ИСТОРИЯ РОССИИ с древнейших времен до 1618 г.Учебник для ВУЗов. В двух книгах. Книга вторая.

§1. ПРИЧИНЫ РЕФОРМ «ИЗБРАННОЙ РАДЫ»

Один из постоянных парадоксов исторической науки — привязывать любые возможные реформы к личности находящегося у власти самодержца. Целые серии книг посвящены «реформам Ивана Грозного», хотя эти реформы имели задачей ограничить деспотический произвол правителя, волей судеб оказавшегося на троне. А реформы шли, и очень значимые, только не благодаря, а вопреки восседавшему на троне деспоту. Как было замечено ранее, на Руси XV — XVI вв. шла постоянная борьба двух традиций в политической организации общества, которые отразились и в публицистике, и в реальной жизни. Собственно русское начало обычно увязывалось с политической линией рано умершего Ивана Ивановича Молодого и затем его юного сына Дмитрия, а восточно-византийская традиция ассоциировалась с Софьей Палеолог и ее сыном Василием. В первом случае «Власть» традиционно прислушивалась к мнению «Земли», которая пользовалась авторитетом, и для этой традиции характерно было внимание к самоуправлению — принципу избрания правящего звена «снизу вверх». Сторонники византийской традиции изначально ориентировались на структуры, выстраивавшиеся «сверху вниз». Публицистика XVI в. довольно внятно показала это противостояние.

В целом самоуправление дольше и прочнее держалось в северных районах Руси, и значительно слабее было представлено на территориях, пограничных с Ордой и в других пограничных областях. В Москве весь XV в. буксовали попытки упорядочить отношения центра и отдельных земель. Иван III, склонившийся незадолго до смерти к восточно-византийским представлениям о власти, упустил реальные возможности провести нужные для государства реформы. И только огромная беда 1547 г. показала их необходимость.

Июньское восстание 1547 г. было вызвано, как это часто бывает, случайными факторами. Страшный пожар, охвативший весь город, уничтожил 25 тысяч домов, погибло до трех тысяч человек, около сотни тысяч осталось без крова (судя по рассказам о пожаре, в Москве в это время проживало более ста тысяч человек). И сразу пошли слухи, что Москву подожгли Глинские. В летописях прямо говорится о возмущении «неправдами», взятками и поборами в судах и о насилиях представителей власти. И все это связывалось с Глинскими. Их считали главными виновниками всех бед, и основания для этого были: во всем «боярском правлении» это было самое хищное и безответственное перед страной и «Землей» правление. Ненависть москвичей удесятерялась тем, что Глинские были пришельцами татаро-литовского происхождения. Ненависть обращалась и на прибывших из северных городов детей боярских: в Москве помнили, что Северо-Запад Руси, маневрируя между Литвой и Русью, готов был в любое время переметнуться к Литве. Поэтому если Глинские для москвичей оставались иностранцами, то появление отрядов служилых людей из северных городов связывалось с неправедным правлением Глинских.

Хотя со времени ликвидации городского самоуправления в Москве прошло почти два столетия (напомним, что ликвидация института тысяцких произошла в 70-е гг. ХГУв.), восставшие скоро восстановили «старину»,- выдвигая свои требования на вече и действуя «миром» — общиной. Главное требование восставших — выдача Глинских. Москвичи охотно приняли версию, будто бабка царя Анна Глинская «волхованием сердца человеческие вы-маша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре». Но схватить восставшие смогли только Юрия Глинского, которого и казнили на площади. Естественно, досталось и людям Глинских, до которых было добраться легче: они не были защищены именем царя и самодержца.

Восставшие довольно организованно двинулись и в Воробьеве, где в это время укрывался от пожара и восставших сам Иван IV. Требовали восставшие опять-таки выдачи бабки Анны и особенно ненавистного сына ее Михаила. Царю удалось убедить восставших, что никого он не прячет, и это соответствовало действительности: Михаил был «во Ржеве» на наместничестве. А иных требований восставшие сформулировать не смогли и ушли назад к своим пепелищам. Тем не менее царь испытал сильнейшее потрясение. «Вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и сми-рися дух мой», — писал он позднее. И именно этот страх побудил Ивана IV согласиться с теми реформами, от каких позднее будет отказываться и что будет позднее осуждать как ограничение своей воли и власти.

Инициатором, предлагавшим разные кадровые замены, был в это время, по всей вероятности, митрополит Макарий (1482 — 1563), незадолго до того венчавший на царство Ивана IV. Но взгляды людей, оказавшихся советниками царя, отличались от воззрений митрополита. Судя по летописанию середины XVI в., Макарий был настроен весьма авторитарно, отождествляя единство государства и власти. Ближайшие советники Ивана после 1547 г. священник Благовещенского собора Кремля Сильвестр (ум. ок. 1566) •а Алексей Федорович Адашев (ум. ок. 1561) более будут склоняться к «Земле». У Сильвестра это будет проявляться в свободе толкования основ христианского вероучения и нравственности, а Адашев даже и в XVII в. заслужит похвалу как редкий деятель, отличавшийся непривычной для этой эпохи приверженностью к заботам о «Земле» и государстве. И не их вина в том, что самодур-самодержец оказался неспособным оценить их заслуги. Тем не менее «великое десятилетие» конца 40-х — начала 50 гг. XVI в. дало очень много для России и в плане упорядочения управления, и для укрепления государства в целом. Такое не повторится, по крайней мере, до конца XVII в.

