Монофелитство и VI Вселенский собор

I. Монофелитство и поборники православия до VI — го Вселенского собора

А. Монофелитство

Происхождение ереси. — Монофелиты Ираклий, Сергий, Кир. — Кир и·его уния в Египте. — Еретичество папы Гонория. — «Изложение». — «Образец». — Сила монофелитства.


Ересь седьмого века — монофелитство находится в самой родственной связи с ересью монофизитов. Хотя над монофизитством церковь давно уже, еще в V веке на соборе Халкидонском четвертом Вселенском, произнесла свой суд, однако же ересь эта не переставала иметь многочисленных приверженцев в VI и VII веках. В этом последнем веке монофизитство является в новом виде своего развития, — из него вырождается ересь монофелитская. Монофелиты утверждали, что во Христе одна воля и одно действие божеское, человеческой же воли и человеческой деятельности не признавали в Богочеловеке. Такой переход монофизитства в монофелитство был весьма естествен. В самом деле монофизитское учение об одной природе во Христе — божественной и непризнание в Нем природы человеческой само собой вело к учению об одной воле во Христе тоже божественной, и к непризнанию в Нем воли человеческой. Одно естество необходимо имело и одну волю. Один современник VI Вселенского собора[66] (папа Агафон) именно объявляет монофелитство плодом монофизитства. Он говорит: «Те, кои сливают таинство святого воплощения, уже тем самым, что исповедуют единое естество (монофизитство) во Христе, составившееся из Божеского и человеческого, стремятся признать в Нем, как едином, единую волю и единое личное действие» (Деян. т. VI, стр. 71). Но и в среде самих православных лиц нашлись такие, которые посредством неправильных умозаключений от истинного учения о Богочеловеке, утвержденного на III и IV Вселенских соборах также приходили к монофелитству. Церковь в борьбе с несторианством и монофизитством выразила свое православное учение в таком роде, что в противоположность несторианству утвердила единство лица (ипостаси) Богогочеловека, а в противоположность монофизитству-двойство природ во Христе. Некоторые из среды православных, обращая внимание лишь на одну сторону этого учения, — именно на учение о единстве ипостаси Богочеловека, делали отсюда неправильное заключение, что признание единства лица требовало допущения и единства воли во Христе. Подобные люди рассуждали таким образом: «Господь наш Иисус Христос и по воплощении пребывает в двух совершенных естествах неслитно и нераздельно в одном лице и одной ипостаси; особенности того и другого естества стеклись в одно лицо, в одну ипостась; поэтому мы исповедуем Христа в новом образе без телесных хотений и человеческих помыслов, исповедуем в Нем одно ипостасное хотение и действие» (Деян. VI. 177). Но это было монофелитство, а не истинно-православное учение, хотя оно и выводилось из учения Вселенской церкви. Правильное же церковное учение заключалось в признании во Христе двух воль Божеской и человеческой; эта истина была необходимым выводом из утвердившегося в церкви учения о двух природах во Христе: если во Христе находятся две природы полные, всецелые, со всеми своими свойствами, то они не могли быть без их принадлежностой-воли божественной и человеческой; иначе они были бы неполны, несовершенны, лишены своих необходимых свойств (Деян. VI, 314. 315).

Мысли монофелитские нередко высказывались и ранее VII века (Д. VI, 101. 102), но они не достигали ни особенной силы и развития, ни особенного распространения. Широкое распространение монофелитство приобрело лишь с царствования императора Ираклия, который захотел воспользоваться этим учением для своих целей чисто государственных. Политическое единство империи могло основываться только на единстве религиозном; но этого единства религиозного не было, как скоро целые миллионы подданных исповедовали монофизитство. Император хотел помирить монофизитов с православными и для сего воспользовался монофелитским учением. Он надеялся, что если монофизитам сделать некоторую уступку, ввести в церковь учение об одной воле во Христе, то этим будут довольны они и примкнут к обществу православных, при чем, казалось ему, и православные не потерпят ущерба в своих основных убеждениях; ибо истина, за которую со всею ревностью стояло православие о двойстве естеств во Христе, не устранялась подобным учением. Можно догадываться, что к осуществлению этой мысли Ираклий пришел под влиянием знакомства с мыслями и расположениями монофизитов в Армении и Колхиде, где император в 622 и последующих годах находился по военным обстоятельствам. Император был человеком сведущим в религиозных вопросах; во время пребывания своего в названных странах, где сильно было монофизитство, он вступал со многими представителями этого лжеучения в религиозные беседы и споры, вероятно выспрашивал их: не присоединятся ли они и их последователи в церкви православной, если в последней будет провозглашено учение сходное с монофизитством, — об одной воле и действии во Христе. Нужно полагать, что собеседники подали ему в этом случае добрые надежды. В особенно близких отношениях стоял император в Колхиде с митрополитом монофизитом Киром. Под влиянием своих бесед с представителями монофизитов, которые возбуждали в нем лестные для него и его планов надежды, Ираклий письменно обращается к патриарху Константинопольскому Сергию, вероятно делясь с ним мыслями и чувствами по данному делу (Деян. VI. 366 — 367). Сергий без сомнения и раньше еще сталкивался с императором о том, как монофелитским учением воспользоваться к выгоде империи. Бес подобного предположения нельзя объяснить той готовности, с какою Сергий становится на защиту монофелитства. Сергий на письмо из Колхиды отвечает уверением, что учение об одной воле и одном действии во Христе есть учение, которое не только не противно преданиям церкви, напротив гораздо сообразнее с ними, чем учение о двух волях и двух действиях во Христе (Д. ibidem.). Мысли патриарха об одной и двух волях во Христе выразились в одном его послании в следующем виде: «следовать учению о двух волях, значило бы предположить во Христе две противоположные одна другой воли, например, волю Бога Слова, желающего совершить спасительное страдание, и волю его человечества, противящуюся Его воле и таким образом вводить двух желающих противоположного друг другу, что нечестиво. Невозможно, чтобы в одном лице находили вместе две противоположные одна другой воли. Учение св. отцев ясно внушает, что одушевленная плоть Господа никогда не делала своего естественного движения сама по себе и по собственному стремлению, вопреки мановения соединенного с нею Бога Слова, но делала движение, когда, какое и сколько хотел сам Бог Слово; говоря яснее, как наше тело управляется и упорядочивается разумною душею, так и в Господе Христе человеческая Его природа руководилась всегда и во всем Божеством Его Слова, была богодвижима» (Деян. VI. 371, 372).

Таким образом, главными лицами, наиболее заинтересованными учением об одной воле и одном действии во Христе-были император Ираклий, патриарх Константинопольский Сергий и митрополит в Колхиде Кир; душою всего дела был сам император.

Следовало сделать опыт применения монофелитских воззрений для политической цели — объединения монофизитов с православными. Это и сделано было в Египте в 633 году. Египет одно из гнезд монофизитства, более чем какая другая страна в империи, вызывает императора на попытку ввести монофелитскую унию в указанном смысле. В самом деле в Египте в это время на каких-нибудь 300000 православных приходилось 5 или 6000000 монофизитов[67]. Орудием императорских намерений сделался Кир, прежде митрополит в Колхиде, а теперь патриарх Александрийский, человек ловкий и искусный. Уния велась под самым тщательным наблюдением императора Ираклия и Сергия, которым Кир без сомнения и обязан своим возведением в патриархи. Ираклию и Сергию доносимо было о каждой мелочи, о каждой подробности в ходе дела; с своей стороны они спешили с скорейшею помощью к Киру, если нужно было что-либо исправить в его деятельности, указать (Деян. VI. 398). Дело унии пошло успешно; по крайней мере так свидетельствуют Сергий и Кир. Они говорят, что много трудов, много искусства употреблено было для достижения цели, но зато цель достигалась. В Александрии целые тысячи монофизитов примкнули к унии. Все клирики вместе с сановниками города и военачальниками и со всем народом присоседились к церкви, в знак чего приняли причастие из рук патриарха Кира. И так было не в одной Александрии, но и во всем Египте: почти весь Египет, Фиваида и Ливия подали руку примирения православным в церкви Александрийской и её вождю Киру. В своем восторге, по поводу события Кир писал (к Сергию): «таким образом составился праздник, как написано, праздник во учащающих до рог олтаревых (Псал. 117:27), а если сказать правдивее, то не до рог олтаревых, но до самых облаков и за облаками до небесных чинов, радующихся о мире церквей и обращающихся к нему» (Д. VI. 367 — 8; 397 — 8). Теперь вглядимся точнее, какими жертвами покупалось воссоединение монофизитов в Египте с православною церковью. Чтобы привлечь монофизитов к православию, Кир издает в Египте исповедание веры, которое должно было удовлетворить и ту и другую сторону — православных и монофизитов. Но исповедание это, если и могло удовлетворить монофизитов, то отнюдь не могло удовлетворить православных. Исповедание берет на себя невозможное дело — примирить монофизитское учение с православным. В исповедании например, говорилось: признаем во Христе соединение двух природ «физическое (мысль монофизитская) и ипостасное» (мысль православная); или: Христос из двух естеств (мысль православная); Христос «созерцается в двух естествах» (мысль монофизитская); еще: «одно естество Бога-Слова воплощенное» (чистое монофизитство), во Христе «одна составная ипостась» (чистое православие); и еще: «Христос страдал тем и другим естеством» (монофизитство), и вслед за этим замечается: «Христос страдал плотию как человек, а как Бог пребывал бесстрастным в страданиях собственной плоти» (православие). Но, главное, в рассматриваемом исповедании прямо и решительно провозглашено монофелитское учение; здесь говорилось: «один и тот же Христос и Сын производил, что прилично Богу и человеку, одним богомужным[68] действием» (Деян. VI. 399–401). Вот мысли положенные в основе унии монофизитов с православными! Они были благоприятны для монофизитов, и потому нисколько не удивительно, если монофизиты в Египте целыми тысячами стали обращаться здесь к церкви. Но с другой стороны для православных было ясно, что уния египетская есть полнейшая измена вере и православию. Поэтому, тоже неудивительно, если уния эта встречает противодействие на всем востоке и западе, противодействие, устрашившее самих зачинщиков дела и заставившее их искать разные меры, чтобы поддержать свое дело. В среде православных для этой унии не было другого имени как «водяная» уния, — ироническое название, указывающее на непрочность затеи монофелитов. Таким названием православное отвечали на самохвальные возгласы монофизитов, говоривших после этой унии, что сам «собор Халкидонский (т. е. почитатели его) пришел к нам, а не мы к нему»[69], указывая этим на большие уступки, какие партия монофелитствующих сделала монофизитам относительно учения веры.

