Глава 11

Когда за тобой охотятся всю твою жизнь — ты воспринимаешь это как должное без приступов страха и кошмаров. Постоянная смена жилья, машин, охраны, перемещений, всего к чему ты так привык. Долгое время никто не решался посягнуть на моё, потревожить мой покой, но теперь кто-то растоптал все, что я выстроил, посягнул на здоровье моих близких.

Трусость многих из моих людей удивила, разочаровала в них. Не прощу никого из них, даже если они не участвовали в покушении — будут стоять в одном строю. Разнесу всех к чертям собачим, тварей неблагодарных.

— Неплохой выбор. — обвожу взглядом гостиницу, размещение в которой организовал Захар. Это одна из моих гостиниц, о которой кроме Захара и Жака, моего юриста, никто не знает. Точнее, никто не знает, что я ее владелец. Выгодное вложение, хорошая страховка для таких ситуаций.

Гостиница в самом центре у парка Горького, с виду неприметная, не отличается от жилого массива, но пользуется популярностью у иностранцев. Здесь нас не будут искать, а с новой моей внешностью — не сразу и поймут, что я это я.

— Нам повезло, бронированный номер закончили только месяц назад. Полный фарш, как и заказывали. Новые вещи уже в нем. — Захар при полной экипировке, в чёрном костюме Armani, бодрый и обманчиво свежий. Сегодня я больше похож на его охранника.

При покупке этой гостиницы родилась идея сделать целый этаж под себя, бронированный и напичканный самой совершенной защитой: отдельный лифт, запускаемый только по отпечаткам пальцев, доступ к вертолетной площадке, камеры по всему периметру с распознанием голоса и лиц, при обнаружении посторонних мне приходит уведомление на телефон.

Обслуживающий персонал нанимал Захар, все они из бывших силовиков, даже женщины. Мы заходим через специальный вход к персональному лифту.

Мониша с бледным лицом, кусая губы до крови, и усталым видом плетётся рядышком. Сжимаю ее одной рукой, какая же она маленькая и хрупкая, одни кости остались. Новость восприняла стойко, не комментируя, но вижу, как расстроилась и поникла. По лицу читаю о чем она думает. Это причиняет мне боль. Ничего, выдерну эту Виолу, сделает все в лучшем виде, выбора у неё нет. Главное, чтобы Мониша была здорова, остальное приложится.

— Значит так, Мониша — ты есть и спать. Принесите запечённые овощи и мясо. — служащего отеля, бесшумно сопровождающего меня, сдувает ветром, бежит исполнять моё поручение. — А мы пока с Захаром обсудим работу.

— Я… — она возмущенно приоткрывает свои пухлые губки, но потом поджимает их, не решается протестовать, угадывает моё настроения. Моя девочка. Зарываюсь носом в ее волосы, вдыхая ее запах. Медового персика. Целую в макушку. Она дрожит и, наконец, выдаёт: Пойду…

Мониша удаляется в комнату, робко и обиженно оглядываясь на меня.

— Идём в кабинет.

Все мои кабинеты проектируются в одном стиле, мне так удобно. Поэтому я ориентируюсь сразу, будто уже был здесь. Разливаю виски по стаканам, один из них вручаю Захару, после чего усаживаюсь в кресло, рассматривая кабинет. Вместе с виски ко мне возвращается чувство владения ситуацией. Старею, для чувства комфорта мне становятся нужны привычные мне вещи. Раньше для похожего чувства мне нужна была еда и матрас, где можно выспаться. И было бы шикарно, если бы в нем не было бы клопов.

За этот месяц сидя в Грозном каждый день лез на стены, выл.

— Как же я заебался. Как думаешь, есть шанс забрать Алису с Максом и свалить от этого всего дерьма? — тру виски, чтобы унять головную боль.

— Тебе отвечать?

— Нет, дай помечтать. Захар, привези мне Габи сюда, сейчас, где бы она не была. Потом у тебя три выходных, потрать их на сон и отдых. Я хочу, чтобы ты восстановил свои силы. Нам всем это нужно. Выспись, натрахайся, все, что душеньке угодно.

