История Византии. Том III

Глава 19 Своеобразие общественного развития Византийской империи. Место Византии во всемирной истории ^{(Зинаида Владимировна Удальцова)}

Более пятисот лет прошло с той поры, как имя Византийской империи, — в прошлом могущественного средневекового государства, — исчезло с карт мира. И все же след, оставленный Византией в истории человечества, столь глубок, что и по сей день память о ней живет не только на страницах исторических сочинений, но и в произведениях ее духовной и материальной культуры. До сих пор историки и археологи, нумизматы и папирологи, искусствоведы и сфрагисты многих стран с трепетом склоняются над изысканными творениями византийских ювелиров и эмальеров, над извлеченными из земли византийскими золотыми монетами, углубляются в чтение греческих манускриптов, пристально вглядываются в произведения византийских художников, вновь открытые во дворцах и храмах. Они неустанно ищут и собирают все, что может воскресить перед современным человеком этот давно ушедший с исторической арены, но вечно живой мир византийской цивилизации.

В чем же состоял вклад Византии в историю человечества?

Византия отнюдь не была каким-либо историческим феноменом. Она не являла собой пример отклонения от общих закономерностей развития человеческого общества. В течение своей тысячелетней исторической жизни, казалось бы столь длительной, но вместе с тем столь краткой в общем ходе мировой истории, Византия прошла те же основные стадии общественного прогресса, что и многие другие страны средневекового мира. Ей были знакомы крушение рабовладельческого общества, рождение, расцвет и упадок феодального строя.

Но в Византии общественное развитие принимало специфические формы, имело свой неповторимый колорит. В этом ярком своеобразии, отличавшем Византию от соседних с ней государств Европы и Азии, быть может, и таится та притягательная сила, которая влечет к ней исследователей.

Географическое положение Византии, раскинувшей свои владения на двух континентах — в Европе и Азии, а порою простиравшей свою власть и на области Африки, делало империю как бы средостением между Востоком и Западом. Постоянное раздвоение между восточным и западным миром, скрещение азиатских и европейских влияний с преобладанием в отдельные эпохи то одних, то других стало историческим уделом Византии. Смешение греко-римских и восточных традиций наложило отпечаток на общественную жизнь, государственность, религиозно-философские идеи, культуру и искусство византийского общества.

Однако Византия пошла своим историческим путем, во многом отличным от судеб как Востока, так и Запада.

Роль Византии и ее политический престиж, естественно, менялись в течение тысячелетнего существования империи. Византийское государство переживало периоды взлета и падения, расцвета и упадка.

В истории Византийской империи отчетливо вырисовываются три периода в соответствии с ее внутренним развитием и той ролью, которую это государство играло в международной жизни средневековья.

Первый период охватывает три с половиной столетия — с IV до середины VII в. В эту эпоху Византия, непосредственная преемница Римской империи, сохраняет еще ореол мировой державы. Во внутренней жизни византийского государства это было время изживания рабовладельческих, античных порядков, главным оплотом которых являлся полис. Крушение античного полиса в такой же мере отделяло новый, феодальный период от старого, рабовладельческого, как и арабский, славянский и лангобардский натиск.

VII столетие принесло с собой кардинальные сдвиги в истории Византии: упадок полиса-муниципия, временное ослабление государственной власти, перенесение центра общественной жизни в деревню, а культурного центра — в монастырь. Наступило средневековье. Второй период начинается с середины VII и продолжается до начала XIII в. Византия в это время стала по преимуществу греческим, а в XI–XII вв. — греко-славянским государством. Несмотря на территориальные потери, она оставалась одной из могущественных держав Средиземноморского бассейна. Для социально-экономических отношений этой эпохи характерно преобладание деревни в жизни общества. Доминантой общественных процессов стало вызревание вотчинной (сеньориальной) формы эксплуатации крестьянства и формирование феодальных институтов.

Начало последнего периода истории Византии совпадает с латинским завоеванием и раздроблением империи на отдельные государства.

Временное и неполное воссоединение греческих земель после полустолетних войн с латинянами не привело к возрождению былого могущества Византийской державы. Покинутая союзниками, раздираемая внутренними смутами, Византия была отныне обречена на безнадежную, неравную борьбу с могучей Османской империей — борьбу, трагически завершившуюся в середине XV столетия. Третий и последний период византийской истории характеризуется разложением феодальных порядков; робкие ростки предкапиталистических отношений, пробивавшиеся здесь и там, гибли, однако, в условиях торжества феодальной реакции, итальянского экономического засилья и османской военной угрозы.

Своеобразие общественного развития Византии определилось еще в ранний период ее существования. Экономическая жизнеспособность Византии помогла ей не только уцелеть в огне варварских нашествий и сохранить самостоятельность, но и перейти в наступление против варварского мира. В то время как Западная Римская империя лежала в развалинах, Византия сумела, пусть временно, покорить ряд варварских королевств, наводивших ужас на все цивилизованные страны. Этому во многом способствовало то обстоятельство, что в Византийской империи вплоть до VII в. разложение античного полиса привело не к полной аграризации страны и исчезновению крупных городов, а лишь к изменению характера городской экономики. Города из главной цитадели рабовладельческой земельной собственности превращались постепенно в центры ремесла и торговли. Именно богатые города Византии, которым посчастливилось спастись от разорения варварами, оставались экономической опорой центральной власти в ранней Византии.

Византия избежала судьбы Западной Римской империи, она не знала полного завоевания страны варварами и гибели государства. Поселение на ее территории различных народов, в том числе славян, армян, арабов и других племен, хотя и изменило этнический состав населения империи и усилило влияние общественных отношений варваров на внутреннюю жизнь Византийского государства, тем не менее не привело к образованию на исконных землях Византии самостоятельных варварских королевств.

В отличие от Византии на Западе крах рабовладельческого общества происходил в условиях полной победы варваров, что не только ускорило изживание рабства, но и сделало ликвидацию его пережитков более радикальной. В различных странах Западной Европы процесс рождения феодализма происходил, естественно, по-разному: в одних он протекал на основе синтеза романских и германских элементов, в других феодальный строй вырастал непосредственно из разлагающихся родоплеменных отношений варваров. Однако, как правило, на Западе формирование феодального общества сопровождалось уничтожением рабовладения, гибелью римской государственности и права, упадком городов и античной культуры.

Для Византии же характерно спонтанное развитие феодальных отношений внутри разлагающегося рабовладельческого общества. Синтез прораставших в империи элементов феодализма с общественными порядками варваров был менее интенсивным, чем в Западной Европе. Это обусловило и замедленность разложения рабовладельческого строя в Византийском государстве. В Византии феодальное общество складывалось в обстановке длительного изживания рабовладения, существования греко-римской государственности и правосознания, сохранения крупных городов и античной цивилизации.

В дальнейшем ходе истории эти факторы первостепенной важности определили тип византийского феодализма, специфику феодального развития Византийской империи.

Своеобразие византийского феодализма проявлялось как в формах собственности на землю и рентных отношениях, так и в характере сеньориальной эксплуатации и в особенностях феодальных институтов. В аграрном строе Византийской империи существовало немало черт сходства и различия с аграрными отношениями стран Запада и Востока. В отличие от Западной Европы в Византии гораздо дольше сохранялись разнообразные виды рабовладельческого хозяйства. Но, как и на Западе, на смену им пришла свободная крестьянская община, получившая большое распространение в империи в VIII–IX вв. Византийская община по своей внутренней организации была далека от восточной, подчиненной государству податной общины и ближе стояла к западноевропейской общине-марке. Подобно марке, ей был присущ дуализм — сочетание общинного землевладения с частной собственностью на крестьянские наделы.

Характерной особенностью было длительное сохранение в Византии полной, безусловной частной собственности на землю. Этот вид собственности кристаллизовался как в крупной вотчине, так и в хозяйстве свободных крестьян. Государственная собственность на землю, правда, не достигла в Византии таких масштабов, как в странах Востока, однако в противовес Западу тенденции к складыванию этого типа аграрных отношений в византийской деревне проявлялись достаточно интенсивно.

Иерархическая структура земельной собственности, нашедшая столь яркое и законченное воплощение в феодальном землевладении Западной Европы, в Византии складывалась несколько более медленными темпами. Коренные изменения произошли лишь в XII в., когда наряду с другими видами собственности, довольно широкое распространение получают такие формы условного землевладения, как прения, близкая к западноевропейскому бенефицию, и гоникон, пожалование земли в наследственное владение при условии несения феодалом определенной службы в пользу государства. В Византии, однако, имел значительно меньшее развитие, чем на Западе, процесс субинфеодации. В этом аспекте аграрный строй Византии имеет больше сходства с аграрными отношениями стран Востока.

Вотчинная организация хозяйства сочеталась в Византии с централизованной эксплуатацией крестьянства через развитую, в какой-то мере унаследованную от Рима налоговую систему. Нигде на Западе в раннее и классическое средневековье доля прибавочного продукта, присваиваемая в форме государственного налога, не была так велика, как в Византии. В своих вотчинах византийские феодалы находились под постоянным контролем центральной власти. Государство ограничивало число освобождаемых от налогов крестьян в частных имениях, регулировало размеры взимаемой сеньором ренты и сохраняло за собой право конфискации земли без суда и следствия. Лишь со временем этот контроль стал несколько ослабевать.

По мере развития феодализма в Византии значительно возрастает доля феодальной ренты, уплачиваемой крестьянами непосредственно своему сеньору, и сокращаются размеры централизованной ренты в пользу государства. Это все больше сближает Византию с Западной Европой и отдаляет от Востока, где прочно сохраняются централизованные формы эксплуатации.

Феодальные институты, сложившиеся в Византии: прения, харистикий, экскуссия — типологически были близки соответствующим учреждениям вассально-ленной системы Западной Европы. Однако и эти феодальные институты принимали в Византии своеобразные формы. При значительном распространении централизованной ренты прения порою была связана не только с передачей феодалу земельного владения, но с предоставлением ему права сбора в его пользу определенной квоты налогов, а экскуссия (во всяком случае, до XIII в.) сводилась по преимуществу к податному иммунитету.

В противоположность Западной Европе вассально-ленная система осталась в Византии сравнительно неразвитой: феодальные дружины выступали здесь чаще как свита, а не как вассалы, связанные со своим сеньором личными, поземельными и формально-этическими узами. Многоступенчатая феодальная иерархическая лестница в Византии так и не создалась. И это было вполне закономерно при наличии в Византийской империи сильной центральной власти и развитой бюрократии. Разумеется, элементы чисто западных вассально-ленных связей складывались в Византии, но они утверждались де-факто и никогда и не были признаны государством де-юре.

Начало кризиса феодализма, хронологически совпавшее с последним периодом исторической жизни Византии, было ознаменовано повышением товарности вотчинного хозяйства феодалов, возрастанием удельного веса денежной ренты и появлением в деревне такой новой фигуры, как арендатор-предприниматель, снимавший в долгосрочную аренду землю феодального собственника и возделывавший ее с помощью субарендаторов. В сфере аграрных отношений Византия вплотную подошла к вызреванию раннекапиталистических форм хозяйства, однако в отличие от Западной Европы она так и не перешла этот рубеж поступательного развития средневекового общества.

По-особому складывались судьбы византийского города. Как это ни парадоксально на первый взгляд, своего наивысшего расцвета города Византийской империи достигли не в конце, а в начале истории Византии. В то время, как на Западе многие античные городские центры были смыты волной варварских завоеваний и запустели, Византия на заре своей истории по праву могла называться страной городов.

В ранневизантийский период империя ромеев обгоняла Запад по уровню развития городского ремесла и торговли. В это время произведения византийских мастеров оставались недосягаемым эталоном для ремесленников многих стран, а византийские купцы, особенно сирийцы и египтяне, проникали в отдаленнейшие уголки ойкумены. На востоке они торговали с такими сказочными в представлении европейцев странами, как Цейлон, Индия и Китай. На юге византийцы вели оживленный обмен с африканским континентом, установив торговые связи с изобиловавшей золотом, слоновой костью и благовониями солнечной Эфиопией. На севере корабли византийских мореходов достигали туманных островов Британии и суровых берегов Скандинавии. В торговле же с Западом по Средиземному морю, несмотря на опасные нападения пиратских судов, византийцы долго сохраняли свою гегемонию. Византийские золотые солиды с изображением константинопольских василевсов имели хождение во всех странах и играли роль международной валюты. Никогда в последующее гремя византийская торговля не достигала такого огромного размаха, как в период до арабского завоевания и отторжения от империи ее восточных провинций.

