История Вселенских соборов. Часть II. Вселенские соборы VI, VII, VIII веков

I. Первый Никейский собор по тексту Коптскому.

II. Константинопольский собор 448 года, против Евтихия. (Рассказ на основании актов IV Вселенского собора).

III. Собор Разбойничий 449 года, руководимый Диоскором, (Рассказ на основании актов тогоже IV Вселенского собора).

IV. Собор Разбойничий 449 года, в Сирском тексте.

V. Халкидонский IV Вселенский собор 451 года. (Рассказ на основании актов этого собора).

Никейский собор по тексту коптскому

Актов первого Вселенского Никейского собора, если под ними разуметь протоколы, т. е. точную запись всего происходившего на этом соборе, мы не имеем; не имеем не только в полном виде, но даже и в отрывках. Вероятнее всего, их никогда и не существовало. Все сведения о соборе Никейском почерпаются нами из сказаний древних церковных историков и немногочисленных указаний современников. Но известно: чем важнее, чем знаменательнее событие в истории, тем более неверных сказаний существует о нем. Так было и с знаменитым Никейским собором. Еще древность хотела пополнить для себя те немногочисленные сведения, какие существовали о соборе Никейском. Отсюда являлись сборники, в которых полнее, чем у историков и современников Никейского собора, рассказывалось это событие, и в которых истина перемешивалась с ложью и вымыслами. Замечательнейшим между ними был сборник, обязанный своим происхождением Геласию, епископу Кизическому в Проиондите, жившему в пятом веке, и явившийся с именем: Истории Никейского собора. В этом сочинении рассказана история царствования Константина Великого, история собора, где главную роль играет сказание о том, как философы спорили на соборе со св. отцами, и наконец помещено несколько посланий императора Константина. В новейшее время не раз издавались с именем актов первого Вселенского собора сборники разных правил, определений и постановлений, иногда многочисленных, которые будто бы обязаны своим происхождением самому Вселенскому собору. Мы разумеем издания в 16, 17, 18 столетии правил и определений собора Никейского, найденных на арабском языке на востоке. Правила и определения эти, благодаря строгой критике ученых, оказались в большинстве случаев неподлинными (т. е. все за исключением 20 правил и символа, несомненно принадлежащих собору и находимых в этих сборниках наряду с неподлинными документами). В начале нынешнего столетия издано было несколько отрывков из какой-то древней коптской истории Никейского собора. Именно ученый археолог Георг Цега (Zoega), датский консул в Риме, умерший в 1809 году, открыл несколько отрывков из указанного коптского сочинения о Никейском соборе и издал эти фрагменты в своем Catalogus codicum Coptieorum manuscriptorum musei Borgiani. По своему характеру и составу эти фрагменты не могут принадлежать I Вселенскому собору. Автор сочинения (Ревилью), заглавие которого мы написали выше, в некотором роде продолжает работу Георга Цеги. Он нашел фрагменты, касающиеся собора Никейского в Туринской библиотеке, писанные на папирусе на коптском языке, и теперь издает их в своем сочинении, о котором мы говорим.

Настоящий труд автора состоит собственно из двух отделов: в первом (род введения) говорится о значении, характере и т. п. открытых им фрагментов, во втором излагаются самые фрагменты на коптском языке с французским переводом.

Ознакомимся с этим сочинением автора.

Мысли, раскрываемые автором в первом отделе, в главном таковы:

В начале нынешнего столетия знаменитый Zoega в коптском манускрипте в музее Боржианском открыл несколько фрагментов, приписываемых собору Никейскому. Метод, который он употреблял в своем каталоге (заглавие его мы выписали уже) не был методом критическим. Цель которую он предположил себе, состояла единственно в том, чтобы дать некоторые образчики, некоторые excerpta из обширных богатств, какими была наполнена прекрасная коллекция, им описанная. Но однако же, так как все касающееся собора Никейского до ныне остается неполным и темным и так как документы древние, если они относятся к этому собору, слишком драгоценны, то Zoega, давая почетное место собору Никейскому в актах коптских, счел нужным столь важный текст объяснить и обставить некоторыми примечаниями и сносками. В особенности он старательно из учил подписи епископов собора, и мы должны сказать, что те, кто шел за ним по этой дороге (как напр. Шарль Ленорманг), основывались в этом случае именно на выводах, добытых ученым египтологом. Он, Zoega, дал также полный перевод этих фрагментов, так что руководясь им, ученые могли делать научные исследования. Но все же эти документы были слишком неполны, чтобы на основании их можно было составить себе определенное и верное понятие о каждом из деяний собора, следы которых находим. В восполнение этого недостатка, мы имеем счастье обнародовать драгоценную находку, которая должна открыть для наших исследований широкий горизонт. Изучая коптские папирусы Парижа, Оксфорда, Лондона, я с давних времен пламенел желанием рассмотреть папирусы коптские в музее Туринском, а об них славный Амедей Пейрон в предисловии к своему коптскому словарю дал мне некоторые общие сведения. Правда эти сведения были настолько недостаточны, что они не могли дать понятия о всей важности этих папирусов. Как же я был приятно изумлен, найдя в них между другими драгоценными вещами, два длинные фрагмента, в заголовке которых по коптски значилась надпись; «собор Никейский». Пейрон же упоминает только об одном из них и притом в самых общих выражениях.

Первый из них касается стороны догматической: «о вере православной». Этот отрывок заключает в себе полный Символ Никейский с анафематизмами и объяснениями, из которых мы владели только одною частью. Наш текст должен пополнить второй фрагмент, изданный Цегою, а в том, что он имеет общего с текстом последнего, можно находить неоспоримое доказательство, как мало основательности — по крайней мере в отношении к этой части актов — в предположении Ленормана, который находил этот отрывок первоначально составленным на египетском языке[227], хотя и признавал его глубокую древность. Мы теперь наверное знаем, благодаря сравнению двух манускриптов, что мы имеем здесь дело с двумя переводами коптскими по всей вероятности с греческого языка, и это потому, что эти редакции будучи тождественными в сущности, разнятся одна от другой относительно формы и синонимических выражений, какие замечаются в них. Та часть текста, которая впервые открыта, заслуживает полного внимания. Здесь мы находим в символе термин: πιστεύομεν вместо: πιστεύω, и как у Геласия и в большей части древних списков, после члена о Духе св., находится упоминание о церкви кафолической и апостольской, во имя которой и произносятся анафематизмы. Сверх того, здесь уже наперед осуждается и опровергается учение Евтихия, который позднее заимствовал свою ересь от Аполлинария.

Кроме тома о вере, выразимся на манер коптский, мы нашли еще в Турине другой, также приписываемый коптами Никейскому собору и озаглавленный: гномы (сентеции) св. собора. Это ничто иное как трактат, касающийся морали и поведения христиан. Zoega имел под руками только заглавие и первую страницу, и однако же уже Ленорман и другие критики удивлены были красноречием и возвышенностью этого отрывка. Наш манускрипт гораздо более обширен, и мы уверены, что многочисленные листы, какие мы публикуем и которые составляют продолжение отрывков, изданных Цегою, должны еще более утвердить ученый мир в благосклонном мнении, какое составлено им об авторах отрывков на основании даже первых образчиков. В нашем манускрипте есть страницы достойные Иова и св. Павла. — Но кто автор этого произведения? Доселе существует только два мнения н оба они представляются единственно возможными. Именно: сами копты думают, что эти гномы составлены самим первым Вселенским собором, другие, как например Ленорман, считают их написанными немного спустя после этого собора для большого понимания учения и духа собора Никейского. Для первого мнения можно находить свидетельства у Геласия и у отцев. Геласий в истории собора Никейского говорит, что он имел в юности под руками полный экземпляр актов этого собора и что акты эти составляли книгу обширную; он долгое время изучал ее, но должен был отказаться от намерения выучить ее наизусть и не мог даже списать ее, но причине её громадности; он ограничился тем, что сделал из неё извлечения; когда же он достиг зрелого возраста, не смотря на все свои разыскания, он мог добыть из неё лишь фрагменты. В самом деле (говорит наш автор уже от себя) дело Никейского собора, должно быть, было громадным, потому что этот собор продолжался гораздо долее чем соборы Ефесский (III Вселенский) и Халкидонский (IV Вселенский) и однако же официальные акты этих соборов наполняют целые фолианты. Легко можно понять, каким образом акты Никейского собора, при их обширности, могли и должны были затеряться (!), когда Ариане старались уничтожить все, что им напоминало об осуждении их учения. Кроме протоколов заседаний, акты Никейского собора по Геласию, состояли из трех частей: догматической, которая заключала в себе символ, анафематизми и пр.; дисциплинарной, т. е. касающейся церковного благочиния, которая резюмировалась в канонах или правилах, из лих только 20 дошли в своей первоначальной подлинной форме; и нравственной, которая состояла из правил жизни христианской. Эти две последние части составлены по неотступной просьбе Константина, после того как кончились рассуждения о вере. Фрагменты, открытые Цегою и фрагменты Туринские равно дают ясное понятие о таком трехчастном содержании актов собора Никейского. Папирусы Туринские заключают в себе такие титла: догма, мораль. Что касается до дисциплинарной части, то, хотя в нашем манускрипте и нет заглавий и указаний на нее, однако же важно то, что Zoega в своем манускрипте читал и издал первые правила собора Никейского, вполне согласные с текстом греческим и древним латинским переводом их. Какое было первоначально число этих правил? На этот вопрос никто не в состоянии дать прямого ответа. Древность в этом отношении была не согласна сама с собой. Одни, как например шестой собор Карфагенский, говорят нам о 20 правилах; другие, например Руфин, о 22 правилах, еще другие — о 70 правилах; так св. Афанасий в письме к Марку (?) говорит, что Ариане сожгли 70 глав Никейского собора. А иные говорят об еще большем числе правил этого собора. С другой стороны, в том, что дошло до нас от собора, нет указаний на повествуемое об этом соборе у Евсевия, Сократа, Созомена и других. Отсюда видно, как неопределённы и общи сведения, какие мы имеем о соборе Никейском. Вот причина, почему различные издатели соборов, помещая в своих изданиях правила Никейского собора в латинском тексте, сохранившиеся равно и в греческом и коптском тексте, и подлинность которых несомненна, считают себя обязанными в то же время присоединять сюда целую кучу всяческих правил, которыми снабжают их словоохотливый араб с свойственною ему болтливостью. — Во всяком случае документы коптские, какими мы владеем, гораздо высшего достоинства во всех отношениях. Ленорман уже признал, на основании тех отрывков, какие были в его распоряжении, что в этом манускрипте нельзя видеть чего-либо в роде народного сборника, но что это труд современный самому собору, совершённый компетентною властью иерархическою. Но таким автором не был ли сам собор Никейский? В этом Ленорман сомневается и приписывает редакцию наших актов св. Афанасию или кому-либо из других отцев церкви. Сам я — говорит о себе автор — в настоящее время не считаю возможным произнести по вопросу — своего решительного мнения.

В настоящее время я не сомневаюсь только в одном, что акты эти очень древни, на что указывает характер самого манускрипта, откуда я извлекаю их. Коллекция Туринских папирусов в сущности составляет целую отдельную библиотеку, и я уверен, что они образовались в одно и тоже время. Ничего в этих манускриптах до того многочисленных, что Нейрон, как бы отчаиваясь в возможности познакомить с ними в их целом, указывает в предисловии к своему словарю только заглавия и притом отчасти — и не совсем точно, ничего — говорю — не показывает в них, чтобы они явились позднее первых годов епископства св. Кирилла Александрийского. Этот архиепископ, сочинения которого распространены были по всему востоку или лучше сказать по всему христианскому миру, фигурирует, как и прочие его знаменитые современники, в наших манускриптах очень мало или лучше совсем не фигурирует. А напротив дядя его Феофил, этот воинственный архиепископ Александрийский, столь знаменитый в свое время, но столь мало известный в настоящее время, если выключить его споры с Иоанном Златоустом — находится представленным очень ярко: мы встречаем здесь очень многие его проповеди. Из этого можно заключать, что наши документы собраны при жизни Феофила или немного спустя по его смерти. В самом деле в этих документах имя Феофила встречается без эпитета μακάριος, эпитета, который обыкновенно прилагался к именам епископов уже умерших; знак, что его сочинения, проповеди, вошли в состав нашей библиотеки еще при жизни Феофила. С другой стороны и сочинения Иоанна архиепископа Константинопольского, которые также встречаются в наших документах, не обозначаются именем Иоанна Златоуста; опять потому что и этот святитель еще был жив в то время и неудобно было такой хвалебный эпитет присоединять к имени лица еще живого. Впрочем, нужно сказать, что не всегда имя Феофила употребляется без эпитета: μακάριος, на некоторых его проповедях встречается и этот эпитет. Из этого можно догадываться, что некоторые документы вошли в наше собрание немного спустя по смерти Феофила. Наш автор представляет и другие доказательства, по-видимому, более решительные, которые указывают, что библиотека коптская, находящаяся теперь в Турине, именно возникла в правление Александрийскою церковью архиепископа Феофила. Между начальными листами нашего сборника — говорит автор — мы находим лист с проповедью Феофила, какую он говорил в день Иоанна Крестителя и при ней лист, содержащий следующий интересный для нас акт; вот самый акт буквально: «…дар по обету сделанный одною женою. Господ Бог знает их имена. Она положила его в этом месте св. Иоанна Предтечи ради спасения своей души и своего покойного мужа, своих детей и всего своего рода, во имя их, чтобы Господь и Иоанн Креститель благословили их, наследников их и весь их дом, благословением Авраама, Исаака и Иакова. В мире. Аминь». Мы здесь — рассуждает автор — вероятно имеем дело с даром книг, которые и составили нашу библиотеку, с даром, сделанным богатою вдовою египтянкой из Фиваиды, вследствие обета её мужа. Место, куда сделан был дар, названо местом св. Иоанна Крестителя. Но если мы обратимся к коптской хронике, касающейся Александрийской церкви, о которой (хронике) сообщает сведения Zoega, то мы узнаем, что именно Феофил построил церковь и монастырь во имя Иоанна Крестителя. — После этого автор замечает: мы окончили наше дело; мы дали относительно вопроса о древности актов собора Никейского, нами найденных, некоторые первоначальные заметки.

Во втором отделе своего сочинения, как мы сказали, автор передает самые документы коптские, им открытые. Прежде чем приступить к этому делу, автор делает следующие два замечания о своем переводе документов. Часть догматическую, говорит он, мы переведем всю буквально, потому что каждое слово здесь примечательно. Часть нравственная, т. е. сентенции, не одинакова по своему содержанию и по своей форме, однако она отличается параллелизмом как в изложении, так и в мыслях; это дает стилю замечательное величие и настоящую поэзию. При переводе, замечает издатель, мы опустим те места из этой части, которые стоят слишком изолированно от остального целого.

