Исповедь Джо Валачи

Глава 9

Обстоятельства, при которых возвратился в США Вито Дженовезе, были столь же странными, сколь и причина их возникновения — убийство Фердинандо Боччия в 1934 году. Как помнит читатель, это убийство сопровождалось неумелой попыткой Эрнста (Ястреба) Руполо убрать одного из друзей Боччия, Вильяма Галло. В последний раз Руполо появлялся на страницах этой книги, когда за участие в этом деле его отправили за решетку. Его выпустили под залог в 1944 году, но он, по-видимому, родился под несчастливой звездой: ему вечно не везло.

Через несколько недель он опять ввязался в перестрелку, и снова его жертва осталась в живых и могла опознать его. Вполне понятно, что он был весьма удручен реальной перспективой вновь очутиться за решеткой, и Руполо решил рассказать об истинной роли Дженовезе в убийстве Боччия в надежде, что это поможет ему избежать еще одного срока. При отсутствии прямых улик законодательство штата Нью-Йорк требует свидетельских показаний человека, который лично не участвовал ни в планировании, ни в совершении конкретного преступления. Это означало, что показаний одного Руполо было недостаточно. Но поскольку речь шла о его освобождении, Ястреб нашел-таки свидетеля, который присутствовал при убийстве Боччия. Это был мелкий воришка по имени Питер ля Темпа, по странному стечению обстоятельств тот самый человек, который много лет назад пырнул Валачи ножом, когда тот находился в тюрьме Синг-Синг.

Под давлением, весьма неохотно ля Темпа подтвердил показания Руполо, и Дженовезе был признан виновным в убийстве Боччия. В то время этот вердикт имел лишь чисто теоретическое значение, потому что никто даже и не подозревал, где столь долго мог скрываться Дженовезе. Именно этот факт в значительной степени стимулировал признание Руполо и ля Темпа. Даже представить невозможно, что могло бы случиться, сколько человеческих жизней, в том числе и жизнь самого Валачи, могли бы закончиться совершенно по-иному, если бы не один бывший полицейский из студенческого городка колледжа штата Пенсильвания. Во время войны он служил в Следственном управлении армии США в Италии.

Этот сотрудник Следственного управления, сержант Орандж К. Дикки, занимался расследованием деятельности черного рынка в тылу союзных войск в южной части Италии. В начале 1944 года, во время обычного допроса один подозреваемый-итальянец стал похваляться, что ничего не боится, потому что находится под защитой «дона Вито Дженовезе». Он описал его как человека, имеющего мощные связи в военной Администрации союзных войск. Дикки это имя ни о чем не говорило, но он запомнил его, потому что в голосе подозреваемого звучали нотки явного уважения к этому человеку. Затем, в мае того же года, Дикки раскрыл преступную группу, состоявшую из итальянских гражданских лиц и канадских дезертиров, которые по-хозяйски распоряжались огромными продовольственными запасами американской армии и переправляли их на черный рынок. Один из канадцев указал на Дженовезе, как главаря этой группы. Во фронтовой неразберихе было крайне сложно вести розыск, но наконец, 27 августа 1944 года по наводке одного из агентов Дикки поймал «дона Вито» и упрятал его за решетку.

Квартира Дженовезе в Неаполе привела Дикки в состояние полного изумления. Как он писал впоследствии, никогда в жизни он не видел такой роскошной обстановки, столь огромного гардероба, принадлежавших одному человеку. Еще более удивительными были пачка особо ценных пропусков, позволявших Дженовезе беспрепятственно передвигаться по оккупированным районам Италии, а также рекомендательные письма от американских офицеров, превозносивших его добродетели. Что характерно, в одном из них говорилось, что Дженовезе «абсолютно честен; оказал содействие в раскрытии нескольких случаев взяточничества и махинаций на черном рынке, в которых были замешаны так называемые доверенные гражданские лица». Там же были, в частности, отзывы о его работе в качестве переводчика в военных судах союзных войск, когда был взят Неаполь; в действительности, эту возможность Дженовезе использовал для того, чтобы подавить всякую конкуренцию на черном рынке.

В ту пору Дикки даже не подозревал, кем же является его подследственный в действительности. Очевидно, дон Вито все-таки нажил себе врагов, пока находился в фаворе у Муссолини. Через два дня после ареста еще один агент Дикки подсунул ему трактат по проблемам преступности в США, написанный в 30-х годах; в книге была фотография Дженовезе, он фигурировал в ней как известный гангстер-убийца. Когда Дикки предъявил ему фотографию, Дженовезе не стал отрицать очевидного и проворчал: «Да, это я. Ну, и что из этого?» Он еще не знал, что всего лишь две недели назад в бруклинском суде он был признан виновным в убийстве Боччия.