Вместе с тем Византия, подобно Западной Европе, также пережила упадок городов и известное затухание их экономической активности. Однако дезурбанизация, происшедшая в конце VII–VIII в., ощущалась в Византийской империи значительно слабее, чем на Западе. Даже в эти столетия в Византии продолжали существовать крупные города — не только как административные и церковные, но и как торгово-ремесленные центры, очаги культуры и образованности. И первое место среди них по-прежнему принадлежало Константинополю, и тогда сохранившему свое значение «царицы городов».

Различия в общественном строе и внутренней организации античного и феодального города проявлялись в Византии столь же отчетливо, как и в Западной Европе. Однако рождение феодального города в империи происходило в иных, чем на Западе, условиях. Феодальные общественные отношения в городах Византийской империи складывались в обстановке более длительного изживания традиций античного полиса. Это имело как свои положительные, так и отрицательные последствия. Преимуществом Византии в сравнении с другими государствами Европы было сохранение в городах империи унаследованной от античности высокой техники ремесленного производства. Тормозящее же воздействие на развитие новых производственных отношений в городах оказывал применявшийся в значительно больших масштабах, чем на Западе, рабский труд. Все же и в Византии с X–XI вв. основной фигурой в городском ремесленном производстве становится свободный ремесленник, владелец небольшой ремесленной мастерской.

Другим важным условием, оказавшим влияние на формирование феодального города в Византии, была всеобъемлющая государственная регламентация городского ремесла и торговли. Это явление, столь характерное именно для средневековой Византии, также имело свои позитивные и негативные стороны. Покровительство торгово-ремесленным корпорациям со стороны государства стимулировало временный расцвет городского ремесла. Государственная поддержка обеспечивала торговую монополию цехов, защиту ремесленных корпораций от конкуренции внецехового ремесла, обилие заказов императорского двора, армии, константинопольской знати, безопасность на дорогах и в городах империи.

Государственная помощь, однако, покупалась дорогой ценой: цехи теряли свою самостоятельность и попадали под строгий контроль центральной власти. До поры до времени выгоды, извлекаемые торгово-ремесленными корпорациями из подобного рода привилегированного положения, превышали ущерб, наносимый их деятельности докучливой государственной регламентацией. Более того, эти привилегии даже давали византийским корпорациям немаловажные преимущества в сравнении с условиями, в которых рождались ремесленные цехи и купеческие гильдии других стран Европы.

До XII в. экономическое превосходство Византии над другими европейскими странами было бесспорным. Изобретение греческого огня и косого паруса обеспечивало морские успехи империи, а расцвет строительной техники, достижения точных и естественных наук, особенно математики, астрономии и медицины, помогали Византии обогнать в своем развитии многие государства Востока и Запада.

Византийские города, преодолев кризис VII–VIII вв. раньше, чем города Западной Европы, вновь вступили в полосу экономического процветания. Этот подъем, начавшийся еще в IX в., достиг своего апогея в XI–XII вв., причем охватил не только столицу, но распространился на многие провинциальные городские центры. Вплоть до XII в. Константинополь оставался средоточием транзитной торговли между Азией и Европой, поистине «золотым мостом» — по выражению Маркса — между Востоком и Западом. Византийское мореходство и торговля, несмотря на конкуренцию арабов и норманнов, все еще продолжали играть главенствующую роль в бассейне Средиземноморья, а византийская золотая монета высоко котировалась на всех рынках от Евфрата до Гибралтара. Организация византийской морской торговли, морские законы и техника мореплавания византийцев служили объектом заимствования и подражания в странах Юго-Восточной и Западной Европы.

Коренной перелом в поступательном экономическом развитии Византии наступил в XII в. С конца этого столетия экономическое превосходство переходит, и притом окончательно, к государствам Западной Европы. И, пожалуй, решающую роль в этом сыграли различия в судьбах византийских и западноевропейских городов. Именно в XII в. пути общественного развития городов Византийской империи и Западной Европы окончательно разошлись.

В Западной Европе неуклонный рост городских центров привел к кардинальным сдвигам во всей социально-экономической жизни феодального общества, а позднее — к зарождению в наиболее передовых странах того времени, в Италии и Нидерландах, раннекапиталистических отношений. В Византии же расцвет городов оказался недолговечным и не повлек за собой коренной ломки феодальной экономики страны. Более того, поздневизантийская эпоха отмечена постепенным угасанием экономической деятельности городов империи.

Ремесло в городах поздней Византии так и не достигло мануфактурной стадии своего развития. В то время как на Западе разложение цехового строя было связано с переходом к высшей ступени организации производства, в Византии корпоративное устройство стало разлагаться тогда, когда еще не появилось условий для развития мануфактур. Византийское ремесло чахло, будучи не в состоянии выдержать конкуренцию итальянцев, и не только из-за того, что последним в этот период покровительствовало византийское правительство, а главным образом потому, что расцвет мануфактур в Италии того времени обеспечил решающее превосходство итальянского ремесленного производства над византийским. Византия теряла былую монополию в посреднической торговле между Востоком и Западом, переходящую в руки венецианских и гэнуэзских купцов. Этому способствовало и постоянное соперничество между Константинополем и провинциальными городами империи, и ослабление свободных крестьянских общин, которое мешало складыванию византийского внутреннего рынка, и, наконец, феодальные междоусобицы и внешнеполитические неудачи.

Различны были также судьбы византийских и западноевропейских торгово-ремесленных корпораций. Византийские корпорации с течением времени все острее стали ощущать сковывающую их инициативу государственную регламентацию. Взращенное в тепличном климате исключительной привилегированности, византийское ремесло, потеряв в поздней Византии поддержку сильного государства и лишившись прежнего обеспеченного спроса императорского двора и знати, уже не могло соперничать с процветающим итальянским ремесленным производством. С XII в. византийские торгово-ремесленные корпорации приходят в упадок, а в XIII–XIV вв. многие из них исчезают.

В поздней Византии городское торгово-ремесленное население так и не консолидировалось в сплоченное и влиятельное сословие горожан, которое могло бы противостоять наступлению феодалов. Византийское правительство постоянно стремилось внести раскол в среду городского населения, а феодалы захватывали в свои руки не только экономические позиции, но и политическую власть в городах. Они скупали городские земли, заменяли труд свободных ремесленников трудом феодально-зависимых париков, подчиняли себе управление городами.

Иную картину в эти же столетия мы наблюдаем в Западной Европе. Западноевропейские цехи, возникнув позднее, чем византийские корпорации, развивались более интенсивно и не только стимулировали подъем ремесла и торговли, но и помогали политическому сплочению торгово-ремесленного населения городов. А с ростом богатства и политического влияния сословия горожан на Западе расцвел яркий цветок городских коммун. Они не только упорно боролись с феодалами за свои вольности, но и добились освобождения многих городов от власти феодальных сеньоров.

Однако ошибочно было бы полагать, что в Византии совсем не было коммунального движения и борьбы горожан за свои привилегии и свободы. Фессалоникская республика зилотов середины XIV в. — наглядный пример подобного движения. Но именно гибель Фессалоникской республики, задушенной в кольце иноземных войск, призванных феодалами, особенно ясно показывает и экономическую слабость византийского города, и политическую его изолированность. Потеряв поддержку государства, горожане не приобрели новых влиятельных союзников: восстания крестьян оказались слишком стихийными и разрозненными, чтобы оказать реальную помощь городам, а сплоченного сословия рыцарей, которое могло бы, как и на Западе, стать союзником горожан, в Византии так и не сложилось до конца существования империи. Все это объясняет, почему византийские города потерпели неудачу в борьбе с феодалами и не превратились в такую решающую силу прогрессивного развития общества, как города Западной Европы.

Ни в одной сфере общественной жизни отличие Византии от Запада и ее сходство со странами Востока, в частности с Сасанидским Ираном и Арабским халифатом, не бросается так явно в глаза, как в организации государственной власти. Вместе с тем именно в области государственного устройства в Византии были особенно устойчивыми традиции поздней Римской империи. Разумеется, в истории Византии не раз обнаруживались тенденции к политическому разобщению страны, к феодальной раздробленности. Однако, за исключением последнего этапа своего существования, государство ромеев оставалось централизованным.

Наибольшего расцвета государственная централизация достигла в ранней Византии. В то время Византия выступала как единственная законная наследница великого Рима и претендовала на то, чтобы быть повелительницей всей цивилизованной ойкумены. И хотя реальная действительность варварских нашествий резко контрастировала с этими притязаниями самонадеянных ромеев, идея всемирной монархии с центром в Константинополе жила не только в самой Византии, но и в варварских королевствах Запада. Вплоть до создания на Западе империи Карла Великого варварские королевства — пусть номинально — все же признавали верховную власть константинопольского императора; варварские короли почитали за честь получать от него высшие имперские титулы и пышные инсигнии своей власти, латинские хронисты зачастую вели летосчисление по годам правления византийских василевсов, а при дворах западных правителей чеканились монеты, имитирующие византийские солиды. Долгое время многие правители Юго-Восточной и Западной Европы стремились не только подражать обычаям и нравам византийского двора, но и использовать систему византийского государственного управления в качестве образца при создании административного аппарата в своих странах.

Несколько ослабевшая в VII в. централизация Византийского государства вновь упрочилась к X в. Именно в это время происходит отчетливая кристаллизация всех форм государственности. Византия в эту эпоху была уже не мировой монархией, а средневековым феодальным государством, правда с сильной центральной властью. Оно управлялось из императорской канцелярии, а провинциальные наместники, получая жалование из казны, зависели от центра. Огромную роль в жизни византийского общества играл централизованный бюрократический аппарат; государственные чиновники объединялись в замкнутую касту, в которой царила строгая иерархия в соответствии с табелью о рангах.

Византийское государство в принципе контролировало всю жизнь страны вплоть до уплаты податей в каждой отдельной деревне, деятельности ремесленных коллегий, строительства дорог, взимания торговых пошлин. Система круговой ответственности за взнос налогов облегчала контроль за выполнением государственных повинностей.

Централизация государства накладывала свой отпечаток и на социально-экономическую структуру Византии. Именно наличие централизованного государства определило такие особенности общественного строя Византийской империи, как существование многочисленных категорий крестьян, подчиненных непосредственно государству, прикрепление крестьян к деревням и налоговому тяглу, довольно широкое применение ренты-налога, государственная регламентация ремесла и торговли. Централизованное государство, блестящий императорский двор не только поддерживались влиятельными кругами столичной придворной аристократии и высшего чиновничества, но, в свою очередь, порождали сплоченность и силу, обеспечивали богатство и привилегии константинопольской знати.

Вместе с тем государственная централизация определила относительную слабость провинциальной феодальной аристократии Византии. В отличие от самовластных феодальных владетелей Европы византийским феодалам так и не удалось расчленить империю на обособленные феодальные мирки.

Все сказанное отнюдь не исключает постоянной борьбы центробежных и центростремительных сил в Византийском государстве, усиливавшейся по мере его феодализации. Недаром вся политическая история Византии наполнена постоянными столкновениями константинопольской чиновной знати с местными феодальными землевладельцами. Соперничество этих социальных группировок, их смена у власти — зерно всей борьбы внутри господствующего класса империи, зачастую, правда, принимавшей форму дворцовых переворотов, бунтов провинциальных феодалов или династических заговоров.

По своей политической структуре Византия представляла собой самодержавную монархию. Власть императора не была ограничена никакими условиями, никаким «общественным договором». Император мог казнить подданных и конфисковать их имущество, назначать и смещать должностных лиц, издавать законы. Он был высшим судьей, руководил внешней политикой и командовал армией; его власть считалась божественной. И все же теоретически беспредельная власть византийского государя нередко оказывалась фактически ограниченной. Она не являлась привилегией того или иного аристократического рода и поэтому не наследовалась сыном императора по закону. Это открывало путь ко всевозможным узурпациям и делало престол шатким. Часто самодержавные василевсы на деле были игрушкой в руках борющихся социальных группировок. Многие византийские государи правили недолго и кончали пострижением в монахи или гибелью от руки наемных убийц.

