ИСТОРИЯ РОССИИ с древнейших времен до 1618 г.Учебник для ВУЗов. В двух книгах. Книга вторая.

§1. ЗАКРЕПОЩЕНИЕ КРЕСТЬЯН

В результате противоречивой, часто бессмысленной политики Ивана Грозного в 70 — 80-е гг. XVI в. Россия оказалась практически разоренной. Помимо собственных разорителей (часто иностранных наемников), заметно осмелели и соседи Руси, еще недавно искавшие ее дружбы и мирного сожительства. Как и всегда, тяжесть военных поражений и внутренних смут ложилась на непосредственных производителей — крестьян. Именно в этот период, вопреки Судебнику 1550 г., начинается активное закрепощение одних и по-холопление других крестьян. Для разоренного, нищего люда, заполнившего просторы Великороссии, в сущности, было лишь три выхода: либо идти в крепостные крестьяне, либо — в разбойники, либо — в холопы, которые часто исполняли роль «полицаев» или тех же разбойников. Впрочем, был еще один выход — многие крестьяне и отчасти холопы, бросив все, уходили на юг и юго-восток, где были плодородные черноземы. В свою очередь, служилые люди, заинтересованные в притоке крестьян, были более покладисты и давали крестьянам больше возможностей, чем их прежние владельцы в центральных областях России. Особенно трудным оставалось положение в Новгородской земле, где в результате голода 1557 г., поражений в Ливонской войне и зверств опричников осталась едва ли десятая часть прежнего населения. Многие уходили, в том числе и за рубежи России. На этом неблагоприятном фоне и проходило закрепление крестьян за землей.

Закрепощению крестьян посвящена большая литература. В дореволюционной историографии противостояние концентрировалось главным образом по вопросу: было ли закрепощение «указным», т. е. установленным высшей властью, или «безуказным», т. е. сложилось как бы естественным ходом событий в самой «Земле». В советской и постсоветской историографии тоже существуют значительные расхождения о ходе закрепощения. Наиболее спорным здесь оказывается определение причин закрепощения, и на этих спорах необходимо остановиться.

БД. Греков полагал, что причиной закрепощения была барщина, рост барской запашки. Рост барской запашки он объяснял ростом товарно-денежных отношений, в частности, возросшей заинтересованностью феодалов в разного рода заморских товарах. Экономический подъем середины XVI в., рост городов, развитие ремесел (более 200 специализаций), несомненно, способствовали развитию товарно-денежных отношений внутри страны и в некоторой мере стимулировали рост барской запашки и соответственно барщины. Но связь с внешними рынками при этом была еще слабой.

Концепция Б.Д. Грекова подверглась критике со стороны некоторых медиевистов, а среди русских историков Средневековья она встретила критику у ряда специалистов, занимавшихся историей холопства. Среди них — ленинградские ученые А.Л. Шапиро и В.М Панеях. Книга Е.И. Колычевой «Холопство и крепостничество (конец XV — XVI вв.)» посвящена именно холопству. Но автор исходила из того, что «проблема становления крепостничества и трансформация института наследственного холопства в XVI в. тесно взаимосвязаны. Они представляют собой как бы две стороны одного процесса. Отношения между холопом и господином в известной мере определили пути складывания крепостнических отношений».

Как это часто случается в дискуссиях, отрицание концепции оппонента не сопровождается достаточно взвешенными аргументами в пользу иного мнения. В дискуссии о причинах закрепощения это очень заметно. А неразрешенных вопросов остается много — и по причине ограниченности источников, и из-за некоторого пренебрежения к стержневым проблемам многогранного развития общества в целом. Скажем, почему в конце XV в., в условиях экономического подъема и расширения международных контактов, вводится ограничение перехода крестьян от одного владельца к другому «Юрьевым днем»? Похоже, что «иосифлянские» монастыри требовали и большего, тогда как светские феодалы опасались и крестьянской свободы, и притязаний «иосифлянских» монастырей. Статья о «Юрьеве дне» в Судебнике 1497 г. явилась чем-то вроде компромисса между светскими и церковно-монас-тырскими феодалами, при сохранении отдушины и для крестьянства. Почти столетие вокруг этой «отдушины» шла борьба, и до 60-х гг. XVI столетия она сохранялась, а Судебник 1550 г. оказался более лояльным по отношению и к крестьянам, и к холопам, по сравнению с Судебником 1497 г. В какой мере росла при этом барская запашка — установить трудно. Традиционно же феодалы собирали оброк с дальних своих владений и контролировали полеводство крестьян в непосредственной близости от усадьбы. И здесь, конечно, не последнюю роль играли холопы, посаженные на землю, на что справедливо обращают внимание сторонники сближения холопства и крепостничества как на две стороны одного процесса.

В условиях общего экономического подъема, очевидно, росла и барская запашка, а выход России ко всем морям, несомненно, стимулировал и заморскую торговлю. По Волго-Балтий-скому пути она не замирала даже в тяжелейшие годы ордынского ига. В XVI в. открылся путь в Сибирь, устанавливаются довольно интенсивные контакты с Северным Кавказом и с прикаспийскими областями, а Новгород ведет торговлю и на Востоке, и на Западе с городами, вошедшими в свое время в Ганзейский союз. Ясно, что и светские феодалы втягиваются в рыночные отношения и расширяют свою запашку, дабы за хлеб, которого в Новгороде всегда не хватало, и другие продукты полей выменять в том числе и какие-нибудь заморские безделушки. Да и города в это время быстро меняют свой облик, а ремесло все более ориентируется на рынок.

Но явный экономический подъем не требовал закрепощения крестьян. Более того, правы авторы, считающие, что именно в этих условиях постепенно получают если не права, то определенные гарантии и холопы, особенно те, которые были связаны с ремеслом или земледелием. Действительная угроза, а затем и неизбежность закрепощения возникла лишь с введением опричнины и опричным террором. Непосредственным результатом опричного террора стало опустошение больших районов, в результате чего большое количество дворян вообще лишилось крестьян и, по сути, не могло выполнять возложенные на них установлениями 50-х гг. XVI в. обязанности. Писцовые книги конца XVI в. постоянно пестрят сведениями о «пустошах» и фразами типа: «ушли на Рязань». Но рязанские писцовые книги свидетельствуют, что и рязанские села опустели примерно на треть. Через Рязань крестьяне уходили далее на юг и юго-восток, а также в Сибирь, вливаясь в казачьи «круги» или создавая новые. В результате опричных разорений в Новгородской земле опустело 90 процентов земель, да и в Московском уезде цифры были сопоставимы: 84 процента «пустошей». Помимо «иосифлянских» монастырей, добивавшихся фактического закрепощения еще в конце XV в., именно служилое дворянство требовало надежного обеспечения их крестьянской рабочей силой. Таким образом, именно опричнина вызвала к жизни убыстрение процесса закрепощения крестьян.

Поскольку в условиях распада государства «иосифлянские» монастыри все-таки держались, принимая в значительном количестве беглых крестьян, нарастала напряженность в отношениях между светскими и церковными феодалами. В 70-е гг. XVI в. Иван Грозный кардинально меняет свое отношение к монастырям. В 80-е гг. правительство решилось отменить «тарханы» — привилегии духовных феодалов, что было, безусловно, оправданным, хотя и обостряло отношения между светскими феодалами и церковью. В 80 — 90-е гг. XVI в. проводится описание земель. Смысл его заключался именно в намерении закрепить за феодалами крестьян, которые ранее имели право выбирать себе более покладистого владельца. Эти первые «писцовые книги» и стали первыми документами закрепощения. А в 1581 г. был издан указ, «заповедавший» (т.е. запретивший) в этом году крестьянам уходить от феодалов. Затем это запрещение повторялось как своеобразная временная мера, но на самом деле, то было лишь подтверждением запрета, поскольку формально статья 88 Судебника 1550 г. о «Юрьеве дне» не отменялась. Запрет на переходы порождал многочисленные конфликты и между феодалами, боровшимися за крестьян, и крестьян с нежелательными для них господами.

В царствование Федора Ивановича крестьянский вопрос решался по-прежнему противоречиво. Видимо, «временные» запреты на переходы крестьян от одного владельца к другому сохранялись. Но Судебник 1589 г. оставил статью 88 предшествующего Судебника практически без изменений, т. е. формально власти признавали право крестьян переходить от одного феодала к другому, фактически же этому препятствовали. Отток же крестьян на южные, юго-восточные окраины, а теперь еще и в далекую Сибирь, куда крепостное право не дойдет и в XVII в. продолжался.

Борис Годунов, управлявший государством при Федоре Ивановиче, сумел доказать преимущество многих своих предложений как внутреннего, так и внешнего порядка. И в этом трудно искать только связи с безвольным царем. Многое было объективно целесообразным. Именно в это время заметно активизируются связи с Сибирью. Еще в 1555 г. глава Сибирского ханства Едигер обратился в Москву с просьбой о помощи и покровительстве. Вассальная зависимость выражалась в дани пушниной (которую чаще всего использовали во внешнеторговых связях). Поначалу дань выплачивал и преемник Едигера Кучум. Но после успешного набега на Москву Девлет-Гирея в 1571 г. Кучум разорвал отношения с Москвой. Московский посол Третьяк Чебуков был убит, и Кучум начал нападать уже на пограничные русские земли.

Еще в 1558 г., т. е. во время тесных контактов Сибирского ханства с Москвой, сольвычегодские промышленники Строгановы получили «камские изобильные места» с правом набирать «охочих людей» и казаков для охраны своих владений, строить города-крепости и «на городах пушки и пищали учинити». По побережью Ледовитого океана славянские колонисты продвигались за Урал еще в домонгольский период. Теперь через владения Строгановых в более южные районы Западной Сибири пойдут казаки и беглые крестьяне, обычно присоединявшиеся к казакам. Именно из владений Строгановых в 1582 г. вышел к Иртышу Ермак, разбил хана Кучума и занял его столицу Кашлык, куда по-прежнему шла дань окрестного разноязычного населения, только теперь не Кучуму, а Ермаку. Но удержать завоеванные земли Ермаку не удалось, хотя Москва прислала ему в помощь отряд численностью в 500 человек. Кучум сумел мобилизовать своих вассалов, и в августе 1585 г. Ермак попал в засаду и был убит, а казаки и присланный из Москвы отряд отступили к Печоре. Не смог удержаться в Сибири и другой отряд во главе с воеводой Иваном Мансуровым — в 1586 г. он вернулся в Россию.

Тем не менее и стихийное, и направляемое правительством движение в Сибирь продолжалось, и шло оно довольно широким фронтом. Крестьяне искали хорошие земли, свободные от помещиков и воевод, и находили таковые в Сибири. Сибирь становится темой многих достоверных и недостоверных рассказов, как «обетованная земля». Продолжалась и правительственная колонизация, часто опиравшаяся на поддержку местного населения, несколько веков страдавшего от татарского насилия. В 1586 г. был заложен город Тюмень. В 1588 г. воевода Д. Чулков захватил в столице ханства Сеид-Ахмата. Попытки Кучума вернуть столицу на сей раз успеха не имели, и бывший хан ушел в степные кочевья. В 1594 г. был основан Сургут, в 1598 г. Нарым, в 1604 г. Томск. Русская колонизация продолжала продвигаться на восток. При этом правительственные отряды, расположенные обычно во вновь создаваемых укреплениях-городах, и крестьянские общины, занимавшиеся хлебопашеством, почти не соприкасались и не противостояли друг другу.

