8. Увлечение

Сегодня прохладнее, и я могу издалека почувствовать запах дождя. И все же я ныряю в бассейн, холодная вода жалит мою кожу и парализует суставы. Я плыву сквозь нее, чувствуя, как пробуждаются мои кости и мышцы. Теперь становится легче, когда тяжесть в животе не отягощает меня. Здесь я могу чувствовать себя беззаботным. Могу позволить воде утопить стыд и смыть его запах. Знаю, у меня нет причин чувствовать себя плохо, я не сделал ничего неправильного или из ряда вон выходящего. Я сделал то, что двадцатидевятилетний мужчина должен делать с двумя экзотическими танцовщицами в своем доме. Я сделал то, что делал и прежде.

Кэнди и Джуэл были моими сотрудницами в течение многих лет. Мы втроем спали на протяжении нескольких более трудных лет и поддерживали отношения. А когда пришло время заручиться помощью с программой, я знал, что они подойдут для работы.

Мне нужно было обрубить с ними всю физическую близость, и я сделал это, по большей части. Но время от времени мы выпивали слишком много шампанского и возвращались обратно к знакомой схеме — они трахают меня, я трахаю их, и потом они трахают друг друга, пока я наблюдаю за ними с членом в руке.

Не смотрите так удивленно. Да, я сплю со стриптизершами. Тоже мне большое дело. А что вы ожидали, я с ними делаю? Играю в пинокль19?

Видите ли, отличное качество Кэнди и Джуэл заключается в том, что они всегда разграничивают работу с удовольствием. Они делают свою работу, после мы выпиваем, и, в большинстве случаев, они уходят, не проявив сексуального интереса, но с хорошей платой за свои профессиональные услуги.

Это был не один из тех разов.

Они сделали, как я и попросил, обучили женщин характерным движениям, перед тем как распустить их на вечер. Позже они стояли у моей двери с охлажденной бутылкой «Дом Периньон» и одинаковым озорным блеском, горящим в глазах.

— Ты выглядишь напряженным, — сказала Кэнди, заходя внутрь. Она сняла пиджак с моих плеч и начала разминать их. Джуэл открыла пробку, не пролив ни капли.

— Я тоже это заметила. Ты кажешься... другим. Не таким сосредоточенным, — вступила в разговор она.

— Разочарованным, — добавила Кэнди.

Джуэл вернулась к нам с бокалами шампанского. Я осушил свой в два глотка.

— Заткнитесь. И снимайте свою одежду.

Мы втроем не нуждались в прелюдии. Я даже не ожидал, что они включат свою обычную песню и станцуют, чтобы разогреть меня. Они знали, что заводит меня, так же как я знал, как заставить их кончить.

И это то, что я сделал.

Там, посреди своей комнаты, я наклонил Кэнди над подлокотником дивана и взял ее сзади, одновременно трахая пальцем Джуэл. Кэнди кончила быстро, как всегда. Нужно просто поглаживать ее клитор, одновременно входя в нее глубоко и быстро, и через минуту она разбивается подо мной на осколки. Джуэл хотелось играть. Она оседлала меня и взобралась на мой одетый в латекс член, все еще блестящий от сладкой влажности Кэнди. Она громко застонала, чувствуя, как ее гиперчувствительный холмик трется о мою лобковую кость. Кэнди посасывала подпрыгивающие сиськи своей подруги и играла с ее задницей, пока я не почувствовал, что внутренности Джуэл сжались и задрожали. Затем она закричала, выкрикивая мое имя так громко, что мне пришлось одной рукой закрыть ее рот, в то время как другой я обхватил ее талию и насаживал ее на себя сильнее, вверх и вниз, продлевая ее оргазм.

Когда ее крики стихли до жалобного хныканья, она слезла и сняла презерватив. Затем они с Кэнди по очереди сосали меня, постанывая у моего члена, когда слизывали струйки, что скользили к моим яйцам.

Вот так вот. Без романтики. Без объятий. Даже без какого-либо флиртующего разговора. Лишь непосредственный, по существу секс. Мы посмеялись, когда Кэнди в одурманенном состоянии случайно надела трусики Джуэл. Мы составили планы на следующее обучение. Потом они ушли. Так же, как и все остальные во вращающуюся дверь моей жизни.