Тем не менее именно в Византии окончательно сложилось и получило теоретическое обоснование господствующее в средние века учение о монархическом государстве. Своими корнями это учение восходило к политии Платона и неоплатоников, но затем оно претерпело значительную эволюцию. Для неоплатоников, как известно, государство — это как бы микрокосм, отражение иерархической структуры божественных сил. Одновременно оно было союзом самоуправляющихся полисов в рамках единой империи, а органы государственной власти избирались обществом и несли ответственность перед ним.

Хотя с торжеством христианства и упадком полисной системы государство по-прежнему рассматривалось как земное отражение небесной иерархии, во главе которой стоял император, однако василевс потерял облик античного магистрата, делегированного народом, и окончательно превратился в неограниченного монарха. Христианская церковь в Византии обосновала теорию божественного происхождения императорской власти, дав религиозную санкцию неограниченной христианской монархии. В теоретическом оформлении учения об автократии важную роль сыграло унаследованное от Римской империи обожествление личности императора, а также философско-политические концепции абсолютной власти, воспринятые Византией от восточных народов. В средневековой Византии, однако, еще долго сохранялись рудименты античных представлений о верховной власти в виде избрания василевса синклитом и войском и фикция его избрания народом. Со временем власть василевса, скованного торжественным этикетом и рутиной общественных традиций как в теории, так и в жизни, все больше отрывалась от общества, все выше поднималась над народом. Это получило свое теоретическое обоснование в трудах византийских философов, политиков, ученых-богословов, не раз обращавшихся к созданию образа идеального государя.

Политические воззрения византийцев на государство и созданная ими теория божественности власти императора, без сомнения, оказали сильное воздействие на формирование концепций верховной власти в странах Юго-Восточной и Восточной Европы, в частности и на Руси. Довольно широкое распространение они получили также и в Западной Европе.

Особый облик общественной и идейной жизни в Византии придавали специфические черты, присущие восточному христианству и византийской церкви. Между восточной — православной — и западной — католической церквами с самого начала наметились существенные различия. Хотя и та и другая генетически восходили к единой вселенской церковной организации, каждая из них уже с первых столетий их истории пошла своим особым путем.

Номинально церковное единство признавалось и Римом и Константинополем, но фактически в течение столетий между папским престолом и константинопольской патриархией шла никогда не затухавшая то подспудная, то открытая борьба за религиозное и политическое главенство. Эта борьба изобиловала драматическими коллизиями, страстной догматической полемикой. Не раз церковная рознь между Востоком и Западом доходила до жестоких стычек пап и патриархов и привела в середине XI в. к разрыву — схизме. Церковный мир, периодически восстанавливаемый, оказывался столь шатким, что окончательный раскол был неминуем. И он действительно произошел, когда после завоевания Византии крестоносцами католическая церковь попыталась провозгласить папскую супрематию на Востоке, но натолкнулась на решительное сопротивление как греческого духовенства, так и широких масс населения. В последующие столетия церковные разногласия переросли в открытую вражду «схизматиков»-греков и католического Запада, и все попытки заключения церковной унии успеха не имели.

Между православной и католической церквами уже очень рано возникли значительные расхождения как социально-политического, так догматического и обрядового характера. Эти расхождения, разумеется, во многом отражали различия в общественной структуре и идейной жизни Византии и Запада.

В Византии церковь не имела той экономической и административной автаркии, какая сложилась в Западной Европе. В империи церкви и монастыри, хотя и были крупными феодальными землевладельцами, но так и не превратились в независимые от государства замкнутые феодальные княжества, подобно церковным вотчинам и аббатствам Запада. Православная церковь и экономически и политически в большей степени, чем католическая, зависела от государства, от императорских пожалований, теснее была связана с централизованной государственной системой.

В Византийской империи православные иерархи, за редким исключением, не претендовали на главенство над могущественной светской властью. Православная церковь в Византии, существовавшая в условиях централизованного государства, не являлась носительницей универсалистских тенденций, а, наоборот, проповедовала единение церкви и государства. В противовес этому в феодально-раздробленной Европе именно папский престол был провозвестником универсалистских идей и стремился стать центром католического мира, независимым от государства и стоящим над ним. Именно римская курия неуклонно отстаивала доктрину о примате духовной власти над светской.

Если на Западе сложилась строго централизованная церковная организация, и только папа пользовался непререкаемым моральным авторитетом и огромной реальной властью, то на востоке в теории господствовала система пентархии — одновременного существования пяти полноправных патриархий в Риме, Константинополе, Александрии, Антиохии и Иерусалиме. Между восточными патриархами не было единства, и они не хотели признавать полного главенства одного из патриарших престолов. Рим и Константинополь постоянно спорили из-за первенства, в ранний же период с подобными притязаниями выступали и другие патриархии. В православной церкви церковные соборы стояли выше патриархов и лишь они являлись создателями церковных канонов. Вместе с тем они сами подчинялись светской власти, в отличие от Запада, где церковные соборы, за редким исключением, выполняли волю папского престола.

Внутренняя организация католической церкви носила более аристократический характер, чем православной. Церковная иерархия была осуществлена на Западе строго последовательно, и корпоративная общность клира оказалась весьма прочной. В странах Западной и Центральной Европы католическая церковь противостояла мирянам, как особая сплоченная привилегированная корпорация. Обособленность католического духовенства от мирян проявлялась, например, в причащении клириков вином и хлебом, а светских лиц только хлебом, в установлении для всех католических священников безбрачия — целибата. В Византии грань между духовенством и мирянами проводилась отнюдь не столь резко: все верующие причащались под обоими видами, безбрачие распространялось только на епископов и монахов. В восточной церкви в несколько меньшей степени ощущалась противоположность между высшим и низшим духовенством.

Подобные различия в структуре церквей были, естественно, связаны и с догматическими разногласиями. На Западе господствовало учение о том, что спасение человека якобы зависит от деятельности особой корпорации — церкви, в руках которой находится и оценка заслуг верующего, и отпущение его грехов. Восточное же христианство отличалось большим индивидуализмом, отводило важную роль в спасении человека индивидуальной молитве и через ее посредство допускало мистическое слияние с божеством. При этом отчетливо давали себя знать идейные традиции обеих церквей: на Западе — влияние юридизма, восходящего к классическому римскому праву, на Востоке — спекулятивной греческой философии, прежде всего неоплатонизма.

Между восточной и западной церквами довольно резко обозначились расхождения, касающиеся церковной обрядности. Эти различия складывались в течение веков и являлись не только результатом догматических несогласий, но и символическим выражением церковных традиций Запада и Востока, на которые в свою очередь оказывали воздействие локальные обычаи, принятые в церковном ритуале той или иной местности. Языковые различия и территориальная разобщенность Запада и Востока, естественно, усугубляли эти литургические расхождения. Споры по вопросам обрядности между католическим и православным духовенством чаще всего втягивали в борьбу широкие народные массы и способствовали углублению церковной розни.

Однако как в католических странах Европы, так и в Византии одновременно с тенденциями к разобщению церквей всегда находились социальные силы, поддерживающее не только экономическое и культурное, но и церковное единение Запада и Востока. Но в эпоху средневековья подобное единство никогда не было достигнуто.

Особый склад общественных отношений в Византии, специфика расстановки классовых сил, государственной и церковной организации и идейно-политической жизни византийского общества во многом определили своеобразие классовой борьбы в Византийской империи. В свою очередь, классовая борьба оказывала постоянное воздействие на самые различные сферы внутренней жизни Византийского государства. Сохранение в ранней Византии социальных и идейных традиций античного полиса, особая организация городского населения по димам, необычайно большая роль зрелищ в жизни шумных, многоязычных и многоликих по этническому составу крупных городов империи породили в византийском обществе такое специфическое явление в истории классовой борьбы, как движение димов и столкновения цирковых партий. Это движение не имеет исторических аналогий и характерно лишь для Византии и отчасти Западной Римской империи. Накакая другая страна Европы и Азии не знал подобных форм социальной борьбы.

В движении димов и факций причудливо переплетались и социальные выступления народных масс, и столкновения политических-притязаний руководящих группировок цирковых партий, и религиозные разномыслия сторонников противоборствующих течений в христианской церкви. Главной же особенностью борьбы вокруг зрелищ являлось то, что участники движения в своих социально-политических целях использовали прочно сложившиеся организации городского населения, выполнявшие политические, военные и религиозные функции. Именно это придавало движению известную сплоченность и согласованность действий и составляло особую опасность для византийского правительства.

Значительно более стихийными и локально-разобщенными были социальные выступления крайне пестрого как в классовом, так и в этническом отношении сельского населения Византии. В ранний период особый облик народным движениям придавали весьма сложные взаимоотношения восстававших народных масс с вторгавшимися в империю варварами. Чаще всего именно сельское население — колоны, рабы, зависимые крестьяне вступали в союз с варварами и объединялись в борьбе против общего врага — византийского правительства и правящих классов империи. Однако, как правило, этот союз был недолговечен и разбивался о грабительскую политику варварской знати. Городские же жители обычно защищали свои города от сокрушительных нападений варварских войск. Варварские вторжения способствовали падению рабовладельческого общества в Византии, но одновременно они несли с собой разорение страны. В Византии, видимо, так и не сложилось в широком масштабе единого фронта народных масс империи и варваров. Это дало возможность византийскому правительству консолидировать свои силы и не только подавить народные восстания, но и отбросить варваров от границ Византийского государства.

Византия, как и Иран, была колыбелью многих ранних народно-еретических движений. Пестрота их необычайна: среди них мы встречаем сторонников множества различных учений от самых радикальных дуалистических сект демократического характера, подобных манихеям, монтанистам, мессалианам, до гораздо более умеренных религиозных течений, не согласных с догматами господствующей церкви, как ариане, несториане или монофиситы. Наибольшее распространение радикальные еретические движения имели среди сельского населения Византии, хотя еретические идеи широко проникали и в среду горожан. К социальным мотивам народно-еретических учений зачастую примешивались самые разнообразные политические интересы различных племен и социальных групп, участвовавших в религиозно-догматической борьбе.

Нередко с ними были связаны и соперничество различных группировок господствующего класса и сепаратистские тенденции отдельных провинций. Но несмотря на наличие весьма существенных оттенков и градаций в характере и направленности еретических течений в Византии, в эти движения, разумеется, в разной степени всегда были вовлечены народные массы. Это неизбежно придавало ересям не только религиозную, но и социальную окраску. Некоторые из восточных вероучений, например арианство, получили распространение и в варварских королевствах Запада. Необычайно широкий размах народно-еретических движений характеризует классовую борьбу в Византии в течение всего раннего средневековья.

Религиозная экзальтация, граничащая с мистическим экстазом, жажда мученичества, страстный протест против всех погрязших в пороках земных правителей, бунтарский дух, соединенный с бескомпромиссным аскетизмом, порожденным верой в извечную противоположность добра и зла, духа и плоти, полное отречение от земных радостей — вот черты, отличавшие некоторые наиболее радикальные еретические учения в Византии.

Идейные истоки религиозно-философских и морально-этических представлений, легших в основу догматики подавляющего большинства византийских ересей, следует искать на Востоке. Однако в Византии под влиянием своеобразных общественных условий и чрезвычайно насыщенной духовной жизни самых различных социальных слоев общества, еретические учения, пришедшие с Востока, значительно видоизменялись, принимая зачастую совершенно новые формы. Вместе с тем сама Византия сыграла весьма важную роль посредника в распространении народноеретических учений в Юго-Восточной, а затем и в Западной Европе. Это можно наиболее ясно проследить на примере судеб павликианского движения. Зародившись в Армении, впитав немало восточных философско-этических доктрин, сочетающихся с идеями раннего христианства, павликианство расцвело на византийской почве и постепенно из замкнутой еретической секты превратилось в массовое антифеодальное движение. Позднее учение павликиан распространилось на Балканах и в близких, хотя несколько модифицированных, социальных условиях слилось с богомильством, — одним из самых мощных антифеодальных народноеретических движений, какие только знала Юго-Восточная Европа в эпоху средневековья.