— Зачем тебе сейчас Габи? — Захар хмурит брови, как будто он моя телка, и я планирую изменить ему.

— Трахать собираюсь. — это выбешивает. У меня лицо добрее стало, откуда появляются все эти вопросы? Захар исправляется и кивает. — Когда приедет Ханзи с Максом?

— К концу недели. Я сказал твоему отцу, что у тебя все хорошо, но их пока некуда привезти. Дом готовится. — не теряя времени, он осушил виски и встал, застегивая пиджак.

— Захар.

Он смотрит на меня вопросительно. Женщину бы ему, а то дикий вон какой.

Стряхиваю с себя эти мысли, с появлением цыплёнка мозги совсем потекли.

— Скажи мне, чтобы я без тебя делал?

— Червей кормил. — юморит дружище, звезда Аншлага. Но в каждой шутке только доля шутки.

До жути не хватает Майлза с Аланом.

Алиса стоит в комнате в одних трусах, переключая каналы. Бежевые бесшовные трусы сливаются с белоснежной кожей, создавая впечатление, что она совсем голая. Только золотистые волосы слегка прикрывают ее наготу, струятся по спине, плечам. Просто Венера Милосская.

Округлая грудь с большими, но аккуратными сосками, слегка покачивается. Хочется смять их, какие же сладкие. Только завидев меня, они стали напрягаться и топорщиться. Мониша же стала приобретать розовый цвет под моим пристальным взглядом, подтягивая к себе брошенную футболку. Выпрямилась неестественно прямо.

— Ты все? — робкий голосочек у цыплёночка, а еще обиженный.

— Ты поела? — знаю, что нет, вижу как отвела взгляд, а позади стоит поднос с оставшейся едой. Сажусь на кровать, забирая у неё футболку. Пусть так ходит, нравится на неё смотреть. На круглые бедрышки в родинках, на ложбинку у ключицы.

Все тело сразу покрывается забавными мурашками.

— Я не хочу есть. — отвечает она. Дитё. Все тот же маленький птенчик, что и на детской площадке. Еще воспитывать нужно. Поддеваю пальцем трусы, оттягиваю в сторону, она верещит возмущённо, отодвигается, чем натягивает их еще сильнее. Приоткрывается заветное местечко с темными, аккуратно подстриженными волосами. Дергаю, оставляю без них. Алиса прижимает ладошку к сокровенному месту, краснея еще больше.

— Не заставляй меня впихивать в тебя еду насильно.

Алиса пытается отобрать у меня футболку, чтобы одеться, но я перехватываю ее руки и шлепаю по голому заду. Достаточно сильно для убедительности, чтобы осознала, что не шучу.

— Ешь. — сама знает, что ей нужно нормально питаться и набираться сил, а зачем-то ерепенится. Глупый ребёнок. Смотрю на неё и ощущаю себя педофилом, какая же мелкая она. Без косметики еле до шестнадцати дотягивает, даже большая грудь, которая сейчас к моему сожалению, похудела слегка, не прибавляет ей годиков. Но несмотря на наивное лицо фигура женственная и до одури соблазнительная.

Мониша пыхтит, прикидывает в голове варианты, и продолжая забавно прикрываться руками, садится на стул, берет вилку и со злобой втыкает ее в мясо. Устраивает целый цирк, столько театра в обычном приеме пищи.

Смеюсь.

— Ешь нормально, если будешь ерничать, то свяжу и буду кормить с ложечки, не захочешь жевать, то сам разжую и накормлю разжёванным. Не уверен, что тебе понравится.

Алиса демонстративно клацает челюстями. Подхожу к цыплёночку, наклоняюсь, заглядывая ей в глаза, припадаю к этим пухлым вареникам и целую, выкрадывая у неё изо рта кусок и дожевываю его за неё. Ее глаза округляются, и она замирает.

— Я не шучу.

Боится меня, правильно делает. Должна слушаться.

Я терпеливо дожидаюсь, когда она доест, уже без театральных выпадов, но молча и гневно зыркая. Ничего, ночью приласкаю, отойдёт, станет податливой и мягкой. Не розгами пытаю. Она всегда сначала трахает мне мозг, потом слушается. Лучше бы сразу со второго начинала.

