История догматических движений в эпоху Вселенских соборов

Состояние догматическихъ партий въ правление Валентиниана и Валента

Религиозная толерантность Валентиниана и, какъ прямое следствие ея, возстановление господства никейцевъ на Западе. — Гегемония омиевъ; ея причины и характеръ. — Соборъ омиусиавъ въ Лампсаке, посольство къ папе Ливерию и соборъ въ Тиане. — Распадение омиусианской и омийской партии и поворотъ въ сторону никейскаго свмвола.

1. Иовианъ неожиданно скончался на пути въ Константинополь, въ незначительномъ местечке Дадастане (февр. 364г.), такъ и не увидевъ столицы империи и не насладившись положениемъ всемирнаго владыки, и общее согласие сената и легионовъ возвели на тронъ Валентиниана, стараго генерала, стяжавшаго себе уважение своими военными доблестями и гражданскими заслугами. Месяцъ спустя, новый императоръ вызвалъ къ себе проживавшаго въ неизвестности своего младшаго брата Валента и назначилъ его соправителемъ, отдавъ ему малоазийский востокъ, Египетъ съ Ливией и Фракию. Формальный разделъ государства произошелъ въ Ниссе въ июне месяце того же года. Теперь поделены были не только области империи, что случалось и прежде, но армия и полководцы, и для каждаго правителя решено было создать особую высшую администрацию со своимъ отдельнымъ центромъ во главе—для Запада въ Медиолане, а для Востока въ Константинополе. Совершивши разделъ, братья разстались въ Сирмии, чтобы больше никогда не встречаться, и империя Константина распалась на две половины, имев–шия видъ самостоятельныхъ государствъ, причемъ церковныя дела въ той и другой половине пошли различными путями.

Западный императоръ Валентинианъ, безспорно, принадлежалъ къ числу лучшихъ правителей империи. Человекъ съ твердымъ, мужественнымъ характеромъ, съ неистощимой энергией и редкимъ практическимъ тактомъ, онъ преследовалъ прежде всего государствен–ную пользу, подчиняя ей свои личныя распоряжения, и умелъ держать своихъ подданныхъ въ строгихъ границахъ законности. Ранняя военная служба не дала ему возможности заняться своимъ личнымъ образованиемъ, но онъ обладалъ достаточно широкимъ умственнымъ кругозоромъ, чтобы покровительствовать наукамъ и искусству. По своимъ религиознымъ воззрениямъ онъ былъ убежденный христианинъ и искренность своей веры засвидетельствовалъ отказомъ участвовать въ языческихъ церемонияхъ Юлиана, за что и долженъ былъ покинуть службу. Однако, въ его характере не было и тени какого–либо фанатизма. Въ его правление язычники чувствовали себя такъ же хорошо, какъ и представители различныхъ догматическихъ партий въ христианской церкви. Его религиозная политика отличалась самой широкой толерантностью. Онъ отказался удалить съ места немногихъ несочувствующихъ никейскому символу епископовъ, но всемъ церквамъ предоставилъ право свободно избирать себе никейскихъ предстоятелей. Этого одного было достаточно, чтобы никейское учение, за ничтожными исключениями, восторжествовало на всемъ Западе. Оппозиция никейскому собору не имела здесь подъ собой никакой почвы и была насаждена насильственными мерами Констанция; безпартийная политика Валентиниана, лишивъ ее поддержки двора, отняла у нея ту единственную опору, на какой она держалась, и все, сделанное Констанциемъ для устранения никейскаго символа на Западе, при Валентиниане само собой потеряло силу. Западъ опять сталъ никейскимъ.

Иное течение приняли догматическия движения въ восточной половине империи, доставшейся Валенту. Если на западе при ничтожномъ значении здесь арианства и общей наклонности къ никейскому учению, одинъ уже принципъ невмешательства, строго выдерживаемый Валентинианомъ, необходимо велъ къ полному умиротворению церкви, то на Востоке, центре догматическихъ движений, применение толерантной политики грозило большими затруднениями. Среди всехъ спорившихъ здесь сторонъ не было ни одной, которая по своей численности, внутреннему единству и моральной силе могла бы составить собой естественный оплотъ церковнаго мира. Каждая сторона находила равносильный себе противовесъ въ другой или третьей и, темъ не менее, каждая стремилась къ исключительному преобладанию надъ другими. При полномъ отсутствии государственнаго контроля и руководства такое положение дела легко могло разрешиться въ нескончаемую борьбу всехъ противъ всехъ, одинаково опасную, какъ для церкви, такъ и для государства. Самый ходъ вещей, такимъ образомъ, обязывалъ восточнаго правителя энергично взяться за церковные вопросы и примкнуть къ какой–либо партии, чтобы на ней основать единство церкви и государства.

