История новоевропейской философии

Томас Гоббс

Следующим нашим персонажем будет Гоббс. Можно было и не о Гоббсе вначале говорить, а о Спинозе, но я хочу пояснить, почему кратко я расскажу вам сейчас о Гоббсе. Все дело в том, что дальнейшая история европейской философии во многом развивается под знаком Декарта. Более того, можно даже так сказать, что в принципе практически всех следующих философов вплоть до Канта можно классифицировать как картезианцев, но с какими‑то определенными добавлениями. Ну, например, Спиноза это представитель теологического картезианства. Декарт много открыл областей, много перспектив. Не все они были разработаны, какие‑то больше, какие‑то меньше, те или иные философы сосредоточивались, как правило, на конкретных направлениях, заданных общими указаниями, руководящими, Декарта. То, что один, скажем, из них сосредоточивался на теологии, а другой на учении о модусах мышления создавало подчас впечатление того, что эти философы принадлежат абсолютно разным направлениям мысли. Но это просто было связано с тем, что они, как бы разные уголки декартовской мысли разрабатывали, а вовсе не какими‑то фундаментальными расхождениями между ними. Как бы в разных частях этого картезианского поля работали, там можно было бы сказать. Ну, вот, к примеру, Спиноза, как я уже говорил — теологическое картезианство, Локк — это психологическое картезианство, допустим, школа логики Пор — Рояля — это методологическое картезианство. Допустим, Леруа и некоторые другие французские философы, близкие ему, — это физическое картезианство. Ну, вот с физическим, пожалуй, было хуже всего, потому, что тут Декарта остро критиковали и авторитет его был невысок в этой области.

— Еще раз, повторите, пожалуйста, Локк…?

Психологическое картезианство, Спиноза — теологическое, но вот, скажем, Леруа — физическое, Арно, Николь, Паскаль (ранний) — это методологическое, да и Лейбниц в известном смысле тоже, хоть он и плевался на Декарта, это не отменяет серьезной зависимости от него.

Но прежде, чем поговорить об этих направлениях картезианства, хотя, подчеркиваю, это крайне условно, — субъективно эти философы как раз не согласны были по многим положениям с Декартом: были картезианцы в узком смысле, тот же Мальбранш, хотя и он во многом отошел от положений учителя. Прежде чем поговорить о них я расскажу вам о философе, который просто не успел стать настоящим картезианцем, потому, что он, во — первых, старше Декарта, во — вторых, шел своим путем в философии. Я имею в виду Томаса Гоббса.

— Почему картезианство?

Картезий — это латинизированное имя Декарта, просто по — латински Картезий.

Гоббс родился в 1588, умер в 1679. Как видите, прожил долгую жизнь, весьма плодотворную, т. е. он у нас получается на 8 лет старше Декарта. Гоббс запомнился мировой культуре и философии, прежде всего, своим социальным, социально — политическим учением, но я несколько слов скажу о его метафизике. Она тоже весьма любопытна, хотя и носит во многом эклектичный, но при этом очень показательный характер. Гоббс — это словно вот еще одна линия, еще один отец, если хотите новоепропейской философии, хотя в данном случае это слово, пожалуй все‑таки неприменимо. Если к Бэкону оно как‑то применимо, то,… а к Декарту применимо вполне, …то в случае Гоббса оно применимо лишь для акцентировки его относительной самостоятельности. Хотя это вовсе не значит, что на него никто не оказал никакого влияния. Напротив, на него целый ряд мыслителей оказал серьезное влияние и в этом плане он — мало самостоятельная фигура, вот, во всяком случае, в его метафизике. Но синтез получился весьма оригинальным.

Сразу же скажу о влияниях на Гоббса, потом несколько слов о его жизни. Он всегда интересовался физическими вопросами и математическим естествознанием и его образ и стиль философствования формировался как раз под влиянием этих идеалов. И не удивительно, что наибольшими авторитетами для него были такие мыслители как Галилей и Кеплер — люди, которых собственно нельзя причислить к философской традиции, хотя может быть Галилея и можно. С оговорками. Он был, Галилей, неоплатоником, ну, в общем, малосамостоятельный мыслитель в любом случае.

— А вот Декарт, в учении об инерции, это от Галилея.?

Нет, Декарт, как некоторые считают, впервые в четком виде сформулировал закон инерции. У Галилея нет этой четкой формулировки, как ни странно. Т. е. именно Декарт впервые сказал, что тело стремится к сохранению своего состояния. И если оно движется, и ничего ему не мешает, то оно будет двигаться до бесконечности. Галилей такого не говорил, подчеркиваю. Хотя эта теория в общем‑то у него сформулирована на 95 %. Но он как бы не довел до конца эти рассуждения, почему‑то. Этим вопросом специально занимались так называемые представители французской эпистемологической школы в 20 веке. Вот они проследили, в частности, эволюцию представлений об инерции и зафиксировали этот момент первооткрывательства Декарта в этом плане.

Итак, Декарт оказал какое‑то влияние на Гоббса. Он прочитал его «Размышления о первой философии» по просьбе Мерсена, с которым был знаком, написал отзыв. Он опубликован в декартовских «Размышлениях», опубликован и ответ Декарта. Там было несколько, напоминаю, вот этих возражений, на которые Декарт ответил. Возражения Гоббса, пожалуй, самые неинтересные и скучные, самые краткие. Чувствуется, что Гоббс просто не понял Декарта. Да и другие возражения тоже все‑таки не отличаются глубиной. Интересны ответы Декарта, а сами возражения совершенно стандартны. Никто из тех, кто читал Декарта, как это часто бывает, не поняли глубину и оригинальность его проекта философского. А Гоббс тем более. Он просто говорил, что тут что‑то какое‑то заблуждение, какая‑то формальная ошибка просто у Декарта. Складывается впечатление, что он пробежал глазами, не особо вдумываясь в текст, видно очень спешил.

На него оказал некоторое влияние и Бэкон. Бэкона он вообще знал лично, и принципы бэконовского эмпирического метода присутствуют в его философии.

