История Испании

В 1474 г. начинается наиболее яркий период в истории Испании. Католические короли передают своим наследникам надежную основу, а именно Кастильское государство, сплоченное, сильное и отличавшееся динамизмом развития. Карл V и Филипп II превращают Испанию в великую державу, но при последних королях династии Габсбургов безмерное могущество Испании рухнуло. При первых Бурбонах открывается перспектива восстановления, однако оно заканчивается катастрофой, которая привела к Войне за независимость.

Война за кастильское наследство (1474–1479)

Двенадцатого декабря 1474 г. в Мадриде умер Энрике IV. На следующий день в Сеговии его сестра, принцесса донья Исабель (Изабелла), приказала поднять знамена под возгласы: «Кастилия!

Кастилия! За короля дона Фернандо и королеву донью Исабель, его супругу, владычицу этих королевств!» — так она сама провозгласила себя королевой Кастилии. Таким образом она в одностороннем порядке положила конец династическому спору, длившемуся десять лет — с того момента, когда в ноябре 1464 г. знать заставила Энрике IV лишить прав на наследство свою дочь донью Хуану по прозвищу Бельтранеха. Такие города, как Авила, Вальядолид, Тордесильяс и Толедо, признали Изабеллу королевой, другие же — Бургос, Самора и города Андалусии — предпочли подождать, пока ситуация не прояснится. Высшее духовенство и знать тоже колебались. Кардинал дон Педро Гонсалес де Мендоса, архиепископ Толедо дон Альфонсо Каррильо[65], граф Бенавенте, маркиз Сантильяна, герцог Альба, адмирал, коннетабль, герцог Альбуркерке дон Бельтран де ла Куэва присягнули Изабелле как законной королеве Кастилии. Однако герцог Аревало и дон Диего Лопес Пачеко, маркиз Вильена, отказались принести присягу. С точки зрения дипломатии ситуация тоже была неясной. Заключенный в 1469 г. брак Исабели, уже считавшей себя наследницей Кастилии, и Фернандо, будущего короля Арагона, вызвал беспокойство Франции и Португалии: они с недовольством наблюдали за созданием союза, который способен был доминировать на Пиренейском полуострове.

Военные действия начались в мае 1475 г., когда португальские войска пересекли границу Кастилии. Король Португалии Афонсу V защищал права своей племянницы[66], с которой он только что вступил в брак. Враждебная Изабелле часть кастильской знати подняла мятеж. Таким образом, характер Войны за кастильское наследство был двойственным: это была и война гражданская, и война между государствами. Кастилия, в силу своего географического положения и экономического значения, являлась как бы центром всего Пиренейского полуострова. А потому победа одной из сторон привела бы к смещению центра тяжести в политике новой монархии либо к западу, к Атлантике, либо к востоку, к Средиземноморью. На кону было образование союза Португалии и Кастилии, который бы уничтожил союз Кастилии и Арагона, не дав ему состояться. Союз Кастилии и Арагона беспокоил и Францию, поэтому она решила поддержать Португалию.

В первые месяцы кампании португальцы оккупировали часть Эстремадуры и Галисии, заняли Торо и на несколько дней — Самору. Они рассчитывали, что в случае французского вторжения с севера Католическим королям придется сдаться. Однако реорганизация кастильских войск и помощь Арагона позволили Фернандо перейти в контрнаступление в районе Бургоса и особенно Саморы. В начале марта 1476 г. кастильские войска разбили португальцев при Торо. Афонсу V Португальский рассчитывал изменить ситуацию в свою пользу благодаря союзу с Францией. Однако Арагон немедленно отказался от своих претензий на возвращение Руссильона и тем самым побудил короля Франции Людовика XI выйти из конфликта. Кастильские короли утвердили свою власть, созвав в апреле 1476 г. кортесы в Мадригале и распределив между собой обязанности: Фернандо умиротворял земли вокруг Саморы, в то время как Изабелла отправилась в Андалусию. В феврале 1479 г. Фернандо, к тому времени уже несколько недель являвшийся королем Арагона после смерти своего отца Хуана II, разбил последних приверженцев доньи Хуаны в битве при Альбуэре недалеко от Мериды.

Война завершилась 4 сентября 1479 г. договором в Алкасоваш: Изабелла и Фернандо были признаны королями Кастилии, донье Хуане Бельтранехе пришлось отказаться от своих предполагаемых прав и провести остаток дней в монастыре в Коимбре (где она и умерла в 1530 г.); было принято решение о браке инфанта дона Афонсу (сына наследного принца Португалии) и инфанты Изабеллы, старшей дочери Католических королей; наконец, Кастилия признала права Португалии на экспансию в Африке[67].

Создание государства Нового времени

Католические короли не были создателями национального государственного единства Испании. Союз, начало которому было положено восшествием Изабеллы на кастильский трон в 1474 г. и Фернандо на арагонский в 1479 г., являлся всего лишь личной унией. Две Короны, Кастильская и Арагонская, оставались независимыми друг от друга, хотя и объединялись личным союзом своих государей. В будущем общие завоевания будут способствовать интеграции обеих Корон, хотя Гранада, Индии, Наварра войдут в состав Кастильской Короны, а Неаполитанское королевство — в состав Арагонской Короны. Заодно здесь уместно пояснить смысл девиза «Tanto monta» («Все равно»), который принадлежал не обоим государям, а только Фернандо. Его придумал Небриха[68]для эмблемы Католического короля, на которой были изображены ярмо и гордиев узел, поэтому его смысл абсолютно ясен: «Всё равно, развязать ли узел или разрубить его» — в напоминание об эпизоде из жизни Александра Македонского. В городе Гордионе царю показали ярмо повозки с очень сложно завязанным узлом; согласно легенде, тот, кто сумеет развязать его, станет властелином мира. Александр попытался это сделать и, поняв, насколько это трудно, решил разрубить узел мечом, рассудив, что результат будет тем же: что развязать узел, что разрубить его — всё едино.

В этой двуединой монархии обе Короны не были во всем равны: при очевидном смещении равновесия в пользу Кастилии существовала тенденция к «кастилизации», которая в следующем столетии усилится. И дело не в желании королей, а в соотношении сил, существовавшем тогда на Пиренейском полуострове. Кастильская Корона в три раза превосходила Арагонскую по территории и в четыре раза — по числу жителей: к концу XV в. в ней насчитывалось 4,5 млн человек, а в Арагонской Короне — всего 1 млн. Другой фактор, подчеркивающий смещение равновесия в пользу Кастилии, — динамика развития ее экономики. Как показал Пьер Вилар[69], обе Короны почти никогда не совпадали в ритмах развития: когда в Кастилии был период подъема, Арагон переживал упадок, и наоборот. Правление Католических королей приходится на период экспансии Кастилии, в то время как Арагонская Корона переживает продолжительный упадок.

Во второй половине XV в. наступает расцвет Кастилии: отары Месты поставляют шерсть великолепного качества, очень высоко ценившуюся на международных рынках. Торговля шерстью организует всю экономическую жизнь, которая вращается вокруг трех главных центров: это Медина-дель-Кампо, ставшая крупнейшим международным рынком королевства; Бургос, местопребывание Консулата[70] — именно там живут крупнейшие купцы, заинтересованные в экспорте шерсти; наконец, Бильбао, откуда корабли доставляют шерсть в города Фландрии. Торговая ось Медина — Бургос — Бильбао соединяет Кастилию с севером Европы; в Нанте и Руане, Брюгге и Лондоне бургосцы имеют своих представителей и доминируют на рынке. Активно развиваются города внутренних районов страны: Сеговия, Толедо, Куэнка… Все это вкупе с доходами, которые государство получает от налогов, таких как алькабалы, сервисьо и монтасго[71], десятин, таможенных пошлин и т. д., способствует процветанию Кастилии, которая фактически превращается в центр экономической жизни двуединой монархии, особенно по контрасту с почти полным упадком Каталонии. Поэтому испанская экспансия в XVI в. и Золотой век тоже феномены, прежде всего кастильские. Все те политики, военные, конкистадоры, купцы, миссионеры, теологи, которые в это время представляли Испанию в Европе и в мире, были в подавляющем большинстве кастильцами, и литераторы, прославившие испанскую культуру той эпохи, писали по-кастильски.

Кроме того, начиная с Католических королей у монархов заметна тенденция проводить большую часть времени в Кастилии. Так на землях Арагонской Короны утверждается способ управления, при котором государь отсутствует; на каждой из этих территорий его представляет вице-король или иной местоблюститель, а начиная с 1494 г. связующим звеном между отдельными королевствами и монархом выступает Совет по делам Арагона (Совет Арагона). Земли, входившие в состав Арагонской Короны, умело сопротивлялись растущему авторитаризму монархов, поддерживая традиции федерализма и пактизма[72], — ситуация, резко отличающаяся от того, что происходило в это же время в Кастилии. В трех государствах Арагонской Короны — Арагоне, Валенсии и Каталонии — кортесы, опираясь на законы, стойко сопротивлялись монарху; оборотной стороной этого стал провал экономической интеграции полуострова. В Валенсии и Арагоне феодальные сеньоры укрепляют свое положение по отношению к крестьянству. Иначе обстояло дело в Каталонии, сильно затронутой кризисом и гражданской войной 1462–1472 гг. На кортесах 1481 г. Фернандо начинает восстановление экономики (протекционизм, восстановление торговли, возвращение собственности, конфискованной во время гражданской войны, выплаты компенсаций собственникам обезлюдевших земельных владений). Проблема ременсов (payeses de remensa) — крестьян, находившихся в тяжелом положении под властью сеньоров и землевладельцев, — после нового кризиса (1484–1485) была разрешена арбитражной сентенцией в Гуадалупе (1486)[73]: каталонское крестьянство добилось права свободно пользоваться землей, у сеньоров осталось только право юрисдикции. Большой совет (синдикат) ременсы (1488–1508) взял на себя претворение в жизнь этого компромисса и сумел таким образом восстановить мир в каталонской деревне. В самой Кастилии война за наследство обнаружила слабость королевской власти: срочно нужно было покончить с внутренними беспорядками и бесчинствами знати, перестроить политическую и административную жизнь королевства. На самом деле в то время в Кастилии не все было так плохо. Нельзя полностью доверять рассказам официальных хронистов, заинтересованных в том, чтобы рисовать предшествующее правление черными красками, дабы возвеличить реформаторскую деятельность Католических королей. Положение было тяжелым, но далеко не безнадежным. Прежде всего следовало восстановить авторитет монархии в глазах подданных.

Святая Эрмандада была первым институтом, созданным королями для обеспечения порядка в стране уже в апреле 1476 г. на кортесах в Мадригале. Для борьбы с разбойниками в сельской местности было решено, что каждый населенный пункт, в котором более пятидесяти домохозяев, назначит двух алькальдов и вооружит стражников. Местные стражники были обязаны преследовать преступников в пределах территории своего консехо; если преступники покидали ее, следовало уведомлять об этом соседей. Так возмутителей спокойствия можно было преследовать, задерживать, судить и наказывать. Этот институт, мобильный и эффективный, быстро вершил правосудие в отношении виновных. Генеральная хунта, собранная в г. Дуэньяс (июль-август 1476 г.), организовала Эрмандаду в масштабе всего государства. Королевство разделялось на округа, каждый из которых назначал генеральных депутатов; к местным стражникам, действовавшим на основе консехо, добавлялись мобильные отряды, передвигавшиеся по всей территории страны, а на Высший совет возлагались функции сбора и распределения денежных средств, которые были довольно значительными. Генерал-капитаном назначили дона Альфонсо де Арагон, единокровного брата короля. Полномочия Святой Эрмандады продлевались в 1477 г. и затем в 1480 г. Некоторые ее отряды использовались в ходе Гранадской войны, хотя консехо протестовали против расходов, которые требовались для содержания этого военного института. Что же до знати, то она всегда предвзято относилась к Эрмандаде, поскольку видела в ней угрозу своим интересам. В 1498 г. центральные органы Эрмандады были упразднены, продолжали действовать только местные отряды, на которые возлагалась борьба с преступлениями в сельской местности.

Цель Короны заключалась в том, чтобы придать институту монархии престиж и авторитет, которые бы поставили ее гораздо выше остальных социальных сил в стране — знати, Церкви, кортесов… Католические короли не создали абсолютную монархию, однако положили начало авторитарному государству, в котором государь являлся источником власти. Административная, политическая и социальная реорганизация — вот разные аспекты всеобщей реформы, предпринятой в первые годы правления и продолженной решительно и последовательно.

В Вальядолиде устанавливается местопребывание Канцелярии — высшего судебного органа королевства. После взятия Гранады в древней мавританской столице была создана еще одна канцелярия — с юрисдикцией над территориями, расположенными к югу от реки Тахо[74]. Кроме того, составляется компиляция разрозненных юридических текстов с целью создать свод законов, систематизированный и удобный в использовании для подданных и должностных лиц.

Власть в городах остается прежде всего в руках наследственной городской олигархии — рехидоров и вейнтикуатро[75], — которая не всегда представляла местные экономические интересы в целом; она состояла из низшей знати — кабальеро, которая также сохраняла за собой такие важные и выгодные должности городской администрации, как алькальды, инспекторы (fieles), контролеры (veedores) и др. Теперь короли стали регулярнее назначать в наиболее важные города своих постоянных представителей — должностных лиц, располагавших обширными политическими, административными, финансовыми и прежде всего судебными полномочиями, способных таким образом эффективно вмешиваться в любые дела от имени монаршей власти. Это коррехидоры, которые председательствуют на собраниях аюнтамьенто[76] и всегда заботятся о защите королевских прерогатив; без их санкции не делалось ничего. Муниципальная реформа покончила с соперничеством группировок знати внутри городов, но также и с муниципальной автономией; отныне и впредь города строго подчинены королевской власти.

Кортесы 1480 г. утвердили большинство реформ, осуществленных королями; тем не менее влияние этого института также сократилось. Теоретически кортесы осуществляют представительство королевства перед лицом государя, они состоят из представителей трех сословий общества: знати, клира и депутатов от городов. Поскольку их основная задача — утверждать сервисьо, т. е. налоги, необходимые для функционирования государства, этим прекрасно объясняется, что два первых сословия не проявляют интереса к тем сессиям, которые не могут пропустить депутаты городов, теоретически выступающие от имени печеро[77]. В кортесах были представлены далеко не все города Кастильской Короны. В силу традиции право представительства в кортесах постепенно превратилось в закрытую привилегию участвовать в обсуждении и иметь право голоса, которой обладали только 17 городов: Бургос, Сория, Сеговия, Авила, Вальядолид, Леон, Саламанка, Самора, Торо, Толедо, Куэнка, Гвадалахара, Мадрид, Севилья, Кордова, Хаэн, Мурсия; с 1492 г., когда в состав королевства была включена Гранада, их стало 18. Католические короли тщательно следили за тем, чтобы кортесы не ущемляли монарших прерогатив. Поскольку их главной целью было восстановить полномочия государственной власти, они не могли согласиться, чтобы кортесы каким-либо образом разделяли эти полномочия. Напротив, им было выгодно, чтобы кортесы всегда подчинялись власти монарха. Короли добивались этой цели тремя способами: исключением из представительства в кортесах возможных противников своей политики; тщательным контролем за ходом сессий; сокращением их количества. Созыв кортесов стал обязательным лишь в строго определенные моменты: когда речь шла о принесении присяги новому государю или наследнику, либо когда возникала необходимость просить о введении новых налогов. Со временем Католические короли получили в свое распоряжение важные источники доходов благодаря косвенным налогам, таким как алькабалы и сборы на военные действия против иноверцев (bulas de cruzada), что позволяло обходиться без кортесов, прибегая к ним лишь в критические моменты. Так этот институт превращается в послушное орудие в руках государей.

Феодальная аристократия представляла собой гораздо более серьезную угрозу для монархии, чем кортесы. Именно она в XV в. ради удовлетворения своих властных амбиций и экономических интересов провоцировала политические кризисы, в том числе самый тяжелый — борьбу за Кастильское наследство. Чтобы противостоять знати, Католические короли позаботились о том, чтобы ограничить ее чрезмерное политическое влияние и вернуть присвоенную сеньорами часть королевского патримония[78]. Католические короли оказались в катастрофической финансовой ситуации из-за отчуждений хуро[79], налогов, податей и земель, совершенных их предшественниками. Осуществление этой реформы было возложено на духовника королевы Эрнандо де Талавера. После долгого и трудного обсуждения кортесы в Толедо в 1480 г. одобрили представленный план: была отменена почти половина действующих хуро, возвращены в королевский домен все ренты, налоги и земли, пожалованные знати начиная с 1464 г.

В политическом отношении существенным фактом была реорганизация Королевского совета, который отныне и впредь возглавлялся прелатом и состоял из трех кабальеро и восьми или девяти летрадо[80]. Представители высшей знати сохранили привилегию присутствовать на заседаниях, но лишь с правом совещательного голоса; им было запрещено любое прямое вмешательство в политику. После такой реформы Королевский совет стал главным органом управления. Все более возрастала важность королевских секретарей, которые готовили заседания Совета и являлись доверенными лицами государей. В конце концов они превратили Королевский совет в основной политический институт, способствуя тем самым утрате феодальной знатью ее позиций в государственном управлении.

Магистры духовно-рыцарских орденов в Испании всегда располагали огромными ресурсами и пользовались большим влиянием. Эти посты были мощным оружием в руках феодальной аристократии, и за них постоянно велась ожесточенная борьба. Католические короли не желали, чтобы впредь они представляли опасность для центральной власти. Фернандо добился, что его избрали магистром орденов Сантьяго, Калатрава и Алькантара, а в начале правления Карла V в 1522 г. папа Адриан VI поставил точку в этом вопросе, окончательно передав все три ордена под власть Короны.

Все сказанное не означало решительного наступления на сословные привилегии знати и дворянства в целом. Знать по-прежнему располагала значительными богатствами, ее влияние в обществе было огромным. Более того, короли могли покровительствовать ей и отчуждать в ее пользу земли королевского домена, чтобы вознаградить тех, кто им служил, таких как Кабрера, которым был пожалован титул маркизов Мойя. В 1505 г. Законы Торо, широко распространив институт майората[81], упорядочили систему землевладения знати и способствовали упрочению ее социального влияния. То, что Католические короли стремились пресечь — и действительно пресекли, — это вмешательство аристократии в дела политики; время, когда кастильские аристократы свергали и возводили на трон королей, закончилось. Знать как сословие потеряла тогда определяющее влияние на дела государства и подчинилась королевской власти.

Сходные наблюдения можно сделать, рассматривая политику Католических королей по отношению к другому привилегированному сословию — клиру. Они стремились не допустить, чтобы духовенство превратилось в их соперника и тем самым стало опасным для государства. Подобно тому как короли ограничили власть знати, они противостояли и «епископскому феодализму». В то же время короли стремились, чтобы папы назначали епископами только уроженцев королевства. Они постоянно добивались, чтобы никакие церковные бенефиции не были пожалованы иностранцам, и вели об этом долгие и трудные переговоры со Святым Престолом. Настойчивость Кастилии в конце концов принесла результаты: 15 мая 1486 г. папа признал за испанскими королями право патроната над всеми местами отправления культа, которые появятся на территории Гранадского эмирата, а в 1508 г. им в самой недвусмысленной манере пожалован патронат над американскими епископствами. Еще раньше ту же привилегию им даровали применительно к Канарским островам. Таковы были юридические пожалования Святого Престола при жизни Католических королей. Пришлось ждать понтификата Адриана VI и буллы Eximiae devotionis affectus от 23 сентября 1523 г., чтобы королям Испании было пожаловано право патроната и предстояния (presentación) в отношении всех церквей Испании, однако фактически уже Изабелле удалось добиться у Святого Престола права ходатайства, т. е. возможности повлиять на то, чтобы тому или иному лицу был или не был пожалован какой-либо церковный бенефиций[82].

Религиозная политика

В конце XV в. учреждение инквизиции, изгнание евреев и насильственное обращение мавров были мерами, дополнявшими друг друга, и являлись взаимосвязанными составными частями единой политики: речь шла о том, чтобы установить единство веры и заботиться о том, чтобы эта вера не подверглась никакому «заражению» или искажению. Применительно к Испании такая политика предполагала радикальные изменения — переход от политики сосуществования с нехристианскими конфессиями к политике нетерпимости и суровых преследований. Тем самым Испания всего лишь присоединилась к тем тенденциям, которых придерживались все государства западного христианства: они считали, что сплоченность социального тела предполагает и единство веры.

Учреждение инквизиции и изгнание иудеев — это дискриминационные меры против некоторых лиц из-за религиозных взглядов, которые имели они сами или их предки. Речь шла о том, чтобы сохранить чистоту католической веры, не допустить, чтобы новые христиане, т. е. иудеи, которые добровольно или под давлением силы обратились в католицизм (их называли также конверсо), вернулись к своим прежним верованиям, наказать еретиков и защитить самих конверсо и христианское общество в целом от заражения инакомыслием. В этом смысле можно утверждать, что создание инквизиции — церковного трибунала, который был подвластен государям и действовал по их воле, имеет несомненные черты Нового времени, поскольку отражает стремление государства Католических королей жестко контролировать жизнь и мысли подданных[83].

В это время возникали подозрения, что многие обращения в христианство не были искренними. Было известно, что некоторые христиане тайно иудействовали, т. е. возвращались к ритуалам своей прежней религии. Те конверсо, которые сами не вызывали таких подозрений, знали об этом и признавали, что заблуждения немногих наносят вред всем. Так постепенно оформилась идея создания особого трибунала, которому было бы поручено рассматривать обвинения против иудействующих, с тем чтобы те, кто лишь притворялся обращенным, были наказаны, а все остальные избавлены от позорящих их подозрений. 1 ноября 1478 г. папа Сикст IV подписал буллу Exigit sincerae devotionis, в соответствии с которой Католическим королям разрешалось назначить инквизиторов в своих королевствах. Через два года, в ноябре 1480 г., первые инквизиторы прибыли в Севилью.

Поскольку юрисдикция инквизиции распространялась на все территории двойной монархии, ее трибуналы позже были созданы и в других городах Кастильской и Арагонской Короны. Так начала действовать чудовищная бюрократическая машина, предназначенная для борьбы с ересью; сначала она направила свои удары против иудействующих, а с течением времени взяла на себя подавление всех форм инакомыслия — иллюминатства, эразмианства, лютеранства, а также преступлений, так или иначе связанных с верой и моралью (сексуальные отклонения, двоеженство и т. д.).

Инквизиция занималась только теми, кто принял крещение; речь шла о том, чтобы, жестоко покарав иудействующих, облегчить ассимиляцию конверсо. Однако всеобщая ассимиляция встретила сложности, поскольку конверсо сохраняли связи со своими прежними единоверцами-иудеями, которые не обратились в христианство. Борьба против ложных конверсо требовала исчезновения иудаизма на Пиренейском полуострове. Уже в 1476 г. кортесы в Мадригале возобновили прежние антииудейские меры, какое-то время не использовавшиеся; так, иудеев вновь обязали носить отличительные знаки на одежде. В 1480 г. было определено, что они должны жить в особых городских кварталах. Наконец, в 1483 г. были приняты решительные меры против иудеев Андалусии, вынуждавшие их покинуть эту область и обосноваться в других частях страны. Все это подготовило окончательный декрет 31 марта 1492 г., по которому иудеям был установлен четырехмесячный срок, чтобы принять христианство либо покинуть королевство.

Хотели ли Католические короли изгнать иудеев или покончить с иудаизмом? Власти предприняли интенсивную кампанию христианизации, проведя некоторые важные обращения с особой пышностью: король и королева лично стали крестными раввина Авраама Сенеора, который торжественно крестился в монастыре Гуадалупе и получил фамилию Коронель. Католические короли, несомненно, втайне надеялись на то, что подавляющее большинство иудеев предпочтут креститься и остаться в Испании. Но случилось иначе: из 250–300 тыс. иудеев, которые к тому времени жили в стране, только 50 тыс. человек приняли крещение. Остальные избрали путь изгнания, оказавшись в достаточно тяжелых условиях.

Испанская экспансия

Правители двойной монархии развили бурную внешнеполитическую деятельность, которую можно свести к немногим главным направлениям: поддержание хороших отношений с Португалией; соперничество с Францией за Италию и Наварру; экспансия в Америке. Но для такой активности нужно было сначала закончить Реконкисту и окончательно изгнать ислам с полуострова. Именно это оказалось первой важной задачей, которую король и королева осуществили, как только в Войне за кастильское наследство обеспечили себе трон.

В XIV в. Реконкиста приостановилась: экономические, социальные и политические кризисы, которые переживали в это время христианские королевства, мешали им продолжить вековую борьбу против мавров. Поэтому на юге все еще существовал эмират Насридов с центром в Гранаде, плативший дань кастильским королям.

Первыми военные действия возобновили мавры, которые в конце 1481 г. неожиданно заняли пограничный город Саара; в ответ на это знать Андалусии 28 февраля 1482 г. завладела Альхамой. Тогда Католические короли решили немедленно вмешаться и защитить Альхаму; тем самым то, что могло бы остаться обычной пограничной стычкой, превратилось в первый акт долгой войны, которая через десять лет закончится исчезновением власти мавров на Пиренейском полуострове.

В 1481–1483 гг. христиане тщетно пытались овладеть Лохой и Малагой, зато захватили в плен Боабдиля, сына и соперника султана Абул-Хасана Али (в хрониках того времени он именовался Мулей Асен). Государи поступили хитроумно: они отпустили Боабдиля на свободу, а он объявил себя их вассалом. Он провозгласил себя эмиром Гранады вместо Мулей Асена, который вскоре умер. Тем временем Католические короли осадили Ронду, которая капитулировала в мае 1485 г. Начавшаяся в мае 1487 г. осада Малаги закончилась 18 августа безоговорочной капитуляцией. В соглашении с Боабдилем было определено, что когда христиане возьмут Басу, Гуадикс и Альмерию, эмир в короткий срок передаст им столицу. Но Боабдиль отказался исполнять договор, и Католические короли приготовились возобновить военные действия. Многочисленные войска собрались под личным командованием Фернандо, в военный лагерь прибыла и Изабелла со всем двором. Центром руководства военными действиями стал созданный с этой целью укрепленный лагерь Санта-Фе. Боабдилю не оставалось ничего другого, как вступить в переговоры. Капитуляция была подписана 25 ноября 1491 г.; через несколько недель, 2 января 1492 г., король и королева торжественно вступили в столицу.

Управление вновь завоеванным королевством возлагалось на двух лиц, пользовавшихся монаршим доверием: дон Иньиго Лопес де Мендоса, граф Тендилья, стал алькайдом[84] Альгамбры и генерал-капитаном, а Эрнандо де Талавера — архиепископом Гранады. По условиям капитуляции гранадским маврам гарантировалась свобода отправлять культ, право использовать свой язык, носить свою одежду и придерживаться своих обычаев; им было также обещано, что их будут судить по их собственным законам. Талавера, духовник королевы и новый архиепископ Гранады, взялся за задачу обращения мусульман, осуществляя ее мирными и сугубо апостолическими средствами: христианизация, распространение катехизисов на арабском языке, переводы Евангелий и проповедей. Такие методы приносили результаты обнадеживающие, но медленные. В 1499 г., во время поездки Католических королей в Гранаду, город посетил и некоторое время оставался в нем Сиснерос[85] — архиепископ Толедо и преемник Талаверы в качестве исповедника королевы. Чтобы добиться скорейшего обращения, он предлагал гораздо более энергичные и эффективные меры. И действительно, во время его пребывания в Гранаде обращения стали гораздо более многочисленными, однако используемые для этого методы вызвали тревогу и протесты мусульманского населения. Вспыхнул мятеж в Альбайсине, а затем восстание в Ла-Альпухарре[86]. Следствием этих событий стала прагматика (указ) от 11 февраля 1502 г.; королевская чета сочла, что мавры Гранадского королевства, восстав, нарушили договор 1491 г., и их обязали либо принять христианство, либо покинуть Испанию. Большинство выбрали первый вариант. Новообращенные, которых отныне называли морисками, в XVI в. постоянно создавали для властей серьезные проблемы, пока в начале XVII в. их окончательно не изгнали.

Интересы Испании и Франции сталкивались в двух регионах: в Италии и в Наварре.

В 1493 г. король Франции Карл VIII, готовясь к войне в Италии и стремясь развязать себе руки, заключил с королем Арагона договор, согласно которому возвращал Арагону Руссильон и Серданью[87]. По его условиям испанская королевская чета обязывалась не вступать ни в какой союз против Франции, если в него не вступит папа римский. Именно этот пункт дал повод для испанского вмешательства в итальянские дела: Фернандо счел, что Карл VIII не имел права занять Неаполитанское королевство, которое было папским феодом; с другой стороны, вооруженное присутствие Франции в Неаполе представляло угрозу испанским интересам на Сицилии. Наконец, Фернандо и сам претендовал на юг Италии, где короли Арагона, его предки, играли ведущую роль в политике и заложили основы будущей гегемонии.

Карл VIII двинулся в Италию, почти не встречая сопротивления, дошел со своим войском до Рима и в феврале 1495 г. вступил в Неаполь. Тем временем Фернандо убедил папу, свергнутого неаполитанского короля, императора, миланского герцога и правителей Венеции заключить союз, Священную лигу, чтобы достичь мира между всеми христианскими народами и защитить права членов Лиги (май 1495 г.). Испании принадлежала главная роль в комплектовании войска Лиги, командование которым принял молодой военачальник Гонсало Фернандес де Кордова, позже получивший прозвище Великий капитан. Он за несколько месяцев изгнал французов из Неаполитанского королевства.

После смерти Карла VIII его преемник Людовик XII заключил соглашение с Фернандо Католическим о разделении Неаполитанского королевства (Гранадский договор 1500 г.). На самом деле ни один из двух государей не собирался отказываться от своих претензий, так что военные действия вскоре возобновились, к очевидной выгоде для войск Великого капитана. Неаполитанское королевство было окончательно включено в состав Арагонской Короны.

Франко-испанское соперничество также дало повод для присоединения к Испании Наварры, что и произошло в 1512 г.[88] Это королевство, вклинившееся между двумя державами, неизбежно должно было вступить в союз с одной из них и, следовательно, представляло угрозу для другой. При этом его особое административное и фискальное устройство не претерпело изменений.

Наконец, с итальянской политикой Католического короля были связаны кампании на севере Африки. Походы на Мелилью (занятую в 1497 г.), Оран (1509) и другие крепости на севере Африки имели главной целью атаковать базы берберских корсаров и обеспечить безопасность коммуникаций между Испанией и Италией в Западном Средиземноморье.

Подготавливая будущее величие Испании, Католические короли не ограничивались Европой. Именно в их правление был открыт ранее неизвестный мир и созданы благоприятные условия для Конкисты и эксплуатации будущей Американской империи. К концу Средневековья были изобретены технические средства, необходимые для заморских открытий: компас, астролябия, каравелла… Аспекты экономические (демографический рост, поиски золота…) и географические (опыт моряков из Страны Басков, Кантабрии и Андалусии, близость зоны пассатов) делали юго-запад Пиренейского полуострова наиболее удобным местом для организации таких экспедиций. Кастильцы и португальцы разделили между собой острова Атлантики: Канарские, Мадейру, Азорские. Португальцы уверенно продвигались вдоль побережья Африки в поисках выхода в Индийский океан и далее к Азии. Когда Колумб предложил им свой проект — отправиться в Азию, взяв курс на запад, через Атлантику, — было слишком поздно: португальцы уже почти достигли своей цели. В Кастилии сомневались в течение шести лет (1486–1492), но после взятия Гранады королевская чета дала себя убедить и подписала с Колумбом соглашение, что позволило генуэзскому мореходу в августе 1492 г. отправиться в путь и вскоре открыть первые острова к северу от Карибского моря. Уже во время второго путешествия Колумба начинается переход от открытий к завоеванию и эксплуатации, сначала на Гаити (Эспаньоле), затем на Пуэрто-Рико и Кубе. Буллы папы Александра VI (1493) слишком благоприятствовали Кастилии в ущерб интересам Португалии. Поэтому Тордесильясский договор (1494) вносит существенные поправки: за Испанией закрепляются все территории, уже открытые или те, которые будут открыты в будущем, к западу от воображаемой линии, проведенной от полюса к полюсу на расстоянии в 370 лиг к западу от островов Зеленого мыса; Португалия же получала свободу действий к востоку от этой линии. Это разделение стало зародышем будущих колониальных империй Нового Света: для Кастилии — вся Америка, кроме Бразилии, а для Португалии — Бразилия.

Правление Филиппа I

Обычно пишут, что династия Габсбургов начала править Испанией в 1516 г., с восшествием на престол Карла I. Но на самом деле первым государем из дома Габсбургов был здесь Филипп Красивый, отец будущего императора[89]. Официально Филипп I был королем меньше двух лет, с момента смерти королевы Изабеллы 26 ноября 1504 г. и до своей собственной смерти 25 сентября 1506 г., однако его реальное правление было еще короче, поскольку он прибыл в Испанию только 26 апреля 1506 г.

