенной фамилией, да и переоформить на него альманах.

— Ты думаешь, кроме тебя кто-то помнит, кто из моих людей нынче в Париже? — поинтересовался я.

— Володя, этих альманахов всего две штуки. Один у меня, а второй у Осипа Брик. Но если бы Троцкий увидел, он бы фамилию своего спасителя вспомнил.

Да уж… Угораздило Алексея Юрьевича как-то спасти товарища Троцкого от террориста.

Даже не думал, что столько шума поднимется из-за какого-то детского стихотворения. И зря я оставил фамилию Маяковского. Поставил бы… Фаровский, скажем или Прожекторский. И смысл бы сохранился, и творческое наследие уберег. А ведь хотелось как лучше. Но никакого криминала в стихах нет, а отмазаться я всегда отмажусь.

Пожалуй, не стану я пока публиковать стихотворение «Пароходу и человеку». Если наши издания продаются в Латвии, то их могут покупать не только КРО, но и военная разведка. Неизвестно, как Лев Давидович отреагирует на «блюдечки-очки спасательных кругов», а самое главное, как воспримет фразу «Но в конце хочу — других желаний нету, встретить я хочу мой смертный час, так как встретил смерть товарищ Троцкий!». Может на «смертный час» и обидеться. А какой мне смысл лишний раз ссориться с Троцким, тем более, из-за такой ерунды? Да и я, если переделаю Нетте на Троцкого, нарушу рифму, а со стороны это будет выглядеть как мелкое хулиганство.

— Кстати, а как тебе стихи Маяковского попали? Или это другой Маяковский?

Пожалуй, Артуру врать не стану. Вернее — врать-то все-таки придется, но не слишком.

— Они не мне попали, а моим людям. Кто-то в редакцию принес. А кто, теперь уже и сказать не смогу. Кто-то из эмигрантов. Стихи неплохие, понравились. Кто ж его знал, что Маяковского застрелят? А стихи уже в редакторский план на три месяца вперед вошли, не убирать же? Но Лиле Брик шиш с маслом, а не гонорар. У Маяковского мать жива, сестры. Вот, они и получат, как законные наследники.

Кстати, а так даже и лучше. Зачем потом как-то «легендировать» появление посмертных стихов поэта, додумывать — этот ли Маяковский, или однофамилец? Пусть некто неизвестный занес в редакцию пачку неопубликованных стихов. Такое в годы гражданской войны вполне могло быть. Но литературно-художественному альманаху мы название поменяем.

Заваривая чай в солдатской кружке, Артузов спросил:

— Володя, а что ты такой грустный? Что-то в Париже? Или из-за Натальи Андреевны переживаешь? Так не волнуйся, моя Лида двоих родила.

Из-за супруги я, разумеется, переживал. Но здесь другое.

— Я сегодня на набережной старую знакомую встретил. Может, ты даже и помнишь это дело — было письмо, в котором одна барышня возмущалась, отчего это Аксенов на ней не женится? А то, что она замуж выходила, это не в счет.

— Помню-помню, — заулыбался Артур. — Эта барышня еще хотела поменять свою комнату в Череповце на комнату в Москве. А ее бывший муж пошел по делу Мяги, которого ты в Крыму расколол.

Ну, допустим, Мяги у нас первоначально по другому делу пошел, а тот факт, что он умудрялся продавать белым наше обмундирование, всплыл случайно. А уж то, что муж Капитолины (на тот момент Полины) оказался среди его соратников тоже случайность.

— Ты же говорил, что она в Череповце? Но могла твоя отставная невеста в Москву по делам заехать, мало ли.

— Да нет, она в Москву по другим делам перебралась. Проституцией промышляет.

И чего это я решил рассказать Артузову о встрече? Решил душу излить? Скорее всего, так оно и есть.

— И ты решил, что нужно наставить девушку на путь истинный?

— Если бы знал, как это сделать, то попробовал бы. Мы же с Капитолиной вместе целое гнездо контриков выявили, которые мосты через Шексну хотели взрывать. Помню, как я дверь выломал, а ей два мужика руки выкручивали, а третий платье рвал.

