ИСТОРИЯ РОССИИ с древнейших времен до 1618 г.Учебник для ВУЗов. В двух книгах. Книга вторая.

Опричнина — одна из самых трагических страниц русской истории. После колоссального десятилетнего взлета в 50-е гг. XVI в. следствием опричнины стало падение экономических, политических, социальных показателей жизни страны на многие десятилетия и, главное, были утрачены многие перспективы будущего развития. Формально опричнина занимает 1565 —1572 гг. За это время на Россию обрушился террор, какового не бывало, по крайней мере, после монголо-татарского нашествия: беспрестанные и бессмысленные казни людей, служивших государству; десятки тысяч новгородцев, спущенных в Волхов, — такового не было ни при одном ливонском, литовском или шведском нашествии...

В 1559 - 1560 гг., когда царь наложил опалу на деятелей «Избранной рады», Россия пережила одно из самых крупных предательств своих правителей по отношению и к государству, и к народу. Десятилетие правления А.Ф. Адашева и Сильвестра — это пример, к сожалению, редкий, когда у власти оказываются действительно государственные люди. Но исторический опыт показывает, что истинных государственников, радеющих за страну и народ, во всех странах и всегда было немного: власть — страшная разъедающая сила, обычно уничтожающая истинных «государственников» и поднимающая на поверхность чиновников, задача которых побольше «прихватить» и не быть при этом публично повешенным.

Похоже в литературе в должной мере не учитывается страшный мор 1557 г., охвативший в основном Заволжье и отчасти Северо-Запад Руси. Из-за нахлынувшего на огромную территорию мороза вымирали целые районы и полностью расстраивалась привычная жизнь. Естественно, все это воспринималось как наказанье Божье, и выходы из трагических событий искали на эмоционально-религиозном уровне. Расположенность руководителя Посольского приказа И. Висковатого к налаживанию дружественных отношений с Крымом как бы оправдывалась трагедией на Севере Руси. Посольства из Ливонии с целью пересмотра условий договора 1503 г. также могли быть реакцией на трагедию, унесшую многие тысячи жизней. Отсюда настоятельные просьбы либо сокращения размеров дани, либо перенесения сроков ее выплаты. Трагедия зимы 1557 г. многое проясняет в сложившейся коллизии. Ливонские посольства учитывали колоссальные трудности, которые возникли в северо-западных пределах Руси (хотя от стихии пострадали и ливонские земли). Жалко было отказываться от больших успехов, достигнутых на юге, но нельзя было оставлять пустыней и северный, в том числе Прибалтийский, край. Разные потоки противоречий пересеклись в принципиальных спорах 1558-1560 гг. И все они послужили, с одной стороны, причиной изменения внешнеполитического курса, а с другой — стали причиной рождения кардинально нового принципа решения внутриполитических проблем. При этом начавшаяся Ливонская война в малой степени питала опричнину, а вот введение опричнины практически не отвечало потребностям войска, боровшегося за Ливонию.

***

При огромной важности событий, связанных с опричниной, в летописях имеются лишь отрывочные сведения о ее введении, а после 1567 г., в опричных условиях, прекращается и московское летописание, прерывается также и большинство других летописных традиций. Вскоре и само слово «опричнина» оказывается под строгим запретом. Поэтому в литературе обычно используются сведения иностранцев, главным образом современников и участников событий. Два автора — Таубе и Крузе — это ливонские дворяне, взятые в плен, освобожденные в 1564 г. и приближенные к царскому двору. В 1571 г. они сбежали в Литву, в чем, конечно, винить их не приходится: «озорство» царя переходило всякие границы. Померанец Альберт Шлихтинг также был пленен в 1564 г. и бежал в Польшу в 1570. Вестфалец Генрих Штаден перебрался в 1564 г. в Москву по своей инициативе и стал опричником. Россию он покинул лишь в 1576 г. Штаден интересен тем, что он, по сути, одобрял опричную политику грабежа и убийств, как бы считая этой неким идеалом, к которому каждый человек стремится. Он не только без стеснения, но хвастливо замечал, что в новгородский поход он отправлялся с царем на одной лошади, «вернулся же я с 49, из них 22 были запряжены в сани, полные добра». Опричнину, конечно, такое признание достаточно характеризует. Меньше дают материалы Джерома Горсея, агента английской торговой компании в Москве, наезжавшего в Россию неоднократно с 1573 по 1590 г., а также отклики на московские события в Польше. Авторы пользовались в основном слухами и пересудами, к примеру, в Польше главным источником слухов были беглецы из России, у которых личное обычно заслоняло общее. В целом же отклики об опричнине в разных странах и на разных языках еще не собраны в едином издании и не переведены.

Как уже было сказано, к 1560 г. царь разорвал отношения с правительством «Избранной Рады» и в начале 60-х гг. попытался обвинить своих бывших советников в «изменах» и «волшебстве». Некоторые авторы считают, что психические аномалии, которыми царь похоже страдал с детства, теперь прорываются наружу в форме неуемной ярости. За опалами следуют казни, которые особенно свирепыми становятся после кончины митрополита Ма-кария в 1563 г. А. Курбский в числе первых жертв называет «ля-ховицу» Марию-Магдалину, казненную вместе с пятью детьми по обвинению в «волшебстве», а также Ивана Федоровича Шишкина «со женою и с детками; сродник был Алексеев (т.е. Адашева. - А.К.) и муж воистину праведный и зело разумный, в роде благороден и богат». Казнен был также младший брат Алексея Адашева — Даниил Адашев. Курбский упоминает и о казни трех братьев Сатиных, на сестре которых был женат Алексей Адашев. В синодике Чудова монастыря среди «убиенных» называются еще три брата Адашева и его сестра Варвара.

СБ. Веселовский отмечает, что первые опалы и казни не касались бояр: жертвами становились рядовые дворяне. Он даже делает на этом основании заключение, что роль Адашева историками преувеличена. Действительно, первые казни коснулись главным образом близких и дальних родственников Адашева, никто из которых не имел боярского звания. Но и сами реформы 50-х гг. и авторитет Адашева держались не на знатности рода, а на умении создать определенную гармонию сословий, в рамках которой дворянство являлось опорой государственной централизации.

Опалы на бояр, в том числе на родственников (Глинских), поначалу ограничивались ссылками или даже просто публичными заявлениями о беспрекословной верности царю. Столкновение с князьями Воротынскими осенью 1562 г. привело к лишению князей их вотчины (Новосиль, Одоев, Перемышль), а братья Воротынские с женами «за изменные дела» были сосланы один с женой в Белоозеро в тюрьму, другой — в Галич под стражу. Уже в 1563 г. Александр Воротынский был освобожден, но другой брат — Михаил — провел в ссылке три с половиной года, после чего все-таки был помилован и ему вернули часть его удела. Более сурово царь обошелся с князем Дмитрием Ивановичем Курляте-вым — сам Курлятев, его жена, сын Иван и две дочери были насильно пострижены в монашество и разосланы по монастырям. Курлятев прямо обвинялся царем (по крайней мере, в письме к Курбскому) в его приверженности Адашеву и Сильвестру.

Естественно, что опалы и казни привели к многочисленным побегам, в основном в Литву, затем в Швецию и даже в Турцию. И, конечно, эти побеги еще более разжигали ярость Ивана Грозного. У Курбского приводится характерный пример: на пути к Полоцку царь собственноручно сгоряча убил князя Ивана Шаховского. Никакого обвинения в адрес князя не приводится.