Фрагменты догматического содержания:

Здесь первое место занимает у автора символ. Символ этот читается так же, как и в подлинном греческом тексте. Отличия Символа коптского от Символа несомненно принадлежащего Никейскому собору состоят в следующем: после слова: воплотившегося недостает слова и вочеловечившегося; после слова: страдавшего прибавлено: умершего. Затем, как и в Символе Никейском следует изложение анафематствования на Ария, буквально сходного с текстом подлинно-Никейским. Но за этим анафематствованием следует изложение таких анафематствований, каких не находится при Символе Никейском. Вот эти анафематствования: «Мы анафематствуем веру Савеллия, который говорит, что тот же Отец, Сын и Св. Дух. Потому что он заблуждается говоря, что Отец есть Сын и Сын есть Отец и равно и Дух Святой, так что три имени составляют только одно лице». «Мы анафематствуем также веру Фотина, который говорит, что Христос был только от Марии и что Он он был прежде сего. Мы признаем это чуждым веры. Ибо Сын есть с Отцом всегда и когда Он был рожден, Он был.» «Мы говорим это об Отце и Сыне, что же касается до Св. Духа, то мы веруем таким образом: Дух божественен, Дух свят, Дух совершен, не создан и пр. Касательно человечества Христа мы веруем, что Он восприял совершенного человека от Марии. Он во истину носил душу и тело, а не в призраке и в идее, потому что Он пришел для того, чтобы всего человека сделать совершенным». Таково содержание догматического фрагмента Коптского; мы опустили только подробности. Фрагменты нравственного содержания:

Фрагментов этого рода гораздо больше сравнительно с фрагментами догматическими. Мы выпишем только некоторые из них. Не все они строго ·нравственного содержания, но некоторые из них носят характер догматический, хотя и причисляются к одному классу с нравственными правилами, так, например, первая сентенция гласит: «Благ Бог Отец, благ Христос и Он Бог, благ Дух Святый. Бог не имеет начала, не имеет конца в своем Божестве, потому что Бог есть начало и конец всего». Или: «Бог не создал ничего злого. Самые демоны злы не по их природе, но по их воле». Но переходим к сентенциям чисто-нравственного свойства. Одни из первых сентенций вот что говорят: «кто хочет слушаться Бога, тот будет слушаться и Его повелений. Человек этот будет поспешать в церковь. Тот, кто не поспешает в церковь, небрежет о своем спасении. Спеши в церковь после труда твоего, чтобы Бог благословил делание рук твоих. Кто усерден к труду, а не усерден к дому Божию, труд его будет неверен. Припоминай то, что ты слышал в дому Божием, работаешь ли ты или идешь, и не согрешишь. Единственное дело в церкви — это молитва, моление. Тот, кто разговаривает в церкви, в особенности, когда совершается чтение, смеется над Богом. Зачем и ходить в дом Божий, если ты идешь сюда насмехаться». Затем идут целые ряды наставлений и предписаний — женщине, потом мужчине и наконец деве. Наставления женщине: «женщина, когда украшается для дома Божия, безумна, безумен и её отец, и её муж. Женщина такая погубит душу свою. Это идолослужение, когда женщина покрывается золотом для церкви. Золото не уважается мудрым. Женщина, которая носят драгоценные камни на голове, показывает, что у ней мало мозгу. Женщину любит Бог, любят люди за мудрость, за хорошее управление домом, потому что красота суетна. Украшайся для мужа делами рук твоих и мудростью своих уст. Не имей пристрастия к украшению, о женщина! но помни, что и самые красивые в гробу. Даже когда они на одре болезни, красота покидает их. Человек мудрый не будет привязываться к жене безумной. Но и женщина, когда не слушается своего отца или мужа, безумна. Сын мой избегай женщины, которая любит наряды, ибо это признак прелюбодеяния». Наставление мужчине: «человек, который бреет свою бороду, хочет уподобляться детям без сознания. Пусть одежда твоя будет сообразна с потребностями тела, не украшайся длинными волосами, потому что это свойственно женщинам. Если ты любишь наряды подобно безумной женщине, то чем разнишься ты от неё? Если ты любишь своих сынов, наставляй их в добре; если ты любишь свою дочь, наставляй ее в законе. Человек, который вступает в связь с иною женщиною, когда у него есть жена, детоубийца. Довольствуйся своей женой». Наставления деве: «Как делает тот, кто выбирает между всеми другими веществами золото, так же и тот, кто избирает девство между всеми добродетелями. Если дочь твоя возжелала пребывать девою, явись достойным благодати; Господь вспомнил о тебе, потому что Господь свят и любит святых. Дева мудрая уподобляется Марии (Богородице). Дева, которая не постится каждый день до вечера, не имеет силы быть девою. Если ты не хочешь идти за муж, не пресыщай себя ни хлебом, ни сном, из боязни, чтобы не обрелся твой светильник погасшим. Первая забота дев состоит в том, чтобы вставши поутру взять книгу (св.) и читать. Если они занимаются рукоделием, то этим они заниматься должны от второго до девятого часа. Два же первые часа дня они должны посвящать молитве и чтению, то же самое должны делать и вечером после девятого часа. Монахиня дева не должна вступать в разговор со всяким мужчиной. Безумная напротив веселится с молодыми людьми. Девство есть имя Божественное. Монахиня дева не смотрит ни на золото, ни на перлы; она владеет лучшим чем то и другое. Монахиня дева, которая прогуливается после полудня, не есть монахиня и если она ходит одна, близка она к прелюбодеянию». Затем следует множество предписаний самого разнообразного характера. О приступающих к Евхаристии: «удивительна дерзость тех, кто приступает к Телу Господню, исполненный ненависти и зависти. Как можно приступать к Евхаристии, не выслушав чтения Св. Писания! Тот, кто не слушает чтения Евангелия, смеется над таинством. Тот, кто приступает к Телу Господню, как к пиршеству, прогневляет Бога». О благотворении: «Любовь связывает нас со всеми людьми! Исполнение любви — это делать добро всем. Делающий добро врагам, подобен Богу. Никакой человек без любви не получит воздаяния. Стыдно христианину, который имеет две одежды, забывать того, кто не имеет одежды». О спасении души: «Человек нерадивый впадает в пагубу, потому что если человек не имеет внимания к своему собственному спасению, то кто ожитворит его? Кто печется о своем спасении, тот проводит ночи в бдениях во дворах дома Божия и не понимает того, что читается. Тот, кто не понимает чтений (св.), подобен зверям». Затем следует еще много предписаний самого разнообразного и часто неопределенного свойства.

Надеемся, что теперь читатель достаточно познакомился с коптскими документами, открытыми и обнародованными французским ученым.

Нам кажется не бесполезным исследовать кратко вопрос: могут ли, и в какой мере могут, эти документы быть приписываемы Никейскому собору? Автор на этот вопрос не дает очень определенного ответа, но характер его предварительных рассуждений в книге ясно показывает: куда клонится мысль его при решении этого вопроса. Несомненно, он хочет видеть в них действительные остатки деяний I Вселенского собора; только этим и можно объяснить его тщательную заботливость представить, насколько возможно, сильные данные для доказательства существования первоначально большого числа актов Никейских, чем какое число известно теперь. Но, по-нашему мнению, рассуждения его в этом отношении весьма нетверды, и самые акты, найденные им и теперь публикуемые, с своей стороны доказывают, что они никак не могли произойди от I Вселенского собора. В самом деле:

1) Важнейшим ручательством для автора, что актов Никейского собора первоначально существовало больше, чем сколько их мы знаем теперь, служит известная история Никейского собора — Геласия. Но история Геласия, при всей своей обширности, представляет в сущности очень мало новых сведений о соборе, ограничиваясь сведениями, которые и без него известны. А главное в тех своих частях, где Геласий рассказывает историю собора иначе, подробнее, чем как излагается она у церковных историков и современников, сам он, Геласий, требует подтверждения для своей правоты со стороны писателей современных собору. Прежде чем утверждаться на авторитете Геласия, следует наперед подпереть самый этот авторитет, чего никто сделать не в состоянии.

2) Что собор оставил нам больше деяний, чем сколько нам известно, автор подтверждает это тем, что собор Никейский продолжался очень долго. Откуда знает это автор? Правда существует сказание одного древнего анонимного писателя, утверждающего, что собор продолжался три года и три месяца, но если это имеет в виду автор, то разве он не знает, что это басня!

3) Дальнейшим доказательством для автора в его предположении о большем числе актов, оставшихся от собора, чем какое известно нам, служат некоторые древние свидетельства о том, что правил собора было составлено больше 20, какие мы имеем. Но ссылка его на эти древние свидетельства не имеет значения. Совершено справедливо, что Руфин насчитывает не 20, а 22 правила Никейского собора. Но разве автор не знает, отчего это случилось? Руфин при изложении правил Никейского собора разделил два правила-именно: 6 и 8, на два правила; вот у него и вышло 22! Столь же неудовлетворительна ссылка автора на свидетельство Афанасия (приведено нами выше). Дело в том, что послание Афанасия к Марку и ответ последнего первому считаются сочинениями подложными.

4) Странным представляется, если действительно когда-либо существовали подробные акты Никейского собора, куда могли они деваться? Автор для разрешения этого трудного вопроса прибегает к очень наивному предположению, что де еретики, ариане, по злобе на Никейский собор, постарались уничтожить эти акты. Положим; но если ариане старались об уничтожении актов, то разве православные не постарались бы сохранить такой важный церковно-исторический документ. Ведь не в одном же экземпляре существовали эти акты, так что ариане за раз уничтожили их. Да и церковь не обличала ариан в подобном преступлении.

Обращаемся к рассмотрению самого текста актов Никейского собора, публикуемых нашим автором, и посмотрим: могут ли они сами подтвердить свое происхождение от собора Никейского?

5) В догматической части этих актов так называемые анафематизмы собора проклинают не только Ария, но и еретика Фотина, и мнения Аполлинария (хотя последний здесь и не называется по имени). Но всем известно, что ереси Фотина и Аполлинария, как явившиеся после Никейского собора, не могли быть предметом осуждения на I Вселенском соборе.

Моральные правила (гномы), как они представляются в тексте коптском, не могли произойти от собора Никейского.

6) Большинство их дышит сильнейшим аскетизмом. Возьмите, например, наставления в них деве (которая здесь даже прямо называется монахиней, как скоро дева хочет проводить жизнь девственную). Эти правила могли возникнуть в таком обществе, где идеи монашеские были преобладающими, господствующими. Никейский же собор не состоял из лиц с утрированным аскетизмом. Это видно из того, как мало расположен был этот собор утвердить безбрачие даже для священников н епископов, и из того, что епископы этого собора охотно принимали участие и в торжественных пиршествах, какими выражал свою приязнь к ним Константин Великий. Правила эти могли явиться только в Египте, где с давних пор дух монашеский пропитал церковную атмосферу.

7) Моральные правила состоят из таких общих и неопределенных предписаний, что становится совершенно непонятным: зачем собору нужно было составлять их? Соборы Вселенские всегда собирались для того, чтобы удовлетворить важным современным потребностям, а поэтому их правила носят всегда отпечаток этих современных потребностей. Ничего подобного нельзя сказать о правилах коптских. Часто они суть ни больше, ни меньше, как изречения Св. Писания, переданные пли точно, или в виде парафраза. К чему собору было заниматься такой хрестоматией? Правила, несомненно принадлежащие собору Никейскому, не представляют ничего аналогического с правилами коптскими.

8) Некоторые моральные правила решительно не могут быть приписаны собору по своей тривиальности, по своей оскорбительной для нравственного чувства человеческого неприкровенности. Автор сам, не счел удобным перевести таковые на язык французский и передает их на языке менее популярном — латинском. Например, собор изрекает: «как земледелец не сеет зерна на каменья, ita nullus homo sapiens fundet semen suum ad meretrices, non enim germinaret ei, aut si forsan germinaret ad maledictionem esset. Quid pretiosius semine hominis? Quid inter cuncta semina? Insano semen contemptum»…

Хотя впоследствии автор дал более подробные и обстоятельные разъяснения вопроса о происхождении открытых им актов Никейского собора, однако и здесь ничего нового автор не сказал в защиту высокой церковно-исторической важности открытых им документов.

Константинопольский собор 448 года против Евтихия

Условия появления монофизитского учения. — Личность Евтихия. — Собор Константинопольский 448 года: епископ Евсевий и архиепископ Флавиан; — первый, второй и третий вызов Евтихия; — розыски; — суд над Евтихием. — Признаки грядущих смут в Церкви.

Первые следы монофизитства можно находить в истории церковной вскоре после собора ПИ Вселенского. Еще при жизни св. Кирилла Александрийского († 444 г.), главного деятеля на соборе III Вселенском, уже встречались люди с монофизитским образом воззрения. Борьба с несторианством в Церкви была борьбой с одним из утонченнейших догматических лжеучений. Эту борьбу не все могли вести с одинаковым уменьем и успехом. Недостаточно было одной ревности к вере, но требовалось и самое глубокое понимание веры; как скоро такого соединения ревности с просвещённою верою не находилось у кого-либо, грозила опасность в борьбе с лжеучением впасть в новое лжеучение. Так и было с некоторыми, хотя и ревностными, но нерассудительными борцами против несторианства. Они знали, что несторианство — ересь, и что Кирилл Александрийский есть лучший выразитель православного учения вопреки этой ереси, но к сожалению, не совсем хорошо понимали учение этого последнего. Кирилл вскоре после низвержения несторианства жаловался, что появились люди, которые искажали и перетолковывали его учение. Эти-то люди и были более ранними монофизитами, зерном дальнейшего монофизитства. Кирилл при одном случае о таких говорил: «да заградятся уста тем, которые проповедуют или тождество, или слияние или смешение Слова Божия с плотью; потому что есть люди, которые распространяют слухи в народе, будто бы я подобным образом и думаю, и учу; тогда как наоборот: я даже сумасбродными считаю подобных лиц» (Деян. Всел. Соб. т. III, стр. 224[228]). Другие приписывали еще более странные мысли Кириллу. Так он говорит: «я узнал, что некоторые из тех, которые привыкли пустословить, жужжат подобно полевым осам и распространяют обо мне нелепые слухи, будто я говорил, что тело Христово заимствовано не от Св. Девы, а принесено с неба». Таких извратителей своего учения Кирилл называет «безрассудными» (Деян. III, стр. 222). Эти-то воззрения, появившиеся уже во времена Кирилла, и легли в основу позднейшего монофизитского учения. С течением времени подобные мысли не только не исчезали, но приобретали все больший и больший круг последователей. Блаженный Феодорит в 447 году издает сочинение, в котором ведет решительную борьбу с воззрениями, родственными с теми, какие, как мы показали, осуждал еще Кирилл. Феодорит свидетельствует, что появились люди с таким учением: «два естества было во Христе до соединения, а соединившись они составили одно», «воспринятое Сыном Божиим естество человеческое, хотя не уничтожилось, но переменилось в существо Божественное». Отсюда подобные учители утверждали: «имя человека Христу не приличествует, приличествует Ему одно имя Бога, потому что, говорили, имя Бог есть имя естества, а имя человек есть только указание на совершение нашего спасения». В какое время земной жизни Иисуса Христа совершилось подобное объединение двух естеств Божеского и человеческого, при чем осталось одно естество Божеское, — эти учители такой вопрос решали не одинаково: одни, кажется, утверждали, что это совершилось «тотчас же в зачатии Иисуса Христа»; другие допускали, что «плоть Христова получила применение в естество Божественное уже после воскресения из мертвых, потому что после воскресения плоть Христова сделалась нетленна, бесстрастна и бессмертна». Из рассматриваемого сочинения Феодорита ясно видно, что приводило некоторых из христиан к подобному образу воззрения. Именно они в свое оправдание, по Феодориту, говорили: «мы не утверждаем двух естеств, дабы не ввести двух сынов в учении о Христе. Поэтому мы думаем, что Божество осталось целым, а человечество поглощено Божеством»[229]. Это значит, что проповедники этого учения усваивали подобные мысли, стараясь стоять как можно далее от несторианства, которое вводило «двух сынов», так как оно склонялось к мысли, что два естества во Христе образуют собою два лица.