— Контрики-то живы остались? — поинтересовался Артузов.

— На тот момент — да. Но потом-то их все равно расстреляли. Но это ладно, я еще и другое помню. Я, после ранения, целый месяц в больнице лежал. Грязный, а она горшки за мной выносила, белье меняла. Может, подцепил бы тиф и загнулся, если бы не она? А потом уже и Москва была, потом у меня Архангельск, а она замуж вышла. В общем, хрень полная, а я не знаю, что делать.

— Ну, если хочешь, позвони начальнику гормилиции, твою бывшую пассию завтра же задержат, а потом обратно в Череповец отвезут, передадут родственникам или знакомым. Могу я позвонить.

— А смысл? — вздохнул я. — Девка не от хорошей жизни на панель пошла, да не одна, а с товарками. Что ей в Череповце делать? Их с работы уволили, потому что рабочие места другим нужны. И знаю, что не одни они такие, а их много.

— А скоро будет еще больше, — сказал Артур, разливая чай. — Вон, скоро войска из Финляндии выведут, от Польши отведут, начнут красноармейцев по домам рассылать. Боюсь и подумать, что тогда начнется. Уже и так безработных девать некуда, а будет хуже.

Какое-то время мы грустно пили чай. А я думал, что ведь читал, и знал о том, что после завершения гражданской войны вылезет всякая накипь, что сидела по углам. Но читать-то одно дело, а видеть — совсем другое.

А еще вспомнился вдруг Крым, разговор с генералом Слащевым в Ливадийском дворце. Яков Александрович тогда говорил, что вдовы и жены офицеров становятся «мадами Лирскими». А ведь я тогда, если и не злорадствовал, то все равно мысленно укорял руководство белого движения. Мол — до чего же вы, суки, людей довели! А вот у нас-то! Еще вспомнилась девица, которая представилась Эльвирой. Мы ее с Наташкой спасали от голода, а она нас потом обворовала, да еще и меня пыталась застрелить.

Но все это как-то не то. Одно дело смотреть, как ищет клиентов жена твоего классового врага, совсем другое, если это наши девчонки. Погано. А тут еще и Артузов начал бередить раны.

— Помнишь, мы тобой как-то по Москве гуляли? — спросил Артур.

— А мы с тобой по Москве гуляли? — наморщил я лоб, силясь припомнить, когда мы могли с Артузовым просто так вот взять, да погулять по Москве?

— Ну, мы тогда с тобой еще о литературе рассуждали, о фантастах.

— А, точно, было такое, — вспомнил я.

— Думали, что война закончится, всю грязь выметет. Помнишь, мы с тобой двух проституток спасали, за которыми милиционеры бежали?

— Артур, ну у тебя и память! — восхитился я. Сам-то отчего-то не вспомнил ни милиционеров, ни проституток. А вот разговор о книгах помнил. Рассказать что ли о встрече с Алексеем Толстым? Нет, он еще ни «Аэлиту» не написал, ни «Гиперболоид инженера Гарина». Надо бы в Берлин съездить, попинать красного графа. Книг уже сто лет в рук не брал, только газеты. А так, хоть настоящую фантастику перечитаю. А не то в той жизни читал только дурацкие книги о попаданцах. Знал бы, что сам стану «попаданцем», то ни за что бы не стал читать. Как-то у них все просто получается. Вспомнили всю «Википедию», а потом бах — и все сделали. И почему у меня-то так не получается?

— Память как память, у тебя ни хуже. Начнешь вспоминать, все вспомнишь, как ты вспомнил о радиостанции, на которую информацию из Архангельска передавали. Но про книги мы с тобой не в тот раз разговор вели, а в другой.

— Это ты к чему? — поинтересовался я.

— Да к тому, как я говорил — надеялись, что все дерьмо вместе с войной и схлынет, а вот, поди же ты. Война, почитай, закончилась, а все дерьмо теперь наружу и лезет. Знаешь, за последнее время сколько чекистов со службы уволили за употребление кокаина или за морфий?

— Откуда?

— Триста человек! Только по Москве сто, еще сто в Питере. Но это только тех, кого выявили. А взяточничество? Конечно, такое было и в восемнадцатом, и в двадцатом, но сейчас-то почему так? У нас треть сотрудников милиции алкоголики, а у нас сколько?

