Исповедь. Пленница своего отца

9

И у меня появилась маленькая белая собачка.

Это был шпиц с заостренной мордочкой и глазами, которые смотрели на меня так, как еще никто никогда не смотрел. Я положила его рядом с собой, и он, высунув розовый язычок, меня лизнул.

Я дала ему кличку: Волчонок.

Этот маленький песик лизал мои раны, и его язык — гладкий и влажный — доставлял мне такие приятные ощущения, что я позволяла ему это делать. Он благодаря какому-то непонятному для меня инстинкту понял, что я изранена, и пытался меня вылечить.

Мне захотелось выздороветь во что бы то ни стало. Ради этого щенка.

Старик оставил меня в покое. Это было очень кстати, потому что я пребывала в таком состоянии, что малейшее движение заставляло меня вскрикивать от боли. Мой Волчонок все время меня лизал, причем делал это с такой настойчивостью и любовью, что я прониклась к нему чувством безграничной признательности. Поначалу я настроилась на то что буду оказывать Старику ожесточенное сопротивление, однако этот песик своим языком очень быстро слизал всю мою решимость.

Я впервые в жизни стала относиться к кому-то с искренней безоговорочной любовью.

Наступило лето, и я, лежа привязанной к кровати на чердаке, превратившемся в парилку, изнывала от жары. Песик тоже сидел со мной взаперти, а природную нужду справлял в углу. Старик убирал его экскременты, когда у него было на это время. От запаха собачьих какашек и жары на чердаке было почти невозможно дышать.

Я мучилась от жажды и с нетерпением ждала, когда же наступит утро, потому что именно утром Старик приносил мне бутылку с водой. Без еды я, в общем-то, могла обойтись, а вот вода стала для меня настоящим объектом вожделения. Мой Волчонок в своей меховой шубе тоже мучился от жары.

Как-то раз, когда Старик забыл принести мне воды (это, должно быть, произошло в один из тех субботних или воскресных дней, когда он ездил удовлетворять свою ненасытную похоть с извращенцами из Венсенского леса или девицами легкого поведения с улицы Сен-Дени), мне стало казаться, что я вот-вот сойду с ума от нестерпимой жажды. Чтобы напомнить о себе, я стучала по полу и кричала. У меня в горле так пересохло, что слизистая оболочка стала похожа на наждачную бумагу.

Волчонок метался туда-сюда, обеспокоившись тем, что я так сильно разнервничалась.

И вдруг я увидела, как он наклонился над своей миской, в которой еще оставалось на донышке немного воды, аккуратно взял ее за край зубами и стал тянуть по направлению ко мне.

Этот его поступок был одновременно и трогательным, и ужасным — ужасным потому, что чуть не закончился ничем. Щенок подтаскивал миску все ближе и ближе к кровати, а затем, словно внезапно позабыв о том, что только что делал, он бросил ее и, подбежав к кровати, стал лизать мне руку.

— Принеси мне миску! Миску принеси!

Я пыталась заставить его подтащить ко мне миску с водой, показывая на нее пальцем. Песик, словно к нему вернулась память, вдруг бросился назад и, виляя хвостом, стал подталкивать миску ко мне носом. Я перепугалась, что сейчас он ее перевернет. Волчонок, должно быть, почувствовал это и снова стал потихоньку тащить свою ношу, вцепившись в ее край зубами.

Я наблюдала за его действиями, стоя коленями на полу и изо всех сил натягивая веревку, которой была за руки привязана к кровати. Когда песик дотащил миску до того места, куда я уже могла дотянуться, я, наклонившись, сама схватила ее зубами и, подвинув ближе, стала лакать со дна живительную влагу.

Она показалась мне настоящим чудом.

Наконец наступил тот день, когда Старик отвязал меня от кровати и выпустил с чердака.

Сколько времени я провела в подобном заточении — этого я не знаю. Возможно, несколько месяцев. Много месяцев.

