Истребитель полицейских

Глава 1

Январь.

Погода в том году никак не соответствовала календарю. В декабре не было даже намека на белое Рождество, ни единой снежинки на мостовой. И хотя тучи то и дело сгущались над изрезанной крышами небоскребов линией горизонта, тем не менее вместо снега шел дождь. Не было ни обжигающего лицо ветра, ни ледяного узора на стекле, но и тепла тоже не было. Над городом торжествовал мрак — все сделалось серым.

Серая пелена облаков, оседая с неба на землю, наглухо укутывала городские строения, серые сами по себе от оседавшей на них веками копоти, свинцовый туман стелился по серому бетону тротуаров и темно-серому асфальту мостовых и вместе с немногочисленными прохожими серыми клубами катился по улицам города, усугубляя и без того наводящую уныние безысходность января. Январь — первый месяц года. В нем тридцать один день. Но для человека, лежавшего у стены в подвале, не будет больше ни дней, ни лет.

В голове у него торчал топор.

Это был не маленький топорик, а самый настоящий колун, которым рубят деревья и колют дрова. Удар клинообразным металлическим лезвием был, по-видимому, нанесен с такой силой, что раскроил убитому голову, а потому все вокруг было забрызгано кровью, хотя надобности в этом ударе никакой не было, ибо на теле и лице убитого насчитывалось не менее двадцати ранений. Убитый, несомненно, был мертв еще до того, как убийца вонзил лезвие топора ему в череп, — изогнутое топорище отбрасывало тень на серую стену, забрызганную кровью.

Кровь не пахнет.

В подвале пахло угольной пылью, человеческим потом и даже мочой от одного из бункеров с углем возле топки, но запаха крови детектив Стив Карелла не чувствовал. Щелкали фотокамерами полицейские фотографы, а помощник врача, убедившись, что человек мертв, ждал, пока очертят мелом его силуэт на полу, прежде чем увезти тело в морг для вскрытия, как будто это надо, когда у человека из черепа торчит топор. Детектив Коттон Хейз был занят беседой с двумя полицейскими из городского уголовного розыска, а Карелла присел на корточки перед мальчиком лет семи, который изо всех сил старался не смотреть туда, где лежал мертвец.

— Ну-ка, сынок, скажи, как тебя зовут? — спросил Карелла.

— Мики, — ответил мальчик.

— Мики кто?

— Мики Райан. А у нас теперь будет жить привидение?

— Нет, сынок, не будет.

— Откуда вы знаете?

— Привидений вообще не бывает, — твердо произнес Карелла.

— Это вы так думаете, — не согласился Мики. — А мой папа один раз видел привидение.

— На этот раз привидения не будет, — стоял на своем Карелла. — Лучше расскажи мне, что ты видел, а, Мики?

— Я спустился в подвал за велосипедом и увидел его, — ответил Мики. — Вот и все.

— Именно там, где он лежит? У стены?

Мики кивнул.

— А где твой велосипед, Мики?

— За бункером.

— А как же ты оказался здесь, по эту сторону бункера? Ты что-нибудь услышал?

— Нет.

— Зачем же ты подошел сюда? Твой велосипед совсем в другой стороне подвала.

— Из-за крови, — объяснил Мики.

— Что?

— По полу текла кровь, вот я и пошел посмотреть. Я не сразу понял, что случилось, и подошел поближе. Тут-то я и увидел мистера Лассера.

— Его так зовут?

— Да. Мистер Лассер.

— А имя его ты знаешь?

— Джордж.

— Джордж Лассер, верно?

Мики кивнул.

— И мистер Лассер — управляющий в вашем доме, верно?

— Да, — снова кивнул Мики.

— Хорошо, Мики. А что ты сделал, когда увидел мистера Лассера?

— Я побежал.

— Куда?

— Наверх.

— Куда наверх?

— К маме.

— А потом?

— Я сказал ей, что мистер Лассер лежит мертвый в подвале, а в голове у него торчит топор.

— А потом?

— Потом она спросила: "Правда?" — и я ответил, да, правда, и она позвонила в полицию.

— Мики, ты видел в подвале кого-нибудь, кроме мистера Лассера?

— Нет.

— Встретил ли ты кого-нибудь, когда спускался в подвал?

— Нет.

— А когда бежал наверх?

— Нет.

— Извините, в чем дело? — послышался чей-то голос, и Карелла, подняв глаза, увидел высокую, с неприметными чертами лица блондинку в накинутом на плечи легком пальто. Оттолкнув патрульного, который стоял у входа, она вошла в подвал.

— Я мать этого мальчика, — сказала она. — Не знаю, что говорится в законе, но уверена, что у вас нет никаких прав допрашивать семилетнего ребенка в подвале дома и, кстати, в любом другом месте!

— Миссис Райан, насколько я понимаю, мой напарник попросил у вас разрешения…

— Он не сказал мне, что вы снова поведете мальчика сюда.

— Я уверен, он не…

— Только я на минуту отвернулась, как ваш напарник и мальчик исчезли, и я понятия не имела, куда они делись. Неужели вы не понимаете, я сама вся на нервах из-за того, что семилетний ребенок нашел в подвале — только представьте себе мертвеца с топором в черепе, а потом снова исчез из дома неизвестно куда.

— Он все время здесь, миссис Райан, — сказал Карелла. — Цел и невредим.

— Да, а рядом лежит окровавленный труп, с которого он не сводит глаз.

— Прошу прощения, миссис Райан.

— Ему всего семь лет, и подобная пытка для него невыносима. Мы ведь живем в цивилизованной стране, если вы помните.

— Помню, мэм. Но именно он обнаружил тело, и мы решили, что было бы гораздо легче восстановить картину происшедшего, если бы…

— Позвольте заметить, что он уже достаточно помог вам, — не уступала миссис Райан.

— Конечно, миссис Райан, — согласился Карелла. — Спасибо вам за помощь.

— Вы что, смеетесь надо мной, что ли? — возмутилась миссис Райан.

— Ни в коем случае, мэм. Я искренне вам благодарен, — сказал Карелла.

— Чего еще ждать от легавых? — поджала губы миссис Райан и, схватив сына за руку, потащила за собой.

Карелла вздохнул и направился туда, где Хейз разговаривал с двумя полицейскими из городской уголовки. Ни одного, ни другого он не знал.

— Карелла, — представился он. — Из 87-го участка.

— Фелпс, — назвал себя один из них.

— Форбс, — сказал другой.

— А где Моноган и Монро? — спросил Карелла.

— В отпуске, — ответил Фелпс.

— В январе?

— А почему бы и нет? — отозвался Форбс.

— У них обоих неплохие дома в Майами, — объяснил Фелпс.

— Поэтому они вполне могут смотаться туда в январе, — добавил Форбс.

— Во Флориде это лучшее время года, — сказал Фелпс.

— Еще бы! — подтвердил Форбс.

— Что вам уже удалось выяснить? — спросил Фелпс, меняя тему разговора.

— Убитого зовут Джордж Лассер, — сказал Карелла. — Он был в этом доме управляющим.

— То же самое мне сказали и жильцы дома, — подтвердил Хейз.

— А сколько, по-твоему, ему было лет, Коттон?

— Жильцы говорят, больше восьмидесяти.

— И с чего это кому-то понадобилось убивать такого старца? — полюбопытствовал Форбс.

— Который вот-вот сам отдаст богу душу, — добавил Фелпс.

— У нас один раз случилось убийство на углу Седьмой и Калвера… — принялся рассказывать Форбс. — Знаете это место?

— Вроде да, — отозвался Карелла.

— Убитому оказалось сто два года. Как раз был его день рождения.

— Правда?

— Ей-богу. Его шлепнули в ту минуту, когда он разрезал праздничный торт. Он так и упал лицом в этот торт со ста тремя свечками, одну лишнюю поставили с пожеланием прожить еще год. Упал и тут же отдал концы.

— И кто же его убил? — спросил Хейз.

— Его мамаша, — ответил Форбс.

На секунду наступило молчание.

— По-моему, вы сказали, что убитому было сто два года, — заметил Хейз.

— Совершенно верно, — откликнулся Форбс.

— Тогда сколько же лет было его матери?

— Сто восемнадцать. Она вышла замуж в шестнадцать лет.

— А почему она его убила?

— Терпеть не могла его жену.

— Понятно. Значит, у него была жена?

— А почему бы и нет?

— А ей сколько было лет?

— Двадцать семь.

— Хватит трепаться, — не выдержал Хейз.

— Он думает, я шучу, — сказал Форбс, толкнув локтем Фелпса.

— Он не шутит, — засмеялся Фелпс.

— У нас в городской уголовке кого только не встретишь, — пояснил Форбс.

— Еще бы, — усмехнулся Хейз. Фелпс посмотрел на часы.

— Нам пора, — объявил он. — Вы, ребята, держите нас в курсе, идет?

— В трех экземплярах, — добавил Форбс.

— Мы потрясены тем, что вы вообще явились сюда в такой холод, — сказал Карелла.

— Сегодня еще не очень холодно, — отозвался Форбс. — У нас выпадают дни, когда зуб на зуб не попадает.

— Послушайте, — заговорил Хейз с таким видом, будто его озарила гениальная мысль, — а почему бы вам самим не заняться расследованием этого дела?

— Нет, — решительно сказал Форбс.

— Не полагается, — добавил Фелпс.

— Правила не позволяют, — объяснил Форбс.

— Убийство должен расследовать тот участок, куда впервые о нем сообщено, — сказал Фелпс.

— Конечно, только я думал…

— Нет.

— Я думал, — настаивал Хейз, — что, поскольку вы такие эксперты по гериатрии, то вам и карты в руки…

— По чему?

— По гериатрии, — повторил Хейз.

— По чему?

— Ладно, забудем, — сказал Хейз.

Краем глаза Карелла заметил, что в подвал спустился патрульный и, стоя у подножия лестницы, зовет его.

— Извините, — сказал он и быстро пошел к лестнице. — В чем дело? — спросил он у патрульного.

— Стив, мы тут задержали какого-то малого, который прогуливался между домами в одной рубашке, без пиджака. По-моему, погода вроде не та, чтобы ходить раздетым, а? На улице не больше сорока двух градусов[28].

— Где он? — спросил Карелла.

— Мы отвели его наверх.

Карелла повернулся и помахал Хейзу.

— В чем дело? — подошел к нему Хейз.

— Патрульные задержали между домами человека. В одной рубашке.

— Ого! — удивился Хейз.

Человек, который бродил по улице, оказался негром могучего телосложения. На нем были только хлопчатобумажные брюки и белая рубашка с распахнутым воротом. Он был очень темнокожим, свирепым на вид, с перебитой переносицей и такими мышцами, что они выпирали из-под рубашки. Он был в кедах, и, когда Карелла с Хейзом приблизились, он, казалось, балансировал на цыпочках, как заправский боксер, готовясь наносить удар за ударом. Рядом с ним стоял патрульный с дубинкой в руках, но негр не обращал на него никакого внимания. Прищурив глаза и широко расставив для равновесия ноги, он смотрел на приближающихся к нему детективов.

— Как тебя зовут? — спросил Карелла.

— Сэм.

— А фамилия?

— Сэм Уитсон.

— Что ты делал в проходе между домами, Сэм?

— Я здесь работаю, — ответил Уитсон.

— Кем?

— Я работаю у мистера Лассера.

— Что ты делаешь?

— Я колю для него дрова, — ответил Уитсон.

На секунду наступило молчание. Карелла посмотрел на Хейза, потом снова на Уитсона. Двое патрульных — тот, что стоял рядом с Уитсоном с дубинкой наготове, и второй, который приходил за Кареллой, — оба одновременно сделали шаг назад и положили руку на кобуру револьвера.

— А что ты делал здесь в проходе, Сэм? — спросил Карелла.

— Я вам сказал. Я работаю у мистера Лассера. Я колю для него дрова.

— Ты колол там дрова?

— Да, сэр, — ответил Уитсон, а затем изо всех сил замотал головой:

— Нет, сэр. Я только готовился колоть дрова, сэр.

— Как ты это делаешь? — спросил Хейз. — Готовишься, хочу я сказать.

— Я шел за топором.

— А где топор?

— Мы держим его в кладовой вместе с другим инвентарем.

— Где именно?

— Вон там.

— Где вон там?

— В кладовой, где весь инвентарь, — ответил Уитсон.

— Ты что, смеешься надо мной, Уитсон? — спросил Хейз.

— Нет, сэр.

— И не вздумай, советую тебе.

— Никак нет, — ответил Уитсон.

Карелла молчал и не сводил с негра глаз. Выражение лица у того было зверским, а сам он казался вполне способным голыми руками снести дом. Да и на вопросы Хейза отвечал так, словно намеренно уходил от ответа, и даже посмеивался, вполне возможно, из желания спровоцировать драку. Если этот человек решит пустить в ход кулаки, не сомневался Карелла, то он уж не успокоится до тех пор, пока не сокрушит все вокруг. Встретившись с таким типом на улице, следовало снять шляпу и, сказав: "Всего хорошего, сэр", убраться восвояси. Если, конечно, ты не полицейский. В данном же случае полагалось разузнать, почему Уитсон шляется в проходе между домами в одной рубашке, когда на улице такой холод, а рядом в подвале лежит человек, в черепе у которого застрял топор. Все это следует выяснить незамедлительно, а поэтому Уитсон должен понять, что от него ждут прямых ответов на прямые вопросы. Не забыть бы только, что стоит ему протянуть руку и схватить тебя за горло, как от тебя останется лишь мокрое место. И кто только посоветовал тебе стать полицейским?

— Ты можешь толком сказать мне, где кладовая с инвентарем? — спросил Хейз.

— Я уже вам сказал. Вон там.

— Может, укажешь расположение, Уитсон.

— Чего?

— Скажешь, где она находится. — Возле веревки для белья.

— А где веревка?

— На столбах.

— А где столбы?

— Вон там, — сказал Уитсон.

— Хватит умничать, — разозлился Хейз. — Если ты намерен таким образом…

— Подожди, Коттон, — остановил его Карелла.

Прислушавшись к Уитсону, он вдруг понял, что тот на самом деле старается им помочь. Только волею природы он выглядел таким могучим, свирепым и страшным, а вот соображал туго. Поэтому он и стоял перед ними, похожий на колосса, готового мстить за семь смертных грехов, отвечал на вопросы, как умел, а им думалось, что он смеется над ними и провоцирует драку.

— Сэм, — тихо сказал Карелла, — мистер Лассер умер.

Уитсон недоуменно заморгал.

— О чем вы говорите? — спросил он.

— Он умер. Его убили. Поэтому, Сэм, постарайся вникнуть в то, о чем мы тебя спрашиваем, и говори правду, когда отвечаешь, потому что теперь, раз ты знаешь, что человека убили, то понимаешь, что можешь оказаться в весьма неприятной ситуации, ясно?

— Я его не убивал, — сказал Уитсон.

— Никто и не говорит, что его убил ты. Мы просто хотим знать, что ты делал в проходе между домами в одной рубашке, когда на улице стоит такой холод.

— Я собирался колоть дрова, — ответил Уитсон.

— Какие дрова?

— Для растопки.

— Сэм, котельная в этом доме топится углем.

— Да, сэр.

— Тогда зачем же колоть дрова?

— У некоторых из жильцов в квартирах есть камины. Мистер Лассер привозит в своем грузовике обрубки деревьев, а я колю их на дрова, за что он платит мне пятьдесят центов в час. А потом продает дрова жильцам.

— Ты работаешь на него ежедневно, Сэм?

— Нет, сэр. Я прихожу на работу по средам и пятницам. Но в этом году Новый год пришелся на среду, и мистер Лассер сказал мне, что я могу не приходить, поэтому в эту среду я не работал, а пришел сегодня. В пятницу.

— Ты всегда приходишь в это время?

— Да, сэр. В три часа дня. Да, сэр, я всегда прихожу в это время.

— А почему так поздно? — Я работаю и в других домах по соседству.

— Делая что?

— Помогаю управляющим.

— Как получилось, что ты получил эту работу у мистера Лассера? — спросил Карелла.

— Я выпросила ее для Сэма, — донесся голос из открытых дверей, и когда они повернулись, то перед ними предстала худая негритянка с угрюмым лицом и горящими глазами. На ней был цветастый халат и мужские шлепанцы, но она прошла мимо патрульных с большим достоинством и, выпрямившись и высоко подняв голову, встала рядом с Уитсоном. Теперь она казалась еще более худенькой и хрупкой. Но Карелла, вглядевшись в нее, вдруг приметил схожесть черт ее лица и лица Уитсона и понял, что это его мать. Словно в подтверждение его догадки, она тотчас спросила: — Что вы делаете с моим мальчиком?

— Вы его мать, мэм? — заинтересовался Хейз.

— Да, — ответила она. Она говорила отрывисто, а голову наклоняла набок, словно держа собеседника под прицелом и собираясь всадить ему пулю между глаз в том случае, если он станет ей возражать. Поджав губы и сложив руки на тщедушной груди, она, точно так же, как и ее сын несколькими минутами раньше, нервно балансировала на цыпочках, будто ожидая, что у подъезда вот-вот начнут линчевать негров.

— Мы хотим кое о чем его расспросить, — сказал Карелла.

— Мой сын не убивал мистера Лассера, — заявила она, глядя Карелле в глаза.

— Никто этого и не утверждает, миссис Уитсон, — ответил Карелла, тоже не сводя с нее взгляда.

— Тогда о чем его расспрашивать?

— Миссис Уитсон, примерно полчаса назад, а именно в два двадцать семь, если говорить точно, то есть уже более получаса назад, нам позвонила некая миссис Райан, проживающая в этом доме, и сообщила, что ее сын, спустившись в подвал, нашел там мертвого управляющего этим домом — в черепе у него торчал топор. Мы как можно скорее прибыли сюда и действительно возле одного из бункеров с углем нашли убитого, а затем побеседовали кое с кем из жильцов и с мальчиком, который первым нашел тело. В это же время один из патрульных встретил в проходе между домами вашего сына, который разгуливал по улице в одной рубашке.

— Ну и что? — огрызнулась миссис Уитсон.

— Сейчас довольно холодно, чтобы разгуливать в одной рубашке, — заметил Карелла.

— Кому холодно?

— Всем.

— Человеку, который колет дрова? — спросила миссис Уитсон.

— Он не колол дрова, мэм.

— Но собирался, — возразила миссис Уитсон.

— Откуда вы знаете?

— Ему платят за то, что он колет дрова, вот он и пришел работать, — объяснила миссис Уитсон.

— Вы тоже работаете в этом доме? — спросил Карелла.

— Да. Я мою полы и окна.

— И это вы нашли работу для вашего сына?

— Да. Я узнала, что мистер Лассер ищет человека колоть на дрова обрубки деревьев, которые он привозит из-за города, вот я и предложила моего сына. Он хороший работник.

— Ты всегда работаешь на улице в одной рубашке, Сэм? — спросил Карелла.

— Всегда, — ответила миссис Уитсон.

— Я спросил его, а не вас, — заметил Карелла.

— Ответь ему, сынок.

— Всегда, — сказал Уитсон.

— А когда ты сегодня пришел на работу, ты был в пиджаке? — спросил Хейз.

— Нет, сэр. На мне был бушлат.

— Ты служил в армии?

— Он воевал в Корее, — сказала миссис Уитсон. — Был дважды ранен и отморозил все пальцы на левой ноге.

— Да, сэр, я служил в армии, — тихо повторил Уитсон.

— А где сейчас твой бушлат?

— Я положил его возле мусорных баков.

— Когда ты это сделал?

— Перед тем как идти в кладовую. Мистер Лассер сбрасывает обрубки в проходе между домами, возле кладовой, там я их и колю. Поэтому я обычно иду прямо в проход, кладу бушлат на мусорные баки, захожу в кладовую за топором и приступаю к работе. Только сегодня я не успел зайти в кладовую, потому что меня остановил полицейский.

— Значит, ты не знаешь, на месте топор или нет?

— Не знаю, сэр.

— Сколько топоров обычно у вас в кладовой?

— Только один, сэр.

Карелла обернулся к патрульному:

— Мюрей, сходи проверь. Посмотри, лежит ли на мусорных баках бушлат, как он говорит, и стоит ли в кладовой топор.

— Топора вы там не найдете, — сказала миссис Уитсон.

— Откуда вы знаете?

— Потому что он в подвале, разве нет? Торчит из головы мистера Лассера.

Глава 2

Как и предсказала миссис Уитсон, топора в кладовой они не нашли. Единственным топором, оказавшимся поблизости, был тот самый, который кто-то так легкомысленно оставил в черепе покойного мистера Лассера. А вот бушлат Уитсона действительно висел на одном из мусорных баков, где тот якобы оставил его, направляясь в кладовую. Нашли они с десяток, а то и больше огромных деревянных обрубков, сложенных между домами в нескольких футах от кладовой, — все это как будто подтверждало объяснения Уитсона. Они велели Уитсону идти домой, но не покидать города, поскольку вполне возможно, он им еще понадобится позже, то есть когда в полицейской лаборатории исследуют рукоятку топора, вонзенного в череп мистера Лассера. Не пройдет и нескольких часов, надеялись они, как в лаборатории обнаружат отпечатки пальцев на топорище, что поможет им найти преступника.

Но бывают дни, когда, сколько ни ищи, ничего не найдешь.

В лаборатории на деревянном топорище обнаружили пятна крови, несколько седых волос убитого, застрявших в трещине, а также кусочки ткани, которые, когда металлическое лезвие, пробив кость, вонзилось в мозг, прилипли к дереву, но, увы, ни единого отпечатка пальцев. Более того, отпечатки окровавленных ладоней и больших пальцев на стене подвала были идентифицированы как принадлежащие самому мистеру Лассеру, который беспомощно хватался за стену, пятясь от убийцы, и опустился на пол после того, как ему перерезали горло. Полицейский медик, осмотрев погибшего, пришел к заключению, что мистер Лассер умер за несколько секунд до того, как лезвие топора вонзилось ему в череп, что подтверждалось большой лужей крови на полу, ручеек от которой и привлек внимание юного Мики Райана. Рассуждая логически и исходя из того, что топор так и остался в черепе мистера Лассера, можно было утверждать, что это и был последний удар, которому предшествовало много других. Ни сотрудники криминалистической лаборатории, ни офис полицейского медика не взялись определить, когда именно наступила смерть, но пришли к единому выводу, что убитому было нанесено двадцать семь ранений и что причиной смерти, скорее всего, явилось разрушение шейных позвонков, причиненное ударом по горлу, когда взмах топором был похож на взмах бейсбольной биты. Удар же по голове был coup de grace, завершающий удар, потому что лезвие вонзилось в череп человека, который уже лежал мертвым у ног убийцы. Так вонзают топор в пень по окончании рабочего дня.

Честно говоря, зрелище это было омерзительным.

От жильцов дома им стало известно, что мистер Лассер жил где-то в Нью-Эссексе, милях в пятнадцати от города. Этот факт был подтвержден водительскими правами, найденными в кармане брюк убитого. В правах было указано его полное имя — Джордж Нелсон Лассер, адрес — Нью-Эссекс, Уэстерфилд, 1529, пол — мужской, вес — сто шестьдесят один фунт, рост — пять футов десять дюймов и дата рождения — 15 октября 1877 года, а значит, в день смерти ему было восемьдесят семь лет.

Детективы в "олдсмобиле" выпуска 1961 года отправились в Нью-Эссекс. Грозно мигал красным глазом обогреватель, а окна, запотев от дыхания пассажиров, покрывались тонкой коркой инея, которую они то и дело старательно соскабливали. За городом царило январское уныние: деревья на обочинах дороги были голыми, кустарник, окружающий дома, увял и засох. Казалось, будто сама смерть сопровождает сыщиков из городского подвала в городское предместье, застилая землю своим седовато-серым дыханием.

Уэстерфилд, 1529, выстроенный в стиле эпохи Тюдоров, стоял футах в сорока от тротуара на улице, застроенной такими же домами. Над дымоходами каминов кудрявился дым, от чего и без того серое небо хмурилось еще больше. Но уже на улице чувствовалось, что в домах наперекор зимнему дню вас ждет тепло, уют и возможность уединиться, не допускающая появления чужих. Детективы оставили машину на мостовой прямо напротив дома и поднялись по обледенелой дорожке к двери, справа от которой висел старинный чугунный колокол. Хейз дернул за язык, и детективы застыли в ожидании, пока кто-нибудь им ответит.

В глазах старухи горело безумие.

Она таким рывком распахнула дверь, что первым им бросился в глаза ее взгляд, а первой мыслью, пришедшей на ум, было, что перед ними человек ненормальный.

— Да? — спросила старуха.

На вид ей было лет семьдесят пять, а то и все восемьдесят. Карелла не умел определять возраст человека, перешагнувшего черту старости. Волосы у нее были седые, но лицо, хоть и в морщинах, оставалось тугим и круглым, с несимметричными бровями, от чего впечатление безумия, таившегося во взгляде, еще более усиливалось. Она, не мигая, смотрела на детективов. В ее выцветших, а когда-то голубых глазах застыла глубокая подозрительность и вместе с тем тайное веселье. Веселье, в котором эхом отзывался беззвучный смех в бесконечно длинных и пустых коридорах. Она поглядывала на них лукаво и даже с некоторым кокетством, настолько не вязавшимся с ее возрастом, что оно казалось просто неприличным и таким противоречивым, что смотреть на нее было страшно. Старуха была сумасшедшей — об этом на весь мир кричали ее глаза. И полицейским сделалось не по себе.

— Это дом Джорджа Нелсона Лассера? — спросил Карелла, глядя на женщину и больше всего на свете мечтая в эту минуту очутиться у себя в участке, где торжествуют порядок, спокойствие и здравый смысл.

— Да, это его дом, — подтвердила женщина. — А вы кто такие и что вам угодно?

— Мы из полиции, — ответил Карелла, предъявив свое удостоверение. А потом, помолчав секунду, спросил:

— Позвольте узнать, мэм, с кем я разговариваю?

— Не с кем я разговариваю, а кто со мной разговаривает, поправила его женщина.

— Что?

— Кто со мной разговаривает, — повторила она.

— Мэм, я…

— Вы не знаете правил хорошего тона, а ваш дед и вовсе в них не разбирался, — заявила женщина и засмеялась.

— Кто там? — послышался чей-то голос, и Карелла, повернув голову, увидел высокого мужчину, который из тьмы прихожей ступил в полосу света, падающую из открытой двери. Мужчине, худому, с русыми волосами, в беспорядке свисающими на лоб, было лет сорок с небольшим. Глаза у него были такие же голубые, как у безумной старухи, и Карелла тотчас понял, что перед ним мать и сын. И тут же почему-то подумал о тех матерях с сыновьями, которых ему довелось встретить сегодня: Мики Райана, который нашел в подвале убитого, и миссис Райан, Сэма Уитсона, который топором колол дрова, и миссис Уитсон, а теперь и этого высокого худого мужчину, держащегося с достоинством позади и чуть справа от своей безумной матери и сердито вопрошающего, кто эти люди и зачем они явились к ним в дом.

— Полиция, — ответил Карелла и протянул удостоверение.

— Что вам угодно?

— Кто вы такой, сэр? — спросил Карелла.

— Меня зовут Энтони Лассер. Что вам угодно?

— Мистер Лассер, — сказал Карелла, — Джордж Лассер ваш отец?

— Да.

— Сожалею, что вынужден сообщить это вам, — сказал Карелла, — но ваш отец умер. — Слова его прозвучали сухо и без участия, и он пожалел, что произнес их, ибо они, прозвучав, нелепо повисли в воздухе.

— Что? — не понял Лассер.

— Ваш отец умер, — повторил Карелла. — Он погиб сегодня днем.

— Каким образом? — спросил Лассер. — В автомобильной катастрофе?

— Нет, его убили, — ответил Карелла.

— Погубили ни за грош, — пропела старуха и захихикала.

На лице Лассера отразилось волнение. Он взглянул сначала на старуху, которая, казалось, совсем не уловила значения слов Кареллы, а потом снова на детективов и сказал:

— Может, войдете в дом?

— Спасибо, — поблагодарил Карелла и прошел мимо старухи, которая застыла в дверном проеме, так напряженно вглядываясь во что-то на улице, что Карелла тоже оглянулся. Он увидел, что и Хейз смотрит на другую сторону улицы, где маленький мальчик на трехколесном велосипеде, быстро перебирая ногами, ехал по дорожке к своему дому, выстроенному в том же стиле эпохи Тюдоров, что и дом Лассеров.

— Король умер! — провозгласила старуха. — Да здравствует король!

— Не хотите ли пройти вместе с нами, мэм? — спросил Карелла.

— Он хорошо ездит, этот мальчик, — сказала старуха. — Умеет держаться на сиденье.

— Вы говорите о мальчике на велосипеде? — спросил Хейз.

— Моя мать порой говорит невпопад, — сказал Лассер откуда-то из мрака, окружавшего полосу света, падающего из открытой двери. — Входите, пожалуйста. Мама, ты будешь с нами?

— Обрученные богом не должны разъединяться, — процитировала старуха.

— Миссис Лассер, — позвал ее Карелла, шагнув в сторону, чтобы дать ей пройти. Старуха бросила на Кареллу взгляд, в котором ненависть сочеталась с обещанием любовных утех. Она прошла мимо него в дом, и он последовал за ней, услыхав, как позади захлопнулась дверь и как переговаривались Хейз с Лассером, пока они все вместе шли в глубь дома. Дом этот был домом из "Больших надежд" Диккенса, перенесенный в "Грозовой перевал" Эмилии Бронте. Правда, с потолка и со стен здесь не свисала паутина, но в нем точно так же жили предчувствие чего-то дурного, тьма, которая, казалось, навсегда въелась в деревянные балки и штукатурку, и уверенность в том, что доктор Франкенштейн (творение Мэри Шелли) трудится на чердаке, создавая очередное чудовище. На мгновение Карелле показалось, что он очутился среди действующих лиц из фильма ужасов, а потому он умышленно остановился и подождал, пока Хейз не поравняется с ним. Он сделал это вовсе не потому, что ему стало страшно, хотя дом этот и вправду внушал страх, — не он ли сам сказал юному Мики Райану, что привидений не существует? — а просто, чтобы лишний раз убедить себя, что очутился здесь, в этом мрачном доме, только по необходимости: предстояло расследовать убийство, совершенное далеко отсюда, в пределах 87-го участка, где жизнь была нормальной и обычной, впрочем, равно как и смерть.

— Я зажгу свет, — сказал Лассер и, подойдя к торшеру, стоявшему возле огромной, пышно украшенной тахты, включил его, да так и остался неуклюже стоять рядом с тахтой и собственной матерью.

Миссис Лассер, обхватив руками свою талию, застыла с улыбкой на губах, словно красавица на ежегодном балу одного из южных штатов в ожидании, когда ее пригласят на котильон.

— Прошу садиться, — сказал Лассер, и Карелла, оглянувшись и не найдя стула, сел на тахту, а Хейз поместился на стуле с прямой спинкой, который притащил от складного стола у стены.

Миссис Лассер, улыбаясь и все еще не потеряв надежды быть приглашенной на танец, прислонилась к стене, а сам Лассер устроился на тахте рядом с Кареллой.

— Вы можете рассказать нам, что произошло? — спросил Лассер.

— Его зарубили топором, — ответил Карелла.

— Топором?

— Да.

— Где?

— В подвале дома, в котором он работал.

— Почему? — спросил Лассер.

— Потому, что кончается на "у", — вмешалась миссис Лассер.

— Мама, помолчи, пожалуйста, — сказал Лассер. Произнося эти слова, он не повернулся к ней. И не поднял на нее глаз. По-видимому, он произносил эти слова уже тысячи раз, машинально, не глядя на нее, не обращаясь к ней, не интересуясь даже, слышит она их или нет. Не сводя взгляда с Кареллы, он спросил: — У вас есть какое-нибудь представление о том, кто мог это совершить?

— Нет, — ответил Карелла. — Пока, во всяком случае.

— Понятно.

— Если вы не возражаете, мистер Лассер, нам хотелось бы, чтобы вы проехали вместе с нами в морг и опознали вашего отца. Затем нам хотелось бы узнать от вас, не было ли у вашего отца… — Я не могу оставить мать одну, — сказал Лассер.

— Мы могли бы сделать так, чтобы с ней остался патрульный.

— Боюсь, это не совсем удобно.

— Я не понимаю, сэр.

— Мы, либо отец, либо я, все время находились в доме при ней, — объяснил Лассер. — А поскольку отец умер, то эта обязанность целиком ложится на меня.

— Тем не менее я не понимаю вас, сэр, — сказал Карелла. — Ведь когда ваш отец был жив, он уезжал на работу в город, так?

— Совершенно верно, — подтвердил Лассер.

— А вы не работаете, мистер Лассер?

— Я работаю дома, — ответил Лассер.

— И что же вы делаете?

— Я иллюстрирую детские книжки.

— Понятно. Значит, вы имели возможность оставаться дома, когда ваш отец уезжал, верно?

— Совершенно верно.

— А когда он был здесь, уехать могли вы, так?

— Да, в общем, именно так.

— Я вот что имею в виду: если вам нужно было отвезти книгу, или присутствовать на совещании в редакции, или, наконец, с кем-то встретиться — это вы подразумеваете под словом "в общем"?

— Да, пожалуй, именно это.