Эх, Артур Христианович. Это всегда так. То, на что закрывали глаза во время войны, теперь уже не закроешь. А еще такая вещь, как «откат».

— Я иной раз тебе завидую. Думаю — Володька в Париже, пусть и живет сытнее, но всего нашего дерьма не видит. И воюет он там с настоящими контриками, не как мы.

— Так контрики везде одинаковые.

— Ага, как же, — махнул Артур рукой, едва не скинув со стола кружку с недопитым чаем. — Не хотел рассказывать, но тебе можно. Месяц назад взяли одного бывшего подполковника, он в седьмой армии заместителем начальника штаба был.

— В седьмой армии? — сразу же насторожился я. Не шестая армия, которая, можно сказать, что моя родная, то рядышком была. И командарма знаю, и начштаба. Кронштадтский мятеж подавляли вместе.

— Ты его все равно не знаешь, — отмахнулся Артур. — Он в седьмую уже после Кронштадтского мятежа прибыл.

— Ну и ладно. Так что с этим подполковником?

— Выяснили, что получает он деньги от белофиннов. Вначале обратили внимание, что замначштаба живет не по средствам, — пояснил Артузов. — Каждый вечер в Питере по ресторанам ходит, да не один, а с женщиной. Пассию он с собой из Польши привез. Разумеется, установили наблюдение, но поначалу ничего не выяснили. Позже, уже в Финляндии, в Гельсингфоргсе, отследили, как он с подозрительным человеком общается, обоих и задержали. И тут такое полезло! Оказывается, с польского фронта его перевели, потому что деньги пропали, но доказательств не было, шум поднимать не стали, а перевели от греха подальше. А в Питере он снова влип, и снова деньги. Пошел в картежный дом — там один открыли, чтобы городу прибыль была, проигрался. А во всех картежных домах всегда кто-то есть, кто к посетителям присматривается. Вот, взяли подполковника в оборот, денег подкинули, а он и взял. Само-собой, деньги за просто так никто давать не станет. Сведениями делился. Еще хорошо, что начальник штаба в седьмой армии очень толковый. Он, хотя и на зама бывшего подполковника поставил, но секретных материалов ему не давал, не доверял.

— Знаю начальника штаба, — кивнул я. — Толбухин Федор Иванович, он и на самом деле толковый.

— Так ведь Толбухин начальнику особого отдела армии и сообщил — дескать, странно себя ведет его зам. Нос сует, куда не просят.

— А в начальниках особого отдела не Никита ли Побажеев? — улыбнулся я, вспоминая парня, который в двадцать семь лет стал начальником особого отдела армии. Считай — занял генеральскую должность. Ведь это он тогда не испугался всесильных Зиновьева с Троцким и не позволил арестовать командарма. Если бы не Никита, то точно, атаковали бы форты с развернутыми знаменами и с пением «Интернационала».

— Он самый. Но не проси, все равно не отдам. Никита нынче всей контрразведкой в Финляндии заправляет. Помогает тамошней Контрольной комиссии.

— Кому помогает? — не понял я.

— Контрольной комиссии. Финские товарищи решили, что собственную чрезвычайную комиссию они создавать не станут, но у них будет Контрольная комиссия при Финском народном правительстве. Так мы же не спорим. Финляндия — государство независимое.

Ну да, совсем независимое. И это правильно. Мы же обещали, что финны сами решат свою собственную судьбу. Вот они и решают.

— А кто подполковника-то этого вербовал? Неужели финны?

— У финнов кишка тонка такую операцию провести. Официально это были норвежцы, но чует мое сердце, что за ними еще кто-то стоит. В общем, ты понимаешь.

Понимаю. Из под норвежского флага всегда торчала английская подкладка.

На столе у Артура зазвонил телефон. Взяв трубку, он только и сказал «Ага».

Окинув грустным взором стол, чайник и грязные кружки, товарищ Артузов сказал:

— Ладно, потом помою. Феликс Эдмундович прибыл раньше, чем собирался, нас просят подняться.