История правления короля Генриха VII

Глава I

Наиболее правильным разделением человеческого знания является то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную историю, или вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущности элементом стиля и относится тем самым к искусству речи, о чем мы будем говорить в другом месте. История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматриваются в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь благодаря существующему во многих отношениях сходству между предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида, например чудовища, то мы имеем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти.

Поэзия — в том смысле, как это было сказано выше, — тоже говорит о единичных предметах, но о данных с помощью воображения, похожих на те, которые являются предметами подлинной истории; однако при этом довольно часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда не могло бы произойти в действительности. Точно так же обстоит дело и в живописи. Ибо все это дело воображения.

Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувственными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой деятельности занимает эта наука. Это полностью относится к области рассудка.

Что это именно так, можно легко убедиться, обращаясь к источникам мыслительного процесса. Ощущение, служащее как бы воротами интеллекта, возникает от воздействия только единичного. Образы или впечатления от единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при этом первоначально они запечатляются в ней как бы нетронутыми, в том самом виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только потом человеческая душа перерабатывает и пережевывает их, а затем либо пересматривает, либо воспроизводит их в своеобразной игре, либо, соединяя и разделяя их, приводит в порядок. Таким образом, совершенно ясно, что история, поэзия и философия вытекают из этих трех источников — памяти, воображения и рассудка — и что не может быть ни каких-либо иных, ни большего числа форм деления науки. Дело в том, что историю и опытное знание мы рассматриваем как единое понятие, точно так же, как философию и науку.

Мы считаем, что и теология не нуждается в каком-то ином типе деления. Конечно, существует различие между информацией, получаемой через откровение, и информацией, идущей от чувственных восприятий, как по самому существу, так и по способу передачи, но дух человеческий един и его способности и части одни и те же. Это похоже на то, как разные жидкости разными путями вливаются в один и тот же сосуд. Поэтому и теология складывается из священной истории, из притч, являющихся своего рода религиозной поэзией, и из поучений и догматов — некоей вечной философии. Что же касается той части теологии, которая остается и после такого деления (я имею в виду пророчества), то это по существу род истории, ибо божественная история имеет то преимущество перед человеческой, что сообщение о каких-то событиях в равной мере может как следовать за ними, так и предшествовать им.

Глава II

История делится на естественную и гражданскую. В естественной истории рассматриваются явления и факты природы, в гражданской — деятельность людей. Божественное начало, вне всякого сомнения, проявляется и в той и В другой, но главным образом это относится к гражданской истории; более того, оно образует свой собственный вид истории, который мы обычно называем священной, или церковной историей. В свою очередь роль наук и искусств представляется нам столь значительной, что мы считаем необходимым выделить их в особый вид истории, которая подобно церковной истории, должна, по нашему мнению, входить в состав истории гражданской. Разделение естественной истории на три вида мы будем проводить, исходя из состояния и условий самой природы, которая выступает перед нами в трех видах и развивается как бы по трем направлениям. Ведь природа или является свободной и развивается своим обычным, естественным путем, как это имеет место по отношению к небесным явлениям, животным, растениям и вообще ко всем природным явлениям, или же под влиянием искажений и косности непокорной материи, под действием мощных препятствий утрачивает свое естественное состояние (как в случае чудовищ), или же, наконец, уступает труду и искусству человека, подчиняется его воле и как бы рождается вновь, как это происходит во всех созданиях рук человеческих. Поэтому мы и будем делить естественную историю на историю обычных явлений, историю исключительных явлений и историю искусств, которую мы обычно называем также механической и экспериментальной историей. Первая из этих дисциплин исследует природу в ее естественном, свободном проявлении, вторая — отклонения от естественного состояния, третья — взаимоотношения природы и человека. Мы с особым удовольствием рассматриваем историю искусств как вид естественной истории, потому что глубоко укоренилось ошибочное мнение, по которому искусство и природа, естественное и искусственное есть что-то совершенно различное, а это убеждение приводит к тому, что исследователи считают свою задачу полностью выполненной, если они изложили историю животных, растений и минералов, даже не упомянув об экспериментах в области механических искусств. Результатом этого ошибочного противопоставления явилась пагубная идея, согласно которой искусство — лишь некий придаток природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело, начатое самой природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или устранить те или иные препятствия, мешающие ее свободному развитию, но совершенно неспособный глубоко изменить ее, преобразовать или потрясти до основания. Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно отчаиваться в своих способностях. В действительности же люди должны проникнуться глубоким убеждением в том, что искусственное отличается от естественного не формой или сущностью, а только действущей причиной: ведь вся власть человека над природой ограничивается властью над движением, т. е. способностью соединять и разъединять природные тела. Поэтому если имеется возможность сближения или удаления природных тел, то, соединяя, как говорят, активное с пассивным, человек может все, если же такой возможности нет, он ничего не может. И если вещи располагаются в определенном порядке для данного результата, то не имеет никакого значения, произойдет ли это с участием человека или без него. Иногда золото плавят на огне, иногда же его находят в чистом виде в золотоносном песке, и здесь его создает сама природа. Точно так же радуга образуется в небе благодаря прохождению света через влагу облаков, но она же может возникнуть и на земле, при прохождении света через рассеянные водяные пары. Таким образом, всем управляет природа, ей же подчиняются указанные выше три направления: развитие самой природы, отклонения от ее естественного развития и искусство (т. е. человек в его отношении к природе). Поэтому есть все основания включить в естественную историю все эти три направления, что в значительной мере сделал еще Гай Плиний, единственный, кто рассматривал естественную историю так, как этого требовало ее истинное значение; но, включив в нее все эти направления, он излагал их совсем не так, как следовало, более того — совершенно неправильно.