— Может, хотите что-либо добавить, мистер Лассер?

— Нет.

— Или исправить?

— Нет. В общем, все правильно.

— Ваше "в общем" означает, что я не совсем верно вас понимаю, — сказал Карелла. — Может, вы разъясните мне, мистер Лассер…

— Видите ли…

— Да?

— Я редко выхожу из дома, — сказал Лассер.

— Что вы имеете в виду?

— Книги я отсылаю по почте. На редакционные совещания не хожу, обговариваю все вопросы по телефону. Я иллюстрирую книги, как я вам уже сказал, и когда первоначальные наброски представлены и одобрены, больше разговаривать не о чем.

— Но вы ходите куда-нибудь в гости?

— Нет, очень редко. Карелла с минуту молчал.

— Мистер Лассер, вы когда-нибудь покидаете дом? — спросил он.

— Нет, — ответил Лассер. — У вас что, агорафобия, мистер Лассер?

— Что?

— Агорафобия.

— Не знаю, что это такое.

— Агорафобия — это боязнь пространства, боязнь выйти из дома.

— Я не боюсь выйти из дома, — сказал Лассер. — Не больше чем другие.

— Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз выходили из дома?

— Не помню.

— Вы проводите все время здесь, в доме, правильно? С вашей матерью?

— И с отцом, пока он был жив.

— К вам приходят друзья?

— В общем, да.

— Опять "в общем", мистер Лассер.

— По правде говоря, мои друзья не слишком часто нас навещают, — признался Лассер.

— Как часто они приходят, мистер Лассер? — вмешался Хейз.

— Не очень часто.

— Как часто?

— Никогда, — ответил Лассер. Он помолчал. — Честно говоря, у меня не много друзей. — Он опять помолчал. — Мои друзья это мои книги.

— Понятно, — сказал Карелла. И тоже помолчал. — Мистер Лассер, согласны ли вы опознать своего отца по фотографии?

— Пожалуйста.

— Обычно мы предпочитаем опознание по трупу…

— Да, но это, как видите, исключается, — отозвался Лассер. — Я обязан быть здесь, возле матери.

— Хорошо. Тогда с вашего разрешения мы приедем сюда еще раз и привезем снимок, сделанный полицейским фотографом, и, быть может, вы будете настолько любезны…

— Да.

— И, пользуясь случаем, — продолжал Карелла, — зададим вам несколько вопросов о вашем отце и его отношениях с другими людьми.

— Да, разумеется.

— А сейчас мы больше не будем вас беспокоить, — улыбнулся Карелла.

— Спасибо. Я весьма благодарен вам за проявленную чуткость.

— Пожалуйста, — отозвался Карелла и повернулся к старухе. — Всего хорошего, миссис Лассер.

— Да хранит тебя господь и да исцелит он тебе голову[29], — откликнулась миссис Лассер.

— Мэм? — не понял Карелла.

— Моя мать когда-то была актрисой. Эти строки, скорей всего, из "Короля Лира".

— А вот и не из "Лира", — захихикала старуха и добавила еще несколько слов, похожих на грубое ругательство.

— "Иль шлюхою моя Фортуна стала? — подхватил внезапно Хейз. — Узнал я, от французской хвори Нелль в больнице умерла, и я теперь прибежища лишился".

— Откуда вам это известно? — просияла старуха, обернувшись к Хейзу.

— Ставили в школе, — ответил Хейз.

— И кого же вы играли?

— Никого, я был режиссером.

— Такой видный мужчина, — произнесла старуха. — Вам бы надо быть на сцене и демонстрировать свои достоинства.

С минуту в комнате царило глубокое молчание. Детективы посмотрели друг на друга, словно желая убедиться, правильно ли расслышали слова миссис Лассер. Энтони Лассер, не поворачиваясь к матери, пробормотал: "Мама, прошу тебя", — и проводил детективов к дверям. За спиной пронзительно хохотала миссис Лассер. Дверь закрылась. День клонился к вечеру, и в воздухе явно похолодало. С минуту они, подняв воротники пальто, постояли на обледенелой дорожке, прислушиваясь к возгласам малыша на другой стороне улицы: он изо всех сил крутил педали своего трехколесного велосипеда и стрелял из воображаемого пистолета: "Пиф-паф, пиф-паф!"

— Пойдем поговорим с ним, — предложил Карелла.

— Зачем?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Уж больно пристально смотрела на него старуха.

— Она сумасшедшая, — сказал Хейз.

— Да, тут ты прав. А что скажешь про сына?

— Не знаю. Чересчур уж убедительное у него алиби.

— Поэтому-то я и наседал на него.

— Я понял.

— А с другой стороны, вполне возможно, что он говорил правду.

— Хорошо бы узнать побольше о самом старике, — сказал Хейз.

— Все в свое время. Когда вернемся с фотографиями, сможем задать побольше вопросов.

— А труп тем временем остынет.

— Он уже остыл.

— А вместе с ним и след.

— Что поделаешь? Январь, — ответил Карелла, и они перешли на другую сторону улицы.

Мальчик на велосипеде не переставая стрелял в них, пока они приближались, потом затормозил, скребя подошвами ботинок по асфальту. Ему было года четыре. Одет он был в красную с белым вязаную шапочку, натянутую на уши. Пряди рыжих волос выбивались из-под шапочки и падали на лоб. Из носа у него текло, и сопли были размазаны по всему лицу, поскольку он то и дело вытирал нос тыльной стороной руки.

— Привет, — сказал Карелла.

— А ты кто? — спросил мальчик.

— Стив Карелла. А ты?

— Мэнни Московиц, — ответил мальчик.

— Здравствуй, Мэнни. А это мой напарник Коттон Хейз.

— Привет, — помахал рукой Мэнни.

— Сколько тебе лет, Мэнни? — спросил Хейз.

— Вот сколько, — Мэнни поднял и растопырил четыре пальчика.

— Четыре года. Отлично.

— Пять, — сказал Мэнни.

— Ты же показал четыре.

— Пять, — настаивал Мэнни.

— Ладно, пусть пять, — согласился Хейз.

— Ты не умеешь ладить с детьми, — сказал Карелла. — Тебе пять, верно, Мэнни?

— Верно, — отозвался Мэнни.

— Тебе здесь нравится?

— Нравится.

— Ты живешь вот в этом доме?

— Да.

— А знаешь бабушку, что живет напротив?

— Какую бабушку?

— Из дома напротив, — повторил Карелла.

— Из какого дома? Напротив живет много бабушек.

— Вот из этого дома, — сказал Карелла.

— Из какого?

— Из этого, — повторил Карелла. Ему не хотелось показывать пальцем, потому что он был уверен, что Энтони Лассер следит за ними из-за занавесей.

— Я не знаю, о каком доме ты говоришь, — настаивал Мэнни.

Карелла посмотрел на дом эпохи Тюдоров на другой стороне улицы и вздохнул.

— Он спрашивает, знаешь ли ты миссис Лассер, — пришел ему на помощь Хейз.

— Верно, — сказал Карелла. — Знаешь миссис Лассер?

— Она живет в доме напротив?

— Да, — сказал Карелла.

— В каком доме? — спросил Мэнни, но тут раздался голос:

— Мэнни! Ты что там делаешь?

Еще не обернувшись, Карелла понял, что ему придется иметь дело еще с одной матерью. Бывали дни, когда на пути попадались одна мать за другой, иногда разумные, иногда сумасшедшие, поэтому он взял себя в руки и, повернувшись, увидел, как из дома по направлению к ним твердым шагом на манер пасхальной процессии по Пенсильвания-авеню идет женщина в пальто, накинутом на халат, и с бигуди в волосах.

— В чем дело? — спросила она у Кареллы.

— Добрый день, мэм, — сказал Карелла. — Мы из полиции и хотели задать вашему сыну несколько вопросов.

— Каких вопросов?

— Про ваших соседей.

— Вы, по-моему, только что вышли из дома Лассеров? — спросила женщина.

— Да, мэм.

— Вам поступила на них жалоба?

— Нет, жалоба нам не поступала, — ответил Карелла. И помолчал. — А почему вы спросили об этом, миссис Московиц? Вы ведь миссис Московиц, верно?

— Да. — Она пожала плечами. — Просто мне подумалось, что к вам поступила жалоба. Я решила, что старую даму хотят упрятать в сумасшедший дом.

— Нет, нам об этом неизвестно. А что, были неприятности?

— Да нет, — отозвалась миссис Московиц. — Но слухи ходят.

— Какие слухи?

— Ее муж работает управляющим в каком-то доме в городе и каждое воскресенье едет пилить деревья, где, одному богу известно, а потом везет их продавать своим жильцам — странный бизнес, вам не кажется? А старуха полночи хохочет и плачет, если ее муж не покупает ей мороженого, когда сюда летом приезжает грузовик с мороженым, — тоже странно, не правда ли? А как вам нравится их сын Энтони? Весь день напролет летом и зимой рисует свои картинки в комнате, которая выходит в сад, и никогда не покидает дома. По-моему, это крайне странно, мистер.

— Никогда не выходит?

— Никогда. Он настоящий отшельник.

— Кто такой отшельник? — спросил мальчик.

— Замолчи, Мэнни, — отозвалась мать.

— Вы уверены, что он никогда не выходит? — спросил Карелла.

— Я ни разу не видела, чтобы он днем вышел из дома. А что он делает, когда становится темно, откуда мне знать? Может, он тайно выходит и едет в такие заведения, где курят опиум, кто знает? Я говорю вам только, что я лично ни разу не видела, чтобы он вышел из дома.

— А что вы можете сказать о старике? — спросил Хейз.

— О мистере Лассере?

— Да.

— Он тоже по-своему странный. Пилит деревья, а ведь ему восемьдесят семь лет, понимаете? Молодым его никак не назовешь. Но каждые субботу и воскресенье он едет пилить деревья.

— И берет с собой топор?

— Топор? Нет, у него есть особая пила, не знаю, как она называется.

— Циркулярная пила? — подсказал Хейз.

— Верно, — отозвалась миссис Московиц. — Но даже в этом случае, даже с помощью этой циркулярной пилы пилить деревья — нелегкий труд для восьмидесятисемилетнего человека, верно?

— Совершенно верно, — согласился Карелла.

— Но и это еще не все. Знаете, на свете есть очень сильные люди. Я видела таких людей. Мой собственный отец — мир праху его — весил сто восемьдесят фунтов, одни мускулы, да благословит его господь, когда умер в семьдесят девять лет. А мистер Лассер вовсе не из богатырей. Он хрупкий и старый на вид, но выполняет такую тяжкую работу. Таскает со своего участка тяжелые камни, корчует пни, красит дом, что, правда, не очень тяжело, но для старика простоять весь день на приставной лестнице — нет, по-моему, это крайне странно.

— Другими словами, вся семья кажется вам весьма своеобразной, не так ли, миссис Московиц?

— Не хотелось бы говорить плохое о своих соседях, — сказала миссис Московиц. — Скажем так. Скажем, я нахожу их поведение несколько необычным. Скажем, мне представляется странным, что рехнувшаяся старуха, вроде миссис Лассер, оставлена на попечении двух других безумцев, как ее муж и сын. Вот почему я и подумала, что, может, кто-то решил сплавить ее в сумасшедший дом и написал жалобу.

— Кто рехнулся? — спросил мальчик.

— Замолчи, Мэнни, — сказала миссис Московиц.

— Миссис Московиц, — спросил Карелла, — не видели ли вы, чтобы Энтони Лассер сегодня выходил из дома? — Нет, не видела, — ответила миссис Московиц.

— Можете ли вы с полной уверенностью сказать, что он весь день пробыл дома?

— Что?

— Убеждены ли вы, что сегодня он весь день провел дома?

— Нет, не убеждена.

— Значит, вполне возможно, он выходил, о чем вам не было известно?

— За кого вы меня принимаете? — рассердилась миссис Московиц. — Что я, по-вашему, только и делаю, что подсматриваю за своими соседями?

— Нет, разумеется, нет.

— Надеюсь, — сказала явно обиженная миссис Московиц.

— Мы просто пытались…

— Я понимаю, — поджала губы миссис Московиц. — Пойдем, Мэнни. Попрощайся с этими двумя джентльменами.

— До свиданья, — сказал Мэнни.

— До свиданья, — ответил Карелла. — Большое вам спасибо, миссис Московиц.

Миссис Московиц ничего не ответила. Держа одной рукой руль велосипеда, а другой ребенка, она крепко захлопнула за собой дверь.

— Что плохого я сделал? — спросил Карелла.

— Я не умею обращаться с детьми, да?

— Погоди…

— А ты не умеешь обращаться с женщинами, — сказал Хейз.

Глава 3

Женщину звали Тедди Карелла, а он был ее мужем и знал, как с ней обращаться.

Когда к пяти тридцати вечера закончилось опознание трупа по фотографиям, Карелла и Хейз задали Энтони Лассеру еще несколько вопросов про его отца, а затем отправились в участок расписаться перед уходом домой. Они ушли из участка в шесть пятнадцать, то есть на полчаса позже, чем полагалось, и, оказавшись на улице, быстро попрощались и разошлись. У Хейза было назначено свидание с некоей Кристин Максуэлл. А Кареллу ждали дома жена и дети.

У его жены были черные волосы и карие глаза, а фигура такая, что ее не смогли испортить даже роды близнецов. Полногрудая, с широкими бедрами и длинноногая, она встретила его в прихожей звонким поцелуем, обняв так крепко, что у него хрустнули ребра.

— Эй! — воскликнул он. — В чем дело? Что происходит?

Когда он говорил, Тедди Карелла, не отрываясь, смотрела на его губы, потому что была глухой и понимала чужую речь, только читая ее по губам. Затем, поскольку она была еще и немой, подняла правую руку и с помощью принятых во всем мире знаков быстро объяснила ему, что близнецы уже поели и что Фанни, их домработница, в эту минуту укладывает их спать. Карелла следил за ее рукой, порой пропуская слово-другое, но понимая смысл и значение сказанного, а затем улыбнулся, когда она перешла к их планам на вечер, как будто после такого поцелуя при входе еще требовалось что-то объяснять.

— Тебя следует арестовать за такие выражения, — ухмыльнулся Карелла. — Хорошо, что их никто не слышит.

Тедди оглянулась через плечо, желая удостовериться, что дверь в комнату близнецов плотно закрыта, а затем, прильнув к мужу, снова поцеловала его, и он чуть не забыл, что должен, как обычно, перед ужином сказать близнецам "спокойной ночи".

— Никак не пойму, с чего это ты так разошлась, — сказал он, вопросительно подняв бровь, и Тедди, быстро шевеля пальцами правой руки, велела ему не смотреть дареному коню в зубы.

— Ты сама самый лучший подарок на свете, — сказал он и, поцеловав ее в кончик носа, направился в комнату близнецов.

Он постучался в дверь, и Фанни подняла глаза от кроватки Марка, которого она старательно укрывала одеялом.

— Моя дорогая юная леди… — начал Карелла.

— Юная леди? Да вы никак в отличном настроении?

— Да он никак в отличном настроении, — эхом отозвалась Эйприл из своей кроватки.

— Моя дорогая юная леди, — сказал Карелла Фанни, — если человек хочет, чтобы дети не входили к нему, предварительно не постучав, то и он обязан, подав пример, постучать в дверь прежде, чем войти к ним. Правильно я говорю, Марк?

— Правильно, папа, — отозвался Марк.

— Эйприл?

— Правильно, правильно, — захихикала Эйприл.

— Не следует возбуждать их перед сном, — назидательно заметила Фанни.

Фанни, которой было лет пятьдесят с лишним, рыжая и крепкая, как и полагается настоящим ирландкам, отвернулась от кровати Марка с притворно строгим лицом и, небрежно поцеловав Эйприл, сказала:

— Дети, оставляю вас вашему ужасному папочке, который поведает вам истории о том, как ловят преступников.

— В один прекрасный день, — откликнулся Карелла, ни к кому не обращаясь, — Фанни выйдет замуж и бросит нас. Тогда мы позабудем про веселье и наш дом станет мрачным и печальным.

— И не надейтесь, — усмехнулась Фанни и вышла из комнаты. И тут же, приоткрыв дверь, добавила: — Ужин через пять минут. Поторопитесь, Шерлок.

— Кто такой Шерлок? — спросил Марк.

— Сыщик, — ответил Карелла.

— Он лучше тебя? — спросил Марк.

Эйприл вылезла из постели, выглянула за дверь, желая удостовериться, не идет ли Фанни обратно, а затем залезла на колени к Карелле, который сел к Марку на кровать.

— Сыщиков лучше папочки не бывает, — сказала она брату. — Правда, папочка?

Карелла, не желая разрушить образ идеального отца, скромно ответил:

— Правильно, малышка. Я самый лучший сыщик на свете.

— Видишь! — торжествовала Эйприл.

— Я и не говорил, что кто-то лучше, — сказал Марк. — Вечно она все переиначивает, папа.

— Не папа, а папочка, — рассердилась Эйприл. — Его зовут папочка.

— Его зовут Стив, дурочка ты, — не желал соглашаться Марк.

— Если вы собираетесь ссориться, — сказал Карелла, — тогда я лучше пойду.

— Она сегодня сломала две мои модели, — вспомнил Марк.

— Зачем ты это сделала, Эйприл? — спросил Карелла.

— Потому что он назвал меня "малышка — мокрые штанишки".

— Но это правда.

— У меня уже не было мокрых штанишек целую неделю, заявила Эйприл.

— А вчера вечером? — спросил Марк.

— По-моему, тебя это не касается, Марк, — осторожно заметил Карелла. — То, что делает твоя сестра…

— Конечно, папа, — отозвался Марк. — Я только сказал, что она малышка — мокрые штанишки.

— Мне не нравятся твои слова, — упрекнул его Карелла.

— Какие слова?

— Он говорит про "мокрые штанишки", — объяснила Эйприл.

— А что в этом плохого, папа?

— Он называет тебя "папой", потому что хочет казаться взрослым, — сказала Эйприл. — Он всегда строит из себя взрослого, папочка.

— Ничего подобного. А вообще-то что в этом плохого? Папа у нас тоже взрослый, правда?

— Нет, — ответила Эйприл. — Он у нас славный и добрый. — И она прислонилась головкой к его груди и улыбнулась. Он посмотрел на нее: почти черные волосы и карие глаза, несомненно, принадлежали Тедди, уже в пять лет на лбу проглядывал тот же треугольник волос. А потом перевел взгляд на сына и еще раз подивился тому, как они похожи и в то же время какие разные. Сразу было видно, что они близнецы, а не просто брат с сестрой: тот же цвет волос и глаз, тот же овал, даже выражение лиц было одинаковым. И тем не менее Эйприл как-то сумела унаследовать — слава богу! — красоту Тедди, в то время как у Марка эта красота была лишь фоном для черт, более похожих на черты отцовского лица.

— Что ты делал сегодня? — спросил Марк.

— То же, что и всегда, — улыбнулся Карелла.

— Расскажи нам, папочка, — попросила Эйприл.

— Нет, лучше вы расскажите мне, чем сегодня занимались.

— Я сломала две модели Марка, — захихикала Эйприл.

— Видишь, папа? Что я тебе говорил?

— Ужинать! — крикнула из кухни Фанни. Карелла встал, держа в руках Эйприл, покачал и положил в постель, укрыв одеялом до самого подбородка.

— Январь злой, вот и закройся с головой, — и он поцеловал ее в лоб.

— Что это, папочка? — спросила Эйприл.

— Ты о чем, малышка?

— Январь злой, вот и закройся с головой.

— Это я сам только что придумал, — признался Карелла. Он подошел к Марку.

— Придумай и мне тоже, — потребовал Марк.

— Кругом тепло, кругом мрак, спи спокойно, милый Марк.

— Хорошие стихи, — улыбнулся Марк.

— А в моих моего имени не было, — обиделась Эйприл.

— Потому что я не сумел придумать что-нибудь такое, что рифмуется с "Эйприл".

— А Марку придумал!

— У него легче, малышка. К "Эйприл" очень трудно найти рифму.

— Но найдешь?

— Постараюсь, малышка.

— Обещаешь? — спросила Эйприл.

— Обещаю, — сказал он и, поцеловав Марка, тоже подтянул одеяло к подбородку.

— Хочу до самого носа, — сказал Марк.

— Давай. — И подтянул одеяло повыше. — И мне до носа, папочка, — попросила Эйприл. Он поправил одеяло и ей и, еще раз поцеловав ее, выключил свет и пошел на кухню.

— Что рифмуется с "Эйприл"? — спросил он у Фанни.

— Отстаньте от меня со своими глупостями, — рассердилась Фанни. — Садитесь, не то суп остынет.

За обедом он рассказал Тедди про старика, которого они нашли в подвале. Когда он говорил, она не сводила глаз с его губ, иногда останавливая его, чтобы задать вопрос, но большей частью напряженно следила за ним, стараясь понять все, что он говорит, и даже вникая в детали. Тедди хорошо знала своего мужа и понимала, что не в последний раз слышит о старике, зарубленном топором. Она знала, что есть мужья, которые, уходя с работы домой, забывают про свою работу, знала, что ее собственный муж сотни раз клялся, что никогда больше не будет посвящать своих домашних в грязные подробности полицейского труда. Но каждый раз его решительности хватало лишь на неделю, десять дней, самое большее две недели, а потом он вдруг начинал рассказывать о причиняющем особенное беспокойство случае, и она всегда его внимательно слушала. Тедди слушала, потому что он был ее муж, а она его жена, и, если бы случилось так, что он работал бы где-нибудь на пищевом предприятии, она бы с не меньшим интересом слушала, например, как делают растительное или сливочное масло.

Ее муж занимался расследованием уголовных преступлений.

Поэтому она слушала о том, как в подвале жилого дома нашли восьмидесятисемилетнего старика с топором в голове, слушала обо всех матерях с сыновьями, которых ее муж встретил в тот день на своем пути, слушала про умалишенную миссис Лассер и ее сына, никогда не выходящего из дома, о том, как он опознал труп своего отца только по фотографиям, сделанным полицией, о том, как миссис Лассер начала истерически хохотать, взглянув на фотоснимки покойного мужа с топором в голове, о том, как Энтони Лассер сказал, что приятелями его отца были люди, входившие в общество ветеранов испано-американской войны и называвшие себя "Счастливыми ребятами". Она слушала глазами, и ее мысли отражались у нее на лице.

Она задавала вопросы, не двигая губами, а лишь быстро шевеля пальцами.

Позже, когда обед был закончен, а посуда помыта к этому часу близнецы уже крепко спали — и Фанни ушла к себе домой, они поднялись в спальню и перестали разговаривать.

…4 января была суббота, но полиции что суббота, что вторник — все едино. По правде говоря, даже Рождество ничем не отличается от любого другого дня в году. Карелла встретился с Хейзом в половине девятого утра, и вместе они отправились в Нью-Эссекс, где надеялись побеседовать кое с кем из членов клуба покойного Джорджа Нелсона Лассера, общества ветеранов испано-американской войны, известного под названием "Счастливые ребята". День стоял такой же бесцветный и мрачный, как и накануне. Карелла сидел за рулем видавшего виды полицейского "седана", а Хейз, еще не совсем отошедший ото сна, расположился на сиденье рядом.

— Поздно пришел вчера? — спросил Карелла.

— Нет, не очень поздно. Мы были в кино.

— Что смотрели?

— "Саранчу".

— Да? Ну и как?

— Что-то я после этой картины все время чесался, — отозвался Хейз. — Про саранчу, которая поднимает восстание. Против людей.

— Из-за чего?

— Хороший вопрос, — хмыкнул Хейз. — На протяжении всей картины герою раз шесть-семь задают именно этот вопрос, и каждый раз он отвечает: "Понятия не имею". Сказать по правде, Стив, я тоже понятия не имею. Саранча заполонила весь свет и ползала по людям без какой-либо причины. Правда, глядеть на это было довольно страшно.

— Решили убить людей, что ли?

— Да. Есть в фильме и еще одна линия. Не весь же он из саранчи. Есть и любовная история. Что-то вроде того.

— Про кого любовная история?

— Про девушку, которая дарит герою клетку с двумя сверчками. "Сверчок на печи", помнишь?

— Ага, — сказал Карелла.

— Вот тут они и обыгрывают мысль, как у Диккенса, что сверчок приносит в дом счастье.

— Очень интересно, — отозвался Карелла.

— Да, — согласился Хейз. — Девушка и проделывает вслед за этим малым весь путь до провинции Юнь-нань…

— До чего?

— До провинции Юнь-нань. Это в Китае.

— А, понятно.

— Она следует за ним и несет клетку со сверчками, которую он хочет подарить своей престарелой няне-китаянке. Она очень старая, ее играет та актриса, знаешь, которая обычно играет старых русских аристократок. Забыл ее фамилию. Поэтому ему и нужны были эти сверчки. В общем, все довольно сложно.

— Да? — переспросил Карелла.

— Кристина решила, что эти сверчки возглавляют восстание.

— Восстание саранчи?

— Да.

— Может, и так, — не стал протестовать Карелла.

— Ты думаешь? А как же сверчки разговаривали с саранчой?

— Не знаю. А как они разговаривают между собой?

— Они, насколько мне известно, потирают передние щупальца друг о друга.

— Может, таким же образом они общаются и с саранчой?

— По-моему, сверчки к восстанию саранчи никакого отношения не имели, — сказал Хейз. — Они потребовались только для того, чтобы заманить ее в Китай.

— А к чему им потребовалось заманивать ее в Китай?

— Там-то, черт побери, Стив, и собрались полчища этой саранчи. Что дало возможность показать очень хорошенькую китаяночку, забыл, как ее зовут, ты ее знаешь, она играет во всех картинах, где требуются китаянки. Оказалось, что она бывшая приятельница героя, учительница в католической миссии, на которую саранча нападает почти в самом конце картины. И съедает священника.

— Что? Съедает священника?!

— Да, — подтвердил Хейз.

— Ну и картина!

— Его, правда, изъеденным не показали. Но он был весь облеплен саранчой, которая что-то жевала.

— Ужас! — отозвался Карелла.

— Да, — опять подтвердил Хейз. — Зато было несколько приятных кадров крупным планом.

— Какой именно из девушек?

— Еще одной. Я о ней не рассказывал. Как ее зовут, я тоже не помню.

— А героя?

— Его часто можно видеть по телевизору. Тоже не помню, как его зовут, — Хейз помолчал. — По правде говоря, главным героем картины была саранча.

— Да, — согласился Карелла.

— Да. Там была одна сцена, в которой участвовало, наверное, восемь миллионов саранчи. Они заняли весь экран. Интересно, как им удалось снять такую сцену?

— Наверное, нашли дрессировщика для саранчи, — предположил Карелла.

— Вполне возможно.

— Я один раз видел картину под названием "Муравьи", сказал Карелла.

— Хорошую?

— Вполне. Похожа на твою "Саранчу", только в ней не было девушки, несущей клетку со сверчками.

— Не было?

— Нет. Там была девушка, но она была репортером из газеты и занималась расследованием взрыва атомного реактора в каком-то месте. Из-за этого взрыва муравьи сделались гигантскими.

— Больше, чем обычные муравьи?

— Вот именно.

— А здесь саранча была обычного размера. И никаких разговоров про атомные реакторы.

— А там были гигантские муравьи, — повторил Карелла.

— Картина называлась "Муравьи"?

— Да. "Муравьи".

— А эта "Саранча", — сказал Хейз.

— "Саранча"?

— Ага.

Молча они въехали в центр города. Накануне Энтони Лассер сказал им, что "Счастливые ребята" имеют обыкновение проводить свои встречи в пустующей лавке на Ист-Бонд, но адреса вспомнить не мог. Они медленно ехали по улице в поисках лавки, над которой, как им тоже было сказано, вывески нет. В середине Трехсотого квартала они обнаружили нечто похожее на пустующую лавку с окнами, забранными занавесками, и входной дверью из зеркального стекла. Карелла запарковал машину на другой стороне улицы, опустил предохраняющий от солнечного света козырек, к которому было прикреплено рукописное объявление, уведомляющее полицию Нью-Эссекса, что на этой старой развалине прибыл по служебному вызову городской детектив, и затем вместе с Хейзом они направились к заинтересовавшему их объекту.

Они попытались заглянуть поверх занавесок, но те висели чересчур высоко. Хейз подошел к двери. Она оказалась запертой.

— Что будем делать? — спросил он. — Я звонка не вижу, а ты?

— Я тоже. Стучи по стеклу.

— Боюсь, разбужу всю округу, — сказал Хейз.

— Давай-давай.

Хейз постучал по стеклу. Потом выжидательно посмотрел на Кареллу. Постучал еще раз. Наконец, взявшись за дверную ручку, затряс дверь.

— Не снимите дверь с петель, — раздался чей-то голос.

— Ага! — пропел Карелла.

— Кто там? — спросил голос за дверью.

— Полиция, — ответил Хейз.

— Что вам надо? — спросил голос.

— Мы хотим поговорить со "Счастливыми ребятами", — ответил Хейз.

— Одну минуту, — отозвался голос за дверью.

— Идиотство какое-то, — только и успел прошептать Хейз Карелле, как дверь открылась. Человеку, стоявшему в дверях, было, по меньшей мере, лет девяносто. Он опирался на палку и злыми прищуренными глазками всматривался в детективов, с шумом вбирая воздух в свою впалую грудь. Рот у него подергивался, глаза часто-часто моргали.

— Предъявите, — приказал он.

— Предъявить что, сэр? — спросил Карелла.

— Ваши удостоверения.

Карелла, открыв бумажник, показал удостоверение. Старик, вглядевшись, вдруг спросил:

— Вы не из полиции Нью-Эссекса?

— Нет, сэр.

— Я так и подумал, — сказал старик. — Что вам угодно?

— Вчера убили Джорджа Лассера, — ответил Карелла. — Насколько нам известно, он принадлежал к…

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, что Джорджа Лассера…

— Мистер, со старым человеком не следует шутить.

— Мы не шутим, сэр, — сказал Карелла. — Вчера во второй половине дня Джорджа Лассера убили.

Стоявший в дверях старик еще несколько секунд молча переваривал эту новость, а потом, кивнув головой, вздохнул и сказал:

— Меня зовут Питер Мэйли. Входите.

Лавка была оборудована именно так, как Карелла и предполагал. Возле одной стены расположилась пузатая черная печка, над которой висело несколько полковых флагов и групповой снимок утомленных в боях солдат, сделанный где-то под Эль-Кани. У противоположной стены напротив печки стоял старый диван, рядом несколько обветшалых кресел. В углу был включенный телевизор, который смотрели два каких-то мрачных старика, не обративших внимания на вошедших в помещение Хейза и Кареллу. "Счастливые ребята", по-видимому, находились в состоянии какого-то сонливого уныния, присущего только им одним, и больше никому. Более мрачное сборище людей, чем этот клуб, трудно было себе представить. По явление улыбки на лице, подумалось Карелле, наверное, влекло за собой немедленное исключение из клуба.

— Вы "Счастливые ребята"? — спросил он у Мэйли.

— Да, мы "Счастливые ребята", правильно, — ответил Мэйли. — Вернее, то, что осталось от нас.

— И вы действительно знали Джорджа Лассера?

— Он был с нами еще в ту пору, когда мы брали Сибони, а потом и Эль-Кани, — сказал Мэйли. — Вон он там на фотографии вместе со всеми нами. И обратился к старикам, сидящим возле телевизора: — Умер Джорджи, ребята. Вчера это случилось.

Лысый старик в клетчатых жилете и брюках оторвался от телевизора и спросил:

— А как он умер, Питер? Мэйли повернулся к Карелле.

— Как? — спросил он.

— Его зарубили топором.

— Кто? — спросил человек в клетчатом.

— Мы не знаем.

Второй из сидящих у телевизора, приставив руку к уху, чтобы лучше слышать, спросил:

— Что случилось, Фрэнк?

— Джорджи умер, — ответил человек в клетчатом. — Его зарубили топором. Они не знают, кто это сделал, Фред.

— Ты говоришь, Джорджи умер?

— Да, его зарубили топором.

Второй человек кивнул.

— Хотелось бы, чтобы вы рассказали, что вам известно про мистера Лассера, — попросил Карелла. — Это могло бы помочь нам найти убийцу.

— Пожалуйста, — ответил старик по имени Фрэнк, и допрос начался.

Человек, который отворил дверь, Питер Мэйли, был, по-видимому, президентом клуба, к настоящему времени насчитывающего трех членов: его самого и двух сидящих у телевизора. Эти двое были Фрэнк Остирейч и Фред Най. Остирейч был секретарем, а Най — казначеем — все генералы, рядовых, видимо, не сохранилось. А в апреле 1898 года в клубе было двадцать три рядовых. Или, точнее, двадцать три молодых человека, которым не было и двадцати либо двадцать с небольшим, и все они были членами развлекательно-спортивного клуба в Нью-Эссексе под названием "Счастливые ребята". В 1898 году еще не существовало подростковой преступности, и поэтому термин "развлекательно-спортивный клуб" вовсе не подразумевал шайку хулиганствующих элементов. Эти "Счастливые ребята" на самом деле были баскетбольной и волейбольной командами, и собирались они в пустующей лавке, в той же самой, что и нынче, на Ист-Бонд-стрит, где по пятницам вечерами бывали танцы, а в будни встречи с любимыми девушками.

