История одного поколения

Глава 1 ШЕСТНАДЦАТЬ ИЗБРАННЫХ

Все торжественные мероприятия одинаково скучны, зато любая вечеринка, следующая за этим мероприятием, может быть прелестна по-своему. Вот и выпускной вечер, состоявшийся в ночь с 25 на 26 июня 1976 года в одной из обычных московских школ, прошел на редкость тривиально — торжественная часть с вручением аттестатов и комсомольских характеристик, небольшой банкет с тремя бутылками советского шампанского на сорок жаждущих глоток, а затем утомительная ночная прогулка на теплоходе по Москве-реке под неусыпным присмотром классных руководителей.

На следующий день отоспавшиеся одноклассники из 10 «Б» стали подтягиваться к дому номер шестнадцать по улице Народного Ополчения, причем каждый нес пакет или сумку, подозрительно оттягивавшиеся под гнетом емкостей. Гостеприимный хозяин квартиры, родители которого уехали на дачу, радостно приветствовал каждого из входящих, ведя строгий учет как гостей, так и принесенной ими выпивки. Так продолжалось до тех пор, пока в его квартире не собралось шестнадцать человек. Вообще-то в классном журнале 10 «Б» значились тридцать две фамилии, однако остальные одноклассники или пренебрегли, или не удостоились приглашения хозяина, поэтому не попали на страницы нашей летописи.

Для начала позволим нашим героям собраться вокруг стола и немного выпить — первый тост, разумеется, «за окончание», второй — «за свободу», третий — «за всех нас», и лишь затем, когда первоначальное возбуждение немного спадет и наступит блаженный момент всеобщего расслабления, именуемый «кайфом», познакомимся с каждым из них поближе.

Начнем с хозяина — плотно сложенного черноволосого юноши с чувственными губами и нахальным взглядом красивых черных глаз. Это Юрий Корницкий, автор бессмертной фразы, которую без конца цитировала вся мужская половина класса: «Они лежали и дружили». Самоуверенный и циничный ловелас, прекрасно знающий, чего хочет, он уверенно направлялся к заветной цели, о которой будет рассказано несколько позднее.

Сейчас он танцует посреди гостиной в обнимку со статной русоволосой девушкой, которая уже в семнадцать лет обладает фигурой, отвечающей всем канонам классической русской красоты — стройные ноги, полные бедра, тонкая талия и пышная грудь. С упоением прижимаясь к девушке, Юрий испытывал сильнейшее возбуждение, скрытое под плотной джинсовой тканью его новеньких «вранглер».

Наталья Куприянова не жеманилась и не пыталась его оттолкнуть, однако на все предложения «перейти в соседнюю комнату» лишь мягко улыбалась и отрицательно качала головой. За ними ехидно наблюдал невысокий юноша с проницательными глазами и тонкими гусарскими усиками, танцевавший рядом и державший в объятиях оживленную, ярко накрашенную и очень хорошенькую худенькую брюнетку, которая непрерывно ему что-то рассказывала.

Вчера Михаил Ястребов уже пытался «приручить» Наталью. Когда они, случайно встретившись по дороге на выпускной вечер, направились к зданию школы, он тут же заявил: «Давай я тебя обниму, а то идем как пионеры!» Наталья не возражала, однако при дальнейших попытках поцеловать ее или мягко отстранялась, или подставляла жадным губам Михаила свою румяную щеку. Поэтому прославленный мастер всевозможных розыгрышей — однажды, опоздав на урок, он открыл дверь и с таким невероятным актерским мастерством негромко произнес слово «Конец!», что учительница ударилась в панику, — разочарованный пассивным сопротивлением Натальи, уступил ее Юрию, а сам переключился на эту самую брюнетку, Марию Сергееву, которую все называли Марусей.

В 10 «Б» она считалась «сексуально озабоченной» хотя бы потому, что раньше всех узнала значение слова «импотент». Однажды, это было еще в восьмом классе, шел урок английского. Петр Демичев — высокий и сильный подросток с классически правильными, «древнеримскими» чертами лица и голубыми глазами — читал английский текст. Дойдя до слова «important» — то есть «важный», он ухитрился прочитать его как «импотент».

«Вы ошибаетесь, Петр, — скрывая улыбку, поправила его „англичанка“, — это слово имеет совсем другое значение». Из всего класса рассмеялась только Маруся, а после того как Михаил благодаря «Словарю иностранных слов» узнал значение злополучного существительного и поделился своим знанием со всеми остальными, за ней и закрепилась вышеозначенная репутация.

Кстати, о Петре. Быстрее всех разбиравший и собиравший автомат на уроках начальной военной подготовки, он был удостоен особого доверия военрука, но однажды не выдержал и проштрафился. Когда началась перемена и военрук отлучился в учительскую, Петр стремительно натянул противогаз, схватил в руки автомат и принялся носиться по школе, рыча от восторга что-то невнятное. И так продолжалось до тех пор, пока он на свою беду не нарвался на завуча.

Сейчас Петр уединился на кухне с Анатолием Востряковым и Сергеем Ивановым, где все трое пытались осилить поллитровую бутылку «Столичной». Востряков, крепко сколоченный круглоголовый юноша со слегка оттопыривающимися ушами и сочным румянцем, которому позавидовала бы любая девушка, считался в их классе самым сильным, поскольку занимался боксом и тяжелой атлетикой. Но при этом он же был и самым тупым, а в его аттестате красовались одни тройки, не считая единственной пятерки — разумеется, по физкультуре. Школьный физрук настолько уважал Вострякова, что здоровался с ним за руку и на каждом занятии давал индивидуальное задание.

В отличие от него, худой, высокий и костистый Иванов не отличался физической силой, зато славился коварством, хитростью и феноменальной ленью, можно сказать ненавистью к любой работе. За два первых качества он даже заслужил прозвище «Урия Гипп». Правда, в отличие от знаменитого диккенсовского персонажа, Иванова нельзя было назвать уродливым, хотя общее впечатление от его внешности несколько портила несоразмерно маленькая голова, насаженная на долговязое туловище. Он был весьма начитан и помимо обязательного английского даже начал добровольно изучать латынь. Знание нескольких фраз на этом мертвом языке едва не подвело его во время выпускного сочинения. Решив показать свою образованность, он привел несколько латинских цитат, но при этом поленился перевести их на русский. Учительница литературы, возмутившись таким, по ее словам, «интеллектуальным жлобством», снизила ему оценку на балл.

Третью из танцующих в гостиной пар составляли Алексей Гурский — среднего роста, с некрасивым, покрытым юношескими прыщами лицом, и Полина Василенко, обладающая отменной фигурой и идеально красивыми ножками. У нее было бледное, очень милое лицо и карие глазки, которые обладали удивительным свойством внезапно утрачивать свое привычно-задумчивое выражение и вспыхивать жутким коварством.

«Не кокетничай, Василенко!» — однажды на контрольной по математике сделала ей замечание учительница, когда Полина обернулась назад в надежде списать у Никиты Дубовика, ходившего в круглых отличниках.

«А я и не кокетничаю, — мгновенно поворачиваясь, парировала девушка и, после секундной паузы, добавила: — А пытаюсь его соблазнить!»

Алексей Гурский был знаменит как «писатель», поскольку сочинял все новые и новые главы бесконечного романа о поручике Ржевском, который имел всех девушек 10 «Б», выведенных под титулами графинь и княгинь, причем в самых экзотических вариантах и обстоятельствах, начиная от стога сена и кончая крышкой рояля. Стоит ли говорить о том, что роман пользовался бешеным успехом у мужской половины класса, постоянно требовавшей продолжения.

Если в гостиной танцевали, а на кухне пили, то в спальне происходила настоящая интеллектуальная дуэль — и все ради снисходительной улыбки или одобрительного взгляда первой красавицы класса Антонины Ширмановой. Происходя из весьма обеспеченной семьи — ее отец работал на «Мосфильме» и являлся директором ряда известных советских картин, — она была постоянной головной болью всего женского педагогического коллектива.

С одной стороны, все школьные дамы, делая строгие глаза, внушали ей, что негоже «советской школьнице и комсомолке» приходить на уроки то в «развратных» сетчатых колготках, то в белых ажурных чулках на резинках, а то и накрашенной «как проститутка», да еще благоухая дорогими французскими духами. С другой стороны — если вспомнить, что это были времена всеобщего дефицита, — те же самые рано увядшие дамы завидовали Ширмановой. Да и вообще красавица Антонина обладала врожденным умением выглядеть настолько эффектно и по-женски соблазнительно, что за последние два года ей еще ни разу не доводилось нести свой портфель от школы до дома самостоятельно.

На вчерашнем выпускном вечере она поразила всех французским платьем со столь откровенным декольте, что директриса тут же погнала ее домой переодеваться. Антонина наотрез отказалась, заявив, что если уйдет, то больше не вернется. После этого все одноклассники мужского пола изъявили горячую готовность немедленно покинуть вслед за ней здание школы и тем самым сорвать выпускной вечер. Назревал крупный скандал, но был найден компромисс — одна пожилая учительница предложила Ширмановой повязать на свою «лилейную» шейку весьма изящную косынку.

Эффектно закинув ногу на ногу и обнажив стройное колено, Антонина сидела на широкой двуспальной кровати между двумя одноклассниками, которые вели яростный спор о том, какая дорога быстрее приведет к успеху, обращаясь к ней как к арбитру.

Никита Дубовик, вальяжный красавец с великолепно поставленным баритоном, утверждал, что «делом надо заниматься», причем таким, которое бы позволяло совершать частые зарубежные поездки. Для подобного утверждения у него имелось самое веское основание — его отец работал в зарубежном торгпредстве и периодически радовал сына то фирменными джинсами, то свежим номером «Плейбоя», а то и каким-нибудь необычным сувениром, становившимся предметом завистливого внимания всего класса. С одним из подобных сувениров произошла целая история.

Однажды их классная дама — молодящаяся старая дева по имени Марина Ивановна, — войдя в аудиторию, увидела на своем столе небольшую фигурку индейца в ярком пончо.

«Что это?» — грозно поинтересовалась она.

«Подарок», — дружно проскандировал 10 «Б».

«В честь чего это?»

«В честь дня учителя!»

«Да? Ну, тогда спасибо». — Марина Ивановна попыталась было взять индейца со стола, ухватив его двумя пальцами за верхнюю часть туловища, но тут произошло неожиданное — фигурка осталась стоять на месте, зато из-под пончо вырос огромных размеров фаллос.

Класс грохнул со смеху, а Марина Ивановна какое-то время растерянно таращилась на индейца, после чего густо покраснела, что лишь добавило всеобщего веселья. Последовала грозная команда «немедленно убрать эту гадость», однако никто не сдвинулся с места. Не осмеливаясь снова трогать фигурку, Марина Ивановна несколько раз повторила свое требование, после чего просто смахнула классным журналом злополучного индейца на пол, как какую-нибудь дохлую муху, и начала урок.

Соперником Дубовика за внимание Антонины выступал Эдуард Архангельский — высокий, но весьма худой и даже сутуловатый юноша, далеко не красивый, да еще в строгих, делавших его заметно старше очках. В классе он считался «самым умным», но при этом и самым занудным, и именно поэтому постоянно переизбирался на должность комсорга. Огромное, скрываемое за скромной и даже несколько плебейской внешностью честолюбие неожиданно проявило себя при написании комсомольских характеристик, которые должны были выдаваться вместе с аттестатами. Архангельский мягко попенял каждому из одноклассников на какой-нибудь явный, но несущественный недостаток, — и с этим все охотно согласились, — но зато самому себе выдал такую характеристику, что даже неизменно благоволившая к нему Марина Ивановна при всем классе с усмешкой заявила Эдуарду: «Это не характеристика, а текст для мемориальной доски на здании школы».

— Ты не прав, старик, — говорил Эдуард Никите, поправляя очки и стараясь не смотреть на соблазнительные ножки Антонины, — мы живем в идеологическом государстве, поэтому успеха надо добиваться по партийной линии. Тогда и за границу будешь ездить, и все блага иметь.

— Ну, а ты, Антонина, что скажешь? — Никита знал, насколько он эффектнее Архангельского, а потому не сомневался в своем превосходстве над ним.

— Не знаю, ребята, — покачала головой и кончиком темно-вишневой лакированной туфельки красавица Ширманова, — мне как папа скажет, так я и сделаю.

— И замуж пойдешь за того, на кого он укажет? — съехидничал Архангельский.

— Может быть, — миролюбиво согласилась Антонина, — но только если мне самой жених будет нравиться…

От этих слов конкуренты сдавленно вздохнули.

В третьей из комнат, которая принадлежала хозяину квартиры Юрию Корницкому, тоже собралась небольшая компания из трех человек. Смуглый и чем-то неуловимо напоминавший Константина Райкина Игорь Попов пытался настроить гитару, но его обычно проворные руки плохо слушались своего пьяного хозяина. Мечтавший о карьере музыканта, Попов был автором подавляющего большинства надписей — на собственной парте, в туалете, на стенах и заборах, — за которые ему не раз доставалось от школьного начальства, тем более что догадаться об их авторстве было совсем несложно, ибо эти надписи без конца повторялись: «Beatles», «Rolling Stones», «Deep Purple», «Led Zeppelin» и так далее.

Вадим Гринев и Вера Кравец терпеливо ждали, пока он закончит настраивать и начнет петь. Гринев обладал настолько заурядной, незапоминающейся внешностью, что ее трудно описать. Зато он имел два неоспоримых таланта — у него были «золотые руки» и феноменальная зрительная память. Последняя однажды сыграла с ним злую шутку, точнее сказать, эту шутку сыграл с приятелем Михаил Ястребов, поспоривший на пачку сигарет, что Грицев не сможет перечислить всех членов Политбюро ЦК КПСС, посмотрев на плакат с их изображением в течение всего пяти секунд.

В тот момент, когда Гринев, закрыв глаза, перечислял фамилии партийных вождей, Михаил незаметно скрылся, а на его месте оказалась случайно подошедшая директриса. Решив, что Гринев заучивает эти фамилии наизусть, и растаяв от столь явного доказательства «преданности делу Коммунистической партии», она стала поручать оформление школы только ему. С тех пор несчастный Вадим развешивал портреты классиков марксизма-ленинизма и «дорогого Леонида Ильича», писал транспаранты типа «Навстречу XXIV съезду КПСС» и малевал всевозможные стенды.

Изо всех присутствовавших на вечеринке девушек Вера Кравец была наименее привлекательной — рыхлая фигура, короткие ноги, одутловатое лицо. Однако длинные и пышные белокурые волосы вкупе с большими красивыми глазами и пухлыми губами многое искупали. Любопытная особенность — чаще всего ее пухлые губы произносили знаменитое словосочетание Станиславского: «Не верю!» Шел ли разговор о любви с первого взгляда, о возможности построения коммунизма или прогнозе погоды на завтрашний день, Кравец делала недовольную мину, складывала губки бантиком и произносила любимую фразу, даже не потрудившись дать хоть какое-то объяснение своей поистине библейской недоверчивости.

Осталось упомянуть о последнем, шестнадцатом персонаже, который, не зная чем себя занять, слонялся из комнаты в комнату и прислушивался к разговорам одноклассников. Длинный и нескладный Денис Князев был изрядным тугодумом, но при этом отличался феноменальной быстротой речи. Красивым его нельзя было назвать — лицо портили слишком большой нос и лоб, — но и некрасивым тоже: длинные светло-русые вьющиеся волосы придавали ему своеобразное мальчишеское обаяние. Именно из-за этих волос, которые он упорно не желал укорачивать, Князев постоянно подвергался остракизму со стороны представителей школьной администрации. В классе его прозвали «историком» — за любовь к этой науке и способность помнить всех и вся.

Размышляя медленно, но верно, Князев приходил порой к весьма неожиданным выводам. Так, на выпускном экзамене по обществоведению он вдруг сравнил Россию при Петре I и при Ленине, ссылаясь на поразительное сходство двух цитат — из «Арапа Петра Великого» и «Очередных задач Советской власти». «Россия представлялась Ибрагиму огромной мастеровою, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом», — процитировал он Пушкина, после чего тут же перешел к Ленину: «Наша гигантская задача — организация учета, контроля над крупнейшими предприятиями, превращение всего государственного механизма в единую крупную машину, работающую так, чтобы сотни миллионов людей руководствовались одним планом».

«Ну и что ты этим пытаешься доказать?» — поинтересовался у него присутствовавший на экзамене представитель роно.

«Что и Петр, и Ленин пытались превратить всю страну в единую фабрику, действующую по единому плану», — невозмутимо отвечал Князев.

«А разве это плохо?»

«Пока не знаю».

Вот за это «пока», в котором и проявился будущий диссидент, он получил четверку.

Побывав на кухне, где ему предложили выпить водки, заглянув в другие комнаты и потолкавшись среди танцующих, Князев вдруг заскучал и призадумался над тем, как хотя бы на минуту стать центром всеобщего внимания. Вскоре нужная мысль осенила его кудрявую голову, и тогда, воспользовавшись тем, что музыка смолкла, а Корницкий принялся подыскивать нужную кассету, он начал громко созывать всех в гостиную.

— «Друзья мои, прекрасен наш союз!» — воскликнул Денис, когда в комнате стало тесно. — Пока мы все окончательно не перепились или не переругались, предлагаю замечательный тост и не менее замечательную идею. У всех налито?

— Давай рассказывай, — снисходительно предложил Ястребов.

— Я тут прикинул, что ровно через двадцать пять лет начнется третье тысячелетие…

— Ну-у, — разочарованно протянула Антонина, — да к тому времени мы уже состаримся, и нам будет по сорок с лишним лет!

— Для моего тоста это не столь важно, — мгновенно парировал Князев. — Главное в другом — давайте пообещаем друг другу, что на двухтысячепервый год мы обязательно соберемся вместе, как бы нас до этого ни разметала судьба, — причем обязательно в том же составе.

— Проще договориться о ежегодной встрече, — рассудительно заметил Михаил.

— Это само собой, — согласился оратор, — но моя идея более величественна. Представляете, как будет интересно собраться через четверть века, чтобы встретить новое тысячелетие!

— А где мы соберемся? — спросила Маруся.

— Да хотя бы здесь.

— А если я куда-нибудь перееду? — усмехнулся Корницкий, родители которого были евреями и чуть ли не с детства готовили сына к эмиграции, заставляя зубрить английский.

— Тогда у памятника народным ополченцам, когда до встречи Нового года останется ровно шесть часов, — нашелся Князев. Памятник находился в центре небольшого сквера прямо под окнами квартиры Корницкого. — Ну что, все согласны?

— Согласны!

В тот момент идея казалась абсолютно нереальной, поэтому клятва была легко принесена и тут же забыта, вино выпито, и вечеринка покатилась дальше, постепенно набирая обороты.

Однако мы не будем рассказывать о том, как через пару часов Сергей Иванов, явно не рассчитав силы, долго и нудно блевал с балкона; как Михаил заперся с Марусей в ванной, в то время как Юрий целовался с Натальей прямо в гостиной; как Антонина, предварительно позвонив родителям, собралась домой, а Эдуард и Никита наперебой стали набиваться ей в провожатые; как Анатолий чуть было не подрался с Петром; как незаметно исчезла Полина Василенко; как Игорь Попов пел блатные песни, а Алексей Гурский читал самые откровенные отрывки из своего «Поручика Ржевского»; как захмелевший Князев, по-прежнему слоняясь по комнатам, по очереди приглашал всех девушек к себе в гости и в конце концов чуть было не сцепился с Вадимом Гриневым из-за Веры Кравец, которая ему совсем не нравилась.

В конце концов, мы уже достаточно познакомились с нашими будущими героями, поэтому предоставим им возможность спокойно догуливать этот незабываемый вечер без авторской опеки!

Глава 2 СКРОМНЫЕ СТУДЕНЧЕСКИЕ РАДОСТИ

— Осторожнее вези, кретин! — отчаянно возопили Михаил Ястребов и Никита Дубовик, услышав опасный звяк бутылок и дружно, хотя и с разных сторон, бросаясь придержать ящик с пивом, стоявший на детских санках, которые, пыхтя и отдуваясь, тащил Алексей Гурский.

Уже почти пять дней бывшие одноклассники пьянствовали в подмосковном доме отдыха под Клином, наслаждаясь долгожданной свободой от учебы и родителей. Первая в их жизни зимняя сессия была успешно сдана, и начались студенческие каникулы. Год назад все трое успешно поступили с первого раза: Михаил — на факультет журналистики МГУ, Никита — на международное отделение Финансового института, а Алексей, не пройдя творческого конкурса в Литературный институт, был вынужден приткнуться в первый попавшийся технический вуз, находившийся неподалеку от его дома — таковым оказался Автодорожный институт. Путевки в дом отдыха доставал отец Никиты. Он же снабдил сына таким количеством денег, что будущий финансист щедро спонсировал непрерывную попойку, благодаря которой время проходило быстро и весело.

Начав пить сразу после поселения в одном номере: «С приездом!» и «За успешное окончание сессии!», — приятели не останавливались ни на один день, установив для себя четкий распорядок дня. Сразу после завтрака они шли играть в футбол с соседями по корпусу и азартно гоняли мяч по заснеженной площадке до самого обеда. Затем, покуривая, валялись на кроватях, разыгрывая в карты, кому идти в поселковый магазин за портвейном и закуской — кильками в томатном соусе. Часов в пять открывалась первая бутылка, через пятнадцать минут вторая — и так продолжалось до ужина, после которого один из «сокамерников», спьяну проваливаясь по дороге во все окрестные сугробы, темной и холодной дорогой бежал в магазин пополнять запасы, стремясь успеть до закрытия — то есть до восьми часов вечера. Двое других, оставшись в теплой и прокуренной комнате, слушали магнитофон и нетерпеливо поджидали.

После возвращения гонца пьянка продолжалась по нарастающей примерно до десяти вечера, после чего друзья начинали собираться — то есть надевали чистые рубашки и свои лучшие свитера. Особенно отличался Никита, щеголявший в белоснежном американском свитере с красивой эмблемой в виде орла и надписью «Apollo». Прихватив с собой магнитофон и несколько кассет с записями «Аббы», «Бони М», «Смоки», приятели направлялись в соседний корпус. Там, в холле второго этажа, студенческая молодежь устраивала танцы, которые, как правило, продолжались до полуночи, после чего дежурная по корпусу включала свет и разгоняла всех по своим номерам.

Михаил и Никита умели знакомиться и ухаживать за девушками, азартно соревнуясь и ревниво следя за успехами друг друга. Однако дальше тесных объятий, страстных поцелуев на лестничной площадке, проводов до самых дверей номера, за которыми похрапывали соседки, и утренней болтовни за завтраком ни у одного из них дело пока не заходило. Некрасивый и застенчивый Алексей, как правило, не танцевал, а сидел где-нибудь в кресле и отчаянно завидовал приятелям.

— Я понял, в чем дело! — заявил Михаил как-то утром, обращаясь к Никите. — Мы с тобой действуем порознь, и поэтому у нас ничего не получается.

— Что ты имеешь в виду? — бреясь у зеркала, поинтересовался Дубовик.

— Надо снимать не кому какая понравится, а обязательно подруг, — терпеливо пояснил Михаил. — А то что же выходит — моя из одного корпуса, твоя — из другого, и у каждой своя соседка. Естественно, что они стесняются приглашать нас к себе или идти ночевать к нам. А вот если бы мы сняли сразу двух подруг…

— А еще лучше — трех! — вступил в разговор Алексей, на что Михаил неопределенно мотнул головой, продолжая развивать удачно найденную тему:

— …Или трех, тогда дело было бы в шляпе. Более того, мы бы могли разделиться: одна пара — в один номер, вторая — в другой. Что скажешь?

— Может, нам лучше заняться третьекурсницами? — предложил Гурский. — Я сегодня видел в холле трех новеньких и даже успел узнать, что они из инженерно-физического. Одна так просто красавица…

От столь неожиданного нахальства, выраженного в местоимении «нам», Михаил и Никита удивленно переглянулись.

— Нет, двадцатилетними старухами мы заниматься не будем, — отмахнулся Михаил и снова обратился к Никите: — Ну, что скажешь, Дробовик?

— Идея неплохая, и я, в принципе, согласен, — заявил тот, натирая щеки душистым одеколоном, — проблема лишь в том, где найти одинаково симпатичных подруг? Практически всегда одна лучше, другая — хуже.

— Ничего, — утешил его Ястребов, — я, кажется, уже присмотрел подходящий вариант…

Тем же вечером Никита и Михаил успешно познакомились с двумя восемнадцатилетними подругами — первокурсницами экономико-статистического института. Однако от предложения выпить портвейна девушки наотрез отказались, и тогда неугомонный Ястребов утром следующего дня погнал своих приятелей на железнодорожную станцию — за пивом и шампанским.

Позаимствовав в ближайшей деревне санки, веселая троица за полчаса добралась до станционного буфета, где закупила ящик пива. Однако после этого на шампанское денег уже не хватило.

— Что же ты так мало взял? — возмутился Ястребов. — А еще финансист!

— Откуда я знал, что ты потребуешь целый ящик! — вяло оправдывался Никита. — И нечего шиковать, если они согласятся, то согласятся и на пиво. Вообще, глупо тратиться на одну бутылку шампанского, когда на те же деньги можно взять три портвейна!

— Логично рассуждаешь! Ну, тогда тебе и везти санки.

— Почему это мне?

— Потому что ты такой умный.

— Если бы я был такой умный, то поменьше бы тебя слушал!

— И это в благодарность за все мои идеи и инициативы? Одно слово — Труповик! Ладно, так и быть, пусть везет Гурский.

— А почему я?

— Ты самый маленький и худенький, и тебе надо развивать мускулатуру.

— Вы будете поить девушек пивом, а я — санки вези?

— Ну, черт с вами, — утомленный долгими спорами, согласился Ястребов, доставая из кармана коробок со спичками, — тогда давайте разыграем. Кто вытянет самую короткую — тот и везет.

В результате розыгрыша тащить санки довелось «самому маленькому и худенькому». Никита и Михаил, покуривая, шли рядом. Немилосердно матеря возницу, они при каждом звяке едва не бросались под санки, опасаясь разбиения хоть одной из драгоценных бутылок. Наконец ящик был доставлен в корпус и водружен посреди номера.

— Жить — хорошо! — процитировал классику советского кино Михаил, открывая бутылку и делая первый глоток.

— А хорошо жить — еще лучше! — немедленно откликнулись Алексей и Никита, следуя его примеру.

— Сейчас выпьем лишь по одной, все остальное на вечер, — строго предупредил Ястребов.

Однако «по одной», естественно, не получилось, и приятели так увлеклись, что от полного истребления пиво спасло только время обеда.

— Всего-то одиннадцать бутылок осталось! — горестно пересчитал Михаил. — Говорил же вам, козлам, — оставим до вечера!

— Не отчаивайся, — снисходительно утешил его Никита, — после обеда сходим в магазин и возьмем шампанского.

— Это сорта «Кавказ», что ли? — мрачно сострил Ястребов. — Ладно, будь что будет. В конце концов, купим им по шоколадке…

Долгожданный вечер начался традиционно — то есть с двух бутылок портвейна.

— Все! — решительно заявил Михаил, допивая свой стакан. — На сегодня пить хватит — пора по девочкам. Эй, Боровик, сколько там натикало?