Ложным мыслям о лице Иисуса Христа, против которых боролись Кирилл и Феодорит и которые были совершенно отличны от несторианства, не суждено было остаться в скрытности и неизвестности. Подобные ложные мысли с одной стороны достигают очень широкого распространения, с другой возбуждают внимание всей Церкви. Это случилось с тех пор, как один из архимандритов столичного города Константинополя Евтихий явился приверженцем подобных мыслей н был уличен. До временя уличения в ереси, что было сделано на соборе Константинопольском 448 года, Евтихий слыл человеком хорошей жизни и строгих правил. Он посвятил себя монашеской подвижнической жизни с самых юных лет (Деян. III, 184). Он достиг уже глубокой старости, когда он обличен и осужден был как еретик. Его монастырь, в котором он настоятельствовал, принадлежал к самым многолюдным монастырям: под его начальством было до 300 монахов (Деян. III, 405). Настоятелем монастыря Евтихий был уж·; более 30 лет (Деян, ibid). Он отличался ревностью по части благоустройства своего монастыря (Деян. III, 406). Местный Константинопольский архиепископ, хорошо зная жизнь Евтихия, считал его человеком очень достойным (Деян. III, 264), Он, Евтихий, известен был ревностью в борьбе против лжеучения Нестория (Деян. III, 263. 185). Кирилл Александрийский ради этой ревности его, в знак благодарности прислал Евтихию отдельный экземпляр Деяний III Вселенского Собора (Деян. III, 186). Но все это не воспрепятствовало Евтихию сделаться упорным еретиком.

Обнаружение, обличение и осуждение ереси Евтихиевой произошло на соборе Константинопольском 448 года. Собор имел семь заседаний[230]. Членами этого собора было до 32 епископов, по разным обстоятельствам проживавших в столичном городе Константинополе, и несколько архимандритов. Собор в начале составился собственно по другому церковному делу, не имеющему отношения к ереси Евтихия. Вопрос об Евтихии здесь поднял один из присутствующих на соборе епископов, некто Евсевий Дорилейский[231]. Евсевий вошел с прошением на собор; в этом прошении между прочим говорилось: «прикажите Евтихию архимандриту явиться на собор и защищаться в том, в чем я его обвиняю. Я готовь обличить его, что он притворно носит имя православного; дабы, когда он будет обличен мною, исправились те, которые были совращены Евтихием» (Деян. III, 206–7). Точно впрочем, в прошении не обозначалось, в чем заключалось лжеучение Евтихия. Председателем собора был архиепископ Константинопольский Флавиан. Флавиан знал Евтихия, как человека почтенного, и потому сначала был удивлен прошением Евсевия. И потому, а частью и по свойственной ему доброте душевной, он дружески советовал Евсевию: «пойти с монастырь к Евтихию и побеседовать с ним наедине, в чаянии, что Евтихий откажется от своих неправильных мыслей, в которых он теперь обвинялся. Но это предложение Флавиана не было принято Евсевием. Евсевий указывал на то, что он ранее был другом Евтихия, и как друг, не раз и не два увещевал его оставить заблуждения, но что Евтихий оставался и остается непреклонным. Флавиан однако же и после этого отказа Евсевия, не теряет надежды, что поднимавшееся дело кончится без большой огласки, а потому снова обращается к Евсевию с просьбою: сходить к Евтихию, вразумить его и тем отстранить возможность смятения в Церкви в случае соборного разбирательства Евтихиевых мнений. Остальные члены собора также присоединились к этой просьбе Флавиана. Но Евсевий остался непреклонным в своем решении. Он заявлял, что еще раз отправиться к Евтихию, это значит еще раз заставить себя услышать хульныя речи этого еретика (Деян. III, 207 –208). Собор должен был уступить настоятельному требованию Евсевия, принять обвинение и подвергнуть суду Евтихия, ибо всем хорошо была известна действительная ревность Евсевия к охранению веры. Об этой ревности Евсевия Флавиан свидетельствовал сам, когда так отзывался о нем: «мне известна ревность обвинителя; самый огонь кажется ему холодным по причине ревности о блогочестии» (Деян. III, 264).

Положено было отправить депутацию из двух клириков к Евтихию для приглашения его на собор. Депутатами назначены были пресвитер Иоанн и диакон Андрей. Исполнивши поручение, эти депутаты донесли собору следующее: мы вручили Евтихию обвинительный акт, назвали ему обвинителя и приглашали его явиться на собор для оправдания; но Евтихий отказался явиться сюда. Он заявил, что не может выйти из монастыря не нарушив своего обета, по которому он решился никогда не покидать монастыря п «жить в монастыре как бы во гробе». При этом Евтихий заявил, что Евсевий возводит на него обвинение единственно по ненависти и вражде к нему. Но, в противоречие с этим заявлением своим, Евтихий в тоже время пред теми же депутатами открыто высказал свое лжеучение. Депутаты показывали, что Евтихий вот какие мысли раскрывал пред ними: он утверждал, что он готов подписаться под определениями отцев собора Никейского (I Вселенского) и Ефесского (III Вселенского), но при этом замечал: «если же встретится в их словах что-нибудь ложное и погрешительное, этого хоть он и не отвергает, но и не принимает, утверждаясь на одном только св. писании, которое тверже всяких отеческих изложений». Далее Евтихий объяснил, что же именно в этих отеческих изложениях он считает за такое погрешительное и ложное. «Что Христос, говорил Евтихий, состоит из двух естеств, соединившихся ипостасно. этого он не встречал в изложениях св. отцев и если случится ему у кого-либо вычитать что-либо подобное он примет этого; потому что св. писание превосходнее учения отцев». Евтихий не считал нужным скрывать того, как он сам понимав истину о соединении во Христе двух естеств. Оказывалось, что его личные воззрения были чисто еретическими. Он говорил: «после воплощения Бога Слова он покланяется одному естеству, Бога воплотившегося и вочеловечшегося» и прибавлял: Родившийся от Марии Девы есть совершенный Бог и совершенный человек, не имиьющгй плоти единосущной нам». Утверждаясь в этих мнениях, прямо ложных, Евтихий однако же отвергал слух, будто он учит, что Бог Слово принес с собою плоть с неба (Деян. III, 249. 251). После этого заявления, сомневаться в еретичестве Евтихия было нельзя. Архиепископ Флавиан сказал: «пусть придет сюда Евтихий и сознает свое заблуждение. Если он придет сюда и изрыгнет прежнее свое нечестие и примет истинную веру, то он может надеяться еще на прощение» (Деян. III, 253 — 4).

Решено было отправить вторую депутацию к Евтихию для приглашения его на собор. Посланные (пресвитеры Мама и Феофил) получили от собора послание для передачи Евтихию; в нем говорилось: «без всякого отлагательства явись на собор; неблагоразумно говорить в свое оправдание, что ты решился не выходить из монастыря, когда тебя обвиняют в таких важных вещах» (Деян. III, 255). Вторая депутация, отправленная к Евтихию, возвратившись, как и первая, доложила собору, что Евтихий отказывается прибыть на собор. Депутаты именно рассказывали следующее: когда мы прибыли к монастырю Евтихия, то встретили в воротах монастыря некоторых монахов и объявили им, что по поручению архиепископа Флавиана и собора они должны говорить с архимандритом. Монахи отвечали: архимандрит болен и не может принять вас к себе, поэтому объясните нам: зачем вы посланы. Но мы отказались сделать это, говоря, что мы посланы к самому архимандриту. Тогда они смутившись начали шептаться между собой и наконец отправились к Евтихию. Выйдя от него, они нас привели к нему. Мы передали ему письмо от собора, которое он в нашем присутствии прочел и сказал: «мое правило никогда не выходить из монастыря; одна смерть заставит меня выйти из него; притом же собор и архиепископ знают, что я стар и хил. Пусть архиепископ и собор делают со мной что угодно: и пусть не хлопочут более о новом вызове». Он хотел, говорили депутаты, передать нам какую-то написанную бумагу для представления собору, но мы отказались, заявив, что если он имеет что-либо сказать, то должен лично объяснить собору (Деян. III, 257 — 259). Впоследствии снова переспрошенные эти депутаты еще прибавили к прежним показаниям нечто весьма важное для характеристики воззрений Евтихия. Евтихий, говорили они, хотел вступить с нами в прение о вере, и когда мы уклонялись от этого, он, в присутствии некоторых монахов, сказал: «где в Писании говорится о двух природах во Христе»? Один из депутатов отвечал ему, что и слово: «единосущный» (употребленное I Вселенским собором для выражения истинного отношения Божества Сына к Божеству Отца) также не находится в священном писании. Евтихий на это заметил: «в священном писании это слово не находится, а в изложении св. отцев находится». В ответ Евтихию один из депутатов справедливо сказал: «как об единосущий не говорится в св. писании, а изложено это учение отцами, так н о двух естествах учение изложили те же св. отцы». Другой из депутатов предложил Евтихию такой вопрос: «Слово совершенный Бог или нет»? Евтихий сказал: «совершенный», Тогда тот же депутат предложил еще вопрос: «а воплотившийся — совершенный ли человек или нет»? Евтихий опять отвечал: «совершенный». Допрашивавший Евтихия после этого весьма справедливо заметил: «итак, если Христос совершенный Бог и совершенный человек и два совершенных составляют единого Сына; то почему не говорить, что единый Сын состоит из двух естеств»? Евтихию следовало бы при этом замечании доказать: почему и как две совершённые природы составляют одно естество, но вместо того он завопил: «да не будет того, чтобы я говорил, что Христос состоит из двух естеств. Если же хотят низложить меня, если хотят что-либо сделать со мною, пусть делают. Ибо я в этой вере, какою исповедую, стою и желаю скончаться» (Деян. III, 273, 274). Отказываясь лично предстать на собор, Евтихий делает попытку вместо себя отправить сюда одного дружественного с ним архимандрита Авраамия, который вместо него и должен был дать объяснения по возникшему делу. Этот Авраамий, вместе с некоторыми монахами явившись на собор, заявил о болезни Евтихия, который от печали не мог де спать целую ночь. Затем Авраамий сказал, что Евтихий поручил ему сделать от его, Евтихиева, лица, некоторые объяснения на соборе. Но этого не позволил сделать председатель собора Флавиан, Он сказал: «как можно, спрашиваю тебя, когда обвинен один, говорить за него другому[232]»? К этому Флавиан прибавил несколько мягких, успокоительных слов, из которых посланный должен был убедиться, что Евтихию нечего бояться собора, что собор желает добра, а не зла ему. Флавиан говорил: «пусть Евтихий придет сюда, он придет к отцам и братьям, которые его знают и доселе еще пребывают в любви с ним. Многие слышали об его заблуждении и соблазняются, и он должен оправдаться. Мы — люди; многие, из великих соблазнялись и увлекались, думая, что они правильно мудрствуют. Раскаяние не приносит стыда, по стыдно упорствовать во грехе. Как червяк точит дерево, родившее его, так и нераскаянный грех — сделавшого его. Но пусть Евтихий исповедует свое прегрешение, мы простим его»! Флавиан далее дает заметить Авраамию, что если поднято дело против Евтихия, то это не потому, что Флавиан имеет какое неудовольствие на Евтихия, а единственно потому, что на него заявлено обвинение, которого по закону нельзя обойти. «Я убеждал и просил Евсевия, говорит он, подождать. Когда же он настаивает: что я должен был делать? И неужели я желаю расточать вас? Да не будет. Расточать свойственно врагам, а отдам свойственно собирать» (Деян. III, 262–264).

Собор решился отправить третью депутацию[233] к Евтихию, приглашая его явиться на собор. Собор сказал: «нужно в третий раз убеждать Евтихия, чтоб он прибыл на собор. Если он не исполнит этого, то сам себя обвинит». С депутатами (пресвитерами Мемноном и Епифанием и диаконом Германом) собор послал записку к Евтихию такого содержания: «ты не знаешь, что определено канонами против непослушных и не хотящих явиться для оправдания. И так, чтобы ты сам не подвергнул себя тому, что определено ими, мы в третий раз вызываем тебя. Поспеши прийти на следующий день» (Деян. III, 260 — 1). Евтихий однако же не послушался и этого третьего вызова. Депутаты по исполнении поручения заявили собору: «Евтихий прочел записку собора, и сказал, что он послал архимандрита Авраамия на собор, который от его лица должен согласиться со всем, что определено Никейским и Ефесским собором и что изложено Кириллом». Евсевий Дорилейский, услышав это, обеспокоился. Он пришел в испуг, как бы ему самому не пострадать вместо Евтихия, когда Евтихий согласится со всеми церковными определениями, вследствие чего Евсевий может показаться ложным доносчиком. Дело в том, что по законам, существовавшим в церкви, доносчик в случае ложного извета на другого, должен был понести то наказание, какому подвергался обвиняемый, как скоро обвинение подтвердилось бы. Этим и объясняются следующие слова Евсевия, в которых, по-видимому, заключается сожаление, что Евтихий оправдывается. «Он намерен теперь согласиться?» — заявил Евсевий. — «Я обвинял его не за будущее, а за прошедшее. Теперь, если бы кто-нибудь поднес ему правильное изложение веры и сказал бы: подпишись и согласись по необходимости, то неужели я поэтому должен считаться побежденным? Скажи заключенным в тюрьме: отныне не разбойничайте, — и все они обещаются». Флавиан старается успокоить Евсевия, доказывая ему, что нет оснований бояться ему за свою безопасность. Флавиан говорит: «никакого осуждения не может быть сделано тебе за сделанное тобою обвинение, хотя бы Евтихий тысячу раз обещался подписать изложение св. отцев; он не может оправдываться за прошедшее». После этого промежуточного объяснения снова начали говорить депутаты, возвратившиеся от Евтихия и объявляли: «Евтихий умоляет, чтоб ему дана была неделя срока, так как он теперь по болезни не может прибыть на собор». Тогда Флавиан определил, что хотя по канонам Евтихий мог бы и теперь быть лишен сана и осужден, однако же, принимая во внимание болезнь Евтихия, он не решается отказать ему в назначении нового срока, с тем, что если он не явится в определенный им самим срок, то без дальнейших исследований будет лишен сана и настоятельства в монастыре (Деян. ПТ, 265–267. 271).