Выборъ Валента палъ на омиевъ. Отчасти на эту сторону влекли Валента уже его личныя симпатии. Его жена, Домника, была явной арианкой; при дворе влиятельныя места заняты были также противниками никейскаго символа; самъ Валентъ въ 367 году, объятый страхомъ предъ походомъ на готовъ, принялъ крещение отъ руки Евдоксия константинопольскаго, главы омийской партии, а этотъ поступокъ въ тотъ векъ, когда большинство христианъ предпочитало до смерти или до тяжкой болезни оставаться въ звании оглашаемыхъ, говорилъ уже объ определенной настроенности религиозныхъ убеждений императора. Но оглядываясь на тогдашния события съ высоты XX столетия, можно видеть, что въ данномъ случае собственныя расположения императора вполне совпадали съ наличнымъ положениемъ церковныхъ отношений. Въ самомъ деле, на какой бы иной партии, кроме омиевъ, могъ опереться восточный государь въ своемъ стремлении охранить единство церкви и государства? Для насъ ясно, что уже въ эпоху Валента церковное будущее на Востоке, какъ и на Западе, принадлежало никейцамъ, но этотъ неизбежный результатъ всей предшествующей истории для современниковъ событий далеко не рисовался съ такою наглядностью, какъ онъ рисуется для насъ. Поворотъ въ сторону никейцевъ, начавшийся въ рядахъ восточныхъ деятелей еще въ последние годы царствования Констанция, совершался въ глубине церковной жизни и мало чемъ давалъ знать ο себе на поверхности ея. Изъ восточныхъ областей никейское учение безраздельно господствовало только въ Египте, но править империей, центръ населения которой сосредоточивался въ азиатскихъ провинцияхъ, было невозможно при помощи одного Еги–пта. Новоникейская же партия, возникавшая въ малоазийскихъ церквахъ, была еще слаба и пока еще не имела своего вождя, около котораго могла бы соединиться. Две другия партии, удерживавшия за собой значение на Востоке, — аномэйство и омиусианство, — также не да–вали въ себе гарантий за то, чтобы на нихъ основать миръ церкви. Объ аномэйстве не могло быть и речи: со времени Юлиана и Иовиана аномэи составляли собой малочисленный и замкнутый кружокъ, лишенный всякаго влияния въ церковныхъ делахъ. Что же касается до омиусианъ, этой все еще самой сильной партии на Востоке, — то дескредитировавъ себе при Констанции въ глазахъ лучшихъ людей своею податливостью, они въ царствование иовиана значительно сократились и въ своей численности, при чемъ наиболее влиятельные представители ихъ или умерли или присоединились къ никейцамъ. Оставались, такимъ образомъ, одни омии. Занявъ еще при Констанции все видныя кафедры на Востоке, омии сохраняли за собой это господствующее положение въ восточной церкви, какъ при Юлиане, такъ и при его преемнике Иовиане, и когда Валентъ прибылъ на Востокъ въ качестве императора, онъ увиделъ на верху церковной жизни омиевъ. Въ столице империи, Константинополе, властвовалъ Евдоксий, человекъ опытный въ политике и скоро достигший влияния на царя. Къ омиямъ же склонялся и дворъ, и самъ Валенть, — и судьба догматическихъ партий на Востоке на все время царствования Валента была решена.

Гегемония омиевъ не ложилась тяжелымъ ярмомъ на судьбу другихъ партий. По самому существу своихъ примирительныхъ воззрений омии не расположены были крутыми и насильственными мерами поддерживать свое исключительное преобладание въ церкви, довольствуясь темъ влияниемъ, какое предоставлено было имъ дворомъ на первыхъ порахъ. Возникнувъ какъ компромиссъ между разрозненными партиями Востока и опираясь въ своей власти на людей, дорожившихъ установившимся миромъ, омии по необходимости должны были править путемъ уступокъ и молчаливаго соглашения съ требованиями жизни, потому что всякая другая политика могла бы подорвать ихъ собственную позицию. Самая формула ихъ, допускавшая всевозможныя толкования, позволяла имъ мириться со многими по существу противными имъ явлениями церковной жизни, лишь бы только по форме они не выходили за пределы терпимаго. Наконецъ, и по своему составу эта партия была не многочисленная, державшаяся на верху лишь благодаря соперничеству прочихъ партий, и потому обязанная вести себя такъ, чтобы это соперничество не перешло въ единодушный союзъ, направленный противъ ея гегемонии. — Съ другой стороны, и императоръ Валентъ не принадлежалъ къ числу государей, для которыхъ возможна была бы решительная церковная политика въ духе Констанция. Его царствование было не изъ спокойныхъ. Обязанный трономъ близкому родству съ Валентинианомъ, Валентъ, не обладавший ни однимъ изъ техъ достоинствъ, какия возвели его брата на престолъ, прежде всего долженъ былъ заботиться объ упрочении своего собственнаго положения. Уже при избрании его въ соправители на совете военачальниковъ раздавались голоса, протестовавшие противъ пренебрежения интересами государства ради родственныхъ чувствъ. Вскоре после его возвращения на Востокъ, когда дела империи побудили его на время отбыть въ Антиохию, чтобы наблюдать за персидской границей, въ самой столице его, Константинополе, вспыхнулъ открытый бунтъ, поднягый Прокопиемъ, дальнимъ родственникомъ Юлиана. Къ этимъ внутреннимъ неурядицамъ присоединились еще и внешния неудачи: готы напирали на империю съ Дуная и грозили ей серьезной опасностью, а императоръ, вместо того, чтобы дать имъ отпоръ, устраивалъ унизительныя для римскаго имени полюбовныя сделки съ варварами, вызывая еще большее неудовольствие среди населения. При такихъусловияхъ всякия решительныя и строгия меры касательно церковныхъ споровъ были способны только увеличить сумму общихъ нестроений. Это понималъ даже такой недальновидный политикъ, какъ Валенть. Къ тому же отрезвляющимъ образомъ долженъ былъ влиять на него и примеръ западнаго императора Валентиниана, воздерживавшагося отъ всякаго вмешательства въ дела церкви. При всехъ своихъ недостаткахъ Валентъ имелъ то не–сомненное достоинство, что онъ благоговелъ предъ авторитетомъ своего старшаго брата, выведшаго его изъ неизвестности. Эта черта настолько была знакома его современникамъ, что даже придворные Валента пользовались ей, когда хотели сказать царю комплиментъ.

