История барсучихи

Глава пятая Кое-что о совах: наш Сейдж держит марку!

Был милый солнечный летний вечер. Мы шагали в местную школу послушать лекцию о совах, которую читал мистер Дэвид Чаффе. Наши младшие сыновья, которым было тогда соответственно 9 и 10 лет, рвались послушать, да и Дерек всегда интересовался птицами (особенно теми, у кого шикарное оперение).

Хорошо, что поблизости есть превосходные школы — в течение года в них устраивается масса самых разнообразных мероприятий, неизменно привлекающих местных сельчан. Ведь, кроме всего прочего, это отличный повод встретиться, поговорить, посплетничать, в конце концов. Школа в селе Вест-Хантспилл, куда мы держали путь, имеет большую площадку для игр и прекрасные зеленые лужайки. Вот мы входим в дверь — здесь и поныне висит старинный школьный звонок — и движемся по коридору, стены которого увешаны красочными детскими рисунками. В классах аккуратно расставлены маленькие парты и стулья — утром придут дежурные и хорошенько все протрут. Актовый зал, где должна состояться лекция, был набит детишками и их родителями; в нем стоял обычный гомон, как всегда перед началом лекции или концерта. Сам директор представил нам Дэвида Чаффе — и вот уже вся аудитория слушает захватывающее повествование о пернатых наших лесов и полей. Попросив присутствующих О полной тишине (все и так сидели затаив дыхание), лектор: стал демонстрировать птиц.

Сперва Дэвид показал нам пустельгу. Эта птица, высматривая добычу, парит в воздухе, раскрыв хвост, будто веер. Но вот цель замечена — и хищница камнем падает на землю. Нередко видишь, как эти птицы парят вдоль скоростных автодорог: они охотятся за мышами-полевками, которые шныряют в густой траве, покрывающей полосы «ничьей земли» по обе стороны трассы. Хотя раскраска пустельги и ястреба-тетеревятника сходны, их не следует путать. У тетеревятника совсем иная манера охотиться: проносясь над кустарниками, он хватает маленьких пташек, заставая их врасплох.

Всех очаровала маленькая изящная сова. Она сидела, кивая головой, — видно, мы вызвали у нее не меньший интерес, чем она у нас. У нее оранжевые глаза, отчего создается впечатление, будто птица рассержена, — не спасают даже тонкие брови. Сова гордо стояла на своих желтых ножках, выпятив колесом коричневую в белых крапинках грудку, — мол, не смотрите, что не вышла ростом, зато характером дам сто очков вперед каждому.

За ней последовала желто-бурая сова — в три раза крупнее первой. Лучи заката, струившиеся сквозь окна, оттеняли красоту ее каштанового пятнистого одеяния. Поочередно мигая то одним, то другим глазом, она медленно вертела головой, пытаясь освоиться с незнакомой обстановкой. Поистине царственный вид у этой великолепной птицы, чье мягкое гуканье слышат не только леса и села, но и города.

Нередко думают, что полюбоваться роскошными птицами можно только в дальних краях. Но когда Дэвид принес амбарную сову, иначе сипуху, всем стало ясно, что и в наших местах водятся птицы, чьим оперением любуйся — не налюбуешься. Порою считают, будто сипухи совершенно белые — такие, какими их обычно видят в полете. Брюшко у них действительно белое, поэтому если ничего не подозревающая полевка задерет голову, то примет сову за летящее облако, пока мощные когти не вонзятся в нее с такой силой, что погубят на месте. Наверное, больше всего в этих ночных хищницах людей привлекают огромные глаза. Тело сипухи окрашено в различные оттенки медового цвета и покрыто серыми пятнами, что создает превосходный камуфляж — когда совы, устроившись на насесте среди сена или соломы, накрываются крыльями и закрывают глаза, они делаются совершенно незаметными.