Борису Годунову, помимо его государственного ума, и близости к царю через сестру Ирину, которая была супругой Федора Ивановича, в духе времени важно было использовать и генеалогические данные. Обычно подчеркивается, что он был потомком какого-то татарского царевича. Но вряд ли кто из современников Бориса не знал, что он всего-навсего довольно худородный дворянин. Легенды наверняка появились уже после того, как Годунов стал царем. Но Борис очень четко чувствовал свою социальную опору: служилое дворянство, которое было опорой расцвета Русского государства в середине XVI в. Все, что предусматривалось мероприятиями 90-х гг., перекликалось с реформами середины XVI в. Опора на служилое дворянство - это единственное что могла использовать центральная власть в XVI в. Боярство всегда раздиралось противоречиями, церковь вообще часто (и не в интересах государства) тянула в разные стороны. Другой опоры у государства в это время не было. Но у служилых людей середины XVI в. не было особых проблем с обеспечением своих поместий рабочими руками. Ситуация конца XVI в., когда из оборота было выведено 80 — 90 процентов всех земель, была существенно иной. Большинство служилых людей вообще не были обеспечены рабочей силой, а активизация внешней политики, в частности намерение вернуть утраченные в ходе Ливонской войны земли (и прежде всего города, открывавшие выход к Балтийскому морю), заставляли изыскивать средства, чтобы поддержать обнищавших служилых людей.

Когда произошло окончательно закрепощение? В литературе обычно называется 1597 г. Как убедительно доказал В.И. Корецкий, еще в 1592 г. появился Указ о запрещении крестьянских переходов, причём этот Указ противоречил недавно вышедшему Судебнику 1589 г. В 1597 г. было провозглашено еще два документа: «Приговор о служилых холопах» от 1 февраля и «Указ о пятилетнем сыске беглых крестьян» от 24 ноября. Видимо, тогда появились напоминания о каком-то документе 1592 г., закреплявшем право помещиков требовать возврата крестьян в течение пяти лет. И именно о пяти годах сыска беглых упоминает установление 1597 г., окончательно утверждающее крепостнические порядки, а в 1607 г. этот срок будет продлен до 15 лет.

Другой результат опричной политики Ивана Грозного — полная утрата веры в какую-либо справедливость при этом царе и в этом государстве. Поэтому Россию и покидают представители боярских кругов, которых в любое время без суда и следствия мог казнить сам царь, и крестьяне, которых мог ограбить и убить любой опричник. Когда «Власть» восстает против «Земли», государство становится чужим для всего его населения — с этим и связано угасание патриотизма во второй половине XVIи самом начале XVII в. В результате подобная ситуация спровоцирует социальные противоречия и восстания в начале XVII в., названные в источниках «Смутой» и вошедшие в историю под именем «Смутного времени».

§2. ПРАВЛЕНИЕ БОРИСА ГОДУНОВА

18 марта 1584 г. скончался царь Иван Грозный. Высшую оценку он дал себе сам: «Всеми ненавидим, один есть». Пожалуй, в истории России не было князя и царя, который мог бы столько навредить стране и народу, потому и последовавшая вскоре Смута была неотвратима. Джером Горсей в 1589 г. заметит, что Россия стоит на пороге гражданской войны. Тем не менее некоторые новые течения проявляются и связаны они были с ослаблением деспотической власти самодержца.

Преемника Ивана Грозного, его сына Федора Ивановича (1557- 1598, правил с 1584 г.) обычно представляют как «безвольного и слабоумного». В целом эта оценка близка к истине. Но после миллионов смертей и разрушения огромного государства в годы правления «сильного» самодержца Ивана Грозного «слабый» правитель был большим благом и достижением. Федор искренне тяжело переживал расправы и пытки, в которых ему пришлось участвовать в годы опричнины. Он явно был надломлен той безудержной бесчеловечностью, которая отличала опричников и самого царя. Но в этом проявлялась не только слабость, но и чисто человеческий протест, протест человека, оказавшегося волей судеб в столь злом обществе.

В чем обычно усматривается «слабость» и «слабоумие» преемника величайшего деспота и разрушителя России? Обычно признаком слабости признается тот факт, что Федор Иванович не был полным самодержцем, а правил вместе с боярами. Видимо, предполагается, что боярская аристократия (т.е. скрытые сторонники политики «Избранной рады») и была главным врагом «централизованного» государства. При этом «благостью» считается именно «сильная» власть царя, олицетворяющего для многих исследователей идею «централизации».

Действительно, Федор Иванович сохранил Регентский совет, созданный еще при Иване Грозном, в который входили представители разных сил. Но ведь только борьба соперников (разумеется, честная), борьба мнений помогает обычно найти оптимальный путь развития. Например, потомок литовских князей Б.Я. Вельский был сторонником продолжения опричной политики. Напротив, дядя царя Н.Р. Захарьин-Юрьев склонялся к компромиссу с боярской аристократией. В последний совет входили И.П. Шуйский и И.Ф. Мстиславский, которые были, конечно, соперниками. В советниках появился и Борис Годунов, который, несомненно, был крупным политическим деятелем. А заслуга Федора Ивановича заключалась как раз в том, что он не позволял своему

«совету» расправляться с соперниками физически. Вообще, подобная властная неопределенность имеет преимущество в относительно спокойное время, ибо дает возможность поразмыслить, в каком направлении далее следует идти, а наличие разных группировок и партий помогает найти и сделать объективный выбор. После смерти Ивана Грозного сложилась именно такая обстановка, и не случайно, что в это время отмечается некоторое оживление экономического производства и своеобразное успокоение социальной жизни. Такие повороты, как правило, возможны лишь при власти, допускающей спор о путях выхода из кризиса. И это было очень важно для России, только что испытавшей ужас опричнины. Не случайно вXVII в., особенно в годы Смуты, время правления Федора Ивановича будет вспоминаться с искренними добрыми чувствами, а сам царь будет считаться одним из самых «добрых» и «благоверных» в русской истории.

Фактическим главой правительства при Федоре Ивановиче стал Борис Федорович Годунов (ок. 1552— 1605), брат жены нового царя— Ирины. Он отстранял от управления тех бояр, которые рассчитывали привести после Федора на царский трон больного младшего сына Ивана Грозного —Дмитрия Ивановича. В 1587 г. он устранил Шуйских, пытавшихся в 1587 г. использовать выступление московских посадских людей, причем несколько Шуйских были казнены, что в целом было не характерно для этого времени. После этого власть, по существу, целиком сосредоточивается в руках Бориса Годунова, и все последующие важнейшие мероприятия чаще всего проходили по его инициативе и в его «редакции».

Укрепление дисциплины дворянского войска позволило Борису Годунову достичь почти невозможного. В результате победы в русско-шведской войне в 1587 г. ему сначала удалось добиться пятнадцатилетнего перемирия со Швецией, а затем в 1595 г. в состав России были возвращены исконно русские города Ям, Иван-город, Копорье, Корела.

Крупной победой международного масштаба было утверждение в 1589 г. Московского патриаршества. Таким образом, на международном уровне признавалось, что Москва стала одним из ведущих церковных центров христианского мира. Борис Годунов провел весьма хитрую операцию, добившись утверждения верного себе патриарха. Использовалась поездка константинопольского патриарха Иеремии, просившего (как и его предшественники из числа высоких византийских гостей) денег на «личные и церковные нужды». Согласие на утверждение в Москве патриаршества представлялось своеобразной платой за оказанные Борисом услуги. Годунов обещал, что именно Иеремия и станет Московским патриархом. Но после того как вопрос был решен, он предложил константинопольскому патриарху ехать во Владимир. Иеремия возмутился таким пренебрежением к его высокому сану и, «хлопнув дверью», поехал назад в занятый турками Константинополь. В Москву же Борис вызвал своего надежного сторонника Иова (1530—1607), который и стал первым русским патриархом.

В деятельности Бориса Годунова заметны постоянные колебания, и в этом опять-таки проявлялись традиции середины XVI столетия. И как реального правителя его трудно обвинить не только в ошибках, но даже в обычных злоупотреблениях. Он активно сотрудничал с рядом стран, с целью обмена специалистами и просто в целях активных культурных связей. Он повторял то, что делал А.Ф. Адашев в Поволжье и Прибалтике. И это было традиционной политикой русских властей ряда столетий по отношению к «инородцам».

Укреплялись и южные города. В 70 — 80-е гг. XVI в. большие массы населения, как отмечалось выше, бежали от притеснений как чужих завоевателей, так и своих «защитников» на южные границы России. Годунов пытался урегулировать южнорусскую политику государства. Но именно в XVI в. в этом регионе сложится бунтарский эшелон, который сыграет заметную роль уже в Смутное время, хотя активность этого эшелона будет проявляться веками, принимая разную социальную направленность.

В 1598 г. умер Федор Иванович, и с его кончиной прекратился род Ивана Калиты, ибо Федор так и не оставил наследника. Дмитрий, сын Марии Нагой, последней — седьмой — жены Ивана Грозного, страдал падучей болезнью и в девятилетнем возрасте, в 1591г., играя с другими детьми «в ножички», упал на собственный нож. Конечно, его смерть могли и даже должны были позднее эксплуатировать противники Бориса Годунова, что и было сделано сначала Нагими, родственниками матери Дмитрия, а в начале XVII в. Василием Шуйским, занявшим царский престол. Но материалы следствия по делу о смерти царевича подтверждают факт случайного самоубийства.

По смерти же Федора Ивановича предстояло решать и вопрос, каким путем обрести нового царя. Сам Федор отказался давать какое-либо завещание по этому поводу, оставляя решение на усмотрение бояр и собора. Поэтому собор 1598 г. имел принципиальное значение. Именно он должен был подтвердить связь идей эпохи «Избранной рады» с делами окружения Федора Ивановича. «Собор» как бы оживлял «Землю», создавал хотя бы иллюзию участия в государственной жизни посадской городской и сельской общин. В том факте, что главный претендент на царский трон Борис

Годунов месяц провел в добровольном самозаточении, можно усмотреть не только «игру в скромность» и даже не только проверку настроений граждан, а своеобразную форму разжигания политических симпатий и антипатий, которые, конечно же, невозможны в условиях абсолютной деспотии. И недаром отзвук этого собора будет сохраняться и в начале XVII в., когда идея «всенародного» избрания царя будет реально жить в разных общественных кругах.

Собор 1598 г. окончательно расставил акценты в отношениях главных соперников: Бориса Федоровича Годунова и Федора Никитича Романова. Месячное, вроде бы «нейтральное», выжидание Бориса — это постоянный учет и расчет: как складываются политические силы. Сторону Бориса решительно взял патриарх Иов, а также набиравший авторитет казанский митрополит Гермоген. Значимость этой митрополии, где происходило обращение еще некрещеных в христианство, конечно, осознавалась.

