История догматических движений в эпоху Вселенских соборов

Антиникейская коалиция въ борьбе ея противъ никейцевъ

Разделение нстории тринитарныхъ движений IV века на два периода. — Догматическая причина реакции никейскому символу. — Начальныя проявления ея. — Возвращение сославныхъ за арианство епископовъ и Ария; значение этого факта въ дальнейшемъ развитии реакции. — Борьба противъ лицъ никейскаго образа мыслей и изгнание ихъ съ Востока. — Смерть Константина Великаго и первое возвращение сосланныхъ никейцевъ. — Антиохийский соборъ 341 г.: вторичное изгнание никейцевъ и догматичския формулы собора. — Соборъ въ Сардике: его история и результаты. — Вторичное возвращение на Восток никейскихъ изгнанниковъ. — Состояние церковныхъ делъ на Востоке после сардикийскаго собора. — Политика Констанция и ея задачи. — Западные соборы въ Арелате и Медиолане. — Победа надъ никейцами. — Сирмийский манифестъ 357 года и его значение

1. История догматическихъ движений, последовавшихъ за никейскимъ соборомъ, при первомъ знакомстве съ нею не можетъ не поразить наблюдателя необыкновенною слож–ностью и пестротой наполняющихъ ее явлений. Богословская деятельность церкви въ этихъ движенияхъ видимо достигаетъ своего высшаго напряжения. События следуютъ другъ за другомъ съ удивительною быстротой; не успеваетъ закончиться одинъ соборъ, какъ уже составляется другой, изменяющий или отвергающий решения перваго; иногда одновременно происходитъ по два собора не только въ одной какой–либо провинции, но даже въ одномъ и томъ же городе. Одне догматическия партии исчезаютъ, разлагаются на свои составные элементы; на место ихъ возникаютъ другия съ новыми формулами и новыми стремлениями и вступаютъ между собой въ самыя странныя комбинации. Люди, борющиеся за одне и те же идеи, отвертываются другъ отъ друга, какъ враги; наоборотъ, люди въ корне непримиримыхъ убеждений нередко выступаютъ подъ однимъ и темъ же знаменемъ. Чтобы не затеряться въ этомъ калейдоскопе соборовъ, партий и вероизложений и уловить въ нихъ поступательное движение истории, необходимо прежде всего отметить важнейшие моменты въ развитии споровъ за никейский соборъ, выделить главнейшия эпохи въ ходе антиникейской борьбы. Такихъ делений можетъ быть предложено несколько; но наиболее пригоднымъ изъ нихъ представляется то, которое всю историю посленикейскихъ движений разлагаетъ на два большие периода.

Первый периодъ простирается отъ 325–го года до 361–го, — отъ времени никейскаго собора до конца царствования Констанция или вступления на престолъ Юлиана; второй отъ начала правления Юлиана до константинопольскаго собора 381–го года. Въ первый периодъ реакция противъ никейскаго символа идетъ то съ убывающей, то съ возрастающей силой, но всегда съ прогрессивной энергией. Здесь наблюдается два различпые момента. Сначала все недовольные никейскимъ символомъ элементы, какъ то: тайно — арианствующие, консервативное большинство епископовъ Востока, общественное мнение и дворъ, действуютъ заодно въ полной гармонии и въ одномъ направлении. Открывши при Константине борьбу противъ лицъ никейскаго образа мыслей, при Констанции они перено–сятъ ее на догматическую почву и рядомъ формулъ спешатъ заменить никейский символъ. Сопровождаемая переменнымъ счастьемъ, борьба реакции въ 357–мъ году достигаетъ полной победы надъ никейцами въ восточной и западной церкви и въ такъ называемомъ сирмийскомъ манифесте предписываетъ веру всей церкви. Но этотъ годъ победы антиникейской коалиции былъ вместе съ темъ и годомъ ея распадения. Разнородные элементы, соединившиеся въ ней, выделяются и образуютъ различныя догматическия партии, вступающия между собой въ самыя разнообразныя комбинации. Это разделение, однако, не ведетъ за собой ослабления реакции. Въ оживлении догматическихъ интересовъ оно находитъ новую силу, соединяется подъ главенствомъ одной группы и снова наноситъ ударъ никейскимъ защитникамъ. На Константинопольскомъ соборе 361–го года никейское исповедание устраняется и вся церковь вновь соединяется подъ реакционнымъ антиникейскимъ символомъ. Весь этотъ периодъ пропикнутъ бурнымъ и страстнымъ характеромъ и дышетъ жизнью. Co времени Юлиана начинается упадокъ церковной жизни; ослабление догматическихъ споровъ, стремление къ взаимному сближению и поворотъ къ никейскому символу. Более подробную характеристику второго периода мы дадимъ въ своемъ месте. — Обращаемся къ истории перваго периода.

1. О догматическомъ настроении церковнаго Востока, среди епископовъ котораго реакция свила себе гнездо, за ближайшие къ никейскому собору годы, древность не сохранила намъ достаточныхъ сведений. Можно думать, что и въ действительноети это настроение не выражалось въ какихъ–либо резкихъ фактахъ, способныхъ обратить внимание современныхъ наблюдателей церковной жизни. Изъ последующихъ событий видно, что большинство восточныхъ епископовъ возвратилось изъ Никеи на свои кафедры съ затаеннымъ въ душе недовольствомъ никейскимъ вероопределениемъ, съ тревожнымъ опасениемъ за чистоту преданнаго учения; но это недовольство, эти опасения, по естественному порядку вещей, должны были оставаться скрытыми въ тайникахъ сердца, не показываясь наружу, не выражаясь въ явномъ и громкомъ протесте. Чувствуя себя разъединенными по прибытии къ своимъ паствамъ, восточные епископы не видели ни по–вода, ни желания поднимать споры только что оконченные соборомъ. Но этотъ миръ не имелъ прочной опоры въ церковномъ сознании: скоро стали появляться признаки, показывавшие, что вопросъ, решенный въ Никее, долженъ былъ еще сделаться предметомъ долговременнаго обсуждения всею церковью прежде, чемъ стать общепризнаннымъ въ ней достояниемъ. Дело началось, повидимому, съ того, что некоторые епископы на Востоке, убежденные въ правильности никейскаго вероопределения и хорошо понимавшие его глубокий смыслъ, при изложении учения ο Сыне Божиемъ въ своихъ церквахъ встретили себе сильную оппозицию въ рядахъ своей же паствы. На такое именно начало после никейскихъ споровъ указываетъ позднее совершившийся фактъ изгнания несколькихъ восточныхъ епископовъ, энергичныхъ защитниковъ единосущия, при чемъ въ вину имъ было поставлено то, что учение ихъ вызывало волнение среди пасомыхъ. Такимъ образомъ, первый толчокъ къ развитию новыхъ споровъ дало не арианство, ο которомъ иикто после никейскаго собора не безпокоился, а учение ο единосущии, и виновниками его были люди искренно осуждавшие Ария, стоявшие на почве вполне церковной. Возникши сначала въ отдельныхъ епископияхъ, оппозиционное движение начало распространяться по всему Востоку.Въ спорахъ о никейскомъ вероопределении, завязавшихся въ пастве, приняли участие, какъ защитники собора, такъ и те епископы, которыхъ слово «единосущный», по выражению Сократа, приводило въ смущение. Это слово снова сделалось предметомъ изследования: епископы обсуждали его въ частныхъ собранияхъ и посланияхъ, сохранявшихся еще въ эпоху историка. Но чемь глубже входили епископы въ изыскания, касательно никейскаго определения, темъ яснее обрисовывалась рознь, разделявшая ихъ въ толковании никейской формулы. Относительно догматическаго настроения большинства образованныхъ епископовъ Востока наилучшимъ показателемъ является, безъ сомнения Евсевий кесарийский. Разсматриваемая въ общемъ, его система носила на себе для того времени церковный характеръ, что признаетъ и самъ Евсевий, излагая ее главнымъ образомъ въ своемъ сочинении ο церковвюмъ богословии, и для начала IV века не заключала въ себе ничего оригинальнаго. Это оригеновское учение, взятое въ его субординационной части и значительно исправленное. Какъ и прочие богословы его времени, Евсевий наделяетъ Божество всеми абсолютными качествами, но не столь отвлеченными, какъ Плотинъ, и не столь конкретными, какъ Аристотель. Его Богъ напоминаеть всего скорее Платоно — Филоновское Божество. Онъ есть нерожденное начало всего, источникъ всякихъ благъ и причина божества, жизни, света и всякой добродетели. И При определении Логоса Евсевий пользуется обычными понятиями: Онъ образъ Отчаго божества, Сынъ по природе, единородный, одинъ прежде всехъ вековъ отъ Отца рожден–ный, неизменяемъ и непреложенъ, какъ Богъ. Но если на неоплатоническомъ языке Афанасия эти понятия ведутъ къ признанию тожества Сына съ Отцомъ по существу, то въ филоновскомъ мировоззрении Евсевия они должны доказывать лишь Его различие отъ Отца. Божество принадлежитъ въ собственномъ смысле толъко Отцу. Онъ одинъ не имеетъ ничего выше себя и не зависитъ ни отъ какой причины, обладаетъ собственнымъ безна–чальнымъ и нерожденнымъ Божествомъ съ монархической властью (της μοναρχικής εξουσίας). Божество Сына вторичное и производное; Онъ рождается по воле Отца и является рядомъ съ Нимъ, какъ δεύτερα οίσία (вторая сущность). На этой раздельности Бога и Сына Его Евсевий настаиваетъ съ особенной силой. Логосъ Божий имеетъ самъ по себе собственную ипостась, существующую самостоятельно и действующую также по собственной инициативе (καθ ευτrov οίκείαν ιποστασιν, ιδίως ύφεστώσαν ιδίως ένεργουσαν). Его единство съ Отцомъ не въ единстве сущности, а въ подобии силы. Какъ причина и начало Сына, Отецъ предсуществуетъ Ему, и, значитъ, былъ данъ некоторый логический prius, когда Его не было. Происходя отъ воли Отца, Онъ является дроизведениемъ и тварью (δημιούργημα και κτίσμα), но не какъ прочия твари: начало Своего бытия Онъ получаетъ не изъ сущаго, а изъ воли Отца, а потому принадлежитъ къ божественной природе. Самъ Отецъ сделалъ Его причастникомъ Своего Божества и жизни, и потому Сынъ ниже Отца. Онъ иной рядомъ съ Отцомъ и слуга Его, Отецъ посылаетъ и приказываетъ Ему (προςτάττον άντφ).

Сынъ повинуется Ему, подчиняется Его повелениямъ, благодаритъ и молится Ему. Какъ μεσίτης—посредникъ между нерожденнымъ Божествомъ и тварями, Онъ безконечно превосходитъ все твари, но меньше Отца. Духъ есть третья ипостась (τρίτην επέχων τάξιν) и сотворенъ Сыномъ». Такъ построенное учение ο Св. Троице для большинства восточныхъ епископовъ того времени представлялось весьма ценнымъ и непоколебимымъ достояниемъ веры, выражающимъ существо христианскаго учения ο Боге. Происхождение второй и третьей ипостаси, отъ Отца, какъ общаго виновника ихъ божественной природы, удо–стоверяло ихъ божеское достоинство и сохраняло единобожие, основной догматъ христианства; бытие же Сына и Духа въ качестве отдельныхъ ипостасей или сущностей и ихъ зависимость отъ Отца ручались за самостоятельное существование ихъ рядомъ съ Отцомъ, не позволяли сливать ихъ. На этой самостоятельности или ипостасности бытия Сына и Духа, ихъ раздельности отъ Отца богословская мысль Востока делала особое ударение ко времени никейскаго собора, такъ какъ, казалось, она одна могла предохранить богословие отъ внесения въ него савеллианскихъ идей, действовавшихъ на восточные умы съ особой привлекательностью.

Легко заметить, что съ изложеннымъ сейчасъ учениемъ ο Троице трудно было примирить формулированное въ Никее учение ο единосущии. Это учение было крупнымъ и резкимъ шагомъ впередъ, далеко оставлявшимъ позади себя старую догматику: оно не только отвергало старыя понятия ο Троице, но и осуждало ихъ, какъ скрытый субординационизмъ, какъ замаскированное требожие. Терминъ όμοοίσιος требовалъ признания въ Отце и Сыне не двухъ сущностей или ипостасей, связанныхъ единствомъ происхождения, но одной сущности или ипостаси, поскольку отцы никейскаго собора не делали различия между сущностью и ипостасью. Та же самая сущность, говорилъ никейский символъ, которая въ Отце, принадлежитъ и Сыну. Положение глубоко верное. вносившее необходимую поправку въ христианскую догматику, но нужно сознаться, что при той терминологии и при томъ истолковании термина «единосущный», какого держалось старое поколение никейцевъ, последовательное развитие этого положения заключало великия, почти непреодолимыя трудности. Уже самое слово: όμοοίσιος въ его философскомъ понимании не гарантировало ни единства, ни равночестности соотнося–щихся предметовъ. Когда на никейскомъ соборе очередь дошла до подписи символа, то пять епископовъ—Евсевий никомидийский, Феогнисъ никейский, Марий халкидонский, Феона мармарикский и Секундъ птолемаидский, — ухватившись за слово «единосущный», не принимали его и много «смеялись» надъ нимъ. «Назвать кого–либо единосущнымъ. — говорили они, — это значитъ указать на то, что происходитъ изъ другого или чрезъ побегъ, какъ растение изъ корня, или чрезъ истечение, какъ дети изъ отцовъ или чрезъ отделение, какъ два или три золотыхъ сосуда. Ho можно ли применить все эти понятия къ происхождению Сына отъ Отца?» Самое слово: oυσia имело различный смыслъ. Въ обычномъ употреблении оно указывало на имущество, деньги и вообще на всякое владение, въ чемъ бы оно ни стояло. Философское значение его впервые точно определилъ Аристотель: сущностью, — говорилъ онъ, — называется или материя, или видъ, или произведение обоихъ. Понятие ο сущности, какъ материальной стороне вещи, вполне удержали стоики; въ ихъ монистическомъ миросозерцании видимый миръ являлся, какъ ούσίατοϋ θеоυ; въ этомъ смысле оно не разъ встречается у Филона. Но уже у Аристотеля терминъ: οίοία въ применении къ материальнымъ предметамъ, получилъ двоякое значение, которое легло въ основу дальнейшаго употребления его: въ преимущественномъ смысле онъ обозначаетъ конкретное бытие, бытие отдельной вещи, взятой въ совокупности всехъ ея отличительныхъ свойствъ (substantia concreta), въ отдаленномъ онъ указываетъ на общие признаки, присущие известной группе предметовъ въ ихъ раздельности отъ другихъ, въ смысле substantia abstracta, обнимающаго собой родъ или видъ данной группы предметовъ. Въ последнемъ случае и самый терминъ ούσία получалъ различное значение, произносилъ ли его реалистъ или идеалистъ. Въ первомъ понимании, какъ напр., у стоиковъ, сущность будетъ υποκεφένον. Существующая въ своихъ видахъ, но не сливающаяся съ нимъ. Ουσία въ термине όμοούσιος въ этомъ случае будетъ обозначатъ нечто третье, безличное υποκεμενον) , лежащее выше Отца и Сына, по отношению къ которому Отецъ и Сынъ будуть только братьями или сонаследниками общаго блага и порождениями третьяго принципа. Но и въ томъ идеалистическомъ понимании термина «сущность», какого несомненно держались никейские отцы и по которому она означала реальное, данное въ действительности бытие εkv υποκειμεω), вопросъ не только не упрощался, а напротивъ, усложнялся. Если вся полнота Божества дана въ Отце и Сынъ обладаетъ ею въ тожестве, и все–таки должно быть между ними некоторое различие, то не является ли Логосъ лишь случайнымъ свойствомъ Отца, не имеющимъ самостоятельнаго бытия? Но быть можетъ ничто не приводило въ такое смущение восточныхъ епископовъ, какъ то истолкование термина όμοοίσιος, какое далъ ему Афанасий и какое удерживало все старое поколение никейцевъ. Мы уже видели, что Афанасий понималъ όμοοίσιος, какъ утверждение тожества Отца и Сына

По сущности ихъ божество определялъ какъ μονας θεοτητος αδιαίρετος καϊ άσχίσιος, η μονάς αδιαίρετος, такъ что этотъ его основной взглядъ вернее бы передавался терминомъ ταντούσιςο или μονοονσιος, а не όμοούσιος, — и въ этомъ отношении близко напоминалъ Савеллия. Но настаивая на тожестве и единстве божественнаго существа въ Отце и Сыне, старшее поколение никейцевъ вообще не обращало внимания на раскрытие ихъ раздельности. Читая сочинения Афанасия или Аполлинария лаодикийскаго, видишь, что они неподражаемы въ раскрытии мысли ο единстве Сына съ Отцемъ и неисчерпаемы въ своихъ доказательствахъ, но коль скоро речь въ нихъ заходитъ ο различии Сына съ Отцомъ, чувствуешь, что сила логики ихъ ослабеваетъ, что для решения этого вопроса не достаетъ имъ точныхъ и ясныхъ формулъ, и никакъ не можешь отделаться отъ впечатления, что понятие самостоятельнаго личнаго бытия Сына они готовы принести въ жертву своей основной идее единства существа. Такимъ образомъ, въ учении старшихъ никейцевъ затушевывалась именно та черта раздельности, которою наиболее дорожилъ консервативный Востокъ, и линия, отличающая церковное учение отъ савеллианства, сглаживалась.