В литературе высказывалось мнение, что возвышение А.Ф. Адашева и Сильвестра было напрямую связано с их противостоянием Глинским и косвенно с участием будущих советников царя в низвержении Глинских. Но, вероятнее, Адашев и Сильвестр выступали как своеобразная «третья сила», не замешанная в предшествующих дворцовых сварах и потому сохранившая честь и объективность. Сильвестр был принят «спасения ради духовного» царя, видимо, по рекомендации московской церковной элиты. Он стал духовником юного царя, и роль его резко возрастала в связи с глубоким духовным надломом подопечного. Но задачей духовника всегда было примирение своего духовного чада с врагами с той или другой стороны, поиск компромиссов и решение спорных вопросов взаимными уступками. Возвышение же А.Ф. Адашева, по всей вероятности, шло без участия Сильвестра. Сам Иван Грозный в послании А. Курбскому, в обычной своей манере унижая и того и другого, замечает, что Алексей Адашев «в нашем царьствия дворе, в юности нашей, не свем каким обычаем из батожников водворившася». С осуждением он говорит и о том, что «совета ради духовного, спасения ради душа своея, приях попа Селивестра».

Иван Грозный был единственным из российских правителей, кто, кажется, поверил в легенду о происхождении русского правящего дома от римский цесарей. Но трактовал он эту легенду совсем не так, как ее трактовали большинство римских цесарей. Усиленная византийско-иосифлянской идеей подотчетности царя только Богу (без малейших попыток исполнять предписания Евангелия), эта легенда побуждала Ивана Грозного с презрением относиться и к своим подданным, и к правителям европейских стран, что, естественно, приводило к дипломатическим осложнениям и огромным потерям для престижа государства.

За Адашевыми (Адашевыми-Ольговыми) не было громких родовых легенд, но в XVI столетии они занимали достойное место на служебной лестнице, выполняя те или иные (в том числе дипломатические) поручения. Однако появление Алексея Адашева при дворе, видимо, с этой службой не связано. Адашевы были дальними родственниками Захарьиных — новых родственников царя, и Алексей появляется при дворе в связи с женитьбой шестнадцатилетнего царя Ивана на Анастасии Захарьиной-Юрьевой. Разрядные книги упоминают Алексея Адашева впервые именно в числе участников свадьбы, причем он еще не был женатым и, следовательно, по возрасту был близок молодоженам. В числе «спальников» и «мовников» на свадьбе он оказался, очевидно, по линии родственников невесты. Позднее А. Курбский с негодованием отвергнет подозрение, будто Анастасия была отравлена Адашевым и Сильвестром, указывая, между прочим, и на свое близкое родство с царицей.

Если до этого времени Алексей Адашев, видимо, находился под крылом отца, то уже с 1547 г. отец по службе продвигается за сыном. Федор Григорьевич получает чин окольничьего, почетные назначения получают и другие Адашевы. В «разрядах» Алексей упоминается в разных качествах, но всегда рядом с царем. Он и «постельничий», и «рында» (оруженосец), он ведает личной царской казной (в качестве такового делает царские вклады в монастыри), ведет дипломатические переговоры (в частности, в связи с обострившимся казанским вопросом). Влияние Адашева быстро растет, и пути их с Сильвестром пересекаются. Занятые в разных сферах, они находят точки соприкосновения в понимании задач времени, а их деятельность объединяется в нечто единое и современниками (Иван Грозный, Курбский), и позднейшими летописцами (Пискаревский летописец и др.).

§2. ОСНОВНЫЕ РЕФОРМЫ «ИЗБРАННОЙ РАДЫ»

В литературе обсуждался вопрос о степени «самостоятельности» Адашева, Сильвестра и других первых лиц правительства середины XVI в. — насколько их действия зависели от воли царя.

Думается, правительство Адашева и Сильвестра было вполне самостоятельным. Ритуал, несомненно, соблюдался: установления и распоряжения выпускались от имени царя-самодержца. Но достаточно сопоставить 50-е и 60-е гг. XVI в., чтобы увидеть насколько различны были указы «самодержца», от имени которого провозглашались высочайшие документы.

В любой исторической обстановке государственная политика сводится к нахождению гармонии сословий, а также центра и отдельных земель. Неограниченная власть склонна к злоупотреблению и в центре, и на местах. В разные периоды и в разной мере общему делу могут грозить и злоупотребления центра (в том числе верховного правителя), и сепаратизм, и эгоизм отдельных мест или выступающих от их имени правящих «элит», чаще всего самозванных. Идеального сочетания того и другого, пожалуй, нигде и никогда не было. Но именно деятельность Адашева и Сильвестра в этом смысле представляют большой интерес, причем не только в контексте истории XVI в., потому что им несомненно удалось найти некую «золотую середину».

Подготовка к реформам началась с кадровых перестановок на самом верху, т.е. в Боярской думе. Традиционный принцип замены выбывших или пополнения представителями княжеских династий сохранился, но был скорректирован. Прежде всего существенно расширился состав Боярской думы (с 12 до 32), причем за счет боярских родов, ранее не допускавшихся во властные структуры. Резко — с двух до девяти — увеличилась численность окольничих, назначаемых обычно из дворян.