Свою роль сыграло и настроение городского населения. Не случайно, избранный на царство Борис Годунов вскоре обратился к «посадскому строению». В 1600 — 1602 гг. принимались меры к возвращению разбежавшегося из городов незадолго до того посадского населения. Их разыскивали во владениях феодалов, возвращали, давая определенные преимущества. Собирали также разбежавшихся по России (с определенными послаблениями обязательств) ремесленников и торговых людей. И эта политика стала приносить позитивные плоды.

Но на Россию вновь обрушились «глад и мор», вызванные стихийными бедствиями. 1601 — 1603 гг. в России, может быть, самые страшные — если природа тоже наказывает, а не обрушивается случайно.

В1601 - 1603 гг. из-за природных катаклизмов вымерла значительная часть населения, и часто негде было погребать умерших от голода. Только в Москве было захоронено 127 тысяч умерших, пришедших или перевезенных со стороны. Именно тогда социально-политическая линия правительства Годунова рухнула. И именно в 1601 г. состоялось открытое выступление Федора Романова, окончившееся его насиль-ственг юстрижением в монахи и высылкой в Антониев Сийский монастырь под именем Филарета, с которым он будет более известен и в политической жизни, и в истории.

Царь Борис Годунов пытался решить проблемы, навалившиеся на Россию в самом начале XVTI столетия, разного рода компромиссами. Временно (правда, не на всей территории, а только по окраинам) разрешались переходы крестьян от одних владельцев к другим, изгнанным холопам давали «справки» об их освобождении от прежних владельцев. Нищих, заполонивших Москву, старались занять какими-либо работами, например строительством, а средства извлекались в основном из государственных и собственно царских хранилищ. В какой-то степени эти мероприятия смягчали противостояния в обществе, но явно были не способны их разрешить. По существу, в неудаче проводимых мероприятий вины Годунова не было, и все последующее в какой-то степени было следствием событий, сопоставимых со страшным мором 1557 г., ибо 1601 — 1603 гг. оказались столь же страшными для населения несвоевременными морозами и прочими аномалиями, разрушающими привычные условия жизни.

Подъем народных движений в начале XVII в. был абсолютно неизбежен в условиях тотального голода. Знаменитое восстание Хлопка в 1603 г. было спровоцировано самими владельцами холопов. В условиях голода владельцы изгоняли холопов, ибо им невыгодно было держать холопов у себя. Сам факт гибели воеводы И .Ф. Басманова в кровопролитном сражении конца 1603 г. с холопами говорит о весьма значительной воинской организованности восставших (многие холопы, очевидно, тоже относились к разряду «служилых»). Резко снизился авторитет царской власти и лично Бориса Годунова. Служилые люди, особенно южных городов, ждали смены власти и устранения монарха нецарского рода, о чем все чаще начинали напоминать. Начиналась истинная Смута, в которую немедленно включились и те, кто совсем недавно вынужден был покинуть Центральную Россию и искать счастья в ее пограничных, главным образом южных пределах, а также за пределами России.

В исторической литературе вряд ли найдется такое количество разноречий в оценке деятельности какого-либо правителя, как Бориса Годунова. Ему приписывают и закрепощение крестьян в конце XVI в., и непоследовательность в этой политике в начале XVII в., и стремление к абсолютной власти, и внесение раздора среди бояр и знати. Как своеобразный укор подчас проходит и само напоминание о незнатной генеалогии. К несчастью, природные катаклизмы начала XVII в. просто не позволили дать более или менее однозначную оценку реальной деятельности и заслуг этого правителя.

§3. НАЧАЛО ВНЕШНЕЙ ИНТЕРВЕНЦИИ. ПЕРВЫЙ САМОЗВАНЕЦ

Войны России с Польшей, Швецией и прибалтийскими княжествами продолжались весь XVI в. и шли с переменным успехом. Явное ослабление России в начале XVII столетия просто не могло не заинтересовать традиционных противников.

Первым самозванцем явился якобы чудом спасшийся от гибели в 1591 г. царевич «Дмитрий». В литературе высказывались разные мнения о том, кем он был на самом деле. Большая подборка об этом имелась у польского историка К. Валишевского и у отечественного историка Н. Костомарова. Именно Н. Костомаров высказал мнение, что Лжедмитрий — типичный шляхтич. Обращали, в частности, внимание на его отличную воинскую выправку и пристрастие, будучи во главе разных подчиненных ему отрядов, гарцевать на коне. Но отмеченные Костомаровым черты, видимо результат специальных тренировок. Р.Г. Скрынников приводит в этой связи убедительное свидетельство из «Повести 1626 г.». Самозванец, оказавшись в кругу польской аристократии, постоянно терялся, казался слишком неповоротливым, при любом его движении «обнаруживалась тотчас вся его неловкость». В нашей литературе (а на Руси о похождениях этого авантюриста узнали с некоторым опозданием) в нем опознавали чаще всего Гришку Отрепьева — беглого монаха, выходца из ярославского боярского рода Отрепьевых. Эта версия представляется наиболее вероятной, поскольку в Польше ее отстаивал дядя самозванца — Смирнов-Отрепьев. И, видимо, именно ему принадлежат слова, которые русские посланники повторяли в Польше: «Юшка Отрепьев, як был в миру, и он по своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал («воровством» могли квалифицироваться и неискренность, и несогласие с чем-то. — А.К.), играл в зернью и бражничал и бегал от отца многажды и, заворо-вався, постригся у чернцы».

В Вену императору направил послание сам царь Борис Годунов (с оригиналом послания удалось познакомиться в Венском архиве Р.Г. Скрынникову): Юшка Отрепьев «был в холопех у дворянина нашего, у Михаила Романова, и, будучи у нево, учал воровати, и Михайло за его воровство велел его збити з двора, и тот страдник учал пуще прежнего воровать, и за то его воровство хотели его повесить, и он от тое смертные казни сбежал, постригся в дальних мона-стырех, а назвали его в чернцех Григорием». В данном случае самым важным приходится считать то обстоятельство, что вся Западная Европа узнала о новом претенденте на русский престол гораздо раньше, чем Россия. Здесь больше беспокоились о том, кому самозванец будет служить — православным, католикам или иным христианским общинам и течениям, смысл которых на Руси толком не осознавался. Кто-то называл его даже сыном Стефана Батория — с соответствующими притязаниями.

В отечественной историографии проявились разногласия в оценке двух вроде бы параллельных процессов, характерных для Смуты. С одной стороны, Смута — это крестьянская война, которая в работах последних десятилетий рассматривалась как явление однозначно прогрессивное и справедливое. Расхождения касались лишь хронологических рамок — некоторые авторы раздвигают их от восстания Хлопка в 1603 г. до 1613 г. С другой стороны, со Смутой связана иностранная интервенция. К внешним врагам России, естественно, все исследователи относились отрицательно, но в этом случае приглушалась или замалчивалась связь самозванцев не только с иностранными интервентами, но и с народными движениями в России (например, народный вождь И.И. Болотников выступал в качестве «воеводы царя Димитрия»). Между тем эта связь была закономерной: угнетенный народ всегда мечтал о «добром царе». И Лжедмитрий демагогически использовал эту мечту. Он обещал вернуть «свободу» и закрепощенным крестьянам, и феодальной аристократии, с трудом уживавшейся с царем Борисом.

Появление самозванца в Киеве фиксируется 1601 г. Он ходил по монастырям, затем остановился у воеводы князя Константина Острожского, располагавшего огромными средствами и считавшимся защитником православия, хотя на самом деле ко вполне православным его причислить было невозможно. Радушный прием у него находили все, кто ненавидел «латинскую ересь», в том числе кальвинисты, тринитарии, ариане. Воевода от проходимца отмежевался, но слух о самом факте появления монаха, скрывающего какую-то тайну, получил распространение. Какую-то роль при этом сыграл краковский кастелян, сын воеводы Януш, видимо, почувствовавший возможность связать авантюриста с прокатолическими кругами и использовать в не слишком праведных делах.

В 1602 г. беглый монах оказался во владениях Адама Вишневец-кого и в почти предсмертном бреду «признался», что он на самом деле «царевич Димитрий», чудом спасшийся от приспешников Бориса Годунова. Скитаясь с 1601 г. по Киевской земле, Лжедмитрий неоднократно менял религиозную ориентацию. Он побывал и православным, и арианином (еще не сбрасывая монашеского одеяния), и затем, после того как сбросил с себя монашеские одежды, тайно принял католичество.

В 1604 г. самозванец объявляется в Кракове. С этим «переездом» связаны и ходатайства Адама Вишневецкого, и сведения о поддержке самозванца со стороны Сандомирского воеводы Юрия Мнишека — теперь его готовят к походу на Москву, обручив заодно с Мариной Мнишек как с будущей московской царицей. Юрий Мнишек проявил большую активность, набирая вооруженные отряды для Лжедмитрия. Самозванец же в марте 1604 г.

заключил с польским королем Сигизмундом III соглашение, по которому Северская земля и Смоленск должны были перейти к Речи Посполитой. Марине Мнишек Лжедмитрий обещал передать в качестве «удела» Новгород и Псков.

В Польше отнюдь не было единодушия в отношении действий Мнишека и его подопечного Лжедмитрия. Решительным противником авантюры выступал Ян Замойский, а Януш Острожский написал резкое послание самому Лжедмитрию. Польские аристократы боялись выступлений казачества, которые могли охватить всю Украину. Но казачество как одна из действующих сил авантюры предполагалось использоваться Мнишеком изначально. В начале похода в войске Мнишека было около тысячи польских гусар, около пятисот человек наемной пехоты и 2 тысячи украинских казаков, численность которых возрастала по мере продвижения к российской границе, и достигла трех тысяч. К Лжедмитрию пристали и некоторые беглецы из московского простонародья.

Лжедмитрий довольно долго стоял с войском на правом берегу Днепра, не имея средств для переправы на левый берег. 13 октября 1604 г. войско переправилось через Днепр, и в конце октября пересекло русскую границу. На Северской земле казаки, крестьяне и холопы встречали Лжедмитрия как царя-освободителя. Курск, Кромы, а затем и ряд других городов признали его истинным царем, и продвижение поляков в сторону российского центра практически ничем не преграждалось. Ни укрепленных полос, ни значительных воинских соединений здесь не было. Чернигов оказался ареной сражения «своих со своими». В замке находился воевода И.А. Татев со стрельцами, а посад был захвачен восставшим народом, на помощь которому пришли казаки. В итоге весь город и в первую очередь посад были разграблены казаками и солдатами Лжедмитрия и самими обитателями посада, ожидавшими «доброго царя». Воевод восставшие связали и передали людям Лжедмитрия. Прибывший на другой день «добрый царь» выразил гнев по поводу разграбления города, но никаких действий предпринимать не стал. Отправленный из Москвы в Северские земли дьяк Богдан Сутупов с казной для русского войска, бежал с этой казной к самозванцу. И там она была очень кстати: польские наемники постоянно бунтовали, требуя денег и доли в награбленном.

