История Кореи. Том 2. Двадцатый век

Постепенная потеря реальной власти двором Коджона, незаконная оккупация страны японской армией в ходе русско-японской войны, кабальный договор о протекторате, насилия и произвол японцев на местах, и наконец, отречение Коджона и роспуск армии вызвали шквал протеста в корейском обществе. В то время как для многих представителей образованных слоев уже в 1904–1905 гг. было ясно, что поражение России и провал проводимой Коджоном политики маневрирования между великими державами открывают японцам путь к полному порабощению страны, патриотическое возмущение крестьянских масс подстегивалось также ухудшением условий жизни из-за роста цен на экспортируемый в Японию рис, разорением традиционной кустарной индустрии деревни в конкуренции с японской промышленностью, произволом японской армии и властей. Позитивно относились к процессу колонизации лишь немногочисленные, хотя и довольно влиятельные среди части «новой» интеллигенции, компрадорские слои: средние и крупные землевладельцы, ассоциировавшие японцев с «порядком и защитой частной собственности», учившиеся в Японии бюрократы (258 человек за 1895–1910 гг., т. е. около 7,5 % от всей численности корейской центральной бюрократии) и часть выпускников «новых» школ, которым японское владычество открывало карьерные перспективы, записывавшиеся в помощники к японским жандармам или в сборщики налогов выходцы из маргинальных слоев. Для большинства же корейцев колонизация поставила вопрос о необходимости сопротивления агрессорам, как для защиты абстрактного «суверенитета» страны, так и для отстаивания более конкретных ценностей — конфисковавшихся для «военных целей» земель, облагаемых все более тяжелыми налогами доходов, подвергавшихся насилиям японской солдатни родных и близких.

Как это часто случалось в подвергшихся империалистической агрессии периферийных зонах, антиколониальное сопротивление приняло в Корее в конце 1900-х годов две основные формы. С одной стороны, стихийный протест крестьянских масс выливался в основном в вооруженное антиколониальное движение «армий справедливости» ыйбён во главе с местной конфуцианской элитой (обычно неслужилые средние и мелкие землевладельцы), которые воевали под лозунгами восстановления традиционных порядков в более совершенной, близкой к конфуцианским канонам форме. С другой стороны, патриотическая часть «новой» интеллигенции, в определенной степени продолжая традиции «Общества Независимости», видела своей целью превращение Кореи в конституционную монархию с сильной армией и капиталистической экономикой по образцу Японии и стран Западной Европы, а основной задачей интеллектуалов-просветителей считала «развитие народных сил», прежде всего через распространение современного образования и националистической идеологии. В то же время различные группы в конфуцианской интеллектуальной среде, не отказываясь от конфуцианства и не переходя целиком на модернистские позиции, признавали необходимость «спасения нации» через распространение современных знаний, институтов и навыков.

1. Движение «армий справедливости» — ыйбён

Движение «армий справедливости», начало которому было положено сразу после опубликования договора о протекторате, не утихало вплоть до полной аннексии страны в 1910 г., продолжаясь, по сведениям некоторых источников, какое-то время и после окончательной гибели самостоятельной корейской государственности — приблизительно до 1911 г. Движение — несмотря на то, что в 1907 г. был организован подпольный штаб лидеров «армий справедливости» всех 13 корейских провинций, — носило, прежде всего, локальный характер. Отряды ыйбён формировались из местных крестьян (прежде всего бедняков и безземельных) по инициативе и зачастую на средства авторитетных конфуцианских лидеров, и редко пытались действовать за пределами «своих» регионов. Подобный характер движения был одновременно и силой ыйбён, и их слабостью. С одной стороны, японцам и их местным пособникам было крайне нелегко «искоренить» отряды «армий справедливости», всегда пользовавшиеся симпатией и безусловной поддержкой большинства местных жителей. Этим и объясняется способность многих отрядов, не имевших ничего, кроме фитильных ружей и бамбуковых пик, держаться по нескольку лет в неравной борьбе с оснащенными самыми современными видами вооружений колонизаторами. С другой стороны, недостаток координации между различными региональными лидерами мешал ыйбён проводить согласованные акции, поневоле сужал их задачи, сводя их к отстаиванию от врага «своих» провинций и уездов. Притом, что немалое число крестьян уходило в ыйбён, не выдержав ростовщической эксплуатации, повышения арендной платы местными и японскими землевладельцами, роста цен на рис и налогового гнета, мотивация лидеров движения имела в основном ярко выраженный традиционалистский характер. Будучи сторонниками сложившегося уже в 1870-80-е годы движения «в защиту ортодоксии, против ереси» (виджон чхокса), они стремились не просто защитить независимость страны, но и отстоять Корею как последний оплот конфуцианской морали» от «варваризации» под японским и европейским влиянием. Эта консервативно-традиционалистская идеология в основном разделялась, хотя бы и на пассивном уровне, и рядовыми ыйбён из крестьян. Здесь сказывался и патриархальный уклад корейской деревни того времени, с присущим ей отношением к янбанам — особенно мелкопоместным, т. е. прямо не эксплуатировавшим своих соседей — как «моральным лидерам», и осознание того, что именно торговля с «варварами» подталкивает малоимущие слои к разорению. Отражая повсеместную ненависть к колонизаторам, а также высокий авторитет местной конфуцианской элиты, ыйбён 1905–1911 гг. стали, пожалуй, самым массовым политическим движением в Корее со времен тонхак. В них участвовало до 140 тыс. человек, их потери ранеными и убитыми в более чем 2800 схватках с колонизаторами и их присными составили около 53 тыс. бойцов.

Рис. 20. Казнь захваченных в плен бойцов «армии справедливости». Фото из французского журнала L'lllustration. 1907 г.

Одним из идеологов и наиболее авторитетных вождей «армий справедливости» 1905–1911 гг. был известный конфуцианский ученый Лю Инсок (1842–1915), в свое время уже подымавший ыйбён на борьбу с японцами и их ставленниками в корейском правительстве в 1895–1896 гг. В 1907–1908 гг. его ученик, бывший мелкий военный чиновник Ли Ганнён (1858–1908), руководил отрядами ыйбён, фактически державшими под контролем значительную часть провинций Северная Чхунчхон и Канвон. После поражения и гибели Ли Ганнёна в 1908 г. Лю Инсок эмигрировал во Владивосток, а затем до самой смерти работал над организацией вооруженного сопротивления японцам среди корейского населения Северо-Восточного Китая. Конечной целью борьбы с захватчиками для Лю Инсока, как и для других приверженцев движения «в защиту ортодоксии, против ереси», было возвращение к идеализируемым им конфуцианским порядкам внутри самой Кореи и восстановление традиционных форм международных отношений в Восточной Азии в целом. Его идеалом была патриархальная монархия, в которой на деле первую скрипку играли бы оттесненные в правление Коджона кланом Минов и столичными бюрократами от власти и влияния провинциальные конфуцианские ученые. В идеале все крестьяне, в духе идеализировавшейся конфуцианцами китайской древности, должны были бы получить по наделу общинной земли и совместно обрабатывать общий участок, урожай с которого шел бы в зачет налогов (система «колодезных полей»). Практически, однако, проблемы деревни Лю Инсок предлагал решать через укрепление возглавлявшихся местными янбанами деревенских союзов взаимопомощи хянъяк, которые бы выручали в трудные годы бедняков, а главное — следили бы за «надлежащим поведением» своих членов.

Рис. 21. Вооруженная борьба «армий справедливости» против японского колониализма. Карта из книги: БСЭ. 2-е изд. Т. 22. М., 1953. С. 599.