Итак, в 1898 году, когда Соединенные Штаты Америки несли большие экономические потери на Кубе из-за революций, партизанского движения и размещенных в городах гарнизонов испанских войск, когда Соединенные Штаты начали завоевывать авторитет в Западном полушарии и осознавать значение Кубы для Центральной Америки, где планировалось строительство канала, одновременно случилось два события: Уильям Рандольф Херст опубликовал письмо испанского посла в Вашингтоне его приятелю на Кубе, в котором автор письма в весьма нелестных выражениях отзывался о президенте Мак-Кинли, и линейный корабль Соединенных Штатов "Мэйн" затонул при входе в Гавану. Общеизвестно, каковы наши отношения с Кубой; вечно случается то одно, то другое. 24 апреля Испания официально объявила войну Соединенным Штатам, на что американский конгресс ответил, что обе страны находятся в состоянии войны еще с 21 апреля.

"Счастливые ребята" всей группой завербовались в солдаты и оказались в числе 17-тысячной армии под командованием У. С. Шафтера, которая высадилась на Кубе и двинулась маршем на Сантьяго. Если учитывать, что в развлекательно-спортивном клубе было всего двадцать три молодых человека, а также то, как плохо были подготовлены и экипированы войска, то следует считать чудом, что "Счастливые ребята" все до одного остались в живых после тяжелых боев под Сибони и Эль-Кани. Только один, Билли Уинслоу, был ранен. Испанская пуля угодила ему в голень и, засев на всю жизнь в тканях ноги, наделила умением предсказать погоду на следующий день не только в Нью-Эссексе, но и во всей округе. Это умение сделало его весьма популярным среди представительниц женского пола и завоевало уважение и восхищение Дженис Террил, одной из самых хорошеньких девиц в городе, которая, по слухам, позволила ему снять с себя нижнюю юбку и прочие дамские причиндалы в задней комнате все той же лавки в один предсказанный им дождливый день. Через шесть месяцев они поженились.

По сути дела, из двадцати трех "Счастливых ребят", которые пережили вторжение на Кубу и марш через Сибони и Эль-Кани, к началу двадцатого века двадцать уже были женаты, а трое остальных — в том числе и Джордж Нелсон Лассер — женились вскорости.

— А каким солдатом он был? — спросил Карелла.

— Джорджи? Таким же, как и мы все. Необученным, молодым, полным энергии. Нам повезло, что мы уцелели. — Какое у него было звание?

— Рядовой первой статьи.

— После демобилизации он сразу вернулся в Нью-Эссекс?

— Да.

— И чем занимался?

— Всякой всячиной. Все пытался найти что-нибудь привлекательное. Джорджи всегда был честолюбивым малым. По-моему, поэтому он и женился на Эстель. Это случилось в 1904 году. В январе, между прочим. Забавное совпадение, правда?

— Что вы имеете в виду? — спросил Хейз.

— Да вот видите, — ответил Мэйли, — в январе 1904 года он женился, а сейчас опять январь, только шестьдесят лет спустя, и его убили. Ей-богу, забавно.

— Питер говорит "забавно" не потому, что ему хочется смеяться, — объяснил Остирейч. — Он хочет сказать, что это странно.

— Именно, — подтвердил Мэйли. — Я имел в виду — странно.

— Что общего между честолюбием Джорджа Лассера и его женитьбой на той женщине, на которой он женился? — спросил Карелла.

— На Эстель? Она ведь была актрисой.

— Как ее фамилия?

— Вэлентайн. Эстель Вэлентайн, — ответил Най. — Хотя мне думается, что под этой фамилией она только играла на сцене, правда, Питер?

— Правда, — согласился Мэйли. — Честно говоря, я никогда и не знал ее настоящей фамилии.

— Какая-то русская, — вставил Остирейч. — Она, по-моему, была из русской семьи.

— Вы ее видели? — спросил Най.

— Да, — ответил Карелла.

— Значит, вам известно, что она, так сказать, не в себе?

— С виду вроде… — смешался Карелла.

— Она совсем малохольная, — сказал Остирейч.

— Все актрисы тронутые, — заметил Мэйли.

— Да, но она и актрисой-то приличной никогда не была, откликнулся Най. — Хорошие актрисы имеют право быть немного не в себе, хотя я в этом вовсе не уверен. Что же касается плохих, то у них нет на это никаких прав.

— Тем не менее я никак не пойму, что общего между женитьбой Джорджа Лассера и его честолюбием.

— Джорджи, наверное, решил, что она сыграет роль в его карьере. Он познакомился с ней, когда она появилась в Нью-Эссексе в спектакле "Джинкс, капитан морской пехоты". Вы про такой слышали?

— Нет, — ответил Карелла.

— Вас тогда, наверное, и на свете-то не было, — сказал Мэйли. — В 1901 году в нем сыграла Этель Барримор. Эстель Вэлентайн было, конечно, далеко до Этель Барримор, поверьте мне, но она появилась в Нью-Эссексе в составе бродячей труппы где-то около Рождества 1903 года на сцене местного театра. Сейчас-то там кинотеатр, все с тех пор переменилось. Джорджи влюбился в нее с первого взгляда. Она была прехорошенькой, готов признать. Они поженились… почти сразу.

— Шестьдесят лет назад, — констатировал Карелла.

— Верно.

— А сыну на вид сорок с чем-то, — заметил Карелла.

— Тони Лассеру? Да, правильно. Он родился поздно. Они не хотели заводить детей. Эстель все время говорила о возвращении на сцену, а Джорджи был полон несбыточных планов. Тони появился, так сказать, неожиданно. И они вовсе не были рады его появлению. По-моему, после этого Эстель и спятила.

— Одного я не понимаю, — в раздумье сказал Карелла.

— Что именно?

— Джордж Лассер был, так сказать, управляющим жилого дома.

— Правильно, — согласился Мэйли.

— А вы говорите о честолюбии, о несбыточных планах, что у него были…

— Вот и Эстель не упускала случая, чтобы не попрекнуть его, — сказал Остирейч. — Вроде того, что я, мол, из-за тебя оставила сцену и что приобрела взамен? Управляющего домом!

— Джорджи всегда был бизнесменом, — добавил Най. — В армии он вечно чем-то торговал: то курами, которых приворовывал на близлежащей ферме, то сувенирными пистолетами или вымпелами. Один раз даже проститутками, которых где-то разыскал, — фыркнул Най.

— И когда мы вернулись домой, — подхватил Остирейч, помните? Он то организовывал танцы в клубе республиканцев, то лодочные гонки. Джорджи всегда был полон идей, как бы заработать лишний доллар. Очень уж он хотел разбогатеть.

— А кончил тем, что стал управляющим домом? — спросил Карелла. — Куда же девались все его честолюбивые устремления?

— По правде говоря, он был не просто управляющим, — заметил Мэйли.

— Да? А кем же? — спросил Карелла.

— Я имею в виду, что он продолжал делать дела.

— Какие, например?

— Ну, например, с дровами. Он пилил деревья здесь, в лесу, а потом вез чурбаки в город на своем грузовике. В городе у него был какой-то чернокожий малый, который их колол, и Джорджи продавал дрова своим жильцам, неплохо зарабатывая на этом.

— Чем еще он занимался? — спросил Карелла.

— Видите ли… — начал было Мэйли.

— Да?

— Только дровами, больше ничем, — сказал Мэйли, взглянув на своих приятелей.

— Сэр, чем еще занимался Джордж Лассер?

— Ничем, — ответил Мэйли.

— Вы сказали, что он хотел разбогатеть.

— Да, — ответил Мэйли. — Продавая дрова. Он на это здесь рассчитывал. В конце концов, он ведь был старым человеком. Не всякий в его возрасте…

— Сэр, — сказал Карелла, — если я правильно вас расслышал, вы сказали нам, что Джордж Лассер был не просто управляющим, а занимался и другими делами. Вы сказали "делами", сэр. Во множественном числе. Так какими же еще делами он занимался, помимо своего дровяного бизнеса?

— Я имел в виду, что он был управляющим в доме. Управляющим и торговал дровами.

— По-моему, вы что-то скрываете, сэр, — сказал Карелла, и в лавке наступила тишина. Карелла ждал.

— Мы старые люди, — наконец произнес Мэйли.

— Это мне известно, сэр.

— Мы старые люди, и нас уже ждет не дождется смерть. Давным-давно мы прошли через войну, вместе вернулись в Нью-Эссекс, побывали на свадьбе друг у друга, а когда у нас начали рождаться дети, присутствовали на их крестинах и других обрядах и на их свадьбах, а теперь уже собираемся на свадьбы их детей. Мы старые люди, мистер Карелла.

— Да, сэр, мне это известно. Но я должен знать про Джорджа Лассера.

— Сейчас мы ходим на похороны, мистер Карелла. Вот куда мы ходим. Не на свадьбы. Только на похороны. Вначале нас было двадцать три. "Счастливые ребята". А теперь осталось трое, и мы ходим только на похороны.

— У Джорджа Лассера не было на свете ни одного врага, заметил Остирейч.

— Не такой смертью ему следовало умереть, — добавил Най. — Нет, не такой.

— Оставьте его в покое, — попросил Мэйли Кареллу. — Он умер. Позвольте нам похоронить его так, как мы похоронили всех остальных. Пусть он покоится в мире.

— Я жду, мистер Мэйли, — сказал Карелла.

Мэйли вздохнул. Посмотрел на Остирейча. Остирейч едва приметно кивнул, и Мэйли снова вздохнул.

— У Джорджа Лассера в подвале играли в кости на деньги, — сказал он.

Глава 4

Хромой Дэнни был осведомителем и в качестве такового считал, что отвращение американцев к подобной деятельности было заговором, возникшим в начальной еще школе и предназначенным для лишения его профессии, которой он владел безукоризненно. Он часто подумывал о том, чтобы нанять какого-нибудь литератора или журналиста, способного вызвать у общественности более снисходительное отношение к себе подобным, но всякий раз у него хватало разума сообразить, что это отвращение так глубоко укоренилось в сознании американцев, что простой подменой облика тут не обойтись. Он был не в силах понять, почему люди считают доносительство недостойным. Не мог он понять также, почему большинство законопослушных граждан приняли за одну из нравственных заповедей принцип, получивший начало, а также весьма поощряемый и проводимый в жизнь в уголовном мире. Он знал только, что если человек видит, как кто-то совершает нечто дурное, то весьма неохотно сообщает об этом властям, тем более что отчасти им овладевает и страх перед возмездием, а поэтому люди и придумали себе мораль: не доноси.

А почему бы не донести?

Дэнни очень нравилось быть осведомителем.

Он был первоклассным сборщиком слухов, уши его всегда улавливали самую разнообразную информацию, которая носилась в воздухе, а мозг состоял из отсеков, в которых хранились зародыши с виду совершенно бесполезных сведений, которые, когда происходила их переоценка, развивались, превращаясь в весьма существенные данные. Он превосходил всех в умении отсеять и отсортировать, сличить и систематизировать — всему этому он научился еще мальчишкой, когда схватка с полиомиелитом заставила его почти целый год провести в постели. Когда ты не можешь выйти из спальни, ты начинаешь придумывать, чем бы развлечь себя. Хромой Дэнни, учитывая его умение развлечь себя, мог бы стать банкиром или руководителем международного картеля, если бы не родился и получил воспитание на Калвер-авеню, которая была далеко не лучшим местом в городе. Родившись же на Калвер-авеню и отдавая должное судьбе, он мог бы стать одним из лучших в мире похитителей драгоценностей или — что более реально — сутенером. Однако ни тем, ни другим он не стал. Вместо этого он стал осведомителем.

По-настоящему его звали Дэнни Нелсон, но никто об этом и не знал. Даже письма, адресованные Хромому Дэнни, доставлялись преданным ему почтальоном, который считал Дэнни ветераном первой мировой войны, раненным в Арденнах, а никак не осведомителем. По правде говоря, очень мало людей знали о том, что он осведомитель, поскольку профессию эту никак не стоит афишировать, дабы однажды в темноте не обнаружить, что на тебя наведен не один, а сразу несколько пистолетов. Пустить по своему следу торпеду — как издавна выражаются некоторые — не слишком-то приятно, даже когда ты не хромаешь. А уж если тебе суждено прихрамывать, то бегать быстро совсем нелегко, и поэтому Дэнни ввел в принцип избегать всяческих трений с владельцами торпед и модного нынче оружия, не оставляя по возможности никаких следов на улицах города.

Дэнни говорил всем, что он грабитель.

Таким образом, он охотно был принят в этот социальный слой, что весьма способствовало задушевным беседам с ворами самых различных категорий. Всякий раз, когда они изливали перед ним душу, Дэнни тотчас отпирал отсеки у себя в мозгу и начинал собирать данные, укладывая их то туда, то сюда, не пытаясь оценивать и сортировать, но надеясь, что все это когда-нибудь само собой прояснится и пригодится.

Двадцатидвухлетний грабитель поведал Дэнни, что ему требуется новое заднее колесо для "олдсмобила" последней марки, — не знает ли Дэнни, где купить? Дэнни и вправду знал, кто торгует краденым, правда, человек этот был не очень надежным — он уже, по крайней мере, трижды отсидел в тюрьме, разве на такого можно положиться? И пока он интересовался про колесо для своего молодого друга, скупщик краденого, между прочим, упомянул о том, что во вторник вечером ограбили меховой склад на Десятой авеню, пустив ночному сторожу пулю в лоб, от чего старик, конечно, отправился на тот свет. Дэнни с участием выслушал скупщика, а на следующий день встретил жену своего молодого друга, которая раньше была проституткой, но теперь ее социальный статус значительно повысился, поскольку она вышла замуж, и героин ей покупал муж — и смотрите-ка! — на ней шикарная норковая шуба вроспуск, на что ушло не меньше четырехсот ярдов норки. Дэнни понятия не имел, что такое сшитая вроспуск шуба, но зато не сомневался, что эта самая норка появилась со склада на Десятой авеню, который пустил вроспуск его молодой приятель, которому понадобилось новое колесо для его последней модели "олдсмобила". На следующий день Дэнни прочел в газете, что сторож, отстреливаясь перед своей безвременной кончиной, в кого-то или во что-то попал, ибо в его револьвере осталось всего две пули. Когда Дэнни встретился со своим молодым приятелем и невзначай поинтересовался, как это так получилось, что тому потребовалось новое заднее колесо, приятель ответил, что где-то на дороге проколол покрышку гвоздем. Интересно, посмотрев на приятеля, подумал Дэнни, почему бы ему просто не заехать в первый попавшийся гараж и не попросить, чтобы там ему сменили колесо, если он всего-то проколол гвоздем покрышку? Конечно, может случиться, что гвоздь и в самом деле покорежил колесо так, что его необходимо сменить. Дэнни готов был поверить другу на слово; в конце концов, если заменить колесо в самом деле необходимо, его другу так или иначе придется за этим колесом обратиться к тому же скупщику краденого.

У скупщиков краденого можно купить все что угодно, и по самой подходящей цене, начиная от портативного телевизора и кончая револьверами "смит-и-вессон" тридцать восьмого калибра. Даже порядочные граждане, проживая в районах с дурной репутацией, не пренебрегают услугами скупщиков краденого, так почему же такой мелюзге, как молодой приятель Дэнни, когда ему требуется новое колесо, не обратиться самому к скупщику, даже если нет ничего подозрительного в том, почему оно ему понадобилось?

Опытный осведомитель никогда не делает поспешных выводов.

Он собирает факты, фильтрует их, проверяет и выжидает.

Неделю спустя Дэнни встретил человека, только что прибывшего из Чикаго, где тот провел несколько дней. Человек этот тащит огромный сверток. В тот же вечер Дэнни видит, как его молодой приятель и этот из Чикаго едут вместе в "олдсмобиле", заднее колесо которого давно сменили. На следующий день приятель Дэнни тоже тащит огромный сверток, а его жена обеспечена героином в таком количестве, что ей хватит на всю жизнь, даже если в Китае перестанут сеять мак.

Только тогда Дэнни сообщает полиции, что, по его мнению, его молодой друг вместе со своим приятелем из Чикаго ограбили меховой склад, ночной сторож которого продырявил правое заднее колесо "олдсмобила", получив взамен пулю в лоб. Еще он говорит, что ему представляется, мех воры сбыли в Чикаго, поровну разделив между собой вырученные деньги.

За свои услуги Дэнни получает десять долларов от детектива, которому он все это поведал. Десять долларов взяты из фонда под названием "мелкие расходы". Ни детектив, ни Дэнни об этих расходах-доходах в налоговой декларации, естественно, не упоминают.

Поэтому не приходилось удивляться тому, что почти никто не знал о деятельности Дэнни, поскольку его вполне можно было принять за квартирного вора или за уличного грабителя, а то и за человека, который занимается подделкой чеков, — словом, за любого из уголовников, ибо все они выглядят очень похожими на Дэнни, то есть так, как нынче выглядит любой честный гражданин. С той разницей, что они волею судьбы стали мошенниками. Дэнни же мошенником не был. Он был честным человеком. Но выдавал себя за мошенника.

По правде говоря, в 1938 году он участвовал в правонарушении и отсидел пять лет в калифорнийской тюрьме. Именно тюремное наказание и убеждало всех, что Хромой Дэнни в самом деле грабитель, тем более что, по его словам, он отсидел эти пять с небольшим лет за грабеж. Что, между прочим, было правдой. Хотя поначалу он отправился в Лос-Анджелес всего лишь на отдых.

В течение двух месяцев он непрерывно страдал от простуды, сопровождаемой невысокой температурой, поэтому их семейный врач посоветовал ему поехать в Калифорнию, полежать на солнышке и отдохнуть от его обычных занятий в городе. Дэнни только что помог 75-му участку обнаружить довольно сложно замаскированный притон, и полиция на этот раз и вправду раскошелилась — пятеро из участвовавших в операции получили повышение — и выдала ему пятьсот долларов. И вот Дэнни, температуря, кашляя и зажав в кулаке эти пятьсот долларов, отправился в Лос-Анджелес.

О, этот край романтики и тайны, о, город солнца и звезд, о, эта цитадель культуры!

Его арестовали на пятый день пребывания там.

Арест этот случился весьма неординарно, поскольку Дэнни и не подозревал, что совершает преступление. В баре на Ла Бреа он познакомился с каким-то малым, и они принялись вместе пить и рассказывать друг другу анекдоты. Малый этот поинтересовался, чем Дэнни занимается, и Дэнни ответил: "Информацией". Малый счел это занятие весьма интересным и, в свою очередь, признался, что сам он увлекается "перераспределением", после чего они выпили еще, и тогда малый предложил Дэнни пойти вместе с ним к нему домой, где он рассчитывал взять еще денег, чтобы они могли продолжать наслаждаться жизнью, выпивая, болтая и смеясь в добром старом Лос-Анджелесе.

По Стрипу они добрались до Ла Синеги, откуда этот малый свернул наверх в горы и скоро остановился перед приятным на вид, похожим на испанскую гасиенду домом с черепичной крышей, где Дэнни со своим новым приятелем вылезли из машины и вошли в дом с черного хода, который тот не задумываясь отворил. Они не зажигали света, потому что, по словам нового знакомца Дэнни, он боялся разбудить брата, который был не совсем в себе и спал в задней комнате.

Очень вежливые лос-анджелесские полицейские задержали Дэнни и его приятеля, когда те выходили из дома. Приятель Дэнни не только прихватил несколько сот долларов из спальни этого дома, который (вот сюрприз!) вовсе ему не принадлежал, но и ожерелье из бриллиантов и рубинов, которое в полиции оценили в сорок семь с половиной тысяч долларов.

О, край романтики и тайны, о, цитадель культуры!

Дэнни признался судье, что познакомился с этим малым в баре и поехал к нему…

— Разумеется, разумеется, — сказал судья.

–..домой в Санта-Монику, потому что тот хотел…

— Разумеется, разумеется, — согласился судья.

–..взять еще денег, чтобы они могли наслаждаться жизнью, выпивая, болтая и…

— Разумеется, разумеется.

–..смеясь, в добром старом Лос-Анджелесе.

— От пяти до десяти лет, — сказал судья.

— Что? — не понял Дэнни.

— Следующее дело, — произнес судья.

Было во всем этом и нечто положительное. От волнения у Дэнни пропала простуда и исчезла повышенная температура. Уже за решеткой он узнал, что осведомителя малолетние преступники называют "нюхалкой", а это значит, что отрицательное отношение к его профессии проникло в младшие классы школы. В тюрьме он также приобрел "репутацию", которая оказалось бесценной для его дальнейшей деятельности. В будущем, беседуя с кем-либо из своих клиентов, он мог по-честному заявить, что отсидел срок за грабеж в одной из тюрем на Западном побережье. И кому тогда смогло бы прийти в голову, что Хромой Дэнни — осведомитель, стукач, доносчик или, боже избави, "нюхалка"?

Только Стиву Карелле.

Он нашел Дэнни в третьей кабинке справа в баре под названием "Кабачок Энди". Дэнни не был алкоголиком, скорее, наоборот, пил мало. А бар использовал как своего рода рабочее место. Это было дешевле, нежели снимать контору где-нибудь в центре города, а кроме того, там был телефон-автомат, которым он регулярно пользовался. И услышать в баре можно было кое-что существенное, а ведь подслушать — значит, половина дела сделана.

Войдя, Карелла окинул бар взглядом, увидел Дэнни на обычном месте, а кроме того, приметил двух знакомых ему уголовников. Он прошел мимо Дэнни, не глядя на него, и, усевшись за стойку, попросил подать ему пива. Поскольку полицейские издают запах, который чуют определенные личности, чаще всего нарушители закона, на манер того, как есть звуки, которые улавливают только собаки, бармен, подав Карелле пива, спросил:

— Что-нибудь не так, сэр?

— Просто захотелось попить пива, — ответил Карелла.

— Значит, как я понимаю, — сладко улыбнулся бармен, — это визит неофициальный?

— Верно, — согласился Карелла.

— Хотя скрывать нам вроде нечего, — продолжал улыбаться бармен.

Карелла не потрудился удостоить его ответом. Он допил пиво и полез было в карман за бумажником, как бармен заявил:

— Угощает фирма, сэр.

— Спасибо, но я, пожалуй, лучше заплачу сам, — отказался Карелла.

Бармен не стал спорить. Он решил, что Карелла из тех полицейских, которые на мелочи не размениваются. Карелла расплатился за пиво, не глядя на Дэнни, вышел из бара и, подняв воротник пальто, зашагал по улице. Пройдя два квартала навстречу леденящему ветру, он перешел на другую сторону, прошагал те же два квартала назад, только теперь ветер дул ему в спину, и, спрятавшись в подъезд как раз напротив бара, принялся ждать, когда появится Хромой Дэнни. Дэнни, которому следовало бы относиться к своим обязанностям повнимательнее в такой чертовски холодный январский день с ветром силой в двадцать миль в час, вышел только через десять минут. К тому времени у Кареллы замерзли нос и пальцы ног. Он похлопал руками в перчатках, подтянул еще выше воротник пальто и принялся догонять Дэнни, но не спешил и прошел почти семь кварталов, прежде чем пристроился следом за ним.

— Привет, — поздоровался Дэнни. — Замерз, наверное, а?

— Да, это тебе не Майами Бич, — отозвался Карелла.

— Не везет, а? — заметил Дэнни. — Между прочим, ты разглядел этих двоих в баре?

— Да.

— Узнал?

— Конечно. Ральф Андруччи и Пинки Дин.

— Верно, — уважительно подтвердил Дэнни. — Они, кстати, тебя тоже узнали. Сразу распознали в тебе полицейского и дали бармену знак, чтобы он выведал, зачем ты туда явился, ни на минуту не поверив твоим словам о том, что тебе захотелось выпить пива. Поэтому я и решил, что лучше прокантоваться там лишних десять минут, нежели выскакивать сразу вслед за тобой, понятно? Потому что, раз ты имеешь дело со мной, тебе следует вести себя более осмотрительно, понятно?

— Понятно, — ответил Карелла.

— А почему ты не позвонил?

— Я решил испытать судьбу.

— Я предпочитаю, чтобы ты звонил, — явно обидевшись, заявил Дэнни. — Тебе это известно.

— Честно говоря, я предпочитаю в такой холод заглянуть в бар, нежели болтаться по улицам, — сказал Карелла. — Вот я и зашел, а потом сразу вышел, чтобы подождать тебя.

— Понятно, — отозвался Дэнни.

— Вот так.

— Слушай, извини. Мне ведь приходится себя защищать.

— В следующий раз я обязательно позвоню, — пообещал Карелла.

— Буду признателен.

Молча они прошли еще несколько кварталов.

— Что тебя интересует? — наконец спросил Дэнни.

— Игра в кости.

— Где?

— Пятая Южная, 4111. В подвале.

— Игра разовая или регулярная?

— Регулярная.

— С переменой мест или стационарная?

— Стационарная.

— Каждый раз по этому адресу?

— Да.

— Значит, в подвале на Пятой Южной, 4111.

— Правильно, — подтвердил Карелла.

— Там, где кому-то вонзили в голову топор в пятницу, верно?

— Верно, — опять подтвердил Карелла.

— Ну и что тебе нужно?

— Все, что можно узнать про эту игру.

— Например?

— Кто и когда играл? Кто выиграл и кто проиграл?

— А какое отношение имел убитый к этой игре? — спросил Дэнни.

— Он ею заправлял.

— Сколько он за это имел? Как всегда?

— Понятия не имею. Постарайся узнать.

— Говоришь, играли постоянно? Всегда в одном и том же месте?

— Да.

— Ты уже разговаривал с сержантом, который там патрулирует?

— Нет еще.

— Поговори.

— Зачем?

— Вполне вероятно, что ему кое-что известно. Может, делил с Лассером доходы.

— Возможно. В понедельник я с ним поговорю.

— Должен сказать тебе… — начал Дэнни.

— Да?

— Я об этом деле ничего не слышал, ничегошеньки. Ты считаешь, что кто-то из участников этой игры и прикончил его, так?

— Я пока ничего не знаю, Дэнни. Ловлю рыбку в мутной воде.

— Понятно, только почему ты ловишь рыбку возле игры в кости? Игроки в кости не имеют привычки рубить человека топором.

— А где еще мне рыбачить?

Дэнни пожал плечами.

— Из того, что я вычитал в газете, Стив, похоже, тут действовал псих. — И снова пожал плечами. — У тебя есть на примете псих? Вот и порыбачь вокруг него.

— Псих есть, только это женщина… Еще есть ее сын, который рисует картинки и никогда не выходит из дома. Имеются и три старых маразматика, которые участвовали еще в испано-американской войне и которые теперь сидят и сами ждут смерти. Есть у меня и негр, который умеет пользоваться топором и которому платят гроши, но мне не думается, что это он зарубил нашего старика.

— И еще игра в кости.

— Да. Так, значит, где мне рыбачить?

— Возле игры в кости.

— Правильно, — согласился Карелла. — Игра в кости имеет какой-то определенный смысл.

— Не очень-то на это рассчитывай, — посоветовал Дэнни. — В ней могут принимать участие жильцы этого же дома. Раз-два в неделю они спускаются в подвал просто провести время.

— Может, и так.

— Вот и получилось, — продолжал Дэнни, — что кто-нибудь из них и прикончил его, не выходя, так сказать, из дома. Или, наоборот, дома делать нечего, вот они и идут играть в кости вместо того, чтобы пить или гоняться за юбками.

— Вполне может быть, — согласился Карелла. — А может, это шайка хулиганов, которым негде приютиться, вот они и платили Джорджу Лассеру за пользование его подвалом.

— Возможно, — не был уверен Дэнни.

— В таком случае убийца с топором должен быть где-то поблизости?

— Убийца с топором всегда бывает очень далеко, — сказал Дэнни. — Ты знаешь какого-нибудь профессионала, который взялся бы за топор? Я такого не знаю. Ты имеешь дело с любителем, Стив. Вот почему я тебе и советую не особенно надеяться на игру в кости. Даже если бы в игре участвовали самые отчаянные в городе подонки, вряд ли кто-нибудь из них воспользовался бы топором.

Карелла отчего-то встревожился.

— Что я такого сделал? — спросил Дэнни. — Нарушил все твои планы?

— Нет, нет. Я скажу тебе, почему мне не по душе эта игра в кости. Потому, что это нарушение закона. А значит, все, кто в ней участвовал, нарушители закона. А раз они уже нарушили закон…

— Брось, Стив, — сказал Дэнни. — Игра на деньги — это не преступление, а проступок.

— Пусть так.

— С чего это игрок в кости вдруг возьмется за топор? И разрубит кому-то голову? Брось, Стив.

— Ты в это не веришь? — спросил Карелла.

Дэнни долго молчал. Потом пожал плечами и сказал:

— Старая китайская пословица гласит: играть в кости — все равно что содержать женщину: никогда не получаешь той отдачи, на которую надеешься.

Карелла улыбнулся.

— Поэтому кто знает? — продолжал Дэнни. — Может, кто-то здорово проигрался, нашел топор…

— В кладовой, куда вход с улицы, — подсказал Карелла.

— И, решив, что Лассер виноват, что ему так не повезло, сказал: "Прощай, управляющий!" — Дэнни опять пожал плечами. — Все может быть. Люди сходят с ума из-за игры не меньше, чем из-за женщин. Но насчет того, что это не профессионал, я уверен. Профессионал пустил бы старику пулю в голову, легко и просто. Или засадил бы нож в спину. Но топор? Довольно мерзкая это штука, топор, а?

— Послушаешь, о чем говорят?

— Конечно, и обязательно позвоню, — ответил Дэнни. И помолчал. — Знаешь, я сейчас на мели.

— И я тоже, — сказал Карелла. — Да, но у меня жизнь, полная опасностей.

— А мне надо купить новый глушитель, — сказал Карелла.

— Чего?

— На одну из наших машин.

— Да? Разве ты лично платишь за это?

— Из все тех же денег на карманные расходы.

— Откуда взялись эти карманные расходы? — спросил Дэнни. — Что, город не в силах платить вам как следует, что ли?

— Мы торгуем наркотиками на стороне, — ответил Карелла.

— Ладно, я тебе верю, — сказал Дэнни.

— Когда ты мне позвонишь?

— Как только что-нибудь узнаю. Послушай, Стив, я не шучу, я в самом деле на мели. Я мог бы кое-кого использовать…

— Дэнни, если я услышу от тебя что-нибудь толковое, я тоже постараюсь чего-нибудь раздобыть. Я ведь тебя не обманываю. Сейчас у меня в кармане пусто.

— О господи, — простонал Дэнни, — середина января, а выпить не на что. Кто захочет работать на полицию в таких условиях? — Усмехнувшись, он огляделся, быстро, но крепко пожал Карелле руку и сказал:

— Я тебе позвоню.

Карелла смотрел ему вслед, пока он, прихрамывая, шел по улице. Потом засунул руки в карманы и прошел целых пятнадцать кварталов до того места, где оставил свою машину.

Глава 5

Если ты полицейский, то про взяточничество тебе известно все.

Известно, что, если кто-то берет, значит, это старший из патрульных, который потом делится со своими напарниками по смене. Тебе об этом известно также потому, что ничто так не ухудшает отношение к полиции, как огромное число полицейских с протянутой рукой. А когда протянуто чересчур много рук, вымогатель вдруг путается, и тогда в один прекрасный день у дежурного сержанта раздается звонок и голос произносит: "Я хочу поговорить с детективом".

Однако сержант Ральф Кори вовсе не собирался беседовать с детективом.

Утром в понедельник он был готов приступить к пятидневному патрулированию в смене с восьми утра до четырех дня, после чего ему предстоял отдых в течение пятидесяти шести часов, а затем в воскресенье снова работа, только теперь уже в смену с двенадцати ночи до восьми утра. Следующая смена была с четырех дня до двенадцати ночи, а потом снова с восьми утра до четырех дня.

Полицейский участок — это небольшое войско. Но даже в большом войске с сержантом шутить не положено. А Кори был не только сержантом и старшим по смене, но и старшим среди двенадцати сержантов в участке, за исключением Дэйва Мерчисона. Однако Мерчисона можно было не считать, потому что он не был в патрульной службе, а сидел за коммутатором и проводил перед сменой поверку.

Поэтому сержант Кори слыл очень важной персоной, пользовался известностью — словом, был человеком, с которым не следовало вольничать.

Была одна только беда.

Стив Карелла обошел его по службе.

Стив Карелла был в этом небольшом войске, которое называлось 87-м полицейским участком, детективом второй степени, что выше, чем сержант. На целых две ступени. Даже если бы Карелле нравился Кори, он бы все равно его обошел. А поскольку он ему не нравился, то обошел он его с удовольствием. Кори был рослым и краснорожим, каким обычно рисуют омерзительного и ничтожного полицейского, что в данном случае полностью соответствовало истине. Он в самом деле был омерзительным ничтожеством, а сержантом сделался только потому, что по чистой случайности подстрелил убегавшего грабителя банка. Его револьвер сам по себе выстрелил, когда он вытащил его из кобуры, пуля попала грабителю в левую ногу, Кори получил благодарность и звание сержанта, чуть не став детективом третьей степени.

Карелле он не нравился в 1947 году, не нравился и теперь, но, когда Кори вошел к ним в отдел, Карелла приветливо улыбнулся и сказав: "Садись, Ральф. Хочешь курить?" — подвинул к нему пачку сигарет, а Кори наблюдал за ним и думал, чего этому итальяшке нужно.