Уильям Оккам — еще и этот мыслитель оказал влияние, знал он его сочинения логические. Это уже, как вы понимаете философ средних веков, схоластический. Тем не менее, в Гоббсе тоже есть что‑то довольно архаичное.

Вообще он был странным человеком. И родители у него тоже были весьма необычные. Отец, скажем, был викарием церкви и довольно таким человеком буйным, что не соответствует, вообще говоря, церковному служителю. Дело дошло до того, что он устроил драку прямо на крыльце церкви, и был страшный скандал и после этого отец исчез, куда‑то делся, то ли сбежал, то ли что. Гоббс остался с матерью, у которой было много детей на руках. Тем не менее, он смог получить образование, хорошее причем. Правда, он сменил несколько школ, уже с четырех лет пошел в школу, — талантливым был человеком и, в конце концов, в Оксфорде обосновался и закончил тамошний университет. Как говорят, особенно увлекался географией и книгами о путешествиях. Просто ими зачитывался. Причем у него был дар, объективно был хороший очень литературный дар, но он реализовался в переводческой деятельности. Еще в юности он переводил Еврипида, и вот интересно последние годы его жизни совпали в определенном плане, произошел какой‑то возврат к юности, долгое время он не переводил, а вот в конце жизни, уже когда ему было под девяносто вновь взялся за переводы. Опять с греческого перевел «Одиссею», «Илиаду» и написал латинскую поэму, сам написал. Причем автобиографическую, в 72–ом году. За семь лет до смерти. Когда ему было уже 80 с чем‑то лет.

После окончания обучения он стал, как часто тогда бывало, частным учителем. Во влиятельном семействе, и это дало ему путевку в жизнь, потому что, во — первых, завязало такие хорошие связи — он познакомился с лучшими людьми, что называется, того времени и был вхож к королю потом впоследствии. Правда, там бурные события начались — революция, ему пришлось эмигрировать. Но, так или иначе, он путешествовал по Европе, благодаря вот этим связям, возил детей, учеников, хотя у него вот этот ученик тогда был всего на несколько лет его моложе. Примерно одного они были возраста.

В Париже он познакомился с цветом новоевропейской мысли, культуры. С тем же Мерсеном, завязал другие связи, с Галилеем он встречался. Попутешествовал, осуществил свою мечту. Ну, постепенно вызревали его интересы. Он очень, кроме переводов, интересовался физикой, причем абсолютно не принимал аристотелевскую физику, он чувствовал ее дефекты, и в то же время испытывал большой интерес к математике и социальным наукам. Вот такой энциклопедический был, широкий ум и соответственно вот широте его взглядов у него возникла идея написать философскую трилогию. Постепенно он осуществил этот замысел. Эта трилогия действительно является образцом серьезной и глубокой философской работы мысли. Трилогия состоит из следующих частей:

«О теле (de corpore)»;

• «О человеке (de homine)»;

• «О гражданине (de cive)».

Любопытно, однако, что порядок выхода этих частей не соответствовал логическому порядку. Первой была издана третья часть — «О гражданине» и связано это было с начавшейся как раз в то время английской революции. Гоббс вообще‑то был сторонником монархии, а тут королю голову сняли, пришлось ему бежать. Затем он попытался смягчить свою позицию, заигрывать с властями, как некоторые говорили, хотя особого заигрывания там не было. Вернулся. Но настоящее его восхождение началось после реставрации 6о — го года, тут он опять вхож оказался в высший свет и писал в при достаточно благоприятных условиях, хотя иногда возникала критика в его адрес потому, что его взгляды, в частности на религию, многим казались подозрительными. Многие его даже материалистом называли, сейчас вы поймете почему. Он всего этого открещивался, но такая слава, репутация за ним была.

Ну, еще, пожалуй, упомяну его работу, важную, которую надо знать обязательно — «Левиафан». Это считается его шедевр, главная его работа, энциклопедического толка — она объединяет в себе все положения его философии с акцентом естественно на социальную теорию.

Поскольку наш курс сосредоточен в основном на вопросах метафизики, а не социальной философии, я о социальной философии буду очень мало рассказывать, акцент все‑таки сделаю на его метафизику, потому, что здесь тоже есть, о чем сказать.

Весьма полезно сравнить в определенном плане Гоббса и Бэкона с Декартом, чтобы понять с чего начинается новоевропейская традиция.

Итак, во — первых, о системе Гоббса. Система, полагает он, и в этом любопытно следует Бэкону, который тоже любил подобные аллюзии, должна моделировать (словно бы моделировать) божественное творение. Действительно, задумайтесь — странная мотивация! Любой философ начинает выстраивать свою философию. Любая философия состоит из нескольких частей. И вот он задумывается, какая же часть должна быть первой, какая второй… Ответ Декарта мы знаем — сначала психология, потом теология, потом космология и физика, а потом уже конкретные науки. Ответ Бэкона нам тоже известен. А что Гоббс? Гоббса тут такой внешний критерий привлекает — как вот в Библии написано — бог сотворил мир, вот так мы и должны творить философскую систему. Что это значит? Вот, вначале был свет

— значит, первой должна идти «светоносная наука». Светоносной наукой является логика. То есть, философская система должна стоять на фундаменте логики. Далее бог отделил небо от земли.

Т. е. дефиниции, даже не то, что наука о дефинициях, а сами дефиниции: разделение, разграничение, определение вещей. Потом Земля, т. е твердь посреди вод, и Небо оформились. Соответственно следующая наука посвящена не разделению как таковому, а тому, что получилось в результате разделения, т. е. физика — наука о телах, — следует за дефинициями. Потом, после физики, естественно, — наука о человеке. Человеке, населившем землю. Ну и та часть, которая не учтена в книге Бытия, последняя из компонентов философии — это наука о социальном человеке. Т. е. в начале надо изучать человека в индивидуальном состоянии, а потом уже в общественном состоянии. Хотя тоже можно найти какие‑то аналогии: вначале Адам был один, потом к нему присоединилась Ева, потом они образовали первое сообщество, породив детей.