В свою очередь, дуалистические идеи богомильского учения, семена которых были занесены на социально-родственную почву Запада, были восприняты последователями некоторых западноевропейских ересей, в частности катарами (альбигойцами) Южной Франции, Северной Италии и отчасти Германии.

Антифеодальные крестьянские восстания в Византии отнюдь не всегда принимали форму религиозных ересей. Видную роль в них играли наряду с социальными, религиозными и этнические противоречия. В этих восстаниях нередко находила выход ненависть к Византийскому государству со стороны покоренных империей племен и народов, которые, став подданными Византии, все же сохранили в известной мере самобытные черты — свои национальные языки, военную организацию, культуру, быт и нравы. Постоянная борьба этих народов против нивелирующего воздействия империи — характерная особенность истории Византии. Ярким примером ее являются восстания славянского и валашского населения Балкан против византийского господства в XI–XII вв. Можно отметить еще одну специфическую черту, присущую классовой борьбе в Византии. При наличии в Византийской империи сильного государства, разветвленного налогового аппарата и ренты-налога крестьянские выступления в Византии, естественно, часто принимали форму восстаний против гнета налоговых сборщиков. В субъективном представлении крестьянства именно податный сборщик выступал как злейший и наиболее опасный эксплуататор.

Весьма распространенным явлением в Византии, впрочем как и в других странах Востока и Запада, было использование народных движений представителями господствующих классов. Непокорные феодалы, знатные узурпаторы, безвестные самозванцы и просто авантюристы, стремясь к захвату престола византийских василевсов, нередко направляли народное недовольство в русло династической борьбы. При этом они не гнушались призывать на помощь самых злейших внешних врагов империи. Порою все эти социальные, религиозные, этнические, антиналоговые и династические мотивы соединялись в тесно сплетенный клубок в одном и том же народном движении, как это, например, было во время знаменитого восстания Фомы Славянина.

В истории Византии бывали периоды, когда социальная борьба народных масс сочеталась с сопротивлением иноземным завоевателям и приобретала патриотическую окраску. Так случилось во время латинского владычества, когда для зависимых крестьян-греков феодал и франк-завоеватель соединялись в одном лице, а для торгово-ремесленного люда византийских городов главным и притом беспощадным конкурентом стал итальянский купец. К этому присоединились различия в языке, культурных традициях, вероисповедании, и таившаяся подспудно неприязнь к латинянам теперь приобрела характер непримиримой вражды, а народные выступления получили антилатинскую и антикатолическую направленность.

Еще одной характерной особенностью классовой борьбы в Византии является постоянная смена в ее истории ведущей роли то городских, то крестьянских восстаний. Весь ранний период, как уже было сказано, отмечен преобладанием более организованных городских движений, а классическое средневековье наполнено широкими антифеодальными выступлениями крестьянских масс. В этот период восстания горожан вспыхивают лишь отдельными очагами преимущественно в самой столице империи и в ее наиболее крупных городских центрах. В последние же столетия исторической жизни Византийского государства вновь происходит оживление социальной борьбы городских масс Византии. Однако и в кульминационный период своего развития в XIV в. городские движения в Византии так и не достигли социальной консолидации и политического размаха городских восстаний, развернувшихся в Западной Европе, в частности в Италии, в то же столетие. Это объясняется относительной экономической слабостью византийских городов, отсутствием сплоченности среди горожан и политической незрелостью низов городского населения. Даже наиболее мощное городское движение в Византии — Фессалоникская республика зилотов — не нашла себе сильных союзников и погибла потому, что осталась разобщенной внутри и изолированной от внешнего мира извне. Временно возникший союз горожан с восставшими крестьянами быстро распался, в то время как феодалы в борьбе с зилотами не только создали сплоченную лигу, но ради своей победы даже открыли дорогу в глубь византийского государства его непримиримым врагам — туркам-османам.

Своеобразие общественного развития Византии не менее ярко проявилось в области правовых отношений. В Византийской империи в сфере как гражданского, так и уголовного права в большей степени и более длительное время, чем на Западе, сказывалось влияние римских юридических традиций. В отличие от других стран средневекового мира Византия, особенно в ранний период своей истории, оставалась государством, где сохранялось единое кодифицированное и обязательное для всего населения империи действующее право. Среди моря варварских королевств, где господствовало локально-разобщенное, отражающее различные общественные порядки обычное право «Варварских Правд», где римские правовые нормы потеряли силу всеобщего закона, — Византия бесспорно выделялась своей относительной упорядоченностью и единообразием законодательства и судопроизводства.

Вместе с тем само римско-византийское право той переходной эпохи отличалось крайней сложностью и противоречивостью: прогрессивные черты сочетались в нем с реакционными воззрениями рабовладельческого общества, — новое противоборствовало старому. С одной стороны, это право несло на себе немало родимых пятен рабовладельческого мира и по своей классовой направленности было даже более суровым в отношении народных масс, чем обычное право рождающегося феодального общества. С другой стороны, в основу законодательства ранневизантийского времени были положены лучшие достижения римской юридической мысли: в нем была завершена разработка римской теории права, получили окончательное оформление такие теоретические понятия юриспруденции, как право, закон, обычай, уточнено различие между частным и публичным правом, определены нормы уголовного права и процесса, заложены основы регулирования международных отношений.

Недаром в памяти потомков Византия навсегда останется страной, где была осуществлена знаменитая Юстинианова кодификация римского права. Именно благодаря ей сокровища римской юридической науки смогли стать достоянием юристов средних веков и нового времени.

Юридическая наука ранней Византии не ограничивалась только кодификацией римского права. Она значительно обогатилась, впитав в себя философско-правовые идеи греческих философов, религиозно-этические представления восточных народов, а также христианства. Все это помогло оформлению теории «естественного права», понятий «гуманности» и равенства человека перед законом. Произошел как бы взаимный обмен правовыми и этическими ценностями, созданными греко-римским и восточным мирами.

В противовес средневековой Европе именно Византия являлась страной, где в действующем гражданском праве получил юридическую санкцию принцип полной частной собственности. Это не могло не иметь значительных последствий: защита прав частной собственности стимулировала развитие товарно-денежных отношений, особенно в городах Византии.

Вместе с тем юридическая санкция принципа частной собственности, регулирование торгово-ростовщических операций, прав наследования и других институтов римско-византийского законодательства оказали бесспорное влияние на развитие юридической мысли в Западной и Восточной Европе и породили рецепцию Юстинианова права в буржуазном обществе.

Однако сохранением для будущих поколений высших достижений римского права отнюдь не ограничивается историческая значимость византийского законодательства. Несмотря на то, что важным отличием Византии от других стран средневекового мира было преобладание в византийской юриспруденции на всем протяжении существования империи римских правовых норм, было бы ошибочным представлять византийское законодательство как нечто раз и навсегда застывшее и лишь повторяющее на разные лады основы ранневизантийского права. Право феодальной Византии постепенно видоизменялось, развивалось, воссоздавая в новых юридических узаконениях многообразие социально-экономической и политической жизни византийского общества. Не столь блестящее, как римское право, с точки зрения разработки теоретических положений юриспруденции, византийское законодательство классического средневековья все же отражало эволюцию форм собственности и эксплуатации, изменения общественных связей, преобразование структуры классов, государства, церкви, налогового обложения, появление новых форм классовой борьбы. В большей или меньшей степени эта эволюция обнаруживается в большинстве памятников византийского, светского и канонического права той эпохи.

Правда, следует подчеркнуть, что сквозь плотный покров римской юридической терминологии порой бывает трудно прощупать вызревание новых общественных институтов. Оформлению феодального права собственности в Византии, например, во многом препятствовало сохранение римских правовых традиций с их последовательно проведенным принципом частной собственности. Новые отношения — там, где они зарождались, — оформлялись в категориях безусловной частной собственности, феодальные по своему существу связи зачастую принимали облик римского вещного права или римских договорных отношений. Если феодальная терминология для отношений крестьянской зависимости в Византии была создана, то особой терминологии для отношений феодальной собственности на землю византийское право по существу так и не знало.

Сохранявшееся еще в поздней Византии классическое римско-византийское право в известной мере препятствовало правовому оформлению условной иерархической феодальной собственности. А при сравнительно слабом вызревании элементов раннекапиталистического строя оно еще не могло быть применено для юридической санкции новых общественных отношений. В этом кроется причина того, на первый взгляд парадоксального явления, что классическое римско-византийское право получило импульсы качественно нового развития не в самой Византийской империи, а на почве Западной Европы. На Западе, где более интенсивно зарождались раннекапиталистические отношения, это право, основанное на частной собственности, было использовано применительно к новым социально-политическим условиям жизни. Рецепция римско-византийского права стимулировала, в свою очередь, дальнейшее оформление правовых институтов буржуазного общества в Западной Европе.

Выдающуюся роль играло Византийское государство и в международной жизни средневекового общества. Удельный вес Византии на международной арене, разумеется, изменялся: Византийская империя знала и периоды расцвета своего внешнего могущества, и тяжелые годины военных поражений и дипломатических неудач. Но всегда Византия сохраняла самые разветвленные внешнеполитические связи, всегда стремилась оказывать влияние на ход международных событий не только в Европе, но и в Азии, а временами даже и в Африке.

В течение веков не раз менялись главные враги Византии, менялись и ее союзники. В раннее средневековье основная опасность грозила империи с востока и севера. Сперва ей приходилось отбивать удары закованных в броню сасанидских воинов и грозных, хотя и беспорядочных полчищ варваров-гуннов, готов, авар, славян. Позднее их сменили удачливые завоеватели — арабы, которым, однако, так и не удалось сломить мощь Византии. Не раз под стенами Константинополя появлялись ладьи храбрых руссов и войска болгар. Нередко сама Византия переходила в наступление на своих соседей, нанося им чувствительные поражения. С XI в., несмотря на продолжающуюся борьбу на Востоке, которая велась на этот раз с турками-сельджуками, основная опасность для Византии переместилась на Латинский Запад. Именно оттуда появились и кичливые норманны и расчетливые итальянцы, и первые завоеватели Константинополя — грабительские армии крестоносных рыцарей.

В последние столетия существования Византийского государства наибольшая, на этот раз смертельная, опасность вновь надвинулась с Востока, откуда хлынули и смяли империю войска турок-османов. Гибели Византийской державы способствовало и вероломное попустительство Запада, и постоянные столкновения со славянскими государствами Балканского полуострова, ослабившие перед лицом общего врага как Византию, так и славян.

Только после падения Византии ошеломленная Европа в какой-то мере осознала ту историческую роль, которую долгие годы играла эта страна в международной политике средневековья.

Византийская империя, подобно Древней Руси, на протяжении столетий служила как бы барьером для Западной Европы, о который разбивались многочисленные тюркские и монгольские орды, двигавшиеся с Востока.

Византийское государство в течение всей своей истории находилось в центре сложной внешнеполитической борьбы. Быть может, именно тяжелая международная обстановка и выковала столь искусную и изощренную византийскую дипломатию. Внешняя политика Византии прославилась умением комбинировать тайную дипломатическую игру с меткими военными ударами. Особенно искусно умели византийские правители разбить сильного врага чужим оружием, хитрыми интригами, натравив на него его же союзников.

Окруженная опасностями, Византия постоянно старалась избежать одновременной борьбы на два фронта. И всегда, когда ей это удавалось, она выходила победительницей из самых острых коллизий.

Препятствуя объединению врагов, византийское правительство не брезговало для достижения своих целей любыми средствами. Чаще всего в ход пускались подкуп иноземных правителей, интриги при иностранных дворах, натравливание одних народов на другие, разжигание среди соседей племенной или религиозной розни. Византийская дипломатия являлась своего рода кодексом вероломства: ее девизом по-прежнему оставался испытанный принцип политики римлян — «Разделяй и властвуй!». Коварство и изворотливость, умение плести самые хитроумные козни, разыгрывать дипломатические комбинации, как шахматную партию, — были основным нервом византийской дипломатической системы. Византийские дипломаты были великими мастерами склонять к измене самых лучших друзей своих противников, разъединять своих врагов, покупать за золото и высокие имперские титулы союзников. Широко использовались и династические браки иноземных правителей с византийскими принцессами для подчинения соседних государств влиянию Византии.