Главной опасностью для Кореи была, с точки зрения Лю Инсока, даже не агрессия Японии, а проникновение в страну «заморских ересей». Он имел в виду в первую очередь христианство, а также идеи свободы и равенства, которые он именовал не иначе, как «худшей из всех ересей, способной извести все человечество и разрушить Небо и Землю». Защита Лю Инсоком старой сословной системы, а также его выступления против «воспитывающих детей аморальными зверьми» школ современного типа были явственно связаны с опасениями в той среде, к которой он сам принадлежал — мелкопоместных местных янбанов, — потерять авторитет и влияние на местах в ходе модернизационных процессов. С другой стороны, ненависть Лю Инсока к японским захватчикам, в которых он видел «врагов небесных устоев, зверей в человеческом облике», его призывы к полному прекращению разорительной торговли с Японией не могли не привлечь значительную часть бедняков на его сторону. Как и большинство других вождей «армий справедливости» из янбанской среды, видевших себя представителями конфуцианской государственности, ученики Лю Инсока поддерживали строжайшую дисциплину в отрядах ыйбён. Под страхом смерти запрещая грабить крестьян, они закупали продовольствие и амуницию или на деньги зажиточных «спонсоров» движения из янбанской среды, или же на средства, изъятые в качестве «налога» (с выдачей соответствующих документов) у местных богачей и администраторов. В то же время беспощадному возмездию подвергались японцы и их местные приспешники. Смертная казнь ждала и рядовых членов отрядов ыйбён, посмевших, скажем, не выразить янбанам должного почтения.

Большинство лидеров ыйбён было неслужилыми мелкопоместными янбанами. Одним из исключений являлся Мин Джонсик (1861–1917) — обосновавшийся в Чонсане (пров. Южная Чхунчхон) выходец из господствовавшего при дворе клана Минов, дослужившийся до заместителя министра и ушедший со службы после трагической гибели государыни Мин в 1895 г. Подняв экипированный на собственные средства, а также деньги сочувствовавших ему местных янбанов более чем тысячный отряд в мае 1906 г. под лозунгом «спасти народ, вернуть суверенитет страны, отомстить пяти министрам-предателям и японцам», он через неделю сумел занять укрепленный уездный город Хонджу (пров. Южная Чхунчхон) и уничтожить несколько мелких групп японских солдат. Однако уже через десять дней к Хонджу подошли японские подкрепления, быстро снесшие залпами своих пушек крепостные ворота и убившие или пленившие в последовавшей за этим двухчасовой схватке примерно четвертую часть бойцов Мин Джонсика — ведь только у половины из защитников Хонджу было огнестрельное оружие. Потери же самих японцев составили лишь 14 человек. Бежавший из пылавшего Хонджу Мин Джонсик пытался и после этого поднять провинцию Южная Чхунчхон на борьбу, но был через несколько месяцев схвачен японскими агентами по доносу одного из их корейских агентов. Интересно, что, как явствует из мемуаров Хван Хёна («Мэчхон ярок»), жена Мин Джонсика, пытавшаяся собрать средства в помощь томившемуся в тюрьме мужу, получала отказ всякий раз, как она обращалась к какому-либо из членов клана Мин, занимавшему видный пост. Для пресмыкавшейся перед агрессорами высшей бюрократии политическая благонадежность была важнее традиционных норм клановой солидарности. В то время как большая часть схваченных карателями приверженцев Мин Джонсика была приговорена к смерти или пожизненной ссылки, сам он провел в ссылке лишь несколько месяцев, вернулся к концу 1907 г. по амнистии домой (возможно, сказались его знатность и бывшее служебное положение), но больше в общественной жизни не участвовал, страдая до самой смерти от последствий зверских пыток, которым его подвергли после ареста.

Полной неудачей, хорошо показавшей все слабые стороны движения ыйбён в целом, закончилось и выступление известнейшего идеолога конфуцианского консерватизма Чхве Икхёна (1833–1906), сразу после поражения Мин Джонсика попытавшегося, вместе с приблизительно 80 своими учениками, поднять против захватчиков провинцию Северная Чолла. В течение нескольких дней число бойцов в отряде Чхве Икхёна выросло со 100 до 800 — столь велика была ненависть крестьянства Чолла к японским солдатам и торговцам. Однако лишь четверть подчиненных Чхве Икхёна имела хотя бы какое-нибудь огнестрельное оружие. Сам же Чхве Икхён, преисполненный желания пожертвовать собой в борьбе с японскими оккупантами, отказался от схватки и сразу же распустил свой отряд, как только понял, что ему противостоят посланные по приказу Коджона провинциальные корейские части — в роли мятежника он себя представить не мог. Героическая смерть Чхве Икхёна в ссылке на острове Цусима от истощения после голодовки протеста против издевательского обращения со стороны японских властей (кроме того, Чхве Икхён в принципе не желал принимать пищу из рук врагов) всколыхнула широкие слои корейской конфуцианской интеллигенции. С другой стороны, нельзя не отметить, что именно бескомпромиссное следование букве конфуцианской ортодоксии со стороны Чхве Икхёна («нельзя сражаться против государевых войск»), вкупе с отсутствием у ыйбён современного оружия в достаточном количестве, сделано попытку сопротивления практически безрезультатной.

Если в провинциях Чхунчхон и Чолла вождями ыйбён 1906 года были в основном консервативные янбаны, иногда сразу распускавшие свои отряды после того, как их подчиненные крестьяне начинали грабить богачей, то в провинции Северная Кёнсан видную роль в руководстве движением играли радикально настроенные выходцы из простонародья или низших слоев господствующего класса. Почти легендарной фигурой стал, скажем, вождь действовавших в районах гор Ирвольсан повстанцев Син Дольсок (1878–1908). Выходец из разорившегося янбанского рода (отец был мелким уездным чиновником без жалованья), одно время бродяжничавший и прославившийся смелостью и силой в стычках с японскими солдатами и торговцами, Син Дольсок выступил на борьбу в марте 1906 г. с тремя сотнями соратников, но вскоре привлек к себе до трех тысяч человек. Его отряд продержался более двух лет, искусно ведя настоящую партизанскую войну с японскими войсками: когда возможно, атакуя и захватывая уездные города, расправляясь со служившими японцам чиновниками, а при подходе японских подкреплений сразу же скрываясь в горах. Борьба с дружинами Син Дольсока потребовала от японцев немало сил, но в ноябре 1908 г. народный вождь погиб от руки предателя.

Несколько позже, в сентябре 1907 г., на борьбу с японцами и местной компрадорской верхушкой выступил в далеком северном городе Капсане (провинция Южная Хамгён) бывший солдат провинциального гарнизона Хон Бомдо (1868–1943), которому позже суждено было сыграть немалую роль в антияпонском сопротивлении корейцев российского и советского Дальнего Востока. Колоритный человек с тяжелым жизненным опытом, к 1907 г. уже получивший известность в северных районах Кореи за свои беспощадные расправы с прояпонскими элементами, сменивший на своем веку немало профессий (был ремесленником в бумажной мастерской, рабочим на рудниках, охотником и даже буддийским монахом), Хон Бомдо прославился как Робин Гуд корейского Севера. Под угрозой смерти отбирал он деньги и имущество у богачей и раздавал их семьям своих погибших бойцов и соседним беднякам.

Рис. 22. Хон Бомдо (1868–1943), корейский Робин Гуд. Его первые шаги на ниве борьбы с японскими агрессорами колоритно описаны в составленной им самим уже в 1932 г. автобиографической справке: «В 1894 году в дер. Максиль (рядом с табачным селением Чоннён), лишив трёх корейцев жизни, являвшихся сторонниками японского монархизма, бежал из с. Чоннён, где я тогда работал на бумажной фабрике, в горное селение Чхорвон, провинции Канвондо, где я впервые организовал отряд инсургентов в 300 человек для борьбы с японским хищником». Впоследствии о беспощадных и бесстрашных народных мстителях из отрядов Хон Бомдо корейцы в северной части Кореи и советском Приморье складывали легенды.

Характер его деятельности хорошо показывают отрывки из «Дневника» — своеобразной беллетризированной автобиографии, составленной им уже на склоне лет, в 1942 г., по просьбе режиссера корейского театра в Кзыл-Орде (где тогда жил и позже скончался народный герой), собиравшегося ставить спектакль по мотивам его жизни. Эти отрывки хорошо показывают ожесточенность и беспощадность той борьбы, что развернулась в провинциальной Корее накануне японской аннексии, а также и глубину социально-политических противоречий, порождавших подобное ожесточение:

«Чи Соджу — это был такой капиталист, который из трехлетнего жалованья своим работникам недоплачивал за семь месяцев. Мы ночью пришли к нему домой и убили его»

«14 декабря 1907 г. заняли уездный город Самсу, добыли там 294 ружья и 160 ящиков пороху. Уездного начальника, некоего Ю, обезглавили, а голову его посадили на высокий шест и выставили на всеобщее обозрение»

Мстя «Робин Гуду северных гор», японцы и их приспешники запытали до смерти его жену и старшего сына. О смерти жены «Дневник» рассказывает так:

«18 февраля 1908 г. члены Ильчинхве Им Чэдок, Ким Вонхон, Чхве Джонок и с ними 103 японских солдата и 80 корейских приспешников захватили мою жену и сына, решив, что они что-то про нас знают. Жену пытали, просовывая ей горящий фитиль через пальцы ног, и довели до полусмерти, но она им ни слова не сказала. Ее увели в уездный город Капсан и там уже запытали до смерти».