Из этих трех областей первая более или менее разработана, остальные две исследованы столь слабо, что их следует отнести к разряду требующих разработки. Ведь не существует ни одного достаточно документированного и полного описания таких явлений природы, которые бы отклонялись от обычного хода ее развития, будь то какие-то исключительные создания, появляющиеся в определенных странах и местностях, или необычные по времени явления, или же, как говорит Плиний, игра случая, или проявления каких-то неизвестных свойств, или явления, уникальные в своем роде. Я, пожалуй, не стану отрицать, что можно найти слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями, фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом и написанных лишь для развлечения и удовлетворения пустого любопытства, но серьезной и строгой систематизации всех чудесных явлений природы, тщательно проверенной и подробно изложенной, у нас нет, а тем более нет должных попыток отбросить и, так сказать, публично подвергнуть остракизму получившие распространение всевозможные лживые измышления и басни. Ведь, судя по тому, как обстоят сейчас дела, если ложные и фантастические представления относительно явлений природы укрепятся и (потому, что так велико уважение к древности, или потому, что не хочется вновь исследовать явления, или потому, что подобные вещи представляются замечательными украшениями речи благодаря тем сравнениям и аналогиям, которые из них можно извлечь) получат распространение, то потом их уже никогда не искоренить и не исправить.

Целью сочинения такого рода (а этот род сочинений освящен примером самого Аристотеля) менее всего будет удовлетворение пустого любопытства, к чему стремятся чудотворцы и фокусники. Наоборот, такое произведение поставит перед собой прежде всего две важные и серьезные задачи: первая из них — исправить ошибочность некоторых аксиом, которые в большинстве своем основываются на избитых и широко известных примерах; вторая — найти более удобный и легкий переход от чудес природы к чудесам искусства. Самое важное в этом деле — зорко следить за природой, когда она везапно отклоняется от естественного хода своего развития, чтобы в результате таких наблюдений можно было в любой момент восстановить по своей воле упомянутый ход развития и заставить природу подчиниться. И я не собираюсь советовать полностью исключить из этой истории чудесных явлений все суеверные рассказы о колдовстве, ворожбе, чарах, сновидениях, предсказаниях и тому подобном, если совершенно точно известно, что соответствующее событие действительно произошло. Ведь еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что приписывается суеверию, может быть объяснено естественными причинами. И поэтому мы, хотя и считаем, что занятия такого рода деятельностью безусловно заслуживают осуждения, однако уверены, что в результате внимательного наблюдения и тщательного изучения этих вещей получим отнюдь не бесполезные знания о них, и не только для того, чтобы должным образом разобраться в преступлениях людей, обвиняемых в подобного рода деятельности, но и для того, чтобы глубже проникнуть в тайны самой природы. Следовательно, нужно без колебания вступать во все такого рода тайники и пещеры, если только перед нами стоит одна цель — исследование истины. Вы, Ваше Величество, подтвердили правильность этого собственным примером, ибо обоими прекраснейшими и ясновидящими глазами, оком религии и оком естественной философии, столь мудро и прозорливо проникли в кромешный мрак и доказали, что нет никого более похожего на солнце, которое, освещая даже клоаки, остается назапятнанным[416]. Однако я хотел бы напомнить о том, что эти рассказы вместе со всеми суевериями следует излагать отдельно и не смешивать с рассказом о подлинных и ясных явлениях природы. Что же касается религиозных рассказов о знамениях и чудесах, то они либо не во всем истинны, либо вообще не имеют никакого отношения к явлениям природы, а потому не должны рассматриваться в естественной истории.

Остановимся теперь на истории покоренной и преобразованной природы, которую мы называем обычно историей искусств. Здесь мне, правда, известны некоторые работы о земледелии и даже о многих механических искусствах, но что в этой области самое плохое — это то, что постоянно остаются без внимания и игнорируются наиболее известные и распространенные опыты в тех или иных практических дисциплинах, хотя они дают познания природы столько же (если не больше), чем вещи менее распространенные. Ведь считается, что наука будет едва ли не осквернена и унижена, если ученые обратятся к наблюдениям и исследованиям вопросов, относящихся к механике, если только это не какие-то тайны искусства или же вещи, слывущие весьма редкими и утонченными. Над этой пустой и высокомерной заносчивостью с полным основанием смеялся Платон, выведя хвастливого софиста Гиппия, беседующего с Сократом, честным и глубоким исследователем истины. Когда разговор зашел о красоте, Сократ в соответствии со своим непринужденным и свободным методом рассуждения воспользовался примером сначала прекрасной девушки, затем прекрасной лошади, наконец, прекрасной и великолепно выполненной глиняной вазы. Возмущенный этим последним примером, Гиппий сказал: «Я бы, конечно, с негодованием отказался спорить с любым, кто приводит столь низкие и грязные примеры, если бы меня не удерживали правила вежливости». На что Сократ с иронией заметил: «Ну, конечно, как же ты можешь вынести их, если ты одет в такое великолепное платье и прекрасные сандалии»[417]. Во всяком случае можно, пожалуй, утверждать наверняка, что великие примеры дают нам не самое лучшее и не самое падежное знание. Именно об этом не без остроумия говорится в известном рассказе о философе, который, созерцая звезды на небе, упал в воду[418]: ведь если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде, но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах. Точно так же часто случается, что вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания великих вещей, чем великие — для познания малых. Поэтому очень хорошо заметил Аристотель: «Природа любой вещи лучше всего обнаруживается в ее мельчайших частях»[419]. Поэтому природу государства он ищет прежде всего в семье и в простейших формах социальных связей (мужа и жены, родителей и детей, господина и раба), которые встречаются в любой хижине. Совершенно аналогично природу этого великого государства (т. е. Вселенной) и управление им следует искать как в любом первичном соединении, так и в мельчайших частях вещей. Пример этого мы видим в том, что изестная тайна природы (считавшаяся величайшей) — способность железа под влиянием магнита направляться к полюсам — раскрылась не в больших железных брусках, а всего лишь в иголках.