Вместе с тем византийской дипломатии были присущи и некоторые особые черты, отличающие ее от дипломатии других феодальных государств Европы. Прежде всего византийская дипломатия носила централизованный характер. Вся внешнеполитическая деятельность византийских дипломатов руководилась из единого центра — императорского дворца и находилась под неустанным строжайшим контролем государства. Текли столетия, чередовались у власти социальные группировки господствующего класса, приходили и уходили с исторической арены византийские императоры и их логофеты, менялись в зависимости от внутренних и внешних причин цели и задачи внешней политики Византии, но сохранялась централизация византийской дипломатической системы, совершенствовались ее методы и приемы.

В сравнении с неупорядоченной, распыленной, зачастую действующей несогласованно дипломатией варварских королевств или феодальных княжеств раздробленной на замкнутые мирки Европы, централизованная, твердо направляемая государством византийская дипломатия имела свои бесспорные преимущества. Византийское государство, используя традиции Поздней Римской империи, сумело создать необычайно разветвленную дипломатическую систему. Византийская империя обладала огромным штатом высоко образованных дипломатов и массой переводчиков, обученных языкам почти всех известных тогда народов мира.

Заслугой византийской дипломатии является разработка правил посольского дела: порядка приема и отправления посольств, определения прав и обязанностей послов и других дипломатов. В положении византийского посла при иноземном дворе наблюдалась драматическая двойственность: с одной стороны, Византия чрезвычайно заботилась о поддержании высочайшего престижа посла великого государства, с другой — посол всегда оставался лишь исполнителем воли императора и мог принимать серьезные решения только с его санкции. Для охраны своих дипломатов Византия ввела в международное право принцип неприкосновенности личности посла; этот принцип позднее получил широкое распространение в странах Западной и Восточной Европы. Византийской дипломатией была введена процедура заключения и расторжения договоров с иностранными державами, созданы формуляры международных договоров, составляемых обычно на языках обеих договаривающихся сторон, установлен церемониал их подписания. Византийские дипломаты применили систему верительных грамот для послов и определили многие другие формальности дипломатического ритуала. Пышный церемониал приема иностранных послов в императорском дворце Константинополя должен был своим блеском ослепить варваров, внушить им представление о силе Византийского государства, скрыть от них все его слабости. Задачей византийской дипломатии было очаровать и одновременно запугать чужеземных послов, чтобы тем легче их обмануть. Иностранные послы при византийском дворе жили фактически на положении почетных пленников, которых стремились полностью отгородить от населения империи. Их то одаривали роскошными подарками, то в случае неуступчивости унижали и грозили убить. Все чужеземные дипломаты, приезжавшие в Византию, были опутаны хитроумной сетью неусыпного надзора.

Византийская дипломатия умело использовала во внешнеполитических интересах византийского правительства торговые, религиозные и культурные связи империи с самыми различными странами и народами. Византийский купец, миссионер и дипломат в большинстве случаев действовали единодушно, способствуя распространению влияния Византийского государства далеко за его пределами. Порою же купец и миссионер одновременно выполняли и дипломатические функции, проникая раньше послов в самые отдаленные и неведомые страны.

Византийские дипломаты, купцы и миссионеры неустанно собирали в интересах своего правительства многообразные сведения о всех государствах, где им довелось побывать, о политической атмосфере, царящей при дворах правителей иноземных королевств, о военном деле, торговле, нравах и обычаях различных народов. Иногда на основе этих наблюдений впоследствии рождались интереснейшие описания самых экзотических стран, являющиеся превосходным историческим источником. Вместе с тем сами торговые и церковные интересы Византии, в свою очередь, зачастую направляли деятельность византийской дипломатии.

Особенно крупная роль во внешней политике Византии принадлежала церкви и церковным миссиям. Распространение христианства являлось важнейшим дипломатическим орудием Византии на протяжении многих столетий. Гибкость и изворотливость византийской дипломатии были в равной степени присущи и миссионерской деятельности православной церкви. Стремясь скрыть истинные политические цели под маской благожелательности, стремясь привлечь на свою сторону симпатии новообращенных народов, Константинопольская патриархия применяла более гибкие методы миссионерской деятельности, чем папский престол. Византийские миссионеры вели проповедь христианства и вводили богослужение на местных языках, они переводили на эти языки священное писание, в то время как католический Рим сурово искоренял литургию на национальных языках. Такая гибкая политика православной церкви во многом способствовала успеху византийской дипломатии, утверждению византийского политического и идейного влияния в христианизированных странах.

Византийская дипломатия оказала глубокое влияние на организацию дипломатического дела в других средневековых государствах и долгое время оставалась своего рода эталоном для многочисленных варварских народов. Организационные принципы и внешние формы дипломатического этикета византийской дипломатии легли в основу европейской дипломатии феодальной эпохи. По своей целенаправленности и четкой централизации с византийской дипломатической системой в Европе может сравниться лишь дипломатия католического престола и Венецианской республики. Но, кстати сказать, именно венецианские дожи и папская курия особенно много заимствовали в своей дипломатической деятельности от византийской дипломатической школы, а многие их агенты были учениками и последователями византийских дипломатов.

Сама византийская дипломатия, в свою очередь, немало позаимствовала от дипломатической организации восточных монархий, в частности Сасанидского Ирана и особенно Арабского халифата. Несмотря на длительные войны с персами и арабами Византия поддерживала постоянные тесные связи с восточным миром, что, естественно, привело к взаимному усвоению обеими сторонами приемов и методов дипломатии другой страны. Этому способствовало и то, что дипломатическая система Ирана и Арабского халифата тоже во многом носила централизованный характер, направлялась правительством шахов и халифов и тем самым была более близка к византийской дипломатии, чем дипломатическая организация феодальных княжеств и королевств Европы.

В истории мировой культуры византийской цивилизации, поражавшей современников не только своей торжественной пышностью, но и внутренним благородством, изяществом форм и глубиной мысли, принадлежит особое небесспорно выдающееся место. В течение всего своего тысячелетнего существования Византийская империя — эта прямая наследница греко-римского мира и эллинистического Востока — оставалась центром своеобразной и поистине блестящей культуры. Более того, вплоть до XIII в. Византия по уровню развития образованности, по напряженности духовной жизни и красочному сверканию материальной культуры, бесспорно, стояла впереди всех стран средневековой Европы.

Создание византийской культуры было сложным, порой мучительно-противоречивым процессом. Византийская цивилизация, в отличие от западноевропейской, в тревожные времена варварских нашествий во многом осталась последним оплотом греко-римских традиций. Как византийская государственность устояла под натиском варваров, так и византийская культура сумела противостоять волне варварских влияний. Византийская культура, однако, сама впитала художественные традиции, созданные многочисленными народами, населявшими империю. Не только греки, но сирийцы и копты, армяне и грузины, малоазийские племена и славяне, народности Крыма и латинское население Иллирика в разной, конечно, степени внесли свою лепту в формирование собственно византийской культуры. Но после ее окончательного сложения культурное развитие этих народов пошло под знаком нивелирующего господства византийской цивилизации.

Становление византийской культуры происходило в обстановке глубоко противоречивой идейной жизни ранней Византии. Это было время складывания всей идеологии византийского общества, оформления системы христианского миросозерцания, утверждавшегося в острой борьбе с философскими, естественнонаучными и эстетическими воззрениями античного мира. На авансцене идейной жизни той поры мы видим страстную полемику языческих философов и христианских богословов, шумные столкновения прославленных риторов и фанатичных монахов. Христианство энергично ведет наступление, но язычество еще не сдает окончательно своих позиций, а порою одерживает временные победы.

Античные традиции еще господствуют в естественных науках, в проникнутой пафосом римской государственности придворной историографии, в искусственной, наполненной духом ретроспективизма светской поэзии, в блистающей отточенностью аттических форм риторике и эпистолографии. Еще сохраняются античная космогония и космография, высокий уровень научного познания мира, живут эстетические идеалы эллинизма.

Вместе с тем именно в этот период медленно, но неуклонно идет процесс сближения, взаимопроникновения и взаимообогащения, античной и христианской культур. Христианство, победив политически, могло, однако, бороться с неиссякаемым обаянием античности в сфере философии, науки, классической литературы и искусства, лишь усваивая и ставя себе на службу высшие достижения языческой цивилизации.

Если в раннем христианстве с его ригористической непримиримостью в художественном творчестве наблюдалось нарушение гармонии между формой и содержанием, если дидактичность и суровый аскетизм раннего христианства приводили к забвению формы в угоду нравоучительности, а все, на чем сохранялось клеймо язычества, с пренебрежением отбрасывалось, то позднее положение существенно изменилось. Наиболее образованные и дальновидные христианские богословы поняли необходимость овладения всем арсеналом языческой культуры, использования ее филигранной формы при создании новых философских и эстетических концепций.

В патристической литературе ранневизантийской эпохи, где закладывался фундамент средневекового христианского богословия, мы видим сочетание идей раннего христианства с неоплатонической философией, парадоксальное переплетение античных риторических форм с новым идейным содержанием. Христианская догматика формируется под сильным воздействием неоплатонизма. Мистический и теистический характер учения неоплатоников, их этические воззрения, перекликавшиеся с христианским аскетизмом, открывали путь к такого рода сближению. В самом неоплатонизме в борьбе двух течений — радикального, враждебного христианству, и более умеренного — постепенно берут верх сторонники компромисса с христианским богословием. Происходит как бы двуединый процесс отталкивания, обособления и одновременно сближения, слияния неоплатонической философии и христианского богословия. Он завершается, как известно, поглощением неоплатонизма христианством.

В переходную эпоху гибели рабовладельческого и становления феодального общества коренные сдвиги происходят во всех сферах духовной культуры Византии. Рождается новая эстетика, возникает новое видение мира, более соответствующее складу мышления и эмоциональным запросам средневекового человека. Патристическая литература, библейская космография, литургическая поэзия, монашеская повесть, всемирная хроника, христианская агиография, пронизанные религиозным миросозерцанием, мало-помалу овладевают умами византийского общества.

Лихорадочный темп жизни, полной социальных и политических катаклизмов, отражается в самых разнообразных сферах творческой деятельности людей того времени. Общественная мысль находится в постоянном движении. В империи бушуют тринитарные и христологические споры, идет непримиримая борьба господствующей церкви с ересями. Вся духовная жизнь общества отличается драматической напряженностью. Вместе с тем в ней наблюдается удивительное смешение языческих и христианских идей, мыслей, образов, представлений, колоритное соединение языческой мифологии с христианской мистикой. Эпоха становления новой, средневековой культуры рождает талантливых, порою даже отмеченных печатью гения, мыслителей, писателей, поэтов. Индивидуальность художника еще не растворилась в церковно-догматическом мышлении. Интимная биографичность, глубочайший самоанализ, смятенность душевных переживаний характерны для некоторых поэтических произведений того времени. Психологизм и душевная открытость поэзии Григория Назианзина перекликаются со знаменитой на Западе «Исповедью» Августина.

В формирующейся христианской идеологии в этот период можно наметить две струи: аристократическую, связанную с господствующей церковью, и плебейско-народную, выросшую из ересей и корнями уходящую в толщу религиозно-этических представлений народных масс и широких слоев беднейшего монашества. Православная церковь, господствующие классы империи, императорский двор, константинопольская аристократия и образованное высшее духовенство все энергичнее выступают за использование всего лучшего, что было дано человечеству античной культурой. Христианские богословы, писатели, проповедники все чаще и чаще заимствуют из сокровищницы греко-римской цивилизации импонирующую простоту и пластичность философской прозы, филигранные методы неоплатонической диалектики, логику Аристотеля, практический психологизм и искристое красноречие античной риторики. Постепенно происходит своего рода подспудная реабилитация классического образования и античной литературы, в школах, наряду с Библией, начинают изучать Гомера. В ранневизантийский период христианская ученая литература достигает высокой степени утонченности, соединяя изысканное изящество формы с глубоким спиритуализмом содержания. Византийская богословско-патристическая литература оказала огромное влияние на формирование богословско-философских концепций в Западной Европе раннего средневековья.