На никейскомъ соборе эта существенная разница, разделявшая воззрения защитниковъ единосущия отъ консерваторовъ, не могла выясниться надлежащимъ образомъ. Общая цель собора—борьба съ арианствомъ—объединяла всехъ его деятелей, стоявшихъ за церковное учение и скрывало недостатокъ согласия ихъ въ положительномъ понимании догмата. Однако, мы знаемъ, что и на соборе раздавались голоса, требовавшие сохранения преданной веры въ неприкосновенности, протестовавшие противъ всякаго нововведения въ веру. Желание въ корне пресечь арианство заставило консервативно расположенныхъ епи–скоповъ согласиться на внесение слова „ όμοοίσιος " въ символьную формулу, но не убедило ихъ въ необходимости этого термина для догматическаго учения церкви. Они приняли его только какъ пригодное оружие для борьбы съ арианствомъ, какъ удачный полемический приемъ; что же касается до положительнаго его содержания, то оно едва ли ясно ими сознавалось. Консерваторы скорее чувствовали, чемъ ясно постигали, что принятое имъ слово заключаетъ въ себе что–то новое, вноситъ какую–то по–правку въ привычныя догматическия представления, и съ скрытой тревогой уехали по своимъ паствамъ, ожидая, что скажетъ будущее. Теперь это будущее настало. Вслушиваясь въ учение, раздавшееся съ техъ кафедръ, которыя занимались защитниками единосущия, большинство восточныхъ епископовъ съ ужасомъ стали замечать, что унесенная изъ Никеи тревога за чистоту веры оправдывается, что новое раскрываемое никейцами учение, прямо или косвенно колеблетъ и разрушаетъ привычныя воззрения на Троицу, какъ три самостоятельныя ипостаси. Какъ всегда бываетъ въ спорахъ, затрогивающихъ самые живые интересы, противники не сумели сохранить настолько хладнокровия, чтобы всесторонне всмотреться и безпристрастно оценить воззрения другъ друга. Эта вина одинаково падаетъ какъ на защитниковъ никейскаго символа, такъ и на его оппонентовъ. Оппонентамъ казалось, что учение никейцевъ ο единой сущности или ипостаси Троицы вырываетъ у церкви самое дорогое наследие древности— веру въ самостоятельное бытие Сына Божия, — уничтожаетъ линию, отличающую Евангелие отъ Савеллия и вновь обращаетъ Троицу въ монархианскую единицу. Невольно охватывавший при этомъ страхъ предъ ересью заставлялъ по–дозрительно смотреть на те немногия попытки, при помощи которыхъ никейцы старались провести различие между первымъ и вторымъ Лицомъ Св. Троицы; ати попытки или понимались, какъ обычная еретическая уловка, или забывались, какъ недостаточно ясныя и твердыя. Въ свою очередь и никейцы не сумели простить традиционной догматике недостатокъ ея терминологии; они резко напали на нее и объявили приверженцевъ традиции, смущавшихся учениемъ ο единосущии, требожниками и арианами, въ чемъ последние были, конечно неповинны. «Сделавъ, — пишетъ историкъ Сократъ, — слово «единосущный» предметомъ своихъ беседъ и изследований, епископы возбудили между собой междоусобную войну, и эта война ничемъ не отличалась отъ ночного сражения, потому что обе стороны не понимали, за что бранятъ одна другую; одни, уклоняясь отъ слова «единосущный», полагали, что принимающие его вводятъ ересь Савеллия, и потому называли ихъ хулителями, какъ бы отвергающими личное бытие Сына Божия; другие, защищавшие единосущие, думали, что противники ихъ вводятъ мноробожие, и отвращались отъ нихъ, какъ отъ вводителей язычества». Такимъ образомъ, по мере того, какъ раскрывалось положительное содержание никейскаго вероопределения, въ глазахъ консервативно настроеннаго Востока это вероопределение более и более теряло свой кредитъ. Изъ словъ Сократа видно, что восточные епископы начали уже уклоняться отъ удотребления основного термина никейскаго вероопределения, находя въ немъ благоприятный для искажения веры смыслъ. Опасение ихъ за чистоту учения было темъ сильнее, что на стороне этого подозрительнаго термина стоялъ авторитетъ великаго собора, что сами они содействовали внесению его въ символъ, что его энергично защищали даро–витейшие и образованнейшие епископы. Поэтому внимание всего Востока поднялось до высшей степени напряжения, когда въ споръ ο слове «единосущный» вступили два ученейшихъ епископа его—Евсевий кесарийский и Евстафий антиохийский. Евстафий обвинялъ Евсевия въ искажении никейскаго учения, а Евсевий отвечалъ, что не онъ пре–ступаетъ никейскую веру, и напалъ на Евстафия, какъ на вводителя савеллианской ереси. Спорившие не пришли къ соглашению, но моральная победа осталась за Евсевиемъ, такъ какъ Евстафий въ скорости осужденъ былъ соборомъ за савеллпианство. Последний фактъ показываетъ, что точка зрения Евсевия разделялась многими ешископами Востока, и действительно она характерна для его позиции въ после–никейскихъ спорахъ. Восточные, подобно Евсевию, не чувствовали какой–либо непримиримой вражды къ слову единосущный и не считали его по существу дела еретическимъ; они брали лишь отрицательный его смыслъ и могли бы согласить съ нимъ свои традиционныя воззрения, но положительное раскрытие его никейцами вызывало у нихъ протестъ, и они стали смотреть на это слово, какъ на терминъ сомнительный, способный прикрыть опаснейшее заблуждение. Отсюда и задача восточной оппозиции сводилась къ тому, чтобы устранить никейское вероопределение, не касаясь, однаго, авторитета самого собора и поставить на его место другия формулы, более отвечающия традиционному учению ο Троице.

Ближайшимъ следствиемъ перемены въ настроении восточныхъ епископовъ въ отношении къ никейскому символу было возвращение изъ ссылки изгнанныхъ и осужденныхъ соборомъ арианъ—Евсевия никомидийскаго, Феогниса никейскаго и, наконецъ, самого Ария. Съ точки зрения опозиционной собору деятельность этихъ лицъ должна была рисоваться совеемъ иначе, чемъ прежде— въ моменгь соборныхъ разсуждений: ведь они первые сумели до некоторой степени предусмотреть опасность савеллианства, скрывавшуюся въ учении Александра и никейцевъ. Что касается до Евсевия никомидийскаго и Феоиниса никейскаго, то вопросъ ο возстановлении ихъ правъ не представлялъ никакой трудности, решался самъ собой. Оба они подписали никейский символъ и только отказались произнести и утвердить подписью анафему на Ария, однако, и этотъ отказъ они объясняли темъ, что «не верили, чтобы осужденный действительно былъ таковъ; ибо, — говорили они, — часто изъ его къ намъ посланий и изъ личныхъ беседъ съ нимъ мы ясно видели, что онъ не таковъ». Значитъ Евсевий и Феогнисъ возставали противъ анафемы на личность Ария, а не противъ осуждения того учения, которое по ихъ мнению не совсемъ справедливо приписывалось Арию. Искренни или лицемерны были все эти заявления двухъ сосланныхъ епископовъ, — вопросъ объ этомъ не имеетъ существеннаго значения; несомненно то,что ихъ апология встретила себе полное доверие въ рядахъ оппозиционно расположенныхъ епископовъ, которые теперь въ своемъ собственномъ положении къ никейскому собору находили много общаго, сближавшаго ихъ съ положениемъ Евсевия и Феогниса. И за всю свою последовавшую за возвращениемъ изъ ссылки деятельность ни Евсевий, ни Феогнисъ не дали принявшимъ ихъ епископамъ повода усумниться въ искренности своихъ объяснений : отъ арианства въ собственномъ смысле они отреклись и строго арианския положения охотно осуждали. Отсюда понятнымъ становится, почему оба они съ просьбой ο возвращении на кафедры обращаются къ «главнымъ епископамъ» Востока и эти епископы действительно ходатайствуютъ предъ царемъ объ исполнении ихъ просьбы. Возстановление обоихъ епископовъ, по свидетельству Филосторгия, состоялось осенью 328–го года, то–есть, какъ разъ три года спустя после никейскаго собора; занимавшие доселе ихъ кафедры епископы — Амфионъ въ Никомидии и Христ ъвъ Никее—подверглись изгнанию. — Дело ο возвращении Ария оказывалось гораздо сложнее, чемъ возстановление Евсевия и Феогниса; какъ главный виновникъ учения, вызвавшаго оебе всеобщее порицание въ церкви, Арий могь быть возсоединенъ съ церковью только подъ условиемъ прямого или косвеннаго отречения отъ прежнихъ своихъ воззрений, но и при этомъ условии его возвращение должно было ветретить энергичный протестъ въ рядахъ никейцевъ потому, что оно наносило решительный ударъ авторитету защищаемаго ими собора. Впрочемъ, при усиливавшемся на Востоке нерасположении къ никейскому символу, главное препятствие къ принятию Ария въ церковь было обойдено легко; для многихъ епископовъ восточныхъ слово «единосущный» уже перестало служить знаменемъ православия, и потому настаивать на признании этого термина Ариемъ они не имели побуждений. По требованию Константина Ариемъ было представлено особое исповедание веры, сохранившееся до насъ въ церковной истории Сократа; касательно важнейшаго водроса ο существе Сына Божия въ немъ значилось только следующее: «веруемъ въ Господа Иисуса Христа, Сына Его, прежде всехъ вековъ оте Heгo (Отца) рожденнаго Бога–Слово»… Арий, следовательно, въ новомъ своемъ вероизложении зачеркивалъ все, что совершилось на пространстве времени отъ первоначальнаго столкновения его съ Александромъ александрийскимъ до никейскаго символа включительно. Онъ игнорировалъ факты и хотелъ возвратиться къ тому положению делъ въ церкви, которое предшествовало поднятымъ имъ спорамъ. Къ тому же вть сущности стремилась и восточная реакция, желавшая затушевать дело никейскаго собора, заставить забыть ο немъ церковь. Неудивительно, поэтому, что исповедание Ария, составленное въ самыхъ общихъ фразахъ и допускавшее всевозможныя толкования, было признано достаточнымъ целымъ соборомъ, на которомъ присутствовало до 60–ти восточныхъ епископовъ. — Труднее было победить протестъ никейцевъ противъ Ария; все старания принудить Афанасия принять Ария въ свою церковь оставались напрасными; столь же мало расположены были къ компромиссу и идругие защитники никейскаго символа. Вследствие этого дело объ Арии тянулось въ течение несколькихъ летъ; изъ ссылки онъ былъ возвращенъ, вероятно, въ томъ же году, въ какомъ получили обратно свои кафедры Евсевий и Феогнисъ, т. — е. въ 328–мъ году, — оффициальное же решение ο принятии его въ церковь было поставлено только на соборе иерусалимскомъ 335–го года, когда реакция противъ никейскаго собора достаточно окрепла на Востоке, и когда некоторые никейцы были изгнаны, a другие ждали себе той же участи. Известно, что фактически решение иерусалимскаго собора—возсоединить Ария съ церковью осталось неосуществленнымъ; онъ умеръ накануне того дня, въ которой назначено было торжественное введение его въ одинъ изъ константинопольскихъ храмовъ. — Вследъ за Ариемъ возвратились изъ ссылкии два его земляка, Феона мармарикский и Секундъ птолемандский, одни изъ всехъ сторонниковъ его сохранившие верность ему по окончании никейскаго собора. Обстоятель–ства ихъ возвращения неизвестны. Въ последующей истории антиникейскихъ движений заявилъ ο себе только Секундъ, въ конце 30–хъ годовъ поспешивший рукоположить въ епископа для Александрии некоего Писта въ то время, когда Афанасий лично находился въ городе своей кафедры.

2. Въ процессе развития антиникейской реакции возвращение сосланныхъ за арианство епископовъ, — и въ особенности возвращение Евсевия никомидийскаго, — имело важное значение. Бывшие защитники Ария ничего иного не могли принести съ собой изъ ссылки кроме ненависти къ никейскому собору и его деятелямъ. На никейский соборъ они должны были смотреть, какъ на свое собственное поражение и свою личную обиду. Они шли въ Никею съ уверенностью въ победе, расчитывали при помощи собора поднять выше свой богословский авторитетъ въ церкви;—вместо же этого были осуждены, какъ еретики, лишились кафедръ и подверглись изгнанию. Самое возвращение ихъ изъ ссылки могло совершиться лишь подъ условиемъ отречения ихъ отъ прежнихъ строго арианскихъ воззрений, следователыю, ценой некоторой нравственной измены своимъ убеждениямъ, моральной жертвой противникамъ, которая редко прощается и забывается. Съ начавшейся реакцией никейскому собору ихъ связывали, такимъ образомъ, не одни только теоретическия богословския воззрения, но и более жизненные практические расчеты. Только это усилившееся среди восточныхъ епископовъ недовольство никейскимъ вероопределениемъ и его защитниками давало возможность имъ оправиться отъ понесенныхъ после ообора материальныхъ лишений и нравственнаго поражения и отмстить противникамъ. Поэтому, Евсевий и Феогнисъ лишь только успели завять свои прежния кафедры, тотчасъ же приняли живое участие въ развитии антиникейскихъ движений; они стали въ главе оппозиции собору, сплотили около себя все недовольные элементы и въ борьбе съ никейцами перешли отъ словъ къ делу. Прежде всего они постарались возстановить свое пошатнувшееся значение въ глазахъ двора. Евсевий приходился родственникомъ императорской фамилии и при дворе имелъ людей, готовыхъ содействовать его интересамъ. Близкия отношения его къ Лицинию, управлявшему восточной половиной империи до 323–го года и часто враждовавшаго съ Константиномъ, навлекли на Евсевия подозрительность последняго. Какъ видно изъ грамоты, посланной Константиномъ къ никомидийцамъ, и самая ссылка Евсевия за арианство была отчасти результатомъ этой политической подозрительности. Но покорность, обнаруженная никомидийскимъ епископомъ въ ссылке, и его раскаяние въ целяхъ примирения съ церковью глубоко тронули Константина. Онъ снова приближенъ былъ ко двору и сделался здесь влиятельнымъ человекомъ. «Евсевий и Феогнисъ, — говорятъ оба историка V–го века, Сократъ и Созоменъ, — имели величайшее дерзновение и силу предъ царемъ, который очень уважалъ ихъ, какъ людей отъ неправославия обратившихся къ православию». — Столь же легко они укрепили и свое церковное положение; среди епископовъ восточныхъ у нихъ была своя готовая, сложившаяся еще до никейскаго cобjра, партия учениковъ и почитателей Лукиана, связанная школьными воспоминаниями и единствомъ богослов–скихъ тенденций. Мы знаемъ, что въ Никее эта партия составляла основу арианствующей группы епископовъ и выступала именно подъ главенствомъ Евсевия никомидийcкаго. Ударъ, нанесенный никейскимъ соборомъ арианству, не прошелъ безследно для богословскихъ воззрений ея; она отказалась отъ защиты строгаго арианства, но зато теснее сплотилась въ своихъ членахъ, такъ какъ къ прежнимъ мотивамъ единства теперь прибавился новый— вражда къ никейскому собору и желание подорвать авторитетъ его деятелей. Съ возрращениемъ Евсевия изъ ссылки эти обиженные соборомъ лукианисты вновь сгруппировались около него, образовавъ изъ себя особую догматическую партию, получившую въ дальнейшей истории антиникейских движений имя евсевианъ (οι περΙΕνοέβων,которые съ Евсевиемъ, какъ обозначаютъ ихъ источники). Сюда вошли непосредственные ученики Лукиана—самъ Евсевий, его сотоварищъ по ссылке Феогнисъ, Марий халкидонский, Леонтий антиохийский, Патрофилъ скифопольский и затемъ, представители, такъ сказать, второго поколения лукианистовъ—Георгий александрийский, Урзакий и Валентъ, ученики Ария и несколько другихъ епископовъ. Все это были люди, выдававшиеся богословскимъ образованиемъ, славившиеся диалектикой и въ церковныхъ кругахъ Востока пользовавшиеся влияниемъ, борьба съ которыми была не легка. И по своимъ догматическимъ убеждениямъ, какъ они выражены были ими позднее, эти люди наиболее были способны составить изъ себя ядро оппозиции никейскому собору, соединить около себя недовольныхъ никейскимъ символомъ простыхъ и необразованныхъ епи–скоповъ. Группу евсевианъ нельзя было назвать ни арианской, въ смысле Ария, ни православной въ духе Афанасия; первоначальное арианство она отвергала более энергично, чемъ единосущие; первое она открыто осуждала, второе же считала подозрительнымъ и избегала его. Въ учении ο Сыне Божиемъ ея характерной чертой было отсутствие определенвости; своего терминологическаго отличия, которое выделяло бы ее отъ другихъ догматическихъ партий, какъ, напр., выделялъ никейцевъ терминь «единосущный», она не имела; она излагала свою веру въ широкихъ безцветныхъ терминахъ, большою частию заимствованныхъ изъ традиционнаго до–никейскаго богословскаго языка и допускавшихъ различное толкование.

Для начальной эпохи после — никейскихъ движений характернымъ для этой партии документомъ можетъ служить известное намъ исповедание, предоставленное Ариемъ, въ которомъ ο Сыне Божиемъ сказано было только то, что Онъ есть прежде вековъ рожденное отъ Отца Богъ–Слово. Эта широта и догматическая безцветность евсевианской группы давала имъ право надеяться на поддержку консервативно настроенныхъ епископовъ; ведь она, въ сущности, стояла на той же почве до–никейскаго богословия, охранить которую отъ никейскаго нововведения хотели эти консерваторы. И эти расчеты оправдывались. На соборахъ, состоявшихся на Востоке противъ никейцевъ и никейскаю вероопределения, мы везде на первомъ плане видимъ евсевианъ, но за ними повсюду скрывается масса епископовъ, которые никогда не были повинны ни въ какихъ связяхъ съ арианствомъ, которые примкнули къ евсевианамъ съ единственной и почтенной въ существе дела целию отстоять неприкосновенноеть преданной веры. — Такимъ образомъ, съ прибытиемъ на Востокъ сосланныхъ за арианство епископовъ, начавшаяся здесь еще ранее того оппозиция никейскому символу получила свою внешнюю организацию. Если ранее протестъ противъ единосущия высказывался лишь въ частныхъ беседахъ и посланияхъ отдельныхъ епископовъ и не выходилъ изъ области теоретическихъ словопрений, то теперь все недовольные никейскимъ символомъ элементы объединились подъ руководствомъ евсевианъ и ооставили крупную силу, которая могла уже вступить въ более деятельную борьбу съ никейцами. Евсевий и Феогнисъ были возвращены изъ ссылки, какъ мы видели, въ 328–мъ году, а уже въ 330–мъ несколько епископовъ восточныхъ пали жертвою за никейский соборъ.

Такъ какъ открыто выступить противъ никейскаго символа и осудить установленное имъ учение ο единосущии было невозможно, пока оставался въ живыхъ императоръ Константинъ, видевший въ этомъ соборе лучшее дело своего царствования, тο борьба оппозиции прежде всего должна была направиться противъ техъ епископовъ, которые съ наибольшей энергией защищали никейское учение, служили проводниками его въ церковное сознание. Нужно было сначала устранить этихъ подозрительныхъ въ глазахъ реакции лицъ, очистить отъ нихъ церковь, чтобы потомъ на свободномъ поле построить новыя формулы взаменъ никейской. Развитие антиникейскихъ движений пошло, такимъ образомъ, по определенному плану. Сперва, до 40–хъ годовъ IV–го века, борьба направляется противъ защитниковъ единосущия и достигаетъ внешней победы надъ ними, а затемъ, съ 40–хъ годовъ она переносится на догматическую почву и выражается въ издании новыхъ символовъ.