На выручку осажденным в Чернигове шел отряд под предводительством П.Ф. Басманова. Но он не успел: Чернигов был захвачен, когда отряд Басманова находился всего в 15 верстах от города. Басманов отступил к Новгороду-Северскому и постарался укрепить его оборону. В ноябре 1604 г. войско самозванца и Юрия Мнишека, а также казаки подошли к городу, но, потеряв при попытке штурма 50 человек, отступили. Еще большие потери они понесли при повторном штурме через неделю. Сам самозванец был близок к обмороку, проклинал наемников и готов был отказаться от дальнейших попыток утвердиться «на царстве» — в его4 войске шли раздоры и назревал мятеж. Но неожиданно положение изменилось: на сторону самозванца перешел Путивль — единственная каменная крепость в Северской земле. Здесь, как и в Чернигове, «чернь» подняла восстание в поддержку «доброго царя», и это восстание было поддержано служилыми людьми.

Для борьбы с самозванцем и в помощь осажденному Новгоро-ду-Северскому выехал Ф.И. Мстиславский, который был назначен главнокомандующим. Он прибыл в Брянск, где сосредоточилось значительное войско, численно превосходившее отряды самозванца. Новгород-Северский самозванцу взять не удалось, но в сражении на подступах к Нему войско Лжедмитрия и Мнишека в декабре 1604 г. одержало частичную победу над превосходящими силами Мстиславского, а сам Мстиславский был ранен. 1 января 1605 г. в лагере Лжедмитрия произошел бунт наемников и польских солдат. В течение двух дней и ночей наемники грабили обозы и вообще все, что попадало под руку. Юрий Мнишек пытался остановить мятеж, но наемники не реагировали на увещевания. Именно здесь оскорблениям подвергся и сам самозванец. Он на коленях упрашивал наемников не покидать его, но те вырвали у него знамя, сорвали соболью ферязь, осыпали бранью. Во время этого мятежа кто-то бросил фразу, часто встречающуюся в литературе о Смутном времени: «Ей, ей, быть тебе на колу».

Большая часть наемников 2 января 1605 г. покинула самозванца и направилась к границе. Тогда же и Лжедмитрий распорядился покинуть лагерь и отступить к Путивлю. А 4 января его покинул и Мнишек со своими людьми. В итоге ситуация кардинально менялась. Если раньше Лжедмитрий был слепым орудием в руках польской шляхты, то теперь у него остаются казаки и восставшие крестьяне. Между тем наемники и шляхта потому и покинули Лжедмитрия, что наиболее многочисленной частью его войска были социальные низы Российского государства, с которыми у шляхты всегда были более чем напряженные отношения. В то же время и русские приверженцы «доброго царя» смотрели на поляков как на традиционных врагов.

Юрий Мнишек и его окружение рассчитывали, что на сторону Лжедмитрия (т.е. вроде бы «Рюриковича») перейдет московское боярство. К самозванцу добровольно переходили некоторые воеводы, а другие, попавшие в плен, соглашались служить ему, но далеко не всегда искренне. В этой ситуации важным оказался один фактор — многие из бояр отрицательно относились к Борису Годунову, причем именно потому, что Борис не был «Рюриковичем». И этот фактор сыграл серьезную роль в общем раскладе сил.

20 января 1605 г. поправившийся Мстиславский вернулся к войску и разбил свой лагерь в селе Добрыничи Комарицкой волости поблизости от ставки Лжедмитрия. В русское войско прибыло значительное подкрепление из числа служилых людей при царском дворе во главе с назначенным «вторым воеводой» Василием Ивановичем Шуйским (т. е. представителем боярской группы, противостоявшей Борису). 21 января 1605 г. состоялось сражение на подступах к Добрыничам, куда войско самозванца тайными тропами провели комарицкие мужики. Московские войска полностью разгромили полки самозванца, захватили всю его артиллерию: 30 пушек. Сам Лжедмитрий, бросив войско, втайне от всех, бежал в Рыльск. По некоторым сведениям, казаки бросились ему вослед, чтобы наказать и за поражение, и за бегство. Но у Рыль-ска их встретили, согласно «запискам» Г. Паэрле, «ружейной пальбой и поносными словами как предателей государя Дмитрия Ивановича».

Казалось, что с Лжедмитрием покончено. Но Мстиславский и Шуйский явно не проявили воинских дарований. Они отказались от преследования разгромленного войска самозванца. К тому же укрепленные города-крепости (те же Рыльск и Кромы) дворянское войско взять не смогло бы даже при огромном численном перевесе. А вскоре дворяне начали разъезжаться по домам, и воеводы решили распустить остальных до летней кампании. Гнев Бориса Годунова, возмущенного «отпуском» ратных людей, лишь усилил негативное отношение к нему в дворянском войске.

К тому же московские воеводы сами помогли Лжедмитрию выйти из более чем затруднительного положения. Они развязали кровавый террор в Северских землях — были казнены несколько тысяч крестьян, а также их жены и дети. Особенной жестокостью отличились отряды касимовских татар, которым была отдана «на поток и разграбление» Комарицкая волость. Эти акции увеличили ненависть насртения к московским властям, и колеблющиеся, в том числе настроенные резко антипольски, стали возвращаться к «истинному царю Дмитрию».

В это время Лжедмитрий вел довольно успешную пропагандистскую борьбу с московскими разоблачителями. Он принял некого монаха Леонида как «истинного Гришку Отрепьева», и в Москве сразу проявилась растерянность, тем более что никакого представления о том, кого подобрал самозванец у них не было. Когда же возникла опасность разоблачения, Лжедмитрий отправил Лжеот-репьева в путивльскую тюрьму.

Между тем расправы в Комарицкой волости стимулировали восстания в южных городах. В феврале — марте 1605 г. эти города один за другим переходили на сторону Лжедмитрия, и скоро весь юг страны стал опорой самозванца. Попытки подавить восстания кончились полной неудачей и внесли неуверенность в ряды тех, кто еще признавал царем Бориса Годунова.

Сам царь быстро деградировал и физически, и психически. Во многом он теперь напоминал Грозного с его опричниной, уповая на Сыскное ведомство и Пыточный двор. Все авторы, и отечественные, и иностранные, с недоумением и жестким осуждением писали о мучительстве, пытках и казнях неповинных людей, которыми Борис омрачил последние месяцы своей жизни. 13 апреля 1605 г. он скончался от апоплексического удара, успев, однако, совершить монашеское пострижение. В народе получила распространение версия, что он умер, отравив себя ядом. Но в этом, видимо, сказалось просто негативное отношение к терявшему разум правителю.

Борис Годунов успел оформить завещание, предполагавшее, что наследовать ему будет шестнадцатилетний сын Федор Борисович Годунов (1589 — 1605). Через три дня после кончины Бориса, Федор, видимо, по инициативе патриарха Иова, был провозглашен царем на срочно созванном своеобразном Земском соборе. Но реальная власть очень скоро ушла от Годуновых: у юноши не было ни опыта, ни сколько-нибудь достаточных военных сил, а его мать Мария, дочь Малюты Скуратова, имела множество врагов среди знати, страдавшей в свое время от опричного усердия Малюты.

Кончина Бориса побуждала бояр захватить для себя больше власти и связанных с ней благ, а также закрыть земские каналы избрания царя. Московское боярство начало переходить на сторону Лжедмитрия. Этим обстоятельством Лжедмитрий умело воспользовался. Он сформировал Боярскую думу из перешедших на его сторону представителей московской знати и начал искать пути к соглашению с московским боярством, еще недавно служившим царю Борису.

В конце апреля 1605 г. в московском войске, возглавляемом Ф.И. Мстиславским и В.И. Шуйским и стоявшем под Кромами, вспыхнул мятеж. Его возглавили братья Голицыны, Петр Басманов и Прокопий Ляпунов «з братьею и со советники своими», тайно целовавшие крест самозванцу. На стороне московских войск оставалось большинство воевод и служилых людей. Но многие из входивших в их состав казаков, стрельцов и «даточных людей» из сел и городов легко присоединялись к призывам «За царя Дмитрия!». Переворот в целом оказался бескровным — сторонники Лжедмитрия переправились через реку Крому и соединились с казачьими отрядами атаманов Корелы и Беззубцева. Внезапное нападение казаков усилило панику среди войска, верного царю Федору Борисовичу, настолько, что воеводы не смогли организовать сопротивление. Воеводы бежали в Москву, а вслед за ними толпами потянулись дворяне из замосковных уездов и городов. Московское войско потерпело поражение без боя.

Самозванец, потерпевший не одно поражение в открытом бою, теперь осторожничал и покинул Путивль лишь 16 мая, через несколько недель после мятежа в войске, осаждавшем Кромы. 19 мая он прибыл в Кромы, где к этому времени не осталось никаких войск. Под Орлом Лжедмитрий устроил суд над воеводами, которые были доставлены ему восставшими казаками и крестьянами или попавшими в плен, но отказавшимися присягать ему. Все они были заточены по темницам.

Далее Лжедмитрий двинулся в сторону Тулы и из поселения Крапивна в 20-е числа мая отправил со служившим у него Г.Г. Пушкиным грамоту с обращением к московской думе и другим высшим чинам. В грамоте он, преувеличивая свои успехи, писал, что весь юг и вообще вся провинция уже «добили челом». Покорности он требовал и от москвичей. 31 мая в нескольких верстах от Москвы остановился лагерем атаман Корела. Московское боярство больше пугало не то, что он был наиболее боевой силой Лжедмитрия, а его принадлежность к казачеству. Наслышаны бояре были и о том, как Корела умел поднимать «чернь», направляя ее против московских воевод. И именно возможность восстания обездоленных более всего пугала боярство.

А мятеж в Москве произошел уже на другой день — 1 июня. Исаак Масса сообщает, что утром 1 июня в город въехали два гонца Лжедмитрия, что «поистине было дерзким предприятием». Корела, видимо, в ночь с 31 мая на 1 июня совершил маневр, перерезав дорогу, ведущую из Москвы к северным и северо-западным районам страны. По этой дороге, т. е. из лагеря Корелы, Пушкин и Плещеев вошли беспрепятственно в Москву, и сопровождали их жители Красного села, где остановился Корела и где он уже провел «разъяснительную» работу. Одним из аргументов в этом «разъяснении» была грамота Лжедмитрия, в которой он грозил казнить всех, кто не явится с повинной, вплоть до детей во чреве матери. Пушкин и Плещеев с «красносельскими мужиками» легко преодолели три ряда охраняемых укреплений. На столичных улицах к ним «пристал народ многой». Видимо, их сопровождали в качестве своеобразной охраны и казаки Корелы. Вероятно также участие московских чинов, которые еще под Кро-мами, готовы были присягнуть Лжедмитрию.

Эмиссары были проведены на Красную площадь, и на пути к ней разгоняли московских стражей порядка. В 9 часов утра Пушкин и Плещеев взошли на Лобное место посреди Красной площади. Сторонники Лжедмитрия, а также сами казаки и красносель-цы, постарались заполнить площадь народом. В основном это были социальные низы, но к «черни» пристали и служилые люди. Гавриил Пушкин обратился с речью к собравшимся, а затем зачитал послание «истинного царя». Боярам самозванец обещал «честь и по-вышенье», дворянам и приказным людям — царскую милость, торговым людям — снижение пошлин и податей, а простонародью — «тишину», «покой» и «благоденственное житье». Примерно это же он всюду обещал простонародью по пути в Москву.

