Итоги № 13 (2012)

Жоржем по сердцу / Искусство и культура / Кино

Жоржем по сердцу

/ Искусство и культура / Кино

Деклан Доннеллан: «Думаете, это фантазия Мопассана? Оглянитесь по сторонам: огромное количество пустотелых личностей живут себе припеваючи. А талант часто становится препятствием к преуспеванию»

Деклан Доннеллан — Ирландец по рождению и темпераменту, британец по образованию и творческой прописке, человек мира по сути. Этот 58-летний театральный режиссер, как считают эксперты сценического искусства, исключительно оригинально мыслит в своих постановках. Он поставил более 30 пьес для театра Cheek by Jowl, учрежденного им в 1981 году вместе с бессменным творческим партнером Ником Ормеродом (отсюда название театра, которое означает «рядом», «бок о бок»). Кроме того, Доннеллан успешно ставил пьесы в лондонском Королевском национальном театре и в Королевском Шекспировском театре. Получил множество премий, в том числе три престижные премии Лоренса Оливье.

Летучий ирландец — свой человек в театральном мире России. В его русском резюме — «Зимняя сказка» в МДТ в Санкт-Петербурге, «Борис Годунов» во МХАТе им. М. Горького, «Три сестры» и «Двенадцатая ночь» в Театре им. А. С. Пушкина и балет «Ромео и Джульетта» в Большом. В прошлом году его постановкой шекспировской «Бури» открылся Х Международный театральный фестиваль имени А. П. Чехова. Доннеллан — лауреат премий «Золотая маска» и «Хрустальная Турандот». Он впервые попробовал себя в кинорежиссуре, сделав для американской студии Universal экранную версию «Милого друга», знаменитого произведения Ги де Мопассана. На этой неделе картина выходит в российский прокат. Корреспондент «Итогов» обратился за подробностями к Деклану Доннеллану, позвонив в Лондон.

— Что подвигло вас, прославленного и востребованного театрального режиссера, взяться за дело, доселе незнакомое. Желание попробовать себя в новом качестве?

— Я поставил оперу «Фальстаф», балет «Ромео и Джульетта». И вот настал черед делать фильм. Вообще-то, начиная с раннего детства, кино моя главная отдушина, средство расслабления. Репетиции, театр — работа, усилие, а в кинозал я всегда приходил и прихожу за удовольствием. Часто подумывал о кинорежиссуре. Останавливало понимание, что на фильм требуется уйма времени. Не только на съемку, но и на подготовку к ней. Надо было жертвовать на время театром. Очень не хотелось и не получалось. И вот наконец-то все сложилось очень удачно.

— И чем отличаются режиссура в театре и в кино?

— Оказавшись с Ником в роли дебютантов, мы решительно отбросили всякую самонадеянность. Начали все планировать до мельчайших деталей, проверять по десять раз. Для нас это крайне нехарактерно, уж поверьте. В театре никогда ничего толком не планируем, делая ставку на импровизацию. Безумное планирование продолжалось до первого дня съемок. Но когда увидели актеров в костюмах, камеру, готовую к съемке, команду, в которой каждый прекрасно знал свой маневр, то дружно решили выкинуть в мусорную корзину все планы. Да здравствует импровизация! Удивило ли меня что-либо? Да, удивило. Насколько все в кино похоже на театр (смеется). Конечно, с формальной, внешней стороны отличий много. Но целевой приоритет тот же: добиться жизненности действия и характеров.

— С практической точки зрения, вероятно, имело бы смысл скооперироваться с каким-нибудь волком кинорежиссуры. Вы же предпочли компанию такого же новичка...

— Мы с Ником работаем вместе уже тридцать лет, и наш дуэт всегда предполагал четкое разделение функций. Ник работает со средой, декорациями, костюмами. Я, и только я, работаю с актерами. У нас нет с ним конкуренции, столкновения амбиций, у нас идентичное понимание всего и вся. В ходе съемок Ник также опекал камеру, я руководил актерами.

— Почему «Милый друг»? Популярную книгу киношники захватали и во многих случаях, особенно в телеверсиях, опошлили.

— В уникальной комбинации эгоизма, мужской силы и цинизма, которые источает Жорж Дюруа, есть для меня неотразимое очарование. И я, и актер Роберт Паттинсон, которого я пригласил на эту роль, просто влюбились в нашего Жоржа. Кроме того, вещь эта в Англии не сильно захватана. У нас Мопассан не входит в обойму часто экранизируемых классиков, таких как сестры Бронте или Диккенс. Последнюю экранизацию «Милого друга» сняли в 1947 году с Джорджем Сандерсом в главной роли. Правда, в 70-е на Би-би-си сделали сериал по «Милому другу». И все равно не сравнить экранизируемость этой вещи с «Джейн Эйр» или «Большими надеждами». Согласитесь, Жорж Дюруа — очень узнаваемый и сегодня тип бездарного журналиста, готового на все, лишь бы сделать карьеру и стать частью высшего света.