Менее ретивый чиновник оставил бы все, как есть, но Дикки направил уведомление о задержании Дженовезе в вашингтонскую штаб-квартиру ФБР, просто чтобы проверить, есть ли на Дженовезе какие-либо серьезные материалы. И лишь в конце ноября он получил подтверждение, что дон Вито разыскивается по обвинению в убийстве. Тем временем в Италии была организована мощная кампания в защиту Дженовезе. Его не только не отдали под суд за махинации на черном рынке, более того — Дикки было приказано выпустить Дженовезе из военной тюрьмы; либо направить его в тюрьму для гражданских лиц, либо вовсе отпустить, взяв с него подписку о невыезде. Поскольку Дикки был полон решимости содержать Дженовезе под стражей до тех пор, пока он не получит каких-либо распоряжений из Вашингтона, следователь перевел Дженовезе в самый надежный изолятор, какой он только смог найти в Италии, и внимательно присматривал за своим пленником.

Наконец, в декабре пришла информация из Бруклина, что ордера на арест и этапирование Дженовезе выписаны и скоро будут доставлены в Италию. Однако эти документы так и не поступили, и было похоже, что никто из военной администрации союзных войск ввязываться в эту историю не хотел. От Дикки все шарахались, как от прокаженного. Он даже съездил в Рим к главе американского сектора союзной администрации, подполковнику Чарльзу Полетти, который до призыва в армию был вице-губернатором штата Нью-Йорк и работал под руководством Томаса Е. Дьюи, но тот даже не пожелал обсуждать с ним этот вопрос. Дикки попытался было привлечь к этому делу внимание бригадного генерала Вильяма О'Дуайера, который, временно покинув свой пост окружного прокурора Бруклина, находился тогда в Италии. Безуспешно. О'Дуайер заявил, что дело Дженовезе его совершенно «не касается». Сержант Дикки вернулся в Неаполь, и тут его начальство объявило, что оно тоже «умывает руки». «Мне сказали, — признался Дикки, — чтобы я занимался этим на свой страх и риск и делал все, что считаю нужным».

Он решил доставить Дженовезе в Соединенные Штаты и передать его в руки правосудия. Когда Дженовезе узнал об этом, он предложил Дикки, который получал армейское содержание в размере 210 долларов в месяц, дать ему 250 тысяч долларов наличными, лишь бы он «забыл» о нем.

— Послушай, ты молод, — увещевал двадцатичетырехлетнего следователя Дженовезе, — есть вещи, которых ты просто не понимаешь. Именно так все дела и делаются. Забирай деньги, тебе их хватит на всю жизнь. Всем наплевать на то, что ты делаешь. Чего ради ты надрываешься?

Зимой 1945 года, когда Дженовезе понял, что Дикки на сделку не пойдет, он резко переменил тон. Он заявил Дикки, что тот еще «пожалеет» о том, что говорит. Затем, по мере того, как Дикки заканчивал приготовления к этапированию своего пленника на борту военного транспортного судна, настроение Дженовезе опять переменилось:

— Мальчик мой, — сказал он Дикки, — ты окажешь мне такую услугу, какую я еще ни от кого не получал. Ты отвезешь меня домой, в Соединенные Штаты.

Причина столь резкого изменения его настроения была весьма простой. Поскольку предотвратить его приезд в США не удалось, «Коза ностра» предприняла новые энергичные действия. Главный свидетель обвинения, Питер ля Темпа, узнав об аресте дона Дженовезе, в целях собственной безопасности попросил заключить его под стражу. Однако это ему не помогло. Находясь в бруклинской тюрьме, ля Темпа страдал расстройством желудка и принимал болеутоляющие средства. Вечером 15 января 1945 года в своей камере ля Темпа принял лекарство, лег спать. И не проснулся. Как показало вскрытие, в его организме находилось количество яда, способное «умертвить восемь лошадей».

Каким образом попал яд в коробочку с лекарством, так и осталось тайной, однако это событие однозначно закрыло вопрос об обвинении Дженовезе. Дикки привез-таки его в Бруклин, и помощник окружного прокурора Джулиус Гельфанд почти целый год пытался найти новые доказательства его вины. В конце концов, 10 июня 1946 года ему пришлось прийти в суд и признать, что доказательств, достаточных для обвинительного заключения, он не имеет.

— Других свидетелей (помимо ля Темпы), — заявил он, — которые могли бы дать соответствующие показания, обнаружить не удалось. Они либо исчезли, либо отказались рассказать то, что они знали об этом преступлении — из боязни мести со стороны Дженовезе или других главарей преступного мира. Они прекрасно понимают, что заговорить — значит умереть.