Одновременно самозванец клеймил вместе с покойным Борисом Годуновым Марию Григорьевну и ее сына Федора Борисовича Годунова. Марию Григорьевну и ее сына Федора он обвинял в том, что «они о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечево, потому что чужим владели». На Федора была возложена вина за разорение Северской земли, хотя разоряли ее еще при жизни Бориса наемники самозванца и русские воеводы примерно с равным усердием. При этом бояр Лжедмитрий оправдывал, поскольку был крайне заинтересован в их поддержке — им объявлялось полное прощение. Толпа, как это часто случалось на Руси, слушала обличения, воспринимая их не столько разумом, сколько смутными надеждами на возможность какого-то улучшения при новой власти. Нового «государя» приветствовали криком: «Дай, Боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью!»

В Кремле, где собрались высшие чины государства и Боярская дума, тоже царила растерянность. Кремль легко было приготовить к обороне и таким образом переломить ситуацию. Но то ли юный царь Федор промедлил, то ли ему не дали осуществить это бояре, среди которых было слишком много врагов Годуновых. Особенно активную антигодуновскую деятельность развил Богдан Вельский, незадолго до того возвращенный из изгнания.

Толпа, собравшаяся на площади, потребовала к ответу всех бояр и в первую очередь, конечно, Годуновых. И теперь, уже не обращая внимания на возражения царя, бояре один за другим стали отправляться на площадь: одни из желания отомстить Годуновым, другие из страха, что их выведут на Лобное место силой. Бояре уговаривали толпу разойтись, обещая разобраться в просьбах простонародья. А тем временем, видимо, казаки Корелы разбили двери тюрем и выпустили на свободу и заключенных там врагов Годуновых, и просто уголовных преступников. Именно они, появившись на Красной площади, возбудили в толпе и желание расправиться с Годуновыми, и просто пограбить, раз представлялась такая возможность. Казаки Корелы и примкнувшие к ним освобожденные из тюрем, а также из собравшейся на площади толпы, «и от дворян с ними были», ворвались в Кремль, где «государевы хоромы и царицы-ны пограбили». Тем временем другая часть толпы устремилась грабить дворы Годуновых. Заодно грабили дворы и других бояр, дворян и дьяков. Патриарх Иов пытался остановить толпу, но ничего не смог добиться, а вскоре его отправили в ссылку

Где и когда схватили Федора Борисовича и его мать Марию Григорьевну — точных сведений нет. Но у В.Н. Татищева в «Истории Российской» приводится дата расправы с Годуновыми: 10 июня. Татищев пишет: «Князь Василий Голицын и князь Василий Масальской, взяв с собою Михаила Молчанова да Андрея Шелефединова, пришел в дом царя Федора Борисовича, роз-ведчи царицу с детьми по особым избам, перво ее задавили и потом стали сына давить». Татищев передает текст, близкий к «Новому летописцу», в котором есть некоторые подробности убийства юного царя и его матери, а также тот факт, что тело царя Бориса Годунова из Архангельского собора Кремля перезахоронили в Варсонофьевском монастыре. (Надо иметь в виду, что «Новый летописец» был написан в 1630 г. По другим источникам, тело Бориса было перенесено 5 июня, до убийства царевича и его матери.) Сестру Бориса Ксению постригли в монастырь и сослали во Владимир в «Девичь монастырь».

Получив известие о перевороте в Москве, Лжедмитрий перебрался в Тулу, где ожидал дальнейшего развития событий. Из Тулы он направил в Москву обращение, в котором требовал, чтобы к нему явились Мстиславский и другие видные бояре. Но Боярская дума отправила «второй эшелон», в который входили И.М. Воротынский, не имевший отношения к думе, князь Н.Р Трубецкой, князь A.A. Телятевский, Н.П. Шереметев и представители нижних чинов дворян и приказных людей, а также гостей.

П.Ф.,Басманов, возглавлявший войско самозванца, расположился в Серпухове, куда и выехала 3 июня московская депутация. Туда же отправились все Сабуровы и Вельяминовы, дабы вымолить прощение у Лжедмитрия, который поначалу вроде бы не имел к ним претензий, а затем вдруг зачислил в круг своих неприятелей. Басманов не пропустил их в Тулу, поскольку рассматривал их как родственников Годуновых, хотя и Сабуровы и Вельяминовы целовали крест самозванцу. Все Сабуровы и Вельяминовы в количестве 37 человек были ограблены и отправлены в тюрьму. В свое время Басманов выискивал врагов Бориса Годунова, теперь он с таким же усердием искал «изменников» «истинному» государю. Вызванный в Тулу, Басманов расправился еще с одним своим антагонистом — A.A. Телятев-ским. А сам Лжедмитрий исходил яростью из-за того, что первые лица государства не подчинились его приказу и прислали второстепенных чиновников и служилых людей.

В это же время к самозванцу приехал с Дона казацкий атаман Смага Чертенский. И, чтобы подчеркнуть свое отношение к Боярской думе и ее посланникам, Лжедмитрий допустил к руке донцов раньше, нежели бояр. Казаки уловили настроение «государя», и, проходя мимо бояр, как могли, позорили их. Затем «царь» подчеркнуто милостиво побеседовал с атаманом, а допущенных к беседе московских посланников, как замечено в «Новом летописце», «наказываше и лаяше, яко же прямой царский сын». Боярина Телятевского бросили на расправу казакам. Казаки били его смертным боем, а затем едва живого отправили в тюрьму. Самозванец пока вел себя как на Северской земле, опираясь на ненависть восставших против центральной власти социальных низов, казаков и служилых людей юга России. Но в Москве «царю» с такой ориентацией удержаться было невозможно: в его социальной базе слишком явно просматривался антигосударственный и просто разбойный элемент.

Будучи в Туле, Лжедмитрий стремился «обработать» провинции. Он извещал страну о своем восшествии на престол, сообщал в далекие от Москвы города, будто его «узнали» как прирожденного государя патриарх Иов, весь Освященный собор и все высшие чины. На грамоте, написанной в Туле 11 июня, была поставлена пометка: «Писана в Москве». Учитывая резко враждебное отношение к Борису Годунову вдовы Ивана Грозного и матери погибшего Дмитрия Марии Нагой (в иночестве Марфы), самозванец решился на опасную аферу: он вызвал мнимую мать в Москву в надежде, что ее ненависть к Годуновым побудит ее признать самозванца своим «сыном». В этой же связи он разыскивал кого-либо из родственников Нагих, дабы как-то облагодетельствовать их и этим предупредить возможные разоблачения. Самое удивительное заключается в том, что афера удалась: старица Марфа «признала» в самозванце своего «сына» (к тому времени Лжедмитрий уже утвердился в Москве), и Лжедмитрий весьма широко этим «признанием» пользовался.

Унизив и запугав прибывших в Тулу послов, самозванец решил подойти поближе к Москве. Он перебрался в Серпухов, давно занятый Басмановым и войском Лжедмитрия. По сообщению Конрада Буссова, здесь он объявил, что не приедет в Москву до тех пор, пока «не будут уничтожены те, кто его предал, все до единого, и раз уж большинство из них уничтожено, то пусть уберут с дороги Федора Борисовича с матерью, только тогда он приедет и будет им милостивым государем». Если в этой информации не перепутаны дни, то значит, что до него еще не донесли известия о расправе с Годуновыми 10 июня, поскольку в Серпухов он выехал после 11 июня. Получив же сообщение о расправе с Годуновыми, Лжедмитрий двинулся к Москве, следуя за идущими впереди полками. А в Москве в это время находился атаман Корела, но контролировать город он был не в состоянии из-за малочисленности своего отряда.

С патриархом Иовом расправлялись те же бояре, что были убийцами царя Федора Борисовича и его матери. Патриарха боярин Басманов силой доставил в Успенский собор и там его проклинали перед всем народом, называли Иудой, клеймили за то, что он поддерживал Бориса Годунова, боровшегося с прирожденным «государем Дмитрием». Стражники сорвали с патриарха святительское платье и набросили на него «черное платье» (т. е. одеяние чернеца). Иов был заточен в Успенском монастыре в Старице, где он некогда был игуменом.

Теперь путь на Москву самозванцу был открыт. Уже в Серпухове его ожидали отнятые у Годуновых царские экипажи и 200 лошадей с царского Конюшенного двора. Лжедмитрий двинулся дальше в сторону Москвы. На пути к Коломенскому ему привезли сшитое для него царское одеяние со всем «царским чином». Самозванец остановился в Коломенском, и несколько дней провел там, опасаясь въезжать в Москву: многие вопросы в отношениях с Боярской думой не были решены. Главный тезис соглашения, который должен был примирить Лжедмитрия с думой, заключался в «пожаловании» им всех имевшихся у них вотчин. Реорганизация же самой думы ограничилась изгнанием Годуновых и включением в ее состав нескольких представителей знати, изначально служивших самозванцу.

§4. ПРАВЛЕНИЕ ДМИТРИЯ-САМОЗВАНЦА (1605-1606 гг.)

20 июня 1605 г. в сопровождении шляхтичей и казаков Лжедмитрий вступил в Москву, где соединился с находившимися здесь казаками Корелы и наиболее ретивыми приверженцами из разных слоев населения столицы. По сообщению В.Н. Татищева, «на Москве реке встретили его все боляря и власти. Оттуда послал он знатных людей, велел имянуемую мать свою царицу иноку Марфу Федоровну с надлежащею честию привести к Москве. (Видимо, предварительная договоренность уже была. — А.К). Оттуда пришел, стал в селе Коломенском и стояв день, убрався, пошел в Москву чином (у Татищева поставлена дата 10 июля, в Пискарев-ском летописце — 18 июля, в некоторых других источниках, в том числе летописных, — 20 июня, и она представляется более достоверной. — А.К.). И за городом встречали его всем народом, на Лобном же месте встретили его все знатные люди и власти со кресты в церковном одеянии, где он, сошед с коня слушал молебен, й польское войско стояло в строю на Красной площади. По отпетии молебна иде он в царский дом, и тогда его многие узнали, и о согрешении своем плакали».

На Красной площади произошел конфуз, который в перспективе значительно осложнял положение самозванца. Православные священники, как было положено по традиции, запели псалмы, а поляки сразу отреагировали на это по своим традициям: они заиграли на трубах и ударили в литавры. Москвичи были в явном замешательстве, но поляки на это реагировали с еще большей энергией, производя много отнюдь не торжественного шума. А затем новый царь «введе во церковь многих ляхов», которые «во церкви Божий сташа с ним». Когда же самозванец торжественно уселся на царский престол в тронном зале, польские отряды стояли строем под окнами дворца с развернутыми знаменами. Польский вопрос станет одним из самых острых во время одиннадцатимесячного правления Лжедмитрия.

Самозванца пугали слухи, что Борис Годунов вовсе не умер, а где-то скрывается и ждет своего часа. Сторонники Годуновых энергично поддерживали эти слухи, даже зная о действительной судьбе Бориса Годунова. Но более всего Лжедмитрия пугало то, что довольно многие, прежде всего монахи Чудова монастыря, с недоумением узнали в новом «царе» давнего знакомого Гришку Отрепьева. Естественно, знал и расстрига своих бывших «собратьев». Исаак Масса сообщает, что Лжедмитрий уже «на другой день велел их тайно умертвить и бросить в реку». Об этих казнях слух быстро распространился не только в Москве, но и в европейских странах. Автор «Повести 1626г.» говорит о высылке «мнихов многих... в расточение... понеже знаем ими бываше».