Оборки из белых перьев окаймляют морду, имеющую форму сердца; но это не простое украшение, а охотничье снаряжение совы: сердцевидное очертание образует две воронки, помогающие уху улавливать звуки. Воронки расположены на разных уровнях, что позволяет точно засекать, с какой стороны доносится звук. Сипухи единственные из сов способны охотиться благодаря одному лишь блестящему слуху.

Дэвид рассказал, что после Второй мировой войны число амбарных сов драматически сократилось — в основном из-за применения пестицидов. Сейчас разрабатываются программы выпуска этих сов на волю с целью увеличения их численности. И тут меня осенило: а не завести ли и нам пару сипух на развод? Наша ферма уже год как открыта для публики, достаточно мест, пригодных для устройства авиариев. Когда мы возвращались домой, я видела, что этот вопрос взволновал и Дерека: он уже много лет не видел на ферме ни одной сипухи. Что ж, попробуем! Тем более что равнины Сомерсета — вполне подходящая для них среда.

Не прошло и нескольких месяцев, как авиарий был готов. Мы устроили его в одном из укромных уголков сада, скрытом за хвойными деревьями, — ведь эти птицы предпочитают уединенный образ жизни. А вскоре Дерек принес и самих сипух: выросшую в неволе самку и самца с подбитым крылом, который не мог жить на воле. Птицы быстро свыклись друг с другом; мы почти не беспокоили их, только приносили поесть. В феврале следующего года самка отложила первое яйцо, а потом еще четыре — по одному с интервалом в два дня. Потому и совята появились на свет не одновременно, а последовательно — пять неуклюжих, разной величины птенцов, скорее похожих на крохотных грифов. На определенном этапе жизни совенок съедает вдвое больше, чем взрослая сова, так что в дикой природе во время бескормицы крупные совята часто поедают меньших. Ну а здесь можно было не беспокоиться — корм-то всегда под рукой, вернее, под клювом.

Текли неделя за неделей, и вот совятам исполнилось два месяца. Из «гадких грифят» они превратились в пять пушистых шариков разной величины, на которых уже стали четко вырисовываться рожицы в форме сердечка. Правда, встать на ножки они еще не могли, но уже сидели «на корточках» и демонстрировали свое умение крутить головкой.

В три месяца у них было уже вполне взрослое оперение, и их стало все труднее отличать от родителей. Птенцов переселили в новый «совешник», в котором имелся «запасной выход». Два месяца спустя, когда они вполне освоились с новым жильем, дверка была отперта, и совята обрели свободу. Все же мы продолжали класть им еду, пока не убедились, что они могут добывать себе пищу самостоятельно. А узнали мы об этом вот как: обычно мы оставляем им выбракованных мертвых цыплят, и вот однажды мы увидели, что совята отъели у них только головки (которые они, несомненно, почитали деликатесом). Какой отсюда следует вывод? Раз побрезговали тушкой цыпленка — значит, охотятся успешно.

Возле «советника» у нас был сарай, предназначенный специально для наседок. Сарай был надежно защищен от лисиц, но мне и в голову не приходило, что нужно заделать дырки в крыше. Во время одного из ночных обходов я, к своей большой радости, увидела, что одна из кур высидела пять павлинчиков — такие милые, бархатные цыплятки и так тоненько пищат. Я предвкушала, как на следующее утро наседка выведет их на прогулку, но, думаю, читатель уже догадался, что произошло. Все, что осталось к утру, — пять обезглавленных тушек, разбросанных возле ящиков с наседками. Может быть, они имели неосторожность отбежать далеко от приемной матери, но только их жалобный писк привлек внимание совят, которые по-прежнему возвращались к нам за едой и, должно быть, удивились, что на сей раз мы решили побаловать их теплым и совсем свежим обедом. Как видите, природа не всегда отвечает благодарностью за ваши заботы.