Сергий увидел, что не легко привести в сознание православных христиан еретическое учение об одной воле и одном действии во Христе, что эта новость возбудила в церкви сильные «прения» и «любопрения» (Д. VI. 370), и в виду этого старался с одной стороны сколько возможно потушить возгоревшиеся споры, не отказываясь впрочем от своего лжеучения, с другой стороны приобрести оному влиятельных защитников. Чтобы потушить споры, он писал Киру Александрийскому, внушая ему, что «не должно никому позволять проповедовать об одном или двух действиях во Христе Боге»; в том же роде были его внушения и самому императору (Деян. VI. 370. 373). Вслед за тем Сергий вступает в сношения с папою Гонорием. Этим он хочет привлечь его на свою сторону, на сторону монофелитов, и тем придать своему делу важность и силу в церкви. Сергий писал к Гонорию, и в письме раскрывал, как необходимо было все то, что предпринято Биром в Египте; жаловался на тех, кто поднимал споры по вопросу о волях во Христе, но в тоже время необинуясь(ст.88 документа) заявлял, что учение об одной воле и об одном действии во Христе лучше учения о двух волях и двух действиях в Нем (Д. VI. 366–374). Сергий повел так искусно свои сношения с Гонорием, что этот легко запутался в еретических сетях, расставленных ему патриархом Константинопольским. Гонорий, как видно, был неискусным богословом, не сумел распутать всех хитросплетений Сергия и, поверив его сладким словам, принял сторону монофелитствующих. Папа в ответном послании Сергию хвалит его за его осторожность и предусмотрительность, совершенно соглашается с ним, что не следует спорить о вопросе, который не был разъяснен доселе соборами, и в заключение прямо признает учение об одной воле во Христе правильным. «Если некоторые, так сказать, косноязычные вздумали выдать себя за учителей и публично проповедовать, чтобы произвести впечатление на умы слушателей, то не должно обращать в церковные догматы того, чего не исследовали соборы, чтобы кто-нибудь осмелился проповедовать в Господе Иисусе Христе одно или два действия, о чем не решили ни евангельские, ни апостольские писания, ни соборные определения, а разве учили что-то какие-то, как мы сказали, косноязычные, нисходя к понятиям и мыслям младенчествующих. Как нужно говорить и мыслить, одно или два действия во Христе, это нас не касается, предоставим это грамматикам или писателям по ремеслу»; и называет подобных лиц «философами, разражающимися возгласами лягушек». Свое собственное мнение по вопросу Гонорий выражает в таких словах: «будем исповедовать Господа нашего Иисуса Христа одного действующего в божественном и человеческом естестве», и прямо провозглашает: «мы исповедуем в Господе Иисусе одну волю» (Д. V Ι, 374–380). Таким образом и папа Гонорий объявил себя монофелитом; партия монофелитов крепла и усиливалась. Но это не могло прекратить споров, которые так неприятны были монофелитам, потому что эти споры грозили превратить в прах все начинания их касательно соединения монофизитов с церковью. Чтобы пресечь волнения, император Ираклий в 638 году издает указ, известный с именем «Изложения» (эктесис). Указ имел в виду достигнуть того, чтобы все замолкли в своих спорах о двух и одной воле во Христе, но это было недостижимо. С своей стороны «Изложение» даже давало новые поводы к распрям. В самом деле «Изложение» требовало, чтобы умолкли споры о двух и одной воле во Христе, и в тоже время само провозглашало учение об одной воле, как учение правильное. «Изложение» было такого содержания: «мы совершенно не позволяем, чтобы кто-нибудь утверждал и учил об одном и двух действиях вочеловечившегося Господа. Ибо хотя выражение: одно действие, употребляется некоторыми отцами, однако же для слуха некоторых лиц оно чуждо и беспокоит их: таковым кажется, что оно употребляется для того, чтобы подорвать учение о двух природах во Христе, которые соединены в Нем ипостасно. Что же касается до выражения: два действия, оно соблазняет многих, ни у кого из отцев его не встречается, оно ведет к допущению учения о двух одна другой противодействующих волях во Христе, как будто бы Слово Божие, имея в виду наше спасение, хотело претерпеть страдание за нас, а Его человечество противодействовало этому Его намерению; но это нечестиво и чуждо христианскому учению; сам нечестивый Несторий хотя и вводил в учение о Христе учение о двух сынах, но он не дерзал утверждать двух воль в Нем. Мы должны — гласило Изложение — признавать одну волю Господа нашего И. Христа, истинного Бога; ни в какое время Его плоть не противодействовала Слову Божию, ипостасно соединенному с нею»[70]. Но православные не думали исполнять незаконную волю императора; не хотели молчать, когда великая опасность грозила вере. Все время царствования императора Ираклия прошло в спорах и беспокойствах; мира церковного не было и не могло быть. В таком положении империю находит новый император Констанс II; но он вместо того, чтобы уступить справедливым требованиям церкви-восстановить истину христианскую, с большою ревностью продолжал действовать в духе своего предшественника Ираклия. В виду нескончаемых догматических споров Констанс издает новый религиозный указ. Император собственно хотел доставить победу монофелитству, по пошел к этой цели не прямо, а косвенно: он задумал вообще запретить споры об одной и двух волях, но с этим он давал первенствующее значение монофелитству, так как обстоятельствами времени оно поставлено в более выгодные условия, чем православие, Этот указ известен с именем «Образца» (типоса). Содержание его было таково: «так как мы привыкли употреблять всякое старание о том, что служит благосостоянию нашего христианского государства, и в особенности о том, что касается непреложного христианского учения, то мы узнавши, что наш народ пришел в великое движение, что одни в вочеловечившемся Боге признают одну волю, другие две воли, объявляем: с настоящего времени пусть никто себе не позволяет вступать в споры с другими об одной воле и об одном действии и двух волях и двух действиях; — никто не должен возбранять и обвинять тех, кои признают одну волю и одно действие, ни тех, кто признают две воли и два действия. Кто настоящие повеления преступит, тот прежде всего будет подлежать суду страшного Бога; но он также не избегнет наказаний определенных для презрителей императорских законов. Если презрителен будет клирик или епископ, таковой будет отставлен от должности; если монах, отлучен от церкви и изгнан из монастыря; если гражданский чиновник и офицер, будут лишены своего достоинства; если частный человек из привилегированного сословия, будет наказан отнятием имущества; если же из низших сословий, то по телесном наказании будет сослан в вечную ссылку»[71]. Издание «Образца» было бедственно для церкви; многие за сопротивление ему поплатились жизнью. «Образец» и его появление представляют последнее из более замечательных мероприятий, при помощи которых еретическая партия хотела утвердить свое господство и подавить православие.

При энергических действиях императоров, патриарха Константинопольского Сергия и некоторых других епископов, монофелитство успело пустить довольно глубокие корни на востоке. В церкви Константинопольской, которая была тогда руководительницей всех других церквей востока, встречаем целый ряд патриархов еретиков. Таков был Пирр, преемник Сергия, умершего в 638 году. Он дважды восходил на патриарший престол и оба раза являлся ревностным поборником монофелитской ереси. Изгнанный из Константинополя по подозрениям, выставляющим очень невыгодно поведение Пирра, он предпринимает путешествие в Африку и Рим, и во время своего путешествия посевает семена своего нечестия; так по крайней мере было в Африке. Как свидетельство о своем еретическом заблуждении, он оставил после себя сочинение: «о воле и действии» во Христе (Д. VI. 405), Еретиком был и преемник Пирра на Константинопольской кафедре, Павел. В одном Своем послании он прямо говорит: «мы мыслим во Христе одну волю, чтобы не приписывать одному и тому же лицу противоположности или разности воль, или не учить, что Он борется сам с собою, или не вводить двух хотящих» (Д. VI. 406). Еретика Павла сменил также еретик на той же кафедре, Петр (ib. 407). Какими печальными последствиями отразилось на общем течении церковных дел господствовавшее монофелитство, об этом встречаем следующее красноречивое свидетельство современника. «Иерархи сделались ересиархами и вместо мира возвещали народу распрю, сеяли на церковной пиве вместо пшеницы плевелы; вино (истина) мешалось с водою (ересью) и поили ближнего мутною смесью; волк принимался за ягненка, ягненок за волка; ложь считалась истиною и истина ложью; нечестие пожирало благочестие. Перепутались все дела церкви» (Д. VI. 546).

Б. Поборники православия

Св. Софроний и его борьба с монофелитством. — Деятельность св. Максима исповедника в пользу православия. — Страдания св. Мартина за веру. — Страдания за неё св. Максима. — Необходимость созвания нового Вселенского собора.


С самых первых пор своего открытого появления ересь встретила себе могущественных противников в рядах православных. Ревность к вере и ученость делали этих противников непобедимыми в их борьбе с лжеучением, Первым защитником православия против монофелитов был св. Софроний патриарх иерусалимский[72]. Свою деятельность в пользу православия Софроний обнаруживает еще ранее возведения на патриаршество, будучи простым палестинским монахом. Софроний имел несчастие видеть первое открытое провозглашение монофелитства. Он был в Египте, когда Кир патриарх Александрийский обнародовал свою известную нам грамоту единения, в которой во всеуслышание объявлялось новое лжеучение. Кажется, сам Кир захотел узнать мнение Софрония относительно нового учения и встретил в нем ревностного противника. Напрасно Кир старался убедить Софрония принять сторону монофелитов, приводя в свою пользу некоторый не совсем определенные места из писаний отцев; напрасно выставлял на вид, что будто св. отцы в целях спасения душ многих из верующих всегда готовы были на уступки, и что теперь в особенности не стоит спорить из-за выражений, когда дело идет о спасении душ столь многих тысяч верующих; Софроний оставался непреклонным в своих убеждениях (Д. Ѵ40;I. 368 — 9). По другому свидетельству, сам Софроний, как скоро узнал о содержании грамоты единения, отправился к Киру, пал к ногам его и умолял его не возвещать в церкви того члена веры в грамоте, в котором говорилось об одном действии во Христе; это учение он называл аполлинарианскою ересью[73]. После того как Софроний увидел, что все его попытки побудить Кира выбросить из грамоты единения слова, заключающие в себе монофелитское учение, были безуспешны, он отправляется в Константинополь, думая найти себе опору против Кира в Сергии патриархе Константинопольском. Не зная того, что Сергий сам был заражен монофелитством, он надеялся, что новое лжеучение, по влиянию Сергия, не будет распространяемо. Понятно, что Софроний обманулся в своих надеждах. Долго и много рассуждал он с Сергием[74], но Сергий не хотел уничтожением учения об одном действии во Христе разрушить дело египетской унии (Д. VI. 369–370). Более и влиятельным и сильным борцом против монофелитов становился Софроний, когда он взошел на престол патриарший в Иерусалиме (ок. 634 г.). В своем окружном послании, которое, по обыкновению всех вновь занимающих патриаршие престолы, разослал Софроний к другим патриархам, он с замечательною силою и ясностью изложил учение православное. Послание начиналось следующими выразительными словами: «отцы! отцы! всеблаженнейшие! Вижу поднявшуюся волну и за волною следующую опасность». Учение церкви о двух волях и двух действиях во Христе излагает св. отец в следующих чертах: «называя Христа состоящим из божества и человечества, мы проповедуем, что Он Бог и человек, состоит из двух естеств, и двойствен по отношению к естествам, и естественно совершает то, что свойственно тому и другому существу, в силу присущего тому и другому существенного качества и естественной особенности». Двойство естеств выражается в двойственности действий. «Еммануил, будучи единым, и в одном и том же будучи тем и другим, то ·есть и Богом и человеком, поистине совершает свойственное тому и другому естеству, производя совершаемое им одно так, другое иначе. Как Бог, совершал Он божественное, — как человек-человеческое» (Д. VI. 296. 315 — 16). Послание замечательно, кроме своей обширности, еще тем, что не указывает прямо на монофелитов, но в духе кротости, обходя лица, восстает на защиту истины. — Послание Софрония произвело сильное впечатление на умы; монофелиты заволновались и в отпор Софронию издают «Изложение». Недолго однако же Софроний оставался стражем веры. Магометанское владычество, подчинившее себе иерусалимский патриархат в это время, оторвало иерусалимскую церковь от связей с христианским востоком. Важнейшим распоряжением Софрония при виде стеснительных обстоятельств времени было посольство одного палестинского епископа в Рим, с целью найти здесь защитников истины и побудить их к борьбе с лжеучением. Софроний призвал к себе епископа дорийского Стефана и поручил ему это дело. Чтобы возбудить в посланнике должную ревность к защите истины и обязать его к точному исполнению возложенного на него поручения, патриарх привел Стефана на Голгофу и там на месте крестных страданий Христа заповедал ему, по свидетельству самого же Стефана, следующее: «помни, что ты дашь ответ Распятому на сем самом месте, когда Он придет во славе судить живых и мертвых, если вознерадишь и пренебрежешь опасностью, в которой находится Его св. вера. Соверши то, чего я не могу сделать сам по причине нашествия сарацын. Обойди в случае нужды всю вселенную, потщись преодолеть все препятствия, чтобы достигнуть Рима; открой там пред мужами благочестивыми по сущей правде все, что делается в наших странах, и не переставай умолять, пока они не восстанут на поражение врагов веры и совершенно не отвергнут нововведенного учения». Стефан исполнил просьбу патриарха, отправился в Рим и побуждал римский собор к ревностному охранению истины, хотя много прошло времени, прежде чем его усилия привели к цели[75], ибо между самими папами были еретики, напр. Гонорий. Софроний скончался около 640 года.