Тактический характер расширения состава Думы подчеркивается возникновением внутри нее Ближней думы, более известной в литературе по данным А. Курбским названием «Избраннойрады». Никакими специальными установлениями эта структура не утверждалась, но фактически именно здесь решались все принципиальные вопросы государственного управления. Главной фигурой «Ближней думы» становится Алексей Адашев, не имея на первых порах и боярского звания. В числе ближайших сторонников Алексея Адашева, по замечанию самого Грозного, был Дмитрий Курля-тев. Вероятно, близок Адашеву был также Федор Иванович Мстиславский, карьера которого тоже начиналась со свадьбы Ивана IV и Анастасии и который, видимо, был сверстником Алексея Адашева. Иван Мстиславский женился к осени же 1547 г., и Адашев упоминается в этом свадебном разряде уже вместе с женой. Очевидно, сверстники царя и были самыми «ближними» из «ближних».

Первым крупным мероприятием нового правительства явился созыв так называемого «Собора примирения» в феврале 1549 г.

На Собор, помимо Боярской думы и Освященного собора, были приглашены воеводы, дети боярские и высший слой дворянства (дворянство по традиции делилось на разряды по своим правам и обязанностям; московское, естественно, считалось высшим). Цель Собора определялась уже его составом: устранение противоречий внутри господствующего слоя всей страны. Новое правительство подчеркивало преемственность своей деятельности с начинаниями Ивана III. В слове, обращенном к Собору, царь напоминал о злоупотреблениях, совершавшихся в годы его младенчества боярами и их людьми и нанесения урона «детем боярским и христианом... в землях и в холопех и в иных многих делах». В свою очередь бояре соглашались с тем, что если «дети боярские и христьяне на них будут бить челом и на их людей учнут бити челом о каких делех не буди, государь бы их пожаловал, давал бы им и их людем с теми детми боярьскими и со христьяны суд». Дети боярские изымались из суда наместников «опричь душегубства и татьбы и розбоя с поличным». За время правления Василия III и за годы боярского правления накопилось, конечно, огромное количество претензий к наместникам и боярским людям со стороны «детей боярских и христиан», а потому выделение «Челобитенной избы» (или приказа) становилось первостепенной практической задачей, от эффективности решения которой напрямую зависела возможность реализации пожеланий Собора. Эту обязанность и принял на себя Алексей Адашев, возглавивший Челобитенный приказ.

Деятельность Адашева на посту высшего арбитра не вызывала неизбежных вроде бы нареканий со стороны современников, а позднейший летописец оценит ее как образцовую: «Кому откажут, тот вдругорядь не бей челом, а кой боярин челобитной волочит, и тому боярину не прибудет без кручины от государя, а кому молвит Хомутовскую (уличит в клевете. — А.К), тот больши того не бей челом, то бысть в тюрьме или сослану». Согласно этому летописцу, вместе с Адашевым судил тяжбы и Сильвестр. Это свидетельство некоторые авторы брали под сомнение: «Челобитенная изба» и упоминаемая летописцем «изба у Благовещения» располагались в разных местах. Но у Благовещенского собора находилась государственная казна, которой ведал Алексей Адашев. Да и сам характер деятельности - разбор всевозможных тяжб — требовал участия и авторитетного духовного лица. Весьма вероятно, что это обстоятельство и объединяло А.Ф. Адашева и Сильвестра. Непосредственное же знакомство с реальным положением в стране подталкивало к постановке вопросов и о других реформах.

Перед любым правительством России XVI в. на первом плане оставались проблемы поддержания боеспособности войска и его обеспечения, а также все те же вопросы взаимоотношения центра и мест. Практически каждая земля имела свою специфику, а потому и взаимоотношения с каждой губой (уездом, округом) приходилось решать отдельно. Именно поэтому и оформляющиеся приказы (избы) носили смешанный характер: и функциональный, и территориальный.

С конца 40-х гг. XVI в. возобновляется проведение губной реформы. В тех уездах, где преобладало дворянское землевладение (а наделение служилых людей поместьями с конца XV в. шло интенсивно) , губные дела должны были решать выборные старосты из числа детей боярских. В областях с преобладанием черносошного крестьянства в управлении принимали участие выборные от «Земли» (сотские, пятидесятские и др.). Параллельно с расширением прав местного самоуправления ограничиваются привилегии, обычно даваемые монастырям и владельцам вотчин. Речь идет, в частности, о распространении на некоторые привилегированные категории феодалов «ямских денег» — налога на содержание «земских охотников», обеспечивавших связь между разными частями страны, а также о лишении их таможенных привилегий. Поэтому естественным продолжением губной реформы являлась земская реформа, затрагивавшая обширные области с крестьянским населением. Принципы проведения были те же: ограничение власти наместников вплоть до полной отмены кормлений. Хотя налоги по-прежнему лежали тяжелым бременем, крестьянские общины и посад избавились от многих неправедных поборов, а местные дела во многом зависели теперь от эффективности работы собственных «выборных».

Уже на «Соборе примирения» 1549 г. царь пообещал созвать «праведный суд», а для этого потребовалось «Судебник исправите». К «исправлению» были привлечены и представители с мест — «от городов добрых людей по человеку». Есть основания считать, что и принятие Судебника проходило на Земском соборе. Судебник 1550 г. явился, несомненно, самым значительным и продуманным юридическим памятником феодальной эпохи. У В.Н. Татищева были основания поставить его по ряду положений выше Соборного уложения 1649 г. Именно в Судебнике 1550 г. с наибольшей последовательностью отразилась общая направленность реформ, проводимых правительством Адашева.