Я поправилась: ребра срослись, синяки исчезли, а ожоги на ступнях и щиколотках зажили (благодаря тому, что их все время лизал мой Волчонок). Правда, на запястьях у меня навсегда запечатлелся след от веревки, которой я была привязана к кровати.

А еще я снова забеременела — забеременела точно таким же способом, как и раньше.

Насколько я помню, тогда у меня родился Борис…

За время моего пребывания в заточении дети подросли. Они относились ко мне довольно отчужденно и называли мамой Старушку.

Раймону-младшему — старшему из них — шел уже одиннадцатый год, и остальные везде следовали за ним, словно маленькие солдатики. Старик приучил их безоговорочно во всем ему подчиняться и работать до позднего вечера. Они почти не ходили в школу. Старик лишь время от времени приводил их туда, чтобы они там числились и чтобы благодаря этому можно было получать пособие на детей. Это пособие приходило на мой банковский счет, но я об этом даже не догадывалась.

Старик оформил на себя доверенность и получал вместо меня и мою пенсию по инвалидности, и те пособия, которые мой статус многодетной матери-одиночки — да еще и инвалида — позволял мне получать.

Я узнала обо всем этом только после его смерти.

Старик заставил меня возобновить свою работу в его мини-типографии: я в течение уже нескольких лет занималась копированием на печатном оборудовании каких-то бланков, не понимая смысла того, что на них написано. Каждый раз, когда я делала какую-нибудь ошибку, меня ожидала хорошая взбучка, а потому я старалась не перепутать ни единой буковки. Старик проверял выполненную мною работу, и я каждый раз с замиранием сердца ждала его вердикта.

Если он ничего не говорил, это означало, что я не сделала ни одной ошибки.

Выполнив свою дневную норму в типографии, я занималась приготовлением пищи, стиркой и уборкой под руководством Старушки. Я терла тряпкой пол, добираясь до самых труднодоступных уголков.

Мне по-прежнему не разрешалось ни разговаривать с детьми, ни брать их на руки, ни ухаживать за ними — даже за самыми маленькими. Иногда мне казалось, что они меня вообще не замечают.

Строительство дома, затеянное Стариком, мало-помалу продвигалось вперед. Старик строил этот дом кустарным способом, без каких-либо чертежей и без помощи профессионалов. Иногда Старику приходили помогать его приятели. Я наблюдала за мужчинами издалека, не решаясь с ними заговорить. Они искоса поглядывали на меня, но, когда наши взгляды пересекались, смущенно отворачивались.

Лишь значительно позднее я узнала, что Старик убедил их в том, что я слабоумная и не умею говорить. Они никогда не удивлялись тому, что время от времени я хожу «брюхатая», хотя вроде бы я ни с кем никогда не общалась и единственным мужчиной у нас дома был сам Старик.

Я не знаю, что он им по этому поводу рассказывал — может, правду. Как бы там ни было, никогда не происходило ничего такого, что позволило бы им догадаться, в чем же заключается эта правда. Гораздо позже я узнала, что относительно отца моих детей в нашей деревне ходили различные слухи. Однако ни мэра, ни другие местные власти этот вопрос, похоже, не волновал. Что касается жандармов, то мне не хочется о них даже вспоминать…

Кроме того, я снова стала работать у Старика в качестве шофера.

Я ездила с ним на стоянку возле супермаркета. Он при этом все время держал меня под контролем, полностью лишая свободы действий. Он запирал меня в грузовичке, но все равно время от времени проверял, там ли я нахожусь. Я была своего рода декорацией, и никто не обращал внимания на эту странную парочку, которую представляли собой мы со Стариком.

Он выдавал себя за отца слабоумной дочери, и люди ему даже сочувствовали. На меня все старались не смотреть — как будто я была каким-то жутким чудовищем.

Но как-то раз одна девушка посмотрела на меня совсем по-другому.