Прежде чем открылся самый суд над Евтихием, явились слухи, что Евтихий в видах распространения своих мнений рассылает по монастырям какие-то подозрительные сочинения. Оказалось нужным разыскать. что такие за сочинения, какие рассылает Евтихий. О таком действии Евтихия доложил собору опять тот же Евсевий. Евсевий говорил к собору: «я узнал, что Евтихий разослал по монастырям какую-то статью и возбуждает монахов к мятежу. Прошу разведать, что такое он делает и приготовляет». Собор положил отправить несколько клириков для разысканий: что именно посылал Евтихий, как в монастыри городские, так и загородные. Но уже на самом соборе нашлось лицо, которое могло дать некоторые показания относительно расследуемого обстоятельства. Это был пресвитер по имени Авраам; он объявил, что архимандрит Мануил, объяснял ему, что Евтихий присылал ему статью о вере с требованием подписаться под нею (Деян. III, 255–7). Комиссия, наряженная для исследования этого нового показания Евсевия против Евтихия, действительно подтвердила его слова. Именно один из членов комиссии сообщил собору следующее: мы ходили в монастырь архимандрита Мартина и узнали, что Евтихий посылал ему статью о вере с просьбою подписаться под нею. И на замечание Мартина, что подписывать вероисповедание не его дело, а дело епископов, посланный от Евтихия, от лица этого архимандрита отвечал, «что если не поддержите Евтихия, то он будет низвержен, а после него и с вами сделают тоже самое». Затем члены комиссии показали, что они ходили и в другой монастырь архимандрита Фавста, который рассказывал им, что Евтихий чрез некоторых своих монахов предлагал ему для подписи какую-то статью; эти монахи говорили ему, что статья содержит изложение веры св. отцев соборов Никейского и Ефесского. Но когда Фавст заметил им, что прежде чем подписаться под предложенным ему исповеданием, он должен сравнить его с самими деяниями названных соборов, которые имеются у него под руками, чтобы видеть таким образом, не сделано ли каких изменений в определении соборов Никейского и Ефесского, то послы Евтихиевы остались недовольны этим и удалились. Еще: архимандрит Иов, но словам членов комиссии, говорил, что хотя он и не получал никакого сочинения от Евтихия, но ему внушали, чтобы он отказался подписывается под статьёй, какую на днях пришлет архиепископ Флавиан для подписи. Таким образом показания Евсевия о том, что Евтихий мятежнически распространяет какие-то подозрительные статьи, достаточно подтвердились (Деян. III, 268–270).

Наконец срок, назначенный самим Евтихием для рассмотрения его дела, наступил. Это было 22-го ноября 448 года. Заседание открылось под председательством архиепископа Флавиана. На средине собора положено было св. Евангелие. По тогдашним судебным порядкам епископ Евсевий Дорилейский, который возбудил самое дело, должен был стоять у дверей и дожидаться судебного разрешения, чтобы войти. По соблюдении этой формальности, Евсевий вошел в зал, где заседали отцы. Затем Флавиан послал двух диаконов справиться, пришел ли к месту собрания и Евтихий. Послании о возвратились с отрицательным ответом. Тогда Флавиан снова отправляет двух диаконов для той же справки; возвратившись, и эти доложили собору, что они не нашли Евтихия, но узнали, что он намерен прийти в сопровождении воинов, монахов и преторских слуг. Когда это говорили и собор находился в ожидании прибытия подсудимого, было доложено собору: пришел архимандрит Евтихий с великим множеством воинов _, монахов и слуг префекта; и они не иначе хотят допустить его оставаться на соборе, как только под условием, если члены собора дадут обещание относительно неприкосновенности его личности. Доложено было также собору, что пришел один государственный чиновник Магнус, посланный от императора Феодосия младшего и желавший войти на собор. Председатель согласился на это. Явившись, Магнус обратился к Флавиану с такими словами: «благоволите принять повеление государя: он объявляет нечто письмом». И Магнус прочитал следующее: «мы заботимся о мире церквей и православной веры и желаем охранять веру, изложенную св. отцами, собиравшимися в Никее и бывшими в Ефесе при осуждении Нестория. Мы желаем этого, дабы не вторгся соблазн в упомянутое православие. А так как Патриций Флоренций известен за человека верного и испытанного в православии, то мы желаем, чтоб он присутствовал при заседании собора, ибо речь идет о вере». Собор изъявил свое согласие на присутствование патриция Флоренция при разбирательстве дела Евтихиева (Деян. III, 276–279)[234]. Когда прибыл на собор Флоренций, открылось самое заседание собора. Прочтены были, между прочим, некоторые извлечения из посланий св. Кирилла, как выражающих истинное церковное учение по вопросу о соединении двух естеств во Христе. И когда читались послания Кирилла, именно слова: «Сын Божий единосущен Отцу по божеству и единосущен нам по человечеству, ибо в Нем совершилось соединение двух естеств», Евсевий Дорилейский заметил: «клянусь, что Евтихий не исповедует этого и никогда не был согласен с этим». Сановник Флоренций, выслушав замечание Евсевия, сказал: «нужно спросить Евтихия, согласен ли он с этим?» — Евсевий, как и прежде раз это было с ним, пришел в сильное смущение, как бы Евтихий не согласился с прочитанными словами и не поставил его в затруднение, его, как обвинителя. «Если я окажусь клеветником, то потеряю сан, говорил Евсевий. «Я боюсь гонения со стороны Евтихия: я беден, ничего не имею, а он богат, он грозит мне ссылкой, он уже назначил мне и место ссылки»[235]. Флавиан старался успокоить Евсевия, говоря: «никто не согласится ни на то, чтобы ты не уличал Евтихия, ни на то, чтобы кто-нибудь счел правым архимандрита Евтихия тотчас по его согласии с прочитанным» (Деян. ИИИ, 280–281). Затем патриций Флоренций распорядился, приступить к допросу Евтихия. Тогда Евтихию предложен был вопрос: «согласен ли он с прочитанным из Кирилла и исповедует ли он соединение двух естеств в одном лице и ипостаси, или нет?» Евтихий уклончиво отвечал, что он признает, что Христос из двух естеств. Евсевий Дорилейский, видя такую уклончивость, определённее предложил вопрос: «исповедуешь ли ты два естества после воплощения и признаешь ли, что Христос единосущен нам по плоти?» Евтихий отвечал: «как я мыслю, написано вот в этой бумаге. Прикажите прочесть». Флавиан на это заметил: «читай сам». Евтихий отказался: «не могу», сказал он. Флавиан на это сказал: «почему? Ты ли это изложил или это изложение другого? Если твое, то читай сам. Говори сам собою, — что за нужда в бумаге»[236]? Евтихий произнес свое исповедание веры, но в таком роде, что вовсе не коснулся спорного вопроса (Деян. III, 282–284). Видя хитрость Евтихия, Флавиан снова начал допрашивать его, наводя его на нужный пункт: «исповедуешь ли ты, что Христос единосущен Отцу по божеству и единосущен Матери по человечеству»? Евтихий отвечал: «Я уже сказал, как я мыслю об Отце, Сыне и Св. Духе (в своем исповедании); ни о чем другом еще меня не спрашивайте». Но председатель не удовлетворился такими уклончивыми ответами. «Признаюсь, сознался тогда Евтихий, я до ныне не признавал, что Он единосущен нам». Флавиан, чтобы довести до большей ясности ответ Евтихия, снова предлагает ему вопрос: «итак признаешь ля ты Христа единосущным Отцу по божеству и единосущным нам по человечеству»? Евтихий на этот повторительный вопрос уже высказывается довольно определенно: «до сего дня я не признавал тела Господа и Бога нашего единосущным нам; но Св. Деву исповедую единосущною нам, и исповедую, что от Неё воплотился Бог наш». Флавиан, принимая во внимание последнее замечание Евтихия касательно Св. Девы, делает такой вопрос Евтихию: «итак, единосущна ли нам Дева, от которой воплотился Христос»? На это Евтихий дал ответ утвердительный. Тогда в допрос вмешался Евсевий и сказал: «если Матерь единосущна нам, то и Христос единосущен нам по плоти». Тоже самое подтвердил и Флоренций. Евтихий хорошо понимал, куда могло повести его прямое сознание, понимал, что ересь его становится слишком очевидною; потому не без боязни, а может быть и желая выставить себя человеком насилуемым в своих убеждениях, сказал: «до сего дня я не признавал этого; в начале я не учил так; а теперь говорю это; потому что ваша святость так говорит». Тогда Флавиан задает такой вопрос Евтихию: «следовательно, ты по необходимости, а не добровольно исповедуешь истинную веру»? В ответ на этот вопрос Евтихий дает понять, какими глазами смотрит он на исповедание Иисуса Христа единосущным нам по естеству; он дает знать, что это верование есть, по нему, прямое нововведение, изобретенное Флавианом. Он говорит: «теперь я точно исповедую этот догмат по необходимости; до сего дня, замечает он, я не позволял себе рассуждать об естестве Бога, а так как ваша святость позволяет и учит этому, то и я говорю подобным же образом» (Деян. Ш, 285–6). Допрос, доселе снимаемый с Евтихия, довел его до сознания, что он не признает плоти Господа Христа единосущною нам по естеству человеческому. Результат важный для суждения о заблуждении Евтихия. Но все же еще оставалось не ясным: как он понимает истину о соединении во Христе двух естеств божеского и человеческого? Этот вопрос тем необходимее было предложить Евтихию, что нужно было точнее определить: в каком отношении стоит заблуждение его к учению в данном вопросе как Кирилла Александрийского, который служит для Церкви выразителем истинного учения о соединении двух естеств во Христе, так и Нестория, который еще так недавно возмущал Церковь неправыми мыслями по тому же вопросу. Указанный вопрос и предлагает теперь Евтихию сановник Флоренций: «Признаешь ли ты Господа нашего родившегося от Девы из двух естеств после воплощения или нет»? Евтихий более уже не запирается в своем учении, а прямо говорит: «исповедую, что Господь наш состоит из двух естеств прежде соединения, а после соединения признаю одно естество» (Деян. III, 287). Теперь ересь Евтихия изобличена была со всею ясностью; все сомнения относительно образа воззрений Евтихия исчезли для собора. После этого собор считает своею священнейшей обязанностью наставить еретика на путь истинный, заставить его отказаться от его лжеучения. С этою целью собор предлагает Евтихию: изложить пред отцами собора надлежащее церковное учение относительно данного пункта и анафематствовать противоположные этому учению лжеучения. Но эта мера мало подействовала на заблуждающегося. Евтихий на предложение отвечал так: «я сказал вам, что прежде я не признавал учения, которое сейчас слышу. В св. Писании я не нашел ничего ясного об этом; и не все отцы говорили подобное. Если я стану анафематствовать, как вы приказываете, непризнающих ваше учение, заметил самомнительно Евтихий, то, увы мне, я буду анафематствовать отцев моих». Собор, слыша это, не мог более терпеть упорства и лицемерия Евтихия, и восставши провозгласил: «анафема Евтихию». После этого председатель собора архиепископ Флавиан сказал: «пусть скажет собор, чего достоин присутствующий Евтихий и не исповедующий явно правую веру и нежелающий согласиться с рассуждением собора, а упорствующий в своем извращении и худом мнении». На это Селевк, епископ амасийский, от лица собора отвечал: «он достоин низложения; впрочем все зависит от человеколюбия вашей святости». «Если бы Евтихий исповедовал свой грех, сказал на это Флавиан, решился анафематствовать свое заблуждение и согласился с нами, следующими изложению св. отцев, тогда конечно удостоился бы милости. Но так как он упорствует в своем заблуждении, то подвергнется определенным канонами наказаниям» (Деян. III, 288–289). С этой минуты конечно для Евтихия должно было быть очевидным, что ему не избегнуть надлежащего церковного наказания, если он будет продолжать упорствовать в своем заблуждении. Впечатление угроз, о которых говорил ему собор, должно было, оказывать свое действие на Евтихия. Собор, кажется, много рассчитывал на это впечатление, предполагая, не одумается ли еретик по крайней мере хотя теперь. Поэтому Евтихию предложен был снова вопрос, ответ на который должен был окончательно решить его судьбу. Сановник Флоренций спросил его снова: «скажи, признаешь ли ты два естества и единосущие нам по человечеству во Христе»? Но ожидания собора не сбылись. Евтихий вовсе не думал покидать своего заблуждения. Евтихий, впрочем, не совсем прямо на вопрос отвечал: «я читал св. отцев, блаженного Кирилла, св. Афанасия: они признавали два естества прежде соединения, а после соединения и воплощения, они признавали уже не два естества, а одно». Но Флоренций не удовлетворившись подобным ответом, еще спросил: «исповедуешь ли ты два естества после соединения»? Евтихий и на этот раз не дал решительного ответа. «Прикажите, сказал он, прочитать св. Афанасия, и вы узнаете, что ничего подобного он не говорил». После этого собор не находил более нужным увещевать и убеждать Евтихия: непреклонность его не давала места снисхождению собора. Весь собор восставши воскликнул: «по принуждению нет веры: истинная вера всегда побеждает. Евтихий не согласен с нами, нужно ли после этого убеждать его»? Затем председатель собора архиепископ Флавиан формулировал приговор против Евтихия в следующих словах: «так как из предшествующих исследований и из его, Евтихиева, собственного, только что сделанного признания очевидно обнаруживается, что архимандрит Евтихий упорно держится ложного учения Валентина и Аполлинария[237], то мы в глубокой скорби о всецелом развращении его, именем Господа нашего Иисуса Христа, им злословимого, определили лишить его пресвитерского достоинства и начальства над монастырем и отлучить от общения с нами. Пусть все, кто будет после этого разговаривать или входить в общение с ним, знают, что сами они повинны будут отлучению от Церкви» (Деян. III, 289. 291). Этот приговор подписан был самим архиепископом Флавианом, 31 епископами, присутствовавшими на соборе и несколькими архимандритами.