— Иди мыться и спать. — приказываю я.

— Я теперь постоянно буду подконтрольной? — ее прям трясёт, тужится, носом шмыгает. Смотрится забавно. Могу же и силой отправить в душ.

— Да. — спокойно отвечаю я. Она сама не может о себе позаботиться. Думает о чем угодно, но не о своём здоровье. — В ванну, быстро.

Ее волнообразное, девичье краснение с раздутыми ноздрями и сверкающими глазами доводят меня до экстаза. Хер в штанах колом стоит. И Мониша это замечает, злится, не нравится ей, что я командую. Отвыкла от меня; решила, что может теперь быть самостоятельной и своевольничать.

— Извращенец. — запускает в меня тарелкой, которая разбивается у самой моей головы.

Встаёт, прикрываясь и покачивая своими булочками, причём специально, провоцируя, отправляется в ванну, захлопывая дверь и проворачивает замок. Так и вижу, как за дверью кривится и шепчет нехорошие слова.

На этот раз смеюсь в голос. Могу эту дверь вынести с одного удара, могу открыть не напрягаясь. Открываю в планшете приложение «Умный дом», нажимаю нужную кнопку и раздаётся характерный щелчок. Открываю дверь медленно, зная, что она стоит у неё, слышит все, даже ждёт.

Смотрит на меня огромными, голубыми глазищами. То ли расплакаться хочет, дурочка, то ли обижается, не понятно на что.

— Что ты как ребёнок, Мониша. — шепчу я, целую в худое плечо, откидывая назад тяжелые светлые локоны. — Давай в душ, потом в пижаму и под одеяло. Следующие три дня будут только наши. Только ты и я.

Она жмётся всем телом ко мне и ее напряженные соски трутся о мою грудь, распаляя еще сильнее. Алиса становится на носочки, практически на самые пальчики, чтобы дотянуться до меня. Кнопочка моя. Подхватываю ее за жопку, поднимаю, она послушно обвивает ноги вокруг моего торса. Прижимаю к себе ее так сильно, чтобы через ткань джинс ощутить влажность ее тела.

— Мне нужно закончить с одним делом и я приду к тебе. — кусаю ее ушко. Тигрица урчит. Хотя какая из неё тигрица, желтенький цыплёночек.

Когда Захар приводит растрепанную Габи ко мне в кабинет, я пью виски прямо с горла, закусывая кислым лимоном.

Армянка сегодня одета более скромно, чем обычно. В спортивных брюках и футболке она выглядит по другому, выдернул ее Захар видимо из дома, не готовую к аудиенциям. Смотрит она испуганно, затравлено, дрожит.

— Ну привет, Габи.

— Лука. — она плюхается на диван, обхватывая силиконовую грудь, темные соски которой прорисовываются через прозрачную ткань футболки. Габи словно случайно прокатывает сосок между пальцами. Но я никак не реагирую, даже не чувствую ничего, хотя за движением ее руки слежу. Ничего мужского не отзывается во мне. — Я так рада… Последние месяцы говорили…

— Заткнись. — приказываю я, и она затыкается. Смотрит на меня, так преданно, губы облизывает. Уже не знает, как соблазнить. Все ее телодвижения говорят о доступности и готовности раздвинуть ноги.

Становится даже интересно. Раньше мне нравился в ней синтез ума и шлюховатости, готовая на все и не дура при этом, не создаёт проблем и тело у неё податливое, не спрашивает лишнего. Господь одарил ее всем, что нужно для соблазнения мужика, шикарными формами. Только грудь силиконовая. А сейчас смотрю на неё и кроме отвращения ничего не чувствую. Просто давалка, кукла безмозглая. Ревнивая еще при этом.

Меня вставляет мелкая пигалица, умудряющая довести меня из-за еды, у которой порой рот не закрывается, может сказать больше, чем думает, и так и липнет в неприятности.

Захар стоит немного позади, от него ничего не укроешь. На непроницаемом лице выступает негодование, даже злость. Интересно он теперь кому более предан: мне или моей жене? Вон как пыжится, что могу изменить ей.