Летом 1563 г. разразился конфликт царя с Владимиром Андреевичем Старицким и его матерью Ефросиньей. Митрополиту Ма-карию удалось предотвратить расправу. Но Ефросинья вынуждена была постричься в монахини, бояр князя Владимира царь принял к себе на службу, а к Владимиру приставил людей по своему выбору. Взятие в 1563 г. Полоцка было наивысшим успехом в войне против Литвы, выступавшей на стороне Ливонского ордена. Но уже начало 1564 г. принесло неудачи. И реакция Ивана Грозного сказалась на лицах, которые не имели отношения к этим событиям, — были казнены князья Юрий Иванович Кашин и Михаил Петрович Репнин (согласно рассказу Курбского, Репнина убили за то, что он отказался надеть «машкару» — потешную маску). Тогда же был казнен племянник Ивана Телепнева-Оболенского — Дмитрий Федорович Овчинин. Около этого времени казнили стародубского князя Дмитрия Ивановича Хил-кова, а затем смоленского наместника Никиту Васильевича Шереметева.

30 апреля 1564 г. бежал в Литву Андрей Курбский, бывший в это время наместником в Юрьеве. Судя по его посланию старцу Псково-Печерского монастыря Вассиану Муромцеву, написанном до бегства в Литву, князь что-то знал о готовящихся против него акций со стороны царя. Бегство Курбского в литературе часто представляется чуть ли не причиной введения опричнины. Но СБ. Веселовский справедливо замечает, что это был только один из побегов, причем далеко не первый в потоке беглецов. Более того, в это время митрополиту Афанасию, занявшему митрополичью кафедру после кончины Макария, и боярам удалось уговорить Ивана Грозного не чинить неоправданных казней, и царь несколько месяцев воздерживался от них, а с Владимиром Андреевичем Старицким вроде бы даже и помирился. Но все это оказалось затишьем перед бурей.

3 декабря 1564 г. царь с царицей и сыновьями отправился из Москвы в село Коломенское. Летописец отмечает необычность этого отъезда, отличие его от прежних поездок на моление по монастырям. Царь, ничего не провозглашая, захватил с собой «святость, иконы и кресты, златом и камением драгим украшенные, и суды золотые и серебряные... и платие, и денги, и всю казну повеле взяти с собою». Боярам, дворянам и приказным людям, которых он пожелал взять с собой, он приказал ехать с женами и детьми. Сопровождал этот обоз отряд дворян и детей боярских в боевой готовности: «с конми, со всем служебным нарядом».

В Москве, естественно, тревожились: никто не понимал замысла царя, поскольку никаких объявлений, куда и зачем поехал царь со всем своим сопровождением, не было. А царский обоз из Коломенского повернул в противоположную сторону, и 21 декабря царь в Троицком монастыре праздновал память митрополита Петра. Оттуда обоз отправился в Александрову слободу, где и остановился. И именно из Александровской слободы 3 января 1565 г. царь прислал с Константином Дмитриевичем Поливановым митрополиту и остававшейся в Москве части правительства грамоту-список, «а в нем писаны измены боярские и воеводские и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государству его до его государьского возрасту». Оказавшихся в «списке» царь обвинял в расхищениях государева достояния и уклонениях от службы. Архиепископов и епископов, архимандритов и игуменов он обвинил в том, что «сложася з бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людьми», они не давали царю наказывать виновных.

Другая грамота была адресована к «гостем» «и х купцом и ко всему православному крестианству града Москвы» с повелением прочитать ее перед москвичами дьякам Путиле Михайлову и Андрею Васильеву. Царь успокаивал горожан, что «гневу на них и опалы никоторые нет». В некоторых работах эта грамота трактовалась чуть ли не как показатель демократических симпатий царя, которому бояре мешали стать истинно народным защитником. Но дело даже и не в намерении расколоть общество: купцы и посадские люди оставались вне политической борьбы и противодействия капризам царя оказать были просто неспособны. Город был парализован, поскольку никто не понимал, что происходит и что задумал царь. «Всяких чинов люди» упрашивали митрополита уговорить царя, чтобы он «гнев свой отвратил, милость показал, и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, якоже годно ему, государю». Иными словами, москвичи готовы были принять любые требования царя, в том числе и неоправданно жестокие.

В Александрову слободу направили челобитчиков. Часть их царь оставил у себя, часть вернул в Москву, с распоряжением: «Да будут они по своим приказом и правят его государьство по прежнему обычаю». Челобитье архиепископов и епископов было принято на том, «что ему своих изменников, которые измены ему государю делали и в чем ему государю были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати; а учинити ему на своем государьстве опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной, а бояр и околничих и дворецкого и казначеев и дьяков и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских и столников и стряпчих и жилцов учинити себе особно, и на дворцех на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей и на всякий обиход, да и стрелцов приговорил учинити себе особно».

Далее дается перечень городов, которые включаются во «вдовий удел» — опричнину: «А на свой обиход повелел государь царь и великий князь, да и на детей своих царевичев Иванов и царевичев Феодоров обиход, городы и волости: город Можаескъ, город Вяз-му, город Козелеск, город Перемышльдва жеребья, город Белев, город Суздаль и с Шуею, город Галичь со всеми пригородки, с Чюхломою и с Унжею и с Коряковым и з Белогородьем, город Вологду, город Юрьевец Поволской, Балахну и с Узолою, Старую Русу, город Вышегород на Поротве, город Устюг со всеми воло-стьми, город Двину, Каргополе, Вагу; а волости: Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское селцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселун, Ошту, Порог Ладожской, Тотму, Прибужь. И иные волости государь поймал кормленым окупом, с которых волостей имати всякие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в оприш-нине; а с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьской обиход, и иные городы и волости имати».

Иными словами, на большей части территории России, в стратегически важных областях (в частности, в опричнину вошел весь Волго-Балтийский путь, а также западные и юго-западные подступы к Москве) устанавливалась никем неконтролируемая власть. В этих городах и волостях царь намеревался разместить тысячу опричников, выселив и переселив в другие районы «вотчинников и помещиков». При этом царь предупреждал, что в будущем он может забрать и другие города и волости, не мотивируя это государственной целесообразностью. Для начала же царь истребовал от земства 100 тысяч рублей «за подъем», оговорив, что и все имущество тех, кого он захочет казнить, тоже перейдет к нему.

Уже в феврале 1565 г. «повеле царь и великий князь казнити смертною казнию за великие их изменные дела боярина князя Олександра Борисовича Горбатово да сына его кНязя Петра, да околничего Петра Петрова сына Головина, да князя Ивана княж Иванова сына Сухово-Кашина, да князя Дмитрея княж Ондрее-ва сына Шевырева. Бояр же князя Ивана Куракина, князя Дмитрея Немово повеле в черньцы постричи. А дворяне и дети боярские, которые дошли до государской опалы, то на тех опалу свою клал и животы их имал на себя, а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье с женами и с детми». Летописный перечень неполон. СБ. Веселовский обратил внимание на вкладную книгу Троицкого монастыря. В ней, в частности, записано, что 12 февраля царь прислал на помин души князя Александра Горбатого 200 рублей, а 14 марта на помин души князя Петра Ивановича Горенского 50 рублей. Иными словами, до 14 марта был казнен и князь Горенский.

В начале XVII в. дьяк Иван Тимофеев, объясняя причины бед России в конце XVI и начале XVII в., увязал их именно с опричниной. Он не отказывал Ивану Грозному в уме, но отказывал в благоразумии. Царь был «к ярости удобь подвижен», а в ярости уже не знал милосердия. Согласно оценке Ивана Тимофеева, царь «от умышления же зелные ярости на своя рабы подвигся толик, яко возненавиде грады земля своея вся и во гневе своем разделением раздвоения едины люди раздели и яко своеверны сотвори... и всю землю державы своея, яко секирою, наполы некако разсече». «Мню сим разделением прогневил он Господа Бога», — заключает Иван Тимофеев и напоминает заповедь: «Не может стоять царство, разделенное надвое». Скажем, Александр Горбатый (Суздальский), находившийся в двойном свойстве с самим царем, был одним из лучших полководцев, по аттестации Курбского «глубокого разума и искусный зело в военных вещах». Следовательно, царь собственными руками готовил поражение России в Ливонской войне, уничтожая тех, кто мог бы побеждать. И неудивительно, что от Ивана Грозного стали разбегаться во все стороны — брат Петра Горенского бежал в Литву, но был перехвачен и посажен на кол, а 50 сопровождавших его слуг были повешены.