Вместе с Софронием на чреду служения православию выступает св. Максим исповедник[76] и мученик за учение о двух волях во Христе. Максим сначала занимал высокую государственную должность императорского секретаря, за свои таланты и познания высоко ценился императором Ираклием. Впоследствии он сделался монахом и был игуменом в одном Константинопольском монастыре. Когда появилось монофелитство, Максим покинул зараженный лжеучением Константинополь и жил частью в Африке, частью в Риме, ревностно подкрепляя православных своими богословскими познаниями и твердостью своих убеждений. Пребывание его в Африке было особенно плодотворно для православия. Самые епископы африканские охотно поставляли себя в число учеников Максима, несмотря на то, что он был простой монах. Его жизнеописатель говорит: «рассуждая с африканскими епископами, он утверждал их в вере, наставлял и вразумлял; потому что хотя они превышали его саном, но мудростью были гораздо ниже его»[77]. На время пребывания Максима в Африке падает его знаменитое состязание с отставленным патриархом Константинопольским, Пирром. Это было в 645 году. Состязание между защитником православия Максимом и защитником монофелитства Пирром ведено было публично; на нем присутствовал сам наместник провинции и многие епископы. Для ознакомления с содержанием состязания, мы приведем некоторые отрывки из него. Оно открылось вопросом со стороны Пирра: «что сделал тебе я и предшественник мой (патр. Сергий), что ты везде выставляешь нас еретиками»? — Максим: «с тех пор как вы извратили христианское учение, я счел долгом истину предпочитать расположению к вам. Ваше учение об одной воле противно христианству, ибо это — нечестие, когда вы утверждаете, что та самая воля, которая создала все, по воплощении, стремилась к пище и питию». — Пирр: «если Христос есть одно лице, то и хочет чего-либо это единое лице, следовательно находится в нем только одна воля». — Максим: «Это смешение. Правда. Христос один по ипостаси, но Он есть притом Бог и человек. И если двойство природ не вносит разделения в единого Христа, то к этому не ведет и двойство воль и действий». — Пирр говорил: «действиям, учит Несторий, соответствуют лица; поэтому вы чрез учение о двух действиях впадаете в несторианство». — Максим отвечал: «прежде всего Несторий при двух лицах во Христе допускал лишь одну волю; но если бы и действительно было так, как ты говоришь, что действиям соответствуют лица, то и наоборот лицам должны соответствовать действия; а если так, то ты в Троице ради трех лиц должен бы признать три действия, и ради одного действия в Ней должен бы признать лишь одно лице»… В продолжении этого состязания Максим с замечательною проницательностью опровергает учение монофелитов об одной воле, запутывая это учение в неразрешенных противоречиях. «Если принимаете одно действие во Христе, какое оно должно быть, — божеское или человеческое, или ни то ни другое»? спрашивает Максим. «Если божеское, то выйдет, что Христос был только Богом; если человеческое, то Он был только человек; если же действие Его ни божеское, ни человеческое, то Христос был ни Бог, ни человек». Дальше: «как ты назовешь это единое действие, спрашивает Максим, созданным или не созданным? Если созданным (тварным), то единое действие будет относиться лишь к одной созданной природе Христа; во втором случае оно будет указывать лишь на не созданную (истинно-божескую) природу Его; но как может действие созданной природы быть действием не созданным, и наоборот»[78] и т. п. Действие состязания Максима с Пирром было громадное: православие одержало верх над монофелитством в данном случае. Максим вышел решительным победителем в своих спорах с Пирром.

Одновременно и частью совместно с Максимом вел сильную борьбу с новым лжеучением папа римский, св. Мартин. Мартин, еще прежде чем сделаться папою, имел случай тщательно изучить все самые сокровенные действия монофелитов на востоке: он был папским поверенным (апокрисиарием) в Константинополе, изучил темные стороны явления, и потому возведенный впоследствии в папы явился жарким борцом против ереси. Он собирает многочисленный собор в Латеране, в Риме, в 648 году. На этом соборе составлено было 20 правил против монофелитства, утверждено было учение о двух волях и двух действиях во Христе, а защитники противоположного воззрения, патриархи Константинопольские, начиная с Сергия, подверглись осуждению; та же участь постигла и два императорские указа «изложение» и «образец»[79]. Между тем как это происходило в Риме, сюда прибыл новый экзарх Раввенский, от имени восточного императора управлявший Италиею, Олимпий, с полномочием побудить всех к принятию указа императорского, «образца», а главное самого папу, если он будет сопротивляться, приказано было Олимпию арестовать. Впрочем этот экзарх не выполнил императорского приказания: он сам затеял возмущение против императора в Италии и оставил папу и всех православных в покое[80]. Тяжелые времена для Мартина начались с прибытием другого экзарха, Феодора Каллиопы, который вступил в Рим (в 653 г.), с многочисленным войском. Мартин был в то время сильно болен, и, предвидя свою печальную участь, искал себе убежища в храме Спасителя, известном с именем Константинавского, так как он был построен Константном великим. Несколько клириков римских, по распоряжению папы, с честью встретили нового экзарха при его вступлении в город. Узнав, что папа болен, Каллиопа объявил клирикам, что на другой день он сам навестит папу и будет приветствовать его. На другой день было воскресенье. Множество христиан собралось в храм для богослужения, где лежал и удрученный болезнью папа. Намерение Каллиопы было захватить Мартина силою и отправить в Константинополь; но он не осмелился этого сделать в воскресенье, боясь возмущения со стороны собравшегося народа. Он оставил папу в покое, объявив его приближенным, что он не может нынче посетить его, по причине усталости с дороги. Наступил понедельник, но и в этот день Каллиопа не тотчас принялся за исполнение своего намерения. Ему кто-то наговорил, что в храм будто собрано много оружия и камней, для защиты Мартина. Поэтому подозрительный Каллиопа сначала отправил к папе некоторых из своих приближенных с вопросом: зачем он собрал оружие и камни в храм? Так как этот слух был совершенно неоснователен, то папа позволил осмотреть все места, где бы могло находиться оружие. Когда подозрение оказалось ложным, Каллиопа более уже не медлил взятием папы. Он с многочисленным войском вступил в храм; гром оружия раздался на месте молитвы; Каллиопа объявил папе, что по императорскому приказанию он будет арестован и отправлен в столицу, и что его папский престол объявляется праздным. Некоторые из клириков в пылу своей приверженности к Мартину, хотели было силою защищать папу; но он решительно воспротивился такому делу, говоря, что он лучше десять раз примет смерть, чем допустить пролить хотя бы каплю крови из-за него. Из храма Мартин переведен был во дворец под стражу[81]. Когда отводили папу в заключение, римские духовные смело восклицали: «анафема тому, кто думает, что папа изменил, или намерен изменить вере; анафема тому, кто не пребудет в правой вере, даже если за это пришлось бы принять смерть». Каллиопа, чтобы утишить смятение, объявил, что на востоке держатся той же самой веры, какой и сами Римляне[82]. Многие из лиц духовных по любви к Мартину хотели со провождать его куда бы его ни повезли, — они самоотверженно возглашали: «с ним мы пойдем, с ним мы и умрем». Хитрый Каллиопа сначала обещал было, что позволено будет отправиться всем, кто хочет. И вот на другой день множество клириков, возымевших желание сопровождать Мартина, собралось к нему во дворец, чтобы выразить папе свое решительное намерение отправиться с ним, когда наступит для того время. Многие из них уже собрали свои пожитки на лодки, чтобы быть готовыми во всякое время перевезти их на корабль и двинуться в путь. Но подобному намерению клириков не суждено было совершиться; Каллиопа только обманывал их. Ночью на середу он тайком схватил папу и вывел его за город. Чтобы кто-нибудь не вздумал последовать за ними, он приказал запереть ворота Рима. Мартин посажен был на корабль, который он называет тюрьмою, потому что он лишился всяких жизненных удобств, особенно необходимых в его болезненном положении. С ним было лишь несколько служителей. Путешествие его в Константинополь было продолжительно и крайне тяжело. Целый год он должен был прожить на острове Наксосе. Здесь он был помещен в какой-то гостинице. Как особенную милость, позволили ему в продолжение целого года совершить два три раза омовение. Во всем он должен был терпеть недостаток. Хотя многие сострадальные римские клирики и приезжали к нему, привозя все, что нужно было для несчастного страдальца, но ничего из этого не доходило до Мартина. Стражи, которые по своему нраву уподоблялись зверям, брали приносимое себе, а приносителей со стыдом и бесчестием выгоняли вон, говоря: вы враги императора, когда выражаете любовь ко врагу императора[83]. В Константинополь привезен был папа в сентябре 654 года. Вступление в порт уже ознаменовано было печалями для папы; здесь он подвергся оскорблениям и насмешкам. К вечеру он переправлен был в городскую тюрьму. 93 дня остается в заключении Мартин, при самых тяжелых условиях. Стража была самая строгая; ей запрещено было даже сказывать, кого она стерегла. Лишения продолжались. Несмотря на то, что свойства его болезни требовали возможно частых омовений, первые 47 дней ему не давали не только теплой, но даже и холодной воды[84]. В 93 день своего заключения папа Мартин наконец потребован был в суд. Он был настолько слаб от болезни, что не мог двигаться, и его принесли в заседание на носилках; но суровые судьи потребовали, чтобы он снят был с носилок и давал показания стоя. Допрос открылся словами: «жалкий человек, какое зло тебе сделал император»? Папа молчал. Тогда ему сказали: «ты молчишь, но вот свидетели, которые изложат обвинения на тебя». И были приведены многие лица, который, вопреки собственной совести, обвиняли его в том, что он был союзником в заговоре экзарха Олимпия. Свидетелей хотели привести к присяге, но папа, не желая, чтобы свидетели приняли на свою душу грех клятвопреступничества, объявил: «к чему погублять души этих людей»? Мартин сам захотел изложить все обстоятельства дела, в котором его считали виновным, и начал свою речь так: «когда составлен был «образец» и послан от императора в Рим», — но едва папа выговорил эти слова, как судьи объявили: «ничего не говори о вере, мы сами христиане и православные». Тогда папа с мужеством объявил: «делайте со мною, что хотите, и чем скорее, тем лучше; знает Бог, что не можете более облагодетельствовать меня, как если отсечете мою голову мечем». О происходившем на суде было дано знать императору. Чиновник, ходившие к императору, прежде чем объявить его волю, позволил себе обратиться к Мартину с некоторыми насмешливыми словами: «смотри, Господь привел тебя и отдал в наши руки. Ты шел против императора, какую можешь ты иметь надежду? Ты оставил Господа, и Господь оставил тебя». Затем он объявил волю императора относительно Мартина; она состояла в том, что с Мартина должно совлечь первосвященническия одежды и предать его казни. Призвав префекта городского, он сказал: «возьми Мартина и рассеки его на части». Разоблачение папы произошло публично; с него сняли принадлежности первосвященнического достоинства, разодрали на нем даже нижнюю одежду, так что он оставался полуобнаженным. В таком виде он должен был проходить по улицам столицы, на шею ему надели железные кандалы, пред ним несли обнаженный меч[85]. Папа ввергнут был в тюрьму. Стояла суровая зима, и Мартин едва не умирал от холода. С ним был один юный клирик, который и услуживал ему. Во весь остальной день Мартин не промолвил ни слова. Поздно вечером префект города доставил ему некоторые съестные припасы и прибавил при этом: «мы надеемся на Бога, что ты не умрешь». Папе не суждено было умереть от меча. Когда все это происходило, патриарх Константинопольский Пирр лежал на смертном одре. Император Констанс посетил тяжко больного Пирра и передал ему, что Мартина определено казнить. Умирающий Пирр выпросил у императора, чтобы Мартина пощадили. Когда Мартин услыхал об этом, опечалился, потому что смерть для него была сладостнее тех страданий, какие переносил он. Во второй темнице папа пробил 85 дней. Наконец ему объявлено, что он будет сослан в ссылку. Произошло трогательное прощание папы с лицами, его окружавшими. Когда все плакали, папа один оставался мужественным и говорил им: «не плакать следует, а радоваться и благодарить Бога, что я удостоен страдать за святое имя Божие». Местом ссылки назначен был Херсонес в Крыму. Мартин отправлен был в Херсонес в марте, а в мае прибыл на место заточения. Среди варваров страны положение паны было совершенно безутешным и крайне бедственным[86]. У него не было даже хлеба и не было денег, чтобы купить его на кораблях, которые случайно сюда заходили. По словам Мартина, «хлеб здесь был больше известен только по имени». Он надеялся было, что верные из его паствы снабдят его всем необходимым в жизни, но надежды его были напрасны. Все жалобы свои на состояние, в каком он был в заточении, папа излил в двух письмах, которые он писал к своим друзьям в Константинополь. В особенности в них он высказывает скорбь о том, что Римляне ни в чем не выражают своего участия к нему, из боязни к императору. «Я удивлялся и удивляюсь, писал он, безучастию моих друзей и родственников; они совершенно забыли о моем несчастии; кажется, не хотят даже знать, существую еще я на свете или нет. Хотя церковь римская и не имеет денег, но она богата, по благости Божией, хлебом, вином и всем нужным для жизни, и однако же Римляне ничего из этого не присылали ему. «На людей напал страх, так что они чуждаются исполнения даже заповедей Божиих, страх, где не должно быть никакого страха». Этими словами папа указывает на рабскую боязнь Римлян пред императором. В заключение одного своего письма папа писал: «я надеюсь на милосердие Божие, что жизненный путь мой скоро достигнет цели, от Бога предназначенной»[87]. Надежды паны скоро исполнились. В сентябре 655 года папа скончался.