Иные эстетические идеалы в это же время были выдвинуты представителями плебейского народного течения в христианской идеологии. Питаемая народной средой, рождается новая монашеская повесть и хроника, церковная поэзия, агиография. Это направление вольно или невольно все больше приближает христианскую литературу к народу и отрывает ее от ученой античности. В художественное творчество все сильнее проникают стихийный темперамент, народная цельность и наивность восприятия мира, искренность и эмоциональная приподнятость нравственных оценок, неожиданное соединение мистицизма с жизненностью бытового колорита, набожной легенды с деловитым практицизмом. Сильная народная струя проникает в литургическую поэзию, где рождается новая метрика и ломаются античные нормы стихосложения, где торжествуют новые эстетические идеалы, пронизанные народным духом.

В VII в. завершается первый этап развития византийской культуры и идеологии. К этому времени окончательно кристаллизуется христианская догматика, в основном складываются эстетические воззрения византийского общества. На смену драматической напряженности беспокойных первых столетий истории Византии приходит некоторое идейное успокоение, в общественной мысли господство получают спиритуалистические идеалы созерцательного покоя, нравственного совершенства, все как бы застывает, делается строже, суше, статичнее. Христологические и тринитарные споры, будоражившие ранневизантийское общество, временно затихают, подчиняясь единому церковно-догматическому мировоззрению.

В культурной жизни империи этого времени весьма ощутимы упадок научных знаний, вульгаризация и сакрализация литературы, снижение уровня образованности. Античные традиции временно меркнут, уступая место средневековому миросозерцанию. В VIII–X вв. наблюдается известная стабилизация византийской культуры: это были века систематизации христианского богословия. Богословско-философская мысль окостеневает, теряет свой творческий характер, труды богословов и философов делаются все более догматичными и компилятивными. Происходит как бы обобщение и классификация всего достигнутого в науке, богословии, философии, литературе. Завершается процесс своего рода отрицания античной культуры.

Этому сопутствует усиление традиционализма и консервативных веяний в духовной жизни византийского общества. Идеализация ушедшего в прошлое величия римско-византийского государства, прославление василевсов ромеев, истинной веры, правопорядка, превосходства цивилизованных византийцев над невежественными варварами получают выражение в застывшем в своей парадной неподвижности придворном этикете, в пышном церковном ритуале. Магия обряда проникает всюду — в богослужение, в придворный церемониал и дипломатию, в частную жизнь общества.

В греческой литургии как бы сливаются воедино медлительный ритм богослужебного действа, величавое спокойствие церковных гимнов с торжественными интонациями церковной музыки и очертаниями церковного интерьера. Здесь было достигнуто такое же гармоническое единство поэтического текста и архитектурного пространства, как в греческом театре классической эпохи.

Устремленность в прошлое, консерватизм мышления, однако, отнюдь не свидетельствовали о духовном застое, лености мысли, бессилии ума византийцев. Это была своего рода общественная позиция, выдвинутая для защиты классовых основ византийского общества и государства.

В период классического средневековья в византийской культуре полностью торжествуют обобщенно-спиритуалистические принципы. Общественная мысль, литература, искусство как бы отрываются от реальной действительности и замыкаются в кругу высших, абстрактных идей. Христианство, борясь как против античного миросозерцания, где царила гармония духа и тела, так и против дуалистических еретических учений, отделявших непроходимой пропастью духовное и телесное начала, хотя и осознает трагическую противоречивость мира, но стремится снять это противоречие. Выход из тупика, создаваемого этим извечным конфликтом духа и материи, христианство ищет в примирении духа и плоти, в соединении несоединимого путем подчинения плотского начала духовному.

Византийская литература этого периода обращается к символическому лиризму; ей теперь чужда динамика действия, разрешение конфликта достигается не путем саморазвития образа героя, а через его внезапное духовное озарение. В литературу врывается элемент чуда и занимает там надолго прочные позиции. Метафоры и аллегории делаются все пышнее, но безжизненнее, масштабы повествования грандиознее, но дальше от интимной жизни и психологических переживаний человека. Характеристика персонажей часто лишается полнокровной конкретности.

Византийская литература, как и вся культура той эпохи, в своей основе статична, бездейственна, рассудочна. Художник не только не вмешивается в течение окружающей жизни, не только не высказывает своего отношения к ней, но даже и не стремится познать все многообразие бытия. Он часто живет в выдуманном, нереальном мире рассудочных абстракций и канонизированных ситуаций и образов. Вместо познания природы и человека он занят воплощением идеи в стройной системе символов. Постоянная изменчивость, подвижность видимого мира для него лишь иллюзия, лишь оболочка, скрывающая неизменную извечную сущность всех вещей. Повествование замыкается в кругу излюбленных трафаретных сюжетов; в произведениях церковной литературы той поры поселяются символические, стереотипные герои, абстрактные пейзажи, господствует метафизическая игра словами, порою утомительный фразеологический этикет. Полнокровные бытовые детали, грубоватый народный юмор, столь характерные, например, для житийной литературы ранней Византии, все чаще сменяются бесплотными, аскетическими фигурами мучеников и святых. Канонизированность и унифицированность всей духовной жизни Византии постоянно поддерживаются строгой регламентацией мышления со стороны государства и господствующей церкви. Задачи творчества четко ограничены поучительностью, дидактичностью литературы: цель писателя — не осмысление природы и бытия, а просвещение и спасение тех, кто бродит во тьме невежества и греховности. Для него нет необходимости обладать своим собственным видением мира.

Канонизированность и традиционность византийской культуры той эпохи не смогли, однако, полностью погасить в общественной жизни внутреннего творческого горения, уничтожить живые искания полнокровных художественных образов. В сухую пустыню голых абстракций из реальной жизни порой неожиданно врываются трогательно-поэтичные, наивно-бесхитростные образы простых, маленьких страждущих людей. На страницах византийской житийной литературы возникает истинно народный образ немощного телом, но чистого душой человека. Обычно это нищий духом, всюду гонимый, осыпаемый насмешками и оскорблениями толпы юродивый. Но именно он, такой несчастный, а порой смешной в своей беспомощности, рисуется агиографами как избранник божий, который творит чудеса и совершает подвиги добродетели. Все повествование пронизывает щемящее чувство искреннего сострадания к бедному человеку, такому убогому и такому мудрому в своей простоте. В литературе хотя и увековечивается дисгармония, царящая в мире, но вместе с тем громко звучат нотки гуманизма, которых так не хватало в моральном кодексе рабовладельческого общества.

Таким образом, двойственность византийской культуры, наличие и противоборство аристократической и народной струи не стираются даже в периоды наивысшего господства догматизированной церковной идеологии. Вместе с тем, в отличие от Западной Европы, почти целиком утратившей в раннее средневековье сокровища античной культуры, в Византии традиции греко-римской цивилизации никогда не умирали, а упадок образованности ощущался в значительно меньшей степени, чем на Западе. Естественно поэтому, что и возрождение античной культуры в Византии началось раньше, чем в Западной Европе. Средневековая христианская Византия как бы хочет, но не может сбросить с себя груз античной культуры, и все вновь и вновь возвращается к этому источнику знания. Правда, в IX–X вв. изучение античности в Византии не было еще творческим, а носило компилятивный характер. X век был веком энциклопедий, компендиев, эксцерптов из произведений древних авторов, но мало-помалу античное наследие вновь начинают использовать в целях развития новых эстетических взглядов общества.

Значительное накопление позитивных знаний, медленный, но неуклонный рост естественных наук, расширение представлений человека о земле и вселенной, потребности мореплавания, торговли, дипломатии, юриспруденции, развитие культурного общения со странами Европы и арабским миром — все это приводит к обогащению византийской культуры и крупным переменам в мировоззрении византийского общества. В XI–XII вв. в византийской культуре происходят серьезные сдвиги. Это было время подъема научных знаний и зарождения рационализма в общественной мысли византийского общества. Крупные византийские мыслители того времени впервые пытаются, правда пока еще не очень последовательно, логически обосновать важнейшие церковные догматы. Рационалистические тенденции у византийских философов и богословов, так же как и западноевропейских схоластов X–XII вв., проявлялись прежде всего в стремлении сочетать веру с разумом, а порою и поставить разум выше веры. Но в отличие от западноевропейской схоластики византийская философия XI–XII вв. строилась на основе античных философских учений разных школ, а не только преимущественно на трудах Аристотеля, как это было на Западе. Выразителями рационалистических веяний в византийской философии были Михаил Пселл, Иоанн Итал и их последователи.

Важнейшей предпосылкой развития рационализма в Византии был новый этап возрождения античной культуры в империи, нашедший выражение в осмыслении античного наследия как единой целостной философско-этической системы. Византийские мыслители XI–XII вв. воспринимают от античных философов уважение к разуму; на смену слепой вере, основанной на авторитете, приходит исследование причинности явлений в природе и обществе. Рационалистические идеи византийской философии XI–XII вв. оказали заметное влияние на развитие западноевропейской схоластики и средневековой философской мысли в целом. Как в Византии, так и на Западе они подвергались жестоким гонениям со стороны господствующей церкви.

В это же время происходят значительные сдвиги в литературном творчестве и морально-этических воззрениях византийского общества. В период расцвета феодализма и тесного политического и культурного общения Византии с Западом усиливается светское течение в византийской литературе, в кругах феодальной знати и интеллигенции растет религиозный индифферентизм, появляются остро сатирические произведения, бичующие пороки монашества. Монашеский идеал целомудрия находит все меньше адептов и сменяется воспеванием простых человеческих радостей земной любви. Создание куртуазного рыцарского романа на Западе совпадает с появлением в Византии воинской повести, героического эпоса, любовного романа, на страницах которых живут и действуют новые герои — смелые воины, творящие чудеса храбрости уже не во имя аскетических идеалов спасения души, а ради своих прекрасных возлюбленных и во славу василевса ромеев. В литературе происходит смена жанров — классическое житие заменяется светской повестью, всемирные хроники — мемуарами и трудами историков, описывающих современные им события. Византийская историография вновь переживает блестящий расцвет. Возрождается риторика, эпистолография. Наряду с религиозными гимнами развиваются светская любовная лирика и обличительная сатирическая поэзия.

Но новые веяния проявляются не только в эволюции литературных жанров, а прежде всего в изменениях этических воззрений. Заметно меняется творческая позиция художника. На смену пассивному преклонению перед церковно-догматическим отображением мира сверхчувственных сущностей постепенно приходит осознанное восприятие художником реального мира.

Художник теперь не только ясно видит всю противоречивость и сложность человеческой души, но и дает свою оценку действий человека. Если в житийной литературе предшествующих столетий характеристика героя была всегда однозначной — он был или сосудом добра, или вместилищем всех зол, то ныне в литературе появляются сложные человеческие характеры: герой рисуется уже не только светлой или темной краской, но и полутонами, образ делается более жизненным, правдивым. Сам писатель то восхищается своим героем, то иронизирует над ним, то бичует его пороки. Сочнее, полнокровнее становится и язык литературных произведений, мертвый, книжный язык античных классиков или отцов церкви начинает заменяться народным разговорным языком.

Все эти бесспорно прогрессивные явления в византийской культуре XI–XII вв. нашли свое дальнейшее развитие в последний период существования Византийской империи. Вместе с тем они наталкивались на самое отчаянное сопротивление со стороны идеологов господствующей церкви. Культура поздней Византии отмечена печатью утомленного величия. В обстановке трагического умирания некогда могучей империи, ныне зажатой в кольце внешних врагов и сотрясаемой внутренними социальными конфликтами, происходит ясная поляризация двух основных течений в византийской идеологии.