Карелла отнюдь не собирался ему это сказать, во всяком случае, пока. Карелла хотел знать, почему Кори и словом не обмолвился о том, что у него на участке идет игра в кости на деньги, особенно сейчас, когда в пятницу был убит человек, под присмотром которого и в подвале которого до того, как он стал покойником, шла игра. Если Кори не знал об этой игре, то Карелле было интересно, как же это получилось, что он о ней не знал? А если знал, то почему ничего не сказал? Но пока Карелла сидел и улыбался Кори и с наслаждением курил вместе с ним, как это делают полицейские на телеэкране.

— В чем дело, Стив? — спросил Кори.

— Я хотел бы, чтобы ты мне кое в чем помог, — ответил Карелла.

Кори удалось подавить вздох облегчения, он улыбнулся и, затянувшись "Честерфилдом" с длинным мундштуком, сказал:

— Буду рад помочь, чем могу. В чем проблема?

— Один из моих приятелей нуждается в деньгах, — сказал Карелла.

Кори, который только собирался вновь затянуться сигаретой, замер и быстро поднял глаза, встретившись со взглядом Кареллы, сидевшего напротив. Человек нечестный, он тотчас разгадал, что Карелла ведет какую-то игру. "Приятель" Кареллы, который нуждается в деньгах, не кто иной, как сам Карелла. А когда полицейский говорит тебе, что он нуждается в деньгах, значит, он хочет кусок пирога, не то без конца начнет жаловаться на тебя капитану за нарушение порядка.

— Сколько ему нужно? — спросил Кори, что означало: сколько ты хочешь получить, чтобы обо всем забыть?

— Он очень нуждается, — на полном серьезе объяснил Карелла.

Это оказалось хуже, чем Кори ожидал. Карелла, по-видимому, намекал, что хотел бы получить больший кусок, чем обычно полагается детективу. У детективов бывает свой небольшой бизнес, в который патрульные обычно не вмешиваются, и наоборот.

— На что же рассчитывает твой приятель? — спросил Кори.

— Я бы сам ему помог, — сказал Карелла, — только не знаю как.

— Я тебя не совсем понимаю, — сказал озадаченный Кори.

— У тебя больше связей, — сказал Карелла.

— Каких связей? — не понял Кори.

— Мой приятель интересуется действиями, — сказал Карелла.

— О чем ты говоришь? — спросил Кори и вдруг прищурился:

— О дамочках, что ли?

— Нет.

— Я тебя не понимаю, Стив.

Кори вовсе не прикидывался глупым. Он просто не мог понять, что от него требуется. Он явился сюда в отдел, ожидая получить, одному богу известно за что, нахлобучку от Кареллы, и вдруг сообразил, что Карелла хочет лишь часть прибранного им к рукам. Это совсем его не удивило, хотя в участке было известно, что Карелла — человек честный и взяток не берет. Кори на своем веку встречал таких полицейских, которые не брали. Но потом, когда он знакомился с ними поближе, выяснялось, что и они тоже брали, как миленькие, но молчали, вот и все. Поэтому Кори решил, что Карелла хочет иметь свою долю, против чего Кори не возражал, лишь бы процент был не слишком крут. Он начал было нервничать, когда Карелла сказал, что очень нуждается в деньгах, решив, что предстоит настоящий грабеж. Но потом Карелла, видать, умерил свой аппетит и заговорил о том, что готов сам помочь своему приятелю, из чего Кори решил, что, может, и в самом деле существует какой-то приятель. Затем Карелла сказал ему, что его приятель интересуется действиями, и Кори немедленно снова пришло в голову, что приятель Кареллы — это сам Карелла, как он и думал с самого начала. И хочет он, догадался Кори, чтобы Кори втихую познакомил его с одной из проституток, которые действовали на его участке. Но нет, Карелла сказал, что речь идет не о женщинах.

— Кости, — наконец сказал Карелла. — Кости. На них можно быстро заработать.

— Понятно, — отозвался Кори.

— Ага.

— Значит, речь идет об игре?

— Ага.

Наступило молчание. Кори затянулся сигаретой.

Карелла ждал.

— Видишь ли, Стив, — наконец заговорил Кори, — я понятия не имею, как помочь твоему приятелю.

— Вот как?

— Да. Извини, пожалуйста.

— Нехорошо, — заметил Карелла.

— Я понимаю. Но видишь ли, у меня на участке не играют.

— Нет? — удивился Карелла.

— Нет, — подтвердил Кори и снова затянулся.

Опять наступило молчание.

— Плохо дело, — вдруг сказал Карелла, — потому что я надеялся, что ты знаешь, где играют.

— Нет, не знаю.

— Значит, придется мне самому поискать, — ухмыльнулся Карелла. — Придется им как следует раскошелиться, поскольку я займусь этим в свободное от работы время.

— Да, — сказал Кори, — я понимаю, о чем ты говоришь.

— Ага.

— Я, конечно, мог бы поспрашивать вокруг. Может, кто-нибудь из ребят и знает.

— Не думаю, что ребята знают, раз не знаешь ты, Ральф.

— Не поверишь, но это далеко не всегда так, — сказал Кори.

— Вот именно.

— Что?

— Не поверю, — сказал я.

— Ладно, — Кори поднялся со стула. — Я поспрашиваю вокруг о том, что тебя интересует, Стив.

— Присядь на минуту, Ральф, — сказал Карелла и улыбнулся. — Еще сигарету?

— Нет, спасибо. Я стараюсь курить поменьше.

— Ральф, — сказал Карелла, — не расскажешь ли мне об игре, что идет в подвале дома 4111 на Пятой Южной?

Правильно сделал, что спросил, подумал Карелла. Лицо у Кори не изменилось. Не моргнув и глазом, он сидел напротив Кареллы и сверлил его своими колючими глазами.

— 4111? — наконец спросил он.

— Ага.

— На Пятой Южной?

— Ага.

— Не думаю, что мне известна игра, о которой ты говоришь, Стив. — Кори выглядел искрение заинтересованным. — Там что, играют в карты?

— Нет. В кости, — ответил Карелла.

— Придется разузнать. Это ведь как раз на моем участке, знаешь?

— Да, знаю. Сядь, Ральф, мы еще не закончили.

— Я думал…

— Да. Сядь. — Карелла снова улыбнулся. — Ральф, человек, который заправлял этой игрой, кончил тем, что ему раскроили топором голову. Его звали Джордж Лассер, он был управляющим в том доме. Ты знаешь его, Ральф?

— Конечно.

— Я считаю, что между игрой и его смертью может существовать связь, Ральф.

— Да?

— Да. Таким образом, это уже не просто игра. Это игра, из-за которой произошло убийство.

— Возможно. Если, конечно, такая связь существует.

— Ральф, если такая связь существует и если окажется, что кто-то из наших полицейских умышленно утаивал информацию об игре в подвале дома 4111, где был убит человек, это может оказаться довольно серьезным обстоятельством, Ральф.

— Вероятно.

— Ты знал про эту игру, Ральф?

— Нет.

— Ральф?

— Да?

— Мы ведь все равно узнаем.

— Стив?

— Да?

— Я слишком давно хожу в полицейских, поэтому не старайся взять меня на понт. — Кори улыбнулся. — Старик, который заправлял этой игрой, мертв. Если я и брал за эту игру, Стив, я говорю "если", то единственный, кто это знал, был тот, кто заправлял игрой, верно? А он умер, Стив. Его зарубили топором. Поэтому кого ты пытаешься обмануть?

— Не нравишься ты мне, Кори, — сказал Карелла.

— Я это знаю.

— Ты мне не понравился с той минуты, когда я впервые тебя увидел.

— Это мне тоже известно.

— Если ты связан с этим…

— Я не связан.

— Если ты связан с этим делом, Кори, если ты будешь затруднять мне работу, если ты помешаешь расследованию…

— Я ничего не знаю про игру в кости, — сказал Кори.

— Если ты знаешь и если мне об этом станет известно, я тебя крепко прижму, Кори. Ты будешь выглядеть совсем по-другому.

— Спасибо, что предупредил, — сказал Кори.

— А теперь убирайся отсюда ко всем чертям!

— Великий детектив! — усмехнулся Кори и вышел из комнаты. Он улыбался. Но на душе у него было тревожно.

Обитателям дома в трущобах абсолютно наплевать, способны полицейские раскрыть преступление или нет. Честно говоря, если кому-нибудь вдруг пришло бы в голову провести среди жильцов такого дома в любое время года социологическое исследование, то, скорее всего, было бы обнаружено, что девяносто девять процентов отнюдь не возражали бы, чтобы все полицейские тут же отправились на тот свет. Возможно, только апрель был бы исключением. В апреле тепло, веет ароматный ветерок, и люди по-братски относятся друг к другу и даже к полицейским. В апреле обитатели трущоб способны пожелать, чтобы все полицейские попали под автобус — пусть получат увечье, но останутся живы.

Стоял январь.

У Коттона Хейза было полно дел.

Начать с того, что какой-то человек не пустил его в подвал.

Этого человека он до сих пор ни разу не видел. Это был не человек, а великан, лет шестидесяти от роду, с европейским акцентом, но из какой страны, Хейз определить не сумел. Он стоял на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал, и хотел знать, что, черт побери, Хейзу нужно. В нем проглядывало какое-то удивительное совершенство: огромная голова с буйной гривой рыжеватых волос, нос картошкой, большие голубые глаза, четко очерченные скулы и твердая складка губ, толстая шея, широкие плечи и грудь, мускулистые руки и громадные кисти, даже голубой свитер с высоким горлом под украшенным медными кнопками голубым комбинезоном — все казалось изваянным кем-то, обладающим необыкновенной соразмерностью.

— Я из полиции, — сказал Хейз. — Мне нужно еще раз осмотреть подвал.

— Предъявите ваше удостоверение, — потребовал человек.

— А кто вы такой? — заинтересовался Хейз.

— Меня зовут Джон Айверсон. Я управляющий соседним 4113 домом.

— А что вы делаете здесь, если управляете там?

— Мистер Готлиб, владелец дома, попросил меня помочь здесь, пока не подыщет кого-нибудь на место Джорджа.

— Помочь в чем?

— Приглядеть за топкой, вытащить утром на улицу мусорные баки. То же самое, что я делаю у себя. — Айверсон помолчал. — Предъявите ваше удостоверение.

Хейз показал Айверсону свое удостоверение.

— Я проведу в доме почти целый день, мистер Айверсон, сказал он. — Часть времени здесь, в подвале, а часть — опрашивая жильцов.

— Пожалуйста, — отозвался Айверсон с таким видом, будто давал Хейзу разрешение остаться.

Хейз ничего не сказал и спустился в подвал. Айверсон последовал за ним.

— Пора проверить, как горит огонь, — почти весело объявил он и подошел к черной чугунной печи, которая находилась в углу подвала. Он заглянул в топку, взял лопату, что была прислонена к бункеру с углем, и лезвием лопаты открыл дверцу. Он бросил в топку с десяток лопат с углем, лопатой же захлопнул дверцу, прислонил лопату к стене и сам встал рядом. Хейз следил за его действиями с другой половины подвала.

— Если у вас есть какие-нибудь дела, можете идти, — сказал он.

— У меня никаких дел нет, — отозвался Айверсон.

— Я было решил, что вы, может, хотите вернуться к себе в дом и проверить там топку.

— Я сделал это перед тем, как пришел сюда, — сказал Айверсон.

— Понятно. Что ж… — пожал плечами Хейз. — А это что?

— Верстак Джорджа.

— Что он на нем делал?

— Да всякую всячину, — ответил Айверсон. Хейз осмотрел верстак. На нем лежал сломанный стул, а рядом почти законченная стремянка, которой предстояло, по-видимому, заменить старую. Над верстаком висели три покрытые пылью полки, битком набитые банками и коробками с гвоздями, шурупами, гайками, отвертками и прочим инструментом. Хейз еще раз осмотрел полки. Нет, пыль была не всюду, как ему показалось с первого взгляда. На средней полке пыли не было.

— Кто-нибудь был здесь после пятницы? — спросил он у Айверсона.

— По-моему, нет. Сюда бы никого и не пустили. Здесь все время фотографировали.

— Кто фотографировал?

— Полиция.

— Понятно, — отозвался Хейз. — А сегодня утром сюда кто-нибудь спускался?

— Из полиции никто.

— А жильцы?

— Жильцы все время сюда заходят, — сказал Айверсон. — Тут ведь, как и у меня в доме, стоит стиральная машина.

— Где стиральная машина?

— Вон там. Нет, позади вас.

Хейз обернулся и увидел возле стены стиральную машину. Дверца у нее была открыта. Он подошел к ней.

— Значит, сегодня утром сюда мог зайти любой и воспользоваться машиной, правильно? — спросил он.

— Правильно, — подтвердил Айверсон.

— Вы кого-нибудь видели?

— Конечно, многих видел.

— Кого, например? Можете припомнить?

— Нет.

— Постарайтесь.

— Я не помню, — сказал Айверсон.

Хейз еле слышно хмыкнул и вернулся к верстаку.

— Этот стул чинил Лассер?

— Не знаю, — ответил Айверсон. — Наверное. Если стул лежит у него на верстаке, значит, над ним трудился Лассер.

Хейз опять посмотрел на среднюю полку. Ее явно вытерли. Он вытащил из кармана носовой платок и, держа его в руке, открыл один из ящиков под верстаком. В ящике были огрызки карандашей, контрольная линейка, чертежные кнопки, шланг для прочистки труб, поломанный скоросшиватель, резинки и запыленная пачка печенья. Хейз попытался задвинуть ящик на место, но тот на полпути застрял. Выругавшись, он с силой толкнул его, а затем, опустившись на четвереньки, полез под верстак посмотреть, что не пропускает ящик. Оказалось, что шланг для прочистки труб зацепился за поперечную балку верстака. Опершись одной рукой о пол ближе к правой задней ноге верстака, Хейз другой рукой отцепил шланг и засунул его поглубже в ящик. Потом вылез из-под верстака, отряхнул брюки и задвинул ящик на место.

— Здесь есть раковина? — спросил он.

— Вон там, возле стиральной машины, — ответил Айверсон.

Хейз отошел от верстака и направился к раковине на противоположной стене. В полу возле раковины был водосток, прикрытый решеткой. Хейз встал ногами на решетку, открыл кран и принялся мыть руки, намылив их куском хозяйственного мыла, лежавшего в раковине.

— В подвалах всегда грязно, — заметил Айверсон.

— Ага, — согласился Хейз.

Он вытер руки собственным носовым платком, поднялся из подвала наверх, вышел на улицу и направился в кондитерскую на углу. По телефону-автомату он позвонил в полицию и сказал, что хочет поговорить с детективом-лейтенантом Сэмом Гроссманом.

— Алло? — раздался голос Гроссмана.

— Сэм, это Коттон Хейз. Я нахожусь на Пятой Южной, только что поднялся из подвала. Мне сказали, что вчера здесь были твои ребята, делали снимки.

— Делали, — подтвердил Гроссман.

— Сэм, у тебя есть снимки верстака, за которым работал покойник?

— Какой, Коттон? Какое дело ты имеешь в виду?

— Убийство топором, Пятая Южная, 4111.

— А, да. Верстака? По-моему, есть, а что?

— Ты их смотрел?

— Мельком. Я сравнительно недавно пришел на работу. У моего брата вчера была свадьба.

— Поздравляю, — сказал Хейз.

— Спасибо. Так что насчет верстака?

— Посмотри еще раз на снимки, — сказал Хейз. — Не знаю, видно на них или нет, но над верстаком висят три полки. Среднюю кто-то вытер. На ней нет ни пылинки.

— Да?

— Да.

— Посмотрю, — пообещал Гроссман. — И если что-либо замечу, приму во внимание.

— Дай нам знать, ладно, Сэм?

— Кто еще работает с тобой?

— Стив Карелла.

— Хорошо, я вам позвоню. Коттон?

— Да?

— На это может потребоваться время.

— Что ты имеешь в виду?

— Мне придется послать туда человека, чтобы снова посмотреть все, сделать снимки и, возможно, кое-что проверить.

— Хорошо, только дай нам знать.

— Обязательно. Большое спасибо.

Хейз пошел обратно к дому Лассера. Теперь непременно следует поговорить с жильцами. Кто-то вытер пыль со средней полки. Интересно, кто и зачем.

Беда была в том, что в Хейзе сразу узнавался полицейский. Поэтому ему приходилось туго с людьми, которые принципиально не любили полицию. Высокий, в шесть футов два дюйма ростом, Хейз весил сто девяносто фунтов. У него были голубые глаза, квадратный подбородок с ямочкой посередине и ярко-рыжие волосы с седой прядью над левым виском, которая появилась после того, как ему однажды нанесли ножевую рану, прямой нос с уцелевшей переносицей, хорошо очерченный рот с припухлой нижней губой, но выражение лица оставалось высокомерным даже тогда, когда он пребывал в хорошем настроении. А уж сейчас, когда он приступил к опросу жильцов, он отнюдь не был в хорошем настроении. Обойдя же два с половиной этажа и наслушавшись наглых и самоуверенных ответов, он разозлился еще больше.

Было уже двенадцать дня. Хейз проголодался, но ему хотелось до обеда покончить с третьим этажом, чтобы во второй половине дня обойти еще три. На каждом этаже было по четыре квартиры, и он уже опросил жильцов За и 3б, оставались еще Зв и Зг, а затем еще двенадцать жильцов с четвертого по шестой этаж включительно — замечательное времяпрепровождение, да еще в понедельник. Как только он поднялся по лестнице и вошел в зловонный подъезд, в доме тотчас стало известно, что у них в гостях легавый, что, собственно говоря, никого не удивило, поскольку все знали, что в прошлую пятницу старому Джорджу Лассеру раскроили топором голову. Легавых здесь не любили, да еще в пятницу, да еще в январе.

Он постучал в дверь квартиры 3 "в" и, не получив ответа, постучал еще раз. Он уже был готов двинуться к 3 "г", как вдруг услышал, что из-за двери кто-то спросил:

— Джорджи, это ты?

Голос был молодой и почему-то едва слышный, поэтому Хейз сначала решил, что человек за дверью болен, но тут его осенили сразу две мысли, заставившие вновь вернуться к двери. Во-первых, поскольку всем в доме было известно о появлении полиции, почему голос за дверью квартиры 3 "в" спрашивает, не Джорджи ли это? И во-вторых, какой Джорджи? Единственный Джорджи, о котором Хейз мог в эту минуту вспомнить, был покойный по имени Джорджи Лассер. Он снова постучал в дверь.

— Джорджи? — спросил голос, по-прежнему приглушенно. Хейз попытался припомнить, где он слышал похожий голос раньше.

— Да, — ответил он. — Джорджи.

— Одну минуту, — сказали за дверью.

Он принялся ждать.

Он услышал приближающиеся к двери шаги. Тот, кто шел, был босым. Услышал, как отодвинули засов, затем вытащили из металлического гнезда цепочку, потом щелкнул обычный английский замок, и дверь приоткрылась.

— Вы не… — возмутился голос, но Хейз уже просунул ногу в образовавшуюся щель. Тот, кто был за дверью, попытался было захлопнуть дверь, но в эту секунду Хейз толкнул дверь плечом, она отворилась, и Хейз очутился в квартире.

В квартире было темно. Жалюзи были закрыты, пахло мочой, застоявшимся сигаретным дымом, человеческим потом и чем-то еще. Перед Хейзом стоял мужчина в помятой полосатой пижаме. Его лицо заросло пятидневной щетиной, и ему срочно требовалось постричься. Ноги у него были грязные, а на пальцах и на зубах — желтые никотиновые пятна. Дверь позади него была открыта, и Хейзу была видна спальня и кровать со спутанными простынями. На кровати лежала женщина. Кроме испачканной нижней юбки, задравшейся высоко и обнажившей иссеченную шрамами ляжку, на женщине ничего не было.

Не говоря уж ни о чем другом, эти шрамы свидетельствовали о том, что в квартире живут наркоманы.

— Кто вы, черт побери? — спросил мужчина.

— Полиция, — ответил Хейз.

— Предъявите документы.

— Не умничай, парень, — сказал Хейз, вытаскивая из кармана бумажник. — Достаточно взглянуть на все это, чтобы понять, что тебя ждут неприятности.

— А может, это вас ждут неприятности за насильственное вторжение в квартиру! — отпарировал мужчина, глядя на удостоверение, которое Хейз совал ему в лицо.

Хейз положил бумажник обратно в карман брюк и подошел к окну в кухне. Он поднял жалюзи, открыл окно, через плечо бросив мужчине:

— Ты что, уже дышать перестал?

— Что тебе нужно, легавый?

— Как тебя зовут?

— Боб Фонтана.

— А девчонку?

— Спроси у нее, — ответил Фонтана. — Спрошу, когда придет ее черед. А пока скажешь ты.

— Я забыл, — пожал плечами Фонтана.

— Сколько дней вы уже здесь сидите?

— Не знаю. Какой сегодня день?

— Понедельник.

— Уже понедельник?

— Не возражаешь, если я открою еще одно окно?

— Ты что, борец за свежий воздух?

Хейз вошел в спальню и открыл там оба окна. Девица на кровати даже не пошевелилась. Обходя кровать, он натянул юбку ей на ноги.

— В чем дело, легавый? — полюбопытствовал Фонтана. — Не любишь шлюх?

— Сколько времени она в таком состоянии? — спросил Хейз.

— Откуда мне знать? Я даже не помню, как ее зовут.

— Она жива? — спросил Хейз.

— Надеюсь. Она ведь дышит, разве нет?

Хейз, взяв девицу за руку, проверил пульс.

— Еле-еле, — сказал он. — Чего вы набрались?

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался Фонтана. Со стула, стоявшего возле постели, Хейз взял обожженную столовую ложку.

— Что это, Фонтана?

— По-моему, ложка. Наверное, кто-то ел суп.

— Да ладно тебе. Где он?

— Что? Суп?

— Наркотик, Фонтана.

— Значит, для этого ты явился сюда?

— Кончился, что ли? — спросил Хейз.

— Не знаю. Ты сам задаешь вопросы и сам вроде на них отвечаешь.

— Ладно, — сказал Хейз, — начнем сначала. Сколько ты уже сидишь здесь, в квартире?

— С Нового года.

— Все празднуешь? А девчонка?

— Это моя сестра, и отстань от меня, — сказал Фонтана.

— Как ее зовут?

— Луиз.

— Луиз Фонтана?

— Ага.

— Где она живет?

— Здесь. А ты думаешь где?

— А ты где?

— Тоже здесь. — Фонтана заметил, что Хейз нахмурился. — Забудь об этом, легавый. Я сплю на кушетке.

— Сколько ей лет?

— Двадцать два года.

— А тебе?

— Двадцать шесть.

— Давно ты на наркотиках?

— Я не понимаю, о чем ты. Если у тебя есть, за что меня наколоть, выкладывай. А иначе убирайся.

— Почему? Ждешь кого-то?

— Ага. Президент Джонсон обещал прийти. Обсудить отношения с русскими. Он приходит обедать каждый понедельник.

— Кто такой Джорджи? — спросил Хейз.

— Не знаю. А кто он такой?

— Когда я постучался в дверь, ты спросил, не Джорджи ли это.

— Разве?

— Как его фамилия?

— Джорджи Джесел. Он приходит вместе с президентом.

— Тогда поступим по-другому, — предложил Хейз. — Не возражаешь, если я загляну в ящики комода?

— Советую предъявить ордер на обыск, прежде чем копаться в моем белье, — сказал Фонтана.

— Так, тут возникает небольшая дилемма, — заявил Хейз. — Может, ты поможешь мне ее разрешить?

— Конечно, буду рад прийти на помощь закону, — торжественно произнес Фонтана, закатив под лоб глаза.

— Быть наркоманом — это еще не нарушение закона, тебе такое, наверное, известно.

— Я даже не знаю, что такое наркоман.

— Но наличие определенного количества наркотиков — это уже нарушение закона. Вот тут и возникает дилемма, Фонтана. Наколоть тебя я не могу, пока не докажу наличия наркотиков в квартире. А доказать наличие без обыска тоже не могу. Но если я схожу в участок за ордером на обыск, ты спустишь в туалет все, что у тебя есть. Так что же мне теперь делать?

— Почему бы не пойти домой и не лечь спать, забыв обо всем? — предложил Фонтана.

— Конечно, я могу пойти против закона, обыскать квартиру и найти шесть фунтов героина…

— Еще чего!

— … Тогда никто и не вспомнит, был или не был у меня ордер, а?

— Кто о чем будет вспоминать? Кого ты обманываешь, легавый? В последний раз я видел в этой округе ордер на обыск тогда же, когда в середине лета шел снег. Беспокоишься, что у тебя нет ордера? Так я и поверю. Ты взломал дверь и ворвался в квартиру, а теперь вдруг забеспокоился об ордере? Ха! — Никто не ломал дверь, Фонтана.

— Нет, конечно, ты только помог себе ножкой и плечиком, вот и все. Слушай, я полицию знаю. Обыскивать ты будешь, так чего крутить вола? Давай начинай, потому что я хочу спать.

— Знаешь что, Фонтана?

— Что?

— По-моему, у тебя ничего нет.

— Тебе это было известно с самого начала, легавый.

— Иначе ты бы боялся обыска.

— Верно. Тогда, раз мы договорились, почему бы тебе не мотать отсюда?

— Почему? Разве ты не хочешь, чтобы я был здесь, когда придет Джорджи?

— Я уже сказал тебе: я хочу обратно в постель.

— Ты ведь спишь на кушетке.

— Ага, значит, на кушетку, — согласился Фонтана. — Она вправду мне сестра, поэтому не старайся меня поймать.

— Как ее зовут?

— Лоис.

— В прошлый раз ты сказал "Луиз".

— Я сказал "Лоис".

— Ты что же, говоря о сестре, называешь ее шлюхой?

— Она и есть шлюха. И то, что она мне сестра, ничего не меняет. Все девки — шлюхи.

— Славный ты малый, Фонтана. Ты когда мылся в последний раз?

— Ты кто? Полицейский или представитель санинспекции? Если ты закончил, давай вали отсюда. Мне эти разговоры надоели.

— А что, если я скажу тебе, что Джорджи сегодня не придет?

— Не придет?

— Нет. А что, если он вообще никогда не придет?

— Почему?

— Отгадай.

— Это старый фокус, легавый. Ты хочешь, чтобы я сказал: "Джорджи не придет, потому что его взяли", — и тогда ты спросишь: "Взяли за что?" Только я на это не покупаюсь.

— Давай-ка попробуем сказать по-другому, — предложил Хейз.

— Ну?

— Джорджи не придет, потому что он умер.

Фонтана опешил. Он молча глядел на Хейза, потом вытер рукой губы.

— Да, — подтвердил Хейз, — ушел навсегда.

— Я только что приехал из Миссури, — сказал Фонтана.

— Ты здесь уже с Нового года, — заявил Хейз. — То есть с прошлого вторника. Джорджи убили в пятницу.

— Когда в пятницу?

— Днем. Где-то между часом и двумя, насколько нам удалось узнать.

— Где?

— Внизу в подвале, — ответил Хейз.

— Какого черта Джорджи понесло в подвал? — спросил Фонтана.

Хейз уставился на него.

— Ты мне не ответил, — заметил Фонтана.

— Джордж Лассер? — спросил Хейз. — О нем идет…

— Не туда попал, легавый, — улыбнулся Фонтана.

Боб Фонтана ожидал прихода кого-то по имени Джорджи, когда Хейз постучался к нему в дверь. Как жаль, что Джорджи, которого он ждал, оказался вовсе не покойным Джорджи Лассером, потому что иначе выяснилось бы, что Лассер связан с наркотиками, а это многое бы объяснило. Наркотики нынче самое доходное занятие в мире, куда более доходное, нежели проституция и азартные игры, по правде говоря, крупнейший из всех подпольных бизнесов, если исходить из затраченной на него энергии и реализуемого капитала. Если человек имеет дело с наркотиками, то можно ожидать чего угодно — даже что его зарубили топором. Поэтому в самом деле жаль, что Боб Фонтана ждал не Джорджи Лассера, а какого-то другого Джорджи. Если бы Лассер оказался торговцем наркотиками, полиция знала бы, где искать. А сейчас в руках у них по-прежнему было пусто.

Конечно, поработал он не совсем зря. Хейз решил дождаться этого Джорджи Как-его-там. День все равно пропал, поэтому, рассудил он, стоит прихватить этого торговца наркотиками и тем самым помочь ребятам из городского отделения по борьбе с наркоманией, у которых всегда дел невпроворот. Беда только в том, что всем в доме известно, что на третьем этаже в квартире у Бобби-наркомана полицейский, чем, наверное, можно было объяснить, что Джорджи в тот день так и не появился.

Хейз прождал Джорджи почти до трех. Он пытался выяснить у Фонтаны, как фамилия Джорджи, но тот посылал его ко всем чертям. Хейз обыскал квартиру, но, как и ожидал, ничего не нашел, кроме кучи грязных носков. В два тридцать проснулась девица. Хейз спросил, как ее зовут, на что она ответила: "Бетти О'Конор". На вопрос, сколько ей лет, она сказала: "Двадцать два года", — поэтому он не смог даже пришить Фонтане растление малолетней. В два тридцать пять девица спросила у Хейза, нет ли у него сигареты. Хейз дал ей сигарету, после чего она поинтересовалась, не приходил ли Джорджи. Фонтана поспешил сказать ей, что Хейз из полиции. Девица оглядела Хейза с ног до головы, решила, что попала в беду, не совсем понимая в какую, потому что только что вернулась из долгого путешествия над мягкими белыми холмами на спинах гигантских лиловых лебедей, но слово "полиция" предвещало беду, а когда попадаешь в беду, надо делать то, чему тебя научила твоя мать.

— Хотите лечь со мной? — приветливо спросила она у Хейза.

Самое лучшее за весь день предложение — это уж наверняка. Тем не менее, Хейз его отверг. Вместо этого он ушел, поговорил с остальными жильцами и в семь тридцать пять вернулся к себе домой.

Он позвонил Карелле и доложил ему, что обнаружил две запыленные полки и одну чистую.

Глава 6

Карелла и Хейз перестали и думать о деле Лассера, как вдруг в пятницу к ним в отдел позвонил Хромой Дэнни и предложил Карелле с ним встретиться. До этой минуты они по отдельности; занимались всякими неотложными делами, возникшими в течение недели.

Был, например, на их участке мужчина, который названивал разным незнакомым дамам, объясняя, как ему хотелось бы с ними поступить, причем таким непристойным образом, что даже самые храбрые из них не решались повторить его слов в полиции. За короткий период со вторника до пятницы Карелла выслушал жалобы четырнадцати женщин, оскорбленных этими телефонными звонками. В то же время он откликнулся на двадцать две мольбы о помощи, выезжая на место происшествий вместе с Хейзом, к которому взывали двадцать семь раз. В число таких идиотских случаев входили, например, драка между мужем и женой (между прочим, не такая уж идиотская для жены, которой и вправду здорово досталось, но вызывающая лишь досаду у детектива, которому предстояло раскрыть убийство), квартирные кражи, несанкционированное сборище, грабежи, проституция (хотя для этого существовала полиция нравов), угон автомашин (хотя опять же для этого существовал свой отдел) и даже история с кошкой, которая взобралась на телевизионную антенну и ни за что не желала спуститься (патрульный попробовал ее снять, за что она ему порядком расцарапала лицо и правую руку), и еще много разных, порой приятных, но больше неприятных происшествий.

Одним из приятных происшествий был случай с девушкой, которая разделась в студеный январский день и, оставшись в, бюстгальтере и штанишках, решила выкупаться в озере в Гровер-парке. Поскольку озеро оказалось на территории 87-го участка и поскольку собравшаяся толпа стала угрожать патрульному, который пытался задержать полуголую девушку, когда она вылезла из воды, позвонили в участок, вот Карелле и довелось полюбоваться хорошенькой девушкой, дрожавшей от холода в мокром нижнем белье.

А из неприятных происшествий — была драка между двумя уличными бандами, что случается в январе крайне редко. Большинство банд откладывает урегулирование своих разногласий до теплых дней лета, когда нрав легче воспламеняется, чему в немалой степени способствует и запах, исходящий от разгоряченных тел. На мостовой остался лежать семнадцатилетний подросток, который истекал кровью, пытаясь запихнуть в порез на животе вывалившиеся внутренности и смущаясь при этом, потому что на него глазела толпа, и в том числе та самая девчонка, которая послужила предметом ссоры. Санитар укрыл его простыней, на которой тотчас проступили кровавые пятна, а потом желтая, похожая на гной слизь, от чего Кареллу чуть не вырвало. Что и говорить, зрелище не из приятных.

Хейз оказался свидетелем смерти человека: он предпринял попытку выяснить, кто его убил, но человек этот молчал, заливая кровью подушку, ибо в груди у него были четыре дырки от такой штуки, чем колют лед, а потом вдруг сел, уставился на Хейза и, сказав: "Папа, папа", прижал Хейза к себе, пачкая кровью его спортивного покроя пиджак. Хейз смывал кровь в кухне маленькой квартирки, наблюдая, как ребята из лаборатории ищут отпечатки пальцев.

