Часть III. Окончательное оформление государственности Нихон (592–710 гг.)

Глава 9. Буддисты у власти. Законодательство Сётоку Тайси

…А еще я думал о книгах. И впервые понял, что за каждой из них стоит человек. Человек думал, вынашивал в себе мысли. Тратил бездну времени, чтобы записать их на бумаге…

Р. Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту»

Один мой знакомый, юрист по образованию, был убежден: если у некоего народа не возникло письменных законов, значит, государства там не было в принципе. Никакие доводы его не смущали: не было — и все тут! Только что слово «варвары» не произносил (но наверняка имел в виду). Так называемое «обычное право» (то есть право согласно обычаям, которые практически никогда не записываются) его не устраивало. Сама история начиналась не с палеолита и примитивных орудий, а с царя Хаммурапи.

Конечно, можно лишь пожать плечами: мол, сколько людей, столько и мнений. Но кое в чем его мысли были обоснованны: письменное право оформляет государственность. Страна меняется, обычай уже перестает работать. Теперь в ходу не всевластие силы, которое мы наблюдали прежде. Отныне власть имущие обязаны действовать в соответствии с определенными правилами, пусть даже и разработанными ими. «Разбойный» этап остался позади.

Конечно, это не означает, что в государстве больше не будет волнений и смут. Здесь важно другое — новый этап развития, попытка отринуть произвол. И это очень хорошо заметно по культуре той или иной страны. Культуре, которая уже во множестве своих проявлений доходит и до нас, живущих через тысячелетия.

Поэтому период Асука, который начался со вступления на престол императрицы Суйко (592 г.) и длился чуть более века (до 710 г., года перемены столицы) крайне важен для нас. Настолько, что ему посвящен целый раздел. С завершением этого периода, названного по местонахождению резиденций государей в долине Асука, был сделан еще один важный шаг в укреплении государства. Нижняя граница практически полностью совпадает с началом денежного обращения.


Клан Сога у власти

Редко встречаются авторские названия стран. Пожалуй, уместно привести пример Соединенных Штатов Америки. В этом случае авторство названия некоторые исследователи приписывают Томасу Пейну, страстному публицисту и «неофициальному отцу-основателю нации».

Впрочем, принц Умаядо, которому приписывается честь современного наименования Японии — «Нихон», что в переводе и будет означать «Страна Восходящего Солнца», — тоже не занял высшей государственной должности. Он предпочел править в качестве регента при императрице Суйко, которой приходился племянником.

(Заметим, что есть и иное мнение: впервые название «Нихон» употребил японский посланник в Китае Махито Авата, и случилось это намного позднее).

С именем этого, безусловно, выдающегося деятеля своей эпохи связано и множество других нововведений, без которых невозможно даже представить себе Японию и японский народ.

До периода Асука императорский дом был «кочевым»: каждый следующий правитель считал своим долгом поменять резиденцию. Теперь же клану Сога оказалось куда удобнее, чтобы император оказался на полностью подконтрольной территории.

Буддизм оказывался удобной религией, учитывая, что Сога и в самом деле были связаны с эмигрантами с Корейского полуострова и из Китая, а там эта вера распространялась уже давно. Конечно, даже если гонений на монахов теперь и не происходило, весьма сложная философия не могла быть принята массово. Да этого и не требовалось. Для большинства японцев Будда оказался богом-ками. Притом — чужеземным ками, чьи способности невероятно велики. А раз оно так, ему следовало поклоняться.

Пройдет время, и в Японии будут созданы свои школы буддизма, эта страна еще внесет вклад в развитие восточной философии. Но пока что для этого требовалось время. А единую религию следовало вводить сейчас.

К царствованию Суйко относятся очередные походы на Корейский полуостров. Видимо, для тогдашней Японии вопрос о княжестве Мимана можно сравнить с тем, чем станет через много столетий для императорской России вопрос о выходе в Средиземноморье. Он сделался основным направлением внешней политики.

В 600 г. Силла и княжество Мимана (неясно, насколько там были представлены к тому времени японцы) вновь вступили в войну друг с другом. Государыня Суйко (наверняка не без помощи регента и клана Сога) решила вступить в конфликт на стороне Миманы.

В том же году японский морской десант в 10 000 человек высадился в самом княжестве Силла. Боевые действия начались удачно, князь Силла сдавал одну крепость задругой, после чего предпочел сдаться и оставить крепости, захваченные в Мимане. После этого война ненадолго утихла. Императрица решила оставить в Мимане своих наблюдателей (вероятно, с войсками).

Князья Миманы и Силла принесли дары, японские полководцы вернулись обратно… и государство Силла немедленно принялось за старое — напало на Миману.

На следующий год было решено скоординировать удары по Силла с княжествами Когурё и Пэкче. Принц крови Кумэ (брат регента) возглавил войска. На сей раз против Силла направили 25 000 солдат. Есть сведения, что в войсках присутствовали и священники. Но планы военной кампании сорвались из-за недуга принца Кумэ.

Через некоторое время принц Кумэ скончался. Второй полководец, принц Тагима, тоже стал жертвой обстоятельств (скончалась его супруга). Миссия оказалась невыполненной.

То, что принцы крови назначались полководцами, говорит о значении, которое придавалось походу. Но теперь все чаще прямое военное вмешательство приносит больше проблем, чем выгоды.

Еще через двадцать лет, в ходе новой войны Мнмана была присоединена к Силла. И вновь государыня Суйко решает организовать экспедицию в Корею. Цель на сей раз была одна: не допустить присоединения. Если уж кому-то и отдавать Миману, так дружественному княжеству Пэкче.

Согласно хроникам, князь Силла решил сдать вновь завоеванные территории без боя. И вновь речь идет о дарах от двух корейских княжеств.

Но не войнами в Корее прославлено это правление. Гораздо более значимым стал так называемый закон семнадцати статей.


Законодательство Сётоку Тайси

Имя Сётоку Тайси — это посмертный титул регента Умаядо, означающий «принц святых добродетелей». Заметим, даже на это имя повлиял распространяющийся буддизм. К тому же, и распространение буддизма в стране связано именно с его деятельностью.

Принц с самого раннего возраста посвятил себя наукам — конечно, если быть точным, тому, что в его время считалось науками. А это, прежде всего, владение письмом и чтением (не забудем, насколько сложны иероглифы), знание китайской классики и буддийской теологии.

Иными словами, он получил прекрасное гуманитарное образование.

И это — огромное достижение. Какая, собственно, разница, что именно изучать ради овладения большими объемами информации и умением работать с ней. Главное здесь — результат. Человек, обладающий такими навыками, будь то средневековый европейский монах, буддист, посвятивший себя изучению сутр, еврей, знающий бесчисленные толкования и комментарии к Торе, в любом случае будет открыт для восприятия новых сведений.

Заботой регента стало распространение религии. Прежде всего, он обращал внимание на моральные ценности учения Будды. Но для японцев того времени были гораздо важнее внешние проявления веры. И ими в царствование императрицы Суйко не пренебрегали: возводились храмы и пагоды, монахи с материка (а затем — и свои) проводили богослужения, вовлекая в них и пока еще непосвященных.

Главам знатных родов ничего более не оставалось, как начать возведение буддийских святилищ, стараясь догнать и перегнать друг друга. Отстроенный новый монастырь наверняка предвещал будущую благосклонность государыни и, что куда важнее, регента и всего клана Сога. Но монастырь — это еще и очередной очаг книжной премудрости на земле Японии.

Иногда и от стремления выделиться при дворе бывает ощутимая польза…

Особую значимость приобрел храм Хокодзи (Асукадэра). Он отстроен в первый год правления Суйко и в честь него даже неофициально именовали эру царствования («годы Хоко»).

К концу эпохи государыни Суйко в Японии было 46 храмов, 816 монахов и 569 монахинь. Конечно, все это появилось не без помощи из Кореи. Корейцами оказались и настоятели храма Хокодзи, и духовные наставники регента. А вместе с монахами из Когурё и Пэкче (с этими княжествами в тот период поддерживались хорошие отношения) прибывали живописцы, скульпторы, архитекторы.

А вот с Китаем в те годы отношения были, мягко говоря, своеобразными. Ведь вполне понятно, что Китай при любой династии — это целый мир. А то, что находится за границами этого мира, выглядит всегда несколько «варварски».

Но японцы учились в те годы и в Китае, и это еще более ускоряло прыжок к созданию нового и вполне современного по тогдашним меркам государства. И влияние китайских эмигрантов нельзя сбрасывать со счетов.

Пока что Китай относился к островному соседу достаточно равнодушно. Иногда приходилось бороться с японским пиратством (все же «норманнская альтернатива», высказанная в предыдущей части книги, не лишена оснований). В этом случае высшие власти Китая выражений не выбирали. Можно процитировать Чжу Юаньчжана: «Вы, тупые восточные варвары. Живя далеко за морем, вы надменны и вероломны…» Да и желание японцев усвоить китайскую культуру, но на свой лад, в Поднебесной истолковывали как очередное доказательство отсталости, а японцев называли «карликовыми чертями из-за Восточного моря».

Но японцы упорно стремились к равноправным отношениям с Китаем. Недаром японские императоры писали теперь в посланиях: «Сын Неба Страны Восходящего Солнца — Сыну Неба Страны Заходящего Солнца», «Небесный Государь Востока — Небесному Государю Запада».

Пока что к таким заявлениям относились, как к едва ли простительной (и то — лишь из-за «варварства») наглости. Пройдет какое-то время — и ситуация очень сильно изменится…

Впрочем, обмен посольствами с Китаем, объединенным династией Тан, проходил в духе тогдашней дипломатической любезности. «Мое сердце, взращивающее любовь, не делает разницы между далеким и близким. Я узнал, что государыня [Ямато], пребывающая за морем, заботится о том, чтобы ее народ пребывал в мире, что границы ее страны замирены, что обычаи в ее стране — мягки, что она с глубокими и истинными чувствами прислала нам дань издалека. Я восхищен этим прекрасным проявлением искренности», — сообщал в 608 г. император Китая.

В обстановке духовного подъема и «прыжка в будущее» появились в 604 г. законы Сётоку Тайси, которые иные исследователи слишком громко (и неверно) называют «конституцией». Увы, до первых конституций было еще очень далеко.

Пересказ содержания законодательства 17-ти статей приводит в своем исследовании «Япония: краткая история культуры» Дж.Б. Сэнсом. В этом издании комментарий дополнен переводом наиболее важных пунктов документа.


Статья I утверждает ценность гармонии в обществе и предостерегает против чрезмерной приверженности сословным интересам. «[При] согласии в верхах и дружелюбии в низах, [при] согласованности в обсуждениях дела пойдут естественным порядком, и какие [тогда] дела не осуществятся?» Все это предписывает конфуцианская доктрина.

Статья II предписывает почитание Трех Сокровищ (но не языческих символов императорского дома, как можно было предположить; это чисто буддийские ценности: Будда, священный закон дхармы и сангха — монашеская община). Но регент ни единым словом не возражает против существующего почитания богов синто, не требует ликвидации прежней религии. В ином случае этого просто не поняли бы.

Статья III дает очерк китайской теории верховной власти с иерархией, основанной на повиновении: («Государь — [это] небо; вассалы — земля… Поэтому, если государь изрекает, то вассалы должны внимать»).

Статья IV поясняет, согласно вес той же китайской концепции правления, что если долг нижестоящих — повиновение, то долг вышестоящих — соблюдение этикета. («Если высшие не соблюдают ритуала, то среди низших нет порядка. Если низшие не соблюдают ритуала, то непременно возникают преступления»). Здесь под этикетом подразумевается «церемониал», кодекс поведения, изложенный в «Книге ритуалов».