Даже в самую тяжкую годину вражеских нашествий в Византии сохранялись очаги культуры, билась живая мысль, зрели новые идеи, порою опережавшие свой век и предвосхищавшие эпоху гуманизма. Передовые социально-политические идеалы зилотов, смелая, пусть утопическая, философско-религиозная система Плифона, стремившегося не только создать свою новую, проникнутую языческим пантеизмом религию, но и возродить в Византии идеальное государство Платона, хотя и были обречены на неудачу, оставили заметный след в развитии человеческой мысли.

В возрожденной политии Платона Плифон видел не абстрактный идеал государственного устройства, а реформированное на новой социальной основе реальное Византийское государство, где будут гармонически трудиться под защитой воинов как богатые граждане, так и простые труженики, управляемые мудрыми философами. Там вновь под эгидой протекционизма расцветут ремесло и торговля, будет создана национальная регулярная армия, способная спасти империю. В политическом учении Плифона уже зрели семена реальных идей национального государства, за которыми было будущее в Европе.

Последний период истории Византии был в то же время веком выдающихся византийских эрудитов. Широчайшие познания прославленных византийских философов, богословов, филологов, риторов — таких, как Димитрий Кидонис, Мануил Хрисолор, Виссарион Никейский и другие, вызывали безграничное восхищение итальянских гуманистов, многие из которых были учениками и последователями византийских ученых. В историографии и светской литературе поздней Византии явственно проступают гуманистические черты — интерес к человеческой личности, к природе, мирозданию; наряду с библейской концепцией исторического процесса зарождаются новые историко-философские теории, в частности теория закономерной смены мировых монархий. В это время заметен прогресс в точных и естественных науках, особенно в математике и медицине.

В XV в. все теснее становится идейное общение византийских эрудитов с итальянскими учеными, писателями, поэтами, все сильнее их влияние на формирование раннеитальянского гуманизма. Именно византийским эрудитам суждено было открыть западным гуманистам прекрасный мир греко-римской древности, познакомить их с классической античной литературой, с подлинной философией Платона и Аристотеля.

Но одновременно с зарождением гуманистических идей в поздней Византии происходит необычайный взлет мистицизма. Как будто бы все временно притаившиеся силы спиритуализма и мистики, аскетизма и отрешенности от жизни консолидировались теперь в исихастском движении и начали наступление на идеалы Ренессанса.

В атмосфере идейной безнадежности, порождаемой смертельной военной опасностью, феодальными усобицами и разгромом народных движений, среди византийского духовенства и монашества зрело стремление найти спасение от земных бед в мире пассивной созерцательности, полном успокоения, — исихии, в самоуглубленном экстазе, дарующем мистическое слияние с божеством и озарение божественным светом. Поддерживаемое господствующей церковью и феодальной знатью, учение исихастов одержало победу, заворожив мистическими идеями широкие народные массы империи. Победа исихастов во многом была роковой для культурного развития Византии, да и для судеб самого Византийского государства: исихазм задушил ростки гуманистических идей в литературе и искусстве, ослабил волю к сопротивлению народных масс в борьбе с внешними завоевателями. Мистические идеи исихазма оказались весьма живучими и после падения Византии проникли далеко за пределы империи в страны Восточной и Юго-Восточной Европы.

Прогрессивные идеи византийских мыслителей, горячих приверженцев античной цивилизации, однако, не исчезли бесследно, а были перенесены на почву Западной Европы, где и продолжали жить, во многом оплодотворив ее культуру в эпоху Ренессанса.

Выдающееся место в истории мировой культуры по праву принадлежит также византийскому искусству. Средневековая Европа обязана Византии созданием неповторимого по своей эмоциональной силе и элегантной изысканности художественного стиля, оказавшего неизгладимое воздействие на развитие эстетических воззрений во многих сопредельных с империей странах.

Византийское искусство генетически восходило к эллинистическому и восточнохристианскому художественному творчеству. В ранний период в византийском искусстве как бы слились воедино рафинированная пластичность и трепетная чувственность позднеантичного импрессионизма с наивной, порой грубоватой экспрессивностью народного искусства Востока. Эллинизм долгое время оставался главным, хотя и не единственным, источником, откуда византийские мастера черпали изящество форм, правильность пропорций, чарующую прозрачную колористическую гамму, техническое совершенство своих произведений. Но эллинизм, естественно, не мог в полной мере противостоять мощному потоку восточных влияний, нахлынувших в Византию в первые столетия ее существования. В это время ощущается значительное воздействие на византийское искусство египетских, сирийских, малоазийских, иранских художественных традиций, народного творчества степных кочевников-варваров.

Однако уже в VI–VII вв. византийские художники сумели не только впитать эти многообразные влияния, но и, преодолев их, создать свой собственный стиль в искусстве. С этого времени Константинополь превращается в прославленный художественный центр средневекового мира, в «палладиум наук и искусств». Позднее за ним следуют Никея, Афины, Трапезунд, Мистра, Афон, также ставшие средоточием византийского художественного стиля.

Возникнув в придворной, аристократической среде столицы мировой державы с ее автократической властью василевсов и влиятельной православной церковью, византийское искусство во всей полноте отразило основные черты христианского мировоззрения, воплотило эстетические идеалы феодального общества Византии. Эллинистический языческий антропоморфизм отныне был наполнен совсем иным идейным содержанием: искусство прониклось философскими представлениями восточнохристианской религии, а эстетика византийских мастеров оказалась органически связана с религиозным миросозерцанием.

Если классическое античное искусство отличалось умиротворенным монизмом, если оно не знало борьбы духа и тела, а его эстетический идеал воплощал гармоническое единство телесной и духовной красоты (χαλοχαγαδια), то уже в поз дне античном художественном творчестве намечается трагический конфликт духа и плоти. Монистическая гармония сменяется столкновением противоположных начал, «дух как бы стремится сбросить оковы телесной оболочки». Это противоборство духовного и плотского элементов привело к сочетанию в позднеантичном искусстве языческой чувственности с огромной духовной напряженностью.

Эстетика византийского общества на первых порах впитала из эстетических идеалов поздней античности взволнованную одухотворенность и философский спиритуализм, подобно тому как сама восточнохристианская религия восприняла элементы мистики из неоплатонической философии. В дальнейшем византийское искусство преодолело конфликт духа и тела, его сменила спокойная созерцательность, призванная увести человека от бурь земной жизни в сверхчувственный мир чистого духа. Это «умиротворение» происходит в результате признания примата духовного начала над телесным, победы духа над плотью. Основной эстетической задачей византийского искусства отныне становится стремление художника воплотить в художественном образе трансцендентную идею. Это было закономерным следствием глубокого изменения всех общественных отношений, всей идеологии Византийской империи: сенсуалистическая эстетика античности не отвечала уже запросам господствующего класса и православной церкви Византии и была постепенно вытеснена спиритуалистическими идеалами средневековья.

Прекрасное, радостное, пантеистическое божество античных греков заменил трансцендентный, суровый, далекий от мира бог — воплощение чистой идеи; беломраморные языческие храмы древней Эллады, пронизанные солнцем, как бы слитые с окружающей природой, сверкающие на фоне голубого неба и жемчужного моря, сменила скромная по внешнему виду христианская базилика, вся прелесть которой таилась в ее внутреннем убранстве.

В полумраке сводов византийских храмов сумеречно сияло множество свечей и лампад, озарявших таинственными отблесками золото мозаик, темные лики икон, многоцветные мраморные колоннады, великолепную драгоценную утварь. Статуи античных богов и героев, прекрасные в своей мужественной пластичности, навсегда были изгнаны из дворцов и храмов и уступили место аскетическим образам христианских святых, воплощавших на мерцающем золотом фоне икон и мозаик бесплотный идеал христианского смирения.

Византийское искусство все более и более приобретает вневременной и внепространственный характер; абстрактный золотой фон, столь любимый византийскими мастерами, заменяет реальное трехмерное пространство, выполняя важную эстетическую функцию: он призван как бы отгородить отвлеченное изображение того или иного явления от живой действительности окружающего мира. Торжественный монументализм все чаще соединяется с усложненной символикой. Победа обобщенно-спиритуалистического принципа в эстетике приводит к растворению многообразия реального мира в символах, художник стремится освободиться от излишних, докучливых деталей, не раскрывающих, по его мнению, основной идеи произведения. Отвлеченные архитектурные ансамбли, фантастические пейзажи фона делаются все более абстрактными и зачастую заменяются золотыми или пурпурными плоскостями. В живописи и архитектуре начинает господствовать строгая, рассудочная симметрия, спокойная, торжественная уравновешенность линий и движений человеческих фигур на фресках и мозаиках храмов. В искусстве господствует пышная декоративность. Творчество художника приобретает отныне безликий характер, оно сковано традицией и церковным авторитетом, а порывы индивидуальных творческих исканий мастера подчинены нивелирующему действию канона.

Церковное богослужение, превратившееся в Византии в своего рода пышную мистерию, должно было по замыслу церкви затмить в душе человека эмоциональную приподнятость античной трагедии, здоровое веселье мимов, суетные волнения цирковых ристаний и даровать ему отраду в тусклой повседневности реальной жизни. И поскольку эти надежды далеко не всегда сбывались и простые радости бытия часто брали в народе верх над проповедью аскетизма, постольку церковь стремилась с особой настойчивостью использовать для идейного воздействия на широкие массы магическую силу искусства.

Глубокий спиритуализм эстетических воззрений византийского аристократического общества не увел, однако, искусство Византии окончательно в мир голой абстракции. В отличие от мусульманского Востока, где примат духовного начала над плотским привел к господству в изобразительном искусстве геометризма и орнаментальных форм, вытеснивших изображение человека, в искусстве Византии человек все же остался в центре художественного творчества. Прежде всего этому способствовали прочные традиции греческого антропоморфизма, весьма живучие в различных социальных слоях византийского общества.

Вместе с тем в самой восточнохристианской религии видное место, как мы знаем, занимало учение о воплощении Христа, принявшего для спасения человечества телесный облик человека. Этот догмат христианства как бы реабилитировал самого человека, примиряя религию с неизбежностью существования его телесной природы, а следовательно, и возможностью ее изображения в искусстве. Мощная стихия беспредметного искусства мусульманского Востока в эпоху иконоборчества, как мы видели, грозила затопить и Византию, но греческий антропоморфизм не только устоял, но и победил в этой борьбе.

С X в. в византийском искусстве складывается определенный устойчивый канон в изображении человека. Если языческий мир воспевал в нем телесную красоту, то византийское искусство прославляло его душевное величие и аскетическую чистоту. И в стенных росписях, в мозаиках и иконах, и даже в книжной миниатюре голова как средоточие духовной жизни становится доминантой человеческой фигуры, тело же стыдливо скрывается под струящимися складками одеяний, линейная ритмика сменяет чувственную экспрессию.

В изображении человеческого лица на первый план художник выдвигает его одухотворенность, самоуглубленную созерцательность, внутреннее величие, глубину душевных переживаний. Огромные глаза с экстатически расширенными зрачками, пристальный взор которых как бы завораживает зрителя, высокий лоб, тонкие, лишенные чувственности губы, — характерные черты портрета в византийском искусстве классического средневековья.

Впечатление пассивной созерцательности, замкнутости художественных образов достигается, кроме того, и применением византийскими мастерами особой колористической гаммы. Вместо античного импрессионизма с его тончайшей нюансировкой нежных полутонов с X в. начинают господствовать плотные локальные краски, наложенные декоративными плоскостями с преобладанием пурпурных, лиловых, синих, оливково-зеленых и белых тонов. С этой поры цвет мыслится как уплотненный свет, и задача художника — не воспроизведение реальных тонов, а создание отвлеченной колористической гаммы. Образ человека как бы окончательно застывает в величественном бесстрастии, лишается динамизма, олицетворяет состояние аскетического покоя.

Таким образом, господство религиозного мировоззрения и спиритуалистическая эстетика византийского общества, порожденная общественными отношениями средневековья, закономерно сделали невозможным появление реалистического течения в искусстве Византии. Сохранение эллинистических традиций, однако, не позволило окончательно дематериализовать человеческий образ. Применение эллинистической иллюзионистской техники не дало поглотить объем фигуры плоскостью, а восстановление античной системы пропорций воспрепятствовало растворению человеческого образа в абстрактной символике или геометрическом орнаменте. Некоторые материалистические черты в изображении человека и реального мира, его окружающего, порою, хотя и робко, пробиваются из глубин народного творчества Востока. Но они неизменно преследуются господствующей церковью и придворной аристократией.