А сейчас... насчет этого я испытываю противоречивые чувства. Как будто я был неверен или предал кого-то. Но кого? Себя? Дерьмо, уж если на то пошло, то собой я чертовски доволен. И куда чертовски лучше чувствую себя физически. Все же что-то глубоко внутри меня изнывает сожалением. Я чувствую, как приближается одиночество, сжимая мою грудь. Я задыхаюсь и хриплю с каждым взмахом руки, но не останавливаюсь. Я не поддамся воде. И не позволю этому разрушить меня.


*


— Ты мокрый.

Я смотрю на небо.

— Да.

— Но здесь холодно. Должно быть, ты замерз.

— Я в порядке.

По большей части, в порядке. Я люблю долго плавать после захода солнца так же, как большинство женщин любят загорать днем. Плюс, я чертовски разочарован, чтобы чувствовать что-либо еще.

Я слышу, как, приближаясь ко мне, шаркают босоножки Эллисон. И прежде чем успеваю поднять голову и увидеть, что она делает, она кладет свитер на мое влажное тело. Ее запах окружает меня, прорывая свой путь к моей коже, волосам... ко мне. Она не только влияет на меня, она меня заражает.

Я хочу смахнуть ее свитер, но знаю, что раню ее чувства. Она и так достаточно натерпелась отвержения и не нуждается в том, чтобы я посыпал рану солью. И это не ее вина, что я являюсь тем, кто дрочит от того, что страстно увлечен ею.

— Ты рано ушел сегодня, — говорит она, сидя на лежаке рядом со мной.

— Должен был позаботиться кое о чем.

Я все еще не смотрю на нее. Я даже не благодарю ее за свитер. Я так чертовски сбит с толку своими чувствами к ней. И при этом так разочарован собой, что скрываю эту болезнь, этот недуг, который заставляет меня быть отчасти порядочным человеком и поступать правильно. Я не хочу обидеть ее, но знаю, что в конечном итоге раню ее. Иного быть не может.

— Интересное занятие сегодня.

— Да.

Я чувствую, как она поворачивается в мою сторону.

— Ты в порядке?

— Да.

— Я... я сделала что-то не так?

— Нет.

— Просто ты казался...

Отдаленным. Холодным. Именно таким, каким должен был быть все время.

— Много чего навалилось.

Это ложь. Теперь, когда прошел спермотоксикоз, моя голова совершенно ясная, и я снова могу думать рационально. Я могу увидеть, какой ошибкой для нас станет нечто, подобное этому. Она привяжется ко мне. Я позволю ей. А потом она вернется к своему мужу. И куда это приведет меня?

— Хочешь поговорить об этом?

— Нет.

—Хорошо.

На некоторое время стало тихо, и я мысленно готов, что она встанет и уйдет. Когда она встает на ноги, я закрываю глаза, чтобы смягчить удар от того, что меня бросают. А затем я слышу громкий всплеск в воде, от чего мои глаза внезапно открываются. Я оказываюсь на ногах, прежде чем даже успеваю понять, что произошло.

— Черт возьми, как холодно! — восклицает Эллисон, стуча зубами. Ее волосы намокли, прилипли к лицу и шее, а платье практически погружено в воду. Эта принцесса из верхушки, которая, скорее всего, никогда даже не надевала дважды одну и ту же одежду, только что прыгнула в бассейн полностью одетой. Она улыбается мне, когда пробирается к краю.

— Ты сошла с ума? Здесь холодно! Ты заболеешь! — говорю я, размахивая руками.

— Говорит парень в промокших насквозь шортах и ни в чем больше.

— Серьезно, Элли. Ты простудишься. Это моя работа — держать вас всех в безопасности и комфорте, и прямо сейчас ты ни в том, ни в другом. Пожалуйста, не поступай так, что мою работу будет невозможно выполнять.

Она закатывает глаза и брызгает водой в моем направлении.