Собор Константинопольский 448 года выяснил, изобличил и осудил ересь Евтихия, однако же на этом дело не остановилось. Вскоре появились печальные признаки новых смут в Церкви, подобных несторианским. После своего осуждения, Евтихий, не считая дела его проигранным, обращается за помощью в самому императору Феодосию младшему. Император охотно поддерживает еретика. Чтобы понять такое по-видимому странное явление, нужно взять во внимание, что в это время император Феодосий находился под сильным влиянием одного евнуха, Хрисафия, заправлявшего от имени слабого императора делами государственными. А этот Хрисафий с самого вступления на кафедру Константинопольскую архиепископа Флавиана ненавидел его и всячески старался причинять ему худое; дело Евтихия представлялось этому царедворцу удобным случаем к тому, чтобы досадить Флавиану. Причина ненависти Хрисафия к Флавиану, по рассказу одного историка, заключалась в следующем: когда архиепископ Флавиан посвящен был в архипастыри столицы, Хрисафий, корыстолюбец, начал требовать себе от новопоставленного архиепископа какого-либо дорогого подарка. Флавиан, как бы не поняв в чем дело, посылает Хрисафию благословенный хлеб — дорогой подарок. Этим был сильно оскорблен корыстолюбивый Хрисафий и искал постоянно случая отмстить Флавиану. Дело Евтихия, говорим, представляло удобный случай к отмщению архиепископу. Хрисафий, а чрез него и император, берет сторону Евтихия, по осуждении его. Хрисафий тем охотнее присоединяется к стороне Евтихия, что сам он сочувствовал идеям, какие развивал Евтихий[238]. Под влиянием Хрисафия двор начал деятельно выражать свое сочувствие низверженному еретику. Император не запрещает Евтихию делать публичные манифестации против того осуждения, какое положено на него собором Флавиана (Деян. III, 26. 32). Этого мало; император принимает от еретика прошение, которым испрашивается у Феодосия разрешение о пересмотре деяний собора Константинопольского, как испорченных и не передающих дела во всей истинности. Евтихий осмеливается войти к императору с прошением, в котором говорилось: «я читал деяния, составленные против меня Флавианом, и нашел их несходными с тем, что было на самом деле; в этих деяниях не поместили ни того, что он говорил мне, ни того, что я говорил», — и просил подвергнуть ревизии запись деяний. Император сделал на прошении надпись, которою приказывалось, чтоб «исследовалась истина дела» (Деян. III, 304. 305). Назначены были одна за другой две ревизионных комиссии. Во время заседаний одной из них, благоприятствующей Евтихию, клирик показывал: «осуждение собора против Евтихия продиктовано не в тот час, как состоялось, но было составлено прежде, чем архимандрит пришел на суд» (Деян. III, 348). Дело запутывалось. Одна ив комиссий, впрочем нашла деяния неповрежденными и правильными; другая же, состоявшая из светских чиновников, высказала себя в пользу претензий Евтихия (Деян. III, 296 и д. 355 и д.). Но и этим еретик не удовольствовался. Евтихий старался внушить императору, что архиепископ Флавиан сам еретик, и Феодосий требует от него исповедания веры. Чистый в своей совести, Флавиан представляет подробное исповедание своей веры и заключает свое изложение такими словами: «это я написал своею рукою для удовлетворения вашего величества и для того, чтобы низложились злословящие наше благое и простое пребывание во Христе» (Деян. III, 33–25). Император так далеко простер свою благосклонность к еретику, что кажется рекомендовал его в письме к папе Льву великому (Деян. III, 25). Евтихий сам с своей стороны повсюду в Церкви ищет себе сторонников и покровителей. Он жаловался на Флавиана папе Льву и не без успеха. Сначала, не зная всех подробностей дела, Лев высказывает себя благосклонным к Евтихию. Лев писал к Евтихию, что «ревность его к вере ему, Льву, приятна», и призывает на него благословение Божие (Деян. III, 24). Под первым впечатлением письма Евтихиева, тот же Лев требовал от Флавиана, чтоб он объявил, почему он осудил Евтихия, замечая, что «суды над священными должны быть здравые» (Деян. III, 26). И Флавиан должен был оправдывать свое поведение в отношении к Евтихию пред папою (Деян. III, 29 — 33). Самый донос Евсевия Дорилейского, по которому начато было дело Евтихия, папа находил недостаточно обоснованным (Деян. Ш, 28). Правда, папа недолго оставался в заблуждении, истина для него скоро открылась; тем не менее временная благосклонность Льва к Евтихию не могла не быть благоприятною для коварных действий последнего. Евтихий в видах успеха своего дела и в видах оклеветания Флавиана, хочет вступить в связь даже с отдаленною церковью Равеннскою в Италии (Деян. Ш, 61). И нет сомнения, что еретик и в это уже время стоял в близких отношениях с архиепископом Александрийским Диоскором, который позднее был таким доброхотом Евтихия. Словом, при указанных условиях Евтихий не мог не ожидать, что его дела поправятся, и враги его будут поруганы. Черная туча сбиралась над Церковью восточною.

Собор разбойничий 449 года, руководимый Диоскором

Лжевселенский собор 449 г. — Созвание его по мысли Евтихия. — Положение, какое должны были принять сторона православных и сторона еретиков, по указам, на предположенном соборе. — Деяния собора: коварная тактика Диоскора. — Евтихий в качестве обвинителя. — Монофизитство собора. — Оправдание Евтихия, — Неправый суд и осуждение Флавиана. — Судьба представителей православия. — Насилия Диоскора. — Мысли папы Льва о монофизитском учении и соборе.

Император Феодосий младший, сознавший собор в 431 году для рассмотрения догматических споров св. Кирилла Александрийского с Несторием — ИИИ Вселенский, решается по случаю новых споров в Церкви касательно вероучения, поднятых архимандритом Евтихием, созвать новый собор в 449 году. По намерению этот собор должен был быть Вселенским, как и собор 431 года; он имел составиться из представителей — иерархов всех главнейших церквей того времени: в нем должны были принять участие (и приняли) и архиепископ столицы, и епископы Еракии, Македонии, Греции, Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта и самый Рим в лице легатов папских; но в действительности этот собор стал разбойничьим[239], т. е. таким, который не соответствовал интересам Церкви и веры: он вместо истинного учения церковного защищал и провозгласил лжеучение монофизитское и ознаменовал себя насилиями в отношении к приверженцам православия.

Мысль созвания собора для исследования неодинаковых догматических воззрений о лице Богочеловека и образе соединения в Нем двух естеств: божеского и человеческого, — воззрений Евтихия и представителей церкви, принадлежала стороне еретичествующей. Ободряемый тою деятельною поддержкою при дворе и у императора, какую нашел Евтихий здесь тотчас после собора Константинопольского 448 года, осудившего его, Евтихий для окончательного торжества над своими врагами и для решительного успеха своего лжеучения, испрашивает у императора созвания собора Вселенского (Деян. т. III, стр. 196). И вот едва прошло четыре месяца после осуждения Евтихия, как императором Феодосием объявлено было созвание общецерковного собора для рассмотрения и исследования спорных вопросов вероучения и для пересмотра определений Константинопольского собора 448 года по делу Евтихия. Уже в апреле 449 года император окончательно решился собрать собор. Волею императора, человека слабого и бесхарактерного, в настоящем случае руководил прежде упомянутый нами евнух и министр Хрисафий, друг Евтихия и недруг архиепископа Флавиана. Так как первоначальная мысль созвания собора Вселенского выходила от партии Евтихиевой, то многие из главнейших представителей православия в современной Церкви, предугадывая каким позором покроет себя этот собор, весьма несочувственно относились к созванию его. Архиепископ Константинопольский Флавиан ожидал от этого собора только новых смут и беспорядков в Церкви (Деян. III, 33). Папа Лев считал собор делом излишним и замечал, что «по разумным причинам можно было бы удержаться от созывания собора» (Деян. III, 63. 64). И другие знаменитые мужи Церкви не ждали добра от собора (напр. блаж. Феодорит).

Тем не менее собор, к своему собственному стыду, состоялся. Можно было предвидеть, что собор кроме зла ничего не принесет Церкви. В самом деле все императорские указы и высочайшие послания, выданные пред открытием собора и касающиеся этого собора, ясно давали знать, чем сделается собираемый собор. Председательство, и притом полномочное, на соборе поручается человеку совершенно не благонадёжному, архиепископу Александрийскому Диоскору[240]. Диоскор по своим догматическим убеждениям был вполне родствен с Евтихием, хотя до времени и не обнаруживал этого ясно (Деян III, 144). Он был в связях с евнухом Хрисафием, другом Евтихия и полномочным правителем империи в то время, а потому естественно и двор, и император должны были принять сторону не Флавиана, а Диоскора[241]. Диоскор тем охотнее должен был поддерживать сторону Евтихия, что по всей вероятности и он подобно многим другим архиепископам Александрийским (напр. Феофилу, ознаменовавшему себя постыдною борьбой с св. Златоустом) с завистью смотрел на быстрое возвышение архиепископской кафедры Константинопольской над всеми другими кафедрами Востока, а потому был не прочь в лице Флавиана архиепископа столицы унизить достоинство и честь самой кафедры Константинопольской. Таков был Диоскор, и однако же он по высочайшему повелению назначался главным вождем собора. Высочайшее послание, адресованное на имя Диоскора гласило: «мы почли необходимым послать тебе грамоту, в которой объявляем всему собору, что мы предоставляем тебе власть и первенство пред всеми прочими участвующими в соборе» (Деян. III, 158). Понятно, как мало можно было ожидать истины и беспристрастия от собора, руководительство которого не без намерения поручено было евтихианину. Что касается до стороны православной, то указами, изданными еще до собора, ей предписывалось положение на соборе страдательное, а не деятельное, и даже стеснительное и угнетенное. Архиепископ Флавиан, глава православных на востоке, должен был явиться на собор скорее в качестве подсудимого, чем полноправного члена его. На это указывают императорские указы и высочайшие послания как косвенно, так и прямо. Один указ напр. говорил: «так как ныне опять возбуждено новое недоумение касательно св. веры, то мы определили быть в Ефесе собору, поспешая совершенно уничтожить корень зла» (Деян. Ш, 154). Как легко было применить этот указ против Флавиана, который не соглашался с Евтихием в учении веры, и как легко было под искоренением зла понять именно искоренение воззрений Флавиана! Или другое высочайшее послание гласило: «тем, которые осмелились говорить с целью или прибавить, или убавить что-либо в определениях о вере, постановленных в Никее и потом в Ефесе, мы не позволяем совершенно иметь голоса на соборе и подчиняем их вашему (Диоскорову) суду» (Деян. III, 159). Опять: как легко было и этим местом высочайшего послания воспользоваться во вред Флавиану! потому что не было ничего проще как представить, что Флавиан хотел что-либо прибавить или убавить в решениях прежних Вселенских соборов. Но кроме этих выражений из высочайших указов и посланий, косвенно указывающих на неблагоприятное положение, какое должна была занять на соборе сторона православных в лице Флавиана, в рассматриваемых документах есть прямые указания, направленные против Флавиана и его дела. «Так как архиепископ Флавиан, говорилось в одном указе, захотел возбудить какой-то вопрос о вере против архимандрита Евтихия и собравши совет, начал что-то делать, то мы несколько раз относились в этому епископу, желая воспрепятствовать возбужденному беспорядку; но хотя мы многократно убеждали его оставить такое исследование, чтобы это не сделалось причиною беспорядков по всей Вселенной, однако же он не успокоился»; поэтому, рассуждалось в указе, «мы сочли необходимым собрать собор, дабы искоренить весь диавольский корень» (Деян. Ш, 157). Мог ли, спрашиваем, ожидать себе добра Флавиан на предполагавшемся соборе, в силу подобных указов? И не должен ли был он считать свое дело, а с ним вместе и дело православных, наперед предрешенным, и притом совершенно не в его пользу? Императорская власть, руководимая такими врагами православия, как Хрисафий, постаралась даже сколько возможно ослабить сторону православных на соборе, устранив от собора наиболее ревностных из них. Так поступил император с блаженным Феодоритом епископом Кирским, этим проницательным врагом монофизитства, умевшим оценить опасность этого нового учения на самых первых порах развития оного, в высочайшем послании, адресованном к Диоскору, читаем: «Феодориту Кирскому мы повелеваем не прежде прийти на собор, как когда угодно будет всему собору, чтобы и он присутствовал на нем. Если же возникнет какое-либо разногласие касательно его, то мы повелеваем без него собраться собору и решить то, что повелено» (Деян. III, 148). Это устранение Феодорита от собора совершается под предлогом склонности его к несторианству (Деян. III, 158). Оно было условное, но равнялось безусловному, как скоро возьмём во внимание, кто был председателем собора; мог ли Диоскор допустить присутствие на нем Феодорита, ревностного приверженца православия? Между тем как сторона православных на соборе, вопреки всякой справедливости, ослаблялась, партия монофизитская на нем всячески усиливалась по воле императорский. Так указом вызван был к присутствовавнию на соборе с правом голоса архимандрит Варсума из Сирии, хотя по канонам он не мог быть членом собора, ибо таковыми были лишь епископы. Он вызван потому, говорил указ, что он вместе с другими архимандритами «ведет борьбу против некоторых восточных епископов, зараженных нечестием Нестория» (Деян. III, 152. 153), т. е. по попросту против епископов православных, которых монофизитствующие обзывали именем несториан за то, что они вопреки Евтихию допускали во Христе два естества по воплощении (это видно из Деян. III, 157). Но со всем этим мы еще не достаточно оценим все выгоды, какие должна была иметь на своей стороне партия монофизитская на соборе, если не укажем еще на те широкие полномочия, которые давались императорским светским чиновникам Елпидию и Евлогию в делах этого собора. «Если усмотрите, что кто-нибудь начинает возмущение или беспорядки (на соборе) в оскорбление святой вере», так говорилось в инструкции императорскому чиновнику Елпидию, — «такового отдать под стражу» (Деян. III, 154). Само собою разумеется, что партия, преобладающая на соборе и притом имевшая на своей стороне светскую власть, могла воспользоваться против членов противной стороны и этим правом сколько угодно; а такова именно и была партия Диоскора и Евтихия. «Притом, говорилось далее в инструкции, те, кто прежде судил архимандрита Евтихия, должны присутствовать и молчать на соборе, не имея звания судей, но ожидать общего мнения всех прочих отцев, потому что ныне обсуждается то, что определено было прежде самими ими» (Деян. III, 155). То есть назначался неправедный суд, в котором подсудимый не мог ни слова сказать в свою защиту; говорить в свою пользу и в свое оправдание значило бы для стороны Флавиана нарушать императорскую волю и следовательно попасть под стражу. Наконец инструкция говорила: «мы послали вам (Елпидию с Евлогием) помощь гражданскую, выдавши нужный приказ проконсулу, и на другие случаи помощь воинскую; для того, чтобы вы при своем собственном старании и при этих вспомогательных средствах в состоянии были выполнить порученное вам (т. е. охранение интересов веры), что настолько же выше всех прочих благ, насколько божественное выше человеческого» (Деян. III, 155). Можно судить, какова будет свобода решений и действий на соборе, когда одна из сторон имела в своем распоряжении даже военную силу. Богохульством отзываются слова этого указа о том, что божественное выше человеческого, когда христианское учение веры устанавливается и определяется мечем солдат!