Рис. 23. Члены одного из «отрядов самообороны» (чавидан), которые создавались при японском активном участии прояпонским обществом Ильчинхве для борьбы против партизан «армий справедливости».

Отряд Хон Бомдо, состоявший приблизительно из 650 человек (по японским источникам), около трех лет вел против японцев партизанскую войну в гористых районах провинций Южная и Северная Хамгён, не раз брал на несколько дней под свой контроль уездные города Капсан, Самсу, Хесан и ряд других, наносил в некоторых схватках чувствительные потери японской стороне (вплоть до 150–200 человек убитыми). Спасения от преследования со стороны японцев отряд искал по китайскую сторону корейско-китайской границы, а оружие закупал, в том числе, и через корейцев российского Приморья. После окончательной колонизации Кореи в августе 1910 г. Хон Бомдо и оставшиеся с ним партизаны перешли на российскую территорию, намереваясь при первом же удобном случае возобновить вооруженную борьбу.

Забегая вперед, можно сказать, что впоследствии Октябрьская революция привела этого стихийного бунтаря из горных долин северной Кореи на пути более организованного, идеологически осознанного сопротивления — уже под коммунистическими лозунгами. В начале 1921 г., теснимый японцами, отряд Хон Бомдо перешел из Маньчжурии (где он искал возможности для вооруженного проникновения на корейскую территорию) на советский Дальний Восток, где влился в состав Красной Армии. Легендарный партизан стал командиром 1-го батальона корейской национальной бригады 5-й армии. В ноябре 1921 г. он уже ехал в Москву — встречаться с В.И.Лениным, докладывать ему о положении дел в корейском партизанском движении на Дальнем Востоке. Член ВКП(б) с 1927 г., Хон Бомдо был одним из самых авторитетных фигур корейской общины на Дальнем Востоке. По-видимому, для Хон Бомдо и подобных ему «народных» коммунистов, — изначально совершенно незнакомых даже с начатками марксистской теории, но имевших значительный практический опыт классовой борьбы в присущих традиционному обществу формах, — советский эксперимент осознавался как попытка построения крестьянской утопии, общества, подобного одной большой патриархальной семье, где не нужна будет торговля и исчезнет имущественное неравенство. Время показало неосуществимость подобных утопий (по крайней мере, на данном этапе истории человечества), но можно ли осуждать за следование им тех выходцев из самых угнетенных слоев распадающегося традиционного общества (безземельные крестьяне, батраки, неквалифицированные рабочие), для которых и японская оккупация, и жесткие товаро-денежные отношения, которые она поощряла и укрепляла, были абсолютным злом?

Рис. 24. Могила Хон Бомдо в Кзыл-Орде, Казахстан.

Большой поддержкой для Хон Бомдо и его товарищей, партизан северного корейского края, была работа по организации групп ыйбён и их засылке на территорию Кореи, проводившаяся с 1906 г. на деньги богатых корейцев Приморья (и при неофициальном содействии российских военных властей) жившим в эмиграции во Владивостоке Ли Бомюном — бывшим командиром сражавшейся на стороне России в русско-японской войне Корейской вольной дружины. Иногда группы партизан насчитывали до 700 человек, но обычно тактика подчиненных Ли Бомюна, по описанию Штаба Приамурского военного округа, выглядела следующим образом: «Они поодиночке или группами в 3–6 человек проникали через границу в Корею, селились среди местного населения. В удобный момент группы собирались против намеченного для нападения японского поста и нападали на него, затем перебирались обратно в Россию». Против подобной тактики «блошиных уколов», предпринимаемых с недоступной для японской армии российской территории при полной поддержке большинства местного населения японцы мало что могли сделать. Однако Россия, стремившаяся после Портсмутского мира улучшить отношения с Японией, не могла бесконечно игнорировать японские дипломатические протесты по поводу партизанских операций корейцев. Кроме того, к 1909 г. и российские военные эксперты пришли к выводу, что ввиду плохого вооружения и подготовки, численного превосходства японских сил, а также отсутствия твердого единоначалия в руководстве (у Ли Бомюна к тому времени испортились отношения с рядом богатых российско-корейских предпринимателей, спонсировавших деятельность партизан) борьба ыйбён все равно не помешает японцам установить контроль над прилегающими к российской границе районами Кореи— потери партизан превосходили японские потери в 12 раз! Поэтому после формальной колонизации Кореи в августе 1910 г. Ли Бомюн, Лю Инсок и ряд других лидеров ыйбён были временно арестованы российскими властями, а их подразделения — распущены. Вооруженное антияпонское движение российских корейцев возобновилось лишь после Октябрьской революции.

Интересно, что с точки зрения российских военных авторов конца 1900-х годов (А.Россов и др.) борьба ыйбён являлась проявлением «национального самосознания», т. е. корейского национализма. Похожей концепции придерживается и ряд современных авторов в Южной Корее; она является официальной в северокорейской исторической науке. Однако ни в проходившей под исключительно консервативными лозунгами антияпонской войне ыйбён в провинциях Чхунчхон и Чолла в 1906 г., ни в партизанской войне Син Дольсока или Хон Бомдо, тесно связанной с традициями крестьянских бунтов, практически не звучало представление о «нации» в современном смысле этого слова— как об объединении равноправных граждан, связанных общностью происхождения, культуры и политических или экономических интересов. В то время как конфуцианские лидеры (Чхве Икхён, Лю Инсок и другие) рассматривали корейское общество как состоящее из принципиально неравноправных сословий, высшее из которых, янбанское, обязано было противостоять японской агрессии из преданности монарху и ради защиты «истинной морали» от «заморских ересей», бунтари Син Дольсок и Хон Бомдо выражали интересы не «нации», а местных низов, страдавших, прежде всего, от эксплуатации со стороны локальной элиты. Практически антияпонское сопротивление объединило две группы: мелкопоместных консервативных янбанов и крестьянскую бедноту с различными классовыми интересами, но одинаково негативно настроенными по отношению к включению Кореи в мировую капиталистическую систему, — «стандартной» идеологией, которой и является национализм в различных формах. Националистическое движение «новой» интеллигенции развивалось в 1900-е годы отдельно от борьбы ыйбён и достаточно негативно относилось к консервативной конфуцианской идеологии янбанских лидеров «армий справедливости».

События лета 1907 г.: потеря Ко Джоном последних остатков власти и роспуск корейской армии, — активизировали движение ыйбён и несколько изменили его характер. В состав ыйбён влилось более 3 тысяч бойцов распущенных корейских частей, в основном сумевших унести с собой армейское легкое вооружение современных западных образцов, что не могло не повысить боеспособность «армий справедливости». Кроме того, окончательный захват японцами и их пособниками власти в стране «вытолкнул» в ряды командиров ыйбён тех (надо сказать, довольно немногочисленных) представителей высшего столичного чиновничества и симпатизировавших «новым» идеям конфуцианских интеллигентов, которые были готовы стоять до конца в деле защиты суверенитета страны. Знакомые с европейскими идеями и согласные на включение Кореи в ряды современных государств, эти лидеры не стремились особенно подчеркивать мотив «защиты истинной культуры от варварства», предпочитали выдвигать более конкретный и реалистичный лозунг возвращения Корее полного суверенитета, требовали от Японии соблюдать в отношении Кореи нормы международного права.