Рафинированное искусство Константинополя, тесно сросшееся с придворным ритуалом и религиозным культом, выполняло в Византии важнейшие социально-политические и идейные функции. Подданных империи — христиан оно должно было наставлять в истинной вере, смирять их волю и отуманивать разум в мистическом экстазе, подчинять душу всеобъемлющей власти государства и церкви. Чужеземные же варварские народы оно призвано было ослеплять своей пышной роскошью и утонченным аристократизмом, внушать им преклонение перед величием Ромейской державы и православной церкви. В противовес индивидуализму античного миросозерцания, где в центре художественного творчества находилась героизированная личность, в Византии индивидуум растворялся в обществе, а идея величия в идеологии и искусстве прилагалась лишь к церкви, государству, императору.

Византийское искусство с X в. становится все более программным, строго регламентируется церковью и государством; его тематика и иконография подчиняются устойчивому канону, сюжетные новшества преследуются. Византийское искусство как бы закостеневает в гордом величии своего неизменного совершенства.

В этом, кстати сказать, состояло одно из важнейших отличий византийского искусства от художественного творчества Западной Европы раннего и классического средневековья. В Византии нивелирующая струя единого художественного стиля была значительно сильнее, чем на Западе, где царило многообразие школ и направлений, где более явственно сказалось влияние изменчивых форм варварского искусства. В то время как Запад жил многоликой художественной жизнью и там было столько же течений в искусстве, сколько крупных городов, богатых аббатств или замков владетельных феодалов, в Византии местные школы живописи или архитектуры большей частью подчинялись воздействию художественных норм столичного искусства. Если на Западе в живописи царила как бы анархия тематики, иконография менялась с калейдоскопической быстротой, постоянно рождались новые сюжеты, прославляющие местных святых, патронов феодальных княжеств или торговых городов, то в Византии раз созданная иконография, подчиненная дидактическим целям, оставалась почти неизменной на территории всей страны. Сковывающее воздействие традиционализма мешало саморазвитию византийского художественного творчества и, быть может, послужило одной из причин, не давшей искусству Византии подняться до вершин западноевропейского Ренессанса.

Противоречивость общественных отношений поздней Византии, слабость ростков предкапиталистических отношений и острая идейная борьба в империи, завершившаяся победой мистических течений, как известно, привели к тому, что возникшее там новое направление в художественном творчестве, в известной мере родственное раннеитальянскому Ренессансу, не получило своего завершения. Правда, в палеологовском искусстве XIII–XIV вв. явственно выступают некоторые гуманистические черты: вырабатывается более живописный стиль, усиливается динамизм, жестикуляция фигур становится более порывистой, экспрессивной, одеяния развеваются, повороты людей делаются свободнее, ракурсы смелее. Одновременно усложняется иконография, отдельные изображения приближаются к жанровым сценам, носящим интимный, порой сентиментальный характер; образы людей сливаются с фантастическим пейзажем, мельчают, теряют свою былую монументальность и неподвижность, колористическая гамма делается мягче, светлее. И тем не менее искусство Византии как бы остановилось на пороге Ренессанса, так и не перейдя заветной черты, отделявшей средневековое спиритуалистическое художественное творчество от полнокровного, чувственного реалистического искусства Возрождения.

Действительно, поздневизантийское искусство остается далеким от реализма, оно сохраняет верность спиритуалистическим традициям, полно ретроспективизма, человеческие фигуры так и не обретают объема и телесности, красочные плоскости так и не сменяются светотеневой моделировкой, а фантастические декорации фона не вытесняются интерьером. Более того, как известно, в последние десятилетия существования Византийской империи в искусстве, как и во всей идеологической жизни, вновь полностью побеждают реакционно-мистические начала, в живописи сухость, линейная графичность берет верх над сочностью и красочностью некоторых лучших творений палеологовского Ренессанса, динамическая экспрессивность вновь сменяется торжественной неподвижностью. Блестящий взлет палеологовского Возрождения оказался кратковременным, и расцветший на почве Мистры и в Кахриэ-Джами хрупкий цветок предренессансного искусства быстро увял под холодным дыханием аскетических идей исихазма и канонизированного эстетства господствующей церкви. Византийское искусство накануне гибели империи как бы окончательно застыло в своем уже померкнувшем величии.

Вместе с тем необычайная устойчивость византийского стиля в какой-то мере обеспечила его широкое проникновение и длительное воздействие на соседние с Византийской империей страны и народы. Внутри Византийского государства универсальный характер столичного искусства привел к известной ассимиляции национальных художественных школ коптов, сирийцев, армян, грузин, сербов, болгар, латинян, хотя одновременно само византийское искусство, в свою очередь, подвергалось обратному воздействию местных художественных форм, их эстетики, их особого восприятия мира, техники художественного творчества.

За пределами Византийской империи наблюдается картина широкой экспансии византийского искусства. Многие соседние с Византией народы испытали на себе чарующую магию глубоко одухотворенного и идейно целеустремленного искусства Константинополя. Константинополь долгое время сохранял славу законодателя художественных мод, провозвестника изысканного вкуса. Недаром сюда стекались учиться талантливые художники из феодальных замков солнечной Сицилии, из горных монастырей Кавказа и Балкан, со снежных равнин Древней Руси. Все они мечтали познать тайны творчества византийских художников, мозаичистов, архитекторов, ювелиров, усвоить благородство форм и изысканность колорита византийского искусства. Недаром самые влиятельные феодальные владетели Европы стремились заполучить из Константинополя к своим дворам греческих мастеров для постройки у себя дворцов и храмов,

В успехе экспансии византийского искусства немалую роль играла его социальная и идейная направленность. Придворная знать и высшее духовенство феодального общества Южной Италии и Сицилии, Рима и Венеции, побережья Адриатики и монастырей Сербии и Болгарии, горных княжеств Грузии и Армении, далеких городов Руси — Киева, Владимира, Новгорода, Москвы — охотно воспринимали аристократическое по своему духу, близкое их собственным социальным запросам и религиозно-эстетическим идеалам искусство Византии. Проникновение влияния византийского искусства, как и всей византийской цивилизации в целом, происходило наиболее интенсивно именно в родственной Константинополю социальной среде, именно в тех странах, где общественное развитие шло аналогичными с Византией путями.

В народной среде сопредельных с Византийской империей стран влияние аристократического искусства Константинополя, естественно, распространялось значительно медленнее. В толщу народа этих стран чаще проникали те элементы искусства местных школ империи, которые сохраняли более демократические, земные черты. Таким образом, известная двойственность искусства Византии порождала как бы две струи византийского влияния, просачивавшиеся в другие страны Европы. Но преобладающим, конечно, оставалось влияние господствующей столичной школы.

Вместе с тем семена художественных влияний Византии, попадая на почву самобытного творчества местных национальных школ различных стран Европы, хотя и приносили обильный урожай, одновременно подвергались серьезной переработке под воздействием уже сложившихся ранее национальных художественных форм и эстетических воззрений. Так было в Сицилии и Южной Италии, в странах Балканского полуострова, на Кавказе и в Древней Руси.

Древнерусских мастеров справедливо считают мудрыми и бережливыми наследниками лучших традиций византийского искусства. Они не только сохранили высочайшие для своего времени духовные ценности, созданные Византией, но и приумножили эти богатства, осветив византийское искусство творческим гением русского народа, внеся в него свой жизнеутверждающий оптимизм, проникновенную мягкость, сострадание к простому человеку, всеобъемлющий гуманизм.

Византийская цивилизация оказала глубокое и нередко устойчивое воздействие на развитие культуры многих стран средневековой Европы. Ареал распространения влияния византийской культуры был весьма обширен: Сицилия, Южная Италия, Далмация, государства Балканского полуострова, Древняя Русь, народы Закавказья, Северного Кавказа и Крыма — все они в той или иной степени соприкасались с византийской образованностью. Наиболее интенсивно византийское культурное влияние, естественно, сказывалось в странах, где утвердилось православие, связанное прочными нитями с Константинопольской церковью.

Византийское влияние осуществлялось в области религии и философии, общественной мысли и космогонии, письменности и образования, политических идей и права; оно проникало во все сферы искусства — в литературу и зодчество, живопись и музыку. Через Византию античное и эллинистическое культурное наследие, духовные ценности, созданные не только в самой Греции, но в Египте и Сирии, Палестине и Италии, передавались другим народам. Влияние византийской культуры в средние века во многом являлось продолжением распространения тысячелетних культурных традиций греко-римского и восточно-эллинистического мира в страны Юго-Восточной и Восточной Европы.

Восприятие элементов византийской цивилизации в Болгарии и Сербии, Грузии и Армении, в Древней Руси способствовало дальнейшему прогрессивному развитию феодального общества в этих государствах, отвечало их внутренним потребностям, поднимало их международный престиж. Со стороны правящих феодальных классов этих стран это было обращением к самым высоким образцам, наиболее изысканным духовным ценностям, созданным средневековой Европой.

Со стороны Византии распространение культурного влияния на сопредельные страны носило активный, целенаправленный характер и сочеталось с желанием подчинить эти государства церковной и политической супрематии империи. Однако силу и масштабы влияния византийской культуры равным образом не следует как преувеличивать, так и преуменьшать. Византийское влияние в различных сферах культуры проявлялось с неодинаковой степенью интенсивности. Порою это влияние было более длительным, быстро амальгамировалось с местной культурой, в других же областях оно было более поверхностным, как бы наложенным тонким слоем на самобытную культуру различных народов.

Как правило, степень эффективности проникновения византийского влияния зависела не только от активности Византийского государства и православной церкви, но и от уровня развития дохристианской народной культуры. Чем выше был уровень самобытной местной культуры, чем более прочно сохранялись в ней традиции языческого народного творчества, тем ограниченнее было воздействие византийской цивилизации.

Наиболее сильным византийское влияние, естественно, было в области церковной идеологии, канонического права, литургики, богослужебной литературы, гимнографии, церковной музыки, церковного изобразительного искусства. Несколько слабее оно проявлялось в сфере светской культуры, хотя византийская переводная литература светского характера, наряду с агиографией и церковной поэзией, получила широкое распространение во многих странах Юго-Восточной и Восточной Европы. Как известно, велика была роль Византии в возникновении и совершенствовании славянской письменности.

Еще важнее то, что перенесенные на чужеземную почву иноязычных местных культур духовные ценности, созданные Византией, нередко подвергались здесь глубокой трансформации, начинали как бы новую жизнь, приобретали совсем иные черты под воздействием национальных творческих начал. Воздействие аристократической феодальной культуры Византии, разумеется, было значительно более интенсивным на высшие слои общества сопредельных с империей стран — князья и феодалы государств Юго-Восточной и Восточной Европы, как мы видели, нередко перенимали византийский придворный этикет, некоторые черты быта и нравов рафинированной византийской знати. В широкие же слои народа этих стран византийское влияние просачивалось несравненно меньше. Однако, несмотря на противодействие правящих кругов и высшего духовенства, из империи тайными путями распространялась и запрещенная еретическая литература, демократические по своему духу апокрифы, антицерковные сатирические произведения, способствовавшие, в свою очередь, развитию вольнодумства в странах, находившихся в сфере византийского влияния.

Параллельно с распространением византийского влияния в странах Юго-Восточной, Восточной и Западной Европы происходил обратный процесс воздействия культуры этих народов на формирование общественных и эстетических идеалов самого византийского общества. Южные славяне и русские, армяне и грузины и многие другие народы играли немалую роль не только в политической, но и в идейной жизни Византии, обогатив в свою очередь своими художественными традициями византийскую культуру.

Византия прошла трудный, но насыщенный яркими событиями общественной и культурной жизни тысячелетий исторический путь. Ей по праву принадлежит видное место в прогрессивном развитии человеческого общества. История Византии поэтому вызывает живой интерес и у людей современной эпохи.