История Византии. Том III

Глава 3 Социально-экономический и политический строй Никейской империи, Эпирского царства и Трапезундской империи ^{(Геннадий Григорьевич Литаврин)}

Едва крестоносное войско овладело Константинополем, как Византийская империя развалилась на куски. «Когда Константинополь был взят латинянами, — говорит Никифор Григора, — случилось так, что держава ромеев, как грузовое судно, подхваченное злыми ветрами и волнами, раскололось на множество мелких частей, и каждый, разделив ее, как кому удалось, унаследовал один — одну, другой — другую часть»[78]. Такой оборот событий был закономерным итогом предшествующего развития страны. Симптомы феодального раздробления отчетливо проявились еще до Четвертого крестового похода, в царствование Исаака II и Алексея III Ангелов. Не только окраинные провинции Византии, населенные иноплеменниками, тяготели к выходу из состава империи. Даже области, в которых греки составляли подавляющее большинство, превращались в почти независимые, слабо связанные с центром княжества крупнейших феодальных фамилий. В Южной Македонии и Эпире безраздельно властвовали Комнины, Дуки и Ангелы, в Фессалии — Малиасины и Петралифы, в Лакедемоне — Лев Хамарет. Навплийский архонт Лев Сгур перед самой осадой Константинополя крестоносцами пошел войной против центрального правительства, силой овладел Коринфом, вторгся в Аттику, осадил Афины, взял Фивы и начал продвижение на север, к Фессалии.

Сходной была обстановка и в Малой Азии. Сразу же после падения столицы малоазийские земли империи оказались под властью нескольких независимых друг от друга правителей. Атталия находилась в руках представителей грецизированной итальянской семьи Альдебрандино, на Меандре укрепился Мануил Маврозом, Филадельфией единовластно правил Феодор Манкафа, Сампсоном у Милета владел Савва Асиден. Пиги и Лампсак были фактически независимыми венецианскими колониями. Родос находился под господством Льва Гавалы.

Темным и безнадежным казалось будущее дезорганизованной и лишенной единого управления страны. В первые месяцы после падения столицы никто не мог предвидеть, где начнется возрождение разрушенного Византийского государства и начнется ли оно вообще. Однако вскоре это возрождение началось почти одновременно в разных концах бывших земель империи. К концу 1204 — началу 1205 г. из множества греческих центров выделились три главных, которые принято называть Никейской империей, Эпирским царством и Трапезундской империей.

Именно этим греческим государствам, образовавшимся после Четвертого крестового похода, было суждено сыграть решающую роль в судьбах Латинской империи и самой Византии.

После бегства из Константинополя Алексея Мурчуфла, в ночь на 13 апреля, столичная знать провозгласила императором в св. Софии видного константинопольского аристократа Константина Ласкариса, который предпринял последние попытки организовать оборону города[79]. Однако, убедившись в их полной бессмысленности, он, так же как и другие представители столичной знати, бежал через несколько часов после своего провозглашения в Малую Азию. О дальнейшей судьбе Константина Ласкариса почти ничего неизвестно. По-видимому, он не был коронован, не принял титула императора и выступал лишь как помощник своего брата, Феодора Ласкариса, а через год, в 1205 г., погиб или был смертельно ранен в одном из сражений и исчез со страниц истории.

Феодор Ласкарис, еще молодой (ему было около 30 лет), невысокого роста, смуглый, немного разноглазый, с острой небольшой бородкой, обладал всепобеждающей настойчивостью и неиссякаемой энергией. Он был одним из видных вельмож при дворе Алексея III Ангела, отличился как военачальник в войнах с болгарами и стал зятем императора: он был женат на второй дочери Алексея III Ангела Анне и, вероятно, в связи с этим браком получил титул деспота. Бежав со своей семьей и другими знатными константинопольцами в Малую Азию, в район города Никеи, Феодор стал восстанавливать парализованный государственный аппарат и налаживать оборону прилежащих византийских областей от иноземных врагов и соседних независимых архонтов.

Чрезвычайно трудными были первые шаги по созданию нового государства. Жалкая кучка аристократов, еще вчера направлявших политику двора и приведших империю к гибели, была с недоверием встречена населением Малой Азии. Окруженный отрядом знатных сподвижников, вооруженной челядью и домочадцами, Феодор долго не мог найти себе пристанища. Никея отказалась впустить его внутрь своих могучих стен. С большим трудом ему удалось убедить никейцев предоставить убежище его семье и, по-видимому, семьям его сторонников. Это был первый успех, несомненно, способствовавший укреплению власти Ласкариса. Руки его были развязаны. Опираясь на Бруссу, которая оказалась в его власти, он начал энергично подчинять соседние земли.

Именно здесь, на северо-западе Малоазийского полуострова, крестоносцы впервые натолкнулись на организованное сопротивление своим планам раздела византийских земель. В этой борьбе росли авторитет и влияние Феодора Ласкариса. Выступая как защитник восточных владений империи от западных пришельцев, он получил народную поддержку и упрочил свое господство.

Правда, глава нового государства не сразу принял титул императора. Для этого было необходимо соблюдение старых, освященных обычаем и временем традиций. Феодор I Ласкарис не был коронован константинопольским патриархом, тогда как коронованный в св. Софии экс-император Алексей III Ангел продолжал отстаивать свои права. К тому же в самом новом государстве не было патриарха: Иоанн X Каматир после захвата города латинянами нашел убежище в Дидимотике и отказался переезжать на восток. Феодор Ласкарис должен был довольствоваться титулом деспота.

Но летом 1206 г. Иоанн Каматир умер. Никейская знать и духовенство в согласии с константинопольскими иерархами, жившими в оккупированном латинянами городе и тайно принявшими участие в переговорах с Феодором Ласкарисом, весной 1208 г. избрали новым «вселенским» патриархом Михаила IV Авториана, который на пасху этого года короновал Феодора I «императором ромеев» (1208–1222)[80]. Этот акт был чрезвычайно важен для последующего возвышения Никейской империи. Правители и других греческих государств (Эпирского царства и Трапезундской империи) в разное время провозглашали себя императорами. Но они не были помазаны на царство патриархом, которого имела лишь Никейская империя и которого большинство духовенства и самого населения греческих земель рассматривало как законного преемника константинопольского патриарха и главу всех «православных».