Первый решительный ударъ оппозиции пришлось испытать на себе св. Евстаaию, еп. антиохийскому. По своему положению на главнейшей каaедре Востока, по своей учености, литературному таланту и энергии Евстаaий являлся однимъ изъ опаснейшихъ противниковъ реакции и долженъ былъ вызывать къ оебе наибольшую подозрительность. Онъ первый подметилъ зарождавшееся на Востоке недовольство никейскимъ определениемъ и началъ съ нимъ борьбу въ литературе и жизни. Прервавъ церковное общение съ уклонившимися отъ слова едишсущный, Евстаaий подвергъ суровому обвинению и техъ епископовъ, которые, не отказываясь вполне отъ никейскаго вероопределения, искажали его смыслъ, толковали применительно къ своимъ традиционнымъ воззрениямъ. Его полемика была весьма удачна, такъ какъ будила религиозное чувство, привлекала къ никейскому собору живыя религиозныя силы. Догматъ ο Сыне Божиемъ Евстаaий раскрывалъ съ христологической стороны, показывалъ, что только въ учении ο единосущш вера во Христа, какъ Искупителя, находитъ свое оправдание, что всякое принижение природы Сына Божия приводитъ къ неправильному и уничижительному воззрению на лицо Христа. Въ этомъ отношении онъ стоялъ на одной линии съ Аaанасиемъ александрийскимъ. Но когда отъ полемики Евстаaий переходилъ къ положительвюму уяснению никейскаго догмата, его речи становились подозрительными для Востока. Какъ и все старшие никейцы, Евстафий не различалъ между терминами «сущность» и «ипостась» и потому точно не могъ установить различие между первымъ и вторымъ лицомъ въ Троице. Привыкшему резкою гранью разделять ипостаси Св. Троицы. Востоку казалось, что Евстафий возраждаетъ савеллианство, что Сына и Отца онъ сливаетъ въ одну ипостась и одну сущность. Въ защиту традиционнаго учения выступилъ авторитетнейший епископъ Востока, Евсевий кесарийский, но Евстафий обличилъ его въ требожии и склонности къ арианству и чрезъ это еще более усилилъ сомнения въ своемъ православии. Борьба съ Евсевиемъ затрогивала уже интересы всехъ консервативно настроенныхъ епископовъ и подняла на ноги ихъ руководителей. Обвинение Евстафия въ савеллианстве сформировалось само собой и осуждение его было неизбежно. Оно состоялось на соборе въ Антиохии въ 330 году. Здесь въ первый разъ собрались вместе передовые деятели оппозиции—Евсевий никомидийский, Феогнисъ никейский, Патрофилъ скифопольский и Павлинъ тирский; два последние изъ названныхъ епископовъ имели еще особенный поводъ добиваться осуждения Евстафия, потому что Евстафий открыто укорялъ ихъ въ арианстве и упорно отказывалъ въ церковномъ общении. Обвинителемъ явился беррийский епископъ Киръ, который, по странной (иронии судьбы, несколько позже самъ былъ низложенъ за савеллианство.

Прямо объявить Евстафия въ савеллианстве, очевидно не было оснований, и соборъ, поэтому, придумалъ хитрую формулировку вины антиохийскаго епископа, что онъ «умствовалъ более по Савеллию, чемъ по разуму никейскаго собора». He столько савеллианство, сколько противление никейскому собору, который продолжалъ уважать Константинъ, поставлено было въ упрекъ. Но повидимому члены собора считали недостаточнымъ одного этого обвинения, чтобы подействовать на императора, и возвели еще более тяжкую вину на Евстафия, обличая его въ политическомъ преступлении, — въ томъ, что онъ оскорбилъ мать царя!! это обвинение могло иметь поводъ для себя въ возможности неосторожности Евстафия. Мать Константина, Елена была женщиной низкаго происхожденияи сначала прислуживала въ гостинице, которую содержалъ ея отецъ въ одномъ изъ иллирийскихъ городовъ. Здесьслучайно во время одного похода познакомился съ ней Константинъ Хлоръ, отецъ Константина, и взялъ къ себе въ качестве конкубины. Известно, что по римскому праву конкубинатъ представлялъ собой явление вполне законное; но христианский епископъ, оценивавший факты по более высокой мерке, могъ неодобрительно отзываться ο неславномъ прошломъ Елены. Последнее обвинение произвело на Конставтина более сильное впечатление; после низложения Евстафия онъ написалъ особое письмо къ антиохийцамъ, въ которомъ выразилъ радость, что верующие стряхнули всю эту грязь. Евстафий былъ низложевъ и сосланъ въ Иллирию. Второй крупной жертвой евсевианскаго кружка былъ Маркеллъ, епископъ анкирский, одинъ изъ оригинальнейшихъ умовъ своего времени. Уроженецъ Галатии, — страны, населейной германскими варварами и стоявшей совсемъ въ стороне отъ греко — римскаго мира, — Маркеллъ и въ рядахъ богослововъ IV–го века оказался какимъ–то чужестранцемъ, для котораго въ прошлой истории богословской мысли не было ничего дорогого, который отвергъ все привычные ей авторитеты и хотелъ мыслить только по законамъ своей собственной логики. Ученый Евеевий кесарийский, литературный противникъ Маркелла; глубоко возмущается темъ, что неемысленный галатиецъ не чтитъ отцовъ и осмеливается пренебрежителъно говорить объ Оригене. Но этотъ галатиецъ имелъ крепкую голову и не–обычайно упрямый характеръ; зачеркнувши все прошлое богословие, Маркеллъ самъ взялся за решение всехъ современныхъ вопросовъ; отъ философии и предания обратился къ первоисточнику богословия, св. Писанию, и на основании его построилъ свою догматическую систему, которую трудно приклеить куда–нибудь въ истории греческой догматики. Его настольной книгой было Евангелие ап. Иоанна, и, изучая его, онъ пришелъ къ убеждению, что постояннымъ определениемъ Сына Божия въ Его предвечномъ бытии является понятие Логоса и сделалъ это понятие центральнымъ пунктомъ своего богословия. Поводомъ къ его сочинению послужило σινταγμάτιον известнаго Астерия, но Mapкеллъ расширияъ свою задачу и своею целию поставилъ разбить и уничтожить современное ему консервативное богословие, опиравшееся на Оригена, доказать происхождение его изъ языческой философии и раскрыть его политеистическую окраску и несоответствие св. Писанию. Но въ погоне за осуждениемъ другихъ овъ развилъ такое учение ο Троице, которое при тогдашнихъ обстоятельствахъ потребовало немедленнаго осуждения самого автора. Существуетъ только одинъ Богъ, — говорилъ Маркеллъ, — одно лицо (εν πρόςωπον), одна нераздельная монада, проводящая свою жизнь въ молчании и имеющая внутри себя свой Логосъ. Когда Богъ началъ творить миръ, Логосъ Его исшелъ (πρυελθών) изъ Heгo въ качестве Творца мира, какъ его осуществленная деятельность (δραστική ενεργεία), не переставая, однако, оставаться силою внутри Бога. Некоторую самостоятельность Онъ по–лучаетъ лишь по воплощении вследствие слабости плоти, но по Своей силе Онъ и теперь пребываетъ въ Отце и составляетъ съ Нимъ одно. Божество, проявившееся при творении мира въ Логосе, какъ действующая сила, въ вочеловечении какъ бы расширяется въ немъ и притомъ только по своей энергии (ενεργεία ή θεότης μόνη πλατύνεσθαι δοκεΐ). Вследствие этого Логосъ пo воплощении становится Иисусомъ Христомъ, Сыномъ Божиимъ, образомъ невидимаго Бога, жизнью, путемъ, воскресениемъ, дверью и всемъ, чемъ именуетъ Его Писание. Но это распространенное проявление Божества въ человеке, соединившемся съ Логосомъ, равно какъ и обусловленное воплощениемъ царство, составляетъ лишь одинъ временный эпизодъ. Когда Отецъ все подчинитъ Сыну, тогда и Сынъ подчинится Отцу, и царство Христа, начавшееся около 400 летъ тому назадъ, прекратится. Логосъ опять сольется съ Божествомъ и будетъ составлять съ Нимъ одно. Конечно, господство Его не уничтожится совсемъ, какъ оно и не имело начала, поскольку Логосъ всегда находился въ единстве съ Отцомъ. Но плоть по соединении съ Отцомъ Ему будетъ уже не нужна и хотя бы она сделалась нетленной, она все–таки останется недостойной Бога; къ сожалению Писание ничего объ этомъ не говоритъ. — Аналогичнымъ образомъ Маркеллъ разсуждаетъ и ο Духе Святомъ, и тоже основывается исключительно на евангелии Иоанна. Духъ находился въ Сыне, пока Онъ не сказалъ апостоламъ: приимите Духа Св. (иоан. 20, 20), и съ этихъ поръ Онъ исходитъ отъ Отца и Сына, какъ ихъ энергия, и действуетъ въ церкви. По свидетельству Феодорита, Маркеллъ училъ ο некоторомъ расширении (εκτασις τινά) отеческаго Божества въ Логосе и Св. Духа называлъ дальнейшимъ расширениемъ (παρέκτασις της εκτάσεως) Логоса, дарованнымъ апостоламъ. И Маркеллъ самъ утверждаетъ, что единица является расширенной въ троицу (η μονας φαίνεται πλατυνομένη εις τριάδα), но это расширение не есть разделение Божества: оно остается пo силе нераздельнымъ. Какъ до начала творения мира Божество представляло собой молчащую монаду, такъ по окончании мирового процесса Логосъ (а вместе съ Нимъ и Духъ) вновь сольется съ Божествомъ, и Троица, открывшаяся въ мире, снова обратится въ монаду.

Обсуждая богословскую систему Маркелла съ той точки зрения, на которой онъ самъ стоялъ, т. — е. какъ философско–догматический комментарий къ евангелию Иоанна, строго говоря, едва ли можно было представить противъ нея какия–либо серьезныя логическия воззрения. Но для начала IV–го века, при вполне оформившемся и впитавшемъ въ себя все лучшие элементы греческой философии церковномъ учении, система Маркелла явилась, какъ совокупность ересей, противъ которой должно было возстать не только консервативное богословие, но и само арианство. Изъ писателей первыхъ трехъ вековъ христианства онъ отчасти напоминалъ Ипполита, но ближе всего сходился съ позднейшимъ савеллианствомъ, придавъ его трансцендентальной Троице христологический смыслъ и понявъ Троицу, какъ экономическое развитие монады въ троичномъ расширении. Обвинение Маркелла въ савеллианстве имело все основания для себя въ его системе. — Под–линное учение Маркелла долгое время оставалось неизвестнымъ въ церкви. Явившись на соборъ въ Никею уже после десятилетняго служения въ епископскомъ сане, Маркеллъ ни у кого не вызвалъ здесь подозрений въ своемъ правоверии. Онъ охотно принялъ слово единосущный, вполне гармонировавшее съ его воззрениями на Сына Божия и благодаря энергичной защите его занялъ даже выдающееся положение среди никейскихъ деятелей. Никейцы ценили его богословские таланты и открытый ненавидевший компромиссы характеръ. Любопытно, что на первыхъ порахъ и противники никейскаго собора, по–видимому, пытались привлечь Маркелла въ свои ряды. Такъ мы видимъ анкирскаго епископа въ числе присутствующихъ на соборахъ въ Тире и иерусалиме, осудившихъ Афанасия и принявшихъ въ церковь Ария. Но двусмысленныя роли были не въ натуре Маркелла; возмущенный поведениемъ евсевианъ, которые, не нападая прямо на никейский символъ, на самомъ деле стремились совсемъ уничтожить его результаты, Маркеллъ неожиданно убежалъ съ иерусалимскаго собора и, решившись обратиться съ аппеляцией къ Константину, представилъ ему свой трактатъ на судъ. Этотъ смелый шагъ погубилъ Маркелла, потому что его книга обвиняла более его самого, чемъ его противниковъ. Конечно, не престарелый и больной Константинъ могь входить въ непосредственное обсуждение сложныхъ вопросовъ, поднимаемыхъ Маркелломъ; онъ передалъ книгу темъ же евсевианамъ, на которыхъ жаловался въ ней Маркеллъ, и последние на соборе въ Константинополе (5 февраля 336 г.) низложили его за савеллианство: — Изобличение ереси Маркелла произвело глубокое впечатление на Востоке и сделалось новымъ звеномъ въ развитии антиникейскихъ движений. Если уже обвинение Евстафия антиохийскаго въ савеллианстве, какъ одного изъ главнейшихъ деятелей на никейскомъ соборе, кидало густую тень на догматический авторитетъ никейскаго вероопределения, то в раскрывшемся лжеучении Маркелла антиникейская оппозиция должна была видеть свое высшее самооправдание, торжественное подтверждение всехъ опасений, связывавшихся на Востоке со словомъ «единосущный». Маркеллъ оказалъ своимъ врагамъ самую лучшую услугу, въ какой только они нуждались. Его трактатъ, — а заметимъ, что это былъ первый более или менее обширный трактатъ, вышедший въ целяхъ защиты никейскаго собора, — съ наглядностью убеждалъ каждаго въ томъ, насколько правы были те, которые съ недовериемъ встретили никейский символъ. Ужасъ объялъ весь консервативный Востокъ; со всехъ сторонъ посыпались обвинения на новаго Савеллия, на новаго иудея, хулителя Сына Божия. Самъ Евсевий кессарийский взялся за перо, чтобы ниспровергнуть новую ересь; въ пространныхъ двухъ книгахъ, написанныхъ въ популярной диалогической формуле, онъ подвергъ учение Маркелла уничтожающей критике и осмеянию и чрезъ это окончательно уронилъ анкирскаго епископа во мнении Востока. Къ сожалению, и никейцы не могли правильно оценить дело Маркелла, не сумели своевременно отвернуться отъ него. Враги Маркелла были ихъ собственными врагами, а потому и въ осуждении его они видели новыя козни противниковъ, не имевшия для себя реальныхъ оснований. Маркеллъ казался имъ невиннымъ страдальцемъ, осуждение котораго давало лишь новое доказательство его геройской твердости. Поэтому они не только не порывали общения съ низложеннымъ епископомъ,а напротивъ, взяли его подъ свое покровительство и защиту. Co своей точки зрения никейцы были отчасти правы: они не отвергали совсемъ заблуждений Маркелла; ценя высоко его намерения, прощали ихъ, оправдывая темъ, что они высказаны были не въ форме несомненныхъ тезисовъ веры, а въ виде предположений, неизбежныхъ во всякомъ изследовании. Темъ не менее ихъ постоянныя связи съ Маркелломъ, заявления ο невинности его и требования возвратить ему кафедру для консервативнаго Востока оказались новымъ камнемъ соблазна, еще более углублявшимъ пропасть, разделявшую защитниковъ никейскаго символа отъ его противниковъ.