— Ладно-ладно. Со всей остротой донес про мой проступок. Я понимаю, что к чему.

Она плывет к лестнице, где я ожидаю ее с протянутой рукой, готовый притянуть ее в свои руки… кхм, я имею в виду, вытянуть ее из бассейна. Да, совершенно верно.

— Дай мне свою руку, — грубо приказываю я, раздраженный ее ребячеством. Еще вчера ее игривость была милой. Теперь же она попросту надоедает.

Она делает, как я сказал, с этими большими оленьими глазами, сосредоточенными на моих, делает шаг на лестницу, подтверждая свое согласие, и кладет свою руку в мою. И, как только я думаю, что она подтянется к суше, она тянет руку назад. Сильно. Сильнее, чем, вероятно, должна такая кроха, как она. Не успевают наши тела столкнуться, как она отпрыгивает в правую сторону, истерически смеясь.

Конечно, все становится только хуже, когда я теряю опору на краю бассейна и падаю, причем довольно неуклюже, в холодную воду. Я все еще могу слышать звук ее смеха, когда со всплеском выныриваю на поверхность.

— Ты сумасшедшая? — кричу я, выплевывая воду изо рта.

— Да! — хрипит она между смешками.

— О, думаешь, ты забавная, не так ли? — спрашиваю я, понижая голос на октаву. Я чувствую, как мое лицо заливается жаром.

— Да!

Она все еще смеется, все также не обращая внимания на убийственное выражение моего лица.

Я приближаюсь к ней.

— Ты думаешь, что сможешь улизнуть и от этого дерьма, да?

Это привлекает ее внимание, и ее глаза расширяются, на фоне бассейна они выглядят скорее синими, чем зелеными.

— Это была просто шутка. Я сожалею, если я… — запинается она.

Теперь я еще ближе. Только несколько шагов отделяют меня от ее маленького хрупкого тела.

— Просто шутка. Считаешь себя охрененно забавной. Думаешь, что можешь запросто делать все, что, черт побери, захочешь.

— Нет, я так не думаю, — говорит она, качая головой. Она двигается к лестнице, но я блокирую ей путь своим телом.

— Ты просто делаешь все, что ты хочешь, с кем угодно, без последствий. Да, Эллисон? Ты ни с кем не считаешься. Мир вращается вокруг тебя, так?

— Нет, я не имела этого в виду. Ты неправильно… — ее слова застревают в горле, когда я придвигаюсь так близко, как только возможно, а моя грудь задевает ее. Я могу почувствовать, как из-за холода затвердели ее соски, как холодная, мокрая ткань облегает ее кожу.

Мой взгляд опускается к ее дрожащей губе, обычно розовый цвет которой темнеет до темно-лилового.

— Нет, Эллисон. Думаю, насчет тебя я все правильно понял.

Она открывает рот, чтобы ответить, но из ее груди вырывается весь воздух, когда я поднимаю ее на руки и перекидываю через плечо. У нее хватает ума только для того, чтобы закричать, когда я быстро иду к более глубокой части бассейна, с дьявольской улыбкой на губах. Затем, опуская ее тело к своему лицу, грудь к груди, я сгребаю ее и бросаю как тряпичную куклу. Она кричит, размахивая руками, красные волосы разбрасываются по поверхности воды, как струи из опрыскивателя. Затем из меня вырывается рев смеха, который удивляет даже меня.

— Какого черта? О, ты покойник! — кричит она, убирая свои промокшие волосы с глаз и рта. Как только она может видеть, то пытается проплыть, чтобы схватить меня, и я быстро отдаляюсь, все еще истерически смеясь. Мы находимся в замедленном балете, бегая в жидком зыбучем песке, пытаясь предсказать план атаки другого. С оживленными глазами, светящимися от восторга, Элли двигается вправо, как только я выскакиваю на ее пути. Она делает выпад влево, и я ловлю ее за талию в кружащемся движении, размещаясь за ее спиной. Затем мои пальцы скользят к ее ребрам, защищенным только тонким мокрым хлопком.

Так много возможностей. Так много вариантов. Но я выбираю вариант А. Единственный вариант, который я действительно заслуживаю.