Для меня же, если только мое мнение что-то значит, совершенно ясно, что история искусств имеет для естественной философии в высшей степени важное и основополагающее значение. Я имею в виду такую естественную философию, которая не стремится погрузиться в туман возвышенных и утонченных спекуляций, но действенно помогает людям в преодолении трудностей и невзгод жизни. И она принесет не только непосредственную пользу в данный момент, соединяя наблюдения разных наук и используя наблюдения одной науки в интересах других и тем самым получая новые результаты (а это неизбежно происходит тогда, когда наблюдения и выводы различных наук становятся предметом размышления и исследования одного человека), но и зажжет такой яркий факел, освещающий путь к дальнейшему исследованию причин сущего и открытию научных истин, какой еще никогда и нигде не загорался. Ведь подобно тому как характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда, когда он приходит в раздражение, а Протей принимает различные обличья лишь тогда, когда его крепко свяжут, так и природа, если ее раздражить и потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее предоставляют самой себе.

Прежде чем покончить с этой частью естественной истории, которую мы называем механической и экспериментальной историей, необходимо добавить следующее: нужно включить в изложение этой истории не только собственно механические, но и практическую часть свободных наук, а также и многообразные формы практической деятельности, чтобы ничто не было пропущено из того, что служит развитию человеческого разума. Таково первое разделение естественной истории.

Глава III

Естественная история по своему объекту делится, как мы уже сказали, на три вида, по практическому же применению — на два. Ибо она используется либо для познания самих вещей, являющихся предметом истории, либо как первоначальный материал для философии. И этот первый вид истории, который либо доставляет удовольствие занимательностью изложения, либо приносит пользу своими экспериментами и который получил распространение именно благодаря такого рода удовольствию и пользе, должен быть признан значительно менее важным по сравнению с тем, который служит основой и материалом истинной и подлинной индукции и является первым кормильцем философии. Поэтому мы установили еще одно деление естественной истории — на историю повествовательную и индуктивную. А эту последнюю отнесем к тем областям науки, которые требуют разработки. И пусть ни величие авторитета древних, ни огромные фолианты современных ученых не мешают никому острым умом проникать в неизведанное. Мы достаточно хорошо знаем, что естественная история весьма обширна по своему объему, занимательна благодаря разнообразию своего материала и нередко является результатом большого и тщательного труда. Но если исключить из нее небылицы, свидетельства древних, ссылки на авторов, пустые споры, наконец, словесные украшения и прикрасы — все то, что годится скорее для застольных вечерних бесед и забав ученых, чем для формирования философии, то она потеряет почти все свое значение. Конечно же, в таком виде она весьма далека от той истории, о которой мы мечтаем. Ведь прежде всего остаются неразработанными те две части естественной истории, о которых мы только что говорили, т. е. история исключительных явлений природы и история искусств, которым мы придаем очень большое значение. Далее, в остающейся третьей части нашего основного деления, т. е. в истории естественных явлений, достаточно удовлетворительно разработана лишь одна из пяти частей, ее составляющих. Дело в том, что история естественных явлений складывается из пяти взаимосвязанных частей. Первая из них — история небесных явлений, которая охватывает только сами эти явления как таковые и совершенно не связана с теорией. Вторая часть — история метеоров (включая кометы) и того, что называют атмосферой, однако пока невозможно найти сколько-нибудь серьезное и ценное исследование природы комет, огненных метеоров, ветров, дождей, бурь и т. п. Третья часть — история земли и моря (насколько они являются едиными частями Вселенной), гор, рек, приливов и отливов, песков, лесов, островов, наконец, самих очертаний континентов и их протяженности; но во всех этих явлениях важно прежде всего наблюдать и исследовать природу, а не ограничиваться их простым описанием. Четвертая часть посвящена истории общих масс материи, которые мы называем большими собраниями и которые обычно именуют элементами: ведь не существует описаний огня, воздуха, воды, земли, их природы, характера движения, действия, влияния на окружающее, которые могли бы составить их подлинную историю. Пятая и последняя часть посвящена истории особенных собраний материи, которые мы называем меньшими собраниями и которые обычно именуют видами. Только в этой последней части проявилась достаточно полно деятельность ученых, однако результатом ее было скорее изобилие ненужных сведений (например, всевозможные описания внешнего вида животных и растений), а не обогащение науки основательными и тщательными наблюдениями, которые одни только и должны составлять содержание естественной истории. Короче говоря, вся естественная история, которой мы располагаем в настоящее время, как по состоянию исследовательской работы, так и по тому материалу, который в ней имеется, ни в коей мере не соответствует той цели, которую мы перед ней поставили, — служить основой для развития философии. Поэтому мы заявляем, что индуктивная история еще ждет своей разработки. Итак, о естественной истории сказано достаточно.