Лжедмитрий шел в целом оптимальным путем для упрочения своего положения. Он немедленно вызвал рязанского епископа Игнатия (который был по происхождению грек с о. Кипр), поддерживавшего Лжедмитрия вместе с рязанскими дворянами еще на Северщине, и заставил Освященный собор утвердить его патриархом. Другая акция — это упомянутое приглашение «матери» Марии Нагой в Москву. Естественно, что Лжедмитрий колебался и засылал к монахине агентов, а окончательную обработку проводил П. Басманов. Кнут и пряник сломили монахиню. У Лжедмитрия появился веский аргумент в свою защиту.

Утвердив на патриаршем столе своего ставленника, Лжедмитрий принялся за неугодных ему бояр. В центре «царских» подозрений оказался Василий Иванович Шуйский, поскольку именно он возглавлял комиссию по расследованию обстоятельств гибели царевича Дмитрия в 1591 г. Естественно, что к нему многие обращались за разъяснением: что же произошло в 1591 г.? Шуйский давал самые разные показания в разное время — признавал и самоубийство царевича, и убийство по заказу Годунова. В кругу доверенных Шуйский рассказывал обо всем, что было (т.е. подтверждал факт самоубийства), но однажды проговорился об этом купцам, среди которых оказался и приверженец самозванца. Тот и донес о разговорах, которые ведет Шуйский. Донос этот дошел до Басманова, который, в свою очередь, немедленно донес о «заговоре» Шуйских против Лжедмитрия.

Шуйских обвинили в государственной измене. Сами обвинения у разных обвинителей заметно разнились. Одни говорили о слухах, порочащих Лжедмитрия как самозванца, другие об организованном заговоре, насчитывающем тысячи людей, третьи обвиняли в резких высказываниях по поводу пропольской политики сомнительного «царя» и о его «неправославии». Но все эти обвинения в сумме создавали возможность организовать большой процесс, дабы устрашить и верхи, и низы москвичей. Поэтому первоначально предполагалось привлечь к ответу многих бояр, так или иначе связанных с Шуйскими. Но на такой шаг самозванец не решился: он мог вообще потерять какую-либо опору в столице.

В конечном счете к суду решили привлечь братьев Шуйских и некоторых в политическом отношении мало значимых лиц. Для устрашения населения подвергли публичной казни дворянина Тургенева. Но уже через несколько лет его стали прославлять (в частности, это проявляется у Авраама Палицына) как нового мученика, обличавшего «вора». Купец Федор Калачник, согласно преданию, шел на казнь, громко проклиная «царя» как антихриста и посланца сатаны и что поклоняющиеся ему от него же и погибнут. Многих из простонародья, как сообщает Исаак Масса, тайно по ночам пытали, убивали и губили.

Казнь Шуйских была назначена на 30 июня. Лжедмитрий спешил, не слишком заботясь об обоснованности обвинений. Дело в том, что даже в Польше знали, что в случае прекращения династии рода Владимирских князей, первенство должно было перейти именно к Шуйским как тоже Рюриковичам. К тому же Василий Шуйский единственный из бояр не поехал на встречу самозванца в Серпухове.

Самозванец, однако, не мог просто расправиться с Шуйскими, поскольку по договоренности с боярами в осуждении боярина же должна участвовать и Боярская дума. Был устроен соборный суд с участием бояр, духовенства и представителей других сословий. Привлечение представителей низших сословий должно было нейтрализовать попытки бояр защищать своего, уважаемого думой коллегу.

Примечательно, что с обвинительной речью на суде выступил сам Лжедмитрий. Очевидно, в столь ответственном деле П. Басманов и его единомышленники могли встретить жесткое неприятие со стороны собора, в особенности как раз Боярской думы. В длинной речи самозванец совершил экскурс в историю и доказывал, что Шуйские всегда изменяли московским царям. По его подсчетам, Иван Грозный семь раз намеревался казнить Шуйских, а Федор Иванович казнил дядю Василия Шуйского. На других бояр самозванец бросать тень предусмотрительно не стал. Никакого суда на соборе, по существу, не было: просто приняли на веру заявление Лжедмитрия, что Шуйские (и только они) готовили заговор против «царя». Убийства и казни, предварявшие суд, парализовали Боярскую думу, и никто из бояр не выступил в защиту Шуйских. А «на нихкричаху» патриарх Игнатий, Б.Я. Вельский, П.Ф. Басманов, М.Г. Салтыков и члены путивльской «думы».

Василий Шуйский избрал в этой ситуации не путь защиты, а путь покаяния. Он признает обвинения: «Виноват я тебе... царь государь: все это я говорил, но смилуйся надо мной, прости глупость мою!» Также смиренно он просил бояр и патриарха сжалиться и просить о милости царя.

Собор приговорил Василия Шуйского к смертной казни, а его братьев к заключению в тюрьму. Все было приготовлено для казни, и новый глава Стрелецкого приказа П.Ф. Басманов опоясал стрельцами всю площадь, казаки и поляки заняли Кремль и другие важные объекты. Басманов выехал на середину площади и прочел приговор думы и собора, а палач подвел осужденного к плахе, в которую был воткнут топор, и сорвал с приговоренного одежду. И здесь Шуйский с плачем молил о пощаде. Басманов жаждал крови, но самозванец, почувствовав недовольство в народе, прислал гонца, а затем дьяка, который объявил о помиловании. Один из сподвижников Лжедмитрия С. Борша позднее объяснял решение «царя» просьбами Боярской думы, высказанными после собора, а без поддержки Боярской думы такие решения не принимал никто из предшественников Лжедмитрия.

Все имущество Шуйских и их владения были конфискованы. Василий и его братья были отправлены в тюрьмы в пригородах Галича Мерьского. Но сторонникам самых жестких мер Лжедмит-рий навстречу все-таки не пошел, справедливо полагая, что таким путем он лишь увеличит количество своих врагов. Особенно нетерпеливого Богдана Вельского самозванец произвел в бояре, но отправил на воеводство в Новгород, дабы не выслушивать постоянно советов бывшего усердного опричника.

Главной задачей на первых порах Лжедмитрий считал изменение состава Боярской думы. Самозванец возвращал из ссылок и тех, у кого ему ранее доводилось служить, и тех, которые были наказаны Борисом Годуновым. Самозванец вызвал в Москву Нагих, которых еще при Годунове вернули на службу, но разослали воеводами в разные захолустные города, и сделал их членами Боярской думы. Нагие, конечно, знали, что их племянник в 1591 г. погиб, но ничем не проявляли недоумения, увидев совсем другого человека: карьерный и экономический интерес, как и у большинства других, следовавших за Расстригой, стоял на первом плане. Из ссылки были возвращены братья Головины, получившие чины окольничьих. Чин окольничьего получил также опальный дьяк В.Я. Щелкалов. Лжедмитрий вернул в Москву уцелевших в ссылках и не попавших на плаху Романовых и Черкасских, в свите которых он некогда служил. Постриженный в монахи Филарет (Романов) был привезен из Антониева Сийского монастыря. Его жена, Ксения Шестова (в иночестве Марфа) с сыном, будущим самодержцем России Михаилом Федоровичем, приехали в Москву из своей вотчины.

Филарет и в монастыре оставался «мирским» человеком, всегда рассчитывал на возвращение в мир и жаждал активной политической деятельности. Теперь такая возможность предоставлялась, и он уже в монастыре готов был оказать самозванцу возможную поддержку. В свою очередь Лжедмитрий, по некоторым сведениям, предлагал Филарету сложить с себя монашескую одежду, поскольку она была одета на него силой, войти в состав Боярской думы и воссоединиться с женой и сыном. Филарет отказался от этих предложений, рассчитывая заниматься политическими проблемами и одновременно делая духовную карьеру. Позднее он был рукоположен в ростовские митрополиты и рассчитывал при благоприятном стечении обстоятельств занять первое место среди русского священства — стать патриархом.

Вернувшиеся из ссылки тоже, конечно, видели, что перед ними их давний знакомый Гришка Отрепьев, но ненависть к Годуновым и повышение по службе мутило сознание и закрывало рот даже для шепота кому-нибудь на ухо. В итоге значительно измененный состав Боярской думы дал согласие на его «венчание на царство». Самозванец сам отложил церемонию до приезда Марфы Нагой. Как уже было сказано, мнимая мать подвергалась предварительной обработке. Для непосредственного приглашения Марфы в Москву был направлен «постельничий» Лжедмитрия Семен Шапкин. В позднейших записях об этом событии встречалось утверждение, что Шапкин в случае отказа Марфы признать Отрепьева своим сыном угрожал монахине смертью. Сама Марфа после убийства самозванца также оправдывалась тем, что ей якобы угрожали смертью. Но «Новый летописец» не без оснований сомневался: «Тово же убо не ведаше никто же, яко страха ради смертново, или для своего хотения назва себе Гришку прямым сыном своим, царевичем Дмитрием».

После ряда предварительных проверок настроения Марфы самозванец 17 июля 1605 г. выехал в село Тайнинское, куда была доставлена монахиня под охраной польских наемников и в сопровождении бояр. В поле у села, куда собрали значительную толпу народа, Марфа и Гришка Отрепьев обняли друг друга и прослезились. На собравшийся «народ» сцена явно произвела впечатление: криками и слезами провожали они встречу «матери» и «сына» после четырнадцатилетней разлуки. 18 июля Марфа в карете въехала в столицу. И всю дорогу обретенный «сын» сопровождал карету верхом на коне. Красная площадь была заполнена народом, во всех церквах звонили колокола. После службы в Успенском соборе счастливый «сын» раздавал простонародью щедрую милостыню. А через три дня, 21 июля состоялось и «венчание на царство» Лжедмитрия. Путь от дворца до Успенского и Архангельского собора устлали златотканым бархатом. Лжедмитрий, не кстати, вновь говорил о своем чудесном спасении. Но внимание присутствующих было отвлечено действиями патриарха Игнатия, который надел на голову самозванца корону Ивана Грозного, после чего бояре вручили скипетр и державу.

Для Отрепьева важно было создать впечатление, что его «венчание на царство» было продолжением законной, временно прерванной династии, и потому он венчался дважды: в Успенском соборе и в соборе Архангельском — в усыпальнице «предков». Как и ранее, самозванец особенно задерживался у могил Ивана Грозного и Федора Ивановича, а архиепископ грек Арсений, настоятель Архангельского собора, надел на голову Лжедмитрия «шапку Мономаха». По выходе коронованного «царя» бояре осыпали дождем золотых монет.

