История Швейцарии

5. Европейские осложнения и великодержавная политика (1450–1520)

В период после 1450 г. отношения Конфедерации с окружающим миром отмечены новыми конфликтами с Габсбургами и их союзниками, прежде всего находившимися вокруг Боденского озера. Этот климат насилия и правовой неопределенности не позволил существенно улучшить обновленный мирный договор с Австрией, заключенный в 1461 г. сроком на 15 лет. Ведь именно тогда конфедеративные кантоны, осуществляя целенаправленную экспансию, вторглись в нишевые зоны с рыхлыми властными отношениями, являвшиеся объектами для приращения территорий. Успешной эта тактика оказалась прежде всего в области Тургау, земельное фогтство которой с 1461 г. досталось семи кантонам, участвовавшим в его завоевании (без Берна). Возобновленные союзы с аббатством (1451), городом Санкт-Галлен, а также с Шафхаузеном (оба в 1454 г.) прежде всего крепче привязали присоединенных к протекторам — членам Конфедерации. В результате заключенного в 1466 г. альянса с Берном и Золотурном подобную позицию постепенно обретал имперский город Мюльхаузен. Благодаря своим военным успехам «Швейцария», — как теперь остальная Европа все чаще называла страну по аналогии с ее престижным «местом основания», кантоном Швиц, — чем дальше, тем больше оказывалась в поле зрения великих держав в качестве резервуара наемников, понимавших толк в обращении с оружием. Самые соблазнительные предложения поступали из Франции, где король Людовик XI с 1461 г. стремился снова поставить под прямой контроль монархии крупные лены, ставшие с течением времени независимыми от короны, и тем самым не допустить к ним мощных конкурентов. Так как кантоны у Сен-Готарда возобновили к тому же свою экспансию в направлении территорий герцогства Миланского, включенность Швейцарии в европейскую политику стала неизбежной.

Около 1470 г. это вовлечение обрело конкретные черты в схеме распределения сил, включавшей Францию, Бургундию, Савойю и Габсбургов. Движущим элементом, скрытым за часто изменявшимся соотношением сил, были усилия Людовика XI, всеми средствами стремившегося ликвидировать положение Бургундии как великой державы, которым она обладала при герцоге Карле Смелом. Первым следствием стратегии, которую король проводил с этой целью, а именно втягивание Конфедерации в намечавшиеся конфликты, был союз, заключенный им в 1470 г. с Берном, действовавшим от имени восьми кантонов. На случай войны из-за Бургундии он предписывал взаимный нейтралитет и был в 1474–1475 гг. обновлен с далеко идущими условиями. Впоследствии городу на Ааре удалось способствовать этой политике как делу всей Конфедерации. Рискованность данной позиции заключалась, однако, в возможности для Швейцарии стать жертвой в дипломатической игре великих держав. Ведь как Людовик XI, так и Габсбурги имели своей целью в конечном счете ослабление одновременно и Бургундии, и Конфедерации, по возможности без собственных военных усилий. Прежде всего французский монарх действовал ради того, чтобы в качестве «смеющегося третьего» сделать неизбежной войну между этими двумя противниками.

Однако швейцарцы не удовлетворились предназначенной им ролью пешек на чужих шахматных досках. Вместо этого они сформировали собственные цели и стратегии. Герцог Бургундский оказался в их поле зрения в качестве помехи из-за того, что он, будучи собственником владения на основе заклада в Зундгау, переданного Австрией, блокировал дальнейшее распространение территорий Конфедерации на север. Недовольство этого региона новым правлением быстро привело, кроме того, к разногласиям с Габсбургами. Вслед за тем герцог Сигизмунд в договоре с многообещающим названием «Вечный курс» (1474), как и некоторые его предшественники, подтвердил швейцарцам факт осуществленных ими до тех пор завоеваний. Карл Смелый, в свою очередь, хотел, завоевав герцогство Лотарингия, соединить свои владения на юге (герцогство и фрейграфство Бургундия) с северными (Брабант, Фландрия). В 1475 г. он привлек к осуществлению этих планов Милан и Савойю. Оба эти государства ощущали угрозу экспансии швейцарских кантонов в западном и южном направлениях. В том же году Берн начал военные действия, причем вместе с городом Фрибуром, против герцога Савойского. Герцог был лишен многочисленных крепостей и территорий в Во (Ваадт). Мирные переговоры, начатые в конце года, не привели вопреки ожиданиям к цели, так как Карл сознательно выдвигал неприемлемые максимальные требования. Теперь его политика была нацелена на полное подавление Конфедерации.