Численный рост служилого сословия неизбежно обострял крестьянский вопрос, поскольку никакая оплата службы, кроме земельных пожалований, была невозможна из-за слабости развития товарно-денежных отношений. (Кстати, поэтому и не были реалистичными интересные сами по себе проекты Ермолая-Еразма и Ивана Пересветова о денежном обеспечении «воинников»). Естественно, что между служилыми людьми обостряется борьба за рабочие руки крестьян. Крупные землевладельцы обладали большими экономическими возможностями для переманивания крестьян с поместных владений «детей боярских». Поэтому основная масса дворян (особенно центральных уездов) стремится силой удержать за собой крестьян. Но правительство «Избранной рады» не уступило землевладельцам в этом принципиальном вопросе. Дело, конечно, заключалось в осознании правительством угрозы деградации основных производителей — крестьян, к чему неизбежно повело бы их полное закрепощение. И этот подход находил довольно широкое понимание. Статья о «крестьянском выходе» в Судебнике 1550 г. была оставлена в основном в том виде, как она была определена в Судебнике 1497 г. Некоторое повышение платы за «пожилое» было в действительности ее понижением из-за значительной инфляции, вызванной уменьшением доли серебра в монете в результате реформы 30-х гг. XVI в.

В публицистике того времени неоднократно выражалась тревога по поводу нарастания процесса «похолопления», в том числе детей боярских. О преимуществах вольнонаемного труда писали Максим Грек, Матвей Башкин и сам Сильвестр, который убедительно доказывал это делом. Судебник 1550 г. запретил «похо-лопление» детей боярских. Ограничивалась «служилая кабала», хотя размер ее — 15 рублей — для крестьянина был по-прежнему чрезмерным: у крестьян таких доходов не было.

Наместники, по Судебнику, подвергались двойному контролю. «Сверху» их контролировали кормленные дьяки, представлявшие, видимо, Разбойный приказ, а также приказы, занимавшиеся той или иной конкретной территорией. «Снизу» контролерами служили выборные земские чины: старосты, целовальники, в городах — городские приказчики. В этом случае восстанавливались порядки, которые вводил Иван III, но которые были отброшены его сыном Василием.

Поистине историческое значение имеет ст. 98 Судебника 1550 г., уникальная в русском законодательстве. Статья предусматривает, что «которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева доклада и со всех бояр приговору вершатца, и те дела в сем Судебнике приписывати». Смысл этой статьи позднее прокомментировал сам Иван Грозный, заодно разрешив спор историков: выполняли ли советники его поручения, или он озвучивал подготовленные ему тексты. В послании А. Курбскому царь возмущался: «Или бо сие свет, попу (имеется в виду Сильвестр. — А.К.) и прегордым лукавым врагом владети, царю же токмо председанием и царьствия честию почтенну быти, власти же ничим лутчи быти раба?.. Како же и самодержец нари-цается, аще сам не строит?» «Строить» же по своему усмотрению, реализуя принцип «жаловать вольны и казнить вольны же», царь будет в 60 — 70-е гг., и прежде всего в годы пресловутой опричнины.

Как было сказано, для служилых людей была нужна земля, а свободной земли (к тому же и с крестьянами) в центре не оставалось. Приходилось искать резервы. В Судебнике 1550 г. появляется статья «А в вотчинах суд». Традиционное право предусматривало возможность для родичей вотчинников, продавших вотчину, в течение двух поколений выкупать ее. Статья ограничивает это право: оно распространяется лишь на те ветви рода, которые не участвовали в сделке и устанавливали срок давности 40 лет. Главными кредиторами и покупателями земель разоряющихся вотчинников в XVI столетии были монастыри. Но и привилегии монастырей с конца 40-х гг. стали урезаться. А в мае 1551 г. появился вообще запрет монастырям покупать землю. Правительству явно хотелось, чтобы покупателями земли были помещики, но они в массе были не настолько богаты. Да и на занятия хозяйством времени у них было явно меньше, чем у вотчинников. Поэтому сама государственная власть ищет разные способы отписать спорные земли в казну.

Монастыри оставались наиболее реальными хранителями резервного фонда земель. По многим вопросам А.Ф. Адашев и Сильвестр, видимо, пользовались осторожной поддержкой митрополита Макария, роль которого особенно поднимается в «Летописце начала царства». И это при том, что и Адашев имел отношение к летописанию 50-х гг. Но по вопросу об отчуждении монастырских и иных церковных земель Макарий и Сильвестр стояли на противоположных позициях.

Различия в решении вопроса о церковных землях показал Стоглавый собор 1551 г. К этому Собору царь Иван IV обратился с рядом «вопросов», на которые Собор и должен был дать ответы. Автором «вопросов», очевидно, был именно Сильвестр. Так, вопрос «О монастырях, иже пусты от небрежения» выдержан в жестко «нестяжательском» духе. Монастырское «общежитие» XIVв. заметно поистерлось, и вот уже «чернецы по селам живут да в городе тяжутся о землях». При постоянном росте земельных и денежных пожалований «устроения в монастырях некотораго не прибыло, а старое опустело». «Где те прибыли и кто тем корыстуется?» — спрашивается далее. Все на Соборе, конечно, понимали, что неназванные по именам воры и расхитители находятся у самых вершин церковной и светской власти. Собор не мог не признать серьезных нарушений монастырских уставов, согласился «не ставить новых слобод», «и дворов новых в старых слободах не прибавляти», но сам принцип обеспечения монастырей селами «иосифлянское» большинство Собора отстояло. Именно этот собор обострил отношения «иосифлян» с «нестяжателями», а расхождения касались основных социально-политических и государственно-структурных вопросов. Именно на этом Соборе наметилась кровавая драма последующего полувека, едва не сокрушившая страну.

