История Швейцарии

4. Институты и конституции

Третейские процедуры потребовали установления коммуникации между кантонами, а также определенного минимума совместных решений еще перед обретением совместно управляемых территорий. Решавшие эти задачи собрания, которые назывались тагзатцунгами, происходили во второй половине XIV столетия в среднем один раз в год. При этом кантоны, заинтересованные во встрече, посылали в большинстве случаев по два представителя с точными инструкциями относительно пунктов повестки дня. Следствием такого «императивного мандата», оставлявшего посланцам мало пространства для маневра, было то, что при неожиданном возникновении проблем приходилось дополнительно получать указания, то есть «приносить запросы домой». Однако самый настоятельный вопрос по поводу процедурного порядка действий гласил: достаточно ли было большинства голосов или требовалось единогласие? Положение, согласно которому в процессе управления кондоминиумами[10] мог иметь силу только принцип большинства, быстро стало бесспорным. В противном случае совместно властвовавшие кантоны рисковали парализовать сами себя. По той же причине данное правило применялось и в третейских судах. Но сделать дальнейшие уступки не позволяла воля отдельных кантонов к самоутверждению. До конца Старой Конфедерации, наступившего в 1798 г., при рассмотрении остальных дел, особенно в щекотливой ситуации проведения союзной ревизии, следовало достичь согласия всех участников, что нередко оказывалось безнадежным предприятием.

В остальном, однако, на тагзатцунге господствовали обычное право и принцип обращаться с текущими делами как можно более прагматично. Вследствие этого едва ли какое-нибудь «правило делопроизводства» с течением времени оставалось без исключения. В высшей степени по-разному поступали именно с «приписанными землями» (например, город и монастырь Санкт-Галлен), которые с весьма неодинаковыми правами врастали в роль более или менее тесно ассоциированных членов Конфедерации. Выявилось, тем не менее, основное правило, заключавшееся в том, что «приписанные» обладали правом голоса при решении вопросов, представлявших общий интерес. Чем больше Конфедерация превращалась впоследствии в образование, разделенное на иерархические слои со сложными клиентурными отношениями, тем более ступенчатым становилось и представительство на тагзатцунге. При этом «приписанные», которые, подобно Валлису или «Трем союзам» (впоследствии кантон Граубюнден), рассматривались по существу как равноправные и независимые, появлялись на заседании, как правило, только в том случае, если на повестке дня стояли вопросы союзов и, соответственно, общей дипломатии. Вместе с тем позже депутаты от вновь принятых правящих кантонов отнюдь не автоматически приглашались на тагзатцунг, а были вынуждены сначала добиваться своего регулярного присутствия там. Иерархии отражались также и в том, что посланники трех городов — Цюриха, Берна и Люцерна — во время совещаний получали право выступать первыми, до представителей «старейших кантонов». При этом Люцерн играл роль «предместья» Конфедерации, занимая первенствующее положение, которое городу на Фирвальдштетском озере, оставшемуся католическим после Реформации, пришлось делить с Цюрихом.

Задачи тагзатцунга по мере надобности тоже изменялись. Рутинным и в то же время главным делом была — с 1421 г. в Бадене — проверка и, соответственно, принятие годового отчета, который представляли фогты совместно управляемых территорий, а также избрание этих должностных лиц, чаще всего на двухгодичный срок. Помимо торжественного обновления присяги на верность союзу и решений третейского суда конгресс посланников тагзатцунга мало-помалу принимал на себя ответственность за многочисленные дела — долговые обязательства и процедуры наложения ареста на имущество, вопросы торгового права, регулирование монетной системы и прежде всего за общую внешнюю и военную политику. Во второй половине XV столетия тагзатцунг как орган, руководивший совместной внешней политикой Конфедерации, был воспринят и остальной Европой. Параллельно с неудержимо растущей привлекательностью швейцарских наемников и, соответственно, союзов, она становилась местом деятельности иностранных посланников. Но и при осуществлении серьезнейших дипломатических акций имел силу нерушимый принцип: хотя конвент и мог принимать решения, он не был в состоянии принуждать к его осуществлению на местах. Решающей здесь оставалась политическая воля соответствующих властных структур.

О том, насколько, несмотря на это, продвигалось упрочение союзной структуры, свидетельствует частота созыва тагзатцунгов. В 1420, 1481 и 1520 гг. состоялось соответственно 15, 25 и 37 встреч; при этом только в 1481 г. отмечались 147 участников — численность, которая в 1499 г. была превзойдена даже в четыре раза. По меньшей мере столь же важной, как и принятие решений, была «сопутствующая программа мероприятий». В этом отношении выбор Бадена[11] — nomen est omen[12]! — в качестве места встречи оказался удачным. В расслабленной атмосфере совместного потения и выпивки находили компромисс по некоторым проблемам, достичь которого на официальном заседании было бы куда труднее. Так как посланники отдельных земель, как правило, входили в самый узкий круг местного правящего слоя, то на тагзатцунгах совещались, спорили и общались представители общешвейцарской элиты. Пока они встречались, обменивались мыслями и поддерживали неформальное общение, образы врагов можно было оспорить или опровергнуть, а конфликты разрешить в согласии, невзирая на все различия внутренних конфессиональных, властных и конституционных отношений.