— Да мало еще, — отозвался Никита, давно привыкший к тому, что приятель без конца видоизменял его фамилию, — всего-то шесть. До ужина еще целый час остался…

— Ну тогда пойдем в спортзал, сгоняем пару партий в настольный пенис.

После ужина все трое вернулись в номер, и Ястребов немедленно достал третью бутылку, стоявшую у окна и заботливо прикрытую шторой.

— Ты что делаешь? — остановил его Никита. — Договорились же больше не пить!

— А хрен ли еще делать? В шахматы играть или телевизор смотреть? Леха, ты пить будешь?

— Разумеется.

— Тогда все дискуссии прекращаем. — И Ястребов, ловко открыв бутылку, забулькал темной, адски пахнущей жидкостью, разливая ее по стаканам. — За сегодняшний успех у дам!

Они чокнулись и выпили, после чего Гурский осторожно поинтересовался:

— Ну, хорошо, а если у вас сегодня все получится, куда мне деваться?

— Посидишь в холле.

— Всю ночь?

— Да ладно тебе. — И Михаил небрежно махнул рукой. — Если получится, обязательно что-нибудь придумаем. Сходишь к своим третьекурсницам, угостишь их пивком. Черт, жаль закусить не взяли… Перегаром будет нести.

— Подушись моим «Денимом», — предложил Дубовик.

— Ага, чтобы они решили, будто мы уже опустились до такой степени, что пьем одеколон! Допивайте и пора собираться…

Самое забавное, что опасения Михаила оказались не лишены оснований. Во время первого же танца его партнерша — стройная, модно одетая, длинноволосая шатенка по имени Анна, с красивым, но строгим лицом (Никите досталась красотка попроще, во всем потакавшая своей подруге, — слегка полноватая жизнерадостная блондинка с великолепным, плотно обтянутым джинсами задом) — в ответ на его приветствие вздохнула и отвернула голову:

— От тебя опять портвейном несет!

— Это не от меня… — начал оправдываться Ястребов. — То есть от меня, но не изо рта. Приятели сегодня поддавали и случайно пролили портвейн на мой свитер.

— Ну-ну, рассказывай…

— Нет, правда! Сам же я пил только пиво. Ты, кстати, пиво любишь?

— Ну, не то чтобы люблю…

— Но выпить не откажешься?

— А у тебя есть?

— Да, мы сегодня ради этого даже ходили на станцию, а потом, впрягшись вместе с Ником в тяжеленные сани, груженные десятью ящиками пива, волокли их на себе, увязая по колено в снегу, словно отступающие из Москвы французы.

— Вот болтун! — не выдержав его комически-пафосного тона, засмеялась Анна.

— Так что, — обрадованный ее настроением, тут же подхватил Михаил. — Идем к нам на пиво?

— Прямо сейчас?

— А чего медлить? — Михаил повернул голову и, сняв руку с талии своей партнерши, толкнул в плечо Никиту, топтавшегося в объятиях с блондинкой. — Эй, вы как? Мы уже обо всем договорились.

Дубовик кивнул:

— Мы тоже.

— Тогда вперед!

И все четверо, прихватив по дороге увязавшегося за ними Алексея, пошли одеваться — те, кто жил в других корпусах, сваливали свои шубы и куртки прямо на журнальный столик, стоявший перед телевизором, или просто на стулья. В номере, помогая Анне снять ее теплую, ароматную шубку из искусственного меха «под леопарда», Михаил едва не заурчал от удовольствия — так хороша была эта, только что приведенная с мороза, румяная и соблазнительная девушка! Усадив ее на свою кровать, он пристроился рядом, чтобы иметь под рукой полупустой ящик пива. Никита и блондинка, которую звали Ольгой, уселись напротив, Алексей — чуть подальше, поскольку его кровать стояла возле входной двери.

Разговор за пивом явно не клеился — Ястребов и Дубовик красноречиво поглядывали то друг на друга, то на злополучного Алексея, горя желанием немедленно перейти к решительным действиям. Наконец, когда пауза слишком затянулась, Михаил нашел выход. Нагнувшись и достав из ящика пару бутылок, он протянул их Гурскому.

— Зачем? — недоуменно поинтересовался тот.

— Как, ты разве забыл? — неискренне удивился Ястребов. — Тебя же приглашали твои третьекурсницы! А это — подарок от нашего стола ихнему столу.

Алексей понял, что деваться некуда, и нехотя поднялся с места. Честно признать, идти к третьекурсницам он очень стеснялся, хотя во время сегодняшнего разговора в столовой самая красивая из них — Натали — действительно пригласила его заходить и даже назвала номер комнаты. Последний раз оглянувшись на приятелей, сопровождавших каждое его движение нетерпеливыми жестами, он вышел в коридор и направился к лестнице — девушки жили в том же корпусе, но не на первом, а на третьем этаже. Немного постояв и покурив на лестничной клетке, он нерешительно затоптал окурок и направился к заветной двери. Стук получился негромким и каким-то неровным — дрожала рука.

— Войдите, — тут же послышался приветливый голос Натальи.

Обрадованный Алексей, стараясь не уронить заветные бутылки, приоткрыл дверь, однако что за картина его там ждала! Наталья сидела на кровати, и рядом с ней, по-хозяйски обнимая ее за талию, развалился какой-то взрослый парень — явно из старшекурсников. Подруга Натальи вообще уже лежала под одеялом и, закинув руку за голову, лениво курила, стряхивая пепел в бумажный кулек, который держал перед ней еще один парень, лежавший рядом.

Гурский был так ошарашен, что рванулся назад, уронил одну из бутылок на пол, попытался было захлопнуть за собой дверь — но нижняя часть косяка наткнулась на упавшую бутылку, едва ее не расколов. Алексей поспешно пнул проклятую бутылку, выкатив ее в коридор, и, закрывая за собой дверь, услышал взрыв хохота.

Черт! Ну что за несчастье быть таким смешным, некрасивым и неуклюжим! Проклиная все на свете, он спустился вниз и занял кресло в холле первого этажа. Идти в свой номер было бессмысленно — его снова прогонят, поэтому оставалось только утешаться пивом и мыслью о том, что когда-нибудь, когда он станет знаменит, эти «чертовы шлюхи» еще о нем вспомнят!

Алексей с трудом открыл о подлокотник кресла одну из бутылок и успел сделать несколько глотков, когда в коридоре послышались знакомые голоса. Никита и Ольга направлялись к двери.

— А как же третьекурсницы? — весело поинтересовался Дубовик.

— Да ну их к черту! — злобно огрызнулся Алексей. — А вы куда?

— Ольга вспомнила, что у них в номере есть соленые орешки к пиву, — подмигивая Гурскому незаметно от своей спутницы, отвечал приятель. — Ну, бывай здоров.

Гурский вяло кивнул и снова приложился к бутылке. В том, что Никита не вернется обратно, он почти не сомневался, но как быть с Михаилом? Неужели Ястребов действительно решил обречь его на такую пытку — просидеть всю ночь в холле, пока он будет развлекаться с Анной? Ну ладно Ольга — она ему все равно не нравится, да и по виду явная б…, но Анна, Анна — такая строгая и прекрасная? Неужели она вот так просто уступит пошляку и нахалу Ястребову? Неужели на свете не осталось порядочных девушек, или он просто чего-то не понимает? Ведь и красавица Наталья сначала показалась ему такой порядочной… Прикрыв веки, чтобы сдержать подступавшие слезы, Алексей закурил, мысленно представляя себе то, что должно было сейчас твориться в их номере. Предположим, что она сначала вздумает поломаться, но ведь Ястребов так настойчив и красноречив!

…И вот они затевают ту яростную возню на скрипучей кровати, когда каждый участок обнаженного женского тела дается после упорной борьбы, смех и злость заставляют краснеть лица, поцелуи сменяются укусами, а уговоры — действиями.

«Что ты делаешь? Оставь! Я кому сказала!» — возможно, станет возмущаться Анна в пылу борьбы, пока проклятый Михаил будет упрямо расстегивать ее бюстгальтер, обнажая нежные белые груди. Возможно, что в эту минуту он уже покончил с бюстгальтером и теперь задирает на ней юбку, пытаясь стянуть колготки. А может быть, они дошли до того момента, когда сопротивление продолжается только по привычке, потому что горячие тела уже прижимаются друг к другу, губы послушно открываются для очередного, задыхающегося поцелуя, руки не отталкивают, но обжигающими движениями скользят вдоль тел, а полусогнутые колени неуверенно раздвигаются…

— Прекрати!

— Да в чем дело? — возмутился Ястребов, ощутив сильный и весьма болезненный толчок в грудь. Он уже начал понимать, что Анна сопротивляется по-настоящему, и нет ни малейших признаков того, что она собирается уступать. — Ты еще девушка?

— Не твое дело!

— А может, я влюблен и хочу на тебе жениться?

— Рассказывай это кому-нибудь другому.

— Да почему другому, если ты мне нравишься больше всех остальных?

— Ну и на здоровье!

Анна решительно отстранила блудливые руки, пытавшиеся проникнуть под ее белую кофточку, чтобы расстегнуть бюстгальтер, и встала.

— Ты куда собралась? — изумился Михаил, увидев, что она направилась к своей шубке, висевшей в стенном шкафу.

— К себе в номер, естественно.

— Но ведь там же Никита и Ольга!

— Ну и что?

— А ты представляешь, чем они сейчас занимаются?

— Мне на это плевать!

— Но ты же им все удовольствие испортишь.

— Ты в этом так уверен? — Надев шубу и поправив волосы, Анна иронично оглянулась на Михаила.

— Да конечно уверен! — раздосадованно откликнулся Ястребов, мельком взглянув на часы. — До вашего номера идти всего пять минут, а они отсутствуют почти целый час. Слушай, ну неужели я тебе совсем не нравлюсь?

— Я этого не говорила.

— Да? — Обрадованный Михаил одним рывком вскочил с кровати и обнял Анну сзади за талию, зарывшись носом и губами в ее пушистый воротник. — Но тогда почему ты уходишь?

— Потому, что не собираюсь здесь больше оставаться.

— Да почему, черт подери, почему?

— Потому, что хочу пойти в свой номер и лечь спать!

Это было сказано настолько равнодушным тоном, что импульсивный Михаил, секунду назад подумывавший о том, чтобы проводить девушку до ее корпуса и нежно поцеловать на прощанье, внезапно вспылил и метнулся к двери, распахнув ее настежь.

— Ну и убирайся, чертова лягушка!

— Какой же ты ласковый, Миша!

Нет, все-таки Анна была бесподобна — проворковав это самым ласковым тоном, она нежно погладила его по щеке и выпорхнула в коридор. Озадаченный Михаил прислонился спиной к дверному косяку, глядя ей вслед.

— Спокойной ночи! — негромко произнесла она, перед тем как свернуть за угол, и еще послала ему воздушный поцелуй, стерва лукавая!

Ястребов не выдержал, бросился вдогонку, но она уже выскочила на улицу и быстро пошла к своему корпусу.

— Ты чего здесь сидишь? — хмуро спросил Михаил, поворачиваясь и видя перед собой Гурского, наблюдавшего за ним с откровенным ехидством. — Пошли в номер.

— Пошли, — охотно согласился тот, вскакивая с кресла и подхватывая обе бутылки.

— Что, пива у нас больше не осталось? — огорчился Ястребов, входя в комнату и первым делом заглядывая в заветный ящик. — Вот, черт… и портвейна тоже!

— Возьми мою. — Алексей протянул ему нераспечатанную бутылку.

— Тоже не получилось? — поинтересовался Михаил, поворачиваясь к тумбочке и беря открывалку.

— У них уже были гости.

— Возможно, как и у моей… Кстати, тогда это все объясняет!

— В каком смысле?

Однако Ястребов не стал ничего объяснять, а шумно завалился на кровать и поднес к губам горлышко бутылки. Алексей сел на стул и посмотрел на него.

— Завтра же выпишу Марусю, — немного поразмыслив, объявил Михаил.

— Сергееву?

— Ее самую.

— А она приедет?

— Почему бы и нет?

— Я слышал, она собирается замуж.

— Да, — лениво подтвердил Ястребов, — а что ей еще делать? В институт поступать — так у нее одни тройки в аттестате. Вот и нашла себе какого-то хмыря с рабоче-крестьянской рожей и аналогичной биографией.

— Ты его видел?

— Случайно, когда они шли по улице.

— Неужели она его бросит, чтобы приехать к тебе?

— Ну и что? — Ястребов кинул взгляд на Алексея. — Не понимаю — чему ты удивляешься? Ты же будущий писатель!

— А при чем тут это?

— Как — при чем? Вспомни классическую литературу — «Дэвида Копперфилда» или «Станционного смотрителя». Что мы там имеем? Историю о том, как симпатичная юная девушка, прозябающая в жуткой глуши и предназначенная в жены какому-нибудь местному убожеству, влюбляется в блестящего заезжего красавца и убегает с ним. Стирфорт и Мэри, гусар и Маша. По моему твердому убеждению, здесь нет никакого трагического конфликта, и эти девушки отнюдь не падшие, а возвысившиеся создания.

— Над кем возвысившиеся?

— Да над пошлостью среды и убожеством собственного воспитания! Женщины, не способные на подобные поступки, — это самые заурядные самки. Они не заслуживают поэтического поклонения. К счастью, Маруся не из таких, поэтому я весьма на нее рассчитываю. Ладно, — и Михаил сладко зевнул, — давай спать.

— Дверь будем запирать?

— Разумеется.

На следующее утро в футбол никто играть не пошел — Михаил отправился в деревню на почту, чтобы позвонить Марусе, вернувшийся только под утро Никита, даже не позавтракав, немедленно завалился спать, а оставшийся в одиночестве Алексей решил хоть разок прокатиться на лыжах. Обедали они тоже врозь и собрались вместе лишь у себя в номере, после чего, как обычно, развалились на кроватях и дружно закурили.

— На танцы сегодня пойдем? — зачем-то поинтересовался Алексей.

— Я — пас, — первым отозвался Ястребов. — Вечером приезжает Маруся, так что мне надо беречь силы.

— Так ты ее выписал?

— Ну, а ты думал!

— Я тоже не пойду, — заявил Дубовик, сладострастно потягиваясь, — мне сегодня предстоит еще одна чудная ночка, так что идти нет никакого смысла.

— Я все-таки не понимаю, — живо повернулся к нему Михаил, — неужели Анна преспокойно лежала в постели и внимала тому, как ты рядом перепихиваешься с Ольгой?

— А что в этом такого? — самодовольно ухмыльнулся Никита. — Может, ей нравится наблюдать за другими? Кстати, сегодня я думаю предложить ей присоединиться к нам…

— Только попробуй! — не на шутку рассвирепел Ястребов, приподнимаясь на локтях. — Ты же знаешь, что у меня с ней ничего не получилось.

— Ну и чего ты волнуешься? К тебе Маруся приедет.

— Маруся Марусей, но Анну не трогай, — серьезно предупредил Михаил, — иначе я тебе башку расшибу!

— Да пошел ты!

— Что?

— Эй, кончайте, — встревожился Алексей, видя, как приятели встают с кроватей и ненавидяще оглядывают друг друга, — не хватало еще, чтобы вы подрались.

Михаил был спортивнее и подвижнее Дубовика, но на полголовы ниже ростом. Кроме того, он и весил почти в полтора раза меньше, поэтому в случае настоящей драки шансов у него было бы немного.

— Если не хочешь, чтобы мы подрались, сгоняй за портвейном, — неожиданно предложил Никита, отворачиваясь от Ястребова и шаря рукой в кармане куртки, — вот деньги.

— Давай действуй, — кивнул Михаил, успокаиваясь и расслабленно валясь на кровать. — Выпить нам действительно не помешает…

Гурского очень беспокоило, что в его отсутствие друзья могут снова сцепиться, поэтому весь путь до магазина и обратно он проделал бегом. Однако в номере все было тихо — оба по-прежнему лежали на своих кроватях и дымили в потолок. За портвейном они окончательно помирились.

— Я же пошутил насчет Анны, — миролюбиво пояснил Никита. — Тем более она бы все равно отказалась.

— Дурак ты боцман, и шутки у тебя дурацкие, — беззлобно отругивался Михаил.

Он же предложил сыграть в карты, чтобы убить время до ужина.

— А на что играть будем? — спросил Алексей.

— На сеанс закаливания, — немного поразмыслив, заявил Ястребов. — Кто проиграет — раздевается до трусов, перелезает через балкон и купается в снегу.

— Сурово! — поежился Дубовик. — Да сейчас на улице не меньше пятнадцати градусов. А если кто из нас заболеет после такого купания?

— Не заболеет… Стакан портвейна для профилактики — и вперед. Ну что, погнали? Или ты, мой юный друг Бобовик, боишься, что раз в любви повезло, то в карты непременно проиграешь?

— Ни хрена не боюсь, сдавай!

Самое забавное, что проигравшим оказался ни в чем не повинный Гурский.

— Может, не надо? — робко попросил он, ежась и поглядывая на темное окно балкона.

— Давай-давай, закаляйся! — дружно подбодрили его собутыльники.

Алексей неохотно разделся и, моля бога о том, чтобы свидетелем его очередного позора опять не стала Наталья, открыл дверь балкона и ступил босыми ногами на снег. На его счастье, пока он примеривался, как получше перелезть через перила, к подъезду подошла одинокая женская фигура в синей нейлоновой куртке и кокетливой белой шапочке.

— Привет, Гурский! Вы чего там — уже до чертиков допились?

— О, это ты! — Алексей обрадованно помахал ей рукой. — Заходи быстрее, наш номер — шестнадцатый. Поспешно нырнув обратно в комнату, он захлопнул за собой балконную дверь и, стуча зубами от холода, объявил: — Маруся приехала!

— Ну, писатель, считай, тебе повезло! — заявил сразу оживившийся Михаил. — Одевайся скорее, чтобы не заставлять девушку ждать.

Действительно, через минуту уже весело барабанили в дверь. Ястребов распахнул ее настежь, тут же привлек к себе улыбающуюся Марусю и принялся жадно целовать ее холодные от мороза щеки.

— Как же я рад, что ты приехала!

— Да ладно, ладно, не подлизывайся… Зачем вы Гурского голым на балкон выгнали?

— Он в карты проиграл, — пояснил Никита, делая приветливый жест рукой. — Выпить хочешь?

— А что вы тут пьете?

— Портвейн, — ответил Ястребов и полез доставать новую бутылку.

— Фу, какая гадость! — поморщилась Маруся. — А я вам кое-что получше привезла.

Появление трехзвездочного армянского коньяка «Арарат» было встречено обрадованным ревом уставших от портвейна друзей.

— Между прочим, — заметил Гурский, заканчивая одеваться и появляясь из-за открытой дверцы стенного шкафа, — до закрытия столовой осталось ровно двадцать минут. Мы ужинать собираемся?

— Верно! — тут же засуетился Михаил. — Погоди, мать, не раздевайся, пойдешь с нами. За нашим столиком как раз есть свободное место.

— А меня накормят?

— Накормят. В крайнем случае, мы с тобой поделимся.

Через пять минут все четверо выскочили на улицу и быстрым шагом устремились к столовой. Приглашая Марусю, такую хорошенькую, разрумянившуюся, нарядную и веселую, Ястребов преследовал коварную мысль — продемонстрировать Анне свой успех у женщин и вызвать досаду. Однако его ждало страшное разочарование — прямо в холле они наткнулись на одинокую Ольгу, которая уже направлялась к выходу.

— Привет! А где Анна? — Отстранив Никиту, Ястребов первым преградил ей дорогу.

— Она еще днем уехала в Москву. А ты разве не знал?

— Как — в Москву? — Михаил был так ошарашен, что на какое-то время даже забыл о Марусе, внимательно прислушивавшейся к их разговору. — Зачем? Разве у нее путевка не на десять дней?

— Значит, ты теперь осталась одна? — обрадованно встрял Никита.

— Да погоди ты, — перебил его Ястребов. — Почему она уехала?

— Сказала, что ей уже все здесь надоело и захотелось домой. — Разговаривая с Михаилом, Ольга смотрела на Дубовика, улыбаясь и обмениваясь с ним многозначительными взглядами.

— А телефон она тебе оставила?

— Нет. А ты разве сам у нее не взял?

— Проклятье! — Ястребов даже не пытался скрыть огорчения. — Но ты с ней еще увидишься?

— Конечно, мы же учимся в параллельных группах.

У Михаила промелькнула мысль о том, что Анна оказалась по-настоящему порядочной девушкой и не захотела провести еще одну ночь, отвернувшись лицом к стене и делая вид, что спит, в то время как ее подруга активно развлекается с Никитой. Он хотел еще что-то спросить, но тут Маруся, обиженно надув губы, раздосадованно толкнула кулаком его в бок.

— Ты чего? — Будущий журналист оглянулся.

— Отойдем в сторонку.

Гурский разделся и прошел в зал, Никита остался стоять в холле, договариваясь с Ольгой, а Михаил нехотя последовал за Марусей.

— Я так понимаю, — первой заговорила она, — что эта Анна тебе не дала и поэтому ты позвонил мне?

— Ну и что?

— Свинство это, вот что!

— Да ладно тебе, мать, не бери в голову, бери в …! — Заметив яростные огоньки в серовато-голубых глазах Маруси, Михаил отчетливо понял, насколько велики его шансы и сегодняшней ночью остаться без девушки, поэтому вовремя прикусил свой блудливый язык.

— Сволочь ты, Ястребов!

— Да почему же я сволочь? Ты там, в Москве, кувыркаешься в постели со своим женихом, а я здесь что — должен обет воздержания соблюдать?

— Во-первых, я с ним нигде не кувыркаюсь, он меня слишком сильно любит…

— Одно другого не исключает.

— Не перебивай! А во-вторых…

— Ну что, мы идем? — весело спросил Никита, подходя к ним. — А то ведь до утра останемся голодными.

— Не останетесь, — буркнула Маруся. — Я вам и пожрать кое-чего захватила.

— Ух, какая же ты у меня бесценная женщина! — радостно пропел Ястребов, обнимая ее за талию и увлекая в сторону зала. — Как же я тебя люблю!

— Отстань, дурак. — Она, сделала движение, чтобы освободиться, однако Ястребов, почувствовав перелом в ее быстро меняющемся настроении, не убрал руки.

— Клянусь, что люблю, вот Грузовик свидетель!

— Грузовик? — засмеялась Маруся. — Это он тебя так называет, а ты не обижаешься?

— Разве на дураков обижаются? — усмехнулся Никита. — Кстати, тебе совершенно незачем ревновать — эта Анна по сравнению с тобой просто бледная поганка.

Михаил крякнул и выразительно глянул на Никиту, исподтишка показав ему кулак.

Впрочем, дело было сделано — хотя Маруся еще изредка позволяла себе сердитые взгляды и колкие замечания, но было совершенно очевидно, что ее нисколько не прельщает перспектива позднего возвращения в Москву, тем более что к ночи мороз достиг двадцати градусов.

Когда все разошлись по своим номерам, Алексей вновь одиноко сидел в холле на том же самом месте и, периодически прикладываясь к стоявшей рядом с ним бутылке портвейна, курил одну сигарету за другой. Никита ушел к Ольге, а Михаил заперся с Марусей в их номере. Алексей даже постоял у двери, прислушиваясь к ее сладострастным стонам и всхлипам.

Черт, черт, черт! Почему же ему так не везет с женщинами? Чтобы переломить эту проклятую ситуацию, надо поскорее «добыть себе славы пером», сочинив какой-нибудь сногсшибательный роман в духе Джеймса Хэдли Чейза, который настолько популярен, что ходит по рукам в виде распечаток на ксероксе. В одном из его романов — кажется, «Мертвые молчат» — частные сыщики ищут пропавшую певичку из бара и находят ее на дне озера, закатанную в бочку с цементом. Почему бы не сделать нечто подобное, но на современном материале? Например, во время студенческой вечеринки бесследно исчезает красивая молодая девушка — кстати, ее портрет можно списать с той же Анны, — и никто спьяну не может вспомнить: когда она ушла и с кем? Милиция не в состоянии ничего сделать, и тогда один из ее однокурсников (допустим, будущий журналист!), который до этого приставал к ней, а потом заперся в ванной с другой, начинает проводить собственное расследование.

Увлеченный этой идеей, Алексей поднес к губам очередной стакан портвейна, проглотил его с огромным трудом и вдруг почувствовал, как в глазах темнеет, а горло сдавливает тошнотворный спазм. Вскочив с места и зажимая рот руками, он бросился в туалет…

Глава 3 КАРТОШКА, СЕНО И КОМСОМОЛ

— Первым делом нам надо найти где-нибудь поблизости стог сена, — деловито заявил Юрий, когда они отошли в сторону покурить.

— Зачем это? — живо заинтересовался его новый приятель и однокурсник по фармацевтическому факультету Первого медицинского института Иван — сильный и здоровый парень, недавно отслуживший в десантных войсках. У него было простоватое лицо, бледно-голубые глаза с деревенской хитринкой и ладная фигура, отличавшаяся какой-то звериной ловкостью.

— Как зачем? А куда мы девушек будем водить, ты подумал? Не в бараке же с ними общаться на глазах у двадцати сексуально озабоченных гавриков! Говорю тебе — нужно сено!

— Да, это ты хорошо придумал, — согласился бывший десантник, плотоядно облизываясь. — Сразу после ужина пойдем на разведку.

Лучшая в России погода — это теплые золотые дни бабьего лета. Именно в такие дни состоялся выезд второкурсников мединститута на картошку в подмосковный колхоз «Заря коммунизма». Прямо на картофельном поле, в непосредственной близости от деревни, стояли два длинных обшарпанных барака, в каждом из которых находилось примерно по сорок коек, выстроенных в два ряда. Едва оказавшись внутри, Иван выругался:

«Ну, блин, узнаю родную казарму!»

«Скорее похоже на бывший свинарник», — поводя носом, отвечал Юрий, и, вполне возможно, он был недалек от истины.

Поскольку фармацевтический и санитарно-гигиенический факультеты традиционно являлись факультетами «женскими», в мужском бараке половина коек оказалась свободными, и их в первый же вечер перетащили во второй барак.

Столовая была только в деревне, и именно оттуда вечно пьяный «абориген» три раза в день привозил на телеге большие закопченные котлы.

Впрочем, какое значение имеют все эти мелочи быта, когда тебе еще нет двадцати лет и ты целый день проводишь в окружении хорошеньких девушек!

Поужинав, приятели покинули свой барак и разошлись в разные стороны — Юрий направился в сторону деревни: «Сено должно находиться неподалеку от коров!» — в то время как Иван решительно пошел в сторону леса: «В России где скосят, там и заскирдуют!»

Встретились они часа через полтора на том месте, где расстались, после чего выяснилось, что прав оказался именно Иван, обнаруживший огромный стог сена неподалеку от опушки леса, в получасе ходьбы от барака.

— Ну что, завтра договариваемся с телками на вечер? — спросил он. — Ты кого хочешь взять?

— Василенко, разумеется. — Поступив одновременно с ним, бывшая одноклассница училась на санитарно-гигиеническом факультете, и непостоянный Корницкий, быстренько забыв о своих клятвах Наталье Куприяновой, полностью переключился на Полину. Юрий водил ее на рок-концерты и в кафе, целовал при расставании, но пока не добился «самого главного».

— А я возьму Таньку с нашего факультета, — давя окурок сапогом, заявил бывший десантник.