А часом позже он допрашивал сбитого с толку и перепутанного ювелира по имени Морис Сигел, у которого последние двадцать лет был магазин на Эйнсли-авеню и которого регулярно грабили три раза в год. На этот раз грабитель явился в половине первого дня, засунул все, что мог, в большую матерчатую сумку, которую принес с собой, а потом ему, видимо, не приглянулось, как сидит у Сигела на плечах голова, и он так дал ему по ней пистолетом, что Хейзу пришлось разговаривать с человеком, на носу у которого криво сидели разбитые очки, а слезы текли по щекам вперемешку с кровью.

Явился он и на вызов, когда человек упал на рельсы в метро на углу Семнадцатой и Гаррис, потом приехал по требованию владельца кафе-мороженого, который утверждал, что кто-то сорвал у него со стены телефон-автомат и убежал с ним; участвовал в розыске троих детей и попытался успокоить человека, который истерически кричал: "Моя жена в постели с другим мужчиной! Моя жена в постели с другим мужчиной!" Работы в эти дни было невпроворот.

В пятницу утром, 10 января, позвонил Хромой Дэнни, попросив к телефону Стива Кареллу, который чуть не ушел на очередной вызов, на этот раз из литературного агентства, где украли две пишущие машинки, затем на звонок женщины, которая пожаловалась, что за ней подсматривают, а заодно и проверить жалобу управляющего супермаркетом, который считал, что кто-то присваивает часть их выручки.

— По-моему, я кое-что нащупал, — сказал Дэнни.

— Сейчас можешь со мной встретиться? — спросил Карелла.

— Я еще не встал.

— В таком случае когда?

— Во второй половине дня.

— В какое время?

— В четыре, — назначил Дэнни, — на углу Пятнадцатой и Уоррен.

В 9. 27 Карелла вышел из участка, чтобы ответить на поступившие вызовы и надеясь к четырем освободиться. Он попрощался с Хейзом, который решил нанести визит семейному врачу Лассеров в Нью-Эссексе и в эту минуту доказывал по телефону Дэйву Мерчисону у пульта внизу, что ему необходима служебная машина.

— Эй, — окликнул его Карелла. — Я сказал "до свидания".

— Пока.

— Будем надеяться, что Дэнни притащит что-либо существенное.

— Будем, — отозвался Хейз и помахал вслед Карелле рукой, пока тот, пройдя через дверь в решетчатой перегородке, не исчез из виду, а затем снова вернулся к телефону и снова принялся кричать на Мерчисона. Но на Мерчисона это впечатления не производило. Хейз объяснял ему, что его собственная машина в гараже, ей надо делать центровку, а Мерчисон, в свою очередь, упрямо твердил, что все машины участка либо уже в это утро задействованы, либо расписаны и что он не смог бы выделить Хейзу машину, даже если бы ему позвонил комиссар полиции или сам мэр. Хейз послал его ко всем чертям. Когда он выходил из участка, направляясь к железнодорожной станции, он умышленно прошел мимо Мерчисона, не повернув в его сторону головы. А Мерчисон, занятый коммутатором, и не заметил, как мимо прошагал Хейз.

Доктор Фердинанд Мэтьюсон был пожилым человеком с львиной гривой седых волос, длинным носом и бархатным голосом, струившимся из-за поджатых губ. Одетый в черный костюм, он сидел в большом кожаном кресле и, сложив покрытые старческими пятнами руки домиком у себя перед лицом, напряженно и недоверчиво вглядывался в Хейза.

— Как давно больна миссис Лассер? — спросил Хейз.

— С 1939 года, — ответил Мэтьюсон.

— А поточнее?

— С сентября 1939 года.

— Как называется ее нынешнее состояние?

— Параноидальная шизофрения.

— Вам не кажется, сэр, что миссис Лассер следовало бы поместить в психиатрическую лечебницу?

— Ни в коем случае, — ответил Мэтьюсон.

— Несмотря на то, что она страдает шизофренией с 1939 года?

— Она не представляет опасности ни для себя, ни для других людей. Поэтому незачем класть ее в лечебницу.

— А была ли она когда-либо в лечебнице?

— Да.

— Когда?

— В 1939 году.

— Сколько она там пробыла? Снова Мэтьюсон ответил не сразу.

— Так сколько же, сэр?

— Три года.

— Где?

— Не знаю.

— Вы их семейный врач, не так ли?

— Да.

— Можете вы мне сказать, где же она была госпитализирована?

— Я не хочу в этом участвовать, сэр, — вдруг произнес Мэтьюсон. — Не хочу участвовать в том, что вы намерены сделать.

— Я намерен расследовать убийство, — сказал Хейз.

— Нет, сэр. Вы намерены запрятать старую женщину обратно в сумасшедший дом, и я вам в этом не помощник. Нет, сэр. В жизни Лассеров и так слишком много горя. Я не стану помогать вам сделать эту жизнь еще хуже. Нет, сэр.

— Доктор Мэтьюсон, уверяю вас, я…

— Зачем вы это делаете? — стоял на своем Мэтьюсон. — Почему не хотите дать возможность старой больной женщине дожить оставшиеся ей дни в мире и покое под защитой человека, который ее любит?

— Извините, доктор Мэтьюсон, я был бы рад дать возможность всем без исключения доживать свои дни в мире и покое, но кто-то лишил этой возможности Джорджа Лассера.

— Эстель Лассер не убивала своего мужа, если вы это предполагаете.

— Никто и не утверждает, что это сделала она.

— Тогда почему вас интересует ее состояние? Она ничего не соображает с сентября 1939 года, когда Тони уехал… — Мэтьюсон резко оборвал самого себя. — Не имеет значения, — сказал он. — Уходите, сэр. Прошу вас мне не мешать.

Хейз спокойно продолжал сидеть напротив Мэтьюсона.

— Доктор Мэтьюсон, — тихо сказал он, — мы расследуем дело об убийстве.

— Меня не интересует, чем вы…

— Мы можем предъявить вам обвинение в том, что вы препятствуете расследованию, но я предпочел бы не делать этого, сэр. Я просто говорю вам, что миссис Лассер была вполне способна убить своего мужа. Равно, как и Энтони Лассер был вполне способен…

— Оба ваших предположения совершенно абсурдны, — перебил его Мэтьюсон.

— Если они настолько абсурдны, сэр, то, быть может, вы объясните мне почему.

— Потому что Эстель с сентября 1939 года перестала узнавать своего мужа или кого-либо другого. И Тони Лассер ни разу не выходил из дома на Уэстерфилд-стрит с тех пор, как вернулся домой из Виргинии в июне 1942 года. Вот почему. Вы имеете дело здесь с исключительно деликатным симбиозом, мистер Хейз, и если вы его нарушите, вы будете виновны в гибели двух людей, которым и так довелось испытать в своей жизни достаточно горя.

— Расскажите мне, что вам известно, сэр, — сказал Хейз.

— Я уже рассказал вам то, что считаю нужным. Больше я ничем не могу вам помочь. Я умоляю вас оставить этих людей в покое. Они не могут иметь никакого отношения к убийству Джорджа Лассера. Если вы поднимете этот камень, мистер Хейз, то найдете под ним всего лишь слепых альбиносов, в панике бегущих от солнечного света. Прошу вас этого не делать.

— Спасибо, доктор Мэтьюсон, — поблагодарил его Хейз и ушел.

Хейз не очень верил в старинные поговорки, но тем не менее, припомнив, что дыма без огня не бывает, подумал, что густой дым валит из дома, в котором живут Эстель Лассер и ее сын Тони. Прежде всего, решил Хейз, необходимо проверить, не упекли ли Эстель в лечебницу в 1939 году по чьей-либо злой инициативе. Поэтому он добрался до нью-эссекской полиции, представился и попросил разрешения посмотреть их архивы за 1939 год. Нью-эссекская полиция всегда была готова сотрудничать с детективами из большого города, ему охотно выдали все дела, и Хейз на целых полтора часа погрузился в чтение страниц, на которых были зафиксированы мелкие кражи и мошеннические сделки — бедствие этого райского уголка в те далекие счастливые дни. К сожалению, за миссис Лассер не числилось ни мелкой кражи, ни обвинения в мошенничестве. Никакой официальной жалобы против нее не подавалось. Хейз поблагодарил полицейских и отправился в нью-эссекскую больницу, где также попросил разрешения покопаться в их пухлых историях болезни.

Вечером 11 сентября 1939 года к дому мистера Джорджа Лассера по адресу Уэстерфилд, 1529, была вызвана "скорая помощь". В 8. 27 миссис Лассер доставили в местную больницу, откуда 13 сентября 1939 года перевели в "Буэна Виста" для дальнейших обследований. Хейз пошел обратно на станцию, съел в буфете сосиски, выпил стакан апельсинового сока и на поезде в 12. 14 отбыл в город. В поезде он трижды менял место, переходя из вагона в вагон, — кому-то на железной дороге пришло в голову включить кондиционеры, наверное, по причине того, что раз они плохо функционировали в течение июля и августа, то сейчас, в январе, самое время их проверить. Вот и пришлось ему трижды пересаживаться в поисках тепла и, наконец, утешиться тем, что у него появилась возможность до самого конца поездки любоваться скрещенными ножками какой-то рыжеволосой девицы.

Психиатр, с которым он беседовал в "Буэна Виста", оказался довольно молодым человеком, который проработал там не больше пяти лет и потому, разумеется, не мог помнить Эстель Лассер. Без судебного ордера или разрешения самого больного он решительно не хотел показывать историю болезни, но Хейз объяснил, что ищет сведения, которые могут оказаться весьма существенными в деле об убийстве, и что не сомневается в возможности получения ордера, стоит ему лишь съездить за ним. Психиатр без большого энтузиазма решился отыскать историю болезни Эстель Лассер, потому что боялся, как он сказал, что она может подать на него в суд за разглашение врачебной тайны. Однако Хейз сумел убедить его, что миссис Лассер больна и вряд ли в состоянии судиться с кем-либо. Бормоча что-то про себя и неодобрительно покачивая головой, психиатр все же разыскал историю болезни миссис Лассер и подтвердил, что действительно в течение сентября 1939 года миссис Лассер прошла серию психиатрических тестов. Тут доктор оторвался от записей и, подняв глаза, заметил, что примерно в то же время Гитлер вторгся в Польшу. Мир и вправду тесен, кивнул Хейз.

— Можете ли вы сказать мне, какие факты сопутствовали ее госпитализации? — спросил он.

— Да, конечно. 11 сентября 1939 года, через неделю после того, как ее сына отправили в школу, миссис Лассер…

— Там говорится, что это за школа?

— Да. "Сомс-акедеми" в Ричмонде, штат Виргиния.

— Это частное учебное заведение, не так ли?

— Да.

— Продолжайте, — попросил Хейз.

— Миссис Лассер попыталась покончить с собой, вот и все, сказал психиатр.

— Понятно.

— Оказалось, что это уже ее третья попытка суицида после отъезда сына в школу. На этот раз ее муж всерьез встревожился и вызвал "скорую помощь". Ее отвезли в нью-эссекскую больницу. Там ее осмотрели и направили к нам. У нас в психиатрии работают опытные специалисты.

— Понятно. И какой же диагноз поставили ей, доктор?

— Параноидальная шизофрения, — ответил врач.

— И что было предложено?

— Мы сказали мистеру Лассеру, что его жена нуждается в длительной госпитализации и серьезной медицинской помощи, и рекомендовали ему поместить ее в специальное психиатрическое заведение. Он отказался, по-видимому, по совету своего семейного врача. Тогда мы потребовали судебно-медицинской экспертизы.

— А в чем ее смысл?

— Видите ли, если человек госпитализирован на основании экспертизы, то он может покинуть психиатрическое заведение только с разрешения его директора.

— Для чего следует предварительно обратиться в суд?

— Необязательно, если этому не сопутствует обвинение в уголовном преступлении. В данном случае такового не имелось. — Он еще раз взглянул в историю болезни. — Нет, такового нет. А значит, на выход из заведения требовалось только разрешение директора.

— И куда же миссис Лассер направили? В больницу штата?

— Нет, сэр. Мистер Лассер попросил разрешения поместить ее в частное лечебное учреждение. Просьба была удовлетворена через суд.

— Через суд? Но вы же, по-моему, только что сказали…

— Да, мистер Хейз, через суд. Обвинения в уголовном преступлении не имелось, но решение судебно-медицинской экспертизы может быть обговорено только в суде. По закону в верховном суде штата. Причем документы о госпитализации должны быть подписаны двумя квалифицированными психиатрами.

— Разве пребывание в подобном частном заведении не очень дорого стоит? — спросил Хейз.

— Что?

— Пребывание в частном лечебном заведении. Разве?..

— Да, очень дорого.

— Сколько?

— Пребывание в хорошем заведении стоит от двухсот до трехсот долларов в неделю.

— А миссис Лассер поместили в хорошее?

— Да, сэр. Ее отправили в мерсеровский санаторий, который находится здесь в городе. Заведение с превосходной репутацией.

— Понятно, — отозвался Хейз. — Большое спасибо, доктор. Вы мне очень помогли.

Мерсеровский санаторий располагался на обсаженной деревьями улице в Риверхеде, в противоположном конце города. Хейз, уйдя утром из участка, уже побывал в Нью-Эссексе, который находился в пятнадцати милях к востоку от Риверхеда, затем в "Буэна Висте" в пятнадцати милях к западу от Риверхеда, а теперь снова очутился в верхней части города, где стояло огромное белое здание, выстроенное в колониальном стиле эпохи Георгов, обнесенное невысокой чугунной оградой, которую вполне мог перепрыгнуть и ребенок. Никакой вывески, не видно было и одетых в белые халаты санитаров или сестер. На окнах, выходящих на улицу, ни решетки, ни даже проволочной сетки. Короче, ничто, кроме того факта, что здание занимало целый квартал, не свидетельствовало о том, что это больница для умалишенных.

В приемной Хейз представился дежурной сестре в белоснежном халате, сказав ей, что он детектив, и предъявив свое удостоверение. Дежурная осталась почему-то на удивление равнодушной к его появлению. Она попросила Хейза присесть, а сама на несколько минут исчезла за огромной дверью красного дерева. Вернувшись, она поинтересовалась, не возражает ли Хейз подождать еще немного, на что он ответил, что не возражает, и затем посмотрел на часы. Была пятница, начало уик-энда, и его ждал ужин с Кристиной.

В конце, казалось, получаса, но на самом деле прошло минут десять, не больше, дверь красного дерева отворилась, и в приемную вошла очень красивая женщина лет сорока пяти в отлично сшитом голубом костюме. Ее каштановые волосы были сзади высоко подняты и заколоты в строгий пучок, а на лице играла приветливая улыбка.

— Детектив Хейз? — спросила она. Хейз поднялся со скамьи. — Да, — сказал он и протянул руку. — Добрый день, мэм.

— Добрый день, — откликнулась женщина, пожимая ему руку. — Я миссис Мерсер. Не угодно ли войти?

Он вошел вслед за миссис Мерсер в кабинет, отделанный панелями из того же красного дерева. Она указала ему на обитое пестрой тканью кресло с высокой спинкой, которое стояло перед очень большим письменным столом, покрытым стеклом толщиной в полдюйма. На столе лежали груды, как предположил Хейз, историй болезни в потрепанных голубых обложках. Заключенный в рамочку диплом на стене над креслом самой миссис Мерсер гласил, что некая Джералдайн Портер (наверное, так звали миссис Мерсер до замужества, решил он) получила степень бакалавра естественных наук в Бостонском университете. Второй такой же документ свидетельствовал, что Джералдайн Портер Мерсер (он оказался прав насчет девичьей фамилии) получила степень магистра на факультете психологии Корнельского университета. Стену украшали еще с десяток документов, в основном благодарности и награды от самых различных организаций и ассоциаций за превосходную лечебную работу и отличное обслуживание со стороны медицинских работников мерсеровского санатория и лично миссис Мерсер.

— Итак, детектив Хейз, чем могу быть вам полезна? — спросила она. В разговоре у нее проглядывал акцент северо-западных штатов, который почти исчез после многих лет жизни в Риверхеде. Хейз улыбнулся своей догадке, и она улыбнулась ему в ответ.

— Бостон, — ответил он одним словом.

— Почти. Вест-Ньютон.

— Это одно и то же.

— Возможно, — согласилась миссис Мерсер и снова улыбнулась. — Вы еще не объяснили мне причину своего появления у нас.

— Вчера днем был убит человек по имени Джордж Лассер, сказал Хейз, не сводя глаз с ее лица. Но взгляд ее голубых глаз остался равнодушным, и полные губы не дрогнули. Она терпеливо и молча ждала. — Его жену зовут Эстель Вэлентайн Лассер, — добавил Хейз.

— Ясно, — откликнулась миссис Мерсер.

— Ее имя говорит вам о чем-нибудь?

— Да. Она у нас лечилась.

— Совершенно верно.

— Я помню. С тех пор прошло немало лет, мистер Хейз. — Она улыбнулась. — Вас следует называть мистер Хейз или детектив Хейз? А то я в растерянности.

— Как хотите, — улыбнулся в ответ Хейз.

— Тогда мистер Хейз, — сказала она. — Миссис Лассер лечилась у нас вскоре после нашего открытия, так сказать. Мой муж открыл больницу в 1935 году, и она, по-моему, была здесь в те годы.

— Миссис Лассер поступила к вам в 1939 году, — сказал Хейз.

— Да, правильно.

— Можете ли вы об этом мне рассказать?

— О чем именно?

— Сколько она платила?

— Что?

— Ведь это частная лечебница, — сказал Хейз. — Сколько миссис Лассер платила за лечение в 1939 году?

— Не могу сказать вам точно. Придется поднять наши счета. Хотя сомневаюсь, сохранились ли они.

— Ваши финансовые документы, имеете вы в виду?

— Да. Наши медицинские архивы сохранены полностью.

— Тогда попробуйте вспомнить, хотя бы приблизительно, сколько стоило лечение в 1939 году?

— Пожалуй, сто долларов в неделю. Или сто двадцать пять. Не больше, я уверена.

— И мистер Лассер согласился нести такие расходы?

— Наверное. Его жена лечилась у нас, значит, он…

— Регулярно ли он платил?

— Не знаю, мистер Хейз. Если это важно, я попрошу выяснить, не сохранились ли счета. Но я…

— Успеем проверить это позже, — сказал Хейз. — Не можете ли вы сказать мне, сколько времени миссис Лассер пробыла здесь?

— Ее выпустили в июне 1942 года по рекомендации моего мужа.

— Был ли ваш муж убежден в то время, что миссис Лассер можно было по закону считать способной отвечать за свои действия?

— То есть дееспособной? — спросила миссис Мерсер. — По-моему, это выражение не имеет смысла. Нам, психиатрам, оно было навязано представителями судебных органов. Если вы хотите спросить, считал ли мой муж, что миссис Лассер способна жить в кругу своей семьи, да, мой муж так считал. Если вы спрашиваете, был ли он уверен, что миссис Лассер не предпримет новой попытки причинить себе или кому-нибудь другому вред, да, мой муж был в этом уверен. Более того, момент был наиболее благоприятным для ее возвращения домой. Ее болезнь, как вам, возможно, известно, началась с отъезда ее сына в школу. Или, по крайней мере, в эту пору болезнь себя проявила. А в июне 1942 года сыну было уже восемнадцать, и он должен был вернуться домой. Мой муж все это тщательно рассчитал. Естественно, он не мог предвидеть того, что произойдет с Тони.

— А что произошло, миссис Мерсер?

— Видите ли… Вы его видели?

— Да.

— У него появилась боязнь внешнего мира, — сказала миссис Мерсер.

— То есть?

— То есть он не выходит из дома.

— Не выходит или не может выйти?

— Не может, если вас так больше устраивает.

— Я спрашиваю, миссис Мерсер, может ли он при желании выйти из дома или он не в силах на это решиться?

— Насколько мне известно, мистер Хейз, а мы с 1945 года перестали быть в контакте с миссис Лассер, насколько мне известно, Тони Лассер по возвращении из школы в июне 1942 года ни разу не выходил из их дома в Нью-Эссексе. С тех пор прошло много времени, мистер Хейз. Вы знакомы с природой фобических реакций?

— Нет, не совсем.

— Фобия — это… Как бы вам объяснить?.. Это — сочетание страха с тревогой. Как только тревога погашена…

— А что такое тревога? — спросил Хейз.

— Неужели в двадцатом веке можно отыскать человека, который не знает, что такое тревога? — изумилась миссис Мерсер и улыбнулась.

— Разве это плохо?

— Если вы никогда не испытывали этого состояния, то это хорошо, — ответила она. — Тревога — это состояние подавленности или психического напряжения, которое обнаруживается в большинстве форм психических расстройств. В случае с Тони Лассером он сублимирует свою тревогу нежеланием выходить из дома.

— Но почему он не хочет выходить из дома? — спросил Хейз.

— Потому что ему это физически тяжело.

— Чем именно?

— Он может начать дрожать или потеть, может испытывать учащенное сердцебиение, оказаться в полуобморочном состоянии, а то и в самом деле потерять сознание, у него может схватить живот… — Миссис Мерсер пожала плечами. — Другими словами, у него возникает острая тревога.

— Но, несмотря на все это, он может выйти из дома, если ему понадобится?

— Видите ли…

— Например, если в доме пожар, он ведь попытается выбежать из дома, не так ли?

— Наверное. В зависимости от того, насколько интенсивно его фобическое расстройство. Вообще-то говоря, можно утверждать, что реальный страх перед пожаром при виде огня может оказаться сильнее, нежели фобическая реакция в таком человеке.

— Значит, Лассер мог выйти из дома? — настаивал Хейз. — Он мог убить своего отца?

— Не знаю, — пожала плечами миссис Мерсер. — Возможно. В этом случае желание убить должно быть исключительно сильным, оно должно заставить его преодолеть собственную боязнь.

— Благодарю вас, миссис Мерсер.

— Думаю, что он мог выйти из дома, мистер Хейз. Хотя, с другой стороны, подобная акция весьма сомнительна. Тони Лассер у нас не лечится, поэтому я мало что знаю о происхождении и течении его заболевания. Но мне известно, что, когда он в последний раз покидал дом в 1939 году, его мать пыталась наложить на себя руки. Поэтому весьма сомнительно, что он рискнет это сделать вторично.

— Вы хотите сказать, он боится, что она может снова попытаться покончить с собой?

— Нет, не так все это просто, мистер Хейз. Если бы на этот вопрос было так легко ответить, то нам незачем было бы рассуждать о фобической реакции. Я бы предположила, что он скорей был бы рад, если бы она предприняла такую попытку.

— Я вас не понимаю.

— Вполне возможно, он хочет, чтобы его мать умерла. Но он знает, что, если он уйдет из дома, она попытается покончить с собой. Его тайное желание свершится, и вот это-то осуществление желания так его пугает и настолько его тревожит, что отсюда и проистекает его собственная фобия.

— Что-то очень уж сложно, — вздохнул Хейз.

— Человек — существо сложное, мистер Хейз. Даже тот, кто хорошо приспособлен к этой жизни.

— Наверное, — улыбнулся Хейз. Он встал и протянул руку:

— Большое вам спасибо, миссис Мерсер, за то, что вы пожелали потратить на меня столько времени. Я знаю, вы очень заняты.

— Может, останетесь? — вдруг спросила она. — Мой муж сейчас заседает с врачами, но они вот-вот закончат. Мы обычно в четыре пьем чай. — Она улыбнулась. — Старая бостонская привычка, знаете ли.

— Да, я слышал об этом, — ответил Хейз.

— Останетесь? — У нас в семье любили пить чай, — ответил Хейз.

— Значит, решено. Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой. По-моему, все мои объяснения мало чем вам помогли.

— Может, моему напарнику больше повезло, — отозвался Хейз. — Во всяком случае, я с удовольствием выпью чай с вами и вашим мужем.

А Хромому Дэнни, наоборот, не сиделось дома.

Карелла вовсе не был против встреч на свежем воздухе, ему только хотелось, чтобы Дэнни был более осмотрителен при выборе места встречи.

— На пересечении Пятнадцатой и Уоррен, — сказал Дэнни, несомненно выбрав именно этот угол, потому что он находился в нескольких милях от участка. Возможно, он не знал, а может, и не потрудился задуматься над тем, что правый угол, образуемый этими улицами, приходится на пустырь, продуваемый всеми январскими ветрами. Карелла, подняв воротник пальто как можно выше и засунув туда голову на манер черепахи ушей своих он уже не чувствовал, — стоял, держа руки в карманах пальто, полы которого били ему по ногам, проклинал Хромого Дэнни и никак не мог понять, зачем его отец в свое время покинул Италию. В Италии, когда carabinieri встречаются с осведомителем, то происходит это, по всей вероятности, за столиком, вынесенным на тротуар под горячие лучи солнца. "Buon giorno, tenente, — скажет осведомитель. — Vuole un piccolo bucchiere di vino"[30].

— Привет, Стив, — прошептал кто-то у него за спиной.

Он узнал Дэнни и тотчас обернулся. На Дэнни было зимнее пальто из толстого ирландского твида с огромным воротником, прикрывавшим весь затылок. Кроме того, на нем был шерстяной шарф, клетчатая кепка и ярко-желтые наушники. Выглядел он веселым, отдохнувшим, а главное, ему было тепло.

— Уйдем куда-нибудь с этого холода, — простучал зубами Карелла. — Что с тобой, Дэнни? Я помню времена, когда мы встречались, как цивилизованные люди, в ресторанах и барах. К чему вдруг эта насквозь промерзшая тундра?

— Тебе холодно? — удивился Дэнни.

— Я стою здесь на углу уже пятнадцать минут. Послушай, как гудит ветер. Прямо как на Северном полюсе.

— Смотри-ка, а мне тепло, — сказал Дэнни.

— Вон там подальше кафетерий. Пойдем туда, — предложил Карелла. И уже на ходу спросил:

— Разузнал что-нибудь для меня?

— Разузнал насчет игры. Не знаю, какая тебе от этого польза, но кое-какие подробности прорезались.

— Выкладывай.

— Во-первых, игра ведется нерегулярно, как ты считал. Играют, когда охота. Иногда два-три раза в неделю, а порой и раз в месяц, понятно?

— Понятно, — отозвался Карелла. — Входи.

Он вошел в кафетерий сквозь вращающиеся двери. Дэнни последовал за ним.

— Я всю жизнь боюсь вращающихся дверей, — заметил Дэнни.

— Почему?

— Ребенком меня один раз прищемило.

— Кофе будешь?

— Конечно.

Они подошли к стойке, взяли две чашки кофе и нашли пустой столик в глубине зала. Прежде чем сесть, Дэнни внимательно огляделся.

— В этих открытых круглые сутки кафетериях обычно гужуются наркоманы, — сказал он. — Не хватало, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел меня с тобой.

— Давай, — сказал Карелла, — рассказывай про игру.

— Я уже сказал тебе, что ты ошибаешься: игра там ведется нерегулярно, так?

— Да. Что еще?

— Во-вторых, ты прав насчет того, что играют они в одном и том же месте. Но, Стив, размах этой игры не заслуживает внимания.

— Ты имеешь в виду число игроков или ставки?

— И то и другое. Если каждый раз набирается десять человек, считай, что им повезло.

— Это не так уж мало, — заметил Карелла.

— Да нет, ерунда. Я видел, как вокруг стола сидит двадцать человек.

— Ладно, а как насчет ставок?

— По малой. Лимита нет, но ставка не больше доллара-двух, от силы пятерки.

— А что насчет Лассера? Имел он что-нибудь с этого?

— Нет.

— Тогда зачем рисковать, позволяя у себя в подвале играть?

— Не знаю, Стив.

— Да, не очень понятно.

— Непонятно и насчет игроков.

— А кто там играл, Дэнни?

— Каждый раз другие, большей частью мелочь всякая. Постоянных было только двое, насколько мне удалось выяснить.

— И кто это?

— Один — Акула Эли Спедино, слыхал про такого?

— Что про него известно?

— Почти ничего, — ответил Дэнни. — По-моему, он сидел, и не раз, в Каслвью. За что — не знаю.

— А кто второй?

— Его зовут Зигги Рер. Слыхал про такого?

— Нет.

— Я тоже. Во всяком случае, игра была на уровне детсадовской. Деньги небольшие, да и про игроков никто ничего не знает.

— Были такие, кто выиграл порядочно?

— Как можно выиграть порядочно, если ставят по мелочи? Кроме того, если Лассер не был банкометом, с чего это кому-то затаить против него злобу, выиграл ты или проиграл?

— Да, верно. Я ничего что-то не понимаю, Дэнни.

— Одно я понимаю, — ответил Дэнни. — По какой бы причине Лассер ни позволял им пользоваться его подвалом, во всяком случае, не потому, что ему за это платили.

— А он сам вкладывал деньги?

— Ты о чем?

— Сам он играл? — спросил Карелла.

— Нет. Иногда смотрел, как играют. Но большую часть времени сидел в другой стороне подвала, читал газету или раскладывал пасьянс.

— Кто тебе об этом рассказал, Дэнни?

— Малый, который участвовал в нескольких играх, а потом понял, что зря теряет время.

— Не понимаю, — покачал головой Карелла. — Ей-богу, не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Лассер должен был зарабатывать на этих играх. Так, по крайней мере, объяснили мне его приятели.

— Приятели не всегда знают, — пожал плечами Дэнни. — Я говорю тебе то, что узнал, Стив. Играли по маленькой. Лассер с того ничего не имел.

— Может, кто-то из них платил ему постоянно за право играть? Сотни две долларов, как ты думаешь?

— Стив, это же не игра, а слезы, понятно? Доллар-два, вот и все. Кто же будет платить Лассеру за это две сотни, можешь ты объяснить? Банк-то у них был пустяковым.

— Ладно, не две сотни, а четвертную или что-то вроде этого.

— Это ближе к истине, только я не пойму зачем.

— За меньшие деньги он не стал бы рисковать, — отозвался Карелла.

— Рисковать? Послушай, Стив, из того, что мне стало известно, я понял, что об этой игре знают все патрульные на том участке. А это значит, что им платили, верно? Поэтому чем рисковал Лассер? Никакого риска не было. Он позволял им пользоваться подвалом, а сам оставался чистым.

— Значит, просто делал одолжение? — спросил Карелла.

— Почему бы и нет? Давал ребятам возможность поиграть. Почему в это так трудно поверить?

— Ни почему, — ответил Карелла. — Я верю.

— Тогда в чем проблема?

— Мне хотелось бы знать, каким образом Джордж Лассер, который жил на такой респектабельной улице в Нью-Эссексе, познакомился с подонками, которым захотелось поиграть в кости в его подвале.

— Почему бы не спросить об этом самих подонков? — усмехнулся Дэнни.

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил Карелла.

Глава 7

Акула Эли Спедино явился в сыскной отдел по собственному почину в десять утра в понедельник 13 января. Весь уик-энд его в городе не было, объяснил он, а когда вернулся, узнал кое от кого по соседству, что двое ле… два детектива его разыскивают. Поскольку скрывать ему было нечего, он рассудил, что лучше самому прийти к ним прежде, чем они объявят розыск по всей стране, ха-ха-ха.

Карелла и Хейз предоставили Спедино возможность немного похохотать, а затем попросили его присесть. Спедино недаром прозвали Акулой. Голова у него по форме напоминала акулью голову, а когда он улыбался, у человека замирала душа при виде его острых мелких зубов. Он обладал подвижностью и грацией танцовщика, и поэтому казалось, будто он, не прилагая никаких усилий, способен скользить в водах Карибского моря, охотясь среди коралловых рифов за аквалангистами. И кроме того, он был не то чтобы бесстрашным, а каким-то непредсказуемым. Невозможно было понять, что он предпримет, если брызнуть ему в лицо водой: уплывет ли в страхе или начнет кровожадную атаку? Акула не понравился Карелле еще тогда, когда он перечитывал имеющееся на Акулу досье, и вызвал у него еще меньше симпатии, когда расположился перед ним за столом в следственном отделе.

— Так зачем я вам понадобился? — переспросил Спедино, усевшись на стул в понедельник утром.

— Доводилось отбывать срок, Спедино? — решил проверить его Карелла.

— Если вы меня искали, значит, уже видели мое досье и прекрасно знаете, что я делал и чего не делал, верно? — улыбнулся Спедино своей акульей улыбкой, обнажив мелкие острые зубы.

— Предположим, что не видели и ничего о тебе не знаем. Расскажи-ка лучше сам.

— Я засыпался дважды, — сказал Спедино, и улыбка исчезла с его лица, сделав взгляд еще более напряженным. — В 1930 году подделал кое-какие бумаги и отсидел пять лет — весь срок — в Каслвью.

— Впервые нарушив закон? — спросил Карелла.

— Да.

— И отсидел весь срок?

— Да. Мне в ту пору было всего восемнадцать, норовом я был горяч, поэтому освобождения условно, честно говоря, не заслужил.

— Значит, тебя выпустили в 1935 году, верно?

— Да. А в 1936-м я снова сидел, только уже не в Каслвью.

— Где и за что?

— Шесть месяцев на Уокер Айленде за подстрекательство к преступлению.

— И кого же ты подстрекал?

— Я пытался убедить одного малого из банка изготовить на мое имя несколько чеков.

— И каким манером ты его пытался убедить?

— Сказал, что порежу, если он этого не сделает.

— И чем это кончилось?

— Он пошел в полицию, — пожал плечами Спедино. — Чеков я так и не получил, зато заработал шесть месяцев на Уокере.