На следующий год мы выпустили на волю еще троих, а еще год спустя нам сообщили, что к югу от нашей фермы образовалась пара, а другая поселилась возле реки. Еще через год эту пару заметили с выводком из пяти птенцов. С того времени всякий раз, когда нам в руки попадали выращенные в неволе совята, мы передавали их в Отдел дикой природы Общества покровительства животным, чтобы их выпустили в районе Таунтона, так как мы чувствовали, что вокруг нашей фермы совы размножаются самостоятельно и не нуждаются в посторонней помощи. С тех пор как наши первые «гадкие грифята» стали взрослыми вольными совами, прошли годы, а над усадьбой и сейчас нередко пролетают сипухи. Хочется верить, что это потомки тех, которым мы когда-то даровали свободу…

Птицы, поступающие в Общество покровительства животным, выпускаются на волю людьми, имеющими на это специальные лицензии. Эти же люди ведут наблюдение за своими бывшими питомцами и могут сказать, успешно ли они размножаются на воле. Иногда подбирают в одну группу птенцов, еще не научившихся летать. Их помещают в специальном ящике для сов, кормят, чтобы они, прежде чем впервые отправиться в полет, привыкли к окружению. Так оно обычно и происходит. Ну а если речь идет о взрослых совах, то из них составляют пары (при условии, что они — не родственники) и помещают их в сарай, а на волю выпускают только тогда, когда у них появляется потомство, которое надо кормить. Вполне естественно, родители возвращаются под ту же крышу, пока не выкормят птенцов.

При выпуске каждая сова окольцовывается, что помогает следить за успехом программы. Кто найдет мертвую или покалеченную окольцованную птицу, должен сообщить в Департамент по охране окружающей среды и назвать номер, по которому можно установить владельца и проследить судьбу птицы. Иногда с этой же целью «метят» и барсуков — только не кольцами, конечно, а татуировками. Мне рассказывали трогательную историю об одном полицейском, страстном любителе барсуков. Пострадав в дорожно-транспортном происшествии, он вынужден был уйти в отставку и перейти в автоинспекцию. Зная, что полицейские нередко встречают барсуков на обочинах, он попросил коллег сообщать ему о каждом таком случае, а если увидят мертвого барсука, то пусть посмотрят, есть ли на нем татуировка. Все это он заносил в особую тетрадь — стремился выявить места, где барсуки выходят на дорогу. Вы, конечно, понимаете, что коллеги снисходительно относились к его страсти, но бывало и по-другому…

Как-то раз глубокой ночью ему передали сообщение: полицейский заметил на дороге мертвого барсука и возвращается, чтобы рассмотреть его.

— Автоинспектор, автоинспектор! Подтверждаю наличие мертвого барсука на левой стороне шоссе А-429 примерно в 100 ярдах от кафе «Летящая утка». Как слышите? Прием, — сказал патрульный.

— 431-й, 431-й! Слышу нас хорошо. Видели ли вы татуировку на барсуке? — запрашивал «барсукоман».

Чувствуя, что разговор зашел слишком далеко, патрульный офицер ответил:

— Автоинспектор, автоинспектор! Ей-богу, старина, мне и в голову не пришло искать ее.

Настырный «фанатик барсуков» продолжал:

— 431-й, 431-й! Не будете ли вы так любезны посмотреть?

Последовал глубокий вздох, и связь прервалась. «Барсукоман» решил, что патрульный офицер отправился выполнять его просьбу. Несколько минут спустя связь возобновилась.

— Автоинспектор, автоинспектор! Я осмотрел животное, — сказал патрульный.

— 431-й, 431-й! Большое спасибо! Так была ли на нем татуировка?

— Автоинспектор, автоинспектор! Да, была.

— Боже мой! 431-й, 431-й, что это была за татуировка и на какую часть тела животного она нанесена?

— Автоинспектор, автоинспектор! Татуировка нанесена на левую заднюю ногу.

— Так какая же она?

— Автоинспектор, автоинспектор! Сердце, пронзенное стрелой, и надпись: «Люблю до гроба, Люси!» Как поняли? Прием!

Если после такой шуточки беднягу не хватил удар, так это чудо.