После конфликта 1563 г. Иван Грозный начал готовить расправу над своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Царь до 1566 г. провел три мены владениями, забрав у Владимира Андреевича Старицу (полученную еще отцом Владимира, Андреем Ивановичем по завещанию Ивана III) в опричнину и полностью заменив все окружение старицкого князя. И ряд последующих казней предполагал уничтожение возможных сторонников Владимира Андреевича, как единственного в то время законного претендента на царский трон.

В 1566 г. в Москве был созван Земский собор — последний в царствование Ивана Грозного. Участники собора проявили мужество и потребовали ликвидации опричнины. Руководила заседаниями собора Боярская дума, авторитетнейшим руководителем которой был конюший И. П. Федоров- Челяднин. Примерно тех же взглядов придерживался новый митрополит Филипп (Федор Степанович Колычев), постоянно призывавший царя отменить опричнину. Реакция царя была обычной: большая группа дворян была казнена, И.П. Федорова-Челяднина отправили в ссылку на воеводство в Полоцк. Не доверяя москвичам, царь вынес свой замок-резиденцию за пределы города. Видимо, в 1567 г. он похоже в страхе, беседовал с игуменом Кирилле-Белозерского монастыря Кириллом и хотел даже постричься в монахи. В монастыре была выделена келья для царя и две кельи для его сыновей Ивана и Федора. Тогда же царь просил и английское правительство предоставить ему убежище в случае «беды».

О намерениях царя узнали на Москве, и нашлось немало «земцев», которые с энтузиазмом поддержали бы кандидатуру Владимира Андреевича Старицкого. Царь сразу же отказался и от Англии, и от монастыря, намереваясь уничтожить вся и всех, кто мог поддержать его двоюродного брата. Поэтому главной заботой царя в 1568 — 1570 гг. стало именно «дело» о заговоре Старицких. Но сам Владимир Андреевич не был способен что-либо возглавить и психологически давно уже был сломлен. В 1567 г. он предает И. П. Федоро-ва-Челядина, готового поддержать кандидатуру старицкого князя, сообщив царю о «заговоре» конюшего. Опричники разорили вотчины И.П. Федорова-Челядина и казнили многих его слуг и приверженцев. Однако сам конюший тогда избежал худшего благодаря заступничеству митрополита Филиппа, который во время богослужения в Успенском соборе 22 марта 1568 г. потребовал от царя прекращения кровавого террора. Летом того же года произошел окончательный разрыв митрополита с неуемным самодержцем. Филипп ушел в монастырь Николы Старого, но сложить с себя митрополичий сан отказался. В сентябре 1568 г. царь создал опрично-духовную комиссию для расследования «преступлений» Филиппа в бытность его игуменом Соловецкого монастыря. Никаких «преступлений» обнаружить не удалось, но в ноябре митрополит был насильственно низложен и отправлен в заточение в Тверь в Отрочь монастырь. Попутно царь устроил суд над И. П. Федоровым-Челя-диным, который 11 сентября был попросту убит.

В тот же период жертвами опричного террора стали виднейшие члены Боярской думы — окольничие М.И. Колычев и М.М. Лыков, государственный казначей Х.Ю. Тютин, земские воеводы А.И. Шеин-Морозов, Ф.А. Карпов, МА. Карпов, И.Б. Колычев, В. Колычев. Казнены были также князь А.И. Катырев, трое князей Хохолковых, князья В.К. Курлятев, Ф.И. Троекуров и Ф. Сысоев, сотни дворян и других служилых людей.

Осенью 1569 г. осуществилась окончательная расправа с Владимиром Андреевичем Старицким. Сначала он был отправлен в почетную ссылку в Нижний Новгород. Затем опричники, в частности Василий Грязной и Малюта Скуратов, организовали провокацию, приписав старицкому князю намерение отравить царя. Владимир был доставлен в царский лагерь, и 9 октября царь заставил своего двоюродного брата выпить яд, а 11 октября царь расправился с его матерью — Ефросиньей. Ее забрали из Горитского монастыря на Белоозере и на речных стругах повезли в Александрову слободу, куда царь переселился из Москвы. Как сообщает Пискаревский летописец, царь «по дороге велел ее уморити в ызбе в дыму». Эту участь разделила и вся свита Ефросиньи, в том числе старицы того же монастыря.

Внешнеполитическое положение России заметно ухудшилось после объединения Литвы и Польши в 1569 г. в единое государство — Речь Посполитую. По существу, исключалась возможность каких-либо активных действий в войне, и Россия просит теперь о перемирии. На юге в это же время активизировалась Турция, намеревавшаяся захватить весь юг России. Несколько облегчала положение усобица в Швеции, где Эрик ХГУ, опасаясь за свою жизнь, готов был даже просить в России убежища. Но осенью 1568 г. Эрик был свергнут, и отношения со Швецией осложнились.

От «дела» Старицких царь с опричниками решили протянуть нити и к Новгороду, где, конечно, сохранялись антимосковские и тем более антиопричные настроения. Падение Изборска в 1569 г. в ходе Ливонской войны он справедливо связывал с изменой некоторых русских. Но, как и обычно в опричнину, казнили не виновных, а подозреваемых. В числе же подозреваемых оказались едва ли не все новгородцы. Из Пскова и Новгорода было выселено более двух тысяч человек как неблагонадежных. Новгородское «из-менное дело» увязали с представителем знатного старомосковского боярского рода Василием Дмитриевичем Даниловым. Он представлялся как бы связующим звеном между Владимиром Андреевичем Старицким, и новгородцами, и был казнен опричниками во время новгородского погрома. Естественно, как практически и все «дела» опричников, и дело В.Д. Данилова, и все «новгородское изменное дело» были фальсифицированы, и опричники, пользуясь безнаказанностью, наслаждались жестокостью, грабили и убивали, не неся никакой ответственности.

В конце 1569 г. опричное войско двинулось в поход на Новгород. Первым серьезным городом на пути была Тверь. Здесь в От-роче монастыре все еще находился низвергнутый митрополит Филипп. Царь и его советники решили использовать бывшего митрополита против духовенства Новгорода, тем более что отношения у Филиппа с новгородским архиепископом Пименом были напряженными. Но Филипп занял принципиальную позицию, осуждая опричный террор, и Малюта Скуратов 23 декабря задушил его. Сама Тверь была разгромлена. Иностранные источники называют фантастические цифры жертв: 60 и 90 тысяч, но, видимо, достоверна цифра 9 тысяч. Сотни переселенных сюда псковичей и новгородцев были истреблены полностью. По пути к Новгороду опричники грабили и убивали по всем городам без счета. Царь распорядился убивать всех, кто пытался бы проехать по новгородской дороге или проникнуть в опричный лагерь, дабы никто не мог предупредить новгородцев о надвигавшейся на них грозной опасности.

2 января 1570 г. опричники подошли к Новгороду и обложили его со всех сторон «кабы не един человек из града не убежал». Первыми жертвами опричников стали монастыри и храмы. Они были полностью разграблены (в Новгороде и под Новгородом было 27 монастырей), а монахов и священнослужителей попросту убивали сотнями. Новгородский летописец описывает страшную картину зверств опричников. Монахов вывели на рыночную площадь и забили «палицами насмерть», а убитых затем развезли по монастырям для погребения. На уже ограбленные монастыри была наложена еще и контрибуция: архимандриты должны были передать в опричную казну по 2 тысячи золотых, настоятели — по тысяче, соборные старцы — по 300 — 500 золотых. Ограбленные монастыри и церкви, конечно, не могли внести такие суммы, и царь распорядился «бити их приставом из утра и до вечера на правежи до искупа безщадно».