— А с тех пор? — спросил Хейз.

— Чист, как снег.

— А кто играл на деньги в подвале у Лассера? Выражение лица у Спедино не изменилось ни на йоту.

— Какие игры? — спросил он. — И кто такой Лассер?

— Джордж Лассер.

— Первый раз слышу.

— Пятая Южная, 4111.

— А где это?

— Мы знаем, что ты там бывал, Спедино.

— Когда шла игра? — спросил Спедино.

— А что? Решил рассказать все как на духу?

— Нет. Просто думаю, может, вы меня с кем-то спутали. Поэтому и спросил, когда играли.

— Спедино, — медленно сказал Карелла, — ты — мешок дерьма.

— Может, и так, — не стал возражать Спедино, улыбнувшись своей хищной улыбкой, — но я и вправду ни в чем не замешан с тех пор, как вышел из тюрьмы, и надеюсь никогда больше туда не возвращаться.

— Хочешь сказать, надеешься, что тебя никогда больше не поймают, а, Спедино?

— Нет, сэр, я хочу сказать, что больше ни в каких противоправных действиях я не участвую.

— Начиная с 1936 года, так?

— Да, сэр, с ноября 1936 года, так будет вернее.

— А когда ты познакомился с Лассером? Приблизительно в ту пору?

— Не знаю я никакого Лассера, — упорствовал Спедино. Его речь, равно как и поведение, резко изменились, как только Карелла упомянул об игре в кости. Он старательно выговаривал каждое слово на манер преподавателя ораторского искусства, чем еще больше стал похож на мелкого мошенника, который один раз сел за попытку подделать чеки, а второй — за угрозу применить насилие в ответ на отказ оказать ему помощь на выбранной им стезе, заключавшейся снова в подделке документов. И в то же время сидел он на стуле прямо и пытался держаться с достоинством, но тем не менее напоминал выбравшуюся каким-то образом из вод морских акулу в темно-синем костюме с серым галстуком и серой шляпой, что лежала у него на коленях.

— Лассер — это тот, кто позволил вам играть в кости в своем подвале, — объяснил Карелла. — Тебе и твоему приятелю Зигги Реру, игравшим постоянно. Кстати, кто он такой, Спедино? У нас за ним ничего не числится.

— Первый раз в жизни о нем слышу, — сказал Спедино.

— Спедино, меня ты слышишь? — спросил Карелла.

— Слышу.

— Спедино, мы имеем дело с убийством.

— Что значит "с убийством"?

— Речь идет не об игре и даже не о подделке чеков. Речь идет о человеке, которого зарубили топором.

— Я и муху-то убить не способен, — возмутился Спедино. — Куда уж мне взяться за топор, — попробовал пошутить он, но детективы продолжали смотреть на него без улыбки.

— Убийство, — сказал Хейз.

— Убийство, — подтвердил Карелла.

— Убийство? — вдруг рассердился Спедино. — Чего это вы вдруг решили мне пришить? Сроду не слыхал ни о Джордже Лассере, ни о Зигмунде Фрейде.

— О Зигги Рере, — поправил Карелла.

— Ага, о нем. Что это с вами, ребята? Вы что, взялись теперь за тех, кто завязал? Ну, промазал я дважды еще в тридцатые годы, так какое это имеет отношение к нынешнему дню? Оставьте меня в покое, а? У вас что, есть против меня какие-то факты? А если нет, то либо я ухожу, либо дайте мне вызвать моего адвоката.

— Смотри-ка какую птицу мы сюда заполучили, — заметил Хейз. — Настоящий гангстер. У него, оказывается, и свой адвокат имеется! Ну-ка, Спедино, давай покажем, как это делается в кино! Ты вызовешь своего адвоката, а мы будем стоять перед ним навытяжку и величать его "сэром", верно?

— Ха-ха, очень смешно, — угрюмо отозвался Спедино.

— Расскажи нам про игру в кости, — сказал Карелла.

— Не знаю я ни про какие игры. Сказать по правде, я и счет-то вести не умею. Семь или одиннадцать — мне все едино.

— Еще бы! — отозвался Карелла.

— Именно так.

— Нам хотелось бы знать про твои связи с Джорджем Лассером или, верней, какими они были, — сказал Карелла. — Может, все-таки соизволишь поведать нам то, что нас интересует, Спедино, пока мы сами не отыскали, и тогда уж обязательно все повесим на тебя.

— А что это вы собираетесь отыскать? Кого вы берете на пушку? Я чист, как снег.

— Чем ты зарабатываешь себе на жизнь, Спедино?

— Я работаю в книжном магазине.

— В каком магазине?

— Не верите, а? Вам кажется, что если отсидел в тюрьме, то в книжном магазине уже и работать нельзя? Вот представьте себе, что именно там я и работаю.

— В каком книжном магазине?

— На Хэмптон-авеню в Риверхеде, где торгуют остатками нераспроданных книг.

— Как зовут твоего босса?

— Мэтью Хикс.

— И сколько он тебе платит?

— Сто семнадцать долларов в неделю за вычетом налогов.

— И ты стараешься их спустить в игре в кости?

— Я нигде не стараюсь их спустить, — с достоинством ответил Спедино. — Я женат, у меня двое детей, и с 1936 года я ни разу не нарушил закона. Послушайте, я ведь уже не молод, мне пятьдесят два года. — А Джорджу Лассеру было восемьдесят семь, — заметил Хейз.

— Прекрасный возраст, — отозвался Спедино, — и тем не менее я с ним знаком не был.

— Значит, нас неверно информировали, да? — спросил Карелла.

— Вероятно.

— Ты никогда не был возле дома 4111 на Пятой Южной, ничего не знаешь об игре в кости, которая шла в подвале этого дома, и не знаком ни с Джорджем Лассером, ни с Зигги Рером, так?

— Совершенно верно, — кивнул Спедино. — Вы правильно меня поняли.

— Мы еще вернемся к тебе, Спедино, — пригрозил Карелла.

— А сейчас я могу идти?

— Где ты провел этот уик-энд?

— За городом, я вам уже сказал.

— Где?

— Я возил семью в Джерси на несколько дней.

— А почему сегодня ты не на работе?

— Мы открываемся только в одиннадцать.

— А когда закрываетесь?

— В семь вечера. Это ведь книжный магазин. Люди не заходят в книжный магазин в восемь утра.

— Кто написал "Мы чужие при встрече"? — вдруг спросил Хейз.

— Не задавайте мне вопросов про книги, — сказал Спедино. — Моя работа состоит в том, чтобы сидеть за кассой да смотреть, чтобы кто ненароком не утащил книгу.

— Ладно, — наконец сжалился Карелла, — спасибо, что зашел, Спедино. Иди лучше на работу, не то опоздаешь.

Спедино встал, держа шляпу в руках. Посмотрев сначала на Кареллу, а потом на Хейза, он сказал:

— Вы все-таки считаете, что я замешан в этом деле, да?

— Мы тебя известим, Спедино.

— Тогда у меня к вам одна просьба.

— Какая?

— Когда будете звонить моему боссу, мистеру Хиксу, скажите ему, что это просто очередная проверка, ладно? Не говорите, что вы меня в чем-то подозреваете.

— Ладно, — ответил Карелла.

Спедино с той же присущей ему акульей улыбкой обратился к Хейзу, словно призывая его в сообщники:

— Он мне не верит, твой партнер.

Хейз ответил не менее хищной улыбкой:

— Я тоже.

Пожав плечами, Спедино вышел из следовательского отдела.

Самое забавное в истории Спедино оказалось то, что в ней не было ни капли лжи. Он действительно работал в книжном магазине в Риверхеде, владелец которого, мистер Мэтью Хикс, сказал Карелле, что Спедино сидит за кассой и следит за мелкими воришками, очень умело их замечая. За выполнение его обязанностей Хикс платил ему сто семнадцать долларов в неделю за вычетом налогов, и Спедино, по-видимому, был вполне доволен своей работой, доволен своей женой и двумя дочерьми, одна из которых была замужем за бухгалтером, а вторая ходила в колледж, где изучала фармацевтику.

Положив трубку, Карелла изложил все эти сведения Хейзу, который, мрачно кивнув, вытащил из ящика стола телефонный справочник. Они отыскали в справочнике Зигмунда Рера, проживающего на Бартлетт-стрит, и, вызвав служебную машину, отправились по этому адресу. По дороге Хейз опять принялся рассуждать на тот счет, каким образом Джордж Лассер на скудное жалованье управляющего был в состоянии в 1939 году оплачивать учебу сына в частной школе и содержать жену в частной психиатрической лечебнице.

— Так где, черт побери, он брал деньги? — несколько раздраженно отозвался Карелла.

— А я-то тут при чем? — удивился Хейз.

— Ни при чем, ни при чем, — поспешил заверить его Карелла. — Просто это дело начинает действовать мне на нервы, вот и все. Не выношу загадок.

— Может, мистер Рер сумеет помочь нам решить все загадки, — улыбнулся Хейз.

— Надеюсь, — вздохнул Карелла. — Только и остается, что уповать на других.

Но мистер Рер, как выяснилось, был не в состоянии помочь им разрешить загадку. Мистер Рер, человек лет шестидесяти пяти, худощавый и жилистый, с лысой головой и острым взглядом карих глаз, одетый в коричневый свитер на пуговицах и клетчатую шерстяную рубашку без галстука, впустил их к себе в квартиру только после того, как они предъявили свои удостоверения, и затем спросил, чем может быть им полезен.

— Расскажите нам все, что вам известно об игре в кости в подвале дома 4111 на Пятой Южной, — попросил Карелла, решив сразу приступить к делу.

— Об игре во что? — переспросил Рер.

— Мистер Рер, мы не в настроении играть в кошки-мышки, — сказал Карелла, рассуждая, что раз уж пошел в открытую, то какого черта? — Игра на деньги — правонарушение, зато убийство — преступление из числа тех, в которых ни в коем случае не следует быть замешанным. Поэтому лучше сейчас рассказать нам все, что вам известно про эту игру, кто еще принимал в ней участие и почему…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Рер.

— Об игре в кости, мистер Рер.

— Не понимаю, о чем идет речь.

— Об убийстве Джорджа Лассера, мистер Рер.

— Не понимаю, о ком идет речь.

— Ладно. Я уже сказал вам, что шутить мы не намерены. Берите вашу шляпу, мистер Рер.

— Вы что, меня арестовываете? — спросил Рер.

— Мы намерены устроить небольшой смотр, мистер Рер. Мы покажем вас другому игроку и попросим его вас опознать. Как вы на это смотрите, мистер Рер?

— Надеюсь, вам известны последствия незаконного лишения свободы?

— Вот как? Вы что, адвокат, мистер Рер?

— Я работал в счетно-аналитической конторе.

— И что вы там делали?

— Занимался бухгалтерским учетом.

— У вас собственное дело или вы на кого-нибудь работаете?

— Я уже на пенсии, — сказал Рер. — А работал в фирме "Кавано энд Пост" здесь, в городе.

— Хорошо. Значит, спешить вам некуда.

— Мне хотелось бы пригласить моего адвоката.

— Мистер Рер, мы вас не арестовываем, — сказал Карелла. — Мы просим вас поехать вместе с нами в полицейский участок. На такую просьбу офицеры полиции, расследующие дело об убийстве, имеют полное право. В участке мы задержим вас недолго, чтобы определить, можно ли вас отпустить или предъявить вам обвинение. Все это ничуть не противоречит закону, мистер Рер.

— Что означает "недолго"? — спросил Рер.

— Нам придется вызвать еще несколько человек, — объяснил Карелла. — Как только они явятся, мы проведем очную ставку, ясно? На это не уйдет много времени.

— Я иду с вами, но заявляю протест, — сказал Рер, надевая пальто.

— Мистер Рер, — заметил Карелла, — мы ведь не в баскетбол играем.

Когда они втроем приехали в следственный отдел, Карелла позвонил Хромому Дэнни и, объяснив ему, что задержал Рера, сказал, что хочет найти и Спедино.

— Зачем? — спросил Дэнни.

— Я хочу, чтобы твой знакомый их опознал.

— А зачем? Они что, отрицают, что участвовали в игре? — Совершенно верно.

— Врут. Я тебе дал точные сведения, Стив. Малому, у которого я это выяснил, обманывать меня было ни к чему.

— Ладно. По-твоему, он захочет прийти сюда и их опознать?

— Не знаю. Он ведь не подозревал, что его рассказ будет передан легавым, понятно?

— Извести его об этом, идет?

— Все равно, по-моему, он не придет, Стив.

— Мы можем его взять насильно.

— Чем подведете меня под монастырь. Кроме того, это не совсем просто.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты захочешь его задержать, тебе придется оформить бумаги на экстрадицию.

— Почему? А где он?

— Он в субботу отбыл в Пуэрто-Рико.

— И когда вернется?

— Весной. После пасхи.

— Здорово, — отозвался Карелла.

— Весьма сожалею.

— Черт с тобой, — сказал Карелла и положил трубку.

Несколько секунд он смотрел на телефон, потом прошел через дверь в решетчатой перегородке и пошел по коридору в так называемое помещение для допросов, где его ждали Хейз и Рер. Отворив дверь с матовым стеклом, он вошел в комнату, сел в торце длинного стола и сказал:

— Я обещал задержать вас недолго, мистер Рер. Сколько вы у нас пробыли? Десять минут?

— Сколько еще…

— Вы можете ехать домой, — сказал Карелла. Рер удивленно воззрился на него. — Идите, вы меня поняли?! Поезжайте домой.

Рер молча встал, надел пальто и шляпу и вышел из комнаты.

В половине третьего дня позвонил детектив-лейтенант Сэм Гроссман. Над Гровер-парком бушевал ветер, его порывы хлестали по забранным решеткой окнам следственного отдела, свистели под карнизами старого здания. Карелла вслушивался в рев ветра, за которым, подобно теплому ветерку, пришедшему откуда-то с юга, звучал мягкий голос Сэма Гроссмана.

— Стив, у меня, пожалуй, есть кое-что, проливающее свет на это убийство топором, — говорил Гроссман.

— Например? — спросил Карелла.

— Например, мотив преступления.

На секунду Карелла замер. Оконные стекла дрожали под новым яростным порывом ветра.

— Что ты сказал? — спросил он Гроссмана.

— Я сказал, что, по-моему, мне известен мотив.

— Мотив убийства?

— Да, мотив убийства. А ты о чем подумал? Разумеется, мотив преступления, а не празднества.

— Извини, Сэм. Это дело…

— Ладно, хочешь слушать или нет? А то у меня и без вас забот полон рот.

— Слушаю, — улыбнулся Карелла.

— По-моему, мотив преступления — ограбление, — сказал Гроссман.

— Ограбление?

— Да. Что с тобой? Оглох, что ли? Я сказал, ограбление.

— Но чего там грабить, в этом подвале?

— Деньги, — ответил Гроссман.

— Где?

— Могу я говорить по порядку?

— Разумеется. Слушаю тебя, — повторил Карелла.

— Мы не особенно любим у себя в лаборатории делать выводы, — сказал Гроссман. — Мы предоставляем это вам, умникам, кому и положено бывать на месте преступления. Но…

— Да уж умники, — пробормотал Карелла.

— Послушай, ты можешь меня не перебивать?

— Извини, извини, — заторопился Карелла. — Весьма сожалею, сэр, весьма сожалею. Покорно прошу простить, сэр.

— Ладно, ты тоже меня извини, — отозвался Гроссман. — Я хочу объяснить тебе, что звонок Коттона заставил нас здесь задуматься, и мне представляется, что теперь все понятно.

— Послушаем, — сказал Карелла.

— Возле топки стоит верстак, ты, наверное, его видел.

— Позади бункера с углем?

— Кажется. Тебе лучше знать. Я ведь сужу только по фотоснимкам. А ты там был.

— Давай дальше, Сэм.

— Над верстаком висят три полки. На них полно всяких банок и коробок с шурупами, шайбами, болтами и гвоздями — словом, с обычным дерьмом, которое всегда можно найти рядом с верстаком. И все это покрыто пылью.

— Коттон мне об этом говорил, — сказал Карелла.

— Верно. Значит, тебе также известно, что две полки покрыты пылью, а вот полка номер три, средняя, вытерта начисто. — Почему?

— А как ты сам думаешь?

— Чтобы убрать отпечатки пальцев.

— Конечно. Что понятно и школьнику. Поэтому я послал туда еще раз Джона Ди Меццо с наказом внимательно просмотреть каждую банку и каждую коробку на этой полке. Что Джонни и проделал. Он очень добросовестный работник.

— И?

— Почему я велел ему просмотреть эти банки и коробки? спросил Гроссман.

— Что это? Тест на сообразительность?

— Просто проверяю, — сказал Гроссман.

— Потому, что ты решил, что, если кто-то вытер эту полку, значит, ему что-то потребовалось с этой полки. А когда он это что-то заполучил, испугался, что оставил отпечатки. Поскольку на полке стоят только банки и коробки, значит, то, что он искал, было в банках или коробках.

— Блеск, — отозвался Гроссман.

— Элементарно, — поскромничал Карелла.

— Во всяком случае, Джонни тщательно просмотрел все предметы на средней полке и обнаружил, что большинство банок и коробок тоже покрыты пылью. За исключением одной. Эта единственная банка тоже была протерта, равно как и полка. "Максуэлл Хаус".

— Что?

— Банка была из-под кофе "Максуэлл Хаус".

— А! Это имеет значение?

— Нет, но я подумал, что тебя это может заинтересовать. Во всяком случае, Джонни решил, что банку эту стоит принести сюда и как следует посмотреть. Поэтому он осторожно ее завернул и приволок в лабораторию, где мы ее посмотрели. В ней тоже были шайбы, болты, шурупы и все такое прочее, как и в других банках на полке. Но у нас есть причина полагать, что весь этот чабур-хабур положили туда после того, как протерли банку. Что дает нам основание считать, что в банке было нечто совсем другое…

— Подожди, подожди, я что-то перестаю соображать, — перебил его Карелла.

— Я начну сначала, — сказал Гроссман. — Средняя полка вытерта начисто, понятно?

— Понятно.

— Банка из-под кофе вытерта начисто, понятно?

— Понятно…

— Но в ней полно всякой дребедени.

— Ясно.

— Мы вываливаем из банки все эти шайбы, болты и прочее. И что же мы видим?

— Что?

— Что внутри банка тоже насухо вытерта. Зачем вытирать банку внутри, если в ней полно всякой дребедени?

— И вправду зачем? — спросил Карелла.

— Потому, что всего этого в ней не было. Шурупы, гайки и прочее положили после того, как вытерли банку.

— А что же в ней было?

— Хочешь знать мое мнение? Деньги.

— Чем-нибудь это подтверждается?

— Нет, ничем. Кроме твоих собственных слов об убийстве. Ты сообщил, что он подрабатывал, продавая дрова жильцам этого дома.

— Совершенно верно.

— Можно предположить, что эти деньги он хранил в банке из-под кофе.

— Брось, Сэм. Сколько денег он мог там иметь? Доллар-другой?

— Я думаю, мне незачем напоминать тебе о бесчисленных убийствах, которые были совершены в нашем прекрасном городе не из-за доллара, а из-за нескольких несчастных центов.

— Да, незачем.

— Вот так. Я полагаю, Стив, что кто-то вынул что-то из этой банки и это что-то, скорей всего, деньги. Затем, весьма возможно, вор вспомнил, как в виденных им фильмах говорится про отпечатки пальцев. Поэтому он вытер банку снаружи и внутри, но потом решил, что пустая банка будет смотреться странно среди прочих, заполненных до отказа. Поэтому он залез во все другие банки на полке, вытащил понемножку отовсюду, заполнил эту банку и на всякий случай протер и полку.

— Не очень он умный, а? — спросил Карелла.

— Нет, не очень, — согласился Гроссман. — А кто сказал, что убийца обязательно должен быть умным? Только в комиксах он умный. А наш убийца, по правде говоря, человек довольно глупый. Он вытирает пыль только с одной банки и одной полки, оставив прочие такими, как были. Зажги он над верстаком неоновую вывеску, он не привлек бы к себе большего внимания.

— А может, он и хотел привлечь внимание? — предположил Карелла.

— Вряд ли.

— Откуда ты знаешь? — Потому что он сделал еще одну ошибку.

— Какую?

— Все тщательно протерев и вытерев, он оставил на банке один отпечаток.

— Что?!

— Представь себе.

— И где?

— На ободке. Часть большого пальца. Получилось это, по-видимому, когда он ставил банку обратно на полку.

— Можешь мне этот отпечаток сейчас доставить?

— Да я уже проверил его в картотеке. Никаких сведений.

— А насчет ФБР?

— Могу направить прямо к ним, — сказал Гроссман. — Что немного сэкономит время.

— Буду весьма признателен. — Карелла помолчал. — Может, мне съездить туда еще раз и самому осмотреть подвал? — спросил он.

— Вреда от этого не будет, — отозвался Гроссман.

— А как ты думаешь, что произошло сначала: ограбление или убийство?

— Ты согласен с моей теорией?

— Готов согласиться со всем, что мне нынче подскажут, — улыбнулся Карелла. — Так в каком порядке действовал преступник?

— Не знаю. Может, сначала убил. Чем и объясняются его ошибки. Возможно, он и не так уж глуп. Просто запаниковал, совершив убийство.

— По-твоему, он знал, где хранятся деньги?

— Не заметно, чтобы он искал. Значит, знал.

— Да…

— О чем ты задумался, Стив?

— Сейчас скажу. Для восьмидесятисемилетнего старика этот Лассер выглядит что-то уж больно загадочным.

— Каждый человек по-своему загадочен, — высказался Гроссман. — Но когда его убивают, все его тайны обнаруживаются, вот и все.

— Во всяком случае, спасибо за то, что указал нам, в каком направлении искать, и за отпечаток, который можно будет сравнить, если найдется с чем. Большое тебе спасибо, Сэм.

— Не стоит, — отозвался Гроссман. — И не беспокойся. Найдешь и этого преступника, не сомневаюсь.

— Ты так думаешь, Сэм?

— Разумеется, я так думаю! А как еще прикажешь мне думать? Преступник одержит победу? Не говори глупостей.

Глава 8

Во вторник утром Коттон Хейз отправился в нижнюю часть города на Ганнинг-стрит, 1107, где расположились офисы счетно-аналитической фирмы "Кавано энд Пост". Зигмунд Рер сказал детективам, что он когда-то служил в этой фирме бухгалтером, и Хейз решил попытаться узнать там кое-что об ушедшем на пенсию шестидесятипятилетнем человеке, который приходил играть в кости в подвал, а им наговорил кучу лжи.

В это же время в верхней части города в грязном подвале одного полицейского спасли от смерти жалкие четыре дюйма, в то время как у другого этих четырех дюймов не оказалось.

В фирме "Кавано энд Пост" Хейзу довелось беседовать не с кем иным, как с самим мистером Кавано, представительным джентльменом с роскошными усами и багровым румянцем на щеках. Сидя напротив него, Хейз никак не мог поверить, что видит перед собой американского бизнесмена, который родился в Филадельфии и вырос отнюдь не в фешенебельном районе. Кавано так был похож на английского кавалерийского полковника, что Хейзу казалось, будто он вот-вот крикнет "В атаку!" и ринется на штурм турецких бастионов.

— Хотите узнать про Зигги, да? — спросил Кавано. — А что? У него неприятности?

— Ни в коем случае, — ответил Хейз. — Обычная проверка по заведенному порядку.

— Что это означает?

— Вы о чем? — спросил Хейз.

— Что означает "обычная проверка по заведенному порядку"?

— Мы расследуем убийство, — бесстрастно отозвался Хейз.

— Вы считаете, что Зигги кого-то убил?

— Нет, мы так не считаем. Но определенные аспекты полученной нами информации не совпадают, мистер Кавано. У нас есть основания полагать, что мистер Рер говорит не правду, поэтому мы решили, что нам следует повнимательнее приглядеться к его прошлому.

— Хорошо вы говорите, — с чувством отметил Кавано.

— Спасибо, — смутился Хейз.

— Не за что, я и вправду так думаю. Там, где я рос, если кто-нибудь осмелился бы заговорить так, как вы, ему бы сейчас же снесли голову. Вот я и не научился говорить. Владею одной из крупнейших счетно-аналитических фирм в городе, а говорю, как извозчик, не так ли?

— Нет, сэр.

— А как я говорю? — Не знаю.

— Как извозчик, верно?

— Нет, сэр.

— Ладно, не будем спорить. Тем не менее говорите вы хорошо. Мне нравятся молодые люди, которые умеют говорить. Так что же вы хотите знать про Зигги?

— Как долго он здесь работал?

— С 1930 года и по прошлый год, когда ушел на пенсию.

— Он был честным? — спросил Хейз.

— Цель поражена с первого выстрела, — сказал Кавано.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Нечестным я бы его не назвал, — сказал Кавано. — Нет, это слово ему не подходит.

— А какое же?

— Зигги любил лошадей.

— Игрок?

— М-мм. Игрок, да еще азартный. Лошади, карты, кости, футбол, бокс — что ни назови, Зигги всегда был готов биться об заклад.

— Это каким-либо образом влияло на его работу?

— Видите ли… — заговорил было Кавано, но лишь пожал плечами.

— Были ли у него долги?

— Мне известен только один случай.

— Когда?

— В 1937 году. — И Кавано опять пожал плечами. — В 1937 году почти все жители нашего города жили в долг.

— Он проигрался?

— Да. Проиграл в покер три тысячи долларов.

— Много денег, — заметил Хейз.

— Даже нынче это немалая сумма, — согласился Кавано. — А в 1937 году это была куча денег.

— И чем же история завершилась?

— Его партнеры взяли с него долговую расписку, согласно которой он был обязан отдать деньги в течение шестидесяти дней. Шутить с ними было опасно. Я не оправдываю Зигги, я просто стараюсь объяснить, что он попал в настоящую переделку.

— И что же он сделал? Залез в кассу фирмы?

— Нет, конечно. С чего вы это взяли?

— Я решил было, что вы к этому ведете.

— Ни в коем случае.

— Так что же произошло, мистер Кавано?

— Он попытался шантажировать одного из наших клиентов.

— Рер?

— Да. Он работал над документами одного из наших клиентов, которому принадлежала компания, занимавшаяся фиксированием цен. Зигги решил выманить у него деньги, пригрозив, что, если тот ему не заплатит, он на него донесет.

— Это же настоящий шантаж, мистер Кавано.

— Нет, не совсем.

— Шантаж. И что же произошло?

— Клиент позвонил мне. Я посоветовал ему обо всем забыть, а затем у меня состоялся с Зигги долгий разговор, который кончился тем, что я одолжил ему три тысячи, получив взамен обещание никогда больше так не поступать. — Кавано вздохнул. — Я могу быть с вами откровенным?

— Разумеется.

— Вне протокола? Я знаю, вы полицейский, но человек интеллигентный, так что давайте с минуту поговорим начистоту, идет?

— Давайте, — согласился Хейз.

— Вы не подтвердили, что не будете записывать.

— Ну а если подтвержу, к чему это обязывает?

— По крайней мере, между нами будет устная договоренность, — усмехнулся Кавано.

— Устная договоренность не стоит даже той бумаги, на которой она могла бы быть написана, — провозгласил Хейз. — Это сказал Сэмюэл Голдуин где-то в 1940 году.

— Чего? — растерялся Кавано.

— Приступайте, — предложил Хейз. — В протокол не заносится.

— Ладно. В нашем деле, в бухгалтерском учете, есть много такого, что мы видим и стараемся забыть, что видели, вы понимаете, о чем я говорю? Вы себе не представляете, сколько бухгалтерских гроссбухов, как только наступает время уплаты налога, вдруг становятся полностью сбалансированными. И я, хочу вам сказать, не мог позволить иметь у себя в фирме подонка, который выискивает промахи в документах моих клиентов, а потом на этом основании занимается вымогательством. Слух о таких вещах распространяется с неимоверной скоростью. Поэтому я поговорил с Зигги, как старший брат с младшим. "Зигги, — сказал я, — ты еще молодой человек, — это, если вы помните, происходило в 1937 году и он тогда был еще молодым — Зигги, ты молодой человек, и у тебя у нас в фирме есть будущее. Я знаю, ты любишь лошадок, Зигги, — я говорил с ним, как брат с братом, — и знаю, что тебе не дают спать твои долги, а отсюда ты начинаешь делать глупости. Но, Зигги, я родился и вырос на южной окраине Филадельфии, а округа эта далеко не из лучших, там царят такие же нравы, как и среди тех, с кем ты играешь в карты. Я готов одолжить тебе три тысячи, чтобы ты расплатился со своими приятелями, Зигги, — продолжал я увещевать его, — но с тем условием, что буду еженедельно вычитать из твоего жалованья десять долларов до тех пор, пока ты не вернешь все три тысячи, понятно? И вот что еще я тебе скажу, Зигги: ребенком в Филадельфии я кое-чему обучился, и если ты хоть раз попробуешь вымогать деньги у моих клиентов, Зигги, ты завершишь свои дни в яме, куда заливают жидкий бетон. Ничего нет хуже, чем присутствие в бухгалтерском бизнесе подонка, у которого длинный нос, Зигги, поэтому по-дружески тебя предупреждаю, укороти его".

— И он так и поступил?

— Конечно.

— Откуда вы знаете?

— Послушайте, уж в клиентах-то своих я неплохо разбираюсь. Если бы кто-либо из сотрудников решился на шантаж, через секунду бы зазвонил телефон. Нет, нет, с тех пор Зигги держался в стороне от подобных дел. Больше я не слышал ни единой жалобы.

— Что несколько странно, разве нет?

— Странно? Почему?

— Если, конечно, он не научился все время выигрывать.

— Да нет, бывало, что и проигрывал. Нет такого игрока на свете, который бы постоянно выигрывал.

— И чем же он расплачивался?

— Не знаю.

— М-мм, — промычал Хейз.

— А что, в этом убийстве замешана игра? — спросил Кавано.

— Вроде того.

— Видите ли, — сказал Кавано, — во многих проступках можно было обвинить Зигги Рера, но не в убийстве. А как был убит человек?

— Топором.

— То есть была кровь?

— Что?

— Кругом было много крови?

— Да.

— Тогда забудьте про Зигги. Если бы яд, тогда еще стоило бы поразмышлять. Но топором? И кругом кровь? Зигги, порежь он себе палец перочинным ножом, тут же хлопнулся бы в обморок. Нет, сэр. Коли человека зарубили топором, Зигги Рер тут ни при чем.

Одним из полицейских, оказавшихся утром во вторник в подвале дома 4111 на Пятой Южной, был Стив Карелла.

Летом на улице полно народа. Большинство жителей выползают из своих квартир вдохнуть глоток свежего воздуха, окна широко раскрыты, шум стоит неимоверный, потому что между улицей и домами идет общение, которого не существует зимой. Даже плавящийся под горячим солнцем гудрон, кажется, отражает это сонмище непонятно от кого и отчего исходящих звуков, что более всего гнетет обитателя трущоб, ибо, обделенный многими жизненными благами и удовольствиями, он лишен и самого главного преимущества — чувствовать себя защищенным, чего летом лишается окончательно. В январе же дела обстоят несколько лучше.

Человек испытывает некоторую защищенность в теплом зимнем пальто, с высоко поднятым воротником и глубокими, уютными карманами, куда можно спрятать руки, ощущает защищенность в вестибюле дома, где шипит раскаленный радиатор, чувствует себя надежно защищенным за большим столом, который купил сразу по приезде из Пуэрто-Рико, на кухне, где так вкусно пахнет, и в беседе со старым знакомым, где перебрасываются словами на ходу и только по делу, а изо рта идет пар — говори побыстрее, голубчик, здесь чертовски холодно! Когда Карелла появился на Пятой Южной, на тротуаре возле дома 4111 стояли, о чем-то беседуя, миссис Уитсон, которая мыла окна и полы в этом здании и сын которой, Сэм Уитсон, колол дрова для покойного Джорджа Лассера, трудившегося по этому же адресу, и пожилой человек в голубом комбинезоне. Карелле не было слышно, о чем они говорили, но он заметил, что миссис Уитсон его узнала, потому что она слегка кивнула головой в его сторону, заставив человека повернуться и посмотреть на него, а потом снова вернуться к прерванному было разговору.

— Здравствуйте, — поздоровалась миссис Уитсон, когда Карелла подошел поближе. — Вы ведь детектив, верно?

— Да, миссис Уитсон, — подтвердил Карелла.

— Скажите, пожалуйста, он даже помнит, как меня зовут, — заметила она, упрямо вздернув подбородок и глянув на него с вызовом, что должно было свидетельствовать о том, что никто не помешает ей выполнить задуманное.

— Я никогда не забываю, как зовут даму, миссис Уитсон, — отозвался Карелла, и на секунду из ее глаз исчез вызов, ибо в эту секунду она стала худенькой трудолюбивой женщиной, к которой с искренней приветливостью обратился пригожий молодой человек.

— Спасибо, — поблагодарила она, и взгляд ее встретился со взглядом Кареллы.

— Не за что, — улыбнулся он.