Глава IV

Мы считаем, что гражданская история с полным основанием делится на три вида: во-первых, священную, или церковную историю, затем собственно гражданскую историю, и наконец, историю наук и искусств. Мы начнем наше изложение с того вида, который мы назвали последним, ибо два остальных уже существуют, а этот, как мне кажется, еще предстоит создать. Это история науки. Действительно, если бы история мира оказалась лишенной этой области, то она была бы весьма похожа на статую ослепленного Полифема, так как отсутствовало бы именно то, что как нельзя лучше выражает гений и талант личности. Хотя мы считаем, что эта дисциплина еще только должна быть создана, нам тем не менее прекрасно известно, что в отдельных науках, например в юриспруденции, математике, философии, даются краткие упоминания об их истории или сухое перечисление различных школ, учений, имен ученых или же поверхностное изложение этих наук; встречаются даже отдельные трактаты — впрочем, весьма скудные и бесполезные — о создателях этих наук. Однако я с полным правом заявляю, что подлинной всеобщей истории науки до сих пор еще не создано. Поэтому мы скажем здесь о ее предмете, способе создания и практическом назначении. По предмету она не выходит за рамки всего того, что основывается на памяти, и связана с тем, какие науки и искусства, в какие эпохи, в каких странах мира преимущественно развивались. Здесь нужно сказать о состоянии науки в древности, о ее развитии, распространении по разным частям света (ведь знания путешествуют так же, как и сами народы); далее следует сказать о тех или иных ошибках, периодах забвения и возрождения. В то же время необходимо показать в каждом виде искусства и науки повод для их возникновения и источники их происхождения, традиции преподавания и изучения, методы исследования и формы применения. Важно также назвать отдельные школы и наиболее известные споры, возникавшие среди ученых, рассказать о том, какую клевету приходилось терпеть ученым и какой славой и почестями они бывали увенчаны. Должны быть названы основные авторы, наиболее значительные книги, школы, традиции, университеты, общества, колледжи, организации, наконец, все, что имеет отношение к состоянию и развитию науки. Прежде всего мы хотим, чтобы было восполнено то, что составляет достоинство и как бы душу гражданской истории, а именно, чтобы одновременно с перечислением событий говорилось и о причинах, их породивших, т. е. чтобы было сказано о природе стран и народов, об их больших или меньших способностях и дарованиях к тем или иным наукам, о тех или иных исторических обстоятельствах, способствовавших или мешавших развитию науки, о ревности и вмешательстве религий, о законах, направленных против науки, и о законах, благоприятствовавших ее успехам, наконец, о замечательных качествах и деятельности отдельных лиц, способствовавших развитию науки и просвещения и т. п. Мы хотим предупредить, что весь материал следует излагать не так, как это делают критики, тратя время на восхваление и порицание, а строго исторически, излагая преимущественно сами факты и как можно осторожнее прибегая к собственным оценкам.

Относительно же способа построения такого рода истории прежде всего стоит помнить слудующее: фактический материал для нее следует искать не только у историков и комментаторов; прежде всего следует привлечь к изучению важнейшие книги, написанные за время существования науки, начиная с глубокой древности, изучая их последовательно по отдельным векам и даже по более коротким периодам времени, чтобы из общего знакомства с ними (прочитать их все было бы невозможно, ибо число их бесконечно) и наблюдений над их содержанием, стилем и методом изложения перед нами возник, словно по волшебству, сам дух науки того времени.

Что касается практического применения, то история науки создается не для того, чтобы восславить науки и устроить торжественную процессию из множества знаменитых ученых, и не потому, что охваченные пылкой любовью к наукам, мы стремимся узнать, исследовать и сохранить все, что так или иначе касается их состояния вплоть до мельчайших деталей. Наша цель значительно важнее и серьезнее. Она, коротко говоря, сводится к убеждению в том, что с помощью такого изложения, какое мы описали, можно значительно увеличить мудрость и мастерство ученых в самой научной деятельности и в организации ее и, кроме того, оттенить движения и изменения, недостатки и достоинства в истории мысли, как и в гражданской истории, а это, в свою очередь, даст возможность найти наилучший путь руководства ими. Ведь, по нашему мнению, труды блаженного Августина и блаженного Амвросия не могут принести такой пользы для образования епископа или теолога, какую может принести тщательное изучение церковной истории. Мы не сомневаемся, что аналогичный результат даст ученым история наук. Ведь всякое толкование, которое не основывается на фактах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола. Это все, что мы хотели сказать об истории наук[420].