Статья V предостерегает против чревоугодия и жадности и адресована в первую очередь тем, кто должен разбирать тяжбы. Она требует правосудия для нижестоящих. «Ведь жалоб простого народа за один день [накапливается] до тысячи. В последнее время лица, разбирающие жалобы, сделали обычаем извлекать из этого [личную] выгоду и выслушивать заявления после получения взятки. Поэтому-то жалоба имущего человека подобна камню, брошенному в воду, а жалоба бедняка подобна воде, политой на камень. Из-за этого бедный народ не знает пристанища». (И вот в этом отношении документ Сётоку Тайси выглядит современным и сейчас, в XXI веке, притом далеко не только для Японии).

Статья VI направлена против льстецов и низкопоклонников. «Наказание зла и поощрение добра — хорошее древнее правило. Льстецы и обманщики — острое орудие для подрыва государства; [они] — остроконечный меч, разящий народ….Подобные люди всегда неверны государю и немилосердны к народу». (Еще одна мысль регента, никоим образом не устаревшая и в нынешние времена).

Статья VII обращена против протекционизма на государственной службе и предписывает назначать на должности по заслугам. («Когда умного человека назначают на должность, тотчас же слышатся похвалы. Когда же беспринципный человек занимает должность, то многочисленны беспорядки»).

Статья VIII требует усердной работы от чиновников. («Сановники и чиновники! Приходите раньше на службу и позднее уходите. Государственные дела не допускают нерадивости. Даже за весь день трудно [их] завершить»). Возможно, сам регент подавал в этом пример.

Статья IX говорит о необходимости доверия между нижестоящими и высокопоставленными лицами. («Доверие есть основа справедливости….Добро и зло, успех и неуспех, безусловно, зиждутся на доверии»).

Статья X осуждает гнев. («Не сердитесь на других за то, что они не такие, [как вы], каждого [человека] есть сердце, а у каждого сердца есть [свои] наклонности. Если он нрав, то я неправ. Если я прав, то он неправ. Я не обязательно мудрец, а он не обязательно глупец. Оба [мы] только обыкновенные люди. Кто может точно определить меру правильного и неправильного?»)

Статья XI учит высших чиновников важности вознаграждения за заслуги и наказания ошибок. («Временами награды [дают] не по заслугам, а наказания — не по вине. Сановники, ведающие государственными делами! Выявляйте заслуживающих как награды, так и наказания»).

Статья XII гласит: «Государевы контролеры провинций и наместники провинций! Не облагайте простой народ излишними налогами. В стране нет двух государей; у народа нет двух господ. Государь есть господин народа всей страны. Назначенные [им] чиновники все суть вассалы государя; почему же [они], наряду с казной, осмеливаются незаконно облагать [своими] налогами простой народ…»

Статья XIII направлена против пренебрежения официальной службой. «Все назначенные [государем] чиновники должны одинаково хорошо исполнять [свои] служебные обязанности». (Более чем просто разумная идея! Остается только пожалеть, что со времен регента Умаядо ни в одной стране она полностью так и не воплотилась…)

Статья XIV осуждает зависть.

Статья XV подтверждает статью I: «Отвернуться от личного и повернуться к государственному есть [истинный] путь вассалов….Взаимное согласие высших и низших есть дух и данной статьи».

Статья XVI — инструкция о сезонах общественных работ. («Привлекать народ [к выполнению трудовой повинности] в соответствующее время года есть древнее хорошее правило; поэтому народ должно использовать в зимние месяцы, когда [у него] свободное время. С весны до осени, в сезон обработки полей и шелковицы, народ трогать нельзя. Если не обрабатывать полей, то чем же питаться? Если не обрабатывать шелковицу, то во что же одеваться?»)

Статья XVII предписывает чиновникам советоваться между собой по важным вопросам. («Если же рассматривать важные дела единолично, то допустимы сомнения в наличии ошибки; а при согласовании со всеми [ваши] суждения могут получить надежное обоснование»).

Как видим, и в те времена в Японии было принято коллегиально решать наиболее серьезные проблемы. Но это ни в коем случае не парламентская демократия.


Иными словами, закон Сётоку Тайси закрепляет централизацию власти в стране, за что уже более полувека боролся клан Сога.

Конечно, это не конституция, даже не те дворянские «кондиции», за которые шла столь кровавая борьба в России в эпоху Анны Иоанновны. Но по сравнению с тем, что оставили предыдущие правления (хотя бы тот же Бурэцу), семнадцать коротких статей выглядят просто революционно. Закон Умаядо (Сётоку Тайси) — моральные предписания для высшего класса общества. Первое, на что он делает акцент — это нормы этики, причем вполне понятные в любом обществе. Стиль законодательства регента Умаядо порой очень близок к Книге Притчей царя Соломона. Это, конечно, не означает какого-то влияния, но подчеркивает: мысль человеческая развивается, в основном, одинаково.

Новые идеалы, как ни странно, помогли не погибнуть и японскому язычеству — синтоизму. К тому времени он уже находился на пути, на который неизбежно скатываются языческие религиозные системы, даже столь развитые, как в Римской Империи. Это путь упадка.

Развитой этики в тогдашнем синтоизме не было, зато суеверий оказалось более чем достаточно. Жертвы богам становились понемногу платой жрецам и чиновникам. Очищение подменялось наказанием.

Примерно со столь же потребительским интересом отнеслись поначалу и к буддизму. К примеру, император Ёмэй решил стать буддистом, лишь когда тяжело заболел. Да и знаменитый Сога Умако обратился к Будде, рассчитывая на излечение.

Но буддийская этика постепенно нашла себе дорогу к сердцам японцев. Со временем механическое чтение сутр сменилось пониманием их основы.

И синтоизму, чтобы выжить, пришлось «догонять» конкурента. Мало того, со временем обе религии стали опорами друг для друга.

Конечно, можно посчитать семнадцать статей регента Умаядо всего лишь благочестивыми рассуждениями. Но до той поры, вероятно, не было практически ничего: ни продуманной системы правления, ни инструкций для государственных чиновников.

Регент не ограничился лишь этим законодательным уложением. Его стараниями был введен и табель о рангах, сменивший наследственную систему назначений.

Так что это буддийско-конфуцианское законодательство можно считать огромным прогрессом для Японии. Впервые прописаны права и обязанности вышестоящих и нижестоящих и по отношению друг к другу, и по отношению к государству (императору).

Главной для Сётоку Тайси стала не обрядовая, а морально-философская сторона буддизма. В этом он тоже был практически первым в стране. Но и национальная религия (сам термин «синто» появился незадолго до этого, при императоре Ёмэе) не отбрасывалась. Регенту приписывается известный афоризм: «Буддизм — ветви на дереве синто, а конфуцианство — листва на этих ветвях».

Император отныне представляет все кланы, это «государь всех японцев». Теперь автономность наиболее знатных родов сильно урезалась. Правитель становился верховным арбитром в межклановых спорах (в том числе — по делам, связанным с наследованием).

Но все это основано и на японских традициях. Императорская династия держалась, скорее всего, не потому, что была наиболее сильной. Просто узурпация власти каким-либо кланом противоречила бы интересам прочих. Поэтому было гораздо удобнее контролировать царствующую семью (и не забывать связывать свой клан узами родства с императорским домом). Так поступали Cora, так продолжалось и после них.

Каким влиянием пользовался принц Умаядо как ревностный буддист и ученый, говорят и упоминания в хрониках: «Государыня попросила престолонаследника прочесть лекцию о сутре “Сёмангё”…» и т.д. К сожалению, ему так и не довелось занять высший пост в стране.

Хроники, говоря об этом периоде, часто перемежаются благочестивыми историями. А то и намекают на слабость прежних богов в сравнении с мощью буддизма.

«В этом году [618 г.] Капапэ-но Оми отправили в провинцию Аги, чтобы он построил там корабль. Добравшись до гор, он стал искать корабельное дерево. Обнаружив хорошее дерево, велел рубить его. В это время появился человек, который сказал так: «Это дерево [бога] Грома. Рубить его нельзя». Капапэ-но Оми сказал: «Хоть он и бог Грома, но как можно ослушаться повеления государя?» Совершив множество приношений-митэгура, послал людей рубить дерево. Тогда разразился ливень, загремел гром, засверкали молнии. Капапэ-но Оми обнажил меч и сказал так: «Бог Грома! Не покушайся на жизнь людей! Меть в меня». И стал ждать, глядя вверх. Больше десяти раз прогремел гром, но ущерба Капапэ-но Оми не причинил. Затем обернулся маленькой рыбкой, зажатой меж ветвей дерева. [Капапэ-но Оми] взял рыбку и сжег ее. После этого корабль был построен».

В правление государя Дзёмэя, внука императора Бидацу, произошло очередное восстание «северных варваров» (айнов). Оно случилось в 637 г. Мятежу предшествовало дурное предзнаменование — солнечное затмение.

Полководец Камитукэ-но-Кими Катана был отряжен, чтобы разбить восставших, но получилось ровно наоборот: восставшие разбили его. Пришлось бежать и укрыться в окруженной противником крепости. Как говорят хроники, воины предпочли разбежаться, а крепость опустела. Сам полководец думал, не совершить ли «быстрый отход на заранее подготовленные позиции». Но его супруга оказалась более мужественной. Она расплакалась и заявила: «Твои предки переправились через синее море, преодолели десять тысяч ри, чтобы усмирить заморские правительства и передать свою отвагу и мужество будущим поколениям. Если сейчас опозоришь имена предков, будущие поколения будут непременно смеяться над тобой». Она заставила мужа выпить сакэ, а потом взяла его меч, а женщинам, что находились в крепости, велела взяться за луки.

Так что пришлось ее мужу сражаться, хотел он того или нет. Мятежники решили, что войско осталось в крепости, и отступили. Тогда собравшиеся вновь солдаты воспрянули духом и разгромили восставших.

Здесь мы видим ту же самую силу духа, что вошла в поговорку о женщинах Спарты («со щитом — или на щите»). И дальше примеров высокой морали и понимания долга будет становиться все больше. Нравственная проповедь буддизма, возможно, уже сыграла здесь определенную роль.

После смерти регента, пользовавшегося некоторой независимостью, клан Сога получил еще большую влиятельность. Но это стало началом заката и последовавшей катастрофы. Теперь можно было действовать в открытую, сажать на престол угодных членов императорского рода. Понятно, что и в расходовании казенных средств на собственные нужды можно было совершенно не стесняться. Их сторонники награждались придворными рангами, неугодные попадали в опалу.

Все это не могло не вызвать протеста остальных кланов. Недовольство высказывалось и самим императорским родом. Оставались и давние недруги из числа недоистребленных Мононобэ и Накатоми.

В воздухе явственно запахло переворотом.


Книжная ученость

Прежде, чем мы перейдем к последующим событиям, связанным с царствованием императрицы Когёку, хотелось бы сказать несколько слов о японской письменности.

Вполне вероятно, попытки создать некую знаковую систему предпринимались давно. Но здесь важно, насколько такие попытки были удобны и оказались ли они признанными и распространившимися. Поскольку информации ни о чем подобном до нас не дошло, можно сказать твердое «нет».

А если оно так, то приходится признать — японская письменность первоначально заимствована с материка. Японии одновременно повезло и не повезло. Повезло в том, что ей досталась не только письменность, но и готовое «подкрепление» в виде великого множества образцов китайской духовной и светской литературы. А «невезение» (отсутствие особой национальной системы письменности) можно сбросить со счетов. Тем более что досадный пробел очень быстро оказался заполненным.