Эти внутренние отношения обретали все более четкие очертания в первую очередь в городах. Так обстояли дела, например, в Берне: здесь цехи играли прежде всего социально-экономическую роль; как и в очень многих городах того времени, они завоевали для своих ведущих членов право на участие в политических делах. Они регулировали ценообразование, конкуренцию, а также социальное продвижение внутри отдельных отраслей ремесла и добились того, что предоставление гражданских прав связывалось со вступлением в одно из этих обществ. Но их прямое влияние едва ли простиралось дальше. Правда, место в Совете, на которое можно было свободно избираться независимо от определенной профессиональной деятельности, также было связано с принадлежностью к цеху. Особый же узкий слой цеховой элиты, так называемых знаменосцев (Venner)[13], все больше отличался по своему стилю жизни и пониманию своей роли от простых ремесленников. В качестве представителей власти они доводили до цехов политику городского правительства, а не наоборот. В частности, четверо знаменосцев во взаимодействии с обладателями других руководящих должностей несли ответственность за основные сферы деятельности коммунального управления. В их обязанности вменялись налоговая система, военное дело и осуществление решений Совета в целом, вплоть до органов управления зависимыми сельскими территориями. В качестве защитников городской политики они обладали местом и голосом в непосредственно руководящем органе, Малом совете, созывавшемся почти ежедневно под председательством шультгейса. В сравнении с этим управляющим органом, состоявшим из 27 человек, полномочия Большого совета, насчитывавшего до 400 членов, в обычной ситуации сокращались до символических или представительских функций и к тому же в долгосрочной перспективе уменьшались. Решающее значение для развития Берна в направлении формирования властных отношений, упроченных на олигархической основе, имели положения по выборам в Совет. Будучи довольно сложными в деталях, в сжатом виде они сводились к кооптации, то есть к самопополнению. Хотя совсем уж герметично закрытая каста никогда не сформировалась бы таким способом, но сложилась четко очерченная группа правящих семейств, которая была в состоянии всемерно контролировать политическое восхождение и социальную мобильность. При этом сохранялось противоречие между правовым пониманием, согласно которому Совет был представительством общины, более того, в конечном счете был тождествен ей, не являясь властью над нею, — и общеупотребительной практикой управления. Именно на данном противоречии основывался впоследствии протест против односторонности таких отношений господства.

Вовлеченным в основной поток европейского развития оказалось формирование не только конституционных принципов Берна, но и его правящего слоя. На протяжении XV столетия в этом процессе соединились два сегмента, первоначально ясно отделенные друг от друга: старые семьи дворянства, изначально проживавшего в стране и определявшего судьбы города с момента его основания, с одной стороны, торговцы и ремесленники, разбогатевшие и благодаря этому вставшие выше своих товарищей по цеху, а также представителей унаследованных профессий — с другой. Эти классические преуспевшие слои городского общества, как и повсюду, ревностно стремились и в Берне уподобиться по стилю жизни и социальному престижу более знатной первичной элите. Процесс слияния элит продвигался на Ааре не только быстро, но и, — по сравнению с итальянскими городами за полтора столетия до этого — менее конфликтно. Так в конечном счете сформировался руководящий политический слой, который вел подобающую своему положению жизнь в политике, например, в качестве фогтов области, находившейся в подданстве у города. Обладая доходами от земельной собственности и судебной властью как доказательством своего исключительного положения, он претендовал для себя на честь, приличествующую представителям знати. К более древней, аристократической составной части этой бернской элиты принадлежали семьи с такими звучными именами, как фон Бубенберг, Эрлах, Шарнахталь и Халльвиль, ко второму, более позднему сегменту — фон Дисбах, Ваберн и Ваттенвиль. Вывод о том, что границы происхождения (даже если они еще долго оставались живыми в памяти) стали преодолимыми, можно сделать из брачных отношений. Браки со старой элитой подтверждали в случае, если речь шла о парвеню, восхождении, у начала которого стояли успех в ремесле, затем во внешней торговле и банковских операциях, а в качестве блистательного завершения часто обретение дворянского титула наряду с судебной властью. Все эти этапы некоторым удавалось проходить на протяжении одного-двух поколений, иногда в течение немногих десятилетий.