Я щекочу ее.

Я щекочу Элли, пока она не просит пощады, пока слезы не собираются в ее глазах, а горло становится охрипшим. Я щекочу ее, чтобы услышать звук смеха и милый фыркающий звук, который она издает между глотками воздуха.

Я щекочу ее, просто держа в своих объятьях.

— Так не честно! Ты гораздо лучший пловец, чем я. Прочь от меня, Райан Лохте! Или я стяну твои трусы.

— Ты сдаешься? — спрашиваю я, собираясь щекотать под ее руками. Она кричит и бьется, как прекрасное раненое животное.

— Никогда!

— Меня устраивает, — я щекочу ее там, и она отбрасывает свою голову мне на плечо в истерическом изнеможении. — Сдавайся, Элли. Я побеждаю! Просто признай поражение, и я остановлюсь.

— Нет! Я просто пописаю на твою ногу!

Я качаю головой в ответ на ее грубость и тянусь вниз, чтобы пощекотать ее живот. Я больной извращенец. Перспектива того, что эта девушка пописает на меня от сильного смеха, не абсолютно отвратительна. А чертовски забавна.

— Хорошо-хорошо! Не там! Я сдаюсь! Дяденька, пощады! — визжит она. Мы оба запыхавшиеся и задыхаемся. Мой лоб блестит от пота.

— А, так больше всего ты боишься щекотки на животе? Вот твой криптонит.

— Не смей говорить никому. Или использовать это против меня!

Я перестаю щекотать ее, но не отпускаю. Она смотрит вниз, и я знаю, что она видит: мои руки крепко обернутые вокруг ее туловища. Я освобождаю ее и делаю шаг назад.

— Ты пугаешь, когда злишься, — она поворачивается вокруг, и мягкая, задумчивая улыбка появляется на ее губах. — Ну, когда притворяешься злым.

Я пробегаю рукой сквозь мокрые волосы, разбрызгивая капли.

— Да. Мама заставила меня выбрать курс драматургии на один семестр в старшей школе. Она всегда хотела, чтобы я был кинозвездой. Говорила, что у меня подходящая внешность.

— Ну... кое в чем она права.

Опять она за свое. Тонко хвалит и заставляет меня краснеть, как фанатку подросткового возраста. Мне это ненавистно. Мне это нравится. Я не знаю, что с этим делать. Я смущен собственной реакцией на нее. Черт, я смущен своим мысленным бредом.

Я отвожу взгляд на край бассейна, просто чтобы дать мозгу сфокусироваться на чем-нибудь другом.

— Ну, наверное, нам стоит выйти и обсохнуть. До этого я говорил серьезно. Я не хочу, чтобы ты простудилась.

— Ладно, — вздыхает она. — Тебе повезло, что я замерзла так, что не чувствую пальцы ног, а то я бы надрала тебе задницу.

Мы выбираемся из бассейна, и нас мгновенно накрывает холодный ночной воздух, как обмерзший плед ‘Snuggi’. Элли дрожит, а ее зубы яростно стучат. Я бегу к шезлонгам, где оставил ее свитер, и накидываю его ей на плечи. Но почему-то, когда я разглаживаю ткань на ее замерзшей, влажной коже, она проскальзывает под моей рукой, прижимается к груди и утыкается в нее лицом в одном вдохе от соска. Я неловко замираю на своем месте, руки все еще прижаты к бокам, дабы избежать того, чтобы прижать ее ближе. Чтобы избежать того, что инстинкты и эмоции просят меня сделать. Черт.

— О... боже... так... холодно.

Дрожь сотрясает ее небольшое тело, и я неохотно позволяю своим рукам окружить ее, чтобы удерживать ее прямо. Она холодная, и все же что-то в ней необъяснимо теплое.

— Пошли в дом.

Сейчас рациональный, думающий мужчина должен был бы проводить ее в главный дом. Он ближе, и там находится вся ее сухая одежда. Она холодная, а тепло и уют всего в нескольких метрах. Но рациональная, думающая часть меня лишена драгоценного кислорода и кровотока, когда я чувствую ее мягкую, изящную кожу возле своей и ее теплое дыхание, щекочущее мою грудь.