Глава V

Далее следует собственно гражданская история, значение и авторитет которой превосходит значение и авторитет остальных человеческих творений. Ведь ей доверены деяния предков, смена событий, основания гражданской мудрости, наконец, слава и доброе имя людей. Но огромное значение этой науки влечет за собой и не меньшие трудности. Ведь во всяком случае требуется огромный труд и мудрость для того, чтобы при создании истории мысленно погрузиться в прошлое, проникнуться его духом, тщательно исследовать смену эпох, характеры исторических личностей, изменения замыслов, пути свершения деяний, подлинный смысл поступков, тайны правления, а затем свободно и правдиво рассказать об этом, как бы поставив это перед глазами читателя и осветив лучами яркого повествования. Это тем более трудно, что все события древности известны нам плохо, а занятия историей недавнего прошлого сопряжены с немалой опасностью. Поэтому-то большинство сочинений по гражданской истории так неудачно. Очень многие исследователи излагают события как-то очень бледно и бездарно, и их сочинения недостойны этой науки, другие поспешно и беспорядочно соединяют вместе отдельные сообщения и незначительные заметки современников; третьи бегло перечисляют лишь основные события; четвертые, наоборот, роются во всяких мелочах, не имеющих никакого значения для понимания сущности событий; некоторые, слишком уж переоценивая силу своего таланта, бесстрашно фантазируют и придумывают многие события; другие же оставляют на всем изложении отпечаток не столько своего таланта, сколько своих чувств, и, думая об интересах своей партии, оказываются не слишком достоверными свидетелями событий; кое-кто всюду вводит излюбленные политические доктрины и, пытаясь найти повод для того, чтобы похвастаться, слишком легко прерывает повествование различными отступлениями; другие, не зная никакой меры, без разбору нагромождают в своих сочинениях множество всякого рода речей и обращений. Итак, совершенно очевидно, что среди всех сочинений, созданных людьми, ничто не встречается реже, чем истинная, совершенная во всех отношениях история. Впрочем, в настоящий момент мы даем лишь классификацию наук, чтобы указать на то, что было упущено, а не оценку и критику ошибочности выводов. Поэтому приступим теперь к установлению различных типов разделения гражданской истории на специальные области. Ведь будет меньше возможностей смешения ее видов, если вместо одного-единственного, настойчиво проводимого, будут установлены различные типы разделения.

Глава VI

Воспользовавшись аналогией с тремя родами картин или статуй, гражданскую историю можно разделить на три раздела. Картины и статуи могут быть незаконченными — им кисть или резец художника еще не придали окончательного вида, могут быть законченными и совершенными и, наконец, испорченными и обезображенными временем. Пользуясь этой аналогией, мы разделим гражданскую историю (являющуюся своего рода образом событий и времен) на три вида, соответствующие указанным трем видам картин. Эти виды мы назовем мемориями, адекватной историей и древностями. Мемории — это незавершенная история, или как бы первоначальные и необработанные наброски истории. Древности же — это «деформированная история», или обломки истории, случайно уцелевшие от кораблекрушения в бурях времен.

Мемории, т. е. подготовленные материалы для истории, делятся на два рода, первый из которых мы будем называть комментариями, второй — перечнями. Комментарии изглагают голые факты в их хронологической последовательности, не касаясь причин и поводов событий и действий, не упоминая того, что их сопровождало, не приводя речей, не рассказывая о планах и замыслах исторических деятелей и обо всем остальном, сопровождавшем сами события. Такова сущность и природа этого жанра, хотя Цезарь по своей великодушной скромности и назвал комментариями самое выдающееся сочинение из всех существующих. Перечни бывают двоякого рода: они либо содержат перечень событий и лиц, расположенных в хронологическом порядке, и называются фастами[421] или хронологиями, либо представляют собой сборники официальных документов, каковыми являются указы государей, постановления сенатов, документы судебных процессов, официальные речи, дипломатические послания и т. п., не сопровождаемые при этом последовательным изложением и толкованием.

Древности имеют дело со своего рода останками истории, похожими, как мы уже сказали, на обломки корабля, потерпевшего крушение. Когда воспоминания о событиях уже исчезли и сами они почти полностью поглощены пучиной забвения, трудолюбивые и проницательные люди, несмотря на это, с какой-то удивительной настойчивостью и скрупулезной тщательностью пытаются вырвать из волн времени и сохранить хотя бы некоторые сведения, анализируя генеалогии, календари, надписи, памятники, монеты, собственные имена и особенности языка, этимологии слов, пословицы, предания, архивы и всякого рода документы (как общественные, так и частные), фрагменты исторических сочинений, различные места в книгах совсем не исторических. Эта работа, конечно, требует огромного труда, однако она и приятна людям, и вызывает к себе известное уважение, и раз уж мы отвергаем мифы о происхождении народов, безусловно может заменить такого рода фантастические представления. Однако она не имеет достаточного веса, потому что, будучи объектом исследования незначительного числа людей, неизбежно оказывается в зависимости от произвола этой немногочисленной группы.

Я не считаю необходимым отмечать какие-то недостатки во всех этих видах незавершенной истории, так как они являются чем-то вроде несовершенной связи и такого рода недостатки вытекают из самой их природы. Что же касается всевозможных аббревиариев[422], этих настоящих короедов и гусениц истории, то их (по нашему мнению) следует гнать от себя как можно дальше (и в этом с нами согласны очень многие весьма разумные люди), ибо эти черви изъели и источили множество великолепнейших исторических трудов, превратив их в конце концов в бесполезную труху.