Безусловно, китайскую систему письма принесли на архипелаг ученые люди — монахи и проповедники, прибывшие из Кореи и Китая. В основе японской письменности лежит чрезвычайно сложная, но, вне всякого сомнения, прекрасная система, принятая в Китае. Это иероглифы, которые развились из первоначальной системы рисунков-пиктограмм. Ко времени контакта с Японией в Китае уже сложилась развитая система каллиграфии, система письма слилась с эстетикой.

На архипелаге к тому времени существовала особая профессия народных сказателей. Их задача вполне соответствовала любому обществу без культуры письменности. Это устное народное творчество включало повествования о героях прошлого либо деяниях того или иного знатного рода. Нечто подобное существовало и там, где грамотность стала уделом узкого сословия, в том числе — и в средневековой Европе.

С появлением письменности (примерно с V в.) эти сказания стали записывать.

Для «простецов», впервые слышавших буддийскую проповедь и впервые познакомившихся с письменностью, запись слов казалась проявлением магии. Предметы с иероглифами подчас наделали особыми чудодейственными свойствами.

Вполне понятно, что классическая конфуцианская грамотность стала достоянием лишь высших сословий. Можно попробовать лишь вообразить себе, с какими объемами совершенно новой для них информации столкнулись аристократические современники Сога и регента Умаядо. Заметим, что при этом не было никакой азбуки в европейском понимании этого слова, приходилось запоминать тысячи и тысячи достаточно сложных знаков.

Тем не менее, со своей задачей японцы этой эпохи успешно справились. Притом настолько, что стало понятно: неплохо бы приспособить «китайскую грамоту» для собственных нужд.

Дело в том, что китайский и японский языки весьма сильно различаются грамматически. Просто механически перенять письменность, принятую в Китае, оказалось сложно. Конечно, записи, связанные с делами государства (например, с дипломатическими переговорами) делались на китайском языке. Но в Японии вскоре начала создаваться слоговая азбука на основе сильно упрощенных иероглифов — катакана. В том же VI веке возникли и первые памятники японской письменности, связанные с жизнеописанием императорского дома.

Пройдет еще совсем немного времени — появятся и летописи. Первый шаг ко всеобщей грамотности, которая наблюдается сейчас в Японии, был сделан именно в ту далекую эпоху.


Глава 10. Свержение клана Сога. Годы реформ Тайка и последующие правления

Груды каменьев и блоков разбитых —

Вот вавилонской гордыни итог;

И ядовитая плесень на плитах

Тлеет смертельным огнем вдоль дорог…

Г. Лавкрафт. Крах Сога

Катастрофа не заставила себя долго ждать. Зарвавшиеся некоронованные монархи не смогли удержать власть.

А какую именно власть сосредоточил в своих руках клан Сога, можно понять, рассмотрев историю царствования следующей императрицы, Когёку, вдовы императора Дзёмэя.

Сога Ирука (автор предыдущего переворота был его предком) принял решение устранить от власти сыновей регента Умаядо (Сётоку Тайси) принцев Камитумия. Хроники говорят, что ему был неприятны сланное имя и влияние принцев. Что ж, если они унаследовали ученость и независимый характер своего отца, это несложно понять.

Вместо них Сога Эмиси и его сын Ирука хотели видеть государем принца Пурупито-но-Опоэ, сына Дзёмэя. Но Сога Эмиси явно демонстрировал желание узурпировать престол. В 642 г. он построил храм своих предков, а также усыпальницы, практически не отличавшиеся от предназначенных для членов императорского дома. Сыновей и дочерей Сога в открытую титуловали принцами и принцессами, их дворцы превратились в укрепленные замки, а личная стража набиралась из айнов, известных своей воинственностью.

Сога Ирука приказал (вероятно, даже не особенно советуясь с императрицей) схватить одного из сыновей Умаядо, принца Ямасиро. Как утверждают хроники, раб Минари и с ним несколько десятков слуг (сыновей знатных фамилий), находившихся в подчинении у принца Ямасиро, стали сражаться.

(И вновь мы встречаем слово «раб». Странно ожидать от рабов какой бы то ни было преданности. Вероятно, все же речь идет о данниках, находящихся на службе. Конечно, их личная свобода ограничена, но вряд ли здесь возможны какие-то аналогии с рабами Рима или «дворовыми людьми» России. Однако имелись и самые настоящие рабы).

Принц Ямасиро вместе с младшей супругой и детьми смог выбраться из окружения, а его дворец сожгли. Подосланные убийцы обманулись тем, что на пепелище были найдены чьи-то кости. Скорее всего, они решили, что выполнили свою миссию.

Ямасиро укрылся в горах, но недостаточно надежно: вскоре об этом прознали шпионы клана Сога. Сога Ирука немедленно поднял войска, даже решил выступить сам. Но человек, которого он прочил в государи, принц Пурупито, сумел дать такой совет дружине, что в горах никого не обнаружили.

Увы, в итоге самому Ямасиро пришлось погибнуть. «Если бы я поднял войска и напал на Ирука, я бы несомненно одержал победу. Но я не хотел, чтобы из-за меня одного пострадали люди. Поэтому отдаю себя в руки Ирука», — заявил он, оказавшись окруженным в храме, а затем наложил на себя руки. Его примеру последовали и домочадцы.

Злоупотребления властью стали, видимо, последней каплей. Но не меньшей наглостью выглядит то, что Сога присвоили себе некоторые жреческие функции, которые ранее всегда принадлежали императору. Например, моления о дожде.

В 645 году противники Сога объединились, позабыв на время свои разногласия. Во главе заговора встали Накатоми Каматари и принц Наканоэ. (Другие противники Cora, Мононобэ, фактически были истреблены ранее).

Во время зачтения перед императрицей посланий от корейских государей Сога Ирука был убит заговорщиками. Принц Наканоэ приказал стражникам закрыть ворота дворца, подкупив их, дабы они не вмешались в происходящее. Один из высших заговорщиков был тем временем отправлен за мечами (находившиеся в зале не имели при себе оружия). Самым важным казалось выполнить все до окончания прочтения послания. Некоторые из участников заговора испытали приступ страха. Они готовы были отступиться, когда бы не принц Наканоэ, который первым бросился на противника.

Ирука пробовал просить защиты у государыни, но после того, как Наканоэ заявил, что Сога намерены пресечь династию «линию наследования Солнцу», его судьбы была решена.

Последовавший краткий мятеж клана Сога успеха не имел. Глава рода был казнен, с ним погибли и многие сподвижники. Считается, что перед казнью он сумел сжечь первую в стране летопись «Записи государей». Но существовала ли она в действительности, совершенно неясно.

А государыне, которая наследовала Солнцу, пришлось все же отречься от престола. Новым императором провозгласили друга принца Наканоэ и клана синтоистских жрецов принца Кару (император Котоку). У трона вновь, как и полвека назад, оказался явно талантливый и очень решительный престолонаследник. Решительность свою принц Наканоэ проявил и в смутах, и в укреплении государства.

Девять лет правления Котоку вошли в историю под названием «годы великих перемен Тайка».

«Тайка» — это девиз правления. Такого рода девизы — заимствование из Китая. Иногда в одно правление могло смениться по нескольку девизов (иногда это происходило планово, иногда — если становилось ясно, что при предыдущем девизе государство бедствовало). Девизы должны были отражать характер времени, освещая царствование очередного монарха. Конец разнобою с девизами царствования положил император Мэйдзи в XIX в. С тех пор у каждого императора имеется несменяемый девиз, по нему отсчитывается эра правления, он же становится посмертным именем.

Собственно, название «Тайка» и переводится как «великие перемены» (естественно, в лучшую сторону).

Реформы Тайка придали окончательное оформление раннему феодализму в Японии.

Казалось бы, вновь пришедшая к власти жреческая аристократия должна была вернуть «старые добрые времена», изгнать книжную ученость и буддийских монахов, восстановить синто в качестве единственной религии… и рано или поздно привести страну к краху.

Однако ничего подобного не произошло. Перемены оказались необратимыми. Мало того, реформы Тайка кажутся прямым продолжением законодательства регента Умаядо, а самовластный Сога Ирука — помехой в дальнейшем развитии, которую следовало устранить. А сам глава Накатоми весьма серьезно изучал конфуцианские трактаты по управлению государством.

Государь Котоку приходился отрекшейся императрице младшим братом. «Почитал закон Будды и пренебрегал Путем Богов… Нрава он был мягкого и жаловал ученых. Он не делал различия между высокими и низкими и часто выпускал благодетельные указы», — говорят об императоре летописи. Довольно странно, что именно такой человек сделался ставленником кланов синтоистского жречества. Возможно, здесь каким-то образом сказался баланс интересов, которые они должны были соблюдать. Раз без буддизма обойтись, то лучше, убрав ненавистных Сога, заручиться поддержкой остальных влиятельных сторонников новой религии.

Первый год правления не оказался безоблачным. Сообщается, что принц Пурупито (Фурухито), возможный конкурент в борьбе за престол, составил заговор. В нем участвовали и оставшиеся Сога. О случившемся стало известно, Пурупито был убит.

Хроники не слишком многоречивы насчет заговора. Быть может, основным здесь стало окончательное устранение Сога, а не реальность самой попытки переворота.


«Великие перемены»

Переворот открыл путь для реформ, которые окончательно закрепили феодальные отношения в стране. А вот их значение различные исследователи оценивают по-разному.

К моменту появления законодательства Сётоку Тайси говорить о политическом единстве Страны Восходящего Солнца не приходилось. Японское государство все еще выглядело переплетением кланов, главным из которых был Сумэраги, к которому принадлежали императоры. Следующие по значению роды, которые, согласно преданию, вели род от богов, либо от сподвижников первого правителя Дзимму. Ниже располагались кланы, чьими предшественниками назывались «земные боги» и герои. Вероятно, они уже правили на территории, которую впоследствии заняло племя тэнсон. Еще ниже (но не по фактическому влиянию на события) — кланы переселенцев из Китая и Кореи.

А вот вопрос о зависимых в различной степени людях трактуется очень различно.

Вполне понятно, что рабовладение в тогдашней Японии все же было, весь вопрос — в числе рабов и в степени их зависимости от хозяев.

Хроники дают столько примеров участия рабов в войске, в военных походах, в защите (иногда — вполне самоотверженной) своих хозяев, что поневоле начинаешь подозревать: речь идет о какой-то особой категории людей. И категория эта имеет мало общего с понятием «раб». Скорее, это данничество в различных формах.

Согласно Н.И. Конраду, все события VI–VII вв. связаны с движением «рабов», называемых «томобэ» и «какибэ». И, хотя главные действующие лица принадлежали к родовой знати, они, так или иначе, возглавляли это движение. Цель его — захват власти в союзе племен. «Эта цель предопределялась в известной мере личностью их вождей, для которых захват власти означал и богатство и силу. С другой стороны, это движение на первых порах тесно переплеталось с междоусобной борьбой японской родовой знати, бывших старейшин, теперь ставших владельцами и своих полей, и своих рабов», — считал Н.И. Конрад.

Естественно, первое положение манифеста Тайка, вышедшего в первый день второго года правления императора Котоку, трактуется им, как освобождение рабов.

Но дело в том, что категорий зависимости в тогдашнем японском обществе было очень много. Степень этой зависимости не вполне ясна до сих пор. Имелись, судя по всему, и настоящие рабы, жизнь и смерть которых полностью зависела от хозяев. Например, читая сообщения в летописях о беззакониях правителя Бурэцу, трудно отделаться от впечатления, что нечто подобное могло происходить в Риме периода «безумных кесарей», в крепостнической России XVIII века или в Соединенных Штатах до Гражданской войны. (К сожалению, не только мудрость человеческая не знает государственных границ; психические патологии и извращения были свойственны любой стране и эпохе). Людям, находящимся в полной зависимости, манифест Тайка наверняка давал надежду на лучшую жизнь.