Точная дата превращения Никеи в столицу нового государства неизвестна. Очевидно, это случилось в конце 1205 — начале 1206 г., когда никейцы, ободренные первыми успехами Феодора I Ласкариса, добровольно признали его своим повелителем.

Никейская империя быстро набирала силы. Уже через четверть века это государство, обстоятельства формирования которого в первое десятилетие после падения Константинополя были особенно трудными и сложными, стало наиболее вероятным наследником Византийской империи. Причины этого лежали во внутреннем развитии западных районов Малой Азии и в той специфической политике, которую проводили талантливые правители Никейской империи в течение первых десятилетий после ее основания. Насколько опаснее складывалась тут внешняя обстановка, настолько благоприятнее для господствующей группировки протекало внутреннее развитие. Прежде всего, Никейская империя унаследовала наиболее богатые и плодородные районы Малой Азии. Здесь, на восточных границах нового государства, находилась мощная система пограничной обороны Византии, заложенная еще при Комнинах. Туркам не удалось опрокинуть защитников византийских границ даже в тот период, когда централизованное правительство прекратило свое существование, а независимые греческие правители Малой Азии вели ожесточенную борьбу друг с другом. Византийцы потеряли в это время лишь несколько сравнительно небольших пограничных районов.

Георгий Пахимер прямо объясняет расцвет Никейской империи прочной организацией ее военных сил, прежде всего пограничных[81]. Эта организация сложилась, по-видимому, в строгую систему уже при Феодоре I Ласкарисе. Границу государства защищали три рода войск. Главное место среди них принадлежало акритам — пограничным военным поселенцам, пешим воинам, обладавшим большим опытом партизанской борьбы. Они располагали значительными земельными наделами и пастбищами, не платили государственных налогов и получали жалованье. Акриты несли военную службу по месту расположения своих владений. Оборона границ означала для них одновременно охрану собственного достояния. Акриты нередко по своей инициативе предпринимали грабительские набеги на территории соседей. Среди акритов было немало еретиков, в их рядах находили себе убежище и другие оппозиционные элементы[82]. Сравнительная обеспеченность и слабый государственный контроль при постоянной военной опасности способствовали развитию сознания сословного и социального единства и укреплению чувства взаимовыручки и солидарности.

Помимо акритов, многие крепости на границе защищали гарнизоны, укомплектованные из греков и иноземцев (франков, армян, славян, турок), целиком находившихся на государственном содержании. Наиболее видные из них (как и наиболее выдающиеся из акритов) получали вместо жалования пронии.

Наконец, к обороне границ, особенно в период острой военной опасности, привлекались и стратиоты — конные воины из зажиточного населения свободных деревень. В отличие от акритов, они участвовали в длительных и далеких военных походах. Процесс имущественной и социальной дифференциации среди стратиотов протекал в XIII в. особенно бурно. Некоторые из них влились в ряды прониаров, немало стратиотов в случае продвижения врагов в глубь византийской территории переходило на положение акритов, многие же оказывались прониарскими париками.

Ко времени возникновения Никейской империи далеко не все земли в северо-западном углу Малоазийского полуострова находились в собственности светских и духовных феодалов. Здесь было немало государственных и императорских поместий. В распоряжении и теми и другими никейские правители, кажется, уже не делали никакого различия. Кроме того, много владений в результате латинского завоевания и эмиграции их собственников в западные области империи осталось без законных наследников на месте. Немало земель было конфисковано Феодором I Ласкарисом у своих политических противников и у местных правителей, противившихся упрочению и расширению его власти. В распоряжении правителя Никейской империи оказались и владения константинопольских монастырей и церквей, в частности владения св. Софии.

Все эти земли составили фонд казны, который и был использован Феодором Ласкарисом для укрепления своей власти. Практически земля была тем единственным достоянием, которым император располагал для удовлетворения разнообразных нужд государства в первое десятилетие после его основания.

Акты монастыря Лемвиотиссы показывают, что в первой половине XIII в. произошло значительное перераспределение земельной собственности между разными социальными группами. Уже на время правления этого императора приходится быстрый рост до того мало заметных прониарских владений, легших в основу формирования военных сил империи. Выросли и крупные поместья придворной и чиновной местной знати: именно землей мог Феодор Ласкарис наградить своих сторонников за помощь и поддержку, не имея достаточно денежных средств для выплаты руги[83].

Пронин выдавались лишь на срок жизни с обязательным условием несения службы. Прониары не имели права покупать землю своих париков. Верховное право собственности на нее принадлежало государству. Прониар обладал судебно-административными правами в отношении населения своей иронии, но он не был безраздельным собственником ни земли, ни париков пронии[84].

Система проний была для никейских императоров могущественным средством сплочения феодалов вокруг императорского престола. Лишь в дальнейшем своем развитии, начиная со второй половины XIII в., она стала приводить к прямо противоположным результатам. Военные силы прониара не всегда комплектовались из зависимых от него париков. На территории пронии жили и представители других социальных категорий: мелкие феодалы, свободные собственники, горожане, деклассированные элементы. Из них прониар создавал свою дружину, с которой являлся на императорскую службу.

Наследственные владения, которыми никейский император наделял высшее чиновничество, также отличались от благоприобретенных и родовых владений феодалов. При наследовании пожалованного императором поместья, так же как при смене царствования, необходимо было получить от императора подтвердительную грамоту. Таким образом, дальнейший рост владений феодала при укреплении прав императора на государственные земли в значительной мере зависел от степени усердия крупного собственника в выполнении своих обязанностей, от благоволения главы государства и от внешнеполитических успехов, связанных с захватом новых территорий.

К XIII в. и провинциальная землевладельческая аристократия и столичная чиновная знать основывали свое могущество на владении земельной собственностью и эксплуатации бесправных париков. Однако борьба между этими двумя группировками класса феодалов не прекратилась полностью и в правление Комнинов. Лишь теперь, впервые десятилетия XIII в., в пределах сравнительно единого экономического района на северо-востоке Малой Азии была временно достигнута консолидация сил господствующего класса, которой способствовали система проний и императорских пожалований, а также серьезная внешняя опасность.

