Итоги № 12 (2013)

Игры патриота / Спорт / Спецпроект

Игры патриота

/ Спорт / Спецпроект

Виталий Смирнов — о мальчике, который по пути на большую сцену упал в большую воду, о тонкостях изучения иностранного языка по трофейным кинофильмам, о том, почему слово «бойкот» пишется не так, как слышится, и почему Хохлома не стала столицей Олимпиады-80, а также о решении, из-за которого он все еще краснеет до корней волос

Виталий Смирнов — один из немногих чиновников высокого уровня, кто до сих пор не обзавелся томиком собственных воспоминаний. «Мне один приятель как-то сказал: «Знаешь, старик, за что я тебя уважаю? За то, что не опустился до мемуаров», — смеется он. Впрочем, мемуары многолетнему руководителю сначала советского, а потом и российского спорта, старейшему члену Международного олимпийского комитета не нужны. Смирнов навскидку легко называет дату любого исторического события, в котором принимал участие, и имена всех присутствовавших лиц. А их — и событий, и лиц — в его памяти хранится немало. Он боролся против бойкота Игр в Лос-Анджелесе, по сосенке собирал сборную СНГ для участия в олимпийских баталиях Альбервиля и Барселоны, был первым руководителем НОК новой России.

Однако самыми главными в своей карьере Виталий Смирнов считает другие Олимпиады. Прежде всего — московскую 1980 года, в организации которой он принимал непосредственное участие в качестве одного из руководителей оргкомитета. И Сочи-2014, который активно лоббировал в МОК. «Моя жизнь протянулась от одних Игр в России до других», — говорит собеседник «Итогов».

— Недавно Олимпийский комитет России оказался в центре неприятной истории. Вице-президент ОКР Ахмед Билалов стал объектом жесткой критики Владимира Путина, после чего в течение нескольких дней лишился всех своих должностей. Сочувствуете коллеге, Виталий Георгиевич?

— Прежде всего мне очень обидно за то, что сейчас вообще происходит в ОКР. Это же мое детище. С распадом Союза канул в Лету и Олимпийский комитет СССР, мне с коллегами пришлось все начинать с нуля. Помню, как мы отвоевывали здание на Лужнецкой набережной, как придумывали эмблему. В то время Олимпийский комитет России был главным спортивным органом страны, потом он утратил рычаги влияния и сохранил за собой лишь право формировать официальную делегацию для участия в летних и зимних Играх. Вся остальная власть перешла к государственному органу, Министерству спорта. Но это же не значит, что теперь вообще ничего делать не надо.

— Есть такой соблазн?

— У меня как-то состоялся разговор с Александром Жуковым, возглавляющим нынче Олимпийский комитет. Говорю ему: до недавнего времени в ОКР был президент, шесть заместителей и генеральный секретарь. И все работали full time, никакого совмещения. А сейчас у нас президент — общественник, три вице-президента Кожин, Лисин и Билалов — тоже общественники, последний к тому же еще и уволился. Единственный, кто постоянно присутствовал на хозяйстве, был исполнительный директор Николай Толстых. Но он осенью встал во главе Российского футбольного союза, а на это место взяли человека, который никакого отношения к спорту не имеет. Все три члена Международного олимпийского комитета от России были против его назначения, но никого это не смутило. Никакой работы не ведется, одна видимость. Раньше на Лужнецкой набережной все гудело, а сейчас мухи от скуки дохнут. Людей в коридорах — как на московских улицах периода Великой Отечественной...

— То время вы должны хорошо помнить...

— Я всю войну прожил с мамой и братьями в Москве. Родители у меня из Подмосковья, но родился я в Хабаровске, потому что отец был военным, служил в Особой дальневосточной дивизии. В три года меня привезли назад, и с тех пор я безвылазно жил на Красной Пресне. Когда напали немцы, мне было шесть лет, помню все очень хорошо. Налеты, бомбежки, воздушные тревоги. Напротив нашего дома был зоопарк, его тогда еще не эвакуировали. Так вот, звери чувствовали приближение налета лучше любой службы ПВО. Начинали беспокоиться, по ним мы определяли приближение немецких самолетов.