Бояр беспокоила опора новой власти: польские и наемные иноземные авантюристы и казаки-воры, которым самозванец доверял охрану своей персоны и которые заполнили Кремль. Но Лжедмитрия беспокоили не столько косые взгляды бояр, сколько истощенность казны. А наемники стоили дорого. К тому же они привыкли считать себя господами положения, и сами пытались диктовать условия русским боярам, да и своему «господину», обретшему царскую корону и «шапку Мономаха». Польская шляхта и иностранные наемники раздражали и казаков, и простонародье своей наглостью и приверженностью ненавистным на Руси католичеству и протестантизму. Самозванец старался ублажить наемников, некоторым даже жаловал звание русского дворянина. Но от земельных пожалований новым «дворянам» и «ротмистрам» он все-таки воздерживался, понимая, что такими пожалованиями восстановит против себя не только Боярскую думу, но и все русское дворянство.

Лжедмитрий устраивал грандиозные пиры, во время которых решались некоторые спорные или необговоренные вопросы с боярами и которые были одним из проявлений разгула победителей, захвативших Московское царство. Набранные в Польше и других странах наемники не отставали от «царя» в организации разгула, часто сопровождавшегося скандалами и даже прямыми угрозами самому «царю» расправиться с ним. По сообщению сподвижника Лжедмитрия, арианинаЯна Бучинского, наемники, получая приличное вознаграждение, обзаводились челядью, обряжали ее в камчатое платье, пропивали и проигрывали в азартных играх полученные деньги.

Вскоре после восшествия на престол Лжедмитрия произошло резкое столкновение москвичей с иностранными наемниками. Поводом послужил арест московскими властями шляхтича Лип-ского, которого подвергли торговой казни: били батогами на улице. Наемники, считая преступление Липского несущественным, бросились на помощь и применили оружие против приставов. Москвичи, в большинстве безоружные, устремились на помощь приставам. В результате было много убитых и раненых среди москвичей, а поскольку негодующая толпа продолжала расти, наемники укрылись в казармах на Посольском дворе. Несколько десятков тысяч москвичей грозили «рыцарям» расправой. Лжедмитрий тоже был обеспокоен взрывом негодования среди москвичей, сознавая, что эта безмерная ненависть при определенных обстоятельствах может быть повернута против него. В итоге поступил он, по своему обыкновению, двулично: москвичам объявил, что убийцы понесут наказание и посольские казармы будут разгромлены пушками, а убийцам сообщил, что виновных не будут наказывать, но для успокоения русских наказания нужно имитировать. «Рыцари» выдали трех шляхтичей, отличившихся в расправе с москвичами. Их продержали сутки в тюрьме, а затем втайне от москвичей выпустили на свободу.

Тем не менее события в Москве дали повод боярам, и они добились решения о роспуске наемных отрядов. И уже с конца июля наемники жили на Москве без службы, но не покидая ее и получая от Казенного приказа плату, каковой не имели русские служилые люди. Гусары получали по 40 золотых, или 192 рубля на коня. А поскольку обычно они имели по 2 - 4 коня, то и оплата достигала 800 рублей и равнялась боярской. Тем не менее наемники жаловались, что Лжедмитрий в первый же день овладения Москвой обещал им выдать по несколько тысяч золотых, а дал лишь по несколько сот. Но наемников обеспечивали еще пушниной и обильным кормом. И тот же, упомянутый выше, Бучин-ский сообщает, что, продавая москвичам корм, наемники за год только на этом получали дополнительно по тысяче золотых.

Много проблем возникло с «долговымирасписками» самозванца, сделанными в основном еще в Польше, где он обязывался заплатить огромные суммыв 100тысяч и более наличными. Эти «расписки» наемники и польские опекуны Лжедмитрия предъявляли и в Москве, и в Польше королю Сигизмунду III. Казенный приказ оплачивал «долговые расписки», но не все. И не только потому, что в казне не было таких средств. Многие «расписки», особенно данные в Польше, представлялись совершенно бредовыми. Даже Адам Вишневецкий, явившийся в Москву собственной персоной за «долгом», не получил ничего от московских властей, и сам виновник — московский «самодержец» — уклонялся от разбора многих подобных дел.

Бояре и высшие чины с такой же неприязнью, как к иноземным наемникам, относились и к казакам, в которых видели своеобразный авангард ширившегося народного движения, направленного если не против феодального строя в целом, то против отмены «Юрьева дня». Казаки, кроме того, добивались признания за ними ранга служилых людей. Уступая требованиям московских дворян и бояр, Лжедмитрий вынужден был согласиться на удаление казаков из столицы, распорядившись произвести казне с ними расчет. При себе он оставил лишь оказавшего ему незаменимые услуги атамана Корелу с небольшим отрядом. Но, как и все наемники, и все казаки, да и сам Лжедмитрий, Корела вел разгульный образ жизни, предпочитая общение в кабаках с «чернью» встречам с царедворцами. Как и многие из «черни», представителей которой он обычно угощал в кабаках, Корела спился, чем и закончилась его карьера. Последний казачий отряд также был расформирован.

В литературе было много споров о социальной политике Лжедмитрия. Его называли и крестьянским, и казачьим, и дворянским, крепостническим «царем». Но явно ни в какую из всех называемых категорий он не укладывался, поскольку преследовал единственную цель: удержаться у власти ради удовлетворения своих прихотей и разгоревшегося честолюбия. Поэтому он, по существу, нигде не выражает своих истинных воззрений (если они вообще были), в очень расплывчатых выражениях обещая благоденствие и угнетателям, и угнетенным. На пути в Москву он нередко провозглашал необходимость «освобождения от гнета», не проясняя, однако, кого и от кого он собирался «освобождать». Более всех получили от самозванца казаки и дворяне южных районов России. И дело не только в том, что эти районы оказались главной его опорой в продвижении к Москве, да на первых порах и в самой Москве. Самозванец сознавал, что с югом он все равно ничего сделать не сможет, а потому резонно считал, что целесообразней в данном случае исполнять роль «доброго царя». Юг России получил освобождение от податей на 10 лет, кроме того, была отменена «государева десятинная пашня», которую ранее вспахивали и засевали для Москвы.

Будучи на московском троне, Лжедмитрий старался ублажить и дворян, владевших крепостными, и не потерять поддержку социальных низов, все еще ожидавших свободы от «доброго царя». 7 января и 1 февраля 1606 г. издаются «указы»: первый — о кабальных холопах, второй — о беглых. Указ 7 января в целом предполагал отклик на требования дворян вернуть им беглых холопов. Вместе с тем во время голода 1602 — 1603 гг. многих холопов феодалы сами выгоняли, и они получали, по указу Бориса Годунова, отпускные. Лжедмитрий сохранил право на свободу (по сути, свободу выбора) примерно четверти кабальных холопов, что, конечно, было холопами оценено. Двойственное отношение проявляется и в указе от 1 февраля о беглых крестьянах. В начале текста указа сразу обозначается разделение беглых на две категории. Бежавших до голодных лет, счет которым идет по сентябрьскому летосчислению с сентября 1601 г., «приговорили, сыскивая, отдавати старым помещиком». Иначе говоря, предполагается установленный в 1597 г.

пятилетний срок сыска беглых. Бежавшие же в голодные 1601 — 1603 гг. возврату не подлежали. В марте 1606 г. составлялся «Сводный судебник». Он не был завершен и в действие вступить не успел. Но в основу его был положен Судебник 1550 г., с включением статьи 88 о крестьянском выходе в «Юрьев день». Таким образом, «Юрьевдень» возвращался. Но до «Юрьева дня» 1606 г. (26 ноября), однако, не дожил и сам Лжедмитрий, и реально этот Судебник так и остался лишь на бумаге.

Весьма непопулярной в кругах московского боярства и служилых людей являлась внешняя политика самозванца. В Польше Расстрига наобещал и Сигизмунду III, и Юрию Мнишеку отдать практически весь Запад и Северо-Запад России. И Сигизмунд всерьез рассчитывал получить Смоленск, поэтому постоянно требовал от самозванца выполнения обещаний. Лжедмитрий часто подчеркивал, что Сигизмунд ему «вместо отца», но передать Смоленск он ему не мог: самозванец немедленно потерял бы корону в Москве, поскольку ненависть к полякам охватывала все слои населения. Он предложил оплатить обещанные земли деньгами и отправлял в Польшу крупные суммы, чем, конечно, тоже раздражал и бояр, и простой народ. А в Польше настоятельно требовали большего.

Сигизмунд не стеснялся унижать Лжедмитрия, титулуя его «великим князем», а не «цесарем», «царем». Лжедмитрий тщетно пытался убедить польского короля, что «цесарями» в Москве были и его мнимый «отец» Иван Грозный, и «брат» Федор, да и Борис Годунов тоже. Но упоенные победой еще в Ливонской войне, польские власти не хотели даже и слышать о притязаниях московских правителей на «цесарский» титул. Несколько облегчало внешнеполитическое положение России в данном случае обострение польско-шведских отношений в Прибалтике: некоторые польские вельможи считали возможным использовать Россию против Швеции.

Большие претензии к Лжедмитрию были у церкви. Самозванец без стеснения вымогал у монастырей и других церковных заведений деньги якобы в долг, но «долгов» этих он никогда не возвращал. Господство же при дворе самозванца иезуитов вызывало возмущение не только церкви, но и православного простонародья.

В Польше положение самозванца вызывало тревогу. По некоторым сведениям, сама Мария (Марфа) Нагая тайно доносила Сигизмунду III, что мнимый Дмитрий не ее сын. Видимо, сознавая шаткость положения Лжедмитрия, Юрий Мнишек не спешил породниться с ним и выдать, согласно договоренности, за него свою дочь Марину. Лишь 1 ноября 1605 г. царский посол

Афанасий Власьев с многочисленным благородным и чиновным сопровождением выехал в Краков за.невестой и затем был представлен королю. Посол не отличался дипломатическим тактом. Когда кардинал и польские сановники пели вполне нейтральную молитву, все преклонили колена, а посол отчужденно стоял. На вопрос же епископа: «Не обручен ли Дмитрий с другою невестою?», Власьев развеселил польскую шляхту ответом: «А мне как знать? Того у меня нет в наказе».

Затем был великолепный стол. Марина сидела рядом с королем и принимала от российских посланников дары своего жениха: огромное количество изделий из золота и драгоценных камней, три пуда жемчуга, 640 редких соболей и многое другое. Марина упала к ногам Сигизмунда, чем весьма смутила посла, который увидел в том унижение будущей русской царицы. Но ему разъяснили, что пока невеста в Кракове — она подданная польского короля. Король поднял Марину и напомнил, чтобы «чудесно возвышенная Богом», она не забывала, чем обязана «стране своего рождения и воспитания».

Отъезд в Москву, однако, затягивался — Юрий Мнишек продолжал требовать денег, не удовлетворившись сотней тысяч золотых, полученных за помощь в 1604 г. В январе 1606 г. Ян Бучинский привез из Москвы от Лжедмитрия Мнишеку еще 200 тысяч золотых. И лишь 25 апреля Юрий Мнишек с сыном и князем Вишневецкий прибыли в Москву к Лжедмитрию, оставив на время Марину в Вязьме. Будущий зять встречал Мнишека на троне, окруженный с правой стороны патриархом и епископами, а с левой — боярами и иными вельможами. Юрию Мнишеку надо было решить целый ряд вопросов, в том числе и деликатный религиозный. Мнишек настаивал на сохранении Мариной католической веры, а Лжедмитрий, не возражая против этого в принципе, резонно предупреждал, что «наружно» царице надо будет чтить греческую веру и ее обряды и, в частности, поститься не по субботам, как принято у католиков, а по средам. Патриарх Игнатий удовлетворялся и таким решением. Но некоторые иерархи, в частности сосланные самозванцем митрополит Казанский Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, заявляли, что если невеста не будет крещена в православную веру, то и брак не будет законным.