Танька была высокой белокурой девицей, не слишком красивой, но зато откровенно «блядовитого» вида. Корницкий только усмехнулся, узнав о выборе приятеля:

— Смотри триппер не подцепи!

Утро следующего дня выдалось пасмурным, но уже к полудню сплошная серая пелена постепенно растаяла, обнажив нарядно-голубой купол неба.

План работы на полях был достаточно прост — девушки собирали картошку в корзины, после чего высыпали их в огромные пыльные мешки, кучами сваленные в разных местах поля. Как только очередной мешок наполнялся, они подзывали двоих ребят. Те волоком тащили мешок до машины, где передавали его в руки следующей пары, которой предстояла самая тяжелая, но зато одномоментная задача — оторвать его от земли и закинуть в кузов. Там находился еще один студент, расставлявший мешки.

Разумеется, Юрий и Иван предпочитали покуривать возле грузовика, периодически прерывая ленивую беседу и сноровисто выполняя роль грузчиков. Вскоре Корницкому окончательно надоело спорить с напарником о политике — а после женщин Ивана больше всего на свете волновало то, что на языке газеты «Правда» называлось «наращиванием американской военной мощи». Вообще говоря, в голове бывшего десантника царила жуткая мешанина, когда «советский патриотизм» мирно соседствовал с едким скептицизмом по поводу «коммуняк» — при том, что он вступил в партию еще в армии, — а ярый национализм ничуть не мешал дружбе с Юрием — едва ли не единственным евреем на их курсе.

Найдя глазами салатово-белую куртку Полины, Корницкий быстрым шагом, торопливо переступая через борозды, направился к ней.

— Привет.

— А, это ты. — Сидя на корточках, она вскинула на него спокойные карие глаза. — Привет.

— Очаровательно выглядишь.

— Надеюсь.

— И это действительно так, — заверил Юрий, вожделенно поглядывая на нее.

Пушистые, небрежно сколотые на затылке темно-русые волосы, нежными завитками падавшие на ясный и чистый лоб, легкий румянец на изумительно свежей, матово-белой коже, розовые, сосредоточенно сжатые губы, умевшие дарить такие чувственные поцелуи! — и никакой косметики, разве только глаза слегка подкрашены. Даже занимаясь столь грязной работой, Полина ухитрялась сохранять врожденную опрятность — темно-синие джинсы были ловко заправлены в старенькие, заляпанные грязью красные сапожки, а из-под куртки выбивался красивый цветной шарфик.

Полина не была писаной красавицей — на их факультете были девушки гораздо ярче ее, однако никто из них не обладал тем врожденным чувством изящества, которое чувствовалось у нее буквально во всем — в походке, повороте головы, каждом движении маленьких рук. А чего стоило это бессознательно-ленивое кокетство, в котором не было ни грана притворства, но лишь интуитивное сознание своей неповторимой привлекательности!

Чтобы хоть немного справиться с охватившим его волнением, Юрий закурил и, не обращая внимания на копошившихся неподалеку однокурсниц, то и дело бросавших в их сторону любопытно-завистливые взгляды, присел рядом.

— Мне кажется, ты сегодня не выспалась.

— Еще бы тут выспаться, — сердито отозвалась Полина, — если нас в этом чертовом бараке набилось, как сельдей в бочке! Я не могу спать, когда постоянно кто-то перешептывается, ходит, скрипит кроватью…

— Ну и как же ты собираешься терпеть все это целый месяц?

— А я и не собираюсь… возьму да уеду.

— Отчислят!

— Да плевать.

— У меня для тебя есть предложение получше.

— Какое же?

— Надо побольше гулять перед отбоем, и тогда будешь спать как убитая. Мы тут с Иваном нашли одно чудное местечко, где можно спокойно уединиться на свежем воздухе…

— В стогу сена, что ли? — усмехнулась Полина.

— Как это ты догадалась? — искренне изумился Юрий.

— А чего тут догадываться, ты меня совсем дурой считаешь?

— Нет, разумеется.

— Ну и где же вы этот стог нашли?

— Неподалеку, минут двадцать ходьбы в сторону леса. Давай сегодня вечерком сходим туда, прогуляемся?

Полина призадумалась, медленно перекатывая в руках небольшой розовый клубень. Юрий нетерпеливо ждал, лихорадочно перебирая в уме новые доводы на случай отказа.

— А что мы там будем делать? — наконец невозмутимо спросила она.

Ответ был давно готов:

— Любоваться звездным небом и беседовать о любви и смысле жизни!

— Ну, если так…

— Корницкий! Я не понимаю — ты сюда кадриться приехал или работать? — послышался издалека возмущенный вопль комсорга курса — толстого и рыхлого жлоба по кличке Вата, сумевшего поступить в институт лишь с третьего раза и потому являвшегося самым старшим на курсе.

— В восемь я буду ждать тебя возле сенокосилки, — поднимаясь на ноги, торопливо проговорил Юрий.

— Какой еще косилки?

— Ну, старая, ржавая, валяется позади вашего барака. — И он быстро пошел в сторону машины, откуда ему уже нетерпеливо махал Иван. Проходя мимо комсорга, Юрий насмешливо оглянулся на него: — Звиняйте, гражданин начальник!

— Давай-давай, работай, салага!

Вата считался последней сволочью и стукачом, поэтому связываться с ним было небезопасно.

— Ну как? — первым делом спросил Иван, когда они дружно схватились за первый мешок — за время отсутствия напарника их скопилось уже пять штук.

— Порядок! — радостно отвечал Юрий. — Через час после ужина и рванем. Ну, взяли…

Тем же вечером обе пары встретились позади глухой стены женского барака. Сдержанно поздоровавшись, они двинулись в путь. Иван с Татьяной шел впереди, а Юрий, попытавшийся было завладеть теплой ручкой Полины, но получивший сдержанный отпор, брел сзади.

— Самое сложное — это форсировать водную преграду, — минут через пятнадцать ходьбы заявил Иван, оборачиваясь к приятелю, — проще говоря, нам предстоит перебраться через небольшую, но очень длинную канаву, на дне которой скопилась дождевая вода. Обходить ее слишком далеко.

— И как мы это сделаем? — спросил Юрий. — Перенесем наших дам на руках?

— Нет, там проложено бревно.

Однако Иван ошибался — самым сложным препятствием на пути к заветному стогу оказалась отнюдь не безобидная канава, а агрессивная компания из четырех полупьяных деревенских подростков, собравшаяся на другой ее стороне.

— О, гляди, городские своих девок в наше сено ведут! — нестройно загалдели они, пока наши герои осторожно переходили по бревну.

Юрий и Иван сдержанно ухмыльнулись. Поначалу они и не думали обижаться, однако это все же пришлось сделать, поскольку обнаглевшие подростки продолжали громко высказываться по поводу конечной цели их путешествия, не стесняясь при этом самых отвратительных выражений. Первой возмутилась Полина, заявившая, что она немедленно возвращается. Татьяна поддержала подругу, и тогда Ивану пришлось взять инициативу на себя.

— Эй, поросята! — окликнул он подростков, делая несколько шагов по направлению к ним. — Если не заткнетесь, то придется надраить ваши пятачки!

— Чего? Ты что, хрен медицинский, давно… не получал?

Иван не выдержал и рванулся вперед, с ходу засветив в челюсть ближайшему из подростков. Оставив девушек, Юрий поспешил за ним. Кто бы мог подумать, что к найденному стогу придется пробиваться с боем!

Впрочем, он оказался весьма быстротечным, ибо силы были явно не равны. Пока первый из подростков глухо матерился, сплевывая кровь во все стороны, Иван стремительно и жестоко расправился с двумя другими — одного, замахнувшегося на него кулаком, ловко перекинул через себя, с силой грохнув о землю, а второго вывел из строя сильным ударом сапога в коленную чашечку. Юрию так и не пришлось вступить в бой — четвертый из подростков не стал дожидаться его приближения и поспешно отбежал в сторону.

— Валите в деревню и больше не попадайтесь мне на глаза, — спокойно заявил бывший десантник. Тут он заметил какой-то предмет, выпавший из кармана того самого подростка, которого он кинул на землю. Нагнувшись, Иван быстро поднял его, оглядел, довольно ухмыльнулся и сунул за пазуху своей куртки.

— Отдай пузырь, гад! — потребовал хозяин.

— Хрен тебе! — последовал незамедлительный ответ победителя. — Он останется у меня в качестве трофея. Кыш отсюда — и побыстрее!

Беспрестанно матерясь и угрожая «еще встретиться», подростки нехотя ретировались.

— Что за бутылка? — поинтересовался Юрий, когда они возвращались к своим дамам.

— Да обычная бормотуха. Девушки, вы трофейное вино пить будете?

Татьяна кивнула, а Полина отказалась, чем немало огорчила Юрия, который уже предчувствовал, насколько упорное сопротивление его сегодня ожидает. Когда все четверо наконец подошли к темневшей на фоне звездного неба громаде стога, Иван вновь проявил инициативу:

— Ну что, расходимся? Мы с Татьяной располагаемся по одну сторону, Юрик с Полиной по другую, а где-нибудь через час можем снова сойтись. Нам надо вернуться не позднее половины одиннадцатого, иначе хватятся и будут искать.

— Вернемся, — пробормотал Юрий, обнимая молчаливую Полину за талию и увлекая ее за собой.

— Ты же обещал, что мы будем говорить о смысле жизни, — насмешливо напомнила она, когда они расположились рядом. Разворошив часть стога и создав нечто вроде уютного, благоухавшего пряной травой грота, Юрий немедленно полез к ней с поцелуями.

— Но в первую очередь о любви! — пылко откликнулся он.

— И еще ты собирался любоваться на звезды…

— Ты — моя единственная звезда!

— Фу, какая пошлость. Сейчас он начнет признаваться в любви и будет обещать на мне жениться.

Юрий, который действительно был близок к подобным излияниям, понял, что надо срочно менять тактику. Но что ей сейчас предложить? Разве что романтику, на которую купится практически любая девица… Черт бы побрал эту прелестную недотрогу — Иван-то с Татьяной наверняка уже глотнули портвейна и занялись делом! Впрочем, чем упорнее сопротивление, тем слаще победа.

— Не буду я тебе ни в чем признаваться и ничего обещать, раз ты не желаешь этого слушать, — с деланной невозмутимостью заявил он, после чего растянулся на сене и закинул руки за голову.

— Да? — И Полина, слегка нагнувшись, с любопытством заглянула ему в лицо. — Тогда о чем же мы будем говорить?

— О таинственности мира, недоступности звезд и бесконечности Вселенной!

— Ого! Это интересно. Ну, начинай, я слушаю.

— Ты никогда не задумывалась о смысле жизни?

— Задумывалась, и очень часто.

— Я тоже. И, знаешь, к какому выводу я пришел? Легче всего этот вопрос дается гениям, у которых имеется какое-то великое предназначение. Одни пытаются познать мир, другие — сделать его более прекрасным, третьи — стать духовными наставниками человечества, но все вместе они похожи на эти самые звезды. Тот свет, который мы сейчас видим, достигает наших глаз через многие сотни, а то и тысячи лет. Звезда могла погаснуть или превратиться в черную дыру, а свет от нее все еще идет. Так же и великие люди — после смерти остаются их творения, благодаря которым они светят нам своим гением примерно так же, как давно погасшие звезды. Впрочем, я немного отвлекся, мы же заговорили о смысле жизни… Так вот, смысл жизни гения запрограммирован от рождения, но что делать заурядным людям?

— Искать свое счастье! — быстро ответила Полина, до того момента слушавшая очень внимательно.

— Да? — Юрий приподнялся на локте, задумчиво покусывая соломинку. — А где оно и в чем? И существует ли такое счастье, которое можно найти раз — и на всю жизнь? Ведь в разные периоды жизни мы принимаем за счастье разные вещи. Вспомни, например, как мы были счастливы, когда с первого захода поступили в институт! А сейчас об этом даже не вспоминаем.

— А сам ты знаешь, в чем твое счастье?

— Вообще нет, но в данный момент — да!

— И в чем же?

— В твоих поцелуях!

— Я серьезно…

— Я тоже.

Юрий попытался придать своему голосу самую проникновенную интонацию, на которую только был способен, и ему это вполне удалось — Полина повернула голову в его сторону и едва заметно улыбнулась.

Обрадованный Юрий мгновенно подсел к ней, осторожно обнял за плечи и медленно прижался губами к ее холодным губам. Она не сопротивлялась, более того, через несколько секунд послушно раскрыла их под напором его горячего и требовательного языка. Следующим этапом была попытка осторожно уложить ее на спину — и это тоже удалось. Но стоило Юрию проникнуть левой рукой под ее свитер, как Полина тут же встрепенулась:

— Ай, какие у тебя руки холодные!

— Что же мне — погреть их на собственной заднице, что ли? — раздосадованно пробормотал он и был немало озадачен взрывом очаровательно-звонкого девичьего смеха. — Ты чего это?

— Ой, не могу… Да, Корницкий, с тобой не соскучишься! То он о звездах и смысле жизни, а то… Прекрати меня щекотать, что ты делаешь?

— Подожди секунду, не мешай, умоляю тебя!

Почувствовав, что на какое-то время девушка начала уступать, Юрий заторопился продвинуться как можно дальше и, как выразился бы Иван, «закрепиться на захваченном плацдарме». Иначе говоря, он проворно задрал на ней свитер, ухитрился с первой же попытки нащупать нужный крючок и расстегнуть бюстгальтер, после чего блаженно зарылся губами в теплую ложбинку между грудями. У Полины была изумительно-упругая грудь — редкое достоинство в среде анемичных московских барышень, — поэтому не прошло и нескольких минут, как Юрий возбудился до крайности. К вечеру на землю вместе с росой опустилась осенняя прохлада, и теперь из его рта буквально полыхал обжигающий белый пар. Полина томно вздыхала, время от времени легко касалась его волос, охотно отвечала на поцелуи, и даже позволила расстегнуть первую пуговицу своих джинсов. Но стоило его руке нащупать «молнию», как она тут же встрепенулась.

— Нет, хватит!

— Почему?

— Потому!

Долгожданная победа ускользала из рук, и Юрий предпринял отчаянную попытку спасти положение. Он вновь прильнул к ее губам, одновременно с этим жадно лаская обеими руками обнаженные женские груди. И тут Полина сделала один жест, которого он от нее никак не ожидал… Сначала ему показалось, что этот жест означает приглашение ко всему дальнейшему, однако через мгновение он уже осознал свою ошибку, содрогнулся и поспешно вскочил, расстегивая на ходу джинсы и отворачиваясь.

— Что это с тобой? — услышав его сдавленное ругательство, самым невинным тоном поинтересовалась Полина.

— Издеваешься, да?

— Напротив, сочувствую.

— Если бы сочувствовала, то не доводила бы меня до такого состояния, — говоря это, Юрий зашел за угол стога, кое-как вытерся носовым платком, застегнул джинсы и тут же вернулся обратно. Полина продолжала сидеть на своем месте.

— Бедненький. — Она ласково протянула ему руку.

Мгновенно воспрянув духом, Юрий опустился рядом.

— Почему ты так упорно отказывалась? — с мягкой укоризной спросил он.

— Не хочу заниматься этим сейчас и здесь!

— Но почему, почему?

— Я очень похожа на Таньку?

— В каком смысле?

— В том, что со мной тоже можно иметь дело на скорую руку, да еще в походных условиях?

— Нет, но…

— Вот потому и отказывалась, и хватит об этом.

«Придется подыскать для походов в этот замечательный стог кого-нибудь другого, — с огромным сожалением констатировал про себя Юрий. — Ну ладно, отложим этот разговор до Москвы, тем более что она в чем-то права».

Закурив, он мельком взглянул на часы и изумленно присвистнул.

— Одиннадцатый час! Пора двигать обратно. Пойду позову этих счастливцев.

— Но сначала поцелуй меня, чтобы не делать этого потом, у них на глазах.

После такой просьбы Юрий окончательно воспрянул духом, так что на обратном пути был оживлен, весел и непрерывно сыпал анекдотами. Один из них вызвал особое оживление слушателей:

— Маленькая девочка говорит своей учительнице: «У моей кошки родились котята, и все они хорошие коммунисты». — «Прекрасно, — отвечает учительница, — воспитывай их в том же духе!» Проходит какое-то время, и она спрашивает у девочки: «Ну и как твои котята?» — «Хорошо, только они уже больше не коммунисты». — «Почему?» — «А у них глаза раскрылись!»

— Хорошо, что тебя Вата не слышит, — вдоволь насмеявшись, заявил Иван, — эге, а это что такое? Они уже перебрались через канаву, как вдруг откуда-то издалека раздался топот ног и яростный вопль:

— Стой, …твою мать! Стоять, суки городские, всех на х… убью!

— Черт, — пробормотал Иван, вглядываясь в темноту, — их слишком много, да к тому же среди них взрослые мужики с кольями. Ну, мальчики и девочки, — обратился он к своим спутникам, — что вы скажете насчет того, чтобы пробежаться до дома — и как можно быстрее?

— Побежали, — тут же кивнул Юрий, но, сделав несколько шагов, оглянулся на Ивана и остановился: — Эй, а ты?

— Бегите, — махнул рукой тот, — а я пока разрушу переправу.

Юрий не стал больше настаивать, и все трое побежали вперед, ориентируясь на далекие огни — это светили два уличных фонаря, находившихся напротив входа в бараки. Через несколько минут их нагнал запыхавшийся Иван.

— Порядок, — весело выдохнул он, — бревно вытащено на берег, и теперь арьергард противника барахтается в канаве. Можете бежать не так быстро.

Минут через пять они добежали до бараков, торопливо попрощались и разошлись в разные стороны. Однако, как вскоре выяснилось, главные события этого вечера были еще впереди. Иван вошел первым, снял старую кожаную куртку и, оставшись в одной рубашке, направился к своей кровати. Юрий появился в бараке через минуту после него, но стоило ему раздеться и одернуть свитер, как грохнул взрыв хохота. Сначала он не понял, в чем дело, и изумленно оглянулся на однокурсников:

— Вы чего ржете?

— У тебя свитер в соломе, — негромко пояснил Иван, быстро возвращаясь к нему. — Осторожно, здесь Вата.

Юрий и сам успел заметить комсорга, поэтому с самым невозмутимым видом пожал плечами и небрежно отряхнулся.

— Где же это вы были? — спросил Вата, подозрительно блестя своими поросячьими глазками.

— Гуляли по деревне, — ответил за двоих Иван, — ну что, хлопцы, не пора ли соснуть? Вырубайте магнитофон к ядрене фене.

Тем временем Вата уже быстро одевался…

— Этот жирный гад меня домогался!

— Кто?

— Вата!

— С какой стати? Как он посмел, сволочь?

Юрий был искренне изумлен и возмущен. Разговор с Полиной происходил в поле во время работы, через день после того достопамятного вечера.

— А ты знаешь, что из вашего барака он сразу же направился к нам?

— Ну и что?

— Да ничего. Нашел там меня, подошел пожелать спокойной ночи и, ехидно улыбаясь, снял соломинку с моего свитера.

— Вот черт! Сообразил, скотина! Морду ему набить, что ли? Ну, хорошо, а что дальше?

— Вчера он отозвал меня в сторону и заявил, что собирается организовать комсомольское собрание с повесткой дня: «Персональное дело комсомольцев Корницкого и Василенко, замеченных в аморальном поведении, разлагающем здоровый дух коллектива» — или что-то в этом роде. А потом предложил сделку — мы занимаемся с ним тем же, чем и с тобой, и тогда никакой «персоналки» не будет.

— Знал бы он, чем мы с тобой занимались! — Юрий невесело усмехнулся. — Нет, ну какая сволочь, а? Ведь за такие дела и отчислить могут… Кстати, а что ты ему ответила?

— Что таким, как он, не дают даже под угрозой смертной казни. — Полина сердито взглянула на поклонника. — А ты что подумал?

— Я был уверен, что ты так и сделаешь.

— И еще он сказал: «Ждите, когда я вывешу объявление». Злобно так сказал…

— Да, от него всего можно ожидать. — Юрий призадумался.

— Вон он, кстати, стоит и на нас смотрит.

Корницкий поднял голову, увидел злорадную физиономию Ваты и решительным шагом направился к нему.

— Ты куда? — окликнула его Полина, но он лишь махнул рукой.

Она осталась на месте, с тревожным ожиданием глядя вслед Юрию. Вот он подошел к Вате… хорошо, что с ходу его не ударил… Так, о чем-то разговаривают… Только бы не подрались! Впрочем, — и она нежно улыбнулась этой мысли, — со стороны Юрика это было бы так благородно!

— Слушай, мне надо в обеденный перерыв смотаться на почту, чтобы позвонить в Москву, — тем временем говорил Юрий, стараясь не смотреть в глаза комсорга.

— Зачем?

— Ну, разные там семейные дела…

— Жениться собрался? — Вата откровенно ухмыльнулся. — До комсомольского собрания все равно не успеешь.

Это было уже слишком — и Юрий стиснул зубы и кулаки.

— Завидуешь, сука? — злобно прошипел он.

— Ничего, — как бы говоря сам с собой, произнес Вата, — скоро тебе уже никто не позавидует. А на почту езжай, только смотри не задерживайся.

Не произнеся ни слова, Юрий обошел его и бросился бегом, стремясь перехватить отъезжавший грузовик, доверху наполненный мешками с картофелем.

На следующей день к краю поля, вдоль которого проходила разбитая грунтовая дорога, подъехали белые, заляпанные грязью «Жигули». Из машины, предварительно посигналив, вышел невысокий черноволосый человек лет пятидесяти, завидев которого Юрий устремился навстречу. После короткого разговора с отцом он указал ему на комсорга и вернулся на свое рабочее место. Отец сам подошел к Вате и отвел его в сторону. Коротко переговорив, они направились к «Жигулям» и сели в салон. Минут через десять Вата вылез наружу, а машина вновь просигналила.

— Ну что? — взволнованно поинтересовался Юрий, запыхавшись от быстрого бега.

— Садись, — хмуро кивнул ему отец и, стоило сыну оказаться рядом, глухо выругался: — Доигрался с девочками, черт бы тебя подрал! Знаешь, во что мне это обошлось?

— Но ты с ним договорился?

— Договорился… никто тебя обсуждать не будет.

— Меня? А Полину?

— Ты что думаешь — у нас дома стоит машинка для печатания денег? — разозлился отец. — Мне это и так стоило дороже, чем я предполагал. Ваш комсорг — жук еще тот!

— Это я и сам знаю. Так что насчет Полины?

— Плевать мне на твою Полину. Когда будет собрание, сиди и не вякай. Тебе надо закончить институт, без образования ты в Америке никому не нужен. Или ты собрался там машины мыть на какой-нибудь бензоколонке?

Юрий мрачно молчал.

— Ну, мне пора. Вылезай и помни, о чем я тебе сказал. Ты все понял?

Сын кивнул, хлопнул дверцей и, понурив голову, побрел вдоль кромки поля.

Собрание состоялось через два дня, в течение которых Юрий всячески избегал встреч с Полиной. Сначала она недоумевала, пыталась заговорить сама, а потом обиделась, особенно когда он принялся вяло ухаживать за подругой Татьяны Зинаидой — невысокой, не слишком красивой, но весьма смешливой девицей.

Комсорг Вата постарался от души — на собрании он клеймил несчастную Полину, используя весь идеологический лексикон того времени: «моральное разложение», «порочит звание комсомолки», «ведет себя вызывающе, противопоставляя коллективу, и это в то время, когда партия ставит перед нами важнейшие задачи…» и т. д. О Юрии не было сказано ни единого слова.

В продолжение всего этого лицемерно-идеологического бреда Полина неотрывно смотрела на него, словно ожидая, что он встанет и начнет говорить. Но Корницкий сидел неподвижно, уставившись в одну точку с самым отрешенным видом. Дело кончилось «строгим выговором с занесением в учетную карточку», причем во время голосования несколько человек, в том числе Юрий и Иван, воздержались. В принципе, в подобного рода наказании не было ничего смертельного, но Полина в тот же день собрала свои вещи и самовольно уехала в Москву. Через месяц, когда весь курс вернулся в город и приступил к занятиям, выяснилось, что ее уже успели отчислить.

Глава 4 ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Если «в тихом омуте черти водятся», где же тогда резвятся ангелы, неужели в бурлящем водовороте? Почему нужно обязательно брать крайности, и где искать среду обитания спокойных, милых и миролюбивых существ — например, таких, как очаровательная Антонина Ширманова?

Мать Антонины была домохозяйкой, зато ее отец являлся довольно известной личностью, поскольку имел деловые знакомства с кинематографической элитой страны. Сейчас бы его должность назвали модным западным словом «продюсер», но тогда подобных слов еще не знали, ограничиваясь скучным словосочетанием «директор фильма». Естественно, что после окончания школы перед юной красавицей открывалась прямая дорога в престижнейший институт кинематографии, то есть во ВГИК.

Не менее естественно и то, что, подобно подавляющему большинству хорошеньких девушек, Антонина хотела стать актрисой. Но без целеустремленности или таланта, всецело полагаясь на влияние своего отца, она не имела ни малейших шансов пройти творческий конкурс, не говоря уже о том, чтобы выдержать совершенно бешеную конкуренцию, достигавшую едва ли не ста пятидесяти человек на место. Зато на экономический факультет того же ВГИКа ей удалось поступить без особых проблем.

Нельзя сказать, что она особенно огорчалась первому обстоятельству или слишком радовалась второму. Недаром, не имея заметных пристрастий, ярких дарований или сильных увлечений, Антонина еще в школе получила два равноупотребительных прозвища — «девочка-цветочек» и «цветик-семицветик». Казалось, никакие страсти, пороки или страдания никогда не смогут омрачить ее ясные глазки. Да и сама Антонина искренне верила в то, что с такой чудной и красивой девочкой, как она, за которой все ухаживали и которую все любили — кроме разве что особенно завистливых подруг, — не может случиться ничего скверного. Для обладателей подобного, созерцательно-пассивного мировоззрения самым опасным рифом при начале плавания по бурному житейскому морю неизбежно должна была стать первая любовь — именно так и произошло с Антониной.

Как мы помним, на выпускной вечеринке ее расположения активно добивались два одноклассника — вальяжный красавец Никита Дубовик и скромный, но крайне честолюбивый «плебей» — Эдик Архангельский. Первый, естественно, нравился ей гораздо больше второго. Однако, к разочарованию Антонины, вскоре после начала осенней сессии Никита перестал звонить и вообще «испарился». Случилось то, о чем говорилось в любимой народом песне: «Зачем вы, девочки, красивых любите? Непостоянная у них любовь…» Увлеченный новыми знакомствами, скромными студенческими радостями, о которых мы уже рассказали, и многообещающими романами с отнюдь не неприступными однокурсницами, Никита легко забыл о красавице Антонине.

«Она даст только после свадьбы, на которую еще надо получить согласие ее отца», — объяснил он в разговоре со своим бывшим конкурентом — Эдуардом, который был более чем согласен на подобный вариант.

Если в школе Архангельский тщательно скрывал свои чувства, из опасения случайно испортить комсомольскую карьеру, то теперь никакой необходимости в этом не было. Не поступив в Институт международных отношений, он был вынужден довольствоваться вечерним отделением Института народного хозяйства имени Плеханова. Блестящая карьера была впереди, а пока он работал лаборантом на одной из кафедр своего института, учился только на «отлично» и терпеливо дожидался окончания второго курса, чтобы перевестись на дневное отделение.