Типичным примером лидера из этой когорты был Хо Ви (1854–1908) — близкий ко двору судья верховного суда, которому сам Коджон отдал тайный приказ о наборе «армий справедливости» и развертывании антияпонского сопротивления. Хо Ви выдвинул осенью 1907 г. уважаемого в конфуцианской среде командира ыйбён уезда Вонджу (пров. Канвон) Ли Инёна (1867–1909) на должность «верховного командующего армиями справедливости 13 провинций», но сам в качестве заместителя Ли Инёна продолжал играть ведущую роль в определении стратегии и тактики антияпонского сопротивления. Ряд источников сообщает, что именно ему принадлежала идея разослать в иностранные консульства в Сеуле документ за подписями ведущих командиров ыйбён, в котором обличалось нарушение японцами международно-правовых норм, выдвигалось требование признать ыйбён легальной воюющей стороной. Японии предлагалось отказаться от договора о протекторате и незаконно полученных в Корее привилегий и установить с Кореей равноправные добрососедские отношения. Известный канадский журналист Фредерик Макензи (1869–1931), посетивший стан ыйбён в районе Вонджу осенью 1907 г., засвидетельствовал, что бойцами сопротивления на местах командовали бывшие младшие офицеры корейской армии в форме европейского образца. Как европеец, Макензи встретил к себе самое доброжелательное отношение, и командиры ыйбён даже пытались уговорить его выступить посредником в сделке по приобретению современного оружия у западных торговцев!

В ноябре 1907 г. объединенные силы ыйбён, главным образом из провинций Чхунчхон, Канвон и Кёнги, в количестве приблизительно 10 тысяч бойцов, попытались отбить у японцев Сеул. К январю 1908 г. им удалось прорваться на расстояние нескольких километров от стен корейской столицы, но после этого упорные контратаки японской армии вынудили их отступить. Сказалось как численное превосходство японских войск и их абсолютное превосходство в вооружении (более чем половина наступавших на Сеул корейских бойцов не имела ничего, кроме фитильных ружей и бамбуковых пик), так и несовместимость дорогого многим из лидеров ыйбён конфуцианского ритуализма с требованиями современной войны. Например, в самый разгар битвы за Сеул у Ли Инёна скончался отец, и «верховный командующий армиями справедливости 13 провинций» счел возможным оставить свой отряд и вернуться на родину для того, чтобы справить траур по отцу (там его и схватили японцы), ибо «сыновья почтительность первична по отношению ко всем остальным добродетелям» — в том числе воинской дисциплине. Вынужденные отступить от Сеула, отряды ыйбён повели борьбу с японцами и их приверженцами в своих провинциях.

Пиком сопротивления был 1908 г., когда японские источники зарегистрировали 1976 столкновений, в которых участвовало более 80 тыс. корейских бойцов. Жестокие репрессии японских властей, истреблявших целые деревни в отместку за поддержку повстанцев, несколько сбили накал борьбы к 1909 г., но сопротивление не прекращалось до самого лета 1910 г., а в некоторых местах продолжалось и позже, до 1911 г. Невозможность военной победы над многочисленным, вооруженным новейшей техникой врагом влекла некоторых лидеров ыйбён на тропу индивидуального террора. Так, патриот Ан Джунгын, расправившийся с Ито Хиробуми на вокзале в Харбине 26 октября 1909 г., одно время командовал вооруженной и экипированной на средства российских корейцев дружины ыйбён в северных районах Кореи и прославился тем, что отпустил на свободу плененных им японских солдат, ибо, считая себя законной воюющей стороной и не желая расстрелом пленных нарушать международные законы и обычаи войны. В отличие от него, японская сторона не считала себя связанной какими-либо легальными или моральными нормами в обращении с «бандитами». Как рассказывает Макензи, японцы почти не брали пленных (за исключением вожаков — для последующих «суда» и казни) и добивали корейских раненых на месте.

Неравная битва плохо вооруженных, плохо координировавших свои действия друг с другом и во многом остававшихся в плену конфуцианских стереотипов отрядов ыйбён против регулярной армии Японии вряд ли имела серьезные шансы на успех. История Африки или Азии конца XIX — начала XX вв. практически не знает примеров победы партизанских соединений колонизуемых над армиями колонизаторов — по крайней меры, без ощутимой внешней поддержки. Однако военные и политические поражения ыйбён вовсе не означают, что громадные жертвы, принесенные корейской деревней в ходе вооруженного антияпонского сопротивления 1906–1911 гг., были напрасными. К 1909 г. — согласно собранным японскими карателями данным — выходцы из янбанской среды составляли уже только около 25 % руководящего состава ыйбён. Остальные командиры партизан были к тому времени простолюдинами или принадлежали к низшим слоям привилегированного класса. Среди них были как крестьяне, охотники, рабочие рудников, так и бывшие мелкие местные чиновники, а также солдаты и младшие офицеры бывшей корейской армии. Соответственно стал меняться и характер борьбы. Во многих случаях основными мишенями партизанских атак становились уже не японцы, а наиболее ненавистные эксплуататоры и представители государственного аппарата на местах — богачи, отказывавшиеся материально поддерживать антияпонскую борьбу, волостные чиновники, сборщики налогов. В некоторых из воззваний командиров ыйбён явно звучит ненависть и презрение к богачам как таковым — партизанские лидеры призывали их «отречься от эгоистических помыслов и подумать о том, что с вами будет, если вы продолжите грешить против страны и народа». Не раз атаки ыйбён на местные органы власти и усадьбы прояпонски настроенных богатеев завершались тем, что выбитые с крестьян налоги и «неправедно нажитое» имущество тут же раздавалось бедноте.

Конечно, даже наиболее радикально настроенные ыйбён-простолюдины не пытались сломить традиционные порядки в деревне и, скажем, поделить между малоземельными и безземельными крестьянами янбанские земли. Янбаны — за исключением скомпрометировавших себя сотрудничеством с японскими оккупантами крупных и части средних землевладельцев — по-прежнему оставались авторитетными лидерами патриархального корейского села. Не пытались ыйбён и выступать против Чосонской династии. Она оставалась для них символом страны, за которую они шли на бой. Но даже при этом те мотивы классового протеста, что отчетливо выявились в деятельности ряда отрядов ыйбён, особенно на более позднем этапе, вошли в коллективную память народа, вдохновляя впоследствии сопротивление господствующим классам и государственному аппарату. Бывшие бойцы ыйбён, их родственники и потомки, зачастую вели уже в период японского колониального ига борьбу за снижение арендной платы, организовывали в 1930-е годы крестьянские союзы и общества, саботировали мероприятия японских властей. Героизм ыйбён стал символом несогласия корейских масс с колониальной системой.

2. Просветительское движение (кемон ундон) Социал-дарвинизм

В то время как значительная часть корейского села была объята огнем партизанской борьбы, «новая» интеллигенция — по преимуществу городская — возглавила так называемое просветительское движение (кемон ундон), сыгравшее в итоге решающую роль в формировании в Корее современного национализма и гражданского общества. Продолжая традиции «Общества Независимости», просветители видели Корею будущего сильной капиталистической страной по образцу держав Европы или Японии. Те из них, кто принял к тому времени христианство, иногда еще и добавляли, что христианская религия, как символ и залог «цивилизации», должна в будущем стать «общенациональным исповеданием». Другая часть просветителей, сохранявшая связи с конфуцианской средой (Пак Ынсик, Чан Джиён и др.), искала возможности превращения конфуцианства в национальную религию, которая стала бы такой же религиозной основой для нарождавшегося в Корее гражданского общества, как христианство в Европе или синто в Японии периода Мэйдзи. В принципе, как христианство, так и конфуцианство видят своим идеалом гармоническое общество, построенное на идеалах альтруизма и солидарности.

Однако, как ни парадоксально, большинство деятелей просветительского движения в Корее 1900-х годов — как обратившихся в христианство, так и оставшихся верными конфуцианским идеям — объясняло современный мир, да и историю человечества вообще, с позиций социал-дарвинизма. В этом учении, систематизированном Гербертом Спенсером (1820–1903) и Томасом Хаксли (1825–1895), дарвиновский принцип «борьбы за существование» и «выживания сильнейших» без достаточных научных оснований применяется к человеческому обществу. Так, в программной статье под заголовком «Лишь образование обеспечит нам выживание» в первом номере известного просветительского журнала «Соу» (декабрь 1906 г.) Пак Ынсик утверждал следующее:

Рис. 25. Пак Ынсик (1859–1925) — видный историк, общественный деятель, идеолог просветительского движения в Корее. В 1925 г., перед самой смертью, был приглашен на должность президента Временного правительства Кореи в Шанхае.