При таких условиях, неблагоприятных для стороны православных и выгодных для. стороны еретичествующих, открывается собор в Ефесе в 449 году, известный в церковной истории под страшным именем разбойничьего собора. Собор открыл свои заседания в храме Пресвятой Девы Марии (Деян. III, 164), где происходили незадолго пред тем и заседания III Вселенского собора. Днем открытия его был день. 8-го августа[242]. Число участвовавших в нем отцев можно приблизительно полагать между 122–130 (Деян. III, 160–8; 191)[243]. Деяния собора состояли в следующем. После предварительного прочтения нотарием (т. е. секретарем) пресвитером Иоанном некоторых документов, относящихся до открытия собора, императорский уполномоченный Елпидий, обращаясь к собравшимся отцам, сказал речь, в которой между прочим говорил: «ныне Господь всяческих, и Бог Слово Спаситель отдает Себя вам на суд (!) и судящих терпит и удостаивает вас власти высказывать свои мнения, дабы нашедши, что вы судите о Нем правильно, и здесь удостоит вас чести и опять исповедать пред Отцем. Если вы найдете, что некоторые отринули от помышления целость благочестия…, лучше бы им было, как говорит Писание, если бы они не родились» (Деян. Ш, 176). Затем некоторыми членами собора заявлено было, что следуя императорской воле, прежде всего нужно начать рассуждения о вере. На это Диоскор заметил: не о вере собственно нужно вести рассуждения, потому что вера уже утверждена прежними соборами, а нужно исследовать: согласны или нет с объяснениями св. отцев вновь возникшие мнения. «Каноны, говорит он, и соборы определили ясно вероучение, их мы не должны преступать. Когда возникли некоторые вопросы в Церкви, император велел·собраться собору не для того, чтобы излагали веру, которая уже изложена св. отцами, но чтобы мы исследовали поднятые вопросы, согласны ли они с определениями св. отцов наших». «Или вы хотите обновить веру святых отцев?» с затаенными целями, но с видом глубокого благочестия спрашивал Диоскор. Нет сомнения, что устраняя прения о вере на соборе, Диоскор хотел поставить дело так, чтобы собор было лишь судилищем над архиепископом Флавианом, как вводившим какое-то ·новое вероучение сравнительно с тем, какого держались отцы соборов Никейского и Ефесского. Собор на последнее замечание Диоскора: не намеревается ли он, собор, чрез рассуждения обновить веру отцев, отвечал: «если ·кто обновит веру, тот анафема; если кто поколеблет, тот анафема» (Деян. Ш, 167–178). Между тем Диоскор старается все более и более возбудить негодование собора на тех, кто изменяет веру; это он делает с тою «целью, чтобы пользуясь возбужденным негодованием собора на изменяющих веру, подвести и Флавиана под категорию таких нововводителей в вере и осудить. Поэтому Диоскор, выдавая себя за ревностного охранителя целости и неприкосновенности веры, говорил еще: «вера утверждена в Никее и Ефесе, и хотя говорят два собора, но они содержат одну веру. Если кто вопреки учению и деяниям отцев, собиравшихся в Никее и Ефесе, будет изыскивать, или переисследовать, или перестраивать веру, да будет анафема. Если Св. Дух присутствовал с отцами, как и действительно Он присутствовал, и определял то, что ими определено, то перестраивающий это, упраздняет благодать Святого Духа». Слушая подобные речи председателя собора, и быть может, не замечая в них никакой задней мысли, собор восклицал: «кто нарушает эти постановления, тот анафема! Диоскор — великий страж веры! это слова Св. Духа. Ты страж правил! Чрез тебя имеют жизнь отцы!» (Деян. III, 181–2). Трудно впрочем предположить, чтобы эти восклицания были единодушными; трудно предположить, чтобы напр. Флавиан и его сторонники могли восклицать о Диоскоре, что он «страж правил». По всей вероятности, это были отдельные голоса епископов-монофизитов, приписанные всему собору[244].

Подготовив таким образом собор к решениям не в пользу Флавиана и его сторонников, Диоскор приступил к рассмотрению учения и дела Евтихия. Позван был на собор Евтихий. Первые уже слова, с которыми обратился Евтихий к собору, показывали, что он считал собор единомысленным с собою. Он сказал: «я поручил себя Отцу, Сыну и Святому Духу, и вас имею свидетелями своей веры, за которую я подвизался вместе с вами» (Деян. III, 183). Затем он приступил к объяснению своего исповедания веры; для этого он представил две письменные статьи. Здесь говорилось: «благодарю всеблагого Бога, в настоящий день, в который благочестие чрез вас получило право свободной речи (не так говорил Евтихий на соборе Константинопольском 448 года), и уведомляю собор о том, что случилось со мною ради веры. Хотя я с самого детства дал обет жить в уединенном молчании до самой старости и уклоняться от всякого смятения, однако же мне не удалось исполнить такого обета: я подвергся навету за то, что я по определению здешнего (Ефесского) собора не согласился мудрствовать против веры, изложенной отцами в Никее» (Деян. IIИ, 184). Заметим, что это начало исповедания Евтихиева, предложенного собору, ясно дает понять, что Евтихий вполне был убежден в благоприятном для себя исходе его дела на этом соборе. Иначе чем объяснить, что Евтихий вместо того, чтобы оправдывать и защищать себя, в приведенных нами словах скорее выступает в качестве обвинителя на Флавиана? Очевидно, им сосчитаны были все шансы в свою пользу. Далее в своем исповедании Евтихий, не высказываясь прямо о том, как он учит о соединении двух естеств во Христе, приводит вполне символ веры Никейский, утверждает, что он твердо держится постановлений собора Никейского и Ефесского, говорит, что он проклинает еретиков Манеса, Валентина, Аполлинария, Нестория и всех начиная с Симона волхва (Деян. IIИ, 185. 186. 188). И потом решительно переходит к обвинениям на Флавиана и на собранный этим против него собор. Он жаловался, что хотя Евсевий Дорилейский и обзывал его в обвинительном акте еретиком, но прямо не указывал никакого вида ереси Евтихиевой для того будто бы, чтобы воспользоваться ошибками языка его, Евтихия, во время прений и обвинить его в каком-либо заблуждении; жаловался на то, что собор Константинопольский, хорошо зная обещание Евтихия не выходить из монастыря, вызывал его для судебного разбирательства в тех расчетах, чтобы осудить его, как человека непослушного Церкви, когда он не явится на собор; жаловался, что, когда против ожидания Флавианова он предстал однако же на собор, ему не дали ничего высказать в свое оправдание, не дали произнести его исповедания веры: «судилище наполнилось шумом и волнением, — клеветал Евтихий, весьма многие начали беспорядочно тесниться и со всех сторон оглушали меня криками»; и прежде чем, так повествовал Евтихий, хоть что-либо он успел прочесть из своего исповедания, «вдруг прочитано было осуждение против меня, составленное заранее». Евтихий доносил также собору о том, что будто деяния собора Константинопольского, судившего его, были впоследствии переделаны ко вреду для него. «Итак прошу теперь, говорил Евтихий в заключение своего исповедания, обсудить и возведенную на меня клевету и неправду, и происшедшее от этой причины беспокойство во всех церквах, и возникший отсюда для многих соблазн, предать виновников всего этого церковным наказаниям, и вырвать всякий корень хуления и нечестия» (Деян. III, 193– 96). Читая эти слова Евтихиева исповедания, трудно с первого раза определить: кто это говорит — обвиненный ли, каким был Евтихий? Но подобные слова не приличествуют ему, как обвиненному; судья ли? Но таковым Евтихий вовсе не был. После того, как прочитаны были статьи исповедания Евтихиева, Флавиан потребовал было, чтобы для надлежащего обсуждения дела Евтихия вызван был пред лице собора и Евсевий Дорилейский, который, как обвинитель, должен был представить свои обвинительные пункты против Евтихия. Но императорский чиновник Елпидий не дозволил этого, сказав: «император повелел прежним судьям стать в ряду подсудимых и не иметь права голоса. Отцы собора теперь собрались, чтобы судить судей; но не так, чтобы вызвано было снова лице обвинителя и тем подан был повод к волнению» (Деян. III, 197 –199). Вместо того, чтобы, выслушав одну из сторон, Евтихиеву, выслушать и противоположную сторону — Евсевия Дорилейского, Елпидий распорядился, чтобы прочтены были лишь деяния собора Константинопольского 448 года и повергнуты обсуждению.

Во время чтения деяний Константинопольского собора во всем свете обнаруживаются монофизитские убеждения как Диоскора, председателя сборища, так и большей части заседавших с ним же епископов. Когда читались указанные деяния и когда дело дошло до того места в них, где говорится: «мы веруем в Единого Господа Иисуса Христа в двух естествах после воплощения и восприятия плоти от св. Марии; кто мудрствует иначе, того объявляем чуждым церкви»: при чтении этих слов собор или, лучше сказать, партия Диоскора подняла страшный шум. Посыпались с разных сторон замечания, клонившиеся к обвинению в ереси защитников православия. Одни говорили: «никто не признает Господа за двух после соединения; не разделяй неразделимого, — так мудрствует Несторий». Диоскор с своей стороны еще сдержанно заметил: «помолчите немного, выслушаем другие хулы. Зачем мы обвиняем Нестория, Несториев много». Прочие говорили: «из прочитанного мы замечаем, что здесь изложена другая вера, отличная от той, которая изложена в Никее и Ефесе». Один из епископов даже прямо провозгласил: «если подобная вера имеет свое начало в этих деяниях, то анафема тем, которые дали такое начало для неё» (Деян. ИII, 23). Но полный взрыв негодования монофизитствующего собора против православия проявился в особенности при чтении того вопроса в деяниях Константинопольских, который задан был Евсевием Евтихию, именно: «исповедуешь ли ты два естества после воплощения»? Многие из членов собора закричали при этом: «возьмите, зажгите Евсевия, пусть он живой горит, пусть он обратится в двух; как разделил он Христа, пусть он сам разделится» (Деян. III, 282). Диоскор почел эту минуту негодования собора на Евсевия самою благоприятною для открытого заявления своего монофизитского воззрения и для признания его, как истинного учения, со стороны членов собора. Он обращается к собору с следующими словами: «Терпимо ли для вас это выражение, где говорится о двух естествах после воплощения»? Собор воскликнул: «анафема тому, кто говорит это». Диоскор потом сказал: «так как я имею нужду в ваших голосах, то кто не может кричать, тот пусть поднимет руку». Собор снова провозгласил: «если кто говорит о двух, анафема» (Деян. III, 283).

Таким образом теперь на соборе Ефесском учение монофизитское утверждено; православие попрано. Диоскор торжествовал. Оставалось еще формально признать невинность Евтихия и осудить Флавиана. Этим делом затем и занимается собор.

После признания собором монофизитского учения, Диоскор уже вполне уверенный в счастливом исходе дела Евтихиева, предлагает собору такой вопрос: «можно ли признать Евтихия православным и что надлежит постановить о нем»? Не менее 114 голосов высказалось в пользу Евтихия, объявили его православным и восстановили его в достоинстве архимандрита и сане пресвитера. Прежде других высказались за Евтихия Ювеналий Иерусалимский, Домн Антиохийский (Деян. III, 366 и д.). Заметим, что хотя император и лишил права голоса на соборе тех, кто судил Евтихия в Константинополе, однако же в числе 114 членов собора, оправдавших Евтихия, находим и голоса трех епископов, бывших на соборе Константинопольском (ibid); они приняты в счет потому конечно, что это были голоса за Евтихия, а не против него.

По оправдании Евтихия настала для собора очередь суда над архиепископом Флавианом. Для большого успеха в подобном деле, явилось на собор конечно по заранее составленному плану, несколько монахов из монастыря Евтихиева с самыми несправедливыми жалобами на Флавиана. Лишь только кончился суд над Евтихием, как нотарий Иоанн заявил собору, что монахи Евтихиева монастыря представили свою челобитную. Диоскор велел принять ее и прочитать. В ней говорилось: «Флавиан осыпал клеветами и хулами нашего пастыря Евтихия и под видом благочестия нашел несправедливый предлог к его осуждению в том, что он не богохульствует вместе с ним вопреки определениям веры, которую изложили соборы Никейский и Ефесский; нам же приказал избегать своего пастыря и не говорить с ним, а монастырское имущество, под предлогом помощи бедным, велел беречь для самого себя, ибо он торговал им. И самый алтарь, жаловались монахи, который он, Евтихий, водрузил за пять месяцев до измышленного навета, стоит без божественного жертвоприношения… Мы же сами были связаны несправедливым его осуждением» и пр. «Поэтому умоляем ваш собор, говорилось в прошении, сжалиться над нами, потерпевшими такое несправедливое наказание, возвратить нам церковное общение, несправедливо отнятое, а ему Флавиану, совершившему это, воздать должное» (Деян. III, 405–8). Заметим, что прошение подано от лица всех монахов Евтихиева монастыря, т. е. от лица трехсот человек, и однако же в подписях значится подпись лишь 35 монахов (Деян. III. 409–11). Знак, что кажется здесь дело было не совсем чисто. Вследствие этого прошения монахи снова приняты в церковное общение Диоскором и его собором; а самое прошение их сделалось для Диоскора сильным доказательством преступности Флавиана. Впрочем, одним этим Диоскор не удовольствовался для осуждения Флавиана: он решился выставить последнего нарушителем постановлений III Вселенского собора, именно обвинить его в нововведении касательно веры. Еще с самого начала соборной деятельности, как мы видели, Диоскор усиленно старался возбудить негодование отцев на тех, кто позволял себе изменения и переисследования веры; теперь Диоскор принимает самые решительные меры к тому, чтобы возбужденное негодование собора обратить прямо против Флавиана. Он приказывает прочесть определения собора Ефесского III-го Вселенского. Когда кончилось это чтение, Диоскор сказал: «думаю, всем нравится Никейское определение веры, которое собор Ефесский утвердил и определил содержать его одно. Мы знаем, что отцы этого последнего собора постановили: если кто вопреки этому будет говорить или мудрствовать пли вводить новое, тот подвергается осуждению. Что вы думаете об этом? Можем ли мы исследовать или вводить новое вопреки этому? Если кто-либо исследовал свыше того, что сказано, определено и одобрено, не будет ли он по всей справедливости подлежать осуждению отцев? Пусть каждый скажет, того ли он мнения, (Деян. III, 411–12. 458 –9). Нужно сказать, Диоскор в своих видах изменил смысл того постановления ИII Вселенского собора, о каком у него в настоящем случае идет речь; постановление запрещало изменение символа веры, а Диоскор истолковывал его как решительное запрещение всякого богословствования. Последовало собрание голосов, епископы высказались в том смысле, что изменять и разрушать веру противно правилам Никейского и Ефесского соборов. Диоскору оставалось теперь сделать один шаг и самый последний, применить постановление III Вселенского собора против Флавиана. Некоторые епископы на соборе догадывались уже, куда клонит свою речь Диоскор. Так один из них позднее на соборе халкидонском заявлял, что как скоро Диоскор привел указанное постановление III Вселенского собора, он говорил потихоньку сидевшим близ него епископам: «правило это читается не для чего иного, как для осуждения архиепископа Флавиана» (Деян. ИII, 362). Действительно это была правда. едва кончилось собирание голосов по данному вопросу, как Диоскор встал с своего места и предложил применить ефесское правило к Флавиану и Евсевию Дорилейскому. Он выразил свое мнение так: «Флавиан и Евсевий, как это ясно видит собор, оказываются почти все извращающими и перестраивающими в вере и подали повод к соблазну и к смятению в святых церквах и всему православному народу. Ясно, что они сами себя подвергли наказаниям церковным. Поэтому мы присуждаем Флавиана и Евсевия на лишение епископского и священнического достоинства». Монофизитская партия собора единодушно поддержала это мнение, и Флавиан с Евсевием были лишены церковного достоинства (Деян. III, 463–4. 465 и др.). Потом Флавиан был изгнан (Деян. III, 95) и в изгнании умер. В этом смысле Евсевий Дорилейский называл позднее Диоскора убийцею Флавиана (Деян. ИИИ, 243). Сам Евсевий Дорилейский также, нужно полагать, не мало потерпел бед после собора, как это видно из того, что Евсевий замечал о себе, что и его «убил» Диоскор (Деян. III, ibid). Один из папских легатов, бывших на соборе, диакон Иларий «едва убег» с собора (Деян. ИИИ, 67) и только окольными, мало известными путями добрался до Рима (Деян. III, 89. 90). Блаженный Феодорит Кирский был лишен на соборе сана, хотя он вовсе и не присутствовал на нем, и был заточен в монастырь. Подвергся осуждению и был анафематствован еще Ива, митрополит Едесский. Замечательно: прещения соборного не избежал даже Домн Антиохийский, — он был лишен сана, несмотря на то, что во многих потворствовал Диоскору.