Но главное состояло в том, что, лишившись необходимости сдерживаться и осторожничать, он влюбился в Антонину с той пылкой и яростно-болезненной страстью, с какой первый раз в жизни влюбляются подобные ему юноши — прыщавые, невзрачные и не избалованные вниманием противоположного пола. Поначалу, пока Антонина, изрядно робея, еще только осваивалась в стенах ВГИКа, она воспринимала ухаживания Эдуарда вполне терпимо — более того, охотно рассказывала ему обо всех новостях дня, вроде: «Представляешь, сегодня я видела самого Вячеслава Тихонова!» Архангельский почти каждый день ждал ее у выхода, чтобы проводить до дома, а затем отправиться на вечерние занятия в собственный институт.

Однако затем, когда он уже примелькался и на него стали обращать внимание однокурсники Антонины, она начала тяготиться его бледной и серьезной физиономией, которую отнюдь не украшали черные «стариковские» очки. Да и одет Эдуард был далеко не под стать обитателям столь престижного института — старенький костюм, неизменная черная водолазка и мешковатая серая куртка швейной фабрики «Большевичка». Он и сам прекрасно понимал недостатки своего внешнего вида, безумно злился на всех и вся, но продолжал упорствовать, хотя Антонина все чаще встречала его холодно-пренебрежительной гримасой, а то и вовсе выходила вместе с какой-нибудь компанией и делала вид, что не замечает его унылой фигуры, маячившей в стороне от входа. Впрочем, самое главное потрясение юности ждало его впереди. Однажды — это произошло уже зимой, — страшно замерзнув, но так и не дождавшись Антонину, он отважился позвонить ей домой.

— А она ушла на свидание с Герой, — как ни в чем не бывало заявила ее мать.

— Простите, Гера — это кто? — холодея от дурного предчувствия, пролепетал Архангельский. — Я имею в виду — это юноша или девушка?

— Гера — это Георгий Абросимов, сын известного кинорежиссера, который сейчас учится на актерском факультете. Он пригласил Тонечку в кино, так что она придет поздно, да и вообще…

Последняя фраза осталась незаконченной, но Архангельский прекрасно понял намек на то, что звонить бесполезно. Оставалось кусать губы, глотать слезы, сжимать кулаки и обдумывать планы мести.

А сама Антонина нежилась в лучах первой любви. Все произошло так восхитительно и неожиданно! Однажды на перемене она столкнулась в коридоре института с высоким, длинноволосым, щегольски одетым красавцем — старшекурсником актерского факультета. На нем был песочного цвета вельветовый костюм-тройка, белая рубашка и нежно-розовый галстук. Брюки небрежно заправлены в изящные остроносые сапоги на высоких каблуках. Темно-русые волосы, черные усы и внимательные карие глаза, подернутые, как писалось в старинных романах, «томной поволокой».

— Позвольте вам заметить, мадемуазель, — нежно произнес он, глядя на нее сверху вниз, — что вы чудо как хороши!

— Спасибо, — смущаясь и краснея, пролепетала Антонина, опуская голову.

— К счастью, мое сердце абсолютно свободно, — продолжал будущий герой-любовник, — поэтому если вы мне улыбнетесь, я влюблюсь в вас до безумия!

На такое обещание нельзя было не откликнуться, поэтому бедная девушка постаралась улыбнуться, но из-за проклятой застенчивости улыбка получилась вымученной и неискренней.

— Я — Георгий Абросимов, а как вас величать?

— Антонина Ширманова.

— Тоня… — повторил красавец, — какое прелестное имя. А с какого вы факультета, дитя мое?

Антонина послушно отвечала на все его вопросы и так же послушно продиктовала номер своего телефона, который он небрежно записал на пачке «Мальборо». Лишь после этого Абросимов снисходительно разрешил ей идти дальше и она, по-прежнему опустив голову, быстро побежала по коридору.

Он позвонил только через четыре дня, словно предоставляя ей возможность вволю истомиться ожиданием. Зато потом они стали встречаться достаточно регулярно, и Антонина окончательно потеряла голову. Ее поразили эти вальяжные манеры великосветского льва — в чем-то он напоминал ей Никиту, но Дубовик был ровесником, а Георгий — взрослым и, судя по всему, многое повидавшим мужчиной, что придавало ему дополнительный лоск.

— Он такой вежливый, воспитанный, элегантный! — с восхищением рассказывала она своей двоюродной сестре, которая была на пять лет ее старше, а потому и много опытней.

— Короче, настоящий джентльмен, — не без ехидства подхватила та.

— Да, джентльмен, — с вызовом отвечала Антонина.

— Эх, милая моя, — вздохнула сестра, — смотри не опали крылышки! Уж поверь моему опыту — то, насколько любой мужчина является джентльменом, проявляется не в его манере ухаживать, дарить цветы и говорить комплименты, а в первой фразе, которую он скажет уступившей ему женщине сразу после того, как успокоится.

— Какая же ты циничная! — возмутилась влюбленная красавица и поспешила прервать разговор, чтобы не портить состояния романтичной влюбленности, в котором она теперь непрерывно пребывала.

Однако спустя пару недель, в течение которых Георгий стал проявлять все большую настойчивость, явно не удовлетворяясь скромными уличными поцелуями, Антонине пришлось всерьез задуматься. Ее весьма страшила мысль о физической близости, однако надо же было когда-то начинать, и с кем это сделать, как не с человеком, от которого она откровенно без ума?

Не станет ли это концом тех романтических отношений, которые ей так нравились? Боль, смущение и «непристойность» того, о чем рассказывала ее сестра, вполне могут опорочить их любовь… В самом деле, что он ей скажет после их первой совместной ночи: «Как ты прекрасна»? «Я безумно тебя люблю»? «Давай никогда больше не расставаться»? «Выходи за меня замуж»?

Эдуард уже понял весь ужас своего положения и всю глубину своего несчастья. Но надо было что-то делать, чтобы не сойти с ума от ревности, бессилия и осознания собственной ничтожности! Поначалу ему пришла в голову совершенно пакостная мысль — написать анонимку в адрес комсомольского бюро института, в которой «проинформировать» о том, что такой-то студент соблазнил несовершеннолетнюю студентку, да еще заразил ее венерической болезнью. Архангельский уже начал было набрасывать черновик письма, когда вдруг сообразил, что ничего не знает о «соблазнителе», кроме его имени и фамилии. Это обстоятельство несколько поумерило пыл начинающего анонимщика, и лишь затем явилось чувство омерзения к тому, что он собирался сделать. Какой же сволочью надо быть, чтобы так гнусно оболгать любимую девушку — и всего лишь за то, что она предпочла ему столь эффектного красавца! А разве он на ее месте поступил бы иначе? А если бы в него самого вдруг влюбилась какая-нибудь кинодива, то разве он отверг бы ее во имя своей любви к Антонине?

Незаконченная анонимка была разорвана, сожжена и развеяна по ветру, а Эдуард принялся обдумывать иной вариант. Конечно, гораздо проще и по-мужски было бы просто набить морду своему удачливому конкуренту на глазах их общей возлюбленной, но Архангельский был реалистом и понимал, что у него нет ни единого шанса против этого высоченного верзилы, который был старше его как минимум на четыре года. И тогда ему пришел в голову иной вариант: а что, если обратиться за помощью к Анатолию Вострякову? Архангельскому было известно, что тот поступил в какое-то двухгодичное ПТУ, но учиться ленился и в ожидании призыва в армию откровенно валял дурака. Созвонившись с бывшим одноклассником, он быстро договорился о встрече.

— Гони чирик[1] — и заметано, — невозмутимо заявил Востряков, нисколько не удивившись просьбе Эдуарда. — Отметелю тебе этого фраера по полной программе.

Обрадованный столь легко полученным согласием, Архангельский не стал торговаться, хотя его лаборантская зарплата составляла необлагаемый налогом минимум — семьдесят рублей. Более того, он согласился купить своему наемнику бутылку водки, чтобы тот не замерз на морозе в ожидании намеченной жертвы.

Предварительно составленный план был предельно прост — они устраивают засаду на детской площадке, во дворе дома Антонины, и вместе дожидаются Георгия, после чего Эдуард указывает на него Вострякову. Все дальнейшее, по выражению Анатолия, было уже «делом техники».

Ждать пришлось не менее часа, в течение которого Востряков, раскачиваясь на качелях, неоднократно прикладывался к бутылке, опустошив ее более чем наполовину. Архангельский уже всерьез начал опасаться, что его наемник напьется раньше, чем появится Георгий, поэтому пытался всячески отвлекать его разговорами. Видимо, из-за этого он и ухитрился пропустить первое появление счастливого возлюбленного Антонины, заметив его лишь тогда, когда тот выходил из ее подъезда.

— Вон он! — дрожа от вполне понятного возбуждения, сказал Эдуард. — Действуй. — Это тот фраер в белой дубленке? — пьяно икнув, переспросил Востряков.

— Да, да, он, иди же скорей.

Анатолий сунул ему бутылку, которую до того момента держал в руке, тяжело спрыгнул с качелей и направился к Георгию, который отнюдь не торопился никуда уходить — более того, он остановился в двух шагах от подъезда и принялся закуривать.

— Слышь, мужик, сигаретки не найдется? — грубо окликнул его Востряков.

Георгий удивленно поднял голову, внимательно посмотрел на говорившего, но, так ничего и не сказав, протянул ему сигарету.

— Ты чего на меня пялишься? — воткнув ее в губы, ухмыльнулся Анатолий. — Не нравлюсь, что ли?

Будущий актер слишком дорожил своей внешностью, чтобы рисковать ею ради урезонивания пьяного и наглого подростка. Да и новенькую дубленку следовало поберечь… Это у «щенка» куртка такая, что о нее можно вытирать ноги — хуже она не станет.

По-прежнему не говоря ни слова, Георгий пожал плечами и сделал несколько шагов в сторону подъезда.

— Ты куда? Погоди, я еще не кончил с тобой базарить…

Анатолий решительно направился к актеру и уже занес было кулак, чтобы ударить посильнее, когда дверь подъезда распахнулась и оттуда выпорхнула оживленная Антонина.

— Востряков, ты? Что ты здесь делаешь? — Она мгновенно узнала бывшего одноклассника.

Тот растерялся — Архангельский почему-то не предупредил его о том, чьего хахаля он должен «отметелить».

— Да я это… — Анатолий замялся. — Гуляем…

— Оно и видно, — и Антонина наморщила нос, — несет, как из винной бочки. Смотри, сопьешься, в армию не возьмут. — Не дожидаясь ответа, она взяла Георгия под руку, и они пошли к остановке.

Востряков замешкался, пытаясь высмотреть Эдуарда и получить дальнейшие указания, но тот как назло исчез за деревьями.

— Ну и хрен с ним, — произнес он вслух, а затем вынул изо рта сигарету и принялся рассматривать: — О, блин, «Мальборо» угостили!

Прислонившись к широкому стволу дерева, за которым он спрятался, чтобы не заметила Антонина, Архангельский уже понял, что произошло, и, задыхаясь от сдавленных рыданий, пытался пить водку прямо из горла. Как же ему не везет — ни в любви, ни даже в мести! А вдруг этот проклятый Георгий именно сегодня пригласит Антонину к себе домой, чтобы… — и только несостоявшаяся драка могла бы этому помешать? Ох, нет, об этом лучше не думать! Будь оно все проклято — и эти влюбленные, и этот болван Востряков!

Когда бродивший по двору Анатолий наконец-то его обнаружил, Архангельский уже был изрядно пьян — для этого ему хватило всего несколько глотков.

— Никогда больше не влюбляться, — то и дело икая, бормотал Эдуард, давая себе зарок на будущее, — никаких женских тварей — только карьера и власть!

Тем временем Антонина все ближе подходила к опасной черте. Георгий соблазнял ее согласно канонам, принятым в кругу «золотой советской молодежи», — валютные бары, шампанское, интеллектуальные разговоры на тему «загнивающее искусство Запада», обязательное такси и, напоследок, долгие и нежные поцелуи вперемежку с любовными клятвами. Наконец, поняв по ее влюбленным глазам, что девочка вполне созрела, Георгий пригласил ее в гости — якобы для того, чтобы познакомить с родителями.

Антонина оставалась настолько наивной, что искренне в это поверила, более того — сочла, что именно после этого он заговорит об их будущей свадьбе. Поэтому велико же было ее удивление, когда дома никого не оказалось.

— Наверное, резко собрались и уехали в Дом творчества, — предположил Георгий, любуясь джинсовой попкой и стройными ножками Антонины, растерянно бродившей по обширной, многокомнатной квартире с высокими потолками, — у них это бывает. Или — в гости, к кому-нибудь на дачу… Да ты не расстраивайся, как только приедут, так сразу и познакомишься. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Не знаю. — Она растерянно оглянулась на него, не смея отказаться. Вообще-то, сестра уже инструктировала ее по поводу подобного случая, выдав однозначную рекомендацию: «Если никого дома не окажется, решительно поворачивайся и немедленно уходи!» — А что у тебя есть?

— Да все, что угодно, — пробормотал Георгий, раздвигая дверцы шикарного бара, — но, мне кажется, с мороза лучше всего выпить по глоточку виски, а?

Все это так походило на любовные сцены из красивых заграничных фильмов, что Антонина не могла устоять. Да и как было не попробовать знаменитый напиток? Отец строго следил за ее поведением и во время семейных торжеств позволял выпить не более полбокала шампанского.

— Хорошо, — кивнула она, — только чуть-чуть.

Георгий плеснул ей немного виски, а собственный бокал наполнил почти до краев. Они чокнулись и выпили — он залпом, а Антонина сделала два осторожных маленьких глотка.

— Ты играешь на гитаре? — спросила она, заметив папку с нотами.

— Бери выше, — усмехнулся он, — на банджо. Стиль «кантри» любишь?

— Да, в общем… Ты мне сыграешь?

— А тебе очень хочется послушать?

— Конечно.

На самом деле ей совсем не хотелось его слушать, просто герои советских фильмов — в частности, знаменитой «Иронии судьбы», — в подобной ситуации не занимались любовью, а пели друг другу под гитару, и Антонина не могла представить себе ничего иного.

Георгий кивнул, удалился в соседнюю комнату и через минуту вернулся, неся в руках новенькое банджо.

— Но, учти, — предупредил он, настроив инструмент, — я занимаюсь этим всего полгода, так что…

Антонина покачала головой, улыбнулась, и он запел:

Она была так смущена столь откровенным текстом, что даже опустила глаза, зато слегка захмелевший Георгий буквально сверлил ее взглядом и в такт мелодии притопывал ногой. Голос у него был довольно приятный, да и пел он практически не фальшивя.

Теперь Антонина уже искренне жалела о своей просьбе. Это же не припев, а самое явное предложение заняться тем, чего она так страшилась! С трепетом она ждала окончания песни, интуитивно чувствуя, что так просто сегодняшний вечер уже не кончится…

Повторив последние две строки, он резко отложил банджо в сторону и схватил Антонину в объятия. Она не то чтобы испугалась и воспротивилась, но, ощущая себя крайне скованно и неловко, прикрылась руками, обнимая себя за плечи и уворачиваясь от его губ.

Внезапно он нагнулся, и Антонина, не успев ничего понять, почувствовала, что лишается опоры под ногами.

— Что ты делаешь? — растерянно пролепетала она.

— Тсс! Ничего не спрашивай, молчи, и тогда все пройдет в наилучшем виде, — пробормотал он, неся ее на руках в спальню. — Ты меня любишь?

Она понимала, что сказать правду в подобной ситуации значило уступить окончательно и бесповоротно, поэтому промолчала. А Георгий продолжал действовать уверенно и четко, с какой-то доброжелательно-лукавой усмешкой на влажных губах.

Сначала он медленно опустился на край широкой постели с красивым, инкрустированным ценными породами дерева изголовьем. Затем, держа Антонину на коленях, мягко отвел ее руки и проворно стянул свитер. Она покорно позволила обнажить себя до пояса, думая про себя: «В конце концов, почему бы и нет?» и «Если не сегодня, то когда же?». Но, когда он поставил ее перед собой и начал расстегивать джинсы, попыталась воспротивиться:

— Не надо.

— Почему? — искренне удивился он с такой нежностью в голосе, что она не придумала иной причины, кроме:

— Отвернись, я сама…

Проворно стянув джинсы и оставшись в одних трусиках, Антонина быстро скользнула под одеяло и прикрылась до самого подбородка, испуганно следя за всеми его движениями. А Георгий не спеша разделся, лег рядом и, после недолгого сопротивления с ее стороны, откинул одеяло в сторону. Чувствуя на себе его горячие поцелуи и «непристойные» прикосновения, Антонина дрожала всем телом, закрыв глаза и отвернув лицо в сторону. Лишь когда он припадал к ее губам, она обретала некоторую уверенность и даже позволяла себе робко отвечать на его поцелуи. Но самое ужасное началось дальше, когда он стянул с нее трусики, решительно развел ноги, а затем присел и подтянул к себе, держа за обнаженные бедра. По-прежнему не открывая глаз, она залилась краской по самые уши, думая в тот момент об одном: «Только бы он на меня не смотрел… Я вся красная, растрепанная, некрасивая». Эта мысль заботила ее до такой степени, что поначалу она почти ничего не почувствовала, кроме какого-то стеснительно-болезненного неудобства. Впрочем, у Георгия ее девственность тоже не вызвала особых эмоций, тем более что крови почти не было, как, впрочем, и громких восклицаний со стороны ее бывшей обладательницы.

Когда он лег на Антонину и, бурно дыша, принялся совершать какие-то странные, на ее взгляд, колебательные движения, она вдруг радостно поняла, что самое страшное уже позади. Они наконец-то по-настоящему занимаются любовью, и теперь ее ожидает самое интересное — что он ей скажет, когда все закончится?

Ей так не терпелось услышать эту «волшебную» фразу, что она почти не обращала внимания на собственные ощущения, тем более что среди них не было ничего особенно приятного. Георгий был тяжел, молча дышал ей в лицо перегаром и все упорнее и ожесточеннее совершал то, для чего не существовало приличного названия, а неприличное было откровенно унизительным. Оставалось утешать себя мыслью, что все так и должно быть и если он это делает, то, значит, так и нужно. Наконец Георгий зарычал, замер, затем резко отстранился, соскочил с постели и бросился в соседнюю комнату. Антонина открыла глаза и, обнаружив себя в одиночестве, почувствовала обиду. Как же так — а где долгожданная фраза? Почему он ничего не сказал и куда убежал?

Недоумевая, она вновь накрылась одеялом, не зная, что делать дальше. Впрочем, Георгий быстро вернулся — улыбающийся, обнаженный, с бокалом виски в руке. Антонина молчала, обратившись в слух, однако возлюбленный почему-то не торопился ничего говорить. Более того, поставив недопитый бокал на туалетный столик, он лег рядом, закинул руки за спину и сладко потянулся. Наконец, через какое-то время он задумчиво потер лоб и, словно разговаривая с самим собой, пробормотал фразу, услышав которую, Антонина оцепенела от ужаса:

— Ну вот и Тоньку натянул…

«Натянул? — мысленно повторила она. — Так вот как он… О боже!»

И тут Антонина с поразительной отчетливостью осознала весь смысл этой чудовищной фразы, более того, поняла, на что именно ее «натянули»! Первый шок был настолько силен, что Антонина, стремительно вскочив с постели, успела натянуть джинсы и застегнуть бюстгальтер и, лишь взявшись за свитер, обнаружила, что у нее дрожат руки, а из глаз бурным потоком льются горячие слезы. Подумать только — первый раз в жизни она решилась на ответственный шаг, не посоветовавшись со своим дорогим папочкой, — и вот к чему это привело!

— Ты куда это? — вяло протянул Георгий. — Эй, малышка, что случилось, ты чего ревешь?

Антонина порывисто натянула свитер, встряхнула волосами и, даже не взглянув на него, бросилась в прихожую. Она уже надевала шубу, когда в зеркале появилось отражение закутанного в халат Георгия.

— Куда ты, детка? — Ему было явно лень ее уговаривать и уж тем более делать это в тот момент, когда вспышка страсти только что улеглась. — Ты на меня обиделась?

Не слушая его, Антонина думала о том, стоит ли напудриться и подправить заплаканные глаза прямо сейчас или лучше сделать это уже в лифте. (О, эта очаровательная женская непосредственность и практичность, когда после самых бурных эмоциональных сцен, пока мужчина никак не может прийти в себя, его возлюбленная уже целиком поглощена проблемами ремонта квартиры или приготовления ужина!)

Когда Георгий потянулся к ней, она увернулась и сама открыла замок.

— Не хочешь разговаривать, ну и ладно… — услышала она вдогонку. — Позвони, когда перестанешь дуться.

Убегавшая Антонина не услышала этих слов, поскольку ее внезапно целиком захватила трепетная жалость к самой себе. Как быстро и отвратительно все получилось! Теперь она стала такой, как все, навсегда утратив нечто неповторимое…

Через пару дней, когда до него наконец дошло, что он допустил какую-то оплошность, Георгий позвонил сам. Антонина не стала разговаривать и сразу повесила трубку. Однако он проявил вполне понятную настойчивость. Два месяца тщательных ухаживаний — слишком дорогая плата за один-единственный миг удовольствия, даже если к этому присоединялась приятно льстившая мужскому самолюбию мысль о лишении девственности еще одной юной красавицы. Кроме того, Георгий искренне надеялся на то, что при повторной встрече ему удастся пробудить в ней чувственность — и тогда сколько чудных мгновений ожидает их впереди!

Поэтому он терпеливо звонил ей снова и снова, находил в институте, дарил цветы и духи, но Антонина продолжала упорно уклоняться от встреч, в разговорах отделывалась односложными фразами, да и вообще держала себя максимально отчужденно. Георгий был слишком увлечен собой, чтобы брать на себя труд разбираться в женской психологии. Ему и в голову не приходило, с каким ужасом и отвращением Антонина вспоминала все произошедшее, особенно тот проклятый и столь унизительный глагол…

В конце концов, уже где-то в канун Нового года, ему все это надоело и он махнул рукой — тем более что вскоре начиналась преддипломная практика, а затем и хлопоты о желанном распределении в один из престижных московских театров.

Антонина упорно уклонялась от расспросов родителей, интересовавшихся, «почему она порвала с Герой», но однажды, в приступе откровенности, рассказала обо всем двоюродной сестре.

— Ну и что ты переживаешь? — утешила та. — А ты думаешь, другим говорят что-то иное? Знаешь, что сказал мой первый мужчина? «А ведь неплохо получилось, не так ли?»

— Правда? — улыбнулась Антонина.

— Именно так и сказал, — обняла ее сестра, — но главное в другом — ты стала женщиной и отныне будешь смотреть на жизнь совсем иначе, чем прежде…

Тем и закончилась ее первая любовь. Что еще можно сказать о Георгии, который, являясь персонажем эпизодическим, больше в нашей летописи не появится? Он так и не стал знаменитостью, поскольку, будучи от рождения любимцем судьбы, слишком рано поверил в то, что любой успех в жизни будет даваться ему без особых усилий, поэтому нет никакого смысла напрягаться и проявлять силу воли — гораздо приятнее наслаждаться сиюминутными радостями жизни. Однако радости эти понемногу иссякли, как, впрочем, постепенно иссякло и его природное обаяние… Нет, он не спился, не умер, не угодил в какую-либо кошмарную историю, а стал второразрядным актером второразрядного московского театра, женился на такой же заурядной актрисе и прижил с ней двоих детей.

Что касается Антонины, то, как мы расскажем об этом впоследствии, именно эту «девочку-цветочек» ждало весьма необычное и, можно даже сказать, экзотическое будущее.

Глава 5 ОТСТАВШИЕ

Воскресным летним вечером ресторан «Вечерний звон» представлял собой весьма любопытное зрелище. Дело в том, что неотъемлемой частью российской питейной традиции является такое общеизвестное понятие, как «добавить». А где можно было добавить в застойные годы, когда само название «ночной магазин» ассоциировалось исключительно со словосочетанием «загнивающий Запад»? (Кстати сказать, ввиду скудости ассортимента, в те времена и дневного времени для торговли было более чем достаточно!) Естественно, только в баре или ресторане. А поскольку «Вечерний звон» был едва ли не единственным рестораном на всю округу, начиная с шести вечера к нему стекались «тепленькие» граждане, мечтающие проникнуть в расположенный при ресторане бар и «взять пузырь».

Однако этому активно препятствовали четверо запершихся изнутри молодцов. При этом складывалась забавнейшая коллизия — стоило кому-нибудь из посетителей переполненного ресторана вознамериться покинуть это заведение, как тут же закипала настоящая битва под названием «перетягивание двери». Все начиналось с того, что входная дверь открывалась и выбравшийся наружу посетитель сразу оказывался в самом центре возбужденной толпы, стремившейся проникнуть в образовавшуюся щель. Пока он лихорадочно работал локтями, пытаясь выбраться на открытое место, штурмующие яростно тянули дверь на себя, сочетая проклятия с мольбами. Четверо молодцов, в свою очередь, сочетая уговоры с угрозами, отпихивали самых настырных и стремились вновь запереть входную дверь на засов.

Какое-то время битва продолжалась с переменным успехом, но результат был всегда одинаков — дверь все же захлопывалась, оставляя внутри ресторана одного или двух страждущих. Затем происходили короткие переговоры, после чего один из юношей несся на второй этаж и спустя пять минут возвращался обратно, пряча в карманах пару бутылок водки. Они вручались страждущим, те рассыпались в благодарностях, дверь снова открывалась, выпуская их наружу, и битва закипала с новой силой.

Разумеется, молодцы действовали подобным образом отнюдь не бескорыстно — с каждой принесенной бутылки они имели законный рубль, а поскольку в иные вечера бегать вверх и вниз приходилось десятки раз, доход составлял месячную стипендию. Естественно, свой рубль с каждой проданной бутылки имела и барменша.

Трое из этих юношей были иногородними студентами-старшекурсниками различных московских вузов, зато в четвертом мы не без некоторого удивления узнаем Дениса Князева — того самого «историка», который когда-то предложил своим одноклассникам встретиться накануне третьего тысячелетия.

История его появления в «Вечернем звоне» была предельно проста — Денис не поступил с первого раза на исторический факультет МГУ и, чтобы иметь возможность повторить попытку, по закону должен был в течение года отработать не менее шести месяцев. Устав от поисков места лаборанта, он устроился в близлежащий ресторан грузчиком. Какое-то время Денис работал на заднем дворе, разгружая машины с продовольствием в обществе двух пожилых ханыг, а затем неожиданным приказом директора был переведен на несравненно более легкую, чистую и интересную должность гардеробщика. Кстати сказать, эта должность приносила ему дополнительный доход и помимо копеечных чаевых — летом, в разгар наплыва посетителей, он мог сдавать знакомой компании пустой гардероб в качестве отдельного «кабинета». Да и вообще жизнь пошла намного веселее, что положительно сказалось на его моральном самочувствии — до этого Дениса постоянно обуревали мрачные мысли на тему «невезения» и «отставания». Все ближайшие друзья, в том числе и Михаил Ястребов, уже учились в институтах, а он оказался единственным «выпавшим из обоймы». К несчастью, у него не было подруги, а ведь именно в период юношеской гиперсексуальности женская поддержка была крайне важна! Единственная попытка позвонить бывшей однокласснице Полине Василенко закончилась плачевно — та разговаривала холодно, сухо и торопливо.