Параллельно с преобразованием правящего слоя изменилось и его положение на селе. Об этом шла речь во время так называемого Бернского спора между знатью и бюргерско-ремесленными слоями (Bemer Twingherrenstreit) (1469–1471). Права дворянства проистекали из землевладения и охватывали судебные полномочия, а также, кроме того, призыв в военные походы и право взимания налогов. Данные преимущества вошли в конфликт с притязанием города на управление единой территорией. Результатом стал компромисс. Хотя город и сосредоточил в своих руках важнейшие полномочия, но у знатных семейств на селе сохранились социальный престиж и важные привилегии, прежде всего осуществление подсудности низшего уровня, выгодной благодаря денежным штрафам, но скорее второстепенной с точки зрения государственного суверенитета. Неудержимо разраставшаяся территория Берна, которая около 1470 г. простиралась от Цофингена на северо-западе до озера Билль и Лаупена на западе, а также далеко на юг до гор, управлялась знаменосцами, окружными начальниками и прежде всего ландфогтами. Эти должностные лица, избранные Малым советом, представляли авторитет города в повседневной жизни, распоряжались доходами, осуществляли правосудие и охраняли военные интересы города. Но в сравнении с другими европейскими странами более своеобразно выделялись опросы подданных, чем эта администрация. Опросы начались в 1439 г. и продолжались с нерегулярной последовательностью до XVI столетия. Они имели чисто консультативный статус, то есть по их итогам не принимались решения, обязательные для городской власти. Тем не менее, когда дело доходило до принятия решений по деликатным вопросам войны и мира, а также о налогах и снабжении, опросы должны были создавать специфический климат патриархального взаимопонимания и таким образом предотвращать открытые волнения. Городские советы Берна могли таким способом избегать также принятия непопулярных решений или оправдывать их.

При некоторых различиях в частностях основные принципы распределения и осуществления власти в остальных городах Конфедерации были одинаковыми. Это относится и к полной противоположности «аристократического» Берна — «городу цехов» Цюриху. Здесь возможность пробиться для новых семей и получить шанс на участие в административной власти была (и оставалась до 1798 г.) большей, но тенденция к ее олигархизации обозначалась едва ли менее отчетливо. В конце XV столетия система управления Цюриха также включала Большой и Малый советы. Пятьдесят членов последнего распределялись в соотношении 36: 14 среди цехов и так называемой гильдии констаффлей, общества знатных родов. В предшествующие десятилетия в ней произошел такой же процесс слияния, который имел место на Ааре. Напротив, процедура выборов на должности и в советы обнаруживала примечательные различия. Так, два бургомистра (также входившие в Малый совет) и остальные 20 членов городского совета избирались Большим советом, другие — собраниями цехов и констаффлями. Таким образом, «базисные организации» обрели немалое влияние на состав руководства города. Правило заключалось, правда, не в оппозиции снизу, а в ежегодном утверждении малых советов. В то же время представители малых советов получали место в Большом совете, причем вместе со 144 депутатами 12 цехов и 18 представителями констаффлей. Но все они избирались не обществами в целом, а их представителями в советах и утверждались Большим советом.

Как и в Берне, эта конституционная модель при всей открытости «вниз» соответствовала интересам ограниченного политического класса. Даже если в кризисных ситуациях принятие особенно важных решений — для достижения возможно большего консенсуса внутри городских стен — передавалось Большому совету, в обычных условиях направление политики определял относительно четко очерченный правящий слой. Так как, подобно Берну, членство в цехе не было связано с работой по какой-либо профессии, то со временем и в Цюрихе признаками принадлежности к правящей элите стали получение земельной ренты и исполнение определенной должности. Чем более какой-либо город вслед за Берном расширял свою сельскую сферу подданства, тем острее и для него становилась проблема урегулирования конфликтов с округом. В конце-то концов городскому населению, насчитывавшему примерно 5000 человек, противостояло сельское население, превосходившее его в 11 раз — соотношение, которое с учетом скромной полицейской силы делало необходимой процедуру нахождения компромиссов. Поэтому, как бы ни подчеркивали цюрихские советы законность своей полноты власти, в периоды внутренней напряженности и внешней угрозы, прежде всего между 1490 и 1555 гг., и они стремились вникнуть в настроение сельской округи и добиться ее согласия. Подобные задачи решали в более спокойное время и ландфогты, которые в остальном осуществляли, по меньшей мере теоретически, свои обязанности в качестве представителей полной и неурезанной городской власти. Как правило, однако, посланцы метрополии не вторгались слишком глубоко в сельскую повседневность. Если важнейшие интересы города — верховная власть в судебной, налоговой и военной сферах — оставались обеспеченными, то заведенный административный порядок исполнялся во взаимодействии со слоем сельских уважаемых людей, на который ландфогты опирались и при избрании своих помощников. К тому же городские и сельские элиты находили общий язык из-за объединявшего их страха перед неимущими сельскими низами.