Отец рвался на фронт, но он был связан с Наркоматом цветной металлургии, и его в конце концов оставили в Москве. Это был очень суровый, жесткий человек, моим воспитанием он практически не занимался. После войны отца на два года отправили восстанавливать разрушенный немцами санаторий «Металлург» в Ялту. Когда работа была закончена, его назначили директором санатория. Мама с двумя младшими братьями переехали к нему, а я из-за школы остался в столице с бабушкой. После окончания учебного года меня на все летние каникулы отправляли к родителям, и там, на Черном море, я научился очень хорошо плавать. Осенью 1946-го пришел записываться в бассейн у метро «Завод имени Сталина», нынче «Автозаводская», и меня сразу взяли в секцию плавания. Так началось увлечение спортом, которое сохранилось на всю жизнь.

Тренировался я очень серьезно: получил первый разряд, потом выполнил норму мастера спорта. Плавал брассом и баттерфляем, до поступления в Институт физкультуры в 1954-м из воды практически не вылезал. Вскоре перешел в легендарную школу Мосгороно, которая дала огромное количество не только пловцов, но и ватерполистов. Поскольку все тренировались в одной чаше, заодно начал осваивать и эту игру. Тренером по водному поло у нас был Павел Николаевич Шубин. Ехать с Красной Пресни приходилось далеко: на трамвае до Смоленки, потом на метро и еще пешком. Волосы по моде 50-х годов я отращивал длинные, под Тарзана. Зимой мокрые пряди замерзали и превращались в сосульки. Одежда была ведь бедная, демисезонное пальто да кепка.

В общем, увлекся я водным поло. На одной из первых тренировок кролисты — они плавали быстрее — в борьбе за мяч заехали мне по голове и рассекли верхнюю губу. Наложили швы, с ними я пришел на следующее занятие. Но Павел Николаевич сказал, что в таком состоянии тренироваться нельзя, и велел встать в ворота. Так я в них и остался: начал играть в команде Мосгороно, которая становилась чемпионом Москвы, участвовала в чемпионате СССР. До сих пор с благодарностью вспоминаю нашего тренера: больше половины ватерполистов сборной, которые в середине 60-х выигрывали медали крупнейших турниров, взрастил именно Шубин. Хорошо, что несколько лет назад в присутствии этих состарившихся игроков мы повесили ему мемориальную доску на нашем бассейне.

Он воевал на фронте, был ранен, хромал. Немцев не переносил на дух. На международных соревнованиях говорил: «Вы можете проиграть кому угодно, только не этим. Они убивали ваших отцов, насиловали матерей». «Павел Николаевич, да они же из ГДР!» — пытались увещевать мы. «Все равно немцы», — упорствовал он. Вот такой был подход… (Смеется). Но педагогом Шубин был фантастическим, понимал ребят, как никто. Помню, заканчивался чемпионат Москвы, мы вместе с «Динамо» лидировали. Накануне финальной встречи тренер назвал состав, а одного из наших парней в драке порезали. Сцепился со шпаной, они его и полоснули бритвой, в те годы это было довольно распространенное оружие. И вот мы весь матч играли с динамовцами без одного игрока — и выиграли! Это была моя лучшая игра, я отбивал практически все мячи.

Потом попал в сборную страны и получил приглашение от Андрея Юльевича Кистяковского, возглавлявшего команду МГУ, перейти к нему в коллектив. Но возник вопрос с обучением: поступить в университет с ходу я не сумел, устроился работать на кафедру спорта, чтобы уже через год стать студентом Института физкультуры.

Спорт оставался моим главным увлечением, на соревнования я мог смотреть часами. Особенно мне нравился бокс: ради тренировок я убегал даже из бассейна и смотрелся на ринге довольно прилично. Когда поступил в инфизкульт, специализации «водное поло» там не было. В качестве студентов педагогического факультета мы изучали все виды — легкую атлетику, фехтование, теннис, коньки и в том числе бокс. Его кафедрой заведовал Константин Васильевич Градополов — легендарная личность, один из первых чемпионов СССР, киноактер, снимавшийся еще в немых фильмах. «У вас такое открытое лицо, — как-то заметил он мне. — По-моему, вам надо переходить на нашу специализацию». «В боксе именно по открытому лицу получают чаще всего», — возразил я. «В нашем виде спорта, молодой человек, есть две категории: те, кого бьют, и те, которые бьют, — парировал Градополов. — Мне кажется, вы принадлежите ко второй категории». В итоге в дипломе с отличием, который я получил, у меня стоит специализация «боксер».