Строго говоря, после смерти Изабеллы Католической трон занимал не Филипп Красивый, а его супруга донья Хуана. Череда семейных трагедий привела к тому, что именно она, хотя была третьим ребенком Католических королей, оказалась их наследницей. 4 октября 1497 г. умер наследный принц дон Хуан, которому едва исполнилось 19 лет. Наследницей Католических королей стала тогда их старшая дочь инфанта Изабелла, родившаяся в 1470 г.; сначала она была замужем за Афонсу, наследным принцем Португалии, а после его смерти — за королем Мануэлом Португальским. Кортесы в 1497 г. принесли ей присягу как наследнице Кастильской Короны. Однако принцесса скончалась 23 августа 1498 г. после родов, произведя на свет инфанта дона Мигела, который в тот момент оказался наследником сразу трех Корон: Португалии, Кастилии и Арагона, и в этом качестве ему принесли присягу кортесы всех трех государств — соответственно в 1498 и 1499 гг. Но принц умер 20 июля 1500 г., когда ему не было и двух лет. После этого наследницей Католических королей оказалась их вторая дочь Хуана, родившаяся в 1479 и 1496 гг. вышедшая замуж за эрцгерцога Филиппа Красивого, сына императора Максимилиана I. После путешествия, которое она тогда совершила, чтобы соединиться со своим мужем в Нидерландах, у нее появились признаки душевного расстройства. Похоже, что сначала супруги любили друг друга. Однако затем Филипп стал отстраняться от жены и возобновил отношения с любовницами. Такое положение вызвало жгучую ревность Хуаны, которой к тому же не нравилось находиться там, где она мнила себя окруженной соперницами и шпионами. Стала заметна ее некоторая склонность к меланхолии и к уединенной жизни. Эти обстоятельства постоянно беспокоили ее родителей, узнававших о происходящем от своих послов. Ситуация требовала, чтобы Хуана прибыла в Испанию, где бы ее официально признали будущей королевой. Она предприняла такое путешествие вместе со своим мужем в январе 1502 г. Кортесы в Толедо без затруднений принесли ей присягу как наследнице Кастильской короны. Филипп Красивый вернулся во Фландрию[90] 14 декабря, в то время как беременной донье Хуане пришлось задержаться до весны 1504 г., когда она наконец смогла вновь увидеть мужа.

Едва она прибыла во Фландрию, как ее ревность вспыхнула с новой силой. Постоянно повторялись конфликты с мужем и с придворными. В корреспонденции посла Католических королей во Фландрии Гутьерре Гомеса де Фуэнсалида упоминаются такие ссоры. В ней часто говорится о «разладе, неприязни, антипатии, недовольстве и резких выражениях» в разговорах между супругами. Такое положение дел очень беспокоило Католических королей. Филипп Красивый посылал в Испанию детальные сведения о Хуане, в которых впервые стал упоминать о ее душевном здоровье. Он полагал, что его супругу следует заключить в какую-нибудь крепость. Эти обстоятельства объясняют клаузулу завещания королевы Изабеллы, продиктованного 12 октября 1504 г., за полтора месяца до ее смерти. По завещанию Хуана объявлялась наследницей кастильского трона, но с важной оговоркой: в случае если новая королева «не сможет или не захочет заниматься делами управления», король Фернандо должен взять на себя бремя управления Кастилией, пока старший сын Хуаны, принц Карлос, не достигнет совершеннолетия, «по крайней мере 20 полных лет».

Была ли Хуана на самом деле безумной? Одни описывают ее как женщину истеричную, сошедшую с ума на почве ревности и физической страсти. Другие склоняются к мысли о заговоре, и в этом случае Хуана оказывается жертвой государственной необходимости и политических махинаций с целью лишить ее власти: сначала ее муж, затем отец и, наконец, сын устроили все таким образом, чтобы править от ее имени. Несомненно, Хуана страдала каким-то психическим расстройством, как и ее бабушка по материнской линии, Изабелла Португальская. Она не была сумасшедшей в обычном смысле этого слова, но у нее не было воли и энергии, которые требуются правителям. Ни ее мать, ни отец, ни затем сын не могли допустить, чтобы судьба королевства оказалось в столь слабых руках.

Королева Изабелла умерла 26 ноября 1504 г. Фернандо Католический готовился управлять Кастилией от имени дочери. Филипп Красивый, находившийся во Фландрии, отрицал сумасшествие Хуаны. Его расчет понятен: в случае признания ее безумной необходимо было следовать завещанию королевы Изабеллы и регентом становился Фернандо Католический; напротив, если исходить из того, что Хуана способна управлять, то Фернандо остается не у дел, а Филипп Красивый, как муж королевы, может принимать участие в делах управления. Речь шла, таким образом, о борьбе за власть между Фернандо Католическим и Филиппом Красивым, между отцом и мужем несчастной королевы. Кортесы, собравшиеся в Торо в январе 1505 г., приняли противоречивое решение: они признали Хуану королевой Кастилии, а Фернандо — «законным попечителем, распорядителем и правителем этих королевств и владений».

А если так, то Фернандо Католический превращается в мишень для жесткой критики сторонников Филиппа. Быстро становится очевидно, что соглашение между ним и Филиппом невозможно, особенно с того момента, как король Арагона увидел, что общественное мнение в Кастилии оказалось не на его стороне. Многие хотели воспользоваться обстоятельствами, чтобы не платить по счетам. Почти все могущественные сеньоры грезили о том, чтобы вернуть позиции, утраченные с приходом к власти Католических королей, и рассчитывали, что Филипп Красивый будет им благодарен, если они ему помогут достичь единоличного правления, изгнав Фернандо. Наконец, политическую ситуацию в Кастилии еще более усложняла международная обстановка. В сентябре 1504 г., за пару месяцев до смерти королевы Изабеллы, без всяких переговоров с ней или с ее мужем в Блуа был заключен договор между королем Франции Людовиком XII, императором Максимилианом I и эрцгерцогом Филиппом Красивым — договор, который представлял угрозу для испанских интересов в Италии. Ясно было, что в борьбе за власть над Кастилией Филипп искал помощи Франции. Ответ Католического короля последовал в октябре 1505 г.: он заключил мир с Францией и, что гораздо необычнее и серьезнее, взял на себя обязательство вступить в брак с Жерменой де Фуа, племянницей французского короля; взамен Людовик XII уступал Фернандо свои предполагаемые права на Неаполитанское королевство. В это время Фернандо считал уже проигранной борьбу за право управлять Кастилией. Филипп и Хуана прибыли в Ла-Корунью 26 апреля 1506 г. Почти все крупные сеньоры Кастилии отправились к Филиппу, чтобы изъявить ему свою преданность. У Католического короля не было другого выхода, как отказаться от власти над Кастилией и заняться своими владениями в Арагоне и Неаполе. Но в сентябре в Бургосе Филипп Красивый заболел и всего через шесть дней, 25 сентября 1506 г., умер.

Столь короткое правление Филиппа Красивого показывает, насколько хрупким был порядок в королевстве, которого достигли совместными усилиями Изабелла и Фернандо после своей победы в Войне за кастильское наследство 1474–1479 гг. Теперь единство Кастильской и Арагонской Корон могло распасться. Фернандо, женившись в 1505 г. на Жермене де Фуа, согласился с тем, что дети, родившиеся от этого брака, унаследуют арагонские королевства и сеньории. Кастильско-арагонской двойной монархии угрожала, таким образом, смертельная опасность: Кастилия и Арагон могли вновь оказаться разделенными, как это было до брака будущих Католических королей. К счастью для политического будущего монархии, сын Фернандо и Жермены де Фуа, дон Хуан Арагонский, родившийся 3 мая 1509 г., прожил только несколько часов, и дон Карлос, сын Хуаны и Филиппа Красивого, смог, когда пришло его время, унаследовать обе Короны.

Регентства Фернандо Католического и кардинала Сиснероса (1506–1517)

После смерти Филиппа Красивого наступило время безвластия, когда страна балансировала на грани гражданской войны. По совету кардинала Сиснероса гранды и другие придворные сановники решили предложить Фернандо, чтобы он вернулся и взял на себя бразды правления. Арагонский король откликнулся на эту просьбу и в июле 1507 г. вернулся в Кастилию, чтобы управлять ею от имени своей дочери Хуаны, которая официально по-прежнему оставалась королевой Кастилии. Впредь Фернандо принимал все меры предосторожности, чтобы его дочь уже не представляла для него опасности. В 1509 г. он решил, что Хуана будет жить затворницей в монастыре в Тордесильясе.

Фернандо умер в январе 1516 г. Сиснерос управлял королевством до прибытия в Испанию в ноябре 1517 г. нового короля, Карла I. Согласно завещанию Изабеллы бразды правления и скромный титул регента должен был принять старший сын Хуаны Карл Гентский, находившийся тогда во Фландрии. Однако фламандские советники Карла сочли более уместным, чтобы он принял королевский титул, и 14 марта 1516 г. в Брюсселе Карл был официально провозглашен королем Кастилии и Арагона «совместно с католической королевой» Хуаной. Речь шла о настоящем государственном перевороте, который осуществили Сиснерос и Королевский совет, но который сильно встревожил широкие слои населения страны.

Смерть Католического короля вызвала всплеск неповиновения сеньоров и возбуждение в обществе. Авторитетом центральной власти повсюду пренебрегали. На самом деле в 1516–1517 гг. действовали два правительства: одно в Кастилии, во главе с Сиснеросом, второе во Фландрии, которое возглавил воспитатель Карла Гийом де Крой, сеньор Шьевр[91]. На первое возлагалась фактическая ответственность за политические дела, но второе в любой момент могло корректировать или даже отменять решения, принятые в Испании. В таких условиях государственный механизм был по существу парализован. Нужно было срочно положить конец двоевластию, и достичь этого можно было только при условии прибытия короля Карла в Испанию. Этими обстоятельствами объясняется инициатива некоторых городов во главе с Бургосом провести чрезвычайную сессию кортесов — прямое предвестие восстания комунерос[92]: когда они вследствие отсутствия монарха столкнулись с ситуацией, которую определили как кризисную, было принято решение, что кортесы могут и должны возложить бремя правления на себя. Однако идеи, родившиеся в Бургосе, не воплотились в жизнь: пришло официальное известие, что Карл собирается наконец прибыть в Испанию.

Исповедник королевы Изабеллы с 1492 г., архиепископ Толедо с 1495 г., генеральный инквизитор Кастилии и кардинал с 1507 г., Сиснерос более двадцати лет играл ведущую роль в политике своего времени. Как служитель Церкви, он был уверен в необходимости срочно реформировать дисциплину, образ жизни и уровень образования клира. Часть своих огромных доходов с архиепископства Толедо он потратил на то, чтобы основать в принадлежавшем архиепископам городе Алькала-де-Энарес университет — такой, какого требовали новые времена, т. е. открытый всем теориям и новым направлениям в науках, например в изучении древних и восточных языков. В качестве генерального инквизитора он не проявлял никакого фанатизма при защите ортодоксии, скорее наоборот. В других сферах своей деятельности Сиснерос также демонстрировал качества, которые позволяют считать его государственным деятелем Нового времени. Мы знаем, что он интересовался вопросами экономики, вдохновил Габриэля Алонсо де Эррера написать и издать свой ставший знаменитым «Трактат о сельском хозяйстве», чтобы содействовать развитию этой отрасли. Сиснерос полагал, что государство должно заботиться об общем благе и быть выше интересов фракций и группировок. Ему было 59 лет, когда он стал архиепископом Толедо, 70 — когда он впервые взял на себя груз политической ответственности после смерти Филиппа Красивого, и 80 — когда он стал регентом в 1516 г. Внуку Католических королей он оставил государство уважаемое и сильное, но Испания, какой она оформилась при императоре Карле V, очень отличалась от той, о которой мечтал Сиснерос.

Правление Карла V открывает новый период в истории Испании. Впервые обе Короны, Кастилии и Арагона, оказались объединены под властью одного правителя. С другой стороны, они достались государю, который, помимо пиренейских королевств, унаследовал владения в Нидерландах, права на герцогство Бургундия и претензии на императорский трон. С восшествием на престол новой династии перед страной открываются новые перспективы в Европе, Средиземноморье и Америке. Начинается славный период, но славный для кого? Для монарха или для подвластных ему народов?

XVI век представляет собой довольно сложное целое: два правления, Карла V (1516–1556) и Филиппа II (1556–1598), но одна и та же политика, обусловленная обстоятельствами времени и места.

Восстания комунерос и Херманий[93]

К осени 1517 г. Карл I (V) наконец принял решение приехать в Испанию. Кастильцы возлагали на прибытие короля большие надежды. Однако первые же контакты с монархом на испанской земле вызвали глубокое разочарование. Карл, родившийся в Генте в 1500 г., получил образование в соответствии с бургундской системой ценностей и не придавал особого значения своему испанскому наследству. С 1509 г. обязанности наставника юного принца были возложены на Шьевра. Он сопровождал Карла в Испанию, по-прежнему пользуясь его полным доверием. Сиснерос, который в силу своего авторитета и опыта мог бы частично уравновесить влияние «фламандцев», умер в первых числах ноября 1517 г., так и не встретившись с королем.

Кортесы в Вальядолиде, собранные, когда Карл находился в Кастилии всего несколько месяцев, отражают уже серьезное недовольство жителей королевства. Карлу напоминают, что его мать Хуана остается «королевой и сеньорой этих королевств»; высказываются протесты против чрезмерного вывоза монеты из Испании в Нидерланды, против пожалования иностранцам должностей и почестей. Наконец, Карлу намекают на теорию «негласного договора»[94] между королем и его подданными.

Король едет в Барселону, где его настигает[95] известие о том, что он, как наследник своего деда по отцовской линии Максимилиана I, избран главой Священной Римской империи германской нации. С этого момента все заботы юного императора и его советников обращены в сторону Империи: Карл должен лично прибыть в Ахен, чтобы вступить в свои права, и нужны деньги — на путешествие и на покрытие расходов на избрание. Чтобы добыть их, он решает увеличить косвенные налоги — алькабалы. Рехидоры Толедо озвучивают протесты, которые возникают повсюду. В конце 1519 г. король созывает кортесы, которые должны собраться в марте следующего года в Сантьяго. В этой обстановке недовольства первые заседания оказались безрезультатными. Кортесы были приостановлены и вновь собрались через две недели в Ла-Корунье. Путем угроз, давления и подкупа депутатов Карл добился одобрения нового налога большинством депутатов кортесов и 20 мая отплыл из Испании, оставив правителем-регентом своего прежнего учителя кардинала Адриана[96].

Положение в стране было очень тревожным: повсюду сильные волнения, беспорядки, убийства. Представители Толедо предложили создать союз — Хунту; когда она собралась в августе в Авиле, в ней насчитывалось только четыре города. Правительство не спешило удовлетворить главные требования оппозиции (прежде всего отмены налога, утвержденного в Ла-Корунье), а попытка подавить движение силой оказалась неудачной и завершилась пожаром в Медине-дель-Кампо, что привело к изоляции кардинала Адриана и Королевского совета. Войска Толедо, Мадрида и Саламанки во главе с Хуаном де Падилья вступили в Тордесильяс, где находилась королева Хуана. Туда переместилась и Хунта; в конце сентября в нее входили уже четырнадцать из восемнадцати городов с правом голоса в кортесах. С этого момента Святая хунта считалась представительным собранием и правительством королевства от имени королевы Хуаны. Однако сами успехи комунеро и их революционные требования вызывали беспокойство городской верхушки Бургоса и знати. Карл V воспользовался этим обстоятельством: он назначил двух аристократов, коннетабля и адмирала Кастилии, соправителями кардинала Адриана и учел интересы умеренных участников восстания и купцов. В результате Бургос отошел от движения, а кардинал Адриан с помощью кастильской знати и Португалии сформировал новое войско. 5 декабря 1520 г. оно выбило комунеро из Тордесильяса. Хунта из Вальядолида предпринимала военные действия против сеньорий Тьерры-де-Кампос[97], в феврале ее силы заняли Торрелобатон, замок адмирала Кастилии, но проводившаяся ею политика оказалась неэффективной. Противники восставших собрали все свои силы и в апреле 1521 г. разгромили силы городов при Вильяларе. Три главных предводителя движения: Падилья, Хуан Браво и Франсиско Мальдонадо — на следующий день были обезглавлены. Толедо под руководством Марии Пачеко, вдовы Падильи, сопротивлялся до февраля 1522 г., но в конце концов сдался. В июле 1522 г. в Испанию вернулся Карл V, он приказал казнить несколько пленных, а затем объявил всеобщую амнистию, однако исключил из нее около трехсот наиболее активных участников восстания.

Восстание комунерос следует рассматривать в контексте как политической, так и экономической конъюнктуры.

Политическая конъюнктура возникла со смертью в 1504 г. королевы Изабеллы. С этого момента начинается период переходных правлений и регентств. Правление Филиппа Красивого, первое регентство Сиснероса, регентство Фернандо Католического, второе регентство Сиснероса — почти 20 лет политических кризисов, отсутствие преемственности власти и твердого управления государством. Это способствует возрождению разного рода честолюбивых амбиций, особенно заметных среди знати, которая пытается восстановить утраченные позиции.

Экономическая конъюнктура не менее тревожна. 1504–1506 гг. были ужасны: низкие урожаи, голод, высокая смертность; ситуацию усугублял рост налогов. После этих трагических лет последовало снижение цен в 1510–1515 гг., тем более впечатляющее, что в течение всего XVI в. оно было единственным и за этим спадом последовал резкий рост цен, достигший максимума в 1521 г.

Такова общая картина, в рамках которой следует рассматривать проблематику 1520 г. Экономический кризис продолжается и затрагивает почти все сферы, при этом возникает впечатление, что политический кризис будет продолжаться с отъездом короля в Империю. Жители Кастилии чувствуют себя беззащитными. Отсюда волнения и беспорядки, которые начиная с июня 1520 г. охватывают все королевство. Повсюду вспыхивают мятежи и восстания, и эти движения являются еще одним проявлением тревоги и недовольства, которые лишь в центральных областях Кастилии сложились в чисто политическое движение.

Почему именно там, а не в других регионах? В центральной зоне, между Вальядолидом и Толедо, похоже, сконцентрировались все трудности: там преобладали большие города, где борьба за развитие текстильного производства сталкивалась с иностранной конкуренцией и с трудностями снабжения сырьем из-за политики, ориентированной на экспорт шерсти. Северная зона, от Бургоса и дальше, возлагала надежды на свое привилегированное положение в торговых отношениях с Нидерландами и с остальной Европой, поэтому предположительно должна была выиграть от прихода к власти новой династии. Сходные причины, хотя и в иных социальных условиях, дали о себе знать и в Андалусии. А центральные области Кастилии, где не было благоприятных экономических перспектив, оказались в безвыходном положении.

Основываясь на этих предпосылках, можно выделить в движении комунеро две главные черты: отрицание Империи и политическая реорганизация взаимоотношений между королем и королевством.

Именно избрание короля на трон Империи в 1519 г. хронологически стало началом движения[98]. Тема Империи звучит на всем протяжении первого этапа восстания. Его участники подозревали, что император приносит общее благо Кастилии, собственные и законные интересы королевства в жертву своим личным и династическим интересам. После поражения при Вильяларе у Кастилии уже не было другого выхода, кроме как смириться и участвовать в имперской политике, предоставляя своих солдат и свои деньги, но очевидно, что она делала это против желания и что идеи и цели императора разделяют лишь высшие должностные лица и интеллектуалы.

Отрицание Империи приводит комунеро к требованию прямого участия «королевства»[99] в политических делах, однако на самом деле Карл V осуществлял политическую линию, определенную еще Католическими королями. Речь шла о том, чтобы в любых обстоятельствах утверждать главенствующее положение института монархии, которая может подчас передавать светским и церковным сеньорам, а также городам королевского домена важные полномочия, но всегда сохраняет общий контроль над делами управления. Смысл реорганизации, осуществленной Католическими королями, был очень прост: политика — дело Короны, и у подданных нет оснований в нее вмешиваться. В городских советах существовала оформленная система замкнутых рехидорств, переданных в руки местной олигархии. Эта олигархия могла решать вопросы, важные для экономической и социальной жизни города, но ни в коем случае не должна была вмешиваться в политические вопросы, которые могли бы вызвать споры и столкновения. На общегосударственном уровне очевидно то же самое стремление превратить решение политических проблем в дело исключительно королевской власти и ее министров; знать и кортесы оказались отстранены от этих вопросов.

Революция комунеро стремится покончить с такой ситуацией. Политические вопросы вновь обсуждаются в консехо, где «традиционные» рехидоры уступают место подлинным представителям народа. Но именно Святая хунта прежде всего демонстрирует желание участвовать и вмешиваться в принятие решений по важнейшим политическим вопросам. Она не ограничивается тем, что предлагает провести реформы, которые считает необходимыми, предоставляя окончательное решение королю; Святая хунта вмешивается в дела управления и требует прямого участия в них — вот ключевой пункт, в котором комунеро не хотели идти на уступки. Именно поэтому провалились все попытки соглашения между сторонниками короля и комунеро. Адмирал Кастилии, который пытался найти компромисс, прекрасно уловил политический смысл движения, когда обратился к представителям Хунты: «Дело в том, что тех должностных лиц, которых назначает король, вы называете непокорными, поскольку они не отказываются от должностей по вашему приказу, как если бы королевство приказывало королю, а не король — королевству. Это дело невиданное». Еще яснее выразился председатель Вальядолидской канцелярии Диего Рамирес де Вильяэскуса, прервав долгие и тщетные переговоры с повстанцами: «Они говорили, что они выше короля, а не король выше их».

Битва при Вильяларе означала поражение той политической программы, которая стремилась установить превосходство королевства над королем. В 1522 г. король восстанавливает приоритет своей власти. Политика вновь становится делом не просвещенного меньшинства, а монарха, единственного носителя суверенитета и государственной власти. Такая установка, несомненно, принесла с собой очевидную политическую и институциональную стабильность, но в то же время привела к разрыву между королевской властью и подданными. Возникает вопрос: в какой мере испанцы разделяли ту политику, которую их короли проводили от их имени в Европе, и в частности в Нидерландах? XVI век, несомненно, являлся для Испании эпохой доминирования и престижа, но понятно, что эта слава была достигнута за счет подданных, которым предлагалось оплачивать своей кровью и деньгами имперские идеи и предприятия, в одностороннем порядке определенные монархами. Активное участие королевства, возможно, позволило бы исправить отдельные аспекты этой политики и избежать некоторых драматических последствий. Но история не терпит сослагательного наклонения.

Кризис, связанный с движением жерманий в Валенсии, обнаруживает как черты сходства, так и различия по сравнению с кастильскими событиями. В этом королевстве, где знать и простонародье издавна противостояли друг другу, летом 1519 г. городские патриции, спасаясь от чумы, уехали из города Валенсии в свои сельские поместья. Столичная беднота почувствовала себя брошенной и лишенной помощи, оставленной на произвол судьбы в условиях эпидемии и опасности нападения корсаров. Жители города требовали выдать им оружие для защиты, а в конце года совет из тринадцати синдиков[100] взял на себя бремя управления городом. Двор приказал вице-королю[101] дону Диего Уртадо де Мендоса восстановить в Валенсии порядок, но члены братства (agermanats) выбили его из столицы и из Шативы (Хативы) и примерно в течение года оставались хозяевами положения. Они разбили 25 июля 1521 г. королевское войско при Гандии. Они разоряли земли сеньоров, силой заставляли креститься мудехаров, живших на землях знати. Однако в конце концов сеньоры и королевские войска разбили повстанцев. В ноябре 1521 г. капитулировала Валенсия, в сентябре следующего года — Шатива и Альсира.

Эти два кризиса, восстания комунерос и жерманий, отражают две существенные характеристики монархии Габсбургов:

1. Слабость государства, поскольку оно не способно согласовать между собой интересы политических сообществ, входящих в состав империи; в результате, хотя комунеро и agermanats выступают против королевской власти почти одновременно, им не приходит в голову договориться о совместных действиях — оба движения полностью игнорируют друг друга.

2. Могущество землевладельческой аристократии, которая в обоих случаях спасла королевскую власть. В испанском обществе XVI в. буржуазные элементы всегда оставались маргинальными и не могли уравновесить колоссальное влияние и престиж дворянского сословия.

Сословное общество

При Вильяларе, как и в Валенсии, выиграла именно знать. Именно она спасла королевские прерогативы. Во время гражданской войны Карл V оказался вынужден временно доверить власть двум аристократам — коннетаблю и адмиралу Кастилии. Вернувшись в Испанию в июле 1522 г., он ее отобрал — без единого слова благодарности за службу. Адмирал так и умер в обиде: он, как и все люди его круга, считал, что летрадо из Королевского совета отодвинули их от власти. Однако в этом Карл лишь придерживался политики, установленной Католическими королями, — править с помощью людей среднего положения: летрадо, монахов, кабальеро. А грандам — доверять дипломатические миссии и военные посты, но избегать предоставления им ответственных политических должностей.

Таким образом, в течение всего XVI в. существует соперничество между военным сословием и должностными лицами, между «людьми шпаги» и «людьми пера» (las armas y las letras). Знать недовольна, что летрадо управляют государством, а летрадо завидуют престижу идальго в обществе и думают лишь о том, как бы самим достичь идальгии. Таков двойственный облик этого столетия: аристократия считает, что у нее отняли ее победу при Вильяларе, но ее престиж никогда не был так высок, как в это время. Летрадо занимают важные посты в королевских советах и в целом в делах управления, они богатеют, покупают хуро и цензы, но стыдятся своего плебейского происхождения и в конце концов перенимают образ жизни кабальеро, их ментальность и систему ценностей; они стремятся слиться с дворянством.

Именно дворянство занимает первое место в обществе. Его экономическое могущество и влияние очень велики. Его владения и доходы с них необъятны. При этом внутри дворянства существует иерархия, которую можно представить примерно следующим образом:

1. На вершине находятся гранды и титулованная знать (герцоги, маркизы, графы); это примерно 30 родов в начале столетия и вдвое больше — в конце[102]. Это такие линьяжи, как Энрикес, Веласко, Мендоса, Гусман, Пиментель, Альварес де Толедо и др., — фамилии, которые постоянно звучат в хрониках придворной жизни.

2. За ними следуют кабальеро, среди которых можно выделить в числе прочих три группы: а) рыцари духовно-рыцарских орденов (Сантьяго, Калатрава, Алькантара); б) сеньоры вассалов, т. е. владельцы юрисдикционных сеньорий и земель; в) городская олигархия.

Тех, кто не принадлежал ни к титулованной знати, ни к «сеньорам вассалов», ни к членам какого-либо ордена, чаще всего называли идальго. Все эти категории пользовались в обществе высоким престижем. Общество XVI в. было обществом сословным, основанным на пользовании привилегиями, и существенной привилегией было освобождение от налогов: дворянин их не платил[103]. Все различия в конечном счете сводятся к тому, идет ли речь об идальго или печеро. Освобождение от налогов, которое предполагало обладание идальгией, — это видимый признак дворянского статуса, который позволяет пользоваться и другими выгодами, такими как почести и престиж. Отсюда настойчивость, с которой стремятся ее достичь, когда ею не обладают по праву и не могут унаследовать. В результате этого страстного стремления к идальгии доля идальго в обществе постоянно растет. Документы 1541 г. дают в итоге такие цифры: в королевстве Леон и в Астурии идальго были столь же многочисленны, как печеро; в Бургосе идальго составляли четверть населения, и эта пропорция снижается до ⅐ части в Саморе, ⅛ в Вальядолиде, ⅒ в Торо, Авиле и Сории, ¹⁄₁₂ в Гранаде, Севилье, Кордове, Хаэне, Саламанке, Куэнке, Гвадалахаре, Мадриде, Толедо; ¹⁄₁₄ в Мурсии и Сеговии. В подавляющем большинстве эти идальго жили в городах; гораздо менее многочисленны те, кто обитал в сельской местности, и именно это меньшинство стало поводом для образа бедного идальго, столь распространенного в литературе того времени, но в действительности не соответствующего фактам. В целом ситуация была скорее противоположной: между идальгией и богатством можно поставить знак равенства.

В целом пропорция идальго в населении страны очень значительная — 10 %. Поскольку почти все они крупные собственники, состоятельные летрадо, обогатившиеся купцы, в результате люди богатые не участвуют в уплате налогов; налоговый гнет ложится прежде всего на крестьянство и на бедных. Такова еще одна характеристика сословного общества XVI в.: это общество ужасающе несправедливое в распределении налогов, быть крестьянином или бедняком — это проклятие. В обществе эпохи Возрождения укрепились дворянские ценности и акцентировалось пренебрежение к ручному труду и к соответствующим профессиям. Отсюда проблемы, вызванные ростом числа бродяг и нищих, которые странствовали из одного места в другое в поисках средств к существованию. Многие хотели закрепить эти потенциальные рабочие руки на местах, запретив им странствия по стране и отделив настоящих бедных — стариков, увечных, больных, которые нуждались в подаяниях и в госпиталях, — от фальшивых, кого следовало заставить жить трудом своих рук. Кортесы, королевская власть и муниципалитеты (как, например, в Саморе, Саламанке или Вальядолиде) принимали меры такого рода начиная с 1545 г. Этот вопрос вызвал полемику между Доминго де Сото и братом Хуаном де Медина[104], которая продолжалась до конца столетия.

Король и королевство

С момента битвы при Вильяларе королевской власти в XVI в. никогда ничего не угрожало, она полностью контролировала ситуацию. Однако она вовсе не собиралась непосредственно управлять своими необъятными владениями. Обычной практикой стало делегирование административных полномочий. Здесь можно выделить три сферы:

1. Сеньории в широком смысле слова образуют обширный и преобладающий сектор, в котором король делегирует свою власть и полномочия светским и духовным сеньорам. Это территориальные феоды знати, земли монастырей, духовно-рыцарских орденов (энкомьенды) либо принадлежавшие епископам и архиепископам. Сеньоры в рамках своей юрисдикции осуществляли полномочия, которые принадлежали государству и которые королевская власть им делегировала.

2. Территории Короны как таковые (т. е. домена) не всегда подчинялись непосредственно королю: во всех больших и малых городах с их муниципальными институтами мы также видим делегированную власть. Эти органы управляли не только территорией города, но и обширной сельской округой вокруг него. В некоторых случаях, например в Вальядолиде и Сеговии, речь шла о целых провинциях — «землях» города, — которые подчинялись юрисдикции своего центра; город по отношению к округе и близлежащим землям вел себя как настоящий коллективный сеньор. Однако относительная автономия больших консехо была гораздо меньше, чем у сеньорий, поскольку Корону в таких консехо представлял коррехидор — должностное лицо высокого ранга; он председательствовал на заседаниях городского совета, состоявшего из рехидоров (в Андалусии их называли вейнтикуатро), которые составляли замкнутую городскую олигархию, так называемых присяжных (jurados), т. е. представителей кварталов, инспекторов, алькальдов и других муниципальных должностных лиц.

Существование этих двух сфер, сеньориальной и муниципальной, привело к тому, что большая часть территории страны была в той или иной степени изъята из непосредственной власти государя, который осуществлял лишь общий более или менее строгий контроль над местными делами. Зато Корона полностью резервировала за собой третью сферу — политику в целом.

3. Третий сектор составляет политику как таковую, государственную власть в современном смысле этого слова: дипломатию, налогообложение, общее управление королевством. Теоретически Корона должна была в таких вопросах взаимодействовать с кортесами, которые представляли королевство.

Однако кортесы представляли не все королевство, а лишь королевские города, и даже не всю их совокупность, а меньшинство. Их было всего восемнадцать: Бургос, Сория, Сеговия, Авила, Вальядолид, Леон, Саламанка, Самора, Торо, Толедо, Куэнка, Гвадалахара, Мадрид, Севилья, Кордова, Хаэн, Мурсия и Гранада. В то время быть представленным в кортесах не право, а привилегия; обладавшие ею города упорно ее защищали. Наконец, в каждом из восемнадцати привилегированных городов назначение двух депутатов в кортесы являлось прерогативой очень узкой группы избирателей; речь шла прежде всего о городской олигархии, состоявшей из рехидоров. Несмотря на все ограничения, кастильские кортесы не были столь послушны, как об этом иногда говорят. Они не без сопротивления соглашались на новые налоги, которые у них испрашивали, и так как именно на них возлагался контроль за взиманием налогов, пользовались случаем, чтобы укрепить власть городских олигархий. Так, соглашаясь одобрить для Филиппа II налог, который получил название «миллионы»[105], кортесы потребовали и добились, чтобы его сбор и использование были поставлены под контроль городов, представленных в кортесах. В результате «миллионы» позволили городской олигархии расширить свои привилегии.

При этом король управлял не в одиночку, а опираясь на сотрудничество специализированных советов: по делам Кастилии, Финансового, инквизиции и т. д. Так что отличительная черта управления при Габсбургах — его коллегиальный характер. В работе каждого совета участвовало 10–15 советников, как правило, летрадо. Советы рассматривали наиболее важные проблемы; после обсуждения составлялось общее заключение (так называемая «консультация»), которое посылали государю, а он записывал на полях документа свои соображения или решения. Это была так называемая консультативная (совещательная) система.

Связь между государем и советами осуществлялась секретарями, которые в результате стали играть важнейшую роль в политической жизни. Многие из них выполняли свои обязанности в течение долгого времени, иногда всю жизнь. В правление Карла V таким был Франсиско де лос Кобос, а при Филиппе II — Гонсало Перес, которого позже сменил его сын Антонио. Такие люди, постоянно находясь при государе, имели значительное влияние в высших сферах власти. Казалось, никто и ничто не в состоянии соперничать с ними. В то же время речь идет о власти абсолютной, но не произвольной, и абсолютизм еще не достиг вершины своего развития.

Испания и Европа

Во внешней политике Габсбурги руководствовались не государственными, и тем более не исключительно государственными, а династическими интересами. Испания и, конкретнее, Кастилия, должна была лишь оплачивать расходы этой политики, она становится основой Империи, источником необходимых денежных средств, а также набора солдат, дипломатов и должностных лиц, призванных осуществлять такую политику. При проведении подлинно испанской политики уделяли бы больше внимания проблемам Средиземноморья (в Италии и Северной Африке) и, возможно, не вмешивались бы столь прямо в конфликты в Германии и Северной Европе, вызванные лютеранской Реформацией. При этом между политикой Карла V и Филиппа II существовала очевидная преемственность, хотя имелись и различия.