Казалось, что в военном отношении Карл Смелый не шел на риск, достойный упоминания. Бургундская армия считалась одной из самых современных и боеспособных для своего времени. Правда, воинство, которое в феврале 1476 г. приступило к осаде Грансона на западном берегу Невшательского озера, было в высшей степени разнородным по составу. Примерно в то же время швейцарцы досаждали бернской канцелярии просьбами не оставить город на Ааре один на один с могущественным противником. Герцог, поступавший слишком эмоционально, а нередко и иррационально, сыграл на руку своим противникам, приказав после капитуляции Грансона уничтожить его гарнизон до последнего человека. После прибытия швейцарских соединений два войска 2 марта скорее случайно столкнулись друг с другом. Существенные разногласия у бургундцев (имевших с 20 тысячами солдат небольшое численное превосходство) привели при выдвижении войск к дезориентации и отступлению, напоминавшему бегство. Правда, герцог почти не потерял в живой силе, но зато лишился всего своего полевого лагеря и тем самым невероятно роскошного походного двора. К баснословно ценным «бургундским трофеям» относились такие регалии власти, как трон и государственная печать, а также легендарная коллекция драгоценностей Карла. Филипп де Коммин, проницательный хронист войны, сообщает, что какой-то тупой вояка продал большой алмаз за бесценок. Но культурного падения, внушаемого этим рассказом, давно уже не было. Швейцарцы знали цену своей добычи, даже, возможно, переоценивали ее. Во всяком случае, некоторые предметы удалось продать только после различных скидок, другие остались в собственности государства (ими можно и по сей день полюбоваться в различных музеях Швейцарии).

Несмотря на начальный успех, положение Берна было опасным. С одной стороны, герцог едва ли оказался ослаблен в военном отношении, с другой — союзники ставили дальнейшую поддержку в зависимость от угрозы для швейцарской территории. Муртен, осажденный Карлом город на озере того же названия, не подпадал, однако, под эту категорию. Только когда бургундские войска необдуманно атаковали переправу через реку, ведшую к Лаупену, и другие предмостные укрепления, для тагзатцунга появился casus belli[15]. 22 июня швейцарское войско, насчитывавшее 25 тысяч бойцов, внезапно атаковало при Муртене несколько уступавших им по численности бургундцев и нанесло им тяжелое поражение. Тысячи были убиты или утонули в озере. Победа стала европейской сенсацией, родился еще один миф о битве. И она была предвестием конца правления Карла Смелого. 5 января 1477 г. герцог Бургундский проиграл верхнерейнским и швейцарским войскам битву при Нанси и погиб в ней. Его государством распорядились другие.

Последующие переговоры оказались менее успешными для швейцарцев. Территории, завоеванные в Во, большей частью вернулись к Савойе. Львиная же доля бургундских владений в результате свадьбы дочери Карла Марии с Максимилианом Габсбургом досталась австрийскому Дому. Но подлинным победителем мог чувствовать себя Людовик XI. Французский король избавился от конкурента на востоке и сумел с большим мастерством привязать к себе швейцарцев благодаря точно отмеренным придворным почестям и отличиям. Кантоны, однако, обрели не только репутацию — возросла их политическая значимость, точно так же как и рыночная стоимость швейцарских наемников.