В течение всего периода существования Никейской империи в Малой Азии имел место быстрый рост крупной феодальной собственности. Свободное крестьянское землевладение переживало не менее быстрый упадок. Парикия стала почти повсеместной[85]. Ряды париков пополняли лишенные имущества поселяне, бежавшие из областей, занятых латинянами и турками или опустошенных войной.

О городах Никейской империи известно чрезвычайно мало. По-видимому, упадок византийского города, начавшийся в конце XII в. еще не захватил в полной мере провинциальные районы (см. главу 7). Правда, в ряде городов малоазийского побережья, как и в Константинополе, перед Четвертым крестовым походом укрепились итальянские торговцы и фактически превратили их в свои колонии (Пиги, Лопадий). Однако Никея продолжала сохранять значение крупного торгового и ремесленного центра. Ее роль возросла еще больше, после того как она стала столицей Никейской империи[86]. Крупным и многолюдным городом была и Филадельфия[87].

Тем не менее в Никейской империи, очевидно, ощущался недостаток в ремесленных изделиях, так как Феодор I Ласкарис продолжал политику благоприятствования иностранным (прежде всего — итальянским) торговцам, проводившуюся Комнинами. Договором 1219 г. он предоставил венецианцам право беспошлинной торговля на всей территории Никейской империи (см. гл. 7).

Аграрная политика Феодора I Ласкариса получила свое продолжение и дальнейшее развитие в царствование его зятя (мужа его дочери Ирины) Иоанна III Дуки Ватаца (1222–1254), наиболее выдающегося из императоров Никейской империи. Впоследствии православная церковь причислила его к лику святых[88]. Иоанн Ватац еще более широко, чем его предшественник, раздавал иронии. Однако размеры раздававшихся Ватацем проний были, по всей вероятности, невелики, так как в дальнейшем увеличение проний было одним из требований знати[89]. Иоанн Ватац провел ряд мероприятий, которые способствовали укреплению его единодержавной власти и ослабили зависимость императорского двора от крупных феодалов, с оппозицией которых ему пришлось столкнуться уже в начале своего правления.

Феодор Ласкарис лишил наследства своего малолетнего сына от второй жены в результате разрыва с нею; обошел он и своих родных братьев, Алексея и Исаака Ласкарисов, передав престол зятю. Братья не признали законной волю умершего. Они бежали к латинянам в Константинополь и пытались с их помощью оспаривать трон у Ватаца. В 1225 г. император встретил войска соперников у Пиманинона, разбил их, взял Ласкарисов в плен и ослепил. Однако разгром Ласкарисов не заставил феодальную оппозицию отказаться от борьбы. Вскоре[90] возник еще более опасный заговор во главе с Андроником Нестонгом, метившим на императорский престол. К заговору примкнули представители знатнейших фамилий империи: Синадины, Тарханиоты, Макрины, Стасины. Среди заговорщиков были и родственники императора: сам Нестонг был его племянником. Заговор был раскрыт, когда Ватац снаряжал на Геллеспонте флот для предстоящей экспедиции против латинян. Император приказал сжечь флот, чтобы он не попал в руки врага, и поспешил в столицу, считая внутреннюю опасность более важной, чем предполагавшуюся войну против латинян[91]. Наказав заговорщиков ссылкой, членовредительством и заключением, Ватац не решился прибегнуть к казням. Считая, что опасность отнюдь не миновала, он окружил себя неусыпной стражей из преданных людей. Вероятно, с борьбой Ватаца против оппозиции связано и перенесение им своей резиденции из Никеи — гнезда феодальной аристократии — в Нимфей (близ Смирны).

В борьбе с феодальной оппозицией Иоанн Ватац настойчиво проводил курс на укрепление центральной власти как непременного условия успешной внешней политики, направленной на восстановление Византийской империи. Для этого необходимо было значительно повысить доходы казны. При резком сокращении свободного крестьянства увеличение налоговых взысканий не могло обещать серьезного роста средств. И Ватац пошел по пути организации императорских поместий на государственной земле.

Сведения нарративных источников об этих мероприятиях Ватаца, к сожалению, неполны и к тому же, по-видимому, страдают некоторыми преувеличениями. Ничего не пишет об этом современник Ватаца Георгий Акрополит, принадлежавший, правда, к оппозиционно настроенному крылу знати. Георгий Пахимер[92], Феодор Скутариот[93] и Никифор Григора[94] говорят о необыкновенной доходности созданных Ватацем императорских поместий: амбары ломились от зерна и других плодов труда земледельцев, загоны не вмещали стада крупного рогатого скота, свиней, овец, верблюдов. Императору принадлежали огромные табуны коней и бесчисленные стада домашней птицы. Продажа лишь одних куриных яиц будто бы дала императору такие Средства, что он смог изготовить для императрицы золотой венец, усыпанный драгоценными камнями. Ватац назвал этот венец «яичной короной».

Император побуждал и других представителей знати уделять больше внимания ведению домениального хозяйства.

В результате этих мероприятий страна в короткое время достигла небывалого изобилия. Процветанию Никейской империи в правление Иоанна Ватаца способствовало то, что в соседних турецких землях царил голод, вызванный неурожаями и опустошительными нашествиями монголов. Множество разоренных жителей турецких областей хлынуло на земли Никейской империи для поселения и закупки продовольствия. Они приносили с собой деньги, изделия из драгоценных металлов, ткани, отдавая все это в обмен на продукты. От торговли с турками в это время особенно «обогатилась казна»[95].

Доходы от императорских поместий полностью удовлетворяли потребности двора и позволили Ватацу вести значительное церковное строительство, осыпать богатыми дарами духовенство, создавать приюты, богадельни, больницы, снискивая этим популярность у простого народа. Ватац наделял духовенство богатыми владениями, строил новые монастыри и храмы, восстанавливал и украшал старые. Он оказывал материальную помощь православному духовенству Александрии, Иерусалима, Антиохии, Синая, Сиона и, что особенно важно, Константинополя, Фессалоники, Афона, Аттики[96].

