Испытание чувств

Глава 26

С тех пор как уехал следователь, Катэрина места себе не находила. По ночам она просыпалась и прислушивалась, не говорит ли во сне Маурисиу. Он спал беспокойно, иногда стонал. Она ловила каждый его вздох, беспокоясь, что из его собственных уст узнает страшную тайну.

— Если мои подозрения оправдаются, — шептала она сама себе, — я возьму нашего малыша и уйду к родителям.

Принятое решение успокоило её. Понемногу и Маурисиу стал спокойнее. Хотя, взглянув иной раз на его отрешённое лицо с тяжёлым, обращённым внутрь себя взглядом, Катэрина вновь пугалась и снова не спала ночами. Говорить откровенно она могла только с Беатрисой. Но беседы не приносили молодым женщинам утешения, обе словно бы ощупывали стены тюрьмы, в которую попали нежданно-негаданно.

Беатриса мучилась не только из-за брата, но и из-за Марселло.

— Я вижу, что он не понимает меня, считает взбалмошной. Но я же не могу рассказать ему истинную причину своего решения. Это было бы слишком страшно.

— А мне кажется, что между любящими не должно быть никаких тайн, — попробовала высказать своё мнение Катэрина.

— Между тобой и Маурисиу есть, не так ли? — жёстко отрезала Беатриса.

Катэрина чуть не заплакала, подумав, что не знает, можно ли теперь назвать её с мужем любящими людьми.

А Беатриса продолжила:

— Я знаю, что есть вещи, которые нельзя произносить вслух. Стоит произнести их, и они распространяются со скоростью ветра, из предположений становятся неопровержимой истиной, хотя на самом деле могут таковой не являться. Поэтому мы с тобой должны молчать. Наше молчание — залог того, что мы с тобой ошибаемся, что в действительности всё было по-другому.

Катэрина улыбнулась Беатрисе, принимая на себя обет молчания. Она так хотела, чтобы сгустившаяся над ней туча рассеялась, чтобы жизнь вновь стала простой и ясной, и она, Катэрина, вновь без памяти любила бы чудесного принца, благородного учителя сеньора Маурисиу. Она хотела этого не только ради себя, но и ради сына, над головой которого не должны были клубиться грозовые тучи.

Молодые женщины, запрятав по глубже свои страхи и тревоги, старались вести себя как можно непринуждённее, уповая на то, чтобы приезд следователя не окончился катастрофой.

Молилась Беатриса и за Марселло, прося Деву Марию, чтобы возлюбленный понял её. А в трудные минуты люди всегда обращаются за помощью к божественным силам, и забывают о них, когда счастливы...

Марселло приходилось трудно, но он на этот раз решил, во чтобы то, ни стало, выдержать характер. Констанция всячески поддерживала решимость сына.

— Пусть Беатриса сама с собой разберётся, ей это только пойдёт на пользу. Вам жить целую жизнь, сынок, — говорила она, — а в жизни чего только не бывает. Чтобы жизнь прожить, много сил нужно. Пусть до свадьбы перебесится, чтобы потом вы могли везти свой воз парочкой.

— А если она вообще передумает? — снова и снова задавал самый страшный из вопросов Марселло.

— Тогда другую себе найдёшь, — отвечала Констанция.

Она повторяла это при каждом удобном случае, стараясь приучить Марселло к мысли, что свет не сошёлся клином на Беатрисе, что жизнь будет продолжаться вне зависимости от того, будут они вместе или нет, что он непременно будет счастлив.

— А может, мне навестить Катэрину и племянника? — спрашивал мать Марселло, придя домой после рабочего дня и приняв душ.

— Лучше поправь мне навес, — отвечала Констанция, — видишь, как покосился. И ещё вина принеси из погреба.

Марселло понимал, почему мать хочет занять его хозяйственными хлопотами, и подчинялся ей. Но, поставив на стол кувшин с вином, снова спрашивал?

— А Катэрине не нужно отнести бананов и апельсинов? У нас их много в погребе.