— Ты лучше расскажи мне, Габи. — делаю глоток виски, задирая рубашку. — Что здесь написано?

Она улыбается, достаточно очаровательно, профессионально, растягивает членоприемник.

— Тебе всю молитву прочитать?

— Мне только имя…

— Ааа-лиса? — она не перестаёт улыбаться, хотя глаза начинают бегать. Она знает к чему я клоню, шлюшка.

— прекрасно, а то я так был удивлён. Испугался, что моя переводчица забыла деванагари. Думаю и зачем она мне теперь? Может отправить ее в Грозный, пусть обслуживает там мужиков. — Габи замирает, но не отрицает. — Так, что рассказывай, для кого так старалась.

— А ты думал будешь меня трахать пять лет, а потом выкинешь, как собаку не нужную, как шлюху? Ты так думал? — Она опирается руками о диван, смотрит мне в глаза и вся эта сексуальность с очарованием пропадают. Остаётся только блядь, плюющаяся ядом.

— Да. — спокойно говорю я. — А ты чего ждала? Что между минетами под столом позову замуж?

— Может и думала.

Я встаю с кресла, отодвигая в сторону бутылку, подхожу к ней и хватаю за темные волосы, встряхивая. Она начинает верещать и я отпускаю ей пощечину, сразу четыре, чтобы закрыла рот, еще Монишу разбудит. Затыкается, рожа пульсирует, наверное.

— От темы не отходи, блядь. На кого работала? — для убедительности даю еще одну пощечину. Но ей хоть бы что.

— Лука, ты же больно мне делаешь… — она сползает на колени передо мной, тянет свои ручки к джинсам, расстёгивает ремень, переходя к пуговице. Аж зубы сводит от отвращения. — Я могу же сделать тебе приятно… Вряд ли она так умеет…

— Что за …шум.

Дверь открывается и на пороге оказывает цыплёнок с растрёпанными волосами и заспанным, испуганным лицом. В нежно-розовой шелковой пижаме она выглядит юной и девственно чистой, ей еще бы медведя подмышку и вообще малышка.

От этой картины маслом личико женушки становится угрюмым и растерянным.

Я вздыхаю и только сейчас понимаю, что пока я смотрел на Алису, стерва добралась до трусов.

Огромные синие глазища смотрят на меня осуждающе, прожигают во мне дыру. Уголки рта нервно подрагивают. Чувствую себя мудаком, будто и вправду изменил, хотя у меня даже не встал на эту проститутку. Мониша словно в тисках держит мои яйца. Рано или поздно осознаёт свою власть надо мной, что если будет ласковой и послушной, все сделаю, что попросит.

Стоит босая на полу, широко расставив ноги, поджимает крошечные пальчики на ногах. У меня аж челюсть сводит, ей еще придатки застудить осталось к полному комплекту. Дура. Но моя, блядь. Каждый этот милипиздрический пальчик принадлежит мне.

Оттягиваю Габи за волосы от себя, курица дрожит как в припадке. Алиса продолжает уничтожать меня взглядом, но делает это горделиво, по-барски так. Мне становится немного забавно смотреть, как кроха пыжится, хочет казаться смелой. Она молодец, боец получше многих из спецназа, но для меня цыплёночек, которого нужно оберегать.

— Я жду. — тихо произносит она, не двигаясь с места, скрещивая свои маленькие ручки. Поза воинственная. — Я жду объяснений.

— А мы тут играем с Лукой. — тянет Габи, начиная дико смеяться, ей хочется довести Монишу. Меня ей не вывести. — Предаёмся воспоминаниям.

Алиса очень быстро сокращает расстояние между нами, оказывается позади нас, хватает силиконовую за подбородок и отпускает пощечину. Звонко. Маленькая ладошка наносит приличный удар, как я учил, хлесткий. У армянки после этого удара лопается губа, выступает кровь, но она не морщится и не издаёт жалобных звуков. Смотрит только на нас с ненавистью.