Одновременно с папою Мартином взят был в Риме, уже известный нам поборник православия, Максим, и был представлен для допроса в Константинополь. Этот исповедник веры претерпел не меньшие страдания за веру, как и Мартин. Страдания Максима начались тотчас по прибытии его в Константинополь, а это было в сентябре 654 года. Едва корабль, на котором он отправлен был из Рима, прибыл в Константинополь и вошел в пристань, как явился отряд вооруженных воинов, которые с грубостью повлекли его босого и полунагого по улицам города, потом как злодея бросили его в мрачную темницу[88]. Судьи Максима не раз имели случай убедиться в мужестве и терпении его. Так, когда однажды суд обвинял его в политических преступлениях, исповедник не счел даже нужным и защищаться, и прямо сказал: «я уже говорил вам и опять скажу, делайте со мной что хотите; кто, как я, почитает Бога, тот не боится обид и неправды от людей». Но разве ты не анафематствовал «образец»? — спросили его. — «Несколько раз говорил вам и теперь говорю: анафематствовал». — «Следовательно и императора анафематствовал»? — «Я императора не анафематствовал, но лишь хартию, чуждую православной веры»[89]. Когда представители власти в Константинополе увидали, что преклонить Максима к принятию монофелитских хитросплетений нет возможности, тогда хотели, по крайней мере, достигнуть хотя внешнего, только видимого соглашения с Максимом. Так с подобной целью приходит к Максиму депутация, которая предлагает ему подписать исповедание веры, в котором вместе с монофелитским учением заключалось и чисто православное учение о двух волях. Исповедание гласило: «исповедуем во Христе две воли и два действия, по причине различия естеств, и одну волю и одно действие, по причине соединения их». Но это была странная формула, которую вводилось какое-то двоеверие в одном и том-же догмате. Максим не принял ее[90]. После этого исповедник был сослан в ссылку вглубь Еракии. Но на этом дело не кончилось. По прошествии некоторого времени, Максима снова приводят в Константинополь, и пышными и лестными обещаниями хотят склонить его принять «образец». Дело происходило так: по прибытии в Константинополь, Максим был помещен в одном монастыре. Сюда на другой день пришли к нему два патриция-Епифаний и Троил. С ними был некто епископ Феодосий. Троил тотчас объявил Максиму, что они посланы к нему самым императором, чтобы передать его волю. «Но скажи нам прежде, объявил он, исполнишь ли ты волю государя или нет»? Максим сказал, что пусть наперед скажут, в чем заключается эта воля государя. Но патриции отказывались от этого. Тогда Максим сказал: «объявляю вам пред лицом Бога и его св. ангелов, что если государь повелит мне что бы то ни было касательно дел мира сего, я охотно исполню его волю». Другой патриций Епифаний взял на себя объявить волю Констанса. «Вот что государь приказал объявить тебе: так как весь запад и на востоке те, которые увлечены в соблазн, взирая на тебя производят смуты и смятения и не хотят в делах веры иметь с нами общения, то да вразумит тебя Господь принять изданный нами «образец» и вступить с нами в общение. Тогда мы лично пойдем к тебе на встречу, открыто пред всеми будем приветствовать тебя, подадим тебе нашу руку, с честью и славою введем тебя в великую церковь (Софийскую), поставим на нашем императорском месте, вместе выслушаем литургию и приобщимся тела и крови Христовой, потом провозгласим тебя нашим отцом, и будет радость не только в этом городе, но и во всем христианском мире. Ибо мы твердо уверены, что когда ты вступишь в общение с нами, то присоединятся к нам все, которые ради тебя и под твоим руководством отпали от общения». Но все эти пышные обещания ничуть не тронули мужа православия. Он нимало немедля объявил: «поистине меня все силы небесные не убедят сделать то, что вы предлагаете, ибо какой ответ дам, я не говорю, Богу, но моей совести, если из пустой славы и мнения людского отвергну спасительную веру». Эти слова сильно не понравились патрициям. Они с яростью набросились на старца, влачили его по полу, терзали руками, топтали ногами, оплевали всего с головы до ног. Епископ Феодосий едва мог остановить их бесчеловечие. Тогда патриции начали осыпать св. мужа всяческими ругательствами и хвалились своим христианством и православием. «Ты считаешь нас еретиками, говорили они, но знай, что мы более тебя христиане и более тебя православные; мы признаем во Христе божественную и человеческую волю». «Если вы веруете, заметил на это Максим, как учит церковь, то зачем вынуждаете меня принять «образец», который уничтожает эту веру»? — «Не уничтожает, вскричали патриции, а только заставляет молчать о спорных выражениях ради мира церкви». Затем патриции снова перешли к злословию на Максима. Один из них говорил: «по моему мнению, тебя следует вывести в город и поставив на площади, собрать всех шутов, балаганных комедиантов, непотребных, всю вообще городскую чернь и заставить их бить тебя по щекам и плевать тебе в лицо». Переговоры с Максимом и на этот раз окончились ничем[91]. Преподобный опять сослан в прежнюю ссылку. Долго томился Максим в заключении, но гонители его еще не удовлетворились, не насытились его страданиями. Еще раз, и последний раз Максим был вызван из ссылки в Константинополь, с единственною целью излить на старца тираническую злобу. Максим привезен был в Константинополь, и без всяких рассуждений приведен в преторию, наказан воловьими жилами, ему отрезали до корня язык, отсекли правую руку; изувеченный таким образом, он был проведен по всем многочисленным кварталам Константинополя. После всего этого он сослан в ссылку в Колхиду[92], где и окончил свою многострадальную жизнь.

Целых два царствования — Ираклия и Констанса, из которых каждое было продолжительно (первое 610–641 г.г., второе 641–669), прошли в борьбе с православием, но цель, ради какой боролись, не достигалась. Следствием борьбы было лишь расстройство дел церковных. «Все дела церкви перепутались». Благоразумие требовало оставить меры светские, которыми хотели достигнуть единения церковного, и, чтобы умиротворить церковь, обратиться к самой церкви. За осуществление этой благоразумной мысли и взялся новый император Константин Погонат. Он решился, как он сам говорит, «созвать глаза церкви, иереев, к рассмотрению истины» (Д. VИ. 546).

II. Константинопольский VI Вселенский собор 680 года

Сведения о внешней истории собора. — Монофелит Макарий — Прения с ним. — Исповедание веры Макария. — Его же три свитка. — Свиток папских легатов. — Изобличение и осуждение Макария. — Другие еретики на соборе — Фанатик Полихроний. — Еретик Константин. — Осуждение монофелитских сочинений. — Поддельные «деяния». — Утверждение православия. — Значение послания папы Агафона. — Вероопределение. — Провозглашение вероопределения. — Речи. — Указ. — Хранение «деяний» собора. — Замечание о пятошестом или Трулльском соборе.


Мысль о созвании собора Вселенского родилась у императора Константина Погоната много ранее осуществления этой мысли: предшественник современного собору патриарха Константинопольского Феодор, патриарх той же церкви, внушал Константину мысль о созвании собора (Деян. VI. стр. 20), и эта мысль принесла свой плод. Стараниями императора Константина собран был в 680 многочисленный собор в Константинополе. В числе замечательнейших представителей собора были: патриарх Константинопольский Георгий, патриарх антиохийский Макарий; лицо патриарха Александрийского представлял пресвитер Петр; а лицо патриарха иерусалимского представлял пресвитер Феодор. Император, как обычно, требовал представителей папского престола для собора, при чем он просит папу обратить внимание на умственное достоинство легатов, какие будут назначены на собор. Император писал: «просим прислать благопотребных и способных мужей, имеющих познание во всяком богодухновенном писании и обладающих безупречным знанием догматов, мужей, которые бы принесли с собою нужные книги» (Деян. VI. 21). Посылая своих представителей на собор, папа Агафон с скромностью объявлял, что быть может он и не удовлетворит желаниям императора относительно присылки на собор людей ученых, потому что, по его словам, обстоятельства не благоприятствовали процветанию науки в Риме. Папа писал в Константинополь: «можно ли у людей, живущих среди народа (бедного) и трудами рук своих большими усилиями снискивающих себе насущный хлеб, искать полного знания писаний? Мы сохраняем законно составленные определения св. наших предшественников и св. соборов, — сохраняем в простоте сердца и без всякой двусмысленности. Что же касается светского красноречия, то не думаем, чтобы в наше время можно было найти кого-либо, могущего похвалиться высокими познаниями, потому что в наших странах постоянно свирепствует восстание различных народов, которые то борются между собой, то бегут врознь и грабят. Мирского красноречия нет у людей неученых». Но не хвалясь познаниями лиц посылаемых, папа в тоже время дает знать о глубокой вере, которою проникнуты посланные им (Д. VI. 63–65; 117). Представителями папского престола на соборе были пресвитеры Феодор и Георгий и диакон Иоанн, которые несмотря на опасения папы показали себя глубоко сведущими в Писании и отеческом учении и не чуждыми красноречия. Всех присутствовавших на соборе епископов и представлявших их лицо пресвитеров к концу собора было 153 (Деян. V Ι. 500 и д.). На большей части заседаний собора присутствовал и сам император Константин. Собор происходил во дворце, в зале, называемой от сводчатой формы потолка Труллою. Всех заседаний было 18. Собор длился почти целый год[93].