Но прежде всего увеличение доходов казны дало Ватацу возможность укрепить военные силы страны, находившиеся в непосредственном его распоряжении. У множились отряды наемников из латинян — профессиональных воинов. К пограничным крепостям были приписаны соседние или специально для этого организованные поселения крестьян, которые снабжали гарнизоны всем необходимым. В крепостях были созданы обильные запасы продовольствия и оружия на случай вражеской осады[97]. Ватац привлек на свою сторону вторгшихся в 30-х годах на Балканы половцев и, отведя им земли, поселил до 10 тыс. человек во Фракии, Македонии, Фригии и на Меандре. Эти половцы стали акритами[98] и, по-видимому, в значительной части превратились в оседлых поселенцев.

Резко отличалась политика Иоанна Ватаца от политики тестя по отношению к иноземным торговцам. К сожалению, известия об этом затемнены некоторыми анекдотическими подробностями. Наблюдая, как разбогатевшие жители империи разоделись в иноземные «ассирийские», «вавилонские» и итальянские ткани, Ватац якобы был обеспокоен тем, что богатства ромеев утекают за границу в обмен на иноземные товары[99]. Он выразил неудовольствие даже своему сыну, увидев его в шелковом платье на охоте. Ватац ввел торговые пошлины на иностранные товары, и в первую очередь — на итальянские (см. гл. 7).

Забота Ватаца о ремесленном производстве выразилась и в покровительстве оружейным ремесленным мастерским в больших городах. Видимо, многие из этих мастерских были государственными. В них трудились наемные ремесленники — мистии. Благодаря этим мастерским Ватац создал большие арсеналы — склады оружия[100]. По всей вероятности, довольно оживленной при этом императоре была, несмотря на соперничество, торговля с Фессалоникой: фессалоникские заговорщики — сторонники Ватаца — отправились к нему, чтобы обсудить условия сдачи города Ватацу под предлогом ведения торговых переговоров[101]. Ватац выдал хрисовулы, утверждающие права и привилегии Мельника и Фессалоники[102].

Своеобразной была политика Иоанна Ватаца и по отношению к церкви. Проявляя к ней большую щедрость, он в то же время стремился полностью подчинить задачам своей внутренней и внешней политики и белое, и черное духовенство. Патриархи, избиравшиеся при Ватаце, послушно следовали его воле. Когда императору не удавалось быстро найти подходящего кандидата на патриарший престол, он, не колеблясь, оставлял церковь без пастыря[103].

С крайним неудовольствием Георгий Акрополит говорит, что Иоанн Ватац не нуждался ни в чьем совете, что высшие сановники, окружавшие императора, даже при решении важнейших государственных дел «ничем не отличались от столбов», не решаясь противоречить государю[104]. Но оппозиция не сложила оружия. Она все более явно возлагала свои надежды на молодого и талантливого представителя высшей аристократии — Михаила Палеолога. Осторожный и изворотливый. Михаил старался усыпить подозрения императора и в то же время завоевать авторитет среди сановников, у духовенства и в армии. В 1252 г. во время похода на Балканы Ватацу донесли о далеко идущих планах Палеолога. Сообщения источников об этом противоречивы. Акрополит стремится представить юного честолюбца как невинную жертву клеветы[105]. Соглашается с Акрополитом и Григора[106]. Пахимер говорит о заговоре[107]. Улики оказались, однако, недостаточными. Император ограничился тем, что потребовал от Михаила торжественной клятвы на верность.

Недовольная политикой Иоанна Ватаца аристократия возлагала надежды и на сына императора Феодора Ласкариса[108], который, хотя и считался бесспорным наследником престола, до смерти отца не имел какой бы то ни было власти. Отец даже не объявил взрослого сына своим соправителем, как это вошло в обычай еще до Комнинов.

Ватац умер 3 ноября 1254 г. в Нимфее, и императором был провозглашен Феодор II Ласкарис (1254–1258), которому было в это время 33 года. Более трехсот лет, считая от Константина VII Багрянородного, византийский престол не занимал столь высоко по своему времени образованный человек, как Феодор II. Еще в царствование его отца Никея стала одним из главных, если не самым главным, центром византийской культуры и образованности. Ватац создал в городах библиотеки, собрав книги со всей империи и, насколько возможно, из-за ее пределов[109]. При дворе была основана высшая философская школа, в которой обучались сыновья аристократов.

Один из учеников этой школы (Георгий Акрополит) и один из наставников (Никифор Влеммид) были учителями молодого Феодора. Философ и писатель[110], Феодор Ласкарис написал несколько трактатов и речей. Известны его многочисленные письма. Он развивал идею об идеальном государе и о прочном и едином греческом государстве. Нервный, подозрительный, фанатично преданный своей идее и крайне самолюбивый и честолюбивый, Феодор II Ласкарис не терпел неповиновения и жестоко карал своих политических противников, порой по ничтожному подозрению. Многие знатные лица были смещены с их должностей[111]. Феодор окружил себя людьми незнатного происхождения, беззаветно преданными возвысившему их государю. Феодальную аристократию постигло жестокое разочарование. Все, говорит Акрополит, «кто был в опале при его отце или был лишен денег либо владений, лелеяли надежду обрести избавление от бед», но ошиблись в своих расчетах[112].

Феодор II Ласкарис продолжал внутреннюю политику своего отца. Источники не позволяют сделать вывода о резкой перемене внутреннего курса при этом императоре[113]. Что касается его репрессий против крупнейших представителей феодальной аристократии, то борьбу с феодальной реакцией пришлось вести уже его отцу. При Феодоре II эта борьба обострилась, и репрессии приняли большие масштабы и более жесткий характер. Ближайшими советниками молодого императора стали незнатные лица — протовестиарий (впоследствии великий стратопедарх) Георгий Музалон и два его брата. Георгия император обычно оставлял своим наместником в столице во время военных походов.

Феодор Ласкарис более строго, чем его отец, взыскивал налоги[114]. Он, по-видимому, ликвидировал некоторые излишества при дворе: даже императорские охотничьи и сокольничьи были зачислены в войско[115]. Серьезной ошибкой Феодора Ласкариса было снижение платы западным наемникам. Мера эта, видимо, явилась свидетельством нерасположения к великому коноставлу (коннетаблю) Михаилу Палеологу, командовавшему этими наемниками. Палеолог вскоре ловко воспользовался недовольством латинских воинов. В 1256 г., отправившись походом на Балканы, Феодор Ласкарис оставил своим наместником в Никее Михаила Палеолога (Георгий Музалон на этот раз принял участие в походе). Во время похода, однако, пришло известие, что Михаил, боясь угроз императора[116], которые тот будто бы часто произносил по его адресу, бежал к туркам. Обеспокоенный Феодор поспешил в столицу. Палеологу была обещана полная безнаказанность, и он вернулся, принеся присягу на верность Феодору и его наследнику.