Церковные историки V века, излагая события царствования Валента, изображаютъ его, какъ сплошное непрерывное гонение на лицъ никейскаго образа мыслей, при чемъ преследованиямъ и казнямъ подвергались не только епископы, но клирики и миряне. Изъ всего только что сказаннаго нами видно, что къ этимъ сообщениямъ древнихъ историковъ нужно относиться съ осторожностью. Время правления Валента было эпохой, когда одна уже нерасположенность двора къ известной догматической партии разсматривалась ею, какъ своего рода гонение. Между темъ, оцениваемая съ строго исторической точки зрения, религиозная попытка Валента развивалась въ томъ же направлении, въ какомъ действовалъ и его западный соправитель, и руководилась серьезными государственными потребностями. Если Валентинианъ, въ виду преобладания никейцевъ на Западе, предоставлялъ имъ сво–бодно занимать все освобождающияся епископския кафедры, то Валентъ, убежденный, что миръ государства и церкви можетъ быть обезпеченъ только гегемонией омиевъ, остественно старался замещать вакантныя места представителями господствующей партии. При фанатической настроенности тогдашняго городского населения, раздираемаго догматическими спорами, вполне понятно, что насильственное назначение епископа, нежелательнаго для одной его части, вызывало въ недисциплинированной массе необычайный взрывъ страстей, кончавшийся иногда междоусобными драками и убийствами, которыя потерпевшей партией ставились въ вину императору. Разсказы историковъ объ ужасахъ правления Валента характеризуютъ не личность его, а лишь нравы тогдашняго времени. Къ тому же всякая односторонняя политика, особенно въ области религии, всегда заключаетъ въ себе опасность для общественнаго спокойствия; возможно, что опираясь на расположение Валента къ омиямъ, епископы и миряне, а также и представители государственной власти часто не стеснялись въ применении насильственныхъ меръ въ отношении къ своимъ противникамъ, — въ надежде угодить императору. Замечательно, однако, что тамъ, где Валентъ лично вмешивался въ религиозные споры своего времени, онъ показывалъ такую умеренность, что сами враги его удивлялись ей. Вотъ несколько характерныхъ фактовъ. Во время войны съ готами императоръ остановился въ Томисе, главномъ городе малой Скифии, и когда онъ, окруженный свитой, направился въ храмъ для присутствия на богослужении, местный епископъ Ветранионъ, подвергнувъ его суровому обличению въ речи, со всемъ народомъ удалился въ другую церковь, вызвавъ темъ всеобщее осмеяние императора. Это неслыханное оскорбление величества повлекло за собой только легкую и не–продолжительную ссылку. Въ Кесарии каппадокийской его встретилъ Василий Великий со всемъ величиемъ популярнаго епископа, известнаго проповедника и правоверующаго христианина. Валентъ не только смиренно присутствовалъ при богослужении его, слушалъ проповедь, но и подарилъ богатыя, принадлежащия ему въ Кесарии земли для бедныхъ и больныхъ, находившихся подъ попечениемъ Василия. Находясь въ Едессе, онъ пожелалъ приобрести для омиевъ знаменитую здесь церковь ап. Фомы, но собравшийся сюда во множестве народъ не хотелъ уступить силе войска; даже женщины съ грудными детьми спешили въ храмъ въ надежде получить мученический венецъ. Лично чуждавшийся всякихъ насилий, Валентъ отказался отъ своего желания. Александрийский префектъ, посланный сюда по совету Евдоксия, предпринялъ рядъ меръ въ пользу господствующей партии, неожиданно вызвавшихъ снова сильное возбуждение въ александрийскомъ населении, такъ что Афанасий долженъ былъ удалиться отсюда; пять месяцевъ скрывался онъ въ могиле своего отца и затемъ, будучи вызванъ особымъ рескриптомъ Валента, до конца своей жизни (373 г.) оставался спокойнымъ на своей кафедре, пользуясь всеобщимъ уважениемъ и оказывая могущественное влияние на современныя события. Основываясь на точныхъ историческихъ данныхъ, ο гонении никейцевъ въ правлеиин Валента можно говорить лишь въ смысле ссылки, коснувшейея притомъ лишь несколькихъ епископовъ. Историкъ Феодоритъ по имени упоминаетъ лишь четырехъ епископовъ, подвергшихся ссылке: Мелетия антиохийскаго, Пелагия лаодикийскаго, Евсевия самосатскаго и Варсу едесскаго, причемъ самая ссылка обставлена была снисходительными условиями. Мелетий со всеми удобствами жилъ въ своемъ родовомъ имении въ Гитасахъ (въ малой Армении), находясь въ постоянномъ общении съ паствой и окружающими епископами, Евсевий же, сосланный во Фракию, облекся въ одежду воина, наделъ на голову тиару и въ этомъ виде прошелъ Сирию, Финикию и Палестину, поставляя единомысленныхъ себе епископовъ въ те города, которые имели въ томъ нужду. Некоторые же епископы отделывались просто денежнымъ штрафомъ, при помощи котораго Валентъ, быть можетъ, хотелъ поправить свои разстроенные финансы. Α главное, оба вождя никейцевъ— Афанасий (до 373 г.) и Василий Великий, исключая непродолжительное удаление изъ Александрии перваго, оставались за все время правления Валента неприкосновенными.