Итак, собор Ефесский 449 года провозгласил монофизитское учение, как учение истинное, и ознаменовал себя поруганием относительно сторонников православия. Чтобы понять, как могло произойти такое изумительное явление, для этого нужно дать себе отчет в том, как и при каких условиях достигались на этом соборе подобные результаты. Собор в своем образе действий был чисто разбойничьим, каждый шаг запечатлен был насилием. Современники рассказывают самые ужасные вещи о ходе дел на этом соборе. Прежде «сего на соборе не было соблюдено важнейшего условия, при котором только и возможна была истина в определениях и решениях, именно не было свободы прений и исследования. Папа Лев в свое время видел в этом главную причину, почему собор кроме зла не принес ничего Церкви. По его словам, из самых верных источников (от своих легатов) он узнал, что председателю собора Диоскору недоставало истинно христианской «умеренности, когда бы свободно высказывались мнения всех», ибо только при этом условии, по мнению Льва, возможно было бы открытие истины и изобличение заблуждения (Деян. III, 67). Как мало на этом соборе уважались мнения лиц, не принадлежащих к партии Диоскара, это видно из того, что папские легаты, несмотря на настойчивое требование, чтобы прочтены были послания папы Льва, которые с замечательною точностью и полнотой изъясняли спорный догматический вопрос, не могли добиться от председателя собора такого чтения (Деян. III, 76). Достаточно было кому-либо иметь какие-либо отношения к Флавиану, чтобы сделаться подозрительным в глазах вожаков собора. Так случилось с легатами. Гостеприимство, каким воспользовались легаты у Флавиана, было поводом для монофизитской партии собора, чтобы видеть в них лиц неприязненных собору. Евтихий открыто замечал на соборе: «легаты Льва для меня подозрительны, ибо они посещали Флавиана, обедали у него, обласканы были им и пользовались у него всяким вниманием. Поэтому прошу собор не доверять им, если они будут что-либо делать или говорить невыгодное для меня» (Деян. III, 202. 203). Очевидно, страдательное положение, которое вынуждены были принять на соборе легаты, доказывает, что подобные подозрения для собора имели самое полное значение. Подобное же было и с другими представителями Церкви православной. Съехалось на собор больше епископов, чем сколько их было на нем. Ибо не все были допущены присутствовать на нем, а по выбору Диоскора: «одни были удалены, другие допущены» (Деян. III, 67). Само собой разумеется, допускались только те епископы, которые сочувствовали идеям и согласовались с видами Диоскора, остальным же, т. е. православным, доступ на собор был затруднен. Но этого мало. Как ни старательно подбирались епископы известного характера и направления, все же вошло в состав собора много и православных епископов. Этих Диоскор подчинил себе жестокостью, тиранией и грубою полицейскою и военною силою. Все современники единогласно жаловались на «неистовство» и «насильство» Диоскора (папа Лев. Деян. III, 45, 78), на то, что он действовал как предводитель возмутившихся полчищ народных (Евсевий Дорилейский. Деян. III, 144). В самом деле, при помощи каких страшных насилий достигалось на соборе кажущееся согласие со стороны православных эпископов с монофизитской партией, об этом свидетельствуют следующие рассказы самих потерпевших. На соборе халкидонском открылось, что Диоскор только своим собственным нотариям и нотариям своих друзей, Фалассия Каппадокийского и Ювеналия Иерусалимского дозволял делать записи соборных деяний, а нотариям других епископов не позволено было что-либо записывать за своими епископами. Когда два нотария епископа эфесского Стефана покусились было записывать то, что говорил их епископ и другие епископы православные на соборе, тогда к ним подбежали нотарии Диоскора, вырвали у них из рук записанное и отняли у них письменные принадлежности. Сам Стефан на соборе халкидонском заявлял об этом так: «у меня было двое нотариев, к ним подбежали нотарии Диоскора, отняли у них записные дощечки, почти переломали им пальцы, отняли у них сумки с писчими тростями» (Деян. III, 178. 179). Отсюда понятно, что, когда потом составлялись деяния соборные для публикации, в эти деяния вошли лишь записи за епископами монофизитами, и таким образом весь собор, виновные и невиновные, благодаря этому обстоятельству, получают монофизитскую окраску и характер. Особенными насилиями на соборе Ефесском сопровождалось требование подписи от епископов касательно осуждения Флавиана и Евсевия. По рассказам некоторых епископов на соборе Халкидонском, участвовавших и на соборе Ефесском, когда произнесено было на этом последнем соборе осуждение на Флавиана и Евсевия, то Диоскор, чтобы не откладывать дела, решился в тот же самый час принудить епископов подписать свое имя на белом листе бумаги, на котором потом должно было написать обвинительный приговор касательно названных епископов. А кто из епископов отказывался сделать это, тем пришлось вытерпеть очень многое. Они заперты были в церкви до самой ночи, им не позволялось ни на минуту выходить отсюда, их ни на минуту не оставляли наедине с самими собою для размышления. Тягостное общество этих несчастных епископов составляли солдаты с мечами и палками, и монахи приверженцы Диоскора: они должны были убеждать епископов к требуемой подписи (Деян. III, 180). В этом отношении в особенности замечательны свидетельства епископов Василия Селевкийского и Онисифора Иконийского на соборе Халкидонском. Василий свидетельствовал, что Диоскор производил насилия как своими угрожающими речами, так и еще более чрез бывшую в его распоряжении толпу людей, которые были и в самой церкви, где было соборное заседание, и вне её. Это были вооружённые солдаты, монахи приведенные из Сирии архимандритом Варсумою и параволаны[245]. Чрез эти полчища Диоскор приводил в страх всех (Деян. ИИИ, 361). Другой епископ Онисифор свидетельствовал, что, когда произнесено было Диоскором осуждение Флавиана, он, Онисифор, вместе с другими епископами подошли к Диоскору, обнимали его колена и говорили: Флавиан ничего не сделал достойного осуждения. Тогда Диоскор, поднявшись с своего трона, грозно сказал: вы хотите произвести бунт? Подать сюда стражу! Когда же епископы продолжали молить его, Диоскор сказал: я не переменю своего приговора, хотя бы отрезали мне язык. Когда же и после этого епископы не отступали от него, он призвал проконсула, который явился, сопровождаемый слугами, с цепями в руках. Чем кончилась эта печальная сцена, неизвестно (Деян. III, 362 — 364). Смотря на то злополучное положение, в каком находились епископы православные на соборе Ефесском, можно с полною справедливостью вместе с папою Львом заметить о них, что они «простерли невольные руки к нечестивым подписям» (Деян. III, 67).

Таким то образом удалось Диоскору утвердить монофизитское учение на соборе Ефесском 449 года и восторжествовать над приверженцами православия. Как скоро это случилось, великая опасность грозила вере и Церкви. Ересь вступает в открытую борьбу с православием и по-видимому торжествует. Папа Лев хорошо сознавал опасность, какая грозила вере и Церкви со стороны ереси. Чрез собор разбойничий, по его убеждению, «подвергается нападению истина, сотрясается самое основание целой Церкви» (Деян. III, 65). Выходя из такого сознания касательно опасности монофизитского учения, тот же Лев вступает в деятельную и сильную борьбу с этим лжеучением. Его голос убедительный и решительный громко раздавался в Церкви восточной, куда Лев посылал за посланием в борьбе с монофизитами. Никто из его современников, в это тревожное и печальное время в восточной Церкви, не выступает с такою несокрушимою критикой монофизитского учения, с какою выступает Лев. В это время так писал он, обращаясь к Востоку: «Кто мыслит по монофизитски, того увлекает в сообщество с собою Арий, развращению которого много благоприятствует это нечестие, отрицающее естество человеческое в Боге Слове; потому что когда таковой считает за постыдное признавать в величии Божием Его уничижение (человеческое), то сим самым или признает ложным во Христе образ Его тела, или все Его действия и страдания телесные скорее отнесет к божеству, нежели к плоти. А если он дерзнет защищать какое-либо из двух этих положений, это будет совершенно безумно; потому что ни благочестие веры, ни смысл таинства (воплощения) не допускают, чтобы или божество потерпело нечто (страдало), или в чем-либо солгала Истина». (Деян. III, 84). В возвышенных глубоко таинственных чертах изображает великий папа отпадение, самоотсечение от Церкви и таинства спасения тех, кто исповедовал монофизитскую ересь. «Кто не признает человеческого естества, воспринятого единородным Сыном Божиим во чреве дщери Давидовой, красноречиво писал папа, тот отлучает себя от всякого таинства веры христианской и не зная Жениха (Христа), не разумея и Невесты (Церкви), не может быть участником в брачном пиршестве (спасении). Плоть Христа есть покров Слова, которым облекается всякий, кто исповедует сие Слово. А кто стыдится Его и отвергает как бы недостойное (плоть Его), тот не может получить от Него никакого украшения, и хотя бы такой приступил к царскому торжеству и присоединился нагло к священной вечери, впрочем, как бесчестный собеседник, не может утаиться от разборчивости Царя; но, как засвидетельствовал сам Господь, будет взят и связанный по рукам п ногам, отошлется в кромешную тьму, где будет плачь и скрежет зубов (Мф. 22, 13). Поэтому кто не исповедует во Христе человеческого тела, тот сам признал себя недостойным таинства воплощения и не может иметь участия в этом таинстве» (Деян. ИИИ, 85. 86). Ратуя против монофизитства, которое возымело такую силу на соборе Ефесском и тотчас после собора в Церкви, папа Лев в тоже время исполнен был самой живой вера в кратковременность, мимолетность монофизитского торжества. Эту свою веру он хотел внедрить и в сознании членов Церкви восточной. Он писал: «Не думайте, возлюбленные, будто над святою Церковью или теперь недостает, или не будет впредь божественного промысла. Чистота веры тогда-то и сияет, когда отделяется от неё примесь заблуждений. Провидение всегда являет своим необходимую помощь». (Деян. III, 79. 65). И действительно вера Льва не посрамилась. Черная туча, нависшая над восточной Церковью, также быстро рассеялась, как нежданно и собралась. Разумеем Халкидонский собор и его победу над ересью.

Собор Разбойничий 449 года, в Сирском текст

О соборе Разбойничьем 449 года, не смотря на научное значение его в истории развития ереси монофизитской, до последнего времени мы знали очень немного. Историк церкви принужден был довольствоваться неполными сведениями о нем, какие находятся в деяниях четвертого Вселенского собора, так как на этом соборе пересматривалась деятельность собора Разбойничьего в его главнейших, но далеко не всех, частях. Немецкий профессор Гофман не очень давно открыл и обнародовал сирский текст неизвестной доселе стороны в деятельности собора 449 года. Сирский текст издан Гофманом в немецком переводе; самый сирский текст есть древний перевод с греческого оригинала подлинных деяний сказанного собора.

К сожалению, переводчик Гофман сообщает очень немногие сведения о сирском тексте и не выражает своего взгляда на подлинность деяний, на научное значение их. В предисловии к переводу издатель ограничивается немногими замечаниями, сущность которых может быть выражена в следующих словах:

Когда я (Гофман) в апреле 1869 года пересматривал Сирские рукописи в Британском Музее, некоторые мои друзья обратили мое внимание на рукопись, имеющую значение для истории, и побуждаемый ими я тотчас же принялся переводить её. В тоже время занимался ею один английский священник, который уже приводил к концу отпечание сирского текста, но пожар в типографии уничтожил все издание его книги. Между тем и я оканчивал свой перевод, изучил греческие акты Вселенских соборов, и еще раз сравнил перевод с рукописью; но самого сирского текста списать не мог, так как вскоре должен был покинуть Англию. Я узнал, что издание сирского текста не будет предпринято снова, и потому решился издать мой перевод. Я желал сделать как можно менее чувствительным недостаток сирского текста, и с этою целью переводил его с возможною буквальностью на немецкий язык. Правильно переводить я был бы не в состоянии, если бы я не познакомился наперед с чуждой мне областью фактов, о коих здесь идет дело (Гофман проф. восточных языков), чем я и постарался заняться. Результатом моих занятий были примечания к тексту (приложены в конце книги), которые должны обосновать перевод, но они далеко не представляют собой полного комментария. Некоторые части сирского текста известны и на греческом языке; печатая эти части, я отмечал те места сирской рукописи, которые отличаются от известного греческого текста. Описывать сирскую рукопись я не счел за необходимое, так как она описана в «каталоге сирских манускриптов Британского музея». При книге находится указатель собственных имен сирского текста, составленный одним студентом теологии (Vorrede).