Деятельность собора VI Вселенского распадается на два отдела: с одной стороны, собор внимательно и подробно исследует лжеучение еретиков монофелитов, с другой — излагает, по надлежащем исследовании, православное учение, направленное против заблуждения.

В составе самого собора нашлись лица, которые совсем жаром решились защищать лжеучение монофелитское; Таков был прежде всего патриарх Антиохийский Макарий. До известной степени ему сочувствует, по крайней мере в начале собора, и патриарх Константинопольский Георгий[94]. Борьба собора с патриархом Макарием составляет одну из самых замечательных сторон в деятельности собора. С ним ведутся постоянные диспуты, его произведения разбираются, его сочинениям противопоставляются другие сочинения православные, которые составляются в течение самого собора.

На первом же заседании собора мы встречаем открытое заявление Макария об его монофелитских убеждениях. Это заявление он делает не только от своего лица, но и от лица церкви Константинопольской с антиохийскою. Макарий говорил: «Мы не делаем никаких нововведений в учении, но как приняли от Вселенских соборов и святых уважаемых отцев, также и от представителей сего города Сергия, Павла, Пирра и Петра, также от Гонория, бывшего папы города Рима и Кира[95], бывшего патриарха Александрийского, то есть о воле и действии, так и уверовали, веруем и проповедуем и готовы отстаивать это». Когда Макарий заявил о своем лжеучении, собор потребовал от него доказательств. В ответ на это требование Макарий сказал, что его доказательства заключаются в деяниях Вселенских соборов. Поэтому преступлено было к чтению деяний III и IV Вселенских соборов, на которых шло исследование о двух естествах во Христе-Богочеловеке. В деяниях III Вселенского собора Макарий объявил следующе свидетельство из писаний Кирилла Александрийского, будто бы говорящим в пользу монофелитства. «Господь наш Иисус Христос… чрез Него цари царствуют и сильные творят правду, как сказано в писании, ибо воля Его всемогуща». При чтении этих слов из соборных деяний Макарий воскликнул: «Вот мое доказательство, что во Христе одна воля!» Собор с своей стороны в лице папских легатов и некоторых епископов восточных, опроверг такое не правильное толкование слов Кирилла. Собор говорил: «Макарий преувеличенно и неосновательно полагает на основании прочитанного сейчас текста, что в двух естествах Иисуса Христа, в Божестве и человечестве, одна воля. Святый Кирилл, пиша эти слова, имел в виду лишь Божественное естество Христа, которое у него общее со Отцем и Св. Духом, а потому всемогущее. Говоря о Божественном естестве Иисуса Христа, Кирилл назвал и волю, принадлежащую этому естеству, всемогущею. Здесь нет речи о том, одна или две воли во Христе» (Деян. VИ. стр. 42–44). При чтении деяний IV Вселенского собора снова возникают прения между Макарием и собором. Именно, когда читалось в деяниях этого собора послание папы Льва, в котором говорилось: «То и другое естество во взаимном общении обнаруживают действия, свойственные их природе: Слово действует так, как свойственно Слову, плоть так, как свойственно плоти, одно из них блистает чудесами, другое подвергается уничижениям», — собор заявил, что это место служит изобличением монофелитства; при чем отцы собора потребовали, чтобы Макарий высказал, как он понимает это место из послания Льва. Макарий при этом случае опять обнаруживает свой еретический образ воззрений, говоря: «Я не исповедую двух действий и не думаю, что бы св. Лев в этих словах говорил о двух действиях». На дальнейшие требования, чтобы он точнее опроверг мнение Льва и яснее выразил основания для своего учения, Макарий кратко отвечал: «Я не считаю нужным рассуждать» (Д. IV. 48 — 9). На одном из позднейших заседаний собора Макарий однако же не отказывается вступить в более подробные прения с защитниками православия, при чем он во всей ясности обнаружил шаткость и неосновательность своего монофелитского учения. Противником Макария на этот раз является некто Феофан, монах из Сицилии. Диспут происходил так: Феофан обращается к Макарию с вопросом: «Имел ли Иисус Христос человеческое хотение?» — Макарий отвечал: «мы не допускаем человеческого хотения во Христе, а Божественное допускаем, притом без плотских пожеланий и человеческих помыслов: хотение во Христе принадлежало только Божеству». — Феофан: «Как вы понимаете плотские пожелания и человеческие помыслы, которые не признаете во Христе»? — Макарий: «Плотские пожелания и человеческие помыслы при надлежать подобным нам людям и во Христе их не было». Феофан с своей стороны совершенно соглашается, что во Христе не было человеческих помыслов, в смысле помыслов греховных и подобных же хотений, словом всего того, что явилось в человеке вследствие греха. И чтобы вывести вопрос на прямой путь, заметил, что дело идет не о той человеческой воле во Христе, которая есть в человеке согрешившем, но о той, которая была в Адаме до греха. Такой воле не обходимо должно было быть во Христе, как скоро Он принял на себя полное естество человеческое. Чтобы устранить себя от этого сильного возражения, Макарий, как оказалось, не хотел признавать в Адаме, как ни странно это, естественной воли человеческой, до времени греха. На вопрос Феофана: имел ли Адам «естественное хотение?» — Макарий отвечал: Адам имел «хотение самовластное и свободное, потому что до преступления он имел божественное хотение, желал того же, чего и Бог». Против странности подобного мнения возвысил свой голос весь собор. Отцы говорили: «Какое нелепое богохульство! Если Адам до падения имел божественное хотение, то значит он был единосущен Богу и хотение Адама было неизменяемым. А если так, как же он изменился, преступил заповеди и подвергся смерти? Имеющий одно хотение с Богом, неизменяем». Когда кончились возражения собора по поводу мнения Макария и воле Адама до падения его, Феофан возобновил свой прерванный с Макарием диспут. Он видел ясно, что Макарий, высказывая свое странное мнение о воле Адама до падения, тем самым хотел лишь избегнуть прямого ответа на вопрос, потому что прямой и естественный ответ был бы не выгоден для развиваемого им монофелитского учения. — Поэтому Феофан с особенною настойчивостью начал допрашивать Макария: «Естественное ли (т. е. вложенное в самой природе первого человека) хотение имел Адам? Да, или нет?» — Макарий уклончиво ответил. «Я уже сказал свое мнение». — Тогда Феофан еще раз предлагает тот же вопрос Макарию, говоря: «Или согласитесь, что Адам имел естественное хотение, или отвергните это?» Макарий упорствовал и не хотел ни согласиться, ни отвергнуть учения о человеческой воле в Адаме до его падения. Собор, слушавший эти прения Феофана и Макария, по окончании их объявил себя вполне согласным с мнениями Феофана (Д. VI. 195–198).