Глава VII

В зависимости от характера своего объекта адекватная история делится на три вида. Ведь история может рассказывать о каком-то более или менее продолжительном периоде времени, либо о той или иной выдающейся личности, представляющей интерес для потомков, либо о каком-то исключительном событии или подвиге. В первом случае перед нами хроники или летописи, во втором случае — жизнеописания и, наконец, в третьем — повествования. Среди этих трех жанров наибольшей известностью и популярностью пользуются хроники; жизнеописания лучше других способны обогатить людей полезными примерами; повествования же отличаются своей правдивостью и искренностью. Хроники излагают лишь значительные события общественной жизни, дают лишь внешнее представление о личности исторических деятелей, показывая их, так сказать, со стороны, обращенной к публике, и оставляя без внимания и обходя молчанием все менее значительное как в самих событиях, так и в людях. А так как только божеству доступно искусство «великое связывать с малым», то весьма часто оказывается, что такого рода история, стремясь к изложению только великих событий и фактов, изображает лишь эффективную и помпезную их сторону, не выявляя истинные их причины и внутреннюю связь между собой. И даже если эта история и рассказывает при этом о самих замыслах и планах событий, она все-таки, увлекаясь все тем же величием изображенного, приписывает человеческим поступкам гораздо больше важности и мудрости, чем они имеют в действительности, так что иная сатира может оказаться более истинной картиной человеческой жизни, чем некоторые из подобного рода исторических сочинений. Наоборот, жизнеописания, если только они написаны добросовестно и умно (мы не говорим здесь о панегириках и тому подобных пустопорожних восхвалениях), дают значительно более правдивую и истинную картину действительности, поскольку они посвящены описанию жизни отдельных людей и здесь автору неизбежно приходится сопоставлять и перечислять поступки и события важные и несерьезные, великие и незначительные, рассказывать о фактах личной жизни и о государственной деятельности этого человека; и все это, конечно, гораздо легче и с большим успехом может послужить в качестве примера и образца для читателя. Сочинения же, посвященные тем или иным отдельным историческим событиям (как, например, «Пелопоннесская война» Фукидида, «Поход Кира» Ксенофонта, «Заговор Катилины» Саллюстия и т. п.), вполне естественно отличаются во всех отношениях гораздо большей искренностью, безупречностью и правдивостью повествования по сравнению с историей, рассказывающей о целых периодах, поскольку авторы такого рода сочинений могут выбрать себе материал достаточно обозримый и удобный, дающий возможность как точного и надежного его изучения, так и исчерпывающего изложения. История же целой эпохи (особенно если она значительно удалена от времени жизни самого исследователя) весьма часто страдает от недостатка материала и неизбежно содержит известные пробелы, которые обычно писатели совершенно произвольно восполняют своей фантазией и догадками. Вместе с тем то, что было сказано нами об искренности отдельных исторических повествований, не следует понимать буквально. Во всяком случае, нужно признать (поскольку вообще все человеческое не является во всех отношениях совершенным и почти всегда те или иные преимущества сопровождаются какими-то потерями), что такого рода сочинения, особенно если они написаны в то же самое время, о котором они повествуют, с полным основанием считаются наименее надежными источниками, ибо они нередко запечатлевают на себе симпатии и антипатии самого автора. Но, с другой стороны, существует средство и против этого порока: дело в том, что подобные повествования почти всегда создаются сторонниками не одной какой-либо партии, но пишутся деятелями и той и другой партии и выражают при этом партийные пристрастия и стремления авторов и, таким образом, открывают и укрепляют дорогу для истины, находящейся где-то посередине между двумя крайностями. Когда же улягутся страсти и стихнет борьба, эти сочинения могут дать добросовестному и проницательному историку не самый худший материал для создания более совершенной истории.

Если говорить о том, что мне представляется желательным в этих трех родах истории и что не вызывает сомнений, то до сих пор все еще не существует очень многих историй отдельных государств, и это неизбежно наносит немалый ущерб королевствам и республикам, вместо того чтобы увеличить их славу и достоинство (разумеется, мы имеем в виду такого рода сочинения, которые могли бы представлять какую-то действительную ценность шли, по крайней мере, более или менее сносные). Перечислять их было бы слишком долго. Впрочем, оставляя заботу об истории других народов им самим (дабы не показаться слишком заинтересованным в чужих делах), я не могу не посетовать перед Вашим Величеством на то, как плохо и несерьезно написана существующая в настоящее время истории Англии в целом, и также на то, сколь необъективен новейший блистающий эрудицией автор истории Шотландии[423]. Я считаю, что для Вашего Величества будет весьма почетным, а для потомства — весьма приятным, если, подобно тому, как этот остров Великобритании будет существовать отныне как единая монархия, так и вся его история от древних веков будет изложена в едином сочинении, так же, как Священное Писание излагает историю десяти колен царства Израильского и двух колен царства Иудейского. Если же Вам кажется, что трудности, встающие перед такого рода историей, — а они действительно весьма велики — могут помешать точному и достойному изложению событий, то я Вам укажу на пример памятного периода истории Англии, хотя и значительно более краткого, чем вся ее история, а именно периода от союза Алой и Белой розы до объединения королевства Англии и Шотландии[424]. Этот период, по крайней мере по моему мнению, значительно богаче разнообразными событиями (обычно редкими), чем любой другой, равный по времени период истории любой из наследственных монархий. Этот период начинается с принятием короны, добытой отчасти с помощью оружия, отчасти же — законным путем, ибо путь к ней был проложен мечом, брак же упрочил добытую власть.

А затем последовали времена, соответствующие такому началу, более всего похожие на волны моря после сильного шторма, — они еще огромны и мощны, но страшная буря уже улеглась, и мудрость кормчего, единственного выдающегося по своему уму среди предшествующих королей, помогла одолеть их[425]. Ему наследовал король, деятельность которого оказывала значительное влияние на дела всей Европы, давая перевес тем силам, которые он поддерживал, хотя сам он действовал, руководствуясь скорее своими настроениями, чем мудрыми планами[426]. Именно в период его царствования берет свое начало та великая церковная реформа, подобную которой весьма редко случается видеть. Далее царствовал несовершенный король, а затем последовала попытка установления тирании, хотя и весьма непродолжительная, которую можно сравнить с однодневной лихорадкой[427]. Затем наступило правление женщины, вышедшей замуж за чужеземного короля, а потом — снова царствование женщины, на этот раз одинокой[428]. И наконец, все это завершает счастливое и славное событие — объединение нашего отделенного от всего остального мира острова Британия.