— Когда понадобится, сама за ними придёт. Или пришлёт Беатрису, — многозначительно говорила мать, и Марселло умолкал.

За ужином Винченцо, Фарина и Констанция толковали только о смерти Мартино и раздумывали, кто мог убить его. Фарина всё вспоминал свою молодость, рассказывал, какие они с Мартино были друзья, как ухаживали за девушками, пили вино, озорничали.

— И сеньор Мартино озорничал? — с сомнением покачивала головой Констанция. — Он ведь по характеру такой был спокойный, основательный.

— Ещё как озорничал! — отзывался Фарина. — По характеру он был человек страстный, и, если ставил перед собой какую-либо цель, то не отступался от неё никогда. Думаю, что и враги у него были такие же. Он им насолил крепко, а они за это с ним и рассчитались.

Констанция сочувствовала Марии: остаться молодой неустроенной вдовой с ребёнком — нелёгкое дело.

— Может, ей имение приискать здесь, всё легче было бы, — говорила она. — Мы бы помогли ей с хозяйством.

— Добрая ты душа, Констанция, — хлопал жену по плечу Винченцо, — всем готова помочь. Но у неё своя голова на плечах. Может, она городская жительница, и ей имение ни к чему. Теперь женщины все самостоятельные.

— Лишь бы смерть мужа не легла пятном на её репутацию, — беспокоился Фарина. — Это затруднит и её жизнь. И сына. Впрочем, её мало кто знает. Да и до Мартино никому дела нет.

И тут он снова опускал голову, думая о страшной гибели Мартино и о том, кто же так ненавидел его, что отважился на убийство? Но смерть умеет хранить тайны, и эта тайна была погребена в могиле Мартино. Ключ от неё мог бы оказаться в руках у следователя, если бы он нашёл убийцу. Но найдёт ли он его?

Маурисиу тоже ждал приезда следователя, но, ощутив себя мстителем и продолжателем родовых традиций, внешне стал гораздо спокойнее, если не сказать, что успокоился совсем. Иногда он поднимался на чердак, где спрятал дедовский винчестер тридцать восьмого калибра, брал его в руки и чувствовал себя господином, который один вправе вершить и суд, и расправу.

— В нашем роду так повелось, мы умели отомстить за честь нашего рода, — говорил он.

Когда-то что-то подобное сказал и Мартино Марии, грозя ей наказанием за возможную неверность. Он тоже в своё время лишил жизни обидчиков. Может быть, если бы Маурисиу узнал об этом, ему стало бы совсем легко. Но может ли быть легко человеку, ставшему убийцей? Видимо, и Мартино не выдержал павшей на его совесть тяжести. Она согнала его с насиженного места, и в этих дальних краях он тоже не мог найти себе успокоения, хватаясь то за одно решение, то за другое, постоянно переезжая с места на место.

Вот и Маурисиу успокаивал себя, но покоя не знал. Холодный пот прошибал его время от времени, и он, окидывая всё вокруг бессмысленным взором, чувствовал смертельный ужас совершённого.

Рита, поглядывая на него, частенько бормотала что-то себе под нос. Может, и она что-то подозревала, но кому было дело до её подозрений? Ей тоже не было дела до Маурисиу, она думала только о Жулии. После того, как она спустилась в подвал и принесла с собой кое-что оттуда, жить ей стало веселее.

— Это приданое, приданое моей внученьке, — говорила она, думая, что и у неё есть свой маленький клад, а не только у Франсиски Железной Руки.

Она очень привязалась к Форро, он казался ей воскресшим Арсидесом. Глядя, как он копает по распоряжению Франсиски каменистую землю, и видя, насколько он непривычен к такой работе, она подходила и таинственно шептала:

— Не очень-то копай, сынок, здесь, под землей, всюду золото! Всюду золото!

— Тогда наоборот нужно копать, бабуля, — отзывался он со смехом, но останавливался, утирал пот, и вступал со старушкой в разговор.

Они толковали о кладах, о золоте, о счастливых случайностях, которые делают людей богатыми и могущественными.