Вот, почему я делаю дополнительные шаги к своему дому, прочь от посторонних глаз и перспективы пожелать доброй ночи. С ней я еще не закончил. Я не могу быть с ней, но, тем не менее, я еще не закончил.

— Вот, давай, я раздобуду тебе несколько полотенец.

Я высвобождаю ее из своих объятий и быстро шагаю к бельевому шкафу, чтобы достать чистые полотенца. Я даже захватываю мягкий, фланелевый шарф. Когда я возвращаюсь, Элли стоит на кухне, все еще дрожа. Я обматываю ее двумя гигантскими, огромными полотенцами и завязываю шарф вокруг нее, наматывая его вокруг ее тела и создавая симпатичный, сексуальный буррито.

Вот же ущербный.

Я вытираю воду со своего тела полотенцем, затем ставлю чайник. Потом я извиняюсь и ухожу переодеться. Проскальзывая в свои спортивные штаны, я замечаю несколько старых футболок, которые стали мне слишком малы и заполнили заднюю часть моего шкафа. Какого черта... что еще я должен потерять?

— Я захватил тебе кое-что из сухой одежды, — говорю я, снова входя в кухню. Элли удалось достаточно распутаться из полотенец, чтобы сесть на табурет у барной стойки. — Просто несколько старых футболок, в которые я не влезаю. Ты не должна надевать их, если не…

— Спасибо! — говорит она, спрыгнув с табурета и схватив одежду. — А твоя ванная?..

— Дальше по коридору, вторая дверь налево.

Я наливаю чай в кружки, когда она вновь появляется, утопающая в серой футболке на три размера больше нее. Она восхитительна. Я отворачиваюсь и размещаю чашки на подносе, прежде чем принести их к кухонному островку.

— Спасибо. Ты учился в Тритоне?

Я смотрю на эмблему подготовительной школы, которую она рассматривает на футболке.

— Недолго.

— О. Из нее выпустился Эван. Ты знал его?

Я кладу два кубика сахара в свой чай, удерживая взгляд на блюдце, сахарном печенье и бисквитах «Мадлен».

— Я был там только в течение года.

— Что произошло?

Я пожимаю плечами.

— Перевелся.

— Понятно, — она занимает себя, потягивая чай и грызя печенье. — Я ходила в школу Святой Марии в Бостоне. Но уверена, что ты уже знал об этом, — она краснеет, затем смотрит вниз.

— Знал.

Она поднимает подбородок, и ее глаза находят мои, горящие любопытством.

— Тритон — великолепная школа. Наверное, самая лучшая в стране. Твои баллы по тестам должны были быть превосходными, чтобы поступить туда.

Я снова пожимаю плечами. Чертовы плечи.

— Они были хорошими.

— Хорошими? Если бы мои родители не были столь непреклонны в плане воспитания меня за пределами города и того, чтобы подвергнуть меня всему девчачьему аду, я уверена, мой отец сделал бы щедрое пожертвование, чтобы впихнуть меня туда. Куда ты пошел после Тритона?

— Академия Дентон.

— О. Это хорошая школа.

Она старается сохранить улыбку, но я уже могу понять, в чем дело.

Дентон — не Тритон.

Я не Эван.

Как только я почти позволяю червю сомнения пробраться в свою голову и обдумываю кучу различных причин, почему я никогда не буду заслуживать кого-то такого, как она, лицо Элли озаряется, окружая ее глаза пламенем небесно-голубого цвета.

— Расценивай это комплиментом. Я считаю так: необходимое условие для посещения Тритона — быть хотя бы на треть показушным членоголовым существом. Думаю, мы уже решили, что к тебе это не относится. По крайней мере, не на треть.

— Членоголовым? — спрашиваю я, игриво приподнимая бровь. — Ты уверена, что окончила Колумбийский? Потому что я уверен, что это даже не слово.