В борьбе с еретиком Макарием собору надлежало не только опровергать неоднократные еретические словесные заявления его на соборе, но нужно было подвергнуть разбору и осуждению немалочисленные сочинения его, написанные им с целью убедить собор и церковь в своем заблуждении. Эта задача потребовала много времени и трудов от отцев собора, но ради обнаружения истины собор взял на себя и эту задачу. Для суждения о заблуждении Макария собор должен был выслушать довольно обширное «исповедание» Макария, которое он подал императору Константину и которое этот передал отцам собора. Исповедание это знакомит нас с основными воззрениями еретика и потому заслуживает внимания. Основанием, из которого вытекало его монофелитство, не было, лжеучение монофизитское, потому что Макарий в своем исповедании ясно осуждает монофизитство, — он говорит: «Мы не говорим того, чтобы плоть обратилась в естество божеское во Христе; чрез соединение нимало не уничтожается различие естеств, а скорее сохраняется особенность того или другого естества в одном лице и одной ипостаси», — и прямо проклинает еретиков Аполлинария, Евтихия, Диоскора. Основанием для еретического учения Макария служило неправильно истолкованное им православное учение об единстве лица или ипостаси в Богочеловеке. Это видно из следующих замечаний его исповедания. «Невозможно, чтобы в одном Христе Боге находились одновременно два хотения, или взаимно противоположные или совершенно одинаковые. Учение церкви научает нас, что плоть Господа никогда не производила естественного своего движения отдельно и по своему стремлению, вопреки указанию соединённого с нею в ипостась Бога Слова, — и сказать прямо: как наше тело управляется, украшается и приводится в порядок разумною и мыслящею душею, так и в Господе Христе весь человеческий состав Его управляется всегда и во всем Божеством самого Слова». Отправляясь от этих последних воззрений, Макарий считал правильным провозглашать свое монофелитское учение. «Воплотившийся Бог Слово, говорит он. не совершает ни Божеского как Бог, ни человеческого как человек, совершает некое новое богомужное действие и все это действие являет животворным. Он совершает наше спасение одним и единым божественным хотением». К этому письменному исповеданию своему Макарий на словах добавил: «Я не скажу, что два естественные хотения или два естественные действия в домостроительстве воплощения Господа нашего Иисуса Христа, хотя бы меня разрубили на мелкие части и бросили в море» (Деян. VI. 178 — 187). Кроме этого «исповедания» Макарий для доказательства правоты своих убеждений представлял собору и несколько других своих произведений. Сначала он представил собору «два свитка», в которых он изложил доказательства своего учения и которые носили заглавие: «свидетельства св. отцев, учащие об одной воле Господа нашего Иисуса Христа, которая есть также воля Отца и Св. Духа». (Д. VI. 148–149). Чрез несколько времени Макарий представил еще третий небольшой свиток с той же целью. Он носит такое заглавие: «Дальнейшие свидетельства о воле». При чем Макарий заявил, что он считает свидетельства, заключающиеся в поданных им свитках, совершенно достаточными для утверждения монофелитского учения. Свитки были прочтены и потом запечатаны печатями как Макария, так и стороны православных (Деян. VI. 152–153). Собором заявлено было, что свидетельства, заключающиеся в свитках Макария не имеют силы доказательства, потому что с одной стороны Макарий выдал за свидетельства, говорящие об одной воле Господа Христа, такие, которые говорят об одной воле в Троице; с другой стороны свидетельства отеческие, действительно идущие к делу и говорящие о домостроительстве нашего спасения, искажены Макарием и в смысле, и в выражениях. Собор берет на себя труд доказать, что заявления его действительно справедливы, и с этою целью отцы решаются сличить свидетельства Макария с свидетельствами самих отцев церкви в их подлинных писаниях (Д. VI. 154). Этого мало — собор, в лице папских легатов, с своей стороны представил также рассуждение, в котором заключались доказательства истинности учения о двух волях во Христе. «Свиток» легатов носил такое заглавие: «Свидетельства святых и достоуважаемых отцев, доказывающие, что в Господе Иисусе Христе два хотения и два действия». Свиток был прочтен п запечатан печатями сторон Макария и православных. Партия Макария при этом объявила, что она рассмотрит свидетельства, приводимые легатами, сличит их с подлинными сочинениями отеческими, для удостоверения в истинности их (Д. VI. 158. 159). В дальнейшем течении соборных деяний сторона православная после тщательного сличения свидетельств, заключающихся в трех свитках Макария, с подлинными свидетельствами отцев, действительно нашла, что свидетельства отцев приводятся Макарием или не полно, или отрывочно, без связи с целым текстом. Так при сличении первого свитка Макариева с писаниями отцев найдено, что в таком роде искажены были свидетельства св. Афанасия, св. Амвросия, Кирилла Александрийского, Златоуста и пр. Когда все это выяснилось, собор спрашивал Макария: «зачем он опускал места нужные из свидетельств отцев»? Макарий вместо всяких оправданий объявлял, что он приводил только такие места, какие могли доказывать его учение (Деян. VI. 188. 191. 193. 198 и пр.). Собор нашел потом, что сличения одного первого свитка Макариева с писаниями отцов совершенно достаточно для изобличения нечестия этого еретика, и счел за излишнее делать подобное же сличение и других двух свитков Макария (Д. VI. 217). В интересах обращения, заблуждающихся к истине православия, отцы собора с другой стороны приняли на себя проверку свидетельств, заключающихся в свитке легатов и доказывающих истинность учения о двух волях и действиях во Христе. Свидетельства легатов оказались согласными с подлинниками; это были свидетельства из Льва, Амвросия, Афанасия, Златоуста, Григория Нисского, Григория Богослова, Епифания Кипрского, Августина и других (Д. VI. 222. 229. 244 и пр.). Чтобы не оставить ничего не рассмотренным из всего, что написано было Макарием, некоторыми членами собора заявлено было, что есть и еще некоторые сочинения Макария, которые заключают туже монофелитскую ересь и хранятся в патриаршей библиотеке. При этом заявлении некоторыми прибавлено было, что сочинения свои Макарий во множестве списков старался распространить повсюду, и они зашли даже в Рим и Сардинию. Поэтому положено было принести из библиотеки и другие сочинения Макария и исследовать их. Сочинения эти найдены также исполненными лжеучения, но собор не счел нужным прочитывать их в целом составе, так как это было бы очень утомительно, и ограничился чтением извлечений из них. Сочинения были осуждены (Д. VI. 347–354). В продолжение рассмотрения мнений и сочинений Макария собор не раз обращался к нему с убеждениями исповедовать во Христе два естественные хотения и действия не слитно и нераздельно, но Макарий оставался при своем заблуждении (Д. 173–4). Тогда собор, видя упорство его. видя, по образному выражению «деяний» собора, что он «шею натянул, как железный нерв, лицо сделал медным, уши заградил от слушания, сердце сделал упорным в непослушании закону» (Д. VI. 542), решился сначала лишить его омофора (Д. VI. 195), а потом произнести над ним суд церковный во всей строгости. Собор объявил: «божественное правило отнюдь не дозволяет сидеть на учительском престоле Макарию, состарившемуся в догматах нечестия и не только наполнившему подпольным извращением весь христолюбивый народ и подделавшему свидетельства св. и славных отцев, но и возмутившему по средством своих писем и посланных людей всех от востока солнца до запада, и справедливо и законно лишенному святительского облачения». Макарий признан лишенным святительства, низложенным и анафематствованным, при чем положено было просить императора, чтобы он изгнал Макария из Константинополя. На место низложенного Макария выбран был новый патриарх в Антиохию — Феофан, который и принял участие в деяниях собора (Д. VI. 384. 385).

Осуждение Макария и изобличение его лжеучения было одним из важнейших дел собора, но этим борьба отцев собора с еретиками лично не ограничилась. Кроме этого главного ересиарха монофелита, на соборе являлись и некоторые другие, мыслившие по монофелитски. Борьба с ними требовала также не мало труда и времени со стороны собора. На соборе обнаружились такие монофелиты, которые в своих воззрениях стояли на точке зрения указа Констанса II, на точке зрения «Образца», т. е. такие, которые считали не нужным какие бы то ни было религиозные рассуждения об одной и двух волях во Христе, и полагали незаконным осуждать как тех, кто учит об одной воле, так и тех, кто учит о двух волях. Во главе этих монофелитов стоял епископ Мелитинский Феодор, называвший себя «человеком деревенским». Около него сгруппировалось несколько других епископов и клириков. Феодор представил на собор хартию, в которой на основании определений пятого Вселенского собора о том, чтобы не было производимо новых изысканий в области веры, требовал, «чтобы никто не смел преступать или прилагать древние пределы (веры), постановленные отцами для спасения всех, также чтобы кто-нибудь не подвергался осуждению или обвинению, которому подвергались некоторые из прежде бывших, учивших или об одном действии и хотении, или о двух действиях и двух хотениях. II пусть никто из лиц той или другой стороны не подвергается осуждению или обвинению за это» (Д. VI. 167 — 9). Этих лиц, отделяющихся от общения с остальным собором, сначала сочли за сторонников Макария, но оказалось, что они стояли особо, составляли отдельную партию (Д. VI. 170–172). Партия эта не долго отделялась от собора. После того, как произошло на соборе сличение первого свитка Макариева, которое обнаружило неосновательность монофелитства, епископы и клирики, принадлежавшие к этой партии, объявили себя единомышленными с собором православных п подав собору свое «исповедание веры», они действительно воссоединены были с церковью (Д, VI. 216–288 и дал.).

К концу соборной деятельности отцам собора пришлось иметь дело с отдельными монофелитами, которые по своей воле представлялись на собор и хотели защищать лжеучение.

Таков был монах Полихроний, которого справедливо Деяния называют человеком «детского и сумасбродного ума» и «глупейшим» (Д. VI. 497–557). Этот монах явившись на собор объявил, что он исповедует монофелитство и что для доказательства истинности этого учения готов воскресить мертвого. Это, разумеется, была затея, но собор однако же согласился на предложение Полихрония, дозволил совершить ему «несбыточную затею» для удостоверения народа, из которого очень многих обольщали и он (Полихроний) и его единомышленники (Д. VI. 443). Подробности события состоят в следующем. Один из епископов собора заявил, что монах Полихроний желает войти на собор ц изложить свою веру. Собор соизволил на это предложение, Полихроний вошел. От него потребовали, чтобы он исповедал свою веру в домостроительство воплощения Иисуса Христа. В ответ на это Полихроний сказал: «Я дам свое исповедание на гробе мертвеца, с призыванием Сына Божия, чтобы Он воскресил мертвеца; если же мертвец не встанет, то собор и император пусть делают со мной, что угодно!» Собор сказал, что ему необходимо знать, какое именно исповедание веры положит ИИолихроний на мертвеца. На это ИИолихроний сказал: «Я положу мое исповедание поверх мертвеца, и тогда вы его прочтете». Собор распорядился, чтобы был приготовлен мертвец, над которым Полихроний должен был сделать свой странный опыт. Тогда он передал собору свою хартию, запечатанную печатью и заключавшую его исповедание, прибавив: «в этом моя вера, так вразумил меня Бог». Хартия была однако же прочтена и заключала в себе описание каких-то галлюцинаций престарелого монаха. В хартии читалось: «Я, ИИолихроний, покланяюсь императору Константину так, как бы я был в его присутствии. Видел я (в видении) множество мужей в белых одеждах и в средине их мужа, о доблести которого я не могу рассказать, который говорил мне: он (император) устроит новую веру, поспешай, скажи императору, чтобы он не выдумывал новой веры и не принимал. И когда я шел из города Ираклии в Хризополь и остановился под палящем солнцем, видел я мужа страшного, очень блистающего. Он стал против меня, говоря: кто не исповедует одной и воли и богомужнаго действия, тот нехристианин. Я сказал: это именно предопределил император Константин: одна воля и одно богомужное действие. Тот сказал: очень хорошо и богоугодно». На вопрос собора: сам ли Полихроний писал эту хартию, он отвечал, что это писано его собственною рукой. Затем происходил самый акт воскрешения мертвеца. Собор, сановники и многочисленный народ собрались на площади, которая находилась пред одной народной банею; на богатых посеребрённых носилках положен был мертвец. Полихроний возложил на труп свое исповедание веры, которое представлено было собору, и ждал воскресения умершего, но тщетно. Проходили часы, а мертвец оставался недвижимым. Напрасно Полихроний стал что-то нашептывать мертвецу, чудо не совершалось. Тогда Полихроний всенародно объявил: «Я не могу воскресить мёртвого». Присутствовавший народ с негодованием кричал: «Анафема новому Симону (волхву), анафема обольстителю народа». Собор возвратился назад, во дворец, где происходили его прежние заседания. Полихроний был посрамлен. Лживость его уверений открылось воочию всех. Однако же упорный монах и теперь остался упорствующим в своем нечестий. Ибо когда отцы собора спросили его, после всего случившегося: «пусть Полихроний скажет, исповедует ли он две естественные воли и два естественных действия во Христе», упорный отвечал: «как говорится» в хартии, которую я подал и положил на мертвеца, так я верую в одну волю и одно богомужное действие, а другого ничего не говорю». После этого собор изрекает свой суд над Полихронием, «соблазнителем и обольстителем народа, и явным еретиком»; он лишен был священного сана, которым был облечен (Деян. IV. 439 — 444).