Усиление престижа Берна не могло не сказаться на ситуации внутри Конфедерации. Уже вскоре после бургундских войн обострились структурные проблемы. Городские кантоны в ходе реализации своих территориальных устремлений все настойчивее ставили перед собой цель пресечь «дикие» военные походы преимущественно молодежных и соответственно недисциплинированных отрядов. Они были запрещены уже более 100 лет, но все же по-прежнему отправлялись из Центральной Швейцарии при более или менее открытом попустительстве властей. Такие экспедиции создавали не только дипломатические осложнения. Они, что было еще важнее, ставили под вопрос авторитет городских властей — как, например, в случае знаменитого «похода под флагом со свиной мордой» против Женевы в 1477 г. Вообще города стремились к более эффективной связи между областями, находившимися в их подданстве, а поэтому требовали большего числа обязательных соглашений между кантонами. В более далеко идущих планах обретали контуры именно федеральные концепции организации государства. Однако внутренние кантоны резко отвергали такое построение федерации. Из страха оказаться в политическом отношении отодвинутыми на задний план они противились и принятию в Конфедерацию городов Золотурна и Фрибура. После длительных и спорных переговоров в декабре 1481 г. на тагзатцунге в Стансе наряду с одноименным «Соглашением» была достигнута и базисная договоренность. Она во многих отношениях определяла состояние союза до 1798 г. Этому способствовали посреднические усилия отшельника Ник(о)лауса фон Флюэ, пользовавшегося славой святого, которого называли «братом Клаусом». Утверждение о том, что отшельник, который перед уходом в скит причислялся к политической элите Обвальдена, своим вмешательством сохранил безнадежно рассорившуюся структуру Конфедерации от окончательного развала, является, конечно, мифическим преувеличением.

Станский компромисс установил невмешательство во внутрикантональные дела, запретил несанкционированные военные походы и тем самым усилил местную власть. Идя навстречу сельским кантонам, он вместе с тем обязывал их оказывать взаимную поддержку в случае внутренних беспорядков и таким образом освободил путь для принятия Золотурна и Фрибура. Внутри Конфедерации, состоявшей теперь из десяти кантонов, «новые» — подобно Базелю и Шафхаузену в 1501 г., а также Аппенцеллю в 1513 г., сделавшим полной неизменную до 1798 г. «федерацию тринадцати» — получили статус правящих кантонов с меньшими правами. Дело было не только в том, что им отказали в участии в управлении совместно руководимыми территориями. Кроме того, они не имели права заключать союзы без согласия большинства других кантонов и обязывались выступать посредниками в случае конфликтов между ними.

Тот же вопрос — сколько вышестоящей государственности могло бы быть полезной союзной структуре — на севере приводил к отделениям и обособлениям. В ходе этих дебатов не ставилось под сомнение то обстоятельство, что Конфедерация была частью Священной Римской империи германской нации и в будущем ей надлежало сохранять такой статус. Империя и император оставались непреложными в качестве рамок легитимации, причем в сугубо консервативном понимании. Напротив, далеко идущее вмешательство главы империи или даже имперских институтов не предусматривалось, и поэтому оно должно было, обретя острые формы в ходе так называемых имперских реформ 1490-х гг., натолкнуться на сопротивление. Выраженное в реформах стремление усилить скрепление многочисленных, в значительной степени суверенных членов империи с помощью таких учреждений, как имперский верховный суд, посредством разделения на имперские округа и взимания имперского налога, диаметрально расходилось с интересами Конфедерации. То, что она при этом потеряла, приобрела противоположная сторона, читай Габсбурги. В ходе швабской или, соответственно, швейцарской войны, которую обе стороны вели с существенными пропагандистскими затратами, швейцарцы в 1499 г. одержали верх над войсками Максимилиана. В противоположность заверениям, содержавшимся в манифестах враждебной воюющей стороны, они не ставили своей задачей войну против империи. В столь же малой степени на повестке дня стоял формальный «выход». Даже и в XVI столетии еще сохранялось частичное представительство швейцарских кантонов в империи, правда, с тенденцией к его постоянному убыванию. Так постепенно ослабевала и фактическая, и правовая принадлежность к империи. Конфедерация, исключенная из имперских реформ в результате мира, подписанного в 1499 г., стала, подобно Нидерландам, своеобразным окраинным образованием внутри империи и параллельно к этому образованием политическим. В качестве выгоды швабская война объединила в одно целое ее владения в Тургау. Благодаря выяснению властных отношений на Верхнем Рейне открылся путь для вступления Базеля в Конфедерацию. Древний соборный и университетский город, со своим почти 10-тысячным населением примерно вдвое превосходивший Цюрих, привнес в союз не только свою культурную и экономическую значимость, но и свои политические интересы и отношения, сориентированные на север.