В 645 г. несколько знатных людей, вернувшихся из Китая, где проходили обучение, получили звание «учителей страны». Они наверняка повлияли на решения вновь возвысившегося клана Накатоми и на последующие события. Целью реформ стало создание государства по китайскому образцу — то, к чему прежде стремился и регент Умаядо.

Важнейшим шагом стало назначение губернаторов (императорских контролеров) в провинции на востоке страны. Ранее провинции управлялись местными властителями, лишь формально подчиненными императорскому дому.

Теперь же губернаторы должны были решать споры между местными крупными землевладельцами и, что важнее всего, разоружить принадлежавшие им дружины. Оружие предписывалось хранить в специальных арсеналах. Всеобщее вооружение допускалось лишь на границе с «племенами варваров».

После такого эксперимента, усилившего центральную власть, и был обнародован манифест из четырех кратких статей.

Увы, реформа была подкреплена не полностью (слишком слабой оказалась центральная власть), манифест не оказался слишком радикальной мерой. Но все же важные результаты были достигнуты.


Содержание манифеста Тайка таково.

Статья I. Упразднение статуса нескольких групп зависимых людей, полностью закрепленных за владельцами. Местные землевладельцы отныне лишены нрава на самовольно присвоенные земли и людей.

Статья II. Во внутренние и внешние провинции назначаются губернаторы («государевы контролеры»), уездные начальники, начальники застав, почтовых станций и пограничной стражи. Из 40 сел создается большой уезд, из 4–30 сел — средний уезд, из 3 сел — малый уезд. Каждый из них должен получить управляющего из местных землевладельцев, которому будут помогать писцы с хорошим знанием счета. (Теперь вполне понятно, почему ранее подобной системы возникнуть не могло. За время, прошедшее после выхода закона Сётоку Тайси образование, судя по всему, значительно улучшилось.

В столице (а теперь она станет достаточно постоянной и стабильной) надлежит создать систему городского управления.

Статья III касается необходимости переписи населения и регулирования распределения земель. Сельское управление работает под надзором старосты, оно действует в селах из 50 дворов. Староста отвечает за выращивание урожая, за пресечение беззаконий и взыскание повинностей натурой и отработкой.

В горных и малонаселенных районах управление должно строиться соответственно местным условиям.

Статья IV отменяет прежние налоги и отработку. Вводится новая налоговая система. Шелк, другие ткани или товары местного производства (особо подчеркивается соль) принимаются в уплату вместо отработки. Со 100–200 дворов взыскивается один конь и т.д. Регулируются и требования к оружию для военнообязанных, и поставление императорскому двору прислужниц из дочерей уездных чиновников.

Действие статей манифеста — это введение новой землевладельческой системы, нового налогообложения и административного управления. Фактически, такая система работала в Китае времен империи Тан.

Но условия Японии сильно отличались от тех, что существовали в Китае. Она нуждалась в сильной корректировке, иначе реформа забуксовала бы. Можно лишь сожалеть, что корректировку в тот момент не выполнили.

Кровавое свержение Сога (а до этого — не менее кровавая расправа с Мононобэ) очень отличаются от того, что происходило в Китае. Там чиновно-бюрократическая структура развивалась уже давно. В Японии же правление наиболее влиятельных кланов, стоящих за формальным правителем, продолжалось до середины XIX в. Более на высший титул они, как правило, не претендовали. Но реальная власть находилась в их руках. «Серые кардиналы» были во многих странах в самые различные периоды истории. В Японии они действовали постоянно.

Центральная власть в годы реформ Тайка вряд ли распространялась дальше, чем на несколько дней пути от столицы. Это и стало основным отличием от Китая эпохи Тан. Поэтому реформа в том виде, в каком она проводилась, была обречена на поражение. Но все же — не окончательное.


Возвращение императрицы. Заговор Аримы

В 648 г. произошло окончательное добивание (хотя и не до полного уничтожения) клана Сога. Притом сделано это было руками самого же клана. Хроника говорит следующее: Сога Оми Пимука опорочил своего старшего брата перед принцем Наканоэ, донеся о готовящемся мятеже. Обвиненному под давлением императорских полководцев пришлось совершить самоубийство. После этого были казнены и связанные с ним знатные люди. Считается, что в действительности подготовки мятежа не было.

В ходе реформ было сделано два важных заимствования из Китая. Одно из них осталось и но сей день, за императорами теперь твердо закрепился титул «тэнно». Второе заимствование прекращение постоянной откочевки столицы после воцарения очередного властителя. Чиновничий аппарат требовал стабильного центра. Впоследствии таким центром стал город Фудзивара (однако это случилось не сразу).

Хроники подробно говорят о визите вана государства Пэкче Пхунджана, о поднесении императору священного белого фазана, о порядке построения воинов и придворных, о явно расширении связей с Кореей и Китаем.

Государь Котоку скончался в 654 г. До этого принц Наканоэ предложил переместить столицу из Нанива в долину Асука. Император не согласился, но большинство официальных лиц все же последовали за Наканоэ. Такой массовый «исход» мог ускорить кончину государя, который, к тому же, тяготился правлением и готов был оставить трон.

После него на престоле вновь оказалась бывшая государыня Когёку. На самом деле она звалась не так. Японские имена государей были крайне длинны (императрица звалась Амэ Тоё Такара Икаси Хи Тараси-Пимэ-но-Сумэра Микото). Впрочем, и их стремились не произносить «всуе». Что же до имен, состоящих из двух иероглифов, то они — посмертные. Иногда их присваивали уже через много лет после смерти владыки. Посмертное имя государыни, обозначающее второй срок ее правления — Саймэй, поэтому возникает некоторая путаница в перечне императоров.

Новое восшествие на престол отрекшейся ранее государыни — случай для Японии, безусловно, беспрецедентный. Но причину этого бесполезно искать в хрониках, возможно, двор сделал все, чтобы умолчать о ней. Некоторые исследователи полагают, что наследный принц Наканоэ хотел таким образом укрепить свои позиции, дабы потом занять трон без излишних эксцессов.

Правление Саймэй связано с дальнейшим подчинением айнов (эмиси). Наконец-то в полной мере стала применяться «политика кнута и пряника». В ряде случаев «варваров» принуждали сдаваться без боя, при этом стремились установить с ними дружественные отношения. «Более двух сотен эмиси прибыли ко Двору с подарками. Был задан пир, розданы подарки. Они были богаче, чем обычно. Два эмиси из числа переселенцев были повышены в ранге на одну степень», — сообщают хроники. Чиновникам северо-восточных провинций предписывалось провести подворную перепись в новых владениях.

«Наши луки и стрелы — не для битвы с государевыми войсками. Они у нас потому, что мы привыкли есть мясо. Если же повернем луки со стрелами против государева войска, пусть боги залива Агита укажут на то! С сердцем чистым и незамутненным станем служить государю!» — клянется вождь одного из племен айнов.

Но случались и тяжелые военные столкновения с «варварами». По всей видимости, единства у них было гораздо меньше, чем у японцев, поэтому айны в таких случаях были обречены на поражение.

Хроники говорят о больших общественных работах того времени, которые подчас вызывали недовольство в народе.

Судьба императрицы, последовательно терявшей близких, сложилась крайне драматично. Летописи редко вызывают чувство сопереживания. Но в повествовании о царствовании Саймэй мы видим убитую горем женщину, потерявшую восьмилетнего внука (он неожиданно скончался в возрасте восьми лет). Похоже, от этой трагедии она не смогла оправиться до конца жизни.

Тем неприятнее выглядит заговор принца Аримы, который вдохновлялся очередным Сога — Сога Акаэ. Принц поверил его речам, многозначительно заявив: «Теперь я уже достиг возраста, когда носят оружие». (А возрастом полного совершеннолетия в тогдашней Японии, как и теперь, считался 21 год, хотя Ариме было 19). Обсуждались планы по сожжению дворца и взятию в плен императрицы. Но заговор был раскрыт, а его участники казнены.

Известно, что принц Наканоэ, в отличие от своего предшественника Сётоку Тайси, обладал не только развитым интеллектом, но и решительностью, граничащей с жестокостью, и, как правило, предпочитал превентивные удары по противнику. Принцу Ариме исполнилось всего лишь 19? Это как раз тот возраст, когда сам Наканоэ готовил устранение Сога.

Здесь важно отметить, что главный «заговорщик» — Сога Акаэ — вышел сухим из воды. Мало того, в правление Тэнти (когда императором сделался, наконец, принц Наканоэ) этот человек был повышен в ранге. Почему? В работе Айвана Морриса «Благородство поражения» есть попытка объяснить случившееся. Сога Акаэ мог просто спровоцировать принца Ариму, устранение которого было нужно Наканоэ. Так что заговор, вполне вероятно, ок5азывается фальшивкой.

В хрониках, где публикуются стихи императоров, поэтических произведений Аримы нет. Вероятно, действовал запрет на упоминание предсмертных стихов государственных преступников. Но прошло чуть больше века после событий, и эти стихи появились в антологии «Маньёсю». В своей работе Айван Моррис приводит эти строки, написанные, когда принц Арима, оплакивая свою судьбу, связал ветви сосны (такой обычай равнозначен заговору на привлечение удачи; впрочем, история с обвиненным принцем доказывает его бесполезность):

Здесь, на берегу Ивасиро,

Я связываю ветви сосны.

Если только выпадет мне счастье,

Я вернусь, и вновь увижу этот узел.

Теперь, двигаясь вперед,

Кладя под голову подушку из трав,

Я не имею коробки для риса,

И кладу это подношение богам

На грубые дубовые листья.

Ивасиро, где написано предсмертное стихотворение, находится в отдалении от горячих источников Мура, где в тот момент пребывали императрица и принц Наканоэ.

Как ни странно, судьба принца Аримы сделалась впоследствии романтическим источником вдохновения для поколений японских поэтов.


Отношения с континентом. Правление Тэнти

Летописи этого времени говорят о продолжающихся отношениях с империей Тан. При этом такие контакты были порой достойны приключенческого романа.

Двое послов были отправлены в «страну Тан». Они взяли с собой мужчину и женщину из айнов. Дипломаты и сопровождающие лица «погрузились на два судна и получили повеление плыть в У в стране Тан. Они отплыли из бухты Миту в Нанива… 13-го дня 9-й луны они прибыли на остров, расположенный на южной границе Пэкче. Название острова неизвестно. 14-го числа, в час Тигра, суда один за другим вышли в море. 15-го числа, на закате судно Ипасики-но Мурадзи попало под встречный боковой ветер, и его прибило к одному острову в Южном море. Название острова — Никави. Жители острова разрушили судно». Тогда послы захватили судно островитян и все же доплыли до Китая.

«30-го числа их принял император. Он спросил: «Пребывает ли государыня страны Япония в добром здравии?» Послы почтительно отвечали: «Ее достоинства находятся в соответствии с Небом и Землей, и она пребывает в добром здравии». Император спросил: «Все ли в порядке с сановниками, ведающими делами?» Послы почтительно отвечали: «Поскольку они обласканы государыней, с ними все в порядке». Император спросил: «Спокойна ли страна?» Послы почтительно отвечали: «Управление находится в соответствии с Небом и Землей, и у народа все в порядке». Император спросил: «Где расположена страна эмиси?» Послы почтительно отвечали: «Она находится на северо-востоке». Император спросил: «Как много племен у эмиси?» Послы почтительно отвечали: «У них три племени. Дальнее называется Тугару, следующее — Араэмиси, ближнее — Никиэмиси. Мы привезли Никиэмиси. Каждый год они приносят дань ко Двору». Император спросил: «Произрастают ли в их стране пять видов злаков?» Послы почтительно отвечали: «Нет, они едят мясо и живут этим». Император спросил: «Есть ли у них дома?» Послы почтительно отвечали: «Нет, они живут в горах, под деревьями». Тогда император сказал: «Мы смотрим на удивительный облик эмиси, очень радуемся и удивляемся. Вы, послы, прибыли издалека. Отправляйтесь в Гостевой Дом. Встретимся еще потом…»

Хроники кратки и скупы. Но перед нами предстают и трудности тогдашней дипломатической работы (послов, вдобавок, ложно обвинили перед китайским императором, а оправдаться они смогли не сразу), и опасности в недружественном море, и неторопливая беседа восточных людей (наверняка императору хотелось немедленно расспросить о необычных людях, привезенных посланниками, но этикет требовал повременить с этим).