Впоследствии, уже став мужчиной, Князев сумел убедиться в том, какую уверенность в себе придавал факт соблазнения девушки, — плечи распрямлялись, движения обретали вальяжность, а взгляд становился лукаво-испытующим. Более того, менялся даже тембр голоса!

— Эй, Денис, ты где застрял? — окликнул его один из соратников в тот момент, когда напор резко усилился и толпа уже всерьез грозила разметать немногочисленный гарнизон и ворваться внутрь.

Очнувшись от раздумий, Князев запер гардероб и поспешил на помощь. Случайно получилось так, что в самый разгар схватки он оказался вытолкнут наружу вместе с ворвавшимся в ресторан «арьергардом». Немедленно пробиваться обратно внутрь было совсем необязательно — напротив, можно было спокойно покурить на улице и подождать, пока дверь откроется снова.

И тут он нос к носу столкнулся с Анатолием Востряковым — явно «поддатым», но тем не менее мгновенно узнавшим бывшего одноклассника.

— Здорово! — первым протянул руку Востряков. — Ты чего тут, работаешь, что ли?

Денис был искренне рад его видеть — как же он скучал по их школьной компании, которая с того памятного вечера на квартире Корницкого больше не собиралась!

— Да, работаю, — кивнул он. — А ты никак за бутылкой пришел?

— Ну, — тоже закуривая, подтвердил Анатолий. — Водяры вынести смогешь? Денег я тебе дам.

— Давай лучше скинемся и вместе выпьем у меня в гардеробе. — Денису не терпелось поболтать об одноклассниках.

— А ты че — гардеробщиком, что ли?

— А ты думал — официантом? Пошли. — И, протолкавшись поближе, он решительно постучал.

— Вот ты где, — улыбнулся один из его напарников, приоткрывая дверь, — а мы думали — куда потерялся…

— Это со мной, — протискиваясь внутрь, деловито кивнул Князев.

Следом за ним в вестибюль ввалился Востряков, после чего вновь закипела схватка. Однако она оказалась на удивление скоротечной, поскольку, проникнув в заветное помещение ресторана, Анатолий мгновенно встал на сторону «гарнизона» и принялся решительно и энергично выпихивать своих недавних товарищей по несчастью. Благодаря его недюжинной силе, дверь быстро и легко удалось закрыть на засов.

— За встречу! — провозгласил Денис, когда они уединились с бутылкой «Пшеничной» в укромном уголке гардероба, откуда их не было видно со стороны вестибюля.

— Будем! — охотно отозвался Востряков.

— Ну как, — едва отдышавшись и закурив, заговорил Князев, — видел кого-нибудь из наших?

А как же… Еще зимой поддавал с Архангельским… Тоньку Ширманову видел. — И Анатолий пересказал уже знакомый нам эпизод.

Денис слушал с искренним интересом, а в конце даже посочувствовал Эдуарду:

— Бедняга! Однако я не ожидал от него подобного темперамента. Неужели действительно влюбился… Ну, ладно, а сам-то как?

— Учусь в ПТУ на монтажника, осенью в армию.

— Понятно.

— Давай еще по одной?

— А не нажрешься раньше времени?

— Смеешься? Да мне эта доза — что слону дробина.

Они выпили снова, после чего Денис помрачнел и загрустил. Востряков это заметил:

— Эй, ты чего?

— Да вот думаю о том, как мы с тобой отстали от остальных. Все уже в институтах, а мы… Я — гардеробщик, ты — монтажник. Тьфу!

— Ну и что? — не понял Анатолий.

Денис безнадежно махнул рукой и, оставив его одного, направился к стойке, откуда доносился требовательный стук номерка.

— Ты чего там — спишь, что ли? — весело поинтересовалась семнадцатилетняя девушка — стройная, симпатичная, рыжеволосая, затянутая в голубые джинсы «левис».

— Да нет, просто одноклассника встретил.

Рядом с девушкой стоял ее ухажер — скромный на вид двадцатипятилетний молодой человек в кожаной куртке и белой рубашке, с бледным, но красивым лицом.

— Извините, что побеспокоили, — вежливо произнес он, протягивая номерок.

— Ничего страшного, — Князев быстро выдал пакет и сумку, после чего остался стоять за стойкой, провожая их взглядом.

Не успел он вернуться к Вострякову, как по лестнице, ведущей на второй этаж, где находился банкетный зал, спустилась пышная рыжеволосая матрона с энергичным загорелым лицом, которое сильно портил большой шрам на верхней губе. Это была метрдотель их ресторана Надежда Васильевна.

— Ушли? — озабоченно поинтересовалась она.

— Ушли, — кивнул Денис.

— Ну и ладно. — Дама закурила и доверительно обратилась к нему: — Представляешь, какая проблема: он предлагает дочери поехать с ним на курорт в Палангу, а в загсе не хотят расписывать, пока ей не исполнится восемнадцати. Говорят: «Вот если бы она была беременна…»

Денис, как и все работники ресторана, с интересом следил за развитием этой истории — в дочь Надежды Васильевны влюбился тот самый вежливый молодой человек, который был сыном одного высокопоставленного партийного чиновника. Естественно, что мать буквально изнывала от желания поскорее выдать свою Лизу за столь выгодного жениха, у которого, стараниями папаши, была прекрасная трехкомнатная квартира и новенькая белая «Волга».

— И что же вы собираетесь делать? — с любопытством спросил Денис.

— Попытаюсь как-то уговорить. — И Надежда Васильевна красноречиво потерла большим пальцем левой руки об указательный и средний. — Не могу же я отпустить их одних без штампа в паспорте! Потом Лизка ему надоест, и он расхочет жениться. Может, проще справку о беременности купить? Как думаешь?

— Даже не знаю. — Денис пожал плечами.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

(В скобках заметим, что спустя три месяца Князев все же поступил в университет, уволился из ресторана и продолжение всей этой истории узнал уже много лет спустя.)

Когда он вернулся к Вострякову, то обнаружил, что тот успел неоднократно приложиться к бутылке и теперь совсем пьян — рожа красная, движения неуверенные, голос громкий.

— Тихо, тихо, чего ты орешь. — Денис был здорово раздосадован тем, что желанного разговора так и не получилось. — Тебе, брат, пора домой, вон уже как развезло.

— Ни хрена! Ща мы еще выпьем…

— Да погоди ты, по дороге допьем.

Пришлось подниматься наверх и отпрашиваться у Надежды Васильевны. Поскольку было уже около девяти вечера и основной наплыв посетителей схлынул, она разрешила уйти с работы на два часа раньше, чтобы проводить друга. Успешно сдав Вострякова на руки его матери, Денис вернулся домой как раз в тот момент, когда зазвонил телефон.

— Привет, моя долгожданная, — произнес он вместо обычного «алло».

— Привет, — весело откликнулся очаровательный женский голос, — ты меня уже ждал?

— Знаешь, Элен, я ждал тебя всю жизнь, а теперь готов ждать вечность!

— В самом деле? Приятно слышать…

Для того чтобы стал понятен смысл этого диалога, необходимо вернуться на несколько месяцев назад. В то время Денис еще работал грузчиком и переживал, — как ему тогда казалось, — едва ли не тяжелейший период своей жизни. Ну, в самом деле, каково это: мечтать о карьере ученого-историка, изучающего процессы развития человеческого общества, и разгружать в темном и холодном подвале заурядного ресторана машины с новозеландской говядиной! Но именно в этот период произошло нечто, что иначе как подарком судьбы не назовешь…

Однажды вечером, когда он явился домой после очередного рабочего дня, у него зазвонил телефон, и женский голос произнес заветное слово: «Привет». Денис, разумеется, откликнулся и, хотя очень скоро обнаружилось, что звонившая ему девушка ошиблась номером, сумел ее разговорить. Ей так понравилась их беседа, что она записала его телефон и обещала позвонить снова, тем более что у нее «никогда еще не было знакомого грузчика, который мечтал бы стать историком».

Оказывается, даже в том, что он называл своим «падением», был определенный шарм! Девушку звали Лена, она была его ровесницей и училась на первом курсе одного из многочисленных технических институтов. А дальше началось то, что иначе как «одой телефонных знакомств» и не назовешь. Каждый день, отработав тяжелую смену, Денис спешил домой, зная, что часов в семь-восемь вечера раздастся долгожданный звонок и прелестная, как он горячо надеялся, Леночка в очередной раз скажет ему: «Привет! Ну, как поживаешь?»

Как правило, их разговор продолжался не менее часа, в течение которого он неизменно настаивал на встрече, а она под кокетливо-юмористическим предлогом увертывалась: «Ах, юноша, я вас еще недостаточно хорошо знаю!» При этом жила совсем неподалеку — не более чем в десяти минутах ходьбы от его дома!

Наконец миг долгожданной встречи настал — и вконец очарованный Денис увидел предмет своих грез. После этого свидания он пришел домой влюбленный и задумчивый… Леночка оказалась незаурядной красавицей, хотя и не совсем в его вкусе — высокая, худенькая, элегантная. В те времена он предпочитал женщин попроще, которые бы не были столь красивы и элегантны, зато имели бы пышную фигуру, не слишком противное «личико» (это слово он искренне ненавидел ввиду его схожести с «личинкой») и — самое главное! — были бы готовы уступить натиску сексуально озабоченного юноши, каковым он в тот момент являлся. Именно такими были подружки его приятелей, с которыми те познавали первые радости секса и на которых, в буквальном смысле слова, изливали потоки кипящей юношеской спермы.

Увы, как выяснилось довольно скоро, сам Денис не слишком понравился Лене. Здесь вполне уместно сделать небольшое отступление и сказать пару слов о таком жестоком изобретении человеческого гения, как телефон, породившем телефонные знакомства. И дело даже не в том, что прелестные голоса ваших незнакомых собеседниц могут принадлежать особам самого гнусного вида; дело в том, что вы сами можете вызвать разочарование у тех женщин, которых долго и, как вам казалось, успешно обольщали по телефону!

Денис пал жертвой именно этой ловушки. Нет, после их свидания Лена продолжала звонить достаточно часто, но зато от новых встреч уклонялась с удвоенной силой. Мнительный, как и большинство юношей в его возрасте, он немедленно приписал это прискорбное обстоятельство своему слишком большому носу и слишком низкому социальному статусу. Тем не менее он охотно поддерживал их долгие телефонные беседы, более того, делал для Леночки контрольные по приснопамятной истории КПСС, послушно опуская их в ее почтовый ящик.

Впрочем, последнюю контрольную Денис вручил ей лично, поскольку к тому времени она уже переехала в другой район Москвы. И вот теперь, ожидая ее звонка, он ждал и оценки своего труда, но вместо этого услышал смертельную фразу:

— Ты знаешь, я выхожу замуж.

Никто из нас не сможет сразу поверить, что лучшим мечтам жизни приходит столь жестокий конец! Кроме того, чем более жестокий удар наносит нам судьба устами любимой женщины, тем менее мы верим в достоинства своих счастливых соперников.

— За кого? — пролепетал несчастный Денис после долгой паузы, вызванной вполне понятным шоком.

— За чудного мальчика по имени Игорь.

— Чем же он такой, черт бы его подрал, чудный?

— Красив, умен, образован и очень меня любит.

— Я тоже тебя очень люблю!

— Знаю, но не могу ответить тебе взаимностью.

И тут Денис заметался, если только можно употребить это слово по отношению к телефонному разговору. Он то жаловался, то клялся в любви, то обещал сотворить с собой «нечто ужасное», но все это наталкивалось на неизменный ответ:

— Тебе надо поступить в институт, у тебя еще все впереди, и поэтому ты меня вскоре забудешь.

— Никогда! — с абсолютной искренностью восклицал он. — Скорее умру…

— Выживешь!

— Но ты уже больше не позвонишь?

— А зачем?

— В таком случае — прощай, любовь моя! — патетично воскликнул он и первым повесил трубку.

Все дальнейшее было вполне естественным, если даже Герцен в знаменитых мемуарах «Былое и думы» писал следующее: «Русская слабость пить с горя — совсем не так уж дурна, как говорят. Тяжелый сон лучше тяжелой бессонницы, а головная боль утром с похмелья лучше мертвящей печали натощак». Хуже всего было то, что чувство безответной любви и невыносимой ревности усугублялось элементарной половой неудовлетворенностью, ибо Денис к тому времени еще не успел стать мужчиной. А уж как он возбуждался от порнографических фотографий или тех фраз, которые периодически попадались в художественной литературе, вроде: «Он медленно расстегнул на ней бюстгальтер и стал целовать ее полные упругие груди»!

Мир был таинственен и невообразим во всей своей космической сложности и многогранности, но больше всего в тот момент влек мир секса и тех пока еще таинственных отношений, которые заставляли видеть в женщинах венец творения, а в их пленительных прелестях — самое безумное счастье, которое только можно себе представить.

Стремительно собравшись, Денис вернулся в недавно покинутый ресторан. Дальнейшие события того вечера он помнил смутно, поскольку быстро напился в какой-то компании, после чего с трудом выбрался наружу, возмущенно отвергнув предложение его проводить.

Последнее, что запомнил Денис из событий того злополучного дня, — это собственные переживания. Сидя на скамейке в сквере, он непрерывно курил и, заливаясь горючими слезами, без конца задавал звездному небу один и тот же безответный вопрос:

— Почему я так несчастен? За что мне все это?

Во времена всеобщего атеизма бог писался с маленькой буквы и не воспринимался всерьез, поэтому в отчаянных мольбах Дениса не было ничего религиозного. Оставим его в этом плачевном состоянии и позволим вволю попереживать, тем более что в подобных случаях может помочь только время…

Спустя три года, когда Денис уже был вполне благополучным студентом Московского университета, произошла мистическая вещь — однажды ночью он вдруг вспомнил всю эту историю и представил себе ее продолжение: она звонит, говорит «привет», а он изумленно спрашивает: «Неужели это ты, милая Леночка?»

Каково же было его удивление, когда всего через три дня произошло именно это! Впрочем, их разговор протекал довольно спокойно — Лена рассказала о том, что взяла академический отпуск и родила ребенка, а Денис поведал о своих студенческих успехах. В течение беседы он так ни разу и не испытал вспышки любви, ревности или страстного желания увидеться вновь — и это лишь подтверждает ту мысль, что первый юношеский кризис является самым бурным и опасным, но вместе с тем самым короткоживущим и легкозабываемым, чего — увы! — не скажешь о кризисах более позднего возраста.

Глава 6 ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА

В описываемые нами времена борьба юношеской гиперсексуальности и девичьего целомудрия происходила на всех фронтах с переменным успехом. Еще один из наших персонажей — Сергей Иванов по прозвищу «Урия Гипп» — решил для себя эту проблему достаточно просто и быстро, чему немало способствовала его феноменальная наглость. Каждый мужчина интуитивно стремится найти и, как правило, имеет успех у тех представительниц прекрасного пола, чьи душевные качества в наибольшей степени соответствуют его характеру. Однако наш герой следовал иным путем — почитая себя самым умным (от подобной, чертовски оглупляющей привычки он впоследствии так никогда и не избавился), Иванов стремился заводить таких приятелей и подруг, которые были бы значительно глупее его самого. Именно на их фоне он мог безнаказанно почивать на лаврах самомнения. И именно у таких вот глупеньких, простеньких и сереньких «мышек», чьи притязания не поднимались выше халявного угощения или флакона недорогих духов, он и добивался успеха, причем порой даже у двоих одновременно.

Но ничего не стоящие победы утомляли своим однообразием даже Иванова, и тогда хотелось попробовать себя на поприще соблазнения более труднодоступной красотки. Такой случай представился, когда он случайно столкнулся в местном магазине с Натальей Куприяновой, которая, как мы помним, отличалась отменной русской статью и на редкость спокойным нравом. В свое время ее невозмутимая неуступчивость привела к тому, что гораздо более умелые ловеласы типа Юрия Корницкого или Михаила Ястребова вынуждены были оставить ее в покое, так ничего и не добившись, кроме ни к чему не обязывающих объятий и тех самых, дразняще-скользящих поцелуев, которые напоминают известную присказку «по усам текло, да в рот не попало». Впрочем, Иванов не слишком смущался неудачами предшественников, считая обоих самодовольными кретинами.

Наталья обрадовалась бывшему однокласснику, они быстро разговорились и вышли из магазина вместе.

— Ты где учишься, Сережа? — ласково спросила она, щуря на него свои теплые, слегка близорукие глаза.

— В инязе, на французском отделении, — небрежно, но без запинки отвечал Иванов, — а ты?

— А я всего лишь в педагогическом, на факультете русского языка и литературы. Какой же ты молодец, что поступил в такой трудный вуз!

Иванов снисходительно улыбнулся, давая понять, сколь малых трудов ему это стоило, однако тут же поспешил сменить тему. Дело в том, что он учился всего лишь на вечернем подготовительном отделении института иностранных языков, а днем постигал основы фельдшерского мастерства в медучилище, расположенном неподалеку от своего дома. Одну из однокурсниц, которая должна была прийти вместе с подругой, он нынче ожидал в гости, для чего и вышел купить водки и какой-нибудь простенькой закуски. Однако случайная встреча с Натальей мгновенно изменила его планы. Эх, как было бы славно затащить ее в гости и соблазнить, а потом похвастаться своей половой доблестью перед тем же Корницким или Ястребовым! Но как это сделать похитрее, ведь на прямое предложение она наверняка ответит отказом?

Пока он раздумывал, ничего не подозревавшая Наталья сама облегчила ему задачу.

— Ты кого-нибудь из наших ребят видел? — поинтересовалась она.

— Кто именно тебя интересует? — тут же встрепенулся Иванов.

— Да нет, это я вообще спросила… Ну, например, Петя Демичев, Миша Ястребов, Юра Корницкий?

Иванов без труда раскусил наивную женскую хитрость — Демичев тут был совершенно ни при чем, телефон Михаила имелся у всех одноклассников, значит, Наталью интересовал именно Корницкий и именно на этом интересе следовало сыграть в первую очередь.

— Насчет первых двоих ничего не скажу, кроме того, что Демичева сейчас нет в Москве — он учится в Рязанском воздушно-десантном училище, а Ястребова давно не видел. Зато с Корницким мы недавно встречались. Растолстел и полысел так, что ты бы его не узнала, — последняя фраза была откровенной клеветой, направленной на дискредитацию соперника, но именно она-то и принесла желанный успех.

— В самом деле? — удивилась Наталья. — Интересно было бы посмотреть.

— Нет ничего проще — мы с ним даже сфотографировались.

— А у тебя нет с собой этих фотографий?

— Нет, но они у меня дома. Если хочешь, можем зайти посмотреть. До меня идти буквально пять минут.

— Пойдем, — радостно согласилась Наталья.

Женское любопытство и врожденное простодушие (которое, на старомодный манер, вполне можно было бы назвать душевной чистотой) не позволяли ей предполагать наличие у давнего знакомого каких-то грязных замыслов. В итоге коварный Иванов, мысленно потирая руки и гнусно облизываясь при виде высокого бюста Натальи, поспешно взял ее под локоть и повел к себе.

— А это будет удобно? — спохватилась она, когда они уже входили в подъезд. — Твои родители ничего не скажут?

— Я один, поскольку они давно в разводе, а матушка живет у своей сестры.

После такого признания любая другая девушка сразу бы насторожилась, но Наталья до поры до времени продолжала сохранять полнейшую — и совершенно искреннюю — невозмутимость. Настроение ее стало меняться лишь после того, как Иванов, роясь в ящиках и создавая впечатление активных поисков, предъявил ей несколько старых, еще школьных фотографий, беспрестанно бормоча под нос:

— Куда же подевались новые?

— Может, их и не было? — наконец догадалась Наталья. — Зачем ты меня обманул?

— А зачем тебе нужен этот толстый болван Корницкий? Ты что, в него так сильно влюблена?

— Это не твое дело.

— Как сказать… — Иванов решил, что настало время перейти к суровым разоблачениям, после чего попытаться воспользоваться замешательством своей будущей жертвы: — Знаешь, сколько у него девиц? Он же учится в мединституте на самом женском факультете! В группе из двадцати человек всего двое ребят, включая его самого.

— Ну и что?

— Слышала бы ты, как он хвастался, каким успехом теперь пользуется.

— Зачем ты мне все это говоришь? — Наталья была опечалена, и даже голос ее дрогнул. Она поверила Иванову, тем более что и сама училась на чисто женском факультете.

— А затем, чтобы ты выкинула его из головы и обратила внимание на того, кому очень нравишься. — С этими словами Сергей обнял ее за талию, перепоясанную узким лакированным ремешком.

— На тебя, что ли? — слабо усмехнулась она.

Вместо ответа Иванов нырнул губами под пышные пряди длинных русых волос, приникнув на манер вампира к теплой и нежной шее девушки. Наталья пару минут терпела его мокрые поцелуи, а затем пошевелилась:

— Ну все, хватит…

Однако Иванов и не думал успокаиваться. Наталья была слишком высока и сильна, чтобы подхватить ее на руки, поэтому он, воспользовавшись теснотой своей квартирки, находившейся под самой крышей девятиэтажного дома, поступил проще — одним рывком подтащил девушку к дивану и, сделав нечто вроде подножки, завалил ее на спину.

— Сергей!

— Молчи, тебе самой потом будет хорошо.

— Когда еще — потом? — с досадой спросила она, делая решительное движение и пытаясь высвободиться. — Немедленно отпусти, иначе я буду кричать!

— Да ради бога! — с мефистофельской улыбкой заявил Иванов. — На моей лестничной площадке всего две квартиры, причем во второй живет сосед-алкоголик…

— Так ты меня сюда для этого привел?

— А для чего же еще?

— Какой же ты подонок!

— Ты только сейчас это поняла?

— Отпусти… не смей… все равно ничего не будет…

— Это мы посмотрим, — урчал Иванов, методично действуя следующим образом: сначала он подмял под себя левую руку Натальи, так что теперь она могла только колотить его по спине, затем вытянул свою правую руку под ее головой и плотно, крест-накрест, перехватил правую руку девушки. Благодаря этому маневру обе ее руки оказались блокированы, зато его левая рука оставалась совершенно свободной. Заранее блаженствуя, он не спеша задрал на ней свитер и умело расстегнул бюстгальтер. Долгожданный вид изумительно-пышной груди Натальи с крупными, перламутрово-розовыми сосками был настолько восхитителен, что Иванов на мгновение утратил бдительность. Стоило ему наклониться и прильнуть губами к одному из этих чудесных сосков, как она вдруг вскинула голову и вцепилась ему зубами в ухо.

— Ай! Ты что — сдурела?

— Отпусти меня, иначе я еще не то сделаю.

Однако взбешенный Иванов готов был идти до конца, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дверь не позвонили — причем звонки были на редкость длинными и настойчивыми, словно звонивший пребывал в веселой уверенности, что его нетерпеливо ждут.

«А, дьявол, — с опозданием сообразил он. — Ольга со Светкой притащились, шалавы…»

— Да отпусти ты меня, наконец, и иди открой дверь, — потребовала Наталья, отталкивая его, садясь на диване и одним рывком одергивая свитер.

— Ты на меня не очень сердишься?

— Очень.

— Ну и черт с тобой!

Когда Иванов впустил в прихожую двух оживленных девиц — высокую, коротко стриженную, крашеную блондинку в темно-синем пиджаке и короткой кожаной юбке, открывавшей крупные сильные ляжки; и маленькую, стройную, длинноволосую брюнетку с хорошеньким, но порочным личиком, которое несколько портили прыщи, — из комнаты молча появилась Наталья и, не глядя на присутствующих, взялась за ручку двери.

— Это еще что за подруга? — удивилась блондинка.

— Да так, приходила убирать в квартире, — напоследок схамил Иванов, запирая замок и набрасывая цепочку.

— А чего она такая смурная? — поинтересовалась брюнетка, снимая розовый плащ.

— Вот ты бы у нее и спросила…

Тем временем блондинка уже по-хозяйски прошла в кухню.

— Ты чего — всего одну бутылку взял? — послышался оттуда ее негодующий голос. — Да этого нам и на полчаса не хватит!

— Денег не было, — глухо пояснил Иванов. — Да ладно тебе, Ольга, выпьем — разберемся.

— А чего тут разбираться, — продолжала возмущаться настырная гостья. — У нас со Светкой денег тоже нет, так что на нас можешь не рассчитывать. Давай сразу определяйся — если наскребешь на вторую, мы остаемся, а нет, так нет…

К счастью для растерявшегося хозяина, в самый нужный момент зазвонил телефон.

— Иванов слушает.

— А Демичев докладывает, — послышался бесшабашный голос бывшего одноклассника. — Как житуха?

— А, это ты, — хмуро откликнулся Иванов, сразу узнав Петра, — легок на помине… В увольнение приехал?

— Ну! Представляешь, звоню всем нашим — и не с кем тяпнуть за встречу, все по институтам расползлись, гады. А у меня с собой целый пузырь водяры…

— Так давай ко мне, — обрадовался хозяин, подмигивая своим гостьям, — у меня тут как раз две дамы, которые горят желанием выпить.

— Клево! — пришел в восторг будущий офицер-десантник. — А клевые хоть телки? — Его словарный запас явно не блистал разнообразием.

— Тебе понравятся.

— Ну, тогда лечу и десантируюсь в намеченном квадрате. У тебя, кстати, какая квартира? Дом-то я помню.

— Сто девяносто четвертая.

— Все, жди.

— Это кто звонил? — первой поинтересовалась Ольга.

— Да так… кусок пушечного мяса для третьей мировой войны.

— Кто?

— Мой бывший одноклассник, который сейчас учится в Рязанском военном училище. У него и водка с собой есть.

— Недаром у меня сегодня с утра нос чесался — явно к выпивке. Военный — это здорово. Светка у нас любит военных, правда, Свет?

— Вовсе нет, — состроила гримасу брюнетка. — С чего ты это взяла?

Слушая их милую болтовню, Иванов только вздыхал да мысленно чертыхался. Какой неудачный день выдался — сначала Наталью упустил, а теперь вот еще придется делиться с Демичевым. А ведь ему так нравилось заниматься любовью одновременно с двумя! В то время как он самым элементарным образом «любил» Светку, более опытная Ольга проделывала такие штуки!

Петр «десантировался» в его квартире, едва они успели опорожнить половину первой бутылки, и веселье закипело по нарастающей. Не прошло и полутора часов, как с обеими бутылками было покончено и будущий десантник, у которого оказалось при себе немало денег — снабдили обрадованные приездом сына родители, — «полетел» за третьей. Наконец все изрядно опьянели и наступил самый пленительный момент подобной вечеринки, когда пора начинать договариваться: кто, с кем и где?

— Так и чего? — тупо допытывался «окосевший» Петр, сидя рядом с невозмутимо курившей Ольгой и непрерывно поглаживая под столом ее крупные, возбуждающие ляжки. Иванов со Светланой уже удалился на кухню.

— Ну не здесь же! — отвечала Ольга.

— А почему бы и нет? Диван же есть…

— Это для Сереги и Светки.

— А во второй комнате?

— Там всякое барахло свалено и спать не на чем.