Ну, в принципе, хоть основания для такой систематизации и внешние, она выглядит достаточно логичной, — придраться трудно. Можно тут подумать, что Гоббс просто слукавил, таковое основание для систематизации приведя, хотя почему бы и нет, с другой стороны, кто запрещает.

Цель философии в чем? Цель в том же, в чем и по Бэкону, тут очевидно влияние Бэкона. Польза. Никакой иной цели нет. А вообще философия — это учение о причинах и действиях. Гоббс понимает философию так, как Бэкон понимал метафизику. Именно потому, что философия — это учение о причинах и действиях, она и может приносить пользу. В самом деле, зная причину, мы знаем и как произвести действие. А действия позволяют нам изменить ту среду, в которой мы обитаем. Она и состоит из качеств, каждое из этих качеств подвластно нашему изменению.

Он также провозглашает принцип «знание — сила». Гоббс уверен, что достичь знания причин возможно только на путях синтеза разума и опыта. Опять знакомая нам идея. Ну, приоритет он отдает все‑таки опыту. Опыту., и описывая структуру опыта, он воспроизводит бэконовские таблицы открытия. Т. е. опыт должен быть индуктивен, он должен строиться через возведение вот этих двух столпов индуктивного умозаключения: таблицы присутствия и таблицы отсутствия. Таблицу сравнения он не упоминает, а она, между тем, ключевую роль вообще‑то роль в бэконовском методе играет. Но некоторые поэтому связывают его методологию эмпирическую с Оккамом, а не с Бэконом, потому что он, Оккам тоже уже выстраивал в умозрительном виде, не так отчетливо, но первые две таблицы у него в принципе отыскать можно в его рассуждениях об индукции. И непонятно, как Гоббс мог по существу упустить эту третью таблицу. Ну, тут. может быть просто потому, что он не придавал такого большого значения и вообще мало рассуждал об индуктивной методологии, просто так между делом и не стал загружать внимание читателей.

Да, но в отличие, пожалуй, от Бэкона и в этом он напоминает Декарта, Гоббс больше внимания уделял дедукциям. Он считал, что они., нельзя их игнорировать, что правильная дедукция очень важна в построении знания, что в некоторых науках дедукции преобладают над индукциями. Вот с этим различением связана и его дифференциация аналитического и синтетического метода. Он говорил, что в познании должны присутствовать оба этих компонента: аналитический и синтетический. Под аналитическим методом он понимал, прежде всего, разложение самой вещи или какой‑то ситуации познавательной на ее компоненты. Здесь можно увидеть и перекличку со «вторым декартовским правилом» и бэконовское требование анализировать вначале качества, «природы», а лишь потом переходить к рассуждению о вещах, которые состоят из них.

Видите он такой синтетический очень мыслитель, Гоббс. Я специально это подчеркиваю, чтобы вы это почувствовали.

Так вот, значит, сначала, надо проанализировать вещь — выделить компоненты, найти их форму, как сказал бы Бэкон. А Гоббс просто говорит: найти их причины, этих качеств.

Потом мы запускаем синтез, синтетический метод. Начинаем полученные нами законы объединять друг с другом, соединять их и уже конкретизировать наше познание: переходить от логики качеств к логике вещей. К законам порождения цельных объектов, конструированию их. Тут могут пригодиться и силлогизмы. Силлогизм для Гоббса — это образчик синтетического рассуждения, и квинтэссенция синтетического метода. Обратите на это внимание, потому что потом в европейской традиции сложится совсем другое понимание природы силлогистики. Скажем для Канта, а это потом подхвачено было и аналитиками современными, а сейчас вообще общее место. Так вот для Канта силлогистика — это пример аналитического знания: когда выводы представляют из себя то, что уже содержалось в посылках. Вывод силлогизмов не содержит никакого прибавления знания по сравнению с теми посылками, из которых он получен.

По Гоббсу же. А синтетическое знание, по Канту подразумевает некое прибавление, наращивание информации, а не просто повторение того, что мы уже знаем под другими именами.

А для Гоббса синтетический метод имеет там место, где какое‑то плюсование происходит, сложение. Вот как он себе это представляет? Вообще процесс мышления он из операций сложения и вычитания пытался сконструировать — это грубое такое решение, но впечатляющее. Он вообще грубоватый мыслитель, но производящий определенный эффект на читателя своею какой‑то мощью. Эфемерно он или реально, но такое представление возникает. Так вот. Что такое вычитание в мышлении — это создание абстрактных понятий, скажем, хотя в чистом виде абстрактные понятия Гоббс не признает — он номиналист, но общих имен, в любом случае какое‑то абстрагирование возможно. Ну а сложение: вот есть две посылки, — сложили их друг с другом — получили вывод. Есть бо⁷льшая посылка, ме77ньшая посылка, — вывод это результат этой суммы. Там где сложение, там есть синтез, это просто одно и тоже — синтез и сложение. Поэтому силлогистика пример синтетических приемов и методик познания.

Вообще надо сказать, что Гоббс, я упомянул сейчас о его номинализме, об этом часто говорят, но связано даже это не с тем, что он номиналист, как таковой, что много об этом писал, а с тем, что он действительно не мало внимания уделял проблеме имен и именования. Это наследство уже оккамовское, безусловно. В этом он не похож на ранних философов Нового Времени, но похож на более зрелых. Потому что потом о языке опять стали очень много рассуждать. Для Декарта и для Бэкона характерно негативное отношение к языку, для них язык- помеха. Декарт вообще почти никогда и нигде о языке не рассуждает. А Бэкон, вы помните, язык связывает только вот с идолами и сетует по поводу трудностей познания, составления такого точного языка, не более того.

Вот Гоббс, наоборот, он пытается въедливо проанализировать то, как функционирует язык, по каким законам. Каким образом он дает сбои в своем действии. И в этом он очень похож на Оккама.