До этого я уже неоднократно видела ее. Она частенько приходила на стоянку супермаркета со своими дружками и подружками.

Это была темноволосая девушка с зелеными глазами и большим ртом, который все время улыбался. Она одевалась в джинсы или короткое платье, а обувалась в ботинки или модные туфли. Мне казалось, что у нее есть превеликое множество красивых нарядов (сама я носила лишь кое-как сшитые юбки, дырявые колготки и слишком большие на меня свитера).

Я заметила, что она интересуется мной, что я ее заинтриговала. Она как бы невзначай мне улыбалась, а я завидовала ей, ведь она такая красивая, так хорошо одета и рядом с ней крутится так много юношей и девушек.

И вот как-то раз она со мной заговорила. Я помню этот момент очень хорошо. Она сидела одна на перилах и смотрела на меня ласковым взглядом, слегка сощурив глаза.

— А тебе не надоедает целый день сидеть в этом грузовичке?.. Как тебя зовут?

Старик в этот момент находился неподалеку, и я с опаской покосилась на него. Я думала, что он сейчас скажет ей что-нибудь грубое — как он обычно поступал с теми, кто пытался со мной заговорить.

Однако этого не произошло. Он, наоборот, повел себя очень вежливо. Он ей даже улыбнулся.

— Ее зовут Лидия, — сказал он. — А как зовут тебя? Хм, а ты красивая девушка!

— Меня зовут Марианна.

Так я узнала ее имя.

Старик попытался завязать с ней разговор.

— Ты живешь где-то здесь? Я тебя частенько вижу в компании с парнями. Ты, видимо, пользуешься у них успехом…

— А она что, не умеет разговаривать?

— Ну почему же, умеет. Лидия, ответь что-нибудь Марианне. Ну же!

Я растерялась: Старик подталкивал меня к разговору с этой — незнакомой мне — девушкой. Я не понимала, почему он это делал.

Я была слишком наивной.

— Лидия очень робкая. Она, когда была еще маленькой, получила сильные ожоги. А вообще она хорошая и добрая. Ты можешь приходить с ней разговаривать.

Я, конечно, не произнесла и слова. Хотя мне очень хотелось поговорить с этой девушкой, я не знала, что ей сказать. Кроме того, я была шокирована таким неожиданным поворотом в ходе событий.

— Ну же, красавица моя! Ты можешь поговорить с моей дочерью. У нее, бедняжки, совсем нет подружек.

Марианна спрыгнула с перил, подошла ко мне и протянула мне руку. Я, покосившись на Старика (он во все глаза пялился на эту девушку), пожала ее ладонь.

Так в моей жизни появилась Марианна.

Поначалу все было просто здорово. Марианна время от времени приходила повидаться со мной на стоянке — когда она прогуливала занятия в коллеже или отводила свою младшую сестру Жанну в школу. Именно в эту школу Старик иногда приводил своих сыновей, чтобы не давать социальным службам повода придраться к тому, как он их воспитывает. Марианна начала рассказывать мне всякие истории из личной жизни современных девушек — жизни, о которой я не имела ни малейшего представления. Ей нравилось красиво одеваться, общаться с парнями, ходить по барам. Она также рассказывала мне о коллеже (учиться там ей не очень-то нравилось), о преподавателях, о директоре, об учебных надзирателях, о своих дружках… Эта ее жизнь казалась мне выдуманной, ненастоящей.

Я, если не считать работу на стоянке супермаркета, приезжала в город только по большим праздникам или же во время проведения митингов, организуемых «Объединением в поддержку республики», на которые Старик брал нас всех, в том числе и детей. Он принимал активное участие в политической борьбе, поддерживая Жака Ширака, портрет которого всегда висел у нас дома в столовой. Старик не раз поднимал стакан, глядя с благоговейным видом на этот портрет, и провозглашал тост: «За твое здоровье, Жак!»