Несомненно, Карл V всегда был убежден, что достоинство императора ставит его выше остальных монархий и обязывает заботиться об общих интересах всего христианства. Во внешней политике Карла можно выделить несколько основных направлений:

1. Во-первых, стремление поддерживать дружественные отношения с соседней Португалией. Женитьба императора на португальской принцессе Изабел (1526) укрепила династические связи между двумя Коронами. Тордесильясский договор (1494) разграничил зоны экспансии Испании и Португалии в Атлантике. Спорным оставался лишь вопрос о Молуккских островах, но в 1529 г. по Сарагосскому договору Карл V за компенсацию отказался от претензий Испании на этот архипелаг, так что исчезла почва для любого соперничества между двумя странами.

2. Во-вторых, постоянной проблемой для Карла V была турецкая опасность. Турецкое наступление разворачивалось в двух регионах: в Центральной Европе и в Западном Средиземноморье. Турки заняли Балканский полуостров и после победы при Мохаче в 1526 г. — почти всю Венгрию; в 1529 г. они осаждали Вену. Здесь Карл V ограничивался тем, что сдерживал турецкий натиск, не переходя в наступление. Иначе обстояло дело в Средиземноморье, где правитель Алжира Барбаросса[106] угрожал испанским владениям в Италии и даже на самом Пиренейском полуострове. Карл лично руководил войсками в двух военных кампаниях: успешной против Туниса (1535) и алжирской, закончившейся отступлением и катастрофическим поражением (1541).

3. В отношениях с Францией правление Карла началось с попытки достичь согласия: под влиянием Шьевра, который считал нужным, пока юный король не утвердится на испанском троне, поддерживать мир с соседним королевством, был заключен Нуайонский договор (1516)[107]. В отношениях между Карлом V и Франциском I было три спорных вопроса: Наварра, Бургундия и Италия. Франция не согласилась с тем, как Фернандо Католический в 1512 г. решил проблему Наварры, и поддерживала претензии лишенной трона династии д’Альбре. С другой стороны, Карл V считал себя законным наследником Бургундского герцогства. Наконец, не прекращалось франко-испанское соперничество в Италии: Испания владела Сицилией и Неаполем, Франция же стремилась закрепиться в Милане. Эта чреватая конфликтами ситуация вызвала серию войн между двумя монархами, которые искали помощи у других государей той эпохи: Генриха VIII Английского, папы, правителей Венеции и Генуи, султана Сулеймана[108]. Это соперничество не раз обагряло кровью поля Европы.

Первый удар был нанесен в Наварре. Французы воспользовались восстанием комунерос и вторглись в нее в мае 1521 г. Почти не встречая сопротивления, они дошли до Памплоны и Эстельи. Испанцы закрепились в Логроньо и оттуда начали быстрое контрнаступление. 30 июня французы потерпели полное поражение близ Памплоны, и в считанные дни испанцы вытеснили их из страны.

Тем временем имперские войска стремились выбить из Миланского герцогства французов, которыми командовал сам король Франциск I. Решающее сражение произошло в феврале 1525 г. при Павии; король Франции был ранен и попал в плен, его отвезли в Мадрид, где он оставался вплоть до заключения мира (Мадридский мир 14 января 1526 г.). В обмен на свою свободу Франциск I обязался передать Карлу V Бургундское герцогство и уйти из Милана. Но, едва вернувшись во Францию, он отказался от этих обещаний, и в июне 1526 г. военные действия возобновились. Самым драматичным эпизодом этой войны стал штурм и разграбление Рима имперскими войсками во главе с коннетаблем Бурбоном[109] в мае 1527 г. Война закончилась в июне 1529 г.: по миру в Камбре Карл V отказался от Бургундии, а Франциск I — от Миланского герцогства. После различных перипетий войн 1536–1538 и 1542–1544 гг. эти условия были подтверждены миром, заключенным в Крепи в сентябре 1544 г.

4. Реформация поставила перед Карлом V тяжелейшую проблему: одновременно сохранить религиозное единство христианства и политическое единство Империи. Вторую задачу он в целом решил, но потерпел полное поражение в решении первой. В его политике по отношению к немецким протестантам можно выделить два этапа: попытки договориться до 1541 г. и разрыв после этой даты. Сразу после революционного выступления Лютера[110]Карл V пытался приспособиться к такой ситуации. На Вормсском рейхстаге в 1521 г. Лютера осудили, но для воплощения принятого решения в жизнь не сделали ничего. Была поставлена цель созвать церковный собор, чтобы реформировать Церковь и сохранить религиозное единство. На первом Шпайерском соборе (1526) немецким князьям оставили свободу выбора в отношении лютеранского учения, следовать ему или нет. Князья же восприняли попытки примирения как приглашение вести себя в соответствии со своими материальными интересами, многие из них начали секуляризировать имущество Церкви и присваивать его себе. В ответ Карл V в 1530 г. решает возобновить действие Вормсского эдикта 1521 г. против Лютера. Перед лицом такой угрозы протестанты образовали Шмалькальденскую лигу, занимавшуюся политическими вопросами не меньше, чем религиозными. Еще предпринимались попытки примирения, и по Нюрнбергскому миру 1532 г. император обязался не применять силу до того, как состоится церковный собор.

Последняя попытка примирения между двумя конфессиями в 1541 г. в Регенсбурге провалилась. С этого момента Карл V, похоже, вынужден был принять религиозный разрыв и заботиться только о том, чтобы сохранять политическое единство Империи. Собор, начавший свою работу в Тренто (Тридентский собор) в 1545 г. в отсутствие лютеран, был созван слишком поздно. Император начал военные действия против курфюрста Саксонии и его союзников и нанес им поражение при Мюльберге (1547). Аугсбургский рейхстаг в 1548 г. приходит к относительному согласию (Аугсбургский интерим), но измена Морица Саксонского[111], который договорился с королем Франции Генрихом II, в очередной раз поставила Карла V в трудное положение. В конце концов был заключен Аугсбургский мир 1555 г., по которому в государствах, входивших в состав Империи, провозглашалась религиозная свобода[112].

Горькое разочарование, которое принес Карлу V крах самой важной для него мечты — сохранить единство христианского мира перед лицом турецкой опасности, — объясняет его отречение на следующий год. Можно сказать, что ответственность испанского короля за судьбы Империи заставила Испанию вмешиваться в дела, которые ее прямо не затрагивали и тяжело сказались на ее собственном государственном развитии. Это ясно предвидели комунеро, которые с самого начала категорически отрицали имперскую политику. Хуже всего для Испании было то, что и после Карла V его сын Филипп II считал необходимым придерживаться той же позиции. Эпилогом франко-испанского соперничества, начавшегося в 1521 г.[113], стала война, которую Франция объявила новому королю Испании Филиппу II. Ее важнейшим событием стала победа испанцев в битве при Сен-Кантене (1557). С мира в Като-Камбрези (1559) начинается период испанского преобладания в Европе.

Отрекаясь от трона в 1556 г., Карл V оставил своему сыну и наследнику Филиппу II все принадлежавшие ему земли, за исключением Империи[114]. Однако на деле новый король считал, что обязан следовать европейской политике своего отца и всеми силами поддерживать нового императора. Речь идет, таким образом, о политике династической солидарности между двумя ветвями династии Габсбургов, реальным главой которой стал Филипп II. Но поскольку у него не было морального авторитета, которым благодаря императорскому титулу располагал Карл V, его решимость бороться против Реформации воспринималась как идейное оправдание политики, которую подчас расценивали как проявление имперских амбиций Испании.

Филипп II предпринял последний в истории христианства крестовый поход против турок-османов, которые в 1565 г. осаждали Мальту, в 1569–1570 гг. захватили Тунис и в 1570–1571 гг., объявив войну Венеции, овладели Кипром. Венеция, Святой Престол и Испания объединились в Святую лигу, силами которой командовал внебрачный сын Карла V дон Хуан Австрийский[115]. 7 октября 1571 г. союзники разбили турок в морском сражении при Лепанто — серьезный удар для османов, которые, хотя и считались почти непобедимыми, понесли тяжелые материальные и людские потери. Поражение при Лепанто не стало для турок окончательным, но положило конец царившей среди них эйфории.

С 1566 г. главной проблемой для Филиппа II стали Нидерланды, в этом конфликте религиозная идеология и национально-освободительное движение оказались теснейшим образом связаны. В 1559 г. Филипп II поручил управление Нидерландами своей единокровной сестре Маргарите Пармской; ей помогал Совет, среди членов которого выделялся кардинал Антуан Гранвела, пользовавшийся полным доверием монарха. Местное дворянство во главе с Вильгельмом Нассауским, принцем Оранским[116], стремилось оказывать больше влияния на политические вопросы. Филипп II согласился на отставку Гранвелы, но не шел на уступки в отношении свободы вероисповедания. Тогда в 1566 г. кальвинистское меньшинство организовало серию выступлений, которые достигли апогея в уничтожении религиозных образов и разграблении храмов[117].

Реакция Филиппа II была быстрой: в Нидерланды отправилось войско во главе с герцогом Альбой[118], которому было поручено покончить с оппозицией с помощью самых беспощадных репрессий. С этого момента война, в которой религиозные и национально-освободительные факторы были неразрывно связаны, приняла ожесточенный характер. Повстанцы искали помощи против испанского короля у протестантских держав, особенно у Англии. Речь идет о войне идеологий, первой «идеологической войне» Нового времени. С точки зрения Филиппа II, любая уступка повстанцам расценивалась как победа еретиков и потому отвергалась. Эта война, как и все идеологические войны, была ужасна; репрессии вели лишь к появлению новых очагов недовольства и восстания, война на суше и на море разгоралась всё сильнее. В 1573 г. герцога Альбу сменил Луис де Рекесенс[119]. В 1576 г. испанские войска, которые получали жалованье нерегулярно, взбунтовались и разграбили Антверпен. Но эти бесчинства лишь укрепили связи между недовольными нидерландскими дворянами и кальвинистами. Сменивший Рекесенса дон Хуан Австрийский заключил перемирие, но ненадолго. Военные действия возобновились. Следующий правитель Александр Фарнезе[120] небезуспешно стремился вбить клин между католиками, которых было много на юге страны, и кальвинистами. Такое решение вопроса в конечном счете возобладало, и в результате страна оказалась разделена на две части*.

Война в Нидерландах помогает понять, каким образом отношения Испании с Англией и Францией приняли столь враждебный характер. В эволюции отношений с Англией во второй половине XVI в. можно выделить три периода:

1. Сначала краткий период унии, когда Филипп (на тот момент еще наследный принц), как супруг Марии Тюдор, стал королем-консортом Англии[121].

2. Но после смерти Марии Тюдор и восшествия на престол Елизаветы I нидерландские повстанцы начинают вызывать все большую симпатию у английского правительства[122]. Английские корсары, такие как Джон Хоукинс и Фрэнсис Дрейк, нападают на испанские корабли, хотя официально две страны не воюют друг с другом.

3. В 1585 г. начинается открытая война. Поскольку фламандские повстанцы получают из Англии военную и финансовую поддержку, Филипп II решает напасть на англичан, чтобы затем успешнее подавлять своих восставших вассалов в Нидерландах. Речь шла о вторжении на Британские острова, и для этого был подготовлен флот из шестидесяти пяти больших кораблей, на которых находились 11 тыс. матросов и 19 тыс. солдат, — Непобедимая армада. Операцию предполагалось осуществить в два этапа: сначала нужно было погрузить на корабли войска Александра Фарнезе, которые ожидали армаду в Нидерландах, а затем высадить экспедиционный корпус в Англии. Для этого требовался хороший порт, но повстанцы сделали всё для того, чтобы первая часть плана вторжения провалилась; к этому добавились ветры и бури, и в результате операция потерпела крах (1588).

Война в Нидерландах отравила и отношения с Францией, которая после мира в Като-Камбрези уже не имела никаких оснований для соперничества с Испанией в Италии. В правление Филиппа II испано-французские отношения проходят через три этапа: 1556–1589, 1589–1595 и 1595–1598 гг. Первые два более благоприятны для Испании. В ходе третьего этапа Франция восстановила свое политическое единство, но обе страны, истощенные полувековыми войнами, были вынуждены пойти на компромисс.

10 августа 1557 г. войска Католического короля разбили французов при Сен-Кантене. Мир в Като-Камбрези был выгоден для Испании, которой удалось утвердить свою гегемонию в Италии более чем на столетие. Ближайшим следствием мира стал брак между вторично овдовевшим Филиппом II и дочерью Генриха II Французского и Екатерины Медичи Изабеллой Валуа, тогда еще тринадцатилетней девочкой. Изабеллу воспринимали в Испании как Королеву мира; думали, что с ее воцарением закончатся войны, в которых с конца предыдущего столетия сталкивались две самые могущественные европейские державы. Однако международная обстановка оставалась тревожной из-за раздоров между католиками и протестантами. Одной из причин, побудивших Генриха II в 1559 г. подписать мир с Испанией, было стремление развязать себе руки для активных действий против протестантов. Но король скончался 30 июня того же года. На следующий год умер и его сын и наследник Франциск II. Корону Франции унаследовал десятилетний мальчик Карл IX. На его мать Екатерину Медичи были возложены обязанности регента, и в этом качестве она эффективно руководила французской политикой в течение тридцати лет, до своей смерти в 1589 г.[123] Она оставалась верна католицизму, но была вынуждена считаться с тем, что во Франции существовала многочисленная и могущественная партия гугенотов[124]. Сначала она пыталась не обострять с ними отношения. Именно в этой связи следует рассматривать свидание в Байонне в июне 1565 г. Речь шла о том, чтобы упорядочить отношения между двумя государствами на фоне успехов протестантизма. Байонна обозначила вершину добрых отношений между двумя странами, но конкретных результатов достигнуто не было[125]. Воинствующие католики выступали против примиренческой деятельности королевы и предлагали искать поддержки Испании, чтобы решительно покончить с ересью. Эта партия — Святая лига — несет ответственность за убийства Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 г., во время которой погибло не менее 30 тыс. гугенотов[126]. С этого времени Филипп II поддерживал с Лигой тесные связи и в 1576 г. подписал с ней соглашение. Из Испании стали поступать деньги на оплату французских католических войск и подкуп потенциальных сторонников.

В 1584 г. наследником французского престола становится глава гугенотов Генрих Бурбон, король Наварры. И Лига, и Филипп II были едины в том, что королем Франции ни в коем случае не должен стать еретик. В этой напряженной ситуации 1 августа 1589 г. доминиканский монах Жак Клеман убил короля Франции Генриха III, который перед смертью назначил Генриха Бурбона своим законным наследником. Протестант, открыто поддерживающий нидерландских мятежников, в качестве нового короля Франции не мог устроить Филиппа II, союз которого с Лигой стал еще более прочным. Но выход из такой ситуации должен был иметь политический характер. Французские Генеральные штаты — эквивалент кортесов в Испании — собрались в январе 1593 г., чтобы выбрать короля. В марте в Париж прибыл новый испанский посол герцог Ферия с вполне определенными инструкциями — предъявить права на французский трон инфанты Исабели Клары Эухении, дочери Филиппа II и внучки Генриха II. Однако в большинстве своем французы хотели иметь короля-француза и положить конец гражданским распрям. Народ был сыт по горло войной и диктатурой Лиги, и Генрих Бурбон сумел завоевать симпатии многих. В июне 1593 г. он сделал решающий шаг: вернулся в католицизм и принял помазание как король Франции. Немного времени спустя папа Климент VIII, несмотря на давление Испании, отпустил Генриху IV все грехи его прошлого.

Филипп II потерпел полное поражение, но дело этим не закончилось: в 1595 г. уже Генрих IV объявил войну Филиппу II, поскольку тот пытался, использовав религию как предлог, отнять у него французский трон. Война не давала перевеса ни одной из сторон. На самом деле обе страны уже не могли оплачивать длительные военные действия. Поэтому они согласились на посредничество папы Климента VIII и 2 мая 1598 г. подписали мирный договор в Вервене, по которому все вернулось примерно к тому, о чем договорились почти за полстолетия до этого в Като-Камбрези.

Индии

XVI век был для Испании временем не только ее политической гегемонии в Европе, это еще и эпоха масштабной экспансии в Америке. Когда Габсбурги пришли к власти, Испании уже принадлежали Антильские острова, которые в 1500–1515 гг. подвергались жестокой эксплуатации. В завоевании территории будущей империи можно выделить три этапа: Конкиста Антильских островов (1492–1515), Мексики (с 1520 г.) и Перу (с 1530 г.).

Уже в ходе второй экспедиции Колумба, с 1493 г. начинается переход от открытий к колонизации, что показывает и ее масштаб (17 кораблей), и создание в Севилье соответствующего ведомства во главе с Хуаном Родригесом де Фонсека[127]. Начиная с 1508 г. осваивается Пуэрто-Рико, с 1511 г. — Куба. К моменту смерти Фернандо Католического в 1516 г. из Антильских островов уже высосаны все соки. Начинаются поиски земель, которые можно было бы открыть и завоевать на материке. В этом контексте задумывается экспедиция в Мексику. 18 ноября 1518 г. Эрнан Кортес, ослушавшись приказа губернатора Кубы Диего Веласкеса, отплывает с 11 кораблями, примерно 500 солдатами, 200–300 индейцами, 15 пушками и таким же количеством лошадей. В апреле 1519 г. он высаживается на побережье Мексики, проникает в глубь территории и в августе привлекает на свою сторону племена тлашкаланцев (тласкаланцев), которых ацтеки не сумели покорить. Чтобы навести страх на врагов, в октябре Кортес устраивает резню в Чолуле[128]. Месяц спустя он входит в столицу ацтеков Теночтитлан и навязывает свою власть императору Моктесуме, но должен вернуться к побережью для борьбы с Панфило де Нарваэс, которого послал Веласкес, чтобы наказать Кортеса за измену. Тем временем опрометчивые действия Педро де Альварадо в столице вызвали восстание индейцев. Кортес вернулся в Теночтитлан, но был вынужден вновь оставить город 30 июня 1520 г. в трагическую «Ночь печали»[129]. В августе 1521 г. Кортес вновь занял столицу и окончательно установил свою власть над древней империей ацтеков. Действуя из центральных районов, он методично подчинял соседние территории.

Завоевание империи инков не менее впечатляет. В 1526 г. три авантюриста — Франсиско Писарро, Диего де Альмагро и некий клирик по фамилии Луке — объединили свои усилия[130]. К 1531 г. Писарро набрал войско в Панаме. В ноябре 1532 г. он вступил в Кахамарку. Он заманил верховного инку Атауальпу в засаду, пленил его и потребовал колоссальный выкуп, размеры которого потрясли Европу. Несмотря на уплату выкупа, Атауальпа был казнен. Писарро занял столицу инков Куско, но предпочел установить центр управления страной близ побережья, основав для этой цели новый город Лиму (1535). Затем победители перессорились между собой. Альмагро оспаривал власть у Писарро, который приказал его казнить. Сторонники Альмагро отомстили за его смерть, убив Писарро (1541). Первый вице-король Бласко Нуньес Вела вступил в конфликт с конкистадорами и погиб в бою (1546). Лишь новый вице-король Педро де ла Гаска восстановил в 1548 г. авторитет Короны. С завоеванием других американских территорий проблем было меньше, за исключением Чили; там в 1541 г. был основан город Сантьяго, но арауканы оказывали серьезное сопротивление. В Венесуэле Гонсало Хименес де Кесада, выступив из города Санта-Марта[131], проник в глубь материка по реке Магдалена и в апреле 1538 г. основал город Санта-Фе-де-Богота, столицу территории, которая с этого времени стала называться Новой Гранадой. В это же время другие конкистадоры действовали со стороны залива Ла-Плата. С основанием в 1537 г. города Асунсьон начинается колонизация Парагвая.

Менее чем за 20 лет две огромные империи, прекрасно организованные и густонаселенные, были повержены авантюристами, число которых в каждой экспедиции почти никогда не превосходило 1 тыс. человек. Как же объясняются столь легкие, но убедительные победы? Понять это позволяют три причины:

1. Техническое превосходство испанцев, которое компенсировало их малочисленность. Индейцы не знали выплавки железа. Луки со стрелами, камни, копья и лассо индейцев были малоэффективны против огнестрельного оружия и стальных кирас, шлемов и шпаг европейцев, которые к тому же использовали в этой борьбе животных, неизвестных в Америке: коней и псов, которые вели себя как дикие звери. Несомненно, в этом отношении испанцы обладали преимуществом, но это не решающий фактор, тем более что численное превосходство всегда было на стороне индейцев.

2. Более важными являлись религиозные факторы — верования, которые психологически ограничивали возможность индейцев сопротивляться: они ожидали возвращения богов, за которых сначала и принимали европейцев. К тому же индейцев косили страшные эпидемии, которые не затрагивали европейцев, и понятно, что индейцы видели в этом волю небес, считая, что боги их покинули.

3. Наконец, следует иметь в виду политические факторы: испанцы почти всегда имели дело с противниками, которые враждовали между собой и не могли объединиться. Европейцы сумели воспользоваться этим соперничеством, как в случаях с ацтеками и инками, которые вызывали недовольство у покоренных ими племен.

Эта колониальная империя, первая в истории Нового времени, была очень быстро организована на основе тех политических и административных структур, которые в целом будут функционировать вплоть до освобождения колоний в начале XIX в.

Основу данной системы составляли кабильдо[132] новых городов, основанных конкистадорами. На страже интересов государства стояли должностные лица — губернаторы, главные алькальды, коррехидоры — и судебные инстанции — аудиенсии. Первая из них была основана в 1511 г. в Санто-Доминго, затем они появились в Мехико, Гватемале, Панаме, Лиме, Санта-Фе-де-Богота… Вокруг аудиенсий формировались административные регионы, наряду с которыми на наиболее важных и богатых завоеванных территориях в XVI в. были созданы два вице-королевства: Новая Испания с центром в Мехико и Перу с центром в Лиме. В самой Испании Совет Индий стал своего рода коллективным министерством в области колониальной политики с функциями управления и контроля с помощью королевских инспекторов (visitadores).

С самого начала эксплуатация богатств Нового Света основывалась на двух установленных Короной принципах: монополии и предпочтения горных разработок сельскому хозяйству. Учрежденная в Севилье в 1503 г. Торговая палата стала органом, призванным блюсти кастильскую монополию. Она контролировала ввоз всех товаров в Новый Свет и вывоз из него: лишь пройдя через Севилью, всё привезенное из Америки поступало в другие места Испании и всей Европы.

Конкистадоры прибывали в Индии, привлеченные соблазном быстрого и легкого обогащения, их интересовали в первую очередь золото, серебро и жемчуг. Устанавливая свою власть на землях Америки, Корона следовала в русле этих чаяний. Отсюда приоритет полезных ископаемых над плодами земли, рудников над сельским хозяйством. Последнее в XVI в. находилось в некотором небрежении. Напротив, рудники в Мексике (Сакатекас) и Перу (Потоси), где добывали драгоценные металлы, привлекали переселенцев, купцов и авантюристов, так что не случайно именно на этих двух территориях были созданы первые вице-королевства.

Завоевание этой необъятной Империи почти ничего не стоило Короне. На государственные средства были снаряжены только экспедиции Колумба. После него обычным стало самофинансирование завоеваний, которые, за немногими исключениями, отдавались в руки частных лиц, а Корона лишь давала им необходимые разрешения.

Торговая палата, призванная контролировать монополию, была создана именно в Севилье в силу разных обстоятельств, как географических (близость Канарских островов и благоприятные ветры), так и экономических и социальных (проживание в Андалусии иностранных купцов, изобилие там пшеницы, оливкового масла и вина). Первооткрывателей и конкистадоров интересовали в первую очередь пряности, жемчуг и драгоценные металлы; они стремились извлечь из завоеванных территорий максимальную и самую быструю выгоду. И богатства Индий действительно поступают в Европу во все возрастающем объеме. Целью колонизации становится, таким образом, эксплуатация Индий, а не их развитие.

Конкиста имела следствием исчезновение самобытных цивилизаций майя, ацтеков и инков, гибель значительной части автохтонного населения. Она поставила также юридическую проблему: по какому праву испанцы установили свою власть над ранее независимыми народами? О демографической катастрофе с присущей ему страстностью заявил священник Бартоломе де Лас Касас[133]. Хотя о конкретных цифрах ведутся споры, исследователи сходятся в том, что речь идет о чудовищной катастрофе: в течение столетия численность населения Америки сокращалась, она потеряла по меньшей мере три четверти населения. Демографический упадок объясняется главным образом двумя факторами: эпидемиями и травмой, вызванной Конкистой. Во всех случаях, когда испанцы оказывались на густонаселенных территориях, удар оказывался невероятной силы. Достоверно известно, что эпидемия оспы на Эспаньоле в 1518–1519 гг. уничтожила почти все индейское население, в то время как европейцы, имевшие к ней иммунитет, успешно сопротивлялись болезни. Войска Кортеса принесли этот вирус в Мексику. Оттуда эпидемия распространяется в Гватемалу, затем еще дальше к югу, достигнув империи инков примерно в 1525–1526 гг. На этих территориях с большой плотностью населения смертность была ужасающей. Вслед за оспой в 1530–1531 гг. пришла корь, затем в 1546 г. одна из разновидностей тифа, в 1558–1559 гг. — грипп, затем дифтерия, паротит (свинка) и т. д. К удару микробиологии добавилась психологическая травма, вызванная Конкистой. Традиционное общество распалось или даже полностью исчезло. Только со второй половины XVII в. появляются признаки демографического восстановления.

Обоснование законности Конкисты и колонизации Америки связано с двумя серьезными проблемами:

1. Проблема юридическая и политическая: по какому праву испанцы завоевали Индии и владеют ими? Эти споры известны под названием «диспут о справедливости права завоевания».

2. Проблема экономическая и моральная: имеют ли испанцы какое-либо право обращать индейцев в рабство и заставлять на себя работать? Это проблемы рабства, принудительного труда и энкомьенды.

Споры начались после проповеди доминиканского монаха Антонио Монтесиноса на Эспаньоле в 1511 г.[134] В законах Бургоса (1512–1513) предпринималась попытка ограничить злоупотребления при эксплуатации индейцев путем организации энкомьенды[135] — юридической формы, с помощью которой пытались совместить решение трех задач:

1. Уважать статус индейца как свободного подданного короля, ведь теоретически индеец, живший в энкомьенде, не был рабом.

2. Обращать индейцев в христианство, т. е., как сказали бы в XIX в., цивилизовать их; решение этой задачи должны были обеспечить энкомендеро.

3. Осваивать завоеванные территории, используя рабочую силу индейцев.

На самом деле законы Бургоса освятили авторитетом права уже существовавшую ситуацию и легализовали принудительный труд индейцев. Полемика об этом велась в течение всего правления Карла V: выступления Лас Касаса, лекции Франсиско де Витория, защита колонизации Сепульведой и диспут в Вальядолиде[136]. Монах Франсиско де Витория делился своими размышлениями на эту тему с кафедры Саламанкского университета; в своих знаменитых лекциях 1539 г. он отвергает то, что называет несправедливыми правооснованиями (Títulos ilegítimos), которыми до этого оправдывали Конкисту; в противовес им он выдвигает другие правовые доводы в оправдание Конкисты. Лекции Витории и выступления Лас Касаса в конце концов убедили влиятельных лиц при дворе Карла V. В 1542 г. монарх издал Новые законы Индий, которые содержали два важнейших распоряжения:

1. Вновь официально и торжественно провозглашался запрет обращать индейцев в рабство.

2. Было принято решение, что любую энкомьенду после смерти своего нынешнего владельца следует упразднить, а ее индейцев отпустить на свободу; вводился запрет на пожалование новых энкомьенд.

Новые законы означали важную победу идей Лас Касаса, но вызвали беспокойство, недовольство и мятежи колонистов Америки. И в Мексике, и в Перу конкистадоры и энкомендеро не допускали и мысли о том, чтобы их лишили прав, которые они считали своим законным достоянием. Восстание в Андах против вице-короля Бласко Нуньеса Велы, которому Карл V приказал проводить в жизнь Новые законы, возглавил Гонсало Писарро. Вице-короля в колонии почти никто не поддержал; ему отказались подчиняться даже оидоры аудиенсии[137]. 18 сентября 1544 г. Нуньес Вела попал в плен к мятежникам. 18 января 1546 г. близ Кито Писарро разгромил немногочисленные верные королю войска, Нуньес Вела погиб в бою. Тогда Карл V понял, что невозможно отвоевать Перу с помощью военной силы и что нужно идти на уступки. В Перу прибыл летрадо лиценциат[138] Педро де ла Гаска, полномочный представитель короля. Он умело убеждал колонистов, что им лучше договориться с законным государем, и собирал войска. 9 сентября 1547 г. он вступил в Лиму и заставил уважать свою власть, власть вице-короля. Гонсало Писарро, покинутому большинством своих бывших сторонников, не оставалось ничего другого, как сдаться. Немного позже он был приговорен к смерти и казнен.

Учитывая возникшие проблемы и споры о Конкисте, Совет по делам Индий решил изучить суть дела и созвать хунту, состоящую из теологов и юристов, чтобы обсудить, «каким образом эти завоевания могут быть осуществлены в соответствии с законами и совестью». 16 апреля 1550 г. последовал приказ приостановить все завоевания, пока особая хунта, которую постановили собрать в Вальядолиде, не решит, дозволено ли следовать прежней политике или же нужно менять ее методы. Вальядолидский диспут не положил конец этим спорам. При этом Витория еще ранее озаботился тем, чтобы составить список правооснований, которые узаконивали уже свершившиеся завоевания, и предлагал улучшения и гарантии для местного населения в Индиях. В Законах Индий предприняли попытку решить эту задачу.

Колониальная политика переосмысливается при Филиппе II. Установления Сеговии (1573) запрещают даже использование слова «завоевание». Формально это дань уважения Лас Касасу, но в действительности ордонансы сохраняют за Испанией право продолжать колониальную экспансию. Наиболее важное событие этого времени — колонизация Филиппин; их открыли при Карле V, но начали систематически осваивать в 1565–1593 гг. Тогда же прекращается критика Конкисты. Великая хунта (Junta Magna) в 1568 г. запретила продолжать споры о справедливости права Испании на завоевание Индий. В 1571 г. были изъяты все бумаги, которые остались в Вальядолиде после смерти Лас Касаса, и запрещена их публикация.

Политика гегемонии, которую Филипп II осуществлял в Европе, постоянно требовала все более значительных финансовых ресурсов. Казна не могла обойтись без золота и серебра Нового Света. Поэтому колониальным властям поручалась задача поднять производительность рудников, а для того чтобы обеспечить их необходимой рабочей силой, требовалось принуждение. В этой связи понятно, почему вице-король Перу Франсиско де Толедо[139]для организации добычи серебра на рудниках Потоси и Уанкавелики[140] вновь вернулся к институту, восходящему еще к инкам, — мите, т. е. к принудительному труду индейцев. Несмотря на протесты моралистов и некоторых теологов, мита продолжала использоваться вплоть до XVIII в.

Католическая монархия

При Габсбургах, как и при Католических королях, Испания не обладала политическим единством. Она оставалась совокупностью территорий (королевств, графств, принципатов, сеньорий), каждая из которых сохраняла свой индивидуальный облик (институты, законы, налоговую и денежную систему, таможни, язык и т. д.). Они имели только одну общую черту: ими управлял один и тот же государь, который одновременно был королем Кастилии, Арагона, Валенсии, графом Барселонским и т. д. Как же назвать такое политическое объединение? Говорить об Испании было бы неадекватно. Нельзя говорить о короле Испании, имея в виду Карла V или Филиппа II[141]. Современники предпочитали использовать иные термины, упоминая достоинство или титул, которым пользовался государь: Империя и император во времена Карла V, а начиная с Филиппа II — католический король, Католическая монархия[142].

Все эти территории соединялись воедино путем наследования. Это были родовые владения, которые государи получали от своих родителей и передавали потомкам на определенных условиях. Во времена Карла V можно выделить три группы территорий:

1. Земли Кастильской Короны: собственно кастильские королевства (Кастилия, Леон, Толедо, Мурсия, Кордова, Севилья, Гранада…) и присоединенные территории — королевство Наварра, баскские провинции, Индии, где были созданы два вице-королевства: Новая Испания (Мексика) и Перу.

2. Земли Арагонской Короны — королевства Арагон и Валенсия, принципат Каталония — и присоединенные территории: Балеарские острова (королевство Мальорка), Неаполитанское и Сицилийское королевства[143].

3. Родовые владения Габсбургов: Нидерланды, Франш-Конте, Австрия, феоды в Германии, а также императорский титул[144].

В 1556 г., отрекаясь от престола, Карл V разделил наследство на две части: своему брату Фердинанду[145] он уступил императорское достоинство и родовые владения Габсбургов (за исключением Нидерландов и Франш-Конте), а сыну Филиппу завещал земли Кастильской и Арагонской Короны, а также Нидерланды и Франш-Конте[146]. Здесь уместно отметить, что с момента своего брака с Марией Тюдор в 1554 г. Филипп уже был королем-консортом Англии (где находился в 1554–1555 гг.) и оставался им до смерти своей супруги в 1558 г.