Да есть и конкретные аспекты влияния в этом плане, сейчас я об этом скажу.

Гоббс дает большую, объемную классификацию имен. Ну, понятно, есть имена единичные и общие. Единичные имена — это те, которые обозначают индивидуальные объекты. Общие имена — те, которые обозначают классы объектов. Почему я подчеркиваю это, еще раз хочу сказать, что никаких общих концептов, понятий в уме, Гоббс не признает. Он считает, что невозможно себе представить «человека вообще», скажем. Нет такого, во — первых, самого «человека вообще» нигде не существует. Во — вторых, даже представить себе мы его не можем. Мы всегда представляем конкретного человека, какого‑то. Вот я говорю: «человек». У вас возникает в сознании образ. Но не образ «вообще» человека, потому что «вообще человека» представить себе нельзя. Как вы себе представите «человека вообще», если кто‑то будет упорствовать, что он может представить «человека вообще»: какого мужского или женского пола этот человек вообще?

— Адам Кадмон. Это некий образ, который не имеет референта.

Ну, тем не менее, образ есть?

— Ну, да…

Ну, вот какой он?

— И довольно ясный, но не отчетливый.

Ну, хороший ответ, конечно, на счет вот ясности. Но, поскольку он все- таки ясный, то можно наверно говорить, что вот вы связываете с представлением о «человеке вообще» контуры какие‑то, вот телесные. Вот можете сказать, что какая‑то фигура рисуется, но вот какая мужская или женская? Пусть и неотчетливо.

— Мужская.

Ну, а женщина — не человек, женщина разве не человек? Человек. Значит, этот образ должен включать в себя и женские и мужские черты. Но если у него и женские и мужские, то это получается гермафродит какой‑то. Значит не точное опять‑таки понятие человека, потому что люди не бывают гермафродитами в строгом смысле слова. Верно? А если вы скажете, что это вообще и не женщина и не мужчина, тогда получается, что вы мыслите что‑то бесполое — это тоже не соответствует. Поэтому. потом какой он мыслится вами — маленький или взрослый, темнокожий или белокожий? Словом, это понятие абсурдно — нельзя себе представить человека вообще. На этом и играет Гоббс, говоря, что таких концептов не существует. Есть только общее имя, а оно функционирует по определенным правилам. Вот эти правила функционирования общего имени мы и смешиваем с общим понятием человека. Это не одно и тоже.

— Все англичане были номиналистами?

Ну, Оккам, который здесь выступает как предтеча рассуждений Гоббса по этому вопросу, в действительности не был номиналистом, хоть его и называют таковым. Напоминаю вам, в чем различие номинализма, концептуализма и реализма. Тут несколько более сложная схема, чем иногда это может показаться. Есть проблема «общего», да. Общее, где может существовать? Оно может существовать

а) само по себе, в качестве платоновских идей, — первый вариант;

б) оно может существовать в качестве мыслей бога, в уме

божественном, — второй момент;

в) третий момент, третья возможность — оно может существовать в вещах, как их сущность или природа;

г) четвертый вариант — он может существовать в уме;

д) и пятый вариант — оно может существовать только в виде общих терминов.

Вот вся гамма возможностей этого вопроса. Но естественно можно говорить, что «и там и там и там», или «не там, и не там, но вот там и там» и масса всяких вот таких.

— А в уме и в общих терминах это ни одно и то же?

Ни одно и тоже. В уме оно может существовать и как термины и как концепт, то есть как само общее понятие, как бы зримый образ человека вообще, дерева вообще, вот что имеется в виду.

— А понятие нужно обязательно сопрягать с образом? Я не представляю человека детально, но у меня есть о нем понятие, оно мне кажется удовлетворительным, но оно не четкое, образ не четкий. И вот Майоров, например, говорил, что мы не можем представить идеальную окружность, абсолютно идеальную — это же не фотография. Это какой‑то образ, он не должен быть совершенно идеальным сам по себе.

Этот вопрос действительно сопряжен с массой двусмысленностей и даже многосмысленностей, если хотите, экивоки здесь постоянно присутствуют. Все дело в том, что надо четко определить, о чем мы говорим. И я уверен, что большая часть споров на этот счет была, безусловно же, спором о словах. Просто надо уточнить, под общим понятием, под каким концептом мы имеем в виду нечто, некое образование мыслительное, аналогичное по своей созерцательной природе, как и образам конкретных вещей. Сторонники концептуализма настаивают на том, что среди образов, мыслей, которые у нас есть, существует не только мысли конкретные о вещах, но и мысли об общем. И эти мысли находятся в одной плоскости, т. е. они имеют одинаковую природу. Различаются содержанием, эти мысли, эти интеллектуальные перцепции, но природа у них такая же.

Но, тут может же быть и другой вариант. Можно сказать, что да, у нас есть общие термины, общие понятия, но они вовсе не тождественны по своей природе другим образам, другим образам, образам единичных вещей, а представляют из себя какие‑то правила словоупотребления или какие‑то диспозиции в нашей души, — здесь могут быть разные ответы. Но только не что‑то тождественное по своей природе с образами конкретных вещей. И тогда вы можете говорить: да, у меня есть общее понятие. И при этом оставаться номиналистом, хочу подчеркнуть, вот в чем дело. Потому что вы будете отрицать сходства этих образов, этих общих понятий, сходство отрицать природы общего, общих понятий с природой идей индивидуальных вещей. Вот в чем дело.

Так вот что касается Оккама, то он‑то как раз признавал наличие в уме общих понятий, вот в чем дело. Он говорил: да, мы можем представить себе общее. Но он называл это общее фикцией, он называл эти понятия фикциями. Что означало, что он полагает, что в вещах, самих вещах нет коррелята этих понятий — им ничего не соответствует — поэтому они фикции. Но, полезные фикции, добавлял он. Потому что они помогают эффективно познавать единичное. Все единично в мире, но в мыслях может быть общее. Поэтому его тоже номиналистом называют, потому что концептуалист это тот, кто признает, как правило, и общее понятие и наличие общего в самих вещах, но не вне них.