Третьимъ лицомъ, на которое преимущественяо направилась агитация антиникейцевъ, былъ молодой александрийский епископъ Афанасий, еще въ сане диакона заявивший ο себе на никейскомъ соборе ревностной защитой единосущия. Устранить Аанасия съ позиции, заместить его сторонниковъ на влиятельной александрийской кафедре, —это было въ прямыхъ интересахъ реакции, потому что съ первыхъ же шаговъ своей епископской деятельности Афанасий оказался непримиримымъ ея противникомъ, разрушалъ все ея планы. Такъ, напр., все ея попытки принудить его дать церковное общение Арию разбились ο непоколебимую его тердость; не помогли ни угрозы Евсевия никомидийскаго, ни жалоба Константину, въ которой александрийский епископъ представлялся виновникомъ безпорядковъ въ епископскихъ церквахъ, закрывающимъ двери церкви для техъ, кто ищетъ мира съ нею. Афанасий отвечалъ, что онъ не можетъ нарушить постановления, утвержденнаго волею 318–ти отцовъ, и блистательно оправдался предъ царемъ. Очевидно было, что этотъ противникъ реакции не уступитъ ей ни одного шага и не пойдетъ ни на какия сделки. Но борьба съ Афанасиемъ оказывалась значительно труднее, чемъ борьба съ Евстафиемъ или Маркелломъ. Обычное обвинение въ савеллианстве было неприложимо къ нему, — за нимъ стоялъ солидный рядъ местныхъ епископовъ, всегда готовый подтвердить его правоверие, да и самъ Афанасий не давалъ къ тому повода. Въ этомъ отношении онъ былъ настолько неприступенъ, что за все время после — никейскихъ споровъ ни разу и никемъ не было выдвинуто противъ него обвинения въ неправомыслии. Къ несчастию для Афанасия въ его собственной пастве нашлось не мало личныхъ враговъ ему, которые дали богатый обвинительный материалъ въ руки противниковъ и позволили имъ борьбу съ нимъ перенести на совершшно иную почву. Въ первой половине IV–го века обширная александрийская кафедра являлась одной изъ самыхъ безпокойныхъ кафедръ въ церкви. переживавшихъ критический периодъ вследствие непрерывныхъ внутреннихъ смутъ ж неурядицъ; власть александрийскаго епископа не стояла прочно; еще ранее появления арианства, она была сильно подорвана местнымъ расколомъ, возникшимъ во время гонения Диоклитиана и известнымъ родъ именемъ мелетианской схизмы. Происхождение этой схизмы, которой суждено было оказать свое влияние и на развитие арианскихъ движений, весьма темно освещено въ сказанияхъ древности. По более вероятному разсказу, передаваемому у Епифания, поводомъ къ расколу въ Египте послужилъ тотъ же самый вопросъ ο падшихъ, который вызвалъ точно такие же результаты въ Риме и Карфагене въ III веке. Какъ и во всехъ другихъ местностяхъ, гонение Диоклитиана тяжелой бурей про–неслось и надъ Египтомъ; много христианъ пало, много искало спасения въ бегстве; въ числе бежавшихъ значился и тогдашний александрийский епископъ Петръ. Но чемъ сильнее охватывалъ однихъ страхъ за свою жизнь, темъ ярче разгорался у другихъ мученический фанатизмъ; среди египетскихъ исповедниковъ образовалась ригори–стическая партия, съ суровымъ осуждениемъ относившаяся къ слабымъ христианамъ, требовавшая применения къ нимъ во всей строгости церковной дисциплины. Еще гонение не закончилось, когда возвратившийся изъ места убежища Петръ обнаружилъ готовность снисходительно обсуждать вопросъ о падшихъ; строгая партия сгруппировалась около Мелетия епископа ликопольскаго, считавшагося вторымъ по своему влиянию епископомъ въ Египте и, по заверениямъ Епифания, прославившагося исповедничествомъ за Христа во время гонения. Серьезныя нравственныя требования, на страже которыхъ стояла партия Мелетия, придавала ей высокую моралъную силу. На сторону Мелетия встало множество епископовъ, монаховъ и другихъ чиновъ, при Петре же остались весьма немногие. Мелетий прервалъ общение съ Петромъ и образовалъ особую церковь, церковь мучениковъ, въ противоположность общине Петра, именовавшей себя кафолической церковью. Почув–ствовавъ себя главой всей александрийской церкви, Мелетий сталъ повсюду рукополагать епископовъ, пресвитеровъ и диаконовъ, нарушая темъ исконный обычай Египетскихъ церквей, по которому все епископы Египта должны были получать свое посвящение только отъ александрийскаго. За решение мелетианскаго вопроса, какъ известно, взялся никейский соборъ, но и онъ не привелъ его къ желательному концу. Правда, никейские отцы под–твердили древния преимущества александрийской кафедры и этимъ косвенно осудили мелетианство, но на епископовъ мелетианскихъ они взглянули весьма снисходительно, отчасти желая привлечь ихъ къ церковному единению, a отчасти, быть можетъ, и потому, что на соборныхъ заседанияхъ мелетиане поддерживали сторону Александра. По отношению къ мелетианскимъ епископамъ соборъ постановилъ принимать ихъ въ церковь въ сущемъ сане, т. — е. съ сохранениемъ епископскаго достоинства, съ темъ, однако, ограничениемъ, что действительныя епископския права надъ паствою они получаютъ лишь по смерти православнаго епископа этой паствы. Легко понять, что на практике постановление собора не могло удовлетворить мелетианъ; въ особенности же оно должно было вызывать неудовольствие у старыхъ мелетианскихъ епископовъ, которые не надеялись пережить своихъ соперниковъ. Α такихъ епископовъ было не мало. Изъ списка, переданнаго Мелетиемъ Александру и упоминаемаго у Афанасия, мы узнаемъ, что всехъ рукоположенныхъ имъ до никейскагособора епископовъ насчитывалось 29, т. — е. около одной четверти всехъ египетскихъ епископовъ. Недовольный элементъ, значитъ, былъ достаточно силенъ и своею численностью, но при жизни Александра онъ не заявлялъ ο себе въ какихъ–либо определенныхъ фактахъ. Иначе сложились обстоятельства при его молодомъ преемнике. Уже тотчасъ после смерти Александра, какъ мы знаемъ, мелетиане пытались провести своего сторонника на александрийскую кафедру; въ преемники ему, обходя Афанасия, они избрали было Феону. Неудача этой попытки заставила ихъ озлобиться на Афанасия, они соединились теперь съ арианами, остававшимися въ Александрии, чтобы самъ Афанасий, применявший къ мелетианамъ во всей строгости постановления никейскаго собора, способствовалъ отчасти образованию противъ себя этой коалиции.

Свои действия противъ Афанасия мелетиане начали темъ, что старались очернить его избрание въ церковномъ мнении Египта, представить его неканоничнымъ». Они распускали насчетъ его всевозможные слухи и легенды, одну изъ которыхъ сохранилъ до насъ Филосторгий. По Филосторгию, Афанасий былъ рукоположенъ тайно въ одной изъ приходскихъ александрийскихъ церквей и только двумя епископами въ то именно время, когда народъ и клиръ, находившийся на совещании, склонялся къ совершенно иному выбору. Но подорвать канонический авторитетъ Афанасия въ Египте было невозможао. Александрийский народъ скоро привязался къ нему, и египетские епископы, не разделявшие мелетианства, охотно свидетельствовали за полную законность занятаго имъ положения. Поэтому–то мелетиане и вынуждены были перенести свою борьбу съ Афанасиемъ на Востокъ, где они нашли себе много готовыхъ сторонниковъ въ лице возвратившихся изъ ссылки бывшихъ арианъ. Однако, и на Востоке борьба пошла не–много успешнее, чемъ въ Египте. Представить действительно серьезныя обвинения на Афанасия было трудно, a потому единственнымъ орудиемъ въ распоряжении мелетианъ была беззастенчивая клевета, разсказъ ο которой составляетъ одну изъ самыхъ неприглядныхъ страницъ въ церковной истории IV–го века. Мы отметимъ лишь главные пункты въ содержании этой страницы. Первое обвинение на Афанасия было представлено въ Никомидии въ 331–мъ году; здесь мелетианские епископы подняли какое–то дело ο льняныхъ стихаряхъ и ο налоге, будто бы введенномъ Афанасиемъ въ Египте. Но когда два александрийские пресвитера отвергли это обвинение, мелетиане выступили съ новой, более серьезной клеветой. Они донесли на Афанасия, что онъ помогаетъ какому–то узурпатору Филумену и уже послалъ къ нему ящикъ золота. Афанасия вытребовали ко двору, но и на этотъ разъ онъ такъ блистательно оправдался въ своей политической благонадежности, что Константинъ отпустилъ его съ честью и снадбилъ особымъ посланиемъ, въ которомъ называлъ его «Божиимъ человекомъ». Съ 334–го года клеветы на Афанасия опять возобновились и съ большей энергией. Его обвиняли въ двухъ тяжкихъ преступленияхъ—а) въ томъ, что убилъ мелетианскаго епископа Арсения, отрезалъ у него руку и употребляетъ ее для волхвований и б) въ томъ, что напалъ на мареотскаго епископа Исхиру во время богослужения, избилъ его, пролилъ чашу и, такимъ образомъ, совершилъ святотатство. Чувствуя свое положение прочнымъ после свидания съ царемъ, Афанасий сначала не придалъ значения этимъ обвинениямъ. Онъ даже не явился на соборъ въ Кесарию, составившийся для разсмотрения мелетианскихъ жалобъ, ограничившись словеснымъ протестомъ. Но въ этомъ увидели доказательство непочтительности александрийскаго епископа къ приказаниямъ царя, по воле котораго состоялся соборъ въ Кесарии, и тогда дело объ Афанасии перенесено было на тирский соборъ 335 года. Здесь собрались многие восточные епископы; въ числе ихъ были и православные, какъ напр.,Макарий иерусалимский и Александръ фессалоникский, но большинство собора стояло на стороне Евсевия никомидийскаго, отъ котораго Афанасию нельзя было ожидать много хорошаго. Повинуясь строгому распоряжению Константина, Афанасий явился въ Тиръ, захватилъ съ собой около 50–ти епископовъ египетскихъ для уравновешения шансовъ, и сначала повелъ свою защиту удачно. Противъ обвинения въ убийстве Арсения оигь представилъ собору этого епископа живымъ и съ обеими руками, эффектно доказавъ свою невинность, касательно же Исхиры подвергъ сомнению действительность епископскаго сана этого обвинителя. Чтобы проверить последнее показание Афанасия, отцы собора решили послать въ Египетъ специальную комиссию для изследования вопроса на месте. Въ эту комиссию вошли злейшие враги Афанасия—Феогнисъ никейский, Марий халкидонский и несколько другихъ епископовъ, которымъ Афанасий давно отказывалъ въ церковномъ общении. Хорошо понимая, куда направятся старания такъ подобранныхъ следователей, Афанасий тайно, не дожидаясь конца собора, убежалъ съ жалобой къ Константину. Протестъ его оказался убедительнымъ; разгневанный Константинъ послалъ суровое приказание тирскому собору немедленно и въ полномъ составе явиться въ Константинополь на очную ставку съ Афанасиемъ. Но пока Афанасий путешествовалъ въ столицу и пока повеление императора передавалось въ Тиръ, епископы успели покончить соборъ, перебрались въ Иерусалимъ на праздникъ освящения отстроеннаго царемъ храма Воскресения и занялись здесь новымъ деломъ ο принятии Ария въ церковь. Испуганные неожиданнымъ приглашениемъ Константина, они въ большинстве своемъ разбежались, только шесть изъ нихъ прибыли ко двору и, вместо того, чтобы оправ–дываться, представили встречное обвинение на Афанасия. Они обвиняли его въ томъ, что онъ угрожалъ остановить подвозъ хлеба изъ Александрии. Обвинение было нелепое, и едва ли Константинъ могъ поверить ему. Но въ это время онъ былъ старъ и слабъ. Нескончаемыя жалобы на Афанасия наскучили ему. Александрийский епископъ сталъ казаться ему какимъ–то вечнымъ препятствиемъ къ церковному миру, постоянно вызывавшимъ волнения и въ своей пастве и среди восточныхъ епископовъ. И онъ решился пожертвовать имъ въ целяхъ умиротворения церкви; не входя ни въ какия разбирательства, онъ распорядился сослать его въ Триръ въ Галлию. Это состоялось, вероятно, 5–го февралл 336–го года.

Евстафий антиохийский, Маркеллъ анкирский и Афанасий александрийский не были единственными жертвами развивавшейся на Востоке реакции никейскому символу. Цер–ковные историки V–го века, иизлагающие ходъ после–никейскихъ событий следятъ, главнымъ образомъ, за судьбою этихъ лицъ отчасти вследствие ихъ выдающагося положе–ния, отчасти потому, что борьба съ нимъ обращала на себя общее внимание. Но разсматривая документы, относящиеся къ изучаемымъ событиямъ, можно видеть, что сведения, передаваемыя историками, не полны, что въ разное время отправлено было въ изгнание еще несколько другихъ восточныхъ епископовъ. Такъ, вместе съ Евстафиемъ антиохийскимъ на соборе 330 года былъ низложенъ Асклепа газский, одинъ изъ участниковъ никейскаго собора, подобно Евстафию, видевший во всякомъ уклонении отъ его определений возражение арианства. Около того же времени пошелъ въ ссылку Евтропий адрианопольский, личный врагъ Евсевия никомидийскаго и другъ Афанасия, а вскоре за нимъ отправился туда же и его преемникъ Лукий. Известно также, что константинопольский соборъ 336 го года, обсуждавший дело ο Маркелле, вместе съ нимъ лишилъ кафедръ трехъ епископовъ—Ефратия валанейскаго, Климатия палтскаго, и Картерия артаратскаго. Кроме этихъ именъ Афанасий упоминаетъ еще Киматия антарадскаго, Кира берийскаго, Диодора асийскаго, Домниона сирмийскаго и Елланика триполийскаго. Последнимъ изъ восточныхъ епиекоповъ подпалъ низложению Павелъ константинопольский, преемникъ Александра, обвиненный въ томъ, что занялъ кафедру безъ согласия руководителей реакции—Евсевия никомидийскаго и Феодора ираклийскаго. которымъ, по древнему обычаю, принадлежало право рукополагать епископовъ въ Византию.

Такимъ образомъ, планы противниковъ никейскаго собора блистательно осуществлялись. Защитники единосущия одинъ за другимъ подъ разными предлогами удалялись съ Востока, и ихъ кафедры были переданы людямъ, стоявшимъ въ рядахъ оппозиции. Голоса, отстаивавшие никейское определение, замолкали и весь Востокъ сплачивался теснее въ желании заставить забыть ο никейскомъ соборе, устранить его результаты изъ церковнаго сознания. Собственно говоря, на практике эта цель была достигнута уже къ концу царствования Константина, такъ какъ въ последние годы его правления въ восточныхъ областяхъ не было ни одного епископа, который осмелился бы громко защищать единосущие, не рискуя подвергнуться немедленному низложению. Но пока былъ живъ Константинъ, сохранивший высокия воспоминания ο деле 318–ти отцовъ, победа реакции оставалась не полной; изъ области практической, отъ торжества надъ отдельными лицами она еще не переходила въ область теоретическую, къ торжеству надъ самымъ никейскимъ вероопределениемъ. Никейский символъ формально принимался всеми церквами, и его авторитетъ, — правда, сильно подорванный осуждениемъ его защитниковъ, — все еще продолжалъ быть неотмененнымъ. Для окончательной победы надъ никейскимъ соборомъ необходимо было, поэтому, изъять изъ употребления его символъ, составить новое вероизложение» отвечающее консервативному настроению церковнаго большинетва, и имъ заменить сомнительную никейскую формулу. Смерть Константина, последовавшая 22–го мая 337 года, уничтожила собой последнее препятствие, стоявшее на пути къ волнению этого заключительнаго пункта антиникейской программы, и при его преемнике, Констанции борьба съ никейцами перенесена была уже на догматическую почву.

2. Ha первыхъ порахъ, впрочемъ, новое царствование открылось переменой, которая более благоприятствовала защитникамъ никейскаго собора, чемъ успехамъ оппозиции. После смерти Константина римская империя, какъ известно, поделена была между тремя его сыновьями, при чемъ Константинъ II и Констансъ получили западныя области, безпрекословно признававшия никейский символъ, a Boстокъ вместе съ Египтомъ достался Констанцию. Такъ какъ каждый изъ братьевъ въ религиозной политике хотелъ следовать тому направлению, куда склонялась воля большинства ихъ христианскихъ подданныхъ, то на общемъ собрании ихъ въ Паннонии осенью 337–го года, где перевесъ влияния естественно принадлежалъ двумъ западнымъ, было постановлено возвратить обратно на кафедры всехъ сосланныхъ въ предшествовавшее царствование епископовъ. Недостаточно еще ознакомившийся съ состояниемъ церковныхъ делъ на Востоке, Констанций не имелъ пока оснований противиться желаниямъ братьевъ, и предложенная ими мера тотчасъ же приведена была въ исполнение. Афанасий возвратился, кажется, еще раньше, чемъ состоя–лось это постановление; онъ прибылъ въ Александрию 23–го ноября 337–го года, т. — е. только шесть месяцевъ спустя после смерти Константина Великаго въ силу особаго рескрипта Константина младшаго, въ которомъ последний удостоверялъ александрийцевъ, что, возвращая имъ Афанасия, онъ исполнялъ только волю своего покойнаго отца. Вследъ за Афанасиемъ потянулись на Востокъ и другие находившиеся въ изгнании епископы—Асклепа газский, Павелъ константинопольский, Маркеллъ анкирский и прочие никейцы, и тоже заняли свои прежния кафедры. Съ внешней стороны, такимъ образомъ, дела на Востоке опять пришли къ тому положению, въ какомъ они находились въ ближайшие къ никейскому собору годы. Возвращение ссыльныхъ епископовъ, повидимому, сводило къ нулю все успехи, достигнутые реакциой въ прошлое царствование. Консервативный Востокъ снова увиделъ въ своей среде защитниковъ единосущия и снова долженъ былъ начинать ту борьбу, которая, казалось, была уже закончена. — Но на этотъ разъ торжество никейцевъ было слишкомъ непрочнымъ; оно обусловливалось совершенно случайнымъ и внешнимъ обстоятельствомъ—влияниемъ западныхъ наследниковъ империи Константина. Уступивший на первыхъ порахъ своимъ братьямъ, Констанций, — безъ сомнения, самый даровитый и энергичный изъ нихъ, — вовсе не намеренъ былъ всегда идти у нихъ на поводу въ отношении къ церковнымъ деламъ своихъ областей. Лично склонявшийся на сторону противниковъ никейскаго собора, Констанций чемъ ближе знакомился съ догматическимъ настроениемъ церковнаго большинства своихъ восточныхъ подданныхъ, темъ яснее виделъ, что миръ восточныхъ церквей не можетъ быть достигнутъ, пока здесь остаются защитники единосущия. — Перемена политики весьма скоро сказалась въ томъ, что глава противниковъ никейскаго собора Евсевий никомидийский снова былъ приближенъ ко двору и даже получилъ константинопольскую кафедру. Съ другой стороны, и возвратившиеся никейцы не чувствовали себя твердо на своихъ кафедрахъ. Востокъ встретилъ ихъ съ нескрываемымъ недовериемъ и нерасположениемъ; въ паствахъ, которыя уже имели своихъ епископовъ, занявшихъ места сосланныхъ, поднялись сильныя волнения и споры. Даже въ Александрии, где после изгнания Афанасия кафедра оставалась незамещенной, дело не обошлось безъ шумнаго протеста; мелетиане и ариане не хотели принимать Афанасия, и надо думать, что они были достаточно сильны, если уже после прибытия Афанасия осмелились избрать и рукоположить на его место новаго епископа Писта. При такихъ условияхъ борьба съ возстановленными защитниками единосущия не представляла никакихъ трудностей; руководители реакции теперь даже не видели нужды вести дело съ каждымъ изъ нихъ въ отдельности, подыскивать для ихъ осуждения какие–либо особые предлоги и поводы, подобно тому, какъ это было при Константине Великомъ. Они расправились съ никейцами разомъ, за одинъ приемъ, — однимъ, такъ сказать, ударомъ низвергли ихъ съ кафедръ. Собравшись на соборъ въ Антиохию, вероятно въ начале 339 года, — для решения некоторыхъ вопросовъ церковной практики, — восточные епископы, между прочимъ, выработали следующее правило: «епископъ, осужденный соборомъ и не оправданный другимъ, но обратившийся съ апелляцией къ царю, теряетъ все». Правило само по себе превосходное, делающее честь восточнымъ епископамъ; оно защищало свободу церкви, требовало, чтобы все церковныя дела решались судомъ самой же церкви, независимо и помимо вмешательства государственной власти; впоследствии оно, равно какъ и другия дисциплинарныя постановления антиохийскаго собора 339–го года, было внесено трулльскимъ соборомъ въ обязательный кодексъ каноническаго права восточной церкви. — Но въ применении къ наличному состоянию тогдашнихъ церковныхъ делъ это правило было лишь хитро расчитаннымъ полемическимъ приемомъ антиникейцевъ, направленнымъ къ низвержению защитниковъ единосущия. Ведь, все возвратившиеся при Констанции на Востокъ никейцы получили обратно свои кафедры по распоряжению государственной власти, а не въ силу соборнаго постановления епископовъ. По смыслу новаго правила они должны были терять все, — и действительно все потеряли! Тотъ же антиохийский соборъ, который издалъ правило объ апелляцияхъ, приложилъ его къ Афанасию александрийскому. Афанасий былъ объявленъ низложеннымъ, и на его место избранъ Григорий каппадокиянинъ, который, явившись въ Александрию въ сопровождении вновь назначеннаго эпарха Филастрия съ царскимъ указомъ, и занялъ тамошнюю кафедру. Что же касается до прочихъ никейцевъ, то соборъ, повидимому, не считалъ нужнымъ входить въ особое разсуждение ο нихъ; они лишались кафедръ уже однимъ фактомъ издания правила и, вероятно, были изгнаны изъ городовъ своими архиепископами. Афанасий во второй разъ оставилъ Александрию въ апреле 839–го года; ο епископахъ фракии, Келесирии, Финикии и Палестины мы слышимъ, что въ этомъ же году они значились въ числе восточныхъ беглецовъ, явившихся въ Римъ съ жалобами на самоуправство евсевианъ. Значитъ, не более, какъ чрезъ два года после возвращения сосланныхъ никейцевъ, Востокъ снова и вполне очистился отъ нихъ и, покончивъ борьбу съ лицами, защищавшими единосущие, могъ приступить къ волнению другой более важной задачи—къ изданию новаго символа, который долженъ замедитьсобой никейскую формулу. Первый и самый крупный шагъ въ этомъ отношении делаетъ знаменитый антиохийский соборъ 341–го года, известный въ науке подъ именемъ собора «εν ενκαινιοις» или «на обновление (храма)».