Царствование Феодора II Ласкариса было коротким. Он страдал тяжелой болезнью, сопровождавшейся мучительными эпилептическими припадками. В августе 1258 г. император умер, оставив трон восьмилетнему сыну Иоанну (1258–1261). Опекунами юного императора Феодор Ласкарис назначил Георгия Музалона и, вероятна, патриарха Арсения. Незадолго перед смертью Феодора опекуны и представители высшей знати (в том числе Михаил Палеолог) принесли присягу на верность Иоанну.

Смерть Феодора II Ласкариса послужила сигналом к наступлению феодальной аристократии. Георгий Музалон прекрасно понимал это. Он тотчас созвал синклит, на котором изъявил готовность уйти со своего поста и передать дела новому эпитропу, которого изберет синклит. Однако заговорщики предпочли действовать из-за угла. Палеолог выступил с речью, восхваляющей мудрость Музалона, и задал тон собранию. Посыпались льстивые заявления. Снова была принесена присяга на верность Иоанну и Георгию Музалону. События развивались очень быстро. На девятый день после смерти императора Музалоны и другие представители высшей знати отправились в Сосандрский монастырь на панихиду в память умершего. Во время богослужения храм был окружен воинами, во главе которых были подчиненные Михаилу Палеологу западные наемники. Георгий, Андроник и Феодор Музалоны пытались найти убежище у алтаря, но были настигнуты и зверски зарублены.

Опекуном малолетнего императора стал Палеолог, получивший титул мегадуки. Патриарх Арсений отдал ему ключи от казнохранилища, и новый распорядитель империи воспользовался этим, чтобы подготовить себе путь к трону. Он щедро раздавал деньги сановникам, военным, духовенству, всюду вербуя сторонников[117]. Пытался он завоевать симпатии и простых горожан, освободив должников фиска из тюрем[118].

Все аристократы, попавшие в опалу при Ватаце и его сыне, были возвращены ко двору и осыпаны милостями. Сторонники Музалонов подверглись репрессиям. Палеолог торжественно обещал, что на наиболее важные должности будут назначаться лишь представители высшей знати. В юридический статус прений были внесены важные изменения, приведшие к постепенному слиянию условной собственности с родовой феодальной собственностью: Палеолог обязался увеличить пронии и превратить их в наследственные, независимо от того, пали ли их держатели на поле боя или умерли своей смертью, независимо от того, есть ли у них наследники или они еще находятся во чреве матери[119], Палеолог клялся патриарху и иерархам, что не предпримет ничего без благословения высшего клира[120].

Через два-три месяца волею придворных и духовных сановников юный император пожаловал Палеологу титул деспота, а в конце 1258 г. нарек его своим соправителем. В начале 1259 г. должна была состояться коронация обоих императоров. Однако короновав, был лишь Михаил Палеолог (1259–1282). Коронация Иоанна была отложена на неопределенный срок[121].

Возвышение Палеолога не обошлось все-таки без борьбы. Пока он выступал против Музалонов и их сторонников, высшая феодальная аристократия оказывала ему единодушную поддержку. Но когда зашла речь об отстранении от престола законного наследника, положение осложнилось. Патриарх Арсений, коронуя Михаила, добился от него клятвы, что по достижении Иоанном совершеннолетия он станет единовластным государем. Дорожа своим авторитетом и авторитетом церкви, патриарх не мог пренебречь присягой Феодору II и его сыну. Арсения поддержали некоторые епископы. Были, по-видимому, колебания и среди придворных.

Оппозиция, однако, оказалась, бессильной. Несчастный ребенок был удален от двора под надзор преданных Палеологу людей. Весной 1261 г. Арсений в знак протеста оставил патриарший трон и удалился в монастырь. Палеолог быстро организовал выборы нового патриарха. Непокорные епископы были смещены со своих кафедр. Событием, чрезвычайно благоприятствовавшим планам Палеолога и случившимся как нельзя более кстати, было отвоевание Константинополя (см. гл. 4). Оно было истолковано самим Палеологом и придворными льстецами как знак божьего расположения к Михаилу. Высшая чиновная знать во главе с Георгием Акрополитом подготовила узурпатору приятный сюрприз к его вступлению в древнюю столицу — восторженный панегирик, в котором Палеолога призывали ознаменовать счастливое событие коронацией его сына Андроника. Судьба Иоанна IV была окончательно решена. Утверждение у власти Михаила VIII Палеолога — ставленника крупной феодальной аристократии — означало крутой поворот от политики никейских императоров.

Источники не позволяют установить с достаточной полнотой какие-либо существенные особенности устройства Никейской империи. С самого возникновения этого государства господствующие круги рассматривали его как старую «империю ромеев» — непосредственную преемницу Византийской державы, лишь временно утратившую свою древнюю столицу и западные провинции.

Центральное и провинциальное управление Никейской империи не подверглось значительным переменам сравнительно с положением до 1204 г. Никейский двор был подобием константинопольского двора с его сложной иерархией чинов и должностей. Правда, в источниках исчезли упоминания о некоторых высших константинопольских чинах. Никея, по-видимому, не имела своего эпарха. Не упоминается о некоторых логофетах, о паракимоменах и других должностях и титулах. Зато появились новые важные чины. Большую роль играл в Никейской империи великий стратопедарх, который управлял страной во время отсутствия императора. Значительную власть имел великий коноставл, командовавший западными наемниками. Тогда появилась, видимо, должность татия дворца — наставника императорских детей. Возросло значение чиновников, управляющих императорскими поместьями.

Империя по-прежнему разделялась на фемы, число которых увеличилось, а размеры уменьшились. Во главе фем стояли дуки, главной функцией которых было гражданское управление; их военное значение упало[122]. Стратиги отдельных крепостей и городов и чиновники фиска — практоры и катепаны — были связаны непосредственно с центральной властью. В отдаленные провинции империи иногда назначались полномочные императорские наместники, власть которых распространялась на несколько фем. Таким наместником Иоанна Ватаца был в Фессалонике отец Михаила Палеолога Андроник, которому были подчинены и военные, и гражданские власти европейских владений Ватаца. Полномочным наместником Феодора II Ласкариса на Западе был Георгий Акрополит, имевший право по своему усмотрению менять стратигов, практоров и других военных и гражданских чиновников[123].