— А определение общего как совокупность характеристик, наиболее существенных для этой вещи, делающих эту вещь ее самой, — эта характеристика в рамках какой версии?

А это в рамках любой пройдет, это не имеет значения, здесь речь идет вот о природе самого представления об общем.

— А если мы начинаем рассматривать генезис единичной вещи. Мы тогда должны будем говорить о платоновских идеях, наверное, потому что существует общее, по которому строится эта вещь, как‑то же она возникает?

Ну, почему здесь у нас масса вариантов других объяснений: возникает путем сложения каких‑то материальных компонентов. Или стоическая теория вот этих семян логоса: в мире разбросаны семена, из которых эти вещи возникают. Все. Не надо никаких идей.

— А семена, это же тоже общее?

Нет, это не общее. Семена — это не общее. Что здесь общего? Семена это программа какая‑то, по которой возникает индивидуальный материальный объект.

— Вот семя липы и семя не липы, вырастет только липа…

Ну и да…

— Во всех семенах липы общее то, что…

Ну, правильно. При этом не надо предполагать, что существует какая‑то «первая липа», сообразно которой возникают эти отдельные семена. Сходства никто не отрицает, но сходства не существует объективно, во — первых. А, во- вторых, это наш способ упростить мир. Мы смотрим на вещи и находим что‑то общее между ними.

— А сущность вещи, это то, что делает ее единичной?

Ну, это смотря в рамках какой философии, мы отвечаем на этот вопрос. Вот в чем дело. Само по себе этот вопрос ответить невозможно, надо просто определить в рамках какой системы терминов мы работаем, тогда можно сказать. Для одного философа это связано с единичным, для другого это оторвано.

— Вообще это и то и другое может быть?

И то и другое может быть, конечно. Вот у Платона, например, нет связи между единичными, да и у Аристотеля, пожалуй. А вот для экземпляристов, скажем, таких как Плотин, для них этот аспект важен — каждая вещь имеет свою собственную идею в божественном уме. Так, по крайней мере, одно время считал Плотин, потом, правда, отказался от этой концепции. Но, вообще она присутствовала в неоплатонизме. Сложный вопрос, мы, пожалуй, не будем больше на нем задерживаться.

Сейчас прервемся минут на 7-10 и я продолжу рассказ о Гоббсе.

Самая интересная часть логики Гоббса это его учение о специфических языковых заблуждениях. Специфические они потому, что в них впадают только люди. Животные, не пользующиеся языком, могут, конечно, заблуждаться, но заблуждаться они могут меньшим числом способов, чем человек. Так что язык (это очень характерный по Гоббсу взгляд) открывает не только плюсы, но и минусы для познания. Вот его учение о языковых заблуждениях основано на анализе формальной структуры предложений и высказываний.

Суть этого учения состоит в том, что многие конструкции, и особенно это актуально в философии, в философских системах, заведомо являются ложными, т. е. многие философские тезисы можно отбросить даже не вдаваясь в содержательный анализ, так считает Гоббс. Вот именно таким способом он и пытался критиковать Декарта. Достаточно просто посмотреть на их структуру. Что здесь имеется в виде? Прежде всего, надо сказать, что любое предложение, по Гоббсу, фундаментального плана, является отождествлением некоторым. Одно есть другое, «А есть Б». Вся соль в том, подходят или не подходят друг другу субъект и предикат. Если субъект и предикат не соответствуют друг другу, то суждение заведомо ложно. Они должны иметь соответствовать тому, что наблюдается в самом устройстве вещей. Какие могут быть варианты здесь в референциальной функции субъекта и предиката. Грубо говоря, сколько существует вещей, столько видов имен в этой предметной функции.

А онтология Гоббса, т. е. учение о видах вещей достаточно проста. Итак, вещи бывают либо телами (вещи в широком смысле), думает Гоббс, либо акциденциями, либо образами, либо именами. Вот и все, больше в мире ничего не существует, кроме тел, акциденций, образов и имен.

Примеры. Примеров тела, я думаю, приводит не надо. Примеры акциденций — движение. Самой такой фундаментальной акциденцией является движение. Ну, или другая акциденция — мышление. Гоббс выступает резко против субстанциональности души, вы уже почувствовали, он отрицает концепцию о двух субстанциях, конечно же. Психика, психическое, душа, как носитель психических качества не существует как таковая. Нет души, попросту. Есть сложно устроенные тела, которые вследствие их определенного устройства обнаруживают не только качество свойства движения, формы, но и мышления. Образы — это некая эфемерная реальность, существующая на стыке предметов и органов чувств. Ну, имена, понятно — это знаки, которые могут быть использованы как обозначения, как первых трех классов, так и самих себя.

Если в суждении речь идет о теле и если всякое суждение понимается как отождествление, то предикатом тоже должно выступать имя, обозначающее тело. И субъектное и предикатное имя должны обозначать тело. Пример правильного суждения на этот счет, скажем — «человек есть живое существо». А вот пример неправильного суждения — «человек есть мышление». Мышление это акциденция.

— А если это не акциденция, а сущностная характеристика? Человек есть мышление. Вот мы выделили сущностную характеристику. Понятно, что это не очень корректное высказывание, но оно подчеркивает главное свойство человека.

Но в любом случае это неточное будет, неправильное высказывание. Надо говорить тогда уж: «человек есть мыслящая субстанция», если уж на то пошло. Вот так правильно, вот это в принципе верное суждение, было бы верное суждение, если бы существовали мыслящие субстанции. Это суждение «человек есть мыслящая субстанция» ложно не по формальным основаниями, а по содержательным, полагает Гоббс. А вот суждение «человек есть мышление» — ложно по формальным обстоятельствам.