— Вы считаете Дюруа бездарем?

— Нет, конечно. У него два главных таланта. Он умеет покорять женщин. И у него огромная тяга к жизни. Меня изумляют люди с таким колоссальным инстинктом выживания. Конечно, при этом Жорж готов идти по трупам.

Главное, чем эта история отличается от трафаретных мелодрам Голливуда, — это love story между Жоржем Дюруа и Жоржем Дюруа. История о том, что выгодно быть пустышкой, не иметь воображения и транслировать чужие мнения и вкусы. Дюруа пуст. И его женщины легко изобретают для себя личную и удобную им версию Жоржа. Думаете, это фантазия Мопассана? Нет же, оглянитесь по сторонам: огромное количество пустотелых личностей живут себе припеваючи. А талант очень часто становится препятствием к преуспеванию.

— Амурные похождения Дюруа имеют фоном реалии Франции конца XIX века. Они весьма похожи на сегодняшние. Эта похожесть вас, очевидно, тоже заинтересовала.

— Знаете, что изменилось с той поры? Только костюмы (смеется). То, что проделывают в «Милом друге» министр и издатель газеты, сегодня называется инсайдерским трейдингом. Они сказочно обогащаются, обладая доступом к конфиденциальной правительственной информации. Очень много аналогий с нашим временем. Массмедиа манипулируют ситуацией и вступают в тайные сговоры. Правительство нелегально вторгается в арабскую страну с целью завладеть там природными ресурсами, при этом наводя тень на плетень. Ловкачи и карьеристы умудряются пролезть на самый верх, имея при этом очень мало способностей.

— Роберт Паттинсон — актер номер один по популярности у молодежной аудитории мира после того, как сыграл влюбленного вампира в культовом сериале «Сумерки». Как вам удалось уговорить его?

— Роберт прочитал мою книгу «Актер и мишень», которая, кстати, вышла в России раньше, чем в Англии. Сказал, что ему интересно со мной поработать. Поставил жесткое условие — мы с ним один на один репетируем целый календарный месяц. Практика, абсолютно неслыханная в кино! Главное, чего я от него добивался, — глубины проникновения в образ. Роберт работал увлеченно и серьезно. Никакой звездной болезни, никаких фанатов вокруг. Скромный, вникающий в суть работяга... Я относился к нему, как и к другим актерам, с тем же набором требований. Так же как, например, к моим любимым русским актерам Александру Феклистову и Игорю Ясуловичу.

— В некоторых киноадаптациях Жорж выглядит секс-монстром, замаскированным дьяволом. Как тут не вспомнить вампира из «Сумерек»...

— Меня монстры любого типа не привлекают. Нужно, чтобы персонаж вызывал сочувствие, симпатию, даже если он антигерой. В каждом из нас сидит такой Жорж. Такие парни есть везде — в армии, в церкви, в университете, в государственных ведомствах, в бизнес-корпорациях. Каждый из нас может совершать ужасные поступки, которые совершает Жорж. Две вещи нас останавливают — смирение перед Богом и индивидуальный волевой выбор. Человек чертовски сложен в своей душевной организации. И я полагаю, что внутренняя жизнь вбирает в себя бездну драм, трагедий, нереализованных амбиций и мечтаний.

— Горькая ирония в том, что Мопассан писал про бурные любовные похождения «милого друга», страдая от сифилиса. А эпитафия на его могиле будто провожает Жоржа Дюруа: «Я жаждал многого и ни от чего не получал удовольствия».

— Увы, Мопассан сошел с ума. Я полагаю, его ужасало, что где-то в глубине он ощущал себя немножко Жоржем. Но ключевое отличие Ги от Жоржа, что Ги имел большущий талант. Правда, завистники стремились поколебать его уверенность в своих силах. Я надеюсь, он умер, зная, что он гений. Мне очень близка античная традиция, в которой Эрос и Танатос, инстинкт любви и инстинкт смерти, нерасторжимо связаны между собой. Мы только что поставили спектакль «Нельзя ее развратницей назвать» по пьесе Джона Форда. В Лондоне он имел большой успех, сейчас везем его в Нью-Йорк, и в будущем я бы очень хотел привезти его в Москву. Я упоминаю эту старинную пьесу, поскольку она тоже об этой связке — секс и смерть. Половой акт есть всегда маленькая смерть. Тень смерти неустранимо витает над плотскими утехами. Жорж видит смерть вблизи, когда умирает Форестье, и эту сцену мы сохранили. Она чрезвычайно важна.

— Жоржем движет зависть к тому же Форестье, к издателю, ко всем, кто успешнее и богаче его. Разве не так?