С распространением пронии все большую роль в провинциальном управлении стали играть прониары, обладающие административной, военной и судебной властью на территории своих пронии.

Некоторые старые обычаи, сложившиеся при дворе к 1204 г., утратили силу. Так, в течении всего существования Никейской империи ни один наследник престола не был объявлен соправителем и коронован при жизни своего предшественника. Напротив, возникли или упрочились новые обычаи, приобретшие силу традиции. Например, укоренился обычай принесения сановной, военной и духовной знатью торжественной присяги на верность императору. Присяга была и индивидуальной и коллективной и освящалась церковью. Иногда присяга оформлялась в форме специального документа[124]. Еще больше, чем во времена Комнинов, стала проявляться тенденция сплотить высшую сановную знать вокруг трона посредством родственных связей с императорской семьей. Императоры опирались на представителей обширного родственного клана, в руках которых были сосредоточены все важнейшие посты империи. Допуск в ряды этого клана регулировался самим императором и был знаком особой милости.

В целом никейский период истории византийской государственности может рассматриваться как последний этап существования на византийских землях единого централизованного государства. Это был период, когда центральная власть использовала свои последние резервы (прониарскую систему, императорское хозяйство, присягу, родственные связи) для сдерживания центробежных тенденций крупных феодалов. С приходом к власти Палеологов и отвоеванием Константинополя этому периоду пришел конец.

В совершенно иных условиях происходило формирование и развитие двух других греческих государств. Основателем Эпирского царства был Михаил Ангел Дука Комнин — незаконный сын севастократора Иоанна Ангела Комнина. Во время правления Алексея III Ангела, незадолго до нашествия крестоносцев, севастократор Иоанн был дукой Эпира и Фессалии. Здесь же и в соседней Македонии лежали владения его семьи. Его сын Михаил Ангел Комнин был связан узами родства с Исааком II и Алексеем III. Состоял он в родстве с правителем фемы Никополя Сенахиримом и со знатной и влиятельной в Северной Греции семьей Малиасинов[125]. Во время Четвертого крестового похода Михаил Ангел управлял фемой Пелопоннес, но вскоре после падения Константинополя оказался на службе у Бонифация Монферратского.

В конце 1204 г. в феме Никополя вспыхнуло восстание против Сенахирима, который правил областью как неограниченный повелитель. Михаил поспешил в Никополь, оставив Бонифация. Сенахирим был уже убит, и Михаил занял его место. Он сумел распространить свое господство на большую часть Эпира, а весной 1205 г. даже предпринял неудачную попытку силой оружия воспрепятствовать крестоносцам завоевать Пелопоннес[126]. Задача собирания земель под властью Михаила I (1204–1215) была облегчена наличием обширных владений его семьи в Эпире, его широкими родственными связями с семьями крупнейших соседних феодалов и чрезвычайно благоприятным географическим положением подвластной ему области. Естественные укрепления преграждали крестоносцам путь в глубь этой горной страны. За время всего существования Латинской империи ее полководцы ни разу не пытались вести борьбу против Эпирского царства на самой территории Эпира — ядра западного греческого государства.

О внутренней жизни Эпирского царства и Фессалоникской империи, как и о внутренней политике их правителей в 1204–1261 гг., известно очень мало. Сохранившийся от этого времени актовый материал относится лишь к Южной Македонии, которая постоянно в течение этого периода переходила то в руки Болгарии, то во власть Никейской империи и лишь временно принадлежала Эпирскому царству и Фессалоникской империи.

Ограничены Охридской областью и ближайшими районами и акты Болгарской архиепископии. Эта территория к тому же входила в пределы Эпирского царства также лишь эпизодически. Нарративных же греческих памятников, которые принадлежали бы авторам, жившим в этих государствах, не сохранилось. Некоторое представление о внутренней жизни Южного Эпира дают лишь акты Навпактской митрополии и письма навпактского митрополита Иоанна Апокавка.

Крупные феодальные владения располагались на территории упомянутых государств неравномерно. Они охватывали преимущественно равнинные плодородные земли Средней и Южной Македонии, Фессалии и Южного Эпира. Здесь лежали обширные поместья членов императорской семьи, Комнинов, Ангелов, Дук, а также Малиасинов, Гаврилопулов, Петралифов, связанных с императорской семьей узами родства[127]. В феме Никополя огромные пространства плодородных земель принадлежали церкви, в Южной Македонии — афонским монастырям. Поместья светских феодалов представляли собой почти независимые от центральной власти экзимированные территории, собственники которых одновременно обладали высшей административной, судебной и военной властью не только в своих владениях, но и в их округе.

На территории Эпирского царства были намного резче контрасты в уровне социально-экономического развития разных областей, чем в Никейской империи. Здесь местами было более развито феодальное землевладение, и здесь же сохранилось гораздо больше свободного крестьянства, особенно в малодоступных районах Эпира. Документы, вышедшие из-под пера архиепископа Димитрия Хоматиана, свидетельствуют прежде всего о свободном населении среднемакедонских городов и деревень[128].

Особенно резко отличался Эпир от других провинций Византийской империи по этническому составу населения. В Средней, а отчасти и Южной Македонии преобладал славянский элемент, в Среднем и Южном Эпире и в Фессалии — греческий. В Северном Эпире большинство составляли албанцы. Кроме того, в Фессалии (так называемой Великой Влахии), а также в Македонии и Эпире было немало кочевых и оседлых влахов. В среде албанского и валашского населения Эпирского царства еще сохранялись пережитки родоплеменных отношений.

Все это обусловливало сложную и своеобразную картину социальной жизни Эпирского царства. И в экономическом, и в политическом отношении эта территория отличалась более рыхлой структурой и более острыми противоречиями. Господствующий класс этих областей бывшей Византийской империи был гораздо менее консолидирован, чем на востоке. Правители Эпирского царства и здесь раздавали земли, населенные крестьянами, своим знатным сторонникам, многие из которых прибыли как эмигранты из занятых латинянами областей. Здесь также возникали прониарские владения[129]. Но неизвестно, приняла ли раздача прений характер регулируемой государством прониарской системы. Во всяком случае раздача иронии не стала основой внутренней политики государей Эпирского царства и Фессалоникской империи. По-видимому, и владельцы родовых и пожалованных в собственность поместий были здесь гораздо более независимы от центральной власти.