Ну, вот более такой эффектный пример, знаменитый пример, который приводит Гоббс, с помощью которого он обрушивается на Декарта, он иллюстрирует то, почему он не согласен с ним. Вот часто говорят: ум мыслит, сознание — сознает, рассудок — рассуждает. Все это с формальной точки зрения — ложные рассуждения. Дело в том, что действовать может только субстанция, а ум это свойство субстанции. И мы, говорит Гоббс, не замечаем нелепых подобных суждений, только потому, что привыкли к ним, привыкли к этой философской абракадабре. Если сходное сконструировать утверждение по поводу других вещей, то мы сразу увидим, что оно нелепо. Вот скажите, разве не нелепо суждение (вот этот самый гоббсовский пример): «прогулка гуляет». Можно так сказать? Нет, конечно. Прогулка — это какой‑то образ действия человека. Это характеристика того или иного действия. «Гуляет» — тоже действие. То есть абсолютно аналогичный пример с высказыванием «ум — мыслит». Ум это то же характеристика определенного рода действия.

— А «мозг мыслит» если сказать?

«Мозг мыслит» — вот это уже будет точнее и даже правильно. И вот Гоббс призывает нас к тому, чтобы вдумываться в то, о чем мы говорим. Ну, Декарт на вот эти возражения, он, конечно, легко отвечал, что он никогда и не говорил, что «ум мыслит», он говорил, что «мыслящая субстанция мыслит», а то, что Гоббс отрицает мыслящие субстанции, это просто его смешило. Можем же мы представить себя существующими в бестелесной среде, то если допустить, что наш мир порождение нашего же воображения ангалогичное сновидениям. Значит, можем существовать вне зависимости от тел, значит, мы являемся субстанциальными существами.

То есть Гоббс как бы промахивается в критике Декарта мимо того основного предмета спора, сразу же уходит в сторону. Вот это, кстати, показывает обоюдоострость такого метода формального анализа суждений, о чем надо было бы помнить и современным аналитическим философам. Так или иначе, неправильно говорить, что «человек это имя» или «человек это род», как иногда говорят, имея в виду, что человек это некоторая сущность, человек вообще. Это тоже абсурдное высказывание, потому что человек — это обозначение тела, а слово «род» обозначает определенные имена. То есть происходит смешение другого рода. Таких примеров довольно много перечислял Гоббс, одни из них более убедительны, другие менее.

Ну, идем, однако дальше, времени у нас не так много, к сожалению.

Да, только замечу, что то, что о говорит об этих формальных заблуждениях — это калька (по существу) оккамовскоп «теории суппозиции», вот, что надо помнить, суппозиции, которая даже, пожалуй, более изощренная, нежели весьма схематичные рассуждения на этот счет Гоббса.

Физика. Физика Гоббса очень геометрична и малодоказательна. В отличие от Декарта, скажем, он не признает всяких таких априорных аргументов в пользу того, что не существует в мире пустого пространства, что вещи сохраняют свое состояние, помните, Декарт доказывал это, отталкиваясь от тезиса о постоянстве Бога. Гоббс просто говорит, это для него как факты какие‑то: нет пустоты, все состоит из мельчайших частиц, вещи сохраняют свое состояние. Аксиомы своего рода. Ну, правда он утверждал, что отсутствие пустоты в природе можно доказать на опытах. Весьма специфический тезис, ясно, что опыты никогда не могут доказать отсутствие пустоты в мире, они могут доказать отсутствие пустоты вот в этом месте, в этот момент времени, но они не могут доказать ничего «вообще».

— Тела сохраняются в состоянии покоя?

Да, тут он просто повторяет закон инерции.

Ну и все достаточно просто. Существуют тела, обладающие протяжением и плотностью, они подвижны. Источник движения Гоббс не анализирует. Откуда берется оно — это для него не важно, главное, что тела двигаются, все находится в причинных сцеплениях друг с другом, движение происходит на макро- и на микро- уровнях. Движения на микроуровне самые важные, главные, они объясняют в частности и ощущения. Сами по себе тела лишены цвета, запаха, они обладают вот лишь этими фундаментальными свойствами: протяжением и плотностью, а цвета, запахи, вкусы возникают на стыке органов чувств с предметом. Эта теория становится повсеместной в европейской философии, как бы дуплицирования мира образов и мира вещей самих по себе. При этом мир вещей самих по себе объявляется лишенным красочности воспринимаемого мира. Это тоже Гоббс признает. Обычно, говоря о его концепции образов подчеркивают, что вот он впервые отчетливо проговорил то, что и время и пространство, которые мы воспринимаем, сами по себе субъективны.

Но субъективному пространству соответствует реальное протяжение, то есть, то, как мы воспринимаем пространство, соответствует тому, как пространственные вещи действительно устроены. А вот со временем по- другому. Время только субъективно, вне нас времени не существует, говорит Гоббс. Не существует в том виде, как мы его себе представляем. Несколько странное суждение, но смысл его понятен: действительно, для нас время мыслится как единство прошлого, настоящего и будущего, но не прошлого нет в мире вещей, ни будущего нет. А без прошлого и будущего время не является тем, что оно есть. Прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только настоящее в мире, в реальном мире. Прошлое содержится в памяти, будущее в предвосхищении.

— А в каком‑то скрытом виде прошлое в вещах можно обнаружить, то есть вещь содержит его? Надо просто расшифровать.

Ну, да, но, тем не менее, в сознании‑то прошлое существует, мы можем вспомнить, как бы осовременить прошлое, то есть представить его актуально. Смысл всех этих рассуждений в том, что просто надо различать, задуматься о том, что структура сознания, имеющая такую темпоральную природу, не соответствует напрямую, не может быть наложена на бытие.

И, кстати говоря, в этом аспекте Гоббс весьма любопытно рассуждает. Его можно рассматривать как своего рода физиологического феноменолога, ну, по крайней мере, в каких‑то аспектах его учения о восприятии, коль скоро мы заговорили. Дело в том, что Гоббс поставил весьма любопытный вопрос, другое дело, что решение его, этого вопроса весьма экстравагантно, но тоже с другой стороны весьма любопытно. Гоббс поставил такой вопрос: как, почему мы считаем, что то, что мы воспринимаем, существует вне нас? Ведь это же наши образы. Все, что мы непосредственно сознаем — это идеи, они все нас не существуют.