Хотя в вышеприведенном тексте и проступают нотки персональной жалости в отношении уничтожавшихся империализмом аборигенов Африки или Америки, псевдонаучные построения европейских социал-дарвинистов, а также откровенно расистская вера в существование «высших и низших рас» явно рассматриваются Пак Ынсиком как объективная истина, отправная точка для программы действий нарождавшегося корейского национализма.

Каким же образом бесчеловечное учение, использовавшееся, как известно, европейским, американским и японским империализмом конца XIX — начала XX вв., превратилось в безусловную истину для националиста Кореи — страны, как раз становившейся жертвой империалистического разбоя? С идейно-политической точки зрения, тотальная абсолютизация социал-дарвинистской парадигмы была — как и широкое распространение христианства в кругах «новой» интеллигенции начала 1900-х годов — прежде всего следствием не менее тотального разочарования в неоконфуцианской ортодоксии, бездумное преклонение перед которой и привело страну, с точки зрения Пак Ынсика и его единомышленников, к угрозе национального порабощения. Пак Ынсик, как и многие из его соратников, до самого конца остался привязан к конфуцианским принципам как мыслитель и строго соблюдал конфуцианские нормы в личной жизни. Однако уже в начале 1900-х годов знакомство с японскими переводами европейской литературы и трудами известного китайского просветителя и реформатора Лян Цичао (1873–1929) привело его к мысли, что бескомпромиссное отстаивание неоконфуцианской метафизики, сословных норм и патриархально-монархических институтов идеологами движения «в защиту ортодоксии, против ереси» вело страну в тупик и к окончательной гибели.

В ситуации, когда метафизические основы неоконфуцианства — вера в благой космический принцип ли, который должен был познавать и пути которого должен был следовать интеллигент-янбан — выродились в апологию сословных привилегий, «новой» интеллигенции требовалась радикально новая философия. Необходима была совершенно новая система взглядов на мир, которая стимулировала бы социально-политическую и культурную активность современного типа, легитимизировала бы приобретение европейских знаний. Именно эту роль и взял на себя социал-дарвинизм — в мире, где «отсталые» народы не имели шансов на выживание, у корейской образованной элиты не было морального права обрекать страну на гибель упрямой приверженностью традициям. В мире, где современные европейские знания были важнейшим орудием в борьбе за существование, строительство «новых» школ, издание просветительской литературы, активное участие в модернизационных процессах становились «моральным абсолютом» для любого патриота. Конечно, теоретически борьбу за спасение страны от империалистического порабощения можно было теоретически обосновать, и не запугивая соотечественников «поражением в борьбе за существование», не объявляя зверства империалистов «проявлением законов природы». Однако самостоятельная разработка идейно-философских оснований борьбы за модернизацию страны была не под силу большинству корейских просветителей, обладавших очень скудными познаниями в естественных науках и знакомыми со странами Европы и США в основном по вторичным — китайским и японским — материалам. Проще было заимствовать готовыми популярные в ту пору социал-дарвинистские построения, причем в основном не с европейских оригиналов, а с японских и китайских переводов. Периферийный статус Кореи сказывался, таким образом, и в области общественно-политической мысли.

Другим фактором, объясняющим популярность псевдонаучной идеологии европейского капитализма конца XIX — начала XX вв. в далекой Корее, был социально-экономический статус большинства «новых» интеллигентов, их социально политическая ориентация. Практически все они принадлежали к верхушке тогдашнего корейского общества — если не по своему имущественному статусу, то по занимаемому положению, связям в высшим кругах государственного аппарата. Так, Пак Ынсик, сам человек относительно небогатый, сумел в 1888–1894 гг. получить доходную должность смотрителя королевских могил (нын чхамбон) по протекции со стороны расположенных к нему членов могущественного клана Минов. Юн Чхихо, возглавлявший в конце 1890-х годов «Общество Независимости», а в 1900-е годы ставший одним из лидеров просветительского движения, принадлежал к одной из богатейших землевладельческих семей страны и находился с 1904 г. на высших должностях в Министерстве иностранных дел. Ведущий организатор просветительских обществ в 1904–1910 гг., Юн Хёджон (1858–1939), бывший в середине 1890-х гг. скромным секретарем Министерства финансов, приобрел значительные связи во дворце после своего возвращения из японского изгнания в 1904 г. (он бежал в Японию, спасаясь от ареста, как бывший активист «Общества Независимости»). Во время пребывания в Японии он организовал убийство одного из бежавших туда корейских офицеров, замешанных в убийстве государыни Мин, и тем приобрел не только прощение, но и личную благодарность Коджона.

Имущественное и чиновное положение просветителей, их связи с сильными мира сего означали, что радикальным изменениям в отношениях собственности не было места в вынашиваемых ими планами преобразований. Публиковавшиеся в «передовых» газетах и журналах конца 1900-х гг. планы развития промышленности и сельского хозяйства Кореи были адресованы, прежде всего, крупным владельцам земли и капиталов. Их просветители убеждали инвестировать средства в «дело», а не в скупку недвижимости, активней использовать новую технику, удобрения, финансировать закупку новых сортов семян и пород скота, строить школы. О крестьянских массах все эти сочинения упоминали довольно редко: от них требовалось, прежде всего, вносить деньги на содержание школ, учить детей грамоте и усердно работать на хозяев. Социал-дарвинизм, с его культом «сильнейших», легитимизировал господство собственнической элиты, объявляя его следствием «естественных законов». Социально-политические позиции просветителей, наряду с чисто идеологическими разногласиями, объясняли и их неприязнь к движению ыйбён, в котором, особенно на поздних этапах, столь явственно пробивались мотивы классового протеста. Оправдывая неравенство и эксплуатацию, социал-дарвинизм — в той форме, в которой он приобрел популярность в Корее в то время, — возвеличивал то самое государство, которому служили или с которым были так или иначе связаны просветители. «Сила и богатство государства» объявлялись главной гарантией «выживания нации», так что у просветительских лидеров были все основания навязывать массам «патриотизм» в качестве «главной добродетели новой эпохи». Естественно, «патриотизм» истолковывался как «преданность государю и отечеству» и готовность следовать за имущей, по-западному образованной элитой по пути капиталистической модернизации. Бойцы ыйбён, в этой интерпретации, становились «ложными патриотами», а то и прямо «предателями отечества».

Продолжая традиции «Общества Независимости», просветители создавали общественные организации, намереваясь через их посредство привить образованным слоям элементарные демократические навыки, вести пропаганду своих идей, а также оказывать влияние на власти. Первой из таких организаций на общенациональном уровне стало «Общество самоусиления Кореи» (Тэхан чаганхве), образованное 14 апреля 1906 г. по инициативе Юн Хёджона, Юн Чхихо, Чан Джиёна и ряда других известных просветителей с целью «развивать народное просвещение и предпринимательство, повышать культурный уровень народа и таким образом заложить фундамент нашей независимости через развитие внутренних сил». Видя в постепенной колонизации Кореи Японией лишь следствие отсталости корейского народа, стоявшие во главе «Общества самоусиления» состоятельные чиновники, землевладельцы и публицисты поставили своей задачей ускоренное буржуазное развитие страны «в рамках законов и русле цивилизации», т. е. с публичным отказом от радикальной антиколониальной борьбы. Более того, советником организации стал японский деятель праворадикального, «азианистского» толка Огаки Такэо (1861–1929), приехавший в Корею с целью «объединить корейцев и японцев в борьбе с белой экспансией» и поддерживавший широкие связи с японской бюрократией и военщиной на полуострове. Тесные отношения между Огаки и корейскими лидерами «Общества самоусиления» давали японской администрации возможность быть постоянно информированной о настроениях в корейской интеллигентской среде. Японцы соглашались терпеть «Общество самоусиления» постольку, поскольку оно, не ведя никакой реальной антиколониальной борьбы, позволяло умеренным националистам «выпустить пар» в русле легальной «культурнической работы», но закрыли его в августе 1907 г., после того, как часть рядовых членов «Общества» приняла активное участие в демонстрациях против насильственного отречения Коджона.