Въ ряду безчисленныхъ соборовъ, въ которыхъ выразилась деятельность антиникейской оппозиции, антиохийскому собору 341–го года принадлежитъ безспорно первенствующее место. Въ истории догматическихъ движений IV–го века этотъ соборъ, можно сказать, составилъ целую эпоху. Доселе, какъ мы видели, догматическое настроение Востока выражалось лишь въ борьбе съ защитниками единосущия; никейцевъ восточные епископы не хотели терпеть въ своей среде и пользовались всякимъ предлогомъ, чтобы низложить ихъ и отправить въ изгнание.

Отсюда ясно было, что провозглашенное въ Никее учение ο единосущии не находило себе должнаго приема на Востоке, что Востокъ стремился насильственно устранить это учение, замолчать его. Но во имя чего восточные епископы возставали противъ единосущия ? какие положительные идеалы скрывались за ихъ упорной борьбой съ никейцами ? что они хотели внести въ церковную догматику взаменъ никейскаго символа? Авторитетный ответъ на все эти вопросы и даетъ антиохийский соборъ 341–го года; здесь въ первый разъ и притомъ отъ лица главнейшихъ епископовъ Востока мы получаемъ официальное заявление ο томъ, какъ они смотрятъ на спорный вопросъ времени, какия догматическия идеи одушевляютъ ихъ и чего вообще они хотятъ достигнуть низвержениемъ никейцевъ. Изданныя этимъ соборомъ четыре символьныхъ формулы впервые открыто развертываютъ предъ нами то догматическое знамя, за которое стоялъ Востокъ, и даютъ возможность ясно уразуметь богословскую позицию противниковъ никейскаго вероопределения. Несмотря на это первостепенное значение антиохийскаго собора на обновленияхъ въ истории антиникейской реакции, въ науке, по многимъ связаннымъ съ нимъ вопросамъ, еще доселе не составилось определеннаго суждения, не предложено одного, принятаго всеми, решения. Споры касаются прежде всего объема деятельности собора и его отношения къ другимъ, близкими къ нему по времени, тоже антиохийскими соборами. По известиямъ древнихъ церковныхъ историковъ, занятия собора 341–го года были очень обширны; кроме издания четырехъ символовъ, этому же собору приписываютъ историки и составление техъ правилъ, на основании которыхъ изгнанъ былъ Афанасий, а равно и самое низложение Афанасия и избрание на его место Григория каппадокиянина. Замечательно, что и во всехъ авторитетныхъ спискахъ антиохийскихъ правилъ, они усвояются именно собору на обновление, т. — е. собору 341–го года. До половины настоящаго столетия это показание историковъ, подкрепляемое къ тому же свидетельствомъ каноническихъ рукописей, большею частию не вызывало никакихъ сомнений и принималось всеми. Но съ техъ поръ, какъ въ 1848–мъ году были опубликованы английскимъ ученымъ Куретономъ пасхальныя письма Афанасия, найденныя въ одномъ изъ нитрийскихъ монастырей, старое воззрение начало колебаться и, затемъ, совсемъ было оставлено. Изъ сличения хронологическихъ отметокъ на этихъ письмахъ съ другими известиями ο жизни Афанасия съ очевидностью открылось, что Афанасий еще летомъ 339–го года убежалъ изъ Александрии, уступивъ место Григорию каппадокийцу, и осенью этого года былъ уже въ Риме, что, следовательно, низложение Афанасия, равно какъ и издание правилъ, примененныхъ къ нему и другимъ никейцамъ, имело место раньше 341–го года и было сделано на другомъ соборе, происхо–дившемъ, вероятно, въ 399–мъ году, такъ какъ на это время падаетъ пребывание въ Антиохии Констанция. Соборъ на обновленияхъ, ο которомъ говорятъ историки, пришлось, такимъ образомъ, разложить на два собора, разделенные между собой полуторагодичнымъ промежуткомъ, но отъ этого вопросъ ο немъ не только не упростился, но еще более осложнился. Дело въ томъ, что еще до низложения Афанасия, провозглашеннаго на соборе 339–го года восточ^–ные отцы вступили въ частныя сношения съ Римомъ съ целию добиться и здесь осуждения александрийскаго епископа, — и вотъ изучая историю этихъ сношений, можно видеть, что первый антиохийский соборъ, низвергший никейцевъ, не только не прекратилъ своей деятельности после низложения Афанасия, а, напротивъ, продолжалъ ее, повидимому, въ течение всего 340–го года. Такъ, когда папа, решивший пересмотреть дело Афанасия, послалъ на Востокъ приглашение явиться на соборъ, адресовавъ пригла–сительную грамоту одному Евсевию никомидийскому, а это было после прибытия Афанасия въ Римъ, т. — е. не ранее осени 339–го года, — то восточные епископы, между прочимъ, обиделись на папу за то, что онъ въ своемъ призыве обратился къ евсевианамъ только, а не кo всемъ епископамъ собравшимся въ Антиохии, и отправили къ нему кол–лективный протестъ. Следующее свое письмо папа адресуетъ уже не къ Евсевию, а къ Дианию, Флакиллу и прочимъ, писавшимъ къ намъ изъ Антиохии». Отсюда видно, что переписку съ папой, обнимавшую вторую половину 339–го года, вели не отдельные епископы восточные надъ личною своею ответственностью, а целый соборъ ихъ, заседавший въ Антиохии и представлявший собой всю восточную церковь. Кроме того, нужно принять во внимание, что по точному указанию Афанасия четвертая антиохийская формула, которую древние историки приписываютъ собору на обновленияхъ, на самомъ деле принадлежитъ не ему, а собору 342–го года, имевшему место тоже въ Антиохии. Сопоставляя все эти данныя, мы вместо одного собора на обновленияхъ получаемъ целыхъ четыре, действовавшихъ въ Антиохии на пространстве только двухъ летъ; одинъ соборъ, издавший правила и низложивший Афанасия, другой—переписывавшийея съ папой, третий—соборъ на обновленияхъ и четвертый—издавший последнюю антиохийскую формулу. Что же это значитъ? Какимъ образомъ въ течение столь короткаго времени въ одномъ и томъ же городе могло смениться такъ много соборовъ? Единственно допустимое решение этихъ затруднений можно находить только въ томъ предположении, — высказанномъ еще ученымъ католическимъ епископомъ Гефеле, — что все указанные четыре антиохийские собора не были отдельными собраниями епископовъ, нарочито на каждый разъ созываемыми, но составляли собой одинъ соборъ съ небольшими перерывами или, быть можетъ, непрерывно действовавший съ начала 339–го года по 342–ой. Такого рода предположение отнюдь не навязываетъ древней церкви чего–либо необычнаго, незнакомаго на практике. Мы знаемъ, что съ V–го века при константинопольской кафедре суще–ствовалъ постоянный соборъ, такъ называемый συνοδος ενδημουσα, составлявшийся изъ приезжавшихъ въ столицу по своимъ деламъ провинциальныхъ епископовъ, который вместе съ патриархомъ и обсуждалъ текущия церковныя дела. Хотя со времени Константина Великаго столицей империи считался Константинополь, однако въ первой по–ловине IV–го века центръ восточной империи фактически находился не въ Константинополе, а въ Антиохии, где большею частию имелъ свое местопребывание Констанций, занятый наблюдениемъ надъ восточной границей. Антиохия, поэтому, являлась въ царствование Констанция такимъ же притягательнымъ пунктомъ для восточныхъ епископовъ, какимъ позднее служилъ Константинополь. Сюда они должны были обращаться со всеми нуждами и недоумениями: здесь, следовательно, весьма легко могъ образоваться при дворе более или менее постоянный соборъ, деятельность котораго въ виду тревожнаго положения церкви затянулась на два слишкомъ года. Въ летние месяцы 341–го года составъ этого собора значительно усилился; къ этому времени закончился постройкой великолепный золотой храмъ въ Антиохии, начатый еще при Константине Великомъ, и назначено было торжественное освящение его. Для участия въ этомъ торжестве явились сюда многие восточные епископы и, такимъ образомъ, на время образовалось здесь болое собрание, блескъ котораго заставилъ древнихъ историковъ выделить его въ особый соборъ и отнести къ нему все сделанное въ Антиохии въ течение двухъ лет, Значитъ, соборъ на обновленияхъ былъ лишь однимъ, — только наиболее торжественнымъ, — моментомъ въ истории всего антиохийскаго собора, продолжавшагося въ течение двухъ летъ, а потому и деятельность его должна быть оцениваема въ связи съ прочими результатами этого собора.

Но переходя къ оценке этой деятельности, мы наталкиваемся на новое и довольно специальное затруднение, которое имеетъ, впрочемъ, более догматический и канонический характеръ, чемъ церковно–исторический. Спрашивается, какъ должно смотреть на этотъ соборъ ? Можно–ли признавать за нимъ авторитетъ церковности или следуетъ зачислить его въ ряды соборовъ, лишенныхъ такого авторитета, стоящихъ вне церковныхъ пределовъ—соборовъ схизматическихъ или еретическихъ? Нужно сознаться, что для общепринятой точки зрения, которая въ борьбе противъ никейскаго собора не видитъ ничего более, кроме интригъ тайныхъ или явныхъ арианъ, этотъ вопросъ содержитъ въ себе неразрешимыя трудности. Антиохийский соборъ 340–хъ годовъ, прежде всего, нельзя назвать соборомъ православнымъ въ позднейшемъ смысле слова, — никейскимъ или афанасианскимъ; онъ осудилъ Афанасия и издалъ четыре символа, въ которыхъ учения ο единосущии нетъ, которые были, напротивъ, прямо расчитаны на то, чтобы отменить это учение. Но опасно назвать его и арианствующимъ или схизматическимъ; правила собора, какъ мы упоминали, были внесены впоследствии въ общий кодексъ каноническаго права, да и древняя церковь судила ο немъ совершенно иначе. Такъ четвертый вселенский соборъ цитируетъ два антиохийския правила въ ряду правилъ св. отцовъ; также поступаютъ и папы римские—Иоаннъ П (533 г.), Захария и Левъ IV (853 г.). Если бы кто–нибудь пожелалъ эти суждения объяснить недостаточной исторической осведомленностью высказывавшихъ ихъ лицъ, то мы имеемъ еще свидетельство Илария пуатьесскаго, который именуетъ антиохийский соборъ «соборомъ святыхъ —synodus sanctorum» относя этотъ эпитетъ именно къ собору на обновление, издавшему новыя символьныя формулы. Суждение Илария, современника собора, лично знавшаго его деятелей, для насъ весьма важно; оно служитъ показателемъ того, какъ смотрели на соборъ антиохийские церковные люди IV–го века, подобно Иларию. Иларий въ данномъ случае не былъ одинокъ. Подобнымъ образомъ и папа Юлий въ письме къ собравшимся въ Антиохию епископамъ не называетъ ихъ ни еретиками, ни арианами, ни схизматиками; онъ пишетъ къ нимъ, какъ къ сослуживцамъ, обладающимъ полнымъ каноническимъ достоинствомъ, именуетъ возлюбленными братьями, приглашаетъ ихъ къ себе на соборъ въ качестве равноправныхъ членовъ, следовательно, не отвергаетъ и за собо–ромъ ихъ церковнаго авторитета. И все, что мы знаемъ объ антиохийскомъ соборе 341–го года, вполне оправдываетъ такое отношение къ нему современниковъ. По своему составу этотъ соборъ не былъ деломъ какой–нибудь одной партии. Правда, главнейшую роль на немъ играли евсевиане, но ихъ было немного, а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ, въ числе которыхъ значились люди, стоявшие вполне на церковной почве. Дошедшие до нашего времени списки участниковъ антиохийскаго собора упоминаютъ между ними даже такихъ столповъ правоверия, какъ св. Иаковъ низибийский, Павелъ неокесарийский или Дианий кесарийский, известный всей древней церкви митрополитъ и столь восхваленный Василиемъ Великимъ. Очевидно, обычная точка зрения, разделяющая все после–никейские соборы IV–го века на арианствующие и православные именно въ смысле никейскомъ, неприложима къ антиохийскому собору 341–го года. И, действительно, все, что намъ известно объ этомъ соборе, показываетъ, что онъ отнюдь не былъ деломъ какой–либо внецерковной партии, а напротивъ представлялъ собой всю тогдашнюю восточную церковь, выражалъ ея воззрения и верования. Правда, главнейшая роль на немъ принадлежала евсевианамъ, которые во мнении Афанасия отожествлялись съ осужденными въ Никее арианами, но после того, какъ Евсевий и Феогнисъ принесли раскаяние, они сделались въ глазахъ восточныхъ епископовъ вполне правоверными, и ихъ присутствие на соборе ни у кого не могло вызывать смущения. Къ тому же евсевианъ было немного,а соборъ состоялъ изъ 97–ми епископовъ. Некоторую тень на этотъ соборъ бросаетъ только осуждение, произнесенное имъ на Афанасия, но и эта тень разсеевается, если припомнить, что Афанасий осужденъ былъ соборомъ не за веру, не за учение, а за нарушение формальнаго каноническаго постановления, за то, что онъ занялъ кафедру по распоряжению государственной власти, не испросивъ соборнаго суда. Такимъ образомъ, совокупность данныхъ объ антиохийскомъ соборе 341 года побуждаетъ насъ очистить его участниковъ отъ техъ нареканий въ склонности къ арианству, которыя чаще, чемъ следуетъ, возводятся на нихъ. Этотъ соборъ не былъ арианствующимъ, но и не стоялъ на стороне никейскаго символа. Это былъ соборъ консервативно настроенныхъ епископовъ, смущавшихся терминомъ «единосущный» и хотевшихъ отстоять церковное учение въ той неприкосно–венности, въ какой оно принято было ими отъ древности до возникновения арианскихъ споровъ.

Догматическая деятельность отцовъ антиохийскаго собора выразилась составлениемъ четырехъ новыхъ символовъ, известныхъ въ науке подъ именемъ четырехъ антиохийскихъ формулъ, подлинный текстъ которыхъ сохранилъ намъ Афанасий въ своихъ сочиненияхъ. He все эти формулы имеютъ одинаковое значение. Въ церковно–историческомъ отношении наибольший интересъ представляютъ собою две первыя, такъ какъ только оне могутъ считаться выражениемъ догматическихъ воззрений большинства членовъ собора. Что касается до третьей формулы, то она попала въ число прочихъ довольно случайныхъ. Она представлена была собору Феофрониемъ, еп. тианскимъ, заподозреннымъ въ неправомыслии, какъ изложение его собственнаго учения; затемъ, внесена была въ акты собора и, такимъ образомъ, вошла въ общий счетъ антиохийскихъ вероопределений. Четвертая же формула появилась на светъ несколько позже первыхъ трехъ, уже по окончании большаго собора, происходившаго по поводу освящения храма. Афанасий даетъ понять, что она составлена была только четырьмя епископами, отправленными въ Галлию въ качестве пословъ отъ собора къ западному императору Констансу. Значитъ, лишь первыя две формулы были деломъ всехъ или большинства антиохийскихъ отцовъ и выражали догматическое учение всего собора. Впрочемъ, и последния две формулы по своему содержанию и характеру не стоятъ въ противоречии съ первыми; оне излагаютъ то же учение, но въ более бледныхъ безцветныхъ терминахъ, тогда какъ первыя стремятся съ возможною точностью и полнотой исчерпать обсуждаемый ими догматический вопросъ.