Вне нас есть вещи, но мы с ними сразу непосредственно не соприкасаемся, но мы‑то в обыденном восприятии при обыденной рефлексии полагаем, что то, что мы видим, осознаем, это‑то и есть именно вещи. Мы не задумываемся на первых порах, что это образы, а не сами вещи. Вот вы видите предмет, вы считаете: вот это вещь, я ее вижу, она вне меня, верно? Откуда этот эффект, иллюзорный в принципе эффект берется?

Вопрос очень сложный. В феноменологии, например, он получил техническое название проблемы конституирования объективности. Как в нашем сознании происходит конституирование объективности? На чем зиждется наша вера в существование внешнего мира и в то, что он устроен именно так, как вот является нам в образах восприятия?

Но Гоббс дает просто очень остроумное объяснение, поэтому его и стоит привести раз уж оно стало фактом истории философии. Подумаем, говорит он, как происходит вообще восприятие? Вещи воздействуют на нас и.

Могу даже нарисовать простую схемку. Вот они воздействуют, вот наши органы чувств, (условно говоря, нарисую такую трубочку), передают эти воздействия в мозг. Вот идут эти внешние воздействия в мозг через органы чувств. Но любое действие порождает противодействие. Это действие направлено внутрь, соответственно у нас возникает в органах чувств противоположное движение. Сами эти образы находятся на стыке предметов и органов чувств. Это движение, идущее изнутри, (смотрите, что происходит) как бы выталкивает образ обратно вне нас. Вот это выталкивание образа, физиологическое выталкивание образа и порождает у нас представление о том, что образ объективен и соответствует реальной вещи. Вот так вот физические законы могут способствовать решению феноменологических проблем.

— А на самом деле он считал, что нам ничего не противолежит?

Нет, он считал, что нам противолежит. Но это, понимаете, это разные вопросы, подчеркиваю, два разных вопроса, давайте не будем их смешивать. Мы не раз еще столкнемся с этими проблемами. Один вопрос в том, что существует ли вне нас внешний мир, воздействуют ли материальные вещи на наши органы чувств — это одна проблема. А вот, другая, абсолютно другая проблема, при внешнем сходстве, (хотя они и могут пересекаться) почему мы считаем, что вещи вне нас существуют?

— А может это связано с их константностью, с их неизменностью во времени?

Ответы могут быть разными. Здесь сходу ответ трудно дать, потому что сами по себе константность и неизменность ни о чем не говорят. Во — вторых, тут можно по — разному объяснить, и потом нет такой уж абсолютной константы.

— Это вот как бы основа объяснения иллюзии. Вот это действительно создает иллюзию, во всяком случае. Когда мы идем после занятий к метро, оно стоит также как вчера, и у нас такое ощущение, что это метро как стояло, так и стоять будет и от нас не зависит.

Безусловно, этот фактор играет серьезную роль в порождении этого убеждения. Но он не один, не только постоянство вещей. Тут еще определенные аналогические умозаключения нами осуществляются и так далее. Этот вопрос можно детально разобрать. То, что вы говорите, один из ключевых факторов, безусловно. Но их много и все это по клеточкам можно разложить. Этим, собственно, и должна заниматься феноменология конституирования, наряду с другими проблемами.

Но Гоббс, как видим, предлагает более простое решение. Просто его зафиксируем — такой физиологический, своего рода, довод.

Теперь, что касается его учения о человеке. Здесь несколько я лишь отмечу аспектов.

Во — первых, человек это не единство души и тела. Мышление — это свойство.

Во — вторых, человек…базисным устремлением человека является его инстинкт самосохранения. Любой человек в основе своей эгоист, думает только о том чтобы., такова просто его природа, … чтобы сохранить свое существование. Поэтому люди, они в принципе не думают друг о друге, они в изначальном, исходном состоянии находятся в ситуации вражды всех против всех. Это прямо вытекает из их эгоистических.

Выжить, т. е. достичь главных целей человеческого существования, лучше объединившись между собой. И Гоббс эту теорию подхватывает и активно развивает её. Он является одним из первых творцов концепции общественного договора, которая потом была растиражирована, особенно в XVIII веке, и во Франции, в частности, пользовалась грандиозным успехом.

Что такое общественный договор? Это не какое‑то реальное историческое событие. Тут Гоббс проводит скорее логическую реконструкцию. Суть в том, что люди договариваются отчуждать от себя часть своих свобод, отчуждать в пользу государства. Государство олицетворяется монархом. Цель такого отчуждения: человек поступается своими свободами, правами ради тех же самых ценностей. Ради сохранения его свободы, права и, прежде всего — жизни. Вот жизнь — главная ценность, согласно гоббсовским конструкциям. Дело в том, что эгоистическое поведение — вовсе не самое эффективное в целях самосохранения. Но люди не могут просто так собраться вместе и решить: давайте будем вести себя хорошо, учитывать интересы друг друга. (вместе — победим, что называется). Все дело в том, что, разойдясь по углам, люди забывают, как правило, об этом, о чём договорились и опять начинают играть каждый за себя. Поэтому одного вот такого договора недостаточно, и под общественным договором Гоббс понимает совершенно другое: общественный договор — это акт, конституирующий государство. Государство предполагает власть и верхушку, так сказать, этой власти — некий Центр власти. Центров не должно быть много — полагает Гоббс, потому, что. Иными словами, теория разделения властей, которая в то время не то, что зарождалась, она уже существовала. Само это разделение властей уже существовало во многих странах, в той же Британии. Но теоретически оно до сих пор не было четко оформлено, и было по настоящему лишь оформлено Локком, потом Кантом, т. е. доведено до теперешнего состояния: В демократическом государстве должно быть разделение исполнительной, законодательной и судебной властей.