Во время предвыборной кампании 1995 года он приклеил плакаты с портретом «великого Жака» на борта своего грузовичка и активно боролся за избрание Жана-Франсуа Копе мэром города Мо. Тут для него имелась личная выгода, потому что он получал от «Объединения в поддержку республики» заказы на печатание листовок и брошюр. Он даже ставил на стоянке перед своим грузовичком большой складной щит, на котором приклеивал рекламные листки, посвященные Копе, и статьи, направленные против тогдашнего мэра. Старик не забыл своего старого врага — социалиста Жана Лиона, мэра Мо, который «вытурил» его из квартиры в квартале социального жилья и на которого Старик возлагал вину за мои ожоги. На самом деле это предшественник Лиона, некто Милло, подписал распоряжение о нашем выселении, а Лион затем лишь привел это распоряжение в исполнение — после того как на нас поступило множество жалоб от соседей. Как бы там ни было, Старик приложил немало усилий к тому, чтобы мэром избрали Копе, его «нового друга», ставшего на выборах главным соперником Жана Лиона. После победы Копе Старик впал в такую эйфорию, что во время президентских выборов принял активнейшее участие в кампании в поддержку Жака Ширака.

Мы все присутствовали на митинге в Мо, где выступал Ширак. По такому торжественному поводу Старик даже позволил мне одеться немного лучше, чем обычно. У него здесь было полно знакомых, он то и дело пожимал кому-то руку или же дружески хлопал кого-то по спине. Еще он радостно улыбался, показывая знакомым свою семью — сыновей, жену, дочь…

Его популярность произвела на меня сильное впечатление. Человек, у которого так много друзей, не может быть плохим! Он, наверное, был прав: это я плохая дочь, и я заслуживала всего того, чему он меня подверг.

Мне стало казаться, что он поступал правильно.

Я, никогда не посещавшая никаких мероприятий, кроме митингов, и никогда не разговаривавшая с незнакомыми людьми, слушала рассказы Марианны с раскрытым ртом. Поначалу я ничего ей не говорила и довольствовалась тем, что слушала ее истории так, как слушают волшебные сказки. Потом, почувствовав, что она не желает мне зла, я стала расспрашивать Марианну о ее жизни.

Конечно, при этом я не решалась рассказать ей о том, какой была моя жизнь…

Это новое знакомство и страстное увлечение Старика политической борьбой позволили мне немножко расслабиться. Его контроль надо мной заметно ослаб, а частое общение с Марианной придало мне немного самоуверенности. Ко мне стали подходить и другие люди. Старик позволял им со мной разговаривать.

И вот тогда-то я и влюбилась.

Я влюбилась, сама того не желая, в парня, работавшего в булочной разносчиком хлеба.

Он начал проявлять ко мне интерес, и, поскольку это был первый парень, обративший на меня внимание, я буквально бросилась в его объятия.

Я прониклась к нему доверием и — эпизод за эпизодом — рассказала ему о своей жизни. Я даже призналась ему в том, что Старик является отцом моих детей, что он меня бьет и издевается надо мной. Я сказала, что хочу от него убежать.

— Я тебе помогу, — пообещал мне этот парень. — Мой отец — прокурор при суде первой инстанции. Он упрячет твоего отца в тюрьму.

В те времена я еще не знала, что сыновья прокуроров вряд ли станут работать в булочной разносчиками хлеба, а потому поверила ему.

Общение с этим парнем напомнило мне о моем брате Брюно. В течение многих лет я надеялась на то, что он когда-нибудь меня спасет, но он так и не появился.

Этот парень стал для меня тем прекрасным принцем, о котором мечтают все девушки, в том числе и такие, как я, — то есть те, которые об этих принцах никогда ничего не слышали.

И я совершила побег в третий раз.

У меня уже имелся кое-какой жизненный опыт, и я утащила из кассы Старика три сотни франков, которые затем передала своему возлюбленному. Тот спрятал меня в расположенной неподалеку небольшой гостинице, посоветовав «не высовываться», пока его отец — «прокурор» — будет проводить расследование.