Свою первую формулу антиохийский соборъ начинает торжественнымъ заявлениемъ ο своемъ отношении къ арианству. «Мы, — пишутъ здесь восточные епископы, — не были последователями Ария, ибо, какъ намъ, бывъ епископами, следовать пресвитеру; напротивъ, ставъ изследователями и испытателями его веры, мы скорее его приблизили къ себе, чемъ сами последовали ему». Такое заявление было въ высшей степени своевременно и имело въ виду очиситить восточныхъ епископовъ отъ техъ подозрений, какия высказывалииь насчетъ ихъ православия на Западе. Въ эпоху антиохийскаго собора Западъ, какъ мы уже видели, не стоялъ въ стороне отъ движений, совершавшихся на Востоке, какъ то было въ царствование Константина Великаго. Сами восточные епископы привлекали его къ участию въ своихъ распряхъ, обратившись въ Римъ съ жалобами на Афанасия. Еще более втягивали его въ споры низложенные при Констанции никейцы, которые, не получивъ прямыхъ распоряжений ο месте своей ссылки, все убежали въ Римъ въ надежде найти здесь защиту своихъ поруганныхъ правъ. Западъ, такимъ образомъ, невольно оказывался въ роли судьи между спорящими партиями Востока. — Но будучи вынужденъ занять среди нихъ определенное положение, Западъ по недостатку своего богословскаго развития не былъ въ состоянии самостоятельно разобраться въ спорныхъ вопросахъ времени; на антиникейское настроение восточныхъ епископовъ онъ долженъ былъ смотреть чужими глазами, глазами бежавшихъ сюда никейцевъ, которые всякое уклонение отъ никейскаго символа понимали не иначе, какъ въ смысле возвращения къ осужденной всею церковью ереси арианства. Слухи, достигавшие до Запада ο действияхъ восточныхъ епископовъ, укрепляли его въ этихъ подозренияхъ; въ самомъ деле, епископы, низложенные въ Никее за арианство, были возвращены на свои кафедры, защитники никейскаго собора изгнаны, и самъ Арий, наконецъ, былъ принятъ въ церковное общение. И вотъ уже папа Юлий въ своемъ письме къ антиохийскимъ отцамъ при всемъ желании не будить страсти Востока, не можетъ обойтись безъ упрека имъ за то, что они вступили въ общение съ людьми, справедливо осужденными за ересь. — Торжественнымъ ответомъ на эти обидныя для восточныхъ епископовъ подозрения и явилась первая антиохийская формула. «Кто такой Арий — какъ бы говорили здесь восточные епископы, — чтобы можно было упрекать насъ въ следовании ему? Нетъ, не Арию последовали мы, а напротивъ, онъ самъ, после того какъ была испытана его вера, отказался отъ своихъ прежнихъ заблуждений и былъ снова привлеченъ въ церковь». Значитъ, фактъ принятия Ария въ общение свидетельствуетъ только объ исправлении его самого, а не объ уклонении принявшихъ его епископовъ въ арианство. — Чтобы это заявление не оставить голословнымъ и вместе съ темъ съ корнемъ подорвать возможность упрековъ въ арианстве, отцы антиохийскаго собора далее под–вергаютъ анафеме то учение Ария, за которое онъ осужденъ былъ въ Никее. Въ своихъ формулахъ они намеренно выбираютъ главнейшие тезисы строгаго арианства, пере–сматриваютъ всю его специальиую терминологию и объявляютъ ее достойною всякаго осуждения. «Если кто— читаемъ мы во второй формуле, — учитъ вопреки здравой и прямой вере Писаний, говоря, что были или совершились времена или века прежде рождения Сына—да будетъ анафема. Или кто говоритъ, что Сынъ есть тварь, какъ одна изъ тварей, или рождение, какъ одно изъ рождений, — да будетъ анафема». Еще яснее это порицание арианству выражается въ четвертой формуле: «утверждающихъ, — говорится здесь, — что Сынъ изъ несущихъ, а не отъБога, и что было время, когда Его не было, вселенская церковь признаетъ чуждыми». Итакъ, съ подлиннымъ арианствомъ вера восточныхъ епископовъ не имеетъ ничего общаго. Но решительно отстраняя отъ себя упрекъ въ арианстве, антиохийские отцы въ то же время не хотятъ вставать и подъ знамя никейскаго символа. Прямо они не нападаютъ на этотъ символъ ; учение ο единосущии они обходятъ полнымъ молчаниемъ, какъ будто его никогда и не было. Однако, уже самый фактъ составления ими новыхъ формулъ ясно показываетъ всемъ, что никейское определение они не считаютъ чистейшимъ выражениемъ веры и не находятъ его соответствующимъ подлинному учению церкви, ибо иначе и новыя символы были бы излишни. Въ противовесъ никейскому символу они выдвигаютъ авторитетъ предания, становятся на защиту того, что принято отъ древности, и этимъ косвенно даютъ понять, что въ никейскомъ символе они усматриваютъ новшество, нарушающее цельность древняго наследия. «Изначала мы такъ научились веровать», — заявляютъ антиохийские отцы въ первой формуле, приступая къ изложению веры. «Если кто, — пишутъ они во второй формуле, — учитъ или благовествуетъ вопреки томуу, что мы прияли и не такъ, какъ передали намъ св. Писания, тотъ да будетъ анафема. Ибо мы истинно (и) богобоязненно веруемъ и следуемъ всему, что изъ Божественныхъ Писаний передано Пророками и Апостолами». Такимъ образомъ, почва, на которую восточные епископы ставятъ сами себя, есть почва консервативная, традиционная. Это та же самая точка зрения, которую, какъ мы видели, защищало преобладающее большинство восточныхъ епископовъ, присутствовавшихъ на заседанияхъ никейскаго собора; какъ тамъ консервативно настроенные епископы безусловно отвергли арианство, но въ то же время требовали не делать нововведений въ преданной отъ века вере, такъ теперь те же самые консерваторы въ лице антиохийскаго собора снова заявляютъ, что въ спорномъ вопросе своего времени они не хотятъ следовать ни за арианствомъ, ни за единосущиемъ. Они намерены остаться при наследии преданнаго, исповедывать то и такъ, ο чемъ и какъ учила древность, не допуская никакихъ поправокъ даже въ формальную сторону преданнаго. И действительно, анализируя содержание изданныхъ антиохийскимъ соборомъ формулъ, можно видеть, что излагаемая въ нихъ «преданная» вера есть не что иное, какъ церковное учение ο Троице въ до–никейской стадии его развития, — въ той стадии, съ которой собственно и начались споры. По смыслу это учение вполне православно: по форме оно совершенно и устарело для после–никейской эпохи; это какъ бы то же самое учение ο единосущии, нo не раскрывшееся до логической раздельности, не выяснившееся въ отчетливой, исчерпывающей мысль форме. Такъ въ первой формуле касательно Сына Божия читаемъ следующее: «веруемъ въ единаго Сына Божия, единороднаго, сущаго прежде всехъ вековъ и сосущаго родшему Его Отцу (συν ντα τω γεννηκώτι αίτόν πατρί).

Третья формула называетъ Сына Божия Силой и Премудростью, рожденнымъ отъ Отца прежде вековъ, Богомъ совершеннымъ, отъ Бога совершеннаго, ипостасно сущимъ у Бога (προς τόν θeov)». Въ четвертой Онъ именуется «Богомъ отъ Бога, светомъ отъ света, пре–мудростью, силой, жизнью, истиннымъ светомъ». Все это термины, близко знакомые до–никейской догматической мысли, заимствованы изъ языка древнихъ символовъ и сочинений писателей Ш–го века. Но особенно рельефно этотъ традиционный стиль выдерживается антиохийскими отцами во второй формуле. Въ ряду прочихъ автиохийскихъ формулъ вторая формула является наиболее полнымъ и типичнымъ выражениемъ догматическихъ воззрений консервативнаго Востока; прочия формулы были скоро забыты, но вторая формула долго сохраняла свое влияние въ реакционныхъ кружкахъ; она была повторена въАнкире, Селевкий, на соборахъ въ царствование Юлиана, затемъ въ Лампсаке и Карии, и иногда, какъ бы въ противоположность вере 318–ти отцовъ, называлась верой 97–ми отцовъ. Заслуживаетъ внимание то, что эту вторую формулу самъ антиохийский соборъ издалъ подъ именемъ символа Лукиана, — следовательно, поставилъ подъ защиту великаго антиохийскаго учителя, память котораго пользовалась глубокимъ уважениемъ на Востоке. Мы уже видели, что нетъ оснований приписывать эту формулу въ целомъ виде Лукиану, однако, нельзя отрицать и того, что основу ея действительно составило лукиановское вероизложение. На самомъ же деле традиционный авторитетъ второй формулы возвышался далее Лукиана. Въ тексте ея встречаютъ выражения Оригена и целые обороты, буквально взятые изъ знаменитаго символа Григория Чудотворца. — Въ члене ο второмъ Лице Св. Троицы въ этой формуле находимъ следующее: «веруемъ и во единаго Господа, Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго Бога, рожденнаго прежде вековъ отъ Отца, Бога отъ Бога, всецелаго отъ всецелаго, единственнаго отъ единственнаго, совершеннаго отъ совершеннаго,… живое слово, живую премудрость, истинный светъ, путь, истину, воскресение, Пастыря, дверь, непреложнаго и неизменяемаго, неразличный образъ Отчаго Божества, Отчей сущности, воли, силы и славы… сущаго вначале у Бога». Если бы кто–нибудь пожелалъ формулировать въ возможно ясныхъ терминахъ до–никейское воззрение на Сына Божия, то онъ едвали бы нашелъ что–либо более точное и полное, чемъ этотъ членъ лукианскаго символа, изданнаго антиохийскими отцами. Правда, и въ остальныхъ трехъ формулахъ мы встречаемъ главнейшие элементы церковнаго учения ο Сыне Божиемъ: признание Его предвечнаго рождения отъ Отца, исповедание Богомъ единороднымъ и совершеннымъ, но изъ этихъ трехъ формулъ еще недостаточно видно, какъ восточные понимаютъ отношение Сына Божия къ Отцу, въ какомъ виде мыслятъ Его существование рядомъ съ Отцомъ? Только первая формула делаетъ слабую попытку дать определение этого пункта, называетъ Сына сосущимъ Отцу—συνόντα τω πΐατρι, т. — e. Неразрывно связаннымъ по Своему бытию съ Отцомъ, не входя, однако, въ дальнейшия разъяснения. Въ символе же Лукиана мы получаемъ точный ответъ и на этотъ вопросъ; здесь Сынъ исповедуется такимъ же всецелымъ Богомъ, какъ и Отецъ и, — что особенно важно, — называется «неразличнымъ образомъ сущности Отца» — άπαράλλακτον εικόνα οίσίας το υπατρός, т. — е. сущность Сына признается неотличной отъ сущности Отца, а такъ какъ двухъ абсолютно божественныхъ сущностей быть дано не можетъ, то въ конечномъ своемъ выводе выражение «неразличный образъ сущности Отца» необходимо должно было вести къ мысли объ абсолютномъ тожестве сущности Сына съ сущностью Отца, иначе говоря, къ мысли ο единосущии. He употребляя слова όμοοΰσιος и нельзя было лучше высказать заключающийся въ немъ догматъ. Чтобы понять догматическую ценность этой терминологии, достаточно указать на то, что еще Василий Великий уже после полувековой борьбы за единосущие, не считалъ ее совершенно непригодной. Такъ въ письме къ Максиму Философу онъ пишетъ: «выражение «подобный по сущности», когда соединено съ нимъ понятие безразличия (απαράλλακτως), принимаю за выражение, ведущее къ тому же понятию, какъ и слово единосущный». Но если антиохийския формулы действительно предлагали то учение, которсю передано было древностью, если они содержали въ себе все элементы, точнее выраженные понятиемъ единосущия, то почему издавшие ихъ восточные епископы не хотели принять никейский символъ? Что находили они въ немъ противнаго преданному учению, искажающаго его первоначальную неприкосновенность? Несмотря на намеренное уклонение антиохийскихъ отцовъ отъ прямого обсуждения никейскаго определения, въ опу–бликованныхъ ими формулахъ все же можно подметить черты, объясняющия намъ и это недоумение; именно, — сравнивая антиохийския формулы съ никейскимъ символомъ, можно видеть, что одной изъ самыхъ характерныхъ сторонъ, отличающихъ формулы 97–ми отцовъ отъ изложения 318–ти, является бросающееся въ глаза стремление ихъ оттенить самостоятельность бытия Сына Божия, понять Его, какъ отдельное отъ Отца Лицо, отличную отъ Hero ипостась. Такъ, въ безцветномъ и, вообще говоря, не имеющемъ догматическаго значения символе Феофрония тианскаго мы встречаемъ лишь одну фразу, способную остановить на себе внимание, и эта фраза говоритъ объ ипосиасности бытия Сына Божия: «верую, — читается здесь, — и въ Сына Его единороднаго, ипостасно сущаго у Отца (οντά προς τον θεοv εν υποστάσει), Еще рельефнее эта тенденция проявляется въ лукиановской формуле; здесь речь идетъ уже не только ο самостоятельности ипостасей, но делается попытка удержать старое субординацианство. «Веруемъ, говорятъ антиохийские отцы, — и въ Духа Святаго… какъ и Господь нашъ Иисусъ Христосъ заповедалъ ученикамъ, говоря: шедше, научите вся языки крестяще ихъ во имя Отца и Сына и Св. Духа, т. — е. въ Отца, истинно сущаго Отца, Сына, истинно сущаго Сына, Св. Духа, истинно сущаго Св. Духа, такъ что не просто и не напрасно полагаются сии имена, но означаютъ въ точности собственную каждаго изъ именуемыхъ ипостась, его чинъ и славу, такъ что они суть по ипостаси три, по согласиюже одно (ώς είναι τη μεν νποστάσει τρία τη δέ συμφονία εν)», эта длинная пояснительная вставка введена въ лукиановскую формулу не напрасно; въ ней нужно видеть скрытую полемику съ учениемъ ο единосущии. Настаивая на различии Лицъ Св. Троицы, требуя признания бытия каждаго Лица «въ собственной его ипостаси, чине и славе», антиохийские отцы этимъ самымь отказываются отъ никейскаго определения въ той форме, въ какой оно истолковывалось у старшаго поколения никейцевъ, отожествлявшаго понятия Отца и Сына, протестуютъ противъ слияния трехъ Лицъ въ одну ипостась. Здесь мы, очевидно, сталкиваемся опять съ знакомымъ намъ непониманиемъ никейскаго учения, съ старою боязнью восточныхъ епископовъ предъ савеллианствомъ. И эта боязнь не проходитъ безследно въ антиохийскихъ формулахъ. Третья формула пускаетъ уже более откровенную стрелу въ никейцевъ, присоединяя такое анафематствование : «если кто единомышленъ съ Маркелломъ анкирскимъ, или съСавеллиемъ, или Павломъ самосатскимъ, то анафема и самъ онъ и все, имеющие съ нимъ общение». Эта анафема поражала не только изгнанныхъ съ Востока никейцевъ, но и всю западную церковь, потому что какъ разъ предъ заседаниями антиохийскихъ отцовъ на частномъ соборе, происходившемъ въ Риме, Маркеллъ былъ оправданъ отъ обвинений въ савеллианстве и принятъ въ общение. Для Востока это было новымъ доказательствомъ недостаточности никейскаго символа, фактическимъ подтверждениемъ того искажения, какое онъ вносилъ въ преданное учение.

Представленный анализъ содержания антиохийскихъ формулъ показываетъ, что по всей справедливости оне должны быть отнесены къ числу замечательнейшихъ памятниковъ древней символьной литературы. Въ отношении же къ истории антиникейскихъ движений оне прямо являются драгоценными документами, прекрасно обрисовывающими догматическую позицию, занятую противниками никейскаго символа. Изданныя антиохийскимъ соборомъ въ целяхъ оправдания отъ упрековъ въ арианстве, эти формулы и для нашего времени служатъ возможно лучшей апологией протеста, раздавшагося на Востоке противъ никейцевъ, наглядно удостоверяя насъ, что въ какихъ бы неприглядныхъ формахъ не проявлялась въ действительности борьба съ никейцами, ея основной мотивъ былъ высокъ и похваленъ.

Но тщетными оказались все ожидания восточныхъ отцовъ. Изданныя ими формулы не только не оправдали Востока въ сужденияхъ западнаго мира, а повели, напротивъ, еще къ большему обострению. Еще прежде, чемъ антиохийский соборъ закончилъ свои дела, на Западе разнесся тревожный слухъ, что восточные отцы меняютъ веру: Отъ всехъ западныхъ епископовъ послышались просьбы къ правителю западной половины империи взять подъ свою защиту никейскую веру и созвать новый вселенский соборъ для прекращения церковныхъ неурядицъ. Констансъ, котораго сильно привлекала мысль повторить дело отца, уступилъ желанию большинства подданныхъ своихъ областей и потребовалъ отъ своего брата, чтобы новый соборъ былъ созванъ въ одномъ изъ западныхъ городовъ, такъ какъ только въ этомъ условии западные епископы видели гарантию свободы соборныхъ заседаний. На предполагаемый соборъ возлагали большия надежды, думали, что онъ покончитъ все споры, приведетъ къ общему решению все накопившиеся въ теории и практике страстные вопросы. Поэтому за мысль ο новомъ вселенсккомъ соборе охотно схватились и никейцы и ихъ противники, добивавшиеся содействия Запада. Местомъ собора была избрана Сардика или Сердика (теперешняя София), городъ, лежавший въ пределахъ западной половины империи, но и не слишкомъ удаленный отъ Востока. Въ 343–мъ году сюда собрались восточные и западные епископы въ числе 170 человекъ, причемъ представители Запада только немного (94) превосходили своею численностью восточныхъ (76). Такимъ образомъ, повидимому, все условия были соблюдены для того, чтобы соборъ могъ вполне осуществить свою примирительную задачу.Задача собора, какъ определили ее въ своемъ распоряжении императоры, заключалась въ томъ, чтобы вновь пересмотреть все сделанныя после никейскаго собора постановления, проверить все накопившияся взаимныя обвинения и постановить новое и справедливое решение. Въ качестве вселенскаго, сардикийский соборъ долженъ былъ представить высшую инстанцию въ отношении къ только что происходившимъ соборамъ въ Антиохии и Риме и дать ο совершившихся на нихъ фактахъ свое компетентное суждение. Но никейцы, въ составе западныхъ и еги–петскихъ епископовъ, прибывшие въ Сардику несколько ранее восточныхъ и собравшиеся подъ председательствомъ Осия кордубскаго, поняли эту задачу весьма своеобразно. Ни ο какомъ перерешении дела Афанасия и сосланныхъ вместе съ нимъ восточныхъ никейцевъ, они не хотели и думать и съ упорствомъ, достойнымъ более великаго дела, вообразили, что все восточные епископы, явившиеся на соборъ, — евсевиевы приверженцы», какъ называетъ ихъ Афанасий, забывая, что Евсевия никомидийскаго тогда уже не было въ живыхъ, — отданы имъ на судъ. Это предвзятое мнение ο задачахъ собора, выражавшее собой необыкновенное самомнение западныхъ и сосланныхъ восточныхъ никейцевъ ο своемъ положении въ церкви, нанесло непоправимый ударъ примирительнымъ целямъ его и изъ собрания, составившагося съ самыми благими намерениями, образовало два отдельные собора, занимавшиеся только взаимными препирательствами. Восточные были поражены, когда, придя въ Сардику, увидели, что Афанасий, Маркеллъ и все «преступники», изгнанные на основании постановления антиохийскаго собора, занимаютъ храмъ и мирно беседуютъ съ Осиемъ и Протогеномъ сардикийскимъ. Правильно понимая задачу собора, они потребовали, чтобы осужденные были удалены изъ собрания и дело ихъ вновь пересмотрено, потому что нельзя же въ самомъ деле допустить, чтобы обвиняемые вместе съ темъ оказались бы и судьями въ своихъ собственныхъ делахъ. Несмотря на многократныя и усиленныя просьбы восточныхъ, Осий и Протогенъ, неизвестно по какой причине, отказали имъ, и они вынуждены были собираться и отдельно. Безъ сомнения, изъ всехъ обвинений, возведенныхъ на Афанасия, самымъ важнейшимъ было следствие, произведенное въ Марете. Изъ шести лицъ, составлявшихъ следственную комиссию, пять было на лицо. Восточные предложили западнымъ избрать изъ своей среды также пять делегатовъ и отправить ихъ въ Египетъ и тамъ, на месте, где совершены самыя преступления, вновь все переизследовать. Если, писали восточные, окажется ложнымъ то, что объявлено соборно, то мы сами себя осудимъ, не обращаясь ни къ императору, ни къ собору, ни къ какому–нибудь епископу. Надо быть хорошо убежденнымъ въ правоте своего дела, чтобы выступить съ такимъ открытымъ предложениемъ, которое, повидимому, могло одинъ разъ навсегда положить конецъ одному изъ самыхъ крупнейшихъ недоразумений, темъ не менее, и въ этомъ восточнымъ было отказано. Но ничто такъ не возмущало восточныхъ епископовъ, какъ попытка, сделанная западными, разсматривать ихъ, какъ подсудимыхъ. Слыхано ли когда–нибудь такое нарушение древняго обычая, чтобы постановленное восточными епископами вновь пересматривалось и проверялось западными! Когда соборъ римский осудилъ Новата, Савеллия и Валентина, восточные безпрекословно приняли это решение; равнымъ образомъ, и съ постановлениемъ, сделаннымъ ο Павле самосатскомъ на Востоке, согласилась вся церковь. Да и вообще, возможно ли такое переизследование въ Сардике, городе, удаленномъ отъ места происшествий, когда очень многие изъ обвинителей, свидетелей и судей уже умерли? Несмотря на долгие переговоры и просьбы, дело не только не близилось къ примирению, а напротивъ, еще более обострялось. Co стороны западныхъ послышались угрозы, что если восточные не вступятъ въ общение съ ними, то ихъ насильно принудятъ къ этому, обратившись къ помощи государственной власти. Тогда они окончательно оставили Сардику и, оставшись на пути въ Филиппополе, подвергли низложению семь епископовъ, начиная съ Афанасия и кончая Юлиемъ. Юлия они осудили, какъ первоначальника и вождя всего зла, который первый вопреки церковнымъ правиламъ отвергъ дверь общения осужденнымъ и имелъ дерзость поддерживать Афанасия. Отсюда же они обратились съ апелляцией по поводу сардикийскихъ событий ко всей церкви, присоединивъ къ ней четвертую антиохийскую формулу, какъ изложение своей веры.