В коротком отрывке мы узнаем и некоторые сведения о трех племенах тогдашних айнов. А заодно — и о том, что европейская мода на «арапов» и прочих «диких людей», которых путешественники привозили ко дворам европейских монархов, не была чем-то особенным.

В 660 г. обострилась обстановка в Корее. Причиной стало нападение княжества Силла на Пэкче. В летописях приводятся и такие доводы: «Пэкче погибла сама собой. Жена вана была дурной женщиной и не знала Пути. Захватив дела управления, казнила мудрых и достойных. Потому и случилось это несчастье. Нужно быть осмотрительным! Нужно быть осмотрительным!»

Империя Тан поддержала на сей раз Силла. И, несмотря на героическое сопротивление войск Пэкче под руководством полководца Поксина, страна находилась в состоянии разгрома, когда ее представители попросили помощи у Японии.

Государыня распорядилась такую помощь оказать. Но подготовка армии заняла на сей раз очень много времени, и экспедиция в Корею отправилась уже в правление следующего государя, Тэнти.

В 662 г. армия Тан напала и на другое корейское государство — Когурё. Вмешательство войск из Японии помогло Пэкче выжить, а Когурё — выдержать атаку. Поскольку прежний Ван Пэкче был убит, новым владыкой был провозглашен принц Пхунджан, чудом уцелевший в битве. Активный сторонник помощи со стороны японцев Поксин тоже был особо отмечен.

Но на следующий год разразилось новое несчастье: Силла вновь атаковала Пэкче. Прелюдией к этому стала казнь Поксина, обвиненного в измене. Ван Пэкче лишился лучшего полководца.

О последовавшем разгроме хроники говорят вполне самокритично: «Военачальники Ямато и ван Пэкче не оценили обстановки и говорили друг другу: «Если начнем сражение первыми, они отступят». И тогда, не построив в правильном порядке силы среднего отряда Ямато, они продвинулись вперед и напали на войска великой страны Тан, которые свои ряды сомкнули. И тогда [военачальники] Тан выслали справа и слева свои корабли и окружили [корабли Ямато]. Наши войска быстро потерпели поражение. Многие попадали в воду и утонули. Суда не могли двигаться».

Ван Пхунджан бежал, а его княжество перестало существовать.

Военная кампания окончилась поражением. Но, нужно отметить, что на сей раз мы видим упорядочение в ведении боевых действий, которого до этого не наблюдалось. Появились различия в рангах полководцев. Вполне вероятно, что возросло количество войск (тем мифологичнее выглядят более древние сообщения о 60-тысячных армиях). Возможно, поменялась тактика. Если это так, то на это наверняка повлияла «китайская наука».

Последнее дружественное Японии государство в Корее, Когурё, было ликвидировано в 668 г. (Хроники повествуют: «Военачальник великой страны Тан, князь [Лицзи] из земли Ин, напал на Когурё и уничтожил ее. Когда ван Когурё по имени Чунмо создал страну, он желал, чтобы правление длилось тысячу лет. Его мать сказала: «Хоть правление и будет хорошим, сделать того будет нельзя. Правление продлится 700 лет». Теперь, вместе с гибелью этой страны, эти 700 лет подошли к концу».

И вот теперь стало ясно: могут происходить не только экспедиции с архипелага на материк. Для кораблей Силла и Китая доступно и другое направление…

В 667 г. столицу пришлось перенести из долины Асука в Апуми. Вероятно, дворец и императора надлежало убрать как можно дальше от района предполагаемой высадки. Перед посланниками Танского двора провели военный смотр. Началось спешное возведение крепостей.

В ходе этих событий началась новая волна эмиграции с материка (в основном, из Пэкче) на архипелаг. И нужно отметить, что японские власти хорошо отнеслись к беженцам (наверняка среди них было много людей ремесла и искусств), выдавая им из казны пропитание. Ну, а для знатных беглецов провели сопоставление рангов Пэкче и Ямато, то есть, они и остались при своих степенях, но уже на чужой земле. В хрониках поминается о многочисленных пожалованиях для изгнанников, осведомленных в медицине и военном деле.

Тэнти предпочел править в качестве наследника престола, императорский пост до 668 года оставался формально вакантным. Его царствование отличается прекращениями огромных строек, которые приносили страдания зависимым людям. Пример государя стал образцом и для министров. Один из них, тяжело заболев, заявил: «Хочу только, чтобы похоронен я был скромно. При жизни я не смог помочь стране в делах военных. Как могу после смерти возлагать на нее тяжелое бремя?»

Вскоре, несмотря на уверения, что «имени Пэкче больше не существует», княжество (но уже зависимое) прислало дань. Восстановились отношения между Японией и Снлла, а также с империей Тан.

Следующее правление оказалось рекордно кратким. Своему сыну, принцу Отомо (посмертное имя государя Кобун было присвоено ему лишь в XIX в., во время реставрации Мэйдзи, когда новые отношения монарха и народа потребовали наведения порядка и в древней истории страны) тяжело больной государь Тэнти передал управление. Наследный же принц (брат государя) решил отказаться от престола, став монахом. Возможно, он лишь до поры до времени проявить осторожность (что лишним не было).

Вскоре произошел мятеж, потрясший все государство.


«Заговор», принявший характер гражданской войны («смута годов Дзинсин»)

672 год стал неспокойным для Японии. Продолжение реформ давно уже вызывало протест со стороны консервативной аристократии. Общественные работы (хотя Наканоэ, став государем Тэнти, уменьшил их объем) вызывали протест низов. Все это усугубляла и не вполне удачная континентальная политика.

Консервативные силы объединились в поддержку наследника императора Тэнти, его младшего брата. Впоследствии подобное сопротивление наблюдалось не раз — и в эпоху Мэйдзи, и в ходе американской оккупации в XX в.

Престолонаследник поднял войска и перекрыл дороги. Принц Отомо (государь Кобун) оттягивал время, пока не будут подняты армии в восточных провинциях и не удастся подтянуть войска в столицу. Но его посланцев либо убивали, либо выказывали им неповиновение.

Ряд придворных и полководцев приняли сторону престолонаследника (ставшего известным как государь Тэмму). Он передал командование принцу Такэти. Было решено атаковать Апуми, где находился государь Кобун. Начались военные столкновения, поскольку государь Кобун все же собрал войска. На одежде воинов престолонаследника были прикреплены красные метки, дабы не перепутать их с солдатами противника. (Это несколько напоминает то, что случилось во Франции гораздо позднее и вошло в историю под названием «Варфоломеевской ночи»)

Судя по всему, в ставке государя Кобуна не было единства, поскольку его воевода принц Ямабэ был убит другими полководцами. Один из военачальников сдался престолонаследнику, за что ему были дарованы жизнь и высокое звание.

Неожиданно двор Апуми (то есть принц Отомо — государь Кобун) бросил войска в деревне Тамакурабэ и бежал. На горе Нара произошла битва, при этом победу одержали сторонники Апуми. Но все же баланс сил сложился не в пользу государя Кобун. Его войска отступили после ожесточенных сражений. Сам Кобун не стал дожидаться расправы, он покончил с собой. Голову «бунтовщика» преподнесли престолонаследнику. Ряд «заговорщиков» казнили.

Вполне понятно, что слово «заговор» здесь (как и во многих иных случаях смуты, и не только в Японии) следует ставить в кавычки. Если бы победил государь Кобун, история была бы написана иначе. А. Моррис приводит японскую пословицу: «Победители становятся императорской армией, побежденные — бунтовщиками». С точки зрения победителей и пишется история.

Повествование пестрит упоминаниями о том, что сожжены склады либо почтовые станции. Гражданская война, которая на некоторое время разделила страну надвое, стала огромным несчастьем. Это еще одно «смутное время» для Японии.

Тем не менее, весьма показательно, что в правление императора Тэмму, как стал зваться престолонаследник, реформы все же продолжились. Но не следует забывать: хотя он и становился на Путь Будды, гадания и моления в ходе военных действий совершались им по синтоистским обычаям. Этот император не пренебрегал ни старой религией, ни новой.

Продолжение законодательной деятельности отражено в хрониках в форме изречений государя. Так, он заявил, что готов принимать на службу даже низкорожденных, выказавших умения и способности.

Речения императора касались самых различных сторон жизни. Иногда это благие пожелания, иногда — установление, которое необходимо немедленно исполнять.

«Полностью отменить состояние слуг, дарованных различным родам начиная от года киноэ-нэ. Изъять у принцев крови и принцев, министров и храмов Будды дарованные им в разное время горы, болота, острова, бухты, леса, долины и пруды». «Сановники, чиновники и люди простые не должны делать злого. Если же совершат, наказывать их соответствующим образом». «Пусть чиновники в столице и вне ее, гражданские и военные, каждый год решают о своих подчиненных, начиная от писца и выше, хорошо или плохо выполняют они свои обязанности, и решают, достойны ли они продвижения. До конца первой декады 1-й луны должно представить подробный доклад о том в Палату Законов. По рассмотрении его там, доклад направляется в Канцелярию. Те же, кого посылают но каким-то делам, а они отказываются, ложно сказавшись в этот день больными или же не имея на то серьезной причины, вроде соблюдения траура, повышены в ранге быть не могут». «В случае предоставления крестьянам займа рисом отныне распоряжаемся сначала разделить крестьян на богатых и бедных и установить три группы. Предоставлять заем дворам из средней и бедной групп». «Государь повелел всем провинциям так: “Рыбакам и охотникам запрещается отныне сооружение загонов, волчьих ям и других приспособлений [для охоты]. С 1-го дня 4-й луны и до 13-го дня 9-й луны запрещается установка ловушек и строительство запруд для ловли рыбы. Запрещается поедание мяса коров, лошадей, собак, обезьян и кур. Других запретов не налагается. В случае нарушения запрета считать то за преступление”».

Последний запрет, вероятно, связан с влиянием буддизма. Буддийской традицией подаяния голодным и замерзающим император Тэмму тоже не пренебрегал. А вот разделение крестьян на три группы — еще одно заимствование из Китая.

Как бы то ни было, в годы правления императора Тэмму в Японии часто случался неурожай. Возможно, сказались последствия войны, опустошившей страну.

Есть данные и о том, что первый в стране университет практически опустел до 700 г., поскольку высшие сановники были заняты смутами и интригами, а интерес к образованию временно исчез.

После смерти Тэмму фактической правительницей, а затем и императрицей стала его супруга, известная под именем Дзито. Хроники говорят, что во время смуты она не только последовала за Тэмму, разделив с ним все невзгоды, но и помогала ему и в походах, и в управлении государством. («Она обращалась к войскам и встречалась с людьми. Вместе [с государем] они составили план. Он заключался в том, что десятки тысяч бесстрашных людей получили повеление занять ключевые позиции»).


Завершение периода Асука. Кодекс «Тайхорё»

Начало правления Дзито было связано с раскрытием заговора принца крови Опоту, за что он был предан смерти. Но схваченных с ним сообщников простили. Неясно, был ли заговор реальным — или перед нами вновь провокация.