Институт физкультуры я окончил в 1958-м, после чего меня пригласили на работу в оборонно-спортивный отдел Московского обкома комсомола. Василий Алексеевич Фомин, который возглавлял его, пришел к нам в вуз в поисках выпускника, готового работать инструктором. Я был общественником, меня порекомендовали. Обком и горком комсомола находились тогда в Колпачном, там я и начал делать свою карьеру. Сначала был простым инструктором, затем стал заведующим отделом, потом получил назначение первым секретарем Кунцевского горкома комсомола. В то время Кунцево являлось частью Подмосковья и вошло в состав столицы с открытием Кольцевой дороги. В 1960-м меня назначили председателем областного комитета физкультуры. Я отработал в этой должности два года, после чего вернулся в комсомол — сначала вторым, потом первым секретарем Московского обкома ВЛКСМ.

Однако спорт продолжал оставаться важной частью моей жизни. В 1960 году в составе советской делегации я поехал на римскую Олимпиаду и с тех пор не пропускал ни одних летних Игр. Прошлогодние соревнования в Лондоне стали для меня двадцать пятыми по счету. В общем, все время находился на виду, был хорошо знаком с руководителями Спорткомитета СССР. Они знали, что я занимался водным поло, и в 1962 году предложили мне возглавить союзную федерацию. В 27 лет!

Надо сказать, дела пошли неплохо. Хотя была одна неприятная ситуация. Буквально через полтора года после моего назначения вся сборная СССР подверглась дисквалификации. Ребята возвращались после выступления в Югославии и везли с собой партию нижнего белья для последующей продажи — это было довольно распространенное явление для того времени. На таможне их поймали, в «Комсомолке» появился язвительный фельетон. И всю команду просто разогнали. А у нас на носу Игры-1964 в Токио. С кем ехать? Я пригласил главным тренером Андрея Кистяковского, который начал создавать сборную заново. Ее костяк составили игроки МГУ, многих из них я знал еще по собственным выступлениям. Эта команда в итоге сенсационно выиграла бронзовые медали. При этом большинству наших игроков едва исполнилось 18—19 лет, а в соперниках у них были могучие мужики по 105—110 килограммов — югославы, венгры, итальянцы. Некоторые ребята получили серьезные травмы, переломы рук, ключиц. Но бились самоотверженно и стали любимцами всей олимпийской сборной. В те годы только золотая олимпийская медаль означала автоматическое присвоение звания заслуженного мастера спорта. Ну еще два титула чемпиона мира. Все, исключений практически не было. А тут сразу шесть человек получили значок ЗМС. Так были оценены их мужество и воля к победе.

На Олимпиаде-1968 в Мехико мы оказались вторыми. А еще через четыре года, на Играх в Мюнхене, сборная наконец стала чемпионом. К тому времени я уже был членом Международного олимпийского комитета и лично вручал золотые медали своим ребятам. Но вскоре от должности президента ватерпольной федерации решил отказаться. Председатель Спорткомитета СССР Сергей Павлов пригласил к себе первым замом, среди прочих вопросов доверил курировать и финансовый. Я посчитал, что происходит конфликт интересов, о чем честно доложил начальству. Сейчас на такие мелочи не обращают внимания, но я был щепетильным, видел в этом проблему.

— Для продвижения по карьерной лестнице обычно нужна сильная поддержка. Кто вас двигал?