Судья, вынеся решение о недостаточности показаний Руполо для обоснования обвинения, заявил Дженовезе:

— Я не могу предсказать решения суда присяжных, но считаю, что если бы у обвинения имелись хоть какие-нибудь другие свидетельские показания, вам бы не избежать электрического стула.

Все присутствовавшие в зале суда заметили, что Дженовезе, которого явно раздражали все формальности, оттягивавшие его освобождение, встретил слова судьи снисходительной улыбкой, а на речь прокурора Гельфанда отреагировал «нескрываемой зевотой».

(В качестве вознаграждения за предоставленную информацию, в этой ситуации совершенно бесполезную, Руполо был выпущен на свободу. Однако его предупредили, что его решение покинуть тюрьму равносильно самоубийству. «Я использую свой шанс», — отвечал Ястреб. В течение нескольких лет его жизнь была заполнена всепроникающим страхом; он жил в постоянном ожидании смерти. В конечном итоге, 27 августа 1964 года его труп, крепко связанный веревками, оторвался от бетонных болванок, привязанных к его ногам, и всплыл на поверхность залива Джамайка-Бэй в Нью-Йорке. С момента его исчезновения прошло около трех недель. На его обезображенном теле обнаружены множественные раны груди и живота, нанесенные металлическим предметом типа пешни, затылочная часть головы отсутствовала. В 1967 году перед судом по обвинению в убийстве Руполо предстали четверо членов «Коза ностры»; мотив убийства — месть за его «стукачество». Все четверо были оправданы).

Валачи встретился с Дженовезе не сразу после его освобождения из-под стражи.

— У меня самого были неприятности, — вспоминал он, — и я не хотел сразу же соваться с ними к Вито. Он только-только вернулся из Италии, разделался с этим кислым делом, и мне не хотелось, чтобы он подумал, что я воспользовался удобным случаем. Да и потом кто знал, каким он стал после стольких лет, что мы не виделись?

«Неприятности» Валачи требовали внимания вершителей правосудия «Коза ностры». Он избил другого члена организации, и из-за этого ему теперь грозил суровый «суд». Хотя это и кажется странным применительно к тому миру насилия, в котором он жил, сам Валачи объясняет это так.

У нас еще со времен мистера Маранзано было жесткое правило: ни один член мафии не мог ударить другого. Это правило наиболее строго соблюдалось в Нью-Йорке. Конечно, это в Буффало тишь да гладь, или, скажем, в других городах, где всего одна «семья» и все держатся друг за друга. В Нью-Йорке иначе. Здесь пять «семей», — а вообще-то их шесть, потому что нужно считать и Ньюарк, штат Нью-Джерси, так что мы в Нью-Йорке по головам друг у друга ходим. Я имею в виду, что члены этих «семей» относятся друг к другу весьма враждебно, и при случае всякий старается переманить к себе «шестерку» другого, перенять клиентуру его букмекерской конторы или увести его постоянного клиента-заемщика. Из этого ясно, почему у нас такие строгости по части мордобоя.

Я всегда тщательно соблюдал это правило, даже тогда, когда в 1940 году разругался с этим псом, Бобби Дойлом: я засек его, когда тот подбивал клинья к моей жене и свояченнице, рассказывал им, как я каждый вечер развлекаюсь с девочками. Было много ребят, любивших завернуть покруче, но в моем понимании все они трусы поганые. Один раз я с девчонкой сидел в баре, и тут заходит Джо Штуц, настоящая фамилия — Торторичи, с ним — ребята из команды Турка, Майка Коппола. Он и говорит моей девчонке, чтобы она мотала отсюда, а мне сказал, что Майк ждет меня на улице, в машине. Я после узнал, что Майк действительно сидел в машине, но Джо Штуцу не стоило так себя вести. Дешевый ход. Он хотел меня унизить перед этой девчонкой, поэтому я сказал: «Если Майк хочет меня видеть, он знает, где меня искать. Будь здоров».

Вот вам пример, как пытаются загнать человека в угол. Мне так хотелось съездить ему по роже, но после этого мне снова светил бы «суд», верно? А с Джо Штуцем я разобрался по-своему. На него работал один парень, Пэтси, он содержал пиццерию, которая фактически принадлежала Джо. Пэтси не был членом организации, просто он немного возомнил о себе. Я прихожу с той же самой девушкой в его заведение и спрашиваю: «Есть свободный столик?»

А он говорит: «Нет», причем довольно нахально.