2. Начальные годы правления Валента ознаменовались значительнымъ оживлениемъ догматической деятельности на Востоке. Первыми выступаютъ на сцену омиусиане. Несмотря на все невзгоды, перенесенныя ими въ последние годы правления Констанция, они все еще составляли наиболее многочисленпую и тесно сплоченную партию на Востоке. Улучивъ удобную минуту, когда Валентианъ проезжалъ изъ Константинополя въ Римъ, они отправили къ нему посла въ лице Ипатиана, еп. перинфскаго и ираклийскаго, съ просьбой разрешить имъ соборъ «для исправления учения». Императоръ ответилъ: «я мирянинъ и считаю неприличнымъ вмешиваться въ это дело; пусть священники, коимъ надлежитъ заботиться объ этомъ, съедутся, куда хотятъ». Соборъ состоялся въ Лампсаке въ 364 г. и продолжался два месяца. Омиусиане имели право заставить выслушать свой голосъ; при разгроме на константинопольскомъ соборе 361 г. они пострадали более другихъ и ихъ задача состояла въ томъ, чтобы реабилитировать свое положение въ церкви и государстве. Омиусиане отвергли постановления, сделанныя въ Константинополе, и потребовали, чтобы епископския кафедры, незаконно захваченныя омиями, возвратили обратно имъ, передавъ дело на судъ всей церкви. Въ развитии положительнаго вероучения они не пошли впередъ: осудивъ ариминекую веру (учение ο подобии) они еще разъ остановились на известномъ лукиановскомъ символе, редактированномъ въ Антиохии, истолковавъ его въ смысле по–добия по существу, такъ какъ эта «прибавка, — говорили они, — необходима для отличения ипостасей». Поднимался вопросъ и ο Св. Духе, но ни къ какому окончательному решению отцы лампсакскаго собора не пришли. Уверенные въ своей правоте, они отправили посольство къ Валенту въ надежде придать своимъ постановлениямъ законодательный авторитетъ въ церкви. Но на этοть разъ ихъ ожидало полное разочарование. Решение императора было коротко: онъ предложилъ имъ вступить въ общение съ Евдоксиемъ и его приверженцами; когда же послы стали прекословить и порицать Евдоксия, царь разгне–вался, приказалъ отправить ихъ въ ссылку и церкви ихъ отдать омиямъ.

Весной 365 года последовалъ рескриптъ, въ законодательномъ порядке определявший религиозную политику Валента. Распоряжение императора приказывало городскимъ начальствамъ подъ страхомъ тяжелыхъ наказаний изгонять изъ городовъ епископовъ, низверженныхъ при Констанции и возстановленныхъ Юлианомъ. Въ Антиохии выполнение указа произошло на глазахъ самого Валента; Мелетий долженъ былъ удалиться въ ссылку, Павлина же императоръ пощадилъ «по причине чрезвычайной богобоязненности этого мужа», и, такимъ образомъ, церковь формально возвратилась къ тому положению, въ какомъ оставилъ ее Констанций предъ своею смертью. Неожиданный ударъ, затронувъ слегка никейцевъ, главною своею тяжестию павший на омиусианъ уже вследствие только ихъ сравнительной многочисленности, вызвалъ у нихъ энергичный протестъ, повлекший за собой рядъ важныхъ событий. «Теснимые более страхомъ, чемъ насилиемъ», омиусиане разослали пословъ въ разные города, составили соборы въ Смирне, Писидии, Исаврии, Памфилии, Ликиии въ Лапсаке и выработали общий планъ действий. Искать помощи на Востоке было не у кого, между темъ годомъ ранее западный императоръ Валентинианъ принялъ ихъ благосклонно, и они решились обратиться къ нему, a вместе и къ западнымъ епископамъ, за поддержкой. Три посла, Евстафий севастийский, Сильванъ тарский и Феофилъ костовальский отправились въ Медиоланъ, резиденцию Валентиниана, съ целью лично объяснить ему свое положение. Но, къ несчастию, Валентинианъ только что предъ приходомъ ихъ ушелъ на войну въ Галлию, путешествовать же вследъ за нимъ за Альпы послы были не готовы. Въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ возможенъ былъ только одинъ исходъ—просить ο помощи папу Либерия. Послы прибыли въ Римъ, но здесь условиемъ общения sine qua non поставлено было принятие никейскаго символа. Послы колебались недолго. Объяснивъ слово «единосущный» въ смысле «подобия по существу (όμοιούσιος)», они представили письменный «свитокъ» папе,текстъ котораго сохранился до нашего времени. Обосновавъ свои полномочия указаниемъ на бывшие въ разныхъ восточныхъ провинцияхъ соборы, они заявляютъ, что «держатъ и хранятъ кафолическую веру, утвержденную на святомъ никейскомъ соборе 318–ти отцовъ и пребывающую непрерывно доныне чистою и непоколебимою, ту веру, въ которой свято и благочестиво принимается единосущие; вместе съ упомянутымъ соборомъ и мы собственною подписью удостове–ряемъ, что ту веру держали, держимъ и хранимъ до конца». Основываясь на этой вере, они анафематствуютъ прежде всего Ария и Савеллия, затемъ фотинианъ и маркеллианъ, и въ особенности исповедание, читанное на ариминскомъ соборе, принесенное изъ Ники фракийской и подписанное въ Константинополе епископами. Изложивъ никейский символъ, они заканчиваютъ просьбой къ папе послать кого–либо съ посланиемъ къ епископамъ, какихъ онъ самъ одобритъ, для того, чтобы этотъ посланникъ вместе съ ними разсудилъ ο церковныхъ делахъ.