Ну а самца сипухи по кличке Сейдж нам принес посетитель — молодой парень по имени Питер. Содержавшаяся в неволе самка отказалась насиживать яйцо, и Питер положил его в инкубатор, где из него благополучно вылупился совенок. К сожалению, Сейдж абсолютно не приспособлен к жизни в дикой природе: он ведь жил не просто в неволе, а в городской квартире, видел только своего хозяина и, возможно, думал, что сам он такой же человек. Естественно, он не смог бы ни найти общий язык с себе подобными, ни научиться добывать себе корм на воле. Питер очень хорошо относился к нему, иногда сажал в машину и отвозил за город — пусть полетает, не век же торчать в квартире! Сейдж был до того ручной, что сидел на заднем сиденье как миленький. Куда бы его ни привезли, он чувствовал себя как дома и не боялся ни людей, ни движения. Тем не менее Питер почувствовал, что из-за работы не сможет больше уделять своему питомцу столько внимания, сколько прежде. Однажды у нас в гостях побывал отец Питера, увидел, как живут наши питомцы, и предложил сыну привезти Сейджа. Вскоре Питер появился на ферме, и после долгих дискуссий Сейдж остался с нами. Питер и сейчас навещает его от случая к случаю — прошло семь лет, а Сейдж по-прежнему узнает его свисток. Я уверена, что мы сильно недооцениваем память, которой обладают братья наши меньшие. Хотя у Сейджа есть собственный «советник», ему в нем не сидится — его цыплятами не корми, а дай пообщаться с людьми! На всяких выставках и лекциях он просто незаменим. Было немало случаев, когда люди, следовавшие за нами на машине, думали, что на заднем сиденье мы везем чучело; каково же бывало их удивление, когда выяснялось, что это живая сова, которой очень нравится кататься! Только вот беда: Сейдж превосходен в общении с людьми, но стоит к нему приблизиться другому зверю или птице — непременно нападает. Он охотно демонстрирует свою преданность, садясь вам на плечо; но если после этого вы услышите «у вас вся спина белая», не следует принимать это за неудачный розыгрыш. Теперь нам пришлось уплотнить его «совешник»: мы подселили туда целое стадо черепах. За рептилий можно не беспокоиться: у них такие панцири, что когтями их не проткнешь. Впрочем, обитатели «совешника» (а теперь уже и «черепашника») живут в нем посменно: днем Сейдж, который улетает на ночь, а ночью — черепахи, которых мы днем выпускаем в загон на прогулку.

Когда мы брали его на сельскохозяйственную выставку 1989 года в Гайд-парке, он жил в фургоне для перевозки лошадей, а для верности мы привязывали его проволочкой. Но на второй день случилась неприятная вещь — кто-то без нашего ведома отогнал фургон в сторону, чтобы пропустить другую машину. Естественно, это потревожило птицу: проволочка во время движения соскочила, а уж удрать в окошко ему ничего не стоило. Наутро я аккуратненько открываю заднюю дверь фургона, чтобы вынуть оттуда Сейджа, а его и нет! В первое мгновение меня это не встревожило — он ведь мог забиться куда-нибудь в угол, но как только я увидела пустую проволочку, я поняла, что случилось самое страшное. Мне сделалось дурно. Я подошла к ограде — нет и там, только слышала все нараставший гул движения — проносились автобусы, машины, кому какое до меня дело?! Господи, да где же он?! Он же не сможет добывать себе пищу на воле! А вдруг его подберет кто-нибудь, кто представления не имеет, как за ним ухаживать? Меня охватило чувство вины. Как же я не проверила надежность проволоки! Знала бы — ни за что не привезла бы его сюда. Слезы застилали мне глаза. Рыдая, я сообщила о случившемся Клайву и Симону; те информировали службу безопасности, и вскоре слух о происшедшем разнесся по всей выставке. Мы продолжали поиски, но на выставке не так много мест, куда он мог бы залететь (если он вообще не улетел прочь). Ох, ни за что не согласилась бы я снова пережить эти два часа! Правда, забрезжила надежда, когда офицер безопасности сообщил, что видел крупную птицу на вершине одного из шатров в половине третьего ночи, но когда он сказал, что птица полетела к реке Серпентайн, я решила, что все пропало. Я как могла пыталась продолжать шоу, но была не в состоянии сосредоточиться на том, что делаю.