В Новгороде московские правители обычно имели резиденцию на Городище. Именно там Иван Грозный осуществлял пародию суда. Опричные «суды» выделялись даже на фоне крайне жестокого и в Европе, и в Азии XVI столетия — обвиняемых жгли на огне «некоею составною мукою огненною». Естественно, что под такими пытками истязаемые давали любые нужные мучителям показания. А обожженных «изменников» привязывали к саням длинной веревкой и волокли две версты до Новгорода, где сбрасывали с волховского моста в реку. Новгородский летописец сообщает, что на волховском мосту был устроен специальный помост, с которого бросали в реку членов семей «изменников» — связанных по рукам и ногам женщин и детей. Опричники же разъезжали по реке в лодках, и вооруженные рогатинами и топорами топили тех, кому удалось всплыть.

В этой информации летописца, видимо, зафиксирован не самый первый этап бесчинств опричников, поскольку речь идет о светском населении города. Посад же опричники начали грабить после того, как были разграблены церковные заведения и учинена расправа с духовенством. В «Повести о приходе царя Ивана в Новгород», включенной в новгородскую летопись, говорится, что в течение пяти недель ежедневно топили в Волхове по 1000—1500 человек: «А тот убо день благодарен, коего дни въвергнут в воду пятьсот или шестьсот человек». Пытавшихся же спастись из воды, опричники «прихватывая багры, людей копии и рогатини прободающе и топоры секуще, и во глубину без милости погру-жаху, предающе горцей смерти».

Сходную информацию дает и Псковская летопись. В ней, в частности, называется цифра: 60 тысяч «мужей и жен и детей», которых царь «в во великую реку Волхов вмета, яко и реки за-прудитися». Таубе и Крузе говорят о том, что только «именитых людей» в Новгороде погибло 12 тысяч. И только в одной «скудельнице» (могильнике), по сообщению Новгородской летописи, было захоронено 10 тысяч убитых. Курбский сообщает, что лишь за один день царь перебил 15 тысяч, не считая жен и детей. Автор «Записок о России» А. Шлихтинг говорит о гибели «2770 из более знатных и богатых, не считая лиц низкопоставленных и беспредельного количества черни, которую он уничтожил всю до полного истребления». Туже цифру «именитых» называют и новгородские источники.

Откровенно антигосударственная направленность всего опричного террора и очевидная бессмысленность разрушения всего Северо-Запада Руси, в особенности разрушение Твери и Новгорода, породили одно любопытное объяснение многолетнего сумасбродства царя. Археолог и писатель А.Л. Никитин считает, что сообщения о рождении у отправленной в монастырь супруги Василия III Соло-монии Сабуровой сына (об этом упоминает и Герберштейн, посетивший Москву в 1526 г.), названного Юрием, достоверно. Имеются определенные следы пребывания младенца в монастыре — детская утварь. По мнению А.Л. Никитина, именно сын Соломонии Сабуровой являлся законным наследником престола, а потому Иван Грозный всю свою деятельность направил на поимку и уничтожение старшего брата. По мнению автора, Тверь была разрушена потому, что царь предполагал захватить там брата. Тот же мотив двигал им и в походе на Новгород. И хотя версия А.Л. Никитина выглядит почти фантастической, в его очерке затронуто много эпизодов и фактов, которые пока не находят объяснения в исторической литературе.

После Новгорода карательная экспедиция была направлена на Нарву и Иван-город, а сам царь направился к Пскову. Здесь тоже начались казни, хотя Псков традиционно тяготел к Москве. У Таубе и Крузе приводится, видимо, широко распространенный рассказ о том, почему царь внезапно прекратил репрессии в Пскове. Псковский юродивый Никола пришел к Ивану Грозному и предупредил: «Ивашка, Ивашка, до каких пор будешь ты без вины проливать христианскую кровь. Подумай об этом и уйди в эту же минуту или тебя постигнет большое несчастье». Псковская летопись передает ту же версию в несколько ином освещении: царь «нивочто же вменив, повеле у святыя Троицы колокол сняти, того же часа паде конь его лутчий по пророчеству святого». Именно это обстоятельство и напугало царя. Суеверия проявлялись в его действиях постоянно. И он мог действительно всерьез напугаться. Во всяком случае, он немедленно покинул Псков и отправился в Александрову слободу.

Опричники продолжали бесчинствовать в Новгороде и Новгородской земле весь 1570 и еще 1571 г. Хозяйство страны было разрушено до такой степени, что голод охватил не только Северо-Запад Руси, но и центральные области. В Москве цены на рожь поднялись в 10 — 20 раз, а в Подмосковье иностранцы, в частности польские послы, побывавшие в Москве летом 1570 г., всюду видели множество брошенных мертвых тел людей, погибших от голода. И в этих условиях царь замышлял продолжение войны за Ливонию, причем теперь предстояло воевать со Швецией при весьма ненадежном нейтралитете Польско-Литовского государства.

В нашей литературе были попытки найти в этих бессмысленных расправах какую-либо объективную закономерность и необходимость. В 1964 г. A.A. Зимин оправдывал явно безумные действия царя необходимостью «сокрушить это государство в государстве — церковь». Но уничтожение отдельных высших церковных чинов (например, митрополита Филиппа) ни в коей мере не затрагивало сути отношений власти и церкви, тем более что Иван Грозный твердо держался традиций «иосифлянства». Скорее, речь шла лишь о личном приоритете. И в этом случае царь мог устранить нежелательного митрополита, а потом каяться безмерными пожертвованиями монастырям.

По возвращению из Новгорода царь имел длительный разговор с печатником, «канцлером» И. Висковатым. Содержание этого разговора передает А. Шлихтинг. Печатник советовал, чтобы царь не проливал столько крови, «в особенности же не истреблял своего боярства, и просил его подумать о том, с кем же он будет впредь, не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей». Царь разумных советов не терпел и разразился угрозами: «Я вас еще не истребил, а едва только начал, но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось. Надеюсь, что смогу это сделать, а если дело дойдет до крайности и Бог меня накажет и я буду принужден упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чем-либо великом, лишь не стать посмешищем для вас, моих холопов». И царь не забыл этого разговора Висковатому.

И. Висковатый в течение двадцати лет возглавлял Посольский приказ, а фактически контролировал приказный аппарат, поскольку вместе с казначеем Фуниковым ведал «государеву казну» — Казенный приказ. В качестве печатника он утверждал все важнейшие документы, исходившие из других приказов. К тому же он пользовался поддержкой Захарьиных и близких им бояр, а также главы Боярской думы Шереметева. По существу, в этом лагере оказалось почти все боярство. А у Висковатого были основания беспокоиться и за свою жизнь, поскольку в июле 1570 г. после жестоких пыток был казнен его родной брат Третьяк, которого связали с «заговором» Владимира Старицкого. Теперь же Висковатого и приказную оппозицию решили связать с новгородским «делом». Чудовищные пытки сотен новгородцев позволили опричникам получить нужные им показания против Висковатого и боярского кружка Захарьиных. На Висковатого «повесили» и провалы во внешней политике, действительным виновником которых был сам царь и его опричные советники.

25 июля 1570г. на рыночной площади в Китай-городе, именовавшейся Поганой лужей, состоялась массовая казнь «изменников». Царь поначалу намеревался учинить и Москве такой же разгром, как в Новгороде, и практически все население города разбежалось по домам и возможным укрытиям, а у Поганой лужи не оказалось ни одного «зрителя». Столь явная реакция москвичей на действия царя заставила его изменить тактику: он объявил, что «сложил... свой гнев» с жителей города, после чего часть приведенных на казнь даже передал «земцам». А затем начались казни.