В отношениях с княжеством Силла произошло то, что можно назвать дипломатическим скандалом. Дело в том, что посол, который должен был принести соболезнования по случаю кончины государя Тэмму, оказался ниже рангом, чем положен в подобных случаях. Но дело не только в этом. «Силла всегда обращалась [к государю Ямато] так: «Наша страна, начиная с давних времен предков государей Ямато, служила им так, что корма ее кораблей никогда не высыхала». Однако ныне прислан лишь один корабль, что расходится с давним правилом. Кроме того, в послании [Силла государыне Ямато] говорится так: «Начиная с давних времен предков государей Ямато мы служили с чистым сердцем». Однако не можем сказать, что обязанности, издавна возложенные на вас, исполнялись с тщанием. Ваших чистых сердец больше не существует, и вы прибегаете к лжи. А потому вашу дань и преподнесенное отдельно мы запечатываем и возвращаем. Однако то доброе расположение, проявляемое по отношению к вам начиная с давних времен предков наших государей, будет продолжаться. Поэтому, если вы будете служить более ревностно и скромно, если будете исполнять свои обязанности с трепетом и следовать установленным правилам, то Наше доброе расположение только упрочится». Вот такое послание государыня поручила передать вану Силла. Но военных действий вслед за этим не произошло.

Отношения с Силла все же продолжались, а впоследствии императрица даже выделила средства для организации похорон скончавшегося вана.

Распоряжения императрицы вполне будничны: это объявление амнистий, проведения смотров вооружения, повышения и понижения в звании высших чиновников. Пожалуй, нужно особо отметить лишь 689 г., когда местным управителям была пожалована книга законов в 22 свитках. Законодательная работа, начатая Сётоку Тайси, все же продолжилась. Но книга законов могла быть связана лишь с гражданским правом, уголовные деяния рассматривались и наказывались в соответствии с обычаем. Эту часть «китайской» науки тогдашняя Япония еще не освоила.

Завершение этого правления будет достаточно обычным и для следующих государей. Заболевшая императрица отреклась от престола в пользу принца, которому на тот момент исполнилось 15 лет. «И.ее [государыни] повеление великое, досточтимое, высокое, широкое, крепкое Мы приняли с трепетом. И мыслим божественной сутью своей: сию страну, обильную Поднебесную, обустраивать и умиротворять, народ Поднебесной ласкать и миловать. И сему повелению великому, государем возвещенному, все внимайте, — так возглашаю… И повелевается сим: всех ста управ чиновники! Обильной страной в четырех направлениях правьте, а также чиновные люди, во всех землях назначенные! Законы страны, властью государевой установленные, исполняемые, без ошибок и нарушений [блюдите], сердцем светлым, чистым, прямым, истинным дела задумывая… служите без лени и небрежения», — таков «манифест» императора Момму при восхождении на престол в 697 г.

Здесь важно, что юный государь заговорил о законах. Пройдет некоторое время, и на них будет основан кодекс «Тайхорё» некий законодательный итог всего периода.

«Во всех провинциях назначены управители уездов. Государь рек: “При назначении управителей уездов управители провинций не должны быть пристрастны. Назначенные на должность управителей уездов должны руководствоваться законами. Да будет так”».

Иными словами, административная реформа успешно продолжалась. Но продолжалось и рабство. Например, в царствование Момму появился закон о наказании укрывающихся государственных и личных рабов, а также их сообщников.

Законодательная работа, длившаяся почти век, зафиксирована в кодексе законов «Тайхорё» (назван по «годам Тайхо» — 701–704 гг.)

«Тайхорё» (сильно отличающийся по объему от семнадцати статей Сётоку Тайси) состоит из 30 отдельных кодексов. Они дают регламент для отдельных областей управления.

Высшим органом государства стал Дадзёкан — Великий совет. Равным по положению сделан Дзингикан — Религиозный совет, контролирующий обряды, праздники, службу жрецов.

Великий совет государства возглавлял канцлер, его «заместителями» становились два министра («правой руки» и «левой руки»).

Им подчинялось восемь министерств — военное, правосудия, народных дел, гражданских дел, церемоний, императорского дома, палата императорских дел и казначейство. Однако наиболее важными из них оказались те, которые занимались делами императора и двора.

К сожалению, в этой системе имелся серьезный дефект. В Китае существовала аристократия по образованию, для чиновника необходимо было показать свой уровень знаний. (Конечно, чиновники тоже были наследственными, для их детей предлагались условия наибольшего благоприятствования, но в принципе ученый человек мог занять государственный пост вне зависимости от своего происхождения). Конечно, образование основывалось на классической китайской традиции, но дисциплина мышления, навыки работы с огромными массивами информации и уважение к знаниям закладывались с детства.

В Японии же просто копировали китайскую административную систему. Она стала едва ли не более аристократической, чем прежде. Новые должности добавляли власть, но устанавливали куда более жесткие барьеры между сословиями. Мало того, за высшие придворные посты существовала жесткая конкуренция: они давали право на необлагаемую налогом ежегодную ренту. Провинциальные должности, на которых часто оказывались опальные царедворцы, могли дать выгоду иного плана. Платили чиновникам мало, зато они зачастую занимались поборами с крестьян или обманывали центральные власти. Постепенно вновь возрос класс наследственных провинциальных вождей. Император оказывался далеко, они же — рядом.

Надельное крестьянство становилось основным классом японского общества. Кодекс «Тайхорё» называет крестьян «добрым людом», а рабов — «низким людом». Рабство вновь признавалось, хотя теперь яснее определялись функции различных категорий рабов. Рабовладение давало феодалам дополнительные земельные: наделы.

Больше всего рабов имелось у императорского дома и у буддийских монастырей.

Еще одно административное нововведение, которое ожидалось уже давно — учреждение постоянной столицы. Еще в 646 г. такой вопрос ставился, но лишь к 710 г. город с дворцами, властными учреждениями и наиболее прекрасными храмами был, наконец, отстроен. Это город Нара, с которым связан следующий этап японской истории (весьма тесно связанный с возвысившимся кланом Фудзивара).

В правление Момму для защиты дворца от злых сил изготовили из металла фигуру воина. Она закопана в горах, в месте, названном «могилой полководца». Считается, что оттуда раздается грохот, когда страна подходит к периоду смуты. Как мы знаем, у японцев было много поводов проверить истинность такого поверья.

Что же касается иных могил, то конец периода Асука стал временем завершения традиции захоронений в земле. С этой поры все чаще применяется буддийский обряд огненного погребения.

В 710 г. императрица Гэммэй, мать скончавшегося Момму, переехала в новый город Нара. А Фудзивара, где временно располагался центр власти, постепенно опустела. Так закончилась одна эпоха и наступила следующая. И появление летописей, которые приказал завести в стране еще император Тэмму в 682 г., знаменовало начало новой эпохи в истории страны.


Глава 11. О чем говорят и о чем молчат летописи

За Суэцем, на Востоке, где мы все во всем равны,

Где и заповедей нету, и на людях нет вины,

Звоном кличут колокольни: о, скорее быть бы там,

Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм…

Р. Киплинг, «Мандалей» (перевод М. Гутнера)

Вот мы и подошли вплотную к моменту создания легендарной истории японского народа — летописей «Кодзики» и «Нихон секи». Не нужно думать, что до этого легенды о первых императорах не были известны. Но теперь они получили новый статус — документально зафиксированный.

Но многое остается совершенно неясным. Почему не было создано истории правления императоров, следующих сразу за Дзимму? Почему ряд событий уже вполне исторического периода не находит никакого объяснения, кроме «а потому что…»

Но начнем мы, пожалуй, не с них, а с еще одной «безумной» версии. Она высказана Ливаном Моррисом и, пожалуй, заслуживает внимания.

Очень многое в японской мифологии указывает на то, что в какой-то мере составители «Кодзики» могли быть знакомы с христианством.

Собственно говоря, ничего особо удивительного в этом нет. Христианство (его несторианская ветвь) известно в Китае с VII в.

А если так, то о Христе могли слышать японские студенты, обучавшиеся в этой стране. Конечно, речь не идет о христианстве как о вероучении. Если что-то и могло проникнуть дальше Китая, то лишь смутные отрывки преданий.

И вот перед нами история Ямато-Такэру — довольно мрачного персонажа, если вспомнить начало его карьеры (убийство брата, подлость в поединках). Зато потом перед нами оказывается словно бы совершенно иной человек. Главная его цель даже не «варвары», а злокозненные местные божества. Собственно, встреча с одним из них его и погубила.

И вот тут начинается совсем уж странная легенда, абсолютно непохожая на то, что говорится о других героях, подобных Ямато-Такэру. Его душа вылетает из кургана белой птицей, взмывает высоко в небо и летит в землю Ямато. А в гробнице не остается ничего, кроме одежд…

«И это не единственное вероятное влияние христианских преданий, которые мы находим в «Нихон секи». История Сётоку Тайси (конец VI века) включает благовещение, рождение в (или рядом со) стойле и пустую гробницу, хозяин которой, подобно Лазарю, воскрес из мертвых высшим жрецом культа…» — считает Айван Моррис.

Конечно, подобные идеи можно оставить на суд читателей. Но почему бы и не допустить, что отголоски христианской проповеди проникли в Японию гораздо раньше, чем обыкновенно принято считать. А вдруг совпадения манифеста Сётоку Тайси с Книгой Притч царя Соломона — не простая случайность?..

Ответ сообщил бы многое и о распространении информации в древности.

Мы полагаем, что прежде мир был (точнее, казался) куда огромнее, чем сейчас, в эру сверхзвукового транспорта. Но насколько эти наши представления соответствуют действительности, можно судить лишь по осколкам легенд (которые перерабатывали в устной традиции, а затем очень долго переписывали и редактировали) и по археологическим находкам (а они явно неполны).

Сейчас мы уже практически точно знаем: Америку открыл не Колумб, это сделано, как минимум, за столетия до него. Наш собственный миф рушится на глазах. Выходит, мир в ту пору был «меньше»?

Но и сейчас, когда вся планета изучена, кажется, до последнего камешка, ученые находят племена, не только не слышавшие христианской проповеди, но и не представляющие, что есть на свете какие-то белые люди.

Значит, мир все же огромен?..

Какими путями шла информация в древности? Как христианское предание могло проникнуть в Японию времен Сога и Сётоку Тайси? Возможно, история когда-нибудь ответит и на эти вопросы.


О персонажах исторических хроник

Придется в очередной раз напомнить читателю — с именами государей, их сподвижников и противников может произойти некоторая путаница. Как правило, для работ по истории используются посмертные имена государей (из-за удобочитаемости). Они не повторяются, по ним очень легко датировать правления. Но нужно отдавать себе отчет — при жизни их никто так не называл. Все они давались «задним числом», порой сотни лет спустя.

Посмертные имена нельзя путать с девизами правления. Таковыми они сделались только в эпоху Мэйдзи. До этого девизы отличались, к тому же, один государь мог царствовать под разными девизами.

Понятие девиза правления было заимствовано из Китая, и оттуда же идет и традиция называть Японию в летописях Поднебесной. Вероятно, в то время это считалось красивым синонимом слова «держава», а не названием, характерным лишь для Китая.

Кроме имен, существовали еще и прозвища. Ямато-Такэру яркий тому пример. В тот момент, когда он начал свои деяния, имя было иным, прозвание («удалой господин Ямато» либо «удалец из Ямато») дали ему побежденные вожди кумасо. Оно за ним и закрепилось. Но термин «тэкэру», по всей видимости, еще и название племенного вождя (то есть, это еще и титул).