Сцена клятвы, изображенная Шиллером в «Вильгельме Телле», соответствует опыту жизни сельской общины в Центральной Швейцарии. Собрание селян, обозначаемое понятием сельской общины, появившимся только в XVI столетии, не в последнюю очередь мифологизировано потому, что оно со своими вариациями простирается и в политическую практику XXI столетия — в виде акта свободного формирования воли под свободным небом, а значит, пред Оком Господа, с благосклонностью небесных сил. В «идеологию сельской общины» входит, далее, ее характеристика как самой настоящей первоначальной формы мудрой демократии, направляемой рассудительными должностными лицами на пользу общему благу. Таким способом эта демократия оказалась в состоянии избегать эксцессов, сопряженных с ее афинским происхождением — демагогии, войн и внутренних волнений. Предпринятые в этом смысле попытки доказать наличие преемственности, не пресекавшейся с самых ранних времен, а также вывести собрание селян из германского «тинга» («Thing»[14]) остались безуспешными. Согласно современному уровню знаний, сельская община Центральной Швейцарии сформировалась в связи со сменой элит в XIV столетии. Поэтому она как проявление необычного расширения привилегий участия в политической жизни относится не столько к формам, предшествующим современной демократии, сколько вписывается, скорее, в контекст сословных собраний, которые примерно в то же время возникли на княжеских территориях в качестве органов участия в управлении, особенно в установлении налогов.

Несмотря на такие ограничения, сельская община как представительство всего мужского населения, наделенного полными гражданскими правами, представляла собой конституционный уникум. Правда, это единственное в своем роде особое положение на протяжении XVII и XVIII вв. размывалось по мере того, как передача прав новым принимаемым территориям ограничивалась. Но и при наличии этой типичной для своего времени тенденции к сужению числа участников, принципиальный суверенитет собрания оставался неприкосновенным — оно было ответственным за избрание главы кантонального правительства, а в принципе и за всякого рода законы и политические решения. Тем не менее, и в кантонах, где существовали сельские общины, шел процесс формирования элит, даже олигархии — правда, по собственным правилам. Так, только немногие семьи обладали собственностью и социальным престижем, позволявшими занять руководящие должности, большинство было от этого отстранено. На основе своих социально-экономических возможностей таким семьям удалось установить клиентельные связи согласно принципу взаимной поддержки.

Правда, число должностей, имевшихся в распоряжении для обеспечения клиентел, было невелико, что затрудняло создание серьезных сетевых структур. К тому же семьям, облеченным властью, приходилось в своем самовыражении вовне представлять себя и вышедшими из народа, и одновременно знатными. Это сильно ограничивало стратегии аристократического приращения престижа посредством затрат на роскошь. Кроме того, упомянутым семьям в необходимой мере приходилось обращать внимание на настроения широких кругов. Ведь именно социальный дискомфорт и недовольство могли разрядиться на манер извержения вулкана — прежде всего при отсутствии единства в самом верхнем слое, который возбуждал амбиции новых подпиравших семейств. Следствием этого были изгнания и даже смертные приговоры. Сельская община, хотя и управляемая в обычной ситуации, никогда все же не была полностью предсказуемой. Однако, как правило, эта «древняя демократическо-олигархическая» система функционировала бесперебойно. Ежегодное собрание мало что могло сделать, кроме приведения к присяге своих высших должностных лиц и избрания нового главы. Этому способствовало то обстоятельство, что, несмотря на ведущее положение древних родов, в полной мере смогла установиться система социальной мобильности, причем в форме, которую контролировали сложившиеся элиты.

Неоднородный состав Конфедерации создавал существенные проблемы для прочности союзной структуры. Ведь Конфедерация складывалась из городов-республик, которые стремились к правовой унификации на высшем уровне и тем самым к обеспечению административной базисной власти на территории своего подданства и сельских кантонов. Правящие слои городов рассматривали эти земли как оплоты узаконенной анархии. Так, недовольные крестьяне, жившие поблизости от городов, могли постоянно рассчитывать на открытую или скрытую поддержку кантонов, где существовали сельские общины. Это вызывало раздражение городской знати, со своей стороны возбуждавшей недовольство ее сельских союзников, если в повестках дня тагзатцунгов она размещала новые, более жесткие положения о союзе. В результате надо было объединять и унифицировать союзы, заключенные в условиях запутанного многообразия отношений между отдельными кантонами, а также с приписанными землями. Речь шла об усилении полномочий и укреплении инстанций, в чем сельские кантоны ни в коей мере не были заинтересованы.