— В самом деле? — пьяно изумился Петр. — Как ты все, однако, хорошо знаешь… — Кое-как встав на ноги, он открыл дверь во вторую комнату, где на него тут же упал старый велосипед. — Черт! Ну, хозяин… Н-да, разведка доложила точно, — иронично прищурился он, возвращаясь на свое место. — Тогда надо искать место для новой дислокации.

— У тебя еще деньги остались? — деловито поинтересовалась Ольга.

— До хрена и больше!

— Тогда давай возьмем тачку и поедем к моим знакомым — это здесь недалеко. У них и переночуем.

— Скрупулезно излагаешь! — восхитился Петр и снова поднялся. — Эй, хозяин. — Он без стука открыл дверь кухни, где абсолютно голая Светлана сидела на коленях блаженно развалившегося Иванова. — Мы сваливаем, так что перебирайтесь в комнату…

Поскольку компания разделилась, мы с позволения читателей, которым уже наверняка надоел Иванов, последуем за «бравым гусаром» Петром. Не прошло и двадцати минут, как Ольга уже звонила в обшарпанную дверь квартиры, находившейся на первом этаже обычной пятиэтажки, расположенной в глубине окрестных дворов. Самое забавное, что, прогулявшись по свежему воздуху, Петр слегка протрезвел и в нем вдруг проснулась подозрительность — с какой стати Ольга спрашивала его о деньгах? А вдруг в этой квартире его ждет засада? Когда дверь отворилась и он познакомился с хозяевами квартиры, его подозрительность еще больше возросла. Да и как было не насторожиться, видя перед собой растрепанную, шкафообразную даму с огромным фингалом под глазом и ее маленького, щуплого любовника в тренировочных штанах и застиранной майке, обнажавшей испещренные застарелыми блатными наколками руки?

Однако отступать не хотелось, тем более что перед глазами маячили аппетитные формы Ольги. Петр отважно прошел в большую комнату и сел в дальний угол дивана, у самого окна. Таким образом, он имел возможность видеть перед собой всех троих, а, в случае необходимости мог даже попытаться выпрыгнуть в окно или хотя бы разбить его и позвать на помощь. Впрочем, все эти предосторожности оказались напрасны — во-первых, хозяева были настроены весьма дружелюбно и вовсе не собирались нападать на пьяного десантника; во-вторых, сам Петр после очередных возлияний едва не уснул в туалете, и Ольге, которая пила почти не пьянея, пришлось приводить его в чувство, немилосердно окатывая холодной водой.

— Ты сегодня больше не пьешь, — скомандовала она, приводя его обратно в комнату. — А вот мы еще хотим выпить. Дай ему денег, — она кивнула на хозяина, — пусть сбегает.

Петр послушно полез в карман брюк, извлек несколько смятых купюр и, не считая, сунул ей. Ольга вышла в коридор вместе со своими знакомыми, о чем-то пошепталась, а затем вернулась в комнату и прикрыла за собой дверь.

— Заперла? — поинтересовался Петр.

— Она не запирается… Да не бойся, все равно никто не войдет, я их предупредила.

Задвинув штору поплотнее, она села рядом и погасила сигарету в пепельнице.

— Ну что? — спросил он и придвинулся поближе.

— Что? — переспросила она улыбаясь.

— Ты сама разденешься или тебе помочь? — С этими словами Петр помог ей снять пиджак и принялся расстегивать серую вязаную кофту.

— Да не надо, я сама…

Она попыталась отстраниться, но Демичев упорно расстегнул все пуговицы до конца, после чего быстро снял с нее кофту. Затем, уставившись осоловелым взором на белый бюстгальтер сидевшей перед ним девушки, он слегка замешкался, усмехнувшись про себя одной мысли — именно в этот момент во всех западных фильмах, шедших тогда в советских кинотеатрах, подобные сцены обрывались тупыми ножницами цензоров и начинались следующие. Но это было не кино, это была жизнь!

Наклонившись к обнаженной спине Ольги, Петр расстегнул и быстро снял с нее бюстгальтер, а затем трепетной рукой стал ощупывать ее мягкие белые груди. Однако стоило ему начать задирать юбку, как она мягко отстранилась:

— Дальше я сама. — После чего они оба встали, разобрали диван и разостлали постель.

Пока Петр трясущимися от нетерпения руками возился с собственной рубашкой и штанами, не отводя при этом вожделеющего взгляда от Ольги, она присела на край дивана, закрылась до пояса одеялом и быстро сняла юбку и колготки.

— Ложись к стене, — скомандовала она, когда он разделся догола.

Петр послушно перебрался через нее, но не успел даже накрыться одеялом, как ее умелая рука тут же устремилась к его возбужденному мужскому достоинству. Еще через мгновение он оказался между ее крепкими и смуглыми бедрами. Тяжело дышавшая Ольга на редкость проворно распорядилась его членом, закинув ноги на плечи Петра, ошарашенного столь быстрым развитием событий. Упершись обеими руками в диван, она приподнялась, и он вошел в нее до упора.

— Помогай же мне, — прошептала она, совершая колебательные движения бедрами, в то время как Петр оставался совершенно неподвижным.

— А как?

— Ты что — ни с кем еще не имел дело?

— Нет, — честно признался он.

Ольга была настолько удивлена, что смогла произнести только одну довольно пошлую фразу:

— Ну, это целое искусство…

«И не слишком приятное!» — отметил про себя Петр, не испытывая ни малейшего удовольствия от энергичных движений лежавшей под ним женщины. Затем он нагнулся и попытался ее поцеловать, причем она сразу же ответила, жадно прильнув языком к его языку. То, что он впервые в жизни поцеловал женщину лишь после того, как впервые ей «засадил», Петр впоследствии рассказывал самым близким из сослуживцев в качестве анекдота.

Но тогда ему было отнюдь не до смеха. Сначала у него вообще не было никаких ощущений, затем, несмотря на все старания Ольги, которая ласкала его руками, шептала нежные слова и энергично работала бедрами, его вдруг охватила самая настоящая скука! Правда, через какое-то время внезапно подкралось настолько острое, болезненно-сладострастное чувство, что он закрыл глаза и замотал головой.

— Тебе больно, радость моя? — услышал он ее голос.

Петр и сам не мог разобрать — то ли больно, то ли приятно, поэтому лишь молча пожал плечами. «Скорей бы все это кончилось! — с каким-то поражающим самого себя безразличием подумал он. — Неужели это именно то, о чем я так долго мечтал?»

На следующее утро, когда Иванов поил чаем Светлану, у него вновь зазвонил телефон.

— А, это ты? — усмехнулся он, узнав растерянный голос Петра. — Ну как, живой?

— Да живой, живой. — Петр еще явно не успел протрезветь, поэтому говорил заплетающимся языком. Слушай, я чего-то ни хрена не понимаю.

— Чего ты там не понимаешь? Где Ольга?

— Так если б я знал! Вчера привезла на какую-то подозрительную квартиру, где кроме нас были еще мужик с бабой, а утром, пока я спал, все куда-то слиняли.

— И ты что — проснулся совершенно один?

— Меня разбудила и выставила вон какая-то глухая старуха, от которой никакого толку нельзя было добиться. Но самое главное в другом — ни копейки денег не осталось, даже пива купить не на что! Ты хоть знаешь телефон этой чертовой Ольги?

— Откуда? Это же местная блядь, которая каждый раз ночует в новом месте.

— Но у нее же была подруга?

— А что толку? Я же тебе говорю — застать Ольгу дома практически невозможно.

— Да? — Петр растерялся еще больше. — Что же мне теперь делать?

— Приезжай ко мне, пивком угощу. У тебя хоть с Ольгой вчера чего-нибудь было?

— Да, было.

— Ну так поздравляю с боевым крещением! — не удержался от ехидства Иванов.

Глава 7 ПЕРВАЯ СВАДЬБА

Оглядываясь назад, во времена еще не изжитой юношеской застенчивости, ваш правдивый летописец должен признать, что наибольший душевный трепет у него вызывают отнюдь не воспоминания о «скромных студенческих радостях», приключениях на картошке, первых разочарованиях или долгожданном согласии. Нет, едва ли не самым сильным впечатлением молодости по-прежнему представляются самые заурядные танцы в самом заурядном клубе. Какое адское волнение испытываешь в тот момент, когда на глазах у всего зала идешь приглашать на танец приглянувшуюся девушку; и какой постыднейший позор, когда тебе говорят: «Извините, но я не танцую!» А если еще кто-то из соперников повторял приглашение и получал согласие, то скрыться от насмешливых взглядов окружающих и остудить пылавшую физиономию можно было только в курилке.

Смешно вспоминать, но ближе всего к предынфарктному состоянию автор летописи находился именно в этот момент, когда пытался познакомиться с понравившейся ему девушкой в гардеробе, однако у него так тряслись руки, что он самым позорнейшим образом уронил ее пальто на пол, за что и был удостоен презрительного отказа. И, наоборот, какое же это было горделивое счастье — получить согласие своей избранницы, нежно вывести ее в центр зала и обнять за гибкую талию. Но при этом необходимо было максимально владеть собой, ибо чуть более тесное соприкосновение грозило сильнейшей эрекцией, которую не могли сдержать никакие джинсы и одетые под ними плавки. А поскольку в перерывах между танцами в зале иногда включали свет, возможность оказаться в непристойно-смешном положении была чертовски велика.

Зато какими же трогательными представляются сейчас неугомонный трепет нервов, хрустальный звон обнаженных чувств и звериный рев жизни, которые неумолимо угасают с годами, постепенно заменяя страсти воспоминаниями о них!

Разумеется, все эти волнения из-за представительниц противоположного пола неизбежно вызывали бурные столкновения с представителями пола собственного. Причем эти столкновения происходили по столь же ничтожному поводу, как и знаменитые дуэли, воспетые Александром Дюма в его мушкетерских романах. Стоило кого-то слегка задеть, обругать, неосторожно пригласить его спутницу, как мгновенно следовало: «Пойдем выйдем, поговорим…»

На подобное приключение однажды нарвался и Вадим Гринев, танцевавший медленный танец с Верой Кравец в полутемном актовом зале со сдвинутыми к стенам рядами стульев и невысокой сценой, заставленной небольшими, хрипло орущими динамиками.

— Сейчас мы исполним песню «Сон», — провозгласил их бывший одноклассник, по приглашению которого они и оказались в этом клубе — то ли железнодорожников, то ли машиностроителей. — Музыка Игоря Попова, слова Алексея Гурского!

— Молодцы ребята, — заметил Вадим, искренне гордясь успехами своих приятелей, — неплохую песенку сочинили. Где только сам Гурский, хотел бы я знать?

— Он, кажется, болеет, — отозвалась Вера.

— А ты откуда знаешь?

— Кто-то из наших девчонок звонил.

заливался Игорь Попов.

— Какую пышную шевелюру отрастил Игорек, — продолжал Вадим, поворачиваясь лицом к сцене. — А ведь сам же недавно жаловался на то, что из-за этого их группу в Москонцерт не берут — требуют, чтобы они все постриглись и сменили репертуар.

— А мне нравится, что они играют.

— Мне тоже, но ведь нужно еще и комсомольско-молодежное исполнять, а то что такое — «Сон»?

— Мне кажется, это вариация на тему Шекспира, — прокричала Вера в самое ухо своего партнера, — в одной из его пьес есть похожие строчки: «Из вещества того же, как и сон, мы созданы, и жизнь на сон похожа, и наша жизнь лишь сном окружена».

— Ты так хорошо знаешь Шекспира?

— Да нет, просто запомнилось почему-то.

Тай-тай-та-дай, тай-тай-та-дай, тай-тай-та-дай, та-да, та-да, та-да…

Именно в тот момент, когда начался инструментальный проигрыш, Вадим попытался прижать Веру плотнее, слегка покачнулся и несильно задел локтем плотного черноволосого юношу кавказского типа, танцевавшего с высокой дебелой блондинкой. Тот развернулся, возмущенно блеснув черными глазами, и немедленно — причем достаточно болезненно — ткнул Вадима кулаком под ребра.

Гринев, который за секунду до этого готов был извиниться за собственную неуклюжесть, мгновенно вспыхнул:

— Ты что, сволочь черножопая, в пятак захотел схлопотать? Так это я тебе мигом оформлю!

— Тагда пайдем выйдэм, пагаварим, — немедленно предложил кавказец.

— Пошли, — решительно кивнул Гринев, отстраняя Веру, которая пыталась его остановить, — только один на один, без всех твоих соплеменников.

Кавказец что-то сказал блондинке, после чего они бок о бок с Вадимом покинули актовый зал, обмениваясь ненавидящими взглядами.

До запланированного перерыва оставался еще один танец, поэтому в мужском туалете, находившемся в цокольном этаже, никого не было.

— Так что ты против меня имеешь, мудак? — первым заговорил Гринев, намереваясь строго придерживаться российского драчного ритуала: сначала матерные оскорбления противника, затем первые разминочные толчки и тычки и уж потом основная часть — с кровавым мордобоем и катанием по полу.

Однако кавказец был явно воспитан в иных традициях. После его опережающего, резкого и точного удара Вадим отлетел на пол, с изумлением почувствовав во рту соленый привкус собственной крови. Это привело его в такую ярость, что он мгновенно вскочил на ноги, бросился на противника и, прежде чем тот успел ударить вторично, обхватил кавказца за шею, резко пригнул и, сделав простейшую подножку, завалил на пол, оказавшись при этом сверху.

Кавказец заелозил ногами по грязному полу и зарычал, пытаясь освободиться, однако Вадим только усилил хватку, бормоча разбитыми губами грязные ругательства. И тут его с такой силой ударили сверху по голове, что он едва не потерял сознание. Выпустив противника, который немедленно вскочил и пнул его ногой, Вадим увидел, что в туалете уже полно кавказцев — их было не меньше пяти человек. Громко переговариваясь на своем языке, они грозно обступали его со всех сторон, и Гриневу пришлось бы совсем плохо, если бы за пять минут до этого наверху, в зале, не объявили перерыв и его верная подруга Вера не успела рассказать Попову о том, что случилось во время танцев. Тот мгновенно сориентировался, собрал своих музыкантов и устремился в туалет. Кавказцам пришлось оставить Гринева. Сбившись плотной кучкой, точно стая волков, они приготовились к отражению нападения. Однако массовой драки не получилось — Игорь Попов слишком хорошо помнил, сколько усилий и уговоров ему стоило получить разрешение администрации клуба на проведение концерта. Массовая драка грозила последующим разбирательством в милиции, после чего на дальнейших выступлениях его рок-команды можно было бы надолго поставить крест.

— Кончайте! Тихо! Спокойно! — командовал он, отталкивая от кавказцев наиболее агрессивно настроенных приятелей. — Шамиль, угомони своих!

Оказалось, что тот самый кавказец, с которым подрался Гринев, учился вместе с Поповым на одном факультете.

— Все нармальна, Игорек, мы никаких прэтензий нэ имэем! — заверил он Попова, пожимая ему руку.

— Сволочь, — прохрипел Гринев, по-прежнему сидевший на полу, прислонившись спиной к стене.

— Извыны, брат, что так палучилась, я нэ хотел тэбя бить, ты сам пэрвый начал, — снисходительно обратился к нему кавказец, протягивая руку, чтобы помочь встать, но Гринев, презрительно сплюнув и отвернувшись, поднялся на ноги самостоятельно.

— Умывайся, и пойдем к нам за кулисы. Выпьешь, успокоишься, — предложил ему Попов, после чего конфликт был окончательно исчерпан.

Вот так Вадим Гринев оказался первым из граждан России, чью кровь пролил человек, которого спустя полтора десятка лет российские средства массовой информации будут называть «террористом номер один» и за чью голову назначат награду в пять миллионов долларов. В те глухие советские времена Шамиль был всего-навсего никому не ведомым студентом-первокурсником Московского института инженеров землеустройства.

— Так вы где учитесь? — заговорил Попов, когда все трое — он, Вадим и Вера — по очереди отхлебнули из бутылки «Совиньона». Дело происходило за сценой, причем каждый из музыкантов оттягивался как мог — кто-то кадрился с двумя поклонницами, кто-то пил водку прямо из горла, а один, уединившись в самом темном углу и повернувшись ко всем спиной, глотал какие-то подозрительные таблетки.

— Я — в Бауманском, — отвечал Вадим, — а Вера никуда не поступила и пока работает секретаршей.

— Па-а-нятно, — протянул Попов. — Ну, а остальные наши как? Кстати, Дениса Князева здесь не видели? Он заезжал ко мне в институт и взял два билета — сказал, что для себя и одной нашей общей знакомой.

— Я почти уверена, что для Полины, — заявила всезнающая Вера.

— А разве между ними что-то было? — полюбопытствовал Игорь. — Я, честно говоря, даже не знал, что он за ней бегает.

— Об этом вообще мало кто знает, — хитро улыбнулась девушка. — Князев всегда был таким скрытным.

— Ну, и чего же они не пришли?

— Не знаю, может, Полинка не захотела…

Пока происходил этот разговор, Денис, проклиная все на свете и не зная, на что решиться, уже целых полтора часа мерз возле ближайшей к клубу станции метро. Сколько раз он бросался навстречу девушкам, похожим на Полину, но каждый раз его ждало разочарование. А ведь ему таких трудов стоило уговорить ее встретиться!

«Странное дело! — размышлял он. — Сколько ходит по Москве изящных, стройных, хорошеньких девушек в джинсах и кожаных куртках, с распущенными по плечам волосами — просто глаза разбегаются! Но почему же именно в одной-единственной — в ее духах и помаде, блеске глаз и интонации голоса, колготках и прическе — сосредоточена ярчайшая искорка того, что он называет своим счастьем? Ну разве это не нелепо? Неужели все дело в ее упрямстве и его упертости? Впрочем, счастье не имеет и не должно иметь множественного числа. Соблазняя очередную жертву, Дон Жуан не счастлив, он всего лишь наслаждается. В конце концов, именно в Полине есть нечто столь дорогое, желанное и родное, чего не променяешь на холодный блеск недоступных красавиц, которыми так приятно возбуждаться издалека». Окончательно продрогнув, Денис так и не пошел в клуб. Вместо этого он уныло толкнул холодную дверь и скрылся в вестибюле метро…

— Между прочим, мы с Верой решили пожениться, — тем временем говорил Гринев, — и хотим пригласить тебя на свадьбу.

— Вы серьезно? — удивился Попов. — И заявление подали?

— Позавчера, — улыбнулась Вера, — и теперь обзваниваем всех наших, чтобы собрать как можно больше народу. Ты-то придешь?

— Разумеется.

— Представляешь, мать Верки хочет, чтобы мы обязательно обвенчались в церкви, — добавил Вадим, — а она категорически против.

— Конечно против, — подтвердила Вера, — с какой стати я должна соглашаться на этот бред?

— Да хотя бы потому, что они с твоим отцом и моими родителями нам деньги на свадьбу дают!

— Ну и что?

— А то! Зачем поступать им назло, если нам ничего не стоит согласиться?

— Кто тебе это сказал?

— Ну ладно, ребята, вы тут пока выясняйте отношения, а мне снова пора на сцену, — перебил их Попов. Концерт возобновился, но Вера и Вадим уже больше не танцевали, а, скромно усевшись в уголке, продолжали упоенно спорить, стараясь перекричать громкую музыку.

— Значит, тебе не нравится, что я поступаю назло своей матери? — спросила она, лукаво блеснув глазами.

— Что ты имеешь в виду?

— А вот то самое, о чем ты меня так долго упрашивал! Неужели уже забыл?

— A-а, теперь понял. — Вадим засмеялся и, притянув Веру к себе, жадно поцеловал.

Несмотря на категорический запрет матери, Вера уступила Вадиму еще до свадьбы, буквально в тот же день, когда они подали заявление. Изо всех наших персонажей только у этих двоих первая любовь совпала с первым сексуальным опытом. Подобное совпадение встречается настолько редко, что его можно было бы назвать счастьем, если бы это произошло уже в зрелом возрасте. А пока им не исполнилось и двадцати лет, сколько еще испытаний, пресыщений и искушений ждет их впереди!

Один из древнегреческих философов справедливо заметил, что окончательно судить о том, счастлив был данный человек или нет, можно будет только после его смерти.

Глава 8 «С ГЛУБОКИМ ПРИСКОРБИЕМ…»

«…Центральный Комитет Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик, Президиум Верховного Совета и Совет Министров СССР сообщают о том, что вчера после тяжелой и продолжительной болезни оборвалась жизнь выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Председателя Президиума Верховного Совета, четырежды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, неутомимого борца за мир товарища Леонида Ильича Брежнева. В траурном молчании замерли города и села…»

…Над заснеженными просторами нашей необъятной родины траурно-торжественно разносился голос диктора центрального телевидения, читавшего официальный некролог. Но — чу! Стоит нам, подобно гоголевскому черту, который украл месяц, спуститься пониже, чтобы прильнуть к неплотно задернутому шторой окну калужской гостиницы «Космос», расположенной напротив знаменитого Музея Циолковского, как мы услышим оживленные голоса и взрывы смеха. Никакого «траурного молчания» не было и в помине!

— Нет, нет, — весело упрямился женский голос, — на столе я не буду.

— Но почему, почему? — настойчиво вопрошал мужской.

— Он шаткий и того и гляди развалится.

— С чего ты взяла? На нем даже танцевать можно, не то что раздеваться.

— Да не хочу на столе, я с него свалюсь. Придумай что-нибудь другое!

Поняв, что девушку не переспоришь, Михаил Ястребов влил в себя очередной стакан портвейна и призадумался. Как же интересно все получилось — сегодня в редакции молодежной газеты, где он работал после окончания университета, ему случайно предложили две «горящие» туристические путевки — на два дня в Калугу. Михаил тут же позвонил одной из своих знакомых по имени Лариса, они быстро собрались, сели в электричку и несколько часов спустя оказались в гостинице. По случаю траура местный ресторан не работал, поэтому коротать вечер пришлось с помощью шоколадки и двух бутылок портвейна.

Впрочем, что может быть чудеснее общества симпатичной молодой женщины с веселым нравом, которая охотно соглашается на любые эротические эксперименты! И пусть за окном холодный ноябрь тысяча девятьсот восемьдесят второго года, «замершие в траурном молчании города и села» и встревоженная своим ближайшим будущим страна, только что лишившаяся восемнадцати лет абсолютной предсказуемости и покоя, — им самим уже тепло и весело, особенно от предвкушения обжигающе-циничных объятий.

— Ну хорошо, не хочешь раздеваться на столе, тогда сделаем вот что, — заявил Михаил, пройдясь по номеру и открыв дверь в ванную комнату, — вот смотри: ты становишься в прихожей, прямо напротив ванной, и включаешь там свет. Я закрываю дверь в комнату, которая, на наше счастье, стеклянная, и свет у себя выключаю. Таким образом, мне предстоит чудное зрелище — я буду любоваться тем, как ты раздеваешься, через стекло, причем ты будешь освещена только сбоку — из ванной. Годится?

— Годится, — кивнула Лариса. — Только потом ты сделаешь для меня то же самое.

— Тебе хочется увидеть стриптиз в моем исполнении? — искренне изумился Ястребов. — Не думал, что женщин это возбуждает… Впрочем, как скажешь.

Он закурил и лег на кровать, подложив руку под голову. Лариса прошла в прихожую, лукаво улыбнулась, опершись обеими руками о стеклянную дверь, и спросила:

— Ну что, начинать?

— Давай, мать, не томи! — подбодрил Михаил, роняя пепел себе на грудь от нетерпения. — Эх, жаль, музыки нет, а похоронные марши не очень-то годятся…

Скрестив руки, Лариса медленно стянула с себя свитер, аккуратно повесила его на вешалку и начала расстегивать джинсы. Порочно улыбаясь, она наклонилась и, слегка поерзав пышным задом, не без труда сдернула их с тугих бедер, спустила вниз и не спеша перешагнула.

— Ну как? — обратилась она к единственному зрителю, оставшись в красивой голубовато-белой комбинации.

— Нет слов! — отвечал Михаил, жадно прикуривая новую сигарету. — Жаль только, что кроме меня никто этого больше не видит!

Лариса засмеялась, одним ловким движением плеч освобождаясь от комбинации. Затем снова нагнулась и стянула телесного цвета колготки, поочередно поставив то одну, то другую ногу на приступ вешалки. Теперь оставалось снять только белье — кружевное, порочно-красного цвета, — и Лариса справилась с этим просто блестяще, явно подражая где-то виденным приемам профессиональных стриптизерш. Стоя спиной к Михаилу, она закинула руки за спину, расстегнула бюстгальтер, сдернула его и тут же повернулась лицом, «стыдливо» прикрывая грудь руками. Потом медленно развела их в стороны, снова повернулась спиной и медленно стянула с себя трусики…

У Ястребова больше не было сил сдерживаться. Соскочив с кровати, он бросился в прихожую, рывком открыл дверь и, прежде чем Лариса успела повернуться, упал на колени и принялся жадно целовать ее упругие белые ягодицы.

— Что ты делаешь? — засмеялась она, наклоняя голову и бросая взгляд через плечо.

— Не понял?

— Мы так не договаривались, поэтому я и спрашиваю — что ты сейчас делаешь?

— Сейчас — то есть в эти «тяжелые для всей страны дни, когда все прогрессивное человечество понесло невосполнимую утрату»? — уточнил Ястребов, на секунду отрываясь от своего упоительного занятия. — Пока — целую твою попу, а после этого собираюсь…

О дальнейших его намерениях мы умолчим, но отнюдь не из ложной скромности, а всего лишь потому, что пришло время заняться другими персонажами!

— …В эти тяжелые для нашей Родины дни, когда все прогрессивное человечество понесло невосполнимую утрату в лице выдающегося деятеля международного рабочего и коммунистического движения, дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева, я хотел бы вступить в ряды Коммунистической партии Советского Союза для того, чтобы… — На какое-то мгновение Эдуард Архангельский, стоявший перед партийной комиссией своего института, запнулся, едва не ляпнув фразу, смысл которой сводился к тому, «чтобы в своем лице по мере сил восполнить эту невосполнимую утрату». После такой «политической нескромности» мечту о партбилете пришлось бы отложить надолго! Эх, надо было выучить свою речь заранее — знал же, что обязательно спросят, почему он решил вступить в партию именно в это время.

А ответ был предельно простым: дело близилось к окончанию института! Эдуард уже давно перевелся на дневное отделение и теперь ходил в круглых отличниках, претендуя на «красный» диплом. Однако больше всего его интересовала партийная карьера, поэтому он уделял особое внимание комсомольской работе, как и в школе являясь практически бессменным комсоргом своего курса. Когда же еще и было вступать в партию, как не сейчас, тем более что он успешно выдержал годичный испытательный срок. Но как отвечать на дурацкий вопрос?

Партийная комиссия в составе трех человек — инструктора местного райкома, секретаря парткома и секретаря комсомольской организации института — напряженно замерла, ожидая его дальнейших слов.

— …Чтобы… Чтобы… — как назло, ничего в голову не приходило, поэтому пришлось ляпнуть самую шаблонную фразу, — чтобы быть в первых рядах строителей коммунизма.