Прозвища, как правило, принадлежат глубокой древности. Зато количество и пышность титулов возросли с началом изучения «китайской науки». Отделить имя от титулования иногда очень трудно, порой — невозможно. Имена знати были значимыми.

Скажем, государыня Дзито прижизненно звалась Такама-но Пара Пироно-но-Пимэ. Это имя может быть расшифровано как «высокий — небо — равнина — широкий — поле — принцесса». Иными словами, ее звали Принцессой Равнины Высокого Неба и Широких Полей. И что перед нами в таком случае имя или титулование? Конечно, это имя. Но оно, естественно, могло принадлежать далеко не каждой женщине ее эпохи, но лишь знатной даме императорского рода. Вдобавок имена могли меняться в зависимости от перемены статуса.

И так практически у всех, кто попадает в поле зрения летописцев (а значит, и наше).

С прочтением имен на русский манер тоже не все вполне гладко. Часть востоковедов придерживается мнения о том, что японские слова, если они оканчиваются в транскрипции на «а», «я», «й», «н», склоняться не должны. Часто можно встретить такие сочетания, как «войска императора Тюай», «правление государя Суйнин» и т.д. Правильно ли это? Следует ли нам в таких случаях отказаться от правил собственного языка из-за большого почтения к грамматике и строю чужого?

Если да, то нам предстоит сделать несклоняемыми и «Мао Цзедун», и «Ким Ир Сен», и «Хо Ши Мин». Кстати, город Хошимин (как и его прежнее название Сайгон) тоже придется сделать несклоняемым (как и Пекин с Ханоем).

Лично мне это не кажется необходимым. Русский язык от этого не превратится в японский, здесь не смогут как следует развернуться даже сторонники политкорректности. Просто получится некая смесь японского с нижегородским, которую станет гораздо труднее воспринимать. А история Японии и без того вполне трудна.

Еще в одном вопросе пришлось соблюдать некий срединный путь. Это касается сочетаний фамилия — имя. Дело в том, что в русской (да и в европейской) традиции чаще всего следует имя, а затем — фамилия. В японской все несколько иначе. Ряд авторов-востоковедов придерживаются японской традиции. Получаются «Миури Ювитиро», «Минамото Ёритомо», «Тайра Ацумори» и т.д. В итоге у людей, достаточно далеких от востоковедения, возникает еще одна путаница: где тут имя, а где фамилия?

Пока что мы, как правило, придерживались японской традиции. Но так не будет на протяжении всей книги. Здесь возможен некий «средний путь». Если речь будет идти не о кланах с известными фамилиями (вроде Сога), мы с данной главы перейдем к написанию, которое больше соответствует европейским традициям (сначала имя, затем — фамилия).


Женщины на троне

Каким было отношение к женщине в те далекие времена, в VI–VII веках? Этот вопрос достаточно сложен, особенно для тех, кто готов посчитать — к женщинам всюду и во все эпохи мужские шовинисты относились очень скверно, пока в XX веке не набрало силу движение за эмансипацию и не появилось такого понятия, как феминизм.

На самом деле, вопрос, как кажется, намного сложнее. Да, с одной стороны, как раз те эпохи — время императриц. С другой, эти императрицы не обладали реальной властью, их могли заставить отречься от престола, они более царствовали, чем управляли. Ну, а среди министров (тех, кто реально управлял страной) женщин что-то не видно.

Значит, можно сделать вывод, что матриархат (а его влияние чувствуется в сообщениях летописей о правлении Дзингу) остался в прошлом? Возможно, так оно и было. Но не все столь очевидно…

К примеру, в рассказе о расправе над Сога Ирука явно видно решение, принятое императрицей: она готова молчаливо поддержать заговорщиков. Одно ее слово — и Сога мог бы получить спасение.

Но еще более яркий пример — это поведение жены полководца во время восстания айнов. Эта мужественная женщина сумела более или менее повлиять на своего малодушного мужа, заставив того обороняться и, в конце концов, победить.

Насколько этот пример типичен? Сложно сказать нечто однозначное. Но, вероятнее всего, женщинам ни к чему было становиться министрами — оказалось достаточным на министров воздействовать исподволь. (Такое практиковалось очень часто, и далеко не только на Востоке).

И мы никогда не узнаем, в какой мере реформы принца Наканоэ связаны с его собственными решениями, а в какой — подсказаны женщиной, его возлюбленной. Ведь недаром кланы, стоящие ближе всего к власти (вначале — Сога, затем — Фудзивара) использовали «политику женитьб» императоров, дабы сохранить свое положение.

В VI в. для женщин появился еще один путь к образованию и возможности проявить себя как личность. Такой путь существовал и в Европе. Это — уход в монахини (естественно, в буддийские). Конечно, путь этот тяжел и доступен не для всех. Но и здесь мы видим некоторое соответствие традициям европейского средневековья.

Ну, а если речь идет о зависимых и полузависимых сословиях, то бесправными были и женщины, и их братья, отцы и мужья. Тут мы тоже не сделаем никакого особенного открытия. Впрочем, рассуждать о правах человека в нашем понимании в применении к той эпохе вообще не имеет смысла. Бесправным оказывался в итоге любой проигравший, даже если он принадлежал к правящему роду.

И конечно, говоря о женщинах и их положении в Японии, не будем забывать: наиболее почитаемы в японской традиции богиня солнца Аматэрасу (именно от нее отсчитывается родословная императоров) и бодисатва Каннон (женская ипостась Авалокитешвары). А такое почитание говорит о многом.


Семейные традиции

Полигамией в аристократических родах Японии тоже сложно удивить. Для восточных обществ той эпохи в этом не было ничего странного. Более того, она продержалась достаточно долго. И лишь в 1900 г. императорская фамилия показала пример и образец для подражания — с женитьбой принца Ёсихито прежний обычай был упразднен (хотя император Мэйдзи все же оставался многоженцем, он этого не пропагандировал). И нужно отметить — многоженство было устранено вполне надежно. Когда в 1901 г. в Японии начали проповедь мормоны (сейчас они отказались от полигамии), женские общества потребовали запретить их деятельность. И причиной называлось именно приверженность традиции, которая долгое время воспринималась вполне нормально.

Но крайне странными (хотя и здесь были исторические примеры) кажутся семейные связи императоров древности. Судя по всему, близкородственные браки не считались чем-то из ряда вон выходящим. В хрониках мы зачастую видим такое: государь Тэмму был младшим единоутробным братом государя Тэнти; взял себе в жены принцессу Упо (будущую государыню Дзито), дочь государя Тэнти, то есть свою племянницу.

И ничем зазорным это в то время не считалось.

Но творились и совершенно странные вещи, которые было предпочтительнее замалчивать. Например, ясного ответа на вопрос, почему принц Наканоэ, уже будучи наследником престола, так долго не желал стать императором (хотя к этому были все возможности), не имеет четкого решения. Конечно, если не учитывать некоторых обстоятельств.

«В первые годы правления Котоку отношение к нему принца Нака [Наканоэ] было лояльным и почтительным, однако под конец между ними возникла трещина. Основной причиной напряженности была, видимо, связь между принцем Нака и императрицей Хасихито, ставшая слишком очевидной, чтобы ее не замечать. Дело достигло кульминации в 653 году, когда принц Нака предложил двору переехать из Нанива», — сообщает в своем исследовании Айван Моррис. При этом сама Хасихито была сестрой Наканоэ.

А в 654 году из Нанива бежали даже крысы, которые двигались в сторону Ямато (вероятно, к более сытной жизни). Вообще, миграции крыс, согласно «Нихон секи», были верной приметой перенесения столицы.

Вероятно, дело дошло до того, что император, обладавший добрым нравом, как отмечают хроники (а такое упоминание может быть приглашением читать между строк, в хвалебных отзывах о других правителях ничего подобного обычно нет; возможно, написать о «нерешительности характера» оказалось нельзя) не мог или не сумел возразить всесильному Наканоэ. Ему оставалось лишь оплакивать собственную судьбу в иносказательных стихах:

Лошадка, что я держал,

С поводом на шее,

Мог ли кто-либо ее видеть —

Лошадку, которую я никогда не выводил?

Это стихотворение (как и процитированные предсмертные строки принца Аримы) приводится в работе Ливана Морриса, который отмечает, что глагол «видеть» вполне соответствует библейскому «познать»…

После смерти императора Наканоэ и Хасихито жили как муж с женой, хотя это и могло вызывать некоторую неприязнь придворных. Впрочем, еще большее недовольство было у тех, кто оказался разочарован в реформах. Вероятно, поэтому Наканоэ пришлось проявлять осторожность и не слишком торопиться с восшествием на престол.

В таком случае казненный принц Арима, перед которым развертывалась столь невиданная картина, может показаться несостоявшимся японским Гамлетом, который так и не смог исполнить задуманное — свергнуть Наканоэ и наказать согрешившую Хасихито. Не забудем — принц приходился императору Котоку сыном. Он мог искренне переживать смерть отца, которого фактически свели в могилу.

Конечно, тогдашняя аристократия воспринимала близкородственные браки, как нечто допустимое, но — лишь в тех случаях, если супруги приходились братом и сестрой по отцу. В случае с Наканоэ и Хасихито они брат и сестра по матери. И это — уже серьезное препятствие. Нечто подобное было в случае с сыном императора Инге, и дело кончилось ссылкой.

Был ли Наканоэ на стороне зла, а юный и погибший из-за своих намерений принц Арима — воплощением сил добра? Можно посмотреть на это и так. Но повторю лишь одно: судить прошлые эпохи даже в истории собственной страны по сегодняшним меркам — занятие, мягко говоря, весьма неблагодарное и бесперспективное. А уж если речь идет о народе, во многом (пусть не во всем) отличном от нас — и подавно. Конечно, это не касается откровенных патологических личностей на троне, например, Бурэцу. — с ними все более чем ясно. В остальных же случаях лучше просто сказать: да, было еще и такое. И перейти к следующей эпохе.

Но, пока столица переезжает в Нару (туда же, вероятно, отправились, вслед за многочисленными придворными и чиновниками, крысы, которые отлично знали, где можно хорошо поживиться), посмотрим, какие памятники оставил минувший период Асука.


Памятники периода Асука

От предыдущих эпох до нас дошло слишком немного произведений искусства. В основном, они связаны с похоронными обрядами, бытовавшими тогда у японцев. Но VI–VII вв. стали временем расцвета скульптуры.

Это непосредственно связано со вступлением Японии в новую полосу развития, с первым «большим прыжком» — от рабовладения и остающихся пережитков первобытнообщинного строя к феодализму, от племенного язычества — к его синтезу с буддизмом и конфуцианством.

Совершенствовались не только законы, улучшалась и технология поливного рисоводства, ирригации, развивались ремесла. Усилились мирные контакты с континентом (хотя без военных столкновений не обошлось), «китайская наука» стала настоящей революцией для Японии. Отставание от континентальных стран преодолевалось быстрыми темпами.

Таков период Асука, таковы и предпосылки для развития искусства. Буддизм и конфуцианство сыграли огромную роль в творчестве средневековых скульпторов Японии.

Начнем хотя бы с изменения похоронных обрядов. Теперь трупы не хоронили, а кремировали. Поэтому скульптуры-ханива, столь характерные для прошлого периода, отошли в небытие. (Как оказалось уже в начале XX века — не навсегда). Зато оказались востребованными скульптуры, предназначенные не для мертвых, а для живых.

Буддизм, пришедший с континента, уже давно имел не только развитый канон, но и изобразительную традицию. Вначале буддийские скульптуры прибывали с материка вместе с монахами и ремесленниками. Нужно отметить — скульпторы-эмигранты могли принадлежать к совершенно различным творческим школам. Поэтому и скульптура периода Асука поражает многообразием стилей и направлений. Но уже к концу эпохи появилось не завозное, а местное своеобразие: как и все, что связано с «китайской наукой», скульптура была быстро «японизирована». Культура островов быстро освоила то, что оказалось в ее распоряжении.