Но Форро часто думал о других случайностях, которые приводят людей в тюрьму, ломая им жизнь, навлекая на них несчастья.

Невесть откуда явившийся Зекинью прервал их разговор со старой Ритой.

— Бросай лопату! — закричал он. — Собирайся, едем на пастбища!

— Ты вовремя объявился, приятель! — рассмеялся Форро. — Тут следователь приходил по наши души, и тобой особенно интересовался. Думаю, ему не понравится, если ты опять сбежишь!

— А мне плевать на него! — отмахнулся Зекинью. — Мне предложили работу, и я еду работать, чего и тебе советую.

— Глупый совет, — процедил Форро. — Стоит мне исчезнуть, я первый буду на подозрении.

— Подумаешь! — рассмеялся Зекинью. — Ты же знаешь, что ни в чём не виноват!

— Я-то знаю, да они этого не знают, — угрюмо выдавил Форро. — Со мной такое уже было, второго раза я не хочу.

— Ну, смотри, — не стал настаивать Зекинью. — А я старался для вас! Нашёл хорошую фазенду, где много необъезженных лошадей, сам поработал там с удовольствием и договорился с хозяином, что привезу ещё двух друзей... А тут такая чёрная неблагодарность, правда, бабушка Рита?

— Что правда, что не правда, никто не знает, — откликнулась старуха. — Но ты, Арсидес, лучше ищи здесь клад, а не где-нибудь в другом месте.

— Да, я, пожалуй, прислушаюсь к вашему совету, дона Рита, — сказал Форро, уже давно привыкший к имени Арсидес. — Тем более, что у меня нет желания бегать от следователя.

— А я поеду! Счастливо оставаться! — беспечно заявил Зекинью, рвавшийся на волю к бычкам, к быстроногим лошадям и необозримым просторам. А что касается следователя, то почему-то ему казалось, что он ускачет от любого следователя на своём лихом коне. Пропадёт в пустыне, и поминай, как звали!

Зекинью позвал с собой и Зангона, но тот тоже отказался ехать.

— Ну и трусы же вы! — не выдержал Зекинью. — Какой-то паршивый следователь распорядился сидеть на месте, и они сложили лапки и сидят!

— А ведь, правда, скоро должен приехать следователь, — спохватился Зангон.

Он-то думал совсем о другом, у него были совсем иные причины для отказа Зекинью. — Ну вот, видишь, значит и в самом деле рано ехать, — сказал он.

— Вы тут оба с ума свихнулись, — рассердился Зекинью, который был ещё очень молод, и всё для него казалось простым и ясным. — Болтаете с сумасшедшей старухой и заразились от неё несварением мозгов!

— Если ты имеешь в виду Риту, то я должен тебе сказать, что она мудрее многих, нужно только научиться её понимать.

— Да я и понимать таких не хочу, — сказал Зекинью. — И дело иметь с ней — тоже.

Зекинью не боялся следователя, зато его пугала перспектива сидеть и разговаривать со старушками. Можно ли представить себе большую тоску, чем общаться со стариками!

Ему надоело уже и с Зангоном толковать, не терпелось пуститься в путь.

— Ладно, оставайтесь, — проговорил он. — А я поехал!

Не прошло и четверти часа, как он уже скакал, удаляясь от фазенды.

Услышав стук копыт, Катэрина вышла на крыльцо. Она смотрела вслед скачущему Зекинью, и сама не понимала тоски, которая вдруг сжала ей сердце. Ей тоже хотелось вырваться на простор из затхлой тяжёлой жизни, сотканной из страхов и опасений.

— Напрасно он это сделал, ох, напрасно, — вздыхала старая Рита, сожалея о Зекинью. — Всю вину обычно валят на отсутствующих. Разве не так? — она посмотрела на Форро.

Форро кивнул: именно так с ним и было. Он уехал, и всё на него свалили. Этого он и не мог простить своим приятелям, пока отбывал свой срок в тюрьме. А потом простил. Но уезжать не собирался, потому что знал, как это дорого обходится.