Как и можно было предполагать, первыми были казнены И.М. Висковатый и H.A. Фуников, а также глава Поместного приказа В. Степанов (Угримов), глава приказа Большой казны И. Булгаков и глава Разбойного приказа Г. Шапкин вместе с их семьями. Висковатого пытались купить: требовали от него признаться в своих «преступлениях» и просить царя о помиловании. Но он ответил на эти «уговоры» проклятиями: «Будьте прокляты кровопийцы, вместе с вашим царем». Это были последние его слова. Висковатого раздели донага и привязали к бревнам, составленным — по сути дела, богохульски — в виде креста. Казнь Висковатого начал Малюта Скуратов и закончил опричник И. Реутор — распятый на кресте был разрезан живьем на части. Также твердо держался и Фуников, отказываясь признать за собой какую-либо вину, — его сварили, обливая кипятком. За четыре часа было казнено, по разным сведениям, 120 — 130 человек. Позднее они были внесены в «Синодик опальных», в котором Иван Грозный каялся в своих прегрешениях. После расправы с московскими дьяками началась расправа с новгородскими. По тому же Синодику было казнено 50 — 70 новгородских дворян и приказных людей, а также лица из дворцовой прислуги — все были утоплены в реке. При этом «чернь» и члены семей, также предаваемые казни, в счет не шли, но очевидцы называют примерно 80 казненных жен и детей «изменников».

Между тем разногласия проникли и в среду опричнины. Создатели сыскного ведомства опричнины А. Вяземский и А. Басманов были подвергнуты публичному избиению палками, причем Вяземского заставляли при этом вносить ежедневно 1000, затем 500 и 300 рублей. Откупаясь, Вяземский оговорил ряд богатых московских купцов, якобы бравших у него в долг деньги и тем пришлось оплачивать несуществующие долги. Вяземский, наконец, был сослан на Волну в Городецкий посад, где и умер «в железных оковах». Из опричнины были изгнаны и все его родственники. Примерно такая же картина была и с родственниками казненного Басманова и братьев Очиных. Из опричнины были изгнаны все Плещеевы.

На настроения царя оказывали, конечно, влияние и неурядицы в личной жизни. Когда в 1560 г. на восьмом дне после кончины Анастасии он посватался к сестре польского короля Екатерине и получил отказ, это послужило основанием для начала военных акций против обидчиков. В 1569 г. скончалась Мария Темрюковна, которая, по некоторым данным, советовала царю ввести опричнину. Теперь выбор невесты был поставлен как важное государственное мероприятие. В Александрову слободу свезли 2 тысячи девушек. После тщательнейшего отбора царь остановился на Марфе Собакиной, а сыну Ивану определил в жены Евдокию Сабурову. 28 октября состоялось венчание, но уже 13 ноября Марфа умерла, видимо, не выдержав бесцеремонности и разнузданности своего нечаянного супруга. В следующем году отец Марфы коломенский сын боярский Василий Большой Собакин был пострижен в Кириллов монастырь, а трех его племянников казнили по обвинению, что они будто хотели царя «чародейством извести». Церковь признавала законными только три брака. Пришлось созывать церковный собор, который 29 апреля 1572 г. разрешил царю четвертый брак с Анной Колтовской, уже через год сосланной в монастырь. Далее последовало еще три брака, уже без церковного благословения, ибо церковь не могла пойти против канона.

Распри и беспринципная борьба в самой опричнине привели к тяжелейшей трагедии — крымский хан Девлет-Гирей 24 мая 1571 г. беспрепятственно сжег Москву, а опричное войско не смогло его остановить. По сообщению летописи, «Москва згорела вся: город и в городе государев двор и все дворы и посады все и за Москвою: и людей погорело многое множество, им же не бе числа; и всякое бо-гатество и все добро погоре». В итоге и «хоронити некому было». Англичанин Ускомби, находившийся в это время в Москве, сообщал в письме, что многие русские «были уведены крымскими татарами... Крымцы возвратились восвояси с чрезвычайной добычей и бесчисленным множеством пленных». С одной стороны, крымцы, а с другой — неистовость царя погубили много людей, так что «народа уцелело мало».

Вскоре Девлет-Гирей решил повторить набег, рассчитывая теперь легко завоевать всю Россию. В районе Серпухова татарское войско переправилось через Оку, но земское войско во главе с М.В. Воротынским нанесло татарам сокрушительное поражение при Молодях (45 км от Москвы).

Поражение опричников и победа земцев имели, естественно, определенный психологический эффект. В 1572г. царь вынужден был объявить об отмене опричнины. И хотя сам царь остался тем же капризным деспотом, нараставшая разруха в стране сокращала даже и возможности творить зло. В том же году царь пишет «завещание» (закончено оно не было), в котором кается во множестве своих прегрешений и преступлений. Но, как и ранее, слова уничижения были либо неискренними, либо отражали постоянные перепады в настроении самого царя.

В 1575 г. царь разыграл еще одну форму «отречения», вызвавшую недоумение и у современников, и у историков. Он объявил находившегося на русской службе татарина Симеона Бекбулато-вича «великим князем всея Руси», себя же обозначал как «князя Московского». Конечно, реальную власть не отдавал, а Симеон Бекбулатович был не из числа тех, кто за власть боролся. Думается, что В.И. Корецкий нашел правильное объяснение очередным причудам самодержца. Иван Грозный постоянно был окружен прорицателями и астрологами, поскольку верил он больше всего в нечистую силу. Странное поведение Ивана Грозного на сей раз вызывалось тем, что кто-то из прорицателей предрекал смерть царя Московского в 1575 г. Симеон Бекбулатович и должен был принять на себя этот удар. Но год прошел, ничего не случилось, и царь вновь расположился на троне.

Между тем продолжалась Ливонская война, и дела в ней шли все хуже и хуже. Датский принц Магнус, владевший старым русским островом (Ейсюсле — в исландских сагах, Эзель — в немецкой транскрипции), бывший некоторое время союзником России, готовил измену. Главное же — опричнина настолько разорила страну и подавила чувство сопричастности к судьбе страны практически у всех слоев населения, что воссоздать вполне боеспособное войско было невозможно.

Весной 1579 г. царь в очередной раз серьезно заболел. В Александрову слободу были вызваны бояре и высшее духовенство, которым царь объявил, что преемником его будет старший сын Иван и призывал верно служить будущему государю. Иван Иванович (1554—1581) пользовался и без того большим уважением в земстве, а теперь становился центром притяжения многих из тех, кто старался держаться в стороне от более чем непостоянного царского двора. Царевич действительно понимал государственные интересы и настаивал наактивной политике в отношении противостоящих в войне стран и активизации военных действий, будучи всегда готовым возглавить собранные в кулак русские военные силы. Но царь выздоровел, и успехи сына теперь вызывали у него ярость.

Отношения у сына с отцом и ранее складывались весьма непросто. Царь отправил в монастырь двух жен, которых сам же и выбрал для сына. Не жаловал он и третью жену сына, Елену Шереметеву, поскольку считал Шереметевых вообще своими врагами. Старший из Шереметевых — Иван Васильевич Большой -побывал в тюрьме, подвергся пыткам и ушел в монастырь, спасаясь от преследований царя, второй — Никита — был казнен. Младших царь тоже обвинял в «изменах», но один из них погиб под Ревелем, а другой в 1579 г. попал в плен к полякам и перешел на службу к Стефану Баторию.

Трагическая развязка наступила в 1581 г. Разные источники рисуют примерно одну и ту же картину. Царь зашел в покои сына и увидел лежащую на скамье его беременную жену в нижнем платье (на женщине должно было быть не менее трех рубах, чтобы считаться одетой). Царь начал колотить сноху посохом. На шум в комнату вбежал Иван и якобы бросил отцу упрек: «Ты без всякой причины отправил в монастырь моих первых жен, а теперь ты и третью бьешь, чтобы погиб сын, которого она носит в чреве». Грозный действительно не хотел наследника от Шереметевой. От побоев она разрешилась от бремени уже в следующую ночь, но внук царя родился мертвым. Избил царь и сына, пытавшегося защитить жену. Иван был тяжело ранен в голову и на пятый (по другому источнику на одиннадцатый) день — 19 ноября — умер.