Последним еретиком, с которым лично вступает в борьбу собор, был пресвитер Константин из города Апамеи в Сирии. Он пожелал представиться на собор и представился. Прежде всего он объявил, что империя не имела бы тех несчастий, например, войны с Болгарией, если бы мир и любовь господствовали между подданными государя, а они господствовали бы. Если бы не подвергались порицанию ни исповедующие одну волю, ни исповедующие две воли; затем он просил позволения изложить свою веру, но для сего требовал шестидневной отсрочки. Но собор такой отсрочки Константину не дал, объясняя свой отказ тем, что Константин по своей воле пришел и, следовательно, должен был знать, за чем идет на собор, и приказал, чтобы он сейчас же изложил свою веру на словах. Константин должен был повиноваться. Изложение веры, высказанное этим еретиком, показало, что он в своих богословских представлениях не имел достаточной ясности и определенности и не чужд был странных понятий, показывающих его невежество. Как на сколько ни будь достойную внимания особенность его исповедания, можно указать разве на то, что он предлагал, вместо выражения: две воли, употреблять выражение: два свойства. Он говорил собору: «я признаю два естества во Христе, как изречена на соборе Халкидонском, и два свойства, и о действиях спорить не буду, если собор назовет их свойствами. Я признаю одну волю в лице Бога Слова и после воплощения, ибо Отец, Сын и Св. Дух есть одна воля». После произнесения Константином этого исповедания, между ним и отцами собора завязались прения, которые еще яснее показали несостоятельность воззрений этого еретика. — Собор спросил: «одна воля, которую ты признаешь в воплотившемся Боге Слове, принадлежит ли к божественному Его естеству или к человеческому»? — Константин отвечал: «я признаю, что воля принадлежит божеству во Христе». — Собор: «а человеческое естества Господа Христа имело ли волю или нет? — Константин: «да, естество человеческое (во Христе) имело ее, но временно, от чрева матери до креста, и притом я признаю это свойством, и она есть только свойство». Из такого ответа рождался вопрос: допускает ли Константин, что Христос имел человеческое естество после страданий, так как недопущение воли человеческой во Христе после страданий наводило на мысль, что он отрицает и человечество во Христе после этого события. — Собор спросил: «так что же? разве после креста Христос покинул человеческое естество?» Ответ Константина показал, что подозрения собора имели основания. Константин хотя и не совсем ясно, однако же отрицал человечество во Христе по окончании страданий. Он сказал: «при Нем не осталось человеческой воли, а покинута она с плотию и кровью, как скоро Он не имел нужды ни есть, ни пить, ни спать, ни ходить». Как ни мало было ясности в представлениях Константина, тем не менее из сказанного им выходило, что он хотя временно, но все же допускал бытие двух волей во Христе, именно до события страданий. На это противоречие в учении Константина, который выдавал себя за монофелита, и указывал собор. — «На каком основании ты утверждаешь, что во Христе одна воля, когда ты сам допускаешь, что во Христе была, и воля божественная, и хотение человеческое, хотя бы и до страданий?» — Константин отвечал, «что хотя во Христе и была, кроме воли божественной, и человеческая, но теперь её нет более во Христе. Христос оставил её и совлек с Себя вместе с кровью и плотию». Ответ этот показал, что Константин, несмотря на допускаемое им учение о двух волях во Христе до страдания, упорно оставался при мнении, что во Христе одна воля божеская, и что воля человеческая как — то прешла во Христе вместе с плотию и кровью Его. Монофелитство Константина не подлежало сомнению. Надлежало только точнее определить, как понимает он оставление Христом собственного тела по страдании. — Поэтому собор и спрашивал Константина. «Где остались плоть и кровь Христовы»? Константин отвечал на это темною фразой: «Христос совлек ее с Себя.» — Собор снова спросил его: «и с плотию совлек и человеческою волю?» Константин подтвердил: «да, господа, и волю». В видах исправления и покаяния Константина, ему объявлено было от собора, что подобное учение — ересь. Константин и при этом не хотел отказаться от своего учения. Еретик был анафематствован (Д. VI. 449–452.)

Борьба Вселенского собора с еретиками, которые лично защищали на соборе свои монофелитские убеждения, должна была иметь важные последствия для искоренения ереси. После этого никто не мог осмеливаться утверждать, что собор не выслушал и не опроверг всех возражений, какие могли сделать ратующие против истины православия. По с этим еще не совершенно уничтожился корень ереси. В продолжительное время господства своего ересь успела создать литературу, которая могла иметь читателей и последователей; поэтому надлежало рассмотреть и изобличить все написанное в пользу монофелитства. Это и действительно было не маловажною задачей в деятельности собора. Следовало прежде всего рассмотреть разные произведения, написанные главами монофелитства — Сергием, Гонорием, Пирром, Киром и другими зачинщиками ереси. Собор взял на себя подобный труд и рассмотрев тщательно послания и сочинения вождей монофелитства, нашел их «душевредными, положил отвергать их и гнушаться, проклял и объявил подлежащими уничтожению» (Д. VI. 390. 408). Когда окончилось рассмотрение этих важнейших документов еретических, на соборе было заявлено, что в патриаршей библиотеке хранится и еще не мало монофелитских сочинений, написанных епископами, клириками, монахами и простыми мирянами. Собор приказал, чтобы все эти сочинения представлены были на рассмотрение отцев. Рассмотрение показало, что они одного и того же рода с сочинениями Сергия, Пирра и других, и потому собор, почитая их невежественными и душевредными, положил предать их сожжению, что и было исполнено (Д. VI. 409. 412. 416).

Документами, которыми, как документами первой важности, пользовались монофелиты для доказательства правоты своего лжеучения — были: письмо патриарха Константинопольского Мины к Вигилию, папе Римскому и две статьи, писанные папою Вигилием к императору Юстиниану и его супруге Феодоре. Эти сочинения заключали в себе мысли монофелитские. Так послание Мины заглавлялось: «Слово Мины к Вигилию о том, что во Христе одна воля»; в статьях же Вигилия между прочим говорилось: «Христос имеет одно естество, одно лицо, одно действие. «Документы эти найдены были в деяниях V Вселенского собора, предложен пых для чтения на VI Вселенском соборе, и хранившихся в патриаршей библиотеке. Несмотря на то, они были решительно подложны: подложность их видна уже из того, что в них дело идет о таком вопросе, как вопрос о волях во Христе, о каком не было никакого исследования в шестом веке, когда был собор V Вселенский, — тем не менее присутствие этих документов в деяниях V Вселенского собора служило средством к соблазну православных. Поэтому шестой Вселенский собор берется с одной стороны доказать, что послание Мины и сочинения Вигилия подложны, с другой — проследить те пути, какими эти документы проникли в деяния. Все это совершено собором с замечательным успехом. Касательно подложности послания Мины к Вигилию собор представил несколько сильных доказательств: 1) патриарх Мина скончался ранее V Вселенского собора: Мина умер на 21 году царствования Юстиниана, собор же V Вселенский был на 27 году царствования Юстиниана, а в это время патриархом Константинопольским был Евтихий[96]. 2) первыя три листа деяний соборных, в которых находилось послание Мины, носили на себе следы позднейшей прибавки; ибо эти три листа не имели нумерации, которая начинается с четвёртого листа, где начинались подлинные акты собора. 3) Каллиграфия первых листов деяний, где помещено рассматриваемое послание, отлична от каллиграфии остальной рукописи, — знак, что те привнесены в деяния не одновременно с общею перепиской истинных актов. 4) в патриаршей библиотеке в Константинополе сохранялся реестр посланий Мины, а в этом реестре не значится послание Мины к Вигилию (Д. VI. 53. 54. 365). Подложность же статей Вигилия, будто бы написанных к Юстиниану и Феодоре, доказана была собором следующим образом: седьмое деяние V Вселенского собора, где обрелись статьи Вигилия, составляли собой особый том, с особым счетом страниц. Но 15-й лист этого тома был, как показал осмотр, вырван и вместо него вставлен новый, на котором и были написаны статьи Вигилия. Что эти статьи в первоначальном кодексе не находились, а включены позднее, это ясно усмотрено было из того, что этот 15-ый лист не имел должной нумерации (Д. VI. 4 24). Наконец не подлинность всех рассматриваемых нами документов, — послания Мины и статей Вигилия, собор доказал еще тем, что в патриаршей библиотеке открыт был экземпляр «деяний» V Вселенского собора, в котором не было еретических монофелитских прибавок (Д. VI. 423. 425). Изобличив подложность указанных документов, собор старается определить и те пути, какими превзошли эти вставки. В этом отношении собор обнаружил многие интересные факты, которые показали, что источником этих подделок были козни монофелита Макария, патриарха Антиохийского. Один из членов собора, епископ Селевкийский указал первые следы, по которым можно было проследить за происхождением подделок. Он заявил, что некогда он получил экземпляр Деяний V Вселенского собора от одного военачальника Филиппа. Экземпляр этот оказался поддельным в седьмом «деянии» (статьи Вигилия). Из разговора по этому случаю с Филиппом он узнал, что экземпляр этот был в руках ученика Макария. Стефана, а из собственного рассмотрения почерка, каким сделаны подделки, открыл, что подделки писаны хорошо известным ему почерком монаха Георгия, тоже ученика Макариева. При этом заявлении епископом Селевкийским представлен был и самый поддельный экземпляр. Георгий, упомянутый епископом Селевкийским, будучи призван на собор, дает дальнейшие нити для определения происхождения вставок. На соборе, по требованию отцев, он показал, что подобные вставки ведут, сколько ему известно, свое происхождение от Макария и Стефана. Именно, когда возник спор о волях между патриархом Константинопольским Феодором и Макарием, то Макарий начал переписывать статьи Вигилия, говоря, что они заимствованы из патриаршей библиотеки; один такой экземпляр передан был императору Константину. Затем, Макарий и Стефан начали вставлять эти статьи Вигилия во все списки V Вселенского собора, какие только им встречались. Так они вставлены в экземпляр, принадлежащий Филиппу военачальнику. Георгий сознался, что и он сам, по приказанию Макария, переписывал отдельные, листы статей Вигилия. Из показаний другого клирика открылось, что подобные вставки сделаны были и в одном латинском экземпляре деяний V Вселенского собора. После этих изысканий собор провозгласил анафему на подделывателей деяний и на самые подделки (Д. VI. 425–9).

Переходим к обозрению второй стороны в деятельности собора. Собор в личных беседах с еретиками опроверг все доводы, какими они хотели подтвердить свое учение, тщательно разобрал все сочинения монофелитские, какие могли служить к поддержанию монофелитской ереси, отнял у них средства ссылаться на деяния V Вселенского собора, как на опору их лжеучения. После всего этого оставалось только провозгласить истину православия в противоположность ереси. Это и составляет венец и конец в деяниях VI Вселенского собора. В основу вероопределения VI Вселенского собора, кроме многочисленных писаний прежних отцев и учителей, которые, впрочем, рассматривали спорный вопрос о волях более или менее косвенно, легли два замечательные богословские творения VII века-окружное послание Софрония патриарха Иерусалимского, и послание папы Агафона, которое он отсылает к отцам VI Вселенского собора. С особенною ясностью и силою учение о двух волях и двух действиях во Христе раскрывается в послании Агафона[97]. Приводим некоторые замечательные мысли из этого послания. Агафон учил: «исповедуем, что каждое из естеств Христа имеет естественные свойства, Божеское имеет все божеские свойства, человеческое все человеческие, кроме греха. Но исповедуя два естества, два естественные хотения, в едином Господе Иисусе, мы не учим, что они противны и враждебны друг другу, как заблуждающиеся от пути истины обвиняют апостольское предание, не учим, что они разделены как бы на два вида или ипостаси, а говорим, что один и тот же Господь Христос имеет в себе как два естества, так и два естественные хотения и действия, т. е. божеское и человеческое, что божеское хотение и действие Он имеет от вечности общее с единосущным Ему Отцом, человеческое же принято от нас вместе с нашим естеством во времени. Как естеств, соединяющихся в одном Христе, два, так поистине два их и действия, которые с своими естествами присущи одному и тому же Господу Иисусу Христу». И в опровержение ереси Агафон писал: «Когда утверждают, что во Христе одна воля (что нелепо), тогда необходимо, чтобы утверждающие это признали ее или божественною, или человеческою или составленною из той и другой, смешанною п слитною, или же (как исповедуют все еретики) признал и, что Христос имеет одно хотение и одно действие, как проистекающие из одного составного естества. Во всяком случае здесь уничтожается естественное различие, которое и после чудного соединения св. соборы утвердили и велели нам сохранять. Ибо хотя они учили, что Христос один и одно Его лицо или ипостась, именно по причине ипостасного соединения естеств, но в тоже время предали нам познавать и проповедовать различие самих естеств, в Нем соединенных, и после чудного их соединения. Итак, если в одном и том — же Господе Иисусе Христе сохраняются свойства естеств по причине различия, то с полною верою требуется признавать и различие Его естественных хотений и естественных действий, дабы нам не допускать никакой еретической новизны в Христову церковь» (Д. VI. 66. 67. 85. 97). Этим посланием Агафона главнейше и руководился собор при составлении своего православного исповедания веры. В «Деяниях» говорится, что отцы собора приняли послание Агафона «с распростертыми объятиями» (Д. VI. 470), как «объяснившее тайну богословия» (Д. VI. 498). В вероопределении же собора касательно спорного пункта о волях и действиях во Христе читаем следующее: «Проповедуем согласно учению св. отцов, что в Нем (Христе) два естественные хотения или воли нераздельно, неизменно, неразлучно, не слитно и две естественныеволи не противоположные, как говорили нечестивые еретики, да не будет, но человеческая Его воля уступает, не противоречит, или противоборствует, а подчиняется Его божественной и всемогущей воле. Утверждаем, что в одном и том же Господе нашем Иисусе Христе, истинном Боге нашем, два естественные действия нераздельно, неизменно, неразлучно, не слитно[98]. Мы признаем две естественные воли и действии (во Христе), согласно сочетавшиеся между собою для спасения рода человеческого» (Д. VI. 471–3).