Кроме того, в 1580 г., после различных юридических перипетий и военного вмешательства, Филипп II присоединил Португалию со всеми ее владениями. Дело в том, что в 1578 г. юный король Португалии Себастьян, пытаясь восстановить на троне королевства Фес (Марокко) Мулея Мухаммада, погиб в сражении при Алькасаркебире. Корону унаследовал тогда кардинал-инфант дон Энрике, но он был стар, болен и не имел наследников, поэтому началась борьба за трон. Филипп II, сын императрицы Изабеллы, второй дочери короля Мануэла I, считал, что у него больше прав, чем у других претендентов — герцогини Брагансы доньи Катарины и приора Крату дона Антониу[147]. Чтобы сломить сопротивление соперников, Филипп II отправил в Португалию флот, который возглавил Альваро де Басан[148], и войско под командованием герцога Альбы. В апреле 1581 г. португальские кортесы в Томаре в конце концов присягнули Филиппу как королю Португалии. В июле того же года он вступил в Лиссабон. Так Португалия вошла в состав Католической монархии, сохранив, естественно, свои собственные политические институты. Колониальные владения португальцев с этого времени тоже стали частью владений Католического короля. В составе Испанской монархии политическая интеграция в землях Кастильской Короны была гораздо выше, чем в Арагонской Короне, но далеко не полной: наряду с кастильскими кортесами существовали генеральные хунты баскских провинций и кортесы Наварры; эти две территории сохраняли свое собственное административное устройство и режим налогообложения, что давало им относительную автономию от Кастилии; в Наварре государя представлял его вице-король. Арагонская Корона состояла из трех основных территорий: принципат Каталония, королевства Арагон и Валенсия, — каждая из которых имела свои особые политико-административные институты и свои кортесы. На каждой из них, как и на Сицилии и в Неаполе, государя представлял вице-король. Различные составные части монархии находились в неравном положении. По историческим, экономическим и политическим причинам баланс был смещен в пользу Кастилии. Она являлась наиболее обширной и населенной, обладала более развитой экономикой, чем другие области Пиренейского полуострова. Поэтому государь предпочитал опираться на Кастилию, откуда извлекались необходимые для внешней политики финансовые и людские ресурсы. Остальные территории в меньшей степени участвовали в общих расходах. Кортесы Каталонии, Арагона и Валенсии, состоявшие из представителей трех сословий — знать, клир, горожане, — утверждали налоги в сокращенном размере, после долгих обсуждений и протестов против злоупотреблений королевских должностных лиц (так называемых «действий против фуэро», contrafueros), которые следовало возместить пострадавшим в виде денежных компенсаций. Этим объясняется растущее стремление монарха избегать регулярного созыва кортесов Арагонской Короны.

Были явления и события, когда ограничения королевской воли, связанные с фуэро, становились очевидны: разбой в Каталонии и Валенсии и так называемая «арагонская смута» (alteraciones de Aragón).

Разбой — бедствие, которое глубоко затронуло восточные районы Пиренейского полуострова. Существовал разбой аристократов, т. е. сведение счетов между соперничавшими группировками знати, в котором использовались вооруженные отряды морисков; существовал и «народный бандитизм», вызванный демографическим давлением и нищетой; наконец, был и разбой морисков. И ко всему этому следует добавить незащищенность берегов от берберийских корсаров. Борьба с ними была стократ труднее из-за необходимости строго и буквально соблюдать все местные законы; впрочем, это не помешало, например, маркизу Айтоне, вице-королю Валенсии в 1581–1594 гг., действовать очень жестко и, несмотря на все протесты, не обращать особого внимания на фуэро.

Во время «арагонской смуты» королевская воля также столкнулась с проблемой строгого соблюдения фуэро. Этот вопрос оказался тесно связан с делом об измене государственного секретаря (с 1567 г.) Антонио Переса. Он был одним из самых близких помощников монарха, но судьба его резко изменилась в 1578 г., с момента убийства Хуана де Эскобедо, секретаря дона Хуана Австрийского. С самого начала говорили, что Перес организовал это убийство; его также обвиняли в интригах и тайных переговорах с фламандцами и французами. Говорили и об участии во всем этом доньи Аны де Мендоса, вдовы советника короля принца Эболи. Антонио Переса и принцессу Эболи задержали 28 июля 1579 г. Их обвинили в измене королю и в передаче государственных тайн фламандским мятежникам и другим лицам. Перес безуспешно пытался бежать 31 января 1585 г. Со второй попытки, 19 апреля 1590 г., ему это удалось. Он нашел убежище в Арагоне, где, опираясь на свой статус уроженца Арагонской Короны, воспользовался привилегией иммунитета от преследования (так называемая «привилегия декларации», т. е. «заявления о праве на защиту» — privilegio de manifestación); такой человек оказывался под защитой главного хустисии королевства Арагон[149], и любые действия иных властей против него становились невозможны вплоть до вынесения окончательного приговора по его делу. Тогда Филипп II решил передать это дело инквизиции — трибуналу, на действия которого не распространялись ни фуэро, ни прочие привилегии; достаточно было обвинить Переса в какой-нибудь ереси. Однако 24 мая 1591 г., когда инквизиторы попытались перевезти подследственного в свою тюрьму в Альхаферии[150], жители Сарагосы взбунтовались и вынудили власти вернуть Переса в тюрьму главного хустисии Арагона. Инквизиция вторично попыталась 24 сентября 1591 г. перевести Переса в свою тюрьму, но последовали новые народные волнения.

Собранное еще летом войско ожидало лишь благоприятного момента, чтобы восстановить прерогативы монарха. 15 октября Филипп II наконец приказал этому войску войти в Арагон. Главный хустисия Арагона Хуан де Лануса объявил, что этот шаг является нарушением фуэро, и призвал все королевство сопротивляться вторжению. Однако его сторонники смогли собрать лишь 2 тыс. человек, плохо снаряженных, недисциплинированных и без всякого военного опыта. Другие составные части Арагонской Короны, Каталония и Валенсия, ничего не сделали, чтобы помочь арагонцам, войско которых рассеялось без боя. Королевская армия во главе с Алонсо де Варгас вошла в Сарагосу 12 ноября. Месяц спустя Лануса взошел на эшафот. В этой казни представители либеральной историографии XIX в. хотели видеть символ борьбы за арагонские вольности против тиранической монархии. Современные исследователи, напротив, доказывают, что события 1591 г. были восстанием привилегированных слоев (низшего дворянства и городской олигархии), ограниченным пределами столицы королевства, и что власти урегулировали проблему наименее болезненным образом — с помощью реформ, которые гарантировали сохранение фуэро, но одновременно позволили государю пользоваться своей абсолютной властью. Действительно, кортесы в Тарасоне (1592) не покончили с арагонскими фуэро; они ограничились тем, что отменили наиболее архаичные аспекты законодательства, такие как правило единогласия, которого требовалось достичь при голосовании в кортесах, чтобы издать или изменить какой-либо закон.

Волнения в Арагоне показали границы королевской власти. Власть Карла V и еще более Филиппа II впечатляет, однако привлекает внимание отсутствие внутренних связей в необъятном целом, состоявшем из разных государственных образований, в которых не видно признаков единства. Связующим звеном являлся монарх, которому помогали советы, организованные по территориальному принципу: Королевский совет (Совет по делам Кастилии), Советы по делам Индий, Арагона, Италии (он отделился от Совета по делам Арагона в 1555 г.), Фландрии, Португалии… Существовали и органы, общие для всех территорий, — Государственный совет, Военный совет, — но они занимались преимущественно военными вопросами и дипломатией. Большая политика, т. е. внешняя политика, оставалась исключительной прерогативой государя, а от подданных лишь требовалось, чтобы они участвовали в этом, платя налоги. Карл V, по крайней мере дважды, в 1520 и 1527 гг., пытался заинтересовать кастильские кортесы своей внешней политикой, но депутаты не дали себя убедить, и с этого времени монархи, похоже, никогда больше не пытались советоваться об этом, пока на излете столетия кортесы в Мадриде в конце концов не обеспокоились огромным налоговым бременем, которого потребовала война в Нидерландах[151].

О том, чтобы заинтересовать общими проблемами Испанской монархии остальные королевства, речь никогда не шла. Более того, соблюдался обычай просить у них меньше денег, чем предполагала численность их населения. Так усилилась тенденция управления всеми подвластными территориями из Кастилии, сложившаяся еще при Католических королях. Кастильцами были и налогоплательщики, и большинство высших должностных лиц, и даже вице-королей. Кастильцами в конце концов стали и сами монархи, особенно начиная с того момента, когда столица этой необъятной империи была окончательно установлена в Мадриде[152]. Из Мадрида или из Эскориала — монастыря-резиденции, сооруженного в 1563–1584 гг. по приказу Филиппа II, — исходили приказы, предназначенные для различных рассеянных по всему свету составных частей того политического целого, видимым главой которого являлся Католический король. Кастилия, таким образом, превратилась в центр своего рода конфедерации и тяготела к тому, чтобы стать важнейшей составной частью и моделью, поскольку для ее управления возникало меньше препятствий. Существовала возможность достичь и более полной интеграции. Но тогда этого не сделали, а когда в XVII в. это попытался сделать граф-герцог Оливарес[153], оказалось уже поздно.

Защита веры

Очевидно, что в XVI в. в Испании постепенно устанавливается единство веры, т. е. реализуется замысел Католических королей. Католическая ортодоксия железной рукой утверждалась государством, создавшим для этого весьма действенное орудие — инквизицию. Следует признать, что религиозная нетерпимость характерна в XVI в. не только для Испании. Но столь же очевидно, что только в Испании политика нетерпимости осуществлялась столь организованно, с использованием разветвленного бюрократического и административного аппарата, обладавшего филиалами в разных провинциях. И речь шла не столько о католицизме как таковом, сколько о самой жесткой форме ортодоксии.

Против потомков иудеев использовалось такое мощное оружие, как «чистота крови». Чтобы вступить в монашеский или духовнорыцарский орден, в некоторые «главные коллегии» университетов, стать членом соборного капитула или заниматься некоторыми профессиями, требовались сведения о «чистоте крови», т. е. доказательства того, что этот человек не был сыном или внуком еретика или вообще привлекавшегося к суду инквизиции. Позже дискриминация стала гораздо более суровой. Достаточно было иметь предка-иудея (причем даже если правоверие кандидата подтверждалось инквизицией), чтобы лишиться доброго имени и доступа к некоторым званиям и должностям. Первые статуты «чистоты крови» появились в XV в.: среди рехидоров Толедо (1449), в Бискайе и Гипускоа, в коллегии Сан Бартоломе в университете Саламанки (примеру которой в 1488 г. последовала коллегия Санта Крус в университете Вальядолида), в духовнорыцарском ордене Алькантара (1483), в монашеском ордене иеронимитов (1486)… В XVI в. статуты приобрели всеобщий характер, хотя и встречали сопротивление. Когда кардинал Силисео[154] в 1547 г. ввел требования «чистоты крови» для каноников Толедского собора, это вызвало яростные споры. Орден иезуитов в течение многих лет противился всякой дискриминации, основанной на «чистоте крови», но в конце концов в 1593 г. присоединился к общей практике. Вокруг проблем, вызванных «чистотой крови», возникла обстановка настоящего психоза. Это показывает знаменитый трактат «Позорное пятно знати» («Tizón de la nobleza»), приписываемый кардиналу Франсиско де Мендоса-и-Бобадилья, который был задет тем, что в звании рыцаря одного из духовно-рыцарских орденов отказали его племяннику, сыну графа Чинчона. В трактате прослеживаются генеалогии многих знатных семейств, в роду которых были иудеи или конверсо.

Принцип «чистоты крови» применялся также к потомкам мавров, которых называли морисками, но это меньшинство существенно отличалось от конверсо. Если обращенные иудеи были торговцами, банкирами, медиками, клириками, т. е. составляли часть зарождавшейся буржуазии, то мориски, шла ли речь о бывших мудехарах Кастилии и Арагона или о потомках мавров Валенсии и Гранады, принадлежали большей частью к сельским пролетариям. Конверсо стремились раствориться в христианском обществе, и их обвиняли именно в этом, в то время как мориски сопротивлялись всякой ассимиляции, сохраняя свои одежды и пищевые привычки, а подчас и используя арабский язык. В отношении религии также можно отметить важные различия. Мориски и после насильственного обращения оставались верными исламу, но, похоже, с точки зрения его дальнейшего распространения не представляли серьезной опасности для католицизма, учитывая их общественную изоляцию и в целом приниженное и жалкое положение. Конверсо, напротив, происходили из городских предпринимателей и имели достаточно высокий культурный уровень. Это люди грамотные и образованные, которые много путешествовали, интересовались интеллектуальными и религиозными спорами. И даже когда их обращение было искренним, они вносили в католицизм оттенки иудаизма, которые очень беспокоили инквизиторов. Поэтому по отношению к морискам она занимала гораздо менее жесткую позицию, чем по отношению к конверсо. Последние, будучи жертвами дискриминации, находили поддержку лишь среди части интеллектуальной элиты, возмущенной их преследованиями; напротив, морискам на протяжении долгого времени покровительствовали аристократы. Такое отношение не имело ничего общего с филантропией, а лишь преследовало конкретные материальные интересы: мориски, работники умелые и непритязательные, нетребовательные к вознаграждению, являлись для сеньоров необходимой рабочей силой; их эксплуатировали, но относились к ним снисходительно. Поэтому морисков ненавидели не сеньоры, а скорее основная масса старых христиан, клирики и должностные лица.

В Гранаде Католические короли воспользовались восстанием 1500 г., чтобы нарушить условия капитуляции 1492 г., которые гарантировали свободу мусульманского культа, сохранение мечетей и своих обычаев. В Валенсии участники движения жерманий насильно крестили многих мавров, которые под командованием своих сеньоров сражались против них. В 1525 г. официально созданная хунта обсуждала, имеют ли насильственные обращения силу или нет. Пришли к выводу, что имеют, и такая мера была распространена на всех мусульман Арагонской Короны. С этого времени ислам в Испании официально был уничтожен, остались только католики, неофиты, которых следовало наставлять в вере и которым давалось время, чтобы они могли должным образом освоить ее. Для гранадских морисков, наиболее многочисленных и строптивых, последний срок истек в 1566 г. Подвергаемые всяческим притеснениям со стороны сеньоров, клириков, должностных лиц и массы старых христиан, гранадские мориски в конце 1568 г. восстали. Это было прежде всего сельское восстание, события которого развивались в основном в горной местности. Война, очень жестокая с обеих сторон, доставила правительству много хлопот. Покончить с ней поручили дону Хуану Австрийскому. После победы над восставшими из Гранадского королевства изгнали 80 тыс. морисков, распределив их по всей Кастилии, чтобы облегчить ассимиляцию.

Но они по-прежнему в массе оставались неассимилированными и могли представлять опасность для государства, поскольку являлись потенциальными пособниками турок и берберийских корсаров, а заодно и французских протестантов. Так что у властей имелись две причины бить тревогу в связи с проблемой морисков: для Государственного совета это политические мотивы, а для служителей Церкви — религиозные, поскольку, судя по всем свидетельствам, мориски оставались такими же мусульманами, какими были до своего обращения. Филипп II сомневался до последнего и решения так и не принял. Окончательно проблему решил его наследник Филипп III под влиянием своего фаворита герцога Лермы[155]. Изгнание морисков из Испании было осуществлено в 1609–1614 гг. — бесцеремонно, но на редкость эффективно, несмотря на пагубные последствия для экономики страны, особенно для Арагона и Валенсии. Так из Испании в начале XVII в. уехали 300 тыс. морисков. В данном случае речь идет скорее о культурной проблеме, чем о собственно религиозной: Испания так и не сумела ассимилировать потомков мавров.

Если против возможных отклонений от ортодоксии: иудействующих, алюмбрадо[156], эразмианцев, лютеран и прочих протестантов — испанская инквизиция действовала жестоко, то в отношении ведовства, напротив, гораздо более осмотрительно, особенно по сравнению с ужасными репрессиями, которые осуществлялись в других странах Европы. Ведовство глубоко укоренилось с незапамятных времен, особенно в деревне. Это связано с пережитками языческих культов и ритуалов, с невежеством, нищетой и убогостью жизни в селениях, влачивших замкнутое существование. Медики жили в городах, да и там к их помощи прибегали только люди богатые и могущественные. Сельские священники в большинстве были почти столь же невежественны, как их паства, и вплоть до Тридентского собора[157] не слишком занимались ее окормлением. К этому следует добавить верования — вследствие обстоятельств и недостатка точных научных знаний — в темные силы природы и в могущество звезд. Все это способствовало созданию обстановки, в которой все представлялось возможным, сколь бы невероятным оно ни казалось на первый взгляд. Люди искали тайные и чудесные объяснения личным или общественным несчастьям, которые тогда случались столь часто: внезапные болезни и смерти, эпидемии, падеж скота и прочие бедствия. Все это легко приписывалось воздействию колдовства, могуществу, которое демоны передавали людям, заключившим с ними договор.

Конечно, в XVI–XVII вв. было не больше колдунов и особенно ведьм, чем в предшествовавшие эпохи. Но кое-что изменилось: репрессии значительно усилились, светские и церковные власти теперь действовали с невиданным прежде фанатизмом и жестокостью. Возможно, этому способствовала и эпоха Возрождения, благодаря которому в ряде случаев произошел разрыв между образованными людьми и неграмотным простонародьем: хотя гуманисты интересовались некоторыми аспектами народной культуры (пословицы, романсы), но в то же время демонстрировали глубокое отвращение к «невежественной черни», ее варварским обычаям и предрассудкам.

Уместно также отметить условия той эпохи: постоянные войны, кризисы, вызванные ростом цен, голод — все это вызывало тревогу и страхи. Боялись всего и всех. Были распространены коллективные страхи, которые овладевали толпой и приводили к неожиданным крайностям. Наконец, обе Церкви, и протестантская, и католическая, предприняли в этих условиях, особенно с конца XVI в., активные кампании по христианизации сельского мира и стремились выкорчевать остатки язычества, которые встречались везде и всюду. Так объясняются ужасные расправы, в ходе которых по всей Европе отправились на костер тысячи колдунов и в особенности ведьм, и продолжалось это до конца XVII в. Так было по всей Европе, но в Испании в меньшей степени. В Испании, как и всюду, имелись свои ведьмы, но их не так рьяно преследовали и реже наказывали. Это объясняется позицией инквизиции, которая хотя в других случаях и демонстрировала жестокость и нетерпимость, в этом случае действовала с исключительной осмотрительностью и скептицизмом. Инквизиция рекомендовала тщательно расследовать предполагаемые преступления, прежде чем задерживать подозреваемого. Подавляющее большинство испанских инквизиторов не верили в те обвинения, которые предъявляла ведьмам легковерная толпа. Так объясняется относительная умеренность в расправах над ведьмами в Испании, особенно по сравнению с тем, что происходило в это время в других странах.

Испания не осталась в стороне от европейского движения религиозного брожения и обновления, которое характерно для XVI в., но на Пиренейском полуострове в реформаторских тенденциях заметны свои особенности. Как только оформлялись идеи, содержащие хоть какую-то примесь инакомыслия, инквизиция начинала действовать как мощная карающая сила, которая нашла еще одно поле для своей деятельности: перед ней, созданной для борьбы с ересью иудействующих, была поставлена задача выявлять и уничтожать все возникавшие очаги любого отклонения от ортодоксии. Главными движениями, с которыми она сталкивалась, стали движение алюмбрадо (иллюминатов), эразмианство и лютеранство.

Первые доносы на алюмбрадо появились в 1519 г., но лишь в 1525 г. толедская инквизиция издала указ с целью подавить движение. Иллюминатство родилось в городах Кастилии, во дворцах аристократов (адмирала Кастилии в Медине-де-Риосеко, герцога Инфантадо в Гвадалахаре) и в домах богатых бюргеров, например лиценциата Бернальдино в Вальядолиде. Алюмбрадо настаивали на важности веры по сравнению с поступками, на свободе христианина в противовес всем внешним «путам» (будь то ритуалы, церемонии, культ святых, иконы и т. д.), на праве верующих свободно читать Библию, не прибегая к официальной интерпретации теологов. Во всех этих аспектах иллюминатство, похоже, полностью соответствовало религиозным устремлениям той эпохи. Труднее охарактеризовать его по сравнению с другими тенденциями духовных исканий. У него были точки соприкосновения с францисканской духовностью, но существовали и кардинальные расхождения. Имелись и черты сходства с эразмианством, которое в это время начинает распространяться в Испании, однако алюмбрадо разошлись с Эразмом[158] в вопросе о свободе воли. Наконец, иллюминатство нельзя смешивать и с лютеранством. Перед нами — самобытное движение, в котором можно выделить три аспекта: внутреннее христианство, отрицание участия человеческой воли в спасении души, антиинтеллектуализм. Да, иллюминатство было внутренним христианством, но таким, в котором сам Христос занимал второстепенное место, христианством без таинств, культа и церемоний. Все сводилось к тому, чтобы предать себя Богу; это доктрина самоотречения. Алюмбрадо стремились отказаться от всякой собственной воли и, следовательно, оказаться неспособными грешить. Любовь к Богу они ставили выше разума, считая, что к Богу нельзя прийти через понимание или знание, но только через любовь. Иллюминатство, по существу, — это форма мистицизма, которая получила достаточно широкое распространение в Испании XVI в.

В интеллектуальных и просвещенных кругах гораздо важнее было влияние Эразма Роттердамского, главные труды которого — «Разговоры запросто», «Оружие христианского воина» — были переведены на кастельяно в 1520—1530-е гг. Труды голландского гуманиста пользовались в это время почти официальной поддержкой: поклонниками его учения являлись канцлер Гаттинара, секретарь Карла V Алонсо де Вальдес, сам император, архиепископы Толедо и Севильи (причем последний одновременно был и генеральным инквизитором)[159]. Возникает даже впечатление, что в это время эразмианство могло превратиться в официальную доктрину Испании. Призыв к реформе Церкви по инициативе императора, внутреннее христианство, реформа клира — вот те темы, которые все чаще обсуждали в интеллектуальных кругах, прежде всего в недавно основанном университете в Алькала-де-Энарес, в котором культивировался гуманизм. Однако в других интеллектуальных кругах проявляют определенное беспокойство в отношении некоторых аспектов эразмианства и начинают подвергать цензуре все, что казалось подозрительным с точки зрения католической ортодоксии. В 1527 г. в Вальядолиде собираются настоятели основных монашеских орденов и теологи с целью обсудить произведения Эразма. Когда друзья гуманиста поняли, что вопреки их ожиданиям достичь официального одобрения будет не так просто, они предпочли приостановить заседания, пока не будет достигнута какая-то определенность. Враждебное кольцо вокруг испанских учеников Эразма постепенно сжималось. Процесс против секретаря архиепископа Толедо Хуана де Вергара стал еще одним шагом в кампании против испанских эразмианцев, он совпал с изменением политического климата в Европе и со смертью основных сторонников Эразма в высших правительственных сферах — Гаттинары, Вальдеса…[160] Начиная с 1535 г. эразмианство уже не пользовалось официальной поддержкой Короны; хотя им по-прежнему интересовались в кругах служителей Церкви и интеллектуалов, оно все сильнее подвергалось контролю и преследованиям со стороны инквизиции.

Наиболее важным очагом протестантизма в Испании была Севилья. Там действовала группа проповедников, связанных с капитулом собора, среди них выделялись Хуан Хиль (доктор Эгидий), Константино Понсе де ла Фуэнте и доктор Франсиско де Варгас. В 1549 г. Хуан Хиль был схвачен инквизицией, его обвинили в том, что он призывал к внутреннему христианству, предлагал собственное толкование Библии, насмехался над практиками народного благочестия и над церковными структурами. Все это, похоже, не слишком встревожило инквизиторов, которые в 1552 г. приговорили его лишь к легкому покаянию. Хиль умер в 1555 г., а спустя короткое время в Севилье обнаружили книги еретического содержания и одновременно возникли очаги протестантизма в Вальядолиде. Был возобновлен процесс против Хиля, выяснилось, что он был связан с братьями Касалья, протестантами, которых в конце концов задержали в Вальядолиде. Севильские тюрьмы были полны арестованными, но главным организаторам в 1557 г. удалось бежать за границу, среди них двенадцати монахам из иеронимитского монастыря Сан-Исидро-дель-Кампо близ Севильи: Сиприано де Валера, Антонио дель Корро, Касиодоро де Рейна и др. Почти всех их сожгли «в изображении»[161] на аутодафе 1562 г. — заключительном акте севильских репрессий.

Тем временем инквизиция уничтожила вальядолидские очаги протестантизма (аутодафе 1559 г.). После процессов в Севилье и Вальядолиде идеологическая обстановка в Испании кардинально изменилась. До этого времени власти не особенно прибегали к репрессиям, теперь же инквизиция и светские власти демонстрировали гораздо больше решимости, как это показали различные события, случившиеся в том же 1559 г.: генеральный инквизитор Вальдес издал Индекс запрещенных книг, гораздо более обширный, чем соответствующий римский индекс, и был задержан архиепископ Толедо Бартоломе Карранса, ставший жертвой тех глубоких изменений, которые в 1557–1559 гг. произошли в религиозной политике Испании. Его «Катехизис» вышел в свет в Антверпене в слишком неудачный для этого момент, инквизиция включила его в Индекс запрещенных книг, а автора посадили в тюрьму. Казалось подозрительным уже то, что, опубликовав свою книгу на народном языке, он сделал теологические споры общим достоянием. Нельзя сказать, что Карранса благоволил лютеранам, но он объяснял и обсуждал такие скользкие вопросы, как мысленная и словесная молитва, вера и добрые дела, чтение Библии… Последнее в особенности раздражало цензоров. Время споров прошло, теперь против любых врагов католической веры велась жестокая борьба, в которой не было места компромиссам. Архиепископа Карранса приговорили всего лишь к легкому наказанию, поскольку некоторые места «Катехизиса» содержали неосторожные формулировки, но это после того, как он провел в заключении 17 лет, сначала в Испании, потом в Риме.

Жесткая политика, проводившаяся с 1557 г., немного смягчилась с 1573 г., когда генеральным инквизитором стал кардинал Гаспар де Кирога. Хотя защита католической веры во всей ее чистоте занимала власти по-прежнему, конкретные угрозы не казались столь опасными. В Испании уже не существовало настоящей угрозы со стороны протестантизма. Ортодоксия восторжествовала, но было бы ошибочно полагать, что победа была достигнута только благодаря нетерпимости инквизиторов. В действительности ни протестантизм, ни эразмианство не нашли отклика в Испании, речь шла об иностранных влияниях, которые могли на время соблазнить представителей элитарных слоев, но не могли найти поддержки в народе.

Когда в 1545 г. в Тренто начались заседания церковного собора, было уже поздно. Протестанты отказались в нем участвовать. В этих условиях работа Тридентского собора во многом потеряла смысл: вне католицизма уже формировались протестантские Церкви, а собравшиеся в Тренто представляли только те страны, которые признавали власть римского понтифика. Собор ограничился тем, что подтвердил католические догмы в их основных аспектах и реформировал лишь наиболее очевидные пороки Церкви. В то же время были приняты различные постановления, направленные на поднятие культурного и морального уровня низшего клира; особое внимание уделялось его образованию, которое теперь получали в специализированных коллегиях — семинариях, существовавших в каждом диоцезе. Священники, подготовленные таким образом, могли эффективно заниматься религиозным наставлением верующих посредством обучения детей. Основные аспекты догматики кратко излагались в катехизисах. Согласно указу Филиппа II (1564) постановления собора на территории испанских королевств получили силу закона. Честно говоря, главные решения собора не содержали ничего особо нового для Испании. С самого начала XVI в. реформаторские тенденции проявлялись постоянно, в том числе до революционного выступления Мартина Лютера, и, несмотря на разного рода препятствия и подозрения, все время нарастали, поскольку были вызваны попытками интеллектуального и духовного обновления, которые и порождали новые проявления инакомыслия. Следует особенно отметить три аспекта: реформа религиозных орденов, начатая при поддержке кардинала Сиснероса, создание Общества Иисуса (ордена иезуитов) и испанский мистицизм, представленный прежде всего деятельностью и сочинениями св. Тересы де Хесус[162].

Сиснерос начал с поддержки реформаторских тенденций, которые существовали в его собственном ордене францисканцев. Стали уделять больше внимания специфически духовным проблемам, таким как молитва и созерцание. Более важны начинания кардинала с целью поднять культурный уровень клира. С такими устремлениями связано и основание университета в Алькала-де-Энарес, где новые гуманистические тенденции и приемы критики получили широкое признание. Не случайно именно там было подготовлено новое издание Ветхого и Нового Завета с параллельными текстами на разных языках («Biblia políglota o complutense» — «Комплутенская полиглота»). Тем инициативам, которые под руководством Сиснероса осуществлялись в ордене францисканцев и в Алькала, соответствовали реформы у доминиканцев и в университетских центрах Саламанки и Вальядолида. Решающая роль принадлежала Франсиско де Витория. Он сумел переработать и обновить томизм[163], что позволило ему найти ответы на самые злободневные вопросы своего времени (Конкиста и колонизация Америки, отношения между светской и духовной властью и т. д.). Благодаря Витории схоластике в Испании удалось, не отказываясь от своей сути, воспринять лучшие достижения гуманизма[164].

В 1540 г. папа Павел III утвердил устав ордена иезуитов, который сравнительно незадолго до этого основал Игнатий Лойола. Новый религиозный орден имел выраженные миссионерские цели и задумывался как воинство, находящееся на службе у Церкви и веры. Для тех, кто хотел вступить в него, требовалась серьезная интеллектуальная и духовная подготовка, основанная на «Духовных упражнениях» самого Лойолы. Помимо трех классических обетов — нестяжания, целомудрия и послушания, — иезуиты принимали еще один: обет повиновения римскому понтифику.

Общество Иисуса быстро распространило свою деятельность в Испании, Португалии, Италии, Германии, а также в Америке и на Востоке. Иезуиты в своих коллегиях заметно обновили систему образования, что оказало существенное влияние и на историю последующих столетий.

Реформированы были и другие религиозные ордена, в том числе орден кармелиток, глубокие преобразования в котором осуществляла начиная с 1562 г. св. Тереса де Хесус, которая, однако, еще более важна как духовный писатель. В ее сочинениях и в трудах ее соратника св. Хуана де ла Крус[165] сконцентрировались столь притягательные для испанцев XVI в. черты мистики, при этом очищенные от подозрительной склонности к инакомыслию.

В сочинениях св. Тересы описывается ее путь, от первого призвания к внутренней жизни до мистического брака с Богом. Рассказ изобилует символами (замок, сад, вода…), цель которых — донести до читателя, хотя бы в первом приближении, идею, которую по определению невозможно выразить словами. Наиболее известный из этих символов — сравнение души с замком, врата которого — молитва. Он имеет разные чертоги. В первых из них душа очищается посредством аскезы, затем следуют такие ступени, как сосредоточенная молитва самоуглубления и молитва тишины. Пятая обитель представляет молитву единения; наконец, душа постепенно переходит от обручения к бракосочетанию, в ходе которого полностью сливается с Богом, отныне составляя с ним единое целое.

Св. Хуан де ла Крус рассуждал сходным образом. Его опыты созерцания послужили причиной создания произведений двух видов: песней («Темная ночь», «Духовная песнь», «Пламя живой любви») и прозаических трактатов, которые представляли собой своего рода комментарии к поэзии. В его трактатах также говорится о пути души в поисках Бога. В обобщенном виде этот путь символизирует ночь: прежде чем соединиться с Богом, душа должна пройти через испытание ночью, ночным бдением и ночным покоем чувств и разума. Душа должна научиться подавлять свою чувственность, волю, понимание, отбросив всякое представление о Боге, которое могло бы сформироваться, о потаенном Господе, который наносит тем, кого любит, рану, и эту рану только Он может излечить. Душа, раненная таким образом, пускается в странствия в поисках Бога и находит его лишь в конце долгого и трудного пути, высвободившись из всех пут, которые привязывают ее к чувственному миру. «Когда же сочетаются духовным браком Бог и душа, станут два естества едины в духе и любви Господней» («Духовная песнь»).

В контексте испанской истории того времени можно оценить то равновесие, к которому пришли главные учителя испанской мистики. Мы видим, как в творчестве св. Тересы и св. Хуана де ла Крус воплощается равновесие между противоборствующими тенденциями, которые не только представляют интерес в рамках религиозного опыта, но и важны для понимания культуры в целом: с одной стороны, подчинить чувственность дисциплине, чтобы не поддаться тому, что является всего лишь мимолетным и неясным пристрастием; создать интеллектуальную технику, которая позволяет выйти за пределы различных состояний, не потерявшись в смутных сферах эмоциональной жизни; контролировать вдохновение анализом; руководствоваться методом вместо того, чтобы полагаться на инстинкт; примирить личный опыт и коллективную жизнь. Этот высший синтез совершается в нужное время. Культура и общество стремятся к тому, чтобы совпасть. Наступает определенная гармония между культурными и социальными требованиями того времени: покончено с брожением, с немного анархичными поисками новых духовных путей, которые характерны для первой половины XVI в.; все это подчинено духовной дисциплине. Речь идет о триумфе обновленной схоластики, сумевшей усвоить наиболее важные уроки гуманизма. С другой же стороны — потребности сильного государства с явным преобладанием королевской власти, но с сеньориальным давлением, которое нельзя недооценивать. Само Возрождение здесь скорее сеньориальное, чем бюргерское. Не будем забывать, что речь идет о сословном обществе, обществе привилегий, обществе неравенства, в котором одним надлежит властвовать, другим — повиноваться. И осуществлять власть, как и провозглашать истину, должны те, на ком лежит соответствующая обязанность и кто обладает такой привилегией. В конечном счете все это соответствует стремлению Тридентского собора к новому упорядочению католической догматики и желанию Филиппа II подчинить более жесткой дисциплине тенденции часто неконтролируемые, желанию примирить индивидуальные стремления к подлинной личной жизни с требованиями общества, стремившегося обрести внутреннее единство. Расплатой за это были маргинализация меньшинств (конверсо, морисков) и догматизм, который, поощряя внешние проявления религиозности, в конце концов отрицательно повлияет на развитие испанской мысли…

По словам Грегорио Мараньона[167], «из пяти правителей династии Габсбургов Карл V вызывает энтузиазм, Филипп II — уважение, Филипп III — равнодушие, Филипп IV — симпатию, Карл II — жалость». Династия, которая начинала править с таким блеском и такими надеждами, медленно двигалась к вырождению в течение более чем столетия, от смерти Филиппа II (1598) до кончины злосчастного Карла II (1700). Сохранялось стремление играть первостепенную роль в мировой политике, но не было для этого средств. Единый христианский мир, т. е. совокупность народов, объединенных приверженностью к одной и той же вере, распался еще в XVI в. в результате Реформации, но в XVII в. возникает новая унифицирующая идея, идея Европы и европейской цивилизации, основанной на секуляризации сознания и принятии других ценностей, таких как опора на разум, науку, технику — средства, которые позволили бы достичь сосуществования между нациями и людьми. Это идеи терпимости, счастья, материального и нравственного прогресса, объединенные в концепцию «цивилизации», которая в конце концов возобладает в XVIII в. Черты нового времени, в том числе новое европейское равновесие, идеологическая перестройка на основе ценностей, которые уже слабо связаны с религиозными идеалами, постепенно восторжествовали — без участия Испании и вопреки ее воле.