— Штаны заправь. — голос Алисы неузнаваемо резкий, стальной. Она приказывает мне и я слушаюсь свою жену, заправляю штаны под ее пристальным взглядом, даже усмехаюсь. Дьяволица. А чего мне спорить с ней? Цыплёночек же облизывает губы, прикусывает уголочек и повторяет снова. — Лука, я жду объяснений.

Кровь приливает к члену за секунды, чувствую как он поднимается, бешено реагирует на неё. Даже думать перестаю, все мысли крутятся вокруг малышки в этой ебучей розовой пижаме; аппетитная жопка выглядывает из-под коротеньких шорт. И этот ее дерзкий царский тон никак не увязывается с ее ангельской внешностью. До жести хочется наказать ее за этот приказной тон, показать ей, что со мной не нужно так разговаривать, но к этому я вернусь чуть позже.

— Габи слила инфу. — делаю над собой титаническое усилие, чтобы говорить размеренно и спокойно. Дело даже не в том, что я нервничаю. Алиса не дура, не подумает, что я решил оприходовать шлюху в кабинете пока она спит при Захаре, просто все мое мужское существо так и хочет потискать ее, отбрасывая обстоятельства. — Она подстроила твою встречу с Оливером.

— как? — Алиса становится растерянной, дергает Габи за волосы и та шипит, протягивает сначала руку к Монише, потом одергивает, одумывается, не решается. Оторву же ей когтистую лапу.

— Оливеру очень хотелось посмотреть на тебя, познакомиться. — отхожу от них, возвращаюсь к бутылке, чтобы отпить немного виски и успокоить себя. А то, как дебил со стояком стою, не дай Бог, Алиса подумает, что на Габи. Мозг из трубочки же весь выпьет. — Ему в этом помогла Габи. При мне он бы не решился вступить с тобой в контакт, поэтому им нужно было, чтобы ты ушла из моего поля зрения. А для этого, эта сучка сыграла, банально, на твоей ревности. Все получилось в лучшем виде. Ты не просто свалила прямо к нему, а еще и меня спровоцировала на конфликт. Габи знает хинди и деванагари в совершенстве, она изначально знала чьё имя выбито у меня груди и при твоём появлении сделала правильные выводы. И вот вопрос, кому, кроме Оливера, она рассказывала об этом.

Весь пазл выстроился в моей голове еще в машине, когда Алиса рассказала о разговоре с Габи. Переводчица отлично знала деванагари и даже неоднократно читала имя «Алиса», когда мы были одни в постельной обстановке. Оставалось только сложить — зачем ей нужно было разыгрывать сцену? Чтобы вызвать в Алисе ревность, почему именно там? Не в другом месте или при других обстоятельствах? Потому что ей нужен был дисбаланс. У Монишы есть один недостаток, она рубит с плеча, очень эмоциональная и местами предсказуемая. Сразу расстроилась и побежала прочь. А вот в баре особо и бежать было некуда — только веранда… Где пил вино Оливер. Хотел ли он ее заполучить тогда или просто было интересно посмотреть — останется теперь загадкой.

Глаза Мониши обволакивает гнев, так хорошо знакомый мне. Голубые глаза становятся темно-синими, подрагивают. Она спрашивает у меня разрешение одним взглядом, советуется. Я киваю, она заслужила это.

Алиса, удерживая Габи за волосы, разгоняется и прикладывает ее лицо о стол, ломая ей нос и скулу. Приглушённый хруст разносится по всему кабинету. Армянка стоически переносит это, не ноет, что из носа льёт водопад. Только улыбается одним уголком рта.

— Ты все равно покончишь со мной, вряд ли убьешь, сдашь куда-нибудь. — она начинает сильно гнусавить из-за сломанного носа. Теперь похожа на настоящую армянку с горбинкой на носу. — Так почему я должна помогать тебе? Мне так хочется чтобы тебя грохнули вместе с твоей потаскухой.

Алиса снова сжимает ее и наносит повторный удар, раздаётся новый хруст. Подозреваю, что кнопке просто доставляет удовольствие хреначить Габи. И я даже понимаю ее, но должно быть чувство меры.