Я ему: «Иди сюда». А там такое помещение, что надо спуститься на несколько ступеней вниз. Пэтси стоял на самой нижней ступеньке, и я врезал ему ногой прямо в брюхо. Он еще и на пол не успел свалиться, как провонял все кругом, и отключился. А я говорю своей девчонке: «Пойдем, пройдемся. Здесь отвратительная кухня».

На следующий день мне позвонил Джо Штуц. «Ты что, рехнулся? — спрашивает. — Ты же знаешь, что это мой парень».

— Что же, — говорю я, — тогда поучи его хорошим манерам. Научи его уважать людей. А то он вообразил, что раз ты дал ему поддержку, он может плевать на всех. У кого-то он перенял дурные привычки. Сделай одолжение, скажи ему, что ты — не единственный крутой парень в Нью-Йорке.

По его словам, происшествие, которое принудило Валачи нарушить неписаный закон, и святого могло из себя вывести. В 1945 году он продал ресторан «Аида» по той же причине, что и несколько раньше привела к продаже «Пэрэдайз»: состав населения близлежащих кварталов весьма изменился. Вскоре после этого Фрэнк Лючиано, его партнер по продаже «левых» талонов на бензин, пригласил его купить на паях ресторан «Лидо», располагавшийся в районе Касл Хилл в Бронксе. Лицензия на торговлю спиртными напитками была выписана на имя сына Лючиано, Энтони, поскольку он пока в полицейских картотеках не значился. Валачи внес свой пай в размере 15 тысяч долларов; зимой 1946 года на торжественном открытии ресторана присутствовали 250 человек. К весне ресторан приносил Валачи до 2500 долларов в неделю, и он был счастлив. «Я даже поверить в это не мог», — признался он.

Первое темное облачко на горизонте появилось тогда, когда Лючиано вдруг стал откладывать выплату прибыли, мотивировав это тем, что им якобы необходимо создать прочный запас капиталовложений. «Понимаете, — говорил мне Валачи, — я стал волноваться. Уже месяц, как идет бейсбольный сезон, а я еще не получил ни цента из прибыли». Он начал осторожно выяснять ситуацию, чтобы не обидеть Лючиано, если вдруг его подозрения окажутся беспочвенными. В один прекрасный день он встретил в Бронксе одного букмекера, который, как бы между прочим, сказал:

— Ну, Джо, у тебя отличный партнер, да и сын его — тоже. Умеют достойно проигрывать.

— А что, много они играют?

— Да. Сначала были лошадки, а теперь ведь каждый день бейсбольные матчи…

В тот вечер в разговоре со своим партнером Валачи намеренно отметил странное совпадение проигрышей Лючиано на тотализаторе и того, что он перестал получать свою часть барышей с ресторана. Лючиано с негодованием отмел это обвинение, сказав попутно, что у него есть хороший «рабби» (так в преступном мире называли адвоката на «суде»), — это на тот случай, если Валачи надумает выносить этот вопрос на «суд».

— Послушай, Фрэнк, — рявкнул в ответ Валачи, — мы с тобой давно делаем бизнес вместе, и с талонами, и со всеми другими делами, и я скажу: у нас с тобой всегда все было о'кей. Но если я что-нибудь такое узнаю, рабби тебе больше не понадобится. Смотри, я тебя предупредил.

Как видно, это предупреждение не возымело действия. На следующий вечер Валачи заглянул в «Лидо» и увидел, как Лючиано взял из сейфа в конторе пачку долларов и сунул ее себе в карман. Валачи схватил его за руку и заорал: «Фрэнк, ты что с ума спятил?»

Лючиано яростно сопротивлялся и кричал: «Они мне очень нужны, понимаешь? Я просадил кучу денег на бейсболе. Ты не дергайся, я отыграюсь и все верну».

Когда Валачи нанес свой первый удар, у него мелькнула мысль, что Лючиано нарочно провоцирует его на драку. Но он был так взбешен, что остановиться уже не мог; справа и слева охаживал Лючиано своими кулачищами. Лючиано все же удалось вырваться, он бросился в подвал — Валачи за ним.

Вновь загнал Лючиано в угол и опять стал методично его избивать, пока тот не рухнул на пол. «Я весь перепачкался в крови, — вспоминает он, — клянусь, если бы меня не оттащил от него паренек, который пек в ресторане пиццу, я бы его точно убил».

Валачи вылил на своего бездыханного партнера ведро воды и пошел наверх привести себя в порядок. Через несколько минут появился Лючиано, один глаз у него совсем закрылся, нос был расквашен, пошатываясь, он молча прошел мимо Валачи. Дойдя до двери, обернулся и прорычал: «Подожди, гнида. Я вернусь».