О писателе рукописи, времени и месте её происхождения находится указание в самой рукописи. Рукопись очень древняя: она написана в 535 году, монахом монофизитом в одном сирском монастыре. Именно переписчик пишет: «окончена сия книга в 535 году, десятого мая (дата переложена на обыкновенный, принятый теперь язык летосчисления) в монастыре блаженного Евсевия Кафра-д-бартского, во дни добродетельного и боголюбивого пастыря и мудрого кормчего гостеприимного, твердой диамантовой стены, из за которой ни один волк не проторгся и не сделал никакого вреда ни одной овце в монастырях, — во дни пресвитера и архимандрита Иоанна. По воле Бога, к святому имени Которого он устремлялся, приобретена сия книга для св. монастыря, чтобы в тот страшный и великий день, когда гробы разверзнутся и мертвые восстанут, поставится престол и сядет Судия, книги откроются и каждый узнает, что он сделал, чтобы в этот день он (архимандрит) мог услышать сладкий и любящий голос: «вмале был верен, вниди в радость Господа твоего и над многим тебя поставлю», и мог бы он упокоиться с Авраамом, Исааком и Иаковом и со всеми праведными Далее перечисляются другие лица, во дни которых писалась книга и в заключение говорится: «я бедный, грешный, недостойный Иоанн из страны Антиохийской, обитая в доме господина Евсевия в Кафра- д-барта, написал книгу сию. Пусть каждый читающий ее и поучающийся из неё православной вере помолится за писателя книги, чтобы милосердый Бог простил ему все его несовершенства и его грехи покрыл множеством своего милосердия, и чтобы он достиг рая и брачной комнаты обетований, и чтобы он возрадовался и взыграл со всеми, кто творит добрые дела, кто постоянен в молитве, прилежен в служении и бодрствует в посте» (S. 80).

Теперь изложим содержание актов собора Разбойничьего, как они изданы Гофманом, и сделаем оценку их научной важности.

Прежде всего заметим, что деяния эти суть результат второго заседания собора Разбойничьего, которые предполагают деяния первого заседания, а такими деяниями нужно считать те деяния этого собора, какие известны нам из греческих актов IV Вселенского собора[246].

На первом месте стоят послания или указ императора Феодосия младшего к Диоскору, архиепископу Александрийскому. Их два; они известны и в греческом тексте. Затем следует указ того же императора к собору Ефесскому касательно суда над епископом Едесским Ивою. Этот документ в греческом тексте неизвестен (стр. 1–3).

Потом следуют самые деяния собора:

В начале помещается список епископов, присутствовавших на соборе (стр. 3–4).

Некоторые епископы и клирики объявляют собору, что они по приказанию собора ходили к папским легатам и архиепископу Антиохийскому Домну с приглашением прибыть на собор, но что они отказались исполнить это; последний ссылался на тяжкую болезнь свою (5–6).

Затем излагаются очень обширные деяния, касающиеся. Ивы Едесского и суда над ним (6–34). Ива обвинялся, в ереси несторианской и в церковных бесчиниях. Прочтено было немало документов, свидетельствующих об этом. Таковыми были донесения по начальству Едесских чиновников, на основании показаний Едесских клириков, монахов и мирян. Из этих документов видно, что в Едессе происходили постоянные возмущения, виною которых был Ива. Народ собирался толпами и восклицал: «другого епископа для митрополии! Иву никто не принимает! Несторианина никто не принимает! пусть будет сожжено отродье Несториан! Церковь не должна терпеть насилия! (стр. 8). Соглашающихся с Несторием в ссылку! Ива разрушил св. веру, Ива разрушил св. веру собора! Истинную веру Кирилла Ива разрушил! Отродье Ивино заживо сжечь! (9). Иву в рудокопни! (10). Да повернутся кости Иоанна (епископа Антиохийского), который посвятил его» 13). Для суждения о догматических воззрениях Ивы весьма важны многочисленные показания клириков, монахов и мирян из Едессы, читанные на соборе. Диакон Марий говорил: «я слышал, как сказал Ива: Бог Слово силою своего предведения предузнал, что Христос чрез свои дела достигнет справедливости, а потому обитал в нем» (разделение естеств). Пресвитер Васса говорил, что он слышал, как Ива сказал: «не завидую Христу, что Он сделался Богом, ибо почесть, принадлежащая Ему, принадлежит и мне: Он моей собственной природы». Тоже подтвердили и другие клирики. Пресвитер Урсикин заявлял, что он слышал, как Ива в проповеди говорил: «Евангелист Иоанн (1, 1) сказал: в начале бе Слово, а Евангелист Матфей говорит: книга рождества И. Христа, сына Авраамова, сына Давидова, и различая то и другое Ива говорил: не ясно ли, что один говорит об одном, другой о другом» (разделение естеств). Тот же пресвитер заявлял: Ива в день воскресный в алтаре сказал: «теперь Христос сделался бессмертным», и далее: разговаривая с сенатором Феодотом, Ива заметил относительно ада: «это написано для устрашения». Пресвитер Варсума заявлял, что Ива говорил: «мы должны в разуме раздельно представлять Того, Кто приемлется чрез благодать и того, кто приемлет». Пресвитер Арсений говорил: «Иудеи распяли простого человека», так сказал однажды в церкви Ива. Некто Иоанн показывал, что вот как говорил Ива: «Иной умер и иной на небе, иной безначальный и иной имеет начало, иной от Отца и иной от девы», и далее говорил: «если бы Бог умер, то кто же Его (Христа) оживил?» Феодот объявил, что когда Ива рассуждал о догматах в своей зале, и когда речь зашла о воскресении Иисуса Христа, он сказал: «по воскресении был не тот, кто был ранее живым». На это ему возразили: «как же апост. Фома по воскресении Христа осязал раны Его»? На это Ива сказал: «это случилось в воображении» (стр. 22–23). На основании этих и других показаний, прочитанных на соборе разбойничьем, Ива был осужден. Выслушивание подобных обвинений на Иву привело собор к прямому ожесточению, что и выразилось в следующих возгласах собора: «сжечь Иву среди города! сжечь Иву посреди Антиохии! Для предупреждения других сжечь Иву! И диавол не говорил так! Не говорили так и фарисеи, не говорили так и Иудеи! Это языческие речи, речи сатаны! Даже демоны признавали Христа Богом, а Ива не признает! Диавол почтительнее Ивы!»

Далее в сирском тексте следует изложение осуждения Даниила епископа Харранского в Месопотамии, племянника Ивина, — Иринея епископа Тирского, обвиненного в Несторианстве, Акилина, епископа Виблосского, как человека поставленного в епископы Иринеем (стр. 35–40).

Затем идет обширное деяние о знаменитом Феодорите епископе Кирском (стр. 43–57). Против Феодорита была выслушана жалоба Пелагия пресвитера Антиохийского, обвинившего Феодорита в том, будто он вместе с Домном Антиохийским всячески притеснял его, зная его, как защитника православия (?) и опытного в изучении св. Писания; в этом случае Феодорит действовал, по словам Пелагия, как защитник несторианства. Прочитано было также большое послание Феодорита «к монахам», в котором он худо отзывается о Кирилле Александрийском, и его учении (послание известно и в греческом тексте). Наконец прочитаны были многие выдержки из сочинения Феодорита, написанного в защиту Диодора епископа Тарсского и Феодора епископа Мопсуестского, защитников или лучше сказать измыслителей доктрин Несторианских, под заглавием: апология. После этого Феодорит был осужден. Замечательно, что на осуждение Феодорита согласился и Домн Антиохийский, не присутствовавший на соборе, не смотря на то, что Домн был покровителем и другом Кирского епископа (стр. 58).

После деяния о Феодорите, следует в Сирском тексте многосложное деяние о Домне архиепископе Антиохийском (стр. 58–77). На Домна представлено было несколько жалоб со стороны клириков Антиохийских. Пресвитер Кириак между прочим возводил следующие обвинения на Домна. «Феодорит проповедовал (по приглашению Домна) в церкви св. Павла и говорил: того, кто воскрешен, Фома осязал, и Тому, кто воскресил, поклонялся». После этого, по словам Кириака, взошел на кафедру сам Домн, много хвалил Феодорита, как он обыкновенно это делал, и наконец сказал: «Блаженному Петру было сказано: встань Петр, заколи и ешь (Деян. 10, 13), никто не погрешил бы, если бы и о тебе кто сказал: Феодорит встань, заколи и ешь». Вероятно, доносчику подобная параллель казалась соблазнительною и преувеличенною. «Далее: когда Домн в середу на страстной недели произносил катехизические поучения дли готовящихся принять св. крещение, то указывая на свои обе руки, как на образы двух естеств во Христе, сказал: ни Бог не переменился в рабский образ, ни рабский образ не переменялся в Нем в образ Божий: этот ел, другой не ел, этот уставал, другой не уставал, этот спал, другой не спал, этот ходил, другой нет. Существо образа Божия составляет то, что он неизменяем, необъемлем, невидим, неосязаем, бесстрастен, непознаваем, напротив существо образа человеческого составляет то, что он изменяем, объемлем, видим, осязаем, подлежит смерти. И потом (Домн) сказал: не смешивай двух природ! В то же время Пиперий, Евтихий и Феосевий, нечестивые несториане кричали, что так именно и следует. Далее: когда объявлен был в Антиохии указ против Нестория и Ирипея Тирского, вот что произошло: Носильщики умерших и свеченосцы в церкви, где проповедовал Домн, кричали: прочь императорские указы; Домн же в проповеди говорил «я принимаю вашу ревность, вы подобно Навуфею боретесь за наследство своих отцев, не бойтесь! это волны морские, они обратятся в пену». Далее, когда он проповедовал о воскресении, сказал: «человек (Христос) сделался мертв, но Бог Слово воскресил своего мертвеца». И далее: в церкви св. Стефана первомученика Домн говорил: «я удивляюсь твердости св. мученика Стефана, который подражая нашему Господу Христу, молился в то время, когда его побивали камнями. Хотя лица и различны (Стефан и Христос); но благодать в них однако же одна» (61–60). Кроме этого прочитаны были некоторые послания, какими около времени собора Домн обменялся с Диоскором Александрийским. В одном послании Диоскор укоряет Домна за то, что он позволяет проповедовать в своей церкви нечестивому Феодориту (стр. 68–70). Что писал в ответ Домн — не ясно, потому что многие строки ответного послания Домна в сирском тексте изгладились (стр. 70). В другом послании Диоскор поставляет на вид Домну, что на востоке, в Сирии, распространяется нелепая молва, будто Несторий осужден не за нечестивое учение, а за то только, что не пошел на собор III Вселенский, — что собор Ефесский III Вселенский унижается в сравнении с собором Никейским, — что монахи Египетские всеми этими слухами сильно возмущены (72–73). В ответном послании Диоскору Домн дает знать, что он не принимает глав (анафематств) Кирилловых (74–75). Домн был осужден на соборе.

На этом собственно и кончаются деяния собора 449 года по тексту Сирскому. К ним здесь присоединяются два послания Феодосия младого, которыми он авторизует деяния собора Разбойничьего (77–78), окружное послание Диоскора, в котором коротко сообщается о деятельности собора; к последнему письму приложена была и формула, в сообразности с которой требовалась подпись под посланием от всех епископов (79). Рукопись заканчивается славословием Богу. — К этому издатель ещё присоединил один отрывок деяний собора, относящийся к первому заседанию его, именно послание епископов собора Разбойничьего к императору Феодосию младшему (81–83).

По нашему мнению, акты собора Разбойничьего, изданные Гофманом, несомненно подлинны, т. е. они обязаны своим происхождением именно этому собору. Во всех этих актах нет ничего, что обличало бы их позднее происхождение в сравнении со временем самого собора. Все лица, все действия, все обстоятельства, встречаемые в актах носят печать своего времени. Ни в каких деталях акты не противоречат известным доселе свидетельствам о соборе Разбойничьем, которые встречаем в отрывках актов собора Разбойничьего, сохранившихся в деяниях IV Вселенского собора, — в самых этих деяниях IV Вс. собора, в письмах Феодорита и папы Льва. Перечень имен епископов, присутствовавших на соборе Разбойничьем, по актам сирским, совершенно согласен перечнем тех же имен по деяниям собора халкидонского, ИV Вселенского (слич. Hofmann S. 3–4 и Рус. пер. деяний соборов всел. том III, стр. 164 и дал.). Правда по актам сирским епископов на соборе Разбойничьем присутствовало несколько менее, чем сколько их присутствовало по актам ИV Вс. собора, но нужно помнить, что Сирский текст передает содержание второго заседания собора Разбойничьего, когда некоторые православные епископы, после первого заседания собора, естественно уклонились от дальнейшего участия в деяниях его. Следовательно, на акты Сирские нужно смотреть как на документ глубочайшей древности, а потому высоко почтенный[247].

Акты Сирские весьма важны для разъяснения многих научных церковно-исторических вопросов. Первое зарождение монофизитства в науке остается не совсем ясным. В лице Евтихия история встречает уже зрелый плод ереси монофизитской. Акты, которые мы обозреваем, могут проливать немалый свет на первоначальное обнаружение монофизитства. Здесь особенно важное значение имеет переписка Диоскора с Домном Антиохийским; из неё ясно видно, что два богословских направления — Александрийское и антиохийское и после собора III Вселенского остаются не примирёнными в вопросе о лице Богочеловека, и столкновение между ними должно было снова произойти, как и во времена Кирилла, хотя и с некоторыми особенностями в сравнении с прежним временем. Из тех же актов с ясностью видно, как велика, неумолима была вражда Александрийских и других родственных им богословов к несторианству: ничего не стоило для этой вражды сделать подозрительными таких лиц, которые, не имея ничего общего с несторианством, могли только казаться несторианствующими (патр. Флавиан, Евсевий еп. Дорилейский). Документы сирские дают возможность примечать самое зарождение монофизитства.

В частности, акты важны для разъяснения некоторых исторических личностей. Епископ Ива Едесский был осужден собором Разбойничьим, но как и почему, — это оставалось неясным. Собор Халкидонский, пересматривавший дело Ивы, не счел нужным прочитать определения собора Разбойничьего относительно Ивы и даже прямо отказался от этого[248], вследствие чего предшествующая история Ивы оставалась темна. Акты Сирские хорошо знакомят нас с состоянием умов в Едессе, где епископствовал Ива, и с богословскими убеждениями Ивы. Ива был наклонен к несторианству и заслуживал порицания. Личность Ивы исторически примечательна: споры из-за него не потухли даже в VИ-м веке (V Вс. собор). Еще меньше история знала о том, при каких условиях был осужден на соборе Разбойничьем блажен. Феодорит Кирский. Хотя собор Халкидонский снимает с Феодорита осуждение, наложенное на него собором Разбойничьим, но не рассматривает деяний о нем этого собора[249]. Историческое любопытство естественно возбуждалось относительно этого вопроса. Акты Сирские дают возможность удовлетворить подобному любопытству. Тем более известия о Феодорите важны для нас, что личность его, подобно Иве, делается снова предметом пререканий в церкви в VI веке (собор V Вселенский). Акты Сирские дают в полном свете понять и историческую роль Домна, архиепископа Антиохийского. Что касается самого собора Разбойничьего, акты Сирские пополняют наши сведения о нем, придавая им законченность и отчетливость.

Халкидонский IV-ый Вселенский собор 451 года