Соборъ западныхъ въ свою очередь пересмотрелъ вновь все обвинения, представленныя противъ восточныхъ изгнанниковъ, оправдалъ ихъ, постановилъ возвратить имъ обратно кафедры, осудилъ девять епископовъ восточныхъ, среди которыхъ значатся, между про–чимъ, Феодоръ ираклийский, Стефанъ антиохийский, Акакий кесарийский, Георгий лаодикийский, хотя последний не присутствовалъ на соборе, Патрофилъ скифопольский, Урзакий и Валентъ, и занялся вопросомъ ο вере.

О какомъ то вероизложении, составленномъ на сардикийскомъ соборе и пользовавшемся большой популярностью на востоке въ качестве скандала, позорившаго этотъ соборъ, намекаетъ уже Афанасий въ своемъ послании къ антиохийцамъ 362 г. «Объявляемый же некоторыми листъ, будто написанный ο вере на сардикийскомъ соборе, запретите вовсе читать или ссылаться на него — потому, что соборъ не определилъ ничего такого. Хотя некоторые подъ видомъ того, что изложение веры никейскаго собора недостаточно, желали писать ο вере и усиленно покушались на это, однако же св. соборъ, сошедшийся въ Сардике, вознегодовалъ на то и определилъ не писать больше ο вере, но довольствоваться верою, исповеданною отцами въ Никее». Но изъ другихъ источниковъ мы знаемъ, что эта попытка не ограничилась однимъ намерениемъ, но осуществилась на деле. Феодоритъ при–водитъ самое это вероизложение въ заключении сообщаемаго имъ послания сардикийскаго собора, и Созоменъ знакомитъ насъ и съ обстоятельствами происхождения его. «Они (сардикийские отцы), — разсказываетъ онъ, — написали ко всемъ епископамъ, чтобы последние подтвердили ихъ определения и согласовались съ ними въ вере, для чего присоединили и иное изложение веры, пространнее никейскаго, но заключавшее въ себе тотъ же смыслъ». Именно: Осий и Протогенъ, игравшие главную роль на соборе, опасаясь, какъ бы некоторые не подумали, что они искажаютъ никейския определения, писали Юлию и свидетельствовали, что они признаютъ эти определения несомненными, но для большей ясности распространяютъ те же мысли, чтобы единомышленники Ария, злоупотребляя краткостью изложения, не могли увлекать неопытныхъ къ принятию этихъ мыслей въ нелепомъ смысле. Эти сообщения обоихъ историковъ неожиданно подтвердились открытиемть почти всехъ актовъ сардикийскаго собора въ латинекомъ переводе, сделанномъ Маффеемъ въ веронской библиотеке и напечатанномъ у Манси. Здесь между другими документами находится въ полномъ виде и то письмо Осия и Протогена къ папе Юлию, краткое содержание котораго даетъ Созоменъ. Гефеле, на основании словъ Афанасия, заключаетъ, что предложшие Осия и Протогена было отвергнуто соборомъ. Однако, свидетельство александрийскаго епископа, принявшаго съ 362–го года примирительный тонъ, носитъ на себе, несомненно, дипломатический характеръ. Феодоритъ и Созоменъ ясно говорятъ ο всеобщемъ опубликовании его отъ имени сардикийскаго собора.

Вероизложение, изданное сардикийскимъ соборомъ представляетъ собой фактическое подтверждение того истолкования никейскаго символа, какого держалось все старшее поколение его защитниковъ. Оно исповедуетъ только «одну ипостась Отца и Сына, которую еретики называютъ сущностью (!)», и если кто спроситъ, что есть ипостась Сына, то мы исповедуемъ, что она та же самая и одга (αντη ην η μόνη) ипостась, что и въ Отце». Одна ипостась въ Божестве, — это основной тезисъ вероизложения, доказываемый всевозможными способами. Никакое разделение и разномыслие между Отцомъ и Сыномъ недопустимо. Сущий всегда Логосъ не могъ иметь начала. Ему невозможно не существовать всегда, такъ какъ Богъ безконеченъ. Никто не отвергаеть, что Отецъ больше Сына, но не по отлучению ипостаси или какому — нибудь различию, а потому, что самое имя Отца более имени Сына, и богохульно и превратно потому толкование словъ Сына «Я и Отецъ одно» въ томъ смысле, что Онъ имелъ согласие и единомыслие съ Отцомъ. «Все мы члены вселенской церкви отвергли это безумие и жалкое мнение ихъ». Учение восточныхъ ο трехъ «различныхъ и раздельныхъ» ипостасяхъ отвергнуто, и на место ихъ поставлена одна ипостась. Единомышленниковъ Ария она едва–ли могла успокоить собой.

Соборъ западныхъ въ Сардике смотрелъ на себя, какъ на единственно правильный и законный, и потому въ лице двухъ епископовъ отправилъ посольство къ Констанцию съ просьбой утвердить постановления. Моментъ для посольства былъ выбранъ очень важный. He имевший намерения изъ–за церковныхъ распрей заводить ссору со своимъ западнымъ братомъ, которая могла бы повлечь за собой политическую опасность, Констанций склонился къ удовлетворению требований никейскаго Запада. Вероятно, Стефанъ, епископъ Антиохии, куда прибыло посольство, только что осужденный въ Сардике, грубо отнесся къ нему. Разгневанный Констанций решился пожертвовать однимъ епископомъ ради мира, приказалъ составить соборъ, низложить его и дать ответъ посольству. Такимъ ответомъ и явилось новое изложение веры, известное въ науке подъ именемъ: «εκτεσς μακρόστιχος, т. — е. — многострочное изложение веры. Оно представляетъ собой ирямой ответъ на вероизложение, изданное въ Сардике и имеетъ въ виду полемику съ нимъ. Вопреки обвинению западныхъ, что они учатъ ο трехъ отдельныхъ ипостасяхъ, какъ трехъ богахъ, они отвечаютъ, что согласно Писанию признаютъ Отца, Сына и св. Духа, какъ три самостоятельно существующия бытия (τρία πράγματα) и три Лица, но не проповедуютъ трехъ боговъ и не отлучаютъ Сына отъ Отца, вымышляя какое–либо пространство и разстояние, телесно разъединяющия ихъ и даже мысленно не допускаютъ никакого хронологическаго промежутка между бытиемъ Отца и Сына. Но они решительно отверга–ютъ утверждающихъ, что Отецъ, Сынъ и св. Духъ—одно Лицо, что Сынъ рожденъ не по хотению и произволению Отца, a пo какой–то необходимости, что Онъ такъ же безначаленъ и не рожденъ, какъ и Отецъ, потому что никто не можетъ быть названъ Сыномъ собезначальнаго и нерожденнаго. Но въ виду примирительныхъ тенденций Констанция, восточные делаютъ несколько шаговъ навстречу никейскаго собора. Сынъ признается «Богомъ по природе совершеннымъ и истиннымъ», подобнымъ во всемъ Отцу (τφ πατρί κατά πάντα όμοιος), имеющим одно съ Нимъ достоинство Божества и совершенное согласие царства, и вместо: три ипостаси—более доступное западной мысли выражение: три лица. Но въ общемъ догматическая позиция Востока остается та же самая. Съ особенной подробностью восточные епископы разъясняютъ въ этомъ новомъ изложении все ту же мысль ο различии и самостоятельности Лицъ св. Троицы, ο подчиненности Сына Отцу, более резко нападая на Маркелла и его ученика Фотина, котораго они называютъ въ насмешку Скотивымъ, сливающихъ три ипостаси, подъ которыми нужно разуметь никейцевъ.

Такимъ образомъ, предполагаемый вселенский соборъ обманулъ возлагавшияся на него ожидания, въ догматическомъ отношении онъ не привелъ ни къ какому результату, практически лишь усиливъ личное раздражение епископовъ обеихъ церквей. Поменявшияся анафемами на главныхъ своихъ деятелей, восточная и западная церкви стояли теперь почти въ формальномъ разделении, взаимно подозревая одна другую въ каноническихъ на–рушенияхъ и догматическихъ заблужденияхъ. «После этого собора, — говоритъ объ этомъ времени Созоменъ, — те и другие, т. — е., восточные и западные епископы, уже не смешивались между собою и не сообщались, какъ единоверные; западные простирали свои пределы до фракии, а восточные до Иллирии, и церкви, чего следовало ожидать, возмущаемы были раздоромъ и взаимными наветами. Но, къ счастью, этотъ формальный расколъ продолжался не долго. Констансъ, по требованию котораго былъ созванъ соборъ въ Сардике, вовсе не желалъ, чтобы дело, начатое по его инициативе, осталось безъ всякихъ осязательныхъ последствий. Постановления, сделанныя въ Сардике, онъ решился поддержать въ случае надобности даже оружиемъ и, видя неудачу соборнаго посольства, отправилъ энергичное заявление къ Констанцию—или возвратить Афанасия и никейцевъ или готовиться къ войне съ нимъ. Но война съ западнымъ братомъ была немыслима для Констанция; какъ разъ въ это именно время онъ долженъ былъ собирать войска на восточной границе для защиты отъ персовъ. Скрепя сердце, онъ подчинился требованию брата и вызвалъ Афанасия изъ ссылки, который только после третьяго приглашения ре–шился покинуть Западъ. Въ Александрию онъ прибылъ 23–го ноября 346 года, а за нимъ опять явились на Востокъ Павелъ константинопольский и Маркеллъ. Еще разъ естественное течение церковныхъ делъ было искуственно прервано вмешательствомъ государственной власти! Бще разъ все результаты долговременной борьбы партий были искуственно сведены къ нулю!

3. После сардикийскаго собора и вторичнаго возвращения сосланныхъ никейцевъ на свои кафедры въ церковныхъ делахъ Востока и Запада настало на некоторое время затишье. Долгие споры, не приводившие ни къ какому концу, постоянные соборы, остававшиеся безъ всякихъ результатовъ, утомили всехъ. И защитники и противники никейскаго учения одинаково нуждались въ отдыхе, котораго требовала ихъ истощенная энергия, и теперь охотно готовы были воспользоваться искусственнымъ перерывомъ борьбы, возникшимъ по мановению государственной власти. Но это внешнее затишье отнюдь не обозначало собой внутренняго умиротворения церкви. Спорный вопросъ все еще оставался въ томъ же положении, въ какомъ онъ былъ и въ начале борьбы, не подвинувшись ни на шагъ къ своему решению, несмотря на все соборы. Точно также и спорящия стороны попрежнему были убеждены въ взаимномъ неправомыслии, подозревали другъ друга въ тайномъ еретичестве и, сохраняя наружный миръ, въ глубине души съ трудомъ переносили наличный порядокъ вещей. Никейцы были недовольны уже темъ, что постановления сардикийскаго собора, которому они обязаны были своимъ возстановлениемъ, не были проведены на Востоке полностью. Правда, они получили кафедры свои обратно, но ихъ противники, низложенные въ Сардике, не были изгнаны, продолжали занимать свои места и считать себя законными епископами. Еще большее недовольство царило въ рядахъ реакции: ведь, возвращение никейцевъ опять уничтожало все достигнутые ею успехи и, кроме того, какъ обязанное воздействию западныхъ епископовъ, оно морально принижало церковный Востокъ предъ Западнымъ. При такихъ условияхъ борьба готова была вспыхнуть въ каждый моментъ съ прежней силой, и только страхъ предъ государственной властью, да практическая невозможность вести борьбу безъ правительственной помощи невольно заставляли стороны держаться пока выжидательнаго положения. Занятый войной съ персами, а потомъ подавлениемъ бунта внутри империи, Констанций весьма дорожилъ установившимся въ церковныхъ делахъ равновесиемъ, и тотъ дорого поплатился бы, кто первый рискнулъ бы нарушить это равновесие.

Къ началу 50–хъ годовъ все политическия затруднения, отвлекавшия внимание Констанция отъ церковныхъ делъ, блистательно стали разрешаться въ его пользу. Въ 350–мъ году былъ убитъ Констансъ заговорщиками, подосланными полководцемъ Максенциемъ, а затемъ въ 353 году покончилъ свою жизнь самоубийствомъ и самъ Максенций, потерявший надежду достигнуть победы въ войне съ Констанциемъ. Констанций сделался единственнымъ правителемъ всехъ областей империи, принялъ на себя титулъ αίώνιος βασιλενς— вечнаго царя и теперь безпрепятственно могъ проводить ту религиозную политику, къ какой влекли его и личныя склонности и нужды империи. Всегда недолюбливавший никейцевъ, онъ после сардикийскаго собора согласился на возвращение ихъ только изъ боязни войны съ братомъ, и потому на восточныхъ защитниковъ единосущия долженъ былъ смотреть, какъ на постоянный и живой памятникъ своего личнаго унижения. Съ другой стороны, и ближайшия нужды империи говорили за политику противъ никейцевъ и въ пользу реакции. Изъ двухъ спорившихъ между собой течений бо–гословской мысли — никейскаго и консервативнаго — последнее для внешняго политическаго взгляда давало въ себе большия гарантия за то, что на немъ можно объеди–нить всю церковь. Это направление было очень податливое, склонное ко всевозможнымъ уступкамъ и компромиссамъ, выражавшее свои воззрения въ широкихъ формулахъ, на которыхъ, повидимому, скорее могли сойтись все непритязательные люди, желавшие церковнаго мира. Въ сравнении съ деятелями этого направления никейцы съ ихъ упорною привязанностью къ одному, почти уже забытому, символу являлись какими–то упорными фанатиками, возмутителями мира, жертвующими всемъ ради своего торжества. Поэтому, въ трудной задаче, представшей Констанцию после подчинения западныхъ областей, — задаче соединить въ церковномъ отношении обе разрозненныя половины своей империи, — онъ могъ только следовать за реакцией, какъ такимъ течениемъ, которое казалось наиболее пригоднымъ для примирения церкви. — На тотъ же путь въ церковной политике толкало императора, наконецъ, и влияние окружающихъ его придворныхъ епископовъ. За время, протекшее отъ начала споровъ до 50–хъ годовъ IV в. составъ руководящей партии противниковъ никейскаго собора значительно изменился: сошли со сцены такие даровитые и непримиримые враги его, какъ Евсевий никомидийский и Феогнисъ никейский; но отъ этой перемены никейцы не только ничего не выиграли, а скорее многое потеряли. Вместо Евсевия и Феогниса, — людей, дорожившихъ по своему интересами веры и церкви и сторонившихся отъ слишкомъ грубыхъ меръ въ борьбе съ никейцами, во главе реакции теперь встали лица, не имевшия за собой ни добраго прошлаго, ни моральнаго авторитета въ церкви, готовые менять свои убеждения при всякомъ повороте политики, — придворные каррьеристы, — вся сила которыхъ заключалась въ случайныхъ связяхъ при дворе и во влиянии на императора. Новые вожди внесли и новые приемы борьбы съ никейцами: если ранее обвинениямъ, выставляемымъ противъ защитниковъ единосущия, старались все–таки придать законный видъ и толкъ, то теперь—наоборотъ: открытый обманъ и грубое насилие становятся главнейшими средствами для поражения противниковъ и удержания за собой власти въ церкви. — Проводниками такого рода политики явились, помимо некоторыхъ восточныхъ епископовъ, какъ, напр., Акакия кесарийскаго или Евдоксия антиохийскаго, главнымъ образомъ два западныхъ епископа—Урзакий и Валентъ. Нравственный обликъ этихъ новыхъ руководителей реакции достаточно открывается уже изъ ихъ биографии. Непосредственные ученики Ария, ознакомившиеся съ его учениемъ во время ссылки его въ Иллирию, Урзакий и Валентъ еще будучи пресвитерами подпали анафеме за ревностное распространение арианства, но потомъ какими–то путями сумели достичь епископскаго сана, занявъ две незначительныя кафедры на северо–восточной окраине западной церкви: Урзакий въ Сингидуне, въ верхней Мисии, a Валентъ въ г. Мурсе, въ Паннонии. Съ первыхъ же годовъ своего епископства они приняли живое участие во всехъ главнейшихъ событияхъ, развившихся после никейскаго собора, — такъ мы встречаемъ ихъ на соборе въ Тире, осудившемъ Афанасия, затемъ въ составе комиссии, посланной этимъ соборомъ въ Мареотъ для изследования обвинений на Афанасия на месте, и, наконецъ, въ числе техъ немногихъ епископовъ, которые решились открыто оклеветать Афанасия предъ Константиномъ Великимъ, обвинилъ его въ угрозе задержать подвозъ хлеба въ столицу. Упорная ненависть къ александрийскому епископу, быть можетъ унаследованная ими отъ своего учителя, окончательно дискредитировала ихъ въ глазахъ Запада, твердо державшаго сторону Афанасия, и соборъ западныхъ епископовъ въ Сардике снова подвергъ ихъ ана–феме, презрительно назвавши ихъ въ своемъ послании «безбожными и неопытными юнцами». Ho y этихъ юнцовъ была неистощимая энергия и редкое уменье прилаживатьея къ господствующимъ настроениямъ; опасаясь совсемъ лишиться кафедръ при усилившемся на Западе течении въ пользу никейцевъ, Урзакий и Валентъ после сардикийскаго собора принесли повинную, открыто признались въ своихъ клеветахъ на Афанасия и осудили арианство, но когда после смерти Констанса восточные реакционеры вновь почувствовали подъ собой твердую почву и дворъ Констанция явно сталъ склоняться къ антиникейской политике, они сбросили съ себя на время одетую маску и перешли въ лагерь противниковъ единосущия. Обстоятельства имъ благоприятствовали. Констанций, лично взявший на себя руководство въ борьбе съ бунтовщикомъ Максенциемъ, съ 350–го года перенесъ свой дворъ на Западъ, какъ разъ въ те пределы, где находились кафедральные города Урзакия и Валента. Оба епископа не замедлили явиться ко двору и здесь, благодаря своей тактике и находчивости, скоро заняли влиятельное положение. Одинъ счастливый случай помогъ Валенту произвести на императора сильное впечатление: 28 сентября 351–го года войска Констанция настигли Максенция около Мурсы, въ которой епископствовалъ Валентъ, и вступили съ ними въ первую значительную битву; опасаясь исхода битвы, императоръ удалился въ загородную церковь на молитву и съ тревогой ждалъ вестей съ поля битвы. Воспользовавшись этимъ, Валентъ безъ ведома Констанция поставилъ цепь вестниковъ отъ места сражения, первый сумелъ узнать ο поражении Максенция и сообщить ο немъ императору. На вопросъ изумленнаго Констанция, откуда онъ знаетъ это, беззастенчивый епископъ смело ответилъ, что ангелъ небесный открылъ ему эту радостную весть. Императоръ поверилъ, совсемъ отдался влиянию Валента и съ техъ поръ любилъ повторять, что достоинствамъ Валента, a не силе войскъ онъ обязанъ своимъ успехомъ. — За Урзакиемъ и Валентомъ, укрепившими свое положение при дворе, потянулись сюда восточные противники никейцевъ: Акакий кесарийский, Георгий александрийский, Ев–доксий германикийский, Феодоръ гераклитский, Маркъ арефузский, Василий анкирский и др., и такимъ образомъ, при западномъ лагере Констанция скоро сформировалась боевая партия, ждавшая только удобнаго момента, чтобы обрушиться на никейцевъ.