— Мы вот тут разговариваем с мистером Айверсоном, — сказала она. Глаза ее не отрывались от лица Кареллы. В них вдруг вползло какое-то подозрение, почти против воли самой женщины, почти в силу привычки — уже сто лет вы преследуете мой несчастный народ, мой дед был рабом, которого регулярно стегали плеткой, а теперь вы величаете меня дамой и пытаетесь умаслить, значит, вам кто-то нужен? Мой сын? Что вам нужно от меня? Мой сын Сэм, который никогда не обидел и бабочки! Вы знакомы с мистером Айверсоном?

— По-моему, нет, — сказал Карелла. — Добрый день! Я детектив Карелла.

— Добрый день! — протянул руку Айверсон.

— Мистер Айверсон, управляющий из соседнего дома, — объяснила миссис Уитсон. — Мы разговариваем о работе для Сэма.

— Миссис Уитсон считает, что, может, он снова согласится колоть дрова для меня, — добавил Айверсон.

— А он раньше колол дрова для вас? — спросил Карелла.

— Да. Пока его не переманил к себе Лассер. У нас тоже есть в квартирах камины.

— Камины! — усмехнулась миссис Уитсон. — Одно название, что камины. Как только разожжешь огонь, в комнате полно дыму.

— Зато становится тепло, — возразил Айверсон.

— Конечно. Только, если не хочешь умереть от холода, можешь задохнуться от дыма.

Она засмеялась, и Карелла с Айверсоном засмеялись вслед за ней.

— Не забудьте прислать его ко мне, — сказал Айверсон, когда они отсмеялись. — Может, мы чего-нибудь придумаем.

— Пришлю, — ответила миссис Уитсон и помахала ему на прощанье. Как только он отошел на такое расстояние, что уже не мог их слышать, она подняла голову и, глядя на Кареллу в упор, спросила: ь— Вы пришли за моим сыном?

— Нет, миссис Уитсон.

— Не обманывайте меня.

— Я не обманываю вас. Я не считаю, что ваш сын имеет отношение к убийству Джорджа Лассера.

Миссис Уитсон продолжала смотреть на Кареллу. Потом вдруг коротко кивнула и сказала:

— Ладно, верю.

— Так и следует, — отозвался Карелла.

— Тогда зачем вы здесь? — Я хотел еще раз взглянуть на подвал.

— Если хотите посмотреть, — посоветовала миссис Уитсон, — ступайте, пока мы не замерзли здесь до смерти. — Она улыбнулась. — Знаете, как туда пройти?

— Знаю, — отозвался он.

Возле двери в подвал его встретил человек по фамилии Капловиц.

— Моя фамилия Капловиц, — сказал он. — А кто вы и что вам здесь нужно?

— Моя фамилия Карелла, — ответил Карелла, протягивая свое удостоверение. — Я хочу спуститься в подвал и осмотреть его.

— Невозможно, — покачал головой Капловиц.

— Почему?

— Потому, что час назад я вымыл подвал водой из шланга. — Капловиц снова покачал головой. — Видел я грязные подвалы. Поверьте мне, по-настоящему грязные подвалы видел я в своей жизни. Но такой грязный? Ни разу! Ни разу в жизни! Два дня я провел в этом подвале. Целых два дня прошло с тех пор, как мистер Готлиб меня нанял! Два дня я сижу в этом подвале. Практически живу в нем. Осмотрев его, я сказал себе: "Капловиц, это в самом деле грязный подвал". Два дня я провел в нем. Но сегодня утром я не выдержал. "Капловиц, — сказал я себе, — ты занимаешься уборкой или роешься в помойке?" Я уборщик, вот кто я, Капловиц-уборщик! И такой грязный подвал я видеть не могу. Поэтому я вытащил оттуда вещи жильцов, чтобы они не намокли, прикрыл брезентом уголь, взял в руки шланг и сильной струей воды окатил весь пол! Я вымыл все: стены, пол, под баками для мусора, под верстаком, возле топки, позади стиральной машины и раковины, промыл водосток, словом, вычистил все вокруг. Поэтому сейчас в подвал войти нельзя.

— Почему нельзя? Если там так чисто…

— Потому, что там еще не высохло, — объяснил Капловиц. — Хотите, чтобы на полу остались следы?

— А вы не расстелили газеты? — улыбнулся Карелла.

— Ха-ха-ха, очень смешно, — отозвался Капловиц. — Газеты я стелю только по пятницам.

— Сколько же времени пройдет, пока там высохнет? — спросил Карелла.

— Послушайте, мистер, — обратился к нему Капловиц, — не спешите, а? Подвал не мыли целых сто лет. Наконец его вымыли, так дайте ему высохнуть, ладно? Не торопитесь, прогуляйтесь по улице взад и вперед, и, когда вы вернетесь, в подвале будет чисто и сухо. Вы его и не узнаете. — Ладно, — согласился Карелла. — Десять минут.

— Пятнадцать.

— Десять, — повторил Карелла.

— Что вы делаете? Торгуетесь со мной? Вы думаете, что, если вы говорите "десять", пол услышит и высохнет за десять минут? Пятнадцать, идет? Все будет чистым и сухим, и тогда вы сможете спуститься и снова начать его пачкать.

— Пятнадцать минут, — сказал Карелла и, выйдя из здания, пошел в кондитерскую на углу, где выпил чашку кофе, потом позвонил в следственный отдел, поинтересовавшись, не просили ли ему чего передать, на что Берт Клинг сказал, что звонил Хейз, сообщив, что прямо из дома поедет в "Кавано энд Пост". Карелла поблагодарил его и пошел назад к зданию. Капловица нигде не было видно. Карелла прошел до конца коридора на первом этаже, открыл дверь в подвал и остановился на площадке ведущей вниз лестницы.

В подвале стояла тишина. Только гудел огонь за дверцей топки, да время от времени подвывали трубы над головой. Спустившись по лестнице, он очутился в темноте. Где-то в глубине подвала горел свет, но лестница была погружена во тьму. Он нащупал шнур от лампочки в потолке, дернул, и она зажглась, качаясь и бросая огромные дуги света на серую стену подвала и верстак, которые то уплывали во тьму, то вновь появлялись, пока лампочка окончательно не замерла, выхватив из темноты широкий круг серого бетонного пола и верстак. Другой источник света был далеко — вторая лампочка висела над раковиной и водостоком.

Резко пахло дезинфицирующим средством. Капловиц потрудился на славу.

Карелла подошел к верстаку возле бункера с углем, и вдруг его лицо обдуло сильным ветром, как будто где-то осталось открытым окно. Он вышел из круга света и направился туда, откуда дуло. Миновав второй крут света, освещавший стиральную машину, раковину и водосток, вделанный в бетонный пол, он опять очутился в темноте. Где-то в дальнем конце подвала пробивался дневной свет. Он пошел на него и обнаружил ведущую на улицу дверь. А он-то был уверен, что в подвал можно попасть, только спустившись по лестнице из коридора на первом этаже. Приблизившись к двери со стеклянными панелями, он понял, что она ведет коротким маршем в проход между домами, где была кладовая с инвентарем. В этой кладовой Джордж Лассер и хранил свой топор.

Дверь была открыта.

Карелла закрыл дверь, подумав, не ветер ли отворил ее. На ней не было замка, она просто входила в паз. Вполне возможно, что ее отворил порыв ветра. Он отошел от двери и направился обратно к верстаку. На какое-то пугающее мгновенье ему почудилось в темноте движение, и его рука машинально потянулась к кобуре за револьвером. Он так и застыл с рукой над револьвером. Он ничего не слышал, ничего не видел. Прождав в таком положении секунд тридцать, он снова вошел в круг света над верстаком.

Человек, стоявший в темноте, держал в правой руке разводной ключ. Он не сводил с Кареллы глаз и выжидал.

Карелла осмотрел верстак, примечая все, на что обратил его внимание Гроссман, в том числе и пятно на полке там, где стояла банка из-под кофе, которую конфисковали сотрудники лаборатории. По наитию и потому, что полицейские любят смотреть не только сверху, но и внизу, Карелла опустился на колени и заглянул под верстак, но, если что и было на полу, струя из шланга, которым орудовал Капловиц, все смыла. Карелла поднялся на ноги. На брюках не было ни пылинки.

Человек выжидал в темноте недалеко от раковины.

Карелла повернулся и пошел в сторону раковины.

Человек стиснул в руке разводной ключ, который нашел за раковиной, где тот лежал на случай, если случится засор. Он схватил ключ через несколько секунд после того, как положил на место решетку от водостока, а ее он положил через секунду после того, как услышал, что открылась дверь и кто-то вошел в подвал. Ему пришлось спешить, и решетка легла неплотно. Если кто-нибудь на нее наступит…

Карелла шел прямо к раковине.

Его нога очутилась в четырех дюймах от металлической решетки. Наступи он на нее, он бы сразу обнаружил, что она лежит неплотно, скорей всего, нагнулся бы посмотреть, и вот тут-то получил бы удар по голове разводным ключом. Но он шагнул в четырех дюймах от решетки, ничего не задел, не нагнулся посмотреть, а поэтому и не получил удара по голове. Он поглядел на раковину, отошел к стиральной машине, открыв крышку, заглянул в нее, ожидая найти бог знает что, а затем, опустив руки, вздохнул. Потом вздохнул еще раз.

Человек в темноте ждал.

Пожав плечами, Карелла направился к лестнице. Поднявшись наверх, выключил свет, открыл дверь и вышел из подвала, плотно затворив за собой дверь.

Человек, стоявший возле раковины, не двинулся с места.

Он ждал.

Он решил, что просчитает до ста и только тогда выйдет. Он просчитал бы до ста, затем поднял бы снова решетку на водостоке и положил ее как следует, потому что четко знал, почему она зацепилась и не ушла в пазы. Он просчитал бы до ста, только чтобы удостовериться, что полицейский не вздумал вернуться обратно. Он и так уже ошибся, решив, что он уходит, когда увидел, как он ушел после разговора с Капловицем. На этот раз ошибки быть не должно.

Он не спеша досчитал уже до пятидесяти семи, когда дверь, ведущая на лестницу, снова отворилась и в подвале появился другой полицейский.

Этот полицейский был в форме.

Этого полицейского звали Ральф Кори, у него были свои причины спуститься этим утром в подвал, и он понятия не имел, что четыре дюйма будут стоить ему жизни. Кори ждал возможности очутиться здесь с той самой минуты, когда неделю назад, в понедельник, у него состоялась беседа с Кареллой, но в подвале все время кто-то был: то сотрудники лаборатории, то проклятые полицейские фотографы, то репортеры, то еще черт знает кто. Кори очень хотел спуститься сюда, потому что всякий раз, когда в подвале шла игра в кости, Джордж Лассер давал ему двадцать пять долларов, из которых десять Кори отдавал патрульным, а пятнадцать оставлял себе. Но после беседы с Кареллой Кори вспомнил еще одно, что обычно делал Джордж Лассер, и вот эта привычка Джорджа не давала ему покоя, заставляя стремиться проникнуть в подвал. Он вспомнил, как однажды разговаривал с Лассером, стоя у верстака, в тот день, когда должна была состояться игра, и как Лассер заносил в маленькую черную книжечку какие-то цифры. Оказалось, что Лассер просто подводил итог своей торговле дровами, и Кори вспомнил об этом только в понедельник семь дней назад, когда Карелла начал допытываться, что и почему. Именно тогда Кори и пришли на память те цифры, что были записаны в маленькой черной книжечке аккуратным, четким почерком Лассера, одна под другой строгой колонкой:

Миссис Горман — (Зс, 4111) — 2.00–15/12

Миссис Албертсон — (1а, 4111) — 0.50–19/12

Миссис Кармайкл — (4а, 4113) — 6.00–22/12

Миссис Ди Нагро — (2в, 4113) — 4.00–22/12

Именно Кори пришла в голову мысль, а не вел ли аккуратный, методичный Джордж Лассер, который фиксировал все эти ничтожные доходы, полученные им за продажу дров, — два доллара, полдоллара, шесть долларов — такой же реестр своих расходов, поскольку они составляли целых двадцать пять долларов всякий раз, когда шла игра. Ему привиделась страничка в этой черной книжечке, где аккуратным мелким почерком Лассера было записано:

Кори — 25.00 — 7.11

Кори — 25.00–16/11

Кори — 25.00 — 4/12

Кори пошарил по стене в поисках выключателя, ничего не нашел и решил, что где-то, по-видимому, должен быть шнур. Он поводил руками над головой, задев лампочку, поправил ее, отыскал шнур и включил свет. В подвале таилась тишина.

Он вспомнил, что Лассер делал свои записи, стоя у верстака. Туда он и направился сейчас.

Он слишком давно служил в полиции, чтобы не почувствовать, что подвал не такой, как всегда. Почти мгновенно он насторожился, волоски на затылке вздыбились, но в чем эта необычность — он не понял, пока не приблизился к верстаку. С первого же взгляда он заметил, что из ряда аккуратно установленных банок и коробок на средней полке одна исчезла, и сразу подумал, не в той ли банке или коробке Джордж Лассер хранил свою черную записную книжечку. Волоски на затылке продолжали торчать, как иголки у дикобраза; Ральф Кори ощущал опасность, смертельную опасность, а думал, что его ждет всего лишь увольнение со службы в полиции. Сильный запах бил ему в ноздри, но он ассоциировал его с запахом лаборатории этого проклятого еврея Сэма Гроссмана, который перелистывает своими лапами книжечку с записями выплат человеку по фамилии Кори, из чего этот итальяшка Карелла, конечно, не замедлит сделать определенные выводы.

Кори попятился от верстака. Во рту у него вдруг пересохло. Углом глаза он заметил раковину в свете огня, повернулся и быстро направился к ней. Подойдя к раковине, носком ботинка он задел за решетку над водостоком и чуть не упал.

— Какого черта… — выругался он вслух и нагнулся посмотреть, обо что споткнулся. Сквозь металлические прутья решетки он заметил, что в бетонном колодце что-то лежит. На это что-то упал свет, и оно заблестело. На мгновенье Кори решил, что это деньги. Половину своей жизни он прослужил в полиции, вымогая деньги, и это что-то, черт побери, было тоже похоже на деньги. Если бы он схватил то, что лежало в колодце, так же быстро, как хватал взятки при исполнении служебных обязанностей, если бы наклонился чуть скорее, его голова оказалась бы на четыре дюйма ниже того места, куда пришелся удар разводным ключом. Но только он отреагировал на блеск металла в колодце водостока, только начал наклоняться, чтобы схватить его, как из тьмы возник разводной ключ. Удар был нанесен мгновенно, беззвучно и с силой. Ключ раскроил Кори череп и завяз в мозгу, который за две минуты до этого мыслил о возможном увольнении его владельца из полиции.

Человек, который нанес удар, вытащил ключ из головы Кори и понес его к мусорному баку возле бункера с углем. С ключа капала кровь. Он вытащил из бака обрывок газеты и досуха обтер ключ. На ручке крови не было, но он не сомневался, что остались отпечатки пальцев. Он перевернул ключ, держа его за головку одним куском газеты, в то время как другим обтер ручку. Потом, глянув на пол, увидел, что, пока нес ключ к баку, запачкал кровью ботинки, а поэтому оторвал еще кусок газеты и стер капли крови с ботинок. Собрав все испачканные куски газеты, он бросил их в топку, где горел огонь, и, подождав, пока бумага не сгорела, закрыл дверцу топки.

Разводной ключ он кинул в мусорный бак и подошел к раковине. Наклонившись, он поднял металлическую решетку и взял предмет, который стоил Ральфу Кори его жизни.

Это была медная пуговица.

Теперь погиб полицейский. Сначала убили управляющего домом. А теперь еще и полицейского. И это большая разница.

Чтобы понять, что означает убийство полицейского, вы должны сначала четко осознать, что существует только две категории людей, которые решаются на подобное преступление. Это сумасшедшие и наркоманы. Сумасшедший не может отвечать за свои поступки, а наркоман просто не соображает, что делает. Разумный же человек ни при каких обстоятельствах не пойдет на убийство полицейского. Человек, который способен мыслить, на убийство полицейского не пойдет хотя бы потому, что это чистое безумие и глупость. И самое главное, совершенно бесполезное занятие. Если убить одного полицейского, всегда найдется другой, который займет его место, поэтому какой же в этом толк? Подобное убийство вызывает у блюстителей порядка лишь злость, раздражение по малейшему пустяку, особенно в январе, когда самое время лежать под теплым одеялом с какой-нибудь девицей и мечтать о поездке в Майами. Кому нужен в январе мертвый полицейский, который лежит, воняет и только вызывает лишние волнения?

От живых-то полицейских только и жди беды. А уж хуже мертвого полицейского нет ничего на свете.

В 87-м участке не было ни одного полицейского, кто бы не испытывал участия, восхищения, уважения или доверия к убитому полицейскому, который был когда-то сержантом Ральфом Кори.

Но дело было не только в этом.

Некто поступил весьма неразумно, рассуждали они, ударив Кори по голове разводным ключом как раз тогда, когда он был занят расследованием убийства управляющего домом, случившегося несколько дней назад. Если бедный, трудолюбивый муниципальный служащий не может спуститься в подвал, чтобы в свободное от работы время кое-что выяснить, не подвергаясь нападению, рассуждали они, значит, в нашем проклятом богом городе творится нечто неладное. Если позволить каждому жителю этого проклятого города, когда ему заблагорассудится, бить полицейского по голове, рассуждали они, значит, состоять на муниципальной службе становится довольно опасно. А если сидеть сложа руки и ждать, пока люди окончательно дадут себе волю и начнут бегать по улицам с разводным ключом в руках и, встречая регулировщика на углу, не задумываясь бить его по голове, дела пойдут совсем плохо. Нельзя позволить толпе метаться по улицам, размахивая разводными ключами, и убивать первого встречного, облаченного в синюю форму, нет, сэр, позволить этого нельзя, потому что тогда возникнет хаос, да, самый настоящий хаос.

Вот как рассуждало большинство сотрудников 87-го участка. Кроме того, их охватил страх. Кому, черт побери, нужна работа, на которой тебя могут прихлопнуть в любую минуту?

Поэтому почти каждый полицейский этого участка, да и сотни других во всем городе, испытывая совершенно справедливое возмущение, оправданный гнев и естественный страх, принялись за поиски убийцы. Карелле и Хейзу осталось только задаваться вопросом, что предпримет этот легион жаждущих мщения людей в синей форме, поскольку вряд ли кто-либо из них был знаком с фактами преступления и лишь немногие знали о том, что убийство Кори было связано с имевшим место десять дней назад убийством Джорджа Лассера. Детективы предполагали, что, поскольку был убит полицейский, значит, убийца ненавидел полицейских, но больше склонялись к тому, что смерть Кори была лишь следствием предыдущего убийства и не имела ничего общего с тем фактом, что Кори был полицейским. А раз так, то они никак не могли понять, чем так возмущены все остальные. Они упорно трудились над этим делом, начиная с третьего января, и вдруг все всполошились только из-за того, что нечистоплотный полицейский был убит разводным ключом.

В гибели Кори их беспокоила только причина случившегося. Если он на что-то наткнулся в подвале, то на что именно? Или, если отбросить возможность того, что он отыскал нечто, являющееся угрозой для убийцы, что иное могло послужить причиной для убийства? Договорился ли он встретиться с кем-то в подвале? Знал ли, кто убийца? Вымогал ли очередную взятку, на сей раз имеющую прямое отношение к убийству?

— У нас в городе нельзя справиться с двумя вещами, — давным-давно кто-то сказал Карелле. — С убийством и наркоманией.

Вот об этом Карелла и размышлял сейчас. Если полицейский оставляет без внимания игру в кости, если он оставляет без внимания водителя, проехавшего на красный свет, если он все это оставляет без внимания, и всякий раз за деньги, что помешает ему оставить без внимания и убийство, если и на этом он сумеет заработать?

Готов ли был Кори так поступить?

Какую сумму он требовал?

Сообразил ли убийца, что есть иной способ заставить Кори замолчать навсегда, исключить возможность того, что он будет требовать еще и еще?

А ведь такая возможность существовала.

К сожалению, только два человека могли это подтвердить. Прежде всего, сам Ральф Кори, но он был мертв. И его убийца, но они не имели ни малейшего понятия о том, кто он такой.

Прошла среда.

А за ней и четверг.

В пятницу состоялись похороны сержанта Ральфа Кори.

Бабушка Кареллы всегда считала пятницу "черным днем". Она не имела в виду пятницу тринадцатого числа и не какую-то определенную пятницу. Она просто была убеждена, что любая пятница — день несчастливый и что, по возможности, лучше в этот день ничего не предпринимать. В пятницу 17 января произошло нечто невероятное.

В пятницу 17 января в следственный отдел по собственной воле явился Энтони Лассер и сознался, что убил своего отца, Джорджа Лассера.

Глава 9

Допрос Тони Лассера оказался таким испытанием, какое ни Хейз, ни Карелла не пожелали бы себе на весь остаток жизни, но пройти его следовало. В конце концов, человек сознался, что совершил убийство.

Они допрашивали его в следственном отделе, сидя возле зарешеченных окон, о стекло которых, сотрясая рамы, бился январский ветер, а в унисон с ним выли радиаторы. Трясся и Лассер, сидя на стуле напротив детективов. Полицейский стенограф был сильно простужен и томился, не отрывая глаз от блокнота, потому что не хотел смотреть на Лассера, который стучал зубами и глотал слюну — казалось, он вот-вот потеряет сознание. Полицейский стенограф чихнул.

— За что вы его убили? — спросил Карелла.

— Не знаю, — ответил Лассер.

— Должна же у вас быть причина.

— Да. Была.

— Какая же?

— Я его не любил, — сказал Лассер и опять затрясся.

— Вы готовы рассказать нам, как все это произошло? — спросил Хейз.

— А что вы хотите знать?

— Когда у вас появилась мысль убить его?

— В какое-то время… на прошлой неделе.

— На прошлой неделе? — удивился Хейз.

— Нет, нет. Разве я сказал на прошлой неделе?

— Именно так вы сказали.

— Я хотел сказать, на той неделе, когда это произошло.

— А когда это случилось, мистер Лассер?

— Перед той пятницей.

— Перед какой пятницей?

— Тре… Да, третьего, в пятницу.

— Продолжайте, мистер Лассер.

— Вот на той неделе у меня и появилась мысль его убить.

— То есть перед Новым годом, хотите вы сказать?

— Да.

— Когда же? На Рождество?

— Между Рождеством и Новым годом.

— Хорошо, мистер Лассер, продолжайте. У вас появилась эта мысль, и что же дальше?

— В пятницу после обеда я вышел из дома.

— А мы думали, что вы никогда не выходите из дома, мистер Лассер.

Лассер несколько секунд не мог совладать с собой: его била дрожь, зубы стучали, руки тряслись. Наконец он сумел собраться с силами и, заикаясь, произнес:

— Обычно я не выхожу. Но на этот раз в… вышел. Уб… бить его.

— Каким образом вы предполагали убить его, мистер Лассер?

— Что? — Каким образом вы намеревались убить вашего отца?

— Топором.

— Вы взяли топор с собой?

— Нет. Я н… нашел топор там. В подвале.

— Топор был в подвале?

— Да.

— Где именно?

— Возле… топки.

— А не в кладовой?

— Нет.

— Вы знали, что там есть топор?

— Что?

— Вы когда-нибудь бывали в этом подвале, мистер Лассер?

— Нет.

— Откуда же вы тогда знали, что там есть топор?

— Что?

— Мистер Лассер, откуда вы знали, что в подвале будет топор?

— Я… я не знал.

— Тогда каким же образом вы собирались убить своего отца?

— Я об этом не д… думал.

— Вы собирались решить это на месте, верно?

— Совершенно верно, — сказал Лассер.

— Ты записываешь, Фил? — спросил Карелла у стенографа.

— Ага, — отозвался стенограф, не поднимая глаз.

— Продолжайте, мистер Лассер, — предложил Хейз.

— Ч… что вы хотите знать?

— Что вы делали после того, как убили его?

— Я…я…я… — Он никак не мог одолеть этого слова. Глотнув, он предпринял новую попытку. — Я… я… я… — Он так дрожал, что слово застряло у него в горле. Он побледнел, и Карелла не сомневался, что через несколько секунд либо его вырвет, либо он хлопнется в обморок. Ему было жаль Лассера и хотелось чем-нибудь помочь.

— Мистер Лассер, может, принести вам кофе? — предложил он. — Хотите выпить чего-нибудь горячего?

— Н… н… нет, — с трудом выдавил из себя Лассер.

— Мистер Лассер, в день убийства вы тоже плохо себя чувствовали?

— Ч… ч… что?

— Когда вышли из дома, я имею в виду?

— Нет, я ч… ч… чувствовал себя хорошо.

— Мистер Лассер… — начал было Карелла, но Хейз его перебил:

— Мистер Лассер, зачем вы нам лжете?

Лассер вдруг поднял взгляд, замигал и снова затрясся.

— Зачем вы говорите нам, что убили вашего отца, когда ничего подобного вы не совершали? — спросил Карелла.

— Я убил!

— Нет, сэр.

— Убил! Ч… что с вами? Р… р… р… разве…

— Успокойтесь, мистер Лассер.

— Разве вы не видите, ч… ч… что я говорю правду?

— Мистер Лассер, человек, который нанес удар топором, был сильным, беспощадным и действовал безошибочно. Вам же трудно даже усидеть на стуле.

— Я это сделал, — сказал Лассер и опять задрожал. — П… поверьте мне. Я это с… с… сделал.

— Нет, мистер Лассер.

— Да.

— Нет. Зачем вы пришли сюда?

— Потому что я уб… уб… уб…

Он не мог произнести этого слова. В мучительном молчании они ждали, пока он справится с ним, и, наконец, когда, словно судорогой, свело и отпустило его тело, он выплюнул его, как кусок грязи, прилипшей к кончику языка.

— Убил! — выкрикнул он. — Я убил своего отца!

— В таком случае, мистер Лассер, — спокойно сказал Карелла, — надеюсь, вы не будете возражать, если мы возьмем у вас отпечатки пальцев и сверим с найденными нами в подвале?

Лассер молчал.

— Мистер Лассер?

Он ничего не ответил.

— Мистер Лассер, — ласково обратился к нему Хейз, — почему вы сегодня вышли из дома?

Лассер вдруг зарыдал. Полицейский стенограф в удивлении оторвал глаза от блокнота, и Карелла взмахом руки велел ему уйти. Стенограф встал не сразу. Тогда Карелла взял его за локоть и поднял со стула.

— А дальше мне не надо записывать? — спросил стенограф.

— Нет, — ответил Карелла. — Если вы нам понадобитесь, мы вас позовем.

— Ладно, — не стал возражать все еще удивленный стенограф и вышел из комнаты.

А Тони Лассер, сидя на стуле возле затянутого легким морозцем окна, продолжал дрожать и всхлипывать.

— Что случилось, мистер Лассер? — спросил Карелла.

Лассер покачал головой.

— Должно быть, что-то случилось, раз вы пришли сюда, сэр.

Лассер снова покачал головой.

— Может, расскажете нам? — участливо предложил Хейз, и Лассер дрожащими пальцами вытащил свой носовой платок, высморкался и затем, по-прежнему заикаясь и всхлипывая, поведал им о том, что произошло.

Кто-то с тихой нью-эссекской улицы с ее домами, выстроенными в стиле эпохи Тюдоров, кто-то из соседей Тони Лассера…

— Не миссис ли Московиц из дома напротив? — спросил Карелла.

— Нет, нет, — сказал Лассер, — нет, не миссис Московиц. Она ужасно надоедливая, но ничуть не злая женщина. Нет, это был другой человек, неважно кто именно, просто сосед.

— И что же случилось? — спросил Хейз.

Вот этот кто-то явился накануне к Тони Лассеру. В качестве представителя, так сказать, от группы линчевателей северного варианта, потому что никого они не собирались вешать или мазать дегтем с перьями, разумеется, нет, если "им будут соответствовать". Именно так выразился сосед Лассера. Он сказал, что все будет в полном порядке и все будут довольны, если "им будут соответствовать". До той минуты Лассер понятия не имел, чего хочет от него этот сосед. Он вышел к нему из кабинета в задней части дома, где рисовал картинки для очередной детской книжки, а тут явился этот незнакомец… практически незнакомец… которого он видел раз-другой в окно, но знаком не был. Незнакомец этот завел разговор о "соответствии", и Лассер спросил его, что он имеет в виду.

— Вашу мать, — ответил сосед.

— Мою мать?

— М-м-м.

— А что именно относительно нее?

— Мы хотим, чтобы вы поместили ее в лечебницу, мистер Лассер.

— Почему?

— Таково желание всех соседей, мистер Лассер.

— Но оно не совпадает с моим, — ответил Лассер.

— По-моему, у вас нет выбора, мистер Лассер, — сказал сосед и объяснил, что соседи затеяли целую кампанию против Лассеров.

Они все читали про убийство отца Тони, а в одной из газет была приведена фраза о том, что топор держал в руке человек, обладающий "силой безумца" или что-то в этом роде. Они собрались, проголосовали и решили пойти в полицию и заявить, что видели, как Эстель Лассер вышла из дома около двенадцати дня в ту злополучную пятницу, третьего января, когда ее мужа, Джорджа Лассера, зарубили топором в подвале жилого здания.

— Но это же не правда, — возразил Тони Лассер.

— Пусть не правда, но двое из нас согласились подтвердить, что видели, как она выходила из дома.

— Моя мать скажет, что она никуда не выходила.

— Ваша мать ненормальная.

— Тогда я скажу, что она не выходила, — сказал Лассер.

— Всем известно, что вы не переступаете порога дома, — возразил сосед.

— Какое это имеет отношение к?..

— По-вашему, они примут всерьез показания человека, который боится выйти на улицу? По-вашему, его показания будут чего-нибудь стоить против заявления двух нормальных соседей?

— Я тоже нормальный, — сказал Лассер.

— Разве? — удивился сосед.

— Вон из моего дома! — грозным шепотом произнес Лассер.

— Мистер Лассер, — ничуть не смутившись, продолжал сосед, — все будет в порядке, если мы сумеем договориться. Мы не собираемся никому причинять неприятностей, мы просто не хотим, чтобы безумная…

— Она не безумная, — крикнул Лассер.

–..безумная, мистер Лассер, жила среди нас. Пусть она живет там, где ей полагается. Мы пришли к следующему выводу: либо вы добровольно определяете ее в сумасшедший дом, мистер Лассер, либо мы обращаемся в полицию, через них взываем к соответствующим властям, попросив их задать ей пару вопросов. Как вы думаете, мистер Лассер, сумеет она ответить на эти вопросы, а? Итак, мы договариваемся или нет?

— Она никому не причиняет вреда.

— Она нам мешает, мистер Лассер, и нам надоело извиняться за помешанную, что живет у нас в квартале.

— Она никому не причиняет вреда, — повторил Лассер.

— Мистер Лассер, вы меня слышите? Мы даем вам срок до утра понедельника. Решайте. Если к тому времени вы подтвердите, что обратились к врачам и что вашу мать уберут, прекрасно, тогда мы пожмем друг другу руки и выпьем за продолжение нашей дружбы. Если же мы ничего от вас не услышим, мистер Лассер, мы сами обратимся в полицию и заявим, что видели вашу мать на улице в день убийства вашего отца. А там уж пусть они делают выводы.

— Но это же ложь, — настаивал Лассер. — Моя мать была дома.

— Совершенно справедливо, мистер Лассер, это ложь. — Сосед улыбнулся. — Но ложь перестает быть ложью, когда клянешься говорить правду.

— Убирайтесь! — крикнул Лассер.

— Обдумайте все как следует.

— Убирайтесь!

— Обдумайте все как следует.

Он обдумал. И решил, что бы ни случилось, мать в больницу он не определит. Если соседи пойдут в полицию, чтобы бросить тень подозрения на мать… если полиция начнет задавать вопросы… если, не дай бог, она утратит над собой контроль… ее непременно упрячут. Этого он позволить не имеет права. А защитить ее можно только одним путем. Если он скажет, что убийство совершил он, тогда ее оставят в покое.

Лассер вытер слезы.

— Вот почему я и пришел к вам, — заключил он.

— Понятно, мистер Лассер, — сказал Карелла. — Дженеро, принеси нам кофе! — зычно крикнул он.

— Я н… н… не хочу кофе, — с трудом проговорил Лассер.

Карелла оставил его слова без внимания. Когда принесли кофе, они спросили у него, пьет ли он черный или со сливками, и Лассер сказал, что пьет черный. Сколько сахара, спросили они, и он ответил, что пьет кофе без сахара. Он хочет побыстрее вернуться домой к матери, сказал он. Ее нельзя оставлять одну так надолго.

— Мистер Лассер, — сказал Карелла, — а что, если бы мы поверили в вашу историю?

— Какую историю?

— Что вы убили своего отца.

— Ах да!

— Что, если бы мы поверили вам и вас бы судили и приговорили…

— Да?

— Мистер Лассер, кто бы тогда взял на себя заботу о вашей матери?

Лассер вдруг смутился.

— Я почему-то об этом ни разу не подумал, — ответил он.

— М-м-м. Значит, получилось удачно, что мы вам поверили?

— По-моему, да.

— Патрульный проводит вас домой, мистер Лассер, — сказал Хейз. — Как только вы допьете кофе…

— Я способен добраться домой сам.

— Мы это знаем, сэр, — участливо сказал Хейз, — но лучше будет… — Я возьму такси, — не сдавался Лассер.