Все это, разумеется, нуждается в соответствующих оговорках: упадок не был ни внезапным, ни полным и проявлялся везде по-разному. К тому же регресс характерен для всей средиземноморской Европы этого времени. Центр тяжести политического и экономического могущества, науки и культуры медленно смещается с юга на север и с востока на запад. Атлантика и Северное море начинают преобладать над Средиземноморьем. Испания, а также Италия и Османская империя теряют свои позиции и отходят на второй или третий план. XVI век стал для Средиземноморья последним веком гегемонии. Начиная с XVII в. в фокусе культурного, научного, политического и экономического развития будут почти исключительно Атлантика и Север. Можно ли считать это триумфом протестантских государств над католическими? Речь здесь не только о различиях между протестантизмом и католицизмом, поскольку страны ислама начиная с XVII в. пережили такое же отставание и такую же стагнацию.

Начиная со смерти Филиппа II в Испании существовало представление о том, что государство пришло в упадок и во многом утратило то могущество, которое приобрело во времена двух первых Габсбургов. Всё это резюмировалось в одном слове: деградация, или, если угодно, упадок. Испания эпохи Оливареса[168]страдала от сознания собственной ущербности, ее неотступно преследовала мысль о необходимости как можно быстрее осуществить неотложные преобразования. Эти представления современников отражены во множестве свидетельств. Ограничимся двумя цитатами: фразой «Эта монархия быстро идет к своей гибели» графа Гондомара в 1619 г. и фразой «Эта монархия опускается все ниже» из «Сообщений» Херонимо де Баррионуэво[169]. Попыткой найти ответ на вызовы времени и предложить рецепты для лечения болезней, которые терзали страну, было направление общественной мысли, именовавшееся арбитризмом[170]. Арбитристы считали, что Испания больна: колоссальный государственный долг; приток иностранных товаров, ударивший по производственной сфере; крестьянство, переобремененное налогами и чудовищно быстро нищавшее; сокращение численности населения — все это вызывало тревогу. Чтобы исправить положение, арбитристы предлагали свои средства, от абсурдных до очень толковых: сократить государственный долг и государственные расходы, уменьшить налоговое бремя, поощрять демографический рост, вводить технологические усовершенствования и стимулировать производство…

Идет ли речь об упадке Испании или же Кастилии? Главную тяжесть имперской политики всегда несла на себе Кастилия. Остальным королевствам и сеньориям, защищенным своими фуэро, более-менее удавалось держаться в стороне от идеологических и военных конфликтов. Такова причина деградации Кастилии после смерти Филиппа II. Непрекращавшиеся войны и постоянно растущие налоги исчерпали возможности страны. Череда эпидемий чумы и других болезней разрушила демографическое равновесие; остановился рост производства. При этом истощена оказалась Кастилия, в то время как периферийные области в целом держались на плаву. Кастилия перестала быть экономическим центром и источником людских резервов, каковыми она являлась с середины XV в. Так что в XVII в. в упадок приходили прежде всего Кастилия и те ценности, с которыми она отождествлялась.

Испания являлась не единственной страной, столкнувшейся в XVII в. с огромными трудностями. В середине столетия по всей Европе происходят масштабные эпидемии, вместе с которыми приходит голод, увеличиваются государственные расходы, вызванные войнами и чрезмерной роскошью королевских дворов; непомерно растут налоги и государственный долг; наблюдается упадок производства и торговли. Положение Испании в данном случае — лишь одно из проявлений «всеобщего кризиса XVII века». И даже в этом контексте не стоит преувеличивать масштабы ее упадка; собственно говоря, это не был настоящий упадок, а скорее некое нарушение равновесия. Демографический и экономический спад не был единообразным: так, Кантабрия частично избежала провала благодаря широкому внедрению кукурузы, хотя из-за роста численности населения это не привело к повышению уровня жизни. Спад в XVII в. наблюдался именно в центральной части Пиренейского полуострова, являвшейся по крайней мере с середины XV в. основой королевства: это земли между Бургосом и Толедо, плотно заселенные, достаточно урбанизированные и отличавшиеся динамизмом развития… В эпоху «младших Габсбургов» на этих территориях все более сокращается население, особенно в городах Старой Кастилии и Эстремадуры. Периферийные районы, напротив, не только не приходят в упадок, но там начинает прослеживаться заметная тенденция к росту. Это — Кантабрия, Каталония, Валенсия (и в целом средиземноморское побережье), Андалусия…

Упадок развивался постепенно. Сначала рухнули экономика и денежное обращение, причем на порчу монеты повлияли и регулярные махинации властей. В 1640 г. в результате восстаний в Португалии и Каталонии, а также мятежей в Андалусии распалось хрупкое единство стран Пиренейского полуострова, которого ранее удалось достичь (хотя скорее теоретически) Испанской монархии. Поражение при Рокруа в 1643 г. ознаменовало конец эпохи военного превосходства Испании в Европе, начавшейся во времена Великого капитана. Вестфальский мир 1648 г. обозначил окончательный крах идеологии, на которой была основана политика Испании начиная с правления Карла V; устанавливаются основы нового европейского равновесия, и в нем Испании отведена уже второстепенная роль. История самой династии, символизировавшей эту череду бедствий, заканчивается грубым фарсом: европейские державы маневрируют в ожидании удобного момента, чтобы поделить между собой испанские владения.

Как бы то ни было, в XVII в. кризис в Испании имел место, и кризис тяжелейший, особенно в том, что касалось экономики и денежного обращения. Чтобы покрывать растущие расходы, казне пришлось в огромных количествах чеканить монету из вельона (веллона), которая использовалась главным образом на внутреннем рынке. Сначала стали понижать долю серебра в монете, увеличивая долю меди (так называемая «кальдерилья»); затем в 1599 г. было принято решение о чеканке вельона из одной лишь меди, но и его в 1603 г. вернули на монетные дворы, чтобы перечеканить, удвоив номинал. В 1617 г. эта чеканка возобновилась и окончательно прекратилась только в 1626 г., когда Кастилию уже наводнила обесцененная монета. Подсчитано, что в Кастилии приблизительно в 1640 г. медные деньги составляли 92 % всех монет, которые находились в обращении; в 1660–1680 гг. их будет чуть меньше 95 %. Инфляция такого масштаба неизбежно должна была иметь драматические последствия для экономики. Необходимую реформу осуществили в правление Карла II, всего лишь за 20 лет до воцарения новой династии. Государственные деятели, сначала герцог Мединасели, затем граф Оропеса[171], были убеждены, что экономическое восстановление Испании являлось необходимым условием ее политического восстановления. Отсюда реформы по радикальной девальвации монеты, которые осуществлялись начиная с 1680-х гг. Это были самые суровые меры, которые вызвали огромные трудности для значительной части населения, но они в конце концов привели к ожидаемым позитивным результатам: налоги снизились на 15 %, больше половины хуро были изъяты из обращения, а процент по оставшимся сократился до 4 %.

В целом именно с 1680-х гг. закладывались основы реформ Бурбонов XVIII в. Их истоки восходят ко времени Карла II — оттуда берет начало испанское Просвещение первой половины XVIII в., с такими представителями, как Фейхоо и Майанс[172], т. е. Просвещение еще до эпохи Карла III. Конец XVII в., каким бы печальным он ни являлся, — время не только ясновидящих монахинь и «околдованного короля». Это и время деятельности так называемых «новаторов», дискуссий вокруг новой науки, основанной на эмпиризме, вокруг достижений естествознания и исторической критики[173].

Первые проявления изменения конъюнктуры (1598–1643)

Наиболее очевидным последствием смерти Филиппа II стало явное снижение личной роли монархов в делах управления и тенденция к передаче значительной части королевских полномочий фаворитам-валидо (valido)[174]. Филипп III полагался на дона Франсиско де Сандоваль-и-Рохас, герцога Лерму[175]. В 1618 г. тот утратил доверие короля и был заменен на своего собственного сына герцога Уседу, который оставался валидо до смерти короля в 1621 г. Новый государь Филипп IV вступил на трон, когда ему было всего 16 лет. Исполнять функции советника и руководить делами управления был назначен дон Гаспар де Гусман, граф Оливарес, вскоре ставший герцогом Санлукар ла Майор, поэтому его называли графом-герцогом.

Возвышение Лермы обозначило радикальный поворот по сравнению с предшествующими методами управления Испанской монархией. Как и в XVI в., им занимались советы, но возникла тенденция создавать временные комитеты-хунты, которые учреждались для решения тех или иных проблем. Во времена графа-герцога действовали уже многочисленные хунты такого рода: Исполнительная, по делам военно-морского флота, уплате медиааннаты[176], гербовому сбору, денежным пожертвованиям в казну, налогу «миллионы», делам береговой охраны и борьбы с контрабандой, Соляная, Президиев[177], по делам рудников, делам поселенцев, по вопросам правомочности должностных лиц, по делам дворцового благоустройства и лесного хозяйства, по вопросам поддержания чистоты в столице, Квартирмейстерская, по делопроизводству… Обращает на себя внимание многочисленность хунт, предназначенных для рассмотрения финансовых проблем. Все это имеет простое объяснение: казна тратила больше, чем получала, и постоянно была озабочена тем, как устранить дефицит бюджета. Внешняя политика по-прежнему требовала существенных расходов. В правление Филиппа III военные кампании на время прекратились, но в 1620-е гг. Испания вновь оказалась вовлечена в ряд конфликтов, которые стали логическим следствием направлений в политике, возникших еще в предшествующем столетии: борьба за Нидерланды, союзные отношения с австрийской ветвью Габсбургов, претензии на гегемонию.

Оливарес управлял Испанией более двадцати лет до 1643 г., и власть его была почти авторитарной. Графу-герцогу не нравилось, когда его именовали валидо, он предпочитал звание министра[178]. С самого начала его целью как политика было восстановить репутацию испанского монарха, унифицировать управление подвластными территориями и оздоровить экономику Кастилии — «главы монархии». Речь шла прежде всего о том, чтобы сохранять гегемонию Испании в Европе, поддерживая при этом тесную династическую солидарность между мадридскими и венскими Габсбургами. Именно для сохранения репутации Испании Оливарес в 1621 г. возобновил войну с Соединенными провинциями Нидерландов, лишь только истек срок Двенадцатилетнего перемирия, подписанного в 1609 г. Чтобы достичь своих целей, Оливарес пытался унифицировать Испанскую монархию, покончив с фуэро ее отдельных составных частей, что вызвало вооруженные восстания каталонцев и португальцев. Что же касается экономических и социальных реформ — оздоровления монетного обращения, освобождения государственных финансов из цепких лап иностранных банкиров, особенно генуэзцев, развития производства и торговли, то они столкнулись с оппозицией дворянства — при отсутствии возможности или желания получить поддержку кортесов и стоявших за ними средних городских слоев. Несмотря на свои провалы, Оливарес, несомненно, был выдающимся государственным деятелем, достойным соперником Ришельё, который в те же годы управлял политикой Франции. Однако Ришельё управлял стремительно развивавшимся королевством, в то время как Испания, которой довелось править Оливаресу, уже была не могущественной и динамично развивавшейся державой времен Карла V и Филиппа II, а страной, разоренной непомерными политическими усилиями, истощавшими ее в течение более чем столетия.

Для пополнения казны использовались самые разные способы, например продажа сеньорий и должностей, к которой Корона прибегала в гораздо большей степени, чем раньше, а также пожалование привилегии иметь право голоса в кортесах, которое она предоставляла некоторым городам и территориям в обмен на существенные денежные суммы. Галисия, никогда не имевшая представительства в кортесах, приобрела его в 1623 г. за 100 тыс. дукатов: Сантьяго, Бетансос, Ла-Корунья и Луго получили право по очереди посылать в кортесы своих депутатов. Позже такое право получили Паленсия и Эстремадура. Все это являлось еще одним симптомом тяжелого кризиса, переживавшегося Испанией, и особенно Кастилией. Масштабные эпидемии чумы в 15961602 гг., за которыми в течение столетия последовали другие, не менее смертоносные (1647–1652, 1677–1686), имели драматичные последствия для демографии, так что население уже не достигло прежнего уровня. Политические писатели той эпохи — в 1600 г. Мартин Гонсалес де Сельориго в своем «Мемориале», в 1619 г. Санчо де Монкада в «Политическом восстановлении Испании» и приблизительно в 1645 г. Франсиско Мартинес де Мата — подчеркивали важность проблемы обезлюдения и говорили о необходимости ее срочного решения. Сокращение населения было одновременно причиной и следствием всеобщего кризиса. Поля часто оставались не возделаны, в то время как население в поисках лучшей участи уходило в города, укрывалось во дворцах сеньоров или за стенами монастырей, если не пополняло армию бродяг и нищих. Паразитические и непроизводительные слои населения существенно выросли в численности: это и дворяне, и клир, и всякого рода бродяги и пикаро[179]. Мужские и женские монастыри стали убежищем для сотен лиц, обретавших тем самым простое средство к существованию. Такое распространение церковного целибата[180] называли одной из причин демографического спада. Однако в действительности все обстояло сложнее. Искать защиты в монастырях многих заставляли нищета и безработица; застой производства и демографический упадок усиливались.

В этой атмосфере кризиса выделяется фигура арбитриста, одновременно и свидетеля упадка, и сторонника реформ. Арбитристы подвергались суровой критике в литературе того времени: Сервантес, Кеведо, Велес де Гевара[181] видели в них людей едва ли не сумасшедших, которые пытались указать слишком простые и легко выполнимые средства, чтобы избавить королевство от бед и пополнить казну. Однако не все они были круглыми дураками — например, одним из их предложений было использовать гербовую бумагу. Комичность образа не должна заслонять тот факт, что арбитризм представлял собой первую известную форму экономической литературы. Мартин Гонсалес де Сельориго, Санчо де Монкада, Мигель Каха де Леруэла, Франсиско Мартинес де Мата, Лопе де Деса, Педро Фернандес Наваррете в своих трудах предлагали очень ясные описания тех бед, от которых страдала Испания, и их наблюдения заслуживают самого пристального внимания. Арбитристы, современники упадка, сумели проанализировать различные его аспекты, но оказались неспособны бороться с ним.

Кризис 1640-х годов

Кризис 1640-х годов — революция в Каталонии, восстановление независимости Португалии, сепаратизм в Андалусии, — едва не погубивший Испанскую монархию, являлся прямым следствием войн, в которые была вовлечена Испания и которые она уже не могла вести из-за нехватки людей и денег.

Правление Филиппа III было относительно мирным временем. Когда умер Филипп II, еще продолжалась война в Нидерландах, управление которыми вверили эрцгерцогу Альбрехту и его жене Исабели Кларе Эухении; теоретически Католический король отказался от своих прав в пользу дочери[182]. Испанские войска потерпели ряд поражений, самым известным из которых было сражение при Ньивпорте в июле 1600 г. Хотя терции[183] под командованием Амбросио де Спинола[184] в 1604 г. заняли Остенде, это была последняя победа, достигнутая в Нидерландах в правление Филиппа III. Войска, которым платили плохо и нерегулярно, не раз поднимали мятежи, тем самым делая невозможными серьезные попытки правителей Нидерландов восстановить власть над утраченными территориями. Голландские провинции Севера фактически были независимыми. Обе стороны устали от войны и жаждали мира, который бы позволил им по крайней мере восстановить свои силы. В этих условиях начались переговоры, закончившиеся в 1609 г. подписанием перемирия сроком на 12 лет. В Италии министры Филиппа III могли рассчитывать на усилия представителей Короны по поддержанию испанской гегемонии. Проблемы возникли только в связи с пресловутым «венецианским заговором» 1618 г., и в самом деле очень загадочным, хотя и не вовсе невероятным: герцога Осуну обвинили в том, что он организовал заговор с целью разрушить морское могущество Венеции и отодвинуть ее на вторые роли[185].

На смену своего рода апатии, которая характеризовала испанскую внешнюю политику в течение первых двух десятилетий XVII в., с 1620-х гг. пришло активное вмешательство в европейские дела. Такая трансформация объясняется разными причинами: новой внешнеполитической конъюнктурой, вызванной началом в Центральной Европе Тридцатилетней войны, и стремлением Оливареса противостоять тому, чему, как он считал, Испания обязана противостоять. Новый поворот в испанской политике стал особенно заметен с возобновлением войны в Нидерландах. Срок Двенадцатилетнего перемирия истек в 1621 г., и оно не было продлено. Самым важным эпизодом этой войны стало взятие Бреды в 1625 г. войсками Спинолы после десятимесячной осады, которое Веласкес обессмертил на своем знаменитом полотне[186]. Однако затем военные действия продолжались с переменным успехом, так что Испания не могла окончательно решить дело в свою пользу. Более того, смерть инфанты Исабели Клары Эухении (1633), не оставившей наследников, привела к тому, что фламандские провинции вновь были присоединены к Католической монархии, которая тем самым оказалась в полной мере вовлечена в военные операции. В 1634 г. Филипп IV назначил губернатором Нидерландов своего брата кардинала-инфанта дона Фернандо, являвшегося до этого губернатором Милана. Направляясь с сильным войском к месту своего назначения, тот в сентябре 1634 г. нанес при Нёрдлингене тяжелое поражение шведам и их союзникам, протестантским князьям Германии. Прибыв в Нидерланды, кардинал-инфант сдержал голландцев и предпринял наступление против Франции. Его войска дошли до Корби, где разбили неприятеля (1636); в течение нескольких дней существовала угроза Парижу, но затем из-за недостатка ресурсов испанцам пришлось уйти.

Важнейшей проблемой для Испании был контроль над путями для переброски войск между Ломбардией и Нидерландами. Вальтеллина[187], расположенная на севере Италии, была с этой точки зрения важнейшим стратегическим пунктом, поскольку являлась связующим звеном между итальянскими владениями Испанской монархии и немецкими феодами Габсбургов. Испания заняла Вальтеллину, а вскоре после этого Спинола расположил испанские гарнизоны в Рейнском Пфальце[188]. Так воплотилось сотрудничество между двумя ветвями Габсбургов, которые решили действовать совместно, чтобы восстановить католицизм и сохранить влияние Испании на европейские дела. Но военные действия Испании, занявшей Вальтеллину и Рейнский Пфальц, не могли оставить равнодушной Францию, оказавшуюся со всех сторон окруженной владениями Габсбургов. Ришельё, первый министр Франции, официально вступил в войну в 1635 г., но фактически военные действия между двумя странами начались за много лет до этого. Как бы то ни было, Испания оказалась вовлечена в ряд конфликтов и вынуждена содержать армии в самых разных местах, для чего требовалось все больше солдат и денег. Чтобы раздобыть то и другое, Оливарес в области внутренней политики выдвинул смелый план испанской интеграции, однако попытка осуществить его закончилась почти полной катастрофой.

«По сути дела, Испания состоит из трех Корон: Кастилии, Арагона и Португалии», — писал Кеведо в трактате «Защита Испании» (1609). Эти три Короны никогда не составляли единого целого; несмотря на династический союз с остальными, каждая сохраняла собственный облик. Из трех Корон именно Кастилия составляла главную опору внешней политики Испанской монархии. Однако в XVII в. Кастилия была уже не той, что при Карле V и Филиппе II; после столетия почти непрерывных войн она была истощена и обессилена. Ее население стремительно сокращалось, экономика переживала спад, флоты из Индий, доставлявшие в Испанию серебро, часто прибывали слишком поздно, и было его уже не так много, как раньше. По сравнению с Кастилией Короны Арагона и Португалии в большей мере сохраняли свою внутреннюю автономию, защищенную их законами и фуэро, которые существенно ограничивали власть короля.

Таковы были условия, в которых приходилось действовать Оливаресу: для осуществления своей гегемонистской политики он располагал истощенной Кастилией и необремененными остальными провинциями, которые укрывались за щитом своих привилегий, чтобы не участвовать в общих расходах. Идея задуманного Оливаресом Военного союза (Uniôn de Armas) заключалась в том, чтобы распределить груз имперской политики более равномерно, в соответствии с возможностями каждой провинции, ее населением и богатством. В этом Оливарес столкнулся с мощным препятствием, которое мешало ему действовать по своему усмотрению, — автономией провинций, и ему необходимо было преодолеть это препятствие и достичь более эффективной интеграции. Имперская политика Оливареса требовала от него глубоких структурных изменений в монархии, институты которой уже не соответствовали обстоятельствам. Оливарес думал распространить законы Кастилии на весь Пиренейский полуостров; в качестве компенсации предполагалось открыть доступ к политическим, административным и военным должностям всем подданным короля, покончив с кастильской исключительностью. Короче говоря, речь шла о том, чтобы сплавить разные части, из которых состояла Испанская монархия, в единое и сплоченное государство, отказавшись от различий, которые теперь считались архаичными. Такой позиции не откажешь в логике и основательности, но она имела и серьезные недостатки. Во-первых, эта идея подчиняла общим законам, т. е. законам Кастилии, королевства и сеньории, которые вот уже полтора столетия пользовались почти полной автономией; такие перемены оказались слишком резкими, чтобы их могли принять без сопротивления. Во-вторых, предложение создать единое и консолидированное государство поступило слишком поздно: некастильским провинциям предлагалось участвовать в политике, которая уже пустила ко дну Кастилию, тогда как доли в выгодах и престиже, когда эта политика приносила их кастильцам (если вообще приносила), им не выделили.

Военный союз был официально предложен на кортесах государств Арагонской Короны, которые собрались в 1626 г. Два королевства, Арагон и Валенсия, хотя и не проявили энтузиазма, когда им предложили участвовать в формировании общего войска, но в конце концов пошли на жертвы и согласились на субсидии для содержания определенного числа солдат в течение пятнадцати лет. Но когда король открыл кортесы Каталонии, тон обсуждения изменился. Депутаты наотрез отказались менять традиционный порядок, который должен был соблюдаться на сессиях: сначала следовало удовлетворить жалобы, которые Принципат мог выдвинуть против королевских должностных лиц, а уже потом рассматривать предложения государя и его просьбы о субсидиях. В этих спорах прошла большая часть заседаний кортесов 1626 г. Оливарес с нетерпением ждал, когда можно будет перейти к тому, что его на самом деле интересовало, — к Военному союзу, а депутаты откладывали этот вопрос, взамен же высказывали свои жалобы и говорили о юридических процедурах. В конце концов, король, утомленный и раздраженный такими трудностями и проволочками, уехал из Барселоны, не закрыв заседания кортесов, которые оказались временно приостановлены. С этого времени трения между Оливаресом и каталонцами только возрастали.

В мае 1632 г. Филипп IV вновь прибыл в Барселону, и кортесы, прерванные в 1626 г., возобновили свою работу, но и в этот раз Оливарес не смог достичь того, чего хотел. Заседания кортесов вновь были прерваны.

В 1635 г. произошло давно ожидаемое событие: Франция официально объявила войну. С этого момента Оливарес был преисполнен решимости преодолеть сопротивление Принципата, поскольку еще больше нуждался в людях и деньгах, тем более что Каталония, в силу своего пограничного положения, могла стать театром военных действий. Он думал сконцентрировать в Каталонии сорокатысячное войско, чтобы оттуда атаковать Францию и таким образом уменьшить вражеское давление на Нидерланды. Каталонцы же ни в коем случае не желали служить королю за пределами своей территории и на каждом шагу ссылались на свои Установления[189]. Оливарес в ответ возражал, что речь идет о защите границ Испании и самого Принципата. В 1638 г. происходят выборы в Депутацию Каталонии; по жребию оказались избраны каноник из Уржеля Пау Кларис и Франсеск де Тамарит — оба убежденные сторонники каталонских традиций, законов и привилегий. Между тем военные действия становились все интенсивнее. Французы атаковали Фуэнтеррабию, и вся Испания напряженно следила за ее судьбой. При этом Арагон и Валенсия участвовали в организации военных действий, а Каталония — нет. Такое положение вызвало гнев Оливареса. Более того, когда были приняты экономические меры против Франции и запрещена любая торговля с ней, власти Принципата не последовали запретам.

Но больше всего проблем возникло с присутствием в Каталонии испанских войск. Эти войска, состоявшие из испанских и иностранных наемников, довольно бесцеремонно вели себя в местах, через которые проходили или в которых были расквартированы. Повсюду возникали конфликты из-за грабежей, вымогательств и всякого рода злоупотреблений. Во главе протестов и сопротивления Мадриду встала Депутация. К ней присоединилась Барселона. Так образовался своего рода национальный союз против Оливареса и кастильцев. В 1639 г. французы взяли крепость Сальсес[190]. Потребовались еще солдаты и деньги, Депутация дала их неохотно. В Мадриде граф-герцог был по горло сыт каталонцами. «Если Установления мешают нам, — восклицал он, — то к дьяволу Установления!» Чтобы покончить с сопротивлением Каталонии, Оливарес решил применить силу. Депутат Тамарит был взят под стражу. Участились стычки между солдатами и крестьянами, самые ожесточенные — вокруг Жироны. Вице-король Санта Колома при поддержке Оливареса решился на репрессии против тех селений, в которых солдаты встречали сопротивление; некоторые из них были разграблены и сожжены. Крестьяне устали от солдатских поборов, голода и прочих бедствий; в результате последовало всеобщее восстание в окрестностях Жироны. Восставшие подошли к воротам Барселоны. 7 июня 1640 г. в праздник Тела Христова (Корпус Кристи) восставшие, смешавшись со жнецами, которые собрались, чтобы наняться на работу, вступили в Барселону; стычки переросли во всеобщий мятеж. Повстанцы издевались над королевскими должностными лицами и над кастильцами; сам вице-король попытался спастись бегством, но было уже поздно — его убили. Восставшие овладели Барселоной.

Эти волнения поставили перед зажиточными и правящими слоями Принципата тяжелую проблему. Они опасались анархии, но также и того, что если сами попытаются положить конец бесчинствам мятежников, те после издевательств над кастильцами и королевскими должностными лицами повернутся против указанных слоев, объявив их «изменниками» делу Каталонии. Поэтому они отказались сотрудничать с новым вице-королем герцогом Кардоной, чтобы найти приемлемый компромисс. Они предпочитали оказаться во главе восстания, чтобы направить его ход в удобное для себя русло. Так начался новый этап каталонской революции, носивший более выраженный политический характер. В целом характер событий был двойственным: сначала социальная революция, революция бедняков, неприкаянных и безработных; затем политическая революция, возглавленная Депутацией, целью которой было разрешить долгую тяжбу с кастильским правительством. Обязанности управления Принципатом взяла на себя Жунта в составе тридцати шести членов. Оливарес, который к тому времени уже не пользовался в Каталонии никаким доверием, начал военные действия, чтобы восстановить там власть короля. Кастильское войско продвигалось со стороны Тортосы и в декабре 1640 г. заняло Таррагону. В поисках помощи против него каталонцы обратились к французам, которые, естественно, увидели в этом возможность воспользоваться ситуацией, чтобы нанести Испании решительный удар. Сначала предполагалось превратить Каталонию в независимую республику под защитой Франции, но такой вариант выглядел неосуществимым. Оставался единственный выход: предложить Принципат королю Франции, который обещал соблюдать Установления и местные законы.

В результате Каталония лишь сменила сеньора, причем новый сеньор вел себя по отношению к местным жителям не лучше предыдущего. Французы заняли основные крепости Принципата и вели себя точно так же, как и кастильские солдаты до 1640 г.; соблюдение Установлений их тоже не слишком заботило. Политически и экономически Каталония превращалась во французскую колонию. К этому разочарованию следует добавить разрушения, которые война принесла в села и города, а также ужасные эпидемии, которые обрушились на страну в 1650–1654 гг. Все это наконец убедило каталонцев, что у них нет шансов достичь своих целей. В октябре 1652 г. Барселона капитулировала перед Филиппом IV. Он пожаловал амнистию всем участникам событий после 1640 г. и обещал уважать законы и привилегии Принципата. Все вернулось к статус-кво. Мир с Францией был подписан только в 1659 г. и был достаточно тяжелым для Принципата, поскольку по Пиренейскому договору Руссильон и Серданья окончательно перешли к Франции. Одна из статей трактата в перспективе оказалась чрезвычайно важной: речь шла о брачном союзе короля Франции Людовика XIV и инфанты Марии Терезии, дочери Филиппа IV. Эта статья и приведет в будущем к смене династии после смерти Карла II[191].

Каталонская революция не была единственным на Пиренейском полуострове ответом на проект Военного союза. В Португалии сопротивление тоже привело к мятежу, в результате которого была восстановлена независимость королевства. Уния с Кастилией не пользовалась поддержкой населения. Ко времени ее начала (1580) Португалия как независимое государство и центр колониальной империи, которая приносила огромные экономические выгоды, имела уже очень долгую историю. В соответствии с традициями Габсбургов в организации управления страной ничего не изменилось, по крайней мере до эпохи Оливареса. Стремление графа-герцога унифицировать монархию вплоть до полной «кастилизации» всего Пиренейского полуострова означало соответствующее усиление фискального гнета. Против налогового и военного давления со стороны Оливареса, который требовал для своей европейской политики все больше денег и солдат, вспыхнули волнения в Порту (1628) и Сантарене (1629), а затем народное восстание в Эворе (1637). С другой стороны, высшие слои (знать, клир, городская верхушка) выражали недовольство тем, что враги Испании угрожали и наносили ущерб заморским владениям Португалии. В Бразилии прочно утвердились голландцы, занявшие в 1630 г. города Олинда и Ресифи[192]. Ничего удивительного, что в таких условиях Португалия мечтала о возвращении независимости. Возникли заговоры знати, в центре которых оказался герцог Браганса, потомок одного из соперников Филиппа II в 1580 г.[193]События в Каталонии подвигли заговорщиков сделать решающий шаг. Они воспользовались тем обстоятельством, что все внимание и все военные силы оказались обращены на восток, и, восстав с оружием в руках, провозгласили герцога Брагансу королем Португалии под именем Жоана IV (1 декабря 1640 г.). Три сословия португальских кортесов немедленно признали его, так же поступили губернаторы всех заморских территорий, за исключением Сеуты[194]. Вскоре новое португальское правительство легко заручилось поддержкой врагов Испании. Уже в 1641 г. ей предоставила помощь Франция, в том же году было подписано перемирие с Нидерландами, а в 1642 г. заключен союз с Англией, подтвержденный и дополненный в 1661 г. Испания приложила огромные усилия для возвращения Португалии, но уже не могла должным образом реагировать на все военные потребности. В 1668 г., после смерти Филиппа IV, Испания официально признала независимость Португалии.

Следствием португальского мятежа был заговор, возникший в Севилье; летом 1641 г. он был раскрыт. Действительно ли тогда шла речь о том, чтобы превратить Андалусию в независимое королевство, правителем которого стал бы герцог Медина-Сидония[195]? Трудно представить себе, что именно таковы были замыслы заговорщиков. Более допустимо приписать столь абсурдный план обиде герцога на Оливареса, который являлся его дальним родственником, и трудностям, которые испытывал самый могущественный магнат Андалусии, отягощенный долгами из-за плохого управления своими сеньориями и огромных расходов. В любом случае нельзя отрицать связь с португальскими событиями. Заговорщиков обвинили в измене, при этом сам Медина-Сидония, призванный ко двору, был прощен королем. Его обязали находиться на португальской границе, но затем, когда он самовольно вернулся из ссылки в принадлежавший ему город Санлукар, против него открыли процесс и заключили в замок Кока; в конце концов ему навсегда запретили появляться при дворе, отобрали Санлукар и приговорили к огромному штрафу.

Спустя несколько лет, в августе 1648 г., был раскрыт еще один заговор, в который также был вовлечен могущественный магнат. На сей раз речь шла о герцоге Ихаре[196], арагонском аристократе, которому Оливарес никогда не доверял важных должностей. Ихар был родственником королевской семьи и даже претендовал на то, что в случае отсутствия в правящей династии прямого наследника у него будут некоторые права на трон. По-видимому, речь шла о том, чтобы отделить Арагон от Испанской монархии и сделать его независимым королевством, а Ихара — королем. Для достижения этой цели заручились помощью Франции, которой были предложены Руссильон и Серданья, и Португалии, помощь которой была куплена уступкой Галисии. Два заговорщика, дон Карлос де Падилья и маркиз ла Вега в декабре 1648 г. были казнены в Мадриде. У герцога Ихара конфисковали имущество, а его самого пожизненно заточили в тюрьму.