Документъ замечательный! Онъ вскрываетъ предъ нами: крупный фактъ, совершившийся во внутреннемъ развитии омиусианства, и даетъ возможность наблюдать дальнейший шагъ его на пути къ сближению съ никейскимъ символомъ.Пусть этотъ шагъ вызванъ внешнимъ толчкомъ, — отъ этого онъ не теряетъ своего историческаго значения. Прежде всего характерно то необыкновеннос уважение въ отношении къ никейскому собору и установленному на немъ вероопределению, какое мы слышимъ здесь изъ устъ бывшихъ противниковъ его; «единосущие» прοвозглашается учениемъ святымъ, пребывающимъ непрерывно доселе чистымъ и непоколебимымъ (!). Бывшие «подобосущники», только что окрестившиеся въ единосущие», заявляютъ, что уже держали эту веру, держатъ и хранятъ до конца», и это заявление высказывается не отъ лица только трехъ пословъ, но отъ лица 64 восточныхъ епископовъ, имена которыхъ перечислены въ ответномъ письме папы и за которыми стоялъ целый рядъ соборовъ, составлявшихся въ восточныхъ провинцияхъ. Но подходя столь близко къ никейскому символу, омиусиане не отказываются отъ своей исторической позиции. Анафематствуя «въ особенности» никскую формулу, подписанную въ Константинополе, они хотятъ обезопасить свое церковное и государственное положение. Въ области догматической они также консервативны: όμοούσιος они истолковываютъ въ смысле : όμοιούσιος (конечно, для отличения ипостасей) и въ списке никейскаго символа, представленномъ папе, выпускаютъ слова: εκ ουσίας του πατρός (изъ сущности Отца), всегда навлекавшия подозрение въ савеллианстве. И наконецъ, прямая анафема на Савеллия, фотинианъ и маркеллианъ показываетъ, что новые единосущники отвергаютъ западное понимание этого термина, какъ одной ипостаси.

Темъ не менее папa Либерий былъ доволенъ. Онъ не только принялъ пословъ въ церковное общение, но и снабдилъ ихъ при отправлении назадъ особымъ посланиемъ. Тщательно перечисливъ по именамъ всехъ епископовъ, отъ лица которыхъ подана была ему записка, онъ обращается ко всемъ восточнымъ епископамъ, называетъ ихъ светильниками веры и возлюбленными братьями и высказываетъ радость по поводу наступившаго мира и единомыслия. Онъ извещаетъ ихъ, что почти все, бывшие въ Аримине, западные епископы образумились и, анафематствовавъ исповедание ариминское, подписали никейскую веру. Съ особеннымъ ударениемъ онъ отмечаетъ, что послы прокляли Ария, и советуетъ восточнымъ объявить во всеуслышание, что все, желающие возвратиться къ боже–ственному свету, теперь же пусть отбросятъ всякия хулы Ария и присоединятся къ никейской вере, упорныхъ же лишать общения въ церковныхъ собранияхъ. Послы, заручившись еще письмами итальянскихъ, африканскихъ и западно — гальскихъ епископовъ, отправились въ Сицилию и, вступивъ въ общение съ тамошними епископами, возвратились домой. Востокъ встретилъ ихъ съ нескрываемымъ восторгомъ. Составился большой соборъ въ Тианахъ, на которомъ присутствовали, между прочимъ, известнейшие епископы того времени, Евсевий Кесарии каппадокийской, Пелагий лаодикийский, Григорий пазианзенъи все участники антиохийскаго собора 363года. Обрадованные получениемъ писемъ съ Запада, они постановили разослать ихъ по всемъ церквамъ, въ особыхъ посланияхъ убеждали ихъ хранить единомыслие и известность ο согласии собственными письмами и затемъ решили въ ближайшемъ времени собраться снова на соборъ въ Тарсе киликийскомъ. Но начатое при столь счастливыхъ обстоятельствахъ и въ высокомъ религиозномъ одушевлении дело объединения всехъ восточныхъ епископовъ, принявшихъ никейский символъ, окончились ничемъ. Валентъ не разрешилъ собора…