Явно в связи со спорами, предшествовавшими и следовавшими за Стоглавым собором, появился рассмотренный выше один из честнейших в русской истории документ — «Валаамская беседа». Автор «Валаамской беседы» исходил из того, что, «владеть землей» — это значит «воздержать царство», управлять государством. Иноки на это неспособны: «Таковые воздержатели сами собою царства воздержа-ти не могут». Царям, передающим власть над селами монастырям, «не достоит ся писати самодержцем». Этот титул, однако, оправдывается, если царь «воздержит мир» «со приятели с князи и бояры». Здесь «достойным» кругом советников почти напрямую называется «Ближняя дума», в которую, помимо князей и бояр, входили и нетитулованные «приятели». Иначе говоря, в «Валаамской беседе» поставлены те же вопросы, что приходилось решать составителям Судебника 1550 г., но они решались более радикально, поскольку предполагался постоянно действующий Земский собор (совет), которому отводилась контролирующая функция. Так далеко идти правительство явно не собиралось, да и чисто материально вряд ли было готово к этому. Но как общественная тенденция эти предложения реально обсуждались, воздействовали на позицию правительства, а в годы Смутного времени была попытка реализовать их и на практике.

Политическая борьба во все времена часто велась «под ковром», поэтому понимание истинного расклада сил всегда затруднено этим обстоятельством. Так, Стоглавый собор сформулировал указание, касающееся правил иконописания: «Писати иконописцем иконы с древних преводов, како греческие иконописцы писати и как писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие иконописцы, и подписывати Святая Троица, а от своего замышления ничтоже предтворяти». Данная статья была направлена и против конкретного адресата, а именно Сильвестра. У Сильвестра, как сказано, была иконописная мастерская, и после пожара 1547 г. именно ему поручалось восстановить росписи в кремлевских соборах. И, судя по описаниям XVII в., в частности Симона Ушакова, содержание росписей существенно отличалось от традиционных и по тематике, и по манере исполнения.

Поскольку объем работ предстоял огромный, Сильвестр набрал мастеров в Пскове и Новгороде, где незадолго до этого кипели страсти по поводу ересей, в частности «ереси жидовствую-щих». Судя по описаниям, новые росписи в Кремле в большой мере ориентировались на запросы дня. Видное место в оформлении фресок заняли исторические сюжеты, главным образом в духе «Сказания о князьях Владимирских». Реалистичностью — вплоть до портретного сходства — отличалась и манера исполнения. Значительное место отводилось также ветхозаветным сюжетам, весьма редким в предшествующих росписях. Ветхозаветные сюжеты в Новгородской Софии, на которые в литературе обращено внимание, видимо, были связаны с ирландским влиянием, как и соответствующее уклонение в XI в. в Киево-Печерском монастыре. Видимо, именно эти отклонения от византийской традиции и вызвали обвинения Сильвестра в «ереси», с чем на протяжении ряда лет выступал дьяк Иван Висковатый, возглавлявший Посольский приказ. Помимо иконописи, Висковатый обвинил Сильвестра в поддержке еретика Матвея Башкина. С определенной точки зрения для подобных обвинений основания были. Как и Сильвестр, Матвей Башкин решительно осуждал рабство: своим холопам он дал вольную. Вслед за влиятельным старцем Артемием Троицким, с которым у Сильвестра поддерживались тесные связи, Матвей Башкин принимает нестяжательские взгляды и идет в критике официальной церкви значительно дальше. Возможно, не без влияния распространившегося в это время в Литовско-Польском государстве арианства он отрицал божественное происхождение Христа, а это было ересью и с точки зрения ортодоксального арианства.

Возможно, истоком нападок Висковатого на Сильвестра был вовсе не религиозный, а совершенно иной фактор, а именно мнение царя Ивана IV— в тот период все больше нарастало царское недовольство свои духовником. В частности, его гнев могла вызвать позиция Сильвестра в событиях марта 1553 г., когда в связи с тяжелой болезнью Ивана IV возник спор о наследнике, - годовалый Дмитрий Иванович или двоюродный брат Владимир Андреевич. В тот момент Висковатый был близок именно Захарьиным (за царевича Дмитрия высказывался и Адашев), а вот Сильвестр как раз и не был в числе их приверженцев. Царь тогда выздоровел, но события эти он будет постоянно вспоминать в 60-е гг., обвиняя сторонников Владимира Андреевича (и его самого) в «измене».

Обвинения в адрес Сильвестра рассматривались на Соборе 1554 г. В противостоянии Висковатого и Сильвестра митрополит Макарий, несомненно, хорошо осведомленный в новгородских церковных делах и в специфических новгородских традициях, поддержал тогда Сильвестра, а неугомонного обличителя предупреждал: «Стал еси на еретики, и ныне говоришь и мудруствуешь не гораздо, о святых иконах, не попадися и сам в еретики, знал бы ты свои дела». Сильвестру удалось очиститься от обвинений в ереси, но и Висковатый получил лишь церковное взыскание, которое никак не отражалось на его служебной деятельности. Непримиримыми же стороны останутся до конца, и вроде бы чисто религиозные сюжеты всякий раз будут принимать политическую окраску. В событиях 50 — 60-х гг. XVI в. это неоднократно проявится, и именно Висковатый явится одним из главных разрушителей нарождавшегося русского гуманизма.