Примерно в это же время в борьбе за Милан дело дошло до столкновения европейских держав, которое на десятилетия втянула в свой водоворот и швейцарские кантоны. В результате нарастающей внутренней слабости герцогства Миланского при незаконном правлении Лодовико Сфорца новый импульс получили экспансионистские движения «кантонов вдоль Готарда», объединившихся с «Тремя союзами» и Валлисом. Как уже было примерно столетием ранее, различное отношение к этим предприятиям должно было подвергнуть опасному испытанию внутреннюю сплоченность Конфедерации. Возникновению такой ситуации способствовало и то обстоятельство, что швейцарские наемники воевали на всех сторонах в начинавшихся теперь итальянских войнах. Они были в первых рядах, завоевывая для короля Франции Карла VIII в 1494–1495 гг. королевство Неаполитанское, которое вскоре после этого оказалось снова утраченным. Пятью годами позже Лодовико Сфорца из-за предательства швейцарского наемника оказался в плену у Людовика XII. В результате договора с папой Юлием II, заключенного в 1506 г. при посредничестве Матфеуса Шинера, весьма оборотистого епископа Зиттенского, возникла существующая и по сей день швейцарская гвардия. На стороне Юлия II швейцарские соединения вступили в горячую фазу борьбы за Ломбардию, откуда они в 1512 г. изгнали французов. А 6 июня 1513 г. швейцарские пехотинцы, сражавшиеся сомкнутым строем, еще раз нанесли поражение французской армии.

Из этих успехов выросла импровизированная и часто нескоординированная великодержавная политика, проводимая в соответствии с собственными интересами. На протяжении трех лет, с 1512 по 1515 г., швейцарские кантоны были de facto хозяевами Милана, господами города мирового значения, а герцог Массимилиано Сфорца правил их милостью в качестве облагаемого данью теневого владыки. Положение швейцарцев в Италии казалось столь бесспорным, что флорентийский теоретик государства Никколо Макиавелли считал их способными постепенно завоевать всю страну. Во всяком случае, они поставили бы даже Папу Римского в зависимость от себя — таким был своеобразный аргумент флорентийца. Но до такого триумфального шествия дело все же не дошло. В сентябре 1515 г., после кровопролитной битвы при Мариньяно, швейцарской пехоте пришлось отступить, понеся изрядные потери от пушек и кавалерии молодого французского короля Франциска I. Многие из павших были 16-летними или еще моложе — профессия наемника рано делала взрослым и приносила раннюю смерть. Кровавая дань, уплаченная при Мариньяно, являла собой отныне оборотную сторону славной боевой медали. Она должна была существенным образом повлиять на споры о полезности или вреде поступления на военную службу, то есть службы солдатами в чужих странах. Несмотря на это, уважение победителя к побежденным было столь велико, что в конце 1516 г. последовало заключение мира, приемлемого для Конфедерации. Этот мир гарантировал кантонам, участвовавшим в завоевании, партнерство в совместном управлении, и без малого 300 лет спустя они образовали новый кантон Тессин. Одновременно тем самым был положен конец смелым экспансиям за счет собственных территорий. До конца Старой Европы швейцарцам пришлось бороться на многих фронтах и на службе многим странам, но больше не от имени союза, который в этом своем качестве переходил к политике нейтралитета.