Центробежные тенденции проявлялись в Эпирском царстве гораздо отчетливей, и центральная власть меньше противодействовала им. Менее зависимы от государя были, вероятно, и прониары, которые совершенно бесконтрольно творили суд и расправу над своими крестьянами[130]. О слабости центральной власти говорит тот факт, что в Эпирском царстве крупные светские землевладельцы нередко силой захватывали церковные и монастырские земли. Брат Феодора Ангела (в 1215–1224 г. — правитель Эпирского царства, в 1224–1230 — фессалоникский император) Константин Дука отнимал церковные земли, конфисковывал монастырские ценности, собирал невиданные ранее налоги и даже изгнал из Навпакта главу духовенства западного греческого государства — навпактского митрополита[131].

На территории Эпирского царства и Фессалоникской империи находился ряд крупных городов (Фессалоника, Диррахий, Охрид, Арта — столица Эпира, Навпакт, Ларисса), но об их внутренней жизни в 1204–1261 гг. почти ничего неизвестно. Правители западных греческих государств не ограждали отечественное ремесло и торговлю от иностранной конкуренции. Венецианцы и дубровчане обладали здесь почти такими же льготами, какие имели в Константинополе купцы Республики св. Марка перед 1204 г. (см. гл. 7).

Огромную власть в городах имели архонты — землевладельцы, мало связанные с торговыми и ремесленными кругами горожан. Фессалоникская торговая знать была недовольна правлением Ангелов и перешла на сторону Иоанна Ватаца, обязавшегося утвердить ее старые привилегии[132].

В отличие от Никейской империи, образовавшейся главным образом на территории, отвоеванной у латинян, турок и независимых греческих архонтов, и ранее лишенной единого имперского управления, Эпирское царство на своих центральных землях унаследовало старую византийскую систему управления. Страна была разделена на множество мелких фем, возглавляемых дуками, обладавшими гражданской и судебной властью. Фемы делились на катепаникии во главе с катепанами, исполнявшими в основном налоговые функции[133]. Иногда несколько фем объединялось, как и в Никейской империи, под властью одного лица. Однако в отличие от восточного греческого государства эти наместничества здесь превратились в почти независимые феодальные княжества.

Тенденция к феодальному раздроблению страны нашла официальное признание в политике представителей центральной власти. Глава государства выделял для своих братьев или сыновей настоящие независимые уделы, владельцы которых были совершенно бесконтрольны в своей внутренней деятельности. Их зависимость выражалась лишь в обязательстве следовать своему суверену во внешней политике.

Так, Феодор Ангел отдал Южный Эпир в полную власть своему брату Константину Дуке, в распоряжении которого находились и значительные военные силы. С ними он в случае войны являлся на помощь брату. После отвоевания Фессалоники в 1224 г. и провозглашения Фессалоникской империи в стране оказалось фактически два центра (Фессалоника и Арта), к которым тяготели разные области страны. После битвы при Клокотнице государство распалось на две части. Мануил Ангел (1230 — ок. 1237) — император Фессалоники — отдал Эпир в управление законному наследнику Михаила I Михаилу II Ангелу (ок. 1231 — до 1268)[134]. Михаил II в свою очередь задолго до своей смерти разделил Эпирское царство между своими сыновьями, отдав Эпир с Артой Никифору, а Фессалию и Неопатры — незаконному сыну Иоанну Дуке.

Слабо были связаны с центральной властью и албанские земли. Во главе албанцев стояли их собственные вожди, находившиеся в вассальных отношениях с эпирским государем. Значительно более слабая централизация западного греческого государства явилась немаловажным фактором, определившим его поражение при столкновении с Никейской империей.

Об организации центральной власти Эпирского царства неизвестно почти ничего. Правители Эпира не носили до отвоевания Фессалоники никакого титула. Утвердившийся за этим государством термин «деспотат» оказался историографическим недоразумением[135]. После взятия Фессалоники в 1224 г. и провозглашения себя императором Феодор Ангел попытался воспроизвести порядки константинопольского двора. Был образован синклит, в состав которого вошли пять бежавших из «царицы городов» синклитиков. Феодор раздавал высокие титулы, вводил старые привычные византийские должности. Однако в этой деятельности нового императора были, по-видимому, и какие-то отступления от старой традиции. Георгий Акрополит с издевкой писал, что Феодор оказался не в состоянии воспроизвести константинопольские порядки, что делал он это скорее «по-болгарски, а вернее — по-варварски»[136].

Не была централизована и церковь Эпирского царства и Фессалоникской империи. До образования империи главой церкви Эпирского царства был навпактский митрополит, который, хотя и признавал никейского патриарха, был фактически независим. После завоевания Охрида каноническое верховенство в Эпирском царстве и Фессалоникской империи перешло к болгарскому архиепископу, который и короновал, нарушив прерогативы никейского патриарха, Феодора императором[137]. Между духовенством западного и восточного государства греков углубился раскол, но прекращалась острая борьба, отражавшая политическую борьбу обоих государств за преобладание и господство на Балканах. Перевеса в этом соперничестве также добилась Никейская империя.

Третье греческое государство (Трапезундская империя) возникло на черноморском побережье Малой Азии, на территории бывшей фемы Халдии, одновременно с осадой Константинополя крестоносцами. Связи этой провинции с центром уже давно были слабыми[138]. Данный район империи отличался значительным этническим своеобразием. Греки не составляли здесь абсолютного большинства; в сельских и горных областях преобладали лазы, армяне и представители различных тюркских этнических групп. Основные связи этой провинции с другими областями империи осуществлялись по морю: со стороны суши Халдия отгорожена от других районов Малой Азии высоким горным хребтом.

Еще в правление Мануила I Комнина особую роль в округе Трапезунда стала играть местная семья Гавра. Официально признавая суверенитет империи, правители Трапезунда из рода Гавра были фактически независимыми. Халдия по своим этническим и культурным симпатиям тяготела скорее к восточным соседям, чем к греческой империи, в частности к Грузии и армянским княжествам.