В литературе не раз отмечалось, что воззрения Сильвестра наиболее полно выражены в «Домострое», редактором которого он являлся примерно в то время, когда шла упомянутая тяжба. При этом особое значение имеет не текст «Домостроя», как таковой, а именно редакция своеобразного руководства для рачительного хозяина, возникшего до Сильвестра (примерно в конце XV — начале XVI в. в Новгороде) и перерабатывавшегося неоднократно позднее. Редакция же Сильвестра проявлялась не только в большей четкости изложения, но и в смягчении некоторых рекомендаций предшествующего текста, в смягчении, в том числе и по сравнению с регламентацией «Стоглава». И как бы завершающим резюме является сильвестровское «Послание и наставление отца сыну».

Деятельность Сильвестра, при всей ее политической значимости, ограничивалась все-таки нравственной сферой. Алексею Адашеву, помимо разбора челобитий, необходимо было решать главные проблемы государства, связанные прежде всего с более рациональной организацией войска. Два «врожденных» порока ослабляли эффективность действий войска в эпоху становления единого государства: отсутствие четко определенных воинских обязанностей держателей вотчин и местнические споры воевод в походах, часто приводившие к серьезным неудачам даже при перевесе сил над неприятелем. До 80-х гг. XVII в. эти пороки не удавалось устранить, но именно в середине XVI столетия были намечены пути их устранения.

Упразднить «местничество» в условиях иерархически выстроенного политического образования было практически невозможно. Его можно было лишь как-то ограничить царским указом. Неудача похода на Казань в 1549 г. поторопила с решением. Летом 1550 г. издается «Приговор о местничестве», предусматри-I вающий взаимоотношения воевод во время походов. Воевода Большого полка объявляется старейшим по отношению к остальным. Воеводы, считавшие себя ущемленными, впоследствии могли предъявлять свои счеты, но они лишались права делать это во время похода. Назначение же воевод осуществляется теперь именем царя. С целью регулирования местнических споров, порой крайне ожесточенных, в 1555 г. создается «Государевродословец». К созданию его имел отношение и Алексей Адашев (последняя глава «Родословца» содержит «Род Адашева»), что являлось как бы продолжением его деятельности в Челобитенном приказе. «Родословец» становится и рекомендательным, и в какой-то мере узаконенным документом, с которым были обязаны считаться противоборствующие стороны.

Немало осложнений привносили и различия в формах собственности, прежде всего поместная и вотчинная системы. Если поместья были даны за службу в сравнительно недавнее время и находились на контроле, то с вотчинами такой ясности не было. Помимо того, что ими обычно владели многие поколения предков, не было никаких представлений ни о допустимых размерах этих владений, ни о данных в разное время «пожалованиях». В.Н. Татищева, критиковавшего в XVIII в. подушную систему обложения или характерную для XVII в. подворную, привлекала принятая в середине XVI в. поземельная форма собирания налогов. Заслугой же реформаторов середины XVI в. следует признать последовательность, с которой они проводили поземельное обложение для разных категорий владельцев. Что же касается земель поместных и вотчинных, часто критерия просто и не было. В 50-е гг. XVI в. проводилась грандиозная работа по описанию всех земель с явным предпочтением интересов именно служилых людей. В 1556 г. принимается «Уложение о службе», согласно которому служба исполнялась соответственно размерам земельных владений: «Со ста четвертей добрые угожей земли человек на коне и в доспесе полном, а в дальной поход о дву конь». Земля исчислялась из расчета одного поля при трехпольной системе, общий размер в данном случае — 300 четвертей или 150 десятин. «Уложение» явилось и основанием для конфискации значительного количества земель крупных вотчинников, особенно тех, кто получил или захватил земли после смерти Василия III.

Реформы середины XVI в. превратили служилого человека в основу русского поместного войска — конного ополчения. Но у служилых людей было немало забот и по хозяйству. Появилась задача создания и постоянного войска, что в масштабах государственной потребности было невозможно по финансово -экономическим соображениям. Однако первые шаги в этом направлении делались. С XV в. хотя и медленно, но нарастает роль нового оружия — «огненного боя». В первой половине XVI в. упоминаются отряды «пищальников», которые, правда, оставались малочисленными, и пока не увязывались с конным ополчением. Около 1550 г. царь распорядился собрать «выборных стрельцов из пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевской слободе». Таким образом было положено начало постоянному стрелецкому войску. Стрельцы были разделены на 6 «статей», которые делились на традиционные «сотни», «полусотни», «десятки». Определялось и денежное содержание — 4 рубля в год. Это соответствовало доходу среднего посадского человека. Но практически все это реализовать, видимо, не удалось, поскольку приходилось вводить новый налог — «пищальные деньги», а каждый новый налог обязательно встречает противодействие тех, с кого его хотят собрать. Поэтому в XVI в. не выдерживалась ни численность отряда «пищальников», ни систематичность оплаты их службы. Да и эффективность стрелецкого войска оставалось невысокой из-за недостаточной маневренности.

В результате целой системы мер русское войско заметно укрепилось качественно и возросло количественно. По мнению Ивана Пересветова и Ермолая-Еразма для государства требовалось войско в 300 тысяч человек при примерно 9—10 млн населения страны в это время (сам расчет о численности населения вытекает также из расчетов названных публицистов). Но на практике мобилизовать такое количество воинов (включая вспомогательные службы из холопов и пр.) было невозможно. Тем не менее в 50-е гг. Россия располагала таким войском, которого ранее никогда не имела, что и позволяло решить некоторые давно стоявшие задачи.