«Общество самоусиления» имело 28 местных отделений, причем практически все они находились или в северной части Кореи, где были более развиты торговля и предпринимательство, или в портовых городах центральной и южной Кореи. К охваченным движением ыйбён внутренним районам южной части полуострова у «Общества» практически не было доступа. Общее число его членов не превышало 1500 человек. В своих публикациях оно подчеркивало, что желает видеть своими членами, прежде всего, «образованных и просвещенных господ», тем самым практически закрывая простонародью путь в свои ряды. Высшим органом «Общества» было общее собрание, собиравшееся раз в месяц и выбиравшее председателя, его заместителя, членов Совета и прочих функционеров. Одной из главных целей Тэхан чаганхве было введение в Корее обязательного начального образования, по образцу передовых западных стран и Японии. Всеобщая начальная школы должна была не только усилить Корею через распространение грамотности, но и стать носителем патриотического сознания. Планы «Общества» по введению обязательного всеобщего обучения рассматривались на правительственном уровне, но были в итоге отвергнуты со ссылкой на «финансовые обстоятельства».

В реальности же японские власти и их корейские марионетки были менее всего заинтересованы в том, чтобы предоставить националистически настроенным интеллигентам возможность влиять на массы через сеть обязательных школ. Они с подозрением относились и к тем частным школам, которые открывали на местах активисты «Общества». Побуждая состоятельных корейцев к предпринимательской деятельности, «Общество» также требовало от властей упорядочить порядок торговли недвижимостью, желая, в частности, предотвратить таким образом полузаконную скупку японцами лучших земельных участков. В политической области, лидеры Тэхан чаганхве считали в перспективе наиболее пригодной для Кореи конституционную монархию английского или японского образца. Однако конкретных политических шагов они почти не предпринимали, обоснованно опасаясь «последствий» со стороны японских властей и марионеточного корейского кабинета. Подготавливать почву для конституционализма должно было, по мнению публицистов «Общества», местное самоуправление, но все ходатайства «Общества» к правительству по созданию на местах представительных органов власти натыкались на отказы. Самым значительным предприятием «Общества» была публикация ежемесячного журнала «Тэхан чаганхве вольбо», расходившегося тиражом более тысячи экземпляров и публиковавшего материалы по современному праву, педагогике, промышленности и коммерции зарубежных стран. Многие авторы журнала были выходцами из реформистской конфуцианской среды и сочетали в своих статьях призывы к «самоусилению ради выживания в мире, где выживают лишь сильнейшие» со ссылками на конфуцианскую мораль и китайских классиков. Подобный «перевод» националистической социал-дарвинистской логики на язык конфуцианского канона, при всей его натянутости и поверхностности, обеспечивал авторам журнала внимательную аудиторию в среде традиционной интеллигенции.

После разгона «Общества самоусиления» японскими властями его бывшие активисты, получив, после некоторого перерыва, при посредстве Огаки Такэо, разрешение администрации протектората на продолжение общественно-просветительской деятельности, образовали 10 ноября 1907 г. «Корейское общество» (Тэхан хёпхве), просуществовавшее вплоть до полной аннексии страны. Первоначально председателем «Корейского общества» был избран известный протестантский лидер Намгун Ок (1863–1939), но вскоре его сменил один из бывших деятелей прояпонского режима 1894-95 гг. Ким Гаджин (1846–1922), под руководством которого верхушка организации пошла по пути сотрудничества с японской администрацией. Среди активистов «Корейского общества» выделялись как бывшие деятели «Общества самоусиления Кореи» (Юн Хёджон, Чан Джиён), так и приверженцы легализованной и постепенно расширявшей свое влияние религии чхондогё из янбанской среды (О Сечхан, Квон Донджин).

«Корейское общество» имело 67 отделений на местах и более двух тысяч членов. Его отделения появились и в консервативных внутренних районах южных провинций, где их возглавляли местные конфуцианские лидеры, надеявшиеся через «самоусиление по образцу великих держав» вернуть Корее потерянный суверенитет. Это показывало, какие сдвиги начали происходить к 1907-8 гг. в сознании янбанской интеллигенции на местах. «Корейское общество» придерживалось той же доктрины «постепенного развития внутренних сил», что и «Общество самоусиления». Оно занималось правозащитной работой на местах (прежде всего, борьбой с незаконными конфискациями имущества), популяризацией нового законодательства и современных государственно-правовых идей, сбором средств на строительство школ, а также критикой «устаревших и вредных обычаев» (ранние браки, ношение традиционных белых одежд, «транжирство» на брачные и поминальные церемонии и т. д.) в своем ежемесячном журнале. Авторитет «Корейского общества» был серьезно подорван, когда в 1909 г. часть его руководителей начала переговоры с прояпонской организацией Ильчинхве об объединении двух организаций во имя «цивилизации и прогресса». Переговоры эти не увенчались в итоге успехом, как в связи с протестами со стороны членов «Корейского общества» на местах, так и в связи с неприязнью к Ильчинхве Ли Ванъёна, имевшего значительное влияние на верхушку «Корейского общества». Главный коллаборационист в корейском кабинете боялся, что прояпонская деятельность Ильчинхве «затмит» его собственные «заслуги» перед Японской Империей! Этот эпизод хорошо показывает двойственную позицию умеренных националистов по отношению к колониальным властям. С одной стороны, они желали видеть Корею сильным и независимым капиталистическим государством, причем в этом отношении Япония рассматривалась как наиболее привлекательная модель. С другой стороны, ни сил на активную борьбу с колониальным порабощением, ни желания рисковать своим благополучием в такой борьбе у них не было. Японские власти, мало считавшиеся с интересами корейских буржуа, но все же гарантировавшие им имущественные права в рамках современного капиталистического порядка, были для умеренных националистов ближе, чем ыйбён — приверженцы традиционных ценностей.

Наряду с общенациональными просветительскими организациями, важную роль в распространении в Корее в конце 1900-х годов буржуазно-националистической идеологии играли и местные просветительские общества. Первым из них появилось на свет «Общество друзей Запада» (Соу хакхве), организованное в октябре 1906 г. проживавшими в Сеуле интеллигентами и чиновниками — выходцами из наиболее развитых в коммерческом отношении северо-западных районов страны. Идейным вдохновителем общества был известнейший публицист Пак Ынсик, а его первым председателем стал Чон Унбок (1870-?) — обучавшийся в свое время в Японии публицист, редактировавший с 1906 г. корейское издание официальной газеты японских властей и тесно связанный с Ито Хиробуми. С 1907 г. в руки Чон Унбока перешла влиятельная газета «Чегук синмун», что сделало его одной из центральных фигур в мире столичной интеллигенции. Среди активистов «Общества друзей Запада» были как националисты протестантского толка, так и бывшие выпускники японских военных училищ, ставшие затем офицерами корейской армии, а также интересовавшиеся новыми идеями чиновники и конфуцианские ученые.

«Общества друзей Запада» имело 25 местных отделений на северо-западе Кореи и до двух тысяч членов. Оно брало под свою опеку частные школы «нового типа», организовывало распространение «новых» учебников через свою контору в Пхеньяне, а также основало на средства своих членов вечернюю учительскую школу в Пхеньяне, затем преобразованную в дневную. Для поощрения «патриотического духа» среди учащихся подопечных школ «Общество друзей Запада» организовывало массовые спортивные праздники. Считалось, что именно спорт, регулярные физические упражнения должны сыграть решающую роль в формировании «цивилизованного подданного и патриота». Большое значение для распространения социал-дарвинистских концепций Лян Цичао, а также популяризации разного рода «новых знаний» (особенно гигиены и санитарии) имел издававшийся «Обществом друзей Запада» ежемесячник «Соу», редакцию которого возглавлял Пак Ынсик. В январе 1908 г. «Общество друзей Запада» объединилось с просветительским обществом провинций Северная и Южная Хамгён в общую организацию — «Западное и Северное общество». Новая организация, возглавлявшаяся по-прежнему Чон Унбоком, имела 31 отделение на местах и более 2500 членов и просуществовало вплоть до полной аннексии страны. Оно концентрировало свои силы как на образовательной работе (причем большое внимание уделялось техническому образованию — созданию в школах особых классов для подготовки землемеров и т. д.) так и на издании ежемесячного просветительского журнала. В том, что по численности частных школ (279 в провинции Северная Пхёнан, 194 в провинции Южная Хамгён и т. д.) северные районы страны далеко превосходили более консервативные южные (скажем, в провинции Северная Кёнсан было лишь 72 школы) — было, в том числе, и заслугой просветительских обществ.