В феврале 1582 г. царь собрал Боярскую думу и обратился к ней с длинной речью. Он вновь объявил о намерении уйти в монастырь, признал, что наследник умер от его «грехов», но не прояснил в какой форме эти «грехи» выразились. Думе была предложена кандидатура второго царевича Федора Ивановича, но, зная, что Федора никто всерьез не принимал, Иван Грозный позволил боярам выдвинуть какую-нибудь свою кандидатуру. Естественно, никакой «своей» кандидатуры бояре выдвигать не стали, понимая, что и «кандидатуру», и тех, кто ее выдвинет, царь казнит. В итоге бояре согласились признать преемником Федора Ивановича, а царя просили повременить с пострижением, пока дела в стране не наладятся.

Как и обычно, царь присматривался, кто из бояр для него в настоящее время наиболее опасен. Теперь под подозрение попали Шуйские. Василий Иванович Шуйский, будущий царь, был арестован и затем передан на поруки его младшим братьям. Таким образом, царь как бы связал их общей ответственностью. Но соотношение сил опричников (остававшихся при царе и после отмены опричнины) и земства заметно и даже резко изменилось в пользу земства, которое только и располагало боеспособными воинскими соединениями. Царь теперь разыгрывает роль благодетеля, кается в прошлых грехах, обильно раздает монастырям вклады по «прощенным» им задним числом жертвам репрессий. В марте 1582 г. Боярская дума приняла закон о суровом наказании лиц, подающих ложные доносы (особенно суровым казням подвергались холопы, доносившие на своих господ). Но царь, по существу, уходил отдел, поскольку был уже неспособен творить даже зло.

Последней (обычно считают седьмой) женой Ивана Грозного стала Мария Федоровна Нагая (ум. 1612 г.), на которой он женился в 1581 г. и от которой родился его последний сын Дмитрий. Но едва женившись, и даже после рождения сына, царь усиленно сватался к племяннице английской королевы Марии Гастингс. Конечно, он получил отказ, и на его психическое состояние этот факт тоже произвел определенное впечатление. Последние полтора года жизни он находился в полной растерянности, а его попытки привлечь Англию в союзники, равно как и намерения вообще уехать в Англию, и в Англии, и в России воспринимались как бред безнадежно больного человека. 18 марта 1584 г. Иван Грозный скончался, оставив стране тяжелейшее наследство.

Ливонская война началась до опричнины и закончилась после ее крушения. Между тем они были тесно связаны в различных отношениях. Они были порождены одними и теми же причинами — явным расколом царя со своими ближайшими советниками и стремлением его к безграничной власти. Именно поражения на фронтах Ливонии побудили царя окончательно отказаться от земского строя и придумать для себя «опричнину». Введение же опричнины в конечном счете привело к поражению России в Ливонской войне. И прав был упомянутый выше дьяк Иван Тимофеев, написавший в начале XVII в.: «Не может стоять государство, разделенное надвое».

* Параграф написан В.А. Волковым.

История Ливонской войны, при кажущейся очевидности целей этого конфликта, характера действий противоборствующих сторон, давно уже определенной последовательности ее этапов и, наконец, вполне, казалось бы, ясных итогов произошедшего военного столкновения, до сих пор остается в числе ключевых проблем, однозначного решения которых современной исторической наукой не найдено. Свидетельство тому — калейдоскоп мнений исследователей, пытавшихся определить значение этой войны среди других важнейших внешнеполитических акций Московского государства во второй половине XVI в.

Среди работ, посвященных изучению Ливонской войны не потеряло своего значения исследование Г.В. Форстена «Балтийский вопрос в XVI — XVII столетиях (1544 — 1648)» (Т. I. Борьба из-за Ливонии. СПб., 1893). Написанная по ливонским источникам, работа Форстена дает широкую панораму событий происходивших в то время на орденских землях. Однако серьезным упуше

нием автора является признание надуманным русского требования о «юрьевской дани», высказанное им на основе немецких документов. За Россией Г.В. Форстен признает лишь право на получаемую Псковом с ливонцев мизерную дань в 5 пудов меда, подчеркивая тем самым незаконность требования Иваном IV по одной марке с каждого дома в Дерпте (Юрьеве).

В советское время вышла также всего одна монографическая работа, посвященная Ливонской войне, — книга В.Д. Королюка «Ливонская война» (М., 1954). Многие положения ее устарели, ряд утверждений автора был подвергнут справедливой критике. Однако, как это часто бывает, оспаривались как раз его очень точные наблюдения о принципиально разном видении Иваном IV и Алексеем Адашевым стоящих перед Россией внешнеполитических задач. В то же время неотмеченными остались действительно существенные недостатки работы В.Д. Королюка и прежде всего слабое освещение хода военных действий, отсутствие всякого упоминания о военной реформе Стефана Батория и других важнейших событиях войны. Героическая оборона Пскова, сыгравшая исключительно важную роль в срыве дальнейших завоевательных планов польского короля и как итог приведшая к окончанию войны, описана им также неполно и недостаточно. (Подробное и яркое описание этой осады можно найти в работе Е.А. Разина «История военного искусства» (Т.2. М., 1994.)

Основные направления внешней политики России второй половины XVI в., но через призму борьбы с татарскими нападениями, рассмотрены были A.A. Новосельским в книге «Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII в.» (М.; Л., 1948). Исходя из общего для большинства советских историков тезиса о невозможности для Московского государства в то время вести борьбу с Крымом и Турцией он полагал, что в сложившейся тогда обстановке более перспективно было включение России в борьбу за выход к Балтийскому морю. При этом он утверждал, что «Ливонская война была задумана царем Иваном IV задолго до ее начала...», не подкрепив это излишне категоричное заявление доказательной ссылкой на источники. Более убедительными являются выводы A.A. Новосельского о тесной связи татарских нападений с событиями Ливонской войны, о том, что даже в самые напряженные, кульминационные периоды ее русское правительство не могло сосредоточить в Прибалтике все свои силы, опасаясь вторжения крымских и ногайских орд. Опасения эти были обоснованными — лишь три года из 24 лет войны на южных рубежах страны не было татарских нападений (или, что более вероятно, не сохранилось сведений о них).

Среди исследователей, изучавших обстоятельства предшествовавшие началу Ливонской войны, есть лишь несколько, совершенно справедливо полагавших, что произошедшее в конце 1550-х гг. изменение внешнеполитического курса русского правительства было ошибкой. Так, Н.И. Костомаров заметил: «Время показало все неблагоразумие поведения царя Ивана Васильевича по отношению к Крыму». Он «не воспользовался удобным временем — эпохою крайнего ослабления врага, а только раздразнил его, дал ему время оправиться и впоследствии возможность отомстить вдесятеро Москве за походы Ржевского, Вишневецкого и Адашева». Точку зрения Н.И. Костомарова разделил Г.В. Вернадский, подчеркнувший, что борьба с татарами была «подлинно национальной задачей» и, несмотря на сложность завоевания Крыма (по сравнению с завоеванием Казани и Астрахани), она была вполне выполнимой. Помешала ее осуществлению начатая в январе 1558 г. Ливонская война. «Реальная дилемма, с которой столкнулся царь Иван IV, — писал Вернадский, — состояла не в выборе между войной с Крымом и походом на Ливонию, а в выборе между войной только с Крымом и войной на два фронта как с Крымом, так и с Ливонией. Иван IV избрал последнее. Результаты оказались ужасающими». Исследователем было высказано интересное предположение о том, что направленная в Ливонию русская армия первоначально предназначалась для военных действий против Крымского ханства. Во главе ее стояли служилые татарские царевичи (Шах-Али, Кайбула и Тохтамыш — московский претендент на ханский трон), в состав армии входили соединения касимовских, городецких и казанских татар. Лишь в последний момент армия, предназначенная для вторжения в Крым, была направлена в совсем ином направлении — на границы с Ливонским орденом. Отмеченный же Л.А. Дербовым факт обнаружения еще в 1554 г. возвращавшимися из Москвы ливонскими послами военных приготовлений на границах, когда они «встречали на дороге через каждые 4 — 5 миль новые ямские дворы с множеством лошадей и видели огромные обозы с оружием, порохом и свинцом, направлявшиеся к ливонскому рубежу», следует воспринимать лишь как демонстрацию силы, средство психологического давления на власти ордена.