3. Начиная съ 367 года, года Тианскаго собора, и кончая 378 годомъ, годомъ смерти Валента, когда религиозная политика константинопольскаго двора получила радикальную перемену, въ истории догматическихъ движений мы уже не находимъ какихъ–либо крупныхъ фактовъ, въ которыхъ наглядно выражались бы взаимныя отношения спорящихъ партий, не встречаемъ и соборовъ, выступающихъ съ более или менее определенными догматическими положениями. Жизнь восточной церкви съ поверхности ея спускается въ глубину внутреннихъ отношений, какъ бы скрывается отъ посторонняго глаза и историку нужно много труда и наблюдательности, чтобы подметить главныя течения богословской мысли и раскрыть ихъ логическую необходимость. Въ этомъ отношении время правления Валента представляетъ собой резкий контрастъ по сравнению съ эпохой Констанция. Здесь уже совсемъ невидно той страстной борьбы, которая наполняла царствование последняго — этой постоянной смены партий, уничтожения и новаго образования ихъ, безконечныхъ сим–воловъ и многочисленныхъ соборовъ. Исчерпавши свои силы въ горячемъ напряжении разъ навсегда покончить съ спорнымъ вопросомть, богословская мысль какъ бы ослабеваетъ на время въ своемъ творчестве. Всевозможныя точки зрения были пройдены; партии окончательно сформировались и обособились. Оставалось только подвести итоги всей предшествующей работы, и потому характерной чертой внутренней жизни церкви за время правления Валента является упрощение догматическихъ вопросовъ. Омиусиане заканчиваютъ свою историческую роль. Возникши въ качестве реакции противъ грубаго аномэйства, разлагавшаго все христианское учение въ область теоретическихъ понятий и логическаго схематизма, омиусианетво исходнымъ пунктомъ своихъ догматическихъ построений поставило религиозный интересъ и своимъ учениемъ ο подобии Сына Отцу по существу впервые придало консервативному богословию догматическую устойчивость. Ре–лигиозное начало, царившее въ его системе, привлекло на сторону его все лучшия церковныя силы Востока и нанесло последний ударъ аномейству, а впервые проведенное имъ разграничение терминовъ «ούσία» и «υποστασι», положивъ конецъ многимъ недоразумениямъ, внесло въ богословския разсуждения столь долго недостававшую имъ формальную определенность. Заслуги омиусианства въ истории догматическихъ движений IV века, такимъ образомъ, несомненны. Но будучи по существу дела компромиссомъ между строгимъ арианствомъ и никейскимъ учениемъ, одинаково сближаясь и одинаково отрицая то и другое, оно не могло разсчитывать ни на продолжительное существование, ни на окончательное господство въ церкви. Самый терминъ его: ομοιος κατ ούσίαν. при всемъ своемъ относительномъ значении, какъ мы уже видели, былъ филологически неправиленъ и догматически не твердъ. Судьба назначала омиусианству посредствующую роль быть пере–ходной стадией между арианствующимъ богословиемъ и учениемъ ο единосущии; свою роль оно выполнило въ совершенстве, и въ этомъ состоитъ его историческое значение. Оно подготовило на антиникействующемъ Востоке почву для принятия никейскаго символа и, исполнивъ свсю назначение, должно было удалиться съ исторической сцены. Распадение омиусианства произошло замечательно быстро. Уже александрийский соборъ 362 года нанесъ ему сильный ударъ признаниемъ трехъ ипостасей и соглашениемъ ихъ съ терминомъ «единосущный». Α последовавшее затемъ выделение наиболее лучшихъ представителей его на антиохийскомъ соборе 363 года, при посольстве въ Римъ и тианскомъ собрании лишило его всехъ выдающихся умственныхъ и моральныхъ силъ, которыя ранее были въ его распоряжении. Омиусианство, однако, окончательно не исчезло. Съ непонятнымъ упорствомъ небольшая часть его последователей продолжала отстаивать свою прежнюю позицию. Когда большинство восточныхъ церквей, по прибытии посольства изъ Рима, хотели праздновать победу никейскаго символа на соборе въ Тарсе, около 34 азийскихъ омиусианъ собралось въ Антиохии карийской и здесь, отвергнувъ слово «единосущный, снова возвратилось къ антиохийскому, такъ называемому, лукиановскому символу веры. Другая же, более значительная, часть ихъ въ развитии дальнейшихъ догматическихъ споровъ заняла своеобразное положение. Принявъ въследствие логической и исторической необходимости никейский символъ, т. — е., согласившись на признание единосущия Сына съ Отцомъ, она въ учении ο Духе не могла и не хотела сделать ни малейшаго шага впередъ. Она усвоила себе старое традиционное воззрение на Духа, какъ тварь, и не сдавалась ни на какия убеждения. Безъ сомнения, она впадала въ догматическую непоследовательность и по отношению къ своимъ противникамъ оставалась почти безпомощной, но эта непоследовательность ея имела свои историческия основания. Она служила для этой части последователей омиусианства какъ бы некоторымъ средствомъ самосохранения. После всего пережитаго при Юлиане и начальныхъ годахъ правления Валента омиусианамъ предстояла неприятная участь: или разсеяться въ постепенно возникавшей партии «ново — никейцевъ» или, лишивъ себя всякаго значения въ ходе дальнейшаго развития,сохранить самостоятельность въ качестве обособленной партии, упорно отстаивая отжившую теорию ο Духе. Они избрали последнее и образовали изъ себя какой–то фрагментъ старины, служивший лишь объектомъ для полемическихъ нападений. Въ истории они получили название духоборовъ (πνευματομάχοι) и македонианъ.

На такое именно происхождение духоборской партии указываетъ целый рядъ свидетельствъ древности. Уже Афанасий въ своихъ посланияхъ къ Серапиону, епископу тмуитскому, излагая учение ο Духе Св., направляется не противъ ариань, а къ темъ, которые, хотя и отступили отъ арианъ за хулу ихъ на Сына Божия, однако же мыслятъ ο Духе, какъ твари. Еще яснее выражается Епифаний. Подъ духоборами онъ разумеетъ техъ, кто «првильно и православно думая ο Сыне, хулятъ Св. Духа, не сопричисляя Его по божеству Отцу и Сыну». Точно также и одинъ арианский источникъ позднейшаго прο–исхождения всю разницу между православными и македонианами сводитъ къ вопросу ο Св. Духе. И действительно, Македоний, Елевсий и Евстафий севастийский, — эти три вождя духоборовъ, — значатся въ послании папы Ливерия, какъ принявшие никейский символъ. Эта группа духоборовъ въ отношении образовавшейся почти одновременно съ ней ново–никейской партии богослововъ занимала особое положение. Прошлое связывало ихъ дорогими воспоминаниями, и поскольку вопросъ ο Св. Духе на Востоке вообще до 381 г. не имелъ решающаго значения, разсматривалась ново — никейцами съ весьма дружелюбной точки зрения. Отцы константинопольскаго собора 381 года къ духоборамъ, явившимся сюда въ числе 36 человекъ подъ главенствомъ Елевсия кизическаго и Маркиана лампсакскаго, отнеслись, какъ къ своимъ бывшимъ единомышленникамъ, «напоминали имъ ο посольстве къ римскому папе Ливерию, представляли имъ, что недавно еще охотно они вступали въ полное общение съ ними»… Замечательно, что Григорий Богословъ уже въ 381 году пневматомаховъ называетъ здравомыслящими ο Сыне и разсуждаетъ ο нихъ, какъ ο братьяхъ, разлука съ которыми очень терзаетъ его.