Трапезундская империя образовалась при непосредственном вмешательстве Грузинского царства. Царица Грузии Тамар (1184–1213[139]) состояла в родстве с семьей Комшшов[140]. Андроник Комнин во время своих скитаний в 60-х годах XII в. нашел временное убежище при грузинском дворе. После переворота 1185 г. в Константинополе вместе с Андроником I погиб и его сын Мануил. Два малолетних сына Мануила, Алексей и Давид, были, по-видимому, тайно доставлены в Грузию, к родственному двору, при котором и достигли совершеннолетия[141]. Это обстоятельство не могло не осложнить отношений Грузии с империей, где правили свергнувший Андроника Комнина Исаак II Ангел, а затем Алексей III Ангел. Незадолго перед IV крестовым походом царица Тамар щедро одарила монахов Афона и других монашеских центров, когда они обратились в Грузию с просьбой о материальной поддержке. Однако на пути из Грузии монахов, которые везли пожертвования грузинской царицы, обобрали по приказу Алексея III Ангела. Воспользовавшись этим «инцидентом как предлогом и учитывая внешнеполитические затруднения Византии, Тамар в апреле 1204 г. захватила Халдию с ее главным городом Трапезундом и посадила там в качестве правителей, независимых от Византии, Алексея и Давида Комнинов[142]. Источники не говорят о каком-либо сопротивлении в Халдии грузинским отрядам, во главе которых стояли молодые Комнины. Среди местной знати были, видимо, сторонники свергнутой династии, которую представляли Алексей и Давид: непосредственно перед своим воцарением Андроник Комнин исполнял какую-то значительную должность в этих районах и мог иметь здесь своих приверженцев[143].

Алексей Комнин (1204–1222), утвердившись в Трапезунде, провозгласил себя императором, и братья приняли имя «Великих Комнинов» — вероятно, с целью подчеркнуть преемственность своих «законных» прав именно от той ветви знатной византийской семьи, которая в течение столетия владела императорским престолом. Образование Трапезундской империи протекало при благоприятных[144] обстоятельствах по сравнению с двумя другими греческими государствами. Однако изолированная и удаленная от основных жизненных центров бывшей Византийской империи Трапезундская империя оказалась не в состоянии сыграть значительную роль в развернувшейся вскоре борьбе в Малой Азии и в особенности на Балканах.

Наши знания о внутренней жизни Трапезундской империи еще менее определенны, чем об Эпирском царстве. Единственным источником, содержащим некоторые сведения об аграрной истории этого государства, являются акты Вазелонского монастыря. Однако они касаются лишь монастырского землевладения и относятся к небольшой территории близ Трапезунда. Согласно этим актам, здесь также совершался в XIII в. быстрый рост феодального землевладения за счет свободного крестьянства. Разорявшиеся крестьяне продавали свои земли крупным собственникам. Этот процесс, вероятно, не везде происходил одинаково интенсивно. В ряде районов Халдии он задерживался пережитками родового строя. В этих районах даже перепись налогоплательщиков осуществлялась не по административным или налоговым округам, не по селам и хорафиям, а по родовым ячейкам (γονιχεια) и родовым союзам (φυλη)[145].

Трапезундская империя в смысле государственной и административной организации не являлась наследницей Византийской державы. Возможно, на ее центральный аппарат повлияли порядки грузинского двора, поддержке которого империя была обязана своим происхождением. При трапезундском дворе с самого начала существовала группа высших сановников из Грузии, которая соперничала с представителями греческой знати в борьбе за влияние на правителя империи. В первой половине XIII в., по-видимому, преобладало влияние грузинской группировки, которая потеряла свое значение лишь в следующем столетии.

По своему устройству Трапезундская империя существенно отличалась от двух других греческих государств. Страна делилась на три части — банды (Трапезунд, Мацука и Гимора) во главе с дуками, обладавшими и военной, и гражданской властью. Дуками, как правило, были представители тех же фамилий, которые имели решающее значение и в центральном управлении[146]. Помимо трех фем-банд, южный, гористый район Халдии составлял особый административный округ. Здесь властвовал полунезависимый дука, обладавший собственными крепостями и находившийся в вассальных отношениях с императором. Эта область стремилась выйти из состава империи и сохраняла связи с ней лишь из-за угрозы внешней опасности. Кроме того, власть в других мелких районах и селах нередко принадлежала крупным собственникам, которые правили на основе местного обычного права, были независимы и состояли в вассальных отношениях с представителями центральной власти: дуками, начальниками крепостей и гарнизонов[147].

Ядро Трапезундской империи составлял ее крупнейший торговый и ремесленный центр, окруженный мощными крепостными сооружениями, — Трапезунд, который по своему торговому значению значительно превосходил Никею (см. гл. 7). В течение первого десятилетия своего существования Трапезундская империя делилась на две самостоятельные части: область Халдии с Трапезундом находилась во власти Алексея Комнина, принявшего титул императора, а прибрежные районы Пафлагонии с Синопом, Амастридой и Ираклией оказались во власти брата Алексея Давида.

От Трапезундской империи зависели бывшие крымские колонии Византии: Херсон с Климатами и крымская Готия. Вероятно, лишь Трапезунд, обладавший свободным выходом в Черное море (тогда как после падения Константинополя Никея и Эпир оказались от него отрезанными), сумел сохранить связи с заморскими колониями Византии и оказался их наследником. Когда и каким образом утвердилась эта зависимость, остается однако неизвестным. Крымские колонии регулярно вносили подати в трапезундскую казну, их архонт был подвластен непосредственно императору. Между колониями и метрополией осуществлялись постоянные морские сношения[148].

Лишь в первые десять лет своего существования Трапезундская империя пыталась играть заметную роль на Малоазийском полуострове. Однако эта роль ей оказалась не по силам. Через четверть века после своего возникновения Трапезундская империя стала слабым маленьким государством, зависевшим то от турок, то от монголов. Ее история приобрела чисто местное значение, а ее судьба оказалась навсегда оторванной от судеб остальных областей Византийской империи, хотя Трапезунд и пережил Константинополь на восемь лет.

Таковы три центра греческой государственности, которые сложились после падения Константинополя и основания Латинской империи.