Политика графа-герцога затрагивала не только периферийные королевства, она имела также разрушительные последствия для тяглого населения Кастилии, обремененного налогами и наборами в армию; они отягощали положение, и без того жалкое из-за неурожаев, эпидемий, сеньориального гнета, порчи монеты… XVII век по всей Европе был эпохой кризисов и крестьянских восстаний, вызванных как голодом и злоупотреблениями феодальных сеньоров, так и поборами со стороны солдат. Эти общеевропейские тенденции характерны и для Испании, но со своими особенностями. Самые серьезные такие случаи относятся к Андалусии между 1647 и 1652 гг. Разного рода беспорядки произошли в 1647 г. в Лусене, Ардалесе (провинция Малага), Лохе, Комаресе и т. д. В следующем году в Гранаде произошли более серьезные волнения, поднятые безработными ткачами-шелкопрядильщиками. В мае 1652 г. случился мятеж в Кордове, вызванный голодом, дороговизной хлеба и безработицей. В течение некоторого времени город находился в руках простонародья. Репрессии были жестокими, многих приговорили к смерти. В том же году и по тем же причинам вспыхнули волнения в Севилье, а, узнав о событиях в Севилье и Кордове, восстали жители Осуны, Бухалансе и других мест. В июле ситуация повсюду нормализовалась, но недовольство сохранялось, поскольку не исчезли его глубинные причины.

Каталония, Португалия, Андалусия, Арагон. Привлекает внимание то обстоятельство, что все волнения середины XVII в. происходили в периферийных областях одряхлевшей Католической монархии. С того момента, когда в 1621 г. апатию Филиппа III сменила имперская энергия графа-герцога, стремившегося к унификации и «кастилизации», что-то в Испании разладилось. Королевства и сеньории, связанные с Кастилией династическими узами, опасаются, что гибнущий центр увлечет за собой и их. Каталония и Португалия борются за само свое существование; они стремятся отделиться от Кастилии в тот момент, когда она, изнуренная и истощенная, добивается, чтобы они участвовали в той политике, результаты которой уже всем очевидны. Каталонцы и португальцы отказываются от солидарности с Кастилией, с ее идеологией и ее анахроничными ценностями; они хотят сохранить свои силы. Поэтому они вступают в Новое время без чувства разочарования и горечи, присущего кастильцам, которые несли бремя своих универсалистских грез.

Каталонское и португальское восстания сильно повлияли на судьбу Оливареса, ведь именно он нес прямую ответственность за политику, принесшую столь горькие плоды. В начале 1643 г. Филипп IV приказал графу-герцогу удалиться в свои владения, что означало опалу. Пост Оливареса унаследовал его племянник дон Луис де Аро[197]. На него и была возложена обязанность покончить с имперской политикой своего дяди, однако прежде Испании пришлось пройти через многие страдания и жертвы, которые в конце концов ее подкосили. У этого крестного пути были три важнейшие вехи: 1643, 1648 и 1659 гг.

Филипп IV не смирился с утратой Каталонии и Португалии, родовых наследственных владений, как и владений в Италии и на севере Европы, которые он, в свою очередь, хотел передать своим потомкам. Именно поэтому он решил продолжать разрушительную для Испании войну, важную только для династии. Смерть Ришельё и Людовика XIII, малолетство нового французского короля Людовика XIV, трудное экономическое и политическое положение Франции — все эти обстоятельства позволяли надеяться на победу, но лишь ценой новых налоговых и военных усилий. Было решено предпринять новое наступление на севере Франции из Нидерландов. Сражение произошло при Рокруа 18–19 мая 1643 г. и оказалось катастрофой для Испании: ее армия утратила репутацию лучшей, которой благодаря своим терциям пользовалась с начала XVI в. В 1648 г. при Лансе последовало новое поражение, окончательно подтвердившее военную слабость Испании.

В 1645 г. в Вестфалии собрались представители почти всех европейских держав, чтобы положить конец раздорам и установить новый политический порядок. Обсуждение этих вопросов продолжалось до 1648 г. Первыми из воюющих сторон подписали мир Испания и Голландия (Мюнстерский договор 15 мая 1648 г.). Испания признала независимость Республики Соединенных провинций, но сохранила католические провинции Юга (современная Бельгия). Таков был конец войны, которая началась еще при Филиппе II и стоила Испании стольких жертв. Спустя несколько месяцев, 24 октября 1648 г., европейские державы подписали Оснабрюкский договор, закрепивший новую международную расстановку сил. В Вестфалии закончился конфликт, родившийся в предшествующем столетии вместе с лютеранской Реформацией. Протестантские государства наконец обрели право на суверенитет. Погиб воодушевлявший Карла V идеал единого христианского мира. Рождалась Европа Нового времени — совокупность государств с доминированием Севера, объединенных общим для них уважением к новым ценностям: секуляризации мышления, разуму и науке, тому, что в следующем столетии назовут прогрессом и цивилизацией.

К тому времени Филипп IV еще не полностью отказался от идеи победы над Францией, последним врагом, который у него оставался. Однако Испания, находившаяся в полной изоляции, потерпела тяжелое поражение на нидерландском театре военных действий в битве при Дюнкерке (1658). Филиппу IV пришлось пойти на переговоры с Францией. В 1659 г. был заключен Пиренейский мир.

Крушение династии

Вторая половина XVII в. и в особенности правление Карла II (1665–1700) считаются одной из самых печальных эпох в истории Испании, если не самой печальной. Испанская монархия расчленена; от нее отделилась Португалия; Каталония возвращена, но ее территория урезана; испанцы уже не сражаются с голландцами, однако неспособны сопротивляться постоянным нападениям Франции. Внутри страны не прекращавшаяся порча монеты привела к параличу ремесла и торговли. При этом существовала «двойная» монетная система: серебряные деньги обслуживали исключительно сделки с иностранцами и ценились очень высоко, а в повседневной жизни использовались медные, которые постоянно обесценивались. Таким образом, цены постоянно росли. Крестьяне страдали от последствий солдатских постоев, растущих налогов, природных катаклизмов, чумы — всё это приводило к голоду и нищете. В городах безработица достигла угрожающих размеров.

Недавние исследования позволяют говорить об определенном восстановлении начиная с 1680 г. В это время Кадис уже сменяет Севилью в качестве центра заморской торговли и заметны несомненные симптомы улучшения демографической, экономической и социальной ситуации. Традиционное понимание кризиса XVII в. слишком подчеркивает ситуацию в Кастилии, и вполне возможно, что упадок самого конца столетия преувеличен. Хронология как упадка, так и восстановления не была одинаковой в разных частях страны. Такая же неопределенность возникает и тогда, когда мы пытаемся охарактеризовать политическую жизнь эпохи. Для традиционной кастильской историографии Карл II — Околдованный; это король, который является воплощением упадка, причем не только династии, но и Испании. Каталонцы, напротив, видят в нем лучшего короля, какой когда-либо был в Испании, — причина в том, что после кризиса 1640-х гг. Корона стремилась скрупулезно соблюдать автономию и установления каждой провинции. Это была эпоха так называемого неофорализма[198], и лучшим представителем этой политики является дон Хуан Хосе Австрийский[199], внебрачный сын Филиппа IV, который на протяжении многих лет являлся вице-королем и «викарием» Арагонской Короны. Вторая половина XVII в. была в Испанской монархии своего рода золотым веком провинциальной автономии, временем почти суеверного уважения к правам и привилегиям регионов со стороны двора, слишком слабого и слишком осторожного, чтобы протестовать.

После смерти первой жены Филипп IV оставался вдовцом и без наследников мужского пола до 1649 г., когда заключил второй брак — со своей племянницей доньей Марианной Австрийской. От этого брака у него было два сына: Филипп, умерший в возрасте четырех лет, и Карл, родившийся в 1661 г. После смерти Филиппа IV в 1665 г. управление государством до совершеннолетия Карла II оказалось в руках королевы, ставшей регентом. На момент кончины короля продолжалась сессия кастильских кортесов, созванных для присяги наследнику престола. Королева их распустила со словами: «Той причины, по которой королю угодно было созвать их, более не существует, и сейчас в них нет необходимости». Больше их не созывали. Отныне и впредь, чтобы продолжать сбор налога «миллионы», вместо созыва кортесов правительство обращалось по отдельности к каждому из представленных в них городов. Так закончилась история этого института. Королева Марианна сначала находилась под влиянием своего духовника, немецкого иезуита Иоганна Эберхарда Нитарда[200], которого и назначила первым министром. Нитард быстро нажил себе множество врагов среди аристократии и жителей Мадрида. Во главе недовольных встал дон Хуан Хосе Австрийский, сын Филиппа IV и актрисы Марии Кальдерон. Он был признан своим отцом и, когда вырос, находился на различных военных должностях в Неаполитанском королевстве (1647–1651), а затем в Каталонии; в 1652 г. именно он сломил сопротивление Барселоны. Позже он был губернатором Испанских Нидерландов (1656) и руководил войсками в войне с Португалией. В октябре 1668 г. бежал в Барселону, поскольку боялся, что по приказу королевы Марианны его возьмут под стражу. Оттуда он писал письма, в которых называл Нитарда «единственной и очевидной причиной наших бедствий и распада владений». 4 февраля 1669 г. дон Хуан во главе отряда из трехсот всадников направился в Мадрид. Он прибыл 23 февраля в Торрехон-де-Ардос и потребовал ссылки Нитарда. Советы отказали королеве в поддержке, и 25 февраля она подписала декрет об изгнании Нитарда. Это было первое пронунсиамьенто[201] в истории Испании Нового времени. Однако победа дона Хуана не была полной. Королева отказалась предложить ему пост первого министра и назначила его всего лишь вице-королем Арагона и генеральным викарием Арагонской Короны — должность очень престижная, но политически не слишком значимая.

В 1675 г. закончился период малолетства Карла II. Королева хотела продлить его под тем предлогом, что ее сын еще не был способен взять на себя бремя государственных дел. Именно в это время взошла звезда Фернандо де Валенсуэла. До этого он был пажом вице-короля Сицилии герцога Инфантадо. Прибыв в Мадрид, он женился на камеристке королевы и стал конюшим в королевском дворце. В 1671 г. королева пожаловала ему звание рыцаря ордена Сантьяго, в 1675 г. он получил титул маркиза. Кроме того, она назначила его генерал-капитаном королевства Гранада, а в 1676 г. уже сам Карл II сделал его грандом Испании. Но возвышение Валенсуэлы тут же встретило сопротивление знати и народа. Дон Хуан Хосе Австрийский, бывший тогда вице-королем Арагона, еще раз решил вмешаться и добиться от короля, чтобы тот отстранил фаворита и решился править без королевы-матери. После многих перипетий Валенсуэле пришлось уехать из Мадрида и покинуть Испанию[202]. Правление дона Хуана Хосе Австрийского продолжалось до его смерти в 1679 г., и тогда же был заключен брак между Карлом II и Марией Луизой Орлеанской, после чего влияние королевы-матери закончилось.

В последние годы правления Карла, совпавшие и с последними годами столетия, на первый план вышла проблема престолонаследия. В детстве Карл II болел рахитом, да и в течение всей своей жизни был хилым и болезненным. Его первая жена, француженка Мария Луиза, умерла в 1689 г., так и не родив ему наследника. На следующий год Карл женился на Марии Анне Пфальц-Нойбургской, кандидатура которой устраивала Австрию. Вскоре стало ясно, что и во втором браке у короля не будет наследников. Так судьба испанского трона стала главным объектом внимания крупнейших держав. Людовик XIV вел себя очень агрессивно, захватывая территории и крепости с целью расширить территорию Франции до ее «естественных границ». Жертвами его экспансии стали Испания и Голландия, отныне объединенные этой общей проблемой, причем Испания каждый раз оказывалась в худшем положении, чем прежде. По Нимвегенскому миру 1678 г. она утратила Франш-Конте и ряд пограничных городов в Нидерландах. У Испании уже мало что оставалось от Бургундского наследства Карла V. Чтобы сдержать натиск Людовика XIV, в 1688 г. Англия, Голландия и Испания образовали Аугсбургскую лигу. Но тот уже мечтал о чем-то большем, чем завоевание отдельных территорий: теперь он хотел посадить на испанский трон французского принца и потому ссылался на права своей супруги Марии Терезии, дочери Филиппа IV. Со своей стороны, император Леопольд I Габсбург хотел, чтобы наследником стал его второй сын эрцгерцог Карл, и тоже опирался на запутанные права престолонаследия. Ситуация оставалась неясной, все зависело от завещания Карла II, который и должен был назначить наследника. Предложение собрать в этой связи кортесы было вскоре отвергнуто. Первый министр Портокарреро[203] добился того, что 2 октября 1700 г. король оставил завещание в пользу Филиппа, внука Людовика XIV. 1 ноября последний из потомков Карла V по мужской линии умер. Началась новая эпоха истории Испании.

Фактически XVIII век в Испании следует отсчитывать примерно с 1680 г., когда начались восстановление экономики и упорядочение государственных финансов, а у «новаторов» возник интерес к идеям Ньютона и Галилея. Этот век можно было бы закончить смертью Карла III в 1788 г., но подлинный разрыв произошел немного позже, с первыми откликами на Французскую революцию. В течение этого периода трон занимали три государя: Филипп V (1700–1746), Фердинанд VI (1746–1759) и Карл III (1759–1788)[204]. В целом это были посредственные короли, даже Карл III, которого считают великим реформатором. Филипп V не являлся столь ярким историческим деятелем, как его французский дед Людовик XIV; по словам А. Домингеса Ортиса[205], «он, разрываясь между болезненной чувственностью и искренним благочестием, шел с супружеского ложа в исповедальню, что оставляло мало времени на государственные дела». Карл IV, хотя он остался в истории в том образе, который Гойя запечатлел на королевском семейном портрете[206], на самом деле был не хуже своих предшественников; всех этих королей подданные скорее уважали, чем любили. Их заслуга заключалась в том, что с ними пришел новый взгляд на положение страны и что они призвали к управлению людей, которых считали способными осуществить необходимые реформы.

Мы часто склонны преувеличивать новаторство Бурбонов и влияние на их деятельность французских идей, но в действительности Испания вступила в эпоху перемен еще в последние два десятилетия XVII в. Именно тогда были намечены основные черты последующего периода: монетная реформа, которая принесла Испании более столетия стабильного денежного обращения, и перераспределение национального богатства, для которого характерно снижение экономической роли центральных областей и быстрое развитие периферии. В политическом плане первые Бурбоны воспользовались обстоятельствами, чтобы хотя бы отчасти осуществить мечту Оливареса — унифицировать Испанию, отныне сведенную к своим пиренейским владениям и к колониальной империи. Начиная с XVIII в. можно уже говорить об Испании, а не о совокупности граничащих друг с другом королевств. На всех уровнях заметна большая гомогенность и даже появляется чувство принадлежности к одной национальной общности, однако прекрасно совместимое с региональным патриотизмом.

Война за испанское наследство

Завещание Карла II сначала не вызвало никаких возражений; все государи, за исключением императора, признали герцога Анжуйского королем Испании, и в апреле 1701 г. Филипп V вступил в Мадрид, но беспардонные действия Людовика XIV изменили положение дел. В феврале 1701 г. он дал понять, что его внук при определенных обстоятельствах сможет сохранить свои права на французский трон. Тем самым он отрекался от уже предоставленных гарантий того, что Франция и Испания никогда не объединятся под властью одного короля. Одновременно, действуя от имени Филиппа V, Людовик XIV занял Испанские Нидерланды. Все это делалось на фоне других шагов провокационного характера. В такой ситуации Соединенные провинции и Англия сблизились с императором и взяли на себя обязательство передать испанский трон его второму сыну, эрцгерцогу Австрии Карлу Габсбургу. В сентябре 1701 г. была создана коалиция, которая в июне 1702 г. объявила войну Франции и Испании. В мае 1703 г. к коалиции присоединилась Португалия. Династический спор из-за наследования испанского трона перерос в масштабный международный конфликт, а на Пиренейском полуострове — в гражданскую войну между сторонниками того и другого претендента.

Сначала союзники действовали там успешно. Англичане утвердились в Гибралтаре (1704) и в Барселоне (1705). Эрцгерцога поддержали Каталония, Валенсия и Арагон. Франко-испанские войска в ходе контрнаступления разбили своих противников при Альмансе (апрель 1707 г.). Однако исход противостояния решался во Фландрии и на Рейне. Достигнув сначала некоторых успехов, затем французы отступили на всех фронтах. В 1708 г. они потеряли Лилль; их противники вторглись на территорию Франции. Людовик XIV был готов выйти из войны, но члены коалиции предъявили ему неприемлемые условия: уступить Эльзас, Страсбург и Лилль и изгнать Филиппа V из Испании. Военные действия возобновились, и успех в них сопутствовал французскому претенденту. Англия и Голландия смирились с необходимостью признать Филиппа V королем Испании. В апреле 1713 г. был подписан Утрехтский мир. Англия сохранила Гибралтар и остров Менорку, также занятый ею в ходе войны, и добилась включения в договор пунктов, очень выгодных для нее экономически: о своей монополии на торговлю неграми-рабами в Испанской Америке и о праве ежегодно посылать в Индии торговое судно водоизмещением до 500 т («разрешенный корабль»); эти два условия пробили брешь в монополии Испании на торговлю с ее колониальной империей. По еще одному договору, подписанному в 1714 г., Испания уступила Империи свою часть Нидерландов, Неаполь, Миланское герцогство и Сардинию[207].

Иностранное вторжение повлекло за собой в Испании гражданскую войну. Большая часть населения Арагонской Короны выступила против Бурбонов. Такая позиция, видимо, объясняется страхом этих территорий утратить свою автономию, которой они были очень привержены, в то время как Карл Габсбург предлагал гарантии. Территории Арагонской Короны не попытались воспользоваться обстоятельствами, чтобы отделиться от Кастилии. Арагонцы, каталонцы и валенсийцы боролись за будущее устройство всей Испании, а не за судьбу своей родной земли. Вопрос о защите фуэро встал позже, после битвы при Альмансе (1707), когда Филипп V объявил об отмене фуэро королевства Валенсия.

Этот прецедент сильно взбудоражил жителей остальных территорий Арагонской Короны и укрепил их сопротивление Бурбонам, но не породил его. Отмена фуэро Валенсии, а затем и других территорий Арагонской Короны должна рассматриваться скорее как санкция против мятежных подданных, чем проявление политики централизации. Барселона продолжала сопротивляться Бурбонам и после Утрехтского мира: город был взят штурмом 11 сентября 1714 г. На следующий год и Каталония лишилась своих фуэро.

Правление Филиппа V (1700–1746) и Фердинанда VI (1746–1759)

В середине XVII в. Испания пережила один из критических периодов своей истории. Восстановление началось с 1680-х гг. и продолжалось в течение всего XVIII в., несмотря на войны, которые в данном случае почти не оказали влияния на экономику в целом. Стабилизировалось денежное обращение. В XVIII в., по словам Пьера Вилара, «зона демографического роста и производственной активности смещается от центра к периферии» — это важнейший сдвиг, объясняющий различия между Испанией XIX–XX вв. и Испанией Золотого века. Население страны выросло с 7 до 11 млн человек. Эта тенденция затронула все регионы, но периферийные — в гораздо большей степени. Очень заметно выросло население Галисии, Астурии, Страны Басков и приатлантической части Андалусии, еще больше — Каталонии, но более всего — королевства Валенсия. Параллельно с ростом населения развивалась экономическая деятельность. Городская сеть Старой и Новой Кастилии пришла в упадок: Леон, Бургос или Авила превратились в большие бурги, где жили служители Церкви, должностные лица, дворяне, разного рода собственники, живущие на ренты, и мелкие торговцы; все они давали работу многочисленным слугам, хотя и очень плохо оплачиваемую. Единственным исключением стал Мадрид, поскольку являлся столицей: его население составляло 140 тыс. жителей в 1700 г. и 180 тыс. — в 1800 г. В то же время быстро растет население побережья Андалусии и Мурсии, прежде всего благодаря динамичному развитию портов, таких как Кадис, Малага или Картахена. Быстрее других рос Кадис: 7 тыс. человек в 1600 г., 41 тыс. — в 1700 г., 71 тыс. — в 1786 г. Кадис окончательно заменил Севилью в качестве центра колониальной торговли.

Развитие процесса урбанизации намечается и на побережье Кантабрии. Этот импульс подхватили Левант[208] (с Валенсией и Аликанте) и Каталония. Население Барселоны выросло втрое ив 1800 г. составило 100 тыс. жителей, она стала вторым после Мадрида городом королевства.

Демографический рост вызвал большой спрос на сельскохозяйственную продукцию и на обрабатываемые земли, следствием чего стал рост цен на них, более выраженный во второй половине столетия, чем в первой, а также рост земельных рент. Поэтому неудивительно, что собственники увеличивали арендные платежи (иногда вдвое), когда перезаключали договоры, т. е. каждые три-четыре года. Этот рост цен и рент стимулировал вложения в землю. Производство постоянно росло. В некоторых регионах, например на Севере, росту населения способствовало внедрение кукурузы и картофеля. В окрестностях Валенсии быстро развивалось рисоводство. Тем не менее основой питания оставались зерновые. Однако в технической области заметных улучшений не было, хозяйственные навыки и обычаи почти не изменились, производительность труда оставалась низкой. Возможный рост производства связывался прежде всего с расширением посевных площадей. Распахивались новые земли, сводились леса. Кроме того, именно в XVIII в. резко вырос вывоз вина из Хереса; там осели и укоренились британские купцы.

Экономический рост захватил также область промышленного производства и мануфактуры, хотя в разных отраслях и регионах он проявлялся по-разному. В начале столетия под влиянием идей меркантилизма прилагались усилия, чтобы создать национальное производство и выровнять торговый баланс. Государство, предоставляя необходимые капиталы, нередко превращалось, прямо или косвенно, в предпринимателя. Эти тенденции привели к созданию королевских мануфактур: суконных в Сеговии и особенно в Гвадалахаре, хлопчатобумажных — в Авиле, по производству хрусталя — в Ла-Гранхе, фарфора — в Буэн-Ретиро… На Севере, в Льерганесе и в Ла-Каваде, появились первые домны, где отливали пушки для кораблей. Патиньо и маркиз ла Энсенада[209] создали арсеналы в Эль-Ферроле, Картахене и Кадисе. Среди традиционных отраслей выделяется рост производства тканей: медленный в случае с шелком, быстрый — хлопчатобумажных тканей, умеренный — шерстяных и очень неравномерный — льняных. Производство шерстяных тканей пришло в упадок почти по всей Кастилии, кроме Сеговии, хотя возникли и новые центры, например в Ла-Риохе (Эскарай, Санто-Доминго-де-ла-Кальсада). Однако большая часть произведенной шерсти по-прежнему вывозилась из Кастилии. В середине столетия стада Месты насчитывали около 3 млн голов; к примеру, в монастыре Гуадалупе овцеводство никогда еще так не процветало.

Ограниченность ремесленного и промышленного производства во внутренних районах Испании частично объясняется узостью внутреннего рынка, которая, в свою очередь, была связана с низкой покупательной способностью населения. Настоящие негоцианты в Кастилии попадались редко, зато купцы-предприниматели появились и укрепили свои позиции в северных портах: Бильбао, Сантандере, Ла-Корунье, Виго. То же самое происходит в Аликанте и Валенсии. И еще быстрее развивался Кадис, где до 1778 г. (и даже позже) была сосредоточена большая часть торговли с Америкой. В целом тем не менее предприниматели Кадиса являлись скорее консерваторами и вкладывали мало средств в тот регион, в котором жили. В Барселоне, напротив, они очень активны и заметны. Период быстрого подъема в Каталонии относится к 1730–1760 гг. и обусловлен ростом сельскохозяйственных цен благодаря таким выгодным занятиям, как виноделие и производство крепких спиртных напитков (агвардьенте), причем в условиях, когда опережающий рост населения позволял поддерживать заработную плату на стабильном уровне; прибыли здесь вкладывались в сельское хозяйство, торговлю и промышленность. С середины столетия Барселона утвердилась в своем статусе крупного города, ее порт процветал.

Несмотря на рост населения и, как следствие, числа налогоплательщиков, государственный бюджет постоянно оставался дефицитным. В фискальной системе по сравнению с предшествующим периодом не произошло существенных изменений. Она основывалась преимущественно на косвенных налогах, которые ложились на систему потребления и на сделки купли-продажи — алька-балы, миллионы и др., — т. е. они обременяли в основном бедных, а не богатых. К этому добавлялись доходы от таможен, экстраординарных налогов и взносов от Церкви. В правление Фердинанда VI маркиз ла Энсенада задумал масштабную реформу: введение единого налога, пропорционального состоянию каждого лица, который бы заменил косвенные налоги. Чтобы установить для такого налога базу обложения, требовалось располагать точной оценкой имущества всех налогоплательщиков. Сведения об этом включались в обширную перепись, известную под названием кадастра Энсенады. После его отставки задуманная им реформа так и не была проведена.

В испанском обществе XVIII в. все еще доминировали привилегированные сословия — дворянство и духовенство. Буржуазия как таковая была малочисленна. Основную массу населения составляли крестьяне, положение которых очень различалось в зависимости от региона. В Галисии, Астурии и Стране Басков было много мелких и средних собственников и арендаторов, но мало поденщиков и безземельных крестьян. Каталонские арендаторы еще в конце XV в. добились для себя условий эмфитевсиса[210], фактически превратившись в собственников; они имели гарантию, что их не сгонят с земли. В Валенсии, Северной Месете[211]и Наварре большинство также составляли собственники и арендаторы. Напротив, в Западной Андалусии (провинции Севилья и Кордова) три четверти крестьян составляли поденщики, влачившие жалкое существование, а арендаторов было вдвое больше, чем собственников. В Восточной Андалусии, Мурсии, Эстремадуре и Новой Кастилии поденщики составляли от половины до двух третей сельского населения; остальное было распределено в равной пропорции между мелкими собственниками и арендаторами.

Дворянство по-прежнему оставалось наиболее могущественным и уважаемым сословием. В целом дворянство было главным землевладельцем: большая часть территории страны находилась под управлением светских и духовных сеньоров. В то же время крупные города, за редкими исключениями, зависели от короля. Сеньориальный строй вызывал растущее недовольство; поскольку крестьяне не различали сеньориальные права и земельную ренту, они ненавидели не сеньора, а собственника, жаждущего максимальной прибыли, и для этого, к примеру, превращавшего малодоходные пахотные угодья в пастбища или увеличивавшего земельную ренту.

Другое привилегированное сословие, духовенство (клир), являлось собственником около 15 % земли. В Испании насчитывалось, по некоторым данным, около 150 тыс. служителей церкви, т. е. они составляли 1,5 % населения страны. В среднем на 100 жителей приходился один священник, хотя существовали очевидные региональные различия. Заметная концентрация духовенства в городах создавала впечатление его процветания. Богатство духовенства, прежде всего монашества и особенно крупных монастырей, способствовало распространению в народе антиклерикальных настроений. Но эта проблема заботила и правителей, обеспокоенных накоплением в руках церкви неотчуждаемого имущества, невежеством низшего клира и многочисленностью монахов, которых в правление Карла III считали бездельниками. Король стремился получить право жаловать все церковные бенефиции королевства и добился этого по Конкордату[212] 1753 г. С этого времени право назначения на все должности священнослужителей принадлежало королю, который тем самым приобрел огромную власть над Церковью.

Долгое правление Филиппа V (1700–1746) можно разделить на два этапа разной длительности; любопытно, что каждый из них характеризуется сильным женским влиянием. На первом этапе главная цель заключалась в том, чтобы консолидировать власть, которую одновременно оспаривали оппозиционные силы внутри страны и коалиция иностранных государств. Филипп V опирался в этом деле на выдающиеся политические способности принцессы Орсини[213]. По ее инициативе были назначены некоторые министры того времени: французы Жан Орри и Мишель-Жан Амело[214] и испанцы Мельчор де Маканас и Хосе Кампильо[215] восстановили финансы и наладили управление. Вторая супруга Филиппа V, дочь герцога Пармского Изабелла Фарнезе, принимала активное участие в управлении делами. Она поддерживала Джулио Альберони[216], который находился у власти в 1715–1719 гг. В период после его опалы выделяются два испанца: сначала Хосе Патиньо, который в 1733–1736 гг. являлся подлинным первым министром; затем маркиз ла Энсенада, с умом и со знанием дела возглавлявший дела управления с 1743 по 1754 г. и занимавшийся буквально всем: финансами, законодательством, общественными работами, делами флота…

Абсолютизм и централизацию — те общие принципы, которыми руководствовались Бурбоны, когда приступили к реорганизации государственного аппарата, — иногда приписывают французскому влиянию. Разумеется, с новым королем в Испанию прибыло много французов; в первые десятилетия правления Филиппа V они занимали видные посты в аппарате управления и в армии. Многие из них вернулись на родину после окончания Войны за испанское наследство и особенно после того, как в 1714 г. король вступил в брак с Изабеллой Фарнезе; она выгнала принцессу Орсини, которой ничего не оставалось, как вернуться во Францию, и то же самое сделали многие французы, которые ранее играли важную роль в управлении политическими и военными делами. И тогда стала заметнее роль итальянцев, фламандцев, ирландцев. Главную роль при дворе стали играть итальянцы. Однако роль иностранцев не следует и преувеличивать, их число сокращалось по мере того, как в правительство стали включать все больше испанских министров.

Обычно говорят, что в первые десятилетия правления Филиппа V французское влияние преобладало и что именно с ним следует связывать самую важную из реформ, осуществленных в это время, — введение «Нового установления», которое покончило с фуэро территорий Арагонской Короны. Но с этим не все ясно.

Следуя рекомендациям своего деда Людовика XIV, Филипп V озаботился тем, чтобы найти общий язык со своими подданными в землях Арагонской Короны. В Каталонии он отпраздновал свадьбу, а в Барселоне находился с октября 1701 по октябрь 1702 г., не вызывая недовольства в каталонском обществе. Кортесы 1701–1702 гг. в Барселоне были распущены без таких сложностей, какие возникали на последних каталонских кортесах Филиппа IV в 1632 г. В тот момент Филипп V торжественно поклялся хранить и почитать привилегии Принципата. Положение дел изменилось в ходе Войны за испанское наследство. Именно тогда Филипп решил уничтожить институты и особый статус земель Арагонской Короны. В 1707 г. были отменены фуэро королевств Арагон и Валенсия; в 1715 г. то же самое произошло с Каталонией. Филипп V действовал последовательно, поскольку он сохранил местные фуэро баскских провинций и королевства Наварра. Различия в политике по отношению к разным территориям объясняются разными позициями, которые те занимали в ходе конфликта за наследство: баски и наваррцы поддержали Филиппа V, в то время как каталонцы, арагонцы и валенсийцы показали, что не выполняют свой долг верности государю. В соответствии с представлениями той эпохи такое поведение заслуживало наказания, каковым и стала отмена фуэро.

С утверждением династии Бурбонов в Испании начинается новый исторический период. Это уже не та пестрая по составу Испания, какой она была при Габсбургах, она более унифицирована и лучше организована. В XVI–XVII вв., когда речь шла о монархе, обычно говорили не о короле Испании, а о Католическом короле, так как, строго говоря, Габсбурги никогда не были королями Испании, но королями Кастилии, Арагона, Валенсии, графами Барселонскими и т. д. С приходом Филиппа V, причем еще до «Нового установления», положение изменилось. В дипломатических документах начала правления (1701) Филипп V именуется «королем Испаний», в Утрехтском мирном договоре и особенно в испанобританском договоре от 13 июля 1713 г. — «Католическим королем Испаний», в то время как в других договорах, например в испано-савойском договоре того же года, он уже фигурирует как «Католический король Испании». Действительно, с правления Филиппа V уже можно говорить об Испании как сплоченном и едином государстве с политической и институциональной точки зрения, а также о том, что озабоченность судьбой своей малой родины, столь свойственная просветителям, оказалась вполне совместимой с чувством принадлежности к одной национальной общности.

Приход Бурбонов характеризуется укреплением королевского абсолютизма и началом функционирования более эффективной системы управления. Уже какое-то время политическая теория, согласно которой в основе управления лежал дуализм короля и королевства, представленного кортесами, была не более чем фикцией. Бурбоны не упразднили этот институт, но лишили его всех прерогатив. Кортесы созывались только для официальных церемоний, например чтобы присягнуть законному наследнику трона или приветствовать нового государя, вступившего на трон. С ними уже не советовались относительно принятия новых законов или сбора налогов. Такая организация управления была обычной для Бурбонов. Советы по-прежнему существовали, но отошли на второй план и были сведены к роли институтов чисто технического характера, за исключением Совета по делам Кастилии — его важность и полномочия, напротив, выросли. Фактически именно в этом Совете разрабатывались решения, наиболее важные для политической жизни страны. Секретариат королевского кабинета стал главным административным институтом. Вскоре его разделили на пять специализированных направлений, которые называли секретариатами: Государственный, Военный, Финансовый, Флота и Индий, Правосудия (Правосудия и Милосердия); позже их стали называть министерствами. Исполнение решений было возложено на новую бюрократию.

Главное место в этой реорганизации административных структур принадлежало институту интендантов. С 1711 г. в некоторые города наряду с коррехидорами назначали и интендантов. Более точно их функции определил в 1718 г. один из декретов Патиньо, но особенно важным был документ 1749 г., когда министром был маркиз ла Энсенада. Теперь власть коррехидоров сводилась к административным вопросам, в то время как интенданты получили полномочия скорее политического характера: они были представителями центральной власти, уполномоченными вводить в действие принятые в Мадриде решения и контролировать их выполнение. Прежде всего они занимались общими вопросами правосудия и управления, а также финансами и военными проблемами. Вся территория, кроме Наварры и Страны Басков, была разделена на 11 генерал-капитанств: Малага, Севилья, Тенерифе, Бадахос, Самора, Ла-Корунья, Астурия, Сарагоса, Барселона, Валенсия и Пальма[217].