— Конечно! Зависть — главная темная сила, правящая миром, главное табу жизни, о котором тщательно умалчивают. У Шекспира Отелло одержим ревностью, а Яго — завистью. Признать, что ты ревнуешь, как-то легче. В зависти есть что-то грязное, неприличное, поэтому гораздо труднее признаться, что ты завидуешь. О ревности говорят много и спекулятивно, а зависть скрывают. Зависть нерасторжимо связана с эгоизмом. В душе каждого человека идет бесконечная дуэль с сидящим внутри эгоистом. Самые опасные люди в мире — те, кто отрицает в себе эгоизм и тщеславие. Самые завзятые циники и самовлюбленные эгоисты на поверку оказываются самыми большими дураками. Просто они никогда в этом не признаются. Я знаю людей, которые прожили жизнь впустую, потому что единственное, о чем они думали, — как бы заработать побольше денег. Большинство людей стремятся к успеху, чтобы заглушить в себе проклятое чувство зависти. Люди хотят иметь большой дом, дорогую машину, много денег, власть. Но чем больше человек получает, тем сильнее чувство зависти к тем, у кого благ больше.

— Вы пригласили трех известных актрис — Кристин Скотт Томас, Уму Турман и Кристину Риччи — на роли «женщин Жоржа». Чем они вас привлекли?

— Они серьезные актрисы. С Кристин Скотт Томас мы дружим лет пятнадцать. Она часто бывает на моих спектаклях. У нее всегда свой, сугубо оригинальный рисунок роли. Кристина Риччи играет свой тип героинь, ее ни с кем не спутаешь, Ума Турман — свой, она тоже очень своеобразна. Мне было важно соединить, сплавить их в единый ансамбль. Без их встречных усилий мне бы это не удалось сделать.

— После премьеры на Берлинском фестивале я прочитал несколько очень критичных рецензий. Вас они огорчили?

— Критичных? Странно, а мне показалось, что фильм критики приняли очень хорошо. Я участвовал в нескольких круглых столах с журналистами и не почувствовал никакой враждебности. Но даже если был негатив... У меня хорошая закалка в театре. Мы путешествуем по всему миру с нашими спектаклями. В среднем на гастролях я получаю тридцать рецензий за неделю. Что нам может сказать очередная рецензия? Что добавит к пониманию искусства? У меня есть круг друзей, к мнению которых я прислушиваюсь. Но я не хочу менять свои принципы только потому, что кому-то что-то в моей работе не приглянулось. Мне нравится мысль Монтеня: всякий всматривается в то, что перед ним, я же всматриваюсь в себя и имею дело только с собой. Может, это прозвучит нескромно, но я призван в этот мир, чтобы быть самим собой, а не оглядываться на чужие мнения и оценки. Когда критикуют, это почти всегда результат зависти. Если бы я читал все рецензии, я бы давно свихнулся. Я их просто перестал читать (смеется).

— Вы давно и много работаете в России. Что вас привлекает в российской культуре? Что нового от вас ждать?

— Мне доставляет громадную радость работать с русскими актерами. Они великолепны! И достойны того, чтобы мир им открылся, узнал о них. Русская труппа, с которой я поставил «Бурю», сейчас выступает с этим спектаклем в Китае. Скоро буду делать новую театральную постановку в Москве. Еще собираюсь работать над балетным спектаклем в Большом театре, с которым меня связывает творческая дружба. Мне, кстати сказать, очень хотелось бы снять кино в России.

— Могу посоветовать очень неплохого русского сценариста.

— Да? Кого же?

— Антона Чехова.

— (Смеется.) Я много о нем думал. Моя постановка «Трех сестер» сейчас идет в нашем театре Cheek by Jowl. Но для кино Чехов очень труден. У него множественный взгляд на вещи, и эту множественность он распределяет на всех своих персонажей. Так же делает и Шекспир. Для театра с его одномоментностью сценического действия это идеально. Для кино — недостаток, препятствие, через которое можно перескочить, лишь переписав оригинал, что не хочется делать. В кино надо все пропускать через одного героя, которому зритель должен сопереживать. Мои любимые фильмы — фильмы с одним героем, которого ты любишь или ненавидишь, но который всецело тебя захватывает.

— Вы как-то процитировали фразу Оскара Уайльда о том, что природа всегда следует за искусством, а не наоборот. Какой смысл вкладываете в это высказывание?

— Эта мысль — одна из многих в замечательном, но недооцененном эссе Оскара Уайльда под ужасным названием «Душа человека при социализме», из-за которого его откладывают в сторону, не удосужившись прочитать. Но это эссе очень увлекательно. Вы смотрите на пейзажную живопись, пишет Уайльд, а потом на реальную природу. И неизбежно воспринимаете природу через призму искусства. Продолжая его мысль, скажу, что мы выбираем пьесы Шекспира, а фактически они выбирают нас. И всегда поразительным образом корреспондируются с происходящим вокруг. Так же произошло с Мопассаном. Стоило нам экранизировать «Милого друга», как в Британии разразился грандиозный скандал вокруг коррупции в прессе... А знаете, какой вопрос вы мне так и не задали?

— Какой же?

— (Имитирует сладко-восторженную интонацию.) А каков Роб (Паттинсон. — «Итоги») в реальной жизни? Спасибо, что не задали! Потому что он совершенно обыкновенный парень.

Нью-Йорк