Марина Мнишек прибыла в Москву только 2 мая 1606 г. Ее торжественно встречали многие тысячи представителей русской знати и иноземных наемников — преимущественно поляков. Гремела музыка, били в колокола, стреляли из пушек. Народ же без-молствовал: внутреннее положение в Москве становилось все более напряженным. А Лжедмитрий продолжал осыпать дарами

Марину и ее сопровождение. Юрий Мнишек получил еще 100 тысяч золотых, а Марина шкатулку стоимостью в 50 тысяч. Из казны на подарки было истрачено 800 тысяч рублей. До народа доходили сведения об этом, и негодование рядовых москвичей быстро нарастало.

8 мая 1606 г., наконец, состоялась свадьба. Особое возмущение москвичей и церковных иерархов вызвал тот факт, что после венчания Лжедмитрий и Марина отказались от причастия — важнейшей части православного свадебного обряда. Но Лжедмитрий уже не обращал внимания на мнение «толпы». Начались пиры, на которых сразу же перессорились польские посланники с русской знатью и особенно духовенством, в ссоры приходилось включаться и самозванцу, и он тоже оказывался между двух огней, в пирах и разгуле не замечая, что творится не только в Москве, но и во дворце. А пьяные поляки вели себя как в завоеванном городе, порубая саблями выражающих возмущение их поведением, вытаскивая из карет девиц и женщин русских дворян и насилуя их чуть ли «не сходя с места». Стрельбой из пушек за несколько дней истратили пороху больше, чем за всю войну 1604- 1605 гг.

Самозванца предупреждали и немцы, и свои приближенные, что в городе весьма неспокойно и что следует принять меры предосторожности. О том же говорил ему и Юрий Мнишек. Но Лжедмитрий, желая «не ударить в грязь лицом», стремился выглядеть твердым и неустрашимым. «Как вы, ляхи, малодушны!» — отозвался он на предупреждения Мнишека. А послам Сигизмунда, которые также видели, что происходит, и получали информацию с разных сторон о надвигающейся грозе, возражал небрежно: «Я держу в руке Москву и государство; ничто не смеет двинуться без моей воли». И перед надвигавшимся переворотом самозванец даже не увеличил охрану дворца.

Весной 1606 г. беспокойные вести стали поступать и с юга. Выпровоженные из Москвы казаки считали себя обделенными и обиженными. Большинство из них не могли найти себе применения и способны были только отправиться в какой-нибудь поход «за зипунами». Весной 1606 г. появился казачий самозванец — казаки, готовившие поход на Москву, избрали своим «царевичем» Шлейку Муромца. Новый самозванец родился на посаде, послужил на Волге в работных людях и побывал холопом у сына боярского Григория Елагина на Тереке. Новому самозванцу дали имя Петра якобы сына царя Федора Ивановича, у которого, как говорилось, сыновей-то как раз и не было. Движение во главе со Лжепетром (Шейкой Муромцем) было организовано казачьей голытьбой, и хотя большинство зажиточных казаков к нему примкнуло, социальные мотивы в нем проявлялись в значительно большей мере, чем в других движениях казаков.

В этой ситуации Лжедмитрий решил протянуть руку конкуренту: он призывал Лжепетра «идти к Москве наспех». Скоропалительное решение Лжедмитрия озадачило и современников, и историков. Но, видимо, правы те из современников, которые видели задачу Лжедмитрия в нейтрализации соперника, чтобы «люди не собирались около него». Но казацкий царевич успел пройти только Свияжск и получил уведомление, что Лжедмитрий убит. Казаки повернули назад вниз по Волге.

В Москве же переворот готовился медленно, но неуклонно. Все правление Лжедмитрия — это сплошные пиры и гулянья, свадьбы бояр — свободные, без традиционных строгих регламентации. В «веселые дни» самозванец иногда стремился проявить милость к кому-либо. Именно в таком состоянии он, после полугодовой ссылки Шуйских, простил их и вернул им имения и чины. У Василия Ивановича Шуйского было много доброжелателей среди бояр и высших чинов. А народ проникся к нему особым уважением, потому что он открыто обличал самозванца и перенес пытки и плаху — в глазах народа он стал героем-мучеником. Его смелость ценили, но не замечали честолюбия и лукавства. Василий Шуйский, почти случайно избежавший казни в начале царствования Лжедмитрия, сумел объединить очень разные силы и использовать недовольство разных слоев общества, направив его против самозванца.

На 18 мая 1606 г. в Москве был назначен грандиозный фестиваль: воинская потеха. Но утром 17 мая по всей Москве загремели колокольные набаты, созывавшие жителей на Красную площадь. Удивительно, что не только самозванец, но и поляки, ожидавшие празднества 18 мая, не заметили, как стремительно организовалась вся Москва и против самозванца, и против них. Большинство бояр, приведших некогда Лжедмитрия в Москву, — князья Голицыны, Михаил Салтыков, Нагие, практически все, кроме Басманова, — оказались в рядах восставших. И царица-монахиня Марфа, и ее родичи Нагие теперь дружно каялись в толпе в том, что под страхом казни лгали, подыгрывая самозванцу. Василий Шуйский перекрыл все двенадцать ворот входа и выхода из города, и в город были введены 18 тысяч воинов, которые должны были отправляться под Елец и которые теперь перешли под контроль заговорщиков.

Лжедмитрий бегал из комнаты в комнату и наконец прыгнул из окна на Житный двор, разбил себе грудь, голову и вывихнул ногу. Лежащего в крови, его обнаружили здесь стрельцы. Они не входили в заговор и попытались помочь лжецарю, посадили на фундамент, обливали водой. Самозванец умолял не оставлять его, обещая стрельцам богатство и чины. Их окружило множество народа, но стрельцы требовали, чтобы царица-монахиня объявила: сын это ее или не сын. Если сын, то они умрут за него, а если нет, «то волен в нем Бог». Марфа, вызванная боярами из кельи, объявила народу, что истинный царевич Дмитрий скончался у нее на руках в Угличе, что она из страха, под влиянием угроз и лести была вовлечена в грех бессовестной лжи, назвав сыном неизвестного ей человека. Из страха она молчала, но многим открывала истину. Показала Марфа и изображение лица мальчика, у которого не было ничего общего с Расстригой. После этого стрельцы выдали обманщика толпе.

Бояре велели нести самозванца во дворец для допроса. Отрепьев сослался было на инокиню Марфу, но Иван Голицын прервал его: инокиня уже покаялась. Самозванец обратился к окружающим: «Несите меня на Лобное место: там объявлю истину всем людям». Какую истину он хотел объявить, осталось нераскрытым: две пули двух дворян оборвали жизнь Лжедмитрия. Толпа бросилась терзать уже мертвое тело. Также терзали и убитого Басманова. Расправа ожидала и Марину Мнишек: слуга-охранник был убит, и в комнату Марины ворвались обезумевшие от крови восставшие. Но приспели бояре и взяли Марину под защиту, выделив ей охрану. Многие же поляки стали жертвами восставшего народа, копившего свою ненависть в течение года. Музыканты, раздражавшие православных во время молебнов, были все умерщвлены в Кремле.

Жилища послов Сигизмунда не были тронуты, но к домам Юрия Мнишека и князя Вишневецкого устремились восставшие. А поскольку Мнишек все-таки принял некоторые предупредительные меры, завязалась перестрелка. Восставшие стали подвозить к этим домам пушки, чтобы разбить сами дома, в которых укрылись поляки. Но защитить осажденных явились бояре и приказали прекратить убийства. Шуйские старались остановить разбушевавшихся москвичей и выслали в защиту поляков стрельцов. Вишневецкого спас сам Василий Шуйский, надежная защита была приставлена и к дому Юрия Мнишека. Объединенные ненавистью к самозванцу высшая знать и «чернь» уже проявляли взаимное отчуждение, которое будет нарастать в правление Василия Шуйского.

Литература

Авраамш Палицын. Сказание. М.; Л., 1955.

Бахрушин СВ. Классовая борьба в русских городах в XVI - начале XVII в. //Научные труды. Т.1. М., 1952.

Белокуров CA. Разрядные записи в Смутное время (7113 — 7121 гг.). М., 1907.

Буганов В.И. Крестьянские войны в России XVII — XVIII вв. М., 1970.

Буссов Конрад. Московская хроника. 1584 — 1613 гг. / Ред. и предисл.И.И. Смирнова. М.; Л., 1961.

Валишевский К. Смутное время. (Репринтное воспроизведение издания 1911г.). М., 1989.

Гиршберг А. Марина Мнишек. М., 1908.

Горсей Д. Путешествия сэра Джерома Горсея // Иностранцы о древней Москве. Москва XV - XVII вв. М., 1991.

Греков Б.Д. Крестьяне на Руси. Кн. 2. М., 1954.

Колычева Е.М. Холопство и крепостничество (конец XV — XVI вв.). М., 1971.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XII., СПб., 1843.

Копанев А.И. Крестьянство русского севера в XVI в. Л., 1978.

Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI в. М., 1970.

Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975.

Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII в.// Исторические монографии и исследования. Кн.П. М., 1904.

Лимонов Ю.А. Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. М., 1982.

Масса И. Краткие известия о Московии начала XVII в. М., 1937.

Панеях В.М. Кабальное холопство на Руси в XVI в. Л., 1967.

ПанеяхВ.М. Холопство в XVI - начале XVII в. Л., 1975.

Пирлинг П. Из Смутного времени. СПб., 1902.

Пискаревский летописец // Материалы по истории СССР (XV —XVII вв.). Вып.2. М., 1955.

Платонов СФ. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. М., 1937.

Поссевино А. Московия. Исторические сочинения о России / Ред. и пер. Годовиковой Л.Н. М. 1983.

Руссель В. Рассказ о жизни и смерти Димитрия. СПб., 1901.

Севастьянова A.A. Записки Джерома Горсея о России конца XVI — начала XVII вв. // Вопросы историографии и источниковедения отечественной истории: Сборник трудов МГПИ им. В.И. Ленина. М., 1974.

Сказания современников о Дмитрии самозванце. Т. III. СПб., 1832.

Скрынников Р.Г. Россия после опричнины. Л., 1975.

Скрынников Р.Г. Борис Годунов. М., 1978.

Скрынников Р.Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985.

Скрынников Р.Г. Россия в начале XVII в. «Смута». М., 1988.

Тимофеев Иван. Временник. М.; Л., 1951.

Устрялов Н.Г. Сказание современников о Дмитрии самозванце. Ч. 2. СПб., 1869.

Флетчер Д. О государстве Русском. СПб., 1906.

Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI—начале XVII в. М., 1973.

Черепнин Л.В. Земские соборы Русского государства в XVI — XVII вв. М.,1978.

Шапиро А.Л. Русское крестьянство перед закрепощением XIV — XVI вв. Л., 1987.