Борьба съ никейскимъ учениемъ опять же началась съ того, съ чего она начиналась и ранее, т. — е. съ изгнания принимавшяхъ его епископовъ. Еще прежде чемъ Констанций сделался единодержавнымъ государемъ римской империи, на Востоке уже сумели оценить политическое значение того факта, какъ смерть Констанса, покровителя никейцевъ. Маркеллъ и другие никейцы были изгнаны отсюда и на соборе восточныхъ епископовъ въ Сирмии, составившемся въ 351 году при лагере Констанция, издано было новое вероизложение, известное подъ именемъ первой сирмийской формулы, которое открыто проводило субординационизмъ въ учении ο Сыне и резко осуждало учение Маркелла, оправданнаго было въ Сардике. Востокъ, такимъ образомъ, быстро очистился отъ никейцевъ и снова возвратился на свою прежнюю догматическую позицию. Оставался незатронутымъ здесь пока одинъ только Афанасий, но это потому, что, во–первыхъ, его безопасность была гарантирована нарочными распоряжениями императора, а во–вторыхъ, на этотъ разъ Афанасию готовилея более сильный ударъ. Осуждение его теперь хотели провести по всей церкви, не на Востоке только, но и на Западе. Прошлая борьба съ никейцами ясно показала, что пока Западъ не примкнетъ къ осуждению никейцевъ, все попытки сломить ихъ церковный авторитетъ останутся безуспешными. Поэтому, лишь только западныя области признали власть Констанция, противники никейцевъ поспешили перенести сюда свои операции и сделали Западъ ареной новой борьбы съ ними. Западные епископы совсемъ не были подготовлены къ штурму, столь неожиданно разразившемуся надъ ихъ головами. Находясь вдали отъ событий, совершавшихсяна Востоке, знакомые съ ними только понаслышке, они мало постигали внутреннее ихъ значение, да и не видели пока въ этомъ нужды. Разделяя общее всему Западу предубеждение противъ восточныхъ противниковъ никейскаго собора, они хотели неизменно держаться составленнаго въ Никее символа, видя въ немъ оплотъ противъ арианства, но положительный смыслъ его имъ былъ недоступенъ, да и жизненныхъ интересовъ они не связывали съ нимъ. Изъ восточныхъ защитниковъ никейскаго символа на Западе наиболее популярно было имя Афанасия, однако, вследствие отдаленности своей отъ Александрии, западные епископы не были въ состоянии проверить все возводимыя на Афанасия обвинения и оправдывали его более, какъ непоколебимаго борца за веру, сливая дело его почти до безразличия съ вопросомъ ο вере. Быстрый натискъ соединенныхъ силъ императора и придворныхъ епископовъ не далъ имъ времени обдуманно разобраться въ предъявленныхъ къ нимъ требованияхъ и выработать общую программу деятельности, — и все они, за малыми исключениями, уступили реакции. Въ первый разъ западнымъ епископамъ пришлось столкнуться съ восточными вопросами на неболомъ собрании въ Арелате, происходившемъ въ 353–мъ году, вскоре же после поражения Максенция. Отъ западныхъ здесь категорически потребо–вали осуждения Афанасия, котораго обвиняли теперь въ тяжкихъ политическихъ преступленияхъ, при чемъ обвинителемъ былъ самъ императоръ. Утверждали, что Афа–насий возстановлялъ противъ Констанция его умершаго западнаго брата и поддерживалъ сношения съ бунтовщикомъ Максенциемъ, являясь, такимъ образомъ, прямымъ врагомъ своего законнаго государя. Такъ какъ на лицо не было ни обвиняемаго, ни его представителей, то и проверить обвинение было невозможно; оставить же его безъ внимания оказывалось неудобнымъ въ виду личности обвинителя. Подозревая, что въ жалобахъ на Афанасия не все обстоитъ чисто, западные епископы сделали было попытку перенести дело на догматическую почву и сначала предложили обсудить вопросъ ο вере, а потомъ объ Афанасии. Но имъ строго было заявлено, что всякия разсуждения ο вере излишни и не относятся къ задачамъ собора. Такимъ образомъ, дело Афанасия было резко разграничено отъ вопрсовъ догматическихъ, и это разграничение оказалось той ловко расчитанной ловушкой, въ которую попались все западные. Одинъ только Павлинъ трирский не хотелъ согласиться на осуждение Афанасия, не выслушавъ предварительно его объяснений, и былъ тотчасъ же сосланъ въ Фригию. Все же прочие члены собора, въ томъ числе и оба епископа, присланные папой Ливериемъ, подписали его осуждение. Первый шагъ къ проведению осуждения Афанасия и на Западе сделанъ былъ, следовательно, легко и быстро. Но арелатское собрание, составившееся случайно при дворе Констанция, было слишкомъ ничтожно по числу своихъ членовъ,чтобы решение его получило авторитетное значение для всего Запада. Протестъ раздался прежде всего со стороны папы, который крайне былъ раздосадованъ податливымъ поведениемъ своихъ легатовъ и прислалъ новое посольство къ Констанцию съ просьбой обсудить дело на общемъ соборе. Къ папе примкнули другие видимые епископы Запада: Люциферъ калабрийский, Евсевий верчельский и Дионисий миланский, также заявившие желание ο созвании собора. Констанций, разсчитывая добиться осуждения Афанасия на большомъ соборе, уступилъ общимъ требованиямъ, и новый соборъ состоялся въ 355году въ Медиолане, куда императоръ перенесъ теперь свой лагерь. Собралось, однако, немного западныхъ епископовъ, не более 30—40, и притомъ въ числе ихъ находилось и несколько восточныхъ. Западные явились на соборъ съ твердымъ намерениемъ защитить дело веры и Афанасия, но, несмотря на свою многочисленность, не достигли ни малейшаго успеха. Руководители собора, Урзакий и Валентъ воспользовались уже испытаннымъ въ Арелате приемомъ и резко отделили догматические вопросы отъ осуждения Афанасия. Членамъ собора опять было строго запрещено поднимать речи ο вере, и когда одинъ изъ нихъ, Дионисий миланский, по цредложению Евсевия верчельскаго, сталъ было подписывать никейский символъ, Валентъ насильно вырвалъ его изъ рукъ Дионисия, сказавши: «этого никогда не будетъ», а затемъ и самыя заседания собора перенесены были изъ храма во дворецъ. Императоръ взялъ теперь на себя непосредственное наблюдение за соборными занятиями, и сначала следилъ за ними, сидя за занавеской, но когда на соборе вместо осуждения Афанасия раздались обличения на его обвинителей, Валента и Урзакия, Констанций не выдержалъ, отбросилъ занавесъ и, войдя въ залу заседания, грозно заявилъ отцамъ: «я самъ обвиняю Афанасия, и ради меня вы должны верить Валенту». Напрасно члены собора упрашивали проверить обвинения на Афанасия и заявили ο противоканоничности заочнаго его осуждения, — «моя воля—вотъ канонъ для васъ», — ответилъ императоръ и подъ угрозою немедленной ссылки и даже смерти потребовалъ признания Афанасия виновнымъ. Весь соборъ, за исключениемъ только трехъ епископовъ, уступилъ, подписалъ осуждение Афанасия и возстановиль общение съ восточными епископами, прерванное въСардике. Согласившиеся на осуждение Афанасия, члены были распущены по домамъ, а три, заявившие протестъ, — Люциферъ калабрийский, Евсевий верчельский и Дионисий миланский, — отправлены въ изгнание на Востокъ. Та же мера принуждения применена была и къ темъ западнымъ епископамъ, которые, предвидя исходъ собора, не явились на заседания его. Осий Кордубский, продолжавший требовать свободнаго собора, былъ задержанъ подъ арестомъ въ Сирмии и сосланъ въ Германикию, Иларий пуатьеский из–гнанъ во Фригию, a папа Ливерий после того, какъ будучи вызванъ ко двору, не поддался личнымъ убеждениямъ Констанция, долженъ былъ по приказанию царя оставить Римъ и удалиться во Фракию. Оппозиция Запада была сломлена: все сторонники Афанасия подпали изгнанию, прочие же епископы формально согласились на осуждение его и вступили въ общение съ его противниками. Теперь дошла очередь и до Афанасия. 6–го января 356 года по распоряжению Констанция александрийский военачальникъ Сирианъ собралъ въ Александрию все легионы Египта и Ливии и въ ночь на 9–ое января оцепилъ ими церковь Феоны, въ которой Афанасий совершалъ всенощное бдение. Воины разломали двери храма и ворвались въ церковь, чтобы схватить епископа, но народъ, собравшийся во множестве на богослужение, возмутился этимъ грубымъ насилиемъ, Въ церкви поднялись шумъ и борьба: одни изъ воиновъ взялись за оружие, другие бросились грабить церковь. Афанасий сиделъ на своей епископской кафедре и сначала увещевалъ народъ къ молитве, но затемъ, видя общее смятение, приказалъ всемъ присутствовавшимъ расходиться по домамъ и вместе съ ними самъ незаметно вышелъ изъ храма. Солдаты обыскали всю церковь, осмотрели сокровеннейшия места, опросили некоторыхъ клириковъ подъ пыткой, но Афанасия не нашли. Разгневанный неудачей, Констанций издалъ приказъ во что бы то ни стало достать Афанасия, но напрасно искали его по монастырямъ и пустынямъ Египта, — Афанасий какъ бы совсемъ исчезъ изъ глазъ людскихъ. Никто не могъ указать его местопребывания, и только самъ онъ, время отъ времени, давалъ знать ο своемъ существовании новыми полемическими сочинениями противъ арианства.

Съ удалениемъ Афанасия борьба реакции противъ лицъ никейскаго образа мыслей достигла полнаго торжества. Все защитники единосущия и на Западе и на Востоке были изгнаны со своихъ кафедръ, осуждены и лишились непосредственнаго влияния на церковную жизнь. Громадное большинство восточныхъ и западныхъ епископовъ фор–мально согласилось на это изгнание и фактически стало на сторону реакции. Почва для догматической победы надъ никейскимъ символомъ теперь была уже вполне готова, — и вотъ, какъ знакъ и осуществление этой победы и явилась вторая сирмийская формула, изданная въ 357 году, т. — е. только годъ спустя после низложения Афанасия.

Происхождение этой формулы, получившей важное значение въ истории антиникейскихъ движений, очень темно. Есть известие, что она составлена была Потамиемъ лиссабонскимъ, следовательно, вела свое происхождение съ Запада. Несомненно, что она разсматривалась на собрании главнейшихъ деятелей оппозиции, происходившемъ въ Сирмии въ указанномъ году при лагере Констанция, получила здесь общее одобрение епископовъ и императора и, затемъ, была разослана для подписки всемъ предстоятелямъ восточныхъ и западныхъ церквей подъ угрозою ссылки въ случае отказа. — По своей форме она была собственно не символомъ, а такъ сказать догматическимъ манифестомъ, въ законодательномъ порядке определявшимъ те пункты веры, которые одни только отныне и должны считаться обязательными для каждаго члена церкви. Написанная въ торжествующемъ диктаторскомъ тоне, сирмийская формула начиналась довольно самоувереннымъ заявлениемъ, что все вопросы ο вере теперь покончены, что въ Сирмии, въ присутствии Урзакия и Валента и прочихъ епиекоповъ, все верно разыскано, изследовано, и ничто не осталось въ сомнении. Очевидно, сами издатели формулы смотрели на нее, какъ на завершительный результатъ всей предшествовавшей борьбы, какъ на такое изложение веры, которое должно оберечь миръ церкви на будущия времена. На чемъ же сошлись сирмийские догматисты? «Оказалось несомненнымъ, — говорилось въ формуле, — что существуфтъ одинъ Богъ Отецъ и одинъ единородный Сынъ Его, Господь нашъ Иисусъ Христосъ, рожденный отъ Heгo прежде вековъ… Все прочее согласно и не заключаетъ никакого сомнения. — Но поелику некоторыхъ и притомъ многихъ смущаетъ вопросъ о томъ, что по–римски называется субстанцией, а по–гречески ουσια или, выражаясь яснее, вопросъ объ όμοουσιος и такъ называемомъ όμοιουσιος, тο ο нихъ не должно ни упоминать, ни проповедывать въ церкви по той причине и основанию, что всехъ этихъ выражений нетъ въ священныхъ Писанияхъ, и что разсуждения ο нихъ выше человеческаго ума, ибо кто можетъ изъяснить рождение Сына, ο которомъ написано: родъ Его кто исповесть? Ясно, что только Отецъ знаетъ то, какъ Онъ родилъ Сына, и только Сынъ знаетъ то, какъ Онъ родился отъ Отца. Нетъ никакого разногласия и въ томъ, что Отецъ боле Сына, и никто не усумнится, что Отецъ боле честью, достоинствомъ, божествомъ и самымъ именемъ Отца. И всякому известно сие вселенское верование, что (есть) два лица (persona)—Отецъ и Сынъ; Отецъ боле, а Сынъ покоренъ Отцу». Формула оканчивается, затемъ, несколькими общими тезисами ο воплощении и Духе Святомъ. Изложенная сейчасъ формула справедливо считается заключительнымъ моментомъ въ прогрессивномъ развитии антиникейской реакции. И действительно, въ борьбе съ никейскимъ символомъ дальше второй сирмийской формулы итти было некуда. Эта формула оффициально уни–чтожала никейский символъ, открыто отвергала веру въ единосущие, принятую некогда всеми епископами, находя его лишеннымъ богодухновеннаго авторитета, осуждая его, какъ превышающую человеческий разумъ попытку проникнуть въ тайны Божественной жизни. Взаменъ учения ο единосущии, т. — е. ο полномъ равенстве, тожестве существа Отца и Сына, она ставила какъ разъ противоположный тезисъ—учение ο подчинении Сына Отцу по божеству и чести, провозглашая старый, пережитый уже богословиемъ, субординационизмъ. Но отказавшись отъ изследования вопроса ο существе Сына Божия сиирмийская формула и этотъ субординационизмъ развивала въ голыхъ и общихъ фразахъ, предоставляя каждому определять ихъ точный смыслъ по своему усмотрению. Въ этомъ отношении она являлась не изследованиемъ веры, за какое выдавала себя, а дипломатической сделкой, расчитанной на то, чтобы общностью фразъ и отсутствиемъ содержания привлечь къ себе все борющиеся элементы. Поэтому, она задавалась задачей по существу дела невозможной; запрещая не только проповедывание въ церкви, но даже упоминание по вопросамъ ο сущноети Втораго Лица Св. Троицы, она хотела насильственно наложить оковы на богословскую пытливость, искусственяо задержать догматическую мысль, возвративъ ее къ тому моменту, который она переросла. Спорныхъ вопросовъ она не решала, a только замалчивала ихъ. Естественно, что она не удовлетворила собой не только изгнанныхъ защитниковъ никейскаго собора, которые назвали ее богохульствомъ Потамия, но и людей, боровшихся противъ никейскаго символа, значившихся въ рядахъ его противниковъ. Этой именно формулой и данъ былъ толчекъ, повлекший за собой разложение оппозиционной партии и постепенное возстановление въ церкви учения никейскаго.