И вот ровно через два часа двадцать минут после того, как он пропал, мне его вернули. А случилось вот что. Удрав из фургона, Сейдж полетел к реке и уютно устроился на одном из больших деревьев, примыкавших к ограждению. А на этом дереве уже обитали совы — им не понравилось, что чужак устроился с таким комфортом, и они начала громко ухать. В это время мимо ограждения проходили два патрульных полицейских; услышав сов, они шутки ради решили поухать им в ответ. Сейдж решил, что это его кличут, и сел на плечо констеблю, к величайшему изумлению последнего. Воображаю, какое выражение лица было у начальника службы, когда он услышал по радио, что на плечо его подчиненному села милая ручная сова, и к каким словам пришлось прибегнуть констеблю, чтобы втолковать, как все произошло. Сейджа сперва доставили в камеру предварительного заключения, оттуда передали на ринг охотничьих птиц Центра ястребиной охоты, а потом вернули нам.

Возможно, для Сейджа встреча с герцогом Эдинбургским и ночной побег были необычайным приключением, но мне второй раз пережить такое — нет, Боже упаси!

При показе нашего питомца на выставках мы проявляли большую осторожность и разъясняли людям, что сипух не следует заводить в качестве домашних любимцев. Да, это красивые птицы, но требуют привычной для них среды обитания. Куда правильней приспосабливать окружающую местность для жизни сов. Фермерские поля разделяются межами, как правило порастающими высокой травой, где шныряют мыши, — а что еще нужно совам? Хрис Сперринг, занимавшийся какое-то время изучением образа жизни сипух, убеждал фермеров Эйвона не скашивать высокую траву межей; этот фактор повлиял на увеличение численности здешних сипух. По оценкам, к настоящему времени в дикой природе сохранилось не более девяти тысяч сипух, а в неволе содержится от двадцати до тридцати тысяч. Ну а программы выпуска сов в дикую природу дают результат только тогда, когда проводятся по всем правилам. Тысячи пар птиц выпускаются на волю без принятия в расчет условий среды обитания — вот и получается, что они нередко обрекаются на смерть. Теперь вводятся новые лицензии для контроля за численностью сипух в неволе и за разведением их с целью выпуска на волю. Мало того, что территория должна быть подходящей для сон, нужно еще, чтобы она не была занята местной парой. В общем, прежде чем выпускать птиц, необходимо провести массу исследований и расчетов — это тебе не просто открыть окошко, и до свидания. Проблема еще вот в чем: сейчас многие старые амбары (где эти совы так любят селиться) приспосабливаются под добротное жилье. Но дело не столько в сокращении удобных для сов жилищ, сколько в потере корма. Методы веления сельского хозяйства меняются — раньше на зиму заготавливали в основном сено, которое хранили в амбарах. С высохших стеблей осыпаются семена, которые привлекают крыс и мышей — вот и еда для совы. Если зима особенно лютует, совы забираются в амбары с сеном — там для них пусть и скудная, но гарантированная еда, можно перебиться до лучших времен. Теперь же мы заготавливаем на зиму главным образом силос, — естественно, для скота это гораздо лучше, чем сено, но его заворачивают в полиэтилен для ферментации во время хранения. Процесс происходит без доступа воздуха, и уж конечно наименее желанными гостями являются крысы и мыши. Поэтому в местах складирования силоса оставляют отравленную приманку, что никак не на пользу совам.