Тем самым то древнее пророчество, данное Энею, которое указывало на ожидающий его покой: «Отыщите древнюю матерь!»[429], исполнилось применительно к славным народам Англии и Шотландии, уже объединившимся под именем Британии, своей древней праматери, и это объединение служит залогом и символом того, что положен предел и наступил исход скитаний и странствий. Мне представляется вероятным, что, подобно тому, как тяжелые глыбы, приведенные в движение, прежде чем остановиться в неподвижности, некоторое время дрожат и колеблются. Божественное Провидение пожелало, чтобы эта монархия, прежде чем укрепиться и упрочиться под властью Вашего Величества и Ваших потомков (а я надеюсь, что под властью Вашего потомства она упрочится на вечные времена), испытала все эти многочисленные изменения и превратности судьбы, послужившие ей как бы предвестником ее будущей прочности.

Думая о жизнеописаниях, я невольно испытываю удивление, видя, что наше время совсем не знает того, что составляет его принадлежность: ведь так мало жизнеописаний людей, прославившихся в наш век. Хотя королей и других правителей, пользующихся неограниченной властью, очень мало, да и руководителей в свободной республике (ведь столько республик стало теперь монархиями) тоже немного, однако и под властью королей не было недостатка в выдающихся людях, заслуживших нечто большее, чем беглое и смутное упоминание о себе или пустое и бесплодное восхваление. В связи с этим мне вспоминается довольно изящный образ, созданный одним из новейших поэтов, которым он обогатил древнее сказание[430]. Он говорит, что к концу нити Парок прикреплена какая-то круглая пластинка (или медальон), на которой написано имя умершего. Время поджидает удара ножа Атропы, и, как только нить обрывается, оно выхватывает пластинку и, унеся ее, некоторое время спустя выбрасывает в Лету. Над рекой носится множество птиц, которые подхватывают эти пластинки и носят некоторое время их повсюду в своих клювах, а потом, забыв о них, роняют в реку. Но среди этих птиц есть несколько лебедей: если они схватывают какую-то пластинку с именем, то сейчас же относят ее в некий храм, посвященный Бессмертию. В наше время эти лебеди почти совсем исчезли. Правда, большинство людей, дела и заботы которых еще более смертны, чем их тело, пренебрегают памятью о своем имени, видя в ней не более чем дым или ветер,

поскольку философия их и их строгость произрастают из следующего принципа: «Мы только тогда презрели похвалы, когда перестали совершать достойное хвалы». Однако это не опровергает нашего мнения, ибо, как говорит Соломон, «да восславится память о человеке справедливом, имя же нечестивых сгинет»: первая вечно цветет, второе тотчас же уходит в забвение или, разлагаясь, дает отвратительное зловоние. И поэтому в тех обычных выражениях и формулах речи, которые вполне правильно применяются по отношению к умершим («счастливой памяти», «блаженной памяти», «доброй памяти»), мы узнаем, как мне кажется, то, что сказал Цицерон (заимствуя это в свою очередь у Демосфена): «Добрая слава — это единственная собственность умерших»[432]. И я не могу не отметить, что это богатство в наше время, как правило, остается заброшенным и никем не используется.

Что же касается повествований, то здесь весьма желательно уделить им гораздо больше внимания. Ведь едва ли случается какое-то более или менее значительное событие, которое бы не нашло для себя прекрасного пера, способного заметить и описать его. А поскольку тех, кто мог бы достойно написать адекватную историю, очень мало (это достаточно ясно уже в силу немногочисленности даже посредственных историков), постольку, если удастся запечатлеть отдельные события в достаточно сносных сочинениях еще в тот самый период времени, когда они происходят, можно надеяться, что появятся когда-нибудь те, кто сможет на этом материале написать адекватную историю. Ведь эти повествования могли бы послужить как бы питомником, из которого, когда это будет необходимо, можно будет насадить огромный и великолепный сад.

Глава VIII

История времен может быть или всеобщей, или частной. Последняя охватывает события в каком-нибудь одном государстве, республике или народе, первая излагает всемирную историю. Никогда не было недостатка в людях, похвалявшихся тем, что они написали историю всего мира чуть ли не с самого его возникновения, выдавая при этом за историю беспорядочную мешанину из событий и обрывков сокращенных повествований. Другие убеждены, что они могут охватить в форме адекватной истории все замечательные события своего времени, происшедшие во всех странах мира: попытка, бесспорно великая и сулящая немалую пользу. Ведь эти события в нашем мире разделены по странам и государствам, словно между ними не существовали многочисленные связи, поэтому во всяком случае интересно рассматривать судьбы какого-то века или поколения как бы собранными и изображенными на одной картине. Кроме того, большое число сочинений, заслуживающих внимания (например упомянутые выше повествования), которые в противном случае могли бы погибнуть или не издаваться долгое время, используются в такого рода общей истории или полностью, или хотя бы в основных своих частях и таким образом сохраняются для потомства. Однако, если рассмотреть этот вопрос глубже, легко заметить, что законы подлинной истории настолько строги, что они лишь с большим трудом применимы к столь обширному материалу, так что в результате великое значение истории скорее уменьшается с разрастанием ее объема. Ведь тот, кто стремится охватить как можно больше самых разнообразных фактов и событий, мало-помалу перестает заботиться о точности получаемых сведений и, растратив все свое внимание на множество приводимых частностей, в конце концов начинает хвататься за всевозможные слухи и легенды и пишет историю, основываясь на такого рода малодостоверных сообщениях и тому подобном гнилом материале. Мало того, чтобы его произведение не разрослось до бесконечности, он неизбежно будет вынужден сознательно опускать очень многое, заслуживающее упоминания, и в конце довольно часто скатывается до уровня сочинителя аббревиариев. Существует и другая весьма значительная опасность, диаметрально противоположная тем задачам, которые ставит перед собой всеобщая история: ведь если всеобщая история способствует сохранению некоторых сведений, которые иначе, возможно, погибли бы, то она же, с другой стороны, и весьма часто губит другие, весьма интересные сообщения, которые в противном случае могли бы сохраниться, а здесь вынуждены пасть жертвой столь любезных людям сокращений.