§3. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ В СЕРЕДИНЕ XVI в.

На первом плане в течении ряда столетий стояла задача ограждения от татарских набегов. Освобождение от ордынского ига лишь отчасти ее решало. Грабительские набеги накатывались на восточные и южные «украины» России и через два столетия после разгрома Золотой Орды, а сами русские «украины» оказывались у побережья Оки. После ряда неудач, в 1552 г., наконец, было разгромлено Казанское ханство и взята Казань. Надо отметить, что в последнем Казанском походе русское войско встречало поддержку со стороны поволжских народов, подвергавшихся много лет эксплуатации и прямому ограблению со стороны паразитарного образования. Надо отметить и то, что правительство Адашева давало этим народам права не просто равные с русскими, но и с некоторыми преимуществами. Эта практика была традиционной, а в середине XVI столетия она получает значение политической программы, наиболее последовательным исполнителем которой был именно Алексей Адашев. Позднее А. Курбский, оценивая деятельность уже опального Адашева в Ливонии, отметит, что именно благодаря его деятельности большинство племен Ливонии стремилось прийти под власть Российского государства. И религиозные различия не играли при этом какой-либо роли: с XV в. в центре Руси существовало мусульманское Касимовское царство, а ордынские «царевичи» переходили на службу в Москву задолго до падения самой Орды.

В итоге Казанского похода было освобождено до 100 тысяч угнанных в рабство, и в числе рабов были, конечно, не только русские. Кстати, до 40 тысяч «крященов» (крещенных) в новых условиях остались в Казани. Отношения с соседями Казани наладились сравнительно легко потому, что русские власти обещали сохранить все их традиции и обещали значительное послабление в экономических поборах. Во всяком случае, власть Москвы для всех них была большим облегчением. На сторону Москвы переходили и отдельные татарские князья, воспринимая это как переход на иную службу. А своеобразным политическим результатом всей кампании явился добровольный переход под власть Москвы в 1556 г. Астраханского ханства, в результате чего все течение Волги, где многие годы безраздельно господствовала Орда, стало территорией Русского государства. К Москве теперь потянулся едва ли не весь Кавказ, причем и христиане, и мусульмане. Угроза со стороны Турции и Крыма, а также беспрерывные распри разных родов (преимущественно татарских) казались куда опасней из-за непредсказуемой политики остатков господствовавшей здесь ранее Орды.

Летописные известия за 50-е гг. XVI в. заполнены постоянными прошениями о принятии в российское подданство. Неоднократно обращаются черкасские князья, от казаков обращается Дмитрий Вишневецкий. И даже из далекой Сибири едут «служивые татары», в том числе от самого хана Едигеря. Посланники везут дань Сибирской земли — 1000 соболей «да доражской пошлины сто да 60 соболей за белку, да и грамоту шертную привезли с княжею печатью, что ся учинил князь в холопстве (речь идет о Едигере. — А.К.), и дань на всю свою землю положил, и впредь безпереводно та дань царю и великому князю со всей Сибирской давать. И царь и великий князь посла его Баянду выпустил, и очи свои дал видеть, и пожаловал отпустил, а с ним послал служивых татар по дань в передний год». На большей части Степи и Сибири государственных структур еще не было. И лишь ошибки и безответственное поведение ряда московских бояр и княжат отложило надолго решение важного для населения всего этого района вопроса.

Алексей Адашев имел самое непосредственное отношение к восточной политике Москвы в вопросах военных и дипломатических. Многие тонкости ее он понимал едва ли не с детства (в поездке к султану в конце 30-х гг. с отцом был и сын Алексей). И неудивительно, что он был в числе тех (или возглавлял тех), кто ставил на очередь борьбу с Крымом. Крымское ханство оставалось последним осколком паразитарного образования Золотой Орды. Именно Крым поставлял рабов на невольничьи рынки Турции, именно набеги крымцев не позволяли осваивать плодороднейшие земли между Окой и Черным морем. Главная сложность заключалась в том, что за Крымом стояла Турция, вассалом которой признавали себя крымские ханы. Но в борьбе с Крымом и Турцией Россию (как и в XVIII — XIX вв.) готовы были поддержать многие народы Северного Кавказа, в том числе мусульманские. Даже и среди остатков ханских татарских династий находились союзники (правда, как правило, ненадежные). Для многих же других народов освобождение от ига потомков золотоордынских ханов означало реальное освобождение от внешнего гнета. Но события в Москве приняли иной оборот.

Нужно отметить, что в конце 50-х гг., после страшного голода 1557 г., возникнут разногласия, в которых сплелись разные идеи и противоречия, в том числе сугубо личные. В литературе обычно обозначен вопрос: где надо было сконцентрировать воинские силы и в каком направлении должна была действовать московская дипломатия? Огромные успехи на юге как будто давали однозначный ответ: Россия удваивала свои пределы за счет давно утерянных, но весьма перспективных земель, пользуясь к тому же поддержкой населения этих территорий. На стороне России было население большинства славянских и не славянских областей Подунавья. На стороне России было население юго-восточной Малороссии, более других страдавшее от набегов диких крымских орд. Дмитрий Вишневецкий, представлявший казачество Поднепровья, постоянно обращается за помощью к Москве, и в должной мере ее все-таки не получает. Слияние Юго-Западной Руси с Великороссией в то время обозначалось как ближайшая легко решаемая проблема: общая судьба и общие задачи. Но она не была решена, не столько по объективным, сколько по субъективным причинам.