Члены комиссии многозначительно переглянулись и стали вполголоса переговариваться. Архангельский нетерпеливо ждал, озлобленный всеми этими нелепыми, но выматывающими душу формальностями. Какого черта они делают столь многозначительные рожи, как будто видят его первый раз в жизни! Для кого, как не для этого «старого хряка» Осетрова — секретаря парткома и горького пьяницы, — он в свое время бегал за коньяком! А разве не этому молодому проходимцу Веселову — секретарю комсомольской организации и отъявленному бабнику — он писал огромные доклады для всевозможных «научно-практических конференций»! Про инструктора райкома и говорить нечего — этот прохвост мечтал о дальнейшем продвижении по партийной линии, для чего учился в Высшей партшколе при ЦК КПСС и неоднократно просил Архангельского сделать ему очередную курсовую или контрольную по общественным наукам. При этом в разговорах тет-а-тет неоднократно обещал, собака, посодействовать в занятии своего места, как только Архангельский закончит институт, а его самого сделают замзавотделом пропаганды и агитации. Все же свои люди, так чего резину тянуть? Наконец Осетров поднял голову, встал и великодушным жестом протянул заждавшемуся Архангельскому широкую и теплую ладонь.

— Комиссия посовещалась и приняла единогласное решение… Поздравляем вас, Эдуард Петрович. В это тяжелое время партия должна еще теснее сплотить свои ряды, вобрав в себя наиболее достойных представителей советской молодежи…

Почти в это же самое время, но на другом конце Москвы, разыгрывалась прямо противоположная сцена. Юрий Корницкий вошел в приемную первого секретаря райкома комсомола.

— По какому делу? — холодно осведомилась молодая и весьма эффектная секретарша, нехотя отрываясь от созерцания своих холеных ногтей.

— По личному, — коротко ответил Юрий, ловя себя на привычной мысли, приходившей к нему каждый раз, когда он видел симпатичную девицу: «Эх, поиметь бы тебя, дура!»

— А именно?

— Моя фамилия Корницкий.

— А, вы тот самый…

— Да, я тот самый, — сухо подтвердил Юрий. «Хотела сказать — жид, сука!»

— Проходите, — ледяным тоном произнесла секретарша и, нажав кнопку селектора, проворковала: — Виктор Васильевич, к вам тут некий Корницкий.

Юрий метнул на нее злой взгляд, но секретарша, хотя и почувствовала это, не подняла глаз. Открыв двойные, обитые черным дерматином двери, он оказался в кабинете первого секретаря.

— Добрый день.

Секретарь — лысоватый, но еще молодой, не старше тридцати пяти лет, мужик с отвратительно-крупной, похожей на муху родинкой на щеке, окинул его цепким взглядом из-за длинного стола, но ничего не ответил.

— Моя фамилия Корницкий, — изо всех сил стараясь сдержаться и говорить как можно более спокойным тоном, начал Юрий. — Я пришел, чтобы подать заявление на выход из комсомола.

— Так-так… Ну и чем же тебе, интересно узнать, наша организация не угодила?

«Ведь обо всем уже знает, скотина, так зачем лишний раз спрашивать?»

— Дело не в этом… — вежливо отвечал он. — Просто я с родителями уезжаю на постоянное место жительства в Израиль.

«А там комсомольской организации нет и встать на учет негде — ха-ха-ха!»

— Бросаешь Родину в трудный момент, значит?

На этот провокационный вопрос у большинства отъезжающих за границу евреев ответ был отрепетирован заранее, поэтому Юрий выдал его не раздумывая:

— Согласно Декларации прав человека, принятой Организацией Объединенных Наций в тысяча девятьсот сорок девятом году, а также Хельсинкским соглашениям, подписанным Советским Союзом, любой человек имеет право свободно избирать себе место жительства.

— Я тебя не об этом спрашиваю, — брезгливо поморщился секретарь. — Родина тебя воспитала, дала прекрасное образование… Ведь ты, кстати, в прошлом году первый медицинский закончил — так, что ли?

— Так.

— Ну вот, образование бесплатно получил, за счет нашего государства, а отрабатывать его у капиталистов собираешься?

— Почему же у капиталистов? В Израиле, между прочим, и коммунистическая партия существует. — Только с помощью этой плохо скрытой издевки Юрию удалось хоть немного «выпустить пар».

— Знаешь, что я бы делал с такими, как ты?

— Догадываюсь. — Юрий хладнокровно достал из кармана комсомольский билет с таким видом, словно готовился в любой момент положить его на стол, и спросил: — Так я могу написать заявление?

Секретарь выдержал тяжелую паузу, после чего тоном, выражавшим высшее проявление гадливости, процедил:

— Там… в приемной… у секретарши… билет у нее оставишь… Все! — Отвернувшись, он включил телевизор: «Леонид Ильич Брежнев начал свой трудовой путь…»

«Эх, ребята, с каким же удовольствием я буду вспоминать о вас в самолете, взявшем курс на Вену!» — только и подумал Юрий, выходя из райкома и жадно закуривая.

Денис Князев вышел на станции «Кропоткинская», поскольку все ближайшие к центру выходы из метро были перекрыты нарядами солдат. Шел второй день из объявленного по стране трехдневного траура. Смерть Брежнева не вызвала у Дениса особых эмоций, поскольку его интеллектуальное развитие, как в свое время и опасались школьные учителя, неуклонно шло в диссидентском направлении.

Сейчас он учился на четвертом курсе вечернего отделения исторического факультета МГУ и втайне ото всех писал историко-философский трактат, где пытался самостоятельно проанализировать тот самый строй «развитого социализма», о создании которого так долго и упорно вещал с трибун ныне преставившийся «неутомимый борец за мир».

Это занятие настолько оторвало его от повседневной реальности, что он вознамерился провести день траура в университетской библиотеке, которая находилась на проспекте Маркса рядом с Манежем. Велико же было его удивление, когда он вышел из метро и направился в сторону центра. Город был абсолютно, фантастически пуст! — если не считать многочисленных, встречавшихся через каждые двести метров военных патрулей да изредка проносящихся в сторону Кремля черных «Волг» с синими мигалками.

Как назло, Денис оделся излишне ярко — синие джинсы, оранжевая куртка и темно-красная лыжная шапочка. Впрочем, даже не будь этого клоунского одеяния, его одинокая, длинная, нескладная фигура неизбежно привлекала бы внимание военных. Каждый патруль останавливал его и требовал документы. Денис доставал студенческий билет и объяснял, что идет в университетскую библиотеку, после чего его немедленно отпускали, и он проходил очередные двести метров — до следующего патруля, где все повторялось заново.

Все это настолько завораживало своей необычностью, что Денис усиленно вертел головой в разные стороны, жадно впитывая остроту и новизну впечатлений от фактически создавшегося «военного положения», как он мысленно окрестил про себя происходящее. (Знал бы он тогда, что через несколько лет его родной город станет ареной таких событий, по сравнению с которыми нынешнее положение покажется неискусной театральной постановкой!)

Денис уже добрался до Библиотеки имени Ленина, когда его остановил очередной патруль, топтавшийся возле подземного входа в метро.

— Князев?

Он вскинул глаза на молодого лейтенанта в надвинутой на глаза фуражке.

— Демичев, ты?

— Узнал? Куда тебя черт несет?

— В библиотеку.

— Какая на хрен библиотека, сейчас все закрыто. — Петр был явно рад старому приятелю, однако говорил излишне торопливо, словно стараясь поскорее от него избавиться. — Ты чего, вообще не видишь, что делается?

— Да вижу… — сконфузился Денис, чувствуя себя откровенным щенком. Демичев уже офицер, а он всего-навсего студент-вечерник. — Ты-то откуда здесь взялся?

— Пригнали в Москву для усиления режима, — коротко пояснил Петр. — Ладно, спускайся в метро и езжай домой. Пока похороны не пройдут, центр будет закрыт, так что сюда лучше не соваться.

— Ну ладно, пока.

Денис растерянно кивнул, прошел сквозь строй расступившихся солдат и спустился в метро. Только там он спохватился, что забыл спросить — где служит Демичев? Вернувшись домой, он первым делом сел за письменный стол, достал заветную рукопись и, переполненный впечатлениями, вывел на бумаге главный из занимавших его тогда вопросов: «В каком обществе мы живем?»

— …Светлый образ дорогого Леонида Ильича Брежнева навсегда останется в наших сердцах! — Последняя фраза была произнесена директрисой столь проникновенным, звенящим от сдерживаемых слез голосом, что все присутствующие дружно и без команды зааплодировали.

Траурный митинг проходил в актовом зале одной из московских средних школ, где уже второй год, попав сюда по распределению после института, работала Наталья Куприянова.

— А ты почему не аплодируешь? — тихо спросила она одного из своих учеников.

Тот быстро взглянул на нее и нехотя пару раз приложил ладонь к ладони. Они сидели на последнем ряду, у самого окна, причем Наталья занимала крайнее в ряду кресло. На ней была строгая черная юбка, черный жакет и сильно накрахмаленная кружевная белая блузка. Подобный наряд очень шел к ее неяркой русской красоте, и она это прекрасно сознавала, интуитивно чувствуя, как сильно волнуется сидящий рядом с ней юноша. Андрей Бекасов, ученик выпускного класса, в котором она являлась классной руководительницей, был красив как ангел. Мягкие льняные волосы, строгие голубые глаза, прямой нос, легкий юношеский румянец и чувственно очерченные губы под явственно намечавшимися усиками.

Наталья вела их класс уже второй год, и то, что он был влюблен в нее с первого же дня ее появления в школе, не составляло для нее никакой тайны. Каждый урок его голубые глаза задумчиво следили за всеми ее движениями. Наталья отчетливо понимала его чувства и в глубине души ждала — пугливо и трепетно — возможного признания, заранее страшась собственной реакции.

Закончив «женский» факультет пединститута и так по-настоящему ни разу и не влюбившись, она продолжала сохранять ту самую целомудренность и неприступность, которые, как мы помним, когда-то отпугивали от нее даже самых напористых одноклассников.

— Предлагаю принять на нашем митинге телеграмму соболезнования в адрес нашего родного Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза! — продолжала голосить директриса. — Кто за это предложение — прошу поднять руки!

Мгновенно вырос целый лес рук. Наталья подняла было свою и тут же вздрогнула, почувствовав, как ладонь Андрея легла на ее гладкое, обтянутое черными колготками колено.

— Убери! — прошептала она, чуть склонив голову в его сторону.

Вместо этого он немного сдвинул вверх подол ее юбки. Продолжая держать правую руку поднятой, левой рукой Наталья схватила теплую ладонь юноши и попыталась было снять ее, однако он воспротивился. Благодаря соприкосновению рук она ощутила, до какой степени он наэлектризован своей юношеской страстью, и с ужасом заметила, что лицо Андрея вместо обычного румянца залито сплошной краской.

— Успокойся, прошу тебя, — ласково прошептала она, сама начиная волноваться.

— Наталья Владимировна, — окликнула ее со сцены директриса. — Вы хотите что-то сказать? Или у вас есть какие-то добавления к тексту нашей телеграммы?

— Я? — озадаченно воскликнула Наталья. — Нет, нет, что вы… — и поспешно опустила поднятую руку.

Лязгнул засов, дверь распахнулась, и в камеру ворвался возбужденный зэк, которого час назад выводили на допрос.

— Братва! Главный пахан откинулся!

— Че ты врешь, падла? — вскинулись сокамерники, среди которых был и Анатолий Востряков, мотавший срок за разбойное нападение на случайного прохожего. (Это произошло месяц спустя после возвращения из армии, естественно по пьяни и с единственной целью — добыть денег на выпивку.)

— Бля буду! — перекрестился вошедший. — Сам у следователя в кабинете радио слышал! Уже и траур объявили!

— Ура!

Вопль радости сотряс стены. Началась настоящая «буза» — зэки скакали по нарам, обнимались, колотили мисками о стены и от избытка чувств орали всевозможные матерные ругательства. И только Востряков, как один из самых опытных и авторитетных, сохранил полнейшее самообладание. Внезапно выскочив на середину камеры, он повернулся спиной к двери, за которой уже слышалась подозрительная возня, и рявкнул что было сил:

— Кончай базар, козлы! — Дождавшись недоуменного молчания, он энергично продолжил: — Вам что — вонь от параши все мозги отшибла? Чему радуетесь, мудозвоны?

— Амнистия же должна быть, — неуверенно пробормотал один из зэков.

— Амнистия? — окрысился было на него Востряков, но договорить не успел — дверь распахнулась, и в тесную камеру ворвались трое здоровенных охранников, за спинами которых маячили еще несколько человек.

— Что за ор? — рявкнул старший надзиратель. — Беспорядки затеяли?

— Все путем, начальник, — среди мгновенно воцарившейся тишины спокойно отвечал Востряков, — скорбим.

— Чего?

— Скорбим, говорю, вместе со всем советским народом, — самым невозмутимым тоном повторил Анатолий.

Охранники, уже настроившиеся было на массовое избиение зэков, растерялись.

— Ну-ну, — буркнул надзиратель.

— А можно вопрос, гражданин начальник? — продолжал Востряков.

— Какой еще вопрос?

— Кто назначен председателем похоронной комиссии?

— Ну, Андропов.

— Юрий Владимирович, председатель КГБ?

— Он самый.

Охранники уже повернули было к дверям, как один из зэков вдруг пискнул вдогонку:

— Надо бы в честь новопреставленного какой-никакой город переименовать!

— Без вас разберутся, — захлопывая дверь, пробормотал надзиратель.

— Ну, что? — негромко спросил Востряков, дождавшись, пока по коридору прогремят тяжелые шаги. — Поняли, кто заступил на место главного пахана? От него вам всем такая амнистия будет, что мало не покажется…

— А это опять я! — преувеличенно-радостно заявила Маруся Сергеева, вырастая на пороге скромной однокомнатной квартиры, в которую после свадьбы переехали Вадим и Вера — теперь уже не Кравец, а Гринева.

— Вижу, что не Матерь Божия, — хмуро заявил Вадим, одетый в застиранные тренировочные штаны и старую байковую рубашку. — На очередное свидание собралась?

— Как это ты догадался? Дите вот вам решила подкинуть. — И Маруся потянула за руку хорошенького четырехлетнего малыша, одетого в щегольскую голубую курточку и вязаную шапочку с большим белым помпоном.

— Ну-ну, — буркнул Вадим, запирая дверь за непрошеной гостьей.

— Привет, Мария, — поцеловала ее в щеку вышедшая из комнаты Вера. Она была в домашнем халате, из которого выпирал огромный живот — до родов оставалось не больше двух месяцев.

— Привет, Верунчик. Ты не сердишься, что я к вам опять своего Славку притащила?

— Да разве на тебя можно сердиться, шалопутная! Ты хоть знаешь, что Брежнев умер?

— А то нет! — округлила ярко накрашенные глаза Мария. — Эка новость! Да я это сразу просекла, когда еще концерт в честь Дня милиции отменили, а после этого по радио одну похоронную музыку крутили. А вот вы знаете, какой город решили в честь дяди Лени переименовать?

— Какой же? — заинтересовался Вадим. — Неужели какой-нибудь крупный?

— Да нет, всего-навсего Набережные Челны.

— С кем хоть свидание-то? — строго спросила Вера.

— Вы его все равно не знаете.

— Опять новый?

— А зачем мне старые?

— А с Мишкой Ястребовым больше не встречаешься?

— Да я с ним всего-то один раз и виделась — сразу после своего развода. Ну его к лешему, кобеля!

— А сама-то ты как себя ведешь! — не выдержав, вмешался в женский разговор Вадим.

— Живу — не тужу, — бойко отвечала Маруся и вдруг улыбнулась им обоим такой светлой улыбкой, что супруги переглянулись и вздохнули. — Да бросьте меня жалеть, все у меня еще будет в порядке!

— Дай-то бог! — вздохнула Вера, принимаясь раздевать ребенка. — Здравствуй, Славик, сладкий ты мой.

— Здлавствуй, тетя Вела, — с запинкой отвечал малыш.

— Все, я побежала, — выдохнула Мария и, похлопав по плечу Гринева, выскользнула на лестничную площадку.

— Ох, и догуляется она, — не выдержал Вадим, закрывая дверь и обращаясь к жене.

— А ты не каркай, — на удивление спокойно отвечала та, помоги лучше ребенка раздеть…

Настроение у начинающих рок-музыкантов было невеселым — и, разумеется, не из-за смерти «выдающегося деятеля международного коммунистического движения», а в ожидании нового ужесточения цензуры. Во время последнего прогона новой программы перед представителями Москонцерта по требованию комиссии они выступали коротко стриженными, в строгих темных костюмах и белых рубашках с галстуками. Более того, им даже запретили двигаться по сцене — и это в процессе исполнения даже самых энергичных рок-композиций! А что будет дальше, когда к власти придет бывший глава КГБ?

Рок-группа под названием «Фломастер» собралась у лидер-гитариста Игоря Попова почти в полном составе: симпатичный бледнолицый юноша — клавишник Сергиенко (будущий глава преуспевающей продюсерской фирмы и автор многочисленных шлягеров) и мощно сложенный, круглоголовый, круглоглазый и щетинистый бас-гитарист и саксофонист Заев. Не хватало только барабанщика, который был самым юным, а потому готовился сейчас к зимней сессии. Кстати, представляя его на одном из недавних провинциальных концертов, исполнявший роль ведущего Заев допустил небезопасную «политическую бестактность», назвав юного барабанщика «умом, честью и совестью нашего ансамбля». На следующий день его вызвали в местное отделение КГБ и сделали внушение:

— Эти слова были сказаны Владимиром Ильичом Лениным в адрес нашей родной Коммунистической партии, поэтому употребление их в ином контексте является кощунством. Кроме того, — добавил кагэбэшник, — эти слова написаны на партбилете.

— Но я же не член партии и никогда не видел партбилета! — попытался оправдаться Заев, после чего получил дополнительную взбучку на тему: «Незнакомство с внешним обликом партбилета не освобождает от ответственности за его оскорбление».

— Эх, перекроет нам дядя Юра кислород! — вздохнул Попов, разливая водку по стаканам. — Скоро дойдет до того, что нас будут заставлять читать перед концертом со сцены «Моральный кодекс строителя коммунизма».

— Надо было именно так и назвать нашу группу! — подхватил Заев. — Вот был бы прикол!

— Давайте лучше выпьем и поговорим о чем-нибудь другом, — со вздохом предложил Сергиенко.

Музыканты чокнулись, выпили и заговорили о том, кто, где и когда имел самое оригинальное половое сношение. Этот своеобразный конкурс эротических историй выиграл неугомонный Заев, поведавший, как однажды, направляясь со своей первой женой в гости, он вдруг так страстно ее возжелал прямо в подъезде (а дело было вскоре после дембеля!), что, зажав спичками кнопку, остановил лифт между этажами и…

— Впендюрил ей так, что кабина ходуном ходила!

А по телевизору продолжали исполнять строгую классическую музыку.

— …Поверьте моим словам, Антонина, вас ждет блестящее будущее: афиши с вашим именем, пышные букеты цветов, толпы поклонников. Такая изумительная девушка как вы, заслуживает подобной участи!

В тот вечер Антонина Ширманова была чертовски хороша — красные сапожки, черные колготки, красная юбка и короткая кожаная куртка с поднятым воротником, чтобы загораживаться от холодного ноябрьского ветра, постоянно путавшего и бросавшего на лицо длинные светлые пряди волос. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ее провожатый — молодой черноволосый режиссер, пытавшийся создать свой, пока еще самодеятельный театр, — упоенно рисовал перед ней самые радужные картины, скромно умалчивая о собственной роли во всем этом грядущем великолепии.

Был уже поздний час, когда они, возвращаясь с репетиции, проходившей в подвале Дома медиков, не спеша шли пешком по Суворовскому бульвару, направляясь в сторону Пушкинской площади.

Антонина не зря оделась и накрасилась столь броско — в переводной французской пьесе ей отводилась роль гризетки. От нее требовалось подавать только самые короткие реплики, но при этом эффектно передвигаться по сцене, плавно покачивая бедрами, эффектно садиться на стул, закидывая ногу за ногу (на циничном актерском жаргоне это называлось «играть ногами»), и эффектно целоваться с главным героем, которого должен был играть сам режиссер. Впрочем, репетиции только начались, поэтому до поцелуев дело еще не дошло. Год назад Антонина закончила экономический факультет ВГИКа и по протекции своего отца устроилась работать на «Мосфильм» в скучной должности инженера-экономиста. Но мечты стать актрисой и пленять своей игрой зрителей не оставляли ее милую головку, поэтому она при каждом удобном случае знакомилась с молодыми режиссерами, надеясь, что ей предложат любую — пусть даже самую маленькую роль в кино. Увы, с кино пока ничего не получалось, зато две недели назад ее случайно познакомили с театральным режиссером Виталием Заславским, который сразу вскружил ей голову, во-первых, своей интересной внешностью, — а он был бледен, задумчив, чернобород и обладал удивительно-приятным, прямо-таки бархатистым тембром голоса, — во-вторых, своими обходительными манерами, в-третьих, немедленным предложением сотрудничать с его театром.

Честно признаться, первая репетиция ее несколько разочаровала — тесный, скверно освещенный, но густо прокуренный подвал и несколько уныло слонявшихся по нему фигур, одетых кто во что горазд.

— …Все это только начало, — понимая ее настроение, горячо убеждал Заславский. — Вскоре благодаря моим связям нам предложат гораздо лучшую сценическую площадку, сделают рекламу в газете, а билеты в наш театр будут продаваться через театральные кассы всего города. — Антонине очень хотелось в это верить, поэтому она ласково улыбнулась режиссеру и даже позволила взять себя под руку. — А теперь давайте поговорим о психологическом портрете вашей будущей героини. Наша знаменитая русская театральная школа трактует подобные персонажи несколько иначе, чем… — увлеченно заговорил Заславский, но тут же осекся, поскольку прямо перед ними, резко свернув к тротуару и скрипнув тормозами, остановился милицейский «воронок». Хлопнули дверцы, и оттуда показались два суровых милиционера — старшина и сержант.

— В чем дело? — поторопился спросить режиссер.

— Документы.

— Пожалуйста. — С несколько излишней поспешностью Заславский вытащил свой паспорт.

Пока старшина брезгливо листал его, сержант обратился к Антонине:

— А ваши?

— Мои? — удивилась она. — Но у меня нет паспорта, только служебное удостоверение.

— Заславский Виталий Иосифович, — тем временем лениво процедил старшина.

— Да, а в чем дело? — Режиссер был обладателем пресловутого «пятого пункта» анкеты, поэтому прекрасно понял интонацию милиционера.

— Ну что? — обратился тот к своему напарнику, который пытался при свете уличных фонарей рассмотреть мосфильмовское удостоверение Антонины.

— Паспорта нет, какое-то удостоверение…

— Все ясно. Вы можете идти, — обратился старшина к Заславскому, — а вот девушке придется проехать с нами.

— Куда это? — не на шутку испугалась Антонина.

— В отделение. У вас нет паспорта, поэтому надо выяснить вопрос о вашей прописке. Вдруг вы приехали откуда-нибудь из провинции, чтобы заниматься проституцией, а? — И он так красноречиво оглядел яркий наряд Антонины, что та невольно смутилась.

— Пожалуйста, товарищ старшина — Заславский явно разволновался, хотя и старался не показывать этого Антонине. — Можно вас на минутку?

Тот ухмыльнулся, переглянулся со своим напарником, но позволил режиссеру увлечь себя в сторону. Пока они разговаривали — причем режиссер судорожно лазил по карманам, то и дело доставая оттуда какие-то бумажки и суя их милиционеру, — Антонина стояла напротив сержанта и смущенно отводила глаза в сторону, поскольку он цинично разглядывал ее в упор.

Наконец разговор был закончен — старшина кивнул своему напарнику, они сели в машину и быстро уехали.

— Что вы им сказали? — поинтересовалась Антонина.

— Да что им скажешь, менты проклятые, паскудное племя вымогателей! — теряя самообладание вместе с интеллигентностью, глухо выругался режиссер. — Отдал почти все деньги, что у меня с собой были, теперь только на метро какая-то мелочь осталась. Черт, надо было сразу брать тачку и везти вас домой!

(В скобках заметим, что подобная мысль возникла у Заславского еще когда они только вышли на улицу, однако природная бережливость в тот момент взяла свое.)

— Неужели они отняли у вас деньги? — удивилась наивная Антонина. — Но за что?

— Эх, детка, да не за что, а почему. Потому, что в этой проклятой стране милиция, как и все правоохранительные органы, давным-давно уже полностью разложилась. Если во всех цивилизованных странах они служат для защиты рядовых налогоплательщиков, то у нас — только чтобы обирать и оскорблять. Нет, надо уезжать из этой проклятой страны с ее насквозь прогнившими государственными институтами, причем делать это как можно скорее! Когда во главе государства становится начальник тайной полиции, то ничего хорошего от этого ждать не приходится… — Тут он вскинул голову и вдруг внимательно посмотрел на Антонину. — Хотите выйти за меня замуж и уехать вместе?

— Куда? — растерялась она.

— Да куда хотите — можно в Америку, Израиль, Францию, Италию. У меня есть немало родственников за границей, так что нам всегда помогут устроиться. Только на это надо решаться прямо сейчас, пока Андропов еще не начал закручивать гайки!

— А как же мои родители? Нет-нет, что вы, я никуда не могу ехать без них…

…Существуют люди, именуемые в психологии интравертами, для которых собственные душевные переживания настолько важнее происходящих вовне событий, что они способны углубленно копаться в собственных чувствах, даже находясь на склоне готового к извержению вулкана.

Именно к подобному типу людей относился и Алексей Гурский. Пока вся страна ходила на цыпочках и говорила шепотом, ожидая похорон Брежнева и — самое главное! — того, что последует вслед за ними, Алексей был озабочен только одной проблемой — как найти Полину?

Он уже несколько раз заходил к ней и через дверную цепочку переговаривался с ее матерью, которая упорно уверяла, что не знает, где дочь, поскольку Полина «опять не ночевала дома».

Гурский бесился, сходил с ума, слонялся по улицам, не зная, что предпринять, — и так продолжалось до тех пор, пока он не столкнулся с Ивановым, который был явно навеселе.

— Привет! — обрадовался тот. — Пойдем помянем нашего дорогого Леонида Ильича, будь он неладен, маразматик старый!

Гурский пожал плечами, но покорно позволил увлечь себя в ближайший пивной бар.

— А ты чего такой мрачный? — осведомился Иванов, когда они осушили по две кружки холодного разбавленного пива. От плохо промытых кружек — их явно не мыли, а лишь ополаскивали холодной водой — противно воняло воблой.

— Ты не знаешь, где Полина? — вопросом на вопрос ответил Гурский.

— А зачем тебе она?

— Стихотворение хочу подарить.

— Чего? Стихотворение? — И Иванов красноречиво посмотрел на бывшего одноклассника как на помешанного. — А на хрена оно ей нужно?

— Все девушки любят, чтобы им посвящали стихи.

— Чушь собачья! Все девушки любят, чтобы им посвящали деньги! А они у тебя есть?

— Нет.

— Тогда пей за мой счет и читай мне свои стихи, пока меня окончательно не развезло.

Однако Алексей отказался читать вслух, а лишь достал из кармана вчетверо сложенный листок бумаги и протянул его Иванову.

— Хм, не так уж и плохо, — заявил Сергей. — А с чего это ты взял, что Полина тебя сомнением мучает? Или это только ради рифмы?

— Да какое тебе дело, — хмуро огрызнулся Гурский, пряча листок в карман.

— А хочешь скажу, где она?

— Где?

— На даче у одного моего приятеля.