Ставшее легендарным поражение при Мариньяно многообразно отражало состояние Конфедерации. Сплоченность кантонов в борьбе за Милан оказалась, вопреки тезисам Макиавелли, слишком слабой, а отдельные интересы, напротив, — могущественными. Вопреки его же тезисам об однородной в социальном и культурном отношении Швейцарии, проявились и ментальные линии разлома. Ведь роковая битва произошла, в конечном счете, вопреки воле командования — сам рядовой состав вынудил ее провести. Бесславное отступление, даже если оно и рекомендовалось по тактическим соображениям, противоречило их представлению о чести. Равным образом предосудительной они считали и новую технику ведения стрельбы. Артиллеристам, попавшим в плен, не приходилось, что показательно, надеяться на пощаду. Но прежде всего беспощадно преследовалась трусость в собственных рядах. Все эти меры служили сплочению и сохранению корпоративного реноме во внешнем мире. Однако с точки зрения военной техники швейцарская пехота постепенно отставала. Без эффективной артиллерии и кавалерии она уже не могла выстоять. А вот в сочетании с этими родами войск швейцарские пехотинцы, невзирая на все дальнейшие новации, оставались вплоть до Французской революции элитными войсками владык многих стран. Европейские государи и аристократы использовали строгое понятие швейцарцев о чести и в сфере «личной защиты»: швейцарские лейб-гвардейцы, или телохранители, столетиями считались лучшим страхованием жизни.

Около 1500 г. Швейцария, самая молодая среди влиятельных держав, была у всех на устах. Стимулом для обсуждения ее сущности стала преимущественно обороноспособность страны, связанная с изначальными условиями ее существования в целом. Но эта архаическая необычность оценивалась в высшей степени по-разному. В направленном против швейцарцев манифесте римского короля Максимилиана, относящемся к 1499 г., они были заклеймены как неистовые разрушители богоугодного порядка. Импульсом их бунта против всякой иерархии является, согласно документу, высокомерие, заставляющее швейцарцев стремиться стать чем-то большим, нежели им дано Богом и природой. Это высокомерие ведет их прямо в бездну, как Люцифера и его духовных наследников — еретиков. На подобных струнах играли и авторы-гуманисты, чувствовавшие себя призванными быть панегиристами империи и германской нации, а ей верховная власть поручена за ее заслуги. Так, эльзасец Якоб Вимпфелинг в 1505 г. заклеймил швейцарцев как грубых, нецивилизованных провинциалов, которые движимы инстинктами. По его словам, им надлежит в соответствии с родственной любовью к ближнему все же вернуться в лоно политико-национальной религиозной общины. К такому отходу и возвращению швейцарцы, по утверждению Вимпфелинга, способны ввиду их германского происхождения под соответствующим руководством и при условии понимания своих заблуждений и обязанностей. Поэтому в начале этого национально-педагогического процесса воспитания, с его точки зрения, должно стоять понимание того, что дворянство и княжеское господство являются элементами, желаемыми Богом и к тому же способствующими формированию бесперебойно действующего социального порядка. Кроме того, военная ярость, в которой самым жутким образом проявляется разрушительная неотесанность швейцарцев, должна быть очищена облагораживающей силой культуры, в особенности изучением классических текстов.