Омийство было последней опорой восточнаго консерватизма. Появившись на сцене истории, какъ догматическая сделка между различными партиями, оно не имело прочной опоры въ церковномъ сознании и держалось на верху церковной жизни, отчасти благодаря соперничеству спорящихъ партий, отчасти покровительству двора. Въ догматическсмъ отношении оно нимало не подвинулось впередъ и все время, пока во главе его стоялъ Евдоксий, оставалось на той точке неподвижности, какая установлена была на константинопольскомъ соборе 361 года. Да и по самому существу дела ни въ усвоенной имъ теории, ни въ историческомъ положении, какое выпало на долю его, не заключалось никакихъ элементовъ къ дальнейшему развитию, потому что всякий шагъ впередъ могъ бы повести къ собственному крушению. Омии ослабили себя уже въ самомъ начале своего го–сподства. Разорвавъ связь съ аномэями и разгромивъ омиусианъ, они на освободившияся кафедры должны были ставииь людей, стоявшихъ съ ними лишь въ случайномъ соприкосновении. Такъ въ Анкиру они поставили Афанасия, въ Антиохию известнаго намъ Мелетия, въ Лаодивию Пелагия. Не говоря ο Мелетии, подписи Афанасия и Пелагия уже встречаются подъ формулой антиохийскаго собора 363 г., признавшаго терминъ: ομοούσιος Оба вошли въ составъ ново–никейской партии, и Василий Великий переписывался съ ними. Но на этомъ разложение партии омиевъ не остановилось. Около 369 года скончался Евдок–сий, глава омийской партии, и место его занялъ Демофилъ, личность известная въ истории. Родомъ изъ фессалонникъ, происходивший изъ незначительной семьи, онъ въ известияхъ истории въ первый разъ выступаетъ, уже въ качестве епископа берийскаго, какъ авторъ первой сирмийской формулы. Когда папа Ливерий, по распоряжению Констанция отправленъ былъ въ ссылку въ Берию, онъ порученъ былъ наблюдению Демофила, которому и удалось убедить его подписаться подъ сирмийскимъ изложениемъ. Въ письме своемъ къ восточнымъ папа называетъ его «своимъ господиномъ и возлюбленнымъ бра–томъ. Затемъ мы его встречаемъ рядомъ съ Урзакиемъ и Валентомъ въ составе посольства, явившагося на ариминский соборъ съ такъ называемой датированной верой, т. — е. въ самый начальный моментъ образования омийской партии. Избрание его въ константинопольские епископы состоялось по постановлению собора, утвержденнаго Констанциемъ, но въ пастве вызвало протестъ; при возведении его на кафедру въ толпе, собравшейся по этому поводу, многие кричали: άναξος (недостоинъ) вместо: όίξιος . Подлинность его омийскихъ убеждений, однако, весьма сомнительна. Изъ небольшого отрывка его ветупительной проповеди, сохрайявшагося у Филосторгия, видно, что Демофилъ принадлежалъ скорее къ умеренному консервативному направлению, близкому къ церковному преданию. По своимъ догматическимъ убеждениямъ онъ скорее напоминаетъ Евсевия кесарийскаго, чемъ Акакия и Евдоксия. «Сынъ рожденъ волею Отца и вне времени, непосредственно. Богъ напередъ зналъ, что всякое творение съ Его стороны невозможно, не являясь столь чистымъ, какъ Онъ Самъ, и потому въ Сыне создалъ посредника Себе, какъ служитиеля и исполнителя Своихъ хотений». Широкая догматическая политика омиевъ при немъ, повидимому, еще далее распространила свои границы. Даже ново–никейцы были довольны его назначе–ниемъ. Въ письме къ своему другу Евсевию самосатскому, Василий Великий сообщаетъ ему, что прибывшие изъ Константинополя разсказываютъ ο составленной Демофиломъ «какой–то «πλάσμα» (выдумке, изобретении) православия и благочестия (ορθότητος хаι ευλαβείας), такъ что все разномысленные въ городе пришли въ согласие, и некоторые изъ окрестныхъ епископовъ приняли единение». Если въ словахъ Василия и сквозитъ некоторое насмешливое сомнение въ правоверии изданнаго Демофиломъ документа, то омиусиане и духоборцы могли только радоваться его поведению. Символъ веры, какой предложили Евстафию севастийскому въ Кизике, проповедовалъ «подобосущие» и содержалъ «хулы на Духа Святаго». Очевидно, въ счастливомъ семействе Демофила всемъ было место… Но восприиимая въ себя чуждые элементы, расширяя свою догматику до неопределенныхъ пределовъ, омийство само копало себе могилу.

Разложение омиусианства и начавшееся падение омийства подорвали последния основы богословской мысли на Востоке. Почти 50 летъ прошло после никейскаго собора, а какихъ–либо прочныхъ результатовъ отъ всей пережитой борьбы пока еще не виделось. Казалось, вся внутренняя жизнь церкви клонится къ упадку и замиранию. Заявившее себя столь энергической деятельностью въ начале правления Валента омиусианство еще подавало некоторыя светлыя надежды на будущее, но съ уходомъ его съ исторической сцены на месте его не выросло ничего цельнаго. Остались только обломки прежнихъ партий, взаимно ссорящиеся между собою и неспособные создать ничего прочнаго. Где же было искать исхода? При этомъ вопросе мысли всехъ лучшихъ людей, еще не утратившихъ совсемъ интереса къ вере, — невольно стали обращаться къ никейскому символу. Сколько уже было составлено для замены его формулъ и различныхъ вероизложений, и ни одна изъ нихъ не сумела объединитъ около себя всю церковь. Только никейский символъ, несмотря на все пережитыя испытания и жестокия нападения, оставался непоколебимымъ знамениемъ веры, и ему следовала большая половина церкви. История и сами противники его сделали все, чтобы отнять у него ту остроту новизны, которая вызывала инстинктивное отвращение къ нему у стараго восточнаго консерватизма. Сближение лучшей части восточныхъ консерваторовъ съ никейскимъ символомъ, въ тайникахъ жизни дававшее знать ο себе еще въ последние годы Констанция, въ правление следующихъ трехъ императоровъ, какъ мы видели, широкимъ потокомъ разлилось на поверхности ея. Самъ основной терминъ его „ ομοούσιος " въ устахъ новыхъ исповедниковъ его получилъ другое истолкование въ смысле «подобия по существу», сближавшее его съ восточной терминологией и устранявшее изъ него черту савеллианства, всегда вызывавшую мистический ужасъ на Востоке. Но то были старые, испытанные въ борьбе враги его. У новаго поколения, выроставшаго на Востоке, съ именемъ Никеи не соединялось никакихъ неприятныхъ воспоминаний, и дело никейское рисовалось въ совсемъ иномъ виде. Ведь то былъ соборъ мучениковъ и исповедниковъ, кровью своей засвидетельствовавшихъ истину! Память некоторыхъ изъ нихъ почиталась теперь, какъ память отцовъ и покровителей въ техъ самыхъ церквахъ, откуда ихъ прежде изгоняли. Положение дела радикально изменялось и почва для возстановления никейскаго символа на Востоке была уже.