Нерешенность и слабая изученность многих обстоятельств Ливонской войны сплошь и рядом порождают досадные ошибки даже в работах маститых ученых. Примером может служить известная монография A.A. Зимина и А.Л. Хорошкевич «Россия времени Ивана Грозного». Так, вопреки давно известным фактам, они определяют численность оборонявшего в 1581 г. Псков гарнизона в 50 тыс. пехоты и почти 7 тыс. конницы (больше чем у Батория, пришедшего под стены Пскова с 50-тысячной армией) и пишут о заключении перемирия между Россией и Швецией в Плюссе (в действительности же на реке Плюссе). Такие примеры можно было бы множить и множить, однако и уже приведенные выше свидетельствуют о том, что до сих пор одно из ключевых событий средневековой русской истории, во многих своих аспектах и деталях остается неизученным и непонятым.

***

Добившись больших успехов в борьбе с татарскими ханствами, два из которых — Казанское и Астраханское — были завоеваны в 1550-х гг. Россией, правительство царя Ивана IV решило подчинить себе еще одно соседнее государство — Ливонский орден. При этом незавершенной осталась историческая задача сокрушения степных татарских орд — в причерноморских степях сохранилось Крымское ханство, в 1475 г. ставшее вассалом все еще грозной и могущественной Османской (Турецкой) империи. В итоге этот, так до конца и непроясненный поворот во внешней политике Московского государства, инициатором которого стал думный дьяк Иван Михайлович Висковатый, привел Россию к тяжелому поражению, сказавшемуся на дальнейшем развитии страны.

Выбранный для начала военных действий момент, действительно может показаться благоприятным. Наступил он в конце 1557 — начале 1558 г. Последовательные противники выхода России к берегам Балтики по ряду причин были не в состоянии оказать Ливонскому ордену экстренной военной помощи. Швеции, проигравшей начатую в 1554 г. войну с Россией, крайне необходима была мирная передышка. Литва и Польша, процесс слияния которых в единое государство еще не завершился, также рассчитывали на устойчивость рыцарского государства и на первых порах не планировали вмешательство в длительную и тяжелую войну с Московским государством, все выгоды от которой получило бы Шведское королевство. О стремлении Великого княжества Литовского к развитию мирных отношений с Россией свидетельствует и продленное по инициативе Литвы на шесть лет перемирие между ними. Крымский хан («царь» в терминологии русских официальных бумаг того времени), устрашенный предыдущими победами Ивана IV, также не собирался пока возобновлять войны на русских границах, ограничиваясь обычными набегами.

Однако кажущиеся выгоды этого момента обернулись важнейшим стратегическим просчетом московского царя — на смену дрогнувшему под русскими ударами Ордену, двинулись войска Швеции, Литвы, а затем и Польши. Быстрой и сокрушительной для врага войны в Ливонии у Ивана IV не получилось. Поэтому поражение в Ливонской войне было предопределено заранее. Мнение о военной слабости Ордена, сложившееся в нашей исторической науке, представляется сильно преувеличенным. Во всяком случае, полностью овладеть этой небольшой страной, в которой только замков было более 150, не считая городов-крепостей, несмотря на ряд крупных успехов, русским войскам в первые годы войны так и не удалось. Со вступлением же в борьбу за ливонское наследство объединенного Польско-Литовского государства Речи Посполи-той и Швеции она стала для России бессмысленной войной на полное истощение ее сил.

Поводом к началу военных действий в Прибалтике стал давно уже осложнявший отношения между двумя государствами факт невыплаты Ливонией старинной «юрьевской дани», издавна установленной денежной компенсации осевших в Прибалтике немцев за право селиться на землях вдоль Западной Двины, принадлежавших полоцким князьям. Позднее эти выплаты трансформировались в весьма значительную дань за захваченный рыцарями-меченосцами русский город Юрьев (Дерпт, современный Тарту), построенный еще в 1030 г. киевским князем Ярославом Мудрым. Справедливость русских требований признавали и ливонские послы. На переговорах 1554 г. в Москве, согласившись с доводами действовавших тогда вполне солидарно А.Ф. Адашева и И.М. Висковатого, они обязались выплатить дань русскому царю с недоимками затри года. Однако собрать столь значительную сумму (60 тысяч марок) ливонцы не смогли и даже после начала военных действий. К маю 1558 г. собрано было лишь около 30 тысяч марок. Невыполненными оказались и другие требования московского правительства: восстановление в ливонских городах русских концов (районов) и православных церквей в них, обеспечение свободной торговли для русских купцов и отказ орденских властей от союзнических отношений с Литвой и Швецией.

Нарушение ливонской стороной договоренностей, достигнутых в 1554 г., дало сторонникам начала завоевания Прибалтики столь необходимый для них формальный повод к попытке силового решения сложной проблемы. Главному из них, думному дьяку И.М. Висковатому, удалось быстро уговорить Ивана IV развернуть на восточных границах Ливонии отмобилизованную и хорошо подготовленную конную армию, ранее предназначенную для покорения крымских улусов.

Военные действия начались в январе 1558 г. Русские рати вступили на землю Ордена и сравнительно легко овладели восточными пределами этой страны, захватив около 20 городов, в том числе Нарву и Дерпт. Войска московского царя вплотную приблизились к Ревелю и Риге. Но в 1559 г. русское правительство, посчитав свое положение в Ливонии достаточно прочным, при посредничестве датчан пошло на заключение перемирия с магистром Ордена - Фюрстенбергом. Думается, что тезис ряда историков о решающей роли в заключении этого перемирия А.Ф. Адашева может быть и оспорен. Инициатива заключения соглашения о приостановке военных действий исходила от представителей датского короля Фридриха II, на союз с которым рассчитывал Иван IV. Адашев, скорее всего, лишь воспользовался сложившейся ситуацией, чтобы попытаться разрешить крымскую проблему. В правоте такого взгляда на методы ведения русским царем внешней политики убеждает и факт заключения после вполне успешной зимней кампании русских войск 1563 г. аналогичного, дважды продляемого перемирия между Россией и Великим княжеством Литовским. Но это перемирие позволило противнику собраться с силой и в следующем 1564 г. нанести русской армии ряд ощутимых поражений. Отметим, что заключено оно было через два года после смерти Адашева.

Получив в 1559 г. крайне необходимую передышку, орденские власти во главе с новым магистром Готардом Кетлером призвали себе на помощь войска соседних государств: Литвы, Дании и Швеции, которые поспешили разделить между собой еще незанятые русскими войсками прибалтийские земли. Заручившись поддержкой литовцев и шведов, Готард Кетлер в феврале 1560 г. разорвал перемирие с Москвой, и война вспыхнула с новой силой.