Помогло и то, что буддизм северной ветви гораздо лучше сочетается с многобожием. И синтоистский культ не только не отмер, но и получил толчок к развитию философских представлений, более усложненному пониманию.

Развитие средневековой храмовой архитектуры пришлось на время деятельности регента Умаядо. Естественно, первыми архитекторами стали не японцы, а эмигранты с материка. Требовалось особое эмоциональное воздействие на будущих прихожан, и с этой задачей буддийская архитектура вполне справилась. Невиданные пагоды и монастыри, статуи будд и бодисатв — все это не могло не повлиять на сознание японцев, которые до сих пор знали только весьма скромные синтоистские храмы.

К концу VII в. монастырей было уже более полутысячи. Часто их возводили на пересечении торговых путей, именно вокруг них станут формироваться будущие города. Буддийские монастыри становились центрами средневековых наук и искусств. Нечто похожее происходило и в Европе после крушения Римской империи.

Когда мы говорим «дворец», имея в виду жилище правителя Японии добуддийской эпохи, то нужно четко представлять: собственно, никакой это не дворец, а жилище вождя — самое большое в поселении, но все же весьма скромное. Теперь и дворцы стали видоизменяться. Но главное архитектурное достижение периода Асука — это все же храмы.

Конечно, монахи должны сильно себя ограничивать. Но не забудем: сангха, монастырская община — это одно из Трех Сокровищ буддизма. Поэтому пагоды и монастыри просто обязаны выглядеть торжественно и празднично (по крайней мере, по сравнению с храмами синто). Такой монастырь виден издалека. Шпили на пагодах, многоярусные изогнутые крыши, богатый орнамент на фасаде зданий — для привлечения внимания служило все. Все здание в целом должно было подчеркнуть величия вселенной, красоты мира. Незнакомые простым людям символы и образы поражали воображение.

Изменилось и назначение самих зданий. Согласно синто, в здании обитает бог-ками, которому желательно скрываться от посторонних взглядов. А вот буддийский храм — это место, где проходят торжественные церемонии с участием и монахов, и прихожан. А поэтому волей-неволей пришлось заниматься и строительством, и, как сказали бы сейчас, инфраструктурой то есть, расширять дороги, осваивать площадь, прилегающую к монастырю.

А внутреннее пространство храмов заполнилось росписями и статуями. Хотя некоторая сакральность божеств, их скрытость от мирского взгляда все же осталась. Во внутреннее помещение могли входить лишь монахи, а сами статуи отливали металлическим блеском из полутьмы.

Скульптуры алтаря — это средоточие буддийского искусства и основная святыня. Бронзовые статуи будд и бодисатв выглядели притягательно и загадочно. А их расположение подчеркивало представления о законах мироздания, о планетах и стихиях. Иерархия высших существ может рассказать многое даже о структуре тогдашнего общества. Но все это нельзя считать чисто японским. Буддийский пантеон и буддийская иконография — плод творчества многих народов Востока. Эта мировая религия впитала в себя древнейшие индоевропейские и китайские мифы. И теперь во всем своем своеобразии она прижилась в Японии.

Конечно, главный персонаж пантеона — Будда Гаутама. Но это уже не человек, создавший Учение, он — высшее существо, пребывающее в вечной гармонии, спаситель мира, проложивший людям путь к истине. Любопытно, что ранние изображения Будды в Индии приближают его к холодно-прекрасному эллинскому Аполлону. Тут явно не обошлось без влияния македонского завоевания и контакта ранней европейской и восточной цивилизации. Лишь позже в северной Индии его образ стал более близок к местным идеалам красоты. А драгоценность во лбу, удлиненные мочки ушей — все это, согласно канону, говорило об исключительности Будды Гаутамы, его высшей сущности. Позы статуй тоже каноничны. Они соответствуют созерцанию, пребыванию в глубокой медитации, уходу в нирвану. Бесстрастность, отстраненность от суетности мира — это духовная красота, непременный признак таких изображений.

Но каноны не вечны, они тоже подвержены изменениям. И в каждой стране, где утверждался буддизм, возникала своя иконография, которая оказывалась ближе к народным представлениям. Облик Будды становился более китайским, корейским или японским. Так произошло и с Иисусом Христом. И на африканской иконе у Него могут обнаружиться негритянские черты, а в Китае Иисус будет больше походить не на уроженца Ближнего Востока, а на местного жителя. Так проще принять Его.

Образы бодисатв не менее важны, чем сам Будда. Ведь они, достигнув высшего просветления, приняли решение не уходить в нирвану, а остаться в мире из сострадания к нему. Они стали связующим звеном между людьми и высшими силами. Порой их связывали с божествами местного пантеона. В них проявлялась живость, несвойственная отстраненному от мира Будде, задумчивость, печаль, теплота. Первоначально бодисатвы бесполы, в дальнейшем в скульптуре и иконографии они часто принимали женское воплощение — в Японии развивался культ милосердной заступницы Каннон, связанный не только со стихией неба, но и с луной и водой.

Защитникам веры тоже уделялось немало внимание. Тут можно вспомнить храм, построенный по обету не только в честь Будды, но и во имя Четырех Небесных Владык — стражей сторон света (Ситэнно). Образы Владык — закованных в доспехи воинов — близки к прежним ханива. Впрочем, это можно сказать и об их роли в мифологии.

Развитие храмов потребовало и обучения собственных мастеров, без которых было уже не обойтись. В VII веке были созданы ведомства, контролирующие изящные искусства и ремесла. Им приходилось не только выполнять все возрастающий поток заказов, но и обучать мастеров в провинциях. Известный скульптор получал титул «бусси» («мастер Будды»).

В конце VII в. японские мастера уже знали различные техники обработки металла. Ведь приходилось создавать не только статуи, но и храмовую утварь — жертвенники, курильницы, навесы и много другое. Постепенно при монастырях возникали мастерские, которые превращались в школы искусств. Труд знаменитого мастера приносил дополнительную славу монастырю. Но статуи с континента пока что считались образцами. В то время их копировали так, что сейчас очень сложно понять, какая скульптура местная, а какая — привозная. Но подражание не убивало собственные традиции, напротив, обогатило их.

До нас, к сожалению, дошло лишь немногое. От периода Асука сохранились лишь немногие произведения скульптуры. Все остальное погубили многочисленные войны, землетрясения и пожары. Наиболее ранняя из бронзовых буддийских статуй, датируемая 606 г. — это сидящий Будда. И она, увы, хранит множество переделок, за которыми сложно рассмотреть первоначальную форму. Но вполне ясно — это строгая статичная фигура, статуя сдержанного, отрешенного от мира высшего существа.

Черты прежней эпохи сохранил монастырь Хорюдзи (Храм Торжества Закона), расположенный приблизительно в 30 километрах от города Нара. Он стал самым религиозным центром значительным в период Асука.

Монастырь Хорюдзи размещался в пределах большого прямоугольного периметра. Это пагода-реликварий, зал проповедей и Золотой зал (Кондо). Высокое и богато украшенное здание Злотого зала казалось не просто храмом, но настоящим центром страны — «Поднебесной».

В центре Золотого зала располагался прямоугольный алтарь. На возвышении располагались фигуры воинов-Ситэнно, а выше, на постаментах — Будда с двумя бодисатвами.

Лишь впоследствии такого рода скульптурные композиции стали сложнее, туда добавились и другие высшие существа буддийского пантеона. Известно, что первая алтарная группа отлита в 623 г. ваятелем Тори-бусси. Она стала основной святыней Хорюдзи и образцом для будущих скульпторов. Поэтому по ней можно судить о скульптуре того времени.

Будда в храме Хорюдзи — это суровый монах, принесший миру закон праведности. В нем нет ничего лишнего, суетного. Это человек, находящийся в состоянии глубокой медитации, незыблемого внутреннего покоя. Бодисатвы, находящиеся рядом, воплощают высокие нравственные качества. Вообще, триединство вполне канонично и характерно для буддийского искусства той эпохи. Вечно юные бодисатвы дополняют образ самого Будды. В них даже больше, чем в самом Будде, отразились японские представления о красоте, нравственном законе и человечности.

Огромный позолоченный нимб замыкает все изображение, придает ему двухмерность иконы и некую «неотмирность», соответствие гармонии высших миров вселенной.

Конечно, обработка бронзы, чеканка и литье получили особое развитие в те годы. Но и прежняя синтоистская традиция деревянных скульптур не оказалась забытой. Статуи с континента казались столь совершенными, что законы создания бронзовой скульптуры оказали немалое влияние и на работу по дереву. В этот период появляется особая тщательность и кропотливость обработки деревянных статуй. Ведь не каждый храм мог позволить себе бронзовые скульптуры. А храмов создавалось великое множество.

Порой деревянные статуи сочетались с металлическими деталями — коронами, накидками, лентами, искусно выкованными и позолоченными.

Деревьям в Японии придавали священные свойства, они переносились и на резные статуи. В них видели символы долголетия, особой нравственной чистоты.

В начале VII века стал складываться культ не только Будды, но и важнейших бодисатв (босацу) — Каннон и Мироку (Майтрейи, будды грядущего).

Статуи бодисатвы Каннон появлялись либо по случаю большого события в провинции или даже в стране, либо в час больших бедствий или в благодарность за свершившееся избавление от больших катастроф. В них особенно проявилась тяга японцев к прекрасному, их высокие представления о духовной и физической красоте. Часто статуи украшались съемными деталями — коронами, шарфами, браслетами особо тонкой работы. Сам процесс одевания скульптуры завершал ее облик и фактически становился частью освящения.

Считается, что одна из первых подобных святынь монастыря Хорюдзи вырезана из дерева по специальному заказу регента Умаядо. Доступ к статуе происходил лишь раз в год, считалось, что она обладает могущественной силой. Руки бодисатвы держат жемчужину — символ света Учения. Сама статуя порыта тонким листовым золотом, нимб и корона придают ее облику свет и торжественность. Каноничность позы слегка контрастирует с декоративными деталями — ниспадающей одеждой, цветами из синего стекла, украшающими корону. Камфарное дерева, из которого вырезана скульптура, указывает на ее японское происхождение.

Более поздние статуи Каннон говорят о появлении различных художественных школ, трактовка образов бодисатв в конце периода Асука уже отличалась от принятой на континенте.

Мироку (Майтрейя), согласно учению, ожидает своего часа, чтобы покинуть вышний мир (небеса Тусита) и прийти на землю в образе совершенного избавителя человечества от страданий. Как правило, его изображают достаточно единообразно — улыбающимся, сидящим в задумчивой позе, слегка наклонившись вперед (в готовности прекратить медитацию и прийти к страдающим людям). В нем тоже нашли отражения представления о духовной красоте, высшем законе и уравновешенности. Одной из самых известных статуй VII в. стало изображение Мироку из монастыря Тюгудзи. Она тоже выполнена из золоченого дерева.

…Но нам следует помнить — роскошные монастыри, оставшиеся от древних эпох, созданы тяжким трудом людей, зачастую несчастных и очень бесправных. Пожалуй, Будда и бодисатвы могли дать им некоторое утешение, поскольку добродетельных людей вроде регента Умаядо среди высшей власти бывает очень немного.

Что ж, строители монастырей оставили свой великий след в истории. Но одно дело — след, совсем другое — имя. Впрочем, как мы видели, появляются в ней и весьма достойные имена.

Вот к именам в истории нам теперь и придется перейти.


Загрузка...