Вне стратегической логики возникла альтернатива — война с Ливонией. По договору России с Ливонским орденом 1503 г.

Дерптская епархия должна была выплачивать дань за город Юрьев. (О договоре 1210 г., по которому за полоцкими князьями признавалось право на дань со всей территории ливов на Москве, видимо, не помнили.) В 1554 г. эта обязанность возлагалось на орден. В 1557 г. орден, правда, весьма уклончиво, объявил об отказе выплачивать дань. Встал вопрос о том, как реагировать на эту акцию. Адашев и Сильвестр полагали, что достаточно было затягивать переговоры, с тем чтобы решить более важные южные проблемы. И. Висковатый настаивал на заключении мира с Крымом и на начале войны с Ливонией. И здесь давние личные разногласия вышли на государственный уровень, значительно повлияв на решение государственных проблем, — царь поддержал Висковатого, а в результате началась затяжная Ливонская война.

В конце 1559 г. произошла открытая ссора царя с Сильвестром. Похоже она была связана с болезнью царицы Анастасии, которой приходилось сопровождать царя в его «поезды» и по монастырям, и на потехи, причем с малолетними детьми. Сильвестр ушел в Кирилло-Белозерский монастырь. Подвергнут опале был и Адашев, которого сослали в Юрьев. Курбский в «Истории о великом князе Московском» отмечает, что даже в опале Адашев был озабочен государственными интересами — будучи в Ливонии, Адашев сумел расположить к себе и города, и народы так, что они сами готовы были пойти «под руку» московского царя.

В 1560 г. умерла Анастасия. Сам Иван Грозный впоследствии обвинял Сильвестра и ближайшее окружение в том, будто они ее «околдовали». А. Курбский убедительно высмеял эту версию и указал на реальную. Он отметил, что и сам он, и другие члены «Избранной рады» были и родственниками, и друзьями, и единомышленниками царицы. Курбский, по существу, пояснил, в чем была проблема и что не нравилось духовнику царя. Царь просто «загулял» (и похоже был склонен к этому с детства, а о «размахе» своих «загулов» он и сам откровенно рассказал в послании в Кирилло-Белозерский монастырь). Сильвестр пытался препятствовать; но это не тот случай, когда «Закон Божий» воспринимается мирянином. И на прямой упрек о его распутной жизни, царь отвечал Курбскому обыденным: «человек есьмь». Анастасию же это, чувствуется, не просто сильно угнетало. Почти постоянно происходили весьма некрасивые коллизии, которые и привели ее к безвременной кончине. Не случайно также, что митрополит Мака-рий и бояре буквально сразу же после кончины Анастасии требовали от царя, чтобы он вступал немедленно во второй брак, поскольку «умершей убо царице Анастасие нача яр быти и прелю-бодейственен зело». В июле 1561 г. царь женится на дочери кабардинского князя Темрюка Марии. Сам Темрюк признал себя вассалом Москвы еще в 1558 г., в период наивысшего влияния России на Северном Кавказе.

В том же 1561 г. в Юрьеве умер Алексей Адашев, а вскоре, в 1566 г. скончался Сильвестр. Так закончился один из самых разумных и созидательных периодов в русской истории.

Литература

Алъшиц Д.Н. Иван Грозный и приписки к лицевым сводам его времени //

Исторические записки. Т.23. 1947. Бахрушин СВ. Научные труды. Т. II. М., 1954.

Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти. Пг., 1916.

Веселовский СБ. Исследования по истории опричнины. М., 1963.

Домострой / Сост. В.В. Колесов. М., 1990.

Зимин A.A. Иван Пересветов и его современники. М., 1958.

Зимин A.A. Реформы Ивана Грозного. М., 1960

Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. М.,1985. Копанев А.И. Крестьянство русского севера в XVI в. Л., 1978. Кузьмин А.Г. Адашев и Сильвестр // Великие государственные деятели России. М., 1996.

Кузьмин А.Г. Первые попытки ограничения самодержавия в России // Советское государственное право. 1980. №7.

Леонтьев А.К. Образование приказной системы управления в Московском государстве. М., 1961.

Носов Н.Е. Становление сословно-представительных учреждений в России. Л., 1969.

Перевезенцев СВ. Тайна Ивана Грозного // Роман-газета XXI век. 1999. № 12.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Подг. текста Я.С.Лурье, Ю.Д. Рыков Л., 1979.

Послания Ивана Грозного / Подг. текста Д.С. Лихачев , Я.С. Лурье. М.; Л., 1951.

Реформы в России XVI - XIX вв. М., 1992. Синицына Н.В. Максим Грек в России. М., 1977.

Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства

30-50-х гг. XVI в. М.; Л., 1958. Стоглав. СПб., 1863.

Судебники XV — XVI вв. / Подг. текста Р.Б. Мюллер, Л.В. Черепнин. М., 1952.

Тихомиров М.Н. Сословно-представительные учреждения (Земские соборы) в России XVI в. // Вопросы истории. 1958. №5.

Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2000. (Сер. «ЖЗЛ»).

Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI — XVII вв. М., 1978.

Шмидт СО. Становление российского самодержавия. М., 1973.