— Не переусердствуй, сдохнет раньше времени. — делаю глоток и усаживаюсь на стол, свешивая ноги. — Габи, дорогая, я же не наивный дурак, чтобы думать, что ты расколешься от парочки ударов, ты как-никак военный человек с подготовкой и высоким болевым порогом. Но вот твоя сестра нет… Сколько ей сейчас? Двадцать?

Я переворачиваю ноутбук, чтобы она могла видеть мой экран, на котором видны фотографии молодой девушки, достаточно улыбчивой и симпатичной. Даже на фотографии видно бесспорное сходство с Габи.

Я не Майлз, не умею быстро собирать информацию, но тоже кое-что умею. Особенно в досье Габи было достаточно информации и компромата на неё.

— Я не сторонник избиения женщин и насилия над ними, но пока был в Грозном и познакомился с парочкой хорошеньких мужиков, которые ищут вторых жён. Ребята хорошие, она им понравится. Займутся ее воспитанием, а то у неё в университете сейчас проблемы. Говорят, плохо учится. Не факт, что возьмут в жены, но поюзают точно знатно. У них болты, что надо, для девственницы самое оно.

Лицо армянки меняется, пытается оценить — исполню угрозу или нет. Даже не дрогну. Не верю, что родственники не несут ответственность за своих близких, еще как несут. Она вытирает рукой кровь, пачкая одежду.

Мне бы не хотелось трогать ее сестру, судя по всему из схожести у них только внешность. Характеры и отношение к ценностям у них кардинально разные.

— Не посмеешь. — она говорит одними губами. Вот теперь ей становится страшно по-настоящему.

— Еще как посмею. — поднимаюсь, подхожу к ней и рывком ставлю на ноги. — Из-за тебя, подстилка, страдала моя жена, а я знаешь ли раздражаюсь от этого. Поэтому с удовольствием отыграюсь на Римме, жалко, она не виновата, что у неё сестра такая.

— Майлз. — выплевывает Габи, растягивая губы в кровавой улыбке и начиная истерично хохотать. — Майлзу я об этом рассказывала. Что он дальше делал с этой информацией, я не знаю!

Алиса.

Имя звучит как приговор, зависает в воздухе, пропитывает все отвратительной грязью. Мне становится трудно дышать, потому что воздух горячий и липкий. Лицо Луки искажается до неузнаваемости, меняется, ее слова определенно выводят его из равновесия. Ноздри широко раздуваются, вбирают весь воздух из комнаты в себя; глаза гневно сужаются, шрам становится глубже и страшнее. Он давит на неё всем своим видом, мне самой становится страшно.

Лука держит Габи достаточно сильно, несмотря на то, что вдвое больше ее, держит практически навесу, а пальце вокруг ее шеи сжимаются все сильнее. Кажется, еще чуть-чуть и задушит ее. Габи хрипит, задыхается, истерически смеётся от страха.

Дьявол дышит тяжело, напряжно. Ощущаю физически какую нестерпимую боль доставляет ему всего одно слово. Знаю, как много значит для него эта дружба, это единственное во что он верит, это его братья всегда с ним. Хочется обнять мужа, поцеловать, успокоить. Она врет, иначе не может.

Лука отпускает ее, расправляя плечи. Габи падает на пол, судорожно хватая ртом воздух.

Дьявол подходит к окну, смотрит куда-то, обдумывает. Его напряжённый, горделивый профиль, словно вытесанный из камня, не выдаёт его мыслей. Никто не решается сказать и слова, нарушить его тишину.

— Захар, отвези ее к Алику, он знает, что делать с такими как она и чтобы не видел никто. Следующая будет Римма. — голос Луки сухой, царапающий. Он даже не оборачивается, почти не моргает.

Габи ползёт на коленях к нему, хныкая и умоляя:

— Римму зачем? Она не виновата ни в чем, я назвала тебе имя! Держи своё слово, Гроссерия, слышишь? Именем Бога молю, сдержи слово.

— Это не может быть Майлз. — спокойно говорит Лука и оборачивается, скалясь как зверь.

Габи выпрямляется, жалкая и перепачканная вся в собственных слезах и крови.