— Скажу честно, мне никто не помогал. Просто сказывались мои лидерские качества, которые начали проявляться еще в детстве. Взять, например, пионерский лагерь: только начинается смена, как меня сразу выбирают председателем совета дружины. Почему? Ведь я никого не знаю, и меня никто. Наверное, люди чувствовали, что я могу повести за собой. У меня было много интересов: в школе я увлекся театром, начал заниматься в драмкружке. Наш художественный руководитель учился в аспирантуре ГИТИСа, предлагал поступать туда. Но спорт перевесил, к тому же он приносил некоторые материальные блага. Как только я начал более или менее прилично играть в команде Мосгороно, мне стали выдавать талоны на дополнительное питание. С ними можно было прийти в соседнее кафе, получить обед. Я, правда, обычно отоваривал их шоколадом, который относил домой братьям. Жизнь после войны была скудная, денег и еды не хватало. А это все-таки была дополнительная возможность хоть немного поддержать ребят.

— В карьере вам очень помогло знание английского, ведь большинство советских функционеров иностранными языками не владели. Откуда у вас это?

— После войны наши войска привезли из Германии много американских трофейных фильмов. О правах на показ тогда и слыхом не слыхивали, вот их по домам культуры и крутили. Не на официальном экране, а, скажем, в ДК завода «Серп и молот». Сеансы шли каждые два часа — в 18, 20, 22. И вот мы, голодные, оборванные, смотрели на всю эту шикарную заморскую жизнь, широко раскрыв глаза. Как сейчас помню эти фильмы — «Большой вальс», «Капитан Блад». Сеанс заканчивался, и мы возвращались в зал на следующий — снова и снова. Все это меня очень притягивало: женщины в платьях с кринолинами, мужчины в смокингах… Чтобы попасть в эту жизнь, нужно быть разведчиком или дипломатом — так я тогда по-детски рассуждал. Второе мне нравилось больше: я увлекся Меттернихом, обложился книжками по истории дипломатии. В школе занимался английским совершенно сознательно. В принципе учился я неважно — спорт перевешивал все, но на язык времени не жалел. И в десятом классе сдал этот предмет на «отлично».

Впрочем, школьных знаний все равно не хватало. Но мне повезло: перед Всемирным фестивалем молодежи и студентов, проходившим в Москве в 1957 году, я познакомился с компанией ребят, учившихся в инязе. Среди них были два брата — Григорий и Кирилл Вац. Этнические украинцы, родившиеся в Канаде и потом с родителями вернувшиеся в СССР. Это мои друзья детства: Кирилл, к сожалению, умер, а с Гришей мы до сих пор очень близки. Он, кстати, познакомил меня с моей нынешней, второй женой. Григорию я обязан и своим английским. Когда я начал работать в комсомоле, он жил в Армянском переулке, по соседству с обкомом. Приезжал к нему по утрам, три раза в неделю. Система обучения была такая: он читал главу на английском из какой-нибудь книги — самой любимой у нас был «Мартин Иден» — и записывал ее на магнитофон. Дома я ставил бобину с лентой и без устали повторял текст, чтобы отработать произношение. На следующем занятии читал его, а потом пересказывал своими словами. Никакой специальной методики у нас не было, все делали на ощупь. Не зря моя супруга — она окончила иняз — смеется, что я выучил иностранный язык на улице.

Областной комитет физкультуры располагался в Скатертном переулке. Раз я приехал туда получать спортивный разряд и обратил внимание на объявление, вывешенное международным управлением. Думаю, вот куда бы попасть на работу! И надо же было такому случиться, что потом я много лет курировал именно это направление… Произошло это в 1970-м, когда меня пригласили стать заместителем председателя Спорткомитета СССР. Его тогда возглавлял Сергей Павлов, который тоже пришел из комсомола. Я отбрыкивался как мог: говорил, что уже отошел от спорта, занимаюсь другими делами. Но меня в конце концов уломали и поручили вопросы пропаганды, международные дела и управление водных видов спорта.

Тогда я впервые и услышал от Павлова, что Москва проиграла выборы столицы Олимпийских игр-1976 Монреалю и спустя четыре года собирается повторить попытку. Примерно в то же время у меня состоялась встреча в ЦК КПСС с Александром Николаевичем Яковлевым, который являлся одним из руководителей отдела пропаганды. Сидим, разговариваем, вдруг он спрашивает: «Как у тебя с иностранными языками?» Я рассказал ему примерно то же, что и вам. Яковлев перешел на английский, проэкзаменовал меня немного и говорит: «Давай восстанавливай язык». Только потом, задним числом я понял, что это он так начал готовить меня к работе в Международном олимпийском комитете. В 1971-м я стал членом этой организации и остаюсь в ней уже сорок два года. Сейчас я — старейший член МОК.