Сейдж очень часто, особенно зимой, залетал в дом. Когда мы жили на первом этаже, он больше всего любил садиться на книжный шкаф. Однажды к нам приехал управляющий из банка (мы приглашаем его каждый год в надежде выцарапать чуть больше кредита — надо же как-то перезимовать!), и я совершенно забыла, что Сейдж еще находится в комнате. Мистер Кертис вошел, и я сразу же пригласила его в гостиную и предложила чашку чаю. Тут над головой раздался шорох крыльев — это Сейдж, вспорхнув с книжного шкафа, принялся описывать под потолком круг за кругом. «Ничего страшного, — смеясь, сказал чиновник, — пусть остается в комнате!» Повесив куртку на спинку кресла, мистер Кертис уютно устроился перед камином и стал выслушивать наши объяснения, почему у нас не так много денег в банке, как должно было бы быть. Сейдж сделал еще пару кругов, а потом вел себя совершенно спокойно и ничуть не препятствовал переговорам. Когда все вопросы были рассмотрены и мы пришли к какому-то соглашению, мистер Кертис стал одеваться и, нахваливая, что за прелесть этот Сейдж, крепко пожал нам руки. Я сердечно отблагодарила его за понимание и проводила к выходу. Когда он переступал порог, я, к своему ужасу, заметила у него на спине тонкую белую полосу, протянувшуюся от воротника до пояса (тут объяснения не нужны). Мистер Кертис поблагодарил меня за интересный вечер и разулыбался на прощание. «До свидания», — только и смогла сказать я и тихо закрыла за гостем дверь. Да, теперь уж он точно не позволит нам превысить кредит в банке!

Впрочем, мистеру Кертису, весьма популярному в округе человеку, не откажешь в чувстве юмора. На следующий день мы получили письмо, в котором он подтверждал все, чего мы достигли путем переговоров, а в конце было приписано: «Свидетелем тому являлась сова по кличке Сейдж, каковая свою печать приложила. Жду вас обоих в скором времени в банке. С наилучшими пожеланиями — Тони Кертис».

К нам не раз поступали осиротевшие совы, но еще чаще — пострадавшие в дорожных происшествиях. Хищные птицы нередко охотятся вдоль автомагистралей, по сторонам которых растет густая трава. Так как сова, по сути дела, комочек пуха, то ее нередко затягивает струей воздуха, поднимаемой проносящимися машинами, что приводит к плачевным последствиям. Птенцов хищных пернатых часто находят при рубке деревьев, или же они сами выпадают из гнезд. С птенцами хищных птиц легче иметь дело, чем с птенцами более мелких, — они легче переносят травму от всего случившегося, в частности от того, что попадают в руки к человеку и выкармливаются им. Тем не менее при обращении даже с юными совятами следует проявлять осторожность — они могут пускать в ход мощные когти и не даваться в руки. На поле сова поедает добычу целиком — со шкуркой, с костями и перьями, которые потом отрыгивает в виде шарика, а все остальное переваривается обычным путем. Поэтому важно, чтобы и в неволе совы получали пишу в том виде, в каком они привыкли ее получать. Мы, например, покупаем на корм нашим совам выбракованных забитых цыплят и храним их в замороженном виде. Молодых петушков убивают в возрасте одного дня, когда становится ясно, что они не смогут разжиреть до нужной кондиции и откармливать их бессмысленно. Покупателями этих цыплят являются также зоопарки и те, кто держит рептилий. Впрочем, мне понадобилось определенное время, чтобы научиться скармливать петушков моим совам. Со взрослыми проблем нет — они съедают их целиком, но для молодых сов и птенцов их нужно резать. Что поделаешь, приходилось баловать моих пернатых, хотя в дикой природе у них нет ни ножей, ни вилок!

Удивительно — как только из яиц вылупляются юные сипухи, они сразу же требуют мяса, даже если крошить его приходится на кусочки со спичечную головку. А не воспользоваться ли мясорубкой? Да вот беда — лапки-то не крошатся! Хочешь не хочешь, а приходится орудовать ножом.