Историкъ еще имеетъ некоторую возможность отчасти проследить этотъ процессъ, происходивший внутри церковной жизни и окончившийся образованиемъ многочисленной новоникейской партии на Востоке, обезпечившей здесь победу никейскаго символа. Мы уже говорили, что до 60–хъ годовъ IV века вероизложение, составленное въ Никее и вызывавшее собой у восточнаго консерватизма одну лишь оппозицию, не успело и не могло проникнуть въ литургичоское употребление, и что вообще за отмеченный периодъ времени нельзя указать ни одного символьнаго памятника, въ которомъ более или менее ясно отра–зились следы влияния со стороны этого вероисповедания. Начиная съ 60–хъ годовъ, въ области символьной практики восточныхъ церквей наблюдаются другия явления. Правда, никейский символъ въ полномъ его составе остается въ прежнемъ положении, но его характерные термины „ ομοούσιος " и «έκ ούσιας, του лατρος» проникаютъ въ богослужебное употребление и вставляются въ виде пояснительныхъ или дополнительныхъ выражений въ некоторые местные символы Лаодикия, Антиохия, Каппадокия, — эти центры антиникейской оппозиции, а также Месопотамия и Филадельфия свергаютъ съ себя старую боязнь савеллианства и въ свои вероизложения включаютъ никейскую терминологию. И не только въ теории, въ области символьнаго творчества отдельныхъ восточныхъ церквей, но и въ самой жизни, въ лице некоторыхъ ея деятелей намечается параллельное ему течение по направлению къ никейскому символу. Уже самая политика Валента, хотя и безсознательно, содействовала возрастанию на Востоке ново–никейской партии; изгнания и разнаго рода лишепия падали главнымъ образомъ на омиусианъ, изъ которыхъ она преимущеетвенно вербовала своихъ последоватслей. Примеръ посольства на Западъ не былъ единственнымъ; частичныя присоединения происходилии позднее, при чемъ и руководящимъ мотивомъ далеко не всегда являлся одинъ страхъ предъ государственнымъ насилиемъ. Несмотря на недостатокъ сведений, некоторые характерные случаи подобнаго рода могутъ быть еще указаны. Такъ, часть омиусианъ по примеру Кирилла иерусалимскаго приходила къ никейскому символу путемъ собственнаго развития, другие епископы, подписавшие константинопольскую формулу изъ боязни потерять ка–федры или, подобно Дианию кесарийскому, предшественнику Василия Великаго, раскаивались на смертномъ одре, или, какъ Григорий Старший, отецъ Григория Богослова, вынуждались къ этому протестомъ своей паствы.

Но быть можетъ нигде резкий поворотъ въ сторону никейскаго символа, начавшийся на Востоке, не выразился въ такой яркой форме, какъ въ Каппадокии. За всю первую половину антиникейскихъ движений Каппадокия представляла собой твердыню восточнаго консерватизма и являлась поставщицей всехъ виднейшихъ противниковъ никейскаго собора. Первый борецъ противъ никейскаго вероучения «многоголовый» софистъ Астерий вышелъ отсюда. Григорий и Георгий, заместители Афанасия на александрийской кафедре во время изгнаний, оба имели свою родину въ Каппадокии. Она же подарила церкви такихъ двухъ непримиримыхъ враговъ никейскаго символа, стоявшихъ во главеего противниковъ, какъ Авксентий миланский на Западе и Евдоксий константинопольский на Востоке и сверхъ всего этого самъ ересиархъ Евномий былъ каппадокийцемъ и имелъ здесь многочисленныхъ последователей, и то нужно признать самымъ характернымъ знамениемъ времени, что въ этой именно доселе неприступной крепости стараго восточнаго консерватизма впервые зародилась лига новоникейцевъ, нанесшая ему последний ударъ. Каппадокия сделалась центромъ новаго движения, сгруппировала около еебя все выдающияся силы и, какъ бы въ искупление всехъ своихъ прежнихъ греховъ, дала церкви и христианству целую триаду знаменитейшихъ деятелей и богослововъ въ лице Василия Великаго, Григория Назианзена и Григория нисскаго, труды которыхъ легли въ основу современной догматики. Съ выступлениемъ этихъ деятелей на историческую сцену мертвенный хаосъ, облегавший внутреннюю жизнь церкви разсеевается, создаются грандиозные планы и энергично осуществляются и, полная надеждъ на блестящее буду–щее, богословская мысль снова оживаетъ и проявляетъ себя во всемъ блеске молодости и свежести.