К 1907 г. просветительское движение стало приобретать влияние и в южных районах Кореи. Центром просветительской деятельности в провинциях Северная и Южная Чолла была созданная в июле 1907 г. провинциальная просветительская организация «Хонамское ученое общество» (Хонам хакхве), объединявшая в основном интересовавшихся новыми идеями конфуцианских интеллигентов, средних и мелких чиновников. Одним из идейных вдохновителей этой организации был оригинальный мыслитель и известный поэт Ли Ги (1848–1909), пытавшийся сочетать увлекавшие его в молодости идеи сирхак с заимствованными, главным образом, у Лян Цичао эволюционистскими представлениями. Сам Ли Ги увлекся культом Тангуна в последний год своей жизни. Ряд его бывших коллег по просветительской деятельности также позже стали активистами националистической религиозной группы тэджонгё («вера Великого Предка»), которую основал в 1908 г. выходец из мелких янбанов провинции Чолла На Чхоль (1863–1916), пытавшийся таким образом воссоздать на корейской почве аналог современного японского синто — государственного националистического культа. Позже, в марте 1908 г., подобное общество (под названием «Кенам хакхве») возникло и в провинции Северная Кёнсан, где центром просветительской деятельности был бурно развивавшийся город Тэгу. Общество пользовалось поддержкой крупных землевладельцев и предпринимателей Тэгу и его окрестностей, а активистами его были, прежде всего, выходцы из провинции Северная Кёнсан, служившие в столице.

Особенной известностью пользовался молодой заместитель председателя общества Сан Хо (1879-?) — первый кореец, закончивший в Японии университетский курс по технической специальности (кораблестроение). В то время как Сан Хо и другие лидеры общества считали японское владычество в Корее неизбежным и до известной степени «прогрессивным», среди рядовых членов общества были и радикальные националисты. Так, член этого общества Пак Санджин (1884–1921), ученик казненного японцами лидера ыйбён Хо Ви, создал впоследствии, в 1915 г., тайный «Союз возрождения Кореи» (Тэхан кванбокхве) — одну из первых в колониальные времена организаций внутри страны, ставивших своей целью вооруженную борьбу с захватчиками. Просветительские общества существовали также в провинции Канвон (но особенной активности там не проявляли) и в столичной провинции, где на взносы членов общества и пожертвования заинтересованных делом просвещения высших чиновников была в 1908 г. основана крупная частная школа Кихо. Существовали просветительские организации и на уровне отдельных уездов и городов, объединяя в своих рядах новую местную элиту — получивших современное образование чиновников и преподавателей, богатевших на торговле рисов и импортными потребительскими товарами землевладельцев и купцов, протестантских священнослужителей и мирян-активистов.

Социально-экономическое положение просветителей — в основном средних или крупных землевладельцев, в некоторых случаях занимавшихся предпринимательством, а чаще использовавших диплом «новых» школ для того, чтобы завоевать положение в бюрократическом аппарате или статус преподавателя, — определяло и их отношение к японскому владычеству. В отсталой Корее капитализм мог развиваться лишь при условии наличия сильных государственных структур, заинтересованных в ускоренной «догоняющей» модернизации страны и способных защитить «новый класс» по-современному образованных бюрократов, землевладельцев-экспортеров сельхозпродуктов и предпринимателей от гнева разоряемых в процессе первоначального накопления капитала народных масс.

Конечно, для зарождавшегося корейского буржуазного класса желательно было бы, чтобы эту роль, как в Японии, выполняло бы «своё» национальное государство. Но поскольку монархия Коджона оказалась неспособна ни подавить своими собственными силами крестьянские выступления (в частности, восстание тонхак 1894–1895 гг.), ни наладить в стране современную систему денежного обращения, ни защититься от японской агрессии, то для многих просветителей логичным кандидатом на роль «защитника и покровителя» было японское колониальное государство. Дискриминировавшее корейскую буржуазию и бюрократию по отношению к японской, оно все же было способно эффективно подавить движение ыйбён и снабдить Корею необходимой буржуазному обществу правовой и материальной инфраструктурой: сетью полицейских участков по всей стране, правовыми гарантиями собственности, стабильной валютой, дорожно-транспортной сетью и т. д. В этом смысле теснейшее сотрудничество ряда просветительских лидеров — Юн Хёджона, Чон Унбока, Сан Хо — с японской администрацией было закономерным выражением их классовых интересов. В то же время ряд видных просветительских публицистов, прежде всего печатавшиеся в «Хвансон синмун» и еще более радикально-националистической «Тэхан мэиль синбо» Пак Ынсик и Син Чхэхо (1880–1936) не приняли реалий колониального общества и предпочли эмигрировать в Китай после полной аннексии Кореи японцами. В духе последовательного национализма они видели в утрате Кореей независимости угрозу «выживанию корейской нации» и считали главной задачей национальной интеллигенции «поддерживать корейский национальный дух» путем просветительской работы среди корейских эмигрантов в Маньчжурии и готовиться к вооруженной борьбе за освобождение страны. Организационной опорой для радикальных эмигрантов-националистов служила в начале 1910-х годов религиозная группа тэджонгё, перенесшая свой центр в приграничные с Кореей районы Маньчжурии.

Рис. 26. Син Чхэхо (1880–1936) — видный деятель просветительского движения в Корее, философ, писатель. С начала 1920-х гг. увлекся идеями анархизма, вел освободительную борьбу против японского империализма в сотрудничестве с китайскими анархистами. Арестован японскими жандармами в 1929 г. после неудачной попытки сбыть на Тайване (тогда японская колония) подделанные им и его товарищами японские иены и таким образом получить средства на издание анархистского журнала. Умер в заключении.

О том, что радикально-националистическая позиция — взгляд на колонизацию как на «физическую смерть нации», призыв к самопожертвованию во имя «поддержания национального духа» и «национального возрождения» — отражала определенные черты в коллективном мировоззрении «новой» буржуазной интеллигенции, говорит и достаточно значительное участие ее представителей, особенно учащихся и студентов, в деятельности разного рода полулегальных и нелегальных националистических организаций в годы колониального ига, и уважение, которым пользовались Пак Ынсик или Син Чхэхо в образованной среде колониальной Кореи. Поскольку корейский национализм как идеология «нового класса» буржуазного общества уже сформировался в предколониальные годы, колонизация не могла не ощущаться большинством образованных корейцев как «поражение нации в борьбе за выживание», «национальный позор». Однако для большинства корейских буржуа союз с народными массами — носителями добуржуазных воззрений — на антиколониальной почве был невозможен. Оставалась либо легальная «культурническая» работа в условиях колониального ига, либо — для меньшинства наиболее непримиримых националистов — путь эмиграции и радикальной антияпонской борьбы.

Однако и «культурническая» работа вовсе не всегда была безопасной. Об этом говорит судьба «Общества нового народа» (Синминхве) — тайной организации, основанной в апреле 1907 г. вернувшимся незадолго до этого в Корею популярным среди первых корейских эмигрантов в США протестантским активистом Ан Чханхо (1878–1938) и редактором «Тэхан мэиль синбо» Ян Гитхаком. Основу организации составляли такие же, как Ан Чханхо и Ян Гитхак, протестанты не-янбанского происхождения из северо-западных районов Кореи. Зачастую это были предприниматели, недовольные покровительством, которое японская администрация оказывала их японским конкурентам. Одним из главных организаторов общества был известный торговец латунной утварью протестант Ли Сынхун (1864–1930), содержавший также крупную книжную лавку в Пхеньяне и снабжавший местную публику просветительскими публикациями.

Организация, имевшая, по разным сведениям, от 200 до 400 членов (в основном из числа предпринимателей и интеллигентов), ставила своей задачей «всестороннее обновление корейской нации» путем распространения новых знаний, постепенного формирования «нового человека— энергичного, трудолюбивого, предприимчивого и патриотичного», поощрения предпринимательства и создания сети легальных просветительских обществ. Конечной целью было возвращение Кореи ее независимости — подразумевалось, что в случае войны Японии с США или Россией «обновленная» нация сумеет воспользоваться этим шансом. Ан Чханхо, вопреки возражениям Ян Гитхака, настоял на том, чтобы общество было тайным, ибо конечным его идеалом было республиканское государственное устройство. Члены общества открыли в Пхеньяне ставшую колыбелью для многих молодых националистов частную школу Тэсон, организовали легальное «Молодежное общество учащихся» (Чхоннён хагухве), занимавшееся воспитанием у молодежи «христианских и патриотических добродетелей», а также издавали просветительский журнал «Сонён» («Мальчик»), публиковавший переводы европейской литературы (в частности, немало писавший о Л. Н.Толстом).