— Да. С отличием, приятель. И я бы с удовольствием дала определение понятия «членоголового существа», но не хочу, чтобы ты отбросил свое печенье в сторону. Без двусмысленности, — хихикает она, по-видимому, довольная собой.

Я ставлю свою кружку и поворачиваюсь к холодильнику.

— Что ж, к счастью для меня, у меня есть мороженое.

Элли издает звук, который, откровенно говоря, звучит, как нечто среднее между визгом свиньи и утопающим котенком. В любом случае, он смешит меня, и я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее с удивлением.

Что это в ней такого? Что заставляет каждую маленькую причуду, каждую черту характера, что должна обычно к чертям раздражать меня, казаться таким чертовски очаровательным? Когда она рядом, я смеюсь, как идиот. Я беспокоюсь о том, чтобы не ранить ее чувства или повести себя слишком грубо. Черт, я поедаю мороженое, как гормональная цыпочка с ПМС. Я просто этого не понимаю. Что дальше? Просмотр нового фильм Николаса Спаркса и утирание друг другу слез?

— Тебе не слишком холодно для мороженого, нет?

Элли яростно качает головой.

— Черт, нет. Я могу быть в Антарктике, плавающей на айсберге, при этом катаясь на коньках с семьей пингвинов, и все еще буду хотеть его.

Я хватаю кружку и две ложки, протягиваю ей одну. Элли зачерпывает полную ложку и протягивает ее в мою сторону.

— Твое здоровье.

Мы чокаемся нашими ложками и с жадностью поглощаем первый кремовый, холодный кусочек мятного шоколада с сопутствующим «м-м-м-м-м».

— Так... если бы тебе пришлось отказаться от слуха или зрения, чем бы ты пожертвовал? — спрашивает она, продолжая игру.

— Это легче, чем первое. Слухом. Я определенно пожертвую своим слухом, если придется.

— Объясните ваш выбор, сэр.

— Ну, для начала, ты все еще можешь общаться, даже если ты глухой. Ты можешь говорить знаками или читать по губам. И давай посмотрим правде в глаза, мы живем в век неограниченных технологий. Я могу просто написать или отправить тебе в «Инстаграм».

— Да, но ты никогда не услышишь музыку. Ты никогда не услышишь смех ребенка или то, как кто-то говорит «я люблю тебя». Ты упустишь слишком много.

Я смотрю на нее, видя ее, пытаясь заставить ее увидеть меня.

— Но не иметь возможности увидеть розовый закат, увядающий до фиолетового цвета, или увидеть миллионы звезд на небе, растягивающиеся в вечность... ты не можешь воссоздать этого. Технологии не могут создать улыбку, настолько яркую, что заставит тебя улыбнуться, даже когда ты не хочешь этого. Они не могут воздействовать на истинную красоту. Они могут попытаться, но никогда в точности не воспроизведут оттенок красных, огненных волос. Или изображение светло-коричневых веснушек на твоем носу. Или даже то, как изменяются твои глаза от голубого до зеленого цвета, в зависимости от настроения. Ты не можешь подделать то, что создано идеально. Данный вид красоты не требует звуков или слов, или даже музыки. Он не требует чего-либо еще. Ничего большего, и это погубит тебя.

Она молчит, и я тоже. Я достаточно сказал. Я сказал слишком много. В конечном итоге мы продолжаем есть мороженное, в воздухе тяжким грузом повисает замешательство. Я знаю, что ей интересно, откуда это взялось, черт, даже я не уверен на этот счет, но одна вещь ясна.

Я пересек черту. И чтобы это ни было или было... я испортил это правдой.

— Дерьмо, уже поздно, — наконец, говорит она, разрушая некомфортную тишину. Она смотрит на меня и поднимает бровь. — Сохранишь остальное на потом?

— Конечно, — киваю я, задумываясь, а будет ли еще потом.

Я протягиваю ей пакет, чтобы сложить мокрую одежду и провожаю ее к двери. Она поворачивается как раз перед тем, как переступить порог.

— Кстати, я бы тоже это выбрала.

Она уходит, оставляя меня со своей улыбкой. Она даже не прощается. Быть может, частица ее никогда в действительности не уходила.

Загрузка...