Глава IX

Историю времен можно еще с полным основанием разделить на летописи и дневники (повседневную хронику), и, хотя, это деление основывается лишь на разных периодах времени, оно тем не менее имеет отношение и к отбору материала. Ведь Корнелий Тацит, упомянув о великолепии каких-то сооружений, тут же совершенно правильно замечает: «Согласно с достоинством римского народа установлено, что выдающиеся события заносятся в летописи, а подобные тем, о которых я только что упомянул, — в повседневную хронику», относя к содержанию «летописей» лишь дела государственной важности, а все остальные события и незначительные происшествия считая достоянием лишь повседневной хроники, или дневников[433]. Во всяком случае, мне представляется вполне целесообразным с помощью своего рода геральдики установить среди сочинений такую же иерархию, какая существует и среди людей. Ведь ничто не наносит большего ущерба гражданским делам, чем смешение сословий и степеней, и точно так же ничто так не подрывает авторитета серьезной истории, как стремление смешать политические проблемы с вещами гораздо менее значительными и серьезными, вроде описании всякого рода торжественных процессий, празднеств, зрелищ и т. п. И конечно же, в высшей степени желательно, чтобы такого рода разделение материала и жанра сочинений стало обычным и само собой разумеющимся делом. В наше время дневники ведутся только во время морских путешествий и военных походов. У древних же считалось знаком почтения к царям заносить в дневники все, что происходило в их дворцах. Мы знаем, что именно так было при персидском царе Агасфере, который, страдая однажды ночью бессонницей, потребовал, чтобы ему принесли дневники, и таким образом обнаружил заговор евнухов. А в дневниках Александра Великого содержались настолько мелкие факты, что туда внесено даже то, что он, например, заснул как-то за столом. Однако это не значит, что если летописи охватывают только серьезные и важные события, то дневники содержат одни лишь пустяки: в действительности они включают в равной мере все — и важное, и неважное.

Глава X

Наконец, мы можем разделить гражданскую историю на чистую и смешанную. Особенно часто в сочинение исторического характера включается материал, заимствованный как из других гражданских наук, так и в значительной мере из наук естественных. Некоторые писатели создали особый жанр, в котором автор не излагает события в хронологической последовательности, но выбирает их по своему усмотрению, размышляя о них, и, воспользовавшись этим поводом, обращается к рассуждениям на актуальные политические темы. Этот род историко-политических трактатов мы, разумеется, всячески приветствуем, но только в том случае, если автор такой работы заранее скажет, что он пишет именно такого рода сочинение[434]. Но если кто-то, сознательно ставя перед собой цель создать адекватную историю, в то же время то и дело отвлекается в сторону, старается рассуждать на политические темы и прерывает таким образом нить повествования, то он тем самым делает сочинение совершенно непригодным и весьма тягостным для читателя. Конечно, любая более или менее серьезная историческая тема чревата, если так можно выразиться, политическими уроками и назиданиями, но все же сам писатель не должен уподобляться повивальной бабке. Точно так же к смешанному виду истории относится и космографическая история, имеющая весьма многочисленные точки соприкосновения с другими дисциплинами: ведь из естественной истории она заимствует описание самих стран, характера их местности, географического положения и природных ресурсов; из гражданской истории — описание городов, государств, нравов; из математики — описание климата и движения небесных светил над землей. Этот род истории или, точнее, науки составляет, как мне кажется, особую славу именно нашего века. Ведь именно в нашу эпоху земной шар каким-то удивительным образом сделался открытым и доступным для изучения. Правда, древние знали о поясах земли и антиподах:

Правда, все это было скорее результатом логических рассуждений, чем путешествий и непосредственных наблюдений. Но чтобы какой-то маленький кораблик соперничал с самим небом и обошел весь земной шар, даже по еще более сложному и извилистому пути, чем тот, по которому всегда движутся небесные светила, — это достижение нашего века, так что наше время с полным правом могло бы взять своим девизом не только знаменитое «plus ultra»[436], тогда как древние провозглашали «пес plus ultra», и, кроме того, imitabile fulmen там, где древние говорили поп imilabile fulmen[437].

— и, что еще более удивительно, что это стало возможным благодаря морским путешествиям, в результате которых мы все чаще получаем возможность обойти весь земной шар, подобно тому как это делают небесные светила.

И эти удачи в морском деле, в изучении и познании земного шара вселяют в нас большую надежду на дальнейшие успехи в развитие знаний, тем более, что и то и другое, как видно но божественному предначертанию, происходит в одну и ту же эпоху. Ведь именно так предсказывает пророк Даниил, говоря о новейших временах: «Очень многие будут путешествовать, и увеличится знание»[439], как бы относя тем самым к одному и тому же веку путешествия, исследования Вселенной и всестороннее развитие знаний. Мы знаем, что в значительной степени это пророчество уже исполнилось, ибо наше время по развитию знаний вовсе не уступает, а в ряде случаев значительно превосходит те два знаменитых начальных периода или переворота в развитии наук, которые выпали на долю греков и римлян.