Я люблю выхаживать сов, хотя у них такой суровый на первый взгляд характер. В укромном уголке мы устроили специальную «больничную палату», превратив несколько платяных шкафов в клетки для сов. Поставили дополнительные полки, чтобы разместить больше клеток, повесили инфракрасные лампы для тепла, а в специальных шкафах хранились медикаменты, оборудование и чистые одеяла, чтобы накрывать ими клетки. Когда эта маленькая сова к нам поступила, она сильно недотягивала до нужного веса, но быстро пришла в норму и вскоре была готова к выпуску на волю. Однажды я открыла клетку и продезинфицировала пол. Сова вела себя, как обычно птица перед вылетом: села на полку и принялась крутить головой, выражая тем самым недовольство моим вторжением. Я на секунду отвернулась, чтобы взять чистое полотенце, глядь — а совы и след простыл, хотя я даже не слышала шороха крыльев. Значит, просто спряталась куда-то! Прежде всего я отодвинула все клетки и заглянула за них. Потом на пол полетели ученые книги и справочники. Нет и на книжных полках. Я чувствую, что потихоньку схожу с ума. В комнате не так много мест, где она могла бы спрятаться. Ну не могла же она пролезть под дверью, будь она хоть гуттаперчевая! Оставалась еще одна надежда. Я заглянула в выдвижной ящик, откуда доставала полотенце, — так и есть: из угла на меня кротко смотрит бурая мордашка с тонкими бровями! Когда же она успела туда залезть? Я ведь всего на секунду выдвинула ящик, достала полотенце и задвинула вновь! Короче, за три четверти часа, что я убила на поиски совы, я основательно поразмышляла о двух заповедях для всякого, кто хочет иметь дело с дикими животными. Запасись, во-первых, терпением, а во-вторых, чувством юмора!

Возможно, темно-желтые совы — самые симпатичные из всех. Их нередко находят, когда они выпадают из гнезда. Не надо их трогать, они сами прекрасно залезут обратно. Но многие из тех, кто находит птиц, этого не знают и подбирают, не имея представления, что с ними делать. Самое правильное в таких случаях — отнести их в Общество покровительства животным. Не так давно у нас жил совенок, у которого был очень твердый характер и который большую часть времени сидел на окне комнаты, где у нас живут осиротевшие совы, и смотрел вниз на посетителей. Но пришла пора отвезти его в Отдел дикой природы Общества покровительства животным, где есть крупные авиарии, достаточно просторные, чтобы в них можно было научиться летать перед выпуском на волю. К сожалению, у нас на ферме все авиарии рассчитаны на показ публике, а важно понаблюдать за птицей без участия посторонних глаз: в таких случаях она может дать понять, что у нее еще что-то не зажило. Авиарии Общества покровительства животным как раз и сооружены так, чтобы специалист мог спокойно понаблюдать за тем, как птица учится летать, и на основании этого сделать вывод о готовности ее к выпуску на волю. Если выпустишь слишком рано, то перечеркнешь все усилия, затраченные на ее выхаживание.

Теперь я расскажу об очаровательной темно-желтой сове по кличке Джоу — ее нам принесла наша добрая знакомая Чери Винсент. У нее были две темно-желтые совы, которые жили в отдельных «советниках», вторую сову, слепую на один глаз, звали Хут. Хут каждый год несла яйца и упорно пыталась их высиживать, но, поскольку рядом не было самца, чтобы их оплодотворить, труд оказывался напрасен. Чери было ее конечно же очень жалко. Однажды ей принесли совсем крохотного совенка, как раз тогда, когда Хут сидела на яйцах, и Чери с замиранием сердца решила попробовать подсадить его к Хут — вдруг примет как родного? И точно: Хут приняла совенка, кормила и оберегала его, так что Чери даже опасалась входить в совешник — а вдруг Хут не так ее поймет? Но вот малютка подросла, и ее можно было выпускать. Но как быть? Приемную мать ведь не выпустишь! И тогда Чери придумала так: передать Джоу нам, а крошку пересадить в освободившийся «совешник»: пусть Хут привыкнет, что падчерица улетела из гнезда, а там можно будет выпустить ее окончательно. Чери надеялась, что привязанность к приемной матери будет время от времени приводить ее обратно, а заодно ее можно будет и подкармливать. Так оно потом и случилось.