В сентябре 74-го года второе выдвижение Москвы в качестве олимпийской столицы увенчалось успехом, мы выиграли право провести Игры. Хотя сейчас я понимаю, что очень многое делали в прямом смысле на коленке. Помню, как мы привезли в Вену, где проходили выборы, сувениры от московского Заявочного комитета для членов МОК. Шикарные наборы хохломы — ложки, миски, кружки. Вот только упаковочной бумаги достать не сумели, в Советском Союзе это был жуткий дефицит. Пришлось покупать оберточные рулоны на месте и заворачивать подарки в гостинице. Всей делегацией возились с этим делом полночи: несколько человек коробки упаковывали, остальные повязывали декоративные ленты. Председателем оргкомитета Олимпиады-80 назначили Игнатия Новикова, который пригласил меня к себе заместителем. В течение полутора лет продолжалось мое совмещение: я был первым зампредом оргкомитета и такую же должность занимал в Спорткомитете СССР. Только ближе к Играм смог полностью переключиться на олимпийские дела.

— В тот момент вы осознавали весь масштаб грядущего события?

— Было ясно: предстоит что-то грандиозное. Хотя на проведение Олимпиады в Москве мы потратили гораздо меньше денег, чем сейчас в Сочи. Все расходы составили примерно 2 миллиарда долларов в нынешнем эквиваленте. Одной из самых главных задач было возведение новой инфраструктуры. Большинство спортивных объектов столицы безнадежно устарело и не соответствовало требованиям времени. Пришлось реконструировать Большую арену «Лужников», соорудить нишу для олимпийского факела, построить козырек над трибунами. Требовался целый ряд новых объектов — игровых залов, стадионов, бассейнов. Одно тянуло за собой другое. Строительство дворца для тяжелой атлетики повлекло за собой реконструкцию Института физкультуры на Сиреневом бульваре. Вместе с подготовкой поля для хоккея на траве был отреставрирован спорткомплекс «Динамо». Огромные объемы строительства были освоены в Ленинграде, Киеве, Таллине и Минске, где также прошли олимпийские соревнования.

— Проблемы со сроками сдачи объектов возникали? Владимир Сальников мне рассказывал, что пловцы тренировались в бассейне «Олимпийского», когда там еще не завершились отделочные работы: рабочие спешно красили стены, монтировали розетки.

— Мне кажется, Сальников что-то путает. В 1979-м мы провели в Москве предолимпийские игры — Спартакиаду народов СССР, к тому времени все арены были уже готовы. Это была грандиозная, очень мощная репетиция. В ней приняли участие спортсмены из 80 стран, столько же потом приехало на саму Олимпиаду. Во время тех соревнований всестороннюю проверку прошли все службы и спортивные объекты. Все было в порядке, единственный казус произошел во время церемонии открытия. Приглашенных членов МОК мы поместили в ложе «А», рядом с правительственной ложей. Справа от нее расположились представители прессы, в том числе иностранной. Так вот, после церемонии открытия один западный журналист написал: мол, он сидел так близко от генерального секретаря ЦК КПСС, что мог спокойно застрелить его. Какой тут разразился скандал! Руководство КГБ тут же решило пересадить всех иностранцев на Восточную трибуну. А у нас там по плану размещались солдаты, создававшие сменные панно, которые служили фоном для происходящего на поле. Особенно бурно в пользу этого решения выступал будущий председатель КГБ Виктор Чебриков, входивший в руководство оргкомитета. Я пытался его переубедить, рассказывал о своей поездке на Олимпиаду-76 в Монреаль. Там на церемонии открытия королева Великобритании и президент Соединенных Штатов сидели от нас так близко, что до них можно было дотронуться рукой. В ответ услышал: «Если что-нибудь произойдет с президентом США, они себе нового выберут. А представляешь, что станет с человечеством, если несчастье случится с Леонидом Ильичом?!»