— А ты спроси у него о чем он говорил с Оливером у Рамазана на БДСМ-вечеринке. А еще проверь его счета и перемещения, с каких пор он так тесно общается с Эйнштейном.

— Уводи. — он отпихивает ее ногой, как собаку. Захар подходит и поднимает на ноги истерящую Габи, выволакивает силой, не произнося ни слова.

Лука делает глубокий вздох, шумно. Выпускает рык и ударяет кулаком книжный шкаф, разбивая стекло на осколки, которые изрезают его руки. Кровь густыми каплями стикает по руке на пол, пачкая книги. Он не успокаивается и продолжает крушить кабинет, ломая все вокруг, превращая все в щепки, изрезая руки дальше.

Пытаюсь остановить его, но у меня не хватает сил, слова мои он не слышит. Слезы обжигают.

— Лука перестань, пожалуйста. Лука. — обнимаю его спину, прижимаюсь изо всех сил, чтобы передать ему мою любовь, успокоить. Слышу его животное рычание. — Ты же не тронешь ее сестру?

— Почему нет? — он останавливается, сжимая в руках отломанную полку. Единственную уцелевшую вещь от шкафа.

— Не пугай меня. — Лука никогда не тронет невиновного человека. Или не тронул бы…

Когда он поворачивается ко мне, то я не узнаю своего мужа: его выражение лица и тьма, затаившаяся в глазах. Все это пугает меня. Он становится еще жёстче.

Сглатываю и прижимаюсь к его груди, целую кадык, растирая слезы о его шею.

— Я прошу тебя, ради меня. Не трогай ее. — пытаюсь отобрать эту деревяшку, чтобы он не загнал занозы. — Тебе нужно смыть кровь, и обработать раны.

Лука отмахивается, отстраняет меня и тянется к бутылке, допивая содержимое. Плюхается в кресло и хлопает слегка по коленке, приглашая меня к себе. Я тут же забираюсь к нему, понимая, что ему нужно успокоить внутреннего зверя.

— Кто такой Алик и Эйнштейн?

— Не слишком ли много просьб и вопросов.

— Я имею право знать. — льну к нему всем телом, как кошка. Его от злости знобит, колотит. Ощущаю всем телом, что он может снова сорваться и разгромить уже всю гостиницу. — Ты же не веришь, что это Майлз?

Лука не отвечает мне, прижимает к себе. Целует, проникая грубо языком в мой рот, заставляя молчать и не спрашивать ни о чем его. Его руки забираются под мои шорты, оставляя на теле кровавые следы. Гроссерия двигается напористо, насилует мой рот. Я поддаюсь, следую за ним.

Он останавливается, запускает руку в мои волосы и фиксирует прочно голову ладонью, рассматривая меня, глядя через глаза прямо в душу. Я замираю и стараюсь не шевелиться, мне страшно до чертиков.

Как же он красив и страшен одновременно. Его холодные глаза и шрам на лице, они притягивают и отталкивают одновременно, ужасают и восхищают. Дикий первобытный человек, викинг, не знающий страха.

— Кроме меня и Захара не говоришь ни с кем. Даже с Аланом и Майлзом: ни смс, ни звонков, ни в живую. Пока я не разрешу обратное. — он сжимает волосы на затылке сильнее, заставляя меня испуганно кивнуть. — Занимаешься своим здоровьем, не выебываешься, хорошо питаешься и не лезешь в неприятности. Я говорю — идти спать, и ты спишь, не бродишь по гостинице, а спишь. Я наслышан о твоей смелости и самоотверженности, но пока я жив, ты не будешь из себя строить Жанну Дарк. Это не обсуждается, в нашем доме тотальный патриархат.

Я облизываю губы, сжимаю ногами его бедра, чтобы не упасть, хотя Лука крепко меня на себе держит. Накрываю своими руками его.

— Хорошо. — отвечаю я. Нет смысла спорить, он сильнее, и знает лучше, как нужно действовать, чтобы выжить в его мире. — Только не оставляй меня в информационном вакууме, не молчи. Говори со мной.

Загрузка...