При всей остроте полемики это были тонкие дискурсы. В ходе конкуренции между южногерманскими и швейцарскими ландскнехтами, поступавшими в иностранные войска, в средствах особенно не стеснялись. В ругательстве «коровьи швейцарцы» содержался намек на развратные действия жителей гор с их домашними животными. Звучание коровьих колокольчиков, столь буколическое в иных случаях, регулярно оповещало о кровавых столкновениях между южногерманскими и швейцарскими наемниками. Позорная содомия опять же была знаком животной грубости в горном мире без разума и контроля над инстинктами. Однако те, кого клеймили, последовательно поворачивали эти негативные клише против клеймивших. В хвалебных банальностях о благочестивых крестьянах и пастухах Конфедерация представлялась идеальным общественным устройством, из которого дворянство выпадает из-за своего высокомерия и своевольности, иными словами, из-за неисполнения возложенного на него назначения. Теперь этим сообществом управляют только граждане городов и крестьяне сельских областей. Поэтому честь подобает не выродившейся аристократии по рождению, но подлинному дворянству по заслугам и добродетелям, которое правит в Швейцарии. Именно такая честь и лежит в основе единства Швейцарии. Так упрек в том, что в результате нарушения вечных законов те, чье место внизу, оказались вверху, превратился в свою противоположность. В этой идейной рамке истории о Телле и Рютли благодаря печати с высокими тиражами получили широкую известность и полностью проявили свое воздействие. Резкое расхождение картины благочестивых, солидарных селян, одновременно глубоко прочувствованной и пропагандистски инструментализированной, и социально-политической реальности ввиду прогрессировавших процессов формирования олигархии в городе и на селе поначалу не уменьшало силы воздействия этих лозунгов. «Стать швейцарцем» означало для крестьян и поденщиков вне Конфедерации представить себе свободную от налогов и сборов страну с молочными реками и кисельными берегами, где царит полная автономия общины. В последующие десятилетия те из них, кто временно или надолго оказывались под властью кантонов, смогли накопить отрезвляющий опыт. Они очень быстро констатировали, что швейцарцы на вновь обретенных территориях не только не отменяли права прежних господ, но и требовали причитающихся выплат по меньшей мере так же строго, как и феодальная знать, которую клеймили ее бывшие подданные.

Удаленность от цивилизации — фигура мышления, применявшаяся гуманистами в уничижительном контексте, — допускала, однако, и положительные заключения. Для Макиавелли эта обособленность стала даже главным аргументом в пользу образцовости швейцарской военной организации и социального строя. Безусловная преданность государству, презирающий смерть патриотизм, успешно действующая милиция, республики, свободные от клиентелы, и религиозность, идущая на пользу политике, ибо государственные преступления клеймились как богохульство, свидетельствовали в его глазах об эффективном отмежевании от пагубного упадничества, присущего индивидуалистическому гедонизму. Это упадничество, широко процветавшее в Италии, должно было иметь следствием отмирание государства и вызвать тем самым возвращение к жестокому деструктивному состоянию непрерывной войны всех против всех. Хвалебная песнь Макиавелли крестьянам-воинам, не зараженным никакой высокой культурой в своей благотворной изоляции благодаря окружающим горным хребтам, должна была в конечном счете доказать актуальность древнеримских государственных и военных правил для современности, идущей по ложному пути. Но со своей апологией Швейцарии, проведенной с позиции критики цивилизации, флорентийский оригинал встретил неприятие со стороны своих земляков. Импозантный облик Швейцарии, созданный гуманистически образованными элитами Италии, оказался одновременно ужасающим и предостерегающим. Дикое сообщество охотников за добычей в опасных для жизни горах, побуждаемое неукротимой боевой яростью, решилось в военные времена с пользой выступить против врагов, учитывая жесткие правила предосторожности. Но как простой народ любой страны должен удерживаться своей властью на коротком поводке, так и швейцарцы — сообществом цивилизованных народов. Нация, продававшая своих воинов, per definitionem[16] не могла иметь чести. Сами швейцарские наемники смотрели на это дело по-другому. Жалованье было для них не только средством к жизни, но и свидетельством репутации. Тот, кто им платил слишком поздно или даже вовсе не делал этого, затрагивал их честь, и ему приходилось, подобно Лодовико Сфорца, отвечать за последствия.