Много лет спустя я рассказал эту историю. Буквально на следующий день мне позвонил председатель общества «Динамо» Богданов, говорит: «С тобой хочет встретиться Виктор Михайлович». Пришел ко мне Чебриков, начал жаловаться: «Зачем вы меня на всеобщее посмешище выставляете? Я не мог такого сказать». «Это абсолютная правда, у меня и в дневнике так записано, — отвечаю. — Но поскольку вам эти воспоминания неприятны, обещаю больше эту историю никому не рассказывать». Спустя несколько месяцев после нашей встречи Чебриков умер, так что теперь я свободен от данного слова.

— Сейчас московские власти обдумывают возможность сноса Большой арены «Лужников». Не жалко вам исторического здания?

— Однажды Владимира Набокова спросили, что он думает по поводу старого дома на Большой Морской в Санкт-Петербурге, где он родился и вырос. Великий писатель ответил: «У меня нет собачьих чувств». Если настало время сносить, давайте снесем. Другое дело, мне трудно обсуждать целесообразность этого решения. Когда я рос, Москва вообще была деревянной. Помню, как я смотрел с Воробьевых гор на то место, где потом выросли «Лужники». Это было что-то страшное: набережная отсутствовала, на илистом берегу стояли какие-то заводики, которые затапливала грязная вода…

Хотя, конечно, «Лужники» — это целая история. Летом в нашей стране впервые пройдет чемпионат мира по легкой атлетике. Уже сейчас, знаю, принято решение задрапировать почти треть трибун Большой арены — зрители не придут даже на соревнования такого уровня. А я помню, как в 1958 году на легкоатлетической встрече СССР — США стадион буквально трещал по швам от наплыва публики! Конкурентом Юрия Степанова в прыжках в высоту был Чарлз Дюмас, десятиборцу Василию Кузнецову противостоял знаменитый Рафер Джонсон, обладатель мирового рекорда. Понятно, тогда интерес подогревало общеполитическое противостояние двух стран, как раз шла холодная война. Народ сидел, затаив дыхание: все ждали, как выйдут спортсмены. Когда они появились в обнимку друг с другом — советские атлеты и американцы, — зрители просто онемели. Вот что может делать спорт!

Знаете, моя жизнь круто изменилась 25 декабря 1979 года, когда Советский Союз ввел войска в Афганистан. Президент США Картер объявил ультиматум: Олимпиаду нужно отменить или перенести из Москвы в другую страну. Вместо того чтобы оставшиеся полгода потратить на подготовку Игр, я не вылезал из самолета. Пытался внушить западным коллегам мысль, что СССР оказывает братскую помощь, что мы против агрессии, потому и контингент ограниченный. И многих удалось повернуть, убедить не присоединяться к бойкоту Игр-1980. Хотя некоторые страны, которые все-таки приняли в них участие, выставили неполные команды. Например, Олимпийский комитет Великобритании вопреки давлению правительства прислал в Москву свою делегацию. Но в ней не было сотрудников, как у нас принято говорить, силовых ведомств — представителей министерства внутренних дел и военнослужащих. Они ослушаться приказа сверху никак не могли.

Помню, в январе 1980-го в составе советской делегации я прибыл в Лозанну на встречу в штаб-квартире Международного олимпийского комитета. Поздно вечером в моем гостиничном номере раздался телефонный звонок. Это был президент МОК лорд Килланин: «Виталий, ты можешь зайти?» У нас с ним очень хорошие отношения были… Поднимаюсь к нему в номер, он только что прилетел, разбирает чемодан. Незадолго до этого Килланин перенес операцию на сердце. Рассказал мне о ней, даже показал место на бедре, откуда ему вену для шунтирования вырезали. Вдруг предлагает: «Давай выпьем?» — и достает бутылку ирландского виски. Я заколебался. «Президент, а вам можно?» — показываю на его сердце. Он рукой машет: мол, все нормально. «Воды для льда нет», — говорю. «Возьми из-под крана».