Это вероопределение собора торжественно было провозглашено и утверждено 16 сентября 681 года. Свое полное согласие с вероопределением отцы выразили в ответе на вопрос императора Константина, присутствовавшего на этом заседании собора: «Пусть св. и Вселенский собор скажет, по согласию ли всех епископов провозглашено определение?» Отцы воскликнули: «все так веруем, все так думаем, все мы подписали по согласию и сочувствию, все веруем православно! Проповедовавшим, проповедующим и имеющим проповедовать одну волю и одно действие в воплотившемся Христе Боге, анафема!» Император почтил деятельность отцов церкви приветственною речью, в которой, между прочим, выразил уверенность, что вероопределение составлено сообразно с истиною. Он говорил: «Мы не избегнем с вами суда на страшном судилище Божием, когда Он будет судить живых и мертвых, если вы знаете, что есть какой-нибудь пропуск в вероизложении или если что-нибудь в нем не договорено» (Д. VI. 488 — 9). В ответ на речь императора собор с своей стороны также сказал речь, исполненную красноречия и радости по случаю ниспровержения ереси и утверждения веры. В речи говорилось: «Рим-старец простер тебе (императору) богоначертанное исповедание, хартия превратила в отношении догматов вечер в день, чернила издавали свет, чрез Агафона говорил Петр и вместе с соцарствующим Вседержителем постановлял ты самодержец — ты богопоставленный. Симоны (еретики), заметные по-перью отступления, упали с высоты полёта и памятником сего служит низложение, а вера встает и согласие народов восстановляется в собственную красоту. Воздвижеся солнце и луна ста в чине своем (Авв. 3, 11). Воздвижеся солнце к свету — это значит: ваш ум поднялся к солнцу правды, чисто узрел Чистейшего и принес нам оттуда умиротворение. И луна ста в чине своем-это значит церковь и невеста Христова одевается в свое благолепие и украшается благочестием и вполне восстановив чистоту православия, блистает миру прочным спокойствием (Д. VI. 498–9). Так произошло провозглашение православия в противодействие ереси монофелитской, более полустолетия, волновавшей церковь!

Радость церкви по случаю ниспровержения ереси, в такой силе выразившаяся в речи отцов на соборе при утверждении вероопределения, слышится и в восторженном послании, которым Восток извещал церковь Римскую о событии торжества веры. Вот немногие слова из этого послания: «Где произведшие соблазн сокрушенной ереси? Сняты покровы с лиц, обличены подделки обольстителей. Волк (Макарий) снял с себя кожу и торжественно выступает нагим волком. Истина торжествует, ложь ниспровергнута. Сеятель плевельных догматов отлучен. Пшеница, христолюбивый народ, собрана в одну житницу церкви Христовой. Свет православия взошел , тьма заблуждения скрылась из глаз. Кончилось время траура, печаль превратилась в веселие, скорбь в радость. Посему и мы, сорадуясь церквам Божиим, принявшим благодать мира, взываем по — апостольски: радуйтеся, радуйтеся, и паки реку: радуйтеся» (Фил. 4, 4.) (Деян. VI. 549).

Император Константин ревностно содействовал утверждению веры в империи, провозглашенной на Вселенском соборе. До нас сохранился его указ, который для публикации был прибит в притворе Софийской церкви к стене и которым объявлялось императорское покровительство и защита определениям собора Константинопольского. В указе, после исчисления всего, что сделано было на соборе на пользу веры и церкви, постановлялось: «Кто любит Бога и желает будущего спасения, тот пусть держится этой православной веры. Если же кто не окажет ревностной любви к Богу и презрит настоящее наше благочестивое объявление, тот, если он епископ или клирик или одет в монашеское одеяние, подвергается извержению; если же состоит в чине должностных людей, будет наказан конфискацией имущества и лишением пояса (знак воинского достоинства); если же находится в состоянии частного человека, будет осужден на изгнание из столицы и вообще из всякого города, и сверх всего этого не избежит наказания от страшного и праведного суда» (Д. VI. 538–539).

Каким уважением, почтением и благоговением пользовались «деяния» VI Вселенского собора в тогдашнем восточном обществе, об этом может свидетельствовать следующий факт, совершившийся в царствование преемника Константина Погоната, — Юстиниана II. Юстиниан узнал, что подлинный экземпляр актов собора каким-то образом попал в частные руки, в руки каких-то сановников. Император торжественно возвращает их в свои собственные руки для хранения в императорском дворце, так как император находил, что такая драгоценность может храниться только в его руках. Юстиниан собрал собор из патриархов, апокрисиария (уполномоченного) папского, который всегда находился в столице, из митрополитов и епископов, какие только находились в Константинополе; сюда же приглашен был сенат, представители народа, почетная императорская стража, военачальники различных областей. «Деяния» собора были взяты от тех лиц, у кого они хранились, и прочтены на соборе. Но прочтении документы были запечатаны; затем они переданы были в руки императора на хранение, чтобы кто-нибудь не осмелился их попортить или подменить. Император говорил: «Эти бумаги мы всегда будем сохранять неприкосновенными и неизменными, доколе положено Богом пребывать в нас нашему духу» (Д. VI. 561–563).

В тесной связи с шестым Вселенским собором стоит так называемый пятошестой или трулльский, определения которого восточною церковью считаются равными с определениями Вселенских соборов. Этот собор называется пятошестым, потому что на нем составлены были правила, касающиеся положения церкви и христианской жизни, в дополнение к догматическим определениям V и VI Вселенских соборов, на которых не было составлено никаких подобных правил. Он называется Трулльским, потому что собирался в императорском дворце в Константинополе-в зале, носившей имя Труллы. Собор составился в царствование императора Юстиниана II, в 691 или 692 году. Председателем на нем был патриарх Константинопольский Павел; на нем присутствовали патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский (Д. VI. 631). Лицо Римского папы замещал на нем Василий, митрополит Гортинский с о. Крита, имея полномочие от всей Римской церкви (Д. VI. 632). Всех отцов, подписавшихся под определениями соборными было числом 213 (Д. VI. 631–647). Цель собрания собора состояла исключительно в том, чтобы пополнить определения V и VI Вселенских соборов, так как ни на том, ни на другом не было составлено в руководство церкви никаких правил по вопросам церковной практики (Д. VI. 576. 565). Повод к нему дан был сильным расстройством дел церковных и упадком религиозной жизни между верующими. В этом отношении в «приветственном слове» отцов к императору говорилось, что явилась настоятельная потребность отвратить «народ от худого и порочного поведения и обратить к лучшей и чистой жизни», ибо «народ, раздираемый и истощаемый страданиями, происходящими от бесчиния, мало ·помалу отторгся от божественного стада, блуждает в неведении и забвении успехов в добродетели, говоря по апостольски: «Сына Божия попирают, не почитают за святыню кров завета и Духа благодати оскорбляют (Евр. 10:29); в зрелую пшеницу истины, замешались кой-какие остатки языческой или иудейской незрелости». В виду этих недостатков, вкравшихся в церковь, собор должен был «обсудить все средства к обращению народа на путь спасения», должен был «по подобию пастыря Христа разыскать заблудшую овцу по горам, возвратить в дом Его и убедить сохранять заповеди и божественные повеления» (Д. VI. 676–577). И действительно, если правила Трулльского собора всегда направлялись в самом деле против существовавших, а не возможных только недостатков в церкви, то положение церкви этого времени было существенно печально. Из правил видно, что в духовном чине нравы были в упадке, дисциплина расшаталась. Так в некоторых местах епископы позволяли себе жить с женами (прав. 12); священники вступали во второй брак или прежде посвящения женились на вдовах, блудницах и актрисах (пр. 3); диаконы и иподиаконы вступали в брак после посвящения в сан (пр. 6); во священники, диаконы и иподиаконы посвящались лица, не достигшие узаконенного для сего возраста (пр. 14 и 15); священники и монахи позволяли себе ходить на конския ристалища и в театр (пр. 24); в клир по обычаю иудейскому принимались только лица, происходившие от клириков (пр. 33); митрополиты и епископы являлись корыстолюбцами (пр. 22, 35). В отправление богослужения вкрались непорядки: священники не радели о проповеди или составляли проповеди не в соответствии с строгим православием (пр. 19); св. Причастие раздавалось за деньги (пр. 23); людям богатым позволялось принимать причастие не прямо в уста, а в золотые и серебряные сосуды, из которых они собственноручно и приобщались (пр. 101); выдумали приобщать даже умерших (пр. 83); к бескровной жертве примешивался виноград, то и другое преподавали народу (пр. 28); в некоторых церквах к Трисвятому при пении прибавляли слова, выражающие монофизитское учение: «распныйся за ны» (пр. 81); поучать в церкви позволяли себе миряне, и даже женщины (пр. 64. 70); вовремя общественного пения в церкви, некоторые из народа позволяли себе козлогласовавие (пр. 75); великим постом некоторые по субботам и воскресеньям разрешали себе сыр и яйца (пр. 56); в храмах ставили скот (пр. 88). В чин монашеский также привзошли беспорядки: так называемые пустынники с отращенными волосами и в черных одеждах бродили по городам, ночевали где пришлось (пр. 42); монахи покидали свое звание и женились (ар. 44); монахини к пострижению наряжались в самые пышные одежды, вероятно изображая собою невест Христовых (пр. 45). Трудно исчислить пороки и отступления от христианской жизни, какие замечались в мирянах, — их было великое множество. Народ пристрастился к театрам (пр. 51), предавался азартным играм (пр. 50), допускал браки в самых близких степенях родства (пр. 54), охотно занимался языческими гаданиями и волхованиями (пр. 61, 62, 65); празднование Рождества Христова сопровождалось какими-то суетными обрядами, как бы Богородица была обыкновенною родильницею (пр. 79); вошла в употребление языческая клятва (пр. 94); распространились соблазнительные картины (пр. 100); появились вытрезвители человеческого плода (пр. 91) и пр. Всех правил собором была составлено 102[99]. Правила собора Трулльского не были приняты церковью западною и не признаются ею за одинаковые с правилами Вселенских соборов. Причина этого лежит в том, что некоторые из правил трулльских направлены были против обычаев и учения церкви Римской. Напр. собор принимал в руководство церкви 85 правил апостольских, а западная принимала только 50 (пр. 2); он обличает римское учение об обязательности безбрачия священников (пр. 13); осуждает посты, какие ввела римская церковь во дни субботние (пр. 55); именно против римской же церкви он направляет узаконения, чтобы в церквах не употреблялось изображения Христа в виде агнца , ибо такие изображения были приняты на западе (пр. 82). Вследствие этого тогдашний папа Римский Сергий отказался подписать и принять правила собора Трулльского (Д. VI. 567).

Загрузка...