Гоббс считает, что это неизбежно приводит к дестабилизации. Центр власти должен быть один, поэтому идеальное государство для него, конечно же, монархия. Именно поэтому после революции он вынужден был бежать. Слишком рьяным сторонником монархизма он был, чтобы демократическая Англия могла терпеть такого влиятельного человека. Англия, ведь тоже, как вы помните, в своей истории так сказать, имела несколько счастливых республиканских лет, а потом всё вернулось на круги своя.

Но. итак, плохо разделение властей. Какую же роль выполняет государство? Цель и задача правителя — сохранять и блюсти интересы граждан. Никаких других целей нет.

Несмотря на то, что Гоббс обычно называется как представитель этатизма, т. е. теории, концепции, а точнее типа социальных концепций, подчёркивающих роль сильного государства, его ни в коем случае нельзя смешивать с такими государственниками, как, скажем, Аристотель или Платон. Я хотел бы подчеркнуть серьёзное различие между ними. Скажем, Аристотель рисует гораздо более мягкий образ государства. И, тем не менее, его понимание сущности государства в корне отличается от гоббсовова именно акцентировкой фундаментальных черт государства в жизни человека. Итак вот поясню сейчас, в чём разница. Грубо говоря, всё концепции о происхождении и сущности государства можно разделить на две больших группы или класса. Если упрощать, то можно сказать, что представители одной группы считают, что государство первее человека. И, соответственно, интересы государства выше интересов конкретных граждан. Сторонники этой теории смотрят на государство как словно на надиндивидуальное живое существо. Скажем, у Платона, государство устроено также, как индивид. Вот, у индивида есть три части души: разумная, волевая и чувственная, и у государства есть три социальные прослойки, точно соответствующие: философы, войны и ремесленники. И создаётся впечатление, что это такой особый индивид, стоящий над всеми, индивидами второго порядка, паразитирующий даже. Ну, не паразитирующий, а наоборот — живущий в них, но обладающий неким самостоятельным статусом.

— Ну, мы еще несколько лет назад в этой парадигме были; погибнуть за интересы государства — это первейший долг и обязанность человека, зато государство спасется, вернее даже не государство, а его интересы.

Верно. Абсолютно верно. Это, кстати, связано с тем, что у марксизма, который был доминантной философией, в то время, гегелевские корни, а большего, более такого яркого представителя этой концепции, чем Гегель трудно даже себе вообразить. Для него это именно так. Даже Платон и Аристотель меркнут в этом плане по отношению с его взглядами, потому, что он считал, что государство это не просто индивид, да еще и божественное начало, божественный индивид. Не зря же он говорит, что государство это шествие Бога в мире. Но об этом я в свое время расскажу, когда дойдет до Гегеля очередь.

Так вот. Сторонники второй теории считают, что индивиды первее государства, а государство должно лишь обслуживать их интересы, каким бы сильным оно ни было. Именно такой позиции Гоббс придерживается. Спиноза, Локк, Кант и многие другие видные крупные философы. Просто Гоббс считает, что чтобы эффективно охранять индивида, государство должно быть сильным. Только и всего.

У Гоббса, в социальной философии, есть один такой опасный, для его теории, пункт. Связан он с проблемой злоупотребления правителя. Давайте о ней задумаемся. И с этой проблемой неизбежно сталкивается любой сторонник этатизма. Ну, хорошо. Да! Оно должно выполнять свои функции по охране граждан. Ну, а если правитель не бескорыстный попался? Что делать, если он начинает плевать, так сказать, на интересы граждан и блюсти только свои собственные интересы? Это же исключить нельзя такую возможность, что так произойдёт. Что должно делать подданные в этой ситуации? На первый взгляд, ответ понятен. Ну, они должны свергнуть этого нечестного правителя. Но всё дело в том, и для Гоббса, здесь, очень большая проблема существует, что свержение правителя оказывается для него синонимом вообще разрушения государства. Свергая правителя, люди выступают, нарушают вот этот общественный договор. И впадают опять вот в это изначальное естественное состояние войны всех против всех. И это отождествление правителя с государством очень трудно избежать. Сам он не уйдёт, никаких демократических институтов смены власти Гоббс не признаёт. А ведь это бы, пожалуй, был бы единственный выход. Просто, надо ввести выборность.

— А конституционная монархия? Какой‑то баланс чтобы был.

Да, но здесь, он считает, как я уже говорил, что это приводит к дезорганизации государственных функций — разделение властей. И с ним тоже можно согласиться, но, видимо надо выбирать, как говорил Цицерон: из зол — меньшее. И демократия действительно является, скорее всего, меньшим из зол. Ну, а Гоббс тут дрейфовал от одной позиции к другой: то он говорил, что это совершенно невозможно, то вообще замалчивал эту проблему, а то начинал оговаривать, признавать возможность свержения все‑таки власти, где проявились такие злоупотребления.

Ну что еще сказать о Гоббсе? Вот мы быстро прошлись по его основным наукам Гоббса, но хочу отметить, что Гоббс не просто их полагает друг за другом эти науки. Он считает, что, в принципе, они образуют некую пирамиду: каждая последующая, более высокая наука, стоит на фундаменте предыдущей. Поэтому, вообще говоря, настоящим политологом может стать лишь человек, прекрасно разбирающийся в логике, физике и в антропологии. И настоящую‑то политологию можно построить, выстраивая непрерывную цепь знания. Сначала разобраться с законами языка, так сказать, логики. Потом, с микромиром. Потом перейти к человеку. И вот так последовательно наращивать, наращивать конкретность нашего знания. И вот тогда, мы чётко сможем разобраться в том, что и как, следует приписывать людям в качестве закона. Но реально это недостижимо, уверен он. И, поэтому, эти науки разорваны, но это не благополучное состояние, которое, может быть, когда‑то и будет устранено.

Вот таков Гоббс. Влияние его было весьма ограниченным. И, прежде всего, распространялось в социально — философской плоскости, безусловно. Как метафизик, Гоббс не оказал никакого серьёзного влияния на последующую философию. И его, ещё раз подчеркну, нельзя причислять ни к одной из разновидностей картезианства