Все больше внимания правительство уделяло армии. На смену прежним наемникам пришла постоянная армия, основанная на моделях Франции и Пруссии. Терции превратились в полки. Для управления этой новой армией использовались дворяне, получившие профессиональное образование в военных академиях; так, в подготовке кадров для артиллерии начиная с правления Карла III важнейшую роль играла академия в Сеговии. Иерархия званий шла от генералов и бригадиров до сержантов; промежуточными звеньями были полковники, командиры батальонов, главные сержанты (ответственные прежде всего за вопросы снабжения), подполковники, капитаны, лейтенанты, прапорщики, кадеты, а также адъютанты. Сильно изменились и способы комплектования армии. Окончательное оформление новой системы датируется 1770 г., когда ввели пятилетнюю обязательную военную службу. Изначально ее обязаны были нести все испанцы в возрасте от семнадцати до тридцати шести лет: из каждых пяти жителей по жребию один становился рекрутом («кинтас»). Когда этого оказывалось недостаточно, зачисляли добровольцев, а также силой забирали в солдаты бродяг.

Являясь и средиземноморской, и атлантической державой, Испания, чтобы гарантировать безопасность своих коммуникаций и заставить соблюдать свою монополию на торговлю с американскими колониями, должна была укреплять и модернизировать свой военный флот. Первым шагом в этом направлении стало создание в 1717 г. в Кадисе школы гардемаринов. В правление Фердинанда VI масштабные реформы провел маркиз ла Энсенада, который в 1743–1754 гг. занимал пост военно-морского министра; основное внимание он уделял двум дополняющим друг друга вопросам: набору экипажей и вооружению кораблей. Контролировался и регламентировался учет военнообязанных моряков. Строились и расширялись современные военно-морские арсеналы в Испании (Кадис, Эль-Ферроль, Картахена) и в Индиях (Гавана). Постоянно росло количество кораблей. Несмотря на войны, реорганизация флота продолжалась вплоть до конца столетия.

Не все эти реформы, предпринятые с целью большей централизации власти, вызваны французским влиянием, столь очевидным в первых шагах новой династии. Многие были задуманы еще до ее восшествия на престол, хотя и не воплощены в жизнь. Утрехтский мир освободил государство от бремени, связанного с пребыванием Фландрии в составе Испанской монархии и династическим союзом с австрийскими Габсбургами, и Испания воспользовалась благоприятной конъюнктурой для проведения реформ, стремясь в XVIII в. восстановить свои позиции великой европейской и мировой державы.

Условия Утрехтского мира (1713), завершившего Войну за испанское наследство, были для Испании очень неблагоприятными. Ей пришлось отказаться от всех своих владений в Нидерландах и Италии, а если говорить о самой территории Испании, то Англия сохранила Гибралтар; она же добилась двух важных уступок в Атлантике: монополии на ввоз чернокожих рабов в Америку (асьенто) и права посылать туда для торговли «разрешенный корабль». Торговой монополии Испании в Индиях был нанесен серьезный удар. В испанской дипломатии времени правления Филиппа V привлекают внимание усилия с целью пересмотреть те условия Утрехтского договора, которые очевидно противоречили истинным интересам нации и ее наиболее укоренившимся традициям. Король легко смирился с утратой Нидерландов и, напротив, так и не принял статьи договора, относящиеся к Индиям и Италии: первые, поскольку речь шла о том, чтобы сохранить и приумножить важные для Испании источники доходов, коль скоро Испания хотела оставаться великой державой; вторые — поскольку со времен Средневековья Сицилия, Сардиния и Неаполь являлись как бы продолжением Арагонской Короны. В этом стремлении исправить утрехтские решения Испания сконцентрировала все усилия на защите собственных интересов; она никогда не была подчинена французской дипломатии и действовала совершенно независимо. Нужно окончательно отбросить распространенное, но ложное представление, что в это время Испания, где правила младшая ветвь династии Бурбонов, всегда действовала по указаниям Франции. Более того, бывало и ровно наоборот: Испании, защищая свои интересы, приходилось вступать в конфликты с Францией. Уже в 1717–1718 гг. так случилось, например, в Италии, когда испанские войска овладели Сицилией и Сардинией. В последовавшей затем войне[218] Испании пришлось сражаться с Австрией, Савойей, Англией, которая заняла Виго и Понтеведру, и с Францией, вторгшейся в Гипускоа. В 1719 г. завоеванные в Италии территории пришлось освободить. Пятнадцать лет спустя Испании повезло больше: в 1734–1735 гг., воспользовавшись благоприятной международной обстановкой, она на сей раз могла рассчитывать, что Франция и Англия благосклонно отнесутся к тому, что она овладеет Неаполем и Сицилией. Испанский инфант дон Карлос — будущий король Испании Карл III — был признан королем Обеих Сицилий[219]. В 1743 г. Испания попыталась достичь еще одной цели своей итальянской политики — вернуть Миланское герцогство, но безуспешно: Милан ушел из-под власти Мадрида навсегда. Ахенский мир 1748 г. продемонстрировал полный пересмотр условий Утрехтского мира в отношении Италии[220]. За Испанией было признано преимущественное влияние в Западном Средиземноморье, и с этого времени она могла сосредоточиться на задаче противодействия амбициям Англии в Америке.

Испания в то время имела хорошие отношения с Францией, которая обещала поддержать ее в попытках вернуть Гибралтар. Такова была цель договора в Эскориале (1733), первого из Фамильных пактов[221] Бурбонов, гарантировавшего Испании территории, которыми она уже владела или рассчитывала приобрести в Италии. Филипп V поддержал Людовика XV в Войне за польское наследство и извлек из этого выгоду в 1734 г., когда смог отвоевать у австрийцев Неаполь, а позже и Сицилию. Инфант Карлос был коронован в Сицилии, его право на трон было подтверждено в следующем году, когда он отказался от Пармы, чтобы стать королем Обеих Сицилий. По второму Фамильному пакту (договору в Фонтенбло в 1743 г.) Людовик XV обязался поддержать претензии второго сына Изабеллы Фарнезе, инфанта Фелипе, на герцогства Миланское, Пармское и Тосканское. Ахенский мир 1748 г. подтвердил эту ситуацию. Испания получила в Италии почти всё, что хотела: сыновья Изабеллы Фарнезе правили в Парме и Тоскане, в Неаполе и на Сицилии. Конечно, Испания обязалась никогда не присоединять эти территории к своим владениям. Если кто-то из их государей должен был стать королем Испании, ему надлежало немедленно отказаться от своего титула в Италии. Так случилось в 1759 г., когда Карл III готовился наследовать своему единокровному брату Фердинанду VI: он сразу же перестал править в Неаполе. За исключением этой оговорки, Ахенский мир отменил условия Утрехтского, по крайней мере в отношении Италии. С этой точки зрения Филипп V, умерший в 1746 г., одержал посмертную победу. Его сын и наследник Фердинанд VI удовлетворился таким положением и мог больше не вести войн. В его правление Испания сосредоточила все свои усилия на внутреннем положении страны и на Америке.

Освободившись от бремени Нидерландов и сосредоточив усилия на Италии и на Индиях, дипломатия Бурбонов восстановила традицию, которой пренебрегали испанские Габсбурги: они упорствовали в защите династических, а не национальных интересов в Нидерландах и на севере Европы в целом и солидаризировались с австрийской ветвью династии. Новая династия пришла к тому, чтобы задним числом признать правоту тех кастильцев, которые с самого начала, как это показало восстание комунерос, проявили несогласие с имперской политикой, столь далекой от насущных потребностей Испании.

Правление Карла III (1759–1788)

Сейчас решительно все готовы признать важность реформ второй половины XVIII в. и их связь с направлениями испанской общественной мысли. На самом деле стремление к обновлению возникло задолго до восшествия Карла III на трон. Этот король вел очень упорядоченную жизнь. Овдовев еще в 1760 г., он решил не заключать второго брака; нет никаких сведений о его любовницах или мимолетных увлечениях. Придворная жизнь тяготила его. Его единственной страстью оставалась охота, которой он предавался по нескольку часов каждый день, но это не мешало ему контролировать все политические вопросы. В полной мере сознавая свои обязанности, он подчеркивал и свои прерогативы. Это был тот тип абсолютного монарха, который не терпел никаких посягательств ни на свой авторитет, ни на величие своих обязанностей. Ему приписывают фразу, которая говорит о нем все: «Критиковать правительственные указы, даже когда они спорны, — это преступление!»

Когда Карл III вступил на испанский трон, у него уже был большой опыт в делах управления. С 1735 г. он управлял Королевством Обеих Сицилий и в Неаполе имел основания для размышлений о проблемах, которые возникали при адаптации страны к реалиям современного мира. В Испании он столкнулся с аналогичной ситуацией. Речь шла о том, чтобы, продолжив деятельность своих предшественников, превратить свое королевство в великую державу.

Сначала Карл III опирался на людей, которых знал еще в Италии и которые пользовались его полным доверием, — Гримальди[222] и маркиза Эскилаче[223]. Этот последний руководил одновременно финансами и военным министерством. Это был человек компетентный, но авторитарный и, кроме того, расточительный. По этим причинам, а также потому, что он был иностранцем, Эскилаче вскоре стал непопулярен. После мятежей 1766 г., направленных против него, королю пришлось отправить его в отставку. Начиная с этого времени во главе управления стояли испанцы. Воплощением реформ стали три фигуры: граф Аранда, Кампоманес и Флоридабланка[224]; все трое очень показательны для своего времени. Все они пользовались тем, что в просвещенной Европе, и в частности среди французских философов, о них сложился положительный образ, что привело к недоразумениям, поскольку ни один из них не был, собственно говоря, энциклопедистом[225]. В течение долгого времени вольтерьянцем, масоном и организатором изгнания иезуитов считали графа Аранду. Нет ничего более ложного: Аранда не являлся ни безбожником, ни поклонником французских энциклопедистов, ни тем более масоном. Он много путешествовал: в Италию, где учился в Испанской коллегии в Болонье; в Пруссию, где был знаком с Фридрихом II; во Францию, где служил послом и имел возможность установить связи в самых разных слоях общества. Благодаря столь богатому опыту он хорошо разбирался в реалиях Европы, был способен признать отставание своей страны и стремился к ее модернизации. Аранда в первую очередь аристократ и военный, что резко отличает его от двух других министров-реформаторов, Флоридабланки и Кампоманеса, которые имели более скромное происхождение и получили университетское образование. Первый из них начал свою карьеру как член Совета по делам Кастилии, а затем стал его прокурором. С 1777 по 1792 г. он почти непрерывно находился у власти. Второй был не только государственным деятелем и реформатором, но также эрудитом и талантливым историком.

Вокруг этих трех лидеров группировались сторонники реформ. Хотя все они признавали необходимость изменений, но очень различались в отношении способов их осуществления. В общих чертах можно говорить о противостоянии «арагонской партии» и «воротничков», или «партии чинуш». Первая обязана своим названием лидеру, графу Аранде, который был арагонцем, но в ней не было ничего регионалистского или регионального. Под этим названием группировались аристократы, озабоченные ростом влияния юристов и чиновников. Члены этой партии в большинстве своем были военными, и частью их обычной одежды был галстук. Их соперников называли «воротничками», поскольку кроме них мало кто носил тот род накрахмаленных воротничков, который Филипп IV рекомендовал на смену дорогостоящим дворянским гофрированным воротникам[226]. Вкратце, с одной стороны — гражданские, с другой — военные. Великий противник Аранды, Флоридабланка, одним из первых выдвинул идею, что военные должны подчиняться гражданской власти.

Министры Карла III хотели реформировать общество, экономику и даже обычаи, но инициатива этих изменений должна была исходить от властей. Готовить и, когда придет время, проводить реформы следовало исключительно сверху. Это прекрасно показывает история Экономических обществ друзей Отечества. Первое из них возникло в 1764 г. в Стране Басков: нотабли[227] — идальго из Аскойтии, стремясь активизировать местную экономическую жизнь, создали научный кружок, в котором занимались изучением навигации и минералогии, интересовались техническими усовершенствованиями в области сельского хозяйства, промышленности, торговли, повседневной жизни… Кампоманес быстро понял, что от инициатив такого типа можно извлечь пользу, если распространить их на все королевство. Общества множились по его инициативе и под его покровительством. Коррехидорам как представителям центральной власти предлагалось всюду основывать Экономические общества и заботиться о том, чтобы в них вступали люди заметные — клирики, дворяне, коммерсанты. Члены этих обществ разрабатывали проекты просвещения народа, создания школ, мастерских, приютов, содействия прогрессу агротехники, развитию ремесел, путей сообщения, гигиены, системы здравоохранения и т. д. Кампоманес даже предоставил им, в качестве своего рода пособия, собственное «Рассуждение о содействии развитию народной промышленности». Результаты, по мнению Домингеса Ортиса, скорее разочаровывали: много теоретических рассуждений, проектов и памятных записок, но мало практических достижений. Особенно архаичной, несмотря на все споры и изыскания экономических обществ, оставалась сельскохозяйственная техника.

Министры Карла III исправляли злоупотребления и обновили большую часть институтов Старого порядка, однако сохраняли и поддерживали сами эти институты. В начале XIX в. все еще сохранялись инквизиция, Места, цехи, майораты. Движение к обновлению было достаточно очевидным, чтобы обеспокоить консерваторов, но недостаточно смелым, чтобы удовлетворить более амбициозных реформаторов, стремившихся к более значительным переменам экономических и социальных структур. Прогресс, как его понимали просвещенные министры, должен был стать результатом терпеливых усилий педагогов.

В Испании, как и в других странах Европы второй половины столетия, правители, стремившиеся к процветанию своей страны, обращались к либерализму, приобретавшему все более системные формы. Регламентация считалась препятствием на пути прогресса. Самым эффективным средством достижения общественного благосостояния считалось свободное взаимодействие естественных сил согласно лозунгу французских физиократов: «Laissez faire, laissez passer»[228]. В отношении промышленности считалось, что цехи с их мелочной регламентацией способствовали сохранению статус-кво и поощряли рутину в ущерб новациям, которые могла принести с собой частная инициатива. Главное внимание было сосредоточено на земледелии, в котором видели источник всякого богатства. В этом секторе экономики также осуждались такие архаичные явления, как установление максимальных цен (такс) на хлеб, с помощью которого муниципалитеты обеспечивали снабжение городов, дорожные пошлины и т. д. Эта новая ориентация многим обязана влиянию французских физиократов, хотя нельзя недооценивать и воздействие английской мысли: к концу столетия у Адама Смита[229], похоже, было в Испании немало читателей. Именно его теории вдохновляли действия просвещенных министров, особенно Кампоманеса, который стремился достичь двух дополняющих друг друга целей: добиться активизации производства и торговли и освоить новые сельскохозяйственные угодья, обеспечив к ним доступ малоимущих крестьян.

Начиная с 1759 г. череда неурожаев быстро привела к удорожанию пшеницы; за 1761–1765 гг. цены удвоились. Кампоманес воспользовался таким положением, чтобы в 1765 г. отменить таксы и установить свободные цены на зерновые и вино. Предполагалось, что результатом этих мер станет снижение цен и улучшение снабжения, поскольку регионы — производители хлеба будут направлять свои излишки всем остальным. Но случилось ровно наоборот. Спекулянты придержали зерно, чтобы еще более взвинтить цены. Дороговизна привела к росту недовольства. Ответственность за кризис возложили на правительство и особенно на министров-итальянцев. Чашу недовольства переполнила мера, которая не имела ничего общего с продовольственной проблемой. По прагматике от 10 марта 1766 г. мадридцам предписали впредь носить треуголки и короткие плащи либо сюртуки. Это распоряжение было воспринято враждебно. Толпа недовольных разграбила 23 марта резиденцию маркиза Эскилаче. Затем выступления продолжились перед королевским дворцом. Толпа потребовала, чтобы король вышел на балкон, и добилась от него таких уступок, как отставка Эскилаче, роспуск валлонской гвардии[230], снижение цен и отмена декрета о плащах… Король уступил по всем этим требованиям, после чего уехал в Аранхуэс[231]. Мятеж, успокоенный в Мадриде, распространился на Страну Басков, Сарагосу, Мурсию, Саламанку, Ла-Корунью, Паленсию. Повсюду протестовали против роста цен, обвиняли ростовщиков, спекулянтов, а иногда и местные власти. Вскоре все успокоилось, но граф Аранда, назначенный председателем Совета Кастилии, не смирился с ударом, нанесенным по авторитету государства. Он посоветовал королю отказаться от уступок, сделанных под давлением, за исключением отставки Эскилаче. Он считал, что это был заговор привилегированных слоев, интересам которых угрожало свободное обращение зерна, и полагал, что именно они в целом оставались враждебны духу реформ.

Волнения 1766 г. побудили министров больше размышлять о применимости тех или иных мер. Первая реформа, датированная 26 июня 1766 г., относилась к деятельности муниципалитетов.

Они показали свою неспособность обеспечить на приемлемых условиях снабжение городов, и правительство возложило ответственность за это на местные олигархии. Было решено, что в городских консехо наряду с традиционными рехидорами, которые владели своими должностями, передавая их от отца к сыну, и которые осуществляли свою власть совершенно бесконтрольно, появятся и выборные должности, на которые будут избираться местные жители, причем независимо от сословной принадлежности — два или четыре «депутата общины» и один синдик. Полномочия депутатов ограничивались вопросами снабжения населения, синдик же мог участвовать в обсуждении всех вопросов, но не имел права голоса. Цель реформы заключалась в ликвидации бесконтрольной власти и злоупотреблений рехидоров с помощью привлечения к принятию решений уполномоченных представителей населения. Этот робкий шаг к демократии был принят скептически и враждебно. В большинстве случаев привилегированные слои отказывались участвовать в выборах, поэтому избранные депутаты не имели ни представительства, ни авторитета. В этой связи некоторые из них пытались превратить свою должность в пожизненную или даже наследственную, т. е. войти в состав местных олигархий. Такой провал очень показателен для той эпохи. Министры Карла III были реформаторами, но не революционерами. Они хотели модернизировать Испанию, покончить с устаревшими привилегиями и поднять благосостояние населения, но не ставили под сомнение установленный социальный порядок. Возможность сохранения наследственного дворянства их не беспокоила — при условии, что знать будет осознавать свою ответственность и играть подобающую ей роль: она должна была составлять элиту нации и являть собой пример гражданской доблести и патриотизма. При таком понимании наследственное дворянство казалось им необходимым, и просвещенные министры склонялись даже к тому, чтобы включать в него всех, кто своей активной деятельностью способствовал процветанию страны. Такова была цель, поставленная в декрете от марта 1783 г.: он позволял аноблировать[232] семьи, которые на протяжении трех поколений возглавляли промышленное или торговое предприятие, имевшее общественную пользу. Так что реформаторы критиковали не дворянство как сословие, а недостойных дворян, которые не подтверждали свои привилегии деятельностью на общее благо и подобающим образом жизни.

Стремление сохранить статус-кво объясняет осторожность и частичный провал реформ в области сельского хозяйства. Министры Карла III были убеждены, что экстенсивное скотоводство являлось препятствием на пути прогресса в агрикультуре, и враждебно относились к Месте. Со времен Католических королей ею всегда руководил кто-то из членов Совета Кастилии. Осенью 1779 г. на этот пост был назначен Кампоманес, и он воспользовался своей должностью, чтобы отменить некоторые привилегии, которыми Места пользовалась веками, однако не упразднил этот институт как таковой. Министры желали улучшить положение многочисленных безземельных крестьян на юге Испании, где огромные территории были отданы под скотоводство или заброшены; для экономического прогресса и решения социальных вопросов требовалась аграрная реформа. Таковы цели, которые преследовали амбициозные проекты внутренней колонизации Андалусии и Эстремадуры. Набросок этого замысла имелся уже у маркиза ла Энсенады, но его реализация в Верхней Андалусии[233] относится ко времени Карла III. Предполагалось разом решить две проблемы: с одной стороны, улучшить состояние сельской Андалусии, региона крупного сеньориального землевладения и крестьянского малоземелья, где ренты были очень низкими, а тысячи поденщиков жили в нищете; с другой стороны, обеспечить безопасность пути на юг через Сьерра-Морену, где разбойники регулярно нападали на караваны путешественников. Кампоманес сам составил статуты для тех поселений, которые следовало основать. Каждому семейству поселенцев выделялось 50 фанег, т. е. около 33 га земли, необходимый скот и инвентарь для работы. Общественные пастбища запрещались. Крестьянам давалось право огораживать свои владения, и стада Месты не могли ни пастись на этих территориях, ни пересекать их. Предполагалось, что поселенцы не будут проживать компактно; планировалось создать несколько крупных поселков, которые стали бы центрами колонизации и сами выбирали бы свои муниципальные консехо. При каждых четырех-пяти населенных пунктах предполагалась приходская церковь, а при каждой церкви — школа, но никаких монастырей и монахов. Этот проект являлся своего рода утопией эпохи Просвещения, он претендовал на то, чтобы создать модель экономического и социального развития, которая служила бы примером для соседних регионов. Реализацию проекта Кампоманес поручил Пабло де Олавиде, креолу из Перу, которого назначил асистенте[234] Севильи и интендантом Новых поселений Сьерра-Морены. Олавиде воспринял эту задачу с энтузиазмом. К 1776 г. в новых поселениях насчитывалось уже 13 тыс. человек, живших в процветавших селениях, таких как Санта-Элена, Лас-Навас-де-Толоса, Гуардоман, Ла-Карлота, Ла-Луисиана… не говоря уже о Ла-Каролине, превратившейся в оживленный городок. Олавиде поощрял выращивание зерновых и оливок, а орошение позволило создавать огороды и сеяные луга. Не было забыто и ремесло. Олавиде установил ткацкие станки для изготовления шерстяной ткани, создал предприятия по производству хлопчатобумажных и прочих тканей, гончарные мастерские, мыловаренные предприятия. Чтобы обеспечить сбыт этой продукции, Олавиде мечтал о том, чтобы сделать реку Гвадалквивир судоходной на основном ее протяжении. Однако его реформы возбудили зависть и вызвали критику со стороны местных крупных земельных собственников и муниципалитетов, желавших вернуть в свое распоряжение часть коммунальных земель. Опаснее была реакция монашества, которому в новых поселениях не нашлось места. Как и подобает достойному представителю Просвещения, Олавиде стремился очистить религию от внешних проявлений благочестия, близких к суевериям, а культ — от роскоши. Немецкие капуцины, обеспокоенные подобными настроениями, донесли на него в инквизицию, и Олавиде был арестован.

Проекты аграрной реформы в Эстремадуре преследовали те же цели. Как и в Андалусии, здесь преобладала крупная земельная собственность и обширные территории занимали пастбища для отгонного скотоводства. Кампоманес хотел увеличить производительность с помощью освоения новых земель и дать средства к существованию тем, кто был их лишен. Идея министра заключалась в том, чтобы предоставить каждой семье в долгосрочную аренду участок, достаточный для достойного образа жизни.

Для начала решили распределить только часть коммунальных земель, что возлагалось на муниципальные консехо, т. е. на местные олигархии. Однако рехидоры не проявляли заинтересованности в развитии новых форм землепользования в ущерб приносящим доход пастбищам, которые они уже успели присвоить, поэтому саботировали реформу. Она не осуществилась, поскольку ее инициаторы не рискнули бросить вызов привилегированным социальным группам.

Государство вмешивалось также в развитие промышленности и торговли. Стремясь улучшить состояние внутренних путей сообщения, оно осуществляло масштабные проекты, важнейшими из которых стали завершение строительства Большого Арагонского канала[235] и создание сети дорог, соединявших Мадрид с важнейшими городами Испании. Эта амбициозная программа была осуществлена лишь частично. Огромные усилия предпринимались для создания королевских мануфактур, где производились зеркала, фарфор, гобелены… С технической точки зрения успех был несомненным. Гобелены мануфактуры Мадрида — Гвадалахары принадлежали к числу лучших в мире. На 650 станках этой фабрики трудились 2 тыс. человек, не считая 15 тыс. прядильщиц, работавших для нее в Ла-Манче. Однако в финансовом отношении мануфактуры приносили убытки и могли существовать только благодаря поддержке государства. Чтобы поддержать национальное производство, Кампоманес практиковал выборочную таможенную политику: пошлины взимались с тех товаров, которые могли составить конкуренцию испанским, т. е. прежде всего с тканей, в том числе хлопчатобумажных, шелковых и льняных. Несмотря на эти меры, торговый баланс постоянно был отрицательным. Испания экспортировала шерсть, вино, железную руду, шелк-сырец, а импортировала в первую очередь ткани и зерновые.

Реформаторов возмущала многочисленность городских нищих, бродяг и разного рода маргиналов. Они хотели использовать эти потенциальные рабочие руки; речь идет о том, что называлось «разумной благотворительностью», т. е. о помощи беднякам не милостыней, а предоставлением работы и зарплаты. Среди всех социальных групп, которые казались опасными, предметом особого беспокойства были цыгане. В 1748 г. маркиз ла Энсенада решил приговаривать их к тюрьме и галерам. Спустя 20 лет Кампоманес вернулся к этому вопросу и предложил поселить самых старых из них в некоторых городах, а остальных отправить в Америку. Цыгане были интегрированы в испанское общество только в 1785 г. благодаря прагматике, изданной по инициативе Флоридабланки. В ней торжественно объявлялось, что они не принадлежат к «нечистой расе» и имеют те же права, что и остальные испанцы; взамен требовалось, чтобы они ассимилировались. Эта мера, похоже, оказалась эффективной, так что к концу столетия более 9 тыс. цыган из 10 тыс., которые жили в Испании, перешли к оседлому образу жизни.

В Испании развитие Просвещения не привело к противостоянию с религией. Всё, что предлагали реформаторы, — с одной стороны, сделать религию просвещенной, а с другой — поставить клир на службу государству и заставить его участвовать в модернизации страны.

В народной религии реформаторы видели только невежество, предрассудки и фанатизм. Их шокировали процессии Страстной недели (Семана Санта) с их бичующимися, представления на праздник Тела Христова (Корпус Кристи), паломничества, а также празднества и пиры, организованные братствами, в которых видели только расточительство. Министры рассчитывали, что священнослужители направят массу испанцев к религии, очищенной от предрассудков, но для этого было необходимо, чтобы сами они соответствовали этой задаче. Как правило, епископы, назначенные по предложению короля, отвечали необходимым требованиям и могли существенно помочь усилиям правительства по реформированию страны. Некоторые примеры очень выразительны, как, например, кардинала Лоренсаны, архиепископа Толедского, который поощрял производство шелка и направил приходским священникам своего архиепископства пастырское послание о том, как усовершенствовать земледелие и таким образом улучшить положение крестьян; епископ Малаги потратил 10 млн реалов на сооружение акведука; есть и другие примеры такого рода.

Напротив, многие приходские священники были почти неграмотными, а некоторые вели отнюдь не подобающий их статусу образ жизни. Реформы, решение о которых было принято во исполнение Конкордата 1753 г., имели целью исправление этой ситуации. По специальному постановлению 1768 г. сократилось количество бенефициев, обеспечивавших приходских священников достойными доходами; при этом им предписывалось постоянно находиться в своем приходе. Было покончено с сомнительными ситуациями, когда лица, формально не принадлежавшие к духовному сословию, пользовались его привилегиями. В том же самом постановлении 1768 г. озаботились образованием духовенства: епископов обязали открыть семинарии во всех диоцезах, где их еще не было. Образование будущих священников включало главным образом изучение Библии, патристики[236] и истории Церкви, но также точных и естественных наук; рекомендовалось сократить до разумных пределов «схоластические тонкости».

Реформаторы многое не принимали в монашестве. Особое недоверие питали они к ордену иезуитов. Реформаторы имели обыкновение преувеличивать его влияние на государство и на общество (благодаря его месту в системе образования), а также в Америке — например, миссии иезуитов в Парагвае занимали огромную территорию, и власть, которой они на ней пользовались, считалась неизмеримо прочнее королевской. Во Франции аналогичные соображения привели в 1764 г. к роспуску Общества Иисуса. В Испании повод предоставил мятеж против Эскилаче. При этом Аранда не имел никакого отношения к изгнанию, подлинным вдохновителем которого был Кампоманес, убежденный, что иезуиты несут основную ответственность за все антиправительственные выступления 1766 г. Кампоманес считал, что они стремились спровоцировать смену правительства и, возможно, даже отречение Карла III. В 1767 г. иезуиты были изгнаны: 2641 человек из Испании и 2630 человек из Испанской Америки; их имущество конфисковали в пользу государства. Хосе Моньино, посол при папском престоле и будущий граф Флоридабланка, в 1772 г. добился от папы решения о роспуске Общества Иисуса.

Из всех институтов Старого порядка инквизиция представляла наибольшую опасность для международного престижа Испании, поскольку являлась символом нетерпимости и фанатизма. В первой половине столетия она сохраняла свою активность. В 1720–1740 гг. было проведено несколько сотен процессов против иудействующих, выносились смертные приговоры. Уже не проводились масштабные аутодафе, инквизиция довольствовалась скромными церемониями, стремясь лишить их всякой публичности. Поэтому процесс Олавиде в правление Карла III оказался неожиданным для всего мира. Олавиде, приверженец французской культуры, открытый всем новым идеям, пользовался поддержкой министров-реформаторов, которые в 1767 г. назначили его асистенте Севильи. На этом поприще он развернул активную деятельность: выдвинул смелую программу университетской реформы, а затем ему же поручили организацию заселения Сьерра-Морены. Успехи и покровительство влиятельных особ вскружили Олавиде голову, и он стал вести себя неосторожно, саркастически отзывался о народных верованиях, считая их предрассудками. Он запретил погребения в церквах и продажу индульгенций; осуждал милостыню, полагая, что для смягчения проблемы нищеты лучше создавать рабочие места; высмеивал невежество монахов. Они ему этого не простили и донесли на него инквизиции, обвинив в нечестии, чтении запрещенных книг, обладании распутными картинами, несоблюдении постов. В 1776 г. инквизиция взяла Олавиде под стражу и после следствия приговорила в 1778 г. к восьми годам заключения в монастыре[237]. Видимо, инквизиции важно было показать, что она все еще могущественна. Не имея возможности преследовать самих министров — они были слишком сильны, — инквизиторы, обеспокоенные новыми идейными веяниями, сочли за лучшее организовать показательную расправу над менее значительным должностным лицом.

Отношение реформаторов к инквизиции было двойственным. Она им не нравилась, но они рассчитывали ее использовать. Кампоманес и Флоридабланка видели в ней самый фанатичный государственный орган, однако и не думали упразднить ее. Инквизиция по-прежнему оставалась инструментом власти, поскольку ее главу назначал король. Надеялись даже, что инквизиция наряду с епископами будет искоренять предрассудки и тем самым содействовать прогрессу Просвещения! В правление Карла IV Флоридабланка поручил ей борьбу с проникновением в Испанию революционных идей.

Филипп V не жалел сил, чтобы вернуть Испании ее позиции в Европе, в то время как Фердинанд VI воздерживался от участия в европейских конфликтах. При Карле III Испания вновь стала брать на себя инициативу. Теперь испанская дипломатия руководствовалась простой идеей: поскольку главным врагом была Англия, владевшая Гибралтаром и Меноркой и угрожавшая интересам Испании в Америке, то на первый план выходил союз с Францией, также обеспокоенной английскими амбициями. Этот союз, а именно третий Фамильный пакт, заключенный в 1761 г., не только укрепил династическую солидарность Бурбонов, но и отвечал интересам обеих держав. Поэтому Испания выступила вместе с Францией против Англии в Семилетней войне. Пятнадцать лет спустя Испания, опять же вместе с Францией, вмешалась в Войну за независимость английских колоний в Северной Америке. В 1782 г. была отвоевана Менорка. В Америке Испания напала на англичан во Флориде. Версальский мир 1783 г. закрепил территориальные приобретения Испании: она сохранила Менорку и вернула себе Флориду[238].

Во второй половине XVIII в. то, что прежде называли Индиями, стали именовать заокеанскими владениями. В изменении терминологии отразилось новое отношение к подвластным территориям в Новом Свете: теперь их стремились уподобить колониям, назначение которых сводится к тому, чтобы способствовать могуществу и благосостоянию метрополии, служить для нее источником богатств и рынком сбыта. Американскую политику Бурбонов следует рассматривать именно в этой перспективе: желание воспользоваться не только богатствами недр, но и земледелием и скотоводством, озабоченность тем, чтобы развивать торговлю и в то же время заставить соблюдать монополию Испании; наконец, усилия с целью укрепления административной организации Америки. В сложном по составу колониальном обществе, разделенном на антагонистические классы и касты, эти реформы подчас вызывали агрессивную реакцию и порождали глубокое недовольство среди креолов[239], которые в это время уже обрели свою идентичность.

Драгоценные металлы и в XVIII в. оставались главным богатством, которое Испания получала из своих американских владений; в то же время некоторые местные сельскохозяйственные культуры — сахар, какао, табак — пользовались растущим спросом на европейском рынке. Продолжали разрабатываться месторождения золота в Новой Гранаде. Что касается серебра, то по-прежнему главными районами его добычи являлись Мексика и Перу, особенно Мексика, которая именно в это время была жемчужиной испанской колониальной империи. Две трети американского серебра вывозилось отсюда.