Для Валачи это означало только одно: Лючиано вернется с оружием. Как и большинство членов «Коза ностры», Валачи никогда не носил с собою оружия, за исключением каких-то особых случаев, поэтому он немедленно позвонил «кое-кому» и попросил принести ему в «Лидо» пистолет. Сидел и поджидал Лючиано, размышляя над иронией судьбы и ситуации.

— Сначала во всей этой заварухе с Фрэнком правда была на моей стороне, — заметил он, — и вдруг все встало с ног на голову. Я был прав, поскольку он по-черному грабил меня. И неправ, потому что я избил его. Я нарушил закон, и если будет «суд», то обвинять будут меня.

Валачи имел все основания полагать, что Лючиано попытается убить его, поскольку по понятиям «Коза ностры» у него были на это достаточно веские причины. Однако, к его изумлению, примерно через час напряженного ожидания ему позвонил Лючиано и сказал: «Слушай, извини меня. Давай забудем об этом, как будто ничего не случилось».

Сделав вид, что он согласен с предложением Фрэнка, Валачи, тем не менее, заподозрил неладное:

— Я подумал, что самым лучшим выходом было бы простить и забыть, но вдруг у Фрэнка что-то другое на уме? Если я об этом никому не скажу, а он расскажет, то я вообще влип. Поэтому я решил: рисковать не буду. Если Фрэнк собирается меня надуть, то мы еще посмотрим, кто кого.

Поэтому Валачи решил соблюсти протокол и позвонил своему «лейтенанту», Тони Бендеру. «Тони, — сказал он, — мне нужно повидать тебя. Я только что уделал Фрэнка Лючиано». В тот же вечер Бендер созвал совещание в Гринвич-виллидж, в клубе «Саванна», которым, по словам Валачи, он владел совместно с Вито Дженовезе. Валачи доложил, что произошло, помянув и предложение Лючиано забыть о драке. «О'кей, — ответил Бендер, — пусть оно все так и будет. Я ничего никому говорить не стану, но если кто-нибудь мне позвонит насчет Фрэнка, то я скажу: а-а, я как раз собирался поговорить с тобой об этом. Мне Джо обо всем рассказал».

Через несколько дней Валачи убедился, что он правильно разгадал двуличную тактику Лючиано. Ему позвонил Бендер: «Слушай, тебя вызывают на ковер. Будет «суд»: Фрэнк рассказал, как ты избил его. Собираемся у Дьюка. Я скажу, когда». Валачи чувствовал себя крайне неуютно оттого, что на «суде» ему придется полагаться только на Тони Бендера. Однако молодой и подающий надежды мафиози по имени Винсент Мауро, кого в свое время сам Валачи рекомендовал в «Коза ностру», сумел рассеять его сомнения. К этому времени Мауро ходил в любимчиках у Бендера, и он сказал Валачи, что коварный «лейтенант», по крайней мере в данном случае, ведет себя «честно».

— Тебе повезло, — сказал ему Мауро, — потому что Фрэнка Лючиано недолюбливают. И чего ты с ним связался?

— Сам не знаю, — ответил Валачи и подумал: «Ну вот, весь наш синдикат летит к черту. Кто мог предполагать, что один член «семьи» станет обкрадывать другого, как это сделал Фрэнк».

Несмотря на то, что он основательно «залетел», как он выразился, Валачи все же надеялся, что кража Лючиано в значительной степени смягчит его собственную вину в рукоприкладстве. Но тут ситуацию осложнило новое и опасное обстоятельство. Несколько раз «суд» откладывался из-за болезни «лейтенанта» Джозефа (Джо Статена) Риккобоно, которому подчинялся Фрэнк. Лючиано относился к клану Винсента Мангано, где заместителем главы семейства был свирепый Альберт Анастазия. Стало известно, что вместо Риккобоно на «суд» явится именно он.

Эта новость, мягко говоря, расстроила Валачи. В беспощадном мире «Коза ностры» Анастазия был известен своей уникальной жестокостью. Он жил в особняке, обнесенном высоким забором, в Форт-Ли, штат Нью-Джерси, с прекрасным видом на реку Гудзон. Помимо других преступных «интересов», он единовластно правил прибрежными районами Бруклина и, по данным полиции, лично совершил или организовал огромное количество убийств с применением огнестрельного и холодного оружия или удавок. К тому же, как считал Валачи, Анастазия был столь же жесток, сколь и непредсказуем.