Но действия противников России не были согласованы. Кроме того, сохранялись откровенно враждебные отношения между Швецией и Данией (воевавших между собой до 1570 г.), между Швецией и Литвой, и даже Литвой и Польшей (до объединения их в 1569 г.). Все это позволило русским войскам до определенного времени вести успешные военные действия в Прибалтике. 2 августа 1560 г. под Эрмесом в решающем сражении были разбиты главные силы Ордена. Среди убитых и взятых в плен ливонцев только рыцарей было 261 человек. Меньше чем через месяц (30 августа) штурмом был взят Феллин, лучшая крепость в Ливонии. Среди других пленных был и бывший магистр Вильгельм Фюрстенберг. Успехи русского оружия ускорили начавшийся распад государства рыцарей-меченосцев. В июне 1561г. на верность шведскому королю Эрику XIV присягнули города Северной Эстонии и среди них Ревель (Таллин). В этом же году на Ригу двинулись литовские войска под командованием гетмана Радзивилла Рыжего. По вильненскому соглашению 28 ноября 1561 г. Ливонской орден прекратил свое существование, передав города, замки и земли под совместную власть Литвы и Польши. Магистр Готард Кетлер получил в личное ленное владение вновь созданное герцогство Кур-ляндское и Земгалъское, став вассалом польского короля и великого князя литовского Сигизмунда II Августа.

Так в военные действия в Прибалтике оказались втянуты новые силы. Швецию, захватившую Ревель, московской дипломатии удалось до поры нейтрализовать, заключив с ней летом 1561 г. перемирие на двадцать лет. Но вооруженный конфликт с Великим княжеством Литовским, начавшийся отдельными приграничными столкновениями, вскоре перерос в настоящую войну. В декабре 1562 г. в поход против Литвы выступил сам Иван IV с 80-тысячным войском. 15 февраля 1563 г., после трехнедельной осады был взят Полоцк, укрепления которого полностью разрушила русская артиллерия. Вместе с воеводой Довойной в плен к русским попал весь полоцкий гарнизон. Однако вскоре после этой блестящей победы русские рати стали терпеть поражения: 26 января 1564 г. в битве на р. Уле, а 2 июля 1564 г. - в сражении под Оршей. Скорый на расправу царь обрушил на своих «нерадивых» воевод гнев и казни. Тогда на сторону поляков, также опасаясь за свою жизнь, перешел один из видных русских воевод князь A.M. Курбский. Положение России осложнялось возобновившимися набегами на южное порубежье крымских татар (в 1571 г. дошедших даже до Москвы).

Участившиеся военные неудачи вынудили царя искать обходные пути решения ливонской проблемы. В мае 1570 г. в Москву приехал брат датского короля Фридриха II принц Магнус, заключивший с Иваном Грозным соглашение о создании на завоеванных русскими войсками прибалтийских землях вассального от России королевства во главе с самим Магнусом. К сожалению, попытка таким образом урегулировать отношения со странами Северной Европы и сделать для них более приемлемым прорыв России к Балтийскому морю не удалась. Спустя семь лет Магнус, после первых значительных успехов польского оружия, изменил своей вассальной клятве и перешел на сторону Речи Посполитой. Этот значительный перелом в ходе военных действий, приведший к крайне неблагоприятному для Московского государства развитию событий, связан с появлением во главе Польско-Литовского государства решительного и энергичного семиградского (трансильванского) князя Стефана Батория, чья кандидатура при избрании его на польский трон была поддержана Турцией и Крымом.

Стефан Баторий (1533 — 1586), сын семиградского воеводы Стефана и Екатерины Телегди, пятнадцатилетним юношей поступил на военную службу в армию венгерского и чешского короля Фердинанда, затем учился в Италии (в университете г. Падуи). Три года провел он в немецком плену. В 1575 г. был избран польским королем с условием женитьбы на пятидесятилетней Анне Ягел-лонке, сестре умершего короля Сигизмунда-Августа. Став правителем Речи Посполитой, Баторий начал деятельную подготовку к войне с Россией, войска которой за время бескоролевья в Польше овладели почти всей Ливонией. Стефан Баторий провел значительные военные реформы, качественно изменившие состояние вооруженных сил Речи Посполитой: польская армия была усилена наемной венгерской пехотой и немецкой артиллерией, на службу в нее были привлечены включенные в особый список — «реестр» украинские казаки. Затем Баторий перешел в решительное наступление на Московское государство.

Действуя по своему собственному плану, отнюдь не обольщаясь насчет военной слабости России (хорошо известно высказывание Батория: «Московит не такой неприятель, которого можно было бы недооценивать»), он нанес серию решительных ударов по русской территории, стремясь отрезать от России занятые ею территории в Ливонии. В 1577 г. во главе значительной армии новый польский король отвоевал у русских Динабург и Венден, затем, уже в русских пределах, осадил и взял города Полоцк и Великие Луки. Тогда же изменил России король Магнус. Исход войны должен был решить последний поход Стефана Батория на Псков.

В конце лета 1581 г., узнав о приближении большой польской армии (50 тысяч человек, в том числе 20 тысяч наемников из европейских стран), главный псковский воевода князь Иван Петрович Шуйский стал готовить крепость к обороне. Под его командованием находилось около 16 тысяч человек, но в их число входило 12 тысяч вооруженных жителей Пскова и его ближних и дальних пригородов. Были спешно исправлены крепостные укрепления, на стенах города установили пушки. Русский гарнизон Пскова имел явное превосходство в артиллерии, к тому же у обороняющихся было два больших орудия — «Барс» и «Трескотуха», стрелявшие на дистанцию более километра. И этот факт сыграл в защите города-крепости решающую роль.

18 августа 1581 г. польское войско, разбив на берегах реки Черехи отряд русской конницы, вышло на ближние подступы к Пскову и остановилось на расстоянии трех пушечных выстрелов от его стен. Русские воеводы, увидев приближение врагов, велели зажечь предместья и бить в осадный колокол. Спустя неделю, 26 августа поляки попытались вплотную подойти к городским укреплениям, но были отогнаны орудийным огнем с его стен и башен. Убедившись в прочности русской обороны, Баторий приказал войскам начать траншейные работы, чтобы как можно ближе приблизить свою осадную артиллерию к укреплениям Пскова. Под их прикрытием осенью и зимой 1581 — 1582 гг. поляки 31 раз Штурмовали крепость, но откатывались обратно, неся большие потери и теряя веру в успех. Во время этих приступов псковичи лили на штурмующих расплавленную смолу, в упор расстреливали атакующих из ручниц и самопалов. Не удались полякам и попытки разрушить укрепления Пскова с помощью пороховых мин. Защитники города подвели к польским подкопам встречные галереи — «слухи» — и взорвали польские мины.

Героическая оборона Пскова и настойчивое посредничество иезуита Антония Поссевино (представителя папы Григория XIII) вынудили польского короля пойти на мирные переговоры с Россией. Начались они в середине декабря 1581 г. в небольшом селении Яме Запольском (расположенном между Порховом и захваченном поляками Заволочьем). Съезды послов завершились 5 января 1582 г. заключением десятилетнего перемирия. Уступив Московскому государству захваченные ранее Великие Луки, Заволочье, Невель, Холи и Себеж, Стефан Баторий закрепил за своим королевством большую часть Прибалтики, а также Велиж и Полоцк.

Однако этим мирным соглашением Ливонская война не закончилась. Окончательный удар по русским позициям нанесла шведская армия под командованием Понтуса Делагарди. Осенью 1581 г. овладев Нарвой, его войска перешли русскую границу и в 1582 г. заняли пограничные крепости Иван-город, Ям и Копорье с их уездами. В следующем году, 10 августа 1583 г., между Московским государством и Швецией их представителями, съехавшимися на реке Плюссе, было заключено перемирие на три года.

Шедшая почти двадцать пять лет Ливонская война закончилась. Закончилась она поражением России, лишившейся не только всех своих завоеваний в Прибалтике, но и части собственных территорий с тремя пограничными городамц. Лишь небольшая крепость Орешек на реке Неве и узкий коридор вдоль этой водной артерии (от р. Стрелки до р. Сестры) остались за Московским государством.