— Это ничуть нас не затруднит, поверьте, сэр, — настаивал Хейз. — Мы вызовем патрульную машину…

— Я возьму такси, — повторил Лассер. — Я и сюда приехал на такси, поеду на такси и обратно. Я… я… я не хочу, чтобы к нашему дому подъезжала патрульная машина. У нас уже побывало немало полиции… с тех пор как умер отец. — Лассер помолчал. — Он, знаете, был неплохим человеком. Я, правда, никогда его особенно не любил. Должен признаться, я… я… не плакал, узнав о его смерти. Слез у меня не было, но человеком он был неплохим. Он отправил меня в хорошую школу, лечил мать в частной лечебнице. Он был неплохим человеком.

— А каким образом он мог позволить себе все это, мистер Лассер? — вдруг спросил Хейз.

— Позволить что?

— Школу. Санаторий.

— Видите ли, раньше он зарабатывал больше, — пожал плечами Лассер.

— Что значит больше? Ведь он был управляющим с 1939 года, не так ли?

— Да, но в более приличном доме. Не в районе трущоб.

— А где?

— В нижней части города, — ответил Лассер.

— Где именно?

— В доме 1107 на Ганнинг-стрит, вы знаете этот район?

— Да, — ответил Хейз. — Там находится… — И умолк. — Ганнинг, 1107, сказали вы?

— Да.

— В 1939 году ваш отец был управляющим в доме 1107 на Ганнинг-стрит?

— Совершенно верно. А что?

— Стив, — сказал Хейз, — Зигги Рер работал в "Кавано энд Пост" в 1939 году.

— Ну и что?

— В доме 1107 на Ганнинг-стрит, — уточнил Хейз.

Зигмунд Рер еще не вставал, когда детективы постучались к нему в дверь. Он спросил, кто там, и когда они ответили, что полиция, он пробормотал нечто неразборчивое, но прошлепал по квартире к двери. Открыв дверь, он завязал пояс разрисованного огурцами халата, надетого на полосатую пижаму.

— Что на этот раз? — спросил он. — Очередной гестаповский допрос?

— Всего несколько вопросов, мистер Рер, — сказал Карелла. — Не возражаете, если мы зайдем?

— А что, вы бы не зашли, начни я возражать?

— Конечно, — отозвался Хейз. — Начни вы возражать, мы бы вас арестовали и доставили в участок. А вот так мы чисто по-дружески побеседуем, обсудим все "за" и "против" и разойдемся к обоюдному удовольствию.

— Да уж, по-дружески, — пробурчал Рер, но впустил их в квартиру. — Я только что встал, — сказал он. — И намерен сварить кофе. Я не способен на разговор, пока не выпью чашку кофе.

— Располагайте собой, мистер Рер, — любезно согласился Карелла. — Подождем, раз уж ждали с 1939 года.

Бросив на Кареллу настороженный взгляд, Рер хотел было что-то сказать, но промолчал и пошел на кухню. Он налил в автоматический кофейник воды, насыпал туда кофе и, оставив его вариться, вернулся в гостиную. Усевшись напротив детективов, он не промолвил ни слова, пока не засвистел кофейник. Затем, отпивая кофе мелкими глоточками, он спросил:

— Что вы имели в виду, упомянув 1939 год?

— Может, вы сами нам скажете, мистер Рер?

— Я не знаю, о чем идет речь, — отпарировал Рер.

— Мистер Рер, — начал Хейз, — нам представляется очень уж явным совпадением тот факт, что вас видели за игрой в кости в подвале дома 4111 на Пятой Южной, где управляющим был Джордж Лассер, и…

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Что весьма странно, принимая во внимание некое совпадение.

— Какое еще совпадение?

— В 1939 году, когда вы работали в "Кавано энд Пост" на Ганнинг-стрит, 1107, управляющим в том здании был человек по имени Джордж Лассер. Что скажете по этому поводу, мистер Рер?

— Ничего. Я бухгалтер. Почему вы считаете, что я должен был знать управляющего домом?

— Мы уверены, что вы его знали, мистер Рер.

— Вам еще придется это доказать. А даже если знал? У нас что, запрещено знать управляющего зда…

— Запрещено играть в кости на деньги, мистер Рер, — перебил его Хейз.

— И людей убивать запрещено, — добавил Карелла.

— Чепуха! — разозлился Рер. — Я никого не убивал, и вам это хорошо известно.

— Мистер Рер, мы беседовали с мистером Кавано, одним из владельцев фирмы, в которой вы работали.

— И что?

— Мистер Кавано сказал нам, что в 1937 году вы попытались шантажировать одного из клиентов фирмы, было такое?

— Нет.

— Мы уверены, что было, мистер Рер.

— Ну и что? Шел 1937 год. Какое это имеет отношение к сегодняшнему дню?

— Именно это мы и пытаемся выяснить.

— Возможно…

— У нас есть кое-какие мысли, мистер Рер.

— Меня не интересуют ваши мысли, — опять разозлился Рер и поставил чашку с кофе на стол. — Честно говоря, я предпочитаю сделать то, что вы предложили несколько минут назад. Мне надоел наш дружеский разговор. Давайте я оденусь, вы меня арестуете и доставите в участок, оформив задержание, идет? Хотелось бы послушать, на основании чего вы произведете арест.

— На основании подозрения в совершении убийства, мистер Рер.

— Убийства кого?

— Джорджа Лассера.

— Бросьте. Зачем мне убивать Джорджа Лассера?

— Значит, вы его знали?

— Кто сказал, что знал?

— Мистер Рер, давайте и вправду поступим, как вы предложили. Идите одевайтесь, мы повезем вас в участок и там оформим арест. А то нам тоже немного надоела эта дружеская беседа.

— Арест за что? — снова спросил Рер.

— За убийство, мистер Рер. Мы вам, кажется, уже сказали.

Несколько секунд Рер молчал.

— Я не убивал Джорджи, — наконец произнес он.

— А в игре в кости принимали участие?

— Да, — кивнул Рер.

— И Спедино тоже играл?

— Да, тоже.

— Тогда почему он это отрицает?

— Потому что, узнай об этом его жена, она бы его убила.

— Вы хотите сказать: только потому, что боится жены, он нам солгал даже при наличии подозрения в убийстве?

— Вы когда-нибудь видели его жену? — спросил Рер.

— Ладно, — пожал плечами Карелла. — Вернемся к Джорджу Лассеру. Вы знали его в 1939 году?

— Да.

— Какие у вас с ним были отношения? — спросил Карелла.

— Просто "здравствуйте" и "до свиданья". Время от времени встречались в вестибюле. Я говорил: "Привет, Джорджи, как…"

— Это ложь, мистер Рер, — перебил его Карелла.

— Что?

— Мистер Рер, в 1939 году Джордж Лассер был в состоянии оплатить учебу своего сына Тони в частной школе и лечение жены в частной психиатрической лечебнице. На жалованье управляющего он бы сделать этого не сумел, мистер Рер. У нас есть кое-какие догадки на этот счет, мистер Рер, и нам хотелось бы проверить их на вас. Только проверить, идет? А выводы мы потом сделаем сами.

— Вы что, смеетесь? — спросил Рер.

— Нет, я говорю совершенно серьезно, — ответил Карелла. — Нам известно, что Джордж Лассер был человеком честолюбивым и постоянно занимался поиском новых источников дохода. Нам также известно, что вы уже делали попытку шантажировать одного из клиентов вашей фирмы и что по этому поводу получили предупреждение, а также, что вы с Джорджем работали одновременно в одном и том же здании. Вы только что признались, что были с ним знакомы, поэтому мы…

— Не больше чем сказать "здрасьте".

— Мы считаем, что знакомство было более тесным, мистер Рер.

— Да? С чего вы это взяли?

— Мы полагаем, что вы подыскали еще одного клиента для шантажа и…

— Я бы на вашем месте не бросался так легко словом "шантаж".

— Не имеет значения, что бы вы делали на моем месте, мистер Рер. Мы считаем, что вы нашли еще одну жертву, но помнили, что, если попытаетесь что-либо предпринять, Кавано всерьез с вами разделается. То есть если вы лично предпримете такую попытку. — Карелла помолчал. — Вы начали понимать, к чему я клоню, мистер Рер?

— Представления не имею, о чем вы говорите.

— Он никогда не знает, о чем мы говорим, — заметил Карелла Хейзу. — Вот о чем мы говорим, мистер Рер: мы считаем, что вы нашли еще кого-то, кого можно было шантажировать, но, зная, что вам самому обращаться к нему нельзя, вы решили вместо себя подослать другого человека. Этим другим и оказался Джордж Лассер. Вот о чем мы говорим.

— М-мм, — промычал Рер. — А вы как считаете, мистер Рер?

— Я считаю, что это очень занимательно.

— Мы тоже.

— Но я сомневаюсь, что вы сумеете доказать ваши слова.

— Вы правы. Доказать мы не можем, — согласился Карелла.

— Так я и думал, — улыбнулся Рер.

— А нам этого и не требуется, — тоже улыбнулся Карелла.

— Не требуется?

— Нет.

— Как это?

— Нас такие пустяки, как шантаж, не интересуют. Нас интересует убийство. И время у нас на исходе, мистер Рер. Нам очень бы хотелось отыскать человека, на которого это убийство можно было бы повесить.

— Хотелось бы?

— Да, очень. Почему бы нам не договориться друг с другом?

— Каким образом?

— Мистер Рер, мы действительно не можем доказать, что вы с Лассером еще в 1939 году вымогали у кого-то деньги. Но мы в состоянии доказать случай шантажа в 1937 году, потому что нам об этом рассказал мистер Кавано, и я не сомневаюсь, что он согласится подтвердить свои показания, если дело дойдет до суда, а также назовет фамилию вашей жертвы. Другими словами, мистер Рер, мы доберемся до вас за тот поступок, если ничего другого предъявить не сумеем.

— М-мм, — опять промычал Рер.

— Понятно?

— И что же вы предлагаете?

— Мы не считаем, что вы убили Лассера, — сказал Хейз.

— Почему?

— Не видим причины. Из того, что нам стало известно, вы с Лассером были друзьями. Он участвовал вместе с вами в вымогательстве, предоставил вам подвал для игры. Для чего вам его убивать?

— М-мм, — промычал Рер.

— Разумно, мистер Рер?

— Я весь внимание, — отозвался Рер.

— По-моему, он начал понимать, о чем мы говорим, — улыбнулся Карелла Хейзу.

— Продолжайте, — предложил Рер.

— Ладно. Итак, вы с Лассером кого-то шантажировали. Заработав на этом, по-видимому, приличную сумму, потому что Лассер мог позволить себе оплатить учебу сына и лечение жены. Вы начали действовать сообща в 1939 году… — Мы начали это дело в 1938 году, — вдруг поправил его Рер.

— Благодарю вас, — отозвался Карелла. — А я-то думал, он и дальше будет играть в молчанку, Коттон.

— Я тоже так думал, — усмехнулся Хейз.

— Нам хотелось бы знать, кого вы шантажировали и на какую сумму, — сказал Хейз.

— А какая мне с этого польза? — спросил Рер.

— Большая, мистер Рер.

— То есть?

— Мы оставим вас в покое. Избавим от вполне вероятных и немалых неприятностей. Вы выйдете из этой истории чистым, и больше никаких вопросов. Нам ведь требуется кто-то, на кого можно повесить убийство Лассера, и этим человеком вполне можете оказаться вы.

— Ладно, — согласился Рер.

— Видишь? — обратился Карелла к Хейзу. — Он и в самом деле понимает, о чем мы говорим.

— Жертва? — спросил Хейз.

— Энсон Берке.

— На чем вы его поймали?

— Он был президентом компании, экспортирующей детали для автомашин в Южную Америку. Однажды он пришел к нам в контору и попросил подсчитать его собственный подоходный налог. Что сразу показалось мне подозрительным, ибо, при наличии у себя в фирме бухгалтеров, он обратился на сторону. Тем не менее мы взялись за это дело. Вот тут-то я и узнал про сорок тысяч.

— Про какие сорок тысяч?

— Вы разбираетесь в экспортном бизнесе?

— Очень мало.

— Большинство из экспортеров покупают товар, который собираются экспортировать, то есть действуют как посредники. И, как правило, тот, кто товар поставляет, дает экспортеру пятнадцатипроцентную скидку.

— Понятно. И что же дальше?

— Время от времени, если экспортер дает возможность поставщику крупно заработать, поставщик увеличивает скидку.

— На сколько?

— В данном случае на пять процентов. Фирма Берке зарабатывала, имея дело только с этим поставщиком, примерно от восьмисот тысяч до миллиона долларов в год. А пять процентов от восьмисот тысяч составляют сорок тысяч.

— Опять сорок тысяч, — не понял Хейз. — Ну и что?

— Столько он и получил. — Кто?

— Берке.

— От кого?

— От поставщика из Техаса.

— За что?

— Он указал их как за посредничество, но на самом деле это были дополнительные пять процентов, про которые я вам объяснил.

— Не понимаю, — признался Карелла. — Где он их указал?

— В сведениях, которые представил мне для исчисления подоходного налога.

— Он сообщил о сорока тысячах долларов как о полученных за посредничество от поставщика из Техаса, так?

— Совершенно верно. Он получал от своей компании тридцать тысяч жалованья. А эти сорок тысяч получил сверх того.

— Ну и что?

— По крайней мере, у него хватило ума не обращаться к своим собственным бухгалтерам.

— Что значит "хватило ума"?

— Эти сорок тысяч получил лично он. Компании они не достались. Но не указать их в декларации для подоходного налога он побоялся, предпочитая обобрать держателей акций, нежели ссориться с Дядюшкой Сэмом. Поэтому и не обратился к своим бухгалтерам.

— И что дальше? — спросил Карелла.

— Я сразу понял, что ухвачу за хвост золотую рыбку, если только мне удастся до нее добраться. Но как? Стоит мне пискнуть, и он пойдет к Кавано, который позвонит в Филадельфию своим бывшим дружкам, друзьям детства, теперь уже выросшим и ставшим бандитами, и мне придется ловить рыбку, уже лежа на дне реки. Тут-то я и вспомнил про Лассера. Я знал, что он мелкий жулик, потому что не раз видел, как он тащит из подвала латунную и медную арматуру, которую продает потом сборщикам утиля. Офис Берке находился на другом конце города. Знать Лассера он не мог.

— И как же вы все это проделали?

— Я встретился с Лассером и объяснил ему, что мне от него нужно. Затем позвонил Берке и сказал, что намерен в течение недели заняться его подоходным налогом, а потому мне требуются все его финансовые документы, в том числе вычеты из жалованья и премия в сорок тысяч, полученная им за посредничество. Он обещал привезти их на следующий день. Во второй половине дня я поехал поработать у него в кабинете и, когда уходил, посоветовал ему оставить все документы на работе, а не брать с собой, потому что завтра приеду закончить. Он запер их в верхнем ящике письменного стола.

— И что же дальше?

— В ту же ночь мы с Лассером забрались к нему в офис. Нам нужны были только документы, но, чтобы выглядело это как настоящее ограбление, мы прихватили золотые карандаш и ручку, кое-какие деньги, пишущую машинку и прочее барахло, которое там валялось. Берке обнаружил кражу на следующее утро. Через две недели Лассер явился к нему.

— И что же он ему сказал?

— Признался, что ограбил его офис, а когда Берке собрался вызвать полицию, показал ему список доходов, добавив, что прихватил его из ящика случайно среди прочих вещей, поскольку, мол, не шибко разбирается в экспортном бизнесе, но что, заметив имя Энсона Берке и поняв, что речь идет о подоходном налоге с сумм, среди которых упомянуты полученные им лично, а не заработанные фирмой сорок тысяч долларов, сообразил, что выглядят они подозрительно. Берке послал Лассера к черту, еще раз пообещав обязательно позвонить в полицию, на что Лассер извинился, сказал, что, может, он и вправду ошибся, что все, наверное, чисто и ясно и что в таком случае, надеется он, Берке не будет возражать, если Лассер пошлет этот документ совету директоров его компании. Тут Берке и понял, что пахнет жареным. Да так, что обжигает нос.

— Поэтому он заплатил Лассеру столько, сколько тот запросил.

— Да.

— Сколько же?

— Берке утаил от компании сорок тысяч долларов. Мы с Лассером рассудили, что он, наверное, будет поступать таким образом и дальше, пока мы будем держать язык за зубами.

— И поэтому?

— Лассер попросил у него половину этой суммы.

— А иначе?

— А иначе он пойдет прямо в совет директоров.

— И Берке заплатил?

— Да.

— И вы с Лассером поделили эти двадцать тысяч поровну?

— Совершенно верно. По десять тысяч каждому.

— И продолжали получать каждый год. Что оказалось немалой суммой, — вздохнул Карелла. — Поэтому вполне возможно, что Берке это надоело, он пошел в подвал на Пятую Южную и убил Лассера, пытаясь освободиться от…

— Нет, — возразил Рер. — Почему нет?

— Золотые яйца перестали поступать в 1945 году.

— Что вы хотите сказать?

— С 1945 года мы денег не получали, — ответил Рер.

— Берке перестал платить в 1945 году, так?

— Совершенно верно, — улыбнулся Рер.

— Но он все равно мог считать себя обиженным даже за то, что ему пришлось выплатить, и решил отомстить.

— Ха-ха, — торжествующе-злобно хохотнул Рер.

— Почему нет? — спросил Карелла.

— Энсон Берке не мог убить Лассера.

— Почему?

— Я только что вам сказал. Он перестал платить в 1945 году.

— Ну и что?

— По той причине, что в 1945 году у него случился инфаркт, и он умер.

— Что? — спросил Карелла.

— Да, — радостно подтвердил Рер. — Так что зря вы, ребята, старались. Футбольный матч не состоялся.

Январь — плохой месяц для игры в футбол.

Зигмунда Рера они не арестовали, потому что сомневались, заинтересуются ли им законники, а главное, честно говоря, чересчур много с ним было волынки. И жертва Рера, и его партнер — оба ушли в мир иной, первая попытка вымогательства могла быть подтверждена только показаниями Кавано, которые в суде могут быть приняты за показания с чужих слов, поскольку тот, кого Рер собирался обобрать в 1937 году, их не подтвердил. Возможность отыскать предполагаемую жертву и получить ее согласие на изобличение самого себя ради изобличения Рера была весьма сомнительной — во всяком случае, все это казалось ерундой по сравнению с тем, что убийца двух человек все еще разгуливает на свободе.

Январь — плохой месяц для игры в футбол, вот и все.

Когда они вернулись обратно в следственный отдел, у перегородки из реек их встретил детектив Мейер.

— Где вы, ребята, гуляли? — спросил он.

— А что? — заинтересовался Карелла.

— Несколько минут назад нам звонил патрульный Мерфи.

— Ну и что?

— Подсобный рабочий пытался убить управляющего домом.

— Где?

— Пятая Южная, 4113, — ответил Мейер. — Цветного рабочего зовут Сэм Уитсон.

Глава 10

Когда Карелла с Хейзом приехали, на ногах у Сэма Уитсона сидели два патрульных, еще два прижимали к полу его огромные раскинутые в стороны руки, а один полицейский восседал у него на груди. Когда детективы приблизились к тому месту в подвале, где он был распят, огромный негр вдруг, сделав неимоверное усилие, вскинулся так, что полицейский, восседавший у него на груди, взлетел в воздух, а затем, ухватившись за борта его куртки, тяжело плюхнулся обратно.

— Сукин сын, — пробормотал Уитсон, и тогда еще один полицейский, который стоял и наблюдал, как другие борются со своим пленником, вдруг размахнулся и ударил Уитсона дубинкой по правой ноге. В углу подвала сидел Джон Айверсон, управляющий домом 4113 на Пятой Южной, соседним с тем, где работал покойный Джордж Лассер, и из раны на голове у него сочилась кровь. Дома эти были рядом и примыкали друг к другу, как две половинки одного эмбриона. Подвал у Айверсона был точно такой же, как и подвал у Лассера, отличаясь только содержимым. Поддерживая руками разбитую голову, он сидел на пустом ящике из-под молочных бутылок, а полицейские продолжали бороться с Уитсоном, который время от времени делал попытку освободиться. Тот же патрульный, что не участвовал в борьбе, по-прежнему наносил Уитсону удары дубинкой, пока один из патрульных не заорал:

— Ради бога, Чарли, перестань! Как только ты ударяешь его дубинкой, он подкидывает нас всех в воздух.

— Я стараюсь его успокоить, — отозвался Чарли и снова ударил Уитсона по подошве башмака.

— Хватит, — распорядился Карелла, подойдя к тому месту, где вокруг лежавшего на полу негра роились полицейские. — Дайте ему встать.

— Он очень опасен, сэр, — заметил один из патрульных.

— Дайте ему встать, — повторил Карелла.

— Как угодно, сэр, — отозвался тот же из патрульных, и все они одновременно, словно по сигналу, спрыгнули с Уитсона и попятились назад, как только Уитсон, стиснув кулаки и пылая взглядом, вскочил на ноги.

— Все в порядке, Сэм, — попытался успокоить его Карелла.

— Кто сказал? — потребовал Уитсон. — Я убью этого сукиного сына.

— Никого ты не убьешь, Сэм. Сядь и остынь. Я хочу знать, что здесь произошло.

— Не мешайте мне, — сказал Уитсон. — Это вас не касается.

— Сэм, я офицер полиции, — заметил Карелла.

— Я знаю, кто вы, — отозвался Уитсон.

— Мне позвонили и сказали, что ты хотел убить управляющего. Это правда?

— Через несколько минут вам позвонят еще раз, — прорычал Уитсон. — И вы услышите, что я убил управляющего.

Карелла не сумел сдержать хохота. Хохот поразил Уитсона, который на секунду опять сжал кулаки и смотрел на Кареллу недоуменным взглядом.

— Ничего смешного нет, — сказал Уитсон.

— Я знаю, Сэм, — согласился Карелла. — Давай-ка лучше присядем и поговорим.

— Он полез на меня с топором, — сказал Уитсон, указывая на Айверсона.

Впервые с тех пор, как они вошли в подвал, Карелла и Хейз взглянули на Айверсона не как на подвергшуюся нападению жертву. Если Уитсон был рослым, то и Айверсон был ничуть не меньше. Если Уитсон был способен устроить погром, то и Айверсон ему ничем не уступал. Он сидел на ящике из-под молока, из раны на голове у него сочилась кровь, но от него по-прежнему исходило ощущение мощи и силы, как исходит запах от вышедшего из джунглей зверя. Когда Уитсон указал на него, он поднял глаза, и детективы вдруг почувствовали, как он весь начеку, как полон нервной энергии, которую излучал в той же степени, что и ощущение силы, и поэтому приблизились к нему с опаской, какой никогда бы не испытывали возле раненого человека.

— О чем он говорит, Айверсон? — спросил Карелла.

— Он ненормальный, — отозвался Айверсон.

— Он только что сказал, что вы напали на него с топором.

— Он ненормальный.

— А что это? — спросил Хейз и, наклонившись, поднял с пола топор, который лежал на бетонном полу футах в десяти от того места, где сидел Айверсон. — По-моему, это топор, а, Айверсон?

— Топор, — согласился Айверсон. — Я держу его здесь в подвале и пользуюсь им, чтобы колоть дрова.

— А почему он валяется на полу?

— Наверно, я его там бросил, — отозвался Айверсон.

— Врет, — сказал Уитсон. — Когда он замахнулся на меня топором, я его ударил, и он уронил топор. Вот почему топор и лежит на полу.

— А чем вы его ударили?

— Я схватил кочергу и его ударил.

— Из-за чего?

— Я же только что вам сказал. Он полез на меня с топором.

— Почему?

— Потому, что он подонок, — сказал Уитсон. — Вот почему. Айверсон встал и сделал шаг в сторону Уитсона.

— Сесть! — крикнул Карелла, метнувшись между ними. — Что он хочет этим сказать, Айверсон?

— Не знаю, что он хочет сказать. Он ведь ненормальный.

— Предложил мне двадцать пять центов, — возмущался Уитсон. — Я сказал ему, что он может делать со своими двадцатью пятью центами. Двадцать пять центов!

— О чем ты говоришь, Уитсон? — спросил Хейз и вдруг сообразил, что до сих пор держит в руках топор. Он прислонил его к бункеру с углем, как раз в ту минуту, когда Уитсон снова повернулся к Айверсону.

— Подожди, черт побери! — заорал Хейз, и Уитсон остановился как вкопанный. — О каких двадцати пяти центах ты говоришь?

— Он предложил мне двадцать пять центов за то, чтобы я колол дрова. Я сказал ему, пусть он засунет…

— Давайте разберемся, — предложил Карелла. — Вы хотели, чтобы он колол дрова для вас, так, что ли, Айверсон? Айверсон молча кивнул.

— И предложили ему двадцать пять центов?

— Двадцать пять в час, — ответил Айверсон. — Столько, сколько я платил ему и прежде.

— Да, поэтому я и перестал работать на тебя, дешевка. Поэтому я и начал работать на мистера Лассера.

— Но ты раньше работал на мистера Айверсона, правильно? — спросил Хейз.

— В прошлом году я работал здесь. Но он платил мне всего двадцать пять центов в час, а мистер Лассер предложил пятьдесят, поэтому я и перешел к нему. Я не дурак.

— Это верно, Айверсон?

— Здесь у него было больше работы, — ответил Айверсон. — Я платил ему меньше, но работал он дольше.

— Пока мистер Лассер не переманил к себе твоих жильцов, — добавил Уитсон.

— О чем ты говоришь? — спросил Хейз.

— Все жильцы этого дома начали ходить за дровами к мистеру Лассеру.

Теперь они во все глаза смотрели на Айверсона: огромный, с неуклюже болтающимися руками, он стоял, кусая губы, и настороженно оглядывался по сторонам, как животное, попавшее в беду.

— Это правда, мистер Айверсон? — спросил Карелла.

Айверсон ничего не ответил.

— Мистер Айверсон, я хочу знать, правда ли это? — повторил Карелла.

— Да, правда, — отозвался Айверсон.

— Что все ваши жильцы стали ходить за дровами к мистеру Лассеру?

— Да, да, — согласился Айверсон. — Но это не значит…

И умолк. В подвале наступила тишина.

— Что это не значит, мистер Айверсон?

— Ничего.

— Вы хотели что-то сказать, мистер Айверсон?

— Я сказал все, что хотел сказать.

— Ваши жильцы стали ходить к мистеру Лассеру, верно?

— Да, сказал я вам! Что вам от меня нужно? У меня из головы идет кровь, он ударил меня по голове, а вы донимаете меня вопросами.

— И как вы на это реагировали? — спросил Карелла.

— На что?

— На то, что жильцы перестали к вам обращаться?

— Я… Послушайте, я… Я не имею к этому никакого отношения.

— К чему?

— Я злился, да, но…

И снова Айверсон умолк. Он смотрел на Кареллу и Хейза, которые, в свою очередь, не сводили с него спокойного и серьезного взгляда. И вдруг по какой-то причине, возможно, потому, что почувствовал, что не в силах больше объясняться, а может, ощутил, что попал в западню, которая захлопнулась за ним, но вдруг выражение лица его изменилось: решение было принято, сомневаться не приходилось — он нагнулся и, не говоря ни слова, схватил топор, который Хейз оставил прислоненным к стенке бункера. Он схватил его легко, без малейшего усилия и так быстро, что у Кареллы едва хватило времени увернуться, когда Айверсон, как битой, взмахнул топором, нацелившись Карелле в голову.

— Ложись! — скомандовал Хейз, и не успел Карелла очутиться на полу, тут же перекатываясь на левый бок, чтобы вытащить из кобуры на поясе револьвер, как прогремели один за другим выстрелы Хейза. Он услышал, как кто-то застонал от боли, и увидел, что Айверсон стоит над ним — огромное пятно крови расползалось по его голубому комбинезону — с занесенным над головой топором — вероятно, именно так он занес топор в ту пятницу днем, когда лезвие его вонзилось в череп Джорджа Лассера. Карелла понял, что времени вытащить револьвер у него нет, как нет и возможности отползти или отвести удар, — топор занесен и в следующую секунду опустится.

И тогда прыгнул Уитсон. Его огромное и мощное тело взлетело в воздух, пересекло, казалось, весь подвал и врезалось в не менее рослого Айверсона. Тот пошатнулся, оперся о стенку топки, и топор, со звоном ударившись в чугунную дверцу, с грохотом упал на бетонный пол. Айверсон, оттолкнувшись от топки, потянулся было за топором, но Уитсон, оттянув сжатую в кулак правую руку, вдруг с поразительной силой выкинул ее вперед, голова Айверсона с хрустом дернулась назад, словно от перелома позвоночника, и он упал на пол.

— Полный порядок? — спросил Хейз.

— Да, — ответил Карелла. — А ты, Сэм?

— Нормально, — отозвался Уитсон.

— Он совершил убийство из-за торговли дровами, — удивленно произнес Хейз. — Из-за грошовой торговли дровами.

Я сделал это из-за торговли дровами, признался Айверсон.

Я сделал это, потому что он украл у меня моих клиентов. Идея торговли дровами принадлежала мне. До того как я стал управляющим, камины в квартирах дома 4113 не работали, их заложили кирпичом и заштукатурили. Я привел их в порядок, они обогревали квартиры. Я первым придумал привозить дрова из загорода.

Джордж украл у меня этот бизнес.

Сначала он начал привозить огромные чурбаки из той местности, где жил со своей сумасшедшей женой. Затем он увел у меня подручного, пообещав ему за колку дров пятьдесят центов в час. Конечно, тот был рад, а кто бы не обрадовался?! Я не возражал, когда он продавал дрова своим жильцам, в своем доме пусть делает, что хочет. Но он начал продавать и моим жильцам, а вот это мне уже не понравилось.

Когда я спустился к нему в подвал в первых числах января, я не собирался его убивать, я только хотел его предупредить. Он сидел там, пересчитывая деньги и пряча их в банку из-под кофе, потом сделал записи в своей черной книжечке и тоже положил ее в банку. Когда я сказал ему, чтобы он оставил моих жильцов в покое, он начал смеяться. Поэтому я пошел в кладовую и вернулся в подвал уже с топором. Увидев топор, он опять принялся смеяться, и тогда я его ударил. Он подошел ко мне, схватился за меня, но я продолжал наносить ему удары, пока, наконец, не попал по горлу. Я знал, что этот удар смертельный, но продолжал бить, а когда он упал, я раскроил ему череп и оставил в черепе топор.

Я забрал из банки все деньги, их оказалось семь долларов пятьдесят центов, они по праву принадлежали мне. Я забрал и черную книжечку, потому что половина жильцов, указанных в ней, тоже принадлежали мне…

Чтобы не оставлять отпечатков пальцев, я стер пыль с полки и протер банку. Затем наполнил банку всякой дребеденью из других банок, чтобы никто не подумал, что он хранил в ней деньги.

Полицейского убил тоже я.

Я пошел в подвал найти свою пуговицу. Джордж оторвал одну из пуговиц с моего комбинезона, когда цеплялся за меня, и я понял, что, если кто-нибудь найдет пуговицу, меня ждет беда. Поэтому я старался ее отыскать, и в тот день, когда я ее нашел, там появился этот полицейский. Он увидел пуговицу, поэтому мне и пришлось его убить. Вот и все. А сегодня я убил бы и подручного, не окажись он сильнее меня.

До Джорджа я никогда никого не убивал.

Ему не следовало отнимать у меня моих покупателей.

В тот вечер по дороге домой Стив Карелла зашел в книжный магазин, где торговали остатками нераспроданных книг. Было уже около семи, и в магазине готовились к закрытию, но он нашел Акулу Спедино за кассой. Тот неотрывно следил за несколькими еще не ушедшими из магазина покупателями.

— Ого! — сказал Спедино. — Опять беда.

— Никакой беды, — отозвался Карелла.

— Тогда что привело сюда представителей закона? — спросил Спедино.

— Три вещи.

— Например?

— Во-первых, мы нашли убийцу. Можешь больше не беспокоиться.

— А я и не беспокоился, — огрызнулся Спедино. — Не знаю, что думали вы, но я-то знал, что этого не делал.

— Во-вторых, больше играть в кости на нашем участке мы не позволим.

— Кто играл в кости? Я не видел игры в кости с…

— Хватит врать, Спедино. Мы знаем, что ты играл. Говорю тебе, никаких игр, иначе я пойду прямо к твоей жене. — Ладно, ладно, — закивал головой Спедино. — О господи!

— И в-третьих, мне хотелось бы купить словарь рифм.

— Что?

— Словарь рифм, — повторил Карелла.

— Для чего?

— Я обещал кое-кому отыскать рифму.

— Ладно, — согласился Спедино и опять закрутил головой. — О господи!

Карелла вышел из лавки со словарем под мышкой. На город вдруг надвинулась ночь, и на улице стало темно и холодно. Он подошел туда, где запарковал машину, и, вдохнув в себя студеный воздух, открыл дверцу и сел за руль.

С минуту он сидел неподвижно и, словно отгородившись от пустых январских улиц, от мерцающих неоновых огней, от темного, изрезанного крышами домов неба, глядел сквозь лобовое стекло на город. На мгновение… Всего лишь на мгновенье город завладел им, и он сидел потрясенный и думал о бедном несчастном управляющем в старом доме, который убил другого человека из-за нескольких долларов в неделю.

Ему стало холодно. Ссутулившись, он включил зажигание, затем обогреватель и не спеша влился в поток машин.