— Вот тогда-то я и задергался, — признался он мне, — но кто меня за это осудит? Все знали, что Анастазия просто бешеный. Он понимал только одно: убивать, убивать, убивать. Если к нему кто-нибудь обращался с жалобой на обидчика, он говорил: «Мочить, мочить!» Предсказать его поведение на «суде» было просто невозможно.

(Валачи привел несколько примеров того, как действовал Анастазия. Одним из самых жестоких преступлений, которое в течение многих лет не удавалось раскрыть местной полиции, было одно довольно известное убийство, тем более дикое, поскольку Анастазия не извлек из него никакой личной выгоды. Истина стала известна только после того, как Валачи стал давать свои показания. В 1952 году молодой житель Бруклина по имени Арнольд Шустер по дороге домой обратил внимание на человека, лицо которого показалось ему знакомым: он видел его на полицейском плакате с надписью «Внимание, розыск!» Это был Вилли Саттон, легендарный потрошитель банковских сейфов, значившийся в розыске по всей территории страны. Шустер сообщил об этом полиции, и Саттон был арестован. В итоге Шустер немного покрасовался в лучах славы, но 8 марта 1952 года был застрелен на улице неустановленным лицом. Полиция терялась в догадках, поскольку Саттон всегда был одиночкой и прочных связей с преступным миром не поддерживал. По версии Валачи, однажды Анастазия смотрел программу телевизионных новостей, в которой показали интервью с Шустером. Он чуть не задохнулся от ярости. «Терпеть не могу стукачей, — сказал он одному из своих подручных, — надо его замочить». Чтобы замести следы, впоследствии Анастазия убрал и самого убийцу Шустера, некоего Фредерико Тенуто. В ту пору Тенуто разыскивался ФБР как бежавший из тюрьмы заключенный. Его тело так и не обнаружили).

Когда Валачи приехал в ресторан Дьюка, у него немного поднялось настроение: ему сказали, что наверху находится сам Вито Дженовезе. Он как будто даже забыл об Анастазия. Об этом напомнил ему Тони Бендер, вводя его в комнату, где должен был вершиться «суд»:

— Ради Бога, помни, — зашептал ему Бендер, — когда Альберт будет говорить, помалкивай. Ты же знаешь его, прикуси свой язык.

За столом «суда» уже сидели Лючиано, Анастазия, его «лейтенант» Энтони (Чистильщик Чарли) Зангарра; Бендер и Валачи сели рядом. Анастазия сразу же взял бразды правления в свои руки и, как вспоминает Валачи, с самого начала «попер» на него.

— Какого хрена тебе надо? — заорал он. — Ты уже двадцать лет в нашей конторе. Тебе нет прощения.

Увидев, что его самые худшие предчувствия начинают сбываться, Валачи попробовал было защищаться:

— Альберт, я…

— Заткнись. Я уже сказал, что ты не мальчик в наших делах. Закон есть закон. И не тебе его нарушать. Ты знаешь, что из-за твоей дури могла начаться война между «семьями».

— Но, Альберт, это парень дурил меня, как хотел. Зажал около 18 тысяч.

— А я тебе про то и толкую, — рявкнул Анастазия, — начал ты за здравие, а кончил за упокой.

Лючиано улучил момент, чтобы хоть как-то защититься, Анастазия резко повернулся в его сторону:

— Я хочу знать, в каком состоянии сейчас твой кабак.

— В плохом, — ответил Лючиано.

— А почему?

Лючиано замешкался с ответом, и Анастазия не дал ему времени на раздумья:

— О'кей, я уже поинтересовался этим делом и знаю, что там происходит. Тебе повезло, что Джо просто накостылял тебе. Ну ладно, хватит. Давайте короче. Вы больше на паях работать не будете. Я решил, что кабак отходит к Джо. Сколько ты в него вложил, Фрэнк?

— Пятнадцать тысяч.

— Альберт, — заговорил Валачи, — я не хочу платить ему 15 тысяч долларов, он и так прикарманил солидную сумму.

— Это понятно, — отмахнулся Анастазия. — Никто ведь не говорит, что ты должен ему столько платить. Ты мне даешь 3500 долларов и кабак твой.

Лючиано начал было протестовать, но Анастазия резко оборвал его:

— Фрэнк, я свое слово сказал. Или ты берешь, что тебе дают, или вообще ни хрена не получишь.

Вдохновленный таким оборотом дела, Валачи решил закрепить свою победу:

— Альберт, а как насчет лицензии? Она выписана на его сына. Без лицензии на выпивку кабак — не кабак.

— Да, я об этом позабыл. Хорошо, что ты напомнил. С этих пор, Фрэнк, ты будешь следить за тем, чтобы твоего сына вдруг не лишили лицензии. Пока стоит ресторан, должна быть лицензия. И до тех пор, пока Джо в ней нуждается, она у него должна быть. Запомни, что я сказал. Если что-то будет не так, ответишь.

Анастазия встал из-за стола, поникший Лючиано спросил у Валачи:

— Когда я получу деньги?

— Сначала я разберусь со счетами; если что-то после этого останется, получишь сразу же. Если нет, то придется подождать. И не лезь больше ко мне. Как только ты открываешь свою пасть, мне снова хочется тебе вклеить.

Затем Валачи поднялся наверх, чтобы поговорить с Вито Дженовезе, которого он не видел уже около десяти лет. Они приветствовали друг друга нарочито по-дружески, пожали друг другу руки, Валачи произнес:

— Привет, босс. Рад тебя видеть. Отлично выглядишь.

— И отлично себя чувствую. Как поживают Милдред с малышом?

— Отлично, лучше некуда.

— А ты?

— Да вот, только что с «суда».

— Я знаю. Ну, и как?

— Прекрасно. Все решили, как надо.

— Тебе деньги нужны?

— Ресторан, конечно, сейчас не в лучшем виде. Этот пес упер где-то 18–20 тысяч. Не знаю, может, наличные мне и понадобятся.

Дженовезе повернулся к одному из своих людей, находившихся в комнате, Сальваторе (Сэлли Муру) Моретти, и приказал:

— Ты слышал, что он сказал. Дашь ему столько, сколько попросит.

Это необычное предложение финансовой поддержки явилось одним из проявлений его широкомасштабных усилий по привлечению на свою сторону «солдат» своей бывшей «семьи». Однако он не предпринимал никаких конкретных шагов, чтобы сместить Фрэнка Костелло с поста действующего главы семейства. Над верхушкой мафии все еще маячила туманная тень Счастливчика Чарли Лючиано [21], который пока официально не покидал своего поста. К этому времени, будучи депортирован в Италию, Лючиано вдруг объявился в Гаване, причем его итальянский паспорт и кубинская виза были в полном порядке. Пока Лючиано был в Италии — одно дело. А Лючиано на Кубе — совсем другое, и череда главарей «Коза ностры» потянулась с материка на Кубу, чтобы лично обнять любимого шефа. Насколько удалось бы Лючиано восстановить контроль над мафией из своей новой штаб-квартиры, сказать трудно, однако он бросил все силы на то, чтобы закрепиться на кубинском плацдарме, он вложил в нужные руки столько денег, что лишь под угрозой Вашингтона прекратить государственные поставки медикаментов на Кубу, Гавана неохотно согласилась отправить его обратно в Италию.

Но даже после того, как Счастливчик Чарли высказался в пользу Дженовезе, дону Вито пришлось столкнуться с определенными трудностями, в основном из-за своего долгого отсутствия в Штатах. Хотя Костелло и нельзя было назвать сильным главой «семьи», большинство из его «лейтенантов», да и другие главари «Коза ностры» относились к нему с большим уважением, в первую очередь из-за его признанных талантов в бизнесе. И хотя для своих «солдат» он был почти недоступен, он укреплял свою власть не только советами по размещению капиталов верхушки преступного мира, но тем, что давал возможность некоторым ключевым фигурам мафии участвовать в его предприятиях.

Поэтому на первых порах в случае столкновения в своей «семье» Дженовезе мог рассчитывать только на две «команды» из шести: одну под водительством Тони Бендера, и вторую — Микеле (Майка) Миранда. Внешне он вполне сохранял присутствие духа. А в своем кругу, по словам Валачи, он рвал и метал по поводу ситуации, в которой оказался. Валачи вспомнил об одной встрече, на которой ему довелось присутствовать, — Дженовезе напустился на Бендера:

— Ты даешь возможность этим парням делать все, что им заблагорассудится.

— Но ты же сам велел мне не рыпаться, — ответил Бендер.

— Но я не говорил, чтобы ты позволил им совсем себя закопать.

— Было совершенно ясно, — заметил Валачи, — что рано или поздно будет большая свара. Вито что-то замышлял. Нам оставалось только ждать, когда он сделает первый ход.

За исключением этого обстоятельства, это было относительно спокойное время для Валачи. Дела в ресторане «Лидо» шли хорошо, его лошади побеждали на скачках, работала фабрика по пошиву одежды, стабильный доход приносила его ссудная касса. После «суда» у них с Тони установилось некое подобие перемирия. Валачи вошел в долю с Бендером и Винсенте» Мауро: они организовали весьма доходное предприятие по установке и эксплуатации торговых автоматов под названием «Мидтаун вендинг инкорпорейтед».

— Это была затея Тони, — объяснил Валачи, — он хотел, чтобы мы работали на паях. Это все потому, что я знал толк в технике и умел удачно размещать автоматы, я имею в виду, определять точки их установки. В общем, я принял это предложение, ведь со временем старые обиды забываются, верно?

Конец сороковых годов был ознаменован серьезными изменениями в образе жизни Валачи. Женившись, он проживал в разных квартирах в Бронксе. Теперь он заимел фешенебельное жилье в пригороде, как и другие «авторитеты». По примеру своих коллег, в новой обстановке он никогда не позволял себе ничего такого, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к преступному миру. Когда Дженовезе узнал о его намерениях перебраться на новое место, он отвел Валачи в сторонку и дал ему дельный совет: «Здесь — не то, что в городе. Сделай так, чтобы понравиться соседям. Не связывайся со всяким быдлом (он имел в виду рядовых, законопослушных граждан). Давай деньги на организацию бойскаутов, вообще на всякие благотворительные дела. Старайся ходить в церковь. И не путайся с местными девками».

Инициатором переезда была его жена, Милдред.

Примерно в 1950 году Милдред заявила, что нам необходимо заиметь собственный дом. Однажды она позвонила мне и сказала, что присмотрела один дом в Йонкерсе, штат Нью-Йорк. И она просила, чтобы я его тоже посмотрел. Я сказал, что раз он ей понравился, то я перечить не буду. Дом стоил 28 тысяч долларов, и я дал ей пять тысяч на первый взнос.

К этому времени мой сын окончил школу, причем одну из лучших в Нью-Йорке — Маунт Сент Мишель. Если я правильно помню, мы платили за него 1600–1800 долларов в год. Это был интернат, поэтому домой он приезжал только на выходные: мы не хотели, чтобы он болтался по улицам Бронкса.

Когда сын окончил школу, я спросил, не хочет ли он продолжить образование. Он отказался — ему хотелось работать. Он стал учиться на механика, но дело у него не пошло. Поэтому я сам нашел ему хорошую работу. Не стану говорить, какую именно, скажу, что этим делом можно заниматься всю жизнь. Насколько я знаю, у него там все в полном порядке. Сын довольно рано женился, и я в Йонкерсе сделал надстройку из трех комнат для его семьи.

Эти три комнаты обошлись мне в 10 тысяч долларов. Еще две тысячи пошли на установку навеса, да и на самом участке было много работы. Владелец дома поймет, что я имею в виду. В приличную сумму мне обошелся забор, да еще посадка деревьев и прочее, да плюс еще бетонированный подъезд к дому, чтобы не месить грязь по грунтовой дороге. Покрасил весь дом, снаружи и внутри, — краску покупал самую лучшую. Я очень много делал по дому, то есть когда мог себе это позволить: все время приходилось заниматься то одним бизнесом, то другим. Всего дом мне обошелся тысяч в сорок долларов. Но он того стоил: это был прекрасный дом. Мы жили по адресу Шони авеню, 45. Что касается соседей, то я всегда вел себя по-джентльменски. Естественно, пока я занимался своими делами, они спрашивали Милдред, как я зарабатываю себе на жизнь. Милдред говорила, что у меня есть «Лидо», и они думали, что я просто владелец ресторана. Время от времени туда заходили мои соседи и все они очень хвалили нашу кухню. Место было совершенно спокойное. В ресторан могла зайти девушка; понимаете, одна, без парня, и если к ней кто-нибудь начинал приставать, он тут же проверял своей задницей прочность тротуара.

Размышляя об этих днях, я могу сказать только одно. Я счастлив, что мне удалось воспитать моего сына в полном неведении относительно моих дел, что он не стал жить моей жизнью.

Несмотря на внешнее спокойствие, в карьере Валачи скоро должен был начаться самый бурный период с того времени, когда Кастелламмарская война расколола «Коза ностру» на части. «Неприятности» начались не только с того момента, когда Дженовезе, наконец, высказал свои претензии на пост главы «семьи»; казалось, само его присутствие накаляло атмосферу настолько, что кругом сыпались искры.

— Времена для нас наступили плохие. Все слегка нервничали. Я чувствовал, что в любой момент меня могут продырявить. Возвращался домой поздно ночью, кругом тихо, и иногда я останавливался перед входной дверью, замирал и ждал выстрела. Я никогда не брал с собой ключи от дома, потому что вечно их терял. И те несколько минут, пока Милдред шла к дверям, чтобы открыть мне, казались часами. Но должен сказать, что иногда мне было все равно, я стоял у дверей совершенно спокойно. Ну, что я мог с этим поделать?