Что еще об этом рассказать?

Конечно, я занималась с ним любовью, конечно, я «не высовывалась» из гостиницы, дожидаясь, когда «прокурор» и полицейские придут ко мне и сообщат, что отныне я свободна.

Дни текли один за другим. Мой «спаситель» приходил ко мне все реже и реже. Платить за проживание в гостинице скоро стало нечем, а полицейские ко мне так и не пришли.

Как-то вечером я увидела, что в гостиницу заходит Старик.

Мой возлюбленный меня выдал.

Когда Старик привез меня домой, он, как обычно, устроил мне хорошую взбучку и снова привязал меня к кровати на чердаке.

Затем он позвал Старушку, чтобы она меня осмотрела.

Он заставил меня раздеться догола и достал из своего «хранилища» гинекологический аппарат, который раньше использовал только для своих сексуальных забав. Старушка, раздвинув мне ноги, ввела в меня этот аппарат и стала осматривать там, внутри.

— Ну так что, она трахалась с тем типом?

— Подожди, дай-ка посмотреть получше…

У меня мелькнула мысль, что Старушка сейчас обо всем узнает и что Старик теперь уж точно меня прикончит.

Старушка поднялась и вытерла руки о свой передник. Я затаила дыхание.

— У нее не было с ним интимных отношений! — заявила Старушка.

— Ты уверена?

— Да, на сто процентов. Если ты мне не веришь, можешь посмотреть сам.

Старик тогда тоже принялся меня разглядывать там. Он и раньше частенько это делал. Затем он повернулся к Старушке и сказал, чтобы она ушла. Когда Старушка вышла, он набросился на меня и стал насиловать всеми возможными способами. Старик извращался очень долго.

— Значит, ты опять захотела от меня сбежать… Это бесполезно, ты принадлежишь мне!

Он поднял мои ноги вверх и привязал их к веревкам, свисающим с балки.

— Ты будешь лежать так три дня. Ты ведешь себя спокойно только тогда, когда ты беременная. Хотя нет, ты не будешь просто лежать и ждать, когда забеременеешь. Я тебе устрою взбучку — ты, шлюха!

И он в самом деле устроил мне хорошую взбучку.

Он притащил меня в сарай, в котором хранил свое печатное оборудование, и затем, заставив меня положить руки под пресс, стал их сжимать. Я завопила от боли. Я чувствовала, что кожа на ладонях вот-вот треснет, а кости расплющатся. Старик тем временем оголил мне спину и ягодицы и начал яростно бить по ним своей бамбуковой палкой. Он заставлял меня вслух считать удары. Вскоре я потеряла сознание. Придя в себя, я оказалась на полу. Мои пальцы и спина были в крови.

— Ну что, теперь ты образумилась? Если ты еще раз попытаешься от меня убежать, я отрежу тебе руку!

Я ничего не ответила. Он покопался в своих вещах и подошел ко мне с маленькой бутылочкой, в которой находилась кислота.

— Ты попробуешь это еще разок, а то, похоже, ты еще не все поняла.

Я не знаю, что тогда на меня нашло, но я вдруг — хотя и с трудом — поднялась на ноги и посмотрела ему прямо в глаза.

— А-а, ты хочешь обжечь меня кислотой? Ну что ж, я могу сделать это и сама. Да, я мерзавка, и сейчас я тебе это продемонстрирую!

Я выхватила у него из рук бутылочку, а затем схватила лежавшую на столе тряпку, брызнула себе на руку кислотой и начала растирать ее тряпкой по коже. Боль была ужасной — как и в прошлый раз. Моя рука сильно дрожала, но я упорно терла тряпкой по другой ладони, сдирая с нее кожу. Я терла, добираясь до самых труднодоступных уголков, как учила меня Старушка.