Когда Джоу оказалась у нас, мы поселили ее в один «совешник» с сипухами. К нам на ферму редко залетают темно-желтые совы, хотя неподалеку возле дороги живет одна семья. Ночью, когда я выходила кормить барсуков, я любила слушать, как Джоу кычет; но вот на третью ночь я неожиданно услышала голоса двух сов. Я встала посреди двора и прислушалась — на телефонном столбе восседала еще одна темно-желтая сова и что-то кричала Джоу, а та гукала ей в ответ. Я рассказала обо всем Дереку, и мы задумались: то ли это кавалер, который добивается внимания нашей Джоу, то ли это сова, считающая себя хозяйкой здешней территории и негодующая по поводу появления чужой птицы. Так или иначе, но целую зиму без выходных каждую ночь прилегала сова, садилась на телефонный столб и перекликалась с Джоу. Создалась одна из тех ситуаций, когда трудно принять решение. Если это кавалер, то негуманно держать Джоу взаперти и не давать им встретиться. Ну а если отпустить, сможет ли она прокормиться на воле? Правда, найти еду вокруг нашей фермы не так уж и трудно. Джоу шесть месяцев прожила в «совешнике» и наверняка будет возвращаться сюда за едой. К тому же мы разбрасываем еду для барсуков, ничего страшного, если и сова покормится. Мы выпустили Джоу — и с тех пор о ней ни слуху ни духу. Должно быть, кавалер увел ее в свои владения, и они там построили гнездо. А все же жаль, что мы теперь лишены возможности слушать, как они перекликаются.

А еще был случай из разряда «не было бы счастья, да несчастье помогло». Моя подруга Кейт, проводя научно-исследовательские работы на Скомер-Айленд, подобрала птенца короткоухой совы, которого здорово исклевали чайки. Судя по всему, совенок оказал им достойное сопротивление. Кейт спросила, может ли она привезти его к нам для ветеринарного обследования. Как ни удивительно, он выдержал путешествие до Сомерсета, и Кейт продержала его ночь у себя. Когда наутро она привезла его ко мне, он немного поел — что во всех случаях является добрым знаком, — и мы оставили его в покое: пусть придет в себя. Ветеринар нашел, что у совенка сломана нога и слегка повреждено крыло. Бэрри собирался оперировать его на следующий день, но, обнаружив, что у врача в холодильнике нет суточных цыплят ему на корм, я решила на ночь забрать его домой. Увы, ночью бедняжки не стало: по-видимому, поимка человеком и бесчисленные перевозки вызвали стресс, который добил и без того покалеченного птенца. Впрочем, если бы его оставили на скалистом берегу острова, он все равно бы умер. Каждый такой случай опустошает душу: сознаешь, что сделала все возможное — но на большее сил не хватило.

Несколько дней спустя прихворнула одна из наших водяных черепах. Я позвонила все тому же Бэрри, и он ответил, что готов ее осмотреть. Я была сильно занята бумажной работой, поэтому черепаху к врачу пришлось везти Дереку. Кладя ее в ящик, я объяснила, что следует сказать о симптомах, и тут вспомнила, что у Бэрри кончился запас суточных цыплят для прокорма пациентов. Я попросила Дерека отвезти ему несколько штук — на всякий случай. Вернувшись, Дерек объявил, что черепахе требуется курс инъекций, и Бэрри оставил ее у себя для наблюдений. Четыре дня спустя нам позвонили, что черепаха чувствует себя лучше и мы можем ее забрать.

Прибыв на место, я обнаружила, что все врач И куда-то вышли, но медсестра Бекки, вынеся нам черепаху, объявила, что она больше не нуждается в лечении и хорошо питается. Как доказательство в коробке с черепахой лежала недоеденная тушка цыпленка — пусть доест по дороге домой! Я чуть не надорвала себе живот от хохота: оказывается, врач чего-то недопонял и принял мороженых цыплят за корм для черепахи. Выяснилось, что она отнюдь не равнодушна к этому лакомству, а ведь мы никогда прежде не давали ей мороженых цыплят. Вот так — бывает, что в результате ошибок узнаешь интересные вещи.