Рис. 27. Обложка первого выпуска просветительского журнала «Сонён» («Мальчик»), основанного в 1908

Ряд членов общества— в основном, бывшие офицеры распущенной в 1907 г. армии — настаивали на необходимости заняться в будущем в Маньчжурии подготовкой бойцов, способных освободить родину от японцев, но каких-либо конкретных планов по этому поводу общество не имело. Однако японцы, в 1909 г. получившие агентурные данные о существовании общества, связали его с планами покушения на генерал-губернатора Тэраути, предположительно вынашивавшимися отдельными национал-радикалами (к обществу не принадлежавшими) и арестовали в 1911 г. около 600 протестантов, преимущественно из северо-западных районов Кореи, по подозрению в «терроризме». Официальные обвинения были предъявлены 105 из них, но большинство, несмотря на жесточайшие пытки, отказалось оговаривать себя и товарищей. «Дело» получило международную огласку, и по результатам повторного слушания виновными в конце концов были признаны лишь 6 человек, в том числе известный протестант-националист Юн Чхихо. Никто из них, разумеется, никакого отношения к «террору» не имел, но японские власти желали таким путем напугать корейские имущие слои и пресечь в зародыше интерес к радикальным националистическим идеям.

Провалы в деятельности просветителей нельзя объяснить, однако, лишь репрессиями со стороны японской администрации. Не меньшую роль играла и идейная ограниченность ранних буржуазных националистов Кореи, наивность и незрелость в их представлениях о «цивилизованном мире», а также организационная раздробленность, склонность к групповщине и фракционным распрям, неизбежная для изолированных от масс и не изживших клановость конфуцианского быта буржуазно-интеллигентских кругов. Хорошим примером может служить движение за выплату корейского долга Японии (более чем в 13 млн. йен), начатое в феврале 1907 г. двумя буржуа-католиками из Тэгу — богатым торговцем Со Сандоном (1851–1913) и хозяином публиковавшего переводы европейской литературы издательства «Кванмунса» Ким Гвандже (1866-?). Идея «всем народом отказаться от курения и проявлять умеренность в винопитии, чтобы сэкономить деньги и выплатить государственный долг» несомненно, не могла не привлечь народные массы, с их стихийным патриотизмом и глубокой ненавистью к японским оккупантам. Поэтому и не удивительно, что отклик на призыв Со Сандона и Ким Гвандже был горячим. Газеты «Чегук синмун», «Хвансон синмун» и «Тэхан мэиль синбо» почти ежедневно печатали вести с мест об учреждении центров для сбора пожертвований, о женщинах, отдававших «во имя выживания нации» свои драгоценности, о рикшах и грузчиках, голодавших, но отдававших на выплату долга заработки за несколько дней и недель, о трогательном единстве протестантских пасторов и буддийских монахов в деле сбора пожертвований.

Однако эта первая в современной истории Кореи массовая патриотическая кампания (сразу же одобренная, кстати, Коджоном и его министрами) с самого начала основывалась на крайне идеализированном представлении об империалистическом миропорядке, на наивной вере в то, что если корейцы проявят «силу нации в патриотическом единодушии», то смогут сохранить от японской агрессии свою государственность. Организаторы движения приводили в своем воззвании пример японцев, собиравших пожертвования на армию и «выигравших силой своего патриотизма войну с огромной Россией», не понимая, что между империалистической Японией и ее жертвой— Кореей существовала качественная разница, и те формы «патриотизма», которые поощрялись правящими классами империалистических стран, вряд ли могли избавить Корею от агрессии и порабощения. Энтузиазм народных масс, вначале готовых отдать последнее ради спасения страны, значительно ослаб после того, как они поняли, что отказ от табака и алкоголя не спас Коджона от насильственного отречения, а корейскую армию — от роспуска. К этому добавились распри между двумя столичными организациями, взявшими на себя сбор и хранение пожертвований с мест — обе обвиняли друг друга в погрешностях учета и хищениях.

В связи с этим в 1908 г. объем пожертвований стал быстро уменьшаться. Свою роль сыграло и давление японской администрации, организовавшей в августе 1908 г. судилище над редактором «Тэхан мэиль синбо» Ян Гитхаком по явно сфальсифицированному обвинению в хищении собранных газетой средств. Ян Гитхак был оправдан за недостатком улик, но враждебность японцев по отношению к движению оттолкнула от него значительную часть умеренных буржуазно-чиновничьих кругов. В итоге движение сошло к концу 1908 г. на нет, а собранные за счет немалых жертв деньги (всего около 180 тысяч йен) решено было, в конце концов, потратить в будущем на приобретение земли для финансирования за счет доходов с нее национального высшего образования. Решение это так и не было проведено в жизнь (по некоторым источникам, значительная часть собранных средств в итоге была просто конфискована японской полицейской администрацией). Важным итогом кампании было, однако, то, что в ней национальная буржуазия впервые выступила, хотя и без особого успеха, в роли лидера, готового возглавить массы в решении общенациональных задач. В дальнейшем этот опыт был использован при подготовке массового движения за независимость в феврале-марте 1919 г.

В целом, просветительское движение, не сумев спасти Корею от колониализма или создать в стране полноценного гражданского общества на базе идеалов Нового Времени, выполнило, тем не менее, ряд важных задач. Корейский язык постепенно стал языком публицистики и «новой» художественной литературы, быстро обогащаясь переводами современных текстов с европейских и японского языков. В то время как социал-дарвинистская идеология раннего корейского национализма ставила на первое место «выживание нации и государства и дух коллективной сплоченности», в обиход стали входить и другие понятия из концептуального арсенала Нового Времени — «личность», «права человека», «правовое государство» и т. д. Хотя новые учебники государства и права, под сильным японским влиянием, определяли свободу личности, прежде всего, «рамками того, что разрешено государственными законами», они, тем не менее, содержали идею правового регулирования отношений между индивидом и обществом/государством. Это было шагом вперед по отношению к конфуцианскому представлению о государе как «отце народа» и государстве как органе «морального преобразования подданных», не связанном перед ними никакими формальными обязательствами. Критика нарушений прав человека со стороны государства — телесных наказаний, незаконных изъятий имущества и т. д. — была одной из основных тем просветительской публицистики. Хотя просветители видели в женщине, в первую очередь, «мудрую мать и хорошую жену», к концу 1900-х годов в Корее появилось более ста женских школ, стал нарождаться (правда, пока что очень тонкий) слой женской интеллигенции. Женщина была признана частью гражданского общества (хотя и неполноценной), что было немыслимо в конфуцианской Корее.

Одним словом, к концу 1900-х годов в Корее существовали уже до какой-то степени зачатки современного гражданского общества, с присущими ему представлениями о государстве как коллективе граждан, личности (а не клане или семье) как базовой единице гражданского коллектива и праве как рациональной, универсальной основе всех отношений в обществе и мире. Если в 1900-е годы идеология корейского гражданского общества не выходила за пределы подражательного по отношению к японским и европейским образцам социал-дарвинистского национализма, то к началу 1920-х годов идейная жизнь образованной городской Кореи стала более разнообразной. На корейскую почву начали прививаться как коммунистическая идеология и анархизм, так и интерес к более умеренным формам социалистической мысли. Углубилось разделение националистов на умеренных и радикалов, а среди христиан наметился гораздо более живой, чем ранее, интерес к социальным проблемам, к вопросу о взаимоотношении христианства с национальной традицией. Особенно сильно было влияние коммунизма и вообще радикальных левых идей — оно было выше в образованных кругах Кореи 1920-х годов, чем в любой другой колониальной стране Азии. Но подобного рода развитие стало возможно только благодаря тому, что основные идеи и представления Нового Времени были уже «пересажены» на корейскую почву к концу 1900-х годов.