В XVIII в. начали развиваться две новые формы организации сельскохозяйственного производства: эстансия и плантация. Первая скорее была направлена на внутренний рынок, и речь идет прежде всего о скотоводстве. Равнины Венесуэлы (льянос) и аргентинская пампа прекрасно подходили для разведения тысяч голов лошадей и крупного рогатого скота, животные жили там в диком состоянии. Напротив, плантация ориентировалась на экспорт и нуждалась в массовом использовании дешевых рабочих рук, т. е. в чернокожих рабах. На плантациях преобладали три культуры: сахарный тростник, какао-бобы и табак.

На Кубе и в Пуэрто-Рико систематически выращивать сахарный тростник начали лишь после 1762 г. Однако производство развивалось быстро, так что уже в 1788–1789 гг. на эти два острова приходилось 40 % перевозок между Америкой и Испанией. На континенте плантации сахарного тростника не были столь важны, хотя они имелись и в Мексике, и в Венесуэле, и в районе Куско. Это объясняется трудностями в обеспечении плантаций рабами, которые стоили слишком дорого, поэтому сахар производили только для потребления на месте или для продажи на соседних территориях, но вывозили немного. С конца XVII в. в Венесуэле выращивали какао-бобы. В первые десятилетия XVIII в. это главная местная культура. Какао из Венесуэлы сначала отправляли через Веракрус в Мехико; затем, начиная с 1730-х гг. его вывозили в Европу. Табак в XVII в. свободно выращивался, продавался и потреблялся во многих районах Америки. Успехи англичан в выращивании табака в Виргинии и Мэриленде помогли испанскому правительству осознать важность этого продукта. В 1717 г. на Кубе установили королевскую монополию на торговлю табаком, при этом отсутствовали ограничения на его возделывание. Частные лица, занимавшиеся его производством, обязывались по фиксированным ценам предоставлять его государству в количествах, необходимых для табачной фабрики в Севилье, пока в 1761 г. не появилась Королевская фабрика в Гаване; таким образом, непосредственно выработку готового продукта Корона контролировала сама. Однако на Кубе все же преобладал сахарный тростник, на выращивании табака специализировалась в основном Новая Испания, где он потреблялся в больших количествах. Сначала его выращивание, обработка и продажа были полностью свободными. Здесь государство установило свою монополию только в 1765 г. С этого времени его выращивали только на определенных территориях, государство устанавливало квоты на производство, а чиновники надзирали за их соблюдением. Очень скоро доходность табачной монополии для государства стала очевидной. В последние годы XVIII в. поступления от нее оказались больше, чем от золота и серебра.

Экономический подъем сопровождался заметной территориальной экспансией: подсчитано, что в 1740–1790 гг. территория, контролируемая Испанией в Америке, стала вдвое больше. Речь шла как о включенных в колониальную империю новых областях, так и о землях, которые ранее не использовались, поскольку не слишком интересовали колонистов, которых привлекали рудники; теперь же стали очевидны их перспективы с точки зрения развития сельского хозяйства. Особенно выделяется необычайный подъем северных районов Мексики. Путь туда открыли миссионеры, сначала иезуиты, позже францисканцы. Первые испанцы прибыли в Калифорнию еще в середине XVI в., но затем вся энергия ушла на колонизацию Центральной Мексики. Продвижение на север возобновилось во второй половине XVIII в., начиная с создания миссий в Соноре, Аризоне и Нижней Калифорнии. В 1776 г. был основан Сан-Франциско. Необъятные территории от реки Миссисипи в сторону Скалистых гор и за них, вплоть до Тихого океана, перешли под контроль Испании в конце XVIII в.

В остальных частях Америки прогресс оказался не таким впечатляющим. Возросла плотность населения, активизировалась колонизация, связанная с возделыванием новых сельскохозяйственных культур. Создание новых вице-королевств — Новой Гранады[240] и в 1776 г. Рио-де-ла-Платы — отвечало необходимости принять во внимание новую обстановку внутри прежнего вицекоролевства Перу. Введенное административное деление разбило в пользу Буэнос-Айреса географическое, историческое и экономическое единство Андского региона; новое вице-королевство включило и Потоси — с целью закрыть доступ к его рудникам из Перу и затруднить контрабанду. Все это дало импульс развитию порта Буэнос-Айреса.

В основе колониальной политики Бурбонов лежали две взаимодополняющие задачи. Речь шла о том, чтобы защищать колониальную империю от любой агрессии и заставить великие державы при всех их амбициях соблюдать торговую монополию Испании. Для решения первой задачи требовался эффективный военноморской флот, для решения второй — реформы с целью обеспечить развитие экономики американских территорий и активное извлечение из них хозяйственных ресурсов. Решение о первых реформах приняли приблизительно в 1750 г., а самые радикальные меры осуществлялись между 1765 и 1785 гг. Преобразования столкнулись с самым серьезным, в том числе вооруженным, сопротивлением, и потому некоторые из них пришлось отменить, но их общая направленность не изменилась.

Было решено сосредоточить основное внимание на зонах, которым угрожала внешняя опасность: Карибское море (и прилегающие территории) с главными крепостями Гаваной и Картахеной-де-Индиас; Акапулько — опорный пункт торговых связей между Мексикой и Филиппинами; тихоокеанское побережье в районе Гуаякиля и Кальяо и, наконец, линия Монтевидео — Буэнос-Айрес. Чтобы обеспечить защиту этих территорий, Испания строила и ремонтировала укрепления, а также привела в порядок вооруженные силы. Колониальное войско состояло из двух частей, неравных по своей важности, — собственно армия и ополчение. Первую из них, в свою очередь, составляли две разные категории: постоянные формирования (dotación) и вспомогательные части, присылавшиеся из Испании (refuerzo). Такое устройство дополнялось ополчением — своего рода резервными войсками, которые в 1780 г. насчитывали около 200 тыс. человек. Ни солдаты, ни офицеры ополчения не получали жалованья, кроме как в случаях мобилизации, но офицеры пользовались привилегиями военной корпорации. Для многих креолов ополчение стало способом сделать карьеру, достичь большего престижа и влияния.

Такая военная организация была необходима в условиях многочисленных войн, которые Испания вела в XVIII в. Не меньшую опасность представляла экономическая война, которую развязали все те, кто пытался обойти торговую монополию Испании. Помимо разрешенной торговли, начиная со второй половины XVII в. англичане и голландцы активно занимались контрабандой, ввозя в Америку все больше различных товаров и обменивая их на тропические культуры и драгоценные металлы. От этого страдали и финансовые поступления Испании, и экономика ее американских владений.

Сначала правительство Филиппа V планировало создать монопольные компании по образцу Голландии и Англии. Самой важной из них стала Гипускоанская компания Каракаса, которая в 1728 г. получила право торговать венесуэльским какао и патрулировать побережье с целью борьбы с контрабандой. Успех оказался несомненным.

Побудительным мотивом для масштабных реформ стала констатация очевидного контраста между процветанием мелких колоний других государств на Антильских островах и упадком или, во всяком случае, низкой доходностью необъятных владений Испании. Чтобы метрополия могла извлекать выгоду из своих колоний, нужно было перейти к другой политике. Решение будет найдено в усилении государственного контроля и в реорганизации управления и экономики. Следовало развивать производство, интересуясь не только богатствами недр и отдавая приоритет продуктам, которые подходили для экспорта: табак, кошениль, сахар, какао, кофе, хлопок и т. д. Для увеличения государственных доходов казалось также желательным уменьшить прямые налоги и увеличить косвенные поступления, а также поощрять потребление. Наконец, следовало пересмотреть условия торговли между колониями и метрополией, чтобы гарантировать ее монополию. Таковы цели, для осуществления которых сначала установили режим свободной торговли, а затем с 1776 г. приняли различные долговременные меры.

Свободная торговля не покончила с монополией Испании, а, напротив, была призвана сделать ее более эффективной благодаря отмене тех распоряжений, которые уже не оправдывали себя. Привилегию вести торговлю с Америкой получили, помимо Кадиса, еще восемь портов Пиренейского полуострова: Севилья, Малага, Аликанте, Картахена, Барселона, Сантандер, Ла-Корунья и Хихон[241].

В 1765 г. в Мехико в качестве генерального инспектора прибыл Хосе де Гальвес с задачей проверить эффективность испанского управления колонией. Он выявил беспорядок в финансах и располагал всеми полномочиями для его устранения. Гальвес ввел в Америке интендантства, которые принесли отличные результаты в метрополии, и решительно провел реформы: установил монополию государства на табак, агвардьенте, игральные карты и гербовую бумагу, модернизировал и расширил налогообложение, развивал производство и торговлю. За несколько лет Мексика заметно изменилась. Гальвес вернулся в Испанию в 1771 г. и взял на себя общее управление колониями в качестве министра по делам Индий. Он выдвинул амбициозную программу реформ, которые предполагалось провести на всей территории колониальной империи. Государство взяло на себя прямую ответственность за некоторые сферы деятельности, назначило эффективных и компетентных должностных лиц — инспекторов, интендантов и т. д. Гальвес поручил им задачу вывести заморские территории из состояния застоя и развивать их, покончив с контрабандой, поощряя производство, прокладывая новые пути сообщения, повышая эффективность налогообложения и т. д.

План Гальвеса, который применяли необдуманно и без согласия населения, вызвал протесты во всех слоях колониального общества, а кое-где и восстания. Восстание Тупака Амару II[242]в Перу в 1781 г., охватившее район Куско, стало самым масштабным восстанием индейцев против испанцев после XVI в. Тысячи индейцев поднялись против злоупотреблений колониальной администрации. 18 мая 1781 г. Тупака Амару II схватили и казнили. Эстафету принял Тупак Катари, который дважды осаждал город Ла-Пас в марте-июле и в августе-октябре 1781 г. В конце концов правительственные войска подавили восстание, унесшее тысячи жизней. Восстание комунерос в Сокорро в Новой Гранаде[243], также в 1781 г., заметно отличалось от остальных. Возглавлявшие его креолы боролись с реформами, которые пытался провести назначенный Гальвесом инспектор, — введением монополии на табак и ростом алькабалы. Восстание было подавлено 13 октября 1781 г.

С этими народными движениями можно связать волнения метисов в Кочабамбе в 1729–1730 гг., заговор в Оруро в 1739 г. креолов, которые призывали к восстановлению империи инков, восстания в Пуэбле в Мексике в 1765 г. и восстание мулатов в Гуаякиле в 1778 г., а также многие другие, свидетельствовавшие о росте недовольства в колониальном обществе XVIII в. Следует ли видеть в этой длинной серии волнений предвестие борьбы за независимость? В них трудно найти сепаратистские тенденции, но они, несомненно, говорят о стремлении к автономии (а это не то же самое, что сепаратизм) со стороны социальных групп, которых беспокоило то, что далекая от них администрация и слишком ревностно относящиеся к своим обязанностям чиновники игнорируют или приносят в жертву их интересы. В XVIII в. Бурбоны модифицировали отношения, установившиеся между королевской властью и американскими территориями. Хотя креолы не понимали всех тонкостей, они в глубине души чувствовали, что перемены идут им во вред.

Движения 1780-х гг. явились показателем растущего антагонизма между креолами и жителями метрополии. В XIX в. мы увидим, как лидеры наций, появившихся после обретения независимости, будут возлагать на Испанию ответственность за все свои беды: якобы Америка, эксплуатируемая державой, которая была средоточием ретроградства, мракобесия и фанатизма, с самого начала находилась в слишком невыгодном положении, чтобы идти по пути прогресса и развития. Но все было не так просто. В конце XVIII в. прогрессивной была метрополия, а креольские элиты, за некоторыми исключениями, реакционными. Это показывает движение Просвещения в Америке, по праву привлекающее внимание историков. Многие интеллектуальные инициативы в Америке представляют как отважные начинания креолов, в то время как в действительности они одобрялись или даже навязывались из метрополии. Движение Просвещения пришло в Америку из Испании благодаря как раз тем должностным лицам, которых с 1765 г. Гальвес назначал для модернизации колоний и которых так часто критикуют. По большей части речь идет о людях, хорошо подготовленных для своей миссии и открытых новым веяниям. Они прибыли в Америку, чтобы сделать ее земли доходными, чтобы она обрела силы и пошла по пути прогресса. Те же цели имели епископы, также назначавшиеся Испанией. По инициативе тех и других основывались Экономические общества по примеру уже действовавших в это время в метрополии; их задачей стало развитие народного образования, земледелия, торговли. Там, где этого прежде не было, открывались публичные библиотеки, создавались типографии, печатались газеты и журналы, распространявшие идеи Просвещения. Вице-король Эспелета[244] открыл Колизей — театр в Боготе, где давались концерты. Субсидировались научные экспедиции в Перу, Новую Гранаду и Мексику для географических исследований, изучения местной флоры и фауны. Власти уделяли внимание системе образования на всех его уровнях. Считалось важным научить читать детей, в том числе бедняков, и дать им ремесло. Поправились дела с грамотностью и созданием начальных школ, заботились и о подготовке квалифицированных учителей, и в этом случае вставала проблема высшего образования, обострившаяся после изгнания иезуитов. Повсюду стремились сократить значение традиционных дисциплин — теологии, метафизики, римского прана… — и ввести новые предметы: математику, физику, естественные науки, юриспруденцию. В конце столетия Гумбольдт17[245]8 отметил прогресс, достигнутый в Новом Свете в предшествовавшие годы. Восстания 1780-х гг. научили Испанию действовать осторожнее и осмотрительнее. Вице-короли Ревильяхихедо в Мексике и Кабальеро-и-Гонгора в Новой Гранаде[246] очень показательны своим стремлением продолжать идти по пути реформ, но с учетом обстоятельств. Результаты оказались более чем обнадеживающими. В 1788 г., по оценке Флоридабланки, объем торговли между Испанией и Америкой по сравнению с началом столетия вырос втрое. Конечно, это шло во благо прежде всего Испании. Все более подчеркивалось, что колонии должны дополнять метрополию, а не соперничать с ней. Такова логика «колониального пакта», на соблюдении которого Испания вполне успешно настаивала. Креолы это понимали и сожалели об этом. В этом и заключались глубинные причины восстаний 1780-х гг. Так называемый «спор о Новом Свете» способствовал отчуждению не только между Испанией и ее колониями, но и, шире, между Европой эпохи Просвещения и Америкой. В последней трети XVIII в. в различных сочинениях ставились под сомнение природные возможности Америки и интеллектуальные способности ее обитателей. Этот континент якобы был лишен милостей природы, все в нем подталкивало к деградации живых существ, включая и местных жителей. Жители Америки энергично сопротивлялись таким представлениям, увидев в них попытку очернить и унизить их родину. В защите Америки приняли участие некоторые из иезуитов, изгнанных в 1767 г. Эухенио де Санта Крус-и-Эспехо, Хосе Франсиско де Кальдас[247] и другие переосмысливали и отвергали тот вызов, который Европа эпохи Просвещения бросила Новому Свету. Их апологетические сочинения, помимо раненого самолюбия, свидетельствуют о попытке оригинальной интерпретации колониального прошлого и стремлении переосмыслить исторический вклад коренного населения. Это побуждало креолов, вопреки представлениям, идущим из метрополии, обратиться к наследию побежденных индейцев. Осознание креолами своих отличительных черт — одно из неожиданных последствий Просвещения.

В XVIII в. население Америки, которое со времен Конкисты непрерывно уменьшалось, наконец стабилизировалось и составляло, по различным оценкам, от 12–13 до 17 млн жителей. Это население распределялось по территории Америки очень неравномерно. Обширные пространства были почти не населены. В то же время были и регионы, развивавшиеся очень динамично, в особенности Рио-де-ла-Плата и Венесуэла. Испанцы и богатые креолы жили преимущественно в городах; некоторые из них росли необыкновенно быстро. В 1790 г. самым большим городом Америки являлся Мехико со 120 тыс. жителей.

Население Америки состояло из многочисленных расовых и социальных групп: испанские должностные лица, служители Церкви и купцы (которые находились в Америке более-менее долго), креолы, т. е. белые поселенцы, рожденные в Америке, индейцы, негры (рабы или вольноотпущенники), а также все оттенки их смешения, какие только можно себе представить. В XVIII в. четверть всего населения составляли метисы. Частично они входили в состав среднего класса, но обычно представляли собой городских пролетариев, не имевших регулярных доходов. Они ставили себя выше негров и индейцев, но сами были жертвой презрения и предрассудков со стороны креолов. Белые пользовались таким престижем, что колониальное общество строилось на основе этого критерия: человек тем более ценился, чем больше в нем было европейской крови; имущественные различия оставались важными, но все же следующими в шкале ценностей. Поэтому скорее следует говорить о кастах (границы между которыми тщательно соблюдались и ревностно охранялись в условиях, когда многие стремились их нарушить), чем о социальных классах.

Почти половину населения составляли индейцы, особенно многочисленные в Мексике, Центральной Америке и Андском регионе. Большая их часть была распределена по выделенным для них округам и подчинялась касикам, которые выступали посредниками между индейцами и колониальной администрацией, представленной коррехидорами. С XVI в. в Испании издавались законы, призванные защищать индейцев от злоупотреблений и узурпаций колонистов. При каждой аудиенсии имелся «защитник индейцев» — чиновник, призванный заботиться о соблюдении этих законов. В действительности всё было иначе. Индейцев по-прежнему эксплуатировали самыми разными способами: посредством трибуто — налога в пользу короля, который уплачивали металлическими деньгами; посредством платежей, взимавшихся священниками за совершение обрядов (крещения, свадьбы, погребения) или на ремонт церкви; наконец, посредством разного рода поборов. Два из них были особенно тяжелыми и ненавистными: репартимьенто и привлечение к работам. Репартимьенто представляли собой не что иное, как обязательные покупки. Сначала речь шла о том, чтобы смягчить таким образом недостатки организации местной торговли, предлагая индейцам товары первой необходимости. Но коррехидоры, на которых возлагалась эта обязанность, увидели в ней возможность получать доходы в дополнение к своим жалованьям и легко обогащаться, заставляя индейцев покупать по высоким ценам совершенно бесполезные для них товары: очки, шелковые чулки, гравюры. Эти вынужденные покупки были одной из причин озлобления, приведшего к тому, что индейцы горного Перу поддержали восстание Тупака Амару II. Теоретически в XVIII в., когда энкомьенду уже отменили, существование принудительного труда и личных повинностей было уже незаконно, но фактически при соучастии касиков, коррехидоров и магистратов подневольный труд сохранялся.

Еще одну важную часть населения Америки составляли негры. Работорговцы привозили все больше чернокожих невольников для работы на плантациях какао, кофе и сахарного тростника на Антильских островах, в Новой Гранаде и Венесуэле. На Кубе в 1792 г. негры составляли более половины населения. В последние годы столетия все больше рабов бежало в леса, где они объединялись в вооруженные отряды, представляя постоянную угрозу для плантаторов и колониального общества в целом.

На вершине социальной пирамиды находились белые. За исключением вице-королевства Ла-Плата, они всюду были меньшинством. При этом все более противостояли друг другу две категории: креолы и выходцы с Пиренейского полуострова. Креолы выражали недовольство тем, что испанские власти не назначали их на наиболее престижные и доходные должности. В связи с попытками Бурбонов во второй половине XVIII в. восстановить свой контроль у правительства возникло впечатление, что креолы противятся необходимым реформам; те же обвиняли Испанию в том, что она игнорирует их законные интересы, притесняет их и пренебрегает ими.

Креольская олигархия, меньшинство, представленное крупными землевладельцами и негоциантами, богатевшими на экспортной торговле, чувствовала в укреплении королевской власти угрозу своему влиянию в обществе. Эта олигархия была пропитана кастовым духом, который побуждал ее всегда защищать свою власть и ценить привилегии, унаследованные от прошлого. Что общего у нее было с тысячами белых бедняков, безземельных и отягощенных долгами, которые вели самое жалкое существование? Однако те, в свою очередь, свысока смотрели на метисов, мулатов, негров, индейцев… Каждая такая группа в обществе полагала, что остальные представляют для нее опасность. Именно это обстоятельство усиливало колониальные власти, поскольку только Испания могла гарантировать порядок и безопасность. И креольская олигархия это осознавала, какими бы ни были ее обиды на родину-мать. Поэтому им и в голову не пришло последовать примеру английских колонистов в Северной Америке. Слишком рано было мечтать об отделении от метрополии.

Деятели эпохи Просвещения хотели извлечь Испанию из состояния застоя и превратить ее в современную нацию. Они действовали, не соблюдая особой осторожности, уверенные в том, что государственной воли будет достаточно для проведения желанных изменений. Они презирали грубую и невежественную толпу, искренне пытались обеспечить благосостояние и счастье народа, но без участия народа и, если нужно, против народа. Их авторитарные и неуклюжие действия привели к разрыву между частью элиты и народом. Масштаб взаимного непонимания показывает так называемый «спор о театре», к которому реформаторы проявляли огромный интерес. Как писал в 1766 г. Кампоманес, театр имеет огромную общественную пользу, ведь под предлогом развлечения он позволяет правительству преподать зрителям на сцене уроки добродетели и патриотизма. Однако в Испании, и особенно в Мадриде, театр был народным развлечением. Испанские драматурги приносили психологический анализ в жертву интриге, которая должна держать зрителя в напряжении вплоть до самой развязки; число интриг множилось; зрителям нравились сценические эффекты и перемены декораций. Такой театр приводил реформаторов в ужас, они видели в нем дурновкусие и отрицали за ним какое-либо значение в общественной жизни. Просветители хотели заменить его зрелищем более регламентированным и нравоучительным. Однако такой тип театра оставил равнодушной широкую публику, предпочитавшую более эффектные представления или сарсуэлы[248]. В 1765 г. правительство решило вмешаться. Особым декретом запретили жанр ауто сакраменталь, т. е. те представления о евхаристии, которые давались во время праздника Тела Христова. Целью такого запрета были не только ауто как таковые, но и народный театр в целом. В нем осуждалось прежде всего то, что он отражал и защищал этику, которая выглядела как отрицание всей совокупности ценностей, проповедуемых «просвещенной» элитой. Задуманные реформы и те методы, которые использовались для их осуществления, сталкивались с реальностью. Тогда и начала развиваться тенденция, которую Ортега-и-Гассет[249] назвал плебейской: в Испании XVIII в., в условиях небывалой ломки традиционных ценностей, представители правящих классов увлекались народными обычаями. Этот феномен имеет три проявления: махо, бой быков и андалусийская экзотика.

Термин «махо» возник в начале XVIII в., и в него безусловно вкладывался отрицательный смысл — так называли городских мошенников. Таковы были те люди, которым полвека спустя станут подражать аристократы, перенимавшие их облик, словечки, манеру говорить и одеваться — пестрый, ярко вышитый костюм, а также манеру поведения. Речь шла о том, чтобы водить дружбу с простолюдинами и дистанцироваться от щеголей, одетых по заграничной моде, а также от всех, кто стыдился быть испанцами, т. е. от реформаторов. В конечном счете махизм возник как скрытая и утрированная форма оппозиции централизму и авторитаризму Бурбонов.

Именно в это время коррида перестала быть развлечением аристократов и превратилась в то, чем является и сегодня: в тщательно регламентированный спектакль со своими периодами, конными пикадорами, бандерильеро и матадором, причем каждую роль выполняли профессионалы. Подвиги на арене делали их знаменитыми, и они соперничали за благосклонность публики. Реформаторы возмущались этими дикими схватками, считая их недостойными цивилизованной нации. Уже сам костюм тореро привлекал внимание своими вызывающими цветами и вышивками, его не без оснований называют сияющим. Он напоминал костюм махо и быстро вошел в моду. Об этом свидетельствует декрет 1784 г., который осуждал манеру некоторых высокопоставленных особ днем и ночью одеваться в маскарадные костюмы, что недостойно их сословия. Они носили тяжелые плащи и пестрые одежды, перегруженные вышивкой и вызывавшие насмешки. Такие наряды, добавляет декрет, прежде использовали только цыгане, контрабандисты, тореро и мясники — вот на кого хотели походить те, чье происхождение и состояние, казалось бы, предполагало большую умеренность!

Аллюзия на цыган и контрабандистов отсылает к Андалусии, любимой земле корриды и тореро: именно в Ронде и в Севилье сооружаются первые в Испании арены для боя быков. Мы видим, что в конце XVIII в. сходятся вместе все элементы образа той Испании для туристов, которая, задолго до того как вогнала в краску стыда Антонио Мачадо[250] и людей поколения 1898 г., смутила просвещенную элиту XVIII в. Коррида, цыгане, фламенко, фальшивая Андалусия, Мадрид предместий, который обожал сарсуэлу, куплеты и праздники, — такова Испания, которую увидел Гойя, когда прибыл в Мадрид в 1775 г., в тот самый год, когда началась карьера Педро Ромеро, одного из самых знаменитых тореро всех времен. Та Испания тавромахии, махо и народных развлечений, которую художник воплотил в своих картонах, гравюрах и полотнах, — это также и Испания, которую вывел на сцену Рамон де ла Крус, автор одноактных комедий (сайнете), в которых изображалась, иногда и со злой усмешкой, повседневная жизнь со всеми ее недостатками, во всех ее красках и нелепостях: фанфарон-махо, щеголь, подражающий иностранной моде. Эта Испания являла собой полную противоположность той, о которой мечтали министры Карла III.

Испания и Французская революция (1788–1808)

Следуя советам отца, Карл IV оставил Флоридабланку на посту первого министра. Кортесы, созванные в сентябре 1789 г., чтобы принести клятву наследнику трона, будущему Фердинанду VII, заслушали сообщение Кампоманеса об аграрной реформе, после чего были распущены под предлогом, что длительная сессия требует слишком больших расходов. Флоридабланка спокойно воспринял первые парижские волнения, но был озабочен тем, какой оборот события во Франции приняли позже. Его беспокойство вскоре перешло в панику. Чтобы не заразиться революционной чумой, он установил на границах своего рода санитарные кордоны. Всех иностранцев, особенно французов, переписали; некоторых из них изгнали. Установили надзор за путешественниками и эмигрантами, которые стали прибывать в Испанию с лета 1789 г. Наконец, на инквизицию возложили обязанность бороться с подрывной пропагандой, которая разными путями просачивалась в страну.

Начиная с 1792 г. положение ухудшилось. Террор, а также арест, процесс и казнь Людовика XVI повергли в замешательство сторонников реформ. Мало кто из испанцев разделял революционные идеи. Испания не очень подходила для такой революции, какая происходила во Франции, и испанские сторонники реформ по-прежнему были далеки от французских философов. Позиции королевской власти выглядели здесь гораздо прочнее. Если во Франции Генеральные штаты отказывались подчиниться приказам короля, то в Испании, когда депутатам кортесов велели разойтись по домам, никто не воспротивился. Наконец, с точки зрения социальной истории испанская буржуазия оставалась слишком слабой, разобщенной и не уверенной в себе, чтобы возглавить оппозицию и решиться изменить существующие социальные отношения.

Карл IV очень беспокоился о судьбе Людовика XVI; на Францию оказывалось давление, чтобы смягчить его участь. В феврале 1792 г. король, убежденный, что Флоридабланка уже не соответствует потребностям сложившейся ситуации, призвал его старинного недруга, графа Аранду. Этот арагонский аристократ был не менее Флоридабланки полон решимости бороться с революцией, но стремился действовать в своем стиле, не прибегая к бесполезным провокациям. Однако арест Людовика XVI изменил положение дел. В конце августа Аранда считал войну неизбежной; он объявил о нейтралитете Испании, но отказался признать Французскую республику. Он оказался в изоляции, и в ноябре 1792 г. Карл IV, одержимый идеей спасти Людовика XVI, сместил Аранду. В поисках нового человека, не связанного ни с какой прежней политической линией, Карл IV обратился к Мануэлю Годою, которому тогда исполнилось всего 25 лет. Карьера Годоя необычайно стремительна: менее чем за два года из простого гвардейца он превратился в герцога Алькудию и гранда Испании. Карл IV надеялся, что Годой одержит победу там, где Аранда потерпел поражение. Годой понимал, что в военном отношении Испания слаба, и хотел избежать конфликта. Чтобы спасти французского короля, он пытался подкупить влиятельных французских депутатов и вести переговоры: в обмен на жизнь Людовика XVI Испания готова признать Республику и предложить свое посредничество в европейских делах. Французские революционеры очень плохо восприняли эти предложения, увидев в них недопустимое вмешательство в дела, которые касаются только Франции. Казнь Людовика XVI вызвала всплеск негодования. Ни Карл IV, ни Годой уже не помышляли о переговорах. Однако военные действия открыла не Испания, а революционная Франция; это было началом так называемой «великой войны»[251]. Учитывая непопулярность Годоя, французы были убеждены, что вторжение вызовет падение монархии и установление режима, союзного Франции. Все военные действия шли на северной границе Испании. Испанские войска сразу же заняли Руссильон. Аранда, не надеясь на военные возможности страны, советовал воспользоваться этой благоприятной ситуацией и вступить в переговоры, но Годой отказался. В 1794 г. французы перешли в контрнаступление. Они заняли большую часть Страны Басков, Наварра и Кастилия оказались под угрозой. На востоке французы вторглись в Каталонию. Годой смирился с необходимостью начать переговоры. Мир был подписан в Базеле 22 июля 1795 г. Франция получила испанскую часть острова Гаити и в обмен на это отказалась от всех завоеваний к югу от Пиренеев.

Французская Директория проявила в Базеле такую щедрость, поскольку нуждалась в испанском военном флоте — в то время третьем в мире. Речь шла о возвращении к традиционному союзу Франции и Испании против Англии — таков смысл договора в Сан-Ильдефонсо (1796). Испания превратилась в помощника Франции, обязанного на следующий год вступить в войну. Однако англичане в Европе нанесли испанскому флоту тяжелое поражение у мыса Сан-Висенте (14 февраля 1797 г.), а в Америке заняли остров Тринидад, расположенный напротив дельты реки Ориноко и являвшийся великолепной базой для контрабанды. Не лучше было и внутреннее положение страны. Просвещенная элита чувствовала себя обманутой, если не преследуемой. Наиболее показателен случай Ховельяноса[252], уважаемого и неподкупного государственного деятеля: недолго пробыв министром, он впал в немилость и был выслан из столицы. Неприкрытую враждебность в отношении Годоя проявляли народные слои. Двор уже не мог игнорировать рост недовольства, сопровождавшегося насилием. Годоя принесли в жертву и отправили в отставку, но сохранили все почести и богатства, которые он приобрел в течение предыдущих лет.

Официально удаленный от власти, Годой, однако, сохранил доверие короля, ничего не предпринимавшего без его совета. Создается впечатление, что Испания в это время играла малопочетную роль приспешника наполеоновской Франции, одержимой желанием разрушить могущество Англии. Испания участвовала в кампании, которую Франция задумала, чтобы запугать и нейтрализовать союзника Англии — Португалию. В этой войне, прозванной «апельсиновой войной» (февраль 1801 г.)[253], испанскими войсками командовал Годой. Унизив таким образом Англию, Наполеон преследовал две цели: вторгнуться в Англию и разрушить ее торговлю; именно эти замыслы объясняют французское вторжение в Испанию. Испанскому правительству пришлось предоставить свой флот в распоряжение Наполеона. Французская и испанская эскадры соединились в Кадисе, но когда они вышли из порта, английский адмирал Нельсон встретил их у мыса Трафальгар (октябрь 1805 г.) и разбил обе армады; Испания потеряла тогда значительную часть того флота, создание которого стоило таких усилий со времен маркиза ла Энсенады.

Годой дал согласие принять участие в новом походе, чтобы заставить Португалию присоединиться к континентальной блокаде, провозглашенной Наполеоном и направленной против английской торговли. Годой согласился тем более охотно, что и сам склонялся к этому, поскольку Наполеон намекнул ему на возможность извлечения личной выгоды. В октябре 1807 г. французский император объявил, что лишает династию Браганса ее прав; предполагалось, что Португалия будет разделена на части, а Годой получит титул принца Алгарви и станет государем южной части Португалии. В соответствии с договором в Фонтенбло (22 октября 1807 г.) французские войска двинулись через Испанию по направлению к Португалии; похоже, предполагалось, что другая их часть направится в сторону Андалусии. Теперь Годой заподозрил, что Наполеон, возможно, рассчитывал оккупировать всю Испанию, и посоветовал Карлу IV оставить столицу и переехать в Севилью, а оттуда, если ситуация ухудшится, королевская семья могла бы отплыть в Америку (как в конце концов поступила королевская семья Португалии).

Карл IV последовал советам своего фаворита, но не смог выехать даже из Аранхуэса. Между тем недовольство Годоем нарастало, на него возлагали ответственность за все несчастья нации, ему приписывали безудержные личные амбиции. В январе 1807 г. он удостоился новых почестей: титула великого адмирала Испании и Индий и обращения «светлейшее высочество», которое приравнивало его к членам королевской семьи. Все это вынудило противников Годоя объединиться вокруг фигуры наследного принца Фернандо; речь шла о том, чтобы возвести его на трон вместо отца, Карла IV. Первая попытка заговора, в Эскориале в октябре 1807 г., провалилась. Но вторая, в Аранхуэсе 17 марта 1808 г., оказалась более успешной. Спустя два дня Карлу IV пришлось пожертвовать Годоем и лишить его всех титулов, но недовольство толпы сохранилось. 19 марта Карл IV отрекся от престола — другого выхода у него не было. Фердинанд VII приготовился править, но поскольку в Испании находились французские войска, арбитром в кризисной ситуации, в которой оказался испанский королевский дом, стал Наполеон. Он заманил Карла IV и его сына в Байонну и заставил обоих отречься от престола, посадив на трон Испании своего брата Жозефа (Хосе I).