В общем, сидим мы с ним, выпиваем. Вдруг Килланин спрашивает: «Скажи, Виталий, ваши руководители знакомы с историей Британской империи?» «Не уверен», — пожимаю плечами, а сам думаю: они и собственную-то историю, наверное, не очень хорошо знают. «Запомни, — говорит собеседник, — Британия покорила много народов. Единственные, кого ей не удалось завоевать, — афганцы. Это же скотоводы, по конному отряду к каждому из них не приставишь. Вот и вы не сможете приставить к каждому моджахеду по танку». Лорд оказался прав…

— Потом и мы решили в отместку бойкотировать Олимпиаду в Лос-Анджелесе.

— Это решение приняли в самый последний момент. В начале 1984 года наша делегация находилась в Лос-Анджелесе и даже выбрала здание для команды в Олимпийской деревне. А потом все в одночасье поменялось. В ЦК КПСС поступило письмо, подписанное Громыко, Андроповым и Грамовым — новым председателем союзного Спорткомитета, сменившим на этом посту Сергея Павлова. Мол, поездку считаем нецелесообразной, поскольку американцы не могут гарантировать безопасность. Хотя на самом деле все началось с ерунды. В качестве олимпийского атташе наши выдвинули кандидатуру дипломата-разведчика, работавшего под прикрытием в Америке. Я фамилию того человека до тех пор никогда не слышал, это уже само по себе показательно. Естественно, хозяева Игр его не утвердили. КГБ вместо того, чтобы смягчить углы и предложить другого кандидата, начал нагнетать обстановку. В итоге дело зашло слишком далеко… Поэтому говорить о том, что бойкот Лос-Анджелеса был местью за Москву, не совсем правильно. Мы до последнего собирались ехать в США. Хотя очевидно: если бы американцы не бойкотировали московские Игры, у наших начальников не хватило бы духу бросить такой вызов всему миру. Штаты в этом смысле создали прецедент, и советское руководство пошло по тому же пути.

Я был в ЦК КПСС, пытался доказать: мы делаем большую идеологическую ошибку. В то время из советских людей на Запад попадали единицы — в основном сотрудники торгпредств и партийные чиновники. А тут могли приехать полторы тысячи молодых людей, парней и девушек. Большинство из них худо-бедно объяснились бы по-английски. Представляете, какой след они оставили бы в сознании американцев, какую революцию произвели? В ответ от Петра Лучинского, который работал в отделе пропаганды, а потом стал президентом Молдавии, прозвучало: «А что если мы проиграем?» И тогда я понял, откуда ветер дует. Марат Грамов в феврале того же года в качестве чиновника проиграл зимнюю Олимпиаду в Сараеве и просто струсил. Он прекрасно понимал, что второго поражения ему не простят. И решил подстраховаться. «Проиграем, ну и что? — возражаю. — Даже если это произойдет, мы уступим совсем немного. Но ведь там будут наши звезды — Дитятин, Сальников, Казанкина. Появится возможность показать американцам, какие мы есть на самом деле, а не какими нас представляет их пропаганда». «Да, интересно, — слышу в ответ. — Но Политбюро уже приняло решение».

В мае 1984-го в конференц-зале здания на Лужнецкой набережной прошло собрание Олимпийского комитета, за которое мне до сих пор стыдно до корней волос. На нем я тоже поддержал бойкот лос-анджелесских Игр. Тогда просто нельзя было иначе. Раз ЦК принял решение, его надо проводить в жизнь. Воля партии — закон. После этого я дал себе клятву никогда больше не кривить душой в этом зале…

На Олимпиаду в США советские представители все-таки поехали. Нас было человек шестьдесят: члены МОК, сотрудники международных федераций. Когда во время парада открытия на дорожке появились делегации Китая и Румынии, которые вопреки нашему давлению прибыли на Игры, весь стадион встал. В почетной ложе прямо за нами за пуленепробиваемым стеклом находился президент Рейган. Какой-то пожилой американец, сидевший рядом, наклонился ко мне. «Вы совершили огромную ошибку, — сказал он. — Если бы советская команда вышла на стадион, ее встречали бы так же. Вся Америка бы говорила: вот они, — он махнул назад, — договориться не могут, а спортсмены договорились».

Продолжение следует.