— Что ты врешь? — мгновенно вспыхнул Гурский. — Не может быть!

— А чего тут особенного? — удивился Иванов. — Есть у меня один богатый мужик лет тридцати пяти — случайно познакомились, когда проворачивали общее дело… Пару дней назад у него был день рождения. Он мне и говорит: я — человек одинокий, так не мог бы ты, Сережа, пригласить каких-нибудь двух симпатичных девушек, а я бы тебе за это заплатил.

— Ну, дальше? — холодея от ужаса при мысли о том, что проклятый Иванов вот так просто продал его любовь такому барыге, поторопил Гурский.

— А чего дальше? — ухмыльнулся тот. — Взял одну телку из своего бывшего медучилища, а потом дай, думаю, смеха ради позвоню Полинке. Она не стала долго ломаться и сразу же согласилась.

— Но почему, почему?

— А чего ей дома сидеть? Ты знаешь, какие у нее хреновые отношения с родителями?

— Догадываюсь. А где она сейчас?

— Да я ж тебе говорю — на даче. Мы со Светкой уехали на следующий день, а она осталась.

— Наедине с твоим знакомым?

— Ну да. Кстати, те денежки, на которые мы сейчас пьем, это ведь он мне их дал…

Договорить Иванов не успел — мгновенно вспыхнувший Алексей с такой силой ткнул его в грудь кулаком, в котором была зажата кружка пива, что оно бурно расплескалось, оросив пальто и шарф.

— Ты что, спятил?

— Сволочь проклятая! — прошипел Гурский и выбежал на улицу.

Положение становилось опасным: темная улица в одном из самых злачных районов Боготы, публичный дом, из которого его только что выгнали со скандалом, и два чертовски подозрительных типа — этакий «мачо» в белом полотняном костюме и белой же шляпе и типичный мафиози в пестрой рубашке с короткими рукавами и драных джинсах. Причем если «мачо», жуя дымящуюся сигару, стоял прямо напротив Никиты, то мафиози, держа в руке дешевый выкидной нож, подкрадывался сбоку.

Вот к чему приводит неуемное желание вкусить «запретного плода» в виде девочек из борделя! Уже месяц Никита стажировался на одной из кафедр Боготинского университета, куда его стараниями отца послали через год после окончания Финансовой академии. И вот сегодня, после целой бутылки виски, выпитой на двоих со знакомым доцентом, с которым они снимали квартиру, Дубовик наконец отважился посетить район «красных фонарей».

Сначала все шло прекрасно. Его приняли как самого желанного клиента — белый, иностранец, да еще прекрасно говорящий по-испански — и предложили на выбор целую толпу чудесных черноволосых девушек с самыми разными оттенками кожи — от оливково-смуглого до темно-шоколадного, — а когда он выбрал себе молоденькую мулаточку и заказал выпивку, с почетом проводили в номер. Но дальше произошел конфуз, о котором он никогда потом не рассказывал своим российским приятелям, хотя для неопытных — сначала советских, а затем и российских граждан, впервые выезжавших за рубеж, — подобные истории были достаточно распространенным делом. Ну, в самом деле, как быть, если вам срочно приспичило в туалет, вы заходите туда и с удивлением обнаруживаете сразу два унитаза. Проблему непросто решить и в нормальном состоянии, а когда пьян, да еще неймется, садишься на первый попавшийся.

Как выяснилось позднее, Никита в начале воспользовался тем унитазом, которым надо было пользоваться в конце, поскольку он назывался малопонятным словом «биде». Хозяйка борделя пришла в дикое возмущение от подобного варварства и потребовала возместить ущерб. Пьяный Дубовик, естественно, показал ей шиш, сопроводив его отборным российским матом. Тогда эта темнокожая мадам куда-то скрылась, позвонила по телефону, и уже через пять минут, когда Никита вышел на улицу и стал закуривать, ко входу подкатила серебристая «Тойота». Сначала из нее вылез человек в белом костюме. Мягко улыбаясь, он подошел к Никите, показывая знаками, что просит прикурить. Дубовик полез по карманам в поисках зажигалки, и тогда этот колумбийский джентльмен, внезапно схватив его за карман рубашки, в котором лежали деньги и документы, резко рванул вниз, в результате чего все высыпалось на асфальт. Рассвирепевший Никита, ни секунды не раздумывая, засветил джентльмену в челюсть, так что тот, отлетев в сторону, вынужден был опереться о капот собственной «Тойоты», чтобы не упасть. В то же мгновение из машины выскользнул второй мафиози, после чего наш друг Дубовик и оказался в вышеописанном положении.

На его счастье, оно продолжалось недолго — невдалеке послышалось завывание сирены, и через минуту на крошечную площадь перед борделем, освещенную едва ли не единственным на всю округу фонарем, выкатил военный джип, из которого мгновенно выпрыгнули четверо молодцов с автоматами, в касках и форме с белыми портупеями — военная полиция. Мафиози с ножом немедленно бросился бежать, а Никиту и «мачо» в белом костюме проворно раскорячили вдоль стены, заставив упереться в нее руками и широко расставить ноги. Дубовик мысленно возблагодарил провидение за то, что в тот день забыл у себя на квартире большой складной нож-«белочку», когда-то давно купленный в обычном советском магазине хозтоваров. Пока двое полицейских ловили убежавшего, лейтенант внимательно рассматривал документы Дубовика — так называемую «карточку иностранца». Убедившись, что все в порядке, он пристально посмотрел в глаза Никиты и медленно разжал пальцы. Выпорхнувшее из них удостоверение плавно опустилось на асфальт.

Дубовик покачал головой, словно сожалея о неловкости полицейского, затем осторожно присел на корточки, подобрал удостоверение и аккуратно засунул в карман. Убедившись, что он вполне адекватно реагирует на происходящее, полицейский поинтересовался, нет ли у него претензий к джентльмену в белом костюме?

— Нет, — отвечал Никита.

— Нет, — ответил на такой же вопрос и «мачо».

Тогда лейтенант сделал жест, означавший «вы свободны», а сам занялся пойманным с ножом мафиози, которого двое полицейских уже запихивали в машину.

Дубовик бегом выскочил на оживленную улицу, остановил такси и, радуясь тому, что так легко отделался, поехал домой.

— Ты хоть знаешь, что у нас произошло? — спросил его доцент, нехотя отрываясь от телевизора.

— Где «у нас»? — ухмыльнулся так и не протрезвевший Никита. — В Колумбии? Военный переворот, что ли?

— У нас в Союзе, дубина! Брежнев умер!

— Не может быть!

Вот так и получилось, что Дубовик самым последним изо всех своих бывших одноклассников узнал о событии, занимавшем все мировые средства массовой информации:

«После тяжелой и продолжительной болезни оборвалась жизнь выдающегося руководителя Коммунистической партии и Советского государства, Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза…»

Глава 9 «В КАКОМ ОБЩЕСТВЕ МЫ ЖИВЕМ?»

(Отрывок из историко-философского трактата Дениса Князева «Бюрократия и социализм»)

«…Когда историю переписывают и извращают с каждой новой сменой высшего руководства, при этом тщательно оберегая все исторические источники в спецхранах — что это, как не лишение общества его исторической памяти, а с ней и исторического самосознания?

Долгий и старательный демагогический обман имеет одно коварное свойство — в него начинают верить сами демагоги. Пора наконец смело взглянуть на то, что мы сейчас имеем, не боясь ужаснуться.

Самое поразительное состоит в нерешенности главного вопроса: что такое „общенародная собственность на средства производства“? Классики марксизма-ленинизма не дали здесь четких ответов, хотя данное понятие лежит в основе их собственной теории, — и это весьма странно! Мы лишь знаем, что это собственность не государственная, не кооперативная, не акционерная, не частная. Но тогда какая же? И как общество может распоряжаться своей собственностью?

На данный момент реальность такова, что „общенародной собственностью“ эксплуататорски распоряжается самодовлеющий класс партийно-хозяйственной бюрократии, составляющий костяк современного Советского государства.

Сущность бюрократии довольно проста — это прямой антипод демократии. Если при демократии власть осуществляется посредством выборного органа, который подотчетен обществу, то бюрократия работает сама на себя, заставляя делать то же самое и все общество. Хорошо известно, что бюрократия — это жестко централизованная структура, в которой существует полная зависимость низших от высших и где все многообразие человеческой деятельности сводится к одному-единственному качеству — занимать определенную ступень в данной иерархии. Отсюда вытекает пренебрежение к талантам и совершенная ненужность плагиата! Поскольку значимость любых творений определяется иерархическим рангом их автора, постольку ему нет необходимости грабить талантливых авторов — от признания „выдающихся заслуг“ все равно никуда не уйти!

Эта замкнутая структура живет по искусственным, созданным для самой себя законам, в результате чего происходит раздвоение мира на две части — мир инструкций и директив и мир реальный. Причем если последний противоречит первому, то тем хуже для него! Инструкция незыблема, а самая лучшая инструкция — это та, которую можно высечь золотыми буквами на граните! Сама бюрократия способна к развитию во времени не больше, чем египетская пирамида… Скука — вот ее царица! При этом насколько скучна сама бюрократия, настолько же скучна и борьба с ней. Проповедуя скучный, но „моральный и здоровый“ образ жизни, бюрократы занимаются тайным развратом и утопают в роскоши, нимало не смущаясь своего раздвоения — ведь то, что проповедуется для всех, — это правила игры искусственно-бюрократического мира, а наслаждение запрещенными утехами — это свойство природы, реального человеческого мира.

Таким образом, приходится сделать однозначный вывод — мы живем в беспрецедентном в мировой истории обществе, которое можно назвать „социалистическим бюрократизмом“. Крайняя форма такого общества — сталинизм. (Увы, но и Россия XIX века, как мы знаем из классической литературы, была страной самодуров-чиновников и держиморд-полицейских. Так называемая „социалистическая революция“ сменила лишь окраску данного общества, почти не затронув его сущность.)

Поскольку правящим классом нашего общества является бюрократия, поскольку единственный способ вступить на путь радикальных перемен — это создать новую политическую силу, которая была бы способна вести борьбу за власть с партией коммунистической и, таким образом, двигать застывшую еще в 30-е годы политическую систему, а с ней и жизнь общества в целом. Залог демократии — это многопартийная система, главный запрет нельзя покушаться на ее свержение. Увы, но сейчас власть прочно удерживается тем классом номенклатуры, который прикрываясь, отшлифованными за много десятилетий лозунгами, не имеет ни малейшего желания допускать даже малейшей конкуренции. Недаром директор фирмы грамзаписи „Мелодия“ или глава „Аэрофлота“ „не видят необходимости в создании конкурирующих с ними предприятий, поскольку способны полностью удовлетворять всесторонние запросы потребителей“!

Только в условиях демократии и многопартийной системы мы первым делом слушали бы новости из Верховного Совета, а не из Политбюро ЦК КПСС и с интересом внимали бы голосам представителей оппозиции, предлагающим что-то новое. В этом случае все партии существовали бы за счет членских взносов, а не кормились бы из госбюджета; референдумы и опросы общественного мнения стали бы нормой жизни; возникла бы свобода слова и ничем не ограниченная критика — в том числе и высших руководителей страны, причем это бы никого не удивляло. (А сейчас получается, что правящая партия может быть не права только в прошлом — и никогда в настоящем!) Произошло бы естественное разделение законодательной, исполнительной и судебной власти, поскольку принадлежность к Коммунистической партии и принадлежность к власти перестали бы быть одной и той же принадлежностью. Наконец, исчезли бы всякие идеологические путы, запрещающие развитие наук и искусств…»

Глава 10 «ИЗБРАННЫХ» СТАНОВИТСЯ МЕНЬШЕ

— Привет!

Издалека увидев стройную фигурку Полины в голубой курточке и белой вязаной шапочке, Денис бросился вдогонку и так разогнался на скользкой дорожке, что едва не сбил девушку с ног. Пришлось обхватить ее за талию и развернуть лицом к себе. Однако при виде ее грустных, заплаканных глаз его радость мгновенно улетучилась.

— Что случилось?

— А, это ты? — Она едва заметно улыбнулась. — Куда так спешишь?

— Да вот, увидел тебя и решил догнать.

— Ну, как поживаешь?

— Я-то неплохо, а ты почему такая грустная?

— Долго рассказывать, — вздохнула девушка.

— Ничего, я не тороплюсь… то есть тороплюсь, но это неважно. Так что с тобой случилось?

— Недавно познакомилась с одним человеком, думала, что он меня любит, а оказалось…

— Что? Что оказалось? — торопливо задавая эти вопросы, Денис не на шутку разволновался.

— Неважно, что оказалось, — сухо отрезала Полина, отворачиваясь в сторону, чтобы избежать пытливого взора его влюбленных глаз. — В общем, мы расстались, и теперь все кончено…

Не могла же она рассказать своему бывшему однокласснику о том, что случилось на самом деле! Он наверняка пересказал бы всем остальным, и тогда о ее позоре узнал бы весь класс. О боже, почему же ей так не везет в жизни!

В тот день, когда ей позвонил Иванов, чтобы пригласить на день рождения к «одному хорошему знакомому», Полина в очередной раз поссорилась с родителями и была очень рада подвернувшейся возможности как можно быстрее уйти из дома. Она встретилась с Ивановым и его подругой Светланой на железнодорожной станции Тимирязевская. Вскоре подошла электричка, и через полчаса они оказались в элитарном дачном поселке.

Поначалу хозяин дома произвел на Полину приятное впечатление, хотя был не так уж и молод — лет на двенадцать-пятнадцать старше ее. Небольшая лысина открывала высокий красивый лоб, карие глаза были веселы и внимательны, а красные, по-женски припухлые губы излучали приветливую улыбку.

Да и дом был хорош — основательный, двухэтажный, пятидесятых годов постройки, с настоящим камином, обширной гостиной, двумя спальнями на втором этаже и многочисленными кладовыми. В подвале находилась самая настоящая сауна.

— Он перешел ко мне по наследству от отца, который был членом-корреспондентом Академии медицинских наук, — пояснил хозяин, которого звали Всеволод, — а я лишь обставил его современной мебелью да купил телевизор.

— А чем вы занимаетесь? — заинтересовалась Полина.

— Коллекционирую разные редкости — старинные монеты, антиквариат, иконы… Хотите посмотреть мои коллекции?

— Обязательно. — Полина не поняла, каким образом коллекционирование редкостей может обеспечить безбедную жизнь, однако не стала расспрашивать.

Вечер прошел очень мило — они пили французское сухое вино, ели вкуснейшие деликатесы, слушали музыку, танцевали. Всеволод вел себя вежливо и обходительно — одну из спален он предоставил Иванову и Светлане, вторую — Полине, а сам постелил себе на диване в гостиной. На следующий день, когда по телевидению началась трансляция похорон Брежнева, Иванов и Светлана уехали, а Всеволод уговорил Полину остаться, пообещав вечером довезти до города на собственной машине. Он постоянно говорил изящные комплименты и был так обходителен, что Полина совсем разнежилась, на какое-то время возомнив себя будущей хозяйкой этого чудесного дома. А почему бы и нет? Сомневаться в том, что Всеволод влюбился в нее с первого взгляда, не приходилось, так почему бы ей с помощью умелого женского кокетства не дожать его до такой стадии, когда он на коленях будет просить ее руки? Правда, она его не любит, но лучше жить с боготворящим тебя мужем, чем с невыносимо сварливыми родителями! Придя к этой мысли, Полина принялась кокетничать и после легкого сопротивления даже позволила Всеволоду поцеловать себя в щеку. Воспрянув от этого, он вдруг выскочил из гостиной в какой-то чулан, после чего вернулся, держа правую руку за спиной.

— Умоляю тебя, не откажи мне в одной просьбе, — проникновенно попросил он.

Воспитанная на старинных романах, Полина тут же вообразила, что он прячет за спиной обручальное кольцо — причем, учитывая его материальное благополучие, — возможно, какое-нибудь старинное, с бриллиантом.

— А о чем ты хочешь попросить? — проворковала она и была буквально шокирована, когда его рука медленно опустилась вдоль туловища. В кулаке была зажата самая настоящая плетка!

— Пожалуйста, — взмолился Всеволод, падая на колени и протягивая отшатнувшейся девушке эту плетку, — ударь меня хоть разок.

Полина как подброшенная вскочила с дивана и попятилась назад, пряча обе руки за спину.

— Ты с ума сошел?

— Но почему? — искренне удивился он. — Ты мне безумно нравишься, так что же в том странного, что мне доставляют удовольствия как твои ласки, так и причиненные твоей милой ручкой страдания?

Она не знала, что сказать, и лишь изумленно смотрела в его абсолютно ясные — отнюдь не безумные! — глаза, в которых читалась одна только ласковая страсть.

— Пожалуйста! — снова попросил он, елозя вслед за ней на коленях. Она нерешительно взяла плетку в руки. — Ну же!

Полина неуверенно взмахнула рукой и осторожно хлестнула его по плечу.

— Ах нет, совсем не так! — взвился Всеволод. — Умоляю, сделай все по-настоящему!

— То есть как это?

— А вот так!

Дальнейшее напоминало дурной сон: Всеволод вскочил и стремительно спустил брюки до колен, поразив Полину видом своего маленького, почти детского члена; после чего лег на диван и умоляюще посмотрел на Полину. Но для нее это было уже слишком!

Размахнувшись, она зашвырнула плетку в дальний угол комнаты, после чего бросилась в прихожую и, сорвав с вешалки свою куртку, выскочила на улицу. Выбежав за пределы дачного участка, она лихорадочно обернулась и, хотя никто ее не преследовал, ускорила шаг. Всю дорогу до станции ее душили горючие слезы разочарования.

— Но почему вы расстались? — продолжал допытываться Денис. — Этот человек тебя чем-то обидел?

Полина неопределенно пожала плечами.

— Может, он позволил себе что-то лишнее? Ты девушка кокетливая, поэтому тот, кто тебя совсем не знает, может вообразить черт знает что.

— Спасибо за то, что ты обо мне такого мнения.

— Слушай! — Дениса внезапно осенило. — Пошли со мной! Сегодня у Корницкого собирается вся наша компания.

— Да? А по какому поводу?

— Завтра он уезжает в Америку.

— Надолго?

— Ты не понимаешь? — удивился Денис. — Он уезжает навсегда, с родителями, на постоянное место жительства.

— Ах, вот даже как. — Полина восприняла это сообщение на удивление равнодушно. — Нет, я к нему не пойду.

— Но почему? Разве тебе не хочется снова увидеть всех наших?

— Хочется, но только не самого Корницкого. Да и он, я думаю, будет не очень рад меня видеть.

— С чего ты это взяла?

— Несколько лет назад он предлагал мне выйти за него замуж и уехать вместе с ним в Америку. Сегодня, возможно, он будет предлагать это кому-нибудь еще — так что не хочу ему мешать!

— Вот это новости!

Денис был озадачен и опечален одновременно. Тем временем они уже подошли к самому дому Полины. Она коротко простилась и тут же скрылась в подъезде, а он бегом устремился в обратную сторону. Ему не хотелось верить в коварство Корницкого, однако убедиться в этом пришлось даже не войдя в квартиру.

Когда Денис уже собирался нажать кнопку звонка, его внимание привлекли приглушенные голоса — судя по всему, разговаривавшие стояли возле самой входной двери. Узнать их было несложно — один голос принадлежал Юрию, второй — Наталье Куприяновой.

— Нет, Юра, нет, — ласково говорила она. — Все это уже и поздно, и бесполезно. И вообще не стоило начинать этот разговор заново.

— Почему же не стоило, если я люблю тебя и хочу увезти с собой?

— Врешь ты все.

— Почему ты мне не веришь?

— Потому что подобные предложения так просто не делаются. Кроме того, теперь уже все это откровенно бессмысленно — я люблю другого.

— Кого?

— Неважно. И не надо допытываться, я все равно тебе ничего не скажу.

— Ну, тогда хоть поцелуй меня на прощанье.

Именно в этом месте зловредный Денис настойчиво нажал кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу, но Юрий оказался один — очевидно, Наталья успела скрыться в комнате.

— А, это ты, — вяло пожимая руку, произнес Корницкий, — заходи. Теперь, кажется, все в сборе.

Денис разделся и прошел в гостиную. Мебель отсутствовала, вся квартира зияла пещерной пустотой, и лишь на кухне изредка дребезжал холодильник. Часть гостей расположилась на старом матрасе, разостланном возле батареи, а остальные сидели на табуретках или старых, обшарпанных колонках от магнитофона, из которых раздавалась негромкая музыка — звучали старые записи «Beatles». Водка, коньяк и несколько открытых банок консервов стояли на газете, постеленной прямо на полу.

— Ну что, можно начинать? — вопросительно спросил Юрий, когда Денис, поздоровавшись со всеми, нашел себе место, а из ванной комнаты вышла грустная Наталья. — Пусть каждый наливает себе сам, а потом мы подсчитаем количество оставшихся стаканов и разберемся, кого и почему здесь нет. Сам я знаю только про Никиту Дубовика — он в Колумбии, проходит годичную стажировку в Боготинском университете.

— Передавай ему привет, если увидишь, — невесело съязвил Алексей Гурский. — Мне известно, почему не придет Толька Востряков. Он мотает срок в колонии и выйдет только через два года.

— Я знаю, почему не придет Полина — она заболела, — соврал Денис.

— Надеюсь, не триппером? — ехидно перебил Иванов, но тут же нарвался на гневные взгляды Князева и Гурского.

— Кроме того, — продолжал Денис, — Петька Демичев после окончания военного училища служит где-то в провинции, так что его сейчас просто нет в Москве.

— А Эдик Архангельский? — заинтересовался было Корницкий, но тут же спохватился: — Впрочем, про него я и сам все знаю. Он стал таким крутым партийным функционером, что я даже не стал ему звонить — бесполезно.

Таким образом, пустых стаканов оказалось ровно пять.

— Ну что, мальчики и девочки, — грустно сказал Михаил Ястребов, поднимаясь со своего места. — Давайте выпьем за нашего общего друга и пожелаем ему удачно обосноваться на новом месте.

— А когда обоснуется, пусть выпишет нас к себе, — подхватила Маруся, которая явно успела выпить заранее.

— Все это напоминает мне поминки, — печально заметила Вера, сидевшая в обнимку с Вадимом.

— Типун тебе на язык, мать, ты чего говоришь! — оборвал ее муж.

— Кстати, Денис, — вспомнила Антонина, когда Юрий принялся разливать по второй, — помнишь, ты предлагал нам встретиться здесь ровно через двадцать пять лет. Прошло всего шесть — и…

— Да, — подхватил Игорь Попов, — прошло шесть лет, и мы уже начинаем разлетаться в разные стороны. Что-то будет лет через десять.

— В таком случае вношу новое предложение, — заявил Князев. — Поскольку встретиться на этой квартире нам больше не удастся, давайте соберемся в девяносто шестом году на празднование двадцатилетия окончания школы.

— Хорошее предложение, — вяло откликнулся кто-то из присутствующих, после чего повисло унылое молчание.

— Да что же мы это, братья и сестры! — нарочито бодрым голосом прервал затянувшуюся паузу Михаил. — Прошло так мало времени, а нам уже и поговорить не о чем? О чем же мы будем беседовать, когда соберемся через двадцать лет?

— Детьми и карьерой похваляться, — отвечал Гурский.

— Ну, этим мы уже и сейчас можем похвастать, — заметила Вера, поглаживая свой живот.

Все оглянулись на нее, после чего невеселое молчание возобновилось. И дело было не в том, что говорить не о чем, просто сейчас каждого одолевали свои — по-настоящему взрослые! — проблемы и трудности, о которых не хотелось рассказывать в большой компании, но о которых так приятно было погрустить в компании давно знакомых и близких тебе людей.

Вспоминая Полину и жалея, что ее нет рядом, Денис наливал и пил активнее всех. В один из таких моментов он вдруг обнаружил, что «виновник торжества» куда-то исчез. Кое-как поднявшись с табурета, Князев пошел его разыскивать и обнаружил в соседней, абсолютно пустой комнате. Корницкий стоял лицом в угол, похожий на наказанного ребенка.

— Ты чего, старик? — нежно обнял его за плечи Денис.

— Я никого из вас больше никогда не увижу, — медленно и раздельно произнес Корницкий.

Когда он повернулся к Денису, тот с изумлением увидел, что Юрий плачет.

— Ну, прекрати, ну что ты… — неуклюже попытался утешить он. — Прорвемся, в конце концов, у нас еще вся жизнь впереди!

— Нет, Дениска, я никого из вас никогда не увижу! — упрямо повторил Юрий. — Никого и никогда! Верка была права — это поминки.

— Да Верка дура, что с нее взять. Прорвемся, старик, и еще обязательно встретимся и выпьем… Кстати, выпить мы можем прямо сейчас. Пошли…

Несмотря на количество выпитого, общее настроение не улучшалось, и даже предложение устроить танцы было воспринято безо всякого энтузиазма. Юрий молча танцевал с Натальей, причем оба старательно прятали мокрые глаза, пьяный Денис пытался что-то втолковать Антонине, которая прилагала массу усилий, чтобы удержать его на расстоянии, а Иванов о чем-то рассказывал пьяно кивавшей Марусе. Остальные сидели на своих местах и с грустной нежностью поглядывали друг на друга. А за окном мела поземкою холодная декабрьская вьюга одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

…Когда Денис проснулся, то с удивлением обнаружил себя лежащим на том самом матрасе, который служил вчера сиденьем для гостей. Комната была пуста, если не считать порожних бутылок и остатков закуски. Тишина — и отвратительный запах застоявшегося табака.

— Черт! — пробормотал он, с трудом приподнимаясь на локте. — Это что же — они меня бросили? — Тут его взгляд наткнулся на близстоящую и почти полную бутылку пива, под которой белел листок бумаги. Первым делом Денис сделал несколько освежающих глотков и лишь затем прочитал записку.

«Извини, брат, — это был почерк Юрия, — но не хотелось тебя будить и тащить домой. Когда будешь уходить, брось ключи в почтовый ящик номер семь — там живет управдом, который должен забрать холодильник. Счастливо тебе — и прощай!»

Послонявшись по комнатам, Денис нашел несколько сигарет и недопитую бутылку водки. Быстро опьянев, он подсел к телефону, стоявшему прямо на полу, и поднял трубку. К счастью, он еще работал, и тогда Князев набрал номер одной скромной, стройной, но некрасивой девушки, с которой случайно познакомился на улице несколько дней назад.

— Приезжай, Надежда, — хрипло пробормотал он после первых слов приветствия, — мне так безумно плохо, что и словами не передашь.

— А что с тобой?

— Приезжай, и тогда все расскажу!

Надежда послушно приехала, как неоднократно делала это впоследствии, и полупьяный Денис впервые в жизни овладел женщиной. Это произошло на том же самом матрасе. В самый разгар интимных ласк, которые, по словам Надежды, она еще никогда никому не делала, он вдруг почувствовал, как по его щекам неудержимо заструились слезы. Юрик, Полина, проклятая зима, пустая квартира и абсолютно неопределенное будущее… Как все это безнадежно, тускло и уныло. А ведь он только вчера уверял Юрика, что в двадцать три года вся жизнь впереди!

— Почему ты плачешь? — удивилась Надежда, отрываясь от своего занятия и вскидывая голову.

— Потому… — стыдясь самого себя, пробормотал Денис. На тот момент иного ответа у него не было.