Старик стоял с оторопелым видом и, не шевелясь, смотрел на меня.

Наконец он мне сказал:

— Ну все, прекрати. Этого достаточно!

Я поняла, что на этот раз выиграла, что я его «поимела».

Ситуация изменилась. Бить меня, издеваться надо мной — это уже не работало: я больше не боялась Старика. Кроме того, я чувствовала, что забеременела, но не от него, а от другого негодяя. Я — сама не знаю почему — чувствовала себя счастливой и свободной впервые в жизни. Я знаю, что это трудно понять, но меня в тот момент и в самом деле охватило ощущение счастья. Я была довольна тем, что обдурила их обоих — и Старушку, и Старика.

Я повернулась к Старику и, глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Я хочу, чтобы Марианна стала моей подругой и чтобы она жила здесь!

Старик не нашелся что ответить. Он стоял, опустив руки, и смотрел на меня так, будто не узнавал. Наконец он пожал плечами. Я пошла мыть руки под краном, имевшимся у нас во дворе. Я чувствовала на своей спине его взгляд, чувствовала исходивший от него запах — запах пота и… пожилого мужчины. А еще это был запах страха.

— Хорошо! — крикнул мне Старик. — А теперь давай иди на чердак!

— Сейчас пойду. Но когда я оттуда выйду, я хочу, чтобы Марианна была здесь.

— А почему ты думаешь, что Марианна согласится переехать сюда?

— У нее нелады с родителями, и она хочет от них уйти, но не знает куда. Она мне об этом говорила. Она могла бы поселиться здесь, в автофургоне.

— Так было бы лучше всего!

Я вернулась на чердак. Старик на этот раз меня привязывать не стал, и я коротала время в обществе своего Волчонка, который лизал мне руки, чтобы на них побыстрее зажили раны. Я ждала Марианну.

Я ждала ее совсем не так, как раньше — годами — ждала своего брата Брюно, надеясь, что он приедет и увезет меня куда-нибудь подальше от Старика. Теперь я уже осознавала, что никогда не смогу убежать, что никто не придет мне на помощь и что я связана со Стариком неразрывной связью. Поэтому мне просто был нужен кто-то, кто помогал бы мне его выносить.

Появление в моей жизни Волчонка подсказало мне, что нужно делать.

Я ждала Марианну, потому что она была первым и единственным человеком, отнесшимся ко мне по-человечески.

На этот раз я сидела взаперти уже не так долго, как раньше, однако, когда я возобновила работу на стоянке супермаркета, мой живот уже начал округляться. Марианна ежедневно приходила меня навестить, и Старик позволял ей со мной разговаривать. Он и сам время от времени весело болтал с ней.

Я, конечно, догадывалась о том, что у Старика на уме. Марианна частенько расспрашивала меня о моих взаимоотношениях с отцом, но я не решилась ей ни в чем признаться. Я просто сказала ей, что он иногда за мной подсматривает, когда я переодеваюсь. Марианна решила, что он просто любит глазеть на голых девок, и ей поначалу даже в голову не приходило, что он отец моих детей.

Однако как-то раз, когда один из многочисленных приятелей приехал навестить Старика на стоянку супермаркета, Марианна принялась меня расспрашивать.

— Так этот мужчина — твой сожитель, да? Это он отец твоих детей?

— Э-э… да.

— А-а, уж пусть лучше так! А то тут люди такое рассказывают…

— И что же они рассказывают?

— Ничего. Ничего.

Марианна стала приезжать к нам домой, причем все чаще и чаще, и познакомилась с моими детьми. Старушке она не понравилась, однако девушка за словом в карман не лезла и просто посылала Старушку к черту, когда та говорила ей что-нибудь нелицеприятное — например, про ее внешний вид или про манеру смеяться. Марианна была хохотушкой, и это меняло психологическую атмосферу в нашем доме. Даже мои дети — дикие, как выводок дворовых котят, — и те не могли не заразиться ее веселостью.

Однако больше всего внимания она уделяла мне, и это меня очень радовало. Еще никто не заботился обо мне так, как она.

Прежде всего она научила меня, как нужно одеваться.

— Ты не должна ходить целыми днями в каком-то тряпье. Почему ты никогда не носишь лифчика и трусиков?

— Старик не хочет, чтобы я их носила.

— Да пошел он к черту!

Приехав к нам в следующий раз, Марианна привезла мне лифчик. Это был первый в моей жизни лифчик, и я толком не знала, как с ним обращаться. Она научила меня правильно его надевать. Я сразу почувствовала себя лучше, потому что у меня были большие груди, в связи с беременностью ставшие еще более грузными.

— Старик начнет орать…

— Плевать! Я скажу, что дала тебе его, потому что для меня он великоват.

Марианна завела привычку приносить мне одежду, которую, по ее словам, сама уже не носила. Однако я видела, что эта одежда абсолютно новая. Один раз с принесенного ею свитера еще даже не была сорвана этикетка.

Как-то раз она купила мне штаны.

Я еще никогда не носила брюк и надела их наизнанку.

Марианна, увидев это, хохотала до слез. Потом она научила меня делать макияж. Мы занимались этим втайне от Старика, а затем я все смыла, так как боялась, что Старик устроит мне взбучку.

Марианна стала для меня подругой, сестрой и даже матерью.

Она была настоящим чудом, хотя я и не верю в чудеса.

В конце концов она переехала к нам насовсем. В один прекрасный день Марианна сказала мне, что поссорилась со своим отцом, решила уйти из дому и хочет жить у нас. У нас, в нашем доме!

Я безумно обрадовалась: я хотела этого с того самого момента, как мы с ней познакомились. Тогда я, однако, боялась, как бы то, что я рассказала ей о своей жизни, и то, о чем она, увидев мои шрамы, могла догадаться и сама, не отпугнуло ее. Она ведь поначалу ни о чем не догадывалась и думала, что мой отец так суров со мной потому, что я делала всякие глупости и, в частности, беременела и рожала детей черт знает от кого.

Я очень надеялась на то, что, если Марианна будет жить у нас, Старик уже больше не посмеет насиловать меня и издеваться надо мной.

Марианна сказала:

— Когда я буду рядом с тобой, он не сможет тебя бить. Я тебя защищу.

Я знала, что она в силах это сделать: она не боялась Старика. Она видела, что он относится к ней настороженно, потому что у нее есть родители и потому что она, хотя и поссорилась с отцом, продолжает втайне от него видеться с матерью. Когда Старик пытался разговаривать с ней грубо, она отнюдь не смущалась и отвечала ему тем же. Ему это, конечно же, не нравилось, но он не мог ничего поделать. Если бы он ее ударил, если бы он стал над ней издеваться, если бы он попытался посадить ее под замок, это могло бы закончиться вмешательством полиции.

А вот этого он очень боялся!

Поэтому Старик решил прибегнуть к другой тактике.

— Если твоя подружка Марианна хочет у нас поселиться, я не против. Она даже может спать в автофургоне. Но она должна быть по отношению ко мне ласковой. Ты поняла?

Я не поняла. Или не захотела понять.

Марианна приехала в один прекрасный день с чемоданами и всеми своими шмотками. Я помогла ей устроиться, удивляясь тому, как много у нее вещей. Она как будто привезла с собой целый магазин.

Некоторое время спустя, когда я мыла на кухне пол, стоя, как обычно, на четвереньках, до меня донеслись со двора возмущенные крики.

Это кричала Марианна.

Старик силой тащил ее в автофургон.

Через четверть часа Марианна зашла на кухню и налила себе большой стакан воды.

Она не решалась посмотреть мне в лицо, но я и сама догадалась о том, что